Власть нулей. Том 2

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Н. Горская, 2017

© Написано пером, 2017

II

Новый мэр скучал. Даже не скучал, а страдал! Ибо нет хуже страдания, чем скука и бездействие. Бездействие само по себе совершенно противоестественно для человека, так как весь он состоит из непрерывного движения: по сосудам постоянно движется кровь, сердце сокращается без выходных и перерывов на обед, клетки отмирают и заменяются новыми клетками. И вот наряду с такой бурной деятельностью сидит в каждом из нас мечта о безделье. Мы стремимся к безделью как к высшему достижению, как к признаку высшего сословия, которое, как известно, не должно работать, а только имеет право снисходительно пользоваться плодами труда других людей. Но, достигнув этого состояния, неизменно начинаем чувствовать себя ещё несчастней, чем прежде. Потому что мечта о таком состоянии суть стремление к смерти: к остановке крови в жилах, к бездействию сердца.

Врачи утверждают, что бездельники живут меньше деятельных людей. Деятельным природа постоянно пополняет запасы сил и энергии, а бездеятельным ничего не даёт – незачем, пустая трата. Всё одно, что провода электропередачи подводить к дому перед самым его сносом. Бездеятельные растратят все силы, какие каждый человек получает в начале жизни, как «подъёмные» деньги для вновь прибывших на периферию специалистов, и выдыхаются… Или психологи это утверждают? Рудольф Леонидович не помнил. Так, слышал где-то. Кажется, директор местного совхоза на днях орал в огненной речи перед бастующими трактористами. Усовестить их лозунгами советской эпохи типа «Даёшь три урожая в условиях Северо-Запада!» уже не получалось. Поэтому решил припугнуть если не увольнением, то смертью от безделья. Но народ до того распоясался, что уже и этим его не проймёшь, не заденешь. Народ уже за жизнь не держится, мрёт всё активней и самоотверженней год от года. Вчера, говорят, опять какой мужик в городе допил до горячки и повесился, а из молодёжи на днях хоронили некоего молодца. Укололся какой-то синтетической дрянью, для «ширялова» вовсе не предназначенной, но очень уж ломало бедолагу, а ничего другого под рукой не оказалось.

Но мэра не это раздражало – ему-то какое дело до этих горячек и «крестьянских вопросов»! Он поставлен городом командовать… Городом, тьфу! Тоже мне – город: на лугу у Мэрии корова пасётся! Стыд и срам! Вместо жилья – одни хрущёвки самого скверного типа, где меблировать комнату можно всего двумя стульями, а на кухне только полтора человека помещается. И мэра в такую квартиру запихнули, да ещё и врут, что самую лучшую во всём городе подобрали! А разве настоящие мэры так живут? Разве так можно с мэром-то?! Разве в мэры для того идут, чтобы сидеть в хрущёбе и слушать мычание коровы под окнами… Сволочи!

Под окнами кабинета Рудольфа Леонидовича уже несколько дней, как только на лужайках проступил ковёр свежей травы, паслась корова по имени Роза. Дама крайне своенравная, с чернооким взглядом настоящей барыни. Когда её хозяйка, пенсионерка Александра Потаповна, к началу обеденного зноя приносила своей любимице ведро воды, та неизменно переворачивала его точным ударом копыта. Она и в том году тут паслась, и в позапрошлом тоже. Тогда мэр думал, что это не навсегда, поэтому раздражался, но не так. А теперь понял: навсегда, навеки застрял ты в этой дыре!..

– Роза, ну экая же ты зараза! – раздался после до боли знакомого мэру звякающего звука перевёрнутого ведра голос Александры Потаповны. – Ты понимаешь, что мне тяжело тебе по сто раз воду таскать?

– Му-у!

– Ты понимаешь, голова твоя садовая, что…

– Александра Потаповна! – Рудольф Леонидович не выдержал и гневно высунулся в распахнутое окно второго этажа. – Я ж просил не пасти своё движимое имущество под моими окнами! Ведь просил же! Здесь же – Мэрия, а не ВэДээНХа! Я же… я же работаю, а вы мне мешаете своим мычанием…

– Му-у! – Роза радостно помахала мэру хвостом, решив, что это он её так персонально приветствует.

– Ну и что, что Мэрия? – начала оправдываться хозяйка коровы. – Моя Розушка здесь ещё до Вас паслась и никому не мешала. Здесь у вас трава хорошая. Тут в позапрошлом годе Назаровы своего жеребёнка пасли. Уж он, неугомонный, тут бегал-бегал, траву топтал-топтал, а она всё равно растёт! И что, если моя коровка эту травку пощиплет? Здесь же провинция, здесь корова – главный человек, а вы её имуществом обругали. Нехорошо так женщине хамить!

Корова же никак не отреагировала на хамство в свой адрес, а принялась и дальше щипать травку. Мэр, заслышав её умиротворённое чавканье, хотел крикнуть: «А в Анголе, между прочим, дети голодают!», но ему не дали это сделать какие-то бабы, идущие от рыночной площади:

– Это потому, что Вы ей нравитесь, Рудольф Леонидович, – объяснили они поведение коровы, посмеиваясь самым нахальным образом. – Вот она специально ведро и переворачивает, чтобы был повод подольше под Вашим окном поторчать.

– Чёрт знает что! – смутился лучший друг ангольских детей, так как хорошо знал, насколько остро отточены языки у местных женщин.

И точно, за окном послышалось безудержное хихиканье, переходящее в откровенный хохот, какой бывает, когда люди вполголоса делятся между собой чем-то очень смешным. Стервы! Мэр тихо закрыл окно, чтобы не дать повода для большего смеха и задумался «о жизни такой непростой».

«Боже мой, боже мой! – тосковал он в тиши кабинета. – Только бы дожить до августа».

В августе он должен поехать в Петербург на симпозиум градоначальников Ленинградской области, и эта мысль была как глоток воздуха. А вообще Рудольф Леонидович в последнее время окончательно убедился, что жизнь его не задалась. И, как всегда на Руси водится, беды в жизни сильного пола проистекают из происков если не сионистов, то непременно пола слабого. Слабый пол при этом может даже не догадываться обо всех «бяках», какие приписывают ему хронические горемыки мужской породы. Вот и Рудольф Леонидович теперь иногда смотрел на собственную жену, как на лазутчика в своём лагере. Не всегда, но иногда. А в последнее время это «иногда» стало возникать весьма часто и, в конце концов, растянулось в «постоянно».

Раньше такого не было. Раньше Рудольф Леонидович был рядовым чиновником в Администрации районного центра Вологодской области. Родители его были романтиками-шестидесятниками. Москвичами! Не коренными, конечно, а потомками послереволюционного переселения народов. Прадед легко получил прописку в столице, как ярчайший представитель правящего тогда класса рабочих из крестьян, десять лет прожил в бараке на тогдашней лефортовской окраине Москвы, потом ещё десять в каком-то тесном полуподвале. Но уже ближе к центру! Да ещё тридцать годков в переполненной рабочим людом, крысами и клопами коммуналке над этим полуподвалом, потом… Потом его ещё много куда засовывали в какие-то кладовки да бытовки под видом роста благосостояния трудового народа, но терпеливый прадед всё же за полгода до смерти получил-таки ордер на отдельную квартирку в новостройках. С собственной кухней метр на два и санузлом, как главной целью долгой и мученической жизни, как конкретное воплощение счастья. На смертном одре хрипел, что вот же он – коммунизм, при котором будет жить «нынешнее поколение советских людей»! Он уже не за горами, а вполне видим и ощутим. На, потрогай унитаз – у мово батьки такого не было!..

И вот после этих честно пройденных ступеней ада, после всех мытарств и терзаний его внук взял, да и рванул из Первопрестольной на периферию! Мать Рудольфа Леонидовича сбежала из столицы подобным же образом. В деревенской школе работать! Осталась у неё от прежней жизни только одна дамская сумка, купленная ещё в ГУМе: с плетёными ручками и плетёным же узором на лицевой стороне. В деревне на сумку эту косились, вслед оборачивались, никогда такого не видели, чтобы баба с «кошельком на ремешках» разгуливала: на периферии таких не купишь. Зачем там дамские сумки? Там и дам-то нет, а только бабы, вкалывающие наравне с мужиками. А бабы всё таскают мешками: сахар, спички, муку, макароны – никакая сумка не выдержит. Рудольф Леонидович, когда уже в Ленинграде учился, увидел где-то в Пассаже точно такую, не удержался, купил, привёз в подарок. Мать два дня над ней рыдала, вспоминала светлую столичную юность: «У-у-у, как же нас всех обманули!..».

Хрущёв, покончивший после смерти Сталина с системой ГУЛАГа, должен был искать замену этому мощному трудовому ресурсу. Выбор пал на молодёжь. Точнее, на её тупой гормональный энтузиазм. Так начиналась эпоха студенческих стройотрядов, окутанных романтикой путешествий и самоотверженного труда на благо страны. В бурные годы Оттепели и появилась эта глупая и даже где-то дикая мода: из столицы залезть за Можай и начать там всё с нуля на каких-нибудь стройках века, нефтеразработках, запусках ГЭС, ТЭС, АЭС или просто в ужасном русском сельском хозяйстве. А зачем всё начинать с нуля? Что такого привлекательного в этом нуле? Под нуль полетела и столичная прописка, и нужные связи, и непыльная работа, и всё прочее, что стало так важно в современной жизни, когда без прописки и связей ты никто и звать тебя никак. Да за это надо уголовную ответственность вводить, чтобы другим «двадцатипятитысячникам» неповадно было вот так спускать завоевания предков до нуля! Знал бы прадед – отодрал бы розгами.

Молодёжь толпами уезжала из европейской части России куда-то вдаль и вглубь. Какой советский фильм тех лет ни увидишь, а его герои непременно едут куда-то на Восток. Это нынешние напирают как раз со всех сторон на столицу, и именно там находят своё место и судьбу, вспоминая провинциальное прошлое, как дурной сон или давно перенесённую неприличную болезнь. А лет пятьдесят тому назад подобное же движение происходило совсем в другом направлении. Под звуки оркестра на вокзалах, под транспарантами «Спасибо Партии за высокое доверие!». Доверили дуракам сгинуть в глуши! Стройки коммунизма объявить-то объявили, но вот об элементарных условиях для жизни забыли, как всегда, как о пустяке каком-то. Да ещё некоторых уезжающих обвиняли в погоне за длинным рублём. Господи, какой там «длинный рубль» в стране, где тихоходную «Волгу» ждали годами, получали за десятилетия тяжелейшего труда или по величайшему блату! Говорили: «А этот рвач приехал с Севера и… магнитофон себе купил! Во жируют-то, наглецы». Как же всё-таки изменилась наша жизнь и её ценности за последние годы. А главное, как резко.

Наступили времена, когда потеря столичной прописки стала ощущаться так явственно и остро, что у Рудольфа Леонидовича даже испортились отношения с родителями. Только отец заводил свою шарманку про героический труд в каком-то МТСи жизнь в вагончиках, как сын сбивал его с этих речей взглядом «кто тебя туда… точнее, сюда гнал?!». Отец поначалу горячился, заводился:

– Зато у нас была страна, а вы попрятались по своим иномаркам и в упор своих же соотечественников не видите! По головам друг друга шагаете и считаете это силой характера. А это не сила, а безродность. Люди без рода, без страны, без племени! Мы страну обустраивали «от Москвы до самых до окраин», а вы её теперь выгодно распродали. Мы беспокоились, как там наш Дальний Восток живёт, как в Сибири дела, а вы теперь по федеральной трассе едете на своих лимузинах, да только использованные презервативы и пустые бутылки в окно вышвыриваете, как будто там, за окном, ваш мир и заканчивается. Не страна даже, а целый мир, так что не грех в это чужое пространство свои отбросы швырнуть. Ограничились пространством своих иномарок и кабинетов, потому-то вам и не понять, как это люди ехали Экибастуз строить. Поэтому мы вам полудурками кажемся, что у вас теперь самым умным считается тот, кто у своих же последнее украл, нажрал себе на этом харю с телевизор, обзавёлся хатами да гаремами из самых вонючих проституток. Конечно, на фоне таких «героев ваших дней» советские энтузиасты идиотами кажутся. А где ваш юношеский энтузиазм? На что он потрачен? Где молодой задор? Сгинул навечно, старички с детства! Только на глупость какую-нибудь задор есть, чтобы спьяну в горы полезть и башку себе там свернуть, чтобы мамки над гробом обрыдались. А мы пользу стране приносили, мы эту страну, собственно, и строили. А вы теперь пользуетесь тем, что окончательно разворовать не смогли, да посмеиваетесь. Мы ехали на комсомольские стройки, потому что желание творить добрые дела для своей страны и народа – это черта молодости. А вы теперь из контекста Библии фразы вырываете типа того, что «благими намерениями вымощена дорога в ад», но всё только для того, чтобы ничего для людей не делать. Мы были по-настоящему молодыми, а ваши дети теперь ходят с пустыми глазами. Им уже сейчас скучно, они в пятнадцать лет сами себя на тот свет отправляют приёмом всякой дряни. А страна заброшена, запущена, некому за ней ухаживать, как это делали мы. Заграницу знают лучше, чем родной Урал, Волгу, Сибирь. Позор! А мы в их годы общались с соотечественниками с Камчатки. Это было здорово, что житель Калининграда мог приехать на Енисей и общаться с ребятами из Красноярска! А вы и забыли, в какой стороне это находится, вам теперь некогда даже родителей лишний раз навестить. А чем таким заняты-то, что вам некогда? Мы страну строили и то время на общение находили, а вам всё некогда. Обзавелись мобилками и рычите в них, «тему перетираете». Вот объясни мне, раз ты такой умный, отчего так изменилось качество людей?

– Не знаю, – демонстративно зевал наш будущий новый мэр, которого всегда тошнило от разговоров «о высоком». – Мы же ваши дети, так что вам лучше знать, где вы нас упустили и проглядели… пока Экибастуз свой строили.

– Мы ничего не проглядели. Мы осознавали, какая наша страна огромная и как много заботы требует к себе, как много сил надо, чтобы её обустроить. Все граждане такой огромной страны были единым целым, а теперь каждый сам по себе, было бы ему одному удобно и комфортно. А на остальных – тьфу!.. А к нам сюда сам Кобзон приезжал с концертами, сама Зыкина в поле для простых работяг пела! Звёзды – ни чета нынешним безголосым стриптизёрам на эстраде. А приезжали, не брезговали народом. Первые красавицы советского кино с концертами выступали.

– Да? – насмешливо спрашивал непочтительный сын Рудольф.

– Да!.. Смейся-смейся, да не пришлось бы плакать. Люди чувствовали себя единой страной, а у вас теперь всё за деньги. Старого гея какого-то на корпоратив к неким пузатым бездельникам зовут, а он требует себе за исполнение песни без трусов полмиллиона. И об этом сраме на всю страну передачу показывают! Славная нация нам на смену пришла, нечего сказать. Молодёжь силы не знает куда тратить, у телевизора днями и ночами лежит, а потом идёт стадионы или витрины крушить, чтобы хоть чем-то себя, убогих духом, занять. И это когда родное государство практически в руинах!.. А у нас было братство. Мы были гражданами одной страны, огромной и необъятной! Мы были нужны друг другу, а вы теперь только в выгодных партнёрах нуждаетесь, даже в постели. У вас братство теперь только в бане после штофа водки. Точнее, не братство, а братание, запанибратство, когда непременно затрапезная пьянка с брудершафтом и обменом тёлками в знак дружбы.

В конце концов, отец и сам уставал от этих горячих и всегда утомительно-односторонних споров, когда сын и не перечил, но остро чувствовалось, как он родителей своих презирает. Но за что! За то, что они отважно мчались в полное никуда и даже не объяснишь, что и звало-то? Молодость звала. Молодость всегда куда-то зовёт – таково уж её свойство. Это потом она уходит, и ты ругаешь её: ну и куда ты меня притащила? Точнее, уже дети твою молодость высмеивают и попрекают: «При царе туда ссылали, а эти идиоты сами поехали! Добровольно! Из Москвы! В Россию. Удавиться и нежить!». Откуда у поколения их детей такой цинизм? Где они в самом деле их проглядели и упустили? Слишком увлечённо строили светлое будущее? А оно, сволочь, так и не наступило – вот что больнее всего…

И отец уже начинал виновато мямлить, что почему-то эта даль из Москвы тогда виделась светлой и перспективной. Казалось, что вот она – настоящая жизнь! Что тебе Москва? Там и жизни-то настоящей нет, там – серость, бег по кругу, а тут!.. Тут они взрослели, начинали уважать сами себя, трудности уже не казались трудностями, а стыдно становилось при воспоминании, как ты скулил, что тебе тяжело на кафедре младшим научным прозябать, как ты сам себя пошло жалел, как и беременные бабы себя не жалеют. После зимовки-то где-нибудь под Иркутском, где работают мужественные люди, которым и в голову не придёт быть настолько мягкотелыми, чтобы жалеть себя! Или после работы на ГЭС на одной из могучих сибирских рек, в награду за которую ты ничего кроме ранней инвалидности не получал. Ты и близко не знал, что такое трудно и тяжело! И хотелось гордиться, что ты смог всё это преодолеть. И было чувство долга, что где-то вдалеке для тебя трудятся люди, растят для тебя хлеб, добывают для тебя нефть, строят дороги, и ты тоже для них делаешь нужную работу. Это называется совесть, сынок. Та самая совесть, которая нынче объявлена величайшей глупостью.

Когда совесть совсем вышла из моды, бедный отец уж и не знал, как оправдаться перед отпрыском за свой необдуманный и порывистый проступок юности. То есть в какой-то момент старики стали испытывать своеобразный комплекс вины перед единственным сыном, выпускником ЛГУ. Ему и самому стало стыдно, потому что какая-никакая совесть у него всё-таки была – сказалась мощная наследственность нескольких поколений, которые не умели жить без совести. И эта совесть в какой-то момент сказала: «Чего ты мучаешь своих несчастных стариков этими тупыми упрёками! Какой теперь в этом прок? Лучше думай, как отсюда смыться, пока не поздно. А то обрастёшь тут корнями, женишься, жена народит тебе целый выводок детей, как любая плодовитая деревенская девка. Таких вот сынков, как отец говорит, которые уже в пятнадцать лет ходят с пустыми глазами и требуют всё больше хлеба и зрелищ». Ведь он прав, отец-то: скучное получилось из них поколение, сонное. Ходят с таким видом, как царевны-несмеяны, которых кто-то развеселить обещал, да только ещё больше расстроил.

Отец и мать и сами уже сокрушались: что делать такому образованному человеку, как их сын, на окраине Вологодской губернии? На окраине окраины… Именно поэтому они нашли ему невесту, папаня которой имел «какие-то связи» и мог со временем пропихнуть их Рудю куда-то поближе к утерянной ими навсегда Малой Родине – Москве. Он к тому времени как раз развёлся с первой женой, хоть и жил с ней весьма дружно, но что поделаешь, если к концу века в России стало модно разводиться по два раза в год.

Новую невесту свою Рудольф Леонидович поначалу невзлюбил и даже испугался. Она оказалась невыразительной старой девой сорока лет, домоседкой, пишущей диссертацию на тему «Роль квазаров в формировании гравитационных коллапсов» или что-то в этом духе. Он поначалу даже хотел от неё отказаться, но будущий тесть оказался таким бойким малым, что было над чем задуматься. Самостоятельно проделал путь от инструктора горкома какого-то уральского посёлочка до… до… Короче говоря, осел где-то в Петербурге на хлебной должности госчиновника средней руки, да ещё седалища хватило на кресло в какой-то компании, связанной с куплей-продажей нефти. Всё сам! Ни связей, ни родства, ни денег, ничего этого у него на старте не было. Вот пробивной человек, за которого имеет смысл уцепиться!

Дочь этого человека в отличие от потенциального жениха была очень рада замаячившей нестойким миражом возможности выйти замуж и сразу влюбилась в своего избавителя от позорнейшего на Руси звания вековухи. Забросила свои квазары вместе с коллапсами, которые до этого просто помогали скрашивать одиночество. Вместо астрофизики и диалектики у неё наступала настоящая, обычная и прекрасная в своей обычности жизнь. Даже похорошела и помолодела. Рудольф Леонидович всмотрелся и понял, что хорошая она баба, которая осталась одинокой просто из страха, что её оттолкнут, не примут такой, какая она есть: заботливая и добрая, без взбалмошных капризов и заморочек, какими частенько так щедро одарены дочери влиятельных отцов. А тесть в долгу не остался: пристроил зятя на хорошее место в саму Вологду! Дальше – больше: на горизонте замаячил Питер. А питерским-то нынче прямая дорога в Первопрестольную! Тут главное успеть до следующих выборов…

И так бы всё шло, как по маслу, но перед самым Питером карьерный рост Рудольфа Леонидовича споткнулся о небольшой городок в десять тысяч человек, где никто никого никому специально не представлял, но все друг друга знают с самого рождения. Стоит городок посреди лесов и заросших полей, как символ конца реальности. Лет двадцать тому назад здесь вроде бы кипела какая-то жизнь, но вот уже два десятилетия в ландшафте не происходит никаких изменений. Сам человек исчезает из ландшафта. Вид пустого поля, брошенные деревни, бегство населения, вымирающая земля вытесняют из сознания, казалось бы, такие въедливые рекламные образы с холёными бабами и мужиками, которые кушают «ролтон» и катаются на «феррари».

Тесть-зараза заманил на эту ужасную должность обманом: «Рудя, всего на полгодика, ну в крайнем случае – на годик. Но это – в крайнем случае! Так надо. Это тебе как трамплин будет». И вот уже минул третий «годик», а тесть и думать забыл о доверчивом зяте. Зять периодически напоминал о себе, но тесть говорил, что «всё идёт по плану». В последний раз они даже страшно повздорили. Тесть сначала принялся описывать хитросплетения паутины власти, а потом вышел из себя и пригрозил зятю ссылкой в какой-то колхоз где-то под Архангельском.

– Да ты щенок ещё, чтобы меня учить! – зычно орал тесть, который свой непростой путь наверх проделал в значительной степени благодаря лужёной сибирской глотке. – Да я по десять лет гнил на стройках свинарников и коровников, я полжизни по колено в навозе отходил, пока хоть чего-то добился! А ты всё сразу хочешь?! А вот хрен тебе! Быстро только шлюхи дают.

Зять был разочарован в тесте: не такой уж он и всесильный, как казалось. Зря женился. Жена Рудольфа Леонидовича разрываться между противоборствующими родственниками не стала, а сразу приняла сторону мужа, за что тесть её даже похвалил – Рудольф Леонидович сам слышал. Она вообще всячески пыталась облегчить страдания мужа и даже подбадривала его, что быть мэром в провинции лучше, чем ходить в подчинении у мэра в столице.

– Хоть здесь и бардак, зато ты в нём – самый главный, – говорила она ему. – А кем в столицах будешь, ещё неизвестно… Надо просто подождать. Папа если обещал, то сделает. Он такой.

Иногда эти её заботы и хлопоты только раздражали и досаждали. Временами мэр ощущал, что только от одного её слова нервы его страшно раздражаются, и раздражение это мгновенно приобретает какие-то чудовищные размеры. Жена это тоже чувствовала и умолкала. И чего она в самом деле мотается с ним по белу свету, чего диссертацию свою забросила? Оказалась совершенно несовременной женщиной без стремления к профессиональной самореализации, а готовой жить только интересами мужа. Разве такой должна быть баба нового тысячелетия? Декабристки-то были хороши только в своём девятнадцатом столетии, а потакать мужской глупости и заносчивости – позор для женщины двадцать первого века. Это высказывание мэр в одном ток-шоу по телевизору услышал. Услышал и даже ужаснулся такой степени женской наглости…

– Кому нужна эта диссертация? – смущённо отбивалась жена мэра от его едких насмешек. – Ты меня и так-то не любишь, а уж с диссертацией и подавно возненавидел бы… «Новое тысячелетие, новое тысячелетие»! Чего вы все так вцепились в это тысячелетие? Люди-то нисколько не изменились: кто был дураком в том веке, тот в этом им же остался.

Мэру при этих словах становилось несколько стыдно, что он мучит жену плохо скрываемым презрением. Но он не её презирал. Он злился на неё, потому что она была дочерью человека, который ещё в 1999-ом году обещал ему должность в Петербурге. Тесть твердил тогда:

– Только не сейчас, не сейчас. Сейчас видишь, какой год грядёт? Нулевой год, да к тому же ещё и високосный! Сейчас лучше не совершать резких скачков…

Нашёл отговорку: нули виноваты! То ли он жизнью правит, то ли эти самые нули-цифры в виде бубликов… А может, в самом деле надо подождать, а то получишь вместо должности дырку от бублика-нуля?

Вот мэр и ждал. И скучал. И чувствовал себя бесконечно несчастным! Ведь так верилось, что хотя бы в новом веке всё будет хорошо: получишь ты свою должность если не Петербурге, то хотя бы в каком-нибудь здешнем Райцентре. Он давно не брался за работу жадно, с радостной охотой, как голодный кидается на аппетитный свежеприготовленный окорок. Как влюблённый, которому предмет любви пока ещё кажется обольстительным и прекраснейшим на свете, в состоянии неземного волненья ждёт долгожданной встречи с ним. Куда это всё ушло? К работе охладел, как разочарованный мужчина к женщине, когда сладкий туман рассеивается и вот уже не «хочется пойти с ней в кино», а «НАДО идти с ней куда-то в кино, чёрт бы побрал и её, и это кино!». И так приходится расплачиваться за мимолётное увлечение всю жизнь! Так и на работу ходил, потому что НАДО, но не хочется. И даже не можешь сказать чётко, чего и хочется-то. Он уже пятый год ходил в этаком полуобморочном состоянии, ещё не вполне ожил после перемещения, не освоился на новом пространстве, которое поначалу показалось огромным, потом вовсе стало ничтожным. Сжалось, как коллапс квазара… Или квазар коллапса?

Никакой существенной работы тут не было. Весь день мэр принимал посетителей-просителей, которые излагали ему свои материалистические просьбы. Он даже сейчас знал, что в коридоре наверняка сидит директор местной школы, в здание которой ещё в прошлом году въехал пьяный водитель на лесовозе, так что снёс две колонны у пожарного выхода, отчего накренился навес над крыльцом. Крыльцо-то не главное, не парадное, но директор клянчит срочный ремонт. Мол, скоро Последний звонок и всё такое, да ещё из-за крена навеса и растяжения стены в классах первого этажа по стенам пошли какие-то нехорошие трещины. Мэр советовал ему отсудить стоимость ремонта у того пьяницы, который въехал в крыльцо, но директор сказал, что у водителя родня работает в управлении Лесного хозяйства, а здесь это всё одно, что против ветра плевать. Да и на суды деньги нужны немалые.

А где мэр им возьмёт? Кто ему чего даст? Или ходят жильцы одного из домов по центральной авеню города, улице Ленина, естественно. Крыша у них давно протекает, видишь ли. Чего удивляться, если халупы эти были построены в конце пятидесятых годов прошлого века из расчёта служить людям около двадцати лет, когда в 1980-ые должно было наступить какое-то неслыханное счастье для всех? И обитатели этих картонно-фанерных строений должны были перекочевать во дворцы. Да вот не случилось. Разве мэр в этом виноват? Мэр каким боком, что эти дома эксплуатируют уже полвека вместо отмеренных двадцати? Да и номер дома подкачал: тринадцатый как-никак. Уж тем более странно роптать на судьбу, проживая в доме с таким номером. Смените номер – глядишь, и крыша перестанет протекать. Цифры и числа – это вам не просто так. Они тоже свою власть имеют, и власть их порой сильнее власти человеческой. В некоторых странах нет тринадцатых этажей и номеров квартир, и живут там люди припеваючи… Хотя уже и наглецы из дома номер семь обращались с требованием вернуть имтрубу холодной воды, которую коммунальщики свинтили ещё два года назад, а новую так и не установили. Ох, всё-то в России ни как у людей!

И вот он, выпускник ЛГУ должен заниматься этими сгнившими на корню трубами, крышами, навесами, колоннами! Боже мой, за что? А тут ещё тесть-зараза не даёт о себе знать… И опять эта корова мычит под окном!

– Му-у!

Мэр тайком выглянул из-за занавески и встретился глазами с томным коровьим взглядом.

– Пойдём, Роза, – хлопала её по боку хозяйка. – Пойдём, красавица моя.

– Му-у! – воет Роза громкой сиреной. – Не пойду-у!

Рудольф Леонидович только тут понял, что наступил вечер и конец рабочего дня. А мэр никогда не уходил с работы вовремя. Часа на два-три задерживался и тайно негодовал, что никто не хвалит за это ежевечернее бдение. Никому не нужное, но было у него такое убеждение. А то скажут, что это за градоначальник, который вовремя с работы уходит. Ты – человек занятой, государственный, и день твой ненормированный. Именно в это время он начинал с усталым видом «после тяжёлого трудового дня» приём посетителей. Посетители сразу как-то терялись: не уйти ли им, когда тут такой усталый человек сидит, загруженный сверх всякой меры сидения, а они напирают с такими незначительными на фоне мировых проблем просьбами.

Директора школы он в этот день отшил быстро. Только спросил устало:

– А Вы сами, Юрий Кириллович, в какой школе учились?

– Да я и не учился в современном понимании этого слова. Я с десяти лет работать пошёл на завод – война же была. А потом в вечерней школе доучивался до семилетки. Вечерняя школа располагалась здесь в здании бывшей бани, – как-то беззащитно засмеялся директор школы. – Потом техникум. Тоже вечерний, строительный. После военной разрухи ведь много строили… Я же только к двадцати пяти годам понял, что хочу быть учителем… А почему Вы об этом спрашиваете?

– Да я к тому спрашиваю, что если такой человек… нет – такой человечище, как Вы, учился где-то в бане, то…

– Я понял всё, понял, – директор школы спешно встал, собрал со стола документы с приблизительным описанием необходимых ремонтных работ, извинился и вышел, не забыв попрощаться уже в дверях.

«Уф, одного спровадил, – Рудольф Леонидович вздохнул и ослабил узел галстука. – Настолько интеллигентный человек, что даже как-то неловко. Но нельзя же, в самом деле, быть таким вежливым в наше грубое базарное время!»

Следующим номером мэр ожидал жильцов дома номер тринадцать. Для них он приготовил рассказ про цунами в Юго-Восточной Азии, произошедшее в конце прошлого, 2004-го года. Даже статистику специально себе на листочек выписал и ещё раз повторил для памяти: жертвами удара стали 230 тысяч человек, были разрушены 400 тысяч домов, два миллиона человек лишились крова… «А вы тут жалуетесь на протекающий кров, когда у кого-то его вовсе нет!» – это надо сказать с гневно-снисходительной интонацией. Без вести пропали восемь россиян… Об этом лучше не говорить. Не поймут. Тут живут такие россияне, которые за всю жизнь не то, что на поездку за границу наскрести не могут, но даже за пределами собственной губернии ни разу не бывали.

Но вместо обитателей дома с несчастливым номером пожаловала делегация по поводу вывоза мусора с улицы Гагарина, который не производился уже полгода. Рудольф Леонидович сначала несколько растерялся такому сбою в работе, а потом разумно рассудил, что рассказ про цунами вполне сгодится в данной ситуации.

Рассказ и в самом деле помог выпроводить «плакальщиков» с улицы имени Первого космонавта мира в четверть часа. Мэр перевёл дух и решил всё-таки начать собираться домой, а то не пожаловали бы к нему по поводу асфальтирования этого… как его… Мировой улицы, то есть проспекта. Ведь больше всего ему намотали нервов именно с вопросом асфальтирования дорог в целом и Мирового проспекта в частности. И в данном вопросе на народ уже не действовали страшилки из жизни папуасов: местная библиотекарша по Интернету нашла фотографии, где изображены великолепные дороги в африканской провинции. До того въедливая баба эта библиотекарша, что и не знаешь, чего бы ей такого доброго пожелать! Выдать бы её за какого-нибудь алкаша, чтобы нарожала целый выводок новых граждан великой державы и не думала уже о благоустройстве какой-то помойки… которой тебя поставили командовать! За что, Господи?!

Вот она – цена власти. И чего это люди так тянутся к власти? Что в ней хорошего? Не знают, а лезут, словно там мёдом намазано, а власть – это мука мученическая! Это такая медленная казнь, с которой по изощрённости и сравнить-то нечего! Обладающий хоть какой-то властью человек – несчастнейший из людей. Руководители и правители часто одиноки. Нет, номинально вроде бы есть и семьи, и единомышленники, но всё это так зыбко, так пусто. Друзей у обладающих властью нет, и быть не может. Есть только соратники по партии или оппозиционеры. И те, и другие норовят на твоё место, подкопы со всех сторон тайно роют, чтобы уловить момент и занять его. Когти рвут, в глотку готовы друг другу вцепиться и… даже не догадываются, идиоты, насколько руководитель сам хотел бы им свой трон уступить. Даром! Садись и правь, если сможешь.

И никто из окружающих не смотрит на тебя, как на рядового человека – как же хочется побыть просто рядовым смертным, как все эти плебеи! Все видят в тебе только какую-то силу, которая может хоть что-то сделать с этой ужасающей действительностью. Все чего-то клянчат, просят, требуют. А что он может? Тут надо титаническую работу проводить, тут требуются ни какие-то вялые миллионы рублей, о перечислении которых так любят лопотать с трибун накануне выборов или годовщин праздников, а миллиарды! И не рублей, а долларов! Чтобы сделать нормальные дороги, построить настоящие комфортные дома на месте этих покосившихся чудищ, основать предприятия, чтобы люди не ездили на работу за пятьсот вёрст, а их беспризорные дети не сбивались в лютые и пьяные подростковые банды. Нужна замена прогнившей насквозь инфраструктуры, масштабное строительство, капитальный ремонт унылой реальности!.. И кто будет это делать? Эти вялые циррозники, которым нельзя больше двух килограмм поднимать? Эти равнодушные к красоте жизни мужики с мутным взглядом, которые если где и работают, то единственно для того, чтобы иметь в конце рабочего дня повод нажраться в дугу?

Всё мэр должен им сделать! Думают, он один это шутя провернёт, пока они будут на завалинке квасить и советы ему подавать. Они уверены, что власть – это сильные мира сего! Сильные мира сего, хм… «Бессильные мира сего» – видел где-то такую книгу, что ли, в окне библиотеки у язвы Марины Викторовны, дай ей бог мужа-язвенника! Специально, стерва, на видное место поставила, чтоб он мимо проезжал и помнил, что о нём народ думает. Считают, раз в стране объявлена демократия, руководители всех мастей и рангов прямо озаботились: чего там про нас наши холопы думают? Да плевать они хотели на этот народ с его думами, как и прежде, и даже больше!

Ах, какой желанной кажется власть, когда ты ею не обладаешь! И как горька и жестока она, когда ты получаешь хотя бы клочок этой чёртовой власти. Это, наверно, как замужество: очень хочется попасть туда, получить статус хоть чьей-то жены, а потом кроме разочарования, уймы забот и хлопот ничего в нём не обнаружить. Потом и хотела бы стряхнуть с себя эти хлопоты, но как в присказке про чемодан без ручки: и тащить тяжело, и бросить жалко. И власть так же: с одной стороны – «ох, тяжела ты шапка Мономаха!», а с другой – и отказаться от неё тоже как-то глупо… Почему люди так стремятся к тому, что только отравляет им жизнь? Да, есть кой-какие льготы и привилегии, есть машина с водителем. Квартиру вот дали, намекают на повышение. Но всё какой ценой! Цена власти – самая дорогая, какая только может быть в расценках на все прочие явления этой глупой жизни.

Хотел скрыться от суеты областного центра в тихой провинции, а тут такая же сутолока и беспросветные будни. Ну, спасибо, тестюшка! Тихий городишко, всего-то десять тысяч человечков, а шуму-то, шуму! И было бы из-за чего. Ходят и ходят, просят и просят, ну как дети, ей-богу, что ты будешь с ними делать! Насели со своим бездорожьем: «По пиздорожью-то скоко можна ходить, мил человек, а?». Он-то тут при чём?!

На днях какие-то местные сумасшедшие даже написали мэру письмо о желании вступить всем городом в состав какого-нибудь скандинавского государства, где давно решены проблемы бездорожья. Рудольфа Леонидовича сначала прошиб холодный пот: «Уж не завелись ли у нас сепаратисты по образу северокавказских? А ты прозевал! И это на фоне тотальной борьбы с подобными настроениями!». Но потом вычислил, что сие послание написано безработными пьяницами от нечего делать. Дал почитать письмо жене. Она посмеялась и посоветовала ответить кратко: «Закусывать надо». Так, якобы ответил кто-то из русских императоров какому-то зарвавшемуся губернатору, когда тот, после бурного отмечания Нового года, пробовал объявить свою губернию суверенной республикой. Мэр тоже посмеялся, но отвечать не стал: мало ли что. Представил себе репинских запорожцев, которые «пишут письмо турецкому султану», явственно услышал их дикий гогот, с каким они составляют свою петицию. Такую публику лучше не провоцировать… Хотя было бы круто ответить на манер не абы кого, а самого императора!

Так они ему надоели со своим Мировым проспектом, что он и хотел было начать хлопоты об этом треклятом асфальте, но сработал профессиональный рефлекс: «Тебе что, больше всех надо? Помни, что у нас инициатива наказуема, поэтому сиди и не рыпайся». И в самом деле, нашли дурака! Заасфальтирует им Мировой проспект, а потом обитатели Липовой улицы запросят и свою улицу в порядок привести. А там и бульвар Коминтерна подтянется, да ещё Столетов проезд заартачится, да Горбатый тупик подпоёт. Да переулок Восьмого Марта и закоулок Первого Мая захотят уподобиться улицам лучших городов мира. Знаем мы их, стяжателей! На улице Ленина, где расположены главные объекты города, есть фрагменты асфальта, который был уложен, как говорят местные бабульки, «ишшо при Шталине», и будя.

Тем более, что тесть посоветовал не портить отношений с местной районной властью. А как сунешься к ним с такими-то требованиями, так и хорошие связи уже не помогут. Пока же отбивался от требований народа обещаниями, что в следующем десятилетии у очень занятой власти руки наконец-таки дойдут до асфальтирования их прошпекта. Народ же дерзил, вопрошая, чем это таким интересным у власти руки заняты в данный момент, и заявляя, что они хотят увидеть асфальт ещё в этой жизни, а то и вовсе здесь и сейчас. Кто это придумал этакую глупость, чтобы получить что-то сразу, чтобы жить здесь и сейчас? Когда это в России хоть кто-то наслаждался жизнью здесь и сейчас, если люди по тридцать лет ждали переселения из барака в коммуналку, по полвека предвкушали, что «здесь будет город сад»? И проводится эта политика из расчёта что жизнь конечна. Прождали всю жизнь невесть чего и пожалуйте на тот свет, освобождайте места новым дуракам. Русским людям при такой политике надо бы жить мафусаилов век, чтобы всего дождаться, но средняя продолжительность жизни в России отстаёт даже от слаборазвитых стран Средней Азии.

Жена сказала мэру, что «здесь и сейчас» – это какое-то определяющее направление из восточной философии или религии. Очень вредное направление! Для мира в целом может и сгодится, но для России крайне неподходящее. В России надо учить народ терпению, пока он совсем от рук не отбился… Тут снова замычала корова. Рудольф Леонидович кричать не стал, а только встал в окне, всем видом давая понять, что Александре Потаповне должно быть стыдно. Ей и в самом деле сделалось неловко:

– Вы понимаете, не уходит и всё тут, – стала оправдываться хозяйка Розы. – И ведь доить её пора, а не хочет идти домой и всё тут. Может быть, Вы её попросите? Она Вас послушает…

«Да идите вы обе!» – подумал про себя мэр.

Роза угрюмо посмотрела на него: «Ну и дурак ты, Леонидыч. Я же к тебе всем сердцем, всей душой!». Ему так и послышались эти слова в её бездонных выразительных глазах.

Когда мэр пришёл домой – а жил он в соседнем квартале от Мэрии, – жена сидела на балконе и слушала соловья. Рудольф Леонидович вздохнул так тяжко, что соловей сразу умолк. Жена усадила его за давно накрытый стол и с каким-то восхищением сказала:

– Здесь соловьи поют! А летом прямо на улице цветёт жасмин и шиповник… Где такое ещё увидишь?

– Дура ты, – сказал он буднично, подумав, что это тесть специально попросил уговорить его «ещё немного» потерпеть. – Не понимаешь ты перспектив власти. Такие жёны своих мужей только вниз тянут, а не наверх. Мне уже почти пятьдесят лет, а чего я достиг? Того, что гнию в этом чухонском болоте? Хороша заслуга! Другие в мои годы такие дела проворачивают, что от одного рассказа голова начинает кружиться…

– А мне здесь нравится, – вздохнула жена и снова вышла на балкон.

Мэру сразу стало как-то легче: отомстил-таки тестю за сегодняшние свои мучения, нагрубил его дочери.

Когда Пасха поздняя, то накануне горожане ходят наводить порядок на могилах усопших родственников. Перед ранней Пасхой на городское кладбище никто не ходит – слишком сыро, а то и снег ещё лежит. И это не снег в жилых кварталах, который всегда можно убрать, а настоящие лесные залежи, где никто не ходит, поэтому он не тает даже на солнце, если оно и пробьётся к нему.

Средняя часть кладбища по весне вообще затоплена, так как представляет собой низину, и пройти по ней можно только в болотных сапогах. Кто только додумался здесь хоронить? В девяностые годы, когда население стало помирать такими ударными темпами, что места уже нигде не хватало, под захоронения захватили и эти неподходящие участки. Позже городские власти отдали под кладбище часть бывших полей, которые давно никто не обрабатывал. Так бы не отдали, но вмешался местный криминал, который, надо отдать ему должное, не привык быть похороненным абы как и чёрт-те где. А тут место хорошее, высокое. Правда, трава прёт с человеческий рост благодаря плодородной земле, которую пахали и щедро удобряли каждый год, когда она принадлежала совхозам.

Но лучшая часть – всё-таки старое кладбище. Оно, в отличие от нового, укрыто высокими вековыми деревьями. Тень от крон не пропускает солнце, а корневая система забирает питательные вещества из почвы, поэтому трава если и растёт, то невыразительными клочками. Это важно, потому что те, у кого родня похоронена на открытом месте в низине, летом ходят на их могилы, как на прополку огорода. С тяпками, граблями и мотыгами! Лезет мощная луговая трава, как олицетворение упрямой жизни, которая везде пробьётся. Ничего от неё не спасает: ни песок, ни рубероид, ни плитка. Если дети и внуки переехали жить в Петербург или Райцентр и редко навещают могилы отцов и дедов, то достаточно двух-трёх лет, чтобы они заросли до неузнаваемости и к ним даже нельзя было бы пробиться.

Старое кладбище выгодно не только этим. Это как старинная архитектура, которую мало кто променяет на новостройки. Тут можно отыскать такие древние часовни, что живым кажется, будто они совершили переход во времени. Здесь ещё можно найти могилы, где год смерти относится к девятнадцатому столетию. Здесь похоронены мои предки, прабабушки, прадедушки, их братья, сёстры, племянники и прочие многочисленные ветви такого сложного дерева, каким раньше была обычная семья человек этак в тридцать-сорок.

В большинстве наших городов, как ни странно это прозвучит, кладбище – главная достопримечательность. Наш город старый, но ничего в нём не сохранилось от «незапамятных времён». По банальной причине: если что и прокатывалось по нему, то стирало полностью с лица земли. Потом его снова отстраивали, а через какое-то время опять стирали – излюбленное занятие практически всех исторических деятелей. Особенно, великих. Но в России других и не держат. Так что если вам кто проведёт экскурсию и скажет, что вот в этом доме жил такой-то деятель минувших веков – не верьте. Тот дом не уцелел. Всё новое, хотя по обветшалому виду и не скажешь.

Куда тут, в самом деле, ещё пойти? Музеев нет, театров тоже. Даже кинотеатра нет, когда-то было несколько. При «кровавых коммунистах», как шутят старожилы. Нет учебных заведений, хотя когда-то тоже были, эти важные центры притяжения главного ресурса для любого города – молодёжи. В итоге, как у Лермонтова в «Тамбовской казначейше»: «Там зданье лучшее – острог. Короче, славный городок». Редко приезжают узбеки с приевшимися всем аттракционами почему-то «Московского цирка», отчего провинциалам тревожно, что в Москве теперь кроме узбеков никого не осталось. Это больше напоминает представления бродячих артистов, как во времена Шекспира, а не отзвуки столицы. Но мы-то не во времена Шекспира живём. Хотя, кто там знает, что есть время?.. Только на кладбище и ощущаешь его неуловимые смещения и неумолимое движение.

На кладбище можно проследить историю города, биографии его граждан. Ещё остались представители вымирающей породы старух, которые всё про всё в городе знают. В наш век аутизма, когда отсутствие у человека интереса к окружающим его людям стало нормой, принято считать их сплетницами. А им просто интересны люди и реальная жизнь, в то время как не сплетникам глубоко безразлично, что вокруг происходит. Или любопытно, но они это тщательно скрывают, чтобы не прослыть сплетниками.

Эти замечательные старухи могут рассказать о каждой могиле, кто в ней лежит и чем он славен. И это не сухой и казённый рассказ гида, измученного равнодушными к предмету изложения экскурсантами, а живая речь. Любовь к отеческим гробам у них соединена со знанием. Есть среди них такие, которые знают свой род до шестого колена. И не только свой, но и твой! От них можно услышать про своего прадеда или даже прапрадеда: «Как же, как же, помню Ляксея Устиныча. Он нам фундамент дома поправлял». Ты его никогда не видела, даже фотографий от него не осталось, потому что фотография тогда была доступна только царской семье. Но вот он оживает в их нехитрых рассказах, обретает характер и реальные черты. Словно до сих пор живёт где-то…

В 2005-ом году Пасха совпала с Первомаем. Днём солидарности трудящихся, как его называли раньше, или Праздником Весны и Труда, как стали называть позднее. Соседка Маргарита Григорьевна уговорила меня и Маринку сходить с ней на кладбище на могилу её сына. Мы решили пойти не в субботу перед самым Праздником, когда яблоку будет негде упасть, и даже не в пятницу, а в четверг.

Хотя был май на носу, но погода стояла отвратительная. Премерзкая была погода. Неделю назад прошёл сильный снег, потом ударил мороз, который сменила оттепель. Днём было тепло, но пасмурно и сыро, да ещё дождь грозился пойти. Но раз собрались, решили пойти. Тем более, что за поздней Пасхой следует поздняя Троица, когда на кладбище ходить – только комаров кормить. Ужас сколько здесь комаров в июне! Лучше всего перед ранней Троицей: ни снега, ни холодного дождя с ветром, ни проникающего даже через москитную сетку гнуса.

За нами увязался Лёха-Примус. Всю дорогу он канючил деньги, и было никак ему не объяснить, что мы идём на кладбище, а не в магазин, поэтому без денег.

– Экий же ты тупой, Лёша! – окончательно разозлилась на него Маргарита. – Зачем нам на кладбище деньги? Покойникам взятку давать, что ли?

– Мало ли.

– Сколько в вас, в мужиках, дурости! Я не говорю, что в бабах глупости нет – есть и очень даже много, но до вас далеко. Вот зачем тебе деньги? Пропить? Пропить.

– Да ну вас! – обиделся Лёха. – Сердца в вас нет, вот что.

Он так и не отстал, а притопал с обиженным лицом на самое кладбище. Народу было всего ничего из-за дрянной погоды. Зато мы застали там Светку Ерёмину. У Светланы был своеобразный бзик: она ухаживала за могилой нашего бывшего однокашника Вальки Мочалкина, своего несостоявшегося жениха, в которого была по-детски влюблена ещё со школы. Валька погиб лет десять тому назад в бандитских разборках. Мать его умерла где-то в конце девяностых. Были у него при жизни какие-то бабы, но всё не местные, поэтому после смерти родителей Валькина могила стала зарастать и чахнуть. Светка тогда ещё в Райцентре жила, но стала приезжать к Вальке на могилу каждую весну. В общем-то, ничего странного в этом не было. Но она делала это тайно, как ей казалось, и сердилась, если кто-то замечал её за этим или как-то ещё обращал внимание. Поэтому мы сделали вид, что не увидели её, и прошли по аллее дальше.

А дальше по аллее, за могилой Вальки лежат такие крутые люди нашей округи, что до сих пор мимо их могил ходить страшно. Проще говоря, чтобы не возникло путаницы со значением слова «крутой» в современном его понимании, лежат тут бандиты 90-ых годов, местная братва. Могилы их раньше были богатыми и роскошными, но теперь многие превратились в неухоженные и заброшенные. Местами упали огромные памятники, не рассчитанные своей тяжестью на такую топкую почву. Эти ребята не оставили по себе ни жён, ни детей, ни друзей. Родители их в большинстве своём уже умерли, поэтому некому соблюсти старинную традицию содержать могилы родственников в порядке. Пусть не в роскоши, а просто в опрятности. Так и «стоят кресты после сражения простыми знаками сложения», как математические плюсы в веренице неисчислимых смертей: один человек + ещё один человек + ещё кто-то. И пойми теперь, за что они так яростно сражались друг с другом, граждане одной страны, мужчины одной нации…

В самом конце аллеи похоронен наш бывший пионервожатый Слава Трубачёв. Он командовал теми, кто лежит в начале. Его могила всегда в полном порядке. Это мы, его бывшие пионеры иногда наводим тут порядок. Он сам попросил незадолго до смерти, чтобы мы его хотя бы иногда вспоминали и навещали. Да нам и не трудно.

– Смотрите, на Славкиной могиле какой куст малины вымахал! – говорит Маринка. – А в том году был такой ма-асенький…

– Какой «масенький»? – нагоняет нас Светка. – Я её в прошлом году уже ела. Это он нам привет передал.

– Ка-какой ещё привет? – пугается Маргарита Григорьевна.

– С того света! – злится Светлана на её суеверные страхи.

Поворачиваем направо, где начинается аллея, прозванная в народе «ярмаркой женихов». Здесь нашли свой покой жертвы отравления некачественным алкоголем. В основном мужчины – отсюда и название. Но уже появились и женщины, причём очень молодые, из поколения Пепси, которое уже не комплексует по поводу того, чтобы жрать водку и пиво, как не могли себе позволить их «отставшие от жизни» мамы и бабушки. Но почивших от алкоголизма «невест» всё же значительно меньше спившихся мужчин. Алкоголизм бедных слоёв населения страшен тем, что пьют собственно не алкоголь, на который нет денег, а совершенно не пригодные для человеческого организма жидкости. Чего они только ни пили! От потребления технического спирта получали паралич, теряли зрение, прожигали желудки, кишечники, доводили до отчаяния жён и матерей, шокировали корчами в канавах и зелёной блевотой в кровати собственных детей с чувством совершённого подвига. И заделывали новых детей, безнадёжно больных, за которых врачи потом жестоко ругали отважившихся на подобный крестный путь баб:

– На кой чёрт ложилась под алкаша, дура набитая?! Ты понимаешь, что подобный синдром у новорожденного никогда не пройдёт? Ни-ког-да!

Многие женщины в России действительно этого не понимают. Они уверены, что своей любовью способны излечить любую хворь. Их убедила в этом та же пропаганда: ежели кто пьянствует, то виновата женщина, что не любит этого горемычного. Хотя медицина давно выяснила, что алкоголикам меньше всего нужны женщины со своей глупой бабской любовью, а требуется водка и любые её заменители.

С пьянством в России никогда особо не боролись. Не выгодно. Трезвый и думающий гражданин мешает той системе эксплуатации, какая царит на Руси в качестве основной политической линии. В девяностые годы пьянство совершенно осознанно оправдывали, называя нашей исконной национальной чертой, и усиленно рекламировали его по всем каналам телевидения каждые пять-десять минут. Становилось невозможно смотреть какой-нибудь фильм или передачу, казалось, что не реклама их прерывает, а они вкрапляются в её нескончаемый поток короткими клочками. Да и сами фильмы и передачи были посвящены подвигам «настоящих мужчин после пятого стакана». Были, например, такие рекламные ролики, где молоденькая девушка едет в автобусе и везёт огромный, чуть ли не пятилитровый бутыль пойла, отчего на неё засматриваются все юноши. А один даже предложил познакомиться! На зависть тем нерасторопным дурам, которые без такой бутыли ходят и ещё имеют наглость надеяться, что встретят хоть какую-то любовь. Заканчивался ролик сценой совместного распития влюблёнными этого полуведерного баллона, так что иные невесты тоже стали налегать на спиртное с верой отхватить себе когда-нибудь кавалера, если верить рекламе. Но до желанной встречи дотягивали немногие: нежные ткани женского организма разрушаются от алкоголя значительно быстрее, чем у противоположного пола.

Эта «исконно-народная черта» лет через десять подвела черту под вопросом существования самого народа. Мужчины из сильных и надёжных, на которых всё держалось, превратились в армию капризных и равнодушных ко всему пофигистов, которых должны спасать от пьянства и тащить на себе женщины и даже дети. И вот тут-то допёрло, что пьянка не может быть национальной традицией, если благодаря ей сама нация ударно исчезает. Русские как всегда сами на себе поставили опыт для всего мира и выяснили: так пить нельзя – козлёночком станешь. Зазвучали бойкие голоса, что наивную и доверчивую Россию опять кто-то совратил на ложный путь и намерено спаивает. Кого только не подозревали в этом спаивании! Да практически всех. Но за руку так никого и не поймали, кто насильно лил бы нашему человеку в глотку водку, а то и денатурат. Никто опять-таки не подумал, что подобная подозрительность и мнительность, чувство тревоги и мания преследования как раз являются признаком алкоголизма. Вытащите из канавы любого пьяницу, и он вам дотошно докажет, что это сам Черчилль, а то и Буш-отец с сыном его персонально споили и сюда, в канаву, уложили. Что сэр Уинстон помер в прошлом веке – не аргумент.

Случались такие потешные картины, когда приезжал в город какой-нибудь крикун, очередной «кандидат на мандат», и начинал орать про это самое «спаивание», что он не допустит, мать их растак, окончательно растлить наш народ. Под конец его речи слушающим раздают… бутылки водки с портретом или самого кандидата, или эмблемы его партии. А то кандидат и сам показывал мастер-класс: жрал водку с горла, прямо залпом, дабы зарекомендовать себя избирателям «своим в доску парнем».

