Вихрь Бездны (СИ)

Глава 5

Глава пятая.

2993 год от прихода Творца, начало Месяца Рождения Весны — конец Месяца Рождения Весны.

Эвитан, Лиар — Лютена. —

2995 год от прихода Творца, середина Месяца Заката Весны.

Квирина, Сантэя.

1

— Рад, что ты зашел.

Бертольд Ревинтер, министр финансов и один из Регентов Эвитана, — трезв и занят. Как и всегда.

Сидит и пишет за переносным столом.

Аристократ до мозга костей, всегда таким был. Среди стада озверевших свиней он — пастух.

— Отец, — Роджер присел на груду плащей в углу, — я хотел спросить тебя о Таррентах.

— Не волнуйся, — Бертольд Ревинтер даже чуть улыбнулся. — С ними проблем не будет. Их дурак-папаша не успеет сдаться — даже если захочет. А мы не станем ждать. Не говоря уже о том, что нам его сдача не нужна. Так что живым он до Лютены не доедет. Ты успокоился?

— Отец, я не о том… Обязательно убивать всех?

— А кого ты пожалел? Среднюю сестрицу, наградившую тебя шрамом на губе?

— Младшую. Ей ведь действительно одиннадцать.

— Для мятежников возраста не существует. А если серьезно, Роджер, то хватит сопли распускать! Ей сейчас одиннадцать. Считаешь, столько же будет всегда? Или потом она резко позабудет, кто избавил ее от родственников? Через три года Иден Таррент стукнет четырнадцать, она найдет себе мужа — графа, герцога, генерала! Каковы Тарренты в четырнадцать, ты видел на примере средней. А если до сих пор сомневаешься — взгляни на мамашу, подколодную змею.

— Но послушай…

— Это ты меня послушай! — глаза Бертольда Ревинтера опасно потемнели. — Я устал от твоей слабости. Будь хоть раз в жизни мужчиной, а не слизняком. Нам некуда отступать. Или мы победим — и тогда благодарная история распишет нас в розовых тонах, или проиграем — и тогда сдохнем. И нас все, кому не лень, вымажут грязью с головы до ног. Хочешь умереть в собачьем навозе? Я — нет. И я, кажется, знаю, откуда дует ветер. Это твоя невеста уже начинает командовать тобой? Надо же — от нее не ожидал! — Отец неожиданно расхохотался. И это не понравилось Роджеру даже больше гневного всплеска в светло-голубых глазах. — Оказывается, на тебя достаточно даже ее!

Этого еще не хватало! Зазнобило почище, чем на Альварене. Те, кто мешал планам Бертольда Ревинтера, долго не жили. Никогда.

— У меня есть и своя голова на плечах! — страх не за себя помог почти отчеканить это. — Я тоже могу быть против убийства детей. Ты о таком не думал?

— Ты просто устал, мой мальчик, — уже мягче произнес Ревинтер-старший. — Скоро всё это кончится, обещаю.

— Отец, послушай…

— Не перебивай! Это — твоя первая военная кампания. Ты не привык к офицерским пьянкам и только недавно бросил травиться порошком. Я рад, что ты смог прекратить это, я горжусь тобой… но тебе и начинать не следовало — сам это знаешь. И я обещаю: скоро всё это останется в прошлом. Ты забудешь и об этой кампании, и о пьяном быдле, что окружает нас сейчас. Думай о том, что за всё это ты получишь Лиар.

И что, станет в нем жить? Убив предыдущих хозяев, включая детей? Получит во владение провинцию, которую он и подобные ему залили кровью⁈

— Тебе, правда, придется еще какое-то время потерпеть жену. Но как только она забеременеет — я немедленно отправлю ее в поместье. А после родов, если ребенок будет вне опасности, сумею избавить тебя и от жены. Ты снова будешь свободен, Роджер.

Альварен проник в кровь. И заледенил ее. Вмиг.

Доигрался, кретин слабонервный!

— Эйда мне не мешает. Кроме того, убивать ее будет неразумно. Дети часто умирают в детстве…

— Хорошо — дождемся, пока родит двоих, — добродушно согласился отец. — А что касается Иден Таррент… Ей еще повезло, что в Эвитане мягкие законы. А то в Квирине запрещено казнить невинных дев. А казнь там — любимое средство расправы с противниками. И они просто устраняют досадный недостаток, мешающий избавиться от девицы. Вне зависимости от возраста приговоренной.

— Разреши, я пойду, отец?

Безумно захотелось на воздух. Да и всё выпитое резко попросилось назад.

— Да, иди. И объясни невесте, чтобы больше тебя не присылала.

Роджер Ревинтер, шатаясь, побрел к выходу. И резко остановился на пороге — словно повинуясь чужой воле. Своей у него нет и никогда не было.

— Отец… Да, еще — прекрати, наконец, бардак в лагере. Скоро в округе не останется живых крестьянок. Это быдло, как ты его называешь, не умеет развлекаться наполовину.

