Вихрь Бездны (СИ)

Часть 2 Глава 1

Часть вторая. Путь во тьму.

Глава первая.

Эвитан, окрестности Лютены.

1

Самое сложное — вовсе не изобразить сонливость. Труднее сдержать бешеное биение сердца. Именно оно — самый безжалостный предатель. Потому что колотится как у загнанного зверя — даже если лицо и взгляд согласны молчать. А Эйда никогда не была опытной притворщицей.

Пять дев в белых, шитых золотом туниках. Наверное, они явились действительно через час. Времени минуло слишком много для вечности и слишком мало для жизни.

Эйда вновь покорно отдала себя в их руки, позволяя искупать в теплой ванне с лепестками роз. Как куртизанку из романа. Они вечно отмокали или в ослином молоке, или в цветах.

Служительницы честно потерли вверенную им жертву мыльными губками, извлекли из купели, умастили чем-то благоухающим. Еще бы! Это Роджерам Ревинтерам сойдет в любом виде. А для столь привередливого насильника, как смерть, нужно выглядеть как можно лучше.

Вновь облачили в белое платье — уже другое. Только с пояском того же цвета. И почти тот же крой, что у жриц. Только золота не хватает. Жертве не положено…

Сердце неуверенно трепыхнулось. Эйда поспешно уставилась на ванну с розами. Мертвыми. Они тоже хотели жить — пока не понадобилось украсить чье-то убийство.

Девы безмолвно порхают вокруг. Взялись расчесывать волосы. У Эйды не было служанки со времен родного замка. Теперь появилось целых пять.

— Какая ты красавица, Эйда…

Нет, они, к сожалению, не безмолвны. Одна, по крайней мере. Горничная, приставленная Ревинтерами, тоже говорила: «Ты — достаточно смазлива, чтобы тебя не отравили сразу». Эйда знала, что всё равно отравят, но тогда ей это было безразлично.

Вот и эти — тоже отравят. Или прирежут.

— Чудесные волосы… Как золото!

Пусть щебечут. Под их болтовню не так страшно. Сердце молчит.

О красоте Эйде твердили с детства. Но не будь она «смазливой» — с ней не случилось бы ничего. Насилия. Похищения Мирабеллы. Последнего плена и купели с розами…

Или судьбу не обмануть? Ревинтерам было плевать, как жертва выглядит.

Так что глупо врать себе — тем более, сейчас. Будь Эйда невзрачной — с такой покорностью судьбе ее ждал бы монастырь. Дело ведь не во внешности, а в характере.

Разве что Ревинтеры не явились бы совсем.

И тогда — только монастырь. И Мирабелла бы не родилась.

А если б враги явились — повторилось бы всё то же. Только Роджер Ревинтер смотрел бы на жертву еще и с отвращением. Ничья красота не влияет на чужую алчность. Только на любовь, но Эйду Таррент не любил никто и никогда.

— А мягкие какие… — нимфа в златотканой тунике в последний раз коснулась их гребнем.

Какая разница, красива ли жертва? Кровь на алтаре у всех одинакова.

Холеные руки, скользящие движения. Случайно или нет задевают порой ребра? Колотится ли сердце Эйды громче военных литавров, или это ей только кажется? Если служительницы что-то заподозрят — свяжут. А то и силой зельем опоят.

Заподозрили или нет?

Разумно переодеть ее самим. Даже если бы Эйде удалось спрятать тот серебряный, легко гнущийся фруктовый ножик, коим курицу не зарезать… Или осколок чего-нибудь. Не для того ли ее и облачали дважды?

Золоченые сандалии — как у принцессы с затонувшего Анталиса. Отродясь не носила такую обувь. Довелось!

— Идем, Эйда.

Раскрывается с легким скрипом дверь. Впереди — знакомый коридор. С наверняка незнакомым поворотом.

Сколько шагов от камеры до эшафота? Ирия и Иден два года назад отмерили почти до ворот Ауэнта. Сестренкам было четырнадцать и одиннадцать лет. Почти двенадцать. А старшая сестра, за трусость удостоившаяся отсрочки, тряслась и молилась в особняке Ревинтеров. В спальне того, кто привез ее в Лютену на казнь родных.

