Вилла Мавританка. Пьеса

пьеса в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

УИЛЬЯМ СОМЕРСЕТ МОЭМ, 61 год, писатель.

ФРЕДЕРИК МОЭМ, 69 лет, старший брат Уильяма, политик, будущий лорд Англии.

ГЕРБЕРТ УЭЛЛС, 69 лет, друг Уильяма, писатель.

ДЖЕРАЛЬД ХЭКСТОН, 43 года, секретарь Уильяма и любовник.

СЕСИЛ БИТОН, 31 год, фотограф, дизайнер.

МАРИ ЛОРЕНСЕН, 51 год, художник.

МАНУЭЛЬ САНЧЕС, 30 лет, танцор танго.

ОЛИВИЯ УИЛСОН, 25 лет, очаровательная блондинка, певица.

НИКОЛАЙ, 55 лет, бизнесмен.

БОРИС, 50 лет, друг Николая.

ЭРНЕСТ, 45 лет, дворецкий.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Вилла «Мавританка» (Французская Ривьера).

ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ

Наши дни и июль 1935 года.

Действие первое

Сцена 1

Наши дни. Вилла «Мавританка». Номер люкс. Большая гостиная, потолки под пять метров. Справа большой диван и два кресла, журнальный столик, книжные полки почти до потолка, слева обеденный стол и шесть стульев, в центре лестница зелёного цвета, ведущая на второй этаж. Пол выложен белыми и черными мраморными плитками. В центре комнаты камин. Французские окна открываются на три террасы, окруженные лимонными и апельсиновыми деревьями. Видно, что комната довольно старая. Есть атрибуты современности: плоский телевизор на ножках, современные картины на стенах, светильники, барная стойка. Играет современная французская музыка. Появляются Николай и Борис. Они одеты в современную модную одежду. Николай поддерживает Бориса за локоть. Оба в медицинских масках.

НИКОЛАЙ (Борису). Проходи-проходи, долго ты до меня ехал.

БОРИС (вздыхая). Да уж, эта пандемия спутала все планы. Никуда не доедешь и не приедешь.

НИКОЛАЙ. Что же ты хотел – чума двадцать первого века. Надеюсь, скоро всё это закончится.

Садятся в кресла.

БОРИС. Хотя иногда носить маску удобно, так как никто не видит, сердишься ты под маской или смеешься. Особенно на переговорах.

НИКОЛАЙ. Наверняка будем говорить своим детям: «Вы не пережили Ковид-девятнадцать, вам не понять. Мы несколько месяцев сидели дома. Мы ездили на машине по пропуску. Мы боялись вирусов».

БОРИС. Во время карантина случались и хорошие вещи. Я читал, что одна английская семейная пара решила переждать карантин в своем загородном доме и во время прополки сада обнаружила золотые монеты пятнадцатого-шестнадцатого веков. Среди них было несколько с инициалами жен короля Генриха Восьмого Анны Болейн и Джейн Сеймур.

НИКОЛАЙ. А как бизнес изменился! Курьер стал самой востребованной профессией. Зарабатывают больше айтишников. Так как все-таки тебя пропустили во Францию, если границы закрыты?

БОРИС. А у меня есть вид на жительство. Так что пропустили.

НИКОЛАЙ. У тебя тест на ковид отрицательный?

БОРИС. Я уже даже прививку сделал.

НИКОЛАЙ. «Пфайзер» или «Спутник Ви»?

БОРИС. «Пфайзер».

НИКОЛАЙ. Не патриот. А я «Спутник Ви». Тогда снимаем маски.

Оба одновременно снимают маски.

НИКОЛАЙ. Выпьешь чего-нибудь? Наверное, устал с дороги?

БОРИС. С удовольствием.

НИКОЛАЙ. Вино или коньяк?

БОРИС. Сегодня как-то холодно. Давай лучше коньяк.

НИКОЛАЙ. Французы сейчас почти не пьют коньяк просто так. Только на дижестив. Я тебя угощу отличным коньяком. Такой коньяк в дьюти-фри не купишь. Каждая бутылка имеет свой номер.

Подходит к барной стойке и наливает два бокала коньяка. Один из них передает Борису. Оба выпивают.

