Вихрь Бездны (СИ)

Глава 7

Глава седьмая.

Аравинт, замок Арганди. — Эвитан, Лютена.

1

Дурочка Элен уже задыхается — от заполошных рыданий. Если не успокоить сейчас — истерика будет часов на пять, но у Кармэн нет ни сил, ни желания.

— Простите меня, простите…

Что напугало Элениту сильнее — каменный взгляд Кармэн или презрение в глазах Виктора? Последнее, наверное. И зря.

А Виктор — дурак. Злится на глупую девчонку, когда единственная виновница беды — Кармэн Зордес-Вальданэ. Непутевейшая, дрянная мать!

— Нет, Элен. — Рука стала чужой, и как же трудно сейчас коснуться светлых локонов! — Ты не виновата. Арабелла… не простила бы тебя, если бы…

Только бы не всхлипнуть! Не выпустить на волю ни капли слез. Иначе — плотину прорвет. И Кармэн Зордес-Вальданэ рухнет на пол, взвоет душераздирающим воплем издыхающего зверя, рванет на себе волосы…

— … если бы всё кончилось благополучно.

Отчего они все в таком шоке? От ее равнодушного спокойствия? Или потому, что тем же тоном она отказалась ехать?

— Герцогиня! — Старый слуга не знает, что делать. — Герцогиня, больше времени нет…

— Вот именно. Уезжайте немедленно. Это — приказ. Остаюсь только я.

— Мама! — Не порази дядю удар три часа назад — сейчас Кармэн уговаривал бы и он. И было бы труднее. Но сын подчинялся ей всегда.

— Виктор, я остаюсь. А ты — уезжай. Я приказываю.

— Мама, Беллу не вернуть. — Его лицо закаменело тоже три часа назад. В тот миг, когда его мать умерла.

— Виктор, я знаю.

Больше нет сил. Когда они уйдут — вдовая герцогиня Вальданэ пешком добредет до пепелища, где ей уже никогда не узнать свою красавицу-дочь среди других несчастных. Дойдет туда, рухнет и наконец-то позволит себе сдохнуть.

— Виктор, отныне ты — старший. Отвечаешь за дядю и остальных.

— Хорошо, мама, — он обернулся к слуге.

Кармэн подняла на сына глаза, чтобы запомнить… навсегда. Живым.

И Виктор отчетливо произнес, глядя на мать уже чужими глазами — глазами своего эвитанского деда. Или аравинтского. Они друг друга стоили:

— Моя мать едет с нами. Помогите ей!

Слуги шагнули к Кармэн — единым порывом. Больше они ей не подчиняются…

— Виктор! — кажется, они выкрикнули это вместе с Элен. Одинаково ошалевшие.

— А ты молчи!

Эленита сжалась в комочек. Презрение Виктора как кнутом ее обожгло.

— Ты уже сделала всё, что могла. Едем, мама. Хватит с эвитанцев и того, что они отняли мою любовь, мою сестру, моего друга! Мать я им не отдам!

2

Сад Алисы по-прежнему благоухает, птицы поют еще назойливее. А каждая прогулка с «прекрасной Ирэн» — повторение предыдущих. Причем целовать девицу тоже придется вновь — раз однажды этого добился.

А еще через три-четыре встречи можно позволить себе зайти чуть дальше… И одна эта мысль заранее приводит в тоску.

Дело даже не в девушке. Ирэн — действительно хорошенькая. А когда молчит — еще лучше. Жаль, такое случается редко. Но вот упомянутое «дальше»… Если в отношении служанки оно означает приятное времяпрепровождение, то в случае с баронессой — лишь неизбежное предложение руки и сердца. И — никакого «времяпрепровождения» до первой брачной ночи.

Ирония судьбы: загулявшая прислуга — шлюха. А родовитая баронесса, побывавшая в герцогской постели, но не пойманная на горячем, — выгодная невеста. Будто все мужья подзвездного мира — любители и ценители подержанных вещей. Какая разница, кто опередил тебя в постели распутницы — герцог или последний конюх? Да хоть сам король — всё равно мерзко.

Серые глаза укололи притихшую было память. Эйда Таррент была разменной монетой в грязных политических играх своей и чужой семьи. И значит — несмотря ни на что, чиста как при рождении. В отличие от собственной кузины — бесстыжей любовницы сначала сына, потом отца Тенмаров.