Полутемный коридор, свечи в руках жриц, факелы у стен. Шаги — почти бесшумны. Сандалии — не сапоги и даже не туфли. Они тут все в сандалиях — и жертва, и конвой.

«Чудесные волосы». В одной сказке, которую Эйда вряд ли сможет рассказать Мирабелле, запертая в башне принцесса спускала в окно свои длиннющие косы. И по ним взбирался принц — ее спаситель. Ну и больно же ей, наверное, было!

Эйда свои растила с детства. Но они и до колен не достают. И уж ее-то ни один принц спасать не явится. Во-первых — нормальные рыцари давно вымерли. А во-вторых — приходят на помощь они невинным девам, а не падшим грешницам.

В сказках злодеи всего лишь требуют от пленниц замужества и запирают в башнях. Какие, однако, вежливые и куртуазные. Тоже рыцари, наверное…

Угадала — вот он, новый поворот. И лестница — вниз…

Ваш праздник — в подземелье, златые девы? В еще более глухом, чем это?

Спас бы какой-нибудь рыцарь Мирабеллу! Она-то точно невинна.

Стоп!

А с чего они вообще приносят в жертву мать незаконнорожденного ребенка? Во всех романах еретические секты режут на алтарях девственниц и детей.

Вот и выговорилось… Теперь только бы не задохнуться — от окончательно осознанного ужаса.

Зачем дурманить рассудок жертвы? Чтобы не закричала? Вряд ли — милосердие не в их привычках. А вот мать нужно опоить вдосталь — чтобы смогла убить собственное дитя!

2

В первый миг она решила, что Октавиан ее предал. Поняла, что ошиблась, лишь увидев неподдельные ужас и отчаяние на его лице.

Серый камень. Просто ровная плита. Такая же, как другие — поодаль. Вон, смутно сереют среди мрачных деревьев.

Разве что мхом поросла чуть меньше. Или это — обман зрения?

Садануть бы по камню кулаком! Просто чтобы выплеснуть ярость. Так ведь оставленных в лесочке лошадей спугнешь. Кони — умницы. Во всяком случае — куда умнее бестолковых хозяев. Но и они с тряпками на мордах могут испугаться. Ржать не получится, но копыта-то у них есть.

— Ты точно ничего не перепутал⁈ Октавиан, думай быстрее — это важно! — Элгэ сдерживалась из последних сил. Злость рвется выплеснуться хоть куда-нибудь. В том числе — и на перепутавшего направление товарища. — Эти развалины были?

— Луны тогда не было! — Октавиан тоже вот-вот сорвется. — Но тропу я запомнил хорошо! И ту сломанную березу, а рядом — малинник…

— Малинник… — девушка устало осела вдоль умеренно-мшистой древней плиты.

Что это руины какого-то доисторического города — и без Октавиана ясно.

Вот это валуны — причем сплошные! Как их предки поднимали — Темный со змеями знают!

И что теперь делать⁈

— Давай обойдем по кругу…

— Обходили только что. Так, ладно… — Элгэ стиснула виски руками.

Можно сколько угодно беситься, что время уходит. И каждым нервом ощущать, как оно исчезает действительно! Безвозвратно. А еще можно даже поорать — на развлечение ночным птицам. И ногами потопать. Но от этого Диего не отыщется и сам по себе не спасется. Так что — спокойно, Элгэ, думай. Не дергайся! Поспешишь — ворон насмешишь. И ворогов.

Стоп. Что только что… Вороны. Нет, не совсем. Ночные птицы! Ты — умница, Элгэ. И дура — раз догадалась только сейчас.

— Октавиан, птицы! Не поют. И не пели, когда мы пришли. Не шумели, не свистели, не ухали! Здесь недавно были люди. Вход где-то рядом — у нас под носом. Ты не ошибся. Ты просто…

— Перепутал плиту! — хором сообразили они.

— Ты видел только одну каменную глыбу. Потому что на небе не было луны. И это — не та. Идем! Ты — направо, я — налево.

Элгэ приходилось читать о древних городах — по неизвестной причине оставленных людьми еще до Воплощения Творца. Те это развалины или вдвое моложе — уже не узнать.