БОРИС (восторженно). Да, действительно отличный коньяк. Сколько этой бутылке лет?

НИКОЛАЙ. Этой двадцать, но у меня есть и экземпляры постарше. Потом угощу тебя. Я тут нашел один магазинчик, где этот коньяк можно купить.

БОРИС (оглядываясь по сторонам). Да, шикарный номер. Давно ты здесь обитаешь?

НИКОЛАЙ. Почти всё лето. Мы с семьей арендуем этот номер на весь сезон уже третий год подряд. Просто в этом году проблемы с приездом. Я здесь, а семья в Москве. Работаю на удалёнке и отсюда руковожу бизнесом. Мне здесь всё нравится. Рядом Ницца, Монте-Карло. И летом нет такой жары, как в других местах на Лазурном берегу. Мыс Ферра, средиземноморские субтропики.

Ты, кстати, тоже можешь свободно забронировать здесь себе номер на Букинге. Вилла «Мореск».

БОРИС (оживленно). Да, а вот сейчас и попробуем. Неплохая у тебя удалёнка:

во Франции, в номере люкс, да еще с французским коньяком. (Достает смартфон и начинает искать в Интернете виллу. Читает вслух.) Да, действительно. Октябрь. Вилла «Мореск», одна неделя в номере «Элеганс» стоит полторы тысячи евро, а в номере «Делюкс» тысяча семьсот евро. (Комментирует.) Не так уж и дорого. (Читает дальше.) Вилла «Мореск» принимает гостей с июля две тысячи девятого года. Услуги: два бассейна, СПА и оздоровительный центр, первая линия пляжа, ресторан, во всех номерах чайник и кофеварка, бар, хороший завтрак включен. Средняя оценка гостей восемь целых, семь десятых баллов. (Комментирует.) Неплохо. А у тебя какой номер?

НИКОЛАЙ. У меня люкс, три спальни.

БОРИС. Ну, ты у нас крутой бизнесмен. Даже не буду смотреть, сколько такой номер в неделю стоит. А кому эта вилла принадлежала раньше? Уж очень дом красивый.

НИКОЛАЙ. А вот это самая интересная история. Был такой бельгийский король Леопольд Второй. Очень любвеобильный монарх. В конце девятнадцатого века он построил здесь свой дворец, а вокруг дворца четыре виллы. Три – для своих любовниц, а четвертую для своего личного духовника монсеньора Шарметона. Очевидно, чтобы свои грехи замаливать.

БОРИС. Очень разумное решение.

НИКОЛАЙ. Вот эта четвертая вилла была построена чуть позже первых трех, в мавританском стиле: с башенками, куполом, колоннами и минаретом. И в тысяча девятьсот двадцать седьмом году эту виллу купил английский писатель Моэм и прожил здесь до самой смерти в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Он, конечно, перестроил ее, так сказать, под себя. Но мавританский стиль сохранил. Все гости звали эту виллу «Мавританка», хотя ее официальное название было вилла «Мореск» (Встает с кресла и подходит к окну.) Вот подойди сюда на минутку.

Борис подходит к Николаю. Тот слегка приобнимает его за плечо, смотрит в окно и показывает рукой.

Представь себе белый особняк с зелеными ставнями. Перед главным входом в дом красовался символ, защищающий от дурного глаза. К морю спускался большой сад с авокадо, апельсиновыми деревьями и африканскими лилиями. Бассейн был украшен головой фавна. Был теннисный корт и поле для игры в гольф. В холле виллы стояла статуя китайской богини милосердия Куан Чин. На третьем этаже было пять гостевых комнат и четыре ванных комнаты, еще две гостевые комнаты располагались этажом ниже. Стеклянная дверь в кабинет была расписана Гогеном. На стенах картины Тулуз-Лотрека, Писсарро, Ренуара, Гогена, Матисса, Пикассо. Над камином позолоченный деревянный орел. В общем, красота.

Оба отходят от окна и садятся опять в кресла.

БОРИС. А что здесь происходило в годы войны?

