Вихрь Бездны (СИ)

Глава 3

Глава третья.

Эвитан, окрестности Лютены — Лютена.

1

Говорят, на луне есть пятна. Элгэ мерещатся уже не только они, но и румянец на круглом бледном лице. И зубы — в оскале усмешки. Вампирские клыки из южных легенд. Южнее аравинтских.

Луне точно плевать, чей брат сегодня умрет. А Элгэ плевать, кто лжет — сам желтовато-пятнистый скалящийся шар или Октавиан Мальзери!

Будь проклята луна, проклят подлец дядя Валериан, а с ним — все Мальзери до десятого колена! А еще будь проклят Эвитан и давно рассыпавшиеся в прах строители древнего змеиного города! Наводнили весь лес не менее клятыми развалинами.

Время тает, растворяется в Бездне… Невозвратимо.

А входа в подземное капище нет. Нигде.

Только серые плиты — на манер могильных. Может, могильные и есть? И ни единого призрака — заплутавшей девушке дорогу указать!

Утомившись зловеще ухмыляться, луна юркнула отдыхать — под тяжелое облако-одеяло. Лес заволокло непроглядной тьмой.

— Вернись, зараза! — Элгэ в бессильной ярости вскинула взгляд к мрачной туче.

Безмолвие стало ответом. И концом.

В кустах тревожно затоптались встревоженные темнотой кони. Этого еще не хватало! Надо было привязать подальше. И не бросать брата одного в Эвитане…

Поминая всю родню Темного и их запутанные отношения со змеями, Элгэ щелкнула кремнем о кресало. Вспыхнула дотоле валявшаяся под ногами сухая ветвь. Хоть что-то!

Вон очередная скала — серая и мшистая, как прочие. И столь же глухая — со всех сторон.

Лошади успокоились. Судя по тому, что постепенно, — сами.

Уже можно шуметь. Все, кто мог услышать, — услышали.

— У тебя — ничего? — окликнула илладийка… напарника? Предателя?

— Ничего, — в голосе — вина.

За что именно? Бывают же люди, читающие в душах других, как в открытой книге! Элгэ совсем недавно причисляла к таким себя. Со всем пылом на редкость незамутненной наивности!

У нее ни на грош проницательности — раз так и не сумела разгадать, лжет ли шестнадцатилетний мальчишка. Если да — умрет, конечно. Но Диего это уже не поможет…

Проклятие, нет!

И птицы не поют. Потому что здесь периодически топают люди. С грацией и тихой, изящной поступью быков-тяжеловозов.

Кони топтались, птицы не поют, а Элгэ — опять дура! Забыла, почему взялась искать? В этом лесу-городе были люди незадолго до прихода неких юнца и девицы. Потому как пернатые не поют и не пели. Если, конечно, они здесь вообще водятся. Или хоть что-то живое…

Мечтай! Комары, например, точно есть!

Ну никого нет — ни птиц, ни людей, а кровососы нашлись! Элгэ досадливо хлопнула по шее — совершила сразу двойное или тройное убийство. Крови захотели, гады? Получайте!

Крови… Вон теперь впору уже себя по лбу бить. И покрепче. Потому как — заслужила.

Крови, говорите? Могильные плиты, говорите? Капище?

Чтобы достать кинжал, нужен миг. Даже полмига. А эта плита — ничем не хуже других. Даже побольше.

— Я — Элгэ Илладийская!

Кровь каплет на скалу.

Слишком медленно. Мох всё еще почти не запятнан. Успевает впитать всё.

Девушка рванула серую поросль — мятый комок полетел в сторону. Ледяной камень коснулся окровавленного запястья. Не поймать бы заражение крови — плита позеленевшая. Или это только чудится?

— Я — Элгэ Илладийская, кровью моей и моего древнего рода требую!

В старых легендах Сила Илладэна передавалась всем рожденным на земле предков. Независимо от пола. Раз уж мы столкнулись с замшелой, как эта плита, сказкой — проверим ее правдивость!