И остается надеяться, что предки строили поселения много меньше современных. Иначе несчастным потомкам просто не отыскать в ночном лесу все древние замшелые плиты…

3

Эйда прошла ровно двадцать восемь ступеней.

— Падай…

Девушка едва не завертела головой — увидеть того, кто так громко орет. В самое ухо! Но умное тело опять успело раньше. Уже оседая на серый, прохладный камень, Эйда осознала: кричали не вслух!

— Ну наконец-то!.. — еле различимый шепот внезапно оборвался. Шепот того, кого не видно с закрытыми глазами. Зато слышно без помощи ушей.

Эйда, увы, не героиня легендарной баллады. У нее нет многоярдовых кос, и смотреть сквозь ресницы она не умеет. А учиться здесь — под пристальными взглядами врагов — слишком поздно и опасно!

Единственная хитрость, на которую ее хватило, — прижать при падении руки к груди. Будто хватаясь за сердце. Может, хоть это помешает им понять, как дико для обморочной оно колотится?

— Носилки! — это уже не шепот, а негромкий приказ. Совершенно другим голосом.

Одна из жриц оказалась старшей. А Эйда так и не догадалась, которая.

Две пары не по-девичьи крепких рук цепко подхватили пленницу — ей и с одной из этих дев не справиться. Прохладный камень стены прильнул к спине и плечам. Может, хоть свешенная на грудь голова скроет дрожь век?

Мучительно, невыносимо хочется открыть глаза! Хоть чуть-чуть…

Нельзя. Рано. Да и что здесь увидишь? Кроме лживо улыбающихся или уже стерших улыбки лиц? А еще — серых ступеней и бледно-лунных факелов?

Кажется, отряхивают платье. Точно.

Надо было нести с самого начала — вот и не пришлось бы… Ступени казались чистыми, но белое везде грязь найдет. Так говорила мать. А еще — что дочери лорда не должны выглядеть замарашками. И потому одевала в белое только Эйду. Ирия карабкалась на деревья и бегала взапуски с Леоном. А Иден всегда была слишком неловкой.

Впрочем, Ири предпочитала мальчишескую одежду. А Иден никогда не шли светлые тона.

Поднимают. Только бы не дрогнуть и не моргнуть!

Все-таки носилки. Теплое прикосновение дерева к спине.

Носилки, дрогнув, поплыли.

Несут головой вниз. Каждая ступенька — толчок! А уронят — костей не соберешь.

Поскорее бы доставили на место! Пока Эйду от ужаса не укачало.

По дороге в Лютену укачивало всегда. Приходилось останавливаться — и крепкая служанка сама вытаскивала позеленевшую госпожу. А потом докладывала Бертольду Ревинтеру. Сколько раз он, наверное, зря обрадовался. Но приказа сыну не отменил. Вдруг — ошибка?

Лестница, слава Творцу, кончилась. Теперь несут ровно, почти не трясут…

Красные пятна заплясали перед закрытыми веками. Факелы? Их стало больше?

Основательно дрогнув, носилки замерли в воздухе. И поплыли вниз. Ровно.

Пол встретил почти мягко — все-таки жертва (или палач⁈) с переломанной шеей им без надобности. Сами сломают — если понадобится.

Снимают. Садят. Опять — прислонив к прохладной стене. Или… уже к алтарю⁈ Что, если прямо сейчас — по горлу?..

— Спит, как праведник… — легкий, как шипение змеи, шепот.

Они еще и плохо знают эвитанский? Или не понимают, что в женском роде — «праведница»? Или…

Не выпускают. Вместо этого — заводят руки за спину, поворачивают пленницу как куклу. Связывают. Даже умей она разгрызать веревки — теперь этого не сделать и опытному вору.

Все-таки Эйда — жертва. И всё, что выиграла, — остаться в сознании, когда вскроют горло ритуальным ножом! Или чем похуже…

Она так и не увидит Мирабеллу! И никогда не узнает, жива дочка, или та сумасшедшая надежда — просто плод безумия жалкой и никчемной дуры Эйды Таррент! Плата за смерть Анри Тенмара и Ирии…

Удаляются шаги.

Легкий стук закрывшейся двери.

Ушли. Наверное.

И из глаз Эйды хлынул целый океан пронзительно-горьких беззвучных слез.