— А вот это уже не твое дело, Роджер. Открою тебе небольшой секрет большой политики: лучше отдать в уплату чужое, чем свое. Бабы вырастут новые, а вот золото нам еще пригодится. Иди, наконец! Выспись хоть сегодня. И выкинь из головы всякие глупости.

Палатка осталась позади, но легче не стало. Роджер Ревинтер только что выслушал порцию мерзостей, продлил срок жизни не желающей жить девушке и не смог спасти одиннадцатилетнего ребенка. Да, а еще на глазах некоего «лейтенанта» будут продолжать насиловать и убивать. Потому что он в этом лагере — пустое место. Ноль без палочки, а палочка — отец.

Вина во фляге оказалось еще много. Когда она наполовину опустела — караул у входа в палатку успел смениться.

Эйда — вновь в обществе служанки. Тускло чадят свечи. Половина прогорела, пока он ходил, а потом заливал тоску. Свечи погасли, а служанка не зажгла новые. Потому что госпожа запретила? Возможно.

Его явно сегодня больше не ждали. Жестом выслав на улицу едва успевшую почтительно присесть «горничную», Роджер сообщил, что родных Эйды ждет казнь. Что убьют всех. А заодно (сам не зная, зачем) — о квиринских обычаях, что гораздо хуже эвитанских.

Не следовало так напиваться, успел подумать он. Еще соображая, что несет.

Прервал его смех Эйды — дикий, заполошный, истеричный. Она хохотала, откинув назад голову, захлебываясь рыданиями. Худенькое тело дергалось, как висельник в петле.

— Так… — сквозь смех-хохот-истерику выкрикнула она. Вполголоса, страшно, с диким надрывом. — Так это ты меня к казни готовил⁈ А то вдруг… законы поменяются? Твой папаша с шайкой решат, что квиринские — лучше…

— Эйда…

Встряхнуть ее? Влепить пощечину? А смысл? И то, и другое уже делал раньше. Хоть раз помогло?

Неуклюже попытался обнять — дернулась, как от гремучей змеи. И так теперь и будет. Всегда.

Роджер беспомощно отступил назад, бессильно опустив руки.

Каждый пятый сюжет модных романистов — красавица влюбляется в насильника. Вот только то ли там герои — загадочные писаные красавцы, в отличие от Роджера, на котором природа, вылепив Бертольда Ревинтера, решила сделать передышку во всех смыслах, то ли девицы в романах какие-то другие.

А сам Роджер еще раньше знал, что у него ни змеи бы не вышло. Сбежать ему хотелось от Эйды. Навсегда. И забыть обо всём, и чтобы она забыла. Чтобы ничего этого не было. И больше никогда и ни за что не смотреть ей в глаза!

Она успокоилась сама — резко и сразу. Прекратила вздрагивать и рыдать. Только уголки губ еще чуть кривятся.

— Убей меня вместе с остальными. Я ведь всё равно жить не буду, — тихо и отрешенно проронила Эйда. — И чтобы родить вам ребенка — тоже не буду. Так убейте сразу.

Роджер промолчал. Взять пистолет и застрелиться? И тогда… тогда обезумеет всегда спокойный и выдержанный отец. Когда мачеха упала с коня, Бертольд Ревинтер приказал сломать несчастной лошади сначала все четыре ноги, потом — шею. Хотя по справедливости ломать нужно было любому из братцев. Или обоим.

Что сделает отец теперь? Убьет Эйду? Швырнет ее «быдлу»?

Застрелить сначала ее, потом — себя? И отец вместо Эйды отдаст своим ублюдкам Иден? Раз уж именно эту из злополучных сестер Таррент упоминал перед смертью кретин-сыночек.

В голове плывет, перед глазами — хоровод взбесившихся огней. Болотных.

— Скажи мне, Ревинтер: а если бы я уже умерла? Если бы мы с Ирией утонули — как хотел Анри Тенмар? Или она убила бы меня? Как тогда вы с папашей получили бы Лиар? С помощью Иден? — Эйда вновь рассмеялась, но уже — сухо, едко. Ядовито.

Яд Карлотты, ярость Ирии — всё это было и в Эйде. Просто спало.

— Она, конечно, никого еще не родит. Но ведь обесчестить ее — уже достаточно, не так ли?

Небо обрушилось, придавило…

— Считай меня кем хочешь, но я бы никогда…

— Не верю. А если даже и нет, — она усмехнулась, — тогда — твой отец. А ты бы молчал и напивался. Как молчишь сейчас — когда ваши солдаты до смерти насилуют лиарских женщин. Они еще и спорят при этом — «под кем», да? Пари заключают на…

— Эйда, ты…

Напиться!

Не поможет.

— Да, я выходила сегодня… в лагерь. Сейчас. Пока тебя не было. — Больше нет ярости и огня. Только тихий, безучастный пепел. — Меня сопровождали твои псы. Удерживать не стали. Но и не заступились ни за кого.

Молчание. Тяжелое, горькое, невозможное. Единственно возможное.