И с этой, с позволения сказать… дамой Алан должен теперь всего лишь бродить под ручку по опостылевшему саду, читать опостылевшие сонеты и слушать опостылевших птиц! Что еще забыл? Ах да — еще нюхать клятые садовые цветочки, фальшивые, как сама баронесса! И пустые, как ее сердце.

— Вы читали последний роман этого нового гения — Симона Лукко? «Целомудренная Клотильда»? — В зеленых глазах «девицы» Вегрэ только что восторженные слезы не блестят! Не иначе — лук в «дядином» особняке забыла. — О, вы обязательно должны его прочесть!

Как же записных шлюх умиляет чужая добродетель! А убийц из Пляшущего Двора, наверное, до слез трогают праведники.

— Я читал, — отважно соврал Эдингем. — Восхитительный сюжет! А какой там благородный возлюбленный у Клотильды!

— Да! Несмотря на то, что перебил всю семью главной героини у нее на глазах! — радостно прощебетала Ирэн.

Она что, издевается? Но нет — похоже, некоторые женщины считают мужскую жестокость романтичной. Женщины сорта Ирэн Вегрэ! Сами никогда не видевшие ни бед, ни горя.

— Он бросил ради нее трех любовниц! — заливалась еще одной садовой пташкой прелестная «дева». — А одну даже продал в бордель!

Алан от души порадовался, что сей шедевр «нового гения» не читал. Интересно, много ли женщин считают романтичным принца Гуго? Хотя да — Гуго ж уже лет двадцать как не красавчик.

— А Клотильду он сначала взял в плен и отдал своим людям.

С аппетитом съеденный завтрак Эдингема настойчиво попросился обратно. А сам офицер вытаращился на Ирэн так, что станет ясно и последней дурище. Но не «прелестной девице Вегрэ».

— И что потом? — мужественно выдавил Алан.

— В конце концов он изменился и всё осознал. Они друг друга поняли, она его простила, и они жили долго и счастливо…

— Простила⁈

— Ну как можно было не простить? Он же в нее влюбился! — огромные глаза Ирэн тут и вовсе превратились в два изумрудных блюдца. — А добродетель Клотильды может соперничать лишь с ее красотой! Хотела бы я походить на нее…

— О вас можно сказать то же самое! — поспешно прервал ее томные вздохи Алан. Представив при этом, как выглядела бы Ирэн — стань его слова правдой. А особенно — если бы красота «девицы» соответствовала еще и ее уму.

Решено — с завтрашнего дня Эдингем попросится в действующую армию! Ревинтер найдет, кого послать к Ирэн — хоть того же Риккардо. Баронесса мигом перевлюбится в знойного илладийца. У нее это быстро!

— Какая восхитительная роза!

Алан в ужасе глянул — совершенно верно. На сей раз очень ценная герцогская племянница от души вытаращила глазищи на самый колючий куст в саду. И ведь наверняка найдется немало дураков, что при виде сих изумрудных очей в пол-лица рухнут к ее ногам! Так зачем далеко не дурак Ревинтер прислал сюда единственного, кто падать не собирается?

— Такие же розы цвели в саду моей дорогой матушки! — с самым томно-слащавым видом вздохнула девица. В спину покорно шагнувшему к шипастому цветку Эдингему.

— Ваши желания — закон для меня, сударыня!

Роза перешла из рук в руки — прохладные пальчики баронессы на миг сжали его ладонь. И, конечно же, в прелестных глазах — ни слезинки при воспоминании о «дорогой матушке». Все-таки забыла лук. Или прекрасной даме некуда его положить — не в декольте же.

Впрочем, кто же вообще знал, что понадобится плакать?

— Благодарю вас, Алан, — прелестная Ирэн грациозно двинулась вперед, задумчиво обрывая с несчастного цветка шип за шипом. Бездумная жестокость. Зачем?

— Счастлив служить вам, сударыня.

Девица Вегрэ неожиданно развернулась в обратную сторону, и Эдингем едва успел последовать ее примеру.

— Когда к нам приезжала кузина Карлотта, мама подарила ей целую корзинку, — прощебетала баронесса. Кокетливо втыкая несчастный стебель в локоны цвета ночи.

Алан не смог выдавить вежливый ответ. Случайная реплика эгоистичной красотки прорвала много дней укрепляемую плотину беспамятства. Как Ирэн это вообще удается? Раз за разом.