– О-о, наш человек! – одобрительно гудела толпа и следовала примеру этого опухшего пьяницы, который уже не первый раз за день сей трюк проделывал: – Не дадим, панимашь, споить себя проклятым сионистам (сатанистам, адвентистам, сталинистам, кавалеристам) и прочей нечисти, спаси и сохрани! Ну, будем…

Тревожность развивается и у тех, кто вынужден жить рядом со «спаиваемым», как у переживших какие-то боевые действия. И эта тревожность не мнительная, не алкогольная, а самая настоящая и обоснованная, так как жить с алкашом в самом деле опасно. Дом может по пьянке спалить и на все вопли ужаса отвечать излюбленной фразой всех российских алкоголиков: «А чё вы все такие злые-та? Чё я такова сделал-та?». Сколько у нас пьяниц сидит за рулём, сколько гибнет народу каждый год по их вине, а они всегда отвечают вот этим недоумением: «А чё я такова-та сделал?!». Людям страшно находиться рядом с такими придурками, которые уже никогда не станут нормальными по чисто химическим причинам, никогда не осознают и сотой доли своей незрелости и недоразвитости. В каждом доме, где есть мужчина-пьяница, которого не так-то легко скрутить в отличие от пьющей женщины, у родни и соседей можно наблюдать эту тревожность, какая бывает у людей, вынужденных систематически переживать бомбёжки, теракты и прочие угрозы жизни и дому. То утечку газа им устроят, то наводнение, то пожар, то аварию, то очередной приступ белой горячки с ножом в руках. И самое главное, что потом будет сидеть без единой царапины и обиженно растолковывать:

– А чё я сделал-та? Я ж не со зла! Меня же специально спаивают!.. эти… как их… монополисты (на прошлой неделе это были монархисты). Да и вы вот ещё все злые такие! А чаво вы такие злые-та? Эх, не любит меня никто, такого замечательного и душевного, как тут не запить…

Так люди и живут всю жизнь рядом с этой ненормальностью в постоянном напряжении. И жаловаться некуда – да вы шо, энто ж наша исконно-национальная! Да это не мы ваще, а нас споили какие-то суки! Эх, поймали бы их, так… выпили бы с ними за компанию.

Пьянство захлестнуло не только самые низшие этажи общества, но и высшие инстанции. Никого в России уже не удивляет, если на ответственном посту работает пьяница, если по улице идёт в хлам пьяный милиционер или военный, если в высоком кабинете перегаром дышит в лица подчинённым весьма значительный чиновник. Помилосердствуйте, человек же за страну переживает, горит и зашивается на работе! А стране что это «горение»? Сама как после пожара стоит.

Ни честь мундира, ни высокий статус – ничего людей уже не тормозит, если заходит речь об этой самой «исконно-национальной традиции». Русские семьи за эти годы свыклись с пьянством, стали воспринимать его как нечто само собой разумеющееся, так что никто уже не догадывается протестовать: а какого чёрта вы вообще решили, что это является нашей национальной чертой?! Если за несколько лет пьянства нация практически вымерла, как же это может быть традицией данной нации, которая до этого существовала несколько веков? И как существовала! Не какие-то горластые пропойцы были её лучшими представителями, а великие учёные и путешественники, писатели и художники. И почему теперь нам в традиции предлагают какое-то паскудство, а мы тупо на всё соглашаемся?.. Нет, таких вопросов никто не задавал: не по-русски как-то, негуманно. Не по-христиански. Да и с математикой, видимо, не лады.

Раньше говорили, что каждая советская семья пострадала во время Великой Отечественной войны. Теперь то же самое можно сказать о пьянстве. Странное дело: люди гибнут, а никто ничего не делает. Напротив, доказывают, что это нормально, так и должно быть. Дескать, наши деды и отцы ещё не так квасили, зато фашиста разбили и в космос полетели. И тут понимаешь, что пропаганда эта рассчитана на безродных, которые своих реальных дедов никогда не видели. Я своих видела. Правда, пьяными я их никогда не видела. А кому нравится сказка, что они произошли от алкоголиков, уже вряд ли чем поможешь.

Во многих городах за последние годы на кладбищах образовались целые аллеи, где лежат спившиеся люди. Население некоторых деревень и небольших посёлков на рубеже веков вообще в полном составе перекочевало туда. Туда, откуда не возвращаются. Сгинули полностью, словно и не было их. Ту же Великую Отечественную пережили, выстояли, а вот пьянку – нет, не сдюжили. Хотя и верили, что это – наша исконная традиция, которая проверена временем, поэтому вреда не принесёт. Кто-то пил много лет, пока однажды не выдержало сердце, у кого-то почки отказали и организм доживал последние дни без них, кто-то сошёл с ума и периодически гонялся за роднёй с топором. И иногда догонял. «Ну, он жа больной человек! – вступались за него на суде. – Яго жа лечить надоть, а не судить». Поэтому вся эта белая горячка, надоев до смерти тюремному начальству, вскоре выходила на свободу и начинала с новой яростью демонстрировать оставшейся после последнего наскока с топором родне свою «болезню».

То есть, близким не приходилось скучать рядом с этими засранцами, которые обладали неплохим здоровьем от природы, но ничего другого не смогли придумать для употребления сил и энергии. Не пришёл очередной Вождь, не направил, панимашь, на что-то великое, вот мы и тово… Именно такие мятые речи звучали на похоронах очередного алкоголика. А вокруг стоят угрюмые соратники по пьянке, как обиженные солдаты какой-то незарегистрированной армии, великие борцы с зелёным змием. Словно бы нашли себе такое героическое занятие, чтобы хоть с кем-то за что-то бороться. А поодаль сбились в стайку бабы с ярко выраженным синдромом «надо срочно замуж хоть за кого-то» и растерянно думают: за кого ж теперь-то? И так-то было не за кого, а теперь даже иэто загнулось. Предпоследний шанс уже зарыт, а вон стоит на подгибающихся ногах и последний, ещё не совсем жёлтый на фоне других обладателей цирроза, хотя перерождение разрушенной печени уже идёт полным ходом. И вот они смотрят на него… взглядом не доенной коровы.

Ещё до Перестройки появилась мода делать большие портреты усопших на могильных памятниках. Раньше всё было проще: ставили обычный православный крест (и это в советское, «атеистическое» время, как ни удивительно) из арматуры, а на крест навешивали стандартный портрет на хорошо всем знакомой металлокерамике овальной формы. Старая часть кладбища практически вся пестрит такими крестами с портретами. Только у товароведа городской кооперации торчит громадная стела с огромным портретом, как бы уже за версту кричит: «Здесь лежит товаровед, а уж никак не советский инженер или врач – и не надейтесь!». Чем была вызвана такая мода – сказать трудно. Должно быть лихорадочным желанием продемонстрировать любому, пусть даже совершенно постороннему прохожему, что «у нас не хужее, чем у других людёв!». И ещё страхом, что за скромную могилу станут подозревать в нищете – главном пороке новой эпохи. Некоторые стремительно беднеющие семьи выкладывали за оформление такой могилы практически все сбережения и даже влезали в долги на годы вперёд.

На «ярмарке женихов» тоже есть такие портреты. А сильно пьющий человек сами знаете, как выглядит. И странно, что родственники не догадались взять для портрета фотографию более ранних лет, когда отравление и разрушение организма ещё на сказалось на его внешности. Странно, что художник по камню так досконально изобразил эти безобразные черты и не попытался хотя бы чуть-чуть облагородить лицо умершего. Словно рисовал не для памятника, а для учебника по наркологии или токсикологии. Что такое в сущности намогильный портрет? Зачем с такой точностью изображать закопанную под ним в землю физическую оболочку человека, иногда слишком изношенную от ненормального образа жизни, если она вскоре начнёт разлагаться, изменится до неузнаваемости и вовсе исчезнет? В этом отношении разумнее памятники вовсе без фотографий или статуи каких-нибудь скорбящих ангелов, кому уж совсем стыдно бедным прослыть.

Вообще, этот странный симбиоз православных крестов и советских досок почёта порой пугает. Говорят, что именно в Советской России появилась традиция прикручивать к могильным крестам фотографии усопших. Создать этакий паспорт к могиле, чтобы какая-нибудь суровая комиссия прошлась по кладбищу и сверила документы, кто где лежит и нет ли чьей физиономии в каком-нибудь описании преступника или врага народа. Многие заказывали металлокерамику прямо с паспорта усопшего, чтоб «не путать следствие».

В иностранных фильмах, если там показывают кладбища, не увидишь таких странных сооружений с портретами на могилах. Бывают памятники весьма эпатажные, как на могиле Оскара Уайльда, но опять-таки там не увидишь и намёка на «паспортные данные» погребённого, а узришь только полёт мысли скульптора.

На нашем городском кладбище есть старинная могила местного художника. Там на памятнике нет портрета, но есть изображение палитры, мастихина и кистей. На памятнике к могиле кузнеца уже почти стёрлись от времени вырезанные на граните молот и щипцы. На могиле деревенского гармониста земляками была установлена небольшая каменная гармошка с лихо развёрнутыми мехами. И живущие ныне люди видят, что тут лежит не кто-то с отказавшими почками, так что лишняя жидкость из организма долго не выводилась, а скапливалась в области век и скул, а похоронен человек, который владел каким-то ремеслом, имел характер, был полезен обществу и даже был любим этим обществом.

Надпись на надгробии может быть скромна только тогда, когда человек увековечил себя делами и творениями. На старой части кладбища ещё встречаются такие захоронения, которые похожи на могилу генералиссимуса Суворова. Так просто и написано на мраморных или гранитных плитах: «Здесь лежит Назаров Пётр сын Афанасьев». И никто не поверит, что здесь похоронен не простой крестьянин, как покажется тем, кто привык видеть в могиле отражение степени благосостояния усопшего. А лежит тут начальник железнодорожной станции, инженер путей сообщения, образованнейший человек своей эпохи. И не бедный. Но веет от этого не застенчивой и пугливой скромностью, не той скромностью, к которой как раз прибегают для её демонстрации, а скромностью аристократической, самодостаточной. Скромностью со вкусом! Это такое качество, которое если кто и додумается ввести в моду, когда всем надоест кричащая безвкусица, всё одно ничего не выйдет. Научить этому невозможно. Это плащик можно носить, когда он в моде. А можно его убрать в шкафчик, когда он из моды выйдет. А скромность или совесть в шкафчик не уберёшь или оттуда не достанешь, если нет её у человека в наличии как таковой.

Под такими же «суворовскими» плитами здесь затерялись жители XIX века: купец второй гильдии Караганов, земский врач Романов, городской архитектор Липатов, владелец конного завода Смирнов, ресторатор Барышев. Их трудно найти среди новых обитателей кладбища с непомерно большими портретами на памятниках, словно бы скопированных с официальных документов, найденных в спешке среди вещей умершего, словно у родни совсем не было времени. Или умерший им настолько надоел?

Неприятное чувство, когда на аллее спившихся бросишь взгляд на дату рождения и смерти, увидишь что-то типа 1958–1992 или в этих пределах, а с портрета глядит дряхлый семидесятилетний старик. И старость эта не благообразна и светла, с лучистым взглядом и мудрой улыбкой в самых уголках губ, как бывает, когда человек прожил долгую и пусть трудную жизнь. Но прожил достойно и полностью реализовав себя. А тут «старость» аномальная и безобразная, наступившая раньше времени. Старость – это как портрет всей жизни.

«Ярмарку женихов» уже в новом веке продолжили могилы наркоманов, совсем зелёной молодёжи, самому старшему из которых двадцать шесть лет, а так есть даже пятнадцатилетние «герои». Нам в детстве рассказывали про героев войны, когда мальчишки, самому старшему из которых было лет двадцать пять, держали оборону города в схватке с превосходящими в десятки раз силами противника. Но у новой эпохи свои «герои» и «схватки». Про истребивших самих себя наркоманов теперь тоже рассказывают с придыханием восхищения. Но тут уж не только «женихи», но есть и «невесты» приблизительно в равных соотношениях. Их нельзя было бы назвать наркоманами в обычном понимании этого слова. Наркомания – занятие дорогостоящее, а тут даже сложно охарактеризовать причину смерти. Когда заходишь сюда, то сразу бросается в глаза большой портрет красивой юной девушки с пышными волосами, собранными на затылке в конский хвост, который ниспадает ей на плечи. Это дочь мастера керамической фабрики. Училась в колледже в Петербурге, ходила с друзьями на танцульки – ничего криминального. Однажды ей в туалете какого-то питерского ночного клуба предложили таблетку «для хорошего настроения». Она, чтобы не показаться отставшей от жизни ханжой и трусихой, согласилась – чего иногда не делают люди, чтобы «быть как все». Приехала домой, легла спать и больше не проснулась. Было установлено, что смерть наступила от приёма вещества неизвестного происхождения. А рядом с ней похоронен сын преподавателя местного ПТУ. Это и вовсе учился в университете. Учился себе, учился, а потом родители почувствовали, что с сыном что-то не то. Вызвали терапевта, который сообщил сразу наркологу, и тот вынес неутешительный вердикт:

– Ваше чадо уже по меньшей полгода плотно сидит на игле, уколы себе ставит в подколенный сгиб, конспиратор. Наркота очень плохого качества, чистая синтетика. Учитывая общую слабость растущего организма, вряд ли найдёт в себе силы соскочить.

Его пытались лечить, но он умер во время первой же ломки – сердце не выдержало. Таких тут пруд пруди. И самое ужасное, что это – тоже признак нового века, потому что ещё лет двадцать тому назад никто бы не поверил, что такое вообще возможно.

Здесь же Маргарита Григорьевна два года тому назад похоронила спившегося сына. На каменный памятник денег у неё нет, поэтому в леспромхозе сделали стандартный крест.

– Так даже лучше, а, девчонки? – спрашивает нас она. – И птицы не загадят. И вообще страшно, когда идёшь по кладбищу, а со всех сторон глазеют, кто уже там.

– Конечно же, лучше, – поддерживает её Марина. – Мне такие памятники совсем не нравятся. На Красной площади могилы проще, сам Сталин скромнее похоронен. А здесь такое чувство, как будто мимо доски почёта какого-нибудь СМУ идёшь. Там такие же портреты в советское время вывешивали. И лица такие же опухшие… Нет, если я помру, вы меня так не хороните, – совершенно серьёзно рассуждает она. – Просто напишите: «Здесь лежит библиотекарь». Можно ещё цветочек нарисовать. Сломанный.

– И книгу, – подсказывает Светка.

– А в неё заложен цветочек, – кивает Марина.

– Сломанный?

– Угу.

– Хи-хи-хи! – прыскаем мы.

– Аменя некому будет хоронить, – начинает плакать Маргарита. – Вот сыночка умер, а кто же меня теперь похоронит, кто меня в последний путь проводи-ы-ыт…

– Хватит тебе хныкать! – фыркает Маринка. – А то мы уйдём. Нашла о чём плакать. Как будто рожают только для того, чтобы было кому закопать – другой цели нет. Мы тебя похороним, если что, а твой сыночка и хоронить бы тебя не стал. У братьев Колупаевых мать померла, так они все деньги, какие в доме были, пропили, а труп потом зарыли в огороде.

– Мой не такой был! – заступается за умершего сына Маргарита Григорьевна. – Он у меня хороший был мальчик…

– Ага, уж такой хороший, – иронично кивает Маринка. – А кто тебе всё рёбра переломал, когда ты денег ему на выпивку не дала? Кто тебя головой в горящую духовку засовывал, когда ты…

– Да что ты такое говоришь?! – Маргарита даже перестаёт плакать то ли от гнева, что Маринка так прямо режет правду-матку, то ли оттого, что сама вспомнила ужасные прижизненные выходки своего сына. – Вы же не знаете, как это тяжело, когда вот так выносишь в себе дитё девять месяцев, да перетерпишь и боль, и страдания, да родишь в муках, вырастишь, выходишь, а потом схоронишь в сырую землю свою кровиночку-у-у, словно и не было ничего-о-о, – и она снова заревела.

– Тоже мне, счастье, – буркнула Маринка.

– Да не приставай ты к ней, – пихнула её локтем в бок Светлана. – Она сейчас отревётся и успокоится.

– Он же, когда совсем маленьким был, – продолжает плакать Маргарита Григорьевна, – говорил мне: «Мама, я никому тебя в обиду не дам». Такой хорошенький был, как ангелочек. В начальной школе на одни «пятёрки» учился… Кто ж знал, что всё так обернётся? Время какое-то проклятое наступило, что ли? Я два года сюда хожу и плачу. Два года прошло, а как будто вчера было… Он тогда пришёл… Точнее, мужики его принесли, сказали, что он под скамейкой в парке валялся. Он потом проснулся и меня зовёт: мама, мама! Я сразу поняла: всё. Он же меня последние годы и мамой-то не называл, только матом. А тут говорит: «Мама, я кажется… умираю. Страшно так, не отпускай меня! Прости меня, ма…». И умер… маль… чик… мой…

– Тьфу! – Маринка в сердцах топает ногой. – Вы как хотите, а я лучше к родителям на могилу схожу: там и потише, и таких памятников нет, как здесь.

– Да ладно тебе, – одёргиваем мы её. – Прямо бабьих слёз испугалась.

– Сыночка мой, – уже тише всхлипывает Маргарита и гладит землю в каменной раковине на могилке. – Сейчас я тебе прошлогоднюю траву уберу, а потом лето наступит, и новые фиалки вырастут… О-хо-хо, вот так растишь вас, волнуешься, ночами вскакиваешь, а вы потом вперёд нас ложитесь в землю гни-и-ить…

– Да он там и не гниёт, – вдруг из кустов черёмухи вылезает Лёха, который всё это время шарился по кладбищу в надежде хоть чем-то поживиться, так как к Пасхе на могилах оставляют печенье, крашенки и даже мелкие монетки. – Он так проспиртовался, что века два теперь не истлеет.

– А сам-то! – мигом высохли слёзы безутешной матери.

– Я-то? Я – да! – важно согласился Лёха. – Я веков пять лежать буду, археологов какого-нибудь века двадцать шестого пугать.

– О! Не много ли ты себе намерил, Алёшенька?

– Так он не жизни себе намерил, а смерти, – прищурилась на него Марина.

– Какая разница: жизни или смерти? – удивился Лёха. – Главное, что много. От вас и следа не останется, а я целёхонький буду себе лежать. По мне учёные будущего составят портрет жителя России на рубеже второго и третьего тысячелетий. Во как! Не по вам, дуры, а по мне.

– Ну-ну.

– Баранки гну. Тут в Райцентре шумиха была, что некоторые неимущие граждане подхоранивают своих жмуриков в чужие могилы. Денег нет на отдельное место. И случись так, что стали яму копать на чужой могиле без знаков отличия, а там – свежий труп!

– Ой!

– Голый.

– Батюшки-светы!

– Потом просекли, что трупак совсем не свежий, а просто хорошо проспиртованный. Одежда вся и гроб давно истлели, а трупу хоть бы хны: лежит чисто фараон египетский, даже лучше. Мумии-то снаружи бальзамировали, а этот ещё при жизни изнутри себя годами обрабатывал. Ну, горе-могильщики эти дали дёру, а на следующий день сторожа милицию вызвали: мол, лежит на кладбище свежий мертвец, не иначе ночью замочили злодеи какие-то. Эксперт приехал и определил, что трупу уже больше десяти лет, аккурат в середине девяностых помер, но ткани тела при жизни настолько пропитаны спиртом, что он теперь только к следующему веку истлеет. Во как.

– Тьфу! До чего же ты несносный мужик, – машет на него руками Маргарита и совершенно перестаёт плакать. – Вечно мерзость какую-то ввернёшь даже на погосте подле креста!

Мы же при этом по-идиотски смеёмся, а сам Лёха в продолжение всего рассказа что-то жуёт: не иначе упёр-таки нечто съедобное с могил.

– Ещё случай на эту тему знаю, – продолжает он свои «байки из склепа». – Один мужик налегал на бытовую химию. Да так крепко, что простыня, на которой он издыхал после запоя, полиняла от пота и мочи, как от хлорного отбеливателя. А жена его настолько забитой дурой была, что даже элементарной химии не знала, зато где-то вычитала, что после казни Христа осталась некая плащаница, в которую Он был завёрнут, и на ней отпечатались лицо и тело. И вот она с полинявшей тряпкой из-под своего дурака ко всем приставала, всем доказывала, что он, стало быть, тоже был богом или чем-то вроде этого. Он, к тому же, неделю дома мёртвый лежал, пока вдова деньги на похороны искала. Лежал и не разлагался! Да мало сказать, что не разлагался, а ещё и благоухал… цветочным стеклоочистителем.

– Ой, ха-ха-хи-хи!

– Ну, тут вдова окончательно убедилась в божественном происхождении своего супруга. На простынке он отпечатался – раз, мощи его нетленны – два, да ещё к тому же источают аромат цветов райских – три. По всем показателям – святой! Палец ему отрезала и носила с собой, всем нюхать давала. Чуть ли не до Москвы дошла с этой обоссанной тряпкой и пальцем, но её там с поезда сняли и в дурдом определили.

– Все-таки, какие у нас в России бабы несчастные, – смеётся Светка. – До какой степени деградации они доходят с этими несносными мужиками. И это в третьем тысячелетии… С религией воевали-воевали, а теперь такие кандидаты в святые пошли. Сморчок сморчком, а мнит себя божком. И кто знает, может, через сто лет таких в самом деле к лику святых причислят? Как снесут эту «ярмарку женихов», а их тут вон сколько нетленных! И смех, и грех.

– А то бывает, – не утихает Лёха, – что крутые парни при деньгах на кладбище заявятся, присмотрят себе местечко посуше да помягче и выкидывают оттуда всё, что там лежит. Иногда по несколько могил для одного крутого трупака сносят, словно для целого огорода место освобождают. Я ещё в прошлом году после Троицы ездил с Васькой Рожновым и Вадькой Дрыгуновым на кладбище в Райцентре, чтобы цветочками с могил разжиться на продажу…

– Лёшка, как ты не боишься? – недоумевает Маргарита Григорьевна. – Грех же.

– Ой, да ладно! Ты безгрешно прожила, а много тебе за это награды было? Точно так и грешных наказание минует. Всё равно цветы пропадут зазря, а так нам небольшой бизнес будет… И там покойник хорошо сохранившийся прямо на помойке лежал. Тоже, наверно, при жизни ударно мумифицировался. Какая-то тётка пришла могилу родичей навестить, а там вместо их бедненького захоронения – роскошная такая… не могила даже, а что-то вроде… Короче говоря, когда нас ещё в школе в Петергоф возили, там в парке видал такую беседку с мраморными статуями, золочёными оградами да фонтанами. Похоронили, стало быть, там братка какого-то средней распальцовки. Тётка эта мечется, ищет своих, а ей сторож говорит, что иди, мол, на помойке поищи: туда всё барахло свезли. Она нашла какие-то кости, мы ей помогли их закопать в поле за кладбищем. А этот проспиртованный жмурик так на кладбищенской помойке и остался лежать, никому не нужный.

– Ужас! – возмущается Маринка. – Даже у нас такого беспредела нет.

– У нас криминал значительно культурней в этом плане, – соглашается Лёха и указывает рукой на новое кладбище, которое начинается сразу через заросший ольхой овраг от нас. – Они место себе отвели на бывших полях, а в чужие могилы не лезут. Это Волков их так в ежовых рукавицах держит. Он, вишь, в Европах побывал, а там в похоронном деле главное – ничего лишнего и ничего личного…

Тут на новое кладбище стали стремительно съезжаться дорогие машины. Мы аж присели от неожиданности и пожалели, что кроме нас никого не было видно. Надо же было такому случиться, что в этот же день приехал хоронить одного из своих бойцов наш местный криминальный авторитет Константин Николаевич Волков или просто Авторитет.

Авторитет не любил, когда его предавали друзья детства. Он не питал иллюзий насчёт человечества и не считал предательство таким уж злом. Предавать и можно, и даже нужно, но друзья детства – статья особая. Ведь детская дружба самая независимая из всех прочих, потому что складывается в такие годы, когда всякое притворство исключается, когда в сердца ещё не закралась корысть и неискренность. Это только самонадеянным взрослым, в которых со временем превращаются все дети, кажется, что настоящая любовь и дружба – исключительно прерогатива их взрослой жизни, мудрой и опытной. Да, эти «высокие» чувства доступны только взрослому изощрённому (или извращённому) пониманию. А в детстве, когда в людях ещё нет цинизма и пижонства, тебя любят не потому, что ты прокурор или бизнесмен, бандит или безработный; что у тебя есть деньги или нет их; что ты погряз в долгах и проблемах или, наоборот, успешно освободился от них. В детстве друзьям нет дела до таких важных для кого-то достижений или поражений, потому что тебя воспринимают просто как составляющую своей жизни. Такая бесконкретная и вневременная дружба формируется в детской песочнице или в начальной школе. Ты ещё никто: ни отличник, ни двоечник, ни паинька, ни хулиган. Никто. Тебя воспринимают как чистый лист бумаги. И дружат с тобой просто так. Такая безусловная дружба возможна только в детстве, пока дети не выросли и не увязли в сложных хитросплетениях человеческого общества.

Но время изменяет человека, и юношеские мечты уже отвергаются взрослым мужчиной, разве только он не впал в детство. Не меняется лишь человек, который совсем не развивается, не приобретает собственного опыта, его, как и сорок лет назад, кормят и оберегают от жизни родители. А самостоятельная жизнь преподносит события, которые влекут перемены во всём. У людей меняются мнения, мечты, положение в обществе. Но детская дружба остаётся, как память о том райском времени, когда не было ещё ни положения, ни мнения, ни предрассудков о том, насколько вся эта дребедень может быть важна, а были только общие игры.

Детская память крепка, как в никакой другой период жизни. Одноклассников помнишь всех поимённо. Помнишь, кто за какой партой сидел, кто как учился. И помнишь всю жизнь! Это вчерашних знакомых сегодня смутно вспоминаешь, и нет гарантии, что узнаешь при встрече, а друзья детства – это навсегда. Этих вспомнишь всех до единого, даже если разбудят посреди ночи и спросят: кто дрался с тобой на соседней улице, и с кем ты в пятом классе разбил окно в кабинете истории? Пусть уже сто лет не общаешься с ними, а всё равно помнишь их как неотъемлемую часть главного периода жизни – детства.

С возрастом люди начинают думать по-разному. Если кто-то застрял в развитии на уровне ребёнка из песочницы, то другой достиг определённых высот взрослого мира. Время меняется, люди меняются. И не одинаково, а с разной скоростью и интенсивностью. А кто-то совсем не меняется, и это тоже плохо… Или хорошо? Слова «изменения» и «измена» хоть и однокоренные, но очень разные.

Авторитет в какой-то момент почуял измену в своих рядах. Он, конечно же, не был таким, чтобы как наивное дитя, не знающее людей, не сметь подозревать такого преступленья. Подозревал, да ещё как! Ждал даже, но всё-таки был удивлён. Они все в начале своего преступного пути были бедны настолько, что их «начальный капитал» даже не нулю равнялся, а уходил в минус. Они вышли из самых нижних социальных слоев по новой классификации общества, где обитатель рабочей окраины уже никто. Без поддержки. Без связей. Без денег! Он их всех собрал и сплотил, когда ни у кого не было ни работы, ни средств к существованию, ни уверенности в том, что настанет завтрашний день, сколотил крепкий такой синдикат из людей с крепкими кулаками. Они все хлебнули такой нужды, что, казалось бы, должны стараться ради сохранения своего нынешнего уровня, ради того, кто помог им начать жить нормальной и даже обеспеченной жизнью. Большинство из них старалось сохранить эту негласную субординацию, но иногда кто-то из них имеет наглость рыпаться на него!..

Много он видал на свете удивительного, но вот пришлось-таки опять дивиться, когда один из друзей детства, которого он фактически спас в девяностые годы и от тюрьмы, и от сумы, работал на него, работал, и вдруг в одно прекрасное утро проснулся и решил отпочковаться «от этой вашей банды». Стать честным и чистым, как новорожденный младенец – служить не Авторитету, а какому-то расплывчатому понятию «государство». Так иные девицы, потерявшие честь, верят, что её можно восстановить с помощью нехитрой операции. «Просто мы с тобой стали о каких-то вещах думать по-разному», – объяснил он своё решение. По-разному? Да он, дурачок, так и не понял, что в сегодняшней России можно чувствовать себя защищенным только в банде. В клане, в диаспоре, в фан-клубе – одна малина! Менты и то своих не сдают, если кого зацапают на торговле наркотой или «крышевании объектов» – та же банда, клан. И вот закадычный друг Авторитета решил выйти из такого уютного и надёжного мира, который он для них для всех создал?! Ну-ну, посмотрим…

Бунт Авторитет не прощал. Даже друзьям детства. Конечно, любого человека надо простить. Но сначала его надо убить. Во всём должна быть субординация, потому что без неё любая организация превращается в бесноватую толпу. Субординация упорядочивает этот хаос, создаёт полный мудрости порядок. Это так же необходимо, как вращение электронов в атоме вокруг ядра. А если каждый электрон возомнит себя этим ядром, или каждый солдат почувствует себя генералом, или жена взвалит на себя функции мужа, или дети станут вести себя как взрослые, то тогда прекратит своё существование и атом, и армия, и семья, и вообще всё на свете. Если Земля захочет, чтобы небесные тела вращались вокруг неё, включая само Солнце, то не проживёт она после этого и одной минуты. Преступен взбунтовавшийся электрон, но не менее преступно и ядро, которое позволит учинить такое в своём атоме. Ядро, как и Солнце, обязано прочно удерживать электроны-планеты на своих орбитах, учитывая их собственные силы притяжения и используя для сохранности галактики, а не ждать, пока они развалят её своим соперничеством за центр. Гелиоцентрическая система не должна позволять обратить себя в геоцентрическую. В Средние века люди ради этой системы на костёр восходили.

Кто пощадит предателя, того не пощадят предатели. Тут важно удалить эту опухоль на ранней стадии развития. Это именно как опухоль: сначала её трудно распознать, но легко лечить, а когда она уже запущена, то её легко распознать, но лечить уже поздно. В организованной преступности слово «организованная» не должно стать пустым звуком. Как это случилось в современной российской политике со словом «демократия», когда под демократией, то есть «властью народа» понимают совершенно законную невыплату зарплат этому самому народу, полный развал и разложение этого народа по всем направлениям. Да бог с ней, с политикой – пускай резвятся. Туда сейчас для того и лезут.

Вскоре бывший друг Авторитета был найден убитым в подъезде своего дома. Как сверчка одной рукой прижали за горло, а другой пришпилили в самое сердце. Удар был нанесён с такой силой, что кусок штукатурки от стены отвалился. Сразу нашли какого-то пьянчугу, который в тот день сильно напился. Было же как-никак Вербное воскресенье, повод для пьянства вполне оправданный. Потом с кем-то подрался, после чего громко орал на весь двор, что он, как истинный христианин, всех порежет и порвёт за свою истово-неистовую веру. Таких крикунов сейчас в конце недели в каждом дворе видеть можно, а если имеется хотя бы слабый намёк на какой праздник – религиозный ли, светский или советский, – тем паче. На него и повесили это «мокрое дело». Он даже не пытался спорить, а смиренно отправился в узилище. Посижу, говорит, а то на свободе надо пропитание добывать, а в камере жратва и нары есть, а больше ничего не надо: «Я человек нетребовательный – на таких Русь держится».

Казалось, все понимали, что этот хлипкий спившийся человечек, бывший по габаритам в два раза меньше убитого, не смог бы так заколоть здоровенного и сильного мужика высокого роста. Сделать это мог зверь крупнее, так как убитый если и сопротивлялся перед смертью, то весьма невыразительно. Но следователь сказал, что при запое иными алкозависимыми овладевает такая ярость, что самый тщедушный человечек может продемонстрировать чудеса силы.

– В соседнем городе мужик в запой ушёл, – рассказывал он уже ночью собравшимся во дворе жильцам дома, где случилось убийство, – а потом жену и сына с балкона выкинул. С виду мозглявый, метр с кепкой, ручонки тонкие, позвоночник слабенький, а, поди ж ты, всё семейство пошвырял. Как работать или что полезное для семьи и общества сделать – сразу больным скажется, сволочь. А как бутыль спирта раздобыть, тут и смекалка просыпается, и силища неуёмная невесть откуда берётся. На вид субтилен и тощ, а в пьяном исступлении словно какие потаённые запасы энергии раскрываются! Как в остервенение войдёт, так и слона не проблема в окно выбросить.

– Ай-яй-яй!

– Да, такие вот дела. Хорошо, что четвёртый этаж – жена-то убилась, зато сын выжил. Правда, хребет себе переломал в двух местах, но всё ж живой. А убивец этот знай отговорку прокручивает: «Это не я, а водка виновата». А в прошлом месяце один наркоман так же сестру родную порешил, когда ломка достала.

– Ай-яй-яй, – сокрушались старухи, – грех-то какой! Вербное же воскресенье.

– Им что Вербное, что берёзовое – был бы повод нажраться.

Убитого через день выдали жене для похорон, но она была настолько поражена случившимся, что не могла предпринять каких-то нужных действий в данной ситуации. Поэтому все хлопоты о погребении взял на себя Авторитет. На правах друга детства.

Волков и сотоварищи приехали на кладбище, и проделали всё довольно быстро – волокиту Константин Николаевич не любил. Никаких пышных речей, никаких пустых слов, никаких священников с кадилами – боже сохрани! Авторитет был какой-то желчно весёлый, то и дело распоряжался, а в качестве надгробной речи сказал кратко, что в этой жизни надо держаться своих, кто проверен годами дружбы и общих дел:

– Мы не все дожили до нового века, но именно нам принадлежит жизнь. Мы имеем на неё больше прав, чем другие. Не те, кто прятался от этой жестокой жизни, отсиживался до лучших времён в кабинетах и занимался болтовнёй, какая простительна только бабам. И мне очень грустно видеть, когда кто-то из нас пытается покинуть наши крепкие ряды, чтобы стать таким же заурядным слабаком и пустобрёхом.

Вдова убитого была в таком состоянии, когда потрясение настолько вышибает человека из колеи, что спасительные для застопоренных эмоций слёзы не идут, а мозг не может для себя же сформулировать произошедшее. Она всех спрашивала растерянно: «Да как же это? Да что же это?», бормотала что-то непонятное мёртвому мужу, гладила его обескровленный лоб. Тут же трясла кого-то за грудки, тыкалась в плечо Авторитету с вопросом «Чего это он? Что с ним? Как же это, Константин Николаич, а?». Авторитет хмурился и решительно отстранял её от себя, как отставляют в сторону мешающий предмет мебели, но она снова к нему подходила и спрашивала о чём-то совершенно бессмысленном. В конце концов он коротко приказал могильщикам:

– Упаковывай.

Те умело вкрутили шурупы в крышку и стали опускать гроб. И тут вдова разрыдалась, словно долго скапливающиеся тучи наконец-то разразились дождём. Её пришлось даже удерживать, она словно бы непроизвольно собралась сама последовать за гробом, за своей навсегда уходящей половинкой, так и подалась вся в могилу. И завыла. Как волчица над своим убитым волчонком. Этот вой прозвучал так контрастно среди потусторонней кладбищенской тишины, что спугнул тихо наблюдавших за похоронной процессией ворон в кронах деревьев над старой частью кладбища. Вороны сорвались с веток, как от выстрела, закружили чёрной тучей, и каждая из них в точности выполнила одни и те же движения, как в синхронном плавании, не столкнувшись друг с другом ни разу. После этого их слаженный коллектив растаял в перенасыщенном влагой туманном воздухе.

Некоторые люди Авторитета, как и он сам, нервно оглянулись на этот вороний танец, и мы поняли, что они нас заметили. Волков сначала сделал круглые глаза, но потом хищно улыбнулся и театрально изобразил нам лёгкий поклон: здрасьте, мол. Лёха-Примус сразу куда-то испарился, Светка спряталась за высокую стелу, а остальные сделали вид, что очень заняты уборкой могилы сына Маргариты Григорьевны, хотя там и убирать-то было нечего. Поэтому Маринка схватила скребок и стала снимать толстый слой моха и каменной слизи с какого-то покосившегося памятника рядом, где даже не разобрать имени. И всё же Авторитет отделился от своей стаи, легко по-кошачьи перепрыгнул через овраг и направился к нам. За ним не отставая следовал Бубликов.

– И чего это вас чёрт принёс сюда в такую нелётную погоду, барышни? – раздражённо весело спросил Авторитет без лишних вступлений, когда подошёл к нам. – Ба, и госпожа Ерёмина тожа тута! То-то я вижу, склеп бригадира Мочалкина сверкает за версту.

– Так ведь Пасха на носу, – объяснила Маргарита Григорьевна, – а сегодня Чистый Четверг, день наведения порядка.

– Ах, Пасха… Четверг… Чистый? – бормочет Авторитет, усаживается на установленную у могилы скамейку и спрашивает почти торжественно: – То есть сегодня, как я понял, самое время подчищать свои дела?

– Вроде того… Как жисть-то молодая, Константин Николаич?

– Да вот бандитствуем помаленьку… Друга приехали хоронить. Не люблю я эти процессии, да никак нельзя в стороне остаться… А ты, Марина, в археологи заделалась, что чужие останки разгребаешь? – обращает он внимание на отскобленную Маринкой гранитную плиту на чьей-то заброшенной могиле.

– Почему это «в археологи»? – с вызовом отвечает вопросом на вопрос Марина и косится на Бубликова. – Может, здесь мой жених лежит…

– Зачем же тебе такой мёртвый жених?

– А что? – ершится она. – Зато не обидит и не предаст. Очень удобно для идеальных отношений.

Авторитет хохочет, разбудив эхо в самых дальних углах кладбища, а Серёга с готовностью подхватывает за ним. Он вообще весь какой-то несвободный и заискивающий, совсем не такой, каким был ещё полгода тому назад. Потом Волков вглядывается в стёршиеся буквы на плите и снова спрашивает:

– Какой же это жених? Это же какая-то пьянь с прошлого века тут закопана. Прости, Марина, но не поверю, что ты так низко пала, чтобы на подобное дерьмо западать.

– Про покойников нельзя плохо говорить, – обиженно замечает Марина.

– Это тебе нельзя, а нам можно, – уже без иронии в голосе говорит Авторитет и вальяжно откидывается на спинку скамейки. – Нам всё можно. Верно, Сергей Алексеевич?

– Так точно, Константин Николаевич, – с готовностью отвечает Бубликов. – И вообще, что за глупые предрассудки? Почему про человека нельзя правду сказать только на основании того, что он умер? Это просто правда, и ей безразличны категории «плохо» или «хорошо».

– Вот, хоть одна ясная мысль за сегодняшний день, – хвалит его Авторитет, отчего Серёга вовсе становится похож на собачку, которой дали команду «служить», и решает ещё раз подать голос:

– Что же ты, Марина, не сказала мне, что у тебя такой завидный жених есть? А то я к ней и так и этак подкатывал, а она мне целую лекцию прочла, что ей всё это было нужно в девяностые годы.

– Да? – живо заинтересовался темой Авторитет. – А почему я об этом ничего не знаю? Так поведай нам, чем дело закончилось.

– Дохлый номер, – смеётся Серёга. – Я, говорит, уже стара для таких дел. Биологические часы у неё какие-то оттикали…

– Заткнись! – вспыхивает Маринка, и на глаза ей наворачиваются слёзы, что крайне редко бывает.

Бубликова это ещё больше смешит, а Авторитет говорит нам с нравоучительной миной:

– Видите, девки, какие мужики сволочи. Вот свяжись с таким – осрамит на всю губернию.

– Не ругайтесь вы хоть на кладбище-то, – ворчит Маргарита Григорьевна в адрес цапающихся друг с другом Бубликова и Маринки.

– И то верно, – соглашается Авторитет. – Не умеешь ты, Серёня, к бабам подкатывать. У них ведь вся жизнь расписана по годам, дням, часам – так уж жестокая природа им диктует. Сунулся к ней не вовремя и получи по лбу вместо взаимности. Как говорится, кто не успел, тот опоздал… Ну, не зли ты её, не зли! Баб злить – всё одно, что вулкан будить: мало того, что жахнет, так ещё в самый неподходящий момент… Ладно, пора нам, – он хлопает себя по коленям и быстро встаёт. – Вы тут тоже не засиживайтесь, девушки, а то мало ли какой «жених» из-под камня вылезет и утащит с собой. А нас рядом не будет, так что отбить некому.

Они оба хохочут и неспешно удаляются, ненадолго останавливаясь у некоторых попадающихся им могил и что-то в них обсуждая. Вскоре весь их похоронный кортеж уезжает с кладбища так же слаженно и организованно, как и приехал сюда. Мы тоже решаем идти домой. Туман окончательно перешёл в моросящий и усиливающийся дождь, словно это Чистый Четверг собирается мыть землю перед Светлым Воскресеньем.

– Вот сволочь! – фыркнула Маринка, когда мы выходили с кладбища.

– Почему это? – удивилась Светлана.

– А чего он так стелется перед Авторитетом? Не идёт ему это!

– Ты про Бубликова, что ли? Я думала, про Константина Николаевича…

– А чего тебе до Константина Николаевича? И вообще, какие у тебя с ним дела? Ты давай, колись, – перевела Марина разговор на нейтральную для себя тему.

– Да никаких у меня с ним дел! – испугалась та. – Какие у меня с ним дела могут быть? Такие же, как и у тебя.

– Но это же он тебя на почту устроил?

– Ах-ах, ценная вакансия! Ну и что? Сама к нему бегала, когда твою библиотеку грозились закрыть.

– А что делать, если существующие системы управления ему проигрывают? – умничает Марина. – Приходится придумывать собственные способы безопасности, коли официально принятые перестали работать адекватно.

– Учёная ты наша, ха-ха! Прямо как министр. Даже круче!

– А вы как думали! И я же не к Волкову, а к его жене обращалась. А уж к нему обращаться – не дай бог никому.

– Да хороший он мужик! – не согласилась Ерёмина.

– О-о! Ха-ха-ха!

– Нет, в самом деле, – покраснела Света. – Вы даже не знаете, как он мне помог.

– Ой, расскажи, расскажи! – мы начинаем её тормошить, так как нам страшно интересно.

– Случайно его в Москве встретила. Мне тогда помощь во, как была нужна, а обратиться не к кому.

– А чего ты Москву бросила? – допытывается Марина. – Сколько лет тебя знаю, ты всё мечтала: в Москву, в Москву, в Москву.

– Скажешь, сама не хотела бы в Москву?

– Я? Да я бы Москву наоборот расселяла, а не напускала туда всё новых и новых пройдох. Меня бы мэром туда: расселила бы до численности нашего городишки. Рядом Россия пустая стоит – пущай туда катятся. Учёные высчитали, что жить в поселении, где больше ста тысяч человек, опасно во всех отношениях, от гигиенического и экологического до криминального и экономического. Все деньги, все умы, все ресурсы стягиваются на столицу, а в России ничего не остаётся. По парочке-троечке столичных миллиардеров в каждый регион прислали бы, глядишь, они бы и тут навели лоск, раз Москву сумели так отделать. Европейские переселенцы создали в США прототипы родных городов, поэтому и получилось загляденье. А почему наши не могут прототип той же Москвы где-нибудь за Уралом или хотя бы тут у нас отгрохать? Все о Москве мечтают, а у себя дома ничего не могут, как ноль без палочки. Ты так и не сказала, чего из Москвы удрала? Мечтала же там жить.

– Мало ли о чём я мечтала, – пожала плечами Светка. – В юности мечтаешь об одном, а с годами начинаешь тянуться совсем к другому… Мне просто казалось, что Москва – это город-миф, некая фальсификация. Хотелось её воочию увидеть, потрогать, убедиться, что она есть. Казалось, столицу специально придумали, чтобы людям было к чему стремиться, а её и нет на самом деле.

– Как так нет? – удивилась Маргарита Григорьевна. – У государства должна быть столица. Государство без столицы – это как человек без головы.

– Какая же это голова? – возразила Марина. – Если у человека мёрзнут ноги, голова вырабатывает план, как избавить ноги от холода. А если голова говорит ногам: «Это не мои проблемы» или «Ну и чёрт с вами!», это не голова, а какой-то отдельный организм.

– Где же тогда голова нашего государства?

– А нету.

– Ха-ха-ха!

– Не в этом дело, голова она или не голова, – продолжила Светка. – Она на самом деле существует!

– Да что ты говоришь?! – изобразила притворное изумление Маринка.

– Ой, девочки, существует! Это просто другая страна… Нет! Другая планета, другая галактика даже. И поначалу так странно увидеть в этой галактике обыкновенное такое… земное говно.

– Ха-ха-ха!

– Да ну вас!.. Нет, я почему о Москве мечтала? Потому, что у нас все только о Москве и говорят, словно других городов нет. Даже самая народная группа поёт: «За нами Россия – Москва и Арбат». Не Урал и Камчатка, или для рифмы к слову «комбат» могли бы упомянуть Волгоград. Нет, вся страна огромная в нашем сознании ограничивается Москвой и её самой известной улицей. Фильмы снимают о столичных баловнях судьбы, про их жизнь и прочие выкрутасы. Иногда только прибегают к образу остальной России в качестве сарказма или пародии на людей. На днях была передача про какой-то посёлок на Урале, где нет ни света, ни дорог, ни прочих норм третьего тысячелетия даже для стран Третьего мира. И репортёр обитателей этого посёлка мучает одним вопросом: чего они тут сидят и никуда не уедут? С какими-то нотками иронии и недоумения в голосе спрашивает, словно они от нечего делать такой дурью маются и хорошо жить не хотят, когда кругом сплошная роскошь. Дескать, какие странные люди: чего они в России живут? А куда им бежать со своей Родины, кто и где их ждёт, кому они нужны? Одна шестая часть мира почти пустая стоит, все за бугор или в столицу драпают – власть должна бы приплачивать таким, кто продолжает в стране жить, несмотря ни на что, а их откровенно выставляют каким-то отстоем. И как уехать, если даже дороги нет? Только одна узкоколейка с прогнившими шпалами и шатающимися рельсами связывает посёлок с «большой землёй». По ней можно добраться только на самодельной вагонетке «Пионерке» с моторчиком, который заводится, как на лодке, дерганием за шнур, а управляется вагонетка рулем-палкой. Перевозчик с людей денег не берёт, потому если взял деньги, значит, обязан доставить пассажиров целыми и невредимыми, а на такой кривой колее в любой момент колесо может соскочить. Он их даже инструктирует: чуть что – сразу спрыгивайте. Рельсы на узкоколейке старые, но крепкие, из легированной стали – такие на вторсырье принимают по восемь рублей за кило. Один раз какие-то лиходеи больше ста метров полотна украли, так люди вышли стар и млад с кайлами и лопатами восстанавливать свою дорогу. Берегут эту колею как зеницу ока, а местные власти над ними смеются: «Нам вас выселить дешевле, дуралеи, чем дорогу к вам прокладывать».

– Ещё и власти имеются в таком развале?

– А как же, где их сейчас нет? Над любой чахлой деревней в три двора администрация в три этажа высится. Тамошняя власть, конечно же, в такой дыре сама не живёт, но изредка приезжает, держит руку «на пульсе жизни». Народ просит нормальную дорогу, власть мудро отбивается: «Ещё не пробил час, товарищи – не все ангольские детишки накормлены». Всё, как и везде. Народ до такого отчаяния доведён, что местные мужики конструируют всякие болотоходы, мастерят какие-то мини-танки, чтобы наладить нормальное сообщение с внешним миром. Им бы помочь не словом, а делом, но сейчас все только языком работать специалисты. Столичные журналисты приехали, как боги, на свой столичный взгляд ситуацию оценили, что, дескать, эти патологические мазохисты САМИ хотят в таком дерьме жить, вместо того, чтобы смыться за границу. И власть такая же сидит, совершенно оторванная от реальности, судит о жизни в стране по гламурным журналам и передачам, из которых следует, что все нормальные люди обязательно должны куда-то уехать. Если не за границу, то хотя бы в Москву.

– А кто же в России-то жить будет? – задумалась Маргарита Григорьевна. – Не может же в самом деле всё население куда-то уехать. Говорят, что в Дальневосточном федеральном округе населения в два раза меньше, чем Москве! Это третья часть территории страны.

– Потому что уехавший с периферии в столицу считается счастливчиком, а оставшийся в родном городе

– неудачником. Наверно и я поэтому хотела в Москву уехать. Сейчас даже реклама вся из московской и для московской жизни. У нас же ни у кого нет ни квартир, какие там показаны, ни офисов, ни автомобилей, ни банков. Нас вообще словно бы нет. После Перестройки сейчас только военным начали квартиры осторожно давать, с разрезанием ленточки, с оркестром. Красиво! Нам это даже не светит, новых зданий вообще не строят. Президент вот подарил фигуристам квартиры в столице, а они… уехали работать за рубеж, потому что там спортивная база лучше, а отечественную, оказывается, полностью развалили. Мы здесь живём, никуда не уедем – подари нам квартиры! Хоть бы одну новую пятиэтажку на весь город.

– Ты тройной тулуп не умеешь выполнять, – сострила Маринка.

– Я бы научилась! Ради такого дела люди и не так в узел завязываются. Мы полгода по такому гололёду ходим, можно на практике любой элемент фигурного катания освоить.

– Вся Россия по такому же гололёду и бездорожью целый век чапает. Где на всех жилья напастись, пусть даже за какие-то кульбиты? Да и за что нам жильё давать? Мы же кишки свои на полях сражений не оставляли и у мартена по полвека не задыхались. Тем более, что ветераны войны и труда сами до сих пор в бараках живут.

– Выдали бы просто так, потому что мы здесь живём. В России жизнь такова, что за неё людям надо приплачивать, причём постоянно и помногу. Чтобы окончательно не разбежались, не уехали в другие страны, где зарплаты выше, качество жизни лучше, да и погода не такая мрачная. Как перелётных птиц егеря прикармливают, потому что те могут улететь в другие края, если на данном месте обнаружат плохое обращение.

– Ага. А потом этих птиц перестреляет в сезон охоты сытая элита, которой и без охотничьих трофеев голодная смерть ну никак не грозит. Они преимущественно для этого своё тело за пределы Садового Кольца и вывозят периодически.

– Но власть хоть как-то должна обратить внимание на тех граждан страны, что не спились, не уехали отсюда, не перестали работать, не хотят бороться со своими же соотечественниками за выживание и нарушать ради этой борьбы юридические и человеческие законы!

– Светка, ты странная такая. В Москве пожила и наивной осталась. Это ж нынче не заслуги, а самые крупные недостатки. Как раз пьяницы, космополиты, хапуги и прожигатели жизни – главные герои нашего времени. А уж про нарушителей закона вообще молчу – все карты им в руки. Миллиардами воруют, а потом закон под себя переписывают – вот и вся твоя законность.

– Но таких людей в стране очень мало, просто сказывается массированная информационная атака. Восемьдесят процентов россиян живут так, как мы или того хуже, а баловней судьбы, чей образ жизни в рекламе и кино показывают – доля процента! Подавляющее нищее большинство глазеет через СМИ на жизнь этой блистательной доли процента, которая «сходят с ума, потому что нечего больше хотеть», и думает, что вся Россия так живёт. Вчера вечером фильм по телику шёл из разряда «для обязательного показа в российской глубинке, если там, конечно же, дадут свет». Жена олигарха «работает», владеет магазином нижнего белья и устраивает презентацию духов со своим именем. Уж так уработалась, бедолага, что для релаксации завела роман с каким-то школьником. Потом выясняется, что он – любовник её мужа, а она беременна от грузчика из своего магазина. Кончается тем, что все застреливаются-вешаются и играет музыка, как будто что-то эпическое показали. Сколько такого барахла сейчас наснимали! Не фильмы, а фотосессии для глянцевых журналов по дизайну квартир с рекламой дорогих авто. Или закрутят ток-шоу, где фотомодель сбежала в Майами от отечественного мужа-бизнесмена, а теперь на весь мир по телемосту орёт: «Товарищи-граждане, он мине усего две тышши баксив платил на илименты».

– Ха-ха-ха!

– И такой ажиотаж на всю студию, словно речь о начале Третьей мировой войны идёт! Всё с таким эпатажем, что и Сальвадору Дали не снилось. Муж-дурак рвёт на попе волоса и оправдывается: «Зато я её почти не бил ни разу». В зале улюлюкают, свистят, те – за этих, эти – за тех. Раньше телемосты только генсекам доступны были, а теперь там обсуждают отклонения в интимной сфере какого-нибудь дурака при деньгах. Есть серьёзные передачи, где обсуждают проблемы отношений с нянями и гувернантками. А у кого они есть-то? Даже у детей нашего Авторитета никаких нянь не было, потому что он посторонних терпеть не может. Кто идёт в гувернантки? Нищета, грубо говоря. Пусть образованная, интеллигентная, языки знает, но нищая барышня попадает в богатый дом. А потом его хозяйка бежит жаловаться на телевидение, как домашняя прислуга мелко гадит. Чего ж вы хотели, это классовая борьба, она ещё у Ленина подробно описана – почитали бы на досуге вместо глянцевых журналов, чтоб больше так не облажаться. Муж прилично где-то в министерстве ворует, так сиди дома, сама детьми занимайся, чем всякую рвань нанимать. Она жалуется, когда сидела дома, муж считал её мебелью и бил. Пришлось ей начать своё дело, но тогда муж стал пить и изменять. Пришлось развестись.

– Общество каких-то умалишённых, – вздохнула Маргарита, – сами не знают, чего хотят.

– В колхоз они хотят. Их бы на годик в тот посёлок на Урале, где кроме узкоколейки дорог нет, сразу мозги на место встанут. Потом будут успевать без всякой прислуги и посуду за собой мыть, и шнурки завязывать, и детей воспитывать. Их в стране всего ничего, а все передачи им посвящены, как прислуга плохо за барскими детьми ухаживает, пока баре «работают» на светских раутах да в тех же ток-шоу снимаются. Обычные бабы, которые в одиночку детей растят, пока их непросыхающие сожители по канавам и чужим койкам валяются, как и положено истинным мачо, посмотрят на это и в петлю полезут. На комбинате сгорел архив и теперь пенсию назначают минимальную тем, кто отработал на нём всю жизнь, потому что у них нет никаких доказательств, что они вообще работали. И поговаривают, что уже три человека руки на себя наложили из-за этого, не прожить на такую пенсию. Сейчас это вообще проблема для большинства бывших советских граждан: предприятия советской эпохи почти все ликвидированы, а архивы с документацией чуть ли не на помойку были выкинуты. Ищи-свищи свои документики, чтоб тебе нормальную пенсию начислили. А по телику в это время очередной анонс, как в Москве собираются снимать фильм, где два молодца будут биться в чане с красной икрой. Икры не баночка какая-нибудь, а целый чан! Это вам не на компьютере икру рисовать – всё натуральное будет. Всё масштабно, на пределе возможностей прямо-таки. Много вы встречали людей, которые имеют возможность в красной икре купаться? Их единицы, но если верить СМИ, в России население поголовно так беснуется. Москва только для себя живёт и выдаёт свой шик за успехи всей страны. Там сейчас ветхие хрущёвки заменяют новыми домами, а газеты провозглашает: «Благодаря гуманной политике в России ведётся активное строительство жилья, отвечающее нормам нового века».