— Убей меня. Если ты сможешь жить после всего этого, то я — нет.

2

Площадь перед тюрьмой. Плаха под алым сукном, палач с топором наперевес. Сегодня здесь умрут родственники Эйды. Тихой, безучастной Эйды. Она вновь замолчала после той, единственной вспышки. Ни слова не возразила даже против того, чтобы остаться сегодня дома… точнее, в особняке Ревинтеров. Впрочем, кому охота смотреть, как убивают родных?

Роджер и сам предпочел бы здесь не появляться. Это отец жаждет в полной мере насладиться победой, а сыну она будет до конца его дней в кошмарах сниться. Но выбора нет. Парадный мундир — и извольте присутствовать на действе. От начала и до конца.

Бертольд Ревинтер — рядом. На белом коне. И штатское идет министру финансов куда больше, чем пресловутый мундир — его сыну.

Замерла площадь. Тишина. Молчат аристократы, палач у алой плахи, золотодоспешная стража. Со скрипом отворяются тяжелые тюремные ворота…

На самом деле всё наверняка не так. Где-нибудь на том конце площади пересмеиваются простолюдины. Кто-то чавкает, шумно и со вкусом жует пироги с потрохами. Или хлеб с солью. Горожане заигрывают с горожанками. Лают собаки, мяукают кошки. Каркает воронье — куда ж без него?

Просто Роджер ничего этого не слышит. Может, потому приближение одного из отцовских людей заметил даже раньше, чем сам отец?

— Что случилось? — послушный сын едва дождался ухода гонца. Сердце бешено застучало сумасшедшей, невозможной надеждой.

Вот сейчас… Сейчас произойдет что-то, что предотвратит казнь невинных людей! Пожалуйста…

— Плохо, — хмуро ответил Бертольд Ревинтер. И Роджеру вмиг стало ощутимо легче. «Плохо» — это значит «хорошо». — Тенмар жив. Анри Тенмар.

А вот это — и плохо, и хорошо сразу. Скверно, потому что если жив Анри Тенмар — не жить Роджеру Ревинтеру. Хорошо, потому что то убийство — слишком подлое. Хоть его, оказывается, не было!

— Точно известно?

Они с отцом — конь о конь. Хоть картину пиши о трогательно любящих друг друга родственниках!

— Его видели в лагере Всеслава! — сквозь зубы процедил министр.

Роджер несколько удивленно взглянул на почти всесильного родителя. На глазах младшего сына отец за почти двадцать лет терял выдержку считанные разы. И сегодня — один из них.

Ладно — Роджер, но почему Бертольд Ревинтер так боится Анри Тенмара? Регент — государственного преступника и разбитого в пух и прах мятежника? Причем, даже не главнокомандующего мятежников.

— Отец, — паника Ревинтера-старшего неожиданно придала уверенности младшему, — Анри Тенмар с тремя пулями в груди рухнул в ледяную воду. Вряд ли амалианки стали бы спасать его. Скорее сдали бы нам за хорошую плату. Значит, ему пришлось плыть к берегу. В Месяце Рождения Весны — когда лед две недели как вскрылся. Плыть, истекая кровью.

— Значит, он в огне не горит и в воде не тонет! — раздраженно прошипел отец. Прошипел⁈

— Ошибка исключена?

— Не исключена. Но я знаю, это — он.

— Возможно…

Вся тяжесть прошедших шести недель в Лиаре навалилась разом. Тенмар выжил. Враг — жив… а заложников это не спасет. Даже если переодетый под простолюдина или наемника Тенмар сейчас в толпе — он лишь бессильно сжимает кулаки. Просто будет смотреть на казнь тех, кого не сумел спасти. На казнь Ирии Таррент.

Кто из солдат пялился в замочную щель и пялился ли вообще? Но сплетня пошла кругами по воде. Весь лагерь три недели судачил, что Ирия Таррент — любовница погибшего мятежника Тенмара. Одна из любовниц.

Отец, услышав, ухмыльнулся и сказал:

— Вполне возможно.

А Роджер…

Тенмар — красавец и герой. Лихо прыгнул прошлой осенью через два повышения. Подполковник в двадцать пять лет. Любимец дам — особенно светских красавиц. И всё же…

Никто прежде не говорил, что Анри Тенмар — любитель незрелых фруктов. С четырнадцатилетними путаются или безусые юнцы, или траченные молью «седина в бороду, бес в ребро» почтенные отцы семейств. Анри Тенмару — двадцать пять, и в женщинах он недостатка не знал. А средней дочери бунтовщика Таррента не дашь больше ее четырнадцати.

Роджер первым посмеялся бы над такой сплетней — не будь упомянутая, едва вступившая в брачный возраст девица яростной зеленоглазой ведьмой Ирией Таррент. Во всяком случае, сам он…

Красавицей ее не назовешь. Черты лица слишком резки, а фигура… как у любой северянки в таком возрасте.

