Визит

Ольга Туманова

Визит

Билет был на завтра, на утро; Вероника купила его неожиданно сегодня днем в аэропорту, видно, кто-то сдал, а она ехала в порт, нимало не надеясь... так... а вдруг? Может быть, это и есть внутренний голос, который мы сами губим в себе?

Закрывая большую дорожную сумку, задумалась на миг: лететь часов восемь. Монография о Матиссе, новая, толком еще и не пролистанная, теплый шарф, косметичка, полотенце - это отдельно, с собой в салон. Что еще? Да, массажная щетка, зубная...

Ну, с вещами все, теперь квартира - Вероника оглянулась вокруг: книги закрыть газетой, завесить репродукции. Но главное - как быть с цветами?

Вероника вздрогнула: резкий тембр дверного звонка всегда звучал неожиданно, даже когда она ждала гостей. Сегодня она не ждала никого.

На пороге стоял Балакин: распахнутое пальто, сбитый на бок шарф, из-под мальчишеского чубчика высокомерно-задиристый взгляд. Гордо, как букет пернецианских роз, держал в протянутой к Веронике руке бутылку подсолнечного масла.

Рядом с Балакиным стоял незнакомый Веронике тип в затрапезном пальто, в облезлой кроличьей шапке. И, как золотой в сточной канаве, бросался в глаза его портфель: элегантный, из хорошей кожи, весь в пряжках и ремешках.

Вероника вздохнула тяжко, не скрывая своих чувств: от пьяного Балакина всегда головная боль, а сегодня вечером у нее и без него забот достаточно.

Балакин, нимало не смущаясь приемом, прошел в квартиру: он считал себя в этом доме своим. За ним бодренько прошлепал приятель. Пройдя полкоридора, Балакин обернулся к приятелю, махнул головой назад, на входную дверь, хмыкнул довольно: "У всех моих друзей такие двери".

Та часть двери, где врезаны замки, была в глубоких трещинах: память о совместном визите Балакина и Смолина.

Вероника в тот день устала в мастерской ужасно, и, уснув мертвым сном, не слышала звонка в дверь. Балакин разбежался по площадке и бросил на дверь свое тощее тело (это был обычный способ его возвращения домой с очередной попойки), дверь (какие сейчас двери!) треснула вдоль замка, чуть надломилась и открылась.

Тут же протрезвевший Балакин - все-таки не своя квартира - часа два просидел на корточках, пытаясь наладить дверь и без устали ругая Смолина (Это все из-за него. Уселся на ступеньках: "Я не уйду. Я хочу ее видеть". Разнылся: "Не могу! Я месяц ее не видел") и Веронику (Спит! Кто так спит? Звонка не слышит!).

После каждого визита Балакин исчезал из жизни Вероники ровно на столько: месяц, год, - сколько требовалось, чтобы в ней улеглось раздражение.

Последний раз он был здесь со Смолиным года два назад. Заявились, как всегда, неожиданно, но, против обыкновения, были трезвы, или почти трезвы, и принесли с собой полный портфель сухого вина.

- Мальчики! - взмолилась Вероника. - У меня сегодня свидание. - Она много лет жила затворницей, легко знакомиться не умела, да и негде ей было знакомиться, а по работе встречалась все больше с такими, как Балакин, и вдруг неделю назад случайно познакомилась с офицером, ну, что за офицер, гусар со старинной гравюры. Ему бы бурку через плечо. Но бурки у него не было, он был летчик, что тоже совсем неплохо. Какой он там был летчик, как служил, где Вероника не спрашивала: каким она хотела его видеть, таким он для нее и был, и когда он говорил: "Когда я катапультировался первый раз...", - у нее все обмирало внутри от ужаса и восторга. Она не хотела ни анализировать, ни размышлять, она хотела пойти с ним сегодня вечером в ресторан.

- Ты можешь идти, куда тебе угодно, - заявил Балакин. - Я ложусь спать. Это мой дом. Я здесь остаюсь навсегда.