НИКОЛАЙ. Здесь побывали и немцы, и итальянцы. А с моря виллу обстреливал британский флот. Когда Моэм вернулся сюда после войны, дом был в ужасном состоянии. Многие окна выбиты, крыша пробита снарядами, стены «разукрашены» пулями, часть деревьев в саду обгорела, вино из подвалов выпито до последней бутылки.

БОРИС (усмехаясь). Ну ясное дело.

НИКОЛАЙ. Кстати, было еще две машины в гараже. Их тоже угнали. Но Моэм быстро отстроил дом и сад заново, и они стали так же великолепны, как до войны.

БОРИС. Откуда ты всё это знаешь?

НИКОЛАЙ (делая большой глоток коньяка). Я, когда стал здесь подолгу жить и узнал, что дом раньше принадлежал Моэму, волей-неволей стал читать его книги, прочел его автобиографию, историю дома и восхитился этим человеком.

БОРИС. И что же в нем такого восхитительного?

НИКОЛАЙ. Моэм был одним из самых читаемых и преуспевающих английских писателей двадцатого века. Притом, что в десять лет остался круглым сиротой. Про таких говорят self-made man, «человек, который сделал себя сам». Он пример исключительной самодисциплины, не то что другие писатели.

БОРИС (делая глоток). Не скрою, я мало знаком с его творчеством. Ну читал когда-то два-три романа. Он же был популярен в двадцатых-тридцатых годах прошлого века. Сейчас его почти никто не читает. Он, по-моему, хороший игрок второй категории писателей.

НИКОЛАЙ (ходит по комнате). И зря. Его произведения по-прежнему интересно читать. На меня большое впечатление произвела его книга «Подводя итоги». Это автобиографические заметки с рассуждениями о литературе, искусстве, жизни. Можно сказать, эстетический и философский манифест писателя. Возможно, самое лучшее и знаменитое его произведение. Почитай на досуге.

БОРИС (улыбаясь). Хорошо, постараюсь. Налей еще своего замечательного коньяка.

Николай наполняет бокал.

Но он же, кажется, был «голубым».

НИКОЛАЙ. Да, был гомосексуалистом, хотя и тщательно скрывал это. Кроме того, был заикой, не высок ростом, не силен физически, был застенчив и слаб здоровьем. Хотя и прожил девяносто один год. У него была долгая и в целом благополучная жизнь, отмеченная путешествиями, встречами, вниманием к людям и миру. Но знаешь, что больше всего в нем поражает?

БОРИС. Что же?

НИКОЛАЙ. Он был очень последовательным человеком и верил в возможность выстраивать жизнь согласно намеченному плану. Еще в начале двадцатых годов он определил, какое количество произведений и в какой последовательности он напишет, прежде чем отойдет от дел. И в основном он выполнил свой план. Мне это очень близко, как бизнесмену. Он был мудр, в великие не рвался, но и не страдал от ложной скромности.

БОРИС. А я, кажется, видел его портрет. (На несколько мгновений погружается в раздумья.) Точно, в галерее Тейт в Лондоне.

НИКОЛАЙ. Да, правильно. Кстати, этот же художник написал и портрет Черчилля, который ему совсем не нравился. И, насколько я знаю, жена Черчилля после смерти супруга его сожгла. Ты знаешь, Моэм всего достиг сам. Его отличало упорство, целеустремленность, самодисциплина и профессиональное отношение к делу, которые преобладали над талантом. Ежедневная работа по четыре часа без выходных и праздников.

БОРИС. Уж очень он у тебя идеальный получается.

НИКОЛАЙ. Нет, конечно. Моэм был соткан из парадоксов и противоречий. С одной стороны, обаятелен, остроумен, заводил полезные знакомства. Джентльмен до мозга костей. Умел дружить, отличался щепетильностью и пунктуальностью. Свободно говорил на трех языках и почти свободно еще на двух. Объездил весь мир, и часто ездил не туристом, а жил в стране по нескольку месяцев и изучал язык.

БОРИС. А с другой?