Но даже сейчас стоит ее вспомнить — и кровь закипает в жилах! Именно Ирию, а не Эйду выбрал тогда пьяный от крови «победитель». Ее жаждал подчинить, заставить покориться, понять, кто здесь хозяин! И сколько ни убеждай себя, что отец — прав… Даже не зарежь девица такого «хозяина» при первом удобном случае — вопрос о главенстве был бы решен очень скоро. И не в пользу Роджера.

И всё равно!..

Дверь в Ауэнт таки открылась — потому что двор начал заполняться людьми. Такими отсюда маленькими, смешными человечками. Как быстро Роджер сможет разглядеть среди них Ирию? А Иден?

Хорошо, что Эйды здесь нет. Ни в толпе узников, ни среди зрителей.

По-весеннему ласковое солнце медленно вползает на горизонт. Словно издевается над приговоренными.

А отец? Насколько он доволен? Роджер резко обернулся к человеку, устроившему всё это.

А смотрит тот вовсе не на мрачный тюремный замок. Бертольд Ревинтер не отрывает хмурого, раздосадованного взгляда — да, сейчас он не в силах это скрыть! — от другого конца площади. А тот стремительно заполняется скачущими во весь опор черно-серебряными всадниками — не меньше трех сотен! Словеонцы.

Невозможно не узнать и предводителя. На белоснежном «дикаре-илладийце». Роковую площадь посетил лично князь Всеслав Словеонский и Старградский. Еще вчера не собиравшийся присутствовать на казни.

Зла пленникам — матерям, женам, сестрам, детям мятежников — Ревинтер-младший не желал. Но сердце захолонуло. Анри Тенмар во главе отряда повстанцев сейчас встревожил бы меньше. Даже если бы на глазах у всех отбил пленников и умчал их в неизвестном направлении. Потому что выигравший одну сшибку бунтовщик и вполовину не так страшен, как ставший врагом союзник. Сильный союзник.

Обреченные на казнь (или уже нет?) пересекли двор. Им предстоит последняя дорога. Если не спасет всадник на белом коне. Герой в черном с серебром.

Ирию Роджер узнал в толпе совершенно неожиданно — хоть она и стояла в первом ряду. Но светловолосых женщин и девушек оказалось много, а блеска изумрудных глаз издали не разглядишь. Зато в воротах, между двух тяжелых железных створ, гибкая фигурка и резковатые черты сразу бросились в глаза. Даже несмотря на то, что рядом всхлипывала одна из самых красивых дебютанток прошлого сезона, — Роджер видел ее на многих балах и узнал сразу. Дебютантка красивее, Ирия — ярче.

Она застыла на месте, на какой-то миг на полшага отстав от подруги по несчастью. Испугалась? Ослепил еще по-зимнему поздний восход солнца? Или увидела возможных спасителей?

Стремительный, почти скользящий шаг назад. Всё-таки испугалась? Не бойся, Ирия. Всеслав вряд ли притащился ни с того, ни с сего.

Нырок назад — сразу на три шага. Ошеломленные лица двух отодвинутых в стороны женщин. От Ирии такого не ожидали?

Нахмуренно переглянулись конвоиры.

Настолько потеряла голову? Так ты тоже способна так бояться, Ирия? Ты только казалась…

Или смерть на плахе для тебя — настолько страшнее, чем в честном бою? Возможно. Самого Роджера одинаково пугает и то, и другое.

Девушка стремительно вынырнула из толпы — по-прежнему легкая, гибкая и… уверенная. Та же зеленоглазая пантера, что держала нож у горла Эйды. Та, что собиралась драться плечом к плечу с Тенмаром. Тогда почему?..

Ирия влечет за собой две хрупкие фигурки. Светловолосую девочку лет десяти-одиннадцати и смуглого мальчишку помладше. Сестру? А второй — кто?

Средняя дочь лорда Таррента вместе с детьми выступила из сгрудившейся у ворот толпы, обогнала застрявших в воротах смертников. Бывших — но еще не знающих об этом.

Ирия, не оглядываясь, миновала рыдающую, беспомощно озирающуюся в поисках спасения дебютантку. И четким, решительным шагом направилась к словеонцам. Судя по всему — прямиком к Всеславу.

Замерла во дворе тюрьмы очередь из обреченных. Кажется, что слышишь еле различимый стук легких шагов по каменным плитам мостовой. По «дороге смерти».

Гордо вскинув голову, спешит навстречу победе или гибели светловолосая девушка. Справа от нее — сестра, слева — чей-то чужой ребенок. Или не совсем чужой.

Ближе, ближе… Теперь ясно различимо лицо… глаза. Ни тени страха, ни следа слез — сегодняшних или вчерашних. Первое впечатление не обмануло — Ирия Таррент не умеет плакать. И никогда не умела.

Любовница ли она Тенмару? Да запросто! Такая — может.

Если Всеслав и удивился, по его лицу Роджер ничего прочесть не смог. А девушка остановилась в полутора шагах от словеонского князя. И на всю застывшую в немом молчании площадь прозвенел ясный и четкий голос:

— Я, Ирия Таррент, вторая дочь лорда Эдварда Таррента, во имя Творца Милосердного и Всепрощающего прошу помиловать детей, не достигших брачного возраста.