– Ага, прямо не пройти стало, как застроили Россию жильём, отвечающим нормам позапрошлого века, – хихикнула Марина.

– Вот-вот, нам от этой политики «тепло», как от Сириуса. Поэтому мне и захотелось приблизиться к этому миру «хронического успеха», побыть хотя бы немного москвичкой. Ведь про Москву все знают, а назови там хотя бы наш Райцентр – никто даже не слышал. Они там думают, что за пределами Москвы жизнь заканчивается. Даже те, кто вчера туда прибежал из тундры, сегодня уже столичный лоск приобретают и берут на себя право говорить: «Да знаю я наш народ – сволочи и пьяницы, а бабы – все шлюхи. Мало того, что безотказные, так ещё и бесплатные». Это я читала мнение одного светского льва о русской глубинке, хотя он сам за Полярным кругом родился и даже все зубы там потерял от авитаминоза. А какой-то редактор столичного глянцевого журнала для озабоченных кобелей пишет о нашей провинции, словно бы её с каких-то дешёвеньких американских фильмов о «плохих парнях» списывает. Они же про нас думают, как американцы в советское время думали, что в России все в лаптях ходят под ручку с медведем, который на балалайке бренчит. Россия им вообще какой-то фантастикой кажется, другой планетой, четвёртым измерением… Нет, всё-таки мы живём в безнадёжно огромной стране и почти не используем её громадную территорию. Растеклись по ней кое-как, а освоить не умеем и не хотим. Надеемся как всегда на наш любимый авось, что всё само собой сложится как-нибудь, кто-то за нас обустроит и нам отдаст. И завоевали-то такую громаду не для того, чтобы туда переселиться, застроить красивыми городами и жить в них, как это сделали переселенцы в Америке. А чтобы всем кузькину мать показать, залезть в бараки по двадцать человек в комнате, как в камере СИЗО и орать друг другу, какие мы крутые, что всем чего-то показали. Переселенцы с индейцами воевали, но знали за что, хоть какой-то результат получился, а у нас только вот эта кузькина мать впереди любого подвига бежит. Но с землёй так нельзя – вот она нам и мстит…

– А чего это наш Райцентр в Москве не знают, я не поняла, – возмутилась Маргарита Григорьевна. – Можно подумать, что город совсем без истории и славы.

– Знают, где Нью-Йорк, и слава богу, – зевнула от холода Маринка. – Чего голову лишней информацией забивать? Давно замечено, что россияне плохо знают свою же географию и биографию. Могут бегло перечислить все штаты США, но не скажут, сколько районов в их родном городе или области, и как они называются. Знают, кто из знаменитостей живёт в Малибу или на Лазурном побережье, как будто речь идёт о родне, но не ведают, где находится и чем славен город Таганрог, где жили их прадеды. Все хотят в Малибу осесть или в пределах МКАДа на худой конец. Наш новый мэр тоже, поговаривают, хочет справку себе выхлопотать: «Рекомендуется жить и работать в пределах Садового Кольца». Кто-то в пределы Третьего Транспортного Кольца хочет угодить, кому-то не дальше Земляного Вала место жительства подавай, есть и такие, для кого уже и Бульварное Кольцо окраиной мира кажется, а кому-то уютно только в Китай-городе. И мало кто из его обитателей знает, что слово «китай» в названии не имеет никакого отношения к государству Китай[1]. И никто не скажет, где же Москва заканчивается и начинается Россия: за Бульварным Кольцом, за Земляным Валом или за МКАДом? Россия Москву костерит на все лады за её роскошь посреди бескрайней нищеты и в то же время о ней мечтает! Получается, как в фильме «Свой среди чужих…», где главный герой говорит: «Бая ругаешь, а сам баем стать мечтаешь. Наберёшь себе батраков, будешь их нагайкой стегать. Бу-удешь. Это, брат, наука, марксизм», – и Маринка ядовито спросила у Светки: – Ты потому из Райцентра и убежала, что не весь мир о нём знает?

– А чего мне там было сидеть на чужой жилплощади? Это мне поначалу квартирка в двадцать два квадратных метра дворцом казалась, а из больницы с дежурства придёшь: руки не помыть, в уборную не зайти, поесть не приготовить, не прилечь, не отдохнуть. В санузле на полу наблёвано, на кухне пьяный свёкор спит, в одной комнате свекровь сериалы без конца смотрит, в другой – золовка с друзьями музыку слушает. Золовка вообще злющая была, бесилась, что замуж никто не зовёт: вместо женихов одни наркоманы да пьяницы. Это в наши годы природа уже засыпает, а в двадцать лет у невест самый мандраж начинается: хочется замуж, хочется детей, хороший дом, хорошую зарплату, мужа хорошего, а не падлу какую-нибудь. Это потом уже ничего не хочется, сволочи всякую охоту бабе отобьют. Я ей говорю: «Это надо пережить, как прыщи, лет через десять пройдёт». Как Фаина Раневская где-то высказалась насчёт женских дум и мечтаний о любви: «Когда мне было двадцать лет, я думала только о любви. Теперь же я люблю только думать». Она ревёт и ещё больше бесится, что из-за меня ей некуда жениха привести. Да ещё периодически свояк к свекрови приезжал. Напьётся с её мужем и гоняется за нами с топором. Я как первый раз это представление увидела, так у меня первый выкидыш и случился, а им смешно: «Как тебя в Россию-то жить занесло такую неженку, тьфу!». И это ещё нормальная жизнь считается, почти повезло, потому что других послушаешь, а там ещё страшнее живут. Пришла я к выводу, что муж меня не любил никогда, да и не умеет никого любить. Свекровь меня ненавидит, золовка отравит когда-нибудь, свёкор вообще каждый день глаза разлепит после упития и хрипит: «А ти хто такое?». Думаю, что я, в самом деле, как негр среди белых расистов затесалась, зачем мне оно надо? Гораздо спокойнее среди своих жить. Но я их понимаю, даже в какой-то степени на их стороне, что меня так и не прописали. Представляю, как это тяжело, когда вчетвером ютишься в двухкомнатной конурке, а тут сын и брат приводит ещё бабу, которая собирается рожать. Не живём, а только давим друг друга, ненавидим из-за этой тесноты в крупнейшем государстве мира по территории и богатейшем по строительным материалам. Как подумала, что и мои дети будут в обстановке ненависти и бесконечной грызни жить, так у меня второй выкидыш случился. Примитивный бабий организм взбунтовался против таких идиотских условий бытия! Потом свекровь стала нервы мотать, когда я жилплощадь освобожу вместе с её сыном, как будто я на зарплату медсестры могу заработать на квартиру! Она-то сама в советское время квартиру от Химического комбината получила. Говорят, даже с кем-то из администрации переспала, чтобы не двадцать пять лет в очереди стоять, а только двадцать. Свёкор её за это исключительно шлюхой звал, а она говорит: «Сам бы тогда переспал. А то гуляешь налево каждый квартал, а толку нет». Она вообще женщина пробивная, добытчица. Только с мужиком ей не повезло, типичный рохля, но с претензией на звание главы семьи.

– А твой муж что же? – спросила Маргарита Григорьевна.

– Не знаю. Я не удивлюсь, если выяснится, что он до сих пор развод и мой отъезд не заметил. Это потрясающе, но наши мужики жён вообще не замечают! Мне раньше говорили, но я не верила, а на самом деле впечатление такое, словно в шапке-невидимке ходишь. Что-то ему скажешь, потом выяснится, что он не слышал, тарелку подашь – он не видел, расписание автобуса напомнишь – он выходит мимо этого расписания и орёт, почему не подсказала. Говоришь не делать чего-то, не ходить туда-то, потому что это может плохо кончиться, козлёночком станешь – нет, он делает с точностью до наоборот. Потому что настоящие мудилы всегда делают поперёк бабе: выслушай эту дуру и сделай наоборот. Обувает летние ботинки вместо зимних, идёт в метель, промочит ноги, заболеет, провалится под лёд – виновата жена-сволота. Не предупредила, не проследила и так далее. Я раньше не понимала, почему бабы, которые замужем побывали, постоянно орут, как фронтовики, почему у всех нервная система такая измочаленная? Даже думала: бедные мужчины, каково им с такими мегерами! А как сама туда угодила, дошло-таки, допёрло: постоянно приходится орать, как на фабрике, чтобы грохот станков перекричать. Надо до него доораться, несколько раз повторить, убедиться, что он тебя заметил, навёл фокус, но пока ещё не слышит, потому что понять не может: а кто это?

– Ха-ха-ха, ну, Светка!

– Смех смехом, а очень устаёшь от таких отношений, если это вообще можно назвать отношениями. Особенно, когда понимаешь, что всё напрасно: он всё равно тебя не видит и не слышит. Я одно время считала, что мужики, действительно, слишком умные, думают о чём-то великом и высоком, так что некогда бабам-дурам внимать с нашими приземлёнными надуманными проблемами. А потом в учебнике по наркологии прочла, что такое поведение обусловлено банальным алкоголизмом, и так мне грустно стало! Грустно и смешно, на что мы жизнь тратим. Подстраиваемся под тех, кто нас в упор не видит, подыгрываем тем, кто сам себя разрушил. Мы живём не просто в пьющей, а в катастрофически пьющей стране, поэтому похмельная заторможенность сильного пола, когда он по жизни «не догоняет», стала нормой. Даже непьющие мужчины копируют такую модель поведения со спившихся отцов и прочих образцов для подражания, а в тотально спивающемся обществе других просто не найти. На самом деле, если мужчина горячо доказывает, что он не способен понять женщину, которую считает в разы глупее себя, это всего лишь доказательство, что он сам глупее её. Если так пить, как у нас пьют, то нервные ткани начинают отмирать, высшая нервная деятельность нарушается, психика всё время заторможена, человек не способен своевременно и адекватно реагировать на внешние сигналы. Ему жена что-то говорит, до него только через сутки доходит и то пунктиром. Именно поэтому мужики в России так любят тему, какие бабы дуры и что «женскую логику» невозможно понять.

– Вот я не понял! – мы с Маринкой стали пародировать слова из популярной песни группы «Несчастный случай». – Нет, всё понятно, ёлки! Но шо конкретно? Что ты имела в виду, что ты имела? В виду!

Но Светке не смешно, она продолжает переосмысливать драму своей жизни:

– Странно, что у нас баб бьют, а не мужиков. Не для нанесения увечий и вымещения озлобленности, а чтобы банально разбудить его от этой заторможенности, растолкать, вернуть в реальность. Свекровь мужа била скалкой, когда объясняла, куда ему надо сходить и что сделать. Многие её осуждали за это, а ведь он только так вспоминал, где находится, как его зовут, что у него жена есть и даже дети. Такие мужчины влюбиться могут только в наркоманку какую-нибудь или проститутку, обычная нормальная баба им не интересна. Точнее, они её не замечают, даже когда она их женит на себе. А заметить они могут только такую, которая введёт в ещё больший шок, чем он сам способен создать для окружающих. Свёкор всю дорогу от жены гулял, она его в лоно семьи возвращала, словно бриллиант тонкой огранки обронила. Однажды он гулять сам так устал, что ушёл в кочегарку ночевать к истопнику. Свекровь его потом на всю округу «ославила». Мой-то кобелина, говорит, уже до мужиков добрался!

– Ха-ха-ха!

– Потом он привёл домой цыганку, она торговала наркотой по району, у неё было десять детей, половина в тюрьме сидела, другая половина умерла от героина. И вот он на такую «красавицу» запал. К жене привёл, говорит, жить с ней в любви и счастии жалаю! Жену вообще не воспринимает как жену, женщину, с которой у него личные отношения. Как в анекдоте про гулящего женатика: «Вот с этой у меня как раз ничего не было». Сейчас некоторые сморчки до того допили, что в многожёнство ударились. Да на здоровье, но тащат своих сожительниц… к жене. Просто, как и всё генитальное! Он огуливает, а жена должна его подстилок кормить, подмывать, содержать, терпеть. Как и положено прислуге. Чисто барин с кокоткой в своё имение завалился, желает весело время провести. Потом эту цыганку местные бабы ножом пырнули, что их сыновей на иглу подсадила. И она прямо с ножом в боку к нам пришла! Умоляла, чтоб врачей не вызывали: они же ментам сообщат. Я ей рану зашивала, со свекровью её выхаживали, свёкор в запой ушёл. Я к мужу сунулась: отреагируй ты хоть как-то, это же твои родители, твой дом, в конце концов! Ноль эмоций. Телевизор погромче сделал и орёт, что мы ему мешаем сериал про крутого Уокера смотреть. Золовка в своей комнате музыку врубила на полную катушку, муж с ней драться полез. Я сказала, что сейчас не самый подходящий момент, он меня за горло взял: «Чё ты меня по жизни достаёшь, сука бешенная! Я на работу сходил – чего тебе от меня ЕЩЁ надо, тварь». Говорю, что у нас семья вообще-то с тобой, а он даже не понял, что это такое и зачем. Мне иногда казалось, что я с трупами живу, как в морге каком-то! Холодные, равнодушные, как дохлые мороженные рыбины. И эту неспособность испытывать эмоции считают признаком силы характера. Оживают только от водки или порнухи, а если у них какие-то эмоции, то на грани истерики. Свекровь одна живая была, мгновенно реагировала и на утечку газа, которую муженёк устроил, и на горящий ковёр, на который заснувший сынок сигарету уронил.

– Господи, это в Райцентре так погано живут? – ахнула Маргарита Григорьевна.

– Не скажу за весь Рай, но когда Химкомбинат закрыли, для его бывших работников чёрные дни начались, а мы как раз в «химическом» квартале жили. Ещё ко всем родня из деревень драпает. Казалось бы, от голода и безденежья лучше в село, там хотя бы огородами спасаются, без денег можно жить. У нас в подъезде один мужик всю родню топором покрошил, не выдержал. Шесть человек в одной комнате жило, да ещё дочь рожать собралась, а к матери племянник решил приехать из совхоза, чтоб ближе в институт поступать. У нас жилищная политика такая, словно специально ждут, когда население начнёт друг друга давить, ещё и к совести призывать начнут, кто не смог вдесятером на одном унитазе уместиться, не захотел из одной кастрюли на три семьи баланду хлебать. Кто просто хотел оставаться человеком, да вот не дали такой возможности. Словно опыт какой ставят над людьми, сколько их можно напихать в картонные каморки. Из районной администрации бобры в соболях пожаловали, у каждого по три-четыре квартиры на харю, но очень удивлялись, как рядовой холоп зажрался: вшестером не смог ужиться, когда в иных притонах по двадцать человек в комнатке пердят. Ну, так людей ещё не так оскотинить можно, а этот не захотел в скот превращаться. Поместили его в отдельную камеру, как особо опасного душегуба, а он там… отдыхает! Наконец-то появилась отдельная комната, хоть узнал, как хорошо жить одному. Его на суде спрашивают, как он теперь с таким пятном с биографии существовать собирается, а ему после нашего коммунального ада ничего не страшно. Жена у него из нашего города была.

– И чего наши невесты туда ломятся? Таких неуравновешенных проще в родной деревне найти и ездить так далеко не надо, только на автобус тратиться до этого Центра Рая.

– Бери выше, такие и в Москве есть! Там и притонов больше, и миграция населения активней, поэтому спившихся и убитых сразу заменяют вновь прибывшие. Это у нас на окраине уже пустые многоквартирные дома стоят, а в столице сразу новые жильцы сыщутся.

– И чем твоя районная эпопея закончилась?

– К нам ОМОН пожаловал. Цыганка эта пакетики с наркотой в сливном бачке у нас хранила, всех на пол уложили, золовка со страху такую лужу сделала, лежит рядом с братом, он её лягает: «Какого хрена нассала тут под меня, курва!». Ужас! Как чужие друг другу, хуже врагов. Их убивать пришли фактически, а они и тут собачатся, никогда не поддержат друг друга ни добрым словом, ни нужным делом. Я золовке говорю, чтоб ко мне придвинулась, а мне один омоновец как даст прикладом! Муж аж ликом посветлел: дескать, так её, падлу, чтоб своё место знала. Там ещё какие-то собутыльники свёкра буянили, но прикладом приложили именно меня, как главную угрозу правопорядку. А я как раз на третьем месяце была, тут у меня третий выкидыш и случился. Ну, думаю, перебор – с меня хватит. И самое ужасное, что все такую жизнь считают нормальной, в порядке вещей! Я себя иногда чувствовала, как идиотка, которой хочется вопить от ужаса, а мне доказывают, что всё о’кей, что я сгущаю краски. Точнее, меня считали идиоткой, что я не хочу в этом скотстве жить. Через стенку семья жила в однокомнатной квартире, они нам завидовали, что у нас две комнаты. А у них на двенадцати метрах семь человек прописано, живёт ещё больше. Мужики все пьют, естественно – нынче они ничего кроме этого не могут. Невестка умудрилась троих родить, залетала даже после того, как её мужа в пьяной драке убили. Даже не знает, от кого! Оказывается, теперь это знать необязательно, лишь бы родила на страх всем врагам. Откуда там знать, если все жильцы спят друг на друге, групповуха чистой воды! Она спит, тут же рядом вечно пьяный деверь храпит, а с другого боку дед от рака лёгких загибается, кровью харкает. Когда у неё старший ребёнок от туберкулёза умер, им улучшили жилищные условия – выделили ещё такую же комнатёнку. Она умничать начала, меня вздумала жизни учить: «Ты что, забыла, в какой стране живёшь? В великой, вот в какой! Зато мы всему миру помогаем». Гляжу, а она опять с брюхом, «помощница» неутомимая. И опять не знает, от кого. В таком смраде, где у людей всякая этика разрушена, и не важно, кто там её на лестнице драл, лишь бы водку мимо не пролили. Так мне душно в этом «В мире животных» стало, что уехала, куда глаза глядят.

– И куда они у тебя на тот момент глядели?

– В Питер. Встретила того омоновца, который меня прикладом двинул. Точнее, он меня сам нашёл. Оказалось, это я ему понравилась, вот он прикладом восхищение и выказал. Ещё больше влюбился, когда я на него с кулаками набросилась: ты в курсе, сволочь, что я от твоего удара ребёнка потеряла! Он совсем обрадовался: «Вот и хорошо, зачем ты мне с ребёнком? Это от того обоссавшегося мяса, которое там с какой-то бабой за место на коврике воевало? Зачем тебе дети от такого неполноценного материала?». И забрал меня с собой. У него служебная квартира была в Девяткино, мы с ним неплохо жили – он всё время в командировках, я дома одна. Красота! После того дурдома, в каком я жила, как в рай попала.

– И первый муж тебя не удерживал?

– Маргарита, ты мексиканских сериалов насмотрелась, что ли? Мужья сейчас никого не держат – это почётная бабья обязанность. Куда ни глянь, а всюду советы и статьи, даже толстые книги «Как удержать мужчину», «Как вернуть мужчину», «Как понять мужчину». И никто не удивится, не спросит: на фиг он, такой мужчина, которого невозможно понять, нужно удерживать, возвращать, привлекать его внимание, если он на тебя смотреть не хочет? Не хочет – не надо. Глобус ему в руки – пусть идет с миром. Десять лет страна завалена Карнеги, как привлечь к себе людей, и никто не спросит: а на кой оно мне? Неудачник и так тянется к неудачнику без всяких премудростей. Я посмотрела на ситуацию со стороны и увидела, что два горя луковых по недоразумению оказались вместе и рискуют создать классическую нищебродскую семейку: папа-алкоголик, мама-психопатка, дети неврастеники. Нельзя таким вместе соединяться. И у меня всё плохо, и у него ещё хуже, словно соревнуемся, кто больше прав для нытья имеет. Надоели эти мамки, тётки в чёрных платках, всё время скулящие, как у них спился очередной сын, брат, сват. Зае…ли, честно слово, плаксивые душные дуры!

Маргарита Григорьевна при этих словах вздрогнула, но Светка этого не заметила:

– Вся страна завалена литературой, как жить с мужиком, чтобы ему было удобно, уютно, комфортно, и ни одну дуру мысль не посетит: а тебе самой-то это удобно? Все штудируют инструкции, что делать, чтобы он не сбежал, словно это враг какой-то, и никто не догадывается, что сама от такого побежишь. И вслед будут недоумевать: «Такую семью развалила! Чего этим бабам-дурам надо?». Он домой пришёл, на диван упал – предел мечтаний. Ему удобно, а прислугу никто не спрашивает, как её в такой «семье». Пролежали в одной кровати, как два куска мяса на сковородке, а по сути абсолютно чужие друг другу люди. Да и жить приходится не столько с мужиком, который тебя попросту не замечает, а с его мамой и прочей роднёй. Эти тебя всюду заметят: куда пошла, чего так вырядилась, не иначе, задумала нашему дураку рогов понаставить! На книжном развале у вокзала видела книгу «Как ладить со свекровью». Только в нашей стране такие учебники возможны. Собираешься жить с мужем, а приходится со свекровью и ещё кучей посторонних «родственников», впору учебники выпускать «Как ладить с двоюродной тётей мужа», можно целую серию залудить по всем шуринам и своякам. Мужики точно так же с тёщами живут, как придурки. Набившись в одну квартиру сидят пожизненно, словно срок мотают: «Мы тебя в семью взяли, вот и заткнись». У меня уже своя семья – на кой мне ваша ущербная? Мой дурак никак от мамы отлипнуть не хотел, лишь бы от дивана зад не отрывать. Был убеждён, что я ему по гроб жизни обязана только за то, что он в районном центре родился. Жил бы в деревне и крыть нечем, бедолаге, козырей никаких, кроме маминой квартиры, переполненной полудурками всех мастей. А так повод был орать: «Сама бы попробовала заработать хоть такую конурку»! Да я бы заработала, кабы было где! Неужели мы не отработали бы пять или даже десять лет на комбинате, если бы от него давали жильё? Да за милую душу! Это намного легче, чем каждый день в тот же Райцентр или Петербург мотаться. Любой современный россиянин на такую работу побежал бы, где жильё дают, без зарплаты согласился бы работать, устав от наших поганых жилищных условий. Чем гордятся эти дураки, которые получили свои клетушки от государства и теперь шантажируют этим фактом тех, кому власть фигу показала? Все теперь гордятся, только и слышишь, как один больше другого на тысячу рублей зарплату нашёл, словно джек-пот сорвал. Словно их личная заслуга в том есть, что удалось найти место хлебное, где надрываться не надо, деньги сами капают, а кто-то ревёт, что пашет, как раб на галерах, но заработать ни фига не может. Потому что всё зависит от руководства местах. Разваливают власти целый город, и ничего там никому не светит, никто при таких условиях ничего не заработает и не получит, хоть наизнанку вывернись. Сейчас вообще ничего не зависит от готовности зарабатывать, от желания потратить силы на улучшение жизни, только пропаганда людей дразнит: «Сами ничего не хотите, бездельники!». Людей стравили, а они и рады стараться, глотку друг другу рвать: «Да я своим потом и кровью сервант и трельяж заслужил». В том-то и дело, что потным надрывом никто ничего путного не зарабатывает. Сервант урвал и помер, так себя надорвал. Один жилы рвёт на трёх работах, но остаётся нищим, другой в просторном кабинете телевизор смотрит и прилично получает, словно вся страна в лотерею играет, а выигрыш только двум-трём человекам достаётся. Как у меня папаша всю жизнь лотерейные билеты получал к зарплате, подсадили его власти на азарт, он потом сам их покупал и шутил: «Я часто выигрываю сумму с большим количеством нулей. Но только нулей. Эх, к таким-то нулям ещё бы циферку какую!». Да вот не судьба.

– На то она и лотерея.

– Вся наша жизнь как лотерея. А люди, как идиоты, да они идиоты и есть, слюной брызжут, кто успел при Советах свои квадратные метры урвать или сарай достроить с претензией на дачу. Другая распределительная система была, города разрастались за счёт строительства, и никакой их заслуги в этом нет. Они не понимают, что нынешняя власть может запросто вышвырнуть из этих «отдельных квартир», которые давно превратились в настоящие коммуналки, потому что там уже выросли внуки, которым пора своих детей заводить. Жену приведут на мамины или бабушкины квадратные метры и начинают изображать из себя барина: я богач, а ты нищета, поэтому служи. Жену берут из населённого пункта ниже статусом, из посёлка какого-нибудь или деревни, потому что городские бабы таким мудакам уже не дают. Моего дурака к рукам прибрала какая-то баба из совхоза. Теперь у неё дома на диване лежит, сериалы о крутых рейнджерах смотрит.

– Вот видишь, – покачала головой Маргарита, – прибрали мужичка-то. А просто надо было потерпеть. Тут уж ничего не поделаешь: такова их несносная мужская порода. Что касается свекрови, так я четверть века жила в коммуналке не только со своей свекровью, но ещё и её свекровь там была прописана. Весёлое было время… Перетерпеть надо.

– Замужество не понос, чтобы его терпеть. Неужели больше нечем себя в жизни занять, как вот что-то терпеть? Оно мне надо? У меня молодость уходит, а я жила как лазутчик в чужой крепости. Надо жить именно сейчас, а вы всё терпите чего-то по полвека, а то и целый век. А зачем? Через полвека-то нам будет нужна только лавочка да семечки: сиди на скамеечке, лузгай семечки да лапшу вешай прохожим о своей жизни, где ничего не исполнилось. Нет, я пришла к выводу, что вообще не надо никого терпеть, искать и ждать. Вот москвички в этом отношении мне понравились. Они совершенно не стремятся замуж! Ни одной бабы я там не увидела, чтобы замуж пыталась пролезть всеми правдами и неправдами. Это наши дуры найдут себе какого-нибудь угрюмого самодура, который бабу воспринимает как вещь, которая чуть получше – а может, и похуже – кухонного комбайна. И его больше всего шокирует, что эта «вещь» ещё и разговаривает. Мне не надо лишь бы кого-нибудь, как-нибудь, с кем-нибудь, где-нибудь только для того, чтобы нищие бабульки на лавке у подъезда вслед уважительно шептались: «Вот и эту никак замуж-таки взяли, осчастливили по самое не хочу». У нас и так вся жизнь держится на этом «как-нибудь». У власти такие же «какнибучки» сидят и думают: на дворе новый век, а в стране с претензией на великодержавность до сих пор нет нормальных дорог, электричества в домах, водопровода, но народ, чёрт бы его побрал, как-то всё выживает и как-нибудь дальше выживет. Бабы с кем-нибудь наплодят кого-нибудь, так что будет кого в будущем «разводить и опускать» своей великой политикой, будет кому мозги полоскать…

– А москвичи очень стебоватые?

– Да какое там! Нормальные. Коренные вообще очень простые в обхождении и поведении. Не простецкие напоказ, не простоватые, а именно простые, без выпендрёжа. Выпендрёж нужен тем, кто сам в себя не верит. Это просто стереотип такой сложился, что столичные жители якобы на понтах, а на самом деле весь столичный гламур и лоск – это как раз приезжие, лимита, мигранты. Вот эта публика там на каждом шагу самоутверждается! Ничего нет для этой шпаны страшнее, если их хотя бы одна помойная кошка не заметит и не оценит. Говорят, что у столичных бизнесменов теперь появилась мода искать себе жён в провинции – дескать, там одни скромницы живут, а москвички такие избалованные, в квартире с санузлом жить хотят. Бабки заколачивать научились, а не понимают, что как раз у провинциалки от резкого контраста в смене реальностей может башню начисто снести. Так сносит, что любая светская львица ангелом покажется! После беспросветной нищеты в такой роскоши хочется всего и сразу, как человеку, который был вынужден долго запах клозета вдыхать, а теперь хочется надышаться свежим воздухом.

– С примесью хранцузских духов, – подсказала Марина.

– Вот-вот. Сразу хочется платье с «наглой» спиной и не одно! И гарнитур с коньячными бриллиантами, и туфли на противоестественном для женской ноги каблуке. Чтобы сразу пар пять-шесть, чтобы разом всю обувную полку занять. А полка-то не абы какая, а из дорогих пород дерева! Этот лох столичный думал, что она, скромно потупившись, будет на кухне кастрюли чистить, так пусть засунет себе эти кастрюли туда, откуда не возвращаются. Она на эту сволочную кухонную жизнь в своей деревне насмотрелась на три жизни вперёд, и такую кастрюлечную романтику могла в родном колхозе с любой пьяницей получить. То есть такие тигрицы получаются, что даже бывалые львицы расступаются! Сама видела, как на переходе из навороченной тачки с личным водителем выскочит этакая расфуфыренная коза и начинает отчитывать пешеходов, как смеют они переходить дорогу, когда она тут едет. А в речи и говорок, и беспричинное хамство по схеме «кусайся первой, пока тебя не покусали», и провинциальный страх, что в любой момент могут дать пинка под зад и покатишься ты в свой Говногорск, который даже на подробной карте нашей Родины не обозначен.

– Ха-ха-ха! Тонкое наблюдение жительницы нашей дерёвни!

– Но таких там не так и много. Шуму от них ой, как много, поэтому и кажется, что все там такие. А в основном бабы в Москве зарабатывают деньги хорошие, интересно проводят досуг, развиваются: меняют тачки, ходят в клубы, молодеют день ото дня. Это в нашем городе уже в тридцать лет на тебя смотрят как на древнюю старуху, которую впору сосватать какому-нибудь вдовцу, который свою прежнюю жену раньше времени в гроб загнал хамским отношением и невозможной эксплуатацией… Нет, я поняла, что надо искать ни кого-то, а что-то определённое. На человека, каким бы надёжным он ни был, никогда нельзя рассчитывать. Нельзя претендовать и на его имущество, а надо иметь своё. Зачем каждый день выслушивать от кого-то, что «ты, тля, за мой счёт живёшь» и тэ дэ и тэ пэ? Я уже в таком возрасте, когда пора владеть своим имуществом и своими деньгами.

– Выходит, что мы все – ненормальные? – усмехается Маринка.

– Выходит, что так.

– Ты лучше расскажи, как ты до Москвы добралась?

– Как ни странно, но очень просто. Это было даже проще штурма Райцентра и завоевания Питера. Омоновца моего убили при какой-то антитеррористической операции, пришлось из служебной квартиры выметаться. Поехала в Москву, устроилась в больницу медсестрой – младший медперсонал повсюду нужен, а в столице больных вообще море. Недалеко снимала квартирку ещё с двумя приезжими бабами. Потом нашла в газете объявление об уходе за больными на дому: уколы ставить, капельницы делать, иногда щей-борщей сварить, полы помыть, когда кто-нибудь из стариков просил. Ведь столько повсюду брошенных и больных стариков, что даже чашку чаю им никто не подаст! И попала к одному деду восьмидесятилетнему. У него жена умерла, потом сам слёг, вот и понадобился уход. Сначала он мне не понравился: строгий очень, на меня иногда покрикивал. Но однажды говорит: «Помру скоро, а у меня никого нет. Жену мою во время войны ранило осколком в живот, всё по женской части удалили, так что детей у нас не было. А я не хочу государству квартиру оставлять – оно и так нас всех обворовало. И мазурикам каким-нибудь конторским тоже не желаю отписывать – у них и так уже из жопы торчит. Давай я на тебя квартиру оформлю». Я аж испугалась! Думаю, дед бредит или прикалывается. А он в другой раз и вовсе заявляет: «Давай с тобой распишемся, и тогда тебе всё по закону достанется». Я говорю, за что мне такое счастье? Я баба вредная, злая, а он мне: «Да какая ты злая? Несчастные вы все, со сволочами живёте, о счастье мечтаете, а сволочь может дать только несчастье, оттого и злость». Я отшучиваюсь: «Мне бы женишка с капиталом», а он говорит: «Не мечтай ты о женихах с капиталами! Наши граждане приучены к нужде и нищете, а к деньгам совсем не привыкли, поэтому деньги их шибко развращают и ожесточают. Очень быстро они от денег превращаются в свирепых зверей. Чем больше денег, тем больше гонора и говна из наших людей лезет. Оглядись вокруг и увидишь, как богатые господа своих ближних при любом случае куском хлеба попрекают. Вон в газетах какие ужасы описывают, как муж-богач жену и детей из дома выгнал, гарем себе завёл, самый настоящий публичный дом устроил, а надоевших ему девок за волосы таскал и ногами избивал. Откуда это в бывшем комсомольце, который когда-то чистым и светлым студентиком был, своей будущей жене-сокурснице стихи читал? Откуда это паскудство из людей такими ломтями лезет? Казалось бы, есть у тебя всё, денег полные карманы, дома, машины, курорты, рестораны, так живи и жизни радуйся, помогай иногда хотя бы родителям, детей достойными людьми вырасти на своём примере. Ан нет, не до радости почему-то становится. Наоборот, злоба и низости всякие из человека начинают выпирать. Родителей забудут, детей вместо воспитания задабривают и балуют деньгами, или ушлют за океан в престижный колледж от себя подальше, чтобы никто тут не мешал предаваться разврату и пьянству. Перестаёт человек видеть и замечать других людей. Не знаю, как в других странах и у других народов, но у нас почему-то именно так происходит с обладателями хоть какого-то капитала. А я тебя обижать не собираюсь: не вижу в этом никакой радости. Я сам жизнь очень трудную прожил, но хоть что-то нажил, а вашему поколению вообще ничего не достанется, всё олигархи по своим закромам распихают. У меня хоть и небольшая квартирка, но зато будет у тебя свой надёжный угол. Хоть и не в центре Москвы, но прописку получишь, работу хорошую найдёшь. Да и мне спокойней будет, что хоть похоронишь меня по-человечески». Я подумала, да и согласилась. А что? Хоть и старый, но зато человек хороший, а не прощелыга какой-нибудь. Он позвонил куда-то, к нам работница ЗАГСа приехала и расписала нас.

– Ну, Светка, ты даёшь! А у нас тут болтали, что ты за какого-то столичного генерала замуж вышла.

– Так это я специально матери врала, чтобы антураж создать, чтобы поинтересничать. Но можно было и без этого, хотя в нашем бабьем деле без антуража трудно. Иная дура выйдет за какого-нибудь раздолбая, а уж насочиняет таких красивых сказок про свою жизнь, что жена президента завидовать начнёт… Короче говоря, прожили мы с моим «генералом» год. Я так счастлива была, даже самой не верилось, что стала москвичкой! Дед мой даже вставать с постели начал, гуляли с ним по бульвару. Самое лучшее моё замужество: ни тебе свекровей осатаневших, ни соседских детей орущих, ни омоновцев контуженых! Я ремонт сделала, деда своего приодела… Потом он помер, и начались проблемы. Объявился какой-то двоюродный племянник его жены. Пока она и «генерал» мой живы были, он и носа не казал, а как преставились оба, явился, словно ждал. Прикатил и с порога заявил, что я обманом деда на себе женила, чтобы квартирой завладеть…

– А велика ли квартира-то?

– Тридцать метров. Нет, в целом для Москвы жилплощадь не очень большая, но там же идёт война за каждый метр! И вот пельмянник этот, чёрт его дери, стал мне в открытую угрожать. А уж как я его жену увидела, сразу поняла: порешат они меня за квартиру-то. Не баба, а атаманша из «Снежной королевы» в исполнении артистки Викланд! Она, как я потом узнала, даже судимость имела – мачеху отвёрткой пырнула. Ко мне пришла и рявкнула: «Метры не отдашь, я тебе глотку вырву!». И так мне страшно стало: знакомых никого нет, в милицию идти не с чем. Решила я квартиру быстро продать и домой вернуться.

– В Райцентр?

– Сюда! Домой… Мне и цыганка, которая со свёкром жила, нагадала, что я до Москвы дойду, но потом вернусь туда, откуда и начала свой забег к успеху. Я смеялась, не верила: уж если до столицы дойду, то вцеплюсь мёртвой хваткой – не оторвёшь. А ведь так всё и вышло… Но тут новая проблема возникла: поняла я, что меня хотят здорово облапошить на продаже квартиры. И опять ничего сделать не могу! Все приучены к страху, а как стало некого бояться, закон не работает, никого не контролирует, отовсюду мошенники полезли. Видят, какая-то баба-дура одинокая, заступаться за неё некому, сам бог велел обворовать. Моя московская соседка, когда свою квартиру покупала, специально просила знакомого своих знакомых, чекиста какого-то, чтобы он с ней в эти риелторские конторы ездил. Думала, там испугаются и провернут всё без обмана с соблюдением закона. А он ей говорит, что его начальника, целого полковника Госбезопасности на продаже квартиры развели, как не фиг делать, и концов не найти, вот что делается! А одиноких пенсионеров, инвалидов, пьяниц или полулимиту вроде меня они пачками на помойку выкидывают из квартир без денег. Откуда столько бомжей в крупных городах? Это всё жертвы махинаций с недвижимостью. В городах типа нашего нет бомжей, потому что здешняя «недвижимость» никакой цены на рынке не имеет, её давно сносить пора. А в столице обладатели престижных квартир бесследно исчезают, и не ищет никто! И так мне захотелось сбежать оттуда. Думаю, зачахну я в этой Москве-мозге, как таёжный мох на слишком плодородной почве. Всё-таки, что ни говори, а есть у человека сердечная привязанность к своей земле, к дому, к друзьям… Да и на могилу к моему Мочалкину тут ближе ходить. И понимаешь это только на расстоянии, сквозь года. Я ведь кроме него никого по-настоящему не любила, а он ещё в школе переживал, что я замуж за него не пойду: «Ты же не захочешь стать Мочалкиной». Последний раз его видела незадолго до смерти, он уже совсем ненормальный был, сказал, что всегда своей фамилии стыдился, а зря. Потому что она от слова «мочилово»…

– Он это всему городу говорил, – перебила Марина. – Чем всё закончилось с квартирой-то?

– Всё очень удачно закончилось. Шла я как-то с работы вся погруженная в свои невесёлые мысли – мне как раз накануне этот чёртов племянник звонил с угрозами. И не замечаю, что мне наперерез какие-то господа из машин вываливают, и я кому-то даже под ноги подворачиваюсь. Он меня за шкирку хватает и говорит: «Не переходи дорогу перед скоростным транспортом, девушка». Смотрю, а это наш Авторитет. Думала, не узнает меня, отшвырнёт и дальше пойдёт, а он прищурился: «Ну-ка, постой-постой, что эта карельская берёза в центральной полосе России делает?.. Ба, да ты часом не из моей ли деревни». И тут же вспомнил, как меня зовут, кто мои родители и где я в нашем городе жила! И чего это у нас одно время болтали, что ему где-то на войне память отшибло? Да такой памятью, далеко не каждый современный компьютер обладает. В Москве себя чувствует, как рыба в воде, так что и не догадаешься, кто он и откуда. Потащил меня куда-то с собой по каким-то дворам, по закоулкам. Я-то по Москве всё время с картой ходила и только по указанным улицам, а он нырнёт в какой-то двор и уже на другой улице выныривает, войдёт в один подъезд, а через чёрный ход уже в другом дворе выходит! Прямо, как местный дворовый кот. И говорит мне по дороге: «У тебя здешняя прописка? Паспорт есть? Вот ты-то мне и нужна». Ну, думаю, всё: сейчас тут и закончится жизнь моя несуразная. А он привёл меня в какое-то отделение банка, приказал перевести какие-то деньги на какой-то счёт. Всё мне объяснил, как бланки надо заполнять, а я как в тумане. Потом уже на почте какую-то посылку сказал отправить.

– Ничего себе! – ужаснулась Маргарита. – А если он тебя во что-нибудь криминальное втянул? А вдруг там в посылке…

– Ага, отрубленная голова конкурентов!

– Ха-ха-ха!

– Ой, да ну тебя! Мне в тот момент так плохо было, что я подумала: а не всё ли равно? Так весь остаток дня с ним и проходила. Только подумала, а не дать ли дёру, как он меня снова за шкирку взял и усмехнулся: «Даже не думай – убью. И не сразу, а медленно». Страшный человек, что и говорить… Потом привёл меня в какую-то забегаловку и говорит: «Я тебе ничем не обязан, но с меня ужин за твои дневные страдания». Стал меня расспрашивать, как я в Москву попала, ну я ему и рассказала про дедулю своего. Он сначала надо мной стал издеваться. «А чего это, – говорит, – вы все нынче так страдаете если не тягой к совращению детей, то геронтофилией уж непременно? Куда взор ни обратишь, а молодые под стариками и старухами лежат, которые в два-три раза старше. Тебя вообще угораздило замуж выйти за человека, который в прадеды годится. От такой связи дети не родятся. Хотя, агонизирующему обществу это не поможет. Раньше такие вещи считались извращением и преследовались по закону, а теперь дали свободу запуганному быдлу, оно и не знает, на кого ещё залезть». Чуть до слёз меня не довёл своими едкими оскорблениями! Я даже уйти хотела, но он пальцем по столу стучит: «Встанешь, когда я разрешу»! Я возьми и ляпни, что он сам моложе жены на восемь лет. Он глаза вытаращил: «Что-о?! Ты имя жены моей не упоминай всуе, поняла? Восемь лет – это только в школе большая разница, а когда тебе за сорок, совершенно не ощущается. И это даже нужно, чтобы баба старше была, чтоб могла мужика на место поставить, когда он слишком борзеть начнёт». И без переходов спрашивает, почему не ем ничего. А я говорю, что у меня такие проблемы, что и кусок в горло не лезет. Он хохочет: «Меня как кто из земляков увидит, непременно это говорит… Ладно, излагай свои проблемы». Я ему и рассказала про квартиру, вороватых риелторов и двоюродного племянника покойного мужа. Он мне отвечает: «Я такой мелочью не занимаюсь. Решай свои проблемы сама… Хотя, у тебя документы на квартиру не в этой ли папке лежат? – В этой. – Покажи-ка». Посмотрел бумаги, обругал меня дурой, говорит, что цену можно в четыре раза накрутить. А я реву: я же не умею! «Если не умеешь, надо в родном городе сидеть, где ещё позапрошлый век не закончился, а не в столицы третьего тысячелетия соваться. Это у нас по улице больше трёх машин проедет – уже событие, а здесь видишь, какие пробки? На сутки можно увязнуть, и будь ты хоть сам Господь Бог – не поможет. И таким тургеневским барышням, как ты, здесь делать нечего. Эти бабьи слёзы для романтичного девятнадцатого столетия хороши были, а в двадцать первом веке даже взятым в заложники детям не простительны». Это я-то тургеневская барышня? Раньше себя такой деловой стервой считала, когда в Райцентре обосновалась. Свекровь мне нагадит, я ей тоже какую-нибудь пакость устрою, и после этого обе чувствуем себя такими продвинутыми акулами, такими современными вамп-вуменс!.. И вдруг это таким убожеством показалось, какой-то мышиной вознёй в отдельно взятой клетушке. Никакие мы не вуменс, думаю, а обыкновенные замордованные бабы-дуры, воюющие друг с другом за то, что нормальным людям и даром не надо… Спросила Волкова, как мне теперь быть? Он велел из квартиры вещи забрать и уезжать, сказал, что возьмётся за это дело, но с условием, что третью часть денег себе возьмёт. Оказывается, он работает за половину, но мне сделал скидку, как землячке, да и отца моего знал. И вот не поверите, пусть он и бандит, а деньги за квартиру мне прислал-таки! И даже больше, чем я могла себе вообразить. Теперь будет свой капитал на чёрный день.

– Смотри, женихи ещё повалят к такой богатой невесте.

– Ай, невесты сейчас никому не нужны, сейчас только женихи в цене. Нынче они с голой жопой придут, но с таким видом, словно одолжение великое сделали. Женихи в России как дороги: много, но в пригодном состоянии – единицы. Баб обязали придавать им хоть какой-то вид, иная жена всю жизнь на него угрохает, как асфальтоукладчик, как путеец с кайлом. Превратится в развалину, постареет раньше времени – не зря в цивилизованных странах для женщин запрещён тяжёлый труд. Он и для мужчин там запрещён. Но наша сделает из своего горя лукового что-то путное, проложит к нему дорогу, а катаются другие. Нищую невесту они шпыняют: кому ты нужна, у тебя же нет ничего. Невесту с приданым точно так же ощиплют и недоумевают: кабы не твои барыши, сроду бы с тобой не связался. Сама баба никому не нужна, всё мимо неё, так что хватит с меня приключений. Много ли мне надо? Мы с маманей купим себе на неделю буханку хлеба, и нам хватает. Да и вообще после тридцати ничего не хочется, это лет десять тому назад всего хотелось попробовать… На красивые тряпки нет смысла тратиться. Кому их здесь демонстрировать, кого прельщать-то?

– Как кого! А как же Примус?

– Зачем мы ему? Бабы для таких, как операционная система для кочерги – без надобности.

– Так ты не спросила Авторитета, на что он деньги за твою московскую квартиру потратит? – спросила Маринка.

– Смерти моей хочешь? Найдёт на что, у него планы наполеоновские. Он вообще будто бы собирается свою Лесную улицу асфальтировать. Нет, что ни говорите, а не такой уж он и плохой, каким кажется.

Так за разговорами мы дошли до родной Загорской улицы. Дождь за это время превратился в настоящий ливень. Мы промокли и замёрзли. Под скамейкой у входа в библиотеку валялся уже в стельку пьяный Лёха и храпел на весь квартал распахнутой в небо пастью.

Авторитет в самом деле подумывал приблизить свою Лесную к европейским стандартам. Ей было несколько веков. Она появилась, должно быть, когда здесь возникло самое первое поселение. Люди пробивались вглубь леса, осушали болота, валили деревья и выкладывали ими дорогу. Они и в двадцатом веке верой и правдой держали грунт, хотя ушли глубоко под землю. Благодаря им Лесная улица оставалась одной из самых сухих в городе, хотя бы в сравнении с тем же Мировым проспектом. Но с началом третьего тысячелетия и она раскисла, ничто не вечно. Годы пошли дождливые, да и болота начали наступать, забирая назад без боя некогда свои владения, с большим трудом отвоёванные у природы предприятиями по добыче и переработке торфа. Предприятия эти приказали долго жить ещё в идиотские девяностые, когда государству словно бы всё стало без надобности, включая топливо, удобрения и много ещё чего, что даёт торф.

Авторитет жил в самом конце этой улицы, поэтому каждый день ездил по ней, но до недавнего времени не обращал внимания, что там под колёсами: машина у него такая, что проехала бы и по трясине. УАЗ обыкновенный. Точнее, не совсем обыкновенный, а «Симбир», предшественник «Патриота», а слово это он понимал буквально: пригодный для родной страны. Назвался патриотом, так изволь соответствовать. Даже УАЗ не всегда справлялся с этой задачей, хотя что можно требовать от машины, когда ей приходится ездить по отвратительным дорогам. Не дороги даже, а их полное отсутствие! Авторитет не любил сорить деньгами, и не понимал, почему россияне так комплексуют по поводу иномарок, и если кому удаётся отхватить свой первый лям, сразу тратят его на японские и немецкие машины, к которым требуется одно небольшое, но важное приложение – великолепные автотрассы. Которых нет. А уж брать нежную «француженку» с коробкой-автоматом это вообще на грани! Это всё равно что нежную утончённую барышню за свирепого алкаша и садиста выдать. Видел он этих «счастливчиков», которые ловили свою чудо-коробку после первой же колдобины, иногда себе на колени.

На выезде из города он специально для себя поставил мойку с независимым от городского водоканала водопроводом, а то рвачи из руководства повадились отключать воду в любой момент и без предупреждения. Простые смертные перебьются и без мытья, а Авторитету, согласитесь, совсем несолидно выезжать из города на ежедневный промысел в уделанном до крыши автомобиле. Но тут он подумал, что и в черте города как-то не по рангу возить на капоте ошмётки грязи. Уж ладно, когда какой-то «жигулёнок» гребёт ушами по дорожной каше, или «москвичонок» на каждом ухабе ныряет носом в серо-зелёную пыль, но ты-то не абы кто, а самый главный человек в городе, можно сказать! Меньше всего он думал, что дорога нужна и другим людям.

Но он думал о своих детях. Вынужден был думать. Только теперь он понял, почему по канонам преступного мира криминальный авторитет не должен иметь семьи. Потому что он должен оставаться вечным подростком, которому не надо тратиться на мирские заботы, которого ничего не будет отвлекать от дел. Есть такое слово «оторва», означающее неприкаянное, оторванное от всех и вся существо, живущее, как ему заблагорассудится. Но, будучи отцом, человек уже не может исповедовать философию бездомных и безродных искателей приключений. Нельзя не учитывать того обстоятельства, что на этой огромной земле помимо сплошных врагов у тебя есть несколько дорогих людей. Ужасное и великое изобретение – семья, когда мужчина или стонет и бежит от заботы о своих, или хочет быть нужным и самым лучшим для них. Авторитету хотелось быть самым. Он словно бы опроверг расхожую теорию, что бандит и убийца обязательно неустроен в личном плане, что у него срабатывает какое-то там генетическое вырождение и всё такое прочее. На Востоке есть такие головорезы, с какими европейской цивилизации и сопоставить-то некого. Основатели мирового терроризма были людьми семейными и даже многодетными, доживали до глубокой старости и умирали спокойной, благородной смертью в собственном доме и при хорошем уходе внуков и правнуков. Их дети вырастали людьми утончёнными и образованными. А русские верят в судьбу и возмездие только потому, что законы и власть хронически не работают. Пусть верят – каждому по вере его.

Когда Авторитет был молод, ему казалось, что его дети всегда будут желторотыми цыплятами, которых он в любой момент сможет спрятать под крыло. Но дети взрослели, ему приходилось задумываться, как они будут жить здесь дальше. Он в какой-то момент понял, что его дети будут жить именно здесь. Они не собираются уезжать из этого забытого всеми богами города. Он мог бы насильно отправить их в Европу, где у него была прикуплена недвижимость на случай непредвиденного отступления, но будут ли его дети при этом счастливы? Они ведь так и не приросли к чужой почве, как не смог прирасти он сам. Авторитет одно время подумывал услать их куда-нибудь «в Сорбонны да Гарварды», как это нынче модно у богатых русских, но что это будет за семья? Ещё дед говорил, что семья – это кулак, и пальцы его должны быть сжаты вместе. Он не понимал таких зашкаливаний, когда жена какого-нибудь русского денежного мешка хороводится сама по себе в какой-либо европейской стране. Дети вообще на другом континенте не столько учатся в «самом престижном университете Америки, который находится в самом университетском городе Англии», сколько маются дурью на отцовские деньги. А сам глава семьи успешно ворует в России, пока в ней ещё хоть что-то осталось. Не осталось только своих. Свои все высланы за бугор, включая деньги. Именно потому богатые россияне с большими возможностями ничего не делают для России. Не для кого. Свои – все там, в эвакуации подальше от этой дикой страны, не пригодной для жизни, а для чужих здесь стараться незачем. Они так и говорят, что «сейчас все нормальные люди увозят детей учиться за границу, потому что у России нет никакого будущего, и в ней можно быть только ненормальным», и даже мысли не допускают, что сами лишили свою страну будущего. Россия для них стала какой-то старой покинутой квартирой, в которую можно иногда наведаться для постоя, или чтобы отыскать в затянутой паутиной кладовке что-нибудь ещё имеющее ценность на мировом рынке, но не более того. Можно было бы в этой квартирке поклеить свежие обои, пусть даже самые дешёвые, хотя бы для элементарной гигиены, но всё же незачем – и так сойдёт. Чулан – он и есть чулан.

Это поразительное нежелание богатых и влиятельных соотечественников заниматься собственной страной давно стало полноправным пунктом в перечне прочих странностей «загадочной русской души». Кажется, если им предложат взойти на эшафот или что-то построить и создать в России и для России, они не раздумывая выберут первое. Экономисты и психологи во всём мире ломают головы, что за причуда такая, почему русские чиновники и крупные предприниматели выводят миллиарды долларов из отечественной экономики через липовые фирмы, открывая вклады в европейских банках и скупая недвижимость за рубежом? Для чего? Нанимают на работу выходцев из беднейших стран мира, объясняя это дешевизной приезжей рабочей силы в отличие от «зажравшихся» соотечественников. И не замечают, что в Европе к таким странам относится уже и сама Россия, что дешёвый наёмный труд – это, как правило, отсутствие квалификации, то есть без качества выполненных работ, которое просто не с кого спрашивать. Миф о нетребовательности гастарбайтеров так раздут, что они выступают чуть ли не жертвами злобных русских бездельников, которые сами не хотят заниматься тяжёлым физическим трудом. Ложь, рассчитанная на безграмотность и безразличие уставшего коренного населения. Тем не менее, выходец из Средней Азии на стройке в Москве в начале века получал двадцать-тридцать тысяч рублей, тогда как средняя зарплата по России составляла пять тысяч рублей даже у квалифицированных работников, людей с профильным образованием. Хорошо помню передачу в конце девяностых, где журналисты и общественные деятели плакали, как мало платят дворникам-киргизам в Москве, «всего-то пять тысяч рублей». Когда инженер в Петербурге получал две тысячи, квалифицированный рабочий – полторы, технолог – семьсот рублей. Россияне теряли дар речи, когда слышали такие «рыдания». В российской глубинке гастарбайтеров нет, их там некому нанимать, у населения нет денег, да и строительства никакого не ведётся. Дворники и грузчики все русские, работают за копейки. В то время как гастарбайтеры вывозят и переводят деньги из России себе домой, а это миллиарды долларов. Например, в Таджикистане денежные переводы мигрантов, работающих в России, составляют 48 процентов ВВП страны, это самый высокий показатель в мире.