— Верните мне брата!

2

Круговерть полупризрачных образов сгорает в алом пламени. Исчезает, растворяется в ослепительно-белоснежном сиянии. Алая кровь на древнем обсидиане алтаря, последние крики обреченных жертв, стремительная чешуйчатая смерть…

Алое неразличимо на черном — тем более при столь тусклом свете бледных свечей. Но он видел. В бело-огненной вспышке.

Сколько же оттенков у алого? И в каждом затихающем крике — призрачным пламенем вспыхивает тень любимого лица. На целый миг.

Мама!

Энрике!

Мариита!

Имена запекаются кровью памяти. Рвут сердце незаживающей раной. А его имя не произнесет никто — по капризу палача он станет последним. Так решил Верховный Жрец. Оставил самую сильную жертву для заключительного ритуала.

Чешуйчатая смерть колеблется у дальнего зева. Качается кошмарно-черный столб — толщиной в человека.

Роковая тень на стене. Качается, качается, качается…

— Алессандро! — В еще вчера озорных и счастливо смеющихся карих глазах Элениты — дикая мольба и ужас. Сестренка теперь вновь может кричать — и кричит!

Это ее брат — не может. Зубы бессильно кромсают кляп, а отчаянное «Возьми меня вместо нее!» рвется неразличимым хрипом. Никакого «вместо» не будет. Только «после».

Веревки вгрызаются в запястья, в ступни, рвут кожу. Струйки теплой, липкой крови бегут по рукам и ногам. Веревки безжалостны — как кривой нож, обсидиановый алтарь и Верховный Жрец. Они не порвутся только потому, что обреченный мальчишка хочет спасти ни в чём не повинную сестренку!

— Алессандро!!!.. — Эленита не хочет умирать в три с половиной года. Она хочет жить, смеяться, слушать пение птиц и мамины сказки! И вновь смотреть на мир с высоты плеч всесильного старшего брата… бесполезного слабака!

Взмах кривой смерти, шипение черной. Исчезает в белой вспышке личико сестренки…

И — взмах ножа над новой жертвой.

Жрец в маске не видит лиц. Иначе не смог бы… Вспомнил бы, что в возрасте Элены Алессандро смотрел на этот мир с его плеч.

Прости, сестренка! Твой брат сейчас тебя догонит. И, может, тебе и на Последний Суд разрешат ехать на его плечах. Прежде чем всех разделят на грешных и праведных.

Впрочем, там уже мама возьмет тебя на руки.

— Великий!.. — Горе застилает глаза и уши. Не дает разобрать имя того, в честь кого убивают! — Прими их души!..

Души!.. Не будет ни Суда, ни Светлого Ирия. Впереди нет даже Бездны Вечного Льда и Пламени. Только змея. И пища для…

Трещат… рвутся кровавые веревки. Окровавленный кулак врезается в чужую маску. Шипящий факел ложится в руку, летит в чешуйчатую морду. Разгоняет запредельный кошмар кровавого капища!..

3

Качается тень… нет, просто темный потолок.

Блики дрожащих свечей, бледное лицо, ореол непослушных смоляных кудрей. Жанна.

Рунос — в ее спальне.

А свечи дрожат — потому что принцесса бешено трясет любовника, пытаясь разбудить. А потолок и вовсе неподвижен. Это их тени мечутся.

— Рунос, Рунос, ты плачешь…

Этого еще не хватало! Нашел место…

— Прошу прощения, моя принцесса! — Теперь главное — суметь криво усмехнуться.

— Ерунда! — она цедит слова сквозь зубы, тянется к графину на столике. Наливает себе, ему…

Разбавленное вино поможет вряд ли. Но за другим идти далеко. Зубы не стучат о мидантийский хрусталь — уже хорошо.

Жанна смотрит в упор. Пристально и выжидающе — как никогда. Слишком пристально и выжидающе, чтобы позволить отмолчаться.