Четырнадцати лет.

— И вы, юная дама, конечно же, еще не достигли его? — Если Всеславу и понравились ее слова — его насмешливый голос ничем этого не выдал.

— Достигла, ваша светлость. Еще в начале этого месяца.

Ирия смотрит только на Всеслава, и лица ее Роджеру сейчас не видно. А какой у нее наверняка взгляд!

В Словеоне и Ормхейме женщинам разрешено служить в армии — хоть этим и мало кто пользуется. Всеслав должен оценить такую смелость.

— Тогда моя новость понравится вам, графиня, — северный князь улыбнулся чуть теплее. — Сегодня будут помилованы все. Вы и ваши родные смогут вернуться домой.

— Он что, спятил⁈ — отец, не сдержавшись, выругался вслух. — Да кто ему…

Ответ они заметили одновременно. Площадь окружена войсками Всеслава — незаметно подтянулись со всех сторон. Даже мимо дворца Эрика Ормхеймского. Его армия тоже расквартирована под Лютеной. Не вмешался — значит, договорились. И, возможно, Ревинтерам теперь конец…

Всеслав наклонился в седле. Блеснуло золото:

— Возьмите, графиня. — То, что князь снял с шеи, скользнуло в руку Ирии. — Если вас задержат в воротах — покажите эту безделушку.

Девушка словно стала еще выше. И увереннее. Чуть встряхнула распущенными волосами (другие женщины завязали их перед плахой, а она — распустила) и неторопливо, пристальным взглядом обвела врагов. Всех. Словно запоминая.

Роджер невольно вздрогнул, когда ледяные изумруды на миг прожгли его. И скользнули дальше — к Бертольду Ревинтеру. Взгляд молодой львицы, только что ощутившей собственную силу. И сразу наметившей добычу.

— Пожалуй, я провожу вас, графиня. Вас и ваших людей, — отвесил прямо в седле легкий полупоклон Всеслав.

Ваших? Насколько иронично он признал ее командиром всех обреченных?

— Должен же я убедиться, что с вами всё в порядке. Прошу, — рука в перчатке легко подхватила Ирию в седло.

Теперь ее лицо сияет. Ярче воцарившегося на розовом небосклоне утреннего солнца. Ирия Таррент — счастлива. Что было у нее с Тенмаром — точно знают лишь они двое. Но вот что бойкая девица всего минуту как присмотрела нового любовника — это к гадалкам не ходи.

А вот Всеслав… Холодное, насмешливое лицо, чуть едкая улыбка. Но Роджер Ревинтер видит это, а Ирия Таррент — нет. Ничего у тебя на сей раз не выйдет, «вторая дочь Эдварда Таррента». Поищи преемника Тенмару не в семье словеонских князей.

Впрочем, Роджер ошибается. Не ничего. У нее получилось всё, кроме вскружившейся от внезапной любви белокурой головы Всеслава. А вот у Ревинтеров действительно — ничего. Абсолютно.

3

Отец — пьян. И то, что Мален или Канви в таком же состоянии заявят, что трезвы как оконное стекло в ясную погоду, — ничего не значит. Для Бертольда Ревинтера это — предел. Означающий, что министр финансов и влиятельнейший из Регентов сорвался.

— Лиара мы лишились, — в третий раз повторил он. — Но это ничего! Титулом я тебя так или иначе обеспечу. Не слишком-то нам и нужна была эта змеиная провинция!

Пляшут синие стены отцовского кабинета. Синие стены, ало-оранжевые пятна. Болотные огни тянут в ледяную трясину. В нее проваливаешься… и тонешь, тонешь, тонешь!..

Значит, провинция была не нужна? Умирающие женщины, повешенные дети, горящие дома… мертвые глаза Эйды. Всё это было не нужно⁈ Тогда — зачем⁈

— Ничего, — тяжелая рука отца ложится на плечо… давит. Пьяный голос чуть заплетается. Лишь «чуть» — и от этого еще страшнее. — Ничего, Роджер, с Всеславом мы еще посчитаемся! Придет наше время! Все Регенты возмущены его самоуправством, все! Кроме кардинала… но мы и на него управу найдем. Кардиналы — не вечны, а Его Высокопреосвященство Александр — весьма стар!

Рука на плече нервно сжимается, сдавливает сильнее. Останутся синяки… они всегда остаются, если сильно сжимать. У Эйды тогда все плечи были в синяках, а ведь Роджер ее ни разу не ударил… нет, раз было — чтобы прекратить истерику. А вот держать — держал предостаточно…

— Роджер! — рука уже не сжимает плечо, теперь она его трясет. — Да что с тобой?

— Что мы будем делать? — Повернуться, взглянуть в глаза. Никогда не помогало. Но, может, сейчас — когда несгибаемый отец утратил выдержку? Насколько это вообще для него возможно… — Если не считать титула и мести Всеславу — что мы будем делать?