Эйда! Эйда… Не спас, не помог, не защитил!

Хорошенькая дурочка улыбается, не сводя с кавалера кокетливых зеленых глаз. Бездушная и бессердечная самка — пустышка, не стоящая и тени Эйды Таррент!

— Вы…

Боль рвется наружу…

Нет! Не при Ирэн же!

— Что?

Невинно распахнуты зеленые очи — в них тонули граф Тэн и герцог Тенмар. И утонут еще многие. Но не Алан Эдингем.

— Вы так прекрасны…

Он должен задавать вопросы, должен. И выдержит всё! Баронесса просто не понимает, что говорит. Она ничего не знает. Даже сама Эйда не знала. Так и не узнала…

Пожалуй, пора свернуть на другую дорожку — впереди угрожающе замаячила беседка с колоннами. И со статуей девы — одетой лишь в каменные «опавшие листья». Только окажись в такой беседке с баронессой — и от церковного алтаря можно будет сбежать разве что в Квирину, к Анри Тенмару. В гладиаторы.

— Баронесса…

— Для вас — Ирэн…

Не будь она такой дурой, а заодно — герцогской племянницей… Впрочем, для служанки Ирэн — слишком худа. И хорошо — меньше некоему Алану Эдингему будут лезть мысли о беседке!

Ну зачем она носит такие яркие платья? Разве незамужним девам не положено розовенькое, голубенькое, кружева там разные?.. И, во имя Темного — зачем ей такое глубокое декольте⁈

У Алана просто давно не было женщины, вот и всё. Нужно будет навестить заведение тетушки Терезы… Сегодня же вечером!

— Ирэн…

Надо вернуться к заданию Ревинтера! И уходить отсюда. А на завтра подыскать себе срочные дела.

А у нее действительно красивые глаза. И губы сочные — это еще с прошлого раза запомнилось…

Змеи!

— Жаль, я не могу нанести вам визит. В одиноком и пустом особняке вы, наверное, так же одиноки, как и я… в чужом доме, где я живу.

— О, что вы — вовсе не одинока! — немедленно клюнула на наживку Ирэн. Да и с чего не клюнуть? — Ко мне приехали кузины и кузен. Соланж, Софи, Констанс и тетя Одетта.

Каждое имя сопровождалось чувствительным вздохом. А беседка неотвратимо приближается. Может, юная дева всё же побоится лишиться репутации? Раз уж больше ей терять давно нечего.

— Какая прелесть! — баронесса восторженно (опять!) уставилась — на сей раз на кустище белого шиповника.

Да что у нее за вкусы⁈ В следующий раз Ирэн вообще чертополох понадобится! Или крапива.

Алан уже понял, что упрямую ветку выдирать придется. Поглубже вздохнул, набираясь храбрости. Когда вдруг баронесса, неожиданно обернувшись к кавалеру, нежными ручками обвила его шею. И прильнула к губам — резким, требовательным поцелуем.

Эдингем так остолбенел, что даже не сразу ответил. И потому успел краем глаза заметить шагающего к эриковскому особняку светловолосого офицера. «Влюбленную парочку» отделяло от гостя шагов пятьдесят — так что Алан узнал его без труда. Навестить жену отсутствующего в Лютене Ормхеймского Бастарда явился князь Словеонский и Старградский Всеслав!

Более неподходящего момента для выражения нежных чувств баронесса найти не могла. Но теперь уже поздно. Остается надеяться, что знающий Алана в лицо Всеслав с затылка его не признает.

А целоваться с красивой, пусть и недостаточно пышнотелой девицей, пока словеонский князь идет через двор, — не самое неприятное занятие.

Худа? Да не то, чтобы слишком…

Да вовсе нет! И грудь у нее на месте, и…

3

Баронесса опомнилась первой. Причем — раньше, чем они оказались возле позолоченной скамьи с пуфиками. И куда раньше, чем хотелось Алану!

— Вы с ума сошли, сударь? — проворковала Ирэн.

И Эдингем готов поклясться — даже не покраснела. Впрочем ее лица не видно. Куда интереснее декольте! Самое глубокое из всех Алисиных дам. И оно никак не желает рваться дальше…

— Сударь! — У хрупкой, худенькой Ирэн — неожиданно жесткие пальцы. И отнюдь не слабые ручки. Мало того, что природа не скупясь отмерила герцогской племяннице фамильной силы Тенмаров, так девушка еще и тяжелым крестьянским трудом занималась! В монастыре, наверное.