На Руси испокон веков бормочут о каком-то мировом заговоре против их «горячо обожаемой» Родины, в которой сами авторы этих обвинений не живут и никому не желают. Да ни одному лазутчику или оппозиционеру не по зубам провернуть «на законных основаниях» такие глобальные финансовые операции по выведению крупнейших предприятий из строя, по развалу и сворачиванию целых отраслей, по разгону специалистов и разбазариванию трудовых ресурсов! Чтобы вырученные деньги тут же положить в швейцарский банк, естественно. Они вкладывают деньги за нефть и газ в чужую экономику, объясняя, что «в этой России нет хорошей банковской системы, в любой момент любые сбережения могут лопнуть». Так создайте эту систему, на то вы и влиятельные люди! В США и Швейцарии она не сама собой возникла – люди её создавали, власть, управление. Но похоже, что у них и мысли такой нет. Они точно так же заявляют, что в России нет «интересной» недвижимости за пределами столицы, даже не догадываясь, что её можно было бы создать. Причина в том, что они не считают себя властью, а ощущают какими-то мелкими щипачами, которым выпала возможность слегка пощипать бюджет и казну, так чего ж не воспользоваться. Главное, вовремя смыться. За бугор, ага, туда. Там для этого всё готово. Русские богачи скупают Лазурное побережье и целые улицы Нью-Йорка – такие заголовки уже перестали быть сенсационными. Они стали нормой. Построить такую улицу в родном Урюпинске – не-а, не катит. Да что там построить – уже находятся русские градоначальники, которые… не живут в родных городах, что возглавляют. Всё по той же причине: «В этой дыре жить невозможно». Сделать из «дыры» уютный комфортабельный город с привлекательными условиями жизни – руки не доходят, да и вообще оно мне надо, когда в Европе уже есть готовые для этого города. Проще туда уехать и семью увезти.

Нет ни одной другой нации на планете, ни одной популяции в животном мире, которая бы так странно себя вела: выкладывала ресурсы из своего ареала в чужую среду обитания, словно бы желая её задобрить или даже шокировать нездоровой щедростью. Именно поэтому в показной русской моде сорить деньгами за бугром всегда проглядывает некая пришибленность и ущербность. При этом нет ни одной нации, которая с таким остервенением вела бы разговоры о своём патриотизме и вопила о любви к Родине. Нигде вы не найдёте такого, чтобы американские политики жили за пределами США, чтобы испанский депутат или мэр Парижа прикупил себе огородик под Самарой и проводил там львиную долю своего рабочего времени. Но депутаты из Сибири или чиновники с Волги, безвылазно живущие в той же Испании или под Парижем на деньги российских налогоплательщиков, давно стали обычным явлением, которому никто не удивляется. Чего они там делают, эти перелётные птицы, эти Иваны, родства не помнящие? Они там живут! Потому что, видите ли, «в этой дыре России» нормально жить невозможно. Их же стараниями.

С другой стороны, такое поведение вполне объяснимо, если учесть, что эти люди стали богаты воровским путём. Такое стихийное обогащение было возможно только с помощью нарушения закона и при поддержке… со стороны закона. И не бывает, чтобы вор украденные средства потратил на обустройство жизни ограбленных. Это противоречило бы самой логике воровства и психологии преступника. Именно поэтому у нас так трудно выбить хотя бы косметический ремонт подъездов или запуск автобуса для школьников, вынужденных ходить в школу за десять километров через лес. Разграбившие целый город деятели не выделят и копейки на такую галиматью. Они будут изображать боль за Отечество, морщить оплывшую от обжорства и пьянки рожу, ныть и причитать, как они устали от этих зашкаливающих капризов какого-то быдла, вообразившего себя людьми. Им в самом деле некогда, потому что надо лететь в Болгарию, где они собираются прикупить симпатичный коттедж на побережье, а потом их ждёт «рабочая поездка» в Финляндию, где… А тут эти холопы, мать их, бормочут что-то о ремонте каких-то обваливающихся потолков! Жили вы при них и дальше проживёте, если это вообще можно жизнью назвать. У вас всю дорогу если не потолки осыпаются, то полы проваливаются или асфальт под ногами крошится. Мы чем виноваты, что вы так ходите? Ох, дикая страна! За что, Господи, за какие такие грехи нас сюда закинуло?

Человек, ставший миллиардером на развале и распродаже нескольких промышленных предприятий, на обмане десятков тысяч земляков, оставшихся без работы и зарплаты, не будет ничего для них делать. Не для того он воровал и дрожал как лист осиновый, как бы не спалиться, не для того нервную систему расходовал и валидол глотал, запивая водкой. Ему дешевле и проще вывести деньги и ценности из «этой помойки», выслать всех, кто ещё дорог, чем попытаться из устроенной им помойки сделать оазис. Это в самом деле противоречит всякой логике: восстанавливать то, что было тобой же умышленно разорено и разрушено только что.

Но у нашего Авторитета свои все были здесь. И он всё чаще приходил к странной для себя мысли, что ему не всё равно, какая жизнь здесь царит сегодня и какой она будет завтра. Ему надо обустраивать жизненное пространство для своих детей. И ни где-нибудь, а вот здесь. Не в Европу везти на всё готовое, созданное кем-то другим, а создавать приемлемые условия жизни самому. Здесь, где царит такой упадок, что от безысходности пачками спиваются здоровые и сильные мужики, а бабы превращаются в бесполую тяговую силу. Его дочь одно время училась в Петербурге, но потом решила, что хочет жить и работать в родном городе. Авторитета это в какой-то степени напугало, потому что наш город на его взгляд не был предназначен для жизни.

– Зато у нас жить интереснее, – объяснила ему дочь. – Живёшь и не знаешь, чем всё кончится. А неизвестность всегда лучше, потому что есть надежда, что всё будет хорошо. Жизнь в большом городе беспокойная и нервная, а наша успокаивает и разгоняет мрачные мысли. В мегаполисе существует множество сообществ, и каждый человек вращается в своём кругу, имеет обязанности перед ним. Времени не остаётся даже на родственников. Сосед не знает соседа, жители одного подъезда имеют самые смутные представления об обитателях соседнего. А я знаю почти всех поимённо, кто живёт рядом, кто чем занимается. И меня все знают!

– Давай, я тебя в Англию отправлю учиться, – предлагал ей Авторитет, – раз в Питере не хочешь.

– Нет! – топнула она ножкой. – Папка, ты меня не слушаешь!

– Слушаю тебя внимательно…

– Не слушаешь! Ты до сих пор считаешь меня птенчиком, который расчирикался не по делу, а я хочу жить здесь.

– И сейчас?

– Да! Здесь всё ближе к жизни. Там идёшь по улице: кругом чисто, всё ухоженно, дома красивые, как собранные из конструктора игрушки. А здесь дома серые, грязные – сразу видно, что в них живые и несовершенные люди живут. На верёвках ползунки висят или чьё-то бельё застиранное – пусть это безалаберно, но как-то теплее. Кто-то в трусах на балконе курит, кто-то с соседями через окно разговаривает. То есть слышен какой-то пульс у дома. Сбивчивый, аритмичный, но пульс. А там нет пульса. Всё правильно и идеально. И вот с кем я там буду дружить?

И он смирился, что его дети не всегда будут детьми, что они уже сейчас имеют право и на свои мысли и дружбу. А такой тесной дружбы, как в небольшом городке, не бывает в мегаполисе. Это даже не дружба, а своеобразное родство, потому что все знакомы именно с рождения: все родились в одном роддоме у одного акушера. А сама детская дружба складывается в такие годы, когда всякое притворство исключается, когда в сердца ещё не закралась корысть и неискренность… Авторитет давно не верил в дружбу, даже в детскую, но не мог запретить этого детям. Он видел, что они обросли здесь своими знакомствами, интересами, учёбой, поэтому ему, как отцу, надо уже сейчас обустраивать для них дальнейшую среду обитания, в которой они смогут реализовать себя. Он должен проложить им путь, чтобы у них была возможность бодро шагать по жизни, а не устало чапать по непролазной грязи, когда цель уже не радует, а лишь бы куда-то доползти… Или хотя бы сделать нормальную дорогу на улице, где они живут и по которой каждый день ходят.

Прикинул, сколько это «удовольствие» может стоить, не такая уж и большая для него сумма. Решил отложить до следующего года, но вынуждено передумал, когда его УАЗ умудрился при своём клиренсе напороться на невесть откуда вылезшую посреди дороги корягу, да так крепко на неё подсел, что даже развернуло на девяносто градусов.

Надо заметить, что из-за такого беспробудного и беспредельного бездорожья отечественные автомобилисты тратят значительные средства на постоянные ремонты. А кто-то вообще отказывается от самой идеи обзавестись «колёсами», на которых придётся не столько ездить, сколько их чинить. Бывают случаи, когда моторы в пути отваливаются! Дороги усыпаны мелкими и крупными фрагментами автомобильных деталей, которые отлетают на ходу. Авторитета тоже стало раздражать, что периодически приходится тратить время и деньги на восстановление техники после каждого автородео по родным просторам. Вот и при встрече с этой судьбоносной для нашего города корягой он вылез из машины, присел около неё на корточки, заглянул под капот и вздохнул:

– Придётся асфальтировать.

Опять вздохнул и снова прикинул в уме, что лучше один раз потратить деньги на строительство нормальной дороги, чем сто раз заплатить за ремонт машины, а то и на вынужденную покупку новой, потому что на таких сволочных дорогах бывают поломки, после которых автомобиль восстановлению не подлежит. Даже повеселел от этой мысли и приказал своим людям:

– Найдите-ка мне тех, кто умеет дороги делать.

Первую бригаду ему нашли уже к вечеру, но он её забраковал тут же на корню: она вся состояла из узбеков, таджиков и прочих представителей некогда советских азиатских республик. Националистом он себя никогда не считал, а даже совсем наоборот – когда-то был воином-интернационалистом. Но давно ещё заметил за собой, что при виде южан у него как-то особенно начинают чесаться руки на предмет того, чтобы взять что-нибудь огнестрельное или колюще-режущее и… Такой неподконтрольный его довольно-таки сильной воле рефлекс выработался в результате лазаний по всевозможным «горячим точкам» ещё в дурные девяностые.

Тут же разорался на горе-помощников, которые должны были бы знать об этой черте характера шефа:

– Вы кого мне нашли?! Кого, я вас спрашиваю? Зачем мне эти дети солнца в моём городе? Что, русских мужиков уже не осталось, которые работать умеют, или все в начальники подались?

Вторая бригада его почти устраивала: южан нет. Были, правда, среди них несколько украинцев и молдаван, но на них Авторитет никак не реагировал. Один минус: мужики были склонны устраивать перекуры каждые полчаса и не прочь «заложить за воротник» прямо во время работы, отчего в первый же день работ каток оказался в канаве, а целый грузовик гравия высыпали по ошибке не на дорогу, а во двор к какой-то перепугавшейся до смерти старухе. Но от этих «простых мужских радостей» Авторитет некоторых излечил в тот же день, а другие сами о них забыли, увидев процесс «лечения». Но был и другой минус: руководитель бригады, прораб, был склонен к самому наглому и неприкрытому воровству, а от такой «радости» человека не так-то просто вылечить. Проще убить.

А корягу, на которую напоролась машина Авторитета, мальчишки оттащили на улицу Ленина и водрузили её там на небольшой расколотый постамент, оставшийся от памятника Павлику Морозову. Корягу отмыло дождями, и она стала похожа на голову огромного мамонта с мощными бивнями, который словно бы специально вылез из своего Плейстоцена[2], дабы обозреть, что же происходит на Земле в нынешнюю эпоху, условно названную «третьим тысячелетием». Хотя каждый мамонт знает, что наша планета прожила этих тысячелетий в миллионы раз больше. «Каждый отличный студент должен курить папиросы», ну-ну…

Новый мэр обратил внимание на эту странную композицию и даже спросил кого-то, что это такое. Ему объяснили, что в детском художественном кружке при городской библиотеке занимаются сбором всяких коряг, пней и кореньев, из которых потом вырезают разные поделки и даже целые статуи.

– М-м, это дело, – одобрил мэр и уехал на свой симпозиум градоначальников в Петербург.

Гроза тяжело рожала всю ночь. Не гроза, а fata morgana[3] какая-то. Бывают грозы такие квёлые, скучные, что и грозой-то назвать язык не поворачивается. Урчит полночи, бухтит чего-то, как сварливая старуха, а так ничего и не выдаст. Ни одной стоящей ноты! Застрянет за горизонтом, словно зацепится там за что-то, чёрт бы её побрал! Сидит, как в окопе, постреливает, но не начинает бой. Нет, чтобы жахнуть, грохнуть, ахнуть, как вероломный удар вражеской армии, повергнуть всех своей мощью и быстро уйти от преследования!.. Потом выйдет радуга, а то и две, и дышаться будет так легко-легко, а это и есть счастье…

Но тут вместо нормальной грозы уже третий час вяло мается какая-то стерва, расползается по горизонту, как пролитое на стол черничное варенье. Только пугает всех лиловым кровоподтёком на нежном лице заката и смущает тягучим ожиданием: когда же, ну, когда ты скажешь своё веское слово! Никакой канонады, радостной и страшной, когда грохот отдаётся во всём организме, и человек так остро чувствует свою никчемность и ничтожность по сравнению с этой вечной стихией!.. Только отвратительный отдалённый скрежет, словно соседи по общежитию вдруг посреди ночи зачем-то решились передвинуть старую тяжёлую мебель, и никто не поймёт, на кой ляд им приспичило волохать по тесной комнатёнке эту неподъёмную рухлядь. Так бы и врезал тем, кто это делает, чтобы у них все зубы вылетели, да только как тут до них добраться? Железо по стеклу и то приятней звучит!..

Так Авторитет ругался про себя, как соскучившийся по буйным больным врач-психиатр, и ждал, когда же гроза начнёт сходить с ума по-настоящему. Когда все регулярные части грозы подтянутся к месту боя. Но горизонт продолжал утробно пукать и испускать слабый, словно бы отсыревший на складе фейерверк под видом молний. Он раздражённо считал, сколько секунд проходит между вспышкой молнии и ударом грома, когда скорость света, как предельную скорость распространения чего-либо в пространстве, нагоняет скорость звука, которая медленней света почти в миллион раз. Если пять секунд прошло, значит, очаг грозы находится отсюда в двух километрах или около того. Далеко. И духота! Такая духота, словно заживо в землю закопали. От воздуха одно название: весь кислород сгорел, и ты с трудом пытаешься наполнить лёгкие какой-то непонятной душной смесью из азота и пыли. А после грозы всегда такой воздух! Воздух, наполненный желанием жить дальше.

А в такой духоте не сон, а какое-то забытьё. Авторитет вспомнил, как раньше, когда-то очень давно, словно это и не в его жизни было, он любил гулять под дождём. Раньше, когда ещё ничего не слышали о кислотных дождях, люди часто гуляли под дождём, даже пили его и голову мыли. Это был кайф – пить с неба воду, которая упала на тебя с высоты нескольких километров. Трюк из разряда «не пытайтесь повторить», потому что теперь пить дождь можно только под личную ответственность. Но до сих пор в его городе в дождь мало кто открывает зонты, потому что в людях осталась какая-то почти языческая вера в святость дождя, летнего ливня, от которого не закрываться нужно, а как раз открыться ему. И ещё он вспомнил, как они непременно звали друг друга посмотреть на радугу, если кто-то замечал её первым. И небо было такое прозрачное и бескрайнее, хоть ведром его черпай…

К пяти утра в грозе проснулась, надо полагать, совесть, и жахнула настоящая, махровая стихия! Такая грозища, как разгневанная прекрасная женщина, которая в гневе становится ещё прекрасней. Молнии во всё небо стали бить в линию горизонта, раскалывая пространство, гром сотрясал воздух, ливень нещадно хлестал землю. Крупные капли дождя увесисто и часто застучали по листве и крышам, чем напомнили звук сыплющихся гильз при плотном огне. Всё засверкало и загрохотало! Или сначала загрохотало, а уж потом засверкало безо всяких пауз между вспышками и сплошным громом? Гроза с невиданным энтузиазмом принялась за своё электро-стратегическое дело: заревела бронетехникой, закидала бомбами, пронеслась, сотрясая воздух, ракетами. Авторитет сразу как-то успокоился и уснул сном младенца. Ему снилось, что у него запас на три боя, и он хорошо окопался. А хорошо окопаться в такой ситуации – самое главное. Когда хорошо окопаешься, уже ничего не страшно – как в колыбели. Так зароешься, что пусть хоть танками тебя утюжат. А если ещё с боекомплектом на три боя…

Он любил, когда ему снилась война. Желая того или нет, он возвращался туда, где чувствовал себя на своём месте, где понятно, куда и сколько стрелять, а звуки далекой канонады наполняли не страхом, а состоянием привычного душевного равновесия.

Стихия грозы давно разбросала все молнии, ночь закончилась. А он всё спал и видел прекрасный сон, как готовится к следующей вылазке врага и у него предостаточно патронов и гранат. К семи утра пришёл прораб, и жена Авторитета пошла наверх будить мужа, который любил спать на чердаке. Оттуда обзор местности лучше. Она зашла в его комнату и поняла, что к нему сейчас лучше не подходить. За двадцать лет совместной жизни она хорошо изучила повадки своего благоверного, иногда очень странные, мягко говоря. Бывало, он становился таким напряжённым во сне, как кот, которому снится охота, на которой он вот-вот сцапает мышь или воробья. Дёрганным каким-то становился и нервным, словно сейчас вскочит, выпрыгнет куда-то в окно и помчится по полю на всех четырёх, превращаясь в зверя на ходу, как проспавший рассвет оборотень. Однажды, ещё в начале их семейной жизни, она подошла к нему спящему, чтобы поправить одеяло, а он вдруг, не открывая глаз, крепко схватил её за руку и так сильно и резко дёрнул куда-то вниз, что она полетела кубарем на пол и от ужасной боли в запястье даже потеряла сознание. Потом сам наложил ей повязку на место вывиха и не знал, как объяснить такое идиотское поведение. Зачем-то рассказал случай, как его бывший сослуживец убил жену вилкой спросонья. Есть такие мужики, которые имеют привычку жрать, лёжа на диване. Вот и его сослуживец задремал с вилкой в руке. И чёрт его знает, что ему там приснилось, но, когда в комнату вошла жена, чтобы положить в шкаф выглаженное бельё, он эту вилку метнул ей прямо в глаз. Их так в армии учили до одури, до автоматизма, до тошноты, чтобы посреди ночи тебя разбудили, а ты бы смог выполнить сей приём тихо и точно. Ещё и пошутил, как герой Юрия Никулина в «Операции Ы» до того доупражнялся с ломиком, что потом даже у калача отломал дужку. Просто хотел её развеселить. Но жена на это в ужасе прошептала:

– С кем я связалась?..

– Теперь уж поздно каяться, девушка, – снова попытался он обратить всё в шутку. – Знала б ты, сколько я этих «вилок» засадил точно в цель.

Пошутил, называется. У жены покатились слёзы из глаз, как крупные чистые бриллианты. Он любовался на эти алмазные капли на нежных щеках: «Ты такая красивая, даже когда плачешь». Большинство людей плачет безобразно. Смеётся, впрочем, тоже. А она и смеялась красиво, тихо, как лесная птица, только для себя. И для него.

Она редко плакала, что даже удивительно, но это всегда был сигнал, что он перешёл грань допустимого. Потом понял, что ей на самом деле больно, и стал грозиться отрезать себе ту руку, которой её травмировал. Даже нож чуть ли не из-под подушки вытащил! Пришлось дать ему оплеуху:

– Я те отрежу! Мало того, что псих, так ещё и без руки будешь, – сдержанно морщилась она от боли, чтобы не провоцировать его. – Ой, с кем связалась! Только подошла, чтобы… К тебе что, и подойти нельзя?

– Можно, – виновато лепетал он и целовал перебинтованное запястье жены. – И даже нужно.

– Котя, что же с тобой сделали, – смотрела она на него внимательно.

Этот вопрос без вопросительной интонации подействовал на него отрезвляюще. Он сразу как-то успокоился и уткнулся ей лицом в колени: «Ленка, прости». Больше подобных инцидентов не повторялось.

Теперь она стояла у лестницы и думала, как же его разбудить. Увидела на полу под окном опавшие цветы бегонии, взяла один обмякший бутон и бросила к кровати. Бутон плюхнулся на пол и рассыпался на лепестки. Это шмякающий звук вынул Авторитета из глубокого сна, но не разбудил окончательно, а только переместил куда-то ближе к границе сонного царства. Он автоматически зашарил рукой сбоку от себя, там, где во сне у него лежал запас патронов. Пробормотал в ужасе, не открывая глаз:

– А где мой запас?

– Враги унесли, – спокойно ответила жена. – К тебе прораб пришёл.

Авторитет сел на кровати, всё ещё балансируя на той границе, с которой так легко упасть и снова провалиться в самый глубокий сон.

– Костя, тебя ждут, – жена уже спускалась вниз по лестнице.

– Что?.. Иду.

Тут он совсем проснулся и попытался припомнить, что же ему снилось. Что-то хорошее. А в реальности что-то раздражало. Что-то определённо его раздражало. Нет, вокруг всё нравилось, всё было так, как он любит. Но что тогда? Прораб? С ним сегодня будет разговор особый… Запас? Какой ещё запас? Запас, запас-с-с… Вертелось на языке это слово, а в связи с чем, он уже не помнил. Но не оно раздражало его. А что же?..

Авторитет редко болел физически, если только болезнь не вторгалась в организм в виде куска свинца или острой стали. За всю жизнь пару раз лежал в госпитале, а так отпугивал от себя любое недомогание колоссальной злостью, ненавистью к разгильдяйству и постоянным движением куда-то вперёд или даже назад, лишь бы не стоять на месте. Но с некоторых пор стал замечать за собой, что… не совсем здоров. И болело-то непонятно что! Душа, что ли? А разве она у него есть? Разве он имеет на неё право?

Ведь всё было когда-то совсем не так. Не было этих странных и страшных видений, ему казалось, что он может чётко сформулировать любую мысль. Но затем какие-то его воспоминания теряли стройность, обрывались на самом важном и становились совсем бессмысленными. Они не перегорали и не изживали себя, словно замкнули его на себе. И это что-то, не передаваемое словами, останется с ним на всю жизнь, до последнего дыхания как самое главное и неизбывное. Он очень хотел восстановить, разглядеть, разворошить, что пережил когда-то давно, но в то же время очень боялся этого. От этого уставал больше, чем когда-либо. Да-а, труднее всего работать над собой, а не над другими. Вымарать что-то из своего сознания не так-то легко. Это трудно и даже невозможно. Хорошо бы кто придумал, как из души вытащить и выкинуть весь накопленный хлам, как занозу вытаскивают из пальца пинцетом. Вот носи это в себе. И ведь носишь-то, сам не знаешь, что! Какое-то прошлое, которое иногда так захватывает ум и настроения, что не даёт дышать, словно по горлу карабкаются тысячи острых песчинок и раздирают гортань изнутри… И это прошлое может вылезти некстати и даже взорваться.

Может, этот способ давно придуман, его надо только найти? Ага, нашёл – едва сам ушёл… Ещё за границей от нечего делать Авторитет прочитал пару книг по психоанализу, даже к врачу ходил и узнал, что есть какое-то полное очищение психики, когда душа освобождается от всей той грязи и ерунды, какую она вбирает в себя в процессе жизни. Но тут же понял, что он вряд ли сможет так вывернуть себя наизнанку, потому что чего там у него только не было! Он говорил, что не всё помнит о себе, но при этом обладал феноменальной для мужчины памятью: ничего не забывал. Жена иногда удивлялась, что он никогда не пропускал «такие пустяки», как дата их свадьбы или дни рождения её родителей – все те годовщины и события, которые большинство мужчин не считают нужным помнить. Но когда он пытался обнаружить самое страшное из содержимого своей памяти, едва начинал перебирать самые болезненные впечатления и воспоминания, как они, словно бы испугавшись разоблачения, убегали от него, таяли, перемешивались и видоизменялись до неузнаваемости. Маскировались подо что угодно, лишь бы он их не обнаружил! Он словно бы хватал их за хвост, притягивал к себе, чтобы разглядеть повнимательней, что же они собой представляют, как им так удаётся терзать его, но они всегда вырывались, выскальзывали и исчезали. Как в детских стихах про Мойдодыра, которые он читал детям, когда они были совсем маленькими: «Одеяло убежало, улетела простыня. И подушка, как лягушка, ускакала от меня. Я за свечку, свечка – в печку! Я за книжку, та – бежать и вприпрыжку под кровать!.. Боже, боже, что случилось? Отчего же всё кругом завертелось, закружилось и помчалось колесом?». И в этих последних словах для него была сокрыта такая драма, что он хотел проорать их так, чтобы куски больной памяти навсегда покинули его нарушенное сознание. Но это напугало бы детей.

Потом он подумал: а стоит ли вытаскивать эти воспоминания на поверхность? В любом компьютере есть такие системные файлы, которые лучше не удалять и даже не просматривать, иначе вся система выйдет из строя. Есть программы-шпионы, вирусы, которые становятся опасными только в момент их вскрытия, а до этого они могут спокойно храниться годами где-то на жёстком диске. Человек создал компьютер по своему образу и подобию и придумал способ очистки его диска именно потому, что сам не в состоянии вот так нажатием одной кнопочки очистить своё донельзя захламлённое сознание. Он и рад бы его не захламлять, но что делать, если жизнь в избытке поставляет события, которые лучше бы никогда не видеть, никогда в них не участвовать. Засядет так в голове какая-нибудь зараза, как паразиты в кишках, и попробуй, избавься. Когда дочь училась на врача, она вычитала ему из какого-то учебника, что симбиоз живого организма с вредными микробами необходим для продления жизни, а без каких-то там бацилл были бы невозможны некоторые фазы пищеварения и обмен веществ. Что касается абсолютной чистоты организма, то это утопия, так как полностью стерильный человек существует только в абстрактных теориях. Может быть, и абсолютно чистое сознание – такая же утопия, раз жизнь постоянно поставляет человеку всякий хлам для усвоения?

Так он пришёл к выводу, что ему лучше не копаться в своём искалеченном внутреннем мире, не расковыривать плохо заживающие раны, не давить бацилл сознания, а то в психике начнётся какая-нибудь гангрена и «вся система выйдет из строя». И если самое простое определение психического здоровья состоит в отсутствии психических расстройств, то разве, по аналогии, отсутствие телесных заболеваний и физическое здоровье – одно и то же?

Но сегодня его что-то ужасно раздражало, и он хотел понять: что же. С ним такое иногда бывало. Навалится какой-то гнев на разум, а как его выпустить и на кого – он не знал. Было у него для таких случаев только одно твёрдое правило: никогда не направлять его на своих…

– Песок-то разгружать?

– Да подожди ты!

Авторитет прислушался к доносившимся с улицы голосам и почувствовал, как что-то скрипит у него на зубах. Песок! Вот что его раздражало. Сыпучее и сухое до першения в горле слово «песок», от которого у него сразу возникало смутное чувство ужаса и приказ не дышать. Поэтому он сразу задыхался. Но не всегда. Иногда. Больше всего бесило, что он не может вычислить, когда же произойдёт это «иногда». А ещё больше злился на себя, что очень боится этих внезапных приступов. Получается, они были сильнее его, они держали над ним власть. Он не знал, что надо сделать, кого убить, чтобы освободиться от них.

Он не помнил, когда это случилось в первый раз, но отлично запомнил второй. Они тогда с женой были в Зеленогорске, где он увидел на залитом солнцем пляже много песка. Увидел, как отдыхающие в шутку закапывают в нём друг друга. И вдруг ему от этого зрелища стало плохо, как никогда прежде не было. Какая-то невозможная резь в глазах и сдавленность в груди, так что нельзя сделать вдох. Он запомнил, как мимо проплывали незнакомые люди, заглядывали ему в лицо, давали жене советы, что надо делать, а он был готов убить этих самонадеянных болванов за их советы: откуда они могут знать, что с ним?! Жена смотрела на него вопросительно и с тревогой. Ему стало стыдно, что он постоянно её пугает, и как она выдержит, если это на всю жизнь. И страшно, что с ним происходит что-то неподдающееся контролю. Она увела его с пляжа в санаторий. Потом уже вечером он тихо встал с кровати и пошёл на залив. И ничего не случилось! Стоял на берегу по щиколотку в этом песке, испуганно прислушивался к своему организму, не отколет ли он опять какой-нибудь номер, не накатит ли удушающая боль в горле. Потом совсем осмелел, полежал на этом песке, и хоть бы хны! Потом его нашла жена, и они долго гуляли, обнявшись по полоске набегающей и отступающей волны, как и многие другие отдыхающие. И все эти люди ему тогда были ужасно симпатичны, мир нравился до невозможности… А через полгода приступ повторился. И вот он никогда не болел, но очень стыдился этой своей слабости.

Жена ему сказала, что некоторые люди боятся воды, а он боится песка, и в этом нет ничего ужасного. Просила, чтобы он перестал бороться с собой, пусть всё идёт своим чередом: «Всё равно тебя не брошу, потому что ты хороший». Так у них повелось, что она иногда читала ему вслух, а он слушал, закрыв глаза, когда уставал так, что не мог спать, но и сам читать не мог: буквы прыгали в поле зрения. Слушал не столько книгу, сколько её голос, нежный и твёрдый одновременно, глубокий, как тихое лесное озеро, в котором запросто утонуть, поддавшись на эту обманчивую тишину. Ему нравился её голос, даже если приходилось его повышать. Он как-то сразу успокаивался от его звучания, узнал бы его из тысячи.

Однажды она читала ему книгу, что раньше у представителей высшего класса была забава изображать из себя психически неуравновешенного человека. Считалось, что у низшего грубого сословия, крестьян, солдат и мастеровых, нет души, психики, так что и болеть там нечему. Эта публика создана для тяжёлого физического труда и изнуряющей службы, где душа не нужна, поэтому ею обладает только элита. Вот элита и отрывалась по полной: демонстрировала друг другу свои заскоки, словно некое соревнование шло, у кого этой души, стало быть, больше. Всевозможные эпилепсии и шизофрении были в такой моде, что ими «болели» через одного. Якобы у избранных души так много, больше всех отвесили при раздаче, аж воспалилась. Реальным душевнобольным завидовали белой завистью! Нервные расстройства считались признаком сильной личности от переизбытка психической материи. Дескать, изболелась душенька за страну и народ, будь он не ладен, довели элиту до безумия. Но поскольку подавляющее большинство всегда психически здорово, то приходилось культивировать в себе разные странности искусственно и даже насильственно. Некий граф, например, приходил в гости и поедал там не угощение со стола, разговаривая о высоком, а цветы на окнах. Все к этому так привыкли, что заранее готовили обладателю сложной душевной структуры горшочек с сочной геранью – всё ж вкуснее сухого плюща.

Авторитет редко так смеялся, даже просил ещё перечитать. Он вспомнил, как призывники жрали цветы на медкомиссии в Военкомате. Кактусы! Районный психиатр-садист специально горшки подменил, а то надоело смотреть на совершенно здоровые и хитрые рожи детей трудового народа, как они бодро жуют его любимый хлорофитум, словно салат метут. Эка невидаль – традесканцию слопал! Это любой дурак осилит, а ты попробуй колючее дитя пустыни. Один плечистый пэтэушник сожрал три штуки за подход!

– Браво, – мрачно констатировал председатель комиссии. – К службе готов. Туда, куда вас отправят, молодые люди, таких сочных кактусов, конечно, нет, но разных колючек предостаточно. И вам придётся иногда их кушать. Инструктор объяснит, как это лучше делать. Кстати, сами колючки жрать совсем не обязательно. И ещё… Вас там по-настоящему сведут с ума, так что я не прощаюсь.

И заботливо выдернул несколько иголок из носа расстроенного призывника, который потом дослужился до майора спецназа, сейчас уже на пенсии, выбил у армии квартиру в ближних пригородах Северной Столицы. В буквальном смысле выбил – начальство за горло взял, когда оно крякнуло своё излюбленное: «Ещё не время сынок, не все пингвины в Антарктиде по хоккейной клюшке получили». Крышует бизнес в своём районе, иногда Авторитету помогает решать кой-какие мелкие проблемы. В преступном мире известен под позывным Кактус. До сих пор недоумевает, зачем жрал эту гадость. Напугали ребёнка армией, а оказалось, что на гражданке куда как страшней.

Бывает же такое, чтобы здоровому человеку приходилось изображать из себя безумного! У элиты и в новом веке это модно – данная публика не меняется. Говорят, что в новом веке мир переплюнет самого себя по части сумасшествий за все предыдущие столетия. Авторитету же очень хотелось избавиться от этого состояния, которое он не знал, как и обозначить. Больше всего бесило, почему он не может понять, когда это произойдёт в следующий раз. И главное, он очень много видел песка на войне, наглотался его предостаточно на Кавказе и Балканах, но там этого просто не замечал. А в мирной жизни мог запросто сделаться больным и беспомощным от одного его вида.

Сегодня на Лесную улицу должны были привезти песок для строительства дороги. Он знал это ещё вчера, и вот со вчерашнего в нём сидит ужас: «А если сейчас это повторится?». И уже давит на виски этот кошмарный звук сухого сыпучего песка: «а ессли… а есссли…».

– Тьфу ты, детские капризы! – он разозлился на себя и окончательно проснулся.

Встал, оделся и подошёл к окну, выходящему на улицу. Светило солнце, отражаясь в бесчисленных лужах и мокрой листве. Заметил «КамАЗ» с песком и тут же отвернулся. Посмотрел в другое окно на двор, увидел жену за странным занятием: она сачком бережно вылавливала из пруда какую-то траву. Он догадался, что это, видимо, ночной ливень смыл цветы с её любимой клумбы. Улыбнулся, вздохнул и стал спускаться вниз, где его ждал прораб – тот ещё фрукт.

Авторитет сразу заметил, что прораб от него шифруется: мусолит какие-то квитанции да бланки, чего-то высчитывает на расколотом калькуляторе. Серенький облезлый мужичонка. И зачем такому деньги? Ворует, как пить дать. Причём так самозабвенно, что даже не понимает, у кого ворует, и что с ним за это могут сделать. Это тебе не у государства электричество тырить, вставляя скрепки в счётчик. Я тебе такую скрепку вставлю – ни один врач не разогнёт.

Когда хозяин дома вышел, прораб опять что-то считал и пересчитывал, проверял и перепроверял. Увидел Волкова, вспотел до корней волос, поздоровался одними согласными звуками и протянул какие-то безалаберные бумаги, словно в них продукты заворачивали. Авторитет вздохнул, сел, долго смотрел в документы, повертел их так и сяк и вдруг, как бы между прочим, спросил:

– Тебе что, жизнь наскучила? – и ещё добавил, размышляя вслух: – Это и не удивительно. Такая глупая жизнь, какую ты ведёшь, не может не наскучить.

–??? – прораб не знал, что и ответить.

– Тебе жить-то хочется? – Авторитет поднял на него свой тяжёлый взгляд: – Отвечай, когда я спрашиваю, дурак.

– Хочется, – растерянно пробормотал прораб и захлопал ресницами.

– Очень хочется?

– Да, – честно призналась бедная жертва.

– Я не чувствую, что тебе в самом деле жить хочется. Сдаётся мне, что решил ты на тот свет отправиться…

– Нет!

– Зачем тогда меня обманываешь? Ты разве не знаешь, кто только собирается меня обмануть, после этого больше двух часов не живёт?

Авторитета и в самом деле было очень трудно обмануть: он слишком хорошо знал, что почём в этой жизни. А прораб так увлёкся, что добыл где-то две тонны песка по цене трёх.

– Песок-то золотой, поди, раз по такой цене? – продолжал допрос Авторитет. – А если я тебя в нём зарою, а? Как тебе такой вариант?

– Да что Вы, Константин Николаич, Господь с Вами! – прораб хотел бы убежать, но понял, что поздно. – За что же?

– Для общей релаксации. Будешь лежать в песочке под дорогой, и никто не узнает, где могилка твоя, – Волков принялся смаковать очень нехорошие вещи. – Ты же не Чигисхан и не последний русский царь, так что твою могилу никто восемь веков или восемь десятилетий искать не будет. Такие, как ты, каждый год пачками пропадают без следа. И никто не ищет, потому что никому такие не нужны.

– Про… сти… те ме… ня.

– Бог простит. Но я не Бог, поэтому не прощаю. Берегись бед, пока их нет – слыхал такую пословицу?

– Н-не н-надо, а? – потерянно пролепетал прораб.

– Да отчего же не надо? – весело воскликнул Авторитет. – Надо, Федя, надо!

– Я не Федя, я…

– Это уже не имеет значения, кто ты: Федя или внук медведя. Ты у нас Сфинксом будешь. Ты знаешь, что большой Сфинкс в Гизе до начала двадцатого века был погребён под толщей песка? Даже великий Геродот по этой причине в своих «Историях» не упоминает о нём, хотя при этом подробно описывает пирамиды. И это в пятом веке до нашей эры! Представляешь себе, столько веков лежать в песках? Это страшно, уж ты мне поверь. А спустя века – не знаю, кто тут будет после нас: китайцы, корейцы, индусы – откопают тебя археологи и будут учёные головы ломать: «А чегой-то он тута под дорогой делает?». Выдвинут какую-нибудь нелепую гипотезу о переселении народов или ещё что-нибудь в этом роде: дескать, шёл человек куда-то, шёл, да не дошёл.

– Не… на… до…

– Я тебя понимаю, – сочувственно кивнул Волков. – Ещё из классиков кто-то заметил, хотя смерть и старая штука в этом мире, но каждому в диковинку. Умереть – это очень плохо, потому что это – на всю жизнь. Ты не бойся: мы тебя не больно зарежем. Мы тебя вообще резать не будем. Живьём зароем. Так даже интереснее.

У прораба похолодело внутри. Он услышал, как люди Авторитета, стоящие в дверях, тихо посмеиваются издевательским словам своего хозяина. Снова захлопал ресницами и заскулил:

– Да я же не для себя, Константин Николаич! Жена-зараза каждый год хочет на курорты кататься, представляете?!

– Да ну? – сделал Авторитет удивлённое лицо. – А что жена должна хотеть? Гнилую картошку тебе к обеду чистить?.. Да ты столько украл, что и на десятерых жён хватит.

– А вот и нет! – капризно заспорил прораб. – Не хватило: одной дай курорт, другой – машину высший сорт, третьей – квартиру, четвёртой – ремонт сортиру…

– Ха-ха-ха! – Авторитет и его люди так и грохнули дружным смехом, когда этот маленький и тщедушный человечек чуть ли не в стихах поведал им, сколько у него баб.

– Поломали они мою жизню, Константин Николаич! – прораб уже на коленях ползал. – Погнули! Всё через их подлое бабье племя пошёл на воровство.

– На кой чёрт ты их нагрёб в таком количестве?

– А как же?.. А как же! Это же им нужно, а не мне! Я ж – мужчина редкого обаяния и физических качеств. Меня женщины пеленгуют на расстоянии. Я только на улицу выйду, а они уж…

Прораб говорил это совершенно серьёзно, а Авторитет умирал со смеху. Но вспомнил про песок, сразу помрачнел и сказал:

– Жизнь не прутик, чтобы можно было сломать. Её как ни подминай, а она всё одно выползет на ту дорогу, какая ей предназначена. Так что не хнычь, гигант секса, что слабый пол столкнул тебя в канаву с истинного пути. Быть тебе Сфинксом.

– Да зачем же так-то, Константин Николаич? – прораб уже просто недоумевал. – Третье же тысячелетие на дворе! Ну зачем такие азиатские методики? Я же всё отдам, до копейки верну. И потом, воля Ваша, а совсем без воровства в наше время тоже как-то нельзя. Совсем подозрительно было бы, согласитесь, на фоне тотальной коррупции в высших эшелонах власти, где счёт уже на миллиарды долларов идёт. Я по этим меркам взял вовсе ничего! Где это видано, чтобы нынче хороший работник вовсе ничего не присвоил, чтобы до такой степени себя не ценил?..

– Что ж с тобой поделать, любимец женщин? Кому не умирать, тот жив будет, – Авторитет встал и двинулся к выходу. – Ну-ка, покажи мне песок, мужчина редкого обаяния.

Прораб испуганно засеменил за ним. Авторитет вышел и увидел, что его сыновья и соседские дети лазают по огромной куче песка, насыпанной посреди улицы: скатываются с неё со смехом и снова заползают наверх. Песок совершенно сухой в отличие от насквозь промокшей за ночь земли. Авторитет словно бы не поверил глазам своим, подошёл ближе, потом сделал пару шагов назад, опять приблизился к песку и потянул носом. Прораб не понял, что бы это значило, поэтому испугался ещё больше, а Волков уже расслабился, сразу подобрел и сказал почти устало:

– Ладно, чёрт с тобой: вернёшь всё с процентами, какие я тебе укажу, и катись к своим шлюхам… Проценты эти не мне, а тебе нужны, чтобы ты не испытывал угрызений совести.

Прораб с радостью достал из кармана раздолбанный калькулятор и приготовился считать.

Вся наша Загорская улица после ночной ливневой грозы вылавливала свою рассаду из ручьёв и прудов. Ливень был такой сильный, что грядки словно бы закатало в асфальт: всю зелень и верхний слой земли смыло, так что огороды покрылись плотной тяжёлой коркой промокшей насквозь почвы. Стихия, одним словом. Смыла эта стихия рассаду капусты и свёклы в ручей у подножия Ведьминой Горы – огромного холма, южный склон которого был похож на лоскутное одеяло из небольших огородов, что выделяли связистам ещё в прошлом веке, вот мой отец и отхватил свои четыре сотки.

Капуста и свёкла – это щи да борщи зимой. Это наше всё! Да и вообще хорошо промозглой осенью или холодной зимой по возвращении с работы съесть тарелочку тушёной капусты, способов приготовления которой наверно больше, чем сказок народов мира, под Новый год отведать селёдки под шубой. А голубцы и пироги! А корейский салат – ну, куда ж ему без свёклы? Вот поэтому все дружно с утра вылавливали из ручья то, что к осени должно превратиться в эти полезнейшие овощи, и приводили в чувство.

Рассада была похожа на спасённых от утопления зайцев из-за двух длинных лепестков в виде ушей на каждом ростке. Их вылавливали руками и москитной сеткой, кто-то даже шумовкой орудовал, раскладывали на газету, и они лежали, безжизненно свесив свои уши. Их, бедолаг, недавно высадили, поэтому они не успели дать длинных корней и так легко оторвались от земли. Но это даже лучше, чем ситуация, когда рассада кое-где уже прижилась, окрепла, но её сломало потоком воды и земли. А смытую рассаду ещё не поздно снова воткнуть в грядку после небольшой реанимации.

К ручью и с другого берега прилегает множество огородов, но уже работников местного деревообрабатывающего комбината, предприятия некогда зажиточного, поэтому участки там побольше. Есть даже постройки, которые никак не назовёшь хозяйственными для хранения инвентаря или «летнего типа» для укрытия от ненастной погоды и отдыха во время работы, как положено по правилам застройки садоводств. Оттуда тоже все ринулись вылавливать рассаду. А как её отличить, твоя она или ещё чья? На ней же не написано: «я росла у Ивановых» или «собственность участка Петровых». Правда, на том берегу уже кто-то кричит высоким голосом, что у его рассады на спинке лепестков есть «такая сеточка из особенных прожилочек», да кто их будет рассматривать. Люди ругаются и спорят, что вот этот бордовый корешок со слипшимися листочками принесло в ручей именно с их огорода, а никак ни с соседского или тех, что выше. Рассада почти полностью выловлена, но на всех пострадавших от ночного ливня её не хватает: видимо, значительная часть была унесена потоком воды в реку. Кто-то, допустим, высадил две сотни ростков свёклы, а выловил только десяток. Естественно возникает мысль отвоевать недостающие ростки у других граждан, доказать любой ценой, что им досталась его рассада, которую он «узнал в лицо».

К обеду на соседнем участке завязалась драка. Там держала огородик Саша – жена Серёги Бубликова. Она тоже выловила часть рассады, разложила её подсушиться, но тут с другого берега пожаловала разметчица Зина со своим сожителем Борькой, которого она увела из семьи аж с Псковской области, и в наглую забрала часть рассады себе. Саша расстроилась и позвала своего Бубликова, который спал в гамаке выше по склону, накрывшись газеткой. Серёга долго разбираться не стал, а сразу же погрузил Борьку с головой под воду в ручей. Собирателям рассады от этого стало даже как-то веселей работать, хотя кто-то и негодовал, что драчуны «помяли мои семядоли». Борька вынырнул и стал орать, что Бубликов получает хорошие деньги и мог бы вообще круглый год покупать овощи и фрукты на рынке. Серёга секунду подумал и принялся шипеть на супругу, мол, чего она постоянно прибедняется и возится с этими огородами, позорит его. Зина обрадовалась такому повороту разговора и даже назвала Сашу чумичкой и потомственной нищетой. Бубликов после этих слов и Зину скинул в ручей, объяснив, что только он может обзывать свою жену разными словами. Началась битва на Дунае в миниатюре, а под конец Бубликов прокричал фирменное:

– За вас же, суки, кровь проливал, пока вы тут совхозный турнепс воровали!

– И чего Ваш водитель на каждом углу кричит, что он где-то кровь проливал? – спросили кого-то на нашем берегу. – Чего ж он так, сердешный, надрывается?

А спросить так могли только Авторитета. Он в самом деле стоял на дорожке у Ручья в каком-то спортивном костюмчике и надвинутой на глаза панамке, как рядовой обыватель, так что его и не замечал никто до поры до времени. И со скучающей улыбкой наблюдал за шумной сварой, которая обросла новыми действующими лицами и покатилась вверх по склону на другие огороды. Стоящие рядом с Волковым сразу притихли, как только заметили его.

– По-видимому, он думает, что ещё не все об этом знают, – тихо ответил он на заданный вопрос и ударился в пространные размышления, словно бы сам с собой заговорил: – Так всегда бывает, когда человек слабее реальности. Это, как я вычитал в книге одного психолога, «страшная реальность вступила в конфликт с его идеалами и мечтами о героизме и подвигах». Мечтает идеалист об орденах и дамочках, которые вешаются ему на шею, когда он с победой вступает в отвоёванный у других самцов город, а на деле получает ужасный быт в казарме, равнодушие властей, постоянную опасность и противоестественную для человеческого организма деятельность. Из-за противоречий индивидуальности со стандартами процесса войны и происходят все эти крики… Вот такой героизм и развратил нас всех. Опасная отрава. Начитались книжек о героях, насмотрелись фильмов о крутизне, а реальная жизнь оказалась сложнее книжных прописей. Вот он и орёт. Давит этот героизм на мозги, как ботинки жмут. «Там его и закопали, а на камне написали, что ему ботинки жали, но теперь уже не жмут»…

– Кого закопали?

– Да неважно… Ведь убьёт же кого-нибудь, кувалда такая, а? – Авторитет уже с тревогой наблюдает за дракой, потом вытаскивает из-за пояса пистолет, стреляет в воздух и орёт хорошо поставленным командным голосом: – Бубликов, какого… ты там в грязи валяешься?! Мы сейчас в Райцентр едем, а ты на кого похож?

Бубликов от неожиданности метнулся было к своему шефу, потом рванулся назад, кому-то там врезал, ему ответили тем же, так что он скатился по склону в ручей и предстал перед Авторитетом по пояс в воде:

– Нервы у тебя ни к чёрту, Серёжа, – выговаривает ему Волков. – Уволю без выходного пособия.

– Они… они же… на мою жену… так я… им… а они… мне, – объясняет Бубликов, но никак не может восстановить сбившиеся дыхание.

– Может, тебе нервишки подлечить? Я это быстро делаю.

– Не-а, не надо! Я бы лучше поехал на Таити отдохнуть.

– Ты у меня на Гаити поедешь, будешь там культ зомби изучать.

– На Гаити не надо, лучше я на нашей речке загорать буду… Но я же не виноват! Они же сами мне…

– Так пристрели их, и концы в воду, – спокойно советует Авторитет и протягивает Серёге пистолет: – На. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Правда, граждане? – это он обращается приблизительно к доброй сотне человек, столпившихся на берегу. – А ежели кто чего видел, то… всё равно ничего не скажет. Так ведь?

Авторитет иногда любит так пошутить, хотя окружающие не всегда догадываются, шутит он в данный момент или говорит серьёзно. Поэтому после его слов раздались робкие: «Может быть, не надо?» или уверенные: «Правильно, полстраны можно смело перестрелять, развелось подонков!».

– Это всё Зинка виновата, – уже докладывает Авторитету какая-то бабулька. – Её и надо прибить!

– Да-да, это она своего хахеля на Сашеньку натравила, – закивала другая.

– Какого хахеля? – лениво интересуется вошедший в роль Робин Гуда Волков.

– Да вот Борьку! – указала третья.

– Кто таков? Почему у меня разрешение на прописку не получал?

– Так он кобель приблудный. Она его от семьи отбила. А он ещё к Таньке с Сосновой улицы шастает по ночам!

– Ну-у? То есть у местных давалок как переходящее красное знамя?

– Да! – восторгу бабулек нет предела, что есть с кем «перетереть» такие важные подробности. – Даже жена евонная приезжала, и они обеи за Борьку энтого бились на кольях у Зинки во дворе…

Авторитет только покатывается от смеха и выходит из роли строгого и справедливого судьи. Потом кладёт ладонь на голову какой-то восьмилетней девчушке, стоящей рядом с леденцом на палочке, и назидательно говорит:

– Не будь такой, когда вырастешь. Ладно?

– Ладно, – серьёзно соглашается ребёнок после некоторого раздумья.

Так начиналось лето 2005-го года. Короткое русское лето с терпким запахом полей и лесов, которое из-за своей краткости каждый раз напоминает праздник. В это короткое лето надо так много успеть, пока не наступила осенняя слякоть, а за ней и вязкая зимняя спячка на полгода. Привычные к холодам больше, чем к жаре, люди начинают страдать от духоты и пекла. Дороги становятся сухими и пыльными, высохшая глина превращается в мелкую пудру и оседает на листве и лицах. И снова, в который раз откуда-то с просторов выгоревших на солнце небес, над стрекочущими лугами доносится мысль классика: «Ох, лето красное! любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи…».

После отъезда вороватого прораба асфальтирование Лесной заглохло, едва начавшись. Авторитет страдал неимоверно, так как терпеть не мог простоев. Даже ругать себя начал за эту затею.

– Нет, в кои-то веки собрался сделать полезное дело, и вот на тебе! – жаловался он жене.

Жена слушала-слушала и нашла нового прораба через объявление в местной газете. Авторитет даже удивился, что это можно было так легко сделать. Прорабом оказалась женщина по имени Дуня из-под Архангельска. Крепкая курносая бабёнка лет пятидесяти, мать троих детей и бабушка пятерых внуков – приехала и сразу приступила к работе. Авторитет поначалу отнёсся к ней скептически: не поверил, что бригада ядрёных грубых мужиков станет ей подчиняться. Но ему так надоела волокита со строительством, что он махнул на этот факт рукой: делайте что хотите, но чтоб через неделю была дорога.

– Та-ак, мальчики-зайчики, навались на правый край, крольчата мои! – кричала теперь с самого утра Дуня звонким голосом, и сама работала лопатой за троих.

«Мальчики-зайчики» Дуню, как ни странно, слушались и даже уважали. Зауважал её и Авторитет, когда она составила новую смету. Дуня, как любая русская женщина, живущая в период правления «величайших политиков», знала, как, где и что можно достать дешевле, чем где бы то ни было. Поэтому материалы для строительства дороги стали стоить на треть меньше. Жена Волкова с этой Дуней подружилась и посоветовала мужу заплатить ей больше обещанного. За честность, и что женщина занимается неженской работой. Но тут Авторитет упёрся и сказал, что бабу, занимающуюся неженской работой надо не награждать, а наказывать, потому что именно из-за таких мужики вместо дела занимаются только пьянством и болтовнёй о подвигах далёких предков в позапрошлых веках.

А Дуня тем временем была в своей стихии. Она строила дорогу – небольшую в масштабах огромной России, но очень нужную людям. Дуня знала, что люди любят, когда под ногами ровная твердь, когда на дороге уважены все: и пешеходы, и водители. Поэтому решила, что непременно нужен тротуар. Хотя бы с одной стороны. И фонари. Тоже хотя б один ряд. И вообще, дорогу можно и надо расширить, для чего придётся выкапывать новую канаву ближе к заборам, а к каждой калитке сделать персональный подъезд. Авторитет отказался наотрез и от тротуара, и от переноса канавы, и уж тем более от персональных подъездов. Маленькая Дуня ходила за ним упрямой тенью и твердила:

– Константин Николаевич, некрасиво же будет! А надо, чтобы красиво, чтобы людям нравилось…

– Каким людям? Я здесь при чём? – не понимал Авторитет, чего от него хотят. – Ты мне асфальт проложи, чтобы я ездить мог, а остальное-то мне зачем?

– Что это будет за улица такая? Ведь надо всё учесть, чтобы удобно было. Вы большой человек и большими делами занимаетесь, а будете жить на такой недоделанной улице…

– Ай, отстань! – Авторитет нырнул в машину и укатил по своим авторитетовским делам.

Приехал и увидел, что старая канава уже засыпана, новая выкопана ближе к заборам, а неугомонная Дуня утюжит катком дымящуюся смолу.

– Я Вам, Евдокия Дмитриевна, не буду платить за эти копки-перекопки канав, – погрозил он Дуне пальцем.

– А я от Вас ухожу, – спокойно заявила Дуня. – Не могу так работать. Это не работа, а халтура какая-то. Надо или настоящую дорогу проложить, или вообще никакой не делать. Вы не понимаете, но для меня это как оскорбление. Вот люди пройдут и скажут: до чего же отвратительную дорогу построила. А мне стыдно будет, потому что у меня уже внуки. И я хочу, чтобы они мной гордились, а не думали, что их бабка только деньги с человека взяла, а работу не выполнила, как следует. Вот.

Авторитет даже удивился, что ещё такие люди на земле остались, и решил уступить Дуне в отношении тротуара. Потом он уступил ей и в отношении персональных подъездов, и всего прочего. И даже после завершения работ подарил ей подержанный «Опель» в хорошем состоянии – к машинам Авторитет относился бережно. Приказал своим людям перегнать его Дуне домой и её саму довезти, чтобы по пути никто не ограбил.

Фонари же согласился сделать шурин Авторитета Феликс Георгиевич, кузнечных дел мастер. И сделал. А плохо что-то делать он не умел в принципе, поэтому получилась красота наподобие старинных фонарей с трапециевидными гранями из толстого стекла, с фигурными крышками, на кронштейнах в виде замысловатых завитушек.

– Раздолбают же всё, Филя, – причитали бабульки, когда увидели такое чудо.