Кажется, Роджер сорвался на крик. И на истерику. Трезвую — потому что, в отличие от отца, сегодня ни капли не пил.

— Ты о чём?

Не подействовало. Вот Всеслав бы взглянул…

— А, об этой девице… — Роджер спрашивал не только об Эйде, но отец не понял. Как всегда. — Тебе не придется на ней жениться, так что успокойся. Девица Таррент вернется к папеньке с маменькой, ты останешься свободным, и мне не придется сочинять для твоей жены несчастный случай. А со временем женишься, на ком захочешь. Все довольны, и каждый остался при своем, ты не находишь? Твое здоровье! — отец поднял очередной бокал.

Роджер чуть не отвел взгляд. Плещущаяся за стеклом темно-рубиновая горечь слишком напоминает кровь.

— А если я не передумал жениться на Эйде?

— Роджер! — вздохнул Ревинтер-старший, залпом осушая бокал. — Ее теперь никто за тебя не отдаст. Смирись. Всеслав еще получит свое, дай только срок!

— Разве лорд Таррент не понимает…

— Он понимает, что если отдаст тебе дочь, между тобой и титулом будут стоять лишь две жизни — его и его щенка! — прорычал отец. — Он еще не настолько сошел с ума. Не убивайся так — обеспечу я тебя другим титулом. Графский не обещаю, но виконтом или бароном станешь, дай только срок!

С чего ты взял, Роджер Ревинтер, что отец поймет тебя сейчас — если не понимал прежде? Что никогда не мешало ему прекрасно тобой манипулировать…

— Да не горюй ты так! — не потерявший ни поста, ни Регентства матерый интриган хлопнул сына по плечу. Что ему свойственно еще меньше, чем пьянство. — Нам ничего не грозит. Эдвард Таррент теперь будет сидеть тише воды, ниже травы. У него еще две дочери — пожалеет хоть их. А сынок у него — трусливый, безвольный слизняк, поверь на слово. Я таких издали чую.

Как много, оказывается, общего у Роджера Ревинтера с Леоном Таррентом. А он-то и не знал…

— Наиболее опасна средняя дочурка. Ты видел ее глаза?

Видел. Но полагал, что отец тогда прожигал полным ненависти взглядом Всеслава Словеонского.

Ошибка. Очередная. У Бертольда Ревинтера — два глаза.

— Но и здесь проблем не будет. Запуганный папаша ей не поможет. Про брата я вообще молчу. Значит, будущий супруг… Плохо, что она уже в брачном возрасте… и хорошо, что имела место та история с Тенмаром. При умелом подходе весь высший свет заговорит, что средняя девица Таррент — любовница покойного мятежника…

— Она — действительно любовница, а он — действительно покойный? — уточнил Роджер. По-настоящему интересуясь лишь второй частью вопроса.

— К сожалению, не покойный, но свету об этом знать незачем! — хохотнул отец.

Длиннопалая, унизанная перстнями рука уже привычно тянется к ополовиненному графину. Алое в светлом. Будто кровь наполовину вытекла из тела…

— А девица?

— Не покойная, к сожалению. Пока. А, ты о том, лишил ли ее Тенмар невинности, и было ли ей еще чего лишаться? Знаешь, а я бы не удивился. В Лиаре полно конюхов… не смейся, конюхи разные бывают.

Кто — Роджер смеется? Он больше никогда не сможет смеяться — даже над собой!

— Ну, хорошо, не конюхи — солдаты лиарского гарнизона. Ты ведь видел эту девицу? У нее совершенно бесстыжие глаза. Такие не бывают у нормально воспитанных барышень…

Нормально воспитанных. Таких, как Эйда. Готовых жертв для любого подонка.

— … я такие видел у Кармэн Вальданэ — тоже, кстати, любовницы Тенмара. Ни один нормальный мужчина не женится на женщине с подобными глазами…

А теперь нормальный — это такой, как Бертольд Ревинтер? Или как его сын? Ирия Таррент точно с радостью обойдется без любого из них.

— … если не желает стать рогоносцем, разумеется. А уж после ее выходки на площади — поверят в десятки ее любовников. Нам останется лишь подтолкнуть сплетню в нужное русло. А на гулящей подстилке мятежника — хоть живого, хоть мертвого — не женится даже проигравшийся в карты седьмой сын нищего рыцаря.

А вот теперь вопрос: тот подсмотренный неким солдатом поцелуй Тенмара и девицы Таррент существовал на самом деле? Или тоже — удачный плод очередной задумки предусмотрительного отца? А солдат получил за передачу байки остальным звонкую монету. Чтобы никто из «нормальных» людей не жалел о казни Таррентов. В этой семье, дескать, еще и девицы гулящие.

— Есть еще младшая…

В пьяном виде отец, оказывается, вдобавок склонен философствовать. Долго и занудно.