Вероника махнула рукой, убежала к офицеру. Следом за ней детективной тенью по улице вдоль домов пробежал Смолин и появился в ресторане.

Сначала Смолин все усаживался за их столик. Потом они с офицером орали друг на друга на улице, и Смолин клялся, что быть летчику мертвым, если он еще раз приблизится к Веронике.

На другой вечер пьяные Смолин и Балакин ломились в квартиру Вероники.

- Все, - сказала Вероника в закрытую дверь. - Духу вашего в моем доме больше не будет. - Они, ее однокурсники, когда-то казались ей такими талантливыми, такими значительными и, даже, такими взрослыми, хотя разница в возрасте у них была года три - они успели до института отслужить. К тридцати годам парни стали походить на пьяную шпану. Но, как родственники - и общего ничего, а куда денешься? Но теперь - все.

- А! - орал Балакин, и пьяный вопль его грохотал по лестничным пролетам. Ты там с этим! с офицером! Ну, пусть он выйдет! Я ее пятнадцать лет люблю, я на нее дышу, я до нее дотронуться боюсь. А она - с летчиком! Полковником! Денег у него много. Проститутка!

...Дойдя до кухни, так и не сказав Веронике ни единого слова, Балакин остановился на пороге, развернулся, спросил вместо приветствия:

- Почему ты его выгнала, а? Ты сама знаешь, чего хочешь? - Надо полагать, речь шла о Смолине.

Смолин... Букеты сирени, чарующий шепот... До ночи не выходил из мастерской чеканки, творил. А потом - какой фейерверк, какой восторг до самого рассвета. С ним она даже попробовала пить вино из горлышка на скамейке в парке... С ним ей нравилось все.

Девочки тогда уже говорили ей: он балуется наркотиками. Она не верила. Наркомания была чем-то совершенно от нее далеким. Тут с кашлем маялась неделю, все ночи не спала и не сумела достать пару таблеток кодеина, а он где берет? Прямые поставки из Колумбии? К тому же, наркоманы - это нечто грязное, нечесаное - и Смолин! Отутюженный, отпаренный, все, до носового платка, в тон... Она и сейчас не очень верила в его наркоманию: говорят, что наркоманы не пьют, а у него с Балакиным ни дня напрасно прожитого. Алкаши! Простые, отечественные.

Теперь Смолин делает деньги: трафаретит обычные футболки под иностранные. И одежду теперь носит темную, мятую... Смолин!

...На кухне Балакин выгреб из карманов рыбные консервы, грохнул о стол пакетом мороженой наваги: "Пожарь!"

- Бери да жарь.

- Ты - хозяйка.

- А я тебя не приглашала, - и Вероника ушла в комнату.

Балакин остался на кухне. Гремя всем, к чему прикасался, вскрыл ножом банки, принес в комнату рюмки, разлил водку.

- Пейте. Я с вами посижу, но пить не буду, - Вероника подсела к столу.

- Ну, еще бы, - обиженно-высокомерно протянул Балакин. - Ты же водку не пьешь. Ты коньяк пьешь. Ну, на нуле мы.

- Ну и сиди дома.

Балакин вновь пошел на кухню. Запахло горелым маслом. Донеслись обрывки бормотания: "несбывшаяся мечта... потому что недоступная..." Вернулся в комнату, в одной руке чадящая сковорода, в другой - газета вместо подставки, сказал с порога:

- Я Нинке говорил, какой ты меня солянкой кормила. А она что готовит?

Вероника и хмуриться перестала, засмеялась: она редко готовила, все у нее в доме бутерброды, да изредка картошку отварит. А тогда она потеряла ключи от квартиры и не знала, что ей делать. Зашла в мастерскую к Балакину. Тот работал и был еще трезв. Он позвонил Нине, предупредил, что не заберет младшего из сада, и поехал с Вероникой.