– Не-а, – мотнул головой неразговорчивый Феликс. – Чугун не долбают, а куют при определённых температурах плавления, которые можно получить только в специальной печи.

Он сделал такое же ограждение, где дорога проходила над ручьём, который был заключён в трубы под насыпью.

Свежий асфальт облагородили разметкой, а напротив продуктового магазина и на перекрёстках даже нарисовали настоящую «зебру» для пешеходов. Местами установили специальные дорожные знаки и указатели. Получилось так красиво, что люди смотрели на новую дорогу, как несчастные и обездоленные сироты смотрят на игрушечную железную дорогу в витрине дорогого магазина.

Свершилось-таки! Вот и в нашем захолустье дал себя знать XXI век. Не сразу, конечно же, но всё же. А что у нас происходит сразу-то? Умейте ждать и верить в магию чисел. Ждали-ждали и дождались, как в городе появилась асфальтированная дорога. Первая! Настоящая. Нормальная, какой дорога и должна быть. Иначе это не дорога. Асфальт на ней не такой, как на улице Ленина, где половина ингредиентов отсутствует, отчего он больше похож на потрескавшуюся от зноя глину. Словно государство разорится, если сделать нормальное покрытие для его проспектов и бульваров. Государство не разорится, а утратит связь между своими частями, распадётся, что гораздо хуже разорения.

Асфальт на Лесной был, надо полагать, самого высокого качества. Дорогу сделали так быстро, всего за неделю, что поначалу казалось, будто она может так же быстро исчезнуть. Но дорога оставалась на своём месте. Это же, в самом деле, не парадный ковёр для встречи высоких гостей, который после их отъезда убирают до следующего визита. И она была сделана так качественно, что на неё ходили смотреть, как на драгоценность какую. Сначала асфальт выглядел как-то непривычно и чужеродно. Ах, как же красив этот асфальт! Как срез дорогого антрацита, который в свете фонарей излучал тёмно-синий цвет со множеством оттенков, переходил в лиловый, а затем и в угольно-чёрный. Гладкая и отливающая блеском нефти дорога уходила вдаль, словно бы XXI век плавно, но уверенно вторгался в неизбывное Средневековье без электричества, водопровода и прочих банальных признаков современности. А в конце гребёнкой с острыми зубьями чернел лес, над которым нервный ветер перегонял с места на место облака, как составитель поездов перегоняет вагоны, сортировал из них состав, отправлял его, после чего принимался за другие облака-вагоны.

– Как-то не по-русски сделали, – ворчал Глеб Гермогенович, и было непонятно, рад он или по привычке недоволен.

– Почему же не по-русски? – спрашивали его.

– Разве в России что-то делают так быстро и качественно? У нас же принято любую стройку растянуть на века, чтобы только через десять поколений люди увидели результат. Делают в течение веков и кое-как, а тут всё быстро и на высшем уровне, словно для иностранцев. Кому это нужно? А если завтра война начнется, и всё снова раздолбают?.. Кто там нынче на нас рыпается-то?

– Никто вроде бы.

– Не может такого быть! На нас всегда кто-нибудь да рыпается. Нам же все завидуют, что у нас такая богатая и великая держава…

Но его ворчание никто не слушал, все были поглощены красотой дороги. Асфальт лёг ровным швом на землю, а остальные дороги были больше похожи на язвы и раны на её теле, которые штопать – не перештопать. Летом эти раны превращаются в засохшие пыльные рубцы, с началом дождей снова расползаются, как незаживающие язвы. Люди и машины отходят всё дальше от совершенно непролазной грязи посередине, забирают обочину, затаптывают в грязь траву, поэтому края дороги-раны расходятся всё шире и шире, пока не образуется полоса шириной метров в двадцать, состоящая сплошь из грязи. Эта язва день ото дня растёт и ширится, забирая всё новые здоровые ткани. Поэтому асфальт так похож на аккуратный шов хирурга, который иссёк воспалённые и незаживающие участки и грамотно зашил её.

Новая дорога на какое-то время стала главной достопримечательностью города, основной темой для разговоров. На неё любовались все! На неё невозможно было не любоваться, особенно в окружении сплошного бездорожья. Это казалось невиданной и дерзкой роскошью, как роскошью кажется какое-нибудь драгоценное манто в шкафу со старыми изношенными платьями. Если увидишь его на светском рауте среди других таких же дорогих манто, там оно покажется обычной нормой, а вот на фоне бедности – роскошью. Казалось, даже герань на подоконниках в домах на Лесной улице своими круглыми бутонами, как любопытными головами, подглядывала из-за занавесок на это чудо. Коза Афродита, живущая у бабушки Карины на перекрёстке Лесной и Ямской, прибежала после выгула на асфальт и долго прыгала по нему, как раньше школьницы играли в классы, мотала головой, била по нему копытцами, нюхала его и не могла понять, что же это такое! Хозяйка пыталась её загнать домой, но Афродита убегала и снова прыгала под общее веселье. Наконец, напрыгалась и высыпала на асфальт целую гроздь какашек, похожих на разваренный изюм.

– Фродька, с ума сошла! – ахнула хозяйка, загнала-таки непокорную козу домой, а потом собрала, что коза после себя оставила, и даже замыла асфальт влажной тряпочкой под смех прохожих.

Народ совсем развеселился. Внук деда Рожнова Василий, недавно вышедший из тюрьмы, теперь каждый вечер мастерски плясал на асфальте чечётку, которую научился «стучать» в тюремной самодеятельности. На Лесную стали ходить на прогулку молодые мамы с колясками, потому что на других улицах у колясок быстро ломались спицы и отлетали колёса. Подростки стали рассекать тут на роликах и досках, с которыми раньше приходилось ездить аж в Райцентр, чтобы покататься. То есть город как-то невольно облагородился и приблизился к новому веку.

Даже пьяницы перестали валяться на Лесной. Их и раньше там было меньше, чем на какой-либо другой улице, так как многих отрезвляла перспектива оказаться намотанным на колёса авторитетовского кортежа, да и просто попасться на глаза Волкову. А тут их лежание прекратилось само собой: жестковато на асфальте лежать, а тем более падать. Раньше плюхнутся в мягкую грязь и лежат себе, пока жена, мать или дети не подберут «свово сокровищё». А тут некий выпивоха упал по сложившейся традиции напротив своего дома, как у него было заведено в семейной жизни, после чего из калитки по канону должна была обязательно выскочить жена с причитаниями. Упал да и ударился об асфальт. Почувствовал некоторый дискомфорт и даже слегка протрезвел от удара. Встал и упал ещё раз, чтобы жене стало стыдно, как мужик по её милости страдает. Но жена-зараза в нарушение всех канонов так и не выскочила: ушла с подругами любоваться на ограду моста над ручьём. Делать нечего. Пришлось подниматься и самому брести домой.

Да и в канаве стало совершенно скучно валяться. Это прежняя была доверху наполнена помоями и мусором, так что её можно было не засыпать, когда рыли новую. Не канава была, а мечта алкашей! А тут выкопали другую, да проложили специальные трубы под дорогой для стока застоявшейся воды и грязи. Поэтому канавы сразу же наполнились чистой дождевой водой и схватились свежей травкой по склонам. Сам Авторитет будто бы пригрозил, если хоть один фантик или окурок там найдёт, то скормит их жильцам того дома, напротив которого они будут обнаружены. Это местный лоботряс Вадька Дрыгунов всем рассказал. Он как-то в сумерки стоял под одним из фонарей, ковырял в носу и раздумывал, нельзя ли отломать хотя бы часть кронштейна, а то сила молодецкая распирает, но девать её некуда. Так увлёкся этой мыслью, что не заметил, как Авторитет едет домой со своего промысла. Зато Авторитет его хорошо заметил, наплыл своей огромной тенью, когда Дрыгунов от ковыряния носа перешёл к ковырянию фонаря, сжал ему, как Каменный гость, кисть руки железной десницей, так что у Вадьки фаланги затрещали, и сказал, если он хоть одного фонаря не досчитается, то повесит его, Дрыгунова, в качестве плафона.

Так что на Лесной и фонари все остались в первозданной красоте, и мусорить ни у кого охоты не было. Зато некоторые склонные к свинству граждане стали «отыгрываться» на других улицах. Идёт такой человек по Лесной напыжившись и страдает, словно по большой нужде хочет сходить, а возможности нету. А как вышел с неё, так с него и посыпались окурки, пивные банки, содержимое носоглотки и прочие ошмётки его убогой жизнедеятельности в разные стороны.

В самом названии улицы произошли изменения: в народе она стала именоваться Лесным проспектом. А как же иначе? Взглянешь, к примеру, на ухабистый, пыльный и поросший в середине клочками травы Большой проспект, который являлся биссектрисой угла между Мировым и Лесной, и подумаешь: разве ж это проспект? Разве таким должен быть настоящий проспект? А рядом начинается красивая асфальтированная дорога, которая имеет больше прав называться проспектом, а не просто улицей.

К началу августа приехал мэр Рудольф Леонидович с симпозиума градоначальников и не сразу, но через какое-то время всё же заметил, что в городе произошли некие изменения. Не сразу понял, какие именно, но однажды заехал на Лесную улицу-проспект и увидел, что она не вписывается в общий наплевательско-пофигешный пейзаж вверенного ему города. А уж как народ-то ликует! Даже усмехнулся: «До чего же диковатый у нас народ. Как с пальмы спустились, ей-богу! Ну подумаешь – асфальт! Другие культурные нации, привыкшие к благам цивилизации, отнеслись бы к нему, как к чему-то само собой разумеющемуся, а тут вид асфальтированной дороги вызывает такой восторг у людей, как новогодняя ёлка у сирот… Хотя под такие восторги можно было бы залудить какую-нибудь предвыборную программу, а зачем так неразумно тратиться, если ты никуда не баллотируешься».

Но всё же поинтересовался, кто это тут хозяйничал в его отсутствие в его же городе, хотя и так знал, что это наверняка местный криминальный воротила Волков – больше-то некому. Проложил для своих тёмных дел удобную колею, а этим дуракам радостно! Нет, чтобы бойкот преступному асфальту объявить, не ходить по нему, не ездить и даже не смотреть, словно и нет его. До чего беспринципный обыватель: лишь бы получить чего для себя, а из какого кармана – им плевать. И дела нет, что это не законно, что наверняка для отмывки каких-нибудь «левых» денег!.. Хотя, какие же ещё могут быть деньги у бандита, как не левые? И отмывать их незачем – это требуется как раз тому, кто занимает государственный пост и обязан периодически отчитываться перед страной в доходах. Да и народу какое должно быть дело: законно это или нет, на какие средства да откуда? Народу, на деньги которого российская «элита» нагромоздила себе особняки по всему миру, а закон сделал вид, что ничего такого не заметил.

Рудольф Леонидович ещё в начале карьеры на посту мэра нашего города узнал, что помимо него орудует здесь другая весомая сила. Так и сказали, что есть тут некий Авторитет. С прежним мэром у него якобы были какие-то общие делишки, но в неправедные 90-ые годы прошлого столетия это было нормой. Подумаешь, удивили – организованный криминал! Да Рудольф Леонидович в эти самые 90-ые на своей Вологодчине и не такое видал, и даже имел свои полезные знакомства с нужными людьми… Тс-с! Теперь наступили другие времена, когда проводится политика укрепления какой-то там вертикали власти и борьбы с коррупцией, проводимой самими же коррупционерами. Теперь весь российский криминал, если верить газетам, «топчет зону» или сбежал за бугор. А если он где и остался, то… то чёрт его знает, как к нему следует относиться. Инструкций на этот счёт никаких не было. Жена мэра дала мужу такой совет:

– Ты с ними не конфликтуй, с бандитами этими местными. Мы люди временные, а они тут и после нас останутся. Они нас не трогают, и мы им не мешаем.

Но мэр и не собирался с кем-то конфликтовать. Он здесь и в глаза не видел этого криминала. Только иногда краем уха слышал, что местные таксисты кому-то вроде платят оброк и не только они. Что армяне с Караваевской улицы у кого-то получали разрешение на прописку в городе за приличную сумму. Что вроде бы сам начальник районной милиции состоит в родстве с кем-то из семьи главаря местной мафии, поэтому здесь даже бытует такая шутка, что в случае разбоя надо звонить не «02», а бежать прямиком в самый конец Лесной.

Потом до него дошло, что настоящая успешная преступность такой и должна быть. Незаметной. Заинтересованной в результате, а не на производимом впечатлении. Самого Авторитета он впервые увидел только через два года, как стал мэром города, летом 2003-го года. Тогда библиотекарь Марина зациклилась ввести в традицию празднование Дня города. В тот год Петербург праздновал трёхсотлетие со дня основания, а Маринка из уроков краеведения вспомнила, что нашему городу и того больше. Что возник он ещё задолго до строительства города на Неве, и первые упоминания о нём относятся к концу XIII века, когда Швеция завоевала Карелию. А первое упоминание условно принимается за дату основания города.

– Вы представляете, нам уже как минимум семьсот лет! – тормошила она всех. – Столетняя война ещё не начиналась, когда мы уже были! Наш город возник, когда жил сам Данте! Самого Шекспира не было, а тут уже была какая-то жизнь! Представляете?

– Угу, – безразлично отвечали ей, кому это было, что называется, по барабану и фиолетово.

– Вы только подумайте, что первые обитатели нашего города были современниками Седьмого крестового похода! – донимала она мэра. – А может, и сами в нём участвовали.

– Вот-вот, – кивал мэр. – Люди гибли, а вам бы только веселиться теперь.

– Почему бы нам не устроить День города? Ведь так здорово, если у нас будет свой праздник!..

– Ничего здорового в этом не вижу, – ворчал Рудольф Леонидович. – Кругом терроризм, коррупция, катастрофы, а вы о праздниках мечтаете. И не стыдно?

Но Маринка от него не отставала, и в конце концов так «достала», что он стал от неё прятаться. Она его находила, и он отбивался от неё страшилками, что в Приморском крае зимой люди остались без отопления, а в Европе произошло страшное наводнение, поэтому в такую трагическую годину надо вовсе забыть о всяких праздниках.

– Трудовые будни праздники у нас, – говорил он в конце своих кислых речей и куда-то исчезал с видом шибко занятого государственного деятеля.

– Почему сильные мира сего у нас такие бессильные? Сидит вместо мэра полный ноль! – ворчала Маринка в своей библиотеке после бесполезных разговоров с Рудольфом Леонидовичем. – И этот ноль думает, что он – власть. А какая ты власть, если никакого влияния на жизнь в городе не оказываешь? Никак не могу понять, почему в нашей стране власть совсем не держится за власть? Ведь король должен быть нужным своему народу, должен всеми силами стремиться быть полезным ему. Только тогда народ будет короля защищать и безропотно кормить его самого и семью. А когда король что есть, что нет его – всё едино, никто и не заметит, если ему ненароком голову снесут. Вот почему за Людовика Шестнадцатого никто не заступился? А потому что двор жил своей жизнью, страна – сама по себе, король никак на ход событий не влиял. Может, ему временами и казалось, что он выездом на охоту в новом платье делал что-то очень важное для страны, но это только плоды его заблудшего воображения. В эпоху, когда люди перестают верить в божественность власти – а власть сама предостаточно для этого неверия сделала, – за бесполезного для страны короля могут биться только примитивные и забитые народы. Остальные будут безучастно наблюдать за крушением монархии, как это было в России в семнадцатом году. Людям нужна качественная работа власти, а не её пышность. Власть сама признаётся, что не знает, как вывести город или регион из кризиса. Но кто станет держать у себя в штате шофёра, который смутно представляет, с какой стороны надо к автомобилю подходить? Я таких работодателей не встречала. Народ в этом плане именно работодатель для власти, а власть сама на нас смотрит… как на рабов. Парадокс, да и только! Дел нет, а одно словоблудие повсюду. Все нахваливают Россию, как будто она больше всего в этом нуждается, но никто ничего не делает для неё. Я не говорю, что власть должна не думать о себе, но ведь «даже если ты приобретёшь весь мир, смерть всё равно похитит тебя». Кто думает, что он имеет, всего лишится.

– Что он народу, что ему народ, чтоб так страдать из-за него? – усмехнулся в ответ дед Рожнов, листая подшивку газет.

– Лично я ничего не хочу от власти, – проворчал бывший завхоз школы Василий Филиппович у полок с фантастикой. – Она всегда делает подарки с намёком, словно бы заставляет получателей чувствовать себя обязанными и идти на поводу у дарителя вплоть до самопожертвования. Если построят дом, то из самых дрянных материалов, а потом ходят, трясутся: развалится – не развалится, простоит до конца года – не простоит и год. Если уж строить, то по новым ГОСТам и стандартам безопасности, чтобы со встроенными Интернетом, телефоном и кухонной аппаратурой, с системой сигнализации пожаротушения и очистки от пыли, с автомобильными парковками под домом…

– Ха-ха-ха!

– Я без вашего «ха-ха» понимаю, что никогда у нас такого не будет. Вот у федеральной автотрассы дом построили. Двадцать лет его строили, кое-как сдали. Скорее всего, взятку дали комиссии. Воды нет, канализации нет, в стенах – трещины. Лучше бы вовсе ничего не строили, чем в такой позор и без того уставших от жилищных проблем людей запускать. Как чего сделают – лучше бы и не делали! В Мэрии сидел глава по облагораживанию и благоустройству города, он за время своего правления только плиту положил в грязь на месте автобусной остановки. И это всё, что за тридцать лет на государственном посту «для благоустройства» сделал. А уж орал-то сколько об этом! Все тридцать лет и орал, пока с инфарктом от ожирения не слёг. Я тридцать лет тому назад печи в школе ремонтировал, но не додумался бы до сих пор школу шантажировать этим фактом. Да я и не помню уж, сколько всего там починил за эти годы, а он вот помнил. Потому что если миллион нужных дел сделал, не запомнишь их, а этот запомнил одну свою плиту. И крыл потом этой плитой как козырем и на выборах, и на собраниях, и на докладах. Это в какой ещё профессии такое возможно? Только в среде наших чиновников. А его преемник козырёк из навоза слепил над входом на рынок ещё в Перестройку, а потом до эпохи Путина народ этим фактом шпынял, хотя этот козырёк ещё при Ельцине успешно отвалился. Благо, что из навоза, не зашибло никого. У таких склочников не то, что просить, а в дар что-либо брать побрезгуешь.

– Но ведь получается парадокс, – продолжала недоумевать Марина. – Батька Махно ратовал за безвластие, за анархию, и при этом обладал колоссальной властью и влиянием. А сейчас все бьются за власть, но никто ею не обладает и никакой погоды в стране не делает. Начальство на работу не выйдет, и ровным счётом ничего от этого не изменится. Они никак не влияют на процесс жизни и работы. Они только доказывают, что без них никак не обойдутся, но на деле без них даже легче. Если мать семейства сляжет, семья это сразу почувствует, а если наша власть на Канары укатит, никто и не заметит. Кругом великие и выдающиеся политики. Один страну развалил, и его уже называют великим реформатором окрестили. Другой народу зарплату годами не платил, голодом морил, но теперь про него трещат, что он – великий экономист. Народ и власть в разных измерениях находятся, на разных языках говорят, по-разному трактуют одни и те же понятия. Его ставят министерством командовать, а он вместо этого… долларовым миллиардером становится. Его не для этого назначали, но он почему-то уверен, что именно для этого! Другого в Думу выдвигали, чтобы он проблему бездорожья в районе решил – сам обещал, никто за язык не тянул. А он вместо этого… себе разнополый гарем завёл и всем его обитателям квартиры в центре Москвы купил. Его совершенно для других занятий туда выдвигали, но он так себя ведёт, словно это и есть выполнение его предвыборной программы. Ни черта не поймёшь! Какого деятеля за шкирку ни схвати, а все они великие и всё у них громко. Повалившийся забор починить никто не может, выбоину на дороге никто отремонтировать не умеет, праздник настоящий устроить никто не в состоянии. Как скучно-то, Господи! Не дай бог жить в эпоху, когда одни герои да супермены кругом. У нас дверь в подъезде опять выбили, а назад повесить никто не может: не тот масштаб деятельности, на статус подвига не тянет. Здоровые мужики сидят на завалинке и спорят между собой до драки о подвигах Бэтмена и Спайдера посреди вот этих руин: «Да я бы так тоже смог по крышам лазать кабы мне столько заплатили!». А для чего по крышам бегать, когда они текут?

– Ха-ха-ха! – грохнули все дружным смехом.

– Все чего-то говорят, говорят, говорят, говорят, и никто ничего не может сделать. Молча. И не нужно потом будет пускать пузыри из носа: видали, каков я!.. Как у них языки-то не устанут? И власть тоже всё время чего-то говорит: бу-бу-бу, бу-бу-бу. У нас бабы у магазина столько не наболтают, сколько власти языками чешут. Со времён Горбачёва и до сегодняшнего дня все только говорильней занимаются. Всё прожекты какие-то космические, всё вселенский масштаб имеет. Никто даже не интересуется, как там Россия за пределами Кремля существует, что там от неё осталось и как это сохранить? Не до этого. Телевизор включишь, а там всё про Ирак да прочий забугорный мрак, чёрт их дери. Они тем и удобны, тем и хороши для наших СМИ, что не имеют к нам никакого отношения. О них можно только болтать, а делать ничего не надо. Вот и треплются все, что «я бы на месте Хусейна поступил бы вот так бы да этак бы, а на месте Буша я бы сказал то да это». А спроси их, что они на своих местах сделали, услышишь что-нибудь про подвиг советского народа в годы Великой Отечественной войны. Всё такое чужое, далёкое и неуместное, как будто свои проблемы в стране уже решены, так что нашим власть имущим ничего больше не остаётся, как Хусейну советы давать, да Кастро жизни учить. Наш депутат Слямзиков лозунги ещё перед прошлыми выборами вывешивал: «Я – человек дела, а не слов!». Четыре года прошло, а он только тем и занимался, что ездил по планете и всюду говорил, что он – человек дела, а не слов. Все курорты объездил под видом рабочих визитов, две виллы себе построил, три квартиры купил. Уж, казалось бы, всё для себя и потомков на три колена вперёд сделал, теперь сделай же что-то по работе, соблаговоли, соверши над собой такое усилие!.. Сделал. Перед очередными выборами два новых мусорных контейнера для нашей помойки выбил с превеликой натугой, слава те Господи. И это ещё не так плохо, говорят, потому что другие депутаты даже этого не осилили. Я за ним все эти годы слежу, всё жду, когда он начнёт себя проявлять-то как человек дела, а он теперь во всех интервью только эти контейнеры вспоминает, обязательно касается ближневосточной проблемы – даже заучил наконец-то, что Тегеран является столицей Ирана, а не Ирака, как он раньше говорил. И опять-таки утверждает, что он «человек дела, а не слов».

– Мы страна парадоксов, – подтвердил её невесёлые раздумья дед Рожнов. – У нас хирург хочет уходить из поликлиники в Райцентр, потому что ему скоро на пенсию, а у него своей квартиры нет: до сих пор в общежитии с женой живёт. А в Райцентре к десятому году обещают дом специально для врачей построить, и ему там квартирку дать могут, чтобы помереть хоть в своём доме. Но его слёзно умоляют остаться, потому что он здесь нужен людям до зарезу, потому что без него никак. Зимой в гололёд у нас столько травм, а как с вывихами и переломами ехать за тридевять земель в Райцентр? А так есть свой хирург, и он нужен людям, потому что он – человек дела. И ему для доказательства этого даже говорить ничего не нужно. Если уйдёт, это сразу же негативно на жизни всего города скажется. А начальство соседнего совхоза два месяца резвилось на югах, и никто их отсутствия даже не заметил. Что есть они, что нет их – одна картина: нищие рабочие да старая техника на полях. Или вот наша почтальонша хотела уйти с работы, потому что она одна на всю округу осталась – остальных сократили, так как в бюджете денег им на зарплату нет. Ей теперь надо каждый день по пять деревень на своих двоих обойти, разнести почту, газеты, пенсии. Она рыдала прямо-таки: нет больше никаких сил и всё тут. Ночью, говорит, спать не могу, так ноги болят. Ей тот же хирург сказал, что нельзя каждый день по десять километров бегать в таком возрасте. Даже профессиональные спортсмены, говорит, от таких нагрузок инвалидами становятся. Но она нужна людям! Если уволится она, всем от этого плохо будет. Как старики будут деньги получать, письма, газеты, посылки? Как вообще в новом тысячелетии возможно целым населённым пунктам оказаться отрезанными от мира? Но и её тоже можно понять. Ей бы дали машину с водителем, только откуда что возьмётся, если всю страну просрали неизвестно на что?! Слава богу, Феликс Георгиевич помог. У него в одной из этих деревень мастерская есть, он почтальоншу туда подвозит. Потом домой на обед едет и забирает её назад. Феликсу-то не тяжело, а ей всё ж полегче, и людям хорошо. А начальство почтовое даже не тревожится, как там несчастному почтальону работается.

– Вот я и не пойму, почему наши начальники и представители власти не хотят и даже боятся быть нужными людям, своим нанимателям? В каждом только тонны спеси, каждый держится как памятник самому себе. Но это же их работа, а не стиль жизни. Работа, которой можно запросто лишиться, если ей не соответствовать. И тогда ты мигом сделаешься никому не нужным, каким бы сибаритом ни был, к какой бы роскоши ни привык за время своей «деятельности». И если политик или градоначальник на деле нужен людям, ему не надо даже денег на свои предвыборные программы тратить! Без агитации все знали бы, что он умеет держать слово, умеет работать, живо интересуется, как живут его избиратели и что можно и нужно для них сделать. А то перед каждыми выборами тонны бумаги изводят на листовки с какими-то сказками, а можно было бы вместо этого бесплатные учебники для школьников напечатать. Вот царь Пётр хотел город на берегах Невы, пошёл и построил его без всяких предвыборных агитаций. Не сам он, конечно же, его строил, но и не в стороне стоял. Сам участвовал в работах, сам по колено в холодной воде жил. И именно он, а не Меншиков, был хозяином Петербурга. Нужен ему был флот, он опять же сам научился корабли строить и других научил. Если отбросить жестокость и свирепость его характера, которые в ту эпоху были простительны царю и даже желательны, если представить, что сейчас был бы такой политик, люди его без всяких предвыборных дрязг выбрали бы. А зачем им кто-то другой, раз уже есть у города хороший хозяин? Зачем кто-то новый, который придёт да начнёт всё перекраивать и перестраивать, как у нас любят делать для имитации бурной деятельности? Не понимаю, как мужикам у власти не скучно штаны годами просиживать? Ведь мужчина – это активное начало, причина всех причин, а они ходят как застывшие. Была бы у меня власть, я бы настроила новых городов, новых домов, новых дорог. У нас же земли столько, что можно было бы запросто новую Москву выстроить, новый Петербург возвести.

– Ага, Нью-Васюки, – сострил Василий Филиппович.

– Да не в названии дело. Называли бы своими именами. Есть же города Екатеринбург, Владимир, Павловск. Каждый президент оставлял бы после себя новый город со своим именем. Ну, не хотят совсем новый, так взяли бы за основу какой-нибудь небольшой посёлок вроде нашего или совсем маленькую деревню и создали на базе этого красивый город. Это и было бы самое лучшее резюме для того, кто хочет у власти удержаться. У людей появилось бы жильё, работа, деньги, чувство нужности своей стране. И такой власти уже никакие оппоненты не страшны, потому что она нужна своему народу и полезна стране.

– Ты не додумайся ещё такую идею кому подать, – предостерёг её бывший завхоз. – Такие, как царь Пётр, раз в тысячу лет рождаются, а остальные правители и сильные мира сего у нас умеют быть нужными народу совсем другим способом.

– Каким?

– По принципу зажимания в тисках.

– Как это?

– Да очень просто. Зажимают человеку в тисках палец или ещё чего. Человеку, понятное дело, больно. Мучается человек, терпит, но деваться-то некуда. И тут появляется некто, кто тиски эти слегка так ослабляет, но окончательно человека не освобождает. Это небольшое послабление человеку на фоне сильной боли и страданий кажется таким счастьем, что он этого «некто» начинает за бога почитать. Помнишь, какие обещания народу политики в девяностые годы давали перед выборами? На нашем комбинате зарплату не платили с девяносто пятого года, а потом какой-то профсоюзник там во власть пролез и заливался соловьём уже в девяносто восьмом: «Обещаю вернуть двадцать пять процентов от зарплат за девяносто шестой год». Потом другой объявился и стал обещать уже пятьдесят процентов за девяносто седьмой. Работникам не отдают их же деньги, которые они несколько лет тому назад заработали! Это же преступление по всем статьям, в Китае за это казнят. Но они бегали и восхищались: «Представляете, какие хорошие люди пришли к руководству! Они нам обещали наши зарплаты вернуть за девяносто пятый год!». За бугором кандидат «пообещает» выполнить свои обязанности за прошлый срок, если его на новый выберут, его пинками вытолкнут отовсюду, а у нас – ничо, терпят, ещё и хвалят: «Ишь, как осчастливил-то, что соблаговолил-таки долги по зарплате за прошлый век отдать! Умница какая! На новый срок его – может, ещё чего из наших нищенских зарплат вернёт. Не надорвался бы токмо с трудов таких, милай». У нас подвигом считается для руководства, если они людям их деньги, честно заработанные много лет тому назад, вернут! Понятно, что и тот, и другой – воры и сволочи, которые совершенно законно удерживают в своих руках чужие деньги и накручивают на них проценты через банки. Но на фоне всеобщего сволочизма и самого изощрённого паскудства они ангелами всем показались, так что их даже куда-то там выбрали, и они сейчас сидели бы в какой-нибудь Думе, может быть, даже и в самой Москве, если бы их бандиты не грохнули. Именно поэтому у нас так любят создавать культ личности. Это же неправда, что только при Сталине его культ был. Был культ и у Ленина, и у Хрущёва, и у Брежнева, у Андропова. А Ельцину какие гимны пели, когда в стране чёрт знает, что творилось, помните? И нынешнему президенту культ создан будь здоров, хотя он и не просит, и даже опасения по этому поводу высказывает. Прописную истину озвучит, а ему аплодируют, словно он сложнейшую оперную арию исполнил. У нас этот культ возникает буквально на пустом месте! А всё потому, что народ настолько замордован невыживательной политикой, что любое внимание со стороны власти праздником и главным событием жизни кажется. Не нормой, а невиданной роскошью! А власть в свою очередь для себя видит подвиг, что она о народе так «радеет». Это её профессиональная обязанность, но она так давно не считает, в лучшем случае снисхождением.

– Ха! Какая же это профессиональная обязанность? – усмехнулся дед Рожнов. – Во власть идут за льготами, а не за обязанностями.

– Это нам так кажется, потому что мы живём в мире, где всё поставлено с ног на голову. Вы сами подумайте, для чего люди вообще объединяются в государства? Как они додумались до этого? Так бы жил каждый сам по себе, вот как мы сейчас живём, когда ты чапаешь по грязи, а власть из окна дорогого автомобиля гундосит: «Это не наши проблемы». Но можно представить, что разрозненные люди в какой-то момент захотели объединиться, сплотиться. Военный человек говорит: «Я умею воевать, поэтому буду защищать вас от врагов». Врач говорит: «Я буду следить за здоровьем народа», учитель берётся отвечать за духовное и умственное развитие граждан страны, земледелец обещает растить для них урожай, рабочий гарантирует производство разных машин и механизмов для обеспечения разных сфер труда, строитель берётся возвести дома для людей, и так далее. Люди объединяются, но нужен кто-то самый ответственный, чтобы следить за разумным распределением ресурсов и государственных доходов между гражданами, чтобы не возникало сбоев в работе государства, столкновений между разными сферами труда и жизни. И рядовые граждане государства согласны кормить его своим трудом, чтобы он выполнял такую непростую работу, как разумное распределение ресурсов и сил государства. Я понимаю, что схема государства намного сложней, но для наглядности обрисовал попроще. Именно по такой схеме создаются любые человеческие сообщества, начиная от семьи и заканчивая целыми организациями. То есть власть для того и нужна, чтобы никто в коллективе не был обделён. Если какая организация занимается особо полезной для общества деятельностью, государство может предоставлять ей различные льготы, уменьшить налоги или вовсе от них освободить. А у нас что? Кто выполняет полезную работу для общества – тот беден и бесправен. Кто разлагает и разрушает общество как морально, так и физически – гребёт огромные деньжищи. Если власть вместо разумного распределения весь доход рабочих, крестьян, строителей, врачей тратит только на себя, или вдруг отдаст его какой-то «модной» на данный момент сфере труда, то это начало краха всего государства. Это уже что угодно, но не государство. Если глава семьи из своих детей любит только кого-то одного, всё самое лучшее отдаёт ему, а на других плюёт, или вовсе все средства семьи пускает на личные удовольствия, это уже не семья, а случайные люди, случайно оказавшиеся под одной крышей. Или в государстве земледелец выращивает урожай, люди его съедают, потому что нет такого человека, который обходился бы без пищи, но сам земледелец за свой труд получает гроши. Он – нищий, а какой-нибудь девочке с обложки срамного журнальчика за одно фото платят зарплату в размере его десяти годовых окладов. Она свои роскошные формы от хорошего питания с трудов того же земледельца нарастила, но земледельцу даже процент не отстегнут за это. Есть справедливость? Нет. Разумная экономическая политика привлекает больше граждан, желающих жить в режиме такой политики, ачем больше у государства граждан, тем экономически сильнее и независимее оно становится. Сильное государство может больше вкладывать денег в своё развитие, а жизнь его граждан становится лучше и комфортней. Но вот приходит к руководству идиот, живущий одним днём. Ему кажется, что чем больше народу в государстве, тем больше люди хотят жрать, тем больше рабочих мест для них надо создать. Он перекрывает людям кислород, отчего их становится меньше, он создаёт из их остатков всевозможные карательные органы, которые калёным железом заставляют другие остатки оставаться в этом государстве и работать на благо этого идиота и его окружения, и при этом делать вид, что они счастливы от столь высокой миссии. И это единственный выход для него в такой ситуации, чтобы сохранить эту махину, которую он всё ещё считает своим государством. Но это дико и нелепо выглядит на фоне других стран, где даже жестокое обращение с кошкой или собакой становится недопустимым и позорным явлением. В конце концов, даже самым забитым людям надоедает кормить того, кто не выполняет свою работу по управлению страной, для чего он, собственно, и был назначен. Какой дурак станет включать в сеть неисправный телевизор или холодильник, которые будут только поглощать электроэнергию, но ожидаемого результата, для которого их специально и создали, давать не будут? Человек или купит себе новую технику, если у него есть деньги, или научится обходиться вовсе без неё – жили же когда-то люди и без компьютеров, и даже без холодильников. Так и без власти люди научатся жить.

– Когда каждый сам по себе? – уточнила Марина.

– Да. Вот сейчас в стране наблюдается полная взаимность между народом и властью: власти не нужен народ, народу не нужна власть. Власть не знает, что ещё предпринять, чтобы окончательно от этого народа избавиться, народ не знает, как от такой власти отделаться. Но когда каждый сам по себе, это уже не государство. И тут приходит кто-то и говорит: «Я вас из страшной нищеты выведу в нищету терпимо-умеренную». И люди ему за это уже при жизни памятники ставят. Это не большевики придумали: при царях то же самое было. А уж демократы до сих пор народу свою «любовь» по такой схеме демонстрируют. Ещё в начале девяностых на подстанции украли все цветные металлы, когда на каждом шагу стояли пункты по их приёму, три улицы вообще без электричества остались. Спрашивается, зачем на фоне тотальной безработицы разрешили такие пункты, а потом удивлялись, что охотники за металлами целые железнодорожные ветки из строя выводили? Это же терроризм самый настоящий, когда литерный поезд, за опоздание которого при Сталине расстреливали всех причастных, тут стоял и пыхтел, проехать не мог! Литерный! Тепловозом вытаскивали. Старожилы говорят, что в Войну такого не было, когда враг бомбил! Жители обесточенных улиц лучинку жгли на рубеже веков, и только через десять лет им восстановили энергоподачу. Ликованию народному не было предела! И наша власть только так умеет быть нужной. Сунут нас из двадцать первого века в Средневековье, а спустя какое-то время, чтобы мы хорошенько прочувствовали их «заботу» о нас, переместят куда-нибудь в начало века девятнадцатого. Понятное дело, что девятнадцатый век лучше Средневековья, что и говорить. Но и не двадцать первый, который давно наступил во всём мире. Но мы рады, что хотя бы из Средневековья выкарабкались. И политики рады, что «благодаря политике нашей партии Россия наконец-таки приблизилась к показателям тысяча девятьсот тринадцатого года!». И это когда на дворе две тысячи третий год. Но заметивших это срезают подозрениями в непатриотичных настроениях: «А вы всё недовольны, что б для вас власти ни сделали! Вы не сравнивайте с веком текущим, вы жизни радуйтесь, пока мы вас не закинули куда-нибудь ещё подальше». Живут люди чёрт-те как, а правитель только мудрое лицо скроит: «Я знаю, как вам трудно, но потерпите, братцы, поднатужьтесь, родные мои». Проникновенно так скажет, может быть, заранее перед зеркалом отрепетирует под руководством специалиста по актёрскому мастерству. И у народа на глазах слёзы умиления наворачиваются: «Надо же, о нас помнят! Счастье-то какое! У него за нас, несуразных, душа болит! Давайте его в цари на новый срок выберем». Большевики, может быть, поначалу и хотели создать справедливое государство, да не получилось. Развратились. Власть ведь ужасно развращает, когда обладающий властью человек, который вчера сам рядовым рабом был, начинает чувствовать, что никто над ним не стоит кроме Бога, да и Бог, если вообще есть, слишком высоко… У нашего Авторитета тоже солидный культ личности, хотя он людей вовсе за ценность не считает. Он провёл газ на свою улицу, его там за это теперь боготворят, даже помнят, что у него день рожденья в последний день лета, и поздравляют, хотя он, говорят, это терпеть не может и никогда его не отмечает – не от скромности, а от скрытности. Он для себя газ провёл, но и у других появилась возможность к газопроводу подсоединиться и жить по-человечески, а не от печного дыма задыхаться.

– Известное дело, – кивнул Рожнов.

– Но особенно людям приятно, что он не подвёл под это какую-нибудь «политическую базу», как теперь говорят. А официальная власть если что и делает, то непременно накануне выборов или ещё каких «важных» для себя мероприятий. По принципу «мы – вам, а вы за это что-нибудь нам». Кандидат в депутаты, уж не помню какой, тоже «грозился» подъезды отремонтировать, только чтобы за него проголосовали. Что мы сдуру и сделали, а где он теперь? Теперь ему не до нас, так высоко сидит, что оттуда люди не видны. Один скамейки в скверах и парках установил, но на каждой не забыл написать большими буквами, чтобы за него на выборах «голосили». Его не выбрали, он потом лет пять обижался, дескать, всё для народа неблагодарного сделал, а выбрали какого-то олуха, который даже на мусорные урны около магазинов раскошелиться не пожелал. И на фоне такой лихоманки «я вам – скамейки, вы мне – свои голоса на выборах» некто молча обеспечивает целой улице доступ к газу безо всякой даже мысли, что с улицы с этой можно что-то для себя стребовать.

– Авторитет же знает, что с жителей своей Лесной уже ничего не сдерёшь. Там одни пенсионеры живут, которые и так обобраны до нитки жизнью нашей несуразной. Он даже шутилпоэтому поводу, что земляков своих грабить ему нет смысла: «всё уже украдено до нас».

– Правильно. Потому что ему плевать на людей, вот он и отпускает такие циничные шутки. Но газом-то он, пускай и невольно, людей всё-таки обеспечил. И сделал это тихо, без митингов и маршей. А где нынче такое бывает? К пенсии бывшим работягам добавят три рубля и СМИ об этом свистят, как о неслыханном подвиге каком-то. А народу эти «подвиги» так надоели, что порой телевизор хочется в окно выкинуть, а газеты все сжечь, чтобы ничего не слышать об этих «героях», которые сначала народ обокрали, а теперь милостиво решили ему какие-то копейки от заработанных и созданных богатств в харю швырнуть! И вот какой-то бандит берёт и молча что-то для этого народа делает. Вы представляете, какая у людей эйфория возникла по этому поводу? В тех краях теперь попробуй, скажи, что он – бандит, все зубы за такие слова выбьют. Хотя и помнят, как он лет десять тому назад убил Аркашку Гусельникова со своей улицы – был там такой цеховик ещё в восьмидесятые. И убили его зверски, – перешёл на шёпот Василий Филиппович, – по-азиатски как-то.

– Говорят, что не он, – возразил дед Рожнов. – Это Трубачёв был, он как раз азиатчину любил, когда от наркотиков с ума сошёл. А на Авторитета думают, потому что на Востоке служил, хотя он такие вещи никогда не практикует, а делает всё просто и тихо.

– Вдова Гусельникова считает, что это он был. Её муж в кладовке спрятал, и она всё слышала, как они его на куски рвали.

– Авторитет вряд ли такого свидетеля в живых оставил бы. От него не спрячешься, тем более в кладовке. Помешалась баба от ужаса, не иначе. И чего она могла расслышать, когда такой вой стоял?

– Не знаю, я не слушал. Живёт она всё на той же Лесной и Авторитета видит каждый день, поди. А куда деваться-то? Говорят, даже от газа отказалась. Да Авторитету-то чего, переживать он будет, что ли? И линию электропередачи он так же себе провёл, а вся улица пользуется. Кабельную! Не такую, как у остального города, где всё на соплях держится и от малейшего порыва ветра сразу рвётся и отваливается, так что народ потом неделями без света сидит. А на Лесной теперь свет постоянно, как у белых людей! И если кто наш Мировой проспект заасфальтирует – а я так думаю, что это Авторитет будет, потому что больше некому, – его вовсе на руках носить будут и все грехи простят.

– Может быть, наш новый мэр всё-таки расшевелится? – нерешительно предположила Маргарита Григорьевна, рывшаяся в журналах по женскому рукоделию.

– Не-а, не расшевелится, – вынес окончательный приговор Василий Филиппович. – Он же всё в новых мэрах ходит. Уже третий год здесь живёт, но его до сих пор «новым мэром» величают, как будто он только вчера прибыл. Не будет он ничего делать. Жильцы нашего дома обратились к нему по поводу ремонта подъездов, а он чего-то крушение «Титаника» вспомнил. Уж не знает, чего ещё придумать, чтобы только не делать ничего. Вот, говорит, сколько народу там погибло, а вы живёте. Мы же не виноваты, что мы пока ещё живём. Трагедии прямо-таки коллекционирует с какой-то маниакальной скрупулёзностью. Как где в новостях передадут, что кто-то опять утонул или взорвался – а новости наши теперь только этим и заняты, у него аж цвет лица улучшается! Бегает, радуется: вот люди погибли так страшно, а вы жить всё чего-то хотите… Странная у нас страна, что и говорить. В рекламе твердят: «Вы достойны самого лучшего!» или «Требуйте для себя самого наилучшего!», а куда ни сунешься с пустяковой просьбой, тебе рявкнут, что в годы войны народ землю жрал, а вы (в смысле – мы) с жиру беситесь, хорошо жить хотите. Надо тогда эту рекламу про «достойны самого лучшего» запретить. Надо или-или: или делать жизнь людей достойной, или убрать эти пустые лозунги, заменить их на другие, что, дескать, вы ничего не достойны, быдло, сидите в дерьме и не рыпайтесь. И было бы всё понятно, а так путаница возникает, потому что людям неясно, куда мы попали. С нами это происходит или не с нами? Мы это или не мы? Может, мы в какой-то другой стране живём и чего-то не понимаем? Чёрт его знает. Но получается так, что мы стране не нужны.

– Как же так не нужны? – то ли испугалась, то ли возмутилась Маринка. – А кто работать будет? Власть наоборот хочет, чтобы рождаемость повысилась, чтобы нас больше стало.

– Ничего они этого не хотят, – встрял дед Рожнов. – Очередной рекламный лозунг. Ну, нарожаешь ты детей, и куда с ними пойдёшь? Как на свою зарплату библиотекаря растить будешь? Сейчас в Госдуме гадают, а не добавить ли бабам сто рублей к пособиям, как будто это какую-то погоду сделает. Запихают в аварийный барак десять семей и хвалятся: «Мы вам жильё дали, а вы нашу заботу не цените». Выдадут людям их же собственные деньги за прошлую пятилетку, которые за это время обесценились до копеек, и себя кулаком в грудь стучат: «Да вы бы без нас сдохли!». А людям и так уже жить не хочется. Такого нет уже и в Африке, чтобы политик с холёной харей пообещал обворованным гражданам отдать их же деньги или имущество в обмен на новый срок правления. Его или в тюрьму упекут, или в психушку, но к власти на пушечный выстрел не допустят. Кому такой придурок нужен? Чего хорошего от него можно ожидать? В России разворовали лучшие предприятия, а теперь, кто разворовывал и через это стал состоятельным господином, приволок из-за бугра инвесторов и с ними ленточки перерезает. Вот работа кипит! – дед Рожнов показал фотографию в районной газете, где пять здоровенных чиновников резво кромсают ленточку на открытии какого-то финно-германо-французского предприятия. – Вот, готовая бригада механизаторов. Им бы в совхозе на скотном дворе работать или на заводе у станков стоять, животы себе сгонять, а они, вишь, вцепились в ленточку. Каждому по клочку на память… И ведь народ прекрасно знает и помнит, что эти же хари в воровские девяностые этот завод развалили, разворовали, а теперь с такой помпой якобы восстанавливают. Грабили-грабили своих же соотечественников, а теперь прослабило хоть что-то вернуть, а то уже деньги складывать некуда: куда их ни сунут, а они оттуда на них уже вываливаются килограммами. Я у тебя кошелёк украду, а потом «соблаговолю» вернуть, но ни как-нибудь, а в торжественной обстановке, под звуки оркестра и с разрезанием ленточки, чтобы обязательно гимны пропели, какой я хороший, что согласился сам отдать, что мне не принадлежит. И в наше время это стало обычным делом, а так быть не должно. Они сами прекрасно знают, что народ помнит, как они его грабили, но делают вид, что всё путём. А зачем совершать ненужные действия: полностью разбирать и перестраивать огромный дом для починки одного протекающего водопроводного крана? Это уже всё не наше, а иностранцам принадлежит. Так и танцуем глупый танец «шаг вперёд – два назад».

– Как это?

– А так. Весь мир движется вперёд, а мы вперёд шагнём, но перед этим обязательно два шага назад делаем. В советское время ценой немыслимых усилий отстроили лучшую в мире промышленность, совершили невозможный для других народов рывок вперёд, а потом… успешно разнесли всё в щепки – отскочили назад на два больших прыжка. Теперь какое-нибудь квёлое предприятьице возродят за бешеные деньги, а оно всё одно и в подмётки не годится тем, что полвека тому назад были. И радуются чего-то, когда плакать надо. Разумные страны медленно, но неуклонно вперёд двигаются, а мы дёргаемся: шаг вперёд – два назад, шаг вперёд – два назад. Надоел этот танец до невозможности! Силы на него уходят колоссальные, а в результате мы назад движемся, а не вперёд. И самое убийственное, что мы помним, как раньше целые города выстраивали, степи в плодородные поля превращали. А теперь сил хватает только ленточки перерезать. Никого это не восхищает, а от нас требуют восхищения. Это как пилота сверхзвуковой авиации пересаживать на самодельный кукурузник. И вся беда, что никто не понимает, ради чего это. Уж ладно бы, ради какой разумной цели, а то противно осознавать, что это ради каких-то проституток, которых наша Степанида «большими и избранными» людьми считает. Завод развалить и разворовать можно за несколько дней, а на восстановление уходят годы, жизни целых поколений. Один «великий» разваливал, теперь другой «великий» восстанавливает. И всё с умными харями делается, как и положено «великим». Для чего разваливать, чтобы теперь восстанавливать, что было раньше и лучшего качества – «великие» политики всякому быдлу вроде нас объяснять не обязаны. Подобные объяснения плохо сочетаются с их величием и вредят имиджу и рейтингу.

– Но почему же нельзя, чтобы власть по-хорошему была нужна людям? – совсем расстроилась Маринка. – Без этих тисков и прочих инструментов Инквизиции? Октавиан Август говорил про Рим: «Я получил город деревянным, а оставлю его каменным». И ведь оставил же. Царственно и красиво. Почему у нас никто так не может?

– Почему же не может? – лукаво улыбнулся Василий Филиппович. – Наш бывший градоначальник Арнольд Тимофеевич – золотой души человек. Ещё в середине девяностых объявил «войну хижинам и мир дворцам». Наобещал, что все деревянные здания в городе снесёт, а на их месте каменные хоромы поставит. И ладно бы какие-то бараки дырявые расселил, а потом снёс их, так нет же. Замахнулся на деревянные дома по Земской улице. Помнишь, какие там красивые дома стояли: двухэтажные, с ажурной резьбой на наличниках и по фронтонам? Их в каком-то году даже на районный календарь специально фотографировали, даже учёные приезжали, изучали их в качестве образца деревянного зодчества. А летом как около них красиво было, м-м!.. Жильцы домов каждый год наличники разбирали, белили и снова навешивали. А когда там от жильцов одни старики остались, их распихали кого куда, а все постройки на Земской снесли. Мэр после этого укатил куда-то, получил повышение в Райцентр, а затем и в Петербург. Какой-то художник приехал и даже плакал, утончённая душа: как же, говорит, у кого-то рука поднялась на такую красоту. Он их живописал летом, и тут собрался осенью их запечатлеть на холсте, а приехал, когда руины остались. Вандалами нас обозвал, что никто не заступился за красоту-то. Я ему говорю, что сейчас человека убивать будут, а никто не вступится… И ведь так ничего нового на их месте не построили. Мало сказать, что не построили, а до сих пор не могут машину найти, чтобы строительный мусор вывезти. Свалка, да и только. А новый мэр знай отговорками отбивается про тяготы жизни в странах Африки и Азии.

– Неужели мы в самом деле такие ненормальные, что ничего разумно сделать не можем? Ведь был бы очень красивый рекламный ход для градоначальника: построил город-сад и скромно ушёл в тень.

– Где нынче взять таких? – засмеялся бывший завхоз. – Хороших хозяев да начальников надо воспитывать, это опять сколько веков пройдёт. А нынешние вообще тень не переносят, что цветы на окошке. Им как раз надо проорать все свои деяния на сто лет вперёд, поэтому у них всё так громко и бестолково. Я тебе больше скажу: мне даже нравится, когда наши власти ничего не делают. Мне всегда страшно, когда они чего-то затевают, что вот-де «мы сейчас выйдем размяться, дабы чего-нибудь для народу энтого сделать, будь он неладен». Потому что при этом они обязательно кому-то угол дома снесут, а то и весь дом – иначе не умеют. Как стройку затеют, так непременно на месте чьих-то уже существующих домов. Как решат какие льготы выдать, так ценой многодневных страданий в очереди, что уже и не рад этим копеечным льготам будешь. Это как за мухой с веслом гоняться: муху не убьёшь, но окружающих людей покалечишь. Зато будет надёжное оправдание, что это сделано якобы ради благого дела.

– Я не хочу ждать века! Человек столько не живёт, чтобы веками чего-то ждать. Я хочу, чтобы у нас сейчас разумная власть появилась.

– Нет у нас никакой власти, – заявил дед Рожнов. – Забудьте вы это слово! Что такое власть? Это на самом деле очень просто. Приехал человек в какой-нибудь город или даже страну, идёт и видит чистые улицы, красивые дома, жизнерадостных и ухоженных граждан. То есть он видит, что в этом городе и стране есть власть. Не великие вожди и отцы народов тут сидят, а имеет место быть просто нормальная власть, какой она и должна быть. Власть – это профессия. Например, придёшь в пекарню, увидишь там румяные булочки и хлебцы на чистых полках и сразу поймёшь, что тут работает настоящий пекарь. И он не нуждается, чтобы ему за каждую партию хлеба памятник ставили, чтобы ему гимны пели, что он муку не разворовал, хотя и мог бы. А если там всё разворовано, на грязных противнях вместо хлеба лежат горелые сухари, по закопчённым стенам тараканы стаями снуют, а вместо пекаря сидит чувырло, которое занимается только словоблудием и при этом недоумевает, что никто его великим не считает, то ясно, что это кто угодно, но не пекарь, владеющий своей профессией. В наш город завернёт какой-нибудь гость, увидит бездорожье, пьяное и безработное население, рыскающее по округе в поиске смутного счастья, обшарпанные дома с протекающей канализацией. Какой он вывод сделает? Он поймёт, что нет тут никакой власти. Ему выйдут навстречу холёные господа из Мэрии, но он всё равно не поверит, что власть в городе есть, а эти лоснящиеся лица имеют к ней какое-то отношение. Ему от такого контраста город покажется ещё безобразнее, ещё мертвее.

– Где ты такие премудрости про власть вычитал? – поинтересовался Василий Филиппович.

– Сам допёр. Устройство власти специально усложняют, чтобы от людей отмахиваться: «Да что бы вы понимали!». На деле всё очень просто. Что такое власть и люди, ею обладающие? Это не спесь за большую зарплату и липовые проценты в отчётах для вышестоящего начальства. Власть существует, чтобы обеспечивать жизнеспособность организации: рабочего коллектива, города, региона, целой страны. Власть не должна заигрывать, но не должна и давить. Она не скажет: «А давайте никто не будет работать, ведь безделье – это такое счастье». Она знает, что счастье – это когда у людей есть работа, занятость. Только тогда люди защищены от деградации и голода, а без работы они быстро разлагаются и утрачивают чувство собственного достоинства. У нас всё с ног на голову поставлено, поэтому рабочий человек голодает, а бездельник кремовыми тортами кидается. Если человек много и напряжённо работает, но при этом уровень его жизни низок, он может смело требовать смены руководства, потому что это не руководство, а жирующие бездельники, которые не производят свой продукт – разумное управление. Ещё при этом требуют обеспечивать их средствами существования. Они поглощают повышение уровня жизни всего общества, не давая ничего взамен. Есть власть, которая дерёт три шкуры. Но есть и такая власть, которая считает, что добьётся расположения у подданных, не проявляя требовательности к ним. А на самом деле это – безразличие к людям. С другой стороны, такую власть из подчинённых никто в грош не ставит. Люди уважают компетентных и справедливых руководителей. Они уважают такое руководство, которое требует выполнения работы каждым участником группы, и само выполняет свою работу. Беда в том, что люди постоянно придумывают разные теории и проводят эксперименты, где власть уже просто номинально числится на своей должности. Она вроде бы есть, но толку от неё – ноль. И такая власть не только сама идёт ко дну, но и тянет за собой свою организацию. Власть – это работа, а в нашем обществе власть превратилась в какой-то праздный класс, как в самых отсталых странах. Вот Равенне две тысячи лет, а как выглядит! – показал дед Рожнов фото в альбоме «Города мира». – Тут и гадать не надо: есть там власть или нет её. Сказка, а не город… Две тысячи лет, а как современно и комфортабельно выглядит. Наш город, получается, ещё младенец по сравнению с ним, а выглядит как дряхлый старик.