Нет, Роджер Ревинтер все-таки будет сейчас смеяться. Хохотать в голос. Слушая фантазии отца теперь уже об Иден Таррент и горячих лиарских конюхах. И о вышколенных солдатах гарнизона, готовых выполнить любой каприз юной хозяйки.

— … но ее можно не бояться — с такой-то внешностью. Подобная тихоня и серая мышь подцепит в лучшем случае провинциального барончика. И будет рада, что польстился хоть такой! У тихонь не бывает ни связей, ни влияния. Иден Таррент никогда не станет хоть сколько-нибудь привлекательной — разодень ее хоть в какие шелка-бархаты. Запомни это, Роджер…

Роджер запомнил. Особенно речи отца в походном шатре — на границе Лиара и Ритэйны. Итак, Бертольд Ревинтер, это тоже было ложью? Иден Таррент никогда не была опасна, не так ли?

— А как же твои слова неделю назад? Что следует опасаться ее будущего супруга?

— Лучше не рисковать, если можно риск исключить! — Отец раздражен. Оттого, что поймали на вранье, или просто много выпил? — Да и ты должен был перестать распускать сопли.

— Ты добился успеха. — Кажется, отчеканить получилось. Только Бертольд Ревинтер даже не дрогнул. — Сопли распускать я больше не стану.

— Я рад, — кивнул отец. Вновь протягивая руку ко второму — пузатому, на глазах пустеющему — собеседнику. — Будешь?

— Нет.

Что решено — нужно делать на трезвую голову.

Роджер вернулся в свою комнату. В ту самую, где вырос, прочел столько замечательных книг… ничему его не научивших. Где грезил о подвигах, мечтал поступить в Академию.

Обитые шелком стены. Портьеры в золотистых тонах. Такой комната была при матери, такой сын ее и оставил. В незначительных мелочах отец шел Роджеру навстречу. Чтобы в главном всегда заставить сделать по-своему.

Роджер молча переоделся в мундир лейтенанта. Военный, не парадный. Открыл чернильницу, достал перо.

«То, что я сделал, несовместимо с честью офицера».

На белом квадрате чернеют подсыхающие строки. Всё, что останется от него самого, его чувств и поступков. Вся жизнь поместилась в нескольких словах.

А тело и следы крови уберут.

Кресло. Тоже мамино любимое. Она всегда здесь сидела, когда заходила в комнату сына.

Пусть это произойдет здесь.

Роджер Ревинтер сел, выпрямился, насколько смог. Приставил пистолет к груди и спустил курок…

4

…Неизвестно чью карету подбрасывает на ухабах. Будто дорога вдруг стала взбунтовавшимися волнами Альварена. Только на сей раз лодка снабжена крышей и стенами и темна, как зимняя ночь. Не видно ошалевшего озера.

Остановилась колымага резко — Роджера аж швырнуло вперед. Едва успел схватиться за край узкой скамьи.

Дверца резко распахнулась, впуская солнечный совет и прогоняя иллюзию былого ужаса.

— Выходите, капитан Ревинтер.

Выходи, чего уж там? Ты в очередной раз прибыл, куда не хотел, чужая игрушка. Может, в этот раз обойдется хоть без подлостей, совершенных по чужой указке?

Ого, какой особнячище! И сколько же тогда фонтанов в саду у императора? Хотя, возможно, в Квирине знать живет богаче правителя. Раз уж он тут чисто формальный.

Изнутри жилище неизвестного Роджеру (и наверняка известного всей Сантэе) патриция не уступало в роскоши ни внешней отделке, ни саду.

Кричащие яркие краски, статуи — одна древнее другой, а уж вазы… И стоимость цветов в них!

А что это за сюжеты на стенных фресках и голубом полукуполе потолка? Зачем столько альковных зарисовок, это же все-таки не бордель? Или он самый? А может, салон какой-нибудь известной куртизанки?

И для чего ж ты мог понадобиться куртизанке, тем более — известной, а, «капитан» Ревинтер? Денег с тебя не возьмешь. Твой отец прелестницу тоже отблагодарит вряд ли. А если ей просто интересен юный красавчик — за этим не к тебе, а к Эверрату.

Разве что привлекла твоя слава насильника юных дев. Тогда красотка опять же будет весьма разочарована. Хотя бы твоим внешним видом. Не тянешь ты на коварного злодея из рыцарского романа, и сам это знаешь.

Лестница, свечи, красный ковер. Похожий есть дома. Лежит с тех пор, как…

Отец говорил: «хочешь узнать о хозяине — присмотрись к слугам». Пышные ливреи, угодливые лица. И страх в глазах. Дома прислуга одевалась намного проще… но от того, что одно блюдо разложат в разную посуду, вкус не изменится. Будь у отца не слуги, а рабы, как в Квирине, — боялись бы хозяина не меньше.

Кабинету тоже стыдиться нечего — вполне соответствует саду, дому и слугам. «Лепота» — как говорят в Словеоне.

— Здравствуйте, капитан Николс. Или вы предпочитаете «виконт»?

— Мне всё равно.