НИКОЛАЙ. Скуп, жесток с издателями, торговался за каждый доллар, обижался на критику, молчалив, замкнут, погружен в себя, держал людей на расстоянии, циничен, зануда, ворчлив, груб, резок, и у него было много комплексов. Удивительно, сколько всего вместила его жизнь. Кем он только не был. Одиноким мальчишкой, в десять лет ставшим сиротой, студентом-медиком, который работал в больнице и принимал роды у бедняков, романистом и драматургом, богемным парижанином и лондонским светским львом, шофером кареты скорой помощи во время Первой мировой войны, британским шпионом в России, гомосексуалистом, хозяином роскошной виллы, где побывали все знаменитости своего времени, самым читаемым английским писателем и стариком, который в конце жизни хотел лишить наследства свою единственную дочь.

БОРИС. Пожалуй, всё искупилось его творчеством. А кому досталась вилла после смерти Моэма?

НИКОЛАЙ. Его дочери Лизе, которая через год продала её одному американцу. Он и перестроил виллу под отель, где номера бронируют туристы со всего света. Многие даже не знают, кому раньше принадлежал этот дом.

БОРИС. Интересный у нас разговор получился. О доме и писателе, который здесь жил. А не о бизнесе, как обычно, или женщинах.

НИКОЛАЙ. Это точно. И это хорошо. Наверное, мы с тобой перешли на более высокий уровень общения. Стареем. Ты знаешь, какая здесь на вилле бурлила жизнь в период её расцвета, в тридцатые годы! Кого только не принимал в гостях Уильям.

БОРИС. Да, как было бы интересно перенестись туда на денек, в год так

тридцать пятый…

Гаснет свет.

Сцена 2

Июль 1935 года. Вилла «Мавританка». Та же большая комната с гостиной и столовой и потолками под пять метров. Но без атрибутов современной жизни. Над зеленой лестницей, ведущей в кабинет, видна балконная дверь, расписанная Гогеном. На стенах картины французских экспрессионистов. Над камином позолоченный деревянный орел. Сбоку от дивана и кресел круглый стол, заваленный книгами. Из окон виден сад с апельсиновыми деревьями. Над диваном мавританский знак – символ дома. На стене часы, показывающие 8 утра. Играет музыка. Поет Лотта Леман, любимая певица Уильяма Сомерсета Моэма. Входит Уильям. Он одет в шелковую японскую пижаму и кимоно. Садится в кресло и читает журнал «Ланцет». Входит дворецкий Эрнест. Он одет в ливрею. Несет поднос с завтраком. Ставит тарелку, приборы и кружку на стол.

ЭРНЕСТ (смотрит в сторону Моэма). Ваш завтрак, сэр. Как всегда, овсянка и чай со сливками.

УИЛЬЯМ. Спасибо, Эрнест. (Встает с кресла, идет к граммофону и выключает пластинку. Потом идет к обеденному столу.) Запишите, пожалуйста, меню на сегодняшний ужин и передайте его Аннет. (Садится за стол и надевает очки.)

ЭРНЕСТ (достает блокнот и готов записывать). Слушаю, сэр.

УИЛЬЯМ (диктует вслух). Суп с фрикадельками, утиное конфи, фуа-гра, гратен «Дофинуа», на десерт «Тарт Татен», мороженое с авокадо, пюре из крыжовника со взбитыми сливками. Шампанское «Пол Роже». Да, и пусть испечет печенье «Мадлен». Все гости его любят.

ЭРНЕСТ (убирает блокнот). Хорошо, сэр, я всё передам поварихе.

УИЛЬЯМ. И не забудьте, что у меня сегодня холодный обед с Гербертом Уэллсом. Только хамон и фрукты.

ЭРНЕСТ. Я помню, сэр.

УИЛЬЯМ. И принесите, пожалуйста, еще один прибор к завтраку. Возможно, Фредерик присоединится ко мне.

ЭРНЕСТ. Слушаюсь, сэр.

УИЛЬЯМ. Что остальные гости? Еще спят?

ЭРНЕСТ. Да, сэр, завтрак им будет подан в комнаты.

Эрнест уходит. Быстрым шагом входит Фредерик. Он одет в строгий костюм. Садится за стол к Уильяму.

УИЛЬЯМ (приветливо). Доброе утро, Фредерик.

ФРЕДЕРИК (сдержанно). Доброе утро, Уильям.