Был пик зимы, мороз за тридцать и шторм. Пока они шли через пустырь к дому, ветер сквозь новое добротное зимнее пальто обжигал тело Вероники, словно она была обнаженная, и она все думала, какого сейчас Балакину в его демисезонном пальтишке.

Трезвый Балакин долго выламывал дверь, потом еще дольше ее ремонтировал.

Пока он возился с дверью, Вероника готовила ужин. Она думала, что Балакин бросил все дела и поехал с ней через весь город. Второй час он возится с ее дверью. И сейчас ему снова на улицу, в шторм. А этот городской транспорт - он прождет автобус минут сорок, потом хорошо, если втиснется. Дома раньше десяти вечера не будет, а к ней приехал прямо с работы. И чем Вероника могла отблагодарить его, кроме "спасибо"? Не могла же она дать Балакину трешку.

В холодильнике, что редко бывало, оказались квашеная капуста да кусочек свинины, нашлись и ягоды можжевельника, и Вероника приготовила солянку. Солянка и солянка, ничего особенного.

Вероника знала: Нина не ревнует к ней Балакина. Они все были дружны с первого курса; даже раньше, когда в одной группе сдавали вступительные экзамены, уже тогда сблизились, а первый же совхоз, где они провели первый месяц первого курса, объединил их, кажется, навеки. К тому же, Нина помнит, как Вероника любила Смолина. Наверное, не верит, что та любовь могла исчезнуть. А может быть, уже не думает, что ее Балакиным еще можно прельститься. Или устала ревновать. Или - кто знает? - была бы рада от него избавиться.

Как-то, случайно встретив Веронику на улице, Балакин сказал деловито:

- Если Нинка что спросит, учти: я три ночи у тебя ночевал. Замок сломался. Пока не поменяли. Ты боялась одна, - у него тогда был роман с манекенщицей из Дома моделей.

...Балакин небрежно, проливая на стол, наполнил рюмки водкой.

- Все, развожусь. Учти: тридцать три процента. Поедем со мной на Север.

- Балакин! Трое детей!

- Не твое дело!

Трезвый Балакин любит своих мальчишек, жалеет жену, вздыхая, жалуется за нее Веронике: "Ну, каково ей, когда я гонорар пропью? Или пьяную толпу приволоку ночью в дом?" и возится с ребятишками, и ремонтирует квартиру... но когда он бывает трезвый?

Пьяный, он вспоминает былые успехи и лавры, что пророчили ему учителя, и ненавидит свою мазню по колхозным стенам и не думает, что талант его утонул в водке, а, как и все его собутыльники, считает, что пьет он от непонимания и трагедии своей жизни и винит в своих бедах жену, эту тощую лохматую ведьму, которую не интересует в жизни ничего, кроме денег. Вот была бы у него жена статная, со стройными длинными ногами, с красивой шеей, с гордо вскинутой головой, вон, как Вероника. Он видит, как мужики смотрят ей вслед! Вот с такой бы он вознесся.

А Вероника глянет на первую красавицу их курса, хохотушку и заводилу Нину, морщинистую, с запавшими глазами, всегда неприбранную, которая когда-то пойми теперь: зачем? - отлично училась и которой даже дети дают не внутренний свет, а одну лишь тревогу: как прожить, на что купить..., и ужаснется: вот такой была бы сегодня она, если бы семь лет назад гордость ее не вскипела и она бы не закрыла дверь перед пьяным Смолиным, а вышла за него замуж.

Балакин вновь зачем-то отправляется на кухню, опять гремит чем-то, опять бурчит, но отчетливо слышно лишь одно: "развожусь".

- Как же ты допек Нину, если с тремя детьми она хочет от тебя избавиться? - негромко думает вслух Вероника, а Балакин, выглянув в дверь, огрызается: "Из-за тебя!"

- Причем здесь я?! По-моему, ко мне тебя даже не ревнуют.

- Да она знает, что ты не женщина. Что к тебе ревновать?

- А может, это тебя уже не приревнуешь? Как говорит Смолин: "Рожденный пить любить не может"?