Ладно хоть не куртизанка, а вельможа. Лет тридцати или чуть моложе. Жгуче-черноволосый, темноглазый, яркогубый. То ли красавец из девичьих грез, то ли вампир из легенд Мэнда. Тех, что по ночам рассказывают у дружеских костров. И громко смеются за чашей вина — потому что рядом верные товарищи и ничего не страшно.

Хозяин дома улыбается во все белоснежные зубы. Безупречно ровные.

А вот и кресло для гостя — мечта любого политика. Из такого попробуй взвейся «подобно стремительному барсу». Впрочем, Роджер бы и со стула так не вскочил.

— Позвольте представиться, виконт. Патриций Луций Помпоний Андроник. Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, благодарю вас, — вежливо ответил Роджер.

— Тогда, если не возражаете, сразу перейдем к сути дела.

— Я слушаю вас.

— Виконт, хотите ли вы вернуться домой?

— Я полагаю, этот вопрос беспредметен, — всё так же вежливо улыбнулся Ревинтер-младший. — В Эвитане я — вне закона. «Дома» меня ждет расстрел. Или плаха — потому что я усугубил вину побегом и убийством конвоиров.

Сразу две тонких черных брови — явный плод усилий лучших куаферов Сантэи — поползли вверх. Двумя изящными червями.

— Как? Разве Тенмар вам не сообщил? В Эвитане с вас сняты все обвинения, виконт. И вы — совершенно свободны… за исключением того, что связаны приказом Тенмара. Лишняя причина, чтобы задуматься: кому можно доверять, кому — нет. Не так ли?

А есть те, кому — можно? Ну разве что Сержу — в некоторых вопросах. И еще себе — иногда.

— Но что бы там ни думал Тенмар, это еще не значит, что вы не сможете вернуться домой.

— Это значит, что я просто должен правильно выбирать друзей и союзников? — помог собеседнику Роджер.

Новоиспеченный друг и союзник поощрительно рассмеялся:

— А я-то думал напомнить о вашем настоящем месте в этом мире. Скажем, что это место — высший свет, а не армия. А вы и сами всё прекрасно понимаете.

— Понимаю, — невинно улыбнулся Роджер. Как привык — Алану в первые дни их знакомства. Когда еще доверял ему, как родному отцу. То есть ни капли.

— Как видите, я многое о вас знаю. Поверьте, я достаточно проницателен.

А еще более — самодоволен.

— Военную форму вы надели сначала по приказу отца, а потом — чтобы оказаться от него подальше.

В доме Бертольда Ревинтера действительно окопался шпион этого Андроника, или он просто так хорошо угадал?

— Мне было очень тяжело… — Роджер отвернулся, разглядывая расписных птичек на вазе. Красивых. И очень дорогих. Того, кто запечатлел их на этой посуде, нет в живых уже веков десять. — Я был опозорен… мне руки никто не подавал. Я думал, что хуже быть уже не может. Но потом я оказался здесь, среди этих людей…

А теперь — поднять взгляд на собеседника. И побольше отчаянной тоски в глазах — в тебе ведь ее много.

— Я согласен на всё! Помогите мне вернуться домой!

Получилось! Проклятие, получилось! В глазах «проницательного» патриция — снисходительная, чуть презрительная жалость к так легко сломавшемуся «вербуемому». А ее мы «не заметим».

— Конечно же, я помогу вам, виконт. Для этого вы здесь. Ну, успокойтесь же, Роджер!

Перешел на имя. Значит — точно перестал воспринимать всерьез. Или тоже играет? До отца ему далеко, или… Или Ревинтер-младший столь же проницателен, сколь считает таковым противника.

Камень-кинжал-бумага — вечная игра политиков. Камень затупляет кинжал, кинжал режет бумагу, бумага оборачивает камень. Птица когтит змею, змея кусает кошку, кошка рвет птицу…

— Вы мне поможете?

Тебе — двадцать один, и ты — слюнтяй и папенькин сынок. А вдобавок — подлец и безвольная тряпка. Даже не слишком придется врать, не так ли?

— Вы действительно вытащите меня отсюда⁈

А вот теперь — безумную надежду во взгляд. То, чего в тебе нет и быть не может, но ты уж постарайся. Только не переиграй! Подумай… представь, что кто-то когда-нибудь пообещает найти твою дочь!

— Да, виконт. Но чтобы у меня появилась возможность помочь вам, вы должны помочь мне.

— Я готов… — Немного запнуться. Ты — трус, не забывай.

— Есть те, кто будет ставить палки в колеса моему влиянию, а значит — и вашей свободе, виконт.

А теперь — внимательнее, Роджер Ревинтер. Сейчас этот столп проницательности сдаст тебе своих врагов!

— А им можно как-то помешать?

Стоп! Немного, но переигрываешь.

— Можно помешать любому врагу — запомните это, виконт.

Можно. Вопрос лишь в цене. И — насколько серьезно помешать…

— В семье одного из знатнейших квиринских патрициев требуется учитель эвитанского и мидантийского. Вы ведь знаете языки, виконт?