– Да, – кивнула Маринка. – У нас редкий город имеет тысячу лет за плечами, а Лондону – две тысячи лет, Риму – почти три тысячи, Париж вообще неизвестно, когда появился. Известно только, что с третьего века нашей эры он сменил имя Лютеция на своё нынешнее название… Но это как раз говорит, что мы пока молоды, история наша молода. У нас всё ещё впереди. Это сейчас мы впали в подростковую депрессию.

– И когда она пройдёт? Через тысячу лет? Или через две? Опять надо ждать да так ничего не дождёшься… Вот на гербе Софии написано: «Растёт, но не стареет». А мы и не растём, и не развиваемся, а только дряхлеем, как подросток, который так и не успел вырасти, а одряхлел и умер раньше времени от нездорового образа жизни. Да, нация тоже имеет свою юность, зрелость и старость, как и каждый человек. Но ещё говорят, что у счастливых народов нет истории. Про историю Швейцарии, к примеру, что можно сказать? Пару строк можно написать: жили нормально, живут хорошо и собираются жить ещё лучше, чего и всем желают. А у нас одни «выдающиеся события»: то войны, то революции, то репрессии, то реабилитации, то реформы. Там столько-то миллионов погибших, тут столько-то тысяч раненных. То утонет кто-то, то взорвётся, то ещё какую мучительную казнь для народа придумают. А потом травят душу народу через СМИ: дескать, там люди гибнут, а вы ещё живы, ну, живите пока и благодарите за это вождей-мизантропов. Жизнь всего мира тем временем вошла в нормальную колею, и им эти «подвиги» на хрен не нужны. В Германии десятиградусные морозы были объявлены чрезвычайной ситуацией – вот как у них о народе радеют, что даже лёгкий морозец объявляют ЧеПэ государственного масштаба. А у нас в Якутии и при минус пятидесяти не топят и доказывают, что это какие-то форс-мажорные обстоятельства виноваты. То есть как бы намекают, что это ещё не самое страшное, что мы с вами можем сделать. И вот так живёт богатейший край, где есть алмазы, золото, уголь, газ, лес. Куда эти богатства идут и на что? Население всей Сибири за счёт этих богатств должно жить на самом высоком уровне, какой только возможен, а на деле у них который год не могут наладить просто нормальное отопление зимой. Не супер-пупер, а просто нормальное. Зимой! Когда в Сибири морозы, которые теперь стали чего-то аномальными и неожиданными. У нас электричество гаснет при любом чихе. Тут вырубили на два дня, звоню в аварийную, отвечают: а вы посмотрите, какая на улице непогода! Где непогода-то? У нас ветер постоянно дует: рядом же Балтика как-никак. Ветер сильнее пяти метров в секунду дунет, и уже всё отключается: и радио, и свет, и всё прочее. То отмокло у них всё, то наоборот отсохло, то на ветер вину спихивают. Всему объяснение найдут, лишь бы ничего не делать на своём рабочем месте – прям, как власти, «каков поп, таков и приход», блин! Хорошо, что мало гроз, а то молния сверкнёт, тоже всё отключают сразу на несколько часов. Если не дней.

– А меня наоборот в ЖЭКе отшили, когда в дожди крыша на нашем доме потекла, – поделился Василий Филиппович. – «Да где дождь-то? Подумаешь, капнуло пару раз, а они уже в панику впадают», и так далее в том же духе. Зимой при морозе в двадцать градусов отопление отключили и опять доказывают: «Да это не мороз, не смешите нас! Не видели вы настоящих морозов! Вы ещё не знаете, как пингвины в Антарктиде мёрзнут, и то никуда не жалуются на погоду. И вообще, мы не виноваты, что вас кровь не греет». Я не на погоду жалуюсь, а не отключение отопления, но разве таким объяснишь? Они по любому докажут, что это не они дурака валяют вместо выполнения своей работы, а мы зажрались и обнаглели. Бабы с Фанерного пожаловались, что при метелях в швы снег наметает, холодрыга такая в квартирах, что продукты можно без холодильника хранить, а им…

– Наверняка посоветовали мужика на ночь найти, чтобы согревал, – захохотал Рожнов. – Это песня известная. Начальство только иномарки меняет, а наладить нормальное отопление или линию электропередачи не может никто. Или намеренно не хотят, а заставить их работу выполнять некому. Под Петербургом как в глухой сибирской деревне семнадцатого века живём! То света нет, то воды, то отопление посреди морозов отключают, то всё вместе это происходит, а начальство на погоду вину спихивает. У американцев даже после тайфунов и ураганов люди при электричестве остаются, а у нас лёгкий ветерок набежит, и всё вырубается, словно конец света пришёл. А как свет дадут, покажут сильный снегопад во Франции: мол, всё парализовано из-за форс-мажорных обстоятельств, но они не ропщут. Или наводнение в Европе покажут, катаклизм, которого никто не ожидал, но к нему готовы, как ни странно. У них и снегопад разгребут, и последствия наводнения восстановят, а у нас и без снегопада с наводнением всё парализовано. Каждый год вся страна с ужасом ждёт зимы, когда начинают лопаться трубы, целые города остаются один на один со стихией, а власть только руками разводит: «А чего вы жалуетесь? Это же форс-мажорные обстоятельства, и мы здесь ни при чём». Они, видишь ли, не знали, не гадали, что зимой в России морозы бывают. Они думали, что зимой тут у нас розы цветут. А весной для них всегда полной неожиданностью паводки являются. У них на каждом шагу неожиданность, они ни к чему не готовы. А всё почему? А потому что на лицо полнейшее безвластие. Власть – это не надменная рожа из окна дорогой иномарки с мигалками, а хозяин. Не в смысле самодура какого-нибудь, который мыслит по схеме «чего хочу, то наворочу», а как хозяин в доме. Придёшь в иной дом, сядешь на стул, а стул под тобой сломается. На окнах вместо штор газеты замызганные, на полу огрызки да ошмётки валяются, воняет чёрт-те чем. То есть нет тут ни хозяина, ни хозяйки. Хозяин и хозяйка вместо того, чтобы порядок в своём доме навести, спорят друг с другом, кто из них должен заниматься починкой стульев. Хозяйка настаивает, что это хозяин обязан стулья чинить, а он ей в ответ доказывает, что не царское это дело, а её прямая бабья обязанность. И на государственном уровне чего случится, а ведомства начинают свои шкуры спасать, отфутболивать проблему кому-то другому. Они к своим полномочиям относятся не как к работе, а как к хождению по канату: им бы только удержаться на этом канате власти. Они нам демонстрируют чудеса эквилибристики, а мы, дураки, ждём, когда они решат проблему бездорожья в великой державе третьего тысячелетия. Они хвалятся: «Смотрите, какие мы ловкие, опять на новый срок переизбраны, хотя ни черта не делали. Нас конкуренты спихивали, а мы не свалились. Где вы ещё таких ловкачей сыщите? Ох, и повезло же вам, что такая находчивая власть досталась». А мы ждём, когда они решат проблему электрификации всей страны. Ну, не всей, а хотя бы европейской её части. Вот и вся наша власть.

– Вы так рассуждаете, словно бы хозяин, правитель – это кошка породистая, – вступила в разговор Маргарита Григорьевна. – Есть породы кошек, которые с рождения на унитаз сами ходят, без обучения. Врождённое у них это. А другие гадят, где придётся, пока не приучат к месту в туалете. Сейчас ныть полюбили, что в России настоящих мужиков истребили, а осталось непонятно что. Сами мужики и ноют на эту тему, лишь бы баба не заставила мусор выносить. Раньше, мол, культурные все были, а теперь гадят мимо унитаза или прямо на улице испражняются. Так можно научиться мужиком быть, иные бабы эту науку освоили. Я тоже когда-то не умела землю пахать, картошку сажать, обед варить, детей растить, но ведь научилась же. А если баба может научиться быть хорошей хозяйкой, то мужик тем паче сможет научиться быть настоящим хозяином.

– Где этому научиться можно?

– Так уж знамо не по журналам с голыми девками. Книги какие-то должны быть. Я в Райцентре в книжном магазине купила «Энциклопедию русского крестьянина». Там всё подробно расписано: как дом построить, как сад вырастить, как за коровой ухаживать, как лошадей разводить – про всё, чем раньше мужики в деревнях занимались. Все наши бабы себе такую книгу купили. Даже дочка Авторитета: она же теперь, говорят, коневодством увлекается.

– А мужики?

– Не знаю. Не видела.

– Вот то-то и оно, что нынче только бабам это интересно, как стать настоящим хозяином, – засмеялся дед Рожнов. – А мужиков попробуй, расшевели, когда они с утра уже лыка не вяжут. Я-то свой век почти отжил, а молодые парни сейчас не знаю, к чему стремится. Винят баб, что те не могут создать им весёлую и комфортную жизнь, так что кроме пьянки ничего, бедолагам, не остаётся. Наивные бабы в свою очередь сами чего-то ждут от них. Иные так до пенсии и ждут.

– Нет, что ни говорите, – сказала Маргарита Григорьевна, – но где мужики настоящие в семьях есть, там и самая бесчеловечная государственная политика не страшна. В таких семьях женщина и голову не забивает, кто там президентом стал, да кого в депутаты выбрали. Зачем они ей? Муж или отец заработает, обеспечит, оградит от ужасов жизни. Она не о том думает, что новый кабинет министров страну ещё больше разворует, чем прежний. Она думает, куда семья в следующем году отдыхать поедет, какие семена цветов купить для сада и не заказать ли через Интернет детям цифровое пианино. Нам доказывают, что такие семьи живут ограниченными интересами, а они даже на это чихать хотели, что там о них говорят. Они просто живут, и живут сегодня, а не на будущее надуются: вот придёт к власти честный человек, установит нормальные зарплаты, и мы наконец-таки купим себе новую электроплитку. Нас успокаивают, что такие дамы пребывают в косности и праздности, а вам, мол, несказанно повезло: о политике можете разглагольствовать и спорить о выборах! А чего о ней разглагольствовать-то, что за радость? Это о светских львицах интересно послушать, а политика – это работа, и о ней говорить всё одно, что о работе сепаратора оды слагать или сплетни сводить. Думать о красоте своего дома – это косность и узость интересов? А жить в нужде под трепотню о неработающей власти и двадцать лет копить на стиральную машину – это от непомерной духовности, так что ли? Вот у нашего Феликса жена – как из другого измерения женщина. Ей говоришь, что выбрали депутата, который обещал наладить работу городского транспорта, а на деле ничего и не выполнил, потому что такой же сволочью и вором оказался, как и все его предшественники. А она и не понимает, кто такой депутат и с чем его едят. Ей эти депутаты даром не нужны со своим враньём о запуске хотя бы одного автобуса. Её Феликс, куда хошь, отвезёт и привезёт. Цены повысятся – Феликс ещё больше заработает. Морозы ударят – Феликс в Крыму домик снимет на зиму для всей семьи. Она и не задумывается, какие там цены, ей это не к чему. С таким мужиком ни кризис не страшен, ни смена политического курса, ни аномальные снегопады. Держит мастерскую росписи по дереву, хотя она особого дохода и не приносит. Но она так, для себя держит, для собственного удовольствия, чтобы скучно не было. Выручит какие-нибудь деньги себе, как говорят, «на шпильки». Теперь говорят, что настоящая женщина так и должна работать, на эти самые «шпильки», а не как у нас бабы на трёх мужских работах вкалывают, чтобы всю семью прокормить, включая мужа, и получают копейки.

– То есть получается, что все эти рвущие жилы бабы – не настоящие женщины?

– Получается, что так. А какие мы женщины? Тягловый скот. Мы только огрубели и опошлились от такой жизни, от болтовни о политике. А зачем это нормальной женщине, зачем ей рвать свои нежные жилы? Ради того, чтобы пьяницу и трепло какое-нибудь замужем за собой удержать? Ужас, как тошно осознавать, что мы вынуждены со страхом следить, что ещё политики отмочат, чтобы народу хуже сделалось, и постоянно прокручивать в голове варианты, как на тебе скажется то или иное повышение цен, издание того или иного бессмысленного закона. Но где в семье есть мужик настоящий – там на такие глупости даже внимания не обращают. У Феликса жена даже не знает, кто такой Явлинский, да Гайдар – их деятельность на её жизни никак не сказывается. Это мы о них постоянно думаем, словно родня какая наша, молимся, чтобы они ещё чего-нибудь не учудили. На ферму пришла, а там бабы листовки кандидатов во власть тасуют как колоду – кого выбрать? Как узнать, что человек порядочный окажется, когда у всех морды с похотливой усмешкой, в глазёнках одна мысль, что бы такого ещё стащить? И к гадалке не ходи, чтоб узнать, какую «политику» они разведут. У кого нормальные мужики в семьях есть, никогда не додумаются такой хренью заниматься. Не супермены какие-нибудь сраные, а просто нормальные мужики. И вот просто нормальный мужик стал редкостью, на всех не хватает. Так что иным бабам приходится учиться, чтоб им стать.

– Я тоже давно заметила, что с такими женщинами нам и говорить-то не о чем, – согласилась Марина.

– Точнее, им с нами. Мне позвонили из Райцентра, там детскую библиотеку закрыли и распределили книги по другим библиотекам, нашей тоже кое-чего перепало. Надо ехать, забирать, пока другие не прикарманили. А у меня денег кот наплакал. Если куплю билет на электричку, потом два дня жрать будет решительно нечего. Решила ехать без билета, меня высадили на следующей же станции.

– Чего ж не бегала от контролёров?

– Я бы бегала, но их целый десант! Толпой ходят, вылавливают и вышвыривают, как щенят. На бугая здоровенного не заведутся, а на дуру типа меня – с радостью, аж в лице от счастья меняются, что наконец-то довелось хоть на ком-то душу отвести. И потом, я же не студентка и не бомжиха, чтобы по вагонам «зайцем» скакать без билета. Стыдно ужасно!

– Экие комплексы! У нас вон страну разворовали, народ раздели до трусов, и никому не стыдно.

– И не говорите, проклятое советское воспитание на базе русской классики сказывается.

– Ха-ха-ха!

– Но это ещё нечего. Я на станции, где меня высадили, час ждала следующую электричку, села в неё, меня через три станции опять высадили на глухом перроне, где ни вокзала нет, ни туалета, ни населения, и не каждый поезд ещё останавливается. Три часа там торчала на холоде и под дождём! Стою и реву в голос, благо, что вокруг никого: я – взрослый человек, и у меня нет денег. Мне скоро тридцать лет, а я не имею возможности купить билет до Райцентра. Не на Мальдивы, а до родного Райцентра! Это так ужасно, быть без денег, зависеть от них, зависеть от какой-то сволочи, которая повысит тарифы на проезд, и ей плевать, что у тебя до получки только двадцать рублей осталось… Как на автопилоте добралась до библиотеки, которую закрывают, чтобы на её месте офис какой-то фирмы по обдуриванию населения открыть, набрала целый баул книг. И иду к вокзалу. Иду и не знаю, как я назад доеду, да ещё с грузом? Уже темнеет, а ну как вышвырнут на безжизненной станции! В самом настоящем шоке захожу на вокзал, а там все поезда отменены. Народ в панике, ругань, давка, драки. А я в каком-то ступоре выхожу и не знаю, как дальше быть. Прямо хоть под поезд прыгай, да не ходят они. Дошла до автобусной остановки, может водителю паспорт в залог отдать, расписку написать, что отдам деньги за проезд позже. Но там настоящий штурм! Автобус на абордаж берут, она ж из стороны в сторону раскачивается – куда мне с книгами? Вся в соплях, подбородок трясётся и вдруг – явление Христа народу. Жена нашего Авторитета откуда-то выплывает: «Марина, что это с тобой?». Я ей объясняю про отмену электричек, про тарифы на билеты, про то, как три часа под дождём… и чувствую в какой-то момент: а ведь она меня не понимает. Она, должно быть, видит перед собой некую инопланетянку, которая зачем-то три часа мокла под дождём, а теперь лопочет что-то очень странное о каких-то ещё более странных тарифах и ценах, электричках и контролёрах. Она мне только и сказала: «Зачем же ты так себя изводишь?».

– Ха-ха-ха! Ой, умора ты, Марина!

– Нет, она в самом деле в каком-то совершенно ином измерении живёт, нежели мы все. Она мне говорит: «А я вчера была на спектакле в БДТ и видела самого Кирилла Лаврова, представляешь? А сейчас ездила на выставку цветов – как же там красиво!». И я в свою очередь не понимаю, как где-то может быть красиво, когда я продрогла и промокла на дожде, и вообще какая выставка или БДТ, если до Райцентра уже не доехать? Вокруг толпы людей обезумели от нищеты, от невыносимых условий существования, от того, что им хочется есть, спать, домой, а – НИКАК! И посреди этого гвалта – такой умиротворённый и нормальный человек, который ещё не утратил способность видеть прелесть театра и красоту цветов. Словно с другой планеты! Что ей за дело до нашей сволочной политики, до расписания автобусов и отмены электричек? Она от них не зависит. В пригородах нет работы – власть людям говорит: «Это ваши проблемы и решайте их САМИ». Хорошо, не впервой – люди начинают решать сами, люди едут в другие города в поиске работы. Но тут новая препона: руководство железной дороги отменяет все пригородные поезда. И говорит: САМИ как хотите, так и добирайтесь, куда вам надо. Прямо хоть по старинке лошадь в телегу впрягай и езжай! Некоторые сволочи тут же начинают откровенный шантаж: «Проголосуйте за меня на выборах, и я выхлопочу ВАМ нормальное движение поездов». А до выборов как жить? Да и сколько этих бездельников выбрали, а они ничего не сделали. И вот мы очень зависим от этого самодурства, от откровенного вредительства, от шантажа, а она – нет. Ей и дела нет, что все поезда отменены, что на них цены, как на самолёт. Ей не надо заискивать и ходить на цыпочках перед какими-то чиновниками, которые могут ещё и обидеться, что кто-то не слишком старательно перед ними прогибается, и вообще взашей всех просителей вытолкать. Она даже от пробок на федеральной автотрассе не зависит: её машине гаишники без слов «зелёный свет» дают.

– Как же, – возразил Василий Филиппович. – От паводка она зависит. Река разольётся по весне, дорогу зальёт, глубина больше метра, автомобилю уже не проехать. Жизнь в той части города, которая осталась за линией воды, замирает, если вообще не умирает. Хлеб не возят, самим через воду не переправиться, да что там живым – покойники до спада воды в домах лежат! Слов нет, как паршиво становится в такой период, а что делать? И вода не стоячая, а потоком размывает землю по краям, так что не подступишься, на простой лодочке или самодельной моторке не переплывёшь, тут хороший катер нужен, а у многих ли он есть, хороший-то? Я к тому, что и очень влиятельные люди могут зависеть от разных нехороших обстоятельств, и жена Авторитета в паводок тоже никуда не поедет.

– Авторитет вертолёт наймёт, если что, – нашёлся дед Рожнов. – Поговаривают, что в его распоряжении целый полигон имеется где-то тут в лесу, ещё со времён Советской Армии остался.

– А если ураган, нелётная погода? – не сдавался Василий Филиппович.

– Ну, разве что ураган, – согласился Рожнов.

– Да о чём вы говорите! – Марина даже ногой под столом топнула. – Одно дело, когда люди зависят от урагана и шторма – от неба не жаль любую казнь принять. Но целые города зависят от какого-то кабинетного бездельника, который не умеет и даже сознательно не желает работой заниматься, возомнив себя божком. Вот каждую весну заливает дорогу под железнодорожным мостом, и жизнь в том районе за неимением других путей к отступлению как обрубают: не дойти, не доплыть, не доехать. Есть дорога через железнодорожный переезд, но он то и дело закрыт, потому что очень оживлённая ветка проходит. Дорогу под мостом надо поднять, сделать насыпь, чтоб не заливало, что городу обещают ещё со времён.

– Как же, помним эти обещания лучшей доли, хе-хе…

– Так вы уловите разницу: зависеть от нелётной погоды или от вредительской политики и ленивой власти. Весна какая холодная была, а они взяли и… опечатали городскую котельную. Самое нужное, что можно было сделать! Дескать, за долги обрубаем вам и отопление, и горячую воду, исчерпали вы наше царское терпение. Население исправно платит и за газ, и за отопление, и за электроэнергию, они эти деньги куда-то разбазаривают, в результате являются судебные приставы и высочайшим решением оставляют несколько тысяч человек мёрзнуть в квартирах. Кто-то кому-то не дал «на лапу», невольно в условиях холодрыги начинаешь выяснять и узнаёшь, что город якобы должен котельной целый миллион! Откуда, как? – и концов не найти. Сколько лет в квитанции идёт пункт «капитальный ремонт» – где он? В подъездах развесили объявления, что наши дома будут капитально ремонтировать только в тридцать седьмом году, когда их уже сносить пора, если они вообще до тех лет достоят, сами не развалятся! Но куда деньги идут? Как на почту ни зайдёшь, весь город в очереди стоит, все платят. Пенсии, пособия, переводы получают и тут же идут их отдавать с соседнее окошко за свет, газ, телефон и прочие бытовые удобства. Коммунальные платежи в нашей стране – это финансовая пирамида в чистом виде. Люди платят, но сидят в холоде, потому что у этих ворюг опять миллион-другой куда-то затерялся. Не в тот карман положили. Мало того, что истребляют людей такой политикой, но ещё доказывают, что им спасибо должны сказать и в ножки поклониться, что не лютой зимой без тепла оставили. Хотя мы и это проходили.

– Настоящий фашизм, рэкет, – согласилась Маргарита. – В районе бандиты одного предпринимателя точно так же в холодильнике на продуктовом складе сутки держали, после чего он им вообще всё отдал, включая молодую жену и юную дочь от первого брака, а через несколько дней умер от целого букета болезней на почве переохлаждения. И власти используют точно такую же тактику в отношении населения.

– Но за что? Если согласится с бандитской философией «дери шкуру с того, у кого она отросла», что драть с тех, кто на один МРОТ живёт? То есть они даже дельцы никакие, не умеют искать и разрабатывать новые источники дохода, разорив предыдущие. Бабкам каким-то обворованным доказывают, что те, стервы, им ещё миллион сверху должны. Эти бабки честно отработали по полвека на заводах и фабриках, у страны ни лоскутка продукции не украли, а власть этой страны теперь им так нагло в лицо плюёт. Мне смешно, когда наши министры вылезают из своего гламура и серьёзно обещают бороться с преступностью на фоне подобных акций, которые проводятся на «совершенно законных основаниях». И мы зависим от этих «законных оснований». Домой приходишь, в три одеяла заворачиваешься и сидишь – это нормально? Цивилизованный человек в своём доме наслаждается комфортом и уютом, а мы как дикие звери в норах сидим в темноте и мёрзнем. Обогревательные приборы не включить, потому что электричество тут же вырубается. И власти вроде как подзадоривают: дескать, радуйтесь, что ещё из нор вас не вытряхнули, как скучающие аристократы истощённых за зиму лис вытравливают на охоте. Им и так есть, что жрать, но они решили дичь погонять. Зачем? А скучно им! Разве весь мир вокруг не для того существует, чтобы их развлекать? Жаловаться некуда, приезжал какой-то розовощёкий барин и весело так: «Ну чего вы драматизируете по пустякам, в соседнем посёлке водопровод полностью ликвидировали, и ничего, народ не ропщет». Я была в соседнем посёлке, там население сократилось в сто раз, кто остался – спились на корню, за последние десять лет не родилось ни одного здорового ребёнка, потому что рожают от безнадёжной алкашни. Люди деградировали, им в самом деле уже ничего не нужно кроме спирта, чтобы не замёрзнуть в своих холодных норах. Им даже вода не нужна. И власть их в пример ставит, потому что для них желательно, чтобы всё население таким стало. Они это даже не скрывают! Они всё для того и делают, чтобы люди опускались и спивались. В автобусе едешь, и там ужас как воняет от людей, потому что люди неделями не моются. Каково это мыться в квартире, если градусник показывает пять градусов тепла? Говорят, в концлагерях немцы такие опыты проводили, лишали человека возможности поддерживать элементарную гигиену и наблюдали, когда он загнётся от антисанитарии.

– В Жилконторе сказали, что мы сами ничего не хотим, воду можно с колодцев натаскать.

– Где у нас колодцы в жилых кварталах? Ты представляешь себе колодец посреди многоэтажных домов? Колодцы есть только в частном секторе за два-три километра. Люди приезжают в десять вечера с работы, а в пять утра надо опять ехать, у них нет сил натаскать воды, нагреть её, вымыться в холоде и темноте, когда электричество отключают. В средневековой Европе бушевали страшные эпидемии, которые выкашивали целые города из-за того, что не было бань, даже аристократы мылись раз в год. Но тогда городские власти стали задумываться, как решить проблему водоснабжения и канализации, как создать бани, больницы, провести водопровод к домам. И это в Средние века! А у нас в третьем тысячелетии власти ломают голову, как это всё уничтожить и ликвидировать. Называют себя демократами и при этом закрывают котельные и бани, школы и больницы. Какие они демократы – дикари, феодалы, самодуры! Люди едут целыми семьями в другой город к родственникам, чтобы элементарно помыться – это же ужасно! Где ещё такое есть? Даже на Ближнем Востоке и в Азии такого нет: там в жаре педикулёз мигом до размеров новой чумы разрастётся. Повсюду стиральные машины рекламируют, а в наших условиях они работать не будут, потому что даже днём вода идёт еле-еле. Машина не набирает воду при таком напоре, и люди жалеют, что купили её в своё время, зря потратили деньги, влезли в долги. Разговоры только о том, что где-то за бывшим книжным магазином торчит какая-то труба, и из неё постоянно льётся вода, можно набрать про запас. Пить её нельзя, но хотя бы для туалета и мытья полов сгодится. Люди бегут туда с вёдрами, люди стоят в очереди за этой ржавой водой. Кто-то её отстаивает, кто-то через песок фильтрует.

– Ну и что? – пожал плечами Василий Филиппович.

– В войну тоже в очереди и за водой стояли, и за хлебом. На расстрел и то очередь была, говорят! Расстреливать надо было столько, что стрелков не хватало, ха-ха!

– Но сейчас не война.

– Как знать, как знать…

– Тогда что это за война? Пусть власть объявит эту войну по радио во всеуслышание: дескать, хотим вас истребить, чтобы осталось только небольшое поголовье скота, необходимое для того, чтобы лес валить и грузить его для отправки в Европу, а остальные чем раньше сдохнут, тем для них же лучше. Это же просто не по-мужски, в конце концов: бояться объявить войну своему врагу! У власти преимущественно мужики сидят, пусть хотя бы раз мужской поступок совершат, а то они как вертлявые бабы, которые изменяют на каждом углу тому, за чей счёт живут, и тут же в любви клянутся, кого предают каждым движением своего вертлявого хвоста. Ничего не поймёшь в этой стране! В реальной жизни видишь, как рядовые граждане всё больше становятся похожими на бомжей, а СМИ доказывают, что мы в великой державе живём, где наши соотечественники яхты и спортивные команды покупают. Может, это не наша страна, а какая-то другая? Тогда зачем нам их ежесекундные радости передают в качестве новостей всея Руси?

– Не смотри. Чего себя растравливать-то понапрасну? Всё равно мы ничего не сможем изменить.

– Да я знаю. Я к тому, что где-то есть по-настоящему свободные люди, которые от этого дурдома не зависят. Которые могут себе позволить не об отключении тепла в квартирах и грозящем паводке лихорадочно галдеть, а обсудить за чашечкой кофе в комфортном доме под потрескивающий звук в камине, скажем, последний роман Жозе Сарамаго или лучшие работы Карло Леви…

– О-о, запросы у тебя, однако! Ты чего, девушка, забыла, в каком измерении живёшь?

– Просто всё чаще замечаю, мы не о жизни говорим, а только о выживании, о способах этого выживания, как раздобыть продукты подешевле, то есть гнильё какое-то. А человек тем и отличается от животного, то не только на ежесекундном выживании зациклен, а имеет возможность думать о чём-то человеческом. Но когда он выживает, когда вынужден жить в холодном доме, где можно только в зимней одежде по комнатам ходить, у него в голове вертится только одна мысль: когда же эта пытка закончится? Ему уже не до бесед об авторском кино или новинках литературы, мозг только вырабатывает всевозможные варианты избавления из этих невыносимых условий. Нам только кажется, что мы якобы больше прав получили, о политике можем теперь говорить, об экономике. На самом деле мы не говорим о них, как нормальные люди, как о науке или искусстве, а только страхи свои отрабатываем, что придёт очередной мордоворот к власти и окончательно задушит нас сволочной политикой и воровской экономикой, если это вообще можно так назвать. Мы даже не знаем, что такое экономика, нам внушили, что это – искусство воровать и разваливать целые города и даже государства. Хотя экономика была придумана, чтобы обеспечить достаток всем слоям населения. Мы даже лето любим не за то, за что нормальные люди любят, а потому что летом наш человек не так зависит от этих негодяев, засевших у власти. Отключат свет – не страшно, летом световой день длинный. Перекроют воду – можно в речке или на озере искупаться. Грозятся перекрыть газ – да подавитесь вы им.

– Летом можно вообще не готовить, в жару есть не хочется, как в мороз, – согласилась Маргарита.

– Но это ненормально: любить лето не за тепло и солнце, возможность съездить куда-то, отдохнуть, посмотреть мир, а как передышку от новой порции мучений в новый «отопительный сезон». Это превращается в какую-то паранойю. И когда изредка пересекаешься с людьми, которые не выживают, а просто живут, чувство такое, словно с цивилизацией из другой галактики имеешь дело. Причём чувство это совершенно обоюдное. Жена Авторитета меня тогда от автобусной остановки забрала, сопли мне вытерла, глинтвейном угостила, на машине с водителем довезла вместе с книгами до самого дома. И всю дорогу так внимательно на меня смотрела, не сморожу ли я ещё какую глупость про тарифы или магазины, где макароны дешевле на пять рублей, если сразу кубометр взять. И так хорошо с ней общаться, знаете ли, такое умиротворение! Ни слова о повышении цен, о соседях-пьяницах, о задержках зарплаты, о проблемах в семье и на работе, о напряжённости на Ближнем Востоке – обо всём, что основная масса населения постоянно перетирает, но изменить ничего не может. И она не наивная птичка из золотой клетки, знает, что сколько стоит и умеет экономить, но не говорит об этом – ей это не интересно. А мы о чём говорим? Сколько к пенсиям добавили, да не повысят ли тарифы на воду или не отключат её вовсе, да не «поползут» ли цены на хлеб и масло. Мы говорим о том, что у кого-то муж или сын спивается, а у кого-то уже до горячки допил или даже на иглу пересел, или что в соседнем посёлке в подвале есть магазинишко при складе и там яйца на три рубля дешевле, чем в среднем по региону, а просроченная гречка – аж на семь рублей восемьдесят копеек! Надо только в очереди выстоять полдня. И бежим туда с мешками. Всю жизнь – с мешками. Всю жизнь – в режиме стресса: денег не хватит, не выживем, не сдюжим, не выкарабкаемся…

– Потому что мы нищие, – сказала Маргарита. – Сейчас всюду об этом говорят и даже пишут, о нищенском мышлении. Надо мышление сменить. И просроченная гречка на восемь рублей дешевле сделается.

– Ха-ха-ха!

– А нам говорят: радуйтесь, бабоньки, что вам повезло обладать такой «активной жизненной позицией» – обсуждать общественно-социальные темы, да за протухшей провизией с рюкзаками в очередях себе подобных стоять. Местные пьяницы и бездельники на жену Феликса кивают, своим жёнам в пример ставят, и даже мысли не допускают, что рядом с ними любая баба в развалину и психопатку превратится. Они думают, что женщина сама по себе такая всегда ухоженная, спокойная, уверенная – лишь бы ничего не делать для неё, для семьи, для страны. Лишь бы бездельничать, пьянствовать да языком чесать на завалинке.

– Тут я с вами не согласен, Маргарита Григорьевна, что муж, способный оградить жену от стояния в очередях, так уж надёжен, – возразил Василий Филиппович. – Полно богатых и влиятельных мужиков, с кем жёны седыми стали. Поговаривают, что у Авторитета жена не белокурая, а седая, просто не заметно на светлых волосах. Это кажется, что у неё всё тип-топ, а на деле не каждая баба такого мужа выдержит. Он её потому и выбрал, что понял: эта – выдержит. Надо быть очень сильной женщиной, чтобы пережить, что она с ним пережила.

– Мы говорим, уже то хорошо, что есть женщины, которые имеют счастье не думать об этой проклятой политике, не зависеть от неё.

– Человек всё время от чего-то зависит, – разделил мужскую солидарность дед Рожнов. – Не от политики, так от главы семьи. У кого нет надёжной семьи, тот от начальства зависит, от дурости властей, от каждого приступа безумия новоявленных правителей. Один что-то для семьи делает, зато тиранит. Другой не тиранит, зато ни черта не делает. Кивают друг на друга: кто больше чего сделал и что ему за это полагается. Начальник гаража человек не бедный, а допил до горячки, за домочадцами с бензопилой гоняется и оправдывается: «Зато я вас, падлы, кормлю-пою! Дайте хоть на досуге вас погонять, душу отвести». Депутаты и чиновники тоже гребут «всё в дом, всё в семью», а почитаешь светскую хронику, и вряд ли захочешь жить с такими, которые из кабаков не вылезают и до «клубнички» охоту имеют. Это здешние воротилы деревенское воспитание получили, поэтому не смотрят на жену как на развлечение для досуга и не шалят со здоровьем, а в крупных-то городах – цивилизация. Там условия созданы для блядства, кабаки да казино, кто выдохнется – подлечат, кто проиграется – кредит дадут. Семьи денежных мешков постоянно на грани распада находятся, а это какой стресс. Приучит жену к безбедной жизни, а потом бросит на произвол судьбы, что в ножки кланялась не очень старательно: иди, дура, работай, корми себя и детей, стой в очередях за жратвой да на оплату коммунальных услуг, а я развлекаться хочу – у меня работа ответственная. Сколько сейчас историек, как баранов при деньгах девочки шутя сводят, как кобыл со двора. Кто идёт работать в увеселительные заведения для утех буржуазии? Дочери банкиров, внучки министров? Да боже упаси! Туда прётся нищета со всей Руси, уставшие от бесправного положения и утратившие от этой усталости всякие комплексы типа стыда и совести. Она смело лезет в постель к деньгам, чтобы хоть день почувствовать себя человеком, не думать о ценах, выборах, власти, которая на самом деле ни над чем не властна.

– Нет, лучше к такой жизни не привыкать, – решила Марина. – И как мечтать о богатых ухажёрах, если им до нас просто не доехать? Как они сюда доберутся на своих холёных машинах? Они же утонут в нашей грязи! Тут вездеход нужен, бронетехника.

– Бронетранспортёр, БэТээР, – подсказал дед Рожнов.

– Вот именно.

– А помните, как-то осенью кандидат приезжал? – повеселел неулыбчивый Василий Филиппович. – Ну, он ещё у военных этот самый БэТээР выпросил: дожди были, дороги размокли, распухли, что и на ходулях не пройдёшь. Его на нём по всему району возили. Он в роль вошёл, научился речи с брони толкать, как Ленин на броневике, ловко так получалось! Одну ножонку на выступ поставит, другую этак артистически пониже примостит и пошёл все блага мира обещать в одном флаконе. Сразу коммунизм обещал! Дескать, по всей стране не достроили, но здесь он точно будет. Если только его выберем. Один раз заговорился, а транспортёр уже ехать собрался. Тяжёлая техника за время его выступления в грязь влипла, потому с места резко рванула, он на карачки упал, всеми конечностями в броню вцепился и орёт: «Обещаю коммунизм к двухтысячному году!». Так раком и уехал, коммунизм обещавши.

Все даже закашлялись от смеха, как вспомнили этот нелепый эпизод из истории нашего города.

– И вот мы зависим от таких никчемных людей, – вздохнула Марина. – Под нулями ведь ходим. Уж если согласиться, что русский человек любит авторитарную власть, уж была бы в самом деле – власть. А то, как та баба, которая хотела стать патриархальной покладистой женой, но вот незадача: в мужья дурака и слабака дали, так что Домостроя не получилось. Хорошо бы не зависеть от власти. А то придёт градоначальник, сделает так, чтобы автобусы по расписанию ходили, а его приемник всё отменит. Но люди-то уже привыкли к хорошему, и надо будет перестраиваться под какого-то самодура, который сдуру развалит всё лучшее, что ему досталось. К хорошему так быстро привыкаешь, что даже страшно потом: а ну как придётся отвыкать и возвращаться к прежней нищенской и бесправной жизни? Ещё страшнее становится.

– Ой, нам уже ничего не страшно, – усмехнулась Маргарита Григорьевна. – Чем нас ещё можно напугать? Тоже мне счастье, чтобы автобусы по расписанию ходили! Не в богатстве дело, а в домовитости. У иных богачей дети наркоманы, жена по мальчикам мотается, он сам – как по мальчикам, так и по девочкам. Все друг друга ненавидят и день-деньской грызутся, кто и сколько чего кому должен. Вроде и есть всё для жизни, только самой жизни нет, мордобой и глубочайшее презрение в отношениях царят, и никакие деньги не помогают. А нормальный мужик и себя не уронит, но и женщину не унизит, детей не предаст, потому что ему это не нужно. Это и есть настоящий мужской характер, который именно в создании хорошей семьи заключается. Такой не додумается бабе говорить: «Попробовала бы ты побыть на моём месте!», как наши пьяницы бабам заявляют. Это когда такое было, чтобы мужик себя сравнивал с бабой, считал себя вправе ничем от неё не отличаться? А богачи, которые своих же тиранят, что тем некуда деваться – это как раз такие полудевы, ни то ни сё. Истеричная девка сидит в таком мужике, вот он и бесится, что мужиком пришлось быть, когда ему хотелось бы быть тряпкой. Если нет в нём мужского характера, никто его не даст. При этом пьёт он или не пьёт, богатый или нет – ничего не поможет. Другой и богатым родился, а всё промотал без определённой цели. Или есть такие, кто не пьёт, зато зудит: «Я вот не пью, как другие, а усё ради вас, дармоедов! А мог бы пить и по притонам шляться, но отказываю себе в таком счастии ради вас, сволочей!». Просто нормальный мужчина понимает, что семья и быт требует работы, заботы, участия, и его это не тяготит, он с этим пониманием родился.

– Ну, нафантазировала себе идеал! – Василий Филиппович.

– Да нам такой идеал не грозит, так что ты расслабься, Вася. Когда вместо женихов и мужей – пьяницы и болтуны, нытики и бездельники, бабам при них никогда хорошо жить не придётся. Рядом с такими даже самая справедливая и разумная политика никакой роли не сыграет. Даже если в Кремль самая справедливая власть придёт, это никак не отразится на жизни женщины, если рядом с ней вместо мужчины – дерьмо. Она как с ним маялась, так и дальше будет этим же заниматься. Потому что всё в жизни зависит от наличия в этой жизни нормального мужчины с нормальным мужским характером, а не как сейчас в рекламе снадобий от простатита и импотенции показывают. Спихнули всё на баб, дескать, она должна жизнь обустраивать, пока он где-то подвиги вершит, а что баба может? Она только надорвётся или в танк переродится. Кому от этого радость, что бабы у нас как танки стали? И как бы они не надрывались, а никто их ни во что не ставит, никто к их мнению не прислушивается. Другое дело, когда мужик жизнь обустраивает. Иногда в какой-нибудь город приедешь и сразу чувствуешь: здесь у власти нормальные мужики сидят, так там хорошо. Идёшь и радуешься. Про болтунов при власти газеты только и пишут: обещал, клялся, заверял. А тут ничего не обещали, а взяли и создали. Так город отделали, что любо-дорого глядеть!

– Так и себе на карман взяли, как пить дать.

– И пусть взяли! Таким не грех и взять. И себя не забыли, но и город выстроили. А другой людям – шиш, городу – шиш, себе набил полные закрома и орёт потом с трибуны: народ, прорвёмся! А куда прорвёмся-то? Сидит в особняке посреди руин и негодует, что благородный взор всё время в помои и нищету упирается. Мы весь двадцатый век куда-то прорывались, думали, что в двадцать первом от этих призывов отдохнём – так нет же. И самое главное, что на фоне этого «прорвёмся» в стране есть немало городов, приспособившихся к новым условиям, где есть порядочные местные власти, делающие всё, чтобы смягчить последствия кризисов, перепрофилировать производства, проявить экономическую разумность и гибкость. Отрадно, что ещё где-то такие мужчины у власти остались. В том же Райцентре куда ни посмотришь после нашего развала, а глаза радуются. На одной улице двадцать лет тому назад были бараки дощатые, а теперь идёшь: что за диво, всё так чисто и красиво, микрорайоны уютные выстроили. Ещё в Перестройку там на улице семнадцатый век был, а теперь там коттеджи, дома, дороги, цветы, ребятня на детских площадках ватагами скачет. Красота! Я иду и думаю: что за чудеса! Всю страну разворовывают, распродают, нигде ничего не создаётся для людей, а только делается всё им во вред, а тут прямо-таки Город-сад! Такая красота посреди разрухи, как оазис посреди пустыни. Жители этой красоты говорят: «А это у нас власть такая, повезло нам. Пришли к власти настоящие мужики и создали хорошую жизнь в городе». Ну и ну, думаю, значит, ещё не всё потеряно, раз хоть где-то, хоть на маленьком клочке такие мужчины ещё остались. Не супер-пупер какой-нибудь, не болтуны и хвастуны, а просто нормальные мужики: такие, какими они и должны быть. А где городом руководят полудевки в мужском обличии, там хоть какой президент, хоть какая партия к власти придёт, а городу лучше не станет. Нет мужика нормального у власти – нет и жизни нормальной. У нас вот в Дому Культуры окна и двери досками заколотили, прямо как на фотографии военных лет. Ещё бы клочок бумажки на дверь повесили «Все ушли на фронт».

– С зелёным змием сражаться, – подсказал дед Рожнов под общие смешки.

– Вот именно. В иной город приедешь, там такой развал по всем пунктам, что уже заранее знаешь: сидит тут у руководства какое-нибудь пьяное мурло, которому дела нет до проблем местного населения. Заборы покосившиеся, столбы завалившиеся, стены облупившиеся, но тем не менее его рожей обклеены метр на два: «Достойный сын города ДОЛЖЕН стать отцом страны!». То есть, это он ещё и баллотируется куда-то в верховную власть государства. А чего он сделал-то для города, этот «достойный сын», покажите мне! Одни свалки, помойки, дома такие, словно после съёмок Сталинградской битвы. Сидит такой бздёх годами и даже не догадывается, что он есть на самом деле. Пропьют всё, проболтают, а потом рожи свои развешивают на каждом заборе: дескать, выберите нас в президенты. Настоящим хозяевам и реклама никакая не нужна: по улице их владений пройдёшься и сразу видно – у власти нормальные люди находятся. И так во всём: хоть в город приедешь, хоть в страну. У меня однокашник бывший врачом при военкомате служит, ездит по воинским частям с проверкой. И где командование хорошее, серьёзное, тверёзое, там и в помине нет ни дедовщины, ни наркомании, ни извращенцев каких-нибудь. Где нормальные офицеры есть, там и армия – любо-дорого глядеть. А где командиром поставлен забулдыга неотёсанная, там и офицеры уже посреди дня пьяные ходят, разговоры только про то, как бы водки выпить да трахнуть хоть кого-нибудь хоть куда-нибудь. Солдаты избитые, мятые, тоже пьяные или даже под кайфом, кто в тренировочных штанах, кто в тапках-шлёпанцах. Точно сказано: каков поп – таков и приход. Повезёт людям, поставят им руководителем нормального мужика – не супермена какого-нибудь сраного с его детсадовскими подвигами или мудрилу всех времён и народов, а просто нормального мужика, – и жизнь сразу налаживается. И я это вижу и в городах, и на предприятиях разного калибра. И никакой саморекламы там не увидишь, никаких оплывших спившихся харей на плакатах в полдома с надписью: «Сын народа стал-таки отцом города!». Вот такие болтуны и бездельники без мужского характера страну и ввергли в хаос. Из армии что сделали, из промышленности? Про деревню и говорить неохота, из крестьянина сделали пьяницу и дурака. Можно было бы навести порядок, можно разумно организовать жизнь везде, но они этого не хотят и не умеют, поэтому ничего другого не остаётся, как трепаться и завешивать плоды своей разрушительной деятельности в виде руин и трущоб огромными лозунгами со своей мордой.

– Благо, что морда у них для этого огромна, как на заказ, – заметил Василий Филиппович.

– Да уж, ха-ха-ха.

– Вы заметьте, как изменилось качество современных мужиков, – Маргарите сделалось совсем невесело. – Передача была про советских актёров, которые и войну прошли, и на заводах работали, и при этом актёрскую карьеру сделали. Из самой простой среды вышли, а достигли всего. И не спились, как сейчас почему-то принято стало, если человек из простой среды, рабочий или крестьянин. Вот сила, вот характер настоящий был в мужчинах! И таких подавляющее большинство было, единицы были слабаками и то скрывали это. А сейчас что с мужиками стало? На всю страну жалуются, как им трудно жить и работать. Чем они хвалятся, чем гордятся? Мой сосед тут орал: «Да я два часа за водкой выстоял! А опосля Зинку в привокзальном туалете трахнул – это какие силы надо иметь». Вот нынче «подвиги» у них. Анатолий Папанов войну прошёл, имел тяжелейшее ранение, но нигде никогда этим не хвастался, служил театру всю жизнь. И таких много было. Фильмы с их участием до сих пор смотришь и на смотреться не можешь. А сколько в них культуры и интеллигентности, почему-то война и трудности не сделали их озлобленными хамами. Вот мужчины были! А сейчас молодые гопники фильмов «про войнушку» насмотрятся – и как задница у них не заболит сутки напролёт телевизор смотреть! И орут бабам: «Видала, дура, как мы фрицам дали!». Примазались к подвигу своих дедов, а что для своих сыновей сделали, какой пример им подали? Спились все на корню, из семей сбежали, чтобы пить и блядствовать никто не мешал – вот и все их дела. Хвалятся: «Я десять тёлок поимел, от меня три курвы детей имеют, вот какая прибыль от меня государству». А раньше мужчины пели: «А мне бы в девчоночку хорошую влюбиться». И какие мужчины! Теперь им только тёлок подавай, да ещё не каждая их достойна. Другие ценности, другие ориентиры, беспризорников в стране наплодили больше, чем после войны, а растить не хотят. Впрочем, и не умеют.

– Ну, ты вспомнила! – буркнул Василий Филиппович. – Тогда и страна другая была, и отношение к людям в этой стране.

– А кто создаёт страну? Мужчины и создают. Она потому другой и была, что мужчины были качественно другими. Беда в том, что сейчас именно такие мужчины нужны, а их нет. Ведь страна, поглядите – как Мамай прошёл! Разруха, руины, всё пропито, попрано. А восстановить некому. Одни пьют, другие потенцию в разных постелях испытывают, третьи по Интернету выясняют, почём можно дедовские ордена сбагрить. Их деды страну не только отвоевали, но и восстановили, а сейчас что? Задохлики какие-то форму десанта напялят и валяются пьяные в клумбе на Ильин день. Теперь ведь всё продаётся: хоть в пограничника рядись, хоть в танкиста, хоть в эсэсовца. Беретку напялил и пошёл всё на пути сносить: «Знай десантуру, мля!» – такая «польза» стране от них, что спасу нет! Сам и в армии-то никогда не служил, у бабки в сарае три года прятался, пока у него плоскостопие не признали. Такие защитнички нынче у Руси. Чего от них ждать?

– В том-то и дело, что все сейчас чего-то от кого-то ждут, – ответил дед Рожнов. – Бабы ждут, когда мужики в разум войдут и повзрослеют, мужики от баб требуют свободы и беззаботной жизни. Дети требуют хлеба и зрелищ у родителей, родителям подавай заботу в старости. Замкнутый круг. Все чего-то ждут, и никто ничего не делает. Думают, раз пришёл новый век, в номере года два нуля появились, всё само собой устроится. Получается, ещё вчера можно жить дико, а сегодня – уже нельзя? Но что произошло за этот день? Человек остался прежним, со всеми своими недостатками и достоинствами. Они никак не перетасовались в нём – всё на своих местах. Наделённые властью люди тоже совершенно не изменились: одни воруют, другие спиваются, третьи в поход на чужие страны зовут, как будто своей земли мало, четвёртые вообще никак себя не проявляют. И самым лучшим кажется тот, кто как раз ничего не делает, потому что меньше всего убытку от него. Вот как наш мэр, хотя бы. Людям при такой власти только и остаётся, что верить в нумерологию да хиромантию какую-нибудь. На улице Строителей двухэтажный дом уже три года в аварийном состоянии. Власть только плечами пожимает и говорит жильцам: «А чего вы в нём живёте? Опасно же». А куда люди пойдут-то? На улицу? Или власть уверена, что у таких оборванцев в кубышке денег столько, что можно шутя новый дом купить? Сам чёрт не поймёт, чего они там думают… Я был у них на днях, чтобы посмотреть, нельзя ли опоры какие под потолки поставить. Да какие там опоры, если уже стены перекошены? И вижу, бабки этого дома какие-то амулеты по углам развешивают. Говорят, если их в какой-то определённый угол навесить, то улучшения могут произойти.

– Ха-ха-ха!

– Не знаешь, плакать тут или смеяться, но людей жалко, до какой степени отчаяния они уже дошли. Они говорят, что всех чиновников, всех депутатов уже обошли, всех их замов и помов, а толку – ноль. Ни к кому на кривой кобыле не подъедешь! Пока по кабинетам бегали, чуть ноги не отвалились, а чинуши знай, отфутболивают от себя подальше в другие кабинеты. Закончилось всё в том же кабинете, с какого и начали забег, и в этот раз их уже так далеко послали, что легче до горизонта дойти. Самое ужасное: люди перестали понимать, с кем борются и за что. Со своей властью приходится сражаться, так получается, а разве это хорошо? Но что делать? Потом они целый год молились иконе то ли страстотерпцев каких-то, то ли великомучеников, но и это не помогло. Видимо, плохо молились, хотя, как тут ещё молиться, когда дом может в любой момент рухнуть? Говорят, все от нас отвернулись: и небесные боги, и земные, так что осталась одна надежда на Фэн-Шуй какой-нибудь, японский городовой… Настоятель церкви в Райцентре – я же с ним в школе учился, жалуется, что не знает, как людям отвечать на их вопросы. Приходят к нему и спрашивают: «Кому лучше молиться, чтобы долги по зарплате вернули, чтобы ветхий дом в аварийном состоянии стал новым, чтобы сына в армии сослуживцы не убили». У одних сыновья спиваются, у других внуки наркоманят, у третьих вообще детей нет – родить не от кого. Какая-то баба приехала и говорит, что у них в посёлке от мужиков одна алкашня самого гнилого розлива осталась, которая умеет только про своё героическое участие в войне с Наполеоном горланить из канавы, да хвастать тем, что хоть пару раз за всю жизнь удосужились на работу сходить. А она вот так «обнаглела», что хочет себе мужа заботливого и работящего, чтобы дети в него такими же пошли. Кому, мол, молиться надо, каким богам? Но на фоне поголовной алкоголизации населения можно молиться всю жизнь кому угодно, а химия с биологией сделают своё дело: мозги и печень «женихов» придут в полную негодность. Сварщик с Севера приехал, жаловался, что много лет отработал за Полярным Кругом, а ему в льготной пенсии отказали – документ какой-то важный в неменее важной конторе затерялся. Он туда звонит, а ему девушка-робот вежливо отвечает: «Отправьте нам Е-мейл со своей просьбой по такому-то электронному адресу или зайдите на наш Веб-сайт», прости Господи. Дорог нет, дома ветхие, зарплаты нищенские и те выдать не могут, а вместо дела выдумывают, как попригожей свои сайты оформить. Маниловщина какая-то. Чистой воды маниловщина! Крестьянам жрать нечего, а помещик велит на свою беседку повесить надпись «Храм уединенного размышления», где фасад щегольской материей обтянут, а на задворки не хватило, поэтому завесили их простой дерюгой. И маниловщина эта у нас во всём! Мечтатели повсюду понасажены нам на голову, через простую лужу готовы роскошный каменный мост перекинуть, дабы поразить всех масштабностью своей мысли, вместо того, чтобы лужу эту засыпать и просто нормальную дорогу проложить. В какие-то вымирающие колхозы готовы Интернет провести вместо создания хотя бы минимума условий для жизни людей. Водопровода в городе нет, работы никакой нет, а они посреди этакой страсти… автомат «для снятия денег с персонального банковского счёта» ставят! Работягам не платят, что те год назад заработали, а вместо этого предлагают по просторам Интернета за собой гоняться. Откуда у работяги эти электронные прибамбасы? Его же законно обворовали до нитки. Вчерашние коммунисты пришли – грабят, сегодняшние демократы пришли – грабят. Ну куды крестьянину податься? Всю страну просрали на яхты для олигофренов да на кружевные трусы для ихних подстилок, а теперь думают, что у любого работяги по компутеру в каждой руке имеется, чтобы культурненько через Интернет с обокравшими его начальниками общаться. И это правильно – через Интернет по морде жулью этому никто не даст, никто до его кадыка не дотянется… И вот он слёзно вопрошает настоятеля, какой иконе лучше молиться, чтобы ему пенсию хотя бы в два раза повысили, а то даже на оплату квартиры не хватает. А что настоятель им сказать может, если в стране нет ни жилья нормального, ни зарплат приемлемых, ни уважения к людям, которые на эту страну вкалывают даже в условиях Крайнего Севера? Они так походят, помолятся, да и разочаруются во всём. Подадутся куда-нибудь в другие культы или даже секты – сейчас в любой газетёнке на каждой странице маги да чародеи разные обещают людям помочь. Я вот тут тоже учудил… хе-хе… стыдно сказать. Полистал книгу по Фэн-Шуй от нечего делать, дурак старый, когда Марина мне в прошлый раз Гиляровского искала…

– И что?