Эрнест приносит ему приборы и поднос с завтраком. Ставит всё на стол. Уильям и Фредерик завтракают.

УИЛЬЯМ. Как спалось?

ФРЕДЕРИК. Отвратительно.

УИЛЬЯМ. Наверное, все политики плохо спят.

ФРЕДЕРИК. Это почему же?

УИЛЬЯМ. Грехов много, а в храм не ходят.

ФРЕДЕРИК. И совсем не смешно.

УИЛЬЯМ. А я не хотел тебя рассмешить. Это констатация факта.

ФРЕДЕРИК. Скажи, пожалуйста, почему у тебя слуга в ливрее?

УИЛЬЯМ. Так красивее и торжественнее.

ФРЕДЕРИК. У тебя не сочетается овсянка и слуга в ливрее. Противоречие формы и содержания.

УИЛЬЯМ. Наоборот. Полезная пища подается в красивой упаковке. Простая пища вообще в моем вкусе. Ты думаешь, что ты ешь жидкую овсянку, а ведь это овсянка с кремом «Забаглионе». Приготовить этот заварной крем непросто и совсем не дёшево.

ФРЕДЕРИК. У тебя вообще слишком много слуг. Сколько у тебя садовников?

УИЛЬЯМ. Семь. Что делать, большое хозяйство требует много людей, которые за ним следят. Иногда мне бывает неловко, что одного старика обслуживают тринадцать человек.

ФРЕДЕРИК. Я не понимаю, как ты зарабатываешь столько денег на своих романах.

УИЛЬЯМ (раздраженно). Я считаю, что интеллектуальный труд – это высшая разновидность труда. Почему он не может хорошо оплачиваться? Во всяком случае, он должен приносить больший доход, чем, например, торговля. У нас в Англии почему-то существует мнение, что человек становится писателем, когда он ни на что не пригоден. Что писать книги не настоящая работа, и общество в какой-то степени даже считает это дело зазорным. В Англии я как писатель не бог весть какая персона. А вот во Франции и Германии литература – почетная профессия и ею занимаются с благословения родителей. Я даже сам слышал, как одна немецкая мать с гордостью сказала, что ее сын поэт. А во Франции родители богатой невесты хорошо отнесутся к ее браку с молодым писателем. Это уважаемый человек. Ты вот не ценишь мои литературные заслуги, а между тем в прошлом году в лондонском издательстве Хайнеманна вышло мое первое собрание сочинений. Ты мизантроп и скептик. Ты относишься к моему творчеству снисходительно и свысока.

ФРЕДЕРИК. Только прошу тебя не пиши сонеты, как Шекспир.

УИЛЬЯМ. Я как раз думаю об этом.

ФРЕДЕРИК. Я политик. И не люблю художников, писателей, поэтов и философов. Это сброд, подлый, завистливый, драчливый, неразборчивый в любви.

УИЛЬЯМ. Но этот, как ты говоришь, сброд создает нечто великое, сияющее, душу всего мира – искусство.

ФРЕДЕРИК. Ну ладно, не будем ссориться. Что ты сейчас пишешь?

УИЛЬЯМ. Роман. Кстати, я хотел подарить тебе свою последнюю книгу. «Шеппи». Это пьеса.

ФРЕДЕРИК. Это про собаку?

УИЛЬЯМ. Вообще-то, о парикмахере. И он мужчина.

ФРЕДЕРИК. Хорошо, давай. Будет что почитать по дороге в Лондон.

Уильям встает, берет книгу с круглого стола и передает ее Фредерику.

УИЛЬЯМ. Она, кстати, с дарственной надписью.

ФРЕДЕРИК (берет в руки книгу, надевает очки и читает вслух). Дорогой Елен от Уилли. Почему ты всегда подписываешь книги моей жене, а не мне? (Снимает очки и кладет их на стол.)

УИЛЬЯМ. Мне кажется, так изящнее. Ну и, наверное, это не так важно. Вы же одна семья и библиотека общая. Какие новости из Туманного Альбиона?