— И кто из нас чей целитель? — первой нарушила молчание она. Абсолютно неаристократично откидывая с высокого лба буйную гриву.

Принцесса отхлебнула полбокала залпом. А в голосе скользнула тень прежнего лукавства.

Нет… про тени сейчас не надо!

Жанна, Жанна… Ты — лучшая из своей семьи. Почему именно тебя случайный каприз закинул в постель придворного целителя? Того, кто никогда не излечит самого себя…

— Я уже попросил прощения… — усмехнулся Рунос.

— А я тебя уже простила! — отрезала принцесса, наливая по новой.

Жанну сейчас следует притянуть к себе и целовать. Пока ее глаза не затуманит дымка страсти. Пока принцесса не забудет все вопросы. Потом она о них вспомнит, но у него уже появится ответ…

Рунос вновь усмехнулся — уже вполне искренне. Как привык в этом дворце. На любовную сцену нет времени.

— Жанна, мне сейчас придется уехать. На всю оставшуюся ночь.

— Что произошло? — девушка больше не улыбается. Даже криво.

Встревожена? За свой покой или — неожиданно! — за Руноса?

Возможно, капризная принцесса действительно видит в нем больше, чем личного врача и удобного любовника, что всегда под рукой. Возможно, даже что-то чувствует к нему.

Но если и так, Жанна — взбалмошная восемнадцатилетняя девчонка из гнуснейшей семьи. Сестра двоих пурпуророжденных мерзавцев и племянница третьего. И притом — в неплохих отношениях с первыми двумя. Рунос доверяет ей как родному отцу — то есть не доверяет совсем.

Но сейчас деваться некуда.

Целитель взял себя в руки:

— Жанна, произошло, но не со мной. Сейчас в опасности несколько человек. Если их убьют — неприятности будут у всех. Возможно, даже у тебя. — Рунос шутливо щелкнул любовницу по изящному носику, разряжая обстановку.

— Ты видел их во сне?

— Да.

Не только обреченных, но и саму опасность. Но вот об этом говорить нельзя. Нельзя подставить весь Эвитан под угрозу отлучения. И позволить во избежание этого перебить семьи тех, кто там окажется.

Рунос всегда одевался быстро. Над этим посмеивалась не только Жанна, но и ее приспешницы. Но сейчас накатило прежде, чем он застегнул плащ.

Целитель рухнул на одно колено, отчаянно пытаясь не улететь в беспамятство. Сквозь темную муть перед глазами пляшут крупные цветы напольного ковра. Синие, зеленые, красные, опять синие…

Будь прокляты все мерзавцы на свете! Но особенно, вдвойне, втройне, вдесятеро — те, кто при этом еще и самонадеянные кретины! Эти идиоты не просто разжигают костер под пороховым складом. Они еще и склад поставили у кратера толком не затухшего вулкана!

Теплая рука обвила плечи, горячее тело поддержало, прильнуло крепче. Голос чем-то похож на материнский…

— Тише, тише, любимый… Что с тобой?

Это — сон. Руносу лишь снятся пронзительно-черные скалы — древние как жизнь и смерть.

Не произноси, молчи, нельзя! Смертный, не зови! Их нельзя призывать — ни по какой причине, ни с какими намерениями!

Целитель видит всё это, но он — не там! И не успеет. Черный чешуйчатый мрак уже заворочался в зеве пещеры…

А тот юный, что звал о помощи неведомо кого, — тот, кого Рунос не видит, но чувствует… Тот неведомый не может найти вход в гибельный провал. Потому что на месте прежнего лаза давно чернеет каменная глыба. А новый — лишь в сотне шагов от отчаянного незнакомца. И он — не кошка, чтобы видеть в темноте.

А Рунос не в силах даже удержать видение — не то что помочь!

Толчок крови в висках. Кто⁈ Кто там еще? Неважно…

Сознание и древний лес уплывают в Бездну…

Нет! Не сейчас…

Как чисты мысли юного… Держи последний дар! Пещеру и мрак в ней. Теперь ты знаешь!