– Занимательно, чёрт возьми! Так-то ерунда написана, но многое не лишено смысла. Очень мне понравилась одна мысль, что нельзя чувствовать себя в доме комфортно, если в нём по всем углам хлам и пожитки на чёрный день расхиханы, пусть даже они и замаскированы. Есть такие хозяева, которые весь хлам перед приездом гостей в кладовку запихнут, но от этого уюта в доме всё равно не прибавится. У нас как приедет кто какой важнее важного, всю грязь мигом сгребут куда-нибудь, да прикроют эту кучу транспарантом с приветствием, а всё равно уюта не чувствуется. Школьников выгнали на стихийный субботник, когда из Района какие-то «шишки» приезжали, а машину на вывоз той грязи, что они собрали, не прислали. Мэр додумался дать указание свезти её на тележках за щиты «СЛАВА» на Мировом проспекте. Потом прибежали к художнику, который раньше для кинотеатра афиши рисовал, попросили его накидать на эту кучу каких-нибудь старых плакатов. Из гостей кто-то поинтересовался, чего там такое цветастое навалено за «славой», а мэр на ходу сочинил, якобы детский аттракцион строится. Они его хвалить принялись: дескать, какие молодцы, аж прослезился кто-то, а мэр в своих глазах сразу на полметра вырос, что сумел выкрутиться из, казалось бы, безвыходной ситуации. Один чиновник, правда, заметил: «Чего ж так говном-то воняет?», но это перетерпеть можно. Тошно смотреть на нашу бесхозяйственность, особенно когда её за щиты с надписью «СЛАВА» прячут. Чему слава-то? Грязи и бесхозяйственности? Тому, что в новом веке даже мусоровозки не найти? Есть горе-хозяйки, которые под мебель сор заметут для временного имиджа чистоты, а со временем его там столько накапливается, что шкафы опрокидываются. Вот и наша власть такая. Нерадивая она у нас хозяйка. Маникюр дорогим лаком наведёт, а под ногтями грязь видна, да и сами ногти обкусаны и обломаны.

– А на нерадивых хозяйках по статистике, кстати, чаще женятся, – съязвила Марина. – Мужики грязнуль любят.

– Ну, это новое поколение, может быть, которое ничего в личной жизни не смыслит, а вообще сейчас, по-моему, никто никого не любит. Так, живут как придётся да с кем доведётся. Состояние всей страны в целом отображается на состоянии каждого отдельного человека в частности.

– Лично на моём состоянии ничего не отображается, – решительно заявила Марина. – Я всё равно хочу, чтобы у нас был День города.

Неугомонная Маринка решила сделать карту города, чтобы пробудить в людях хоть какой-то интерес к тому месту, где они живут. Выяснилось, что карт таких городишек, как наш, не существует в природе, но она прочла учебник по картографическому делу, выпросила у бывшего армейского инструктора, а ныне руководителя местного парашютного клуба Валерия Снегова фотографии местности, которые он делал во время полётов и прыжков, и нарисовала-таки карту. Сама её раскрасила, надписала названия всех улиц, проспектов, переулков даже – их набралось около сотни – размножила её на цветном ксероксе в питерской фирме Тамарки Сизовой в виде открытки и всем раздавала к предполагаемому празднику, рассовывала в почтовые ящики. Даже мэру и самому Авторитету подсунула в корреспонденцию.

Город получил очертания в наших глазах, словно бы выступил из неизведанного тумана. Некоторые восхищались: «Надо же! Наш город – и на карте!». Другие ворчали: «Во делать-то нечего! Лучше бы огурцы солила, дура серая». Большинство же остались равнодушны, только расспрашивали Маринку, планируется ли на День города бесплатный буфет с горячительными напитками.

Зато удалось подключить к празднику жену мэра. Она оказалась женщиной компанейской и с радостью согласилась. Пообещала принести из дома караоке, которое их чете кто-то подарил как непременный атрибут современности, но никто под него так ни разу и не пел, и поговорить со своим неуступчивым мужем. Переговоры с мужем ничего не дали, зато нам была гарантирована возможность спеть. Но мы понимали, что это не потянет на настоящий праздник.

– Почему у нас никто не хочет устроить День города? – расстроено спрашивала Марина теперь практически каждого.

– Да я бы обязательно пришёл на него! – откликнулся Лёха-Примус. – Ты только устрой нам этот День города, а уж мы так наотмечаемся…

– Вот-вот. Вы только отмечать мастера, а надо сначала его создать.

– Не-е. Создать – это не ко мне, это не по адресу.

– Я к кому ни обращусь, а всё не по адресу!

– До праздников ли сейчас людям? – сокрушалась Степанида Андреевна. – Людям работать надо, да и огородами надо заниматься. Зимой-то что жрать будем?

– Так это займёт только один день!

– Один день на весь год наведёт тень. Летом один день ценится, как целый месяц зимой.

– Ишь ты, – поддакивал Глеб Гермогенович. – День города захотели! В стране настоящая война идёт. Абреки уже до Москвы дошли, не сегодня-завтра и до нас докатятся, а вам праздники только праздновать. До чего молодёжь легкомысленная! На кого страну оставляем, э-хе-хе…

– Да ну вас! – негодовала Марина. – Пётр Великий не только Северную войну вёл со шведами, но и фонтаны строил, устраивал праздники, высаживал сады. Вокруг были война, голод, разруха, а тут вдруг – сады и фонтаны. И не для элиты, а для всех людей. Потому что если война идёт, люди должны не терять вкус к жизни, иначе никто уже не станет за эту самую жизнь сражаться. А у нас чего тут терять, за что сражаться? За эти сараи, за эти безрадостные хари, опухшие с вечного перепоя?

– После твоего Дня города перепоя ещё больше будет. Обопьются все и будут по канавам валяться. Чего же хорошего?

– Почему обязательно так? Почему именно по канавам?

– А как же иначе? У нас иначе не умеют.

– Почему не умеют? Почему у нас только пьянство поощряется? – задавала риторические вопросы Маринка. – Почему у нас нет ни любительских спектаклей, ни домашних театров, как в старые добрые времена. Наши деды практически все на аккордеонах умели играть, в семидесятые молодёжь на гитарах бренчала, а сейчас даже этого нет. Куда всё делось, люди? Все умеют только матом лаять, да драться.

– Мой дома каждый вечер такой «спектакль» устраивает, что и в театр ходить не надо, – хохотнула Люба Ромашкина и добавила хмуро: – Марина, ну зачем тебе этот День города? Опять будет пьянка с потугами на праздник. Мужики обопьются и будут бегать по округе, как кони настёганные. Потом опять неделю работать никто не сможет. Тебя же бабы местные заклюют потом, что у их мужиков появится лишний повод нажраться.

– Не заклюют. Я сама, кого хочешь, заклюю. Я вообще Авторитета подключу к этому делу!

– Тебе жить надоело?

– Надоело! Это вообще не жизнь.

Авторитет был привязан к своей жене. С ней ему вообще повезло. Сам выбирал! Хоть была она ему дана словно судьбой, но всё же это был его сознательный выбор. В нынешний век мужской пассивности в плане создания семьи немногие мужчины и знают, что это такое. Женят их абы как на себе сами бабы, поэтому почти у каждого есть право воскликнуть в случае чего: «Проблемы в семье – не моё дело. Сама создала – сама и справляйся, а мне твоя семья и даром не нужна». Не таков был наш Авторитет. Жить абы как он не умел и очень не любил тех, кто именно к такой жизни склонен. А что касаемо жены, то её твёрдость и одновременная мягкость служили надёжной опорой в его постоянной и неутомимой схватке с жизнью. Жизнь постепенно уступала, сдавалась, схватка с ней слабела. Если мир в юности казался ему огромным, то теперь он сам себе казался огромным, а мир становился всё меньше и слабее перед ним. Он взрослел, старел и ему уже не хотелось бесконечной потасовки с себе подобными волками. Люди это чувствовали и его не боялись, как прежде, а лишь побаивались. Но именно из-за наличия хорошей семьи как-то тайно уважали, что его природа даже в самом ужасном своём разрушении всё ещё сохраняет какое-то благоговение перед священными для человеческого рода понятиями.

Жена его никогда не доставала по пустякам, не теребила только потому, что он у неё есть, так чего бы о себе не напомнить. Только однажды, когда он ещё работал на заводе в Ленинграде, она позвонила туда посреди рабочего дня и попросила передать, чтобы он срочно ехал домой, ничего толком не объяснив. Был какой-то нервный день, что-то сильно раздражало, а тут ещё этот звонок. Он подумал, стряслось что-то серьёзное, зная, что жена не станет вызывать просто так. Приехал домой за сто километров, весь на нервах, она была какая-то растерянная, сказала, что её сильно знобит. А его вызвала, потому что… просто соскучилась! И ещё ей показалось, будто с ним что-то случилось… Он не дал ей договорить, разорался, что за бабские капризы, ради которых он должен мотаться туда-сюда на такие расстояния, да ещё два часа гадать, что же случилось. Запретил ещё когда-либо так делать без уважительной причины. Построил, что называется. Подстёгивал молодой эгоизм, что вот теперь так и пойдёт, будет его постоянно дёргать: иди сюда, да вот туда, не знаю, куда. Хлопнул дверью и укатил обратно, опять на сто километров. Приехал на работу и узнал, что в его отсутствие произошла авария в цеху, два человека погибли, трое сильно травмированы током, один потом умер в реанимации. Он всегда был острожным, даже хитрым, остро чувствовал опасность, но тут сомнений не было, что его зацепило бы непременно. Вспомнил странное поведение жены, как её трясло, как она через силу улыбалась, даже когда он орал на неё. Как она деликатно попросила беречь себя, когда уходил, а он только обронил что-то хамское. И ещё больше разозлился, что она на него никогда не обижается, словно не воспринимает всерьёз. И это не овечья покорность, которую он терпеть не мог даже в женщинах, а некая мудрость: на людей глупо обижаться – они другими не станут. Только нервную энергию на обиды потратишь, а для жизни с ним этой энергии надо за семерых.

Уже ночью, когда на работе всё улеглось, поехал не в общагу при заводе, а домой. К ней. Ещё сто километров. Боялся, что не застанет её, что она уйдёт: нужен ты ей, она умней и сильней тебя. Его бы никто не назвал обладателем взрывного темперамента, скорее, наоборот. Но бывало, что он срывался. Даже не понимал, как это происходило, только видел, что окружающие в ужасе разбегаются. А жена всегда смотрела ласково: «Котёнок, пойдём обедать, а то кого-нибудь вместо котлеты съешь». И вот такой цветок – твой.

Дорога тянулась медленно, ехал почти один в пустой электричке, ругал себя, что обидел женщину, которая не просто любит, а чувствует его. Тоже мне, нерв оголённый! Подумаешь, жена попросила приехать – на кой чёрт вообще женился, если тебе так тяжело выполнить её каприз раз в пятилетку, а то и реже? И ведь хватило ума послушаться и поехать! А если бы не поехал? Если бы она по телефону стала всё объяснять, то наверняка и слушать бы не стал. Ведь знала, как его вытащить! А как хорошо к ней приезжать, дома всегда тепло и уютно, онатебя ждёт. Где тебя ещё так ждут? Теперь будешь бродить один по пустым комнатам, как одинокий пассажир в этом пригородном поезде, из которого все вышли ещё на пятидесятом километре, а тебе ещё ехать и ехать.

Приехал, а она встречает его на станции! И опять не как верная собачонка, а как хозяйка. Моросил дождь, она сказала, что он легко одет для такой погоды, протянула плащ и открыла зонт. Он хотел сделать выговор, что так поздно надо дома сидеть, но вместо этого они обнялись и пошли гулять по ночному городу. Ещё можно было спокойно ходить по улице в любое время суток. Или это только казалось, потому что его уже тогда опасались ненароком задеть.

Он не был наивным, чтобы думать, что каждому дано встретить женщину, настолько подходящую для жизни. Говорят, что подходящего мужчину найти ещё труднее, практически невозможно. По причине его уверенности, что прежде всего ему должно быть удобно в отношениях, а не женщине. Всё должно быть предсказуемо и удобно только для одной стороны, но живут-то двое. Он иногда про себя удивлялся, почему ему так повезло с женой. Значит, не такой уж он конченный человек. Хотя и существует теория, что самые толковые бабы всегда достаются самым бестолковым мужикам, но жена сказала, что люди не делятся на толковых и бестолковых. Они или подходят друг другу, или нет. Какой-нибудь повеса никогда не назовёт толковой домовитую хозяйку, ему комфортней с весёлой собутыльницей, у которой всегда есть чем опохмелиться. Один мужик на их улице выбрал себе жену только за то, что по утрам у неё всегда был хороший рассол «после вчерашнего», а на большее они не претендовал. Возможно, даже не подозревал, что женщина ещё для чего-то другого может сгодиться.

Авторитет не был повесой, но жена ещё в начале их совместной жизни поняла, что он будет ей изменять, как это называется. Не часто, но будет. И это будет не измена для создания новых отношений, не любовь или страсть, не попытка найти кого-то лучше или продемонстрировать свой нрав, а именно способ разрядить то бешенное негативное напряжение, которое сидит в нём. А это очень тяжело для женщины, когда мужчина ищет в ней средство для вымещения своего нервного заряда, для «снятия стресса», хотя многие мужчины уверены, что женщина именно для этого и существует. И хуже всего, что он будет выбирать для этого обычных женщин. Он никогда не увлечётся какой-нибудь наркоманкой, прожжённой стервой или шалавой, которых не принято жалеть, если с ними поступают плохо – дескать, сами виноваты. Он знает себе цену, поэтому возьмёт живую доверчивую бабу с её глупыми мечтами о любви и счастье в этом грубом мужском мире. Поэтому её ждёт жестокое разочарование – он не сможет ей этого дать.

Он тоже понял, что она это поняла, поэтому сразу предупредил, что это не повод для разрыва, что он никогда не уйдёт от неё: «Даже не надейся. Только если смерть не разлучит нас». Он чувствовал, что никто не будет любить его, как она, да и не умеет никто так любить.

Она сразу догадалась, что он кого-то там себе присмотрел, когда собрался сделать это первый раз. Она тогда ждала первого ребёнка, дочку, сделалась большой, как тыква. А он наоборот похудел и стал невозможно ядовитым, едким, всё время хамил. Она только посмеивалась. Совсем не могла готовить, всё время мутило при виде продуктов, но почему-то тянуло грызть сырую картошку. Он чистил, она грызла. Потом её рвало, он проворно ползал с тряпкой у кровати и собирал эту кашу из крахмала. Её всегда удивляло, что он не брезгует так за ней ухаживать, может сам навести порядок в доме и сварить настоящий обед. Русские мужики того поколения не очень-то были расположены к этому. Любой другой послал бы на три буквы, обвинил, что она нахально валяет дурака, и удалился бы к маме с обиженным видом. И почему ей такой заботливый муж достался?

Но в какой-то момент он стал таким раздражительным и злобным, словно хотел её ударить, пусть только словом. А ей совсем не было обидно, смотрела на него, как мать на расстроенного чем-то ребёнка:

– Слушай, какой ты у меня красивый. И ещё такой молодой, вся жизнь впереди, самые лучшие годы. Я тебе даже завидую… Костя, если ты хочешь меня обидеть, то сейчас это проще простого, я как открытая рана. Что ни попадёт, всё больно. А если ты погулять от меня решил, то сделай это, пожалуйста, аккуратно, чтобы я не знала. Потому что для жены это всегда унизительно, когда хихикают у неё за спиной. Во всяком случае, чтобы наше окружение не знало. И никогда не делай это на работе, не участвуй в пьяных оргиях с друзьями, потому что всё может плохо закончится. Не для тебя даже, а для других.

– Ты сама себя слышишь? – улыбнулся он и уселся у ног, обвил её колени руками, как удав. – Дынька моя, откуда ты можешь знать, как это надо делать?

– Я так чувствую, – ответила она серьёзно и с хрустом раскусила картофелину. – Совсем не обязательно в чём-то участвовать, чтобы это знать. Совсем не обязательно под лёд проваливаться, чтобы понять, какая там холодная вода…

– И ты не будешь ревновать?

– Я уже ревную, но тебя это не остановит.

Он даже растерялся и задумался, на чём прокололся. Даже расхотелось «налево», потому что когда жена даёт такую подробную инструкцию с напутствием: «Хочешь гулять? Вперёд! Только к ужину не опоздай», то надо быть законченным идиотом, чтобы от такой жены куда-то идти к чужой незнакомой бабе. Отношениями с ней он очень дорожил. Настолько, что мог убить любого, кто пытался эти отношения нарушить.

Его тогда послали в Ярославль в командировку от завода, где он работал, или сам напросился. Когда вернулся, такой притихший и вежливый, она сразу поняла: задрал кого-то, волчина.

– Как погулял? Хорошо тебе было?

– Так себе, – признался он. – Ничего особенного.

Интрижка та имела продолжение, и Волкову пришлось сделать всё возможное, чтобы об этом не узнала жена. Прошло месяца два, как женщина, с которой он был, приехала из Ярославля в Ленинград, нашла его и заявила сходу, что ждёт ребёнка. От него! Сговорились, что ли, бабы.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

– Я хочу, чтобы вы, кобели, отвечали за своё паскудство! Чтобы ты уважал меня, как женщину! Мужчина обязан вести себя по-мужски, мужчина должен…

И пошёл длинный список, чего там должен среднестатистический дурак, чтобы некие дуры соблаговолили считать его мужчиной. Они никак не могут понять, что мужик прежде всего делает то, что ему нравится и хочется, а не что он должен и обязан в фантазиях этих беспомощных куриц. Более того, он может и их убедить, что его поступки идут на благо им же самим и даже нужны всему обществу.

Хуже всего, что она стала угрожать довести ситуацию до сведения его жены, поэтому он понял, что придётся действовать очень жёстко. Каким тут боком его жена? Как это люди умудряются приплетать к своим проблемам тех, кто вообще не имеет отношения к делу? Что жена сделает? В угол его поставит или отшлёпает? Ах, уйдёт от него, сразу-таки разведётся, и он автоматически перейдёт к этой, которую не знаешь, как и назвать, чтобы матом не выругаться. Как интересно работает логика у таких баб! И тени сомнения нет, что будет по-другому. И как они не боятся таким диким способом устраивать свою личную жизнь, если это вообще можно жизнью назвать? Это же извращение какое-то. Она хотя бы понимает, каково это – жить с ним, что за ад её ждёт?

У него ничего не было из того, что она требовала. Он не собирался отвечать сразу за всех кобелей планеты. Он не понимал, какого уважения хочет женщина, которая легла под женатого парня на второй день знакомства. Она оформляла его командировочные документы и видела, что он состоит в браке. На что она надеялась? Кто бы объяснил, на что всегда надеются такие бабы, сначала покладистые и услужливые, убеждающие ангельским голоском, что им якобы ничего не надо, а потом начинающие рычать, когда понимают, что их услугу не оценили? И вот тут выясняется, что ей надо так много, что не каждый и унесёт. Что за радость для женщины, если мужчина с ней только из чувства долга? Они требуют уважения, но не умеют уважать себя сами. Они ожидают, что их будут любить те, кого они считают козлами, а сами любить не умеют, только дают. Они и мужей себе таких находят, которые бубнят такой же длинный список, какой должна быть женщина, чтобы её осчастливили своим вниманием некие чмыри – это же ей надо. Они даже в личных отношениях используют слова «должен», «обязан», «надо», но никогда не признаются, чего хотят сами и что надо лично им. Про любовь они говорят только тогда, когда требуется что-то выбить из «предмета любви» от денег до интима, от хорошего отношения до благодарности за такую жертву. Они рожают, потому что «хоть кто-то должен это делать», вступают в брак обязательно после бесчестья «как честные люди», ходят на работу, которую ненавидят «потому что так надо» и очень гордятся этим. Они и живут-то не потому, что хочется, а надо, как велит совесть. Ну, вот так получилось, что утром проснулся, поэтому надо жить дальше. А хочется ли, есть ли какие-то планы на эту жизнь – не знают. Поэтому всю жизнь с кислой рожей, время от времени уходят в запой, когда понимают, что никто не восхищается их порядочностью и удобством для эксплуатации. Ведь совсем безрадостно быть такими правильными и исполнительными не по желанию, а потому что должен и обязан. Такие люди как кислое тесто, которое только тем и хорошо, что быстро растёт в объеме, пока не полезет за край посуды.

Для них и власть поэтому никогда ничего не делает, что они не могут внятно сформулировать, чего хотят. По жизни бормочут какую-то галиматью типа «власть – советам, миру – мир, а нам самим ничего не надо, лишь бы в Никарагуа детишки не голодали». Вот и будет вам ни кара, ни гуа.

– Хорошо, что ты приехала, – искренне улыбнулся он в ответ на её бесконечные претензии.

– Ты… правда рад? – осеклась она и совсем растерялась.

– Очень.

Не передать, как рад! Он не врал. Ему действительно повезло, что она сообщила об этом именно сейчас. А то могла бы лет через двадцать явиться с благой вестью: «Ах, ты не знал, скотина?». Такие бабы не только в людях плохо разбираются, но даже не знают физиологии. Они убеждены, что мужик должен догадаться сам, кто там от него на сносях, как будто это он залетел. Всегда негодуют, как он смел ничего такого не почувствовать, как щелчка при вскрытии сейфа, что ли. Хотя и мог бы догадаться по тому азарту, с каким она ринулась в эти бесперспективные отношения, как слабый цветок, пробуждаясь навстречу весеннему солнцу, не отдаёт себе отчёта, лезет из земли, рискуя обжечься об острое лезвие снега, но мощный инстинкт продолжения жизни диктует такое неосмотрительное поведение. Он предпочёл этим воспользоваться. Женщине никогда не понять, как это мужчинам удаётся сочетать бешенный интерес к ней и полное безразличие одновременно. С ней он поступил совсем просто. Узнал у знакомого спортивного врача, какие медикаменты могут спровоцировать выкидыш. Вырубил её при следующем свидании одним ударом, сделал укол и сам отвёз в больницу, когда процесс пошёл. И даже навестил её там, чтобы спокойно сказать: «Ты вообще понимаешь, что я могу тебя совсем убить? Ты мне мешаешь». Утраченный ребёнок был для неё как некий козырь, без которого она сразу сломалась. Она была в шоке, и даже не знала, куда можно обратиться с такой бедой. Она никогда не слышала от подруг, чтобы те козлы, которых они на себе женят «по залёту» или «по пьяни», так себя повели. А он никогда не считал, что сделал плохо, лишив её «радости материнства». Такие бабы не умеют радоваться по определению, а дети им нужны для какой-то странной манипуляции. Они их больше ненавидят, потому что дети напоминают «того гада», который срать хотел на её книжные и киношные ожидания, каким должен быть настоящий мужчина. Они всю жизнь сортируют мужиков на настоящих и не очень, пока те имеют их по полной программе. Они не понимают, что жизни до их фантазий нет никакого дела. Жизнь проходит очень быстро и мимо них, женская в особенности. На неё слишком давит общество, что она должна любой ценой оказаться замужем, ей надо найти себе хоть кого-то, спешно хоть как-то родить, а она сама этого не хочет – от этого все её беды. Она хочет жить как человек, а приходится быть женщиной. И если мужчина может спокойно предаваться своим желаниям, то женщине приходится придумывать другую роль, чтобы хоть чем-то отличаться от этой «безответственной сволочи».

А жена ещё считает таких простыми женщинами, которых грешно обижать! Они созданы для того, чтобы их обижали – это для них и есть любовь. Нет ничего сложней так называемых «простых» людей. Простота им нужна как маскировка чрезвычайно запутанного внутреннего мира, забитого под завязку противоречивыми требованиями мира внешнего, из-под которых упрямо пробиваются задавленные сокровенные желания, неразрешимый конфликт между «хочу» и «должен», когда одна часть человека старается соответствовать ожиданиям общества, а другая готова послать всех, куда подальше. Простой народ составляет большинство населения и предназначен для безропотного обслуживания государственной системы, которая для этого методично вбивает в мозги выгодные себе модели поведения и ненужные самим людям установки о долге и чести, о прелестях страданий и бедности, о необходимости хоть как-то жить дальше и плодиться, чтобы было кому обслуживать систему в будущем. Именно поэтому столько фальши, когда рядовой нищий обыватель начинает бормотать эти полные пафоса речи.

Если бы она сказала ему, что хочет замуж, хочет детей, хочет денег, он бы понял. Выдал бы её за какого-нибудь дурака, потому что таким вообще без разницы, за кого выходить, лишь бы отстали с расспросами, почему она ещё не там. И денег бы ей дал – он никогда не считал, что стремление к деньгам является чем-то плохим. Если бы он почувствовал в ней какую-то жадность до жизни, до любви, до счастья, а так одни сухие нотации слабого существа, заученные со слов других неудачниц. Если бы она повисла у него на шее и сказала, что хочет этого ребёнка, как память о лучших мгновениях жизни, то вполне возможно, он не стал бы так поступать. Ничего этого он не услышал.

Хотя дети на стороне ему по любому были не нужны. Он всегда старался контролировать близких, по возможности держать их в поле досягаемости, а тут его ребёнок будет расти у чужих людей где-то вдали. Это создавало бы для него сильный дискомфорт. Когда он уже был матёрым бандитом, какая-то дурёха в Райцентре проговорилась, что у неё ребёнок от него, девочка семи лет. Тогда как раз разваливалась экономика полным ходом, главы района пошли соревноваться, кто больше любовниц заимел, кто больше отмытых денег или откровенно бюджетных средств отвалил на ту или иную пассию. Заместитель мэра Райцентра в качестве отступных при разводе подарил бывшей супруге квартиру в Петербурге, а его второй помощник жил за каким-то лядом аж на три семьи с видом великомученика. Дескать, сам не хочу, терпеть этих сволочных баб не могу, но надо же кого-то опорочить – положение обязывает. Всем своим содержанкам выбил по участку земли и домику. Директор районного рынка ушёл от жены с двумя детьми, когда узнал, что от него родила какая-то юная засранка из неблагополучной семьи – благополучные-то семьи своим дочерям дают хорошее воспитание и образование, а не под сомнительных типов подкладывают. Никто словно бы не обратил внимания, что директора вскоре грохнули вместе с этой засранкой, а запомнили только, что перед этим он подарил ей шубу и шапку из ондатры, а ещё на дорогой машине катал. Рядовым ограбленным обывателям тоже захотелось поучаствовать в этой безумной игре.

Авторитет тогда уже «держал за вымя» лесное хозяйство, то есть был небедным человеком, поэтому кому-то показалось, что он тоже может подарить шубу. А ещё шапку. Надо только его «обрадовать» наличием внебрачного ребёнка, уж наверняка хоть что-то перепадёт. Стихийная нищета населения – страшное состояние. До каких только фантазий люди не доходят в её тисках.

На него как раз было совершено первое покушение, и трудно описать, в каком взвинченном состоянии он пребывал. Спешно услал жену и детей в Сибирь к надёжным людям и начал планомерную зачистку территории. И вот на фоне этого вылезает некая баба, которая делает такие неосмотрительные заявления на весь район! Правильно жена говорила: не гуляй там, где живёшь и работаешь. Мудрая женщина, слушать надо было. А эта женщина оказалась глупой, не только мозги, но и важнейшие инстинкты самосохранения не работают. Хотя и она вскоре поняла, что нарвалась на большую проблему. Это был не тот случай, когда щедрый богатый барин-дурак одарит её шубой и шапкой за флирт столетней давности. Шубу эту он сделает из неё самой, а шапку – из ребёнка. Выпотрошит весь род до шестого колена, чтоб наверняка. Пришлось спасаться бегством, на бегу доказывая, что она пошутила, чтобы спасти хотя бы ребёнка, который никакого отношения к Волкову не имел. Никто так и не узнал, кто отец девочки. Скорее всего, этого не знала и сама бестолковая мать. Убежать они успели только до Эстонии, где их трупы выловили из залива в районе Виймси. И никто особо не выяснял, как они туда попали. Потому что бегство русских женщин в Европу стало массовым, и оставалось только догадываться, чего в великой державе творится, что её дочери так драпают оттуда, надеясь обрести счастье в роли стриптизёрш и разнообразной прислуги для зажиточной западной публики.

Больше такими глупостями Авторитета не донимали. Охоту отбил раз и навсегда. Конечно, до жены доходили слухи о некоторых его выходках по женской части, но в целом он соблюдал конспирацию, чем отличался от прочих тузов общества, которые проказничали открыто и даже больше слухов о своих похождениях распускали, словно ради одной цели – поразить воображение уставшего ограбленного обывателя. Дескать, не для себя, а единственно для народа так расстарался. Иные могли не просто жене изменить, а в её же постель любовницу притащить: «Нам же пойти некуда».

В то лето, когда Маринка собралась устроить День города, в середине июля жене Авторитета исполнялось пятьдесят лет. Как мужчина, обладающий жёстким и грубым характером, он всегда терялся и становился совершенно беспомощным в решении вопроса, что подарить жене. В провинции, где будни и праздники мало чем отличаются друг от друга, где выходные используются не для отдыха, а для дополнительной работы, люди вообще как-то проще относятся к разным датам и юбилеям. Поэтому у Авторитета если чего и появлялось для жены, он никогда не дожидался праздника или определённой даты, а сразу же отдавал без лишних слов. Даже стихи дарил: «Это самый лучший день в году – день рожденья солнца моего». И такое было. Но очень давно. А когда они только поженились, он подарил ей огромный кусок брезента и лотерейный билетик. Ему это выдали к зарплате на заводе. Уже тогда по стране была традиция часть зарплаты выдавать всяким барахлом или сухим пайком. Словно людей приучали, что скоро вместо денег будут выдавать всё, что только на ум взбредёт. Жена сшила из этого брезента ему куртку, а себе юбку. В эпоху дефицита была мода на одежду, сшитую из не предназначенных для этого материалов. А билетик оказался выигрышным, целых три рубля! Жена тогда сказала: «Да ты у меня фартовый».

Но тут как-никак юбилей, полвека, и двадцать лет из них посвящены ему. Ему посвящено даже больше, если учитывать, что год жизни с ним за два-три идёт. За столько лет близкие люди, казалось бы, всё друг другу передарили, так что глупо дарить какой-нибудь платочек или кастрюльку.

Он просматривал с утра отчёты о доходах и убытках своей организации и как бы между делом поинтересовался:

– Елена Георгиевна, не подскажите, что хотите получить на юбилей?

– Хорошую погоду, – ответила жена, заваривая чай.

– Нет, ты давай, колись. Кому полтинник, мне или тебе? Раз в жизни такое бывает, я же должен как-то отреагировать.

– Ой, только не убей никого на таких радостях.

– Я тебе шубу подарю, – словно бы спрашивал он её. – Длинную, а?

– Куда она мне? Тут в бывший кинотеатр на распродажу привозили куртки и пальто из Белоруссии. Очень хорошие: прочные, тёплые, не промокающие, современного покроя. Как раз для наших дождливых зим и морозных вёсен. Даже жена нового мэра себе купила.

– …за пятьсот баксов.

– За полторы тысячи рэ.

– Да я про шубу! Шуба столько стоит.

– Котя, в наши дни и носовой платок можно купить за миллион баксов, если выяснится, что в него сама Мэрилин Монро сморкалась. Зачем такие траты на то, что можно купить в сто раз дешевле? На вокзал привозили конфискат с таможни, и там были очень приличные шубы за…

– О чём ты говоришь? Вот я пойду туда подарок выбирать! Хорош, скажут, Волков, жене контрабандную шубу берёт.

– Ха-ха-ха, да не нужна мне шуба, кто их сейчас носит? Зимы мокрые, шуба намокнет, будет весить, как доспехи рыцаря.

– Нет, я же должен чего-нибудь тебе подарить, ты войди в моё положение!

– Тоже мне задача. Подари чего-нибудь для проформы, какой-нибудь платочек…

– Ага, и духов пузырёчек.

– А к нему ещё цветочек… Или знаешь, что…

– Что?

Жена задумалась, и он понял, что у неё есть какая-то мысль по поводу подарка. Она села рядом и всё обдумывала, как это сказать.

– Неужели автомобиль? – спросил он в шутку, так как знал, что она никогда не станет просить дорогое барахло только потому, что у него есть возможность всё достать.

– Нет. Ты знаешь, что нашему городу семьсот лет исполняется?

– А чего не восемьсот?

– Тут хотят даже какой-то День города провести.

– И пусть проводят, кому надо, – прищурился он. – К нам-то какое это имеет отношение?

– Да без тебя-то у них мало что получится, – просто ответила жена.

– Послушай, это тебе, а не городу исполняется пятьдесят лет.

– Зато городу исполняется семьсот лет.

– Я не хочу и не буду дарить подарки городу на его юбилей!

– Да, но я свои полвека провела здесь, в этом городе…

– Вот и получишь за это шубу! – Авторитет начал выходить из себя.

– Не надо мне шубы.

– А я сказал, будешь в шубе ходить!

– Посреди июля?

– Да!

– И чего ты вскипел? Не хочешь выполнить мою просьбу – не надо.

– Это не твоя просьба, а… Слушай, я догадываюсь, кто это тебя надоумил! – уже грозил он пальцем. – Я до них доберусь и такой им праздник устрою, что до следующего тысячелетия вспоминать будут…

– Вот только посмей! Доберётся он до людей, которые вообще праздников не видят.

– А ты готовься к шубе, повторять не буду.

– Ха-ха, да не нужна мне шуба. В самом деле не нужна. И что с того, что мне стукнет пятьдесят? Отчего люди такое значение придают цифрам с нулями на конце? Зачем ради этого устраивать какие-то особые торжества, делать широкие жесты? У меня и так есть всё, о чём только может мечтать даже самая привередливая женщина. У меня есть дети, дом, деньги. Ты вот у меня есть, такой сердитый.

– Да уж, такое «счастье», как я, мало кто выдержит, – обнял он жену. – Дети, дом, деньги, как правило трёх «дэ». Я тоже на «дэ»? Дурак, что ли?

– Добытчик.

– Долларов и «деревянных».

– И других даров драгоценных.

– Ну, захвалила. А поцеловать?

– Перебьёшься…

– Нет, правда, скажи, чего ты хочешь на день рождения?

– Чтобы ты дома был, а не на своих разборках.

В июле я пошла в отпуск и в первый же день решила навести порядок в домашней библиотеке. Редко её перебираю, но когда книги уже некуда складывать, потому что все домочадцы их постоянно покупают, то приходится просматривать, что уже есть в наличии, и утрамбовывать, сжимать, «архивировать», так сказать, чтобы было куда поставить вновь прибывших в книжном полку. В результате находятся книги-близнецы: два «Овода», два «Чапаева» и целых три «Василия Тёркина»! Один «Овод» из серии «Школьной библиотеки» Лениздата в стандартной мягкой обложке – кто учился в школе в советское время, наверняка имеет книги этой серии. Другой «Овод» старинный, 1946-го года издания. В переплёте из чёрной ткани безо всякой пропитки с некогда золотым тиснением, хотя от «золота» уже ничего не осталось. На обороте обложки цена: «6 р. 20 коп.». Купил эту книгу ещё мой дед. Она и подписана им на форзаце: «На память дочке (это моей маме) в день окончания 1-ого класса гимназии». Дед всегда подписывал книги, если кому дарил. И дорога она именно тем, что он держал её в руках.

Один «Чапаев» куплен в семидесятые годы, а другой тоже «старинный», с утерянным титульным листом, так что и не узнать, в каком году была издана книга. Но я точно знаю, что приобретена она кем-то из старшего поколения семьи. Напечатана книга, как ни странно, на очень хорошей, почти глянцевой тяжёлой бумаге, отчего книжный блок небольшой толщины получился очень увесистым. И шрифт такой, какой сейчас редко где используют – по-моему, он называется Академической гарнитурой. Я его узнаю из тысячи: именно таким шрифтом были напечатаны книги моего детства. Там ещё буква «р» похожа на греческую «ро», буква «з» с петлёй внутри, а больше всего мне нравились «ц» и «щ», у которых выносная перекладина выполнена в виде изящной завитушки.

Три книги Твардовского оказались одинаковыми, как на подбор, все из серии «Школьной библиотеки».

– Вот накупили книг, а ничего не читаете! – ворчит отец. – Кто же это «Тёркина» купил в таком количестве? Ну, одну книгу я купил, не спорю. Другую… кажется, тоже я… Я же не знал, что она уже есть!

Мы посоветовались и решили старинные книги Войнич и Фурманова оставить дома, а остальные отнести в городскую библиотеку к Марине. Она удивилась такому раритету:

– Даже не помню, когда в последний раз у меня такую древность спрашивали. «Овода» ещё помнят, а вот «Чапаева»… Слушай, сама поставь их на ту полку вот туда под потолок. Там как раз собраны книги, которые сейчас никто не читает.

В библиотеке из посетителей была только Вероника, да ещё дети класса пятого-шестого. Вероника как всегда перебирала дамские романы, а школьники вертелись у компьютера, копались в Интернете и хихикали, когда натыкались на какую-нибудь «клубничку». Тогда Марина грозилась отключить компьютер, и они начинали притворно пищать, что это случайно получилось, а на самом деле они ищут какой-то реферат.

– Маринка, где тут был роман, не помню названия, – что-то ищет Вероника, горячая поклонница незамысловатых историй про любовь, «которая больше утомляет, чем радует». – Какой-то «Ангел судьбы» или «Демон жизни». И автора не помню.

– Не мудрено всех этих ангелов и демонов перепутать. «Дикие ангелы», «Ангелы ада», «Грешные ангелы» – вам каких надо?

– Может, «Судьба ангела»…

– Ага, «Судьба резидента».

– Да ну тебя! Там главные герои, юноша и девушка, любят друг друга, но расстаются.

– Это естественно, стандартная завязка.

– Её отец выдаёт замуж за какого-то фермера – дело в Англии позапрошлого века происходит. А юноша вдруг получает наследство, так как выясняется, что он является незаконнорожденным сыном лорда.

– Батюшки светы, как содержательно-то! – насмешливо всплеснула руками Марина.

– Героиня вышла замуж за своего фермера, но родила не от него, а не помню уже, от кого…

– Ха-ха-ха!

– Ну, дослушайте вы до конца! – шикнула на нас Вероника. – Этот потомок лорда тоже женился на какой-то знатной даме, и она тоже родила, но…

– Не от него, – закончили мы хором.

– А вы-то откуда знаете?

– Таков закон жанра, – объясняет Марина. – Все рожают не от того, от кого ожидается, в брак вступают не с теми, кого любят, а совсем с другими, ну и так далее. Типичная фантазия прыщавого подростка из неблагополучной семьи. Мне иногда кажется, что современную беллетристику и сценарии к сериалам «про либофь» создают какие-то несчастные недолюбленные дети, спьяну заделанные и обиженные на взаимоотношение полов с рождения… Ну, чем всё закончилось в этом «Вертепе разврата»? Хотя и так понятно, что свадьбой.

– Откуда ты знаешь? – снова изумилась Вероника. – Неужели читала?

– Да боже сохрани! – перекрестилась Марина. – Я рассуждаю опять-таки по закону жанра.

– И чья была свадьба? – решили мы проверить её литературную дедукцию.

– Этого я не могу сказать. Тут возможны разные варианты – всё зависит от фантазии автора.

– Там внуки главных героев поженились, – раскрыла карты Вероника, – а они сами уже старенькие стали, и незаконнорожденный потомок лорда говорит уже вдове фермера в самом конце, что им самим не довелось прожить жизнь вместе, так пусть хоть внуки за них это сделают.

– И зачем тебе эта книга ещё раз понадобилась, если ты её уже читала?

– Перечитать хочу. Про любовь как-никак.

– Да, такие книги надо перечитывать, потому что эти «Ангелы страсти» или «Страсти ангелов» выветриваются из головы прямо в процессе чтения.

– А что же ещё читать? Это и есть женская литература, написанная женщинами для женщин. Женщинам свойственно мечтать о любви, описывать красивые истории…

– Женщинам не свойственно трещать о любви – им свойственно любовь чувствовать, жить в любви. А размазывать о чьих-то половых похождениях – удел мужиков. У птиц именно самцы заливаются трелями о любви, чтобы своё получить и дальше порхать себе, как стрекоза беззаботная. Чего красивого в такой литературе? Чего красивого, когда героиню все имеют, кому не лень, кроме её «жениха»? Это только в мужских представлениях такая баба цену имеет, наверняка, они такие истории и придумывают.

– Ну, здрасьте-приехали, вот автор написан: Сюзанна Глоуз, женщина.

– Ага, найди мне биографию этого автора. Это всё копирайтеры какие-нибудь пишут, студенты филфаков или учителя литературы на пенсии, распространители подписывают каким-нибудь звучным англосаксонским именем типа Джоан или Гертруда. И получается знойная белиберда за авторством некой загадочной Жаклин Делакруа, а на деле какая-нибудь Настя Метёлкина из Мытищ корпела, чтоб лишнюю копейку к своим грошам на кафедре приложить. Секс по телефону в чистом виде, где тоже работают пенсионерки разговорного жанра, а все думают, что это настоящие сексапильные красавицы томно дышат. Реальной красавице больше заняться нечем, как по телефону «снимать штаны» с какого-то закомплексованного пошляка и полудурка. Реальная-то себе занятие поинтересней найдёт. Многие эти авторы – наши современники и даже соотечественники, «косят» под английских или французских романистов прошлых веков. Ну, не подпишешь же книгу «Возьми меня нежно» или «Люби меня страстно» именем её реального создателя, какого-нибудь Вити Пяткина, нищего доцента из архива литературного института. Кто её купит под таким авторством? Подписывают звучным импортным именем, естественно, бабским, потому что это любимое занятие мужиков: всё худшее в себе приписывать женщинам.

– Даже странно, что библиотекарь так рассуждает о литературе, – заметила Вероника, на что Маринка заявила:

– Именно библиотекарь и может так рассуждать. Я смотрю на вас, как вы годами мусолите эти романы «про либофь», а в реальной жизни живёте только с алкашами и женофобами, таскаете их на себе с гулянок и попоек, а они вам за это детей делают. Впору справочник по стрелковому оружию перечитать или учебник рукопашного боя с полки взять. У меня соседка тоже этими аморами-лямурами зачитывается. У неё муж с братом пьют, уже сына втянули в свои попойки, а она спрячется от них в дальнюю комнатку, забьётся в угол и читает о доблестных рыцарях и прекрасных принцах, которые способны и жизнь женщины сделать столь же прекрасной. Дочь ей сказала: «Мама, ты дура, у тебя нет семьи. Ты создала дом бытовых услуг по обслуживанию самых бестолковых мужиков». Она и дочь пыталась так же воспитать, как прислугу для этих бездельников себе на смену, но та их всех послала и в Китай жить укатила. Она мне говорит, что всегда гордилась, что у неё мужская семья, много мужчин в доме, защитников и помощников, а те сели на шею и поехали. Один мужик на шее – это для бабы не нагрузка, но тут толпа целая. И вот она живёт в таких сложных условиях, а читает о любви. Которой нет. И никогда не будет. Словно из кубиков с буквами «о», «пэ», «жэ» и «а» пытается собрать слово «вечность». Вся жизнь у неё на это ушла. Религию не зря называют опиумом, она обещает жизнь вечную: не получилась эта – в следующей счастье тебе будет. Но другой жизни не будет. И вот на что она у тебя просрана, сказать по-русски, жизнь единственная и неповторимая? На чтение романов в перерывах между обслугой пьяниц и дебилов. Иногда ко мне прибегает, кусками зачитывает: «Мариночка, послушайте, как прекрасно описаны отношения благородного рыцаря с хромой дочерью шарманщика, которая стала самой счастливой женщиной». Я ей говорю, что надо своей жизнью заниматься, хотя бы алкашей этих разогнать.

– Ага, и остаться одной.

– Да. Потому что это неплохой вариант в спивающейся и постоянно ноющей стране. Чего вы все так боитесь одиночества? Вы его видели, что ли? Мы всю жизнь сидим в коммунальном гвалте. Я выросла в коммуналке, потом брат туда жену притаранил, племянники пошли, я просыпалась: тому штаны подай, этому тарелку поднеси, там ещё кто-то права качает в таких бесправных условиях. Они мне надоели на три жизни вперёд! В туалет – очередь, умыться – очередь, к плите – очередь. Это где ещё такое извращение есть, чтобы в собственном доме очередь ждать, когда тебе дадут нужду справить? Зубы чистишь, рядом посторонняя бабка свои вставные челюсти полощет, в твоё полотенце через плечо кто-то нос вычищает. Романтика! И при таком раскладе наши бабы-дуры боятся одиночества, как огня. Мне хочется в морду дать таким, кулаком прямо, чтоб мозги наверняка на место встали. Когда слышу, как кто-то на одиночество плачется, что на его жилплощади никто больше не отирается, кажется, что человек придуривается. Ты не понимаешь, какое это счастье – жить одной. Вы бы попробовали – вас бы потом за уши оттуда не вытащили, какой это кайф! Дома всегда порядок, ничьи обноски и объедки не валяются, никто поганый характер не демонстрирует, за неимением ничего другого, своим говном не грузит. Просыпаешься, когда тебе удобно, а не время пришло кому-то завтрак подать или сопли подтереть. У меня кузина получила квартиру в Металлострое, двадцать лет её ждала от предприятия, до сорока жила у родителей в двушке с пьющим братом, да ещё сестра там ютилась с двумя детьми и парализованным мужем. Восемь человек на двадцать квадратных метров! Особо опасных преступников в таких условиях не содержат, как у нас законопослушные граждане «живут». Не срок отбывают, а всю жизнь тратят на эти скотские условия, без шансов на улучшение. В Крестах уже бунтуют, что в камерах, рассчитанных на шесть человек, держат в четыре раза больше, подследственным приходится спать по очереди, а это нарушение прав человека.

– Говорят, что Кресты скоро куда-то под Металлострой вынесут.

– Нас скоро всех куда-нибудь вынесут. Смотришь американские или английские фильмы и в глаза бросается, что люди там живут в коттеджах. Плохие, хорошие, злые, добрые – на всех места хватает. А наши снимают фильмы, что в красивых домах только сволочи живут, которые с жиру бесятся, так что приткнитесь там в своих хрущёвках и радуйтесь, что есть угроза в хорошие люди угодить. У них земли в несколько раз меньше, чем в России, населения в разы больше, а у нас и места навалом, и строительных материалов каких только нет, но население распихано по кладовкам, по сволочным каким-то «отдельным» квартирам, когда тридцать квадратов делят картонными перегородками на камеры, где умещается кровать и тумбочка – ну, камера на большее и не рассчитана. Видела в зоопарке клетку с тигром или медведем?

– Угу.

– Я сразу заметила, что эта клетка больше наших квартир. Потому что, если медведю, тигру или любому другому зверю не дать определённое пространство, какое ему требуется, он устроителей зоопарка рвать начнёт. Он погибнет, но жить, как сволочь, не будет. Дикий зверь уважения потребует к своим привычкам, а люди утрамбованы как микробы в пробирке. А чтобы человек чувствовал себя гражданином в своей стране, чтобы дорожил этим гражданством и защищал государство, ему надо как минимум сто квадратных метров жилья только для личного пользования и развития. И земли соток пятнадцать-двадцать. Вот тогда он будет за эту землю держаться, будет её облагораживать, обустраивать. А у нас эти сто метров делят на три квартиры и в каждую утрамбовывают два-три поколения семьи. Почему у нас всюду заборы покосившиеся, здания облупившиеся, в домах антисанитария, грязно, неуютно? А потому что нет хозяев. Потому что зять с тёщей по тридцать лет выясняют, кто в квартире её прабабушки главный. Потому что родные братья какой-то клочок огорода в четыре сотки делят на три семьи. Потому что невестка хочет ремонт сделать, а свекровь против: «Ты тут никто». Так и живут в смраде. Всю жизнь живут, словно потом другая будет, настолько у людей нарушено ощущение времени. И все к этому настолько привыкли, что воспринимают, как норму. В комнатах как в камерах койки в два-три яруса, банально обои поклеить невозможно, потому что некуда этот хлам вместе с людьми вынести хотя бы на пару дней.

– Мы на лестничную площадку выносили.

– Некоторые спят на площадках, пока краска не просохнет. А была бы у каждого человека своя квартира, он бы занимался её обустройством, а не на грызню с роднёй жизнь тратил. Ведь это же совсем другое дело, когда зять придёт в гости к тёще раз в квартал, а то и реже, красивый, причёсанный, с букетом цветов: «Здравствуйте, мама, давайте чай пить». Уже совсем другие отношения! А когда все вместе свалены в кучу на всю жизнь, немытые и нечёсаные бабы снуют с тазами и кастрюлями, зять тут же ходит, пузо через рваную майку чешет и зевает, издавая звук, как сирена подводной лодки – какое тут может быть между людьми уважение? Достаточно посмотреть на наших людей в домашней обстановке, чтобы понять, насколько они в депрессию погружены, как сильно презирают себя и близких. Где только рванину такую достают? Раньше хотя бы оправдывались, что дефицит был на одежду, но сейчас-то всё завалено дешёвыми шмотками, можно приемлемо одеться на все случаи жизни, чтобы себе нравиться, а они продолжают шнырять в обносках: «Чё такова, меня ж никто не видит! Чего наряжаться, я же дома». А где написано, что дома именно так надо выглядеть, будто тобой заводскую трубу чистили? И «никто» – это в нашем понимании свои, домочадцы, самые близкие люди. Культурные деятели, которые могли бы повлиять на сонных клуш и воров у власти силой искусства, комедии снимают, как это весело – жить в коммуналке, какие там смешные клоуны обитают. А это – ад. И не дай бог там никому оказаться. Потолки такие низкие, что высокие красивые люди со временем превращаются в сутулых карликов. Лишь бы побольше этажей нагромоздить, распихать население, как по полкам забитого шкафа. И вот кузина двадцать лет на очереди стояла, а как сорок лет стукнуло, пошла брать администрацию на абордаж. Ей эти рабовладельцы, естественно, сказали, что ей, как бездетной рабыне жильё вообще не полагается. Вот если бы она нарожала рабёнков, да побольше, тогда бы ей оторвали от сердца государства лишний квадратный метр, а так – плохо тужилась. Она двенадцать лет встречалась с женатым, он все эти годы обещал развестись, пока до неё не дошло, что ему и так удобно. Стандартная ситуация из жизни классической дуры. И она им доказала, что хроническим лохам и неудачникам, к классу которых она относится, надо презервативы бесплатно выдавать, чтоб их вообще не было, таких придурков. Рабовладельцы хихикать сразу перестали, главный только царственно обронил: «Дайте вы ей каморку, которая от рабочего Свиридова осталась, ну, который на прошлой неделе удавился, когда жену спьяну пришиб». И получила она свою квартиру! Отдельную! Неделю ревела от такого потрясения, поверить не могла: первый раз в жизни у неё своя отдельная комната появилась! В сорок лет! Первый раз! Это такое счастье, кто не пережил – не поймёт. Как заключённый, которого из переполненной камеры выпустили.

– В отдельную камеру перевели.

– Пусть так. Сижу, говорит, после работы, чай пью, в окно на Неву любуюсь и кайфую. Так хорошо – не передать! Тишину слушаю, как люди любимой мелодией наслаждаются и наслушаться не могут. Только иногда из-за стенки дети пищат, соседи орут, друг друга давят, душат, режут, морду бьют, где по целому стаду в одну квартирку втиснуто. И везде оправдание: «Зато мы растим ребёночка». Ребёночек этот у них как главный козырь, основное оправдание такой несуразной жизни. Прикрываются им, как белым флагом при капитуляции, как только террористы делают. И не замечают, что из этого «ребёночка» вырастает такой же враждебно настроенный к своим неврастеник и послушно встраивается в общую систему очередей и переполненных клетушек. Домой иду, говорит, налегке, а другие бабы чуть ли не в зубах сумки со жратвой прут и идти домой не хотят: «Мой-то, сволочь, опять, поди, нажравшись в прихожей валяется, да ещё свекровь пилит, да её мать на соседнем диване в пролежнях помирает – хоть бы улететь куда от скотской жизни такой». Мужики ковыляют, тоже ноют: «Моя мегера меня сожрёт, что я в карты мужикам с прокатного аванс проиграл. Нигде реальным парням от этих сучек жизни нет». Не хотят люди домой идти, потому что нет у них дома своего. А она домой – бегом! Потому что там – никого. Только чай и Нева за окном. И тишина, как любимая музыка. Некоторые идиоты эту тишину сразу начинают глушить музыкой, телевизором и прочим дерьмом, на то они и идиоты. Они не понимают, какое это счастье, когда тишина и нет никого, что идеальная семья – это её отсутствие. Особенно, когда такая вражда между людьми. Её женатик сразу прискакал, как о квартире прослышал, натоптал, нагадил, половину холодильника сожрал, спуск воды на унитазе сломал и сам слился: «Завтра вещи перевезу, готовь диван с телевизором». А она его не пустила. Словно прозрела: зачем ей это мурло гулявое? Вонючий, плешивый, сопливый, кряхтит постоянно, трещит без умолку на излюбленную на Руси тему «все тупые кроме нас», да какой он честный и порядочный на фоне тотального падения нравов. Никаких интересов, только пожрать да потрахаться. Конечно, двенадцать лет назад какой-то товарный вид имел, но она-то какой дурой была, что молодость на него угрохала. Жалеет теперь об этом не передать как! Оказалось, что от этой «замшелой любви» не так-то легко отделаться – его жена пожаловала: «Совести у тебя нет! Мы в такой же комнате вшестером ютимся, да ещё брат из тюрьмы вернулся, дочь вот-вот родить должна, а она тут одна живёт! Да где это видано, ишь, барыня какая! Вот как нашего человека квартирный вопрос меняет, уже родню любовника узнавать не хочет! Думаешь, ты одна у него такая? У него таких на каждом полустанке, но я настояла, чтобы на тебе выбор остановил, потому что у остальных ни кола, ни двора, только ноги перед чужими мужьями раздвигать мастерицы. Одна от него десять абортов сделала, теперь с меня возмещение ущерба требует. Другая родила мал-мала-меньше, хотя у него этого добра ещё в трёх городах. А тебе повезло, что здоровье на вредном производстве разрушила и родить не можешь. Ты войди в наше положение! У меня дочь от сожителя сбежала, потому что он её солдатским ремнём бил, доказывал, раз квартира его, он имеет право творить там, что пожелает, а желают такие господа почему-то только бабам рёбра ломать. Но ты-то совсем другое дело, ты же женщина, человек, ты же не будешь вот так, а? Я бы своего дурака тебе без контрибуций отдала, внуков к себе забирали хотя бы на выходные. Если в этом углу шкаф передвинуть и его кровать поставить, то места на всех хватит».