ФРЕДЕРИК. Не очень хорошие. Британия давно уже не империя, а содружество наций. С тех пор как доминионы получили новые права, британские законы, за которые доминионы не голосовали, на их территории недействительны. Они получили возможность не просто принимать собственное законодательство, но и игнорировать те нормы британского права, которые считают не подходящими для себя. От былого величия остались одни воспоминания. Нас также вытравливают с традиционных рынков сбыта. В бюджете денег нет.

УИЛЬЯМ (удивленно). Да, странно. Богатство и помпезность высшего общества и королевского двора продолжают поражать воображение.

ФРЕДЕРИК. Подданные любят своих монархов и не жалеют денег на их содержание.

Входит Эрнест и убирает посуду со стола.

УИЛЬЯМ (вздыхая). Главная беда Англии – это снобизм. Что может быть на свете отвратительнее снобизма! Мне кажется, что снобизм сугубо британского происхождения. У нас оценивают человека не по личным качествам, а по месту, ступеньке, которое он занимает в обществе. Тех, кто ниже, – можно презирать, а вот выше – надо относиться с уважением. И смысл жизни – подняться как можно выше по этим ступенькам. Снобизм – это предрассудок, творческим людям это тяжело дается.

ФРЕДЕРИК. Ты преувеличиваешь. Ты склонен приписывать положению человека в обществе слишком большое значение. Я думаю, что главная черта английского народа – это добродушие.

УИЛЬЯМ. Судя по газетам, политическая ситуация в Европе очень сложная. Фашизм и коммунизм наступают.

ФРЕДЕРИК. Ну, Англии коммунизм и фашизм не грозят. От каши, которую заварили в России, толку нет. Английские рабочие живут вполне себе неплохо. В мире всегда были и будут бедные и богатые. Это закон природы. А буржуазия у нас крепкая и чувствует себя вполне уверенно. Британия живет в удобной изоляции от континента, где бушуют страсти. Наша страна продемонстрировала удивительную стабильность, тогда как в Европе царят разброд и шатания. Впрочем, мы еще к тому же нация политиков и не можем совсем стоять в стороне от остального мира.

УИЛЬЯМ (возбужденно). Политики – худшие из людей. Политик никогда не бывает нормальным человеком, он вне нормы. Потому что обычный человек должен испытывать огромное количество сомнений, он зачастую не понимает, как ему жить дальше. А вот политик почему-то знает, как жить всем остальным. У него такое политическое сознание. Я политиков терпеть не могу. Чтобы быть политиком, надо быть прежде всего циником.

ФРЕДЕРИК (раздраженно). Ну ты ведь не политик, ты сочинитель. Витаешь где-то в облаках. (Меняет тон на немного торжественный.) Современники очень редко, почти никогда, не бывают благодарны политикам за их свершения. Понять нашу роль в истории могут только потомки. Они очистят реальность от коры текущего момента.

УИЛЬЯМ. Знаешь, чего тебе не хватает, чтобы стать большим политиком? Обаяния. Ты не притягиваешь людей, ты сдержан, сух в общении, немногословен.

ФРЕДЕРИК (скептически). И что же такое обаяние? Научи меня, пожалуйста, ты же у нас великий писатель.

УИЛЬЯМ (встает и ходит по комнате). Это очень важная штука, особенно для политиков. Обаяние – это дружелюбная улыбка, протянутая рука, теплые нотки в голосе, сердечность в обращении, естественность, проницательность. Ты должен понимать, как расположить к себе слушателей, где вставить нужные слова, какую меру красноречия выбрать в разных ситуациях. Вот что это такое. Но не переусердствуй. Люди с избытком обаяния вызывают у меня недоверие. (Садится опять за стол.)

ФРЕДЕРИК. Глупости. Я не могу каждый раз думать о таких вещах. Мне нужно просто выполнять свой долг перед Британией. Давай сменим тему. Как поживает твоя бывшая супруга, Сири? Что ты ей, кстати, выплатил по решению суда при разводе?

УИЛЬЯМ. Очень много. Ежегодно две тысячи четыреста фунтов ей, дочери шестьсот фунтов. Я отдал ей дом в Челси на Кингз-роуд и роллс-ройс в придачу.

ФРЕДЕРИК. Роллс-ройс жалко.