Забыв зачем отправлялся на кухню, Балакин, потрясая пустыми руками, врывается в комнату:

- Я думал: ты - интеллектуал. А тебе грузчика надо!

- Грузчика мне не надо, - рассудительным тоном отвечает Вероника. - Мне надо плотника и маляра: повесить новую дверь и отремонтировать квартиру.

Балакин снова разливает водку:

- Смолин на три месяца в Ленинград улетел.

- А я завтра в Москву лечу.

- Как?! - Балакин подпрыгивает, потом, сообразив, что Вероника улетает не навечно, опускается на стул: - А, в отпуск. Сходи на его выставку, - и кивает на своего приятеля. Приятеля он так и не представил, Вероника интересоваться не стала и теперь была тому рада: зачем лишние разочарования? Возможно, ей нравятся его полотна.

- Да, я только затем и лечу за семь тысяч верст, чтобы познакомиться в столице с творениями местного гения, - тоном полного согласия отвечает Вероника, вздыхает и поднимается со стула:

- Ну ладно, мальчики. Водка выпита, пора вам отсюда убираться. Сейчас уйдет последний автобус. Денег на такси у вас, конечно, нет. Уматывайте.

- Я тебя, дуру, люблю, - взмахивает руками Балакин. - А ты!

- Полюбишь в другое время.

- Я тебя семнадцать лет люблю, а ты - что ты понимаешь?

- Балакин! Мне в восемь утра надо быть в аэропорту. А после вас квартиру всю ночь мыть. Ложитесь или убирайтесь.

- Я все равно разведусь. Я у тебя остаюсь. Навсегда.

- Зачем ты мне нужен? И с чего ты вдруг разводишься?

- Ты - моя несбывшаяся мечта! - с пафосом произносит Балакин.

Не в тон ему, буднично, Вероника спрашивает:

- Так ты разводишься из-за того, что я с тобой за эти годы не переспала ни разу?

- Да!! - орет Балакин.

- Опомнись, Балакин, - прежним тоном говорит Вероника, - трое детей. Давай я тебе отдамся разок, только быстренько, а то у меня дел много, и ты меня разлюбишь.

- Дура! - взвизгивает Балакин. - Идиотка!

Балакин подскакивает, хватает пальто, вылетает из квартиры, громыхнув дверью, но тут же возвращается, целует Веронике руку, говорит "прости" и уходит.

Приятель Балакина, флегматичный, все сидит за столом.

- Слушай, - устало говорит Вероника. - Ты либо катись вслед за ним, либо укладывайся, и чтоб я о тебе до утра не вспомнила. Если начнешь хождение по квартире...

- Да ты сама не выдержишь, - широко улыбается приятель Балакина.

Вероника чувствует, как боль подступает к висам и начинает их жечь. Все-таки, при большом желании любого можно довести до убийства.

- Если ты только выйдешь из кухни... Мне осталось спать пять часов.

- Сыграем в карты? - с готовностью откликается приятель Балакина.

- Тебе Балакин не рассказывал, как я вышвыриваю из своей квартиры? Может быть, сам уйдешь?

- Ладно. Пожалуй, я пойду. - Он медленно одевается.

Вероника оглядывает комнату: пепел, окурки, следы грязных ног, словно взвод побывал на постое.

Приятель Балакина поднимает с пола пустую бутылку, выливает в нее водку из Вероникиной рюмки, тщательно вытряхивает капли из своей рюмки и рюмки Балакина, затыкает горлышко бутылки грязной бумажкой, аккуратно ставит бутылку в портфель.

- Ну, я пошел?

- Уматывай. - Вероника с наслаждением закрывает дверь. Таких гостей Балакин еще не приводил. С кем он заявится в следующий раз?

Она приносит таз с водой и моет пол. Желтый пол, чистый и мокрый, кажется наполненным солнечным светом, и этот свет успокаивает Веронику, словно, смывая грязь с пола, вода очищает и ее душу, и в ее душу возвращаются и покой и, свет.