Все многочисленные… ладно — немногочисленные любовницы-недворянки Эдингема берегли руки. А у баронессы Вегрэ под нежной кожей — затвердевшие мозоли матерого фехтовальщика. И осиная талия — сильная, как у танцовщицы, сплошные мышцы. И без корсета, вдобавок. Он ей вообще не нужен. Нечего утягивать.

— Сударь, мы еще не женаты, — Ирэн, ловко вывернувшись из его рук, скромно потупила красивые глазки.

Гибкая, стремительная… Действительно танцовщица? Темный бы побрал этих южанок! Даже у самой тощей из бывших подружек Алана было за что приятно ущипнуть. А Ирэн Вегрэ — сама, без всяких корсетов — сплошь из китового уса и железа.

— Сударь, что будет с моей репутацией?

Эдингем помянул про себя ее репутацию — вместе с репутацией ее дяди и дядиного сына-изгнанника. С трудом поборол естественный вопрос, что еще способно повредить доброму имени семейной любовницы Тенмаров. И чуть не поинтересовался, кому именно Ирэн хранит верность: первому любовнику или последнему?

— Я готов сделать вам предложение в любой день и час! — жарко прошептал Алан. Старясь успокоить если не дыхание, то мысли!

А баронесса даже не покраснела. Опять…

— Вы… вы шутите! — чрезвычайно интересующая Ревинтера прелестная племянница покойного дядюшки нервно комкает в изящных пальцах кружевной платок. — Вы… не можете… после того, как я… чуть не позволила вам…

И что ответить? Что другим она позволяла не в пример больше? Что Алан Эдингем — не такой мерзавец, как пресыщенные развратники, рожденные под герцогской короной? Те, что передавали Ирэн из рук в руки!

Что Алан — не дряхлый, давно женатый герцог, затащивший брошенную любовницу сына в собственную, воняющую старческой немощью постель? Юную дурочку, которой деваться было некуда.

— Я не отказываюсь от своих слов.

Будь Ирэн Вегрэ законченной шлюхой — уж наедине-то стесняться бы не стала.

А Эйда потеряна навсегда…

Но первое, чем займется Эдингем после свадьбы, — попытается хоть немного откормить худющую баронессу!

От дальнейшего обдумывания планов на будущее, а заодно и девицу — от ответа, избавили приближающиеся голоса. Темный! Они — совсем рядом!

— Творец милосердный! — Ирэн в отчаянии стиснула в кулаки отнюдь, как выяснилось, не хрупкие ручки. А лихорадочный взгляд заметался по гладкому золоченому шелку стен.

Алан выругался вслух: один из голосов — точно Всеслава. Конечно, можно понадеяться, что словеонский князь пройдет мимо. А еще — что молния в лесу не ударит в самое высокое дерево.

— Если нас увидят — я объясню, что сделал вам предложение!

Всеслав — не девица Ирэн и не ее грустноглазая покровительница. Он-то точно сообразит, что здесь делает офицер Ревинтера! В любовь верят лишь женщины… и сам Эдингем — дурак наивный. А вот князья любят не чаще герцогов и министров-Регентов.

Кто вообще пустил Всеслава гулять тут по дорожкам? Темный побери, в словеонском особняке что, собственного сада не нашлось⁈ У Ревинтера бы никаких подозрительных князей дальше особняка не пропустили.

— Что обо мне будут говорить⁈ И так — сплетни… — Ирэн всхлипнула.

А Алан ощутил себя последней скотиной.

Ведь… правда. А женский язык — злее мужского. И своя добродетель не простит чужого греха. Особенно когда причина добродетели — ее ненужность никому. Или самим отчаянно хотелось, да трусость не позволила.

Хрупкая ручка жалобно стиснула широкое запястье Эдингема. Зловеще горит рубиновый огонь перстня. Чей подарок — отца или сына?

— Мы спасены! Портьера! — горячий шепот обжег ухо.

Спасительная створка бархата и впрямь скрывает нишу. И им двоим довольно места, если встать рядом… Если сжимать руку Ирэн… И не шевелиться, увы!

Неприятно укололо сердце — баронессе хорошо знакома беседка.

Нет, если б она уже прятала здесь предыдущего любовника — для страха не было бы причин вообще!