УИЛЬЯМ. Я ненавижу свою бывшую жену. Меня сейчас больше беспокоит то, как она воспитывает нашу дочь Лизу. Ей ведь в этом году двадцать лет. Она внушает Лизе, что прилично можно жить только за чужой счет. Она прививает дочери мысль, что выгодный брак – вот основа благополучия женщины. Мне кажется, что её единственным развлечением является кино, а единственным бурным переживанием – дешевая распродажа в лондонских универмагах. Все плохое в моей дочери от матери. Она оказывает на Лизу дурное влияние, и Лиза никогда не проявляла интереса к тому, чтобы себя содержать.

ФРЕДЕРИК. Ну, ты, кажется, тоже не очень-то стремишься заниматься воспитанием дочери. Зачем ты тогда вообще женился.

УИЛЬЯМ. В наше время женитьба, к сожалению, является обязательным условием приличия. Одно время мне доставляло даже удовольствие представлять себя женатым человеком. Меня привлекало само положение. Оно казалось мне необходимым условием спокойного образа жизни. Ведь существует самая простая и самая совершенная форма существования человека: человек рождается, женится, рожает детей, трудится ради куска хлеба и умирает. Лучше ничего не придумано.

ФРЕДЕРИК. Мужем ты, возможно, быть хотел, но никак не отцом.

УИЛЬЯМ. Горькая правда в том, что никакого брака не было, была бледная декорация, но даже она была для меня обременительна.

ФРЕДЕРИК. Ну, знаешь, брак – дело серьезное. На нем строится благополучие и прочность государства.

УИЛЬЯМ. Я терпеть не мог свою жену. Я подозреваю её в сплетнях и интригах против меня. Она доставляла мне сплошные неприятности. Она эгоистка, лгунья, истеричка, развратница. Сири не просто лгунья, она мифоманка, которая придумывала обо мне злобные истории и рассказывала их так убедительно, что окружающие были почти уверены в их реальности.

ФРЕДЕРИК. В какой-то мере Сири, безусловно, виновата, что вы расстались, но она не заслужила той ненависти, что ты к ней питаешь. У нее отменный вкус, огромная энергия. Она умна, обаятельна, великодушна, приятный собеседник. Модный дизайнер по интерьерам. Она начитана.

УИЛЬЯМ. Начитана?! Я однажды пришел домой раньше обычного и увидел на ее прикроватной тумбочке книгу. Вначале я подумал, и не без тщеславия, что она читает мою. Но оказалось, что нет. И знаешь, как называлась эта книга? «Как правильно выбрать бриллианты».

ФРЕДЕРИК. Ну что же, это очень по-женски.

УИЛЬЯМ. Я прожил с Сири десять лет, и все эти годы были годами мук. Она была вроде делового партнера, который не выполняет условия контракта. Я ей все время объяснял, что мне часто надо путешествовать в поисках новых впечатлений, так как с нею я новых впечатлений не получаю. Но она не понимала этого.

ФРЕДЕРИК. Не надо говорить женщине такие вещи. Оскорбленное тщеславие способно привести женщину в бешенство. Большая часть мужчин требует от женщин достоинств, которых сами не имеют. Терпение в браке есть главная добродетель. Долгие годы супружеской жизни также убедили меня, что ради мира в семье последнее слово следует оставлять за женой.

УИЛЬЯМ. А как она транжирила деньги! Меня просто поражала ее расточительность. Она всегда считала, что тратить деньги на самое необходимое – это очень скучно, приятно тратить деньги на всякую роскошь. Она относится к тому типу женщин, для которых иметь тридцать пар туфель – значит жить в нищете. Она имела обыкновение использовать наш дом в Челси для показа различных образцов мебели и однажды продала даже мой письменный стол. Святая святых любого писателя! Я не переношу подобной бесцеремонности.

ФРЕДЕРИК. Ты ищешь в людях только дурное. Мне кажется, ты вообще не любишь женщин.

УИЛЬЯМ. А за что их любить. Они в совершенстве владеют искусством пустой болтовни, которая у них именуется светской беседой. И очень любят обсуждать свои личные дела со всяким, кто согласится их слушать. Существа с изъяном. Не зря в Библии сказано: «Всякая хитрость ничтожна по сравнению с хитростью женщины».