– Ха-ха-ха, офигеть!

– Кузина поняла, что придётся настоящую оборону держать: уже кровати свои примеряют, рулетками щёлкают. Вытолкала эту кошёлку взашей, они с мужем ей на двери замок взломали и неприличное слово нацарапали. Пусть царапают: дверь сменить – не коммуналку расселить. И так до неё жених попёр самый разный, что только успевай отшивать! Душные, скучные, неумные. Умеют только газеты пересказывать, себя нахваливать, как повезёт той дуре, кому этакое говно достанется, и щеголять знанием, кто такой Перес де Куэльяр. Без конца травят байки, которые все миллион раз слышали, затёртые анекдоты, которые не умеют рассказывать, замыленные приколы, сам же ржёт как лошадь, словно что-то невозможно смешное сказал. Все как один с харей «никто не ценит и не понимает мирового парня». Как роботы. Одни правильные поступки выдают, другие – дурные, но и те, и другие с таким видом, словно не для себя стараются, а чужую программу отрабатывают. Опухшие папашки, которые молодость угрохали на пьянку, как тогда учила реклама, а теперь реклама им сказала: надо быть главной семьи и детишек растить. Для них это такая ломка сознания, что каждому при жизни памятник можно ставить! Что по телику ни скажут, всё воплотят! Роботы, одним словом, своего лица вообще нет. Им и баба-то живая не нужна, а такой же робот дай-подай-принеси, слащавая тошнотворная кукла. Любую на кухонный комбайн променяют, на железку. То крутых братков из себя изображали, то в кулинары переквалифицировались, лишь бы доказать бабе, что она хуже их во всём. Страна идиотов, блин. Баба молодая была – никому не нужна. Зачем ей эта байда в сорок лет? А потом дошло до неё, что она, как и прежде никому не нужна, просто наличие квартиры в глазах «бескорыстного» мужского племени придало ей огромную привлекательность. Какой-то пятидесятилетний лось прибежал: «Меня мама выгнала, не дайте погибнуть, я тут в уголке могу жить, мне много не надо. А давайте валетом спать!». Как будто кто-то жаждет лицезреть его ноги на соседней подушке. Другого мать сама привела: «Забери ты у меня эту орясину, Христом-богом молю». Но всех переплюнул болван, который к ней свою брюхатую сожительницу припёр с ребёнком: «Тебе же мужик нужен. Я тебя буду обслуживать по природной части, а ты сдай угол этой торбе – её муж из дома выгнал, что она от меня залетела. Понятно, досадно мужику, что жена шлюхой оказалась, но зачем же сразу из дома выгонять, вот странные люди. Мне-то её вообще вести некуда, сам у бывшей жены живу с её новым хахалем». Ей иногда казалось, что это галлюцинации на почве получения отдельного жилья, которое она двадцать лет ждала, что такого просто быть не может, чтобы люди так опустились. И понимает их, как саму себя, и жалко, и поубивать хочется. А вы так запуганы одиночеством, что всё время стремитесь заполнить жизненное пространство хоть каким-то дерьмом, чтобы оно рыгало, пердело и матерно комментировало в подробностях, как ему «эта курва» дала. Чтобы каждое утро доставало, что не может свои штаны в собственном доме найти, так голова занята проблемой интеграции в Залупостане каком-нибудь. Левую ногу воткнёт в свой правый ботинок, правую – в туфлю жены, так и пойдёт. Она ещё виновата будет, что вовремя ему нужную калошу не пододвинула, а он сам на «такие пустяки» внимание не обращает, так душа за политическую ситуацию на Украине изболелась с метастазами в задницу.

– Ты рассуждаешь как феминистка.

– А что это? Очередной вымысел СМИ, о котором все говорят, но никто его не видел – феминизм этот пресловутый. Что под ним понимают – не каждый патологоанатом скажет. Феминизм – это перестройка общества в связи с массовыми убийствами мужчин мужчинами. Как где какая война прокатится, там тебе и феминизм. Бабам замуж идти не за кого, появляется огромное количество женщин, которые никому не нужны, но на них при этом давят: «Вы сами виноваты, что вас замуж никто не берёт». Эти женщины выпадают из общественной структуры, где каждая обязана иметь семью и детей. И никому не интересно, что женщине не с кем это создавать, потому что мужской мир не привык признавать свои «перегибы». Они скорее предложат бабам «альтернативные пути» решения проблемы в виде унизительного положения жалкой и безликой любовницы гулящего направо и налево козла или героической матери-одиночки с благородным жертвенным ореолом мученицы, а то и до пропаганды гомосексуализма и однополых браков дойдут. Мужчины после войны не только ни в состоянии обеспечить женщин возможностями для самореализации и местом в обществе, но и достойной работой и заработком. Рыночная стоимость мужчины растёт, а женщины – падает, что сводит вероятность брака для неё фактически к нулю. Остатки мужчин на женитьбе вовсе не заморачиваются, поскольку могут получить всё, что хотят, просто так. Вот женщины и придумывают – вынуждены придумывать – какой-то дурацкий феминизм, чтобы отбиться от таких обвинений: «Нам ваше замужество и даром не нать». Оно им и не светит при таком раскладе, когда мужики спиваются или истребляют друг друга на войнах миллионами! А уцелевшие при этом ещё гаденько хихикают, как бабы выкрутятся из этой безвыходной ситуации: «Эти старые девы с ума сходят, потому что никто их не трахает! Им пора разродиться (да побольше), а они всё дурью маются, гы-гы-гы!». И ни один даже мысли не допускает, что рост числа неустроенных и никому на хрен не нужных женщин – это позор мужчин. Но мужчины по природе своей настолько хитры, что ведут себя так, будто они тут ни при чём. Это когда с ними что-то случается, весь мир обязан в это вникать. А когда с бабой проблемы, они только дурашливо хихикают и попутно делают вид, что важным делом заняты: блядством, пьянством или войной. А что такое эти их войны? Желание безнаказанно убивать друг друга, насиловать беззащитное мирное население, а потом отступать с выражением лица «здесь не наливают».

– Ха-ха-ха, ну, Маринка, ты отжигаешь! Так войну обосрать. У нас же всё патриотическое воспитание, собственно, только на военных примерах и держится. Назови хоть один патриотический поступок вне войны – таких просто нет в нашей пропаганде. Война всегда была и будет. Она, в конце концов, даёт толчок в развитии промышленности и чего-то там ещё. Она разрушает, чтобы потом можно было построить ещё лучше. Вон Грозный как отгрохали – видали по телику? Современный мегаполис с небоскрёбами!

– Подруга, ты загнула, – присвистнула Марина. – Нам это «отгрохали» и в будущем веке не светит, хоть сотри нас с лица земли. Наши деревни восстанавливать никто не будет, в уцелевшие бараки распихают из землянок, а после землянок любой сарай раем покажется. Но зачем людей уничтожать? Тоже для «улучшения»? Есть модная теория, что война является естественным отбором, но качество людей после каждой войны только хуже. Достаточно поколение наших прадедов сравнить с поколением нынешних хлюпиков и нытиков, при которых поневоле феминисткой станешь.

– Войны бушевали не только в Европе или России, – удивилась Вероника. – Почему же на Востоке феминизма нет? Там постоянно резня идёт. А в Африке сейчас что творится?

– Потому что в Европе раньше всех изобрели оружие массового поражения и первыми научились «лёгким движением руки» истреблять сразу целые армии. В то время как в Африке и на Востоке ещё кольями воевали – много ты убьёшь кольями-то? На Востоке не воюют именно с мужчинами, там вообще всех подряд убивают. Африканцы и азиаты допрыгаются, что и их бабы будут вынуждены научиться жить без мужиков. Столетняя война в Средние века за сто шестнадцать лет унесла жизни всего нескольких тысяч человек. Это ни в какое сравнение не идёт с любой современной войной, когда тысячи человек гибнут в первые же дни войны, если не часы.

– Но люди воюют за идею какую-то, за высшую справедливость…

– Да сейчас! Все войны ведутся только ради самой войны, а их значительность и идейность специально раздувают, чтобы гнать людей в атаку. Кто там через десять-двадцать лет вспомнит, кто такой Хусейн или Пиночет, и что они собой представляли? А ведь за них люди убивали и убивают своих же соплеменников тысячами, десятками тысяч. Чего им всем не хватает? Зуд какой-то начинается в известном месте, вот тебе и война. Женщина в плохом настроении может просто тарелку разбить, накричать. А у мужиков чуть что, так сразу войну им подавай. Да ещё орут: «Это всё из-за баб!». И делают миллионы женщин вдовами, создают из них уродов, которые вынуждены рассчитывать только на себя, а потом фыркают: «Женщины стали такими ужасными, такими мужественными, сильными и грубыми! С чего бы это?». А когда у женщины есть хорошие перспективы в личной жизни, есть кого любить и быть любимой, то зачем ей участвовать в каких-то дурацких пикетах и демонстрациях «за права женщин», больше похожих на половую истерику или экстремизм? Феминистки именно потому и похожи на обычных истеричек, что это вопль отчаяния, так как женщин лишили возможности быть женщинами. Нормально живущей женщине и нафиг не надо становиться какой-то странной пародией на мужчину, заменять его на мужской работе, свирепо соперничать с другими женщинами за то жалкое зрелище, которое осталось от сильного пола. При этом мужчины продолжают игнорировать трудовой и экономический вклад, который вносят женщины в жизнь общества. Мужчины в какой-то момент вообще начинают фыркать, что женщины сами присвоили себе «мужские» роли и функции. При таких мужчинах женщине приходится балансировать между домашними делами и карьерой, а мужчины только лениво обсуждают, что ей не всегда удаётся сочетать заботу о детях, ведение дома и работу. При этом они словно бы не замечают, что им самим вообще ничего не удаётся кроме пьянки и болтовни о том, какие все бабы – дуры: «Эти женщины все такие странные, сами не знают, чего хотят! Вышлибызамуж (уж чего проще!), нарожали бы народу побольше, а то скоро воевать будет не с кем. И всё из-за этих баб проклятых!». Но женщины по природе своей всегда подстраиваются под мужской мир, который только хвалится своей логикой на каждом шагу, но тупо не может понять, что созданное им же положение вещей требует изменения всей политики, законодательства и общепринятых взглядов на «семейные ценности», которые сами мужчины первыми же променяют на бордель и пьянку. Они продолжают вести себя так, словно в обществе царит традиционная модель отношений, когда женщины пассивно ведут дом и растят детей, а их активные и предприимчивые мужья работают и обеспечивают свои семьи. Чуть что, сразу дурачка включают: дескать, а что это с женщинами, чего это они какие-то пришибленные через одну, даже странно как-то, хм! Но после войн и при повальном алкоголизме тех, кто вернулся с поля боя, женщинам не с кем реализовывать всё то, к чему их обязало общество и природа. Не случайно о феминизме в России заговорили именно в девяностые годы, когда страну целое столетие выкашивали в революциях и войнах, а под конец она фактически спилась. А в Европе феминизм возник сразу после Наполеона. Наполеон скольких женщин вдовами и старыми девами сделал? Кто их там считал? А считаться с этим надо, потому что никому не нужные женщины тоже могут в армию объединиться, которая всё снесёт на своём пути. Потому как давно известно, что человек, не имеющий семьи, в большей степени склонен к участию во всевозможных авантюрах и потрясениях. И ради чего всё? Вот чего этот заносчивый коротышка не видел тут у нас в холодной и необустроенной России после своей солнечной Франции, где такая великолепная архитектура и мягкий климат?

И Марина показала в окно на заунывный пейзаж с покосившейся ржавой трубой над разрушенной котельной на фоне почерневших сараев, от вида которых даже Вероника гомерически захохотала.

– Все войны глупы, как и их полководцы. Мужчины постоянно придумывают какие-то поводы для драки, делят мир на разные нации и государства, чтобы было с кем воевать, и даже не догадываются, что сами собой представляют единую расу, в которой все они как один хвастливы, самонадеянны и любят только себя. Заморочены только на своём безмерном тщеславии и не своих женщинах. Чего делят, за что воюют с другими такими же хвастунами и эгоистами – сами не знают. Сначала уничтожают миллионы сильных и здоровых людей, а потом призывают слабые, искалеченные и деградирующие остатки нации размножиться до этих миллионов. Меня всегда смешили слова главного героя в повести «А зори здесь тихие», когда там немцы убили очередную девицу, которая «стихи читала и мечтала», но он считает, что «не это главное». А главное, что успела она нарожать детишек, а те бы – внуков и правнуков. Мол, не прервалась бы «ниточка в пряже человечества», как будто у нас эти ниточки бабе в мирной жизни перерезать не могут. Офигеть можно! Ещё бы пояснил, от кого нарожать. Они думают, что у бабы дети сами собой откуда-то вылезают, достаточно ей только в ладоши хлопнуть или ножкой топнуть?.. Нет, судя по той лёгкости, с какой у нас уничтожается население в пьянках и авариях, в войнах и всевозможных разборках и заварушках, мужики именно так думают.

– Но идея феминизма возникла в Европе или даже в Америке.

– Европу ещё больше войн сотрясало. Что касается Штатов, они развязали больше двухсот военных конфликтов во всём мире. Они постоянно где-то «присутствуют», насаждают демократию там, где она и нафиг не нужна. Америку европейцы и создали. Не индейцы, не коренные народы этого континента, а европейцы. Полмира копирует одну только Европу в моде, в культуре, в нравах. Россия, кстати, тоже. Франция фактически полностью колонизировала Африку, Англия делила с ней Восток, держала контроль над Индией несколько веков, испанцы и португальцы завоевали Америку. Вы представьте, сколько они своих солдат положили в этих войнах, если это продолжалось веками? Все почему-то уверены, что феминизма никогда раньше не было, что эта зараза только сейчас появилась и теперь так и пойдёт. В глубокой древности он периодически появлялся, матриархаты там разные, женское правление. Разве не было раньше женщин-цариц или министров? Да сколько угодно! А происходит это по банальной причине: мужики любят войну. Например, у викингов женщины всегда отличались большой активностью, участием в общественной жизни. Потому что викинги где-то постоянно рубились, им некогда было «учить» слабый пол. Иногда мужики настолько войной увлекаются, что истребляют друг друга почти до полного исчезновения, поэтому уже не в состоянии что-то в мире контролировать. А на кого всё взвалить? Естественно, на женщин. Человечество делится только на две половины – третьего не дано. Почему в Европе появилось движение суфражисток? А потому что возникла огромная армия никому не нужных женщин. В России до Революции даже ткачи и портные были мужчинами, редко можно было встретить женщину в профессии врача или учителя. Сами названия любых профессий были исключительно мужского рода, это до сих пор во всех европейских языках прослеживается. В русском языке слова «ткачиха», «повариха», «докториха», «портниха» изначально были насмешливо-оскорбительными с грубым «ха» на конце, как насмешка, что вот-де баба-дура за пределы кухни работать пошла, ну-ну, ха-ха. Фильм «Светлый путь» специально создали, чтобы гнать женщин на ткацкие фабрики – там уже до войны некому было работать. Во всём мире шло развитие промышленности, надо было кем-то заполнять заводы и комбинаты, а кроме баб как-то и некому, потому что мужики друг друга перебили на войне или в запое находились, что им не дали в Странной войне Чемберлена поучаствовать. Мужики – это же такая шкода! Друг друга на баррикадах перебили, нашкодили и хвост поджали: «Ой, чего-то мы увлеклись. А давайте на баб всё свалим! Они всё равно – дуры, ни о чём не догадаются. Давайте, придумаем, что они САМИ захотели с нами на равных вкалывать». Какая баба захочет в горячий цех или шпалы менять?

– В горячем цеху и мужчины до сорока лет не доживают.

– Почему у нас последние полвека в медицине, образовании, сельском хозяйстве, лёгкой промышленности работают преимущественно женщины? Потому что больше некому. Моя бабка всю войну работала на заводе на Урале, и их никто не спрашивал, хотят они этого или нет, это вынужденная мера была. Им не платили, а просто давали пропуск в столовую, где кое-как кормили, чтобы у них были силы и дальше вкалывать. А были такие, кто не мог работать, они просто умирали, в тылу тоже умирали, кто по старости и инвалидности не имел возможности работать. Так это и закрепилось, после войны пришли мужики искалеченные и с ума сошедшие от контузий, они уже не могли работать, только руководить.

– Но они же воевали с фашистами!

– По отношению к бабам они все фашисты. Где были политики, которых у нас зовут исключительно великими? Это работа политиков – предотвращать войны, не доводить до вооружённых конфликтов, сглаживать напряжённость, обеспечить боевую готовность страны, в конце концов, если бойни никак не избежать. Политиков ради этого во всём мире и терпят, только у нас какая-то непонятная каста из них создана. Ни черта не делают, армию развалили, командиров расстреляли, вместо оружия дали палки и призвали народ за их просчёты в работе кровь проливать. Мужики – это единая партия, нация, раса. Что они там между собой постоянно бодаются, развязывают войны, меряются письками – только законченные дуры в это вникают. Мужики так устроены, что никогда не сознаются в истинной причине дел. Они заявят, что это бабы сами «много воли взяли», отвоевали, стервы, понимаешь ли, себе равноправия, чтоб попутно с работой на вредном производстве ещё и домом заниматься, и в очередях стоять, и детей растить. Да хрен баба чего возьмёт, если мужик ей этого не позволит! Патриархальные русские мужики, такие вот косматые женофобы, которые слабый пол и людьми-то никогда не считали, стали вдруг добрыми и разрешили женщинам, что они хотят? С чего бы вдруг? В такую глупость только русская баба-дура и могла поверить. О чём говорить, если Хакамада собралась на каком-то совете безопасности выступить по поводу непрекращающихся терактов, от которых даже Москва не может себя защитить, гибнет куча народу каждый раз. Но пузатые чиновники её «на место поставили», заткнули, захлопали, дескать, открывала бы ты рот для чего-то более приятного с их точки зрения. Она и Кобзон оказались единственными политиками в России, которые не побоялись пойти в захваченный головорезами Театральный центр на Дубровке и вывели оттуда четверых заложников. Там же перебили почти две сотни человек, а им удалось хотя бы четыре души спасти. Вот она и решила поделиться соображениями. Эти пузатые ленивые бараны с глумливой ухмылочкой на роже туда не пошли, они по телевизору следили за развитием событий, наверняка, попутно своих жён матюгая, какие те дуры, что не понимают «важности назревшего фурункула политического момента индифферентных структур». И это в двадцать первом веке никто не желает женщину выслушать, а сто лет назад ей бы просто по шарам закатали, если бы она запросила каких-то прав для себя. У нас и женщин-то в политике нет как таковых, сидят для показухи, для услады мужских взоров, озвучивают только то, что мужики разрешат, чтобы государство считалось светским, что бабам слово дали.

– Зачем женщинам в политику идти? Там и мужчины-то ничего сделать не могут.

– Баба и не хочет туда идти, ей так пропаганда диктует, что она должна хотеть превратиться в мужика, потому что он себя доистребил в войнах и пьянках, а кто-то должен им быть. Пропаганда и не такое с людьми выделывает. Вы себе представляли в советское время, что в девяностые годы так остервенело будут рекламировать алкоголь, и полстраны сопьётся? Ни один советский гражданин в это не поверил бы, однако именно так всё и случилось. Кто-нибудь из опустившегося быдла в середине девяностых поверил бы, что скоро пропаганда перекинется на семейные ценности, и вчерашних алкашей заставят ходить с детской колясочкой и изображать из себя отцов и матерей. Мог себе кто-нибудь это вообразить? Но и это провернули. Потому что пропаганде всё под силу.

– Что плохого в пропаганде семейных ценностей?

– Ничего плохого. Беда в том, что подсаженный на алкоголь и разрушительные модели поведения человек уже не имеет тех качеств, которые нужны для мирной жизни. Не получатся хорошие отцы и матери из угрюмых и быдловатых пьяниц, которые царили в рекламе ещё совсем недавно. Этому не поддаются только люди, которые знакомы с механизмами внушения, но таких мало, особенно в нашей стране, где всё делается строем, коммунизм ли строят или в кабак идут. Человеческая психика может вместить в себя только один набор установок и привычных схем. Если среднестатистического лошка убедить, что быть потаскуном, пьяницей и под забором валяться – это круто, потом с этой иглы его не снять. Его можно запихнуть в другие ценности привлекательной картинкой или восхищением, как и всякий примитив, получится некое уродство, но он рано или поздно взбрыкнёт. Попрёт истинная сущность. Именно это и происходит во всех российских семьях периодически, когда «глава семьи» показывает своё истинное рыло и уходит в запой, изображает из себя мачо с какими-то затюканными потаскухами, которые любому дерьму в своих койках рады, потому что там десятилетиями никто не бывал. Именно этому посвящена вся так называемая «женская» литература «Как удержать врага в лоне семьи?». Он очень враждебно настроен к семейным ценностям, потому что это не его, ему другие установки вколочены в башку. Он очень страдает от несвойственной ему роли, вслух упрекает: «Квасил бы, как все нормальные люди, а так приходится своих же довесков из детсада забирать». Для него норма – быть скотом. Поэтому он так и гордится, что вот пришлось побыть человеком. И дико недоумевает, где награда за это.

– Откуда ты это знаешь?

– Из книг. Конечно, не из таких, как ты читаешь про одичавших ангелов, а так вообще вся информация в открытом доступе. Вон целая серия книг по технологии рекламы стоит, преподаватель университета принёс, дачу здесь в прошлом году снимал, а сейчас укатил в Штаты на ПээМЖэ. Книги оставил, чтобы не перевозить лишний груз. Там всё подробно расписано. Это тебе не убогого пьянчужку на себе женить, там руководство, как рулить целыми странами, массами, стадами, толпами. Да только не хочется.

– Почему?

– Потому что рулить можно только примитивом и быдлом, а хочется жить среди нормальных сильных людей, чтобы это был их осознанный выбор: просто нормально жить, а не соревноваться друг с другом, кто кому больше нагадит, кто кого быстрей опустит. А что касается феминизма, то он создан мужчинами, как и всё в этом мире. Они бы просто не позволили это сделать женщине. Мужики постоянно выталкивают бабу из отношений, делают для этого всё мыслимое и немыслимое и тут же орут вслед: вот феминистка какая! Она им вроде бы для чего-то и нужна, но он отпугивает её своим наболевшим: «Чё те, курва, надо?». Нарушение всех правил общения: задавать такой вопрос стороне, к которой обращаются с какой-то нуждой. Это женщине не понятно, чего ему надо от неё, если он её настолько ненавидит? Очень сильно ненавидит только за то, что она – женщина. Какими бы конфетами-букетами не загораживался и улыбку на харю не пялил, а эту ненависть и презрение ничем не замаскируешь. У деревенских и городских, у образованных и совсем одичавших она лезет из всех щелей дырявого сознания. Они считают, что женщина глупа и не заметит этого. Насчёт глупа они правы, но тут и ума не надо, потому что это на уровне чувств, ощущений, инстинктов, всё вокруг буквально трещит от этой ненависти. Это как человек воздух испортил газами из кишечника и делает вид, что никто не заметит, а как не заметить, если воняет, разит, прёт? Вот и от них ненависть и страх так прут.

– А если это обычная робость? Развязные наглецы лучше, что ли?

– Это не робость, а сильнейшая неприязнь. Робость, застенчивость – это производные ненависти. Ты знаешь, сколько женщин выбирают робкого тихоню в надежде, что он не будет пить и руки распускать? А на деле из них получаются самые буйные алкаши и бьют не по-детски, так что не верит никто, что этот «интеллигентик» на такое способен. Потому что страх перед бабой – это такое отклонение, которое всегда даст свои тяжёлые плоды. А что касается наглецов, они ещё больше женщин боятся, просто развязностью и болтовнёй маскируют тот ужас, который на деле испытывают, надеются на шумовой атаке проскочить – это давно известный факт. Прямо дребезжит от страха как оконное стекло, потому и шумный такой, чтобы этот дребезг заглушить. Любого можно срезать вопросом: «Что, очень страшно?». Если бы я встретила мужчину, который не боится женщин, я бы в него мёртвой хваткой вцепилась, не раздумывая, но я не встречала таких. Ну, обычные хамы ничего не скрывают, они сразу бабе говорят, что она шлюха и сука, даже если ей не с кем шлюхой стать, все беды от неё. Есть так называемые культурные, которые только зудят, как им не повезло, как их «свободы лишили», не дали спиться до совершеннолетия и венерические заболевания через неразборчивые половые связи распространять. То анекдотец ввернут про блондинок, то какую-нибудь шпильку вставят, если у женщины что-то не получилось. И всё с улыбочкой, культурно так, не подкопаешься. И не понимают, что «воздух портят» ничуть не меньше тех, кто открыто говорит бабью: ненавижу! Иногда смотришь, здоровенный мужик, как медведь, думаешь, там внутри сила и смелость, а он прямо трясётся от страха: «Зю-зю-зю, ой, вы, бабы, все такие… хи-хи-хи, как бы это сказать, дуры, зю-зю-зю, сю-сю-сю. У нас, у таких вот мировых мужиков, столько проблем из-за вас, из-за баб, сю-сю-сю, зю-зю-зю», тьфу! И понимаешь, что нет там внутри медведя, а глиста какая-то. Запуганная, задрюченная глиста. Если покопаться, где его так приложило, то выяснится, что ему в детстве некая девочка в песочнице не дала. Ведёрко с совочком. Теперь страдает: отомстю всем бабам разом, спрятавшись за унитазом. Хочется много женщин, но у него их вообще нет, и он думает, что открыть счёт можно вот этим зю-зю-зю, дескать, такое мачо, а ни одна сука не претендует даже. «Ой, мы такие бедненькие, несчастные, что приходится иметь дело с этими ужасными бабами» – через одного скулят. Ну, пол смени, если вообще невмоготу, живи с мужиками, что тут ещё бедолаге посоветовать. Нет, он уверен, что женщина должна как-то измениться и перестроиться под него, такого славного! Учёные мужи лезут, собой не налюбуются, нахваливают себя за половую принадлежность. Родился бы такой бабой, и что бы делал? Таким и крыть больше нечем, хромосомы так сложились, а они уверены, что в этом их личная заслуга есть, целые теории выводят, какие женщины гадкие и мерзкие: «То ли дело мы – музысины!». Что ни скажут про баб, даже если на комплимент расщедрятся, а чувство такое, словно по матушке приложили. И понимаешь, что женщины действительно ничтожны, что рожают такой некачественный продукт.

– Но почему так?

– Откуда я знаю? Я нигде ответа не могу найти. Вся литература из разряда «Как ужиться с мужиком», которой сейчас наша великая империя завалена по крышку гроба, не объясняет этого, она только даёт рекомендации, как продержаться замужем за этим сгустком ненависти хотя бы до выхода из декрета. Дескать, ведь это же тебе, дуре, надо, так что старайся. Поколотил тебя, зато медную брошку на Восьмое марта подарил. Десять лет назад. Пьяный с работы приползает, но ведь работает же, вот и заткнись. Она сама на трёх работах работает и трезвой домой прибегает, потому что там ещё целую смену отпахать надо, а ей гаденько так: «Ты же сама этого хотела – работать на равных с сильным полом». Она посвящает себя полностью семье – мужик об неё ноги вытирает, что она у него на шее сидит. Она идёт сама зарабатывать – он её ненавидит и обвиняет в разрушении вековых устоев, когда можно было бабу покалечить для общей релаксации и всё объяснить переживаниями за общую напряжённость на мировой арене внешней политической ситуации. Он же умный, он всегда чего-нибудь придумает. Он заставит бабу жить без него, но обвинит в этом её же. А она попробовала жить одна и увидела, что так легче, чем какого-то тусклого нудного дурака в хозяйстве держать, который жаждет обожествления за то, что на работу ходит и зарплату в дом приносит, где из этих денег его же одевают-обувают и жратву ему готовят.

– Что же это будет, если все станут жить одни? Что же после нас останется?

– Могила останется. После любых людей, какими бы крутыми и великими они себя ни считали, всегда остаётся только могила. Тебе не всё равно, что тут останется, когда ты в могиле будешь лежать? У нас даже власть об этом не думает, а ты своими куриными мозгами озаботилась такую тему постичь. И не употребляй ты никогда такие слова, как феминизм. Нет его у нас и быть не может по определению.

– Есть ещё эмансипация.

– И что это?

– Кажется, это означает освобождение от отца, если перевести с латыни. Когда в медицинском училась, пока мама не слегла, запомнила некоторые корни…

– Учебник по социологии возьми, там всё подробно расписано, что такое эмансипация. Освобождение молодёжи от родительской власти и самодурства, от угнетения и предрассудков отжившего поколения, которому не командовать, а умирать пора. Это ещё в Римском праве такое положение было, когда родители имели на детей право собственности. Есть национальная эмансипация, освобождение от ограничений в правах представителей отдельного этноса внутри другого народа, отмена рабства для отдельных социальных групп. Не понятно, почему это слово мусолят в отношении неких женских причуд. Эмансипация – это экономическое явление, когда уровень жизни вырос настолько, что у людей появилась возможность не вкалывать на тяжёлой работе от зари до зари, а заниматься собой. Я не помню мужчин из поколения дедов и отцов, чтобы они лежали на диване – они вкалывали постоянно. Потому что не было никакой техники, да и сейчас её нет. У меня дед дом строил десять лет. Голыми руками. Потом ещё брату помогал столько же лет. С завода приезжал и шёл рыть котлован лопатой. У советского человека не было никакой техники, нельзя было экскаватор в частное пользование купить. Когда говорят, что раньше люди голыми руками камни ворочали и плотины возводили, это буквально так и было. У дедов были большие огороды, землёй тоже надо было заниматься, где-то хранить урожай, поэтому делали мощные подвалы, да ещё потому что почва болотистая, для устойчивости. И он рыл этот котлован три года на два метра вглубь, общая площадь ямы метров семьдесят. Потом фундамент заливали, тоже всё вручную. Брёвнышко к брёвнышку, кирпичик к кирпичику, годами работали, всё своими руками делали, а ведь была ещё основная работа. Лес валили ручными пилами, бревна по одному перетаскивали на ремнях. Адский каторжный труд, который сейчас выполняют машины за несколько дней. Поэтому появились мужчины, которые после работы могут лежать на диване. Это и есть эмансипация в чистом виде. Как ни странно, в нашей стране она мужская, мужики себя разгрузили очень ощутимо, чего не сказать о глупых женщинах, которые теперь не только домашнее хозяйство тянут, но и деньги должны зарабатывать. Стандартная картина современного быта, когда жена с полными сумками с работы прибежала, там горы грязной посуды, нестиранного белья, грязные полы, пьяный муж валяется и ворчит: «Правильно мне мама говорила, что ты хозяйка никудышная», но сам-то хозяином вообще никогда не был. Пассивный потребитель бабских услуг.

– Я где-то читала, если мужчина постоянно твердит, что ему мама о жене говорила, таким надо жить не с женой, а с мамой.

– Наши бабы любого к рукам приберут, других-то нету. Их деды и прадеды такого не могли себе позволить, их лежачими посреди дня вообще никто не видел, нормальное положение было вертикальным, а теперь сплошная горизонталь, да ещё и пьяная. Мне прабабка рассказывала, что раньше в деревнях мужчины-лежебоки считались больными, за них даже бедные слои дочерей не отдавали, настолько серьёзным пороком это было. Потому что жизнь была в самом деле каторжная, чтобы что-то построить или создать, приходилось вкалывать от зари до зари. Но развитие науки и техники привело к тому, что многие процессы за людей стали выполнять машины, компьютеры, автоматы. Сейчас не случайно всё чаще звучит, что умные люди не работают, а контролируют, как за них это делают машины. Наших от этой фразы перекашивает, наши обожают до сих пор жилы рвать, даже там, где это не нужно. Потому что мы дикая страна, у нас обожают истязать людей, а чтобы не было тошно от такого сволочизма, придуман некий героизм, подвиг. Комбайнёр обгорит на неисправном комбайне, зато медаль дадут. Дайте ему комбайн нормальный, исправный, с кондиционером, бесшумный. Не, это дорого! Медальку дешевле отлить, инвалидность дать с дешёвыми таблетками, которые его всё равно не вылечат. Всё разграблено, большей частью тупо пропито, люди работают на неисправной технике и гордятся этим. Мы потому и вымираем, что достали уже всех своим героизмом и самолюбованием, а нужны адекватные люди, которые хотят нормально жить, умеют создавать жизнь, делать её удобной и комфортной. Которые хотят развиваться, им интересно, что ещё можно сделать, чему-то новому научиться, чего-то достичь. Не когти рвут, чтоб все ахнули, а именно для личного удовольствия. Нормальные люди ум не пропивают, а изобретают с его помощью, как ещё можно улучшить условия труда, выполнить больше работы при меньших затратах. Но у нас словно бы никто не заинтересован в производительности труда, лишь бы подвиг дали совершить. Ещё когда брат работал инженером в порту, там приходили суда немецкие, французские, они бегали смотреть. Машинное отделение белоснежное! До боли в глазах. И тишина! Инженер ходит с чашечкой кофе в чистеньком комбинезоне, лёгких тапочках и только кнопочки нажимает, показания с приборов списывает. Сразу чувствуется отношение к человеку, уважение к нему. На наших судах грязища, механик по колено в мазуте, тяжёлые сапоги даже в жару, но и они разваливаются, всё ржавое, всюду испарения технические, носоглотку разъедает, он в двух ватниках, но это не помогает, до трусов всё пропитывается мазутом. Грохот такой, что без берушей оглохнешь, хотя с ними не лучше.

– Пытошный агрегат.

– Ага. Ему как сказали, что инженер-механик там к сорока годам глубоким инвалидом становится, он так и задумался. Начальника спросил, почему у империалистов в машинном отделении так уютно, как у нас в жилых помещениях не бывает. Почему у них там просто двери, через которые удобно пройти к любому узлу корабля, герметичные, прочные, но двери, а у нас какие-то лазы, как пробоины, через которые надо обязательно на карачках пролезать, всё залито отработанными техническими маслами и растворителями, чтобы их своей одеждой непременно собрать? Тот побольше воздуха набрал, побагровел, шею раздул, как кобра капюшон, и пошёл крушить: «Потому что наш флот для настоящих мужиков, которые на такие пустяки внимания на обращают! Ты тут сдохнешь – другим дерьмом заменим. Мало ли дерьма в стране? Бабы это дерьмо с завидным упорством производят, этим сукам такой кайф не запретишь». Ну, у озабоченных любой разговор на баб выруливает, а почему у немцев и французов такой комфорт на кораблях, так и не ответил. Не знал, наверно. Видимо, считал, что у немцев и французов вообще не флот, если так комфортно. Они по его убогому мнению не мужики, раз по колено в дерьме не ползают и пьяными после смены не валяются. Если таких освободить от каторги, они сразу начинают спиваться и ныть, что им, бедненьким, теперь негде совершить подвиг и отличиться в глазах господ, какие они выносливые и износоустойчивые, словно не люди, а детали машины. Которая должна за них работать, но её нет. Они эту машину ревнуют к работе, потому что она отнимет у них право вывалятся в мазуте и грузить всех, какие они мировые ребята. Они обожают свою работу описывать словами «пашу, как лошадь», а надо работать, как человек. Эмансипация всегда показывает, кто является рабом, а кто человеком. Человек свободное время тратит на продуктивный досуг и образование, радуется, что появилась возможность развиваться и отпала необходимость надрываться. Раб всегда недоволен улучшениями жизни, словно его самого ценного в жизни лишили – рабства. Ноет, вот пришёл бы Сталин и загнал б всех за Полярный круг вечную мерзлоту голыми руками долбить. Именно, голыми руками, даже кайло не надо. Сейчас такие призывы с каждой скамейки льются и даже из-под неё, одно это говорит, что мы рабы до мозга костей. Что делать с кучей свободного времени, раб никогда не знает. Он его пропивает, валяется в канаве или на диване, где смотрит видео с мордобоем, порнухой и ужастиками.

– А мне мальчишки из подъезда рассказали, что фильмы ужасов являются ничем иным, как наркотическими галлюцинациями, – задумчиво сказала Вероника. – Они ацетон и клей «Момент» нюхают, и точно такая же галиматья лезет, гигантские жабы, насекомые да щупальца всякие… Значит, не пошла нашему народу эмансипация впрок?

– Эмансипация неизбежна, потому что любое общество развивается, в этом суть жизни, но это касается всех слоёв населения, даже детей. Сейчас наши идеологи, некоторые прямо из Лондона, русским бабам крестьянок в пример ставят, что те много рожали. Но у крестьян дети рассматривались как подсобные рабочие в хозяйстве. Если сейчас растить детей, как это делали крестьяне, то их заберут органы опеки. Вот ты родила, сразу надо коляску, одежду, в ясли устроить, потому что на работу надо выходить, кормить вас никто не будет. Если и найдётся желающий, там ещё больше проблем, «кормилец» то в запой уйдёт, если не каждый его шаг отмечен бурным одобрением, то вообще к другой бабе, которая им громче восхищалась, что он не всю зарплату пропил. А крестьянка никаких колясок не покупала. Она шила ребёнку рубашку из грубой ткани, которой износа нет, с запасом в швах и каждый год эти швы распускала, добавляла ткани, когда ребёнок вырастал. И носил он эту рубашку из рубища до совершеннолетия. Кто позволит сейчас так ребёнка одевать? Всё друг за другом донашивали, обувь, верхнюю одежду, головные уборы – своих личных вещей фактически ни у кого не было. Дед в школу ходил босиком – кто сейчас позволит босиком детям ходить? Мать ими не занималась, она в поле работала по пятнадцать часов каждый день без выходных, мужики – по восемнадцать. Детей они били смертным боем, это считалось нормой и даже поощрялось, больше половины новорожденных умирало во младенчестве, поэтому селянки рожали много, но особо над каждым ребёнком не тряслись. Когда им было детей растить? Это делали старшие дети. У моей прабабки было восемь сыновей, она молила хоть об одной дочке, потому что это сколько надо было стирать, готовить, убирать, когда столько мужиков в доме. Умерла сестра, у которой были дочери, и прабабка даже рада была, взяла их к себе, они помогали ей по хозяйству, хотя старшей было пять лет, младшей три годика. Сейчас это считается нарушением прав ребёнка, если его с трёх лет заставят работать на взрослых. Он должен учиться, развиваться, играть в том числе. У него должно быть детство, потому что было замечено, что люди без нормального детства испытывают серьёзные трудности во взрослой жизни. У нашего деда не было игрушек, он наши рассматривал, как диковинку, он не понимал, что это. Его с пяти лет заставили гусей пасти, это и были его игрушки. Он ужас, как их боялся, потому что они щипались и были выше его, но некому было пожаловаться. Он должен был приносить пользу хозяйству – для этого его, собственно и родили, ради этого и кормили. И вот в двадцатом веке дети получили право на детство, это и есть эмансипация – освобождение от эксплуатации и беспросветного труда. Но в России любая идея так перекашивается, что эмансипированной почему-то называют спившуюся гулящую бабу, которой все лезут между ног, она этим гордится. К двадцати пяти годам десять абортов сделала, шестерых детей родила невесть от кого, распихала их по бабкам и интернатам. Вчера в «Большой стирке» как раз такую показывали, всей студией гадали, кто отец её последнего ребёнка, так ничего и не выгадали. Какой-то врач сказал, что рассказы таких женщин о своих половых похождениях напоминают жертв, побывавших в оккупации или живущих в тяжёлых криминогенных регионах, где насилие и унижение в интимных отношениях считается нормой. Пожилая дама выступила, что в свои семьдесят не знает, что такое аборт, потому что раньше женщины бережно к своему здоровью относились. Этих «отсталых» освистали: «Да вы ей завидуете! Она настоящая эмансипированная и прогрессивная женщина». Вся больная, искалеченная, в свои двадцать с хвостиком выглядит на пятьдесят, передних зубов нет – выбиты. Жила и с наркоманами, и с садистами, чего они с ней только ни делали. Кому такая баба выгодна?

– Гопникам.

– Отребью всякому, которые пустили её по рукам, отвечать ни за что не надо: она для этого слишком «прогрессивная», без предрассудков. Удобная для самых отстойных мужиков, потому что зачем нормальному парню безотказная алкоголичка? Она не хочет никаких прав, только пить на равных с мужчинами и смотреть на половые отношения как мужчина, что её сразу разрушает. Потому что женская физиология никогда не сможет стать мужской, природа беспощадно бьёт бабу за такое хамское нарушение своих законов. Она не эмансипированная, а просто глупая. Баб в очередной раз обманули, внушив, что быть бесплатной секс-прислугой круто и здорово. Но сама женщина не может этого хотеть, потому что это больно и унизительно. Отдаются на первом свидании алкашам и наркоманам, да ещё гордятся этим. Уже иностранцы знают об этом, русских дур вывозят пачками после рейда секс-туризма, как диковинную зверушку друзьям показывать или в аренду сдавать. С европейскими-то бабами, которые по-настоящему эмансипированные, так не побалуешь. Эмансипированная женщина не обязательно одинокая, с разрушенной судьбой, с целым букетом половых приключений. У неё просто всё хорошо. Эмансипация совсем не противоречит тому, что женщина может заниматься домом, готовить еду, потому что у неё не грязная тесная кухня, а великолепная бытовая техника. Она ведёт быт, но совсем на другом уровне, у неё есть автомобиль, она едет в магазин за покупками, не надо таскать пудовые сумки по автобусам, электричкам и маршруткам, переть эту поклажу на пятый этаж без лифта. Не надо полоскать бельё в ледяной воде на реке, не надо портить руки едкими моющими средствами, для этого давно придуманы специальные машины. Сейчас многие мужики не даром ликуют, что можно не жениться, а купить стиральную машину и кухонный комбайн, потому что жена им в самом деле никогда не была нужна. Им нужен только бытовой прибор, а любые проявления живой женщины рядом их бесяти пугают. У нас бабе ничего этого дать не могут, ни комфортной кухни, ни просторной квартиры, достойной зарплаты, которую и мужчинам-то дать не могут. Поэтому сказали: эмансипация – это вот иди работай на завод, потом можешь на собрании по поводу американской военщины во Вьетнаме три часа посидеть, где мужики вонючую махорку курят, давай и сама закуривай, хватит быть неженкой, будь проще. То есть будь доступней для этих женофобов, которые ничего не могут сделать для улучшения жизни, а умеют только квасить и галдеть, как бы сделать так, чтобы в Зимбабве всё о’кей было, хотя сами в рванине, как придурки законченные. Женщин просто развели, поэтому когда европейцы или американцы говорят об эмансипации, они под этим понимают совсем другие вещи, нежели мы. Говорят, что американский феминизм одел женщину, а русский наоборот раздел. Наши «продвинутые» больше похожи на проституток, у которых мужики спились, а они в полуголых шлюх превратились в борьбе за внимание какого-нибудь отжимка. Американские феминистки привлекали в свои ряды порно-актрис, призывали их отказаться от роли голого куска мяса для диких мужских забав, объясняли, что женщина не заголяться должна, а хорошо одеваться. Это лучше всего заметно по эстраде: западные певицы всегда респектабельно и шикарно одеты, сразу видно, что себя ценят и уважают, а у нас только Ротару на человека похожа, никогда не опустится, чтобы трусы публике показывать. Остальные как шлюшки – другого слова не подобрать, словно погорельцы в исподнем. И за искусственной бравадой, за напускным оптимизмом с томной негой проглядывает немой ужас: «Господи, что мы творим? Как мы дошли до жизни такой?».

– Ха-ха-ха!

– Обманули тёток, отымели по полной, а они ещё чего-то придумывают про феминизм, типа им самим этого хочется. Кому охота в нашей холодной стране нагишом ходить? Неудобно и неприятно. На самом деле эмансипированные люди прежде всего хорошо живут, в своё удовольствие, а не из трусов лезут для забавы гопоты. Владеют хорошей недвижимостью, имеют пассивный доход, приходят домой после непыльной работы, ещё куча свободного времени и сил, чтобы интересно провести досуг, едут в аквапарк или театр. А наша феминистка доморощенная идёт гулять голышом по плохо освещённым улицам без покрытия. Её там отловят, изнасилуют, она залетит и потом лезет на телевидение, как образец эмансипированной раскрепощённой женщины. На деле кулёма обыкновенная. Твердят о женской эмансипации, при этом бабы вкалывают на трёх работах, живут с зеками и алкашами, да ещё и тянут их собутыльников, которые не просто водку, а стеклоочиститель уже жрут. Денег нет, теснота, аварийная халупа, туда целый полк народа распихан, а им суют под нос «Достижение гармонии в интимной жизни с помощью благовоний и музыки». К тому смраду и гвалту только благовоний с музыкой не хватало. Мужик носки снимет, любые благовония завянут. Мужики бабам не уступили власть, а пропили, промотали, проболтали. Просрали, по-русски говоря. Как всегда. И бесит их это, но и возвращать свои права не хотят, потому что тогда надо будет забирать и обязанности, работать, становится ответственными и умными. Мужчинами придётся становится. А неохота. В начале прошлого века женщины работали разве что телефонистками, машинистками или сёстрами милосердия, да и то уже во время Первой мировой, когда раненных и убитых было столько, что санитары не справлялись. Мужики всегда зовут бабу, когда влезут в говно по уши. Но делают это очень своеобразно, как бы уже заранее на неё обидевшись. Они не говорят откровенно: «Женщина, помоги нам, мы опять влипли». Нет, они доказывают бабе, что она сама прямо-таки мечтала о том, чтобы заменить убитых на фронте мужчин у доменной печи или токарного станка. Они и тут не растеряются, а объявят это очередным «бабским капризом», придумают складную легенду, что женщины сами захотели равноправия с сильным полом, чтобы варить сталь и водить паровозы. Дальше ещё интересней: женщину обвиняют, что она разрушает общество, став такой деловой и предприимчивой, тогда как «настоящую девушку украшает скромность». Мужчины – изощрённые манипуляторы, а бабы, видимо, в самом деле, дуры, раз никак не могут в это въехать. Более того, мужчинам удалось создать миф, что как раз женщины ими манипулируют и крутят-вертят, как хотят. На практике на ихнего брата где сядешь, там и слезешь. Мужик всегда включит дурачка в стиле «ой, у этих женщин такая странная логика, что моя твоя не понимает». Многие писатели и философы уже в девятнадцатом веке высмеивали женщину, тяготеющую к семейным ценностям, призывали к вольным нравам. Для чего они это делали? А потому что они уже тогда понимали, что мужское племя скоро перемочит друг друга, и женщине не с кем будет создавать эту самую семейную жизнь, так что уже сейчас её надо приучать к проституции. Даже русские классики недоумевали, как не развита русская женщина, как ей не стыдно сидеть дома, рожать детишек и варить обеды. Они её призывали: бросай мужа-тирана, вообще не выходи замуж, а лучше лезь за каким-нибудь революционером и пустобрёхом на баррикады, живи с ним в коммуне, иди за ним в ссылку – это ж гораздо интересней. Теперь у нас развалили экономику, промышленность и сразу пошли вопли, как бы несносную бабу, которая себе «слишком много воли взяла», затолкать обратно в крестьянские условия жизни, чтоб детей родила, коров доила, по грязи в лаптях ходила и слишком много, сука, о себе не мнила. Чтобы она в двадцать первом веке жила на уровне века пятнадцатого. А они её за это даже замуж возьмут, через десять лет испытаний и проверок на вшивость.

– Просто у нас в обществе одиноких женщин высмеивают…

– Кто высмеивает-то? Успешные люди, состоявшиеся по жизни? Навострила ушки, что про неё скажут лошки и лохушки. Запомни одно: люди, к мнению которых стоит прислушиваться, не высмеивают других. Им некогда такой лабудой заниматься, у них жизнь слишком интересная и захватывающая, чтобы поливать тех, кого жизнь и так приложила. Кости перемывают друг другу затюканные кулёмы, которые своё уже получили. Будешь прислушиваться к их мнению, такой же станешь. Алкаши высмеивают, что им нянька в твоём лице не досталась, вот как моя соседка. А в благодарность за это они её убьют когда-нибудь или квартиру по пьяни сожгут. И её труп так и найдут с крепко зажатым романом в упрямом кулачке. Здоровые быки, нигде не работают, она пашет за троих, а они дома шкафами кидаются. Один другого из окна выкинул и хоть бы хны, а ей много ли надо, чтобы пришибло. Они никогда не поймут, как грузят и душат своим химическим весельем окружающих, которые не хотят с ними пить и сползать на уровень скотов: «Мы же такие крутые и клёвые, с нами так весело, чего вам, стервам, ещё надо! Мы же за вас, сучек, ещё воевать пойдём, когда война начнётся. Кстати, не слышно, когда она там уже начнётся?». Фильмы смотрят такие, что без картинки по одному звуку из-за стенки понятна их категория – для дебилов законченной стадии. То орёт кто-то, словно его поджаривают, то звуки ударов и хруст костей. Раньше судебная психиатрия любителями таких зрелищ занималась с принудительной госпитализацией, сейчас на главных федеральных каналах их крутят – другие не показывают. А уж как заговорят эти «герои», так лучше бы молчали. Внятно произнесённая реплика «Я ему челюсть в трёх местах сломал» уже достижение, весь интеллект, как говорится, наружу. Скопировали эту гопоту и недоумевают, почему все вокруг не в отпаде, ведь таким крутым парням теперь фильмы посвящают. Для них это главное. Гордыня такая, лишь бы им фильмы посвящали и гимны пели, а они всё скопируют, вплоть до воркований у детской кроватки. При таком раскладе бабам только и остаётся, как романы о любви читать, потому что реальность вокруг такая, что поневоле от неё в вымышленный мир убежишь.

– Разве это плохо?

– Это очень плохо! У железной дороги опять барак сгорел, четыре человека погибло. Мэру сообщили, он от телевизора отвернулся, оживился: «По какой программе?». С большим трудом удалось до него донести, что это не фантастический фильм по телевидению, а в реальности, в твоём городе, которым ТЫ вот так «руководишь», что люди посреди мирной жизни гибнут. Он сразу интерес потерял: «Ах, в этом городе? Сами виноваты, дано пора из бараков переселяться в нормальные квартиры». Его колышит, когда в странах Третьего мира кто-то мозоль натёр туфлями из гуманитарной помощи, готов с пеной у рта местным бабкам в лаптях о таких «ужасах» рассказывать. Люди готовы выдумывать какие угодно фантазии, лишь бы не заниматься реальной жизнью. Мир так устроен, что им постоянно надо заниматься. А не хочется. Говорят, что человечество так много создало до изобретения телевизора и игровых приставок, потому что… не смотрело телевизор и не играло в компьютерные игры. Я помню, как в девяностые годы страну поразила история, когда выгорела квартира, пока супруги смотрели сериал. Как раз стали крутить импортные сериалы, потому что своя киноиндустрия была фактически уничтожена. Муж и жена смотрели какой-то американский криминальный фильм, очень интересный и захватывающий, надо полагать, потому что в соседней комнате загорелась проводка, а они не заметили. Обратили внимание, когда из-под двери языки пламени стали прорываться. Мы смотрим сериалы о респектабельных американцах или мыльные оперы о знойной аргентинской любви, находясь в своих убогих хрущёвках и аварийных коммуналках, где всё искрит, трещит, расходится по швам и настолько тесно, что при пожаре люди не могут из этих клетушек выбраться, давят и калечат друг друга в панике. К тому же половина жильцов постоянно в пьяном угаре, а это беда хуже пожара и наводнения. И вот тогда в прессе мелькали письма, полные возмущения, как же так можно отупеть, под каким телевизионным гипнозом надо находиться, чтобы не заметить, как квартира горит. Дескать, с возмущающимися такого не произойдёт. А сейчас подобные случаи участились и даже стали нормой. На днях в Райцентре точно так же квартира сгорела, когда отец заигрался на ноутбуке в какую-то игру, а дети в соседней комнате нашли зажигалку и устроили пожар. К папе не обратились за помощью, потому что он в жёсткой форме потребовал, чтобы его не отвлекали: надо было пройти шестой уровень в гейме.

– А где жена была?

– На работе. Где жене ещё быть при таком игруне? Оставила с детьми посидеть, а оказалось, что его самого нельзя без присмотра оставлять. Пожарных вызвали соседи, квартира сгорела, из мебели остался только один стул и хозяин с ноутбуком на коленях. Он уже на улице плюхнулся на этот обгоревший стул и продолжил играть: «Я одержал победу в первых семи мирах с помощью огня и меча, но жители Каменного королевства сказали, что моя принцесса в другом замке!». Они тоже мечтают о принцессах, представь себе. Соедини его с женщиной, мечтающей о принцах, и беда будет. В таком союзе кто-то один должен быть взрослым. Я не говорю, что играть совсем нельзя. Играть можно и нужно, но не тогда, когда собственный дом горит или мокрый младенец в кроватке орёт. Не дети, не подростки, а взрослые дядьки так играют, выпадают из реальности, что и ожогом не вернёшь! Это ничем не лучше алкоголизма на рабочем месте, когда пьяницу тоже не вернуть в реальность, когда он устраивает аварии и не понимает, какие к нему претензии – ведь он такой замечательный парень! И когда жизнь их всё-таки вышибает из фантазий, заставляет заняться собой, для них это тяжелейший шок, стресс, потрясение. Почему люди не хотят заниматься своей жизнью, хотя бы присутствовать в ней? Потому что это трудно. Оказывается, что это трудней всего на свете – управлять собой. Не на окружающих покрикивать, что они не способны предугадать твои желания, а самому разобраться, что это за желания и зачем они тебе. Удивительное дело, но иногда окружающие скорее угадают это, чем сам мечтатель. Все годами ноют и негодуют: не нашла мужчину, который ухаживал бы так, как мне нравится, не встретил женщину, которая бы понимала без слов, как собака, и подносила бы патроны, как Ева Браун обещала Гитлеру. А сам-то хоть что-то про себя понял, оно ему надо или только под воздействием глупых фильмов и книжек это «захотел»? Нет, вообще не мыслил в таком ключе. Всю жизнь смотрел, свесив пузико и подбородки с дивана, как накачанные актёры выполняют кульбиты по телевизору, вместо того, чтобы заняться собой и стать таким самому. Нет, это тяжело. Легче трясти жирком и воображать себя суперменом, время от времени беситься, что никто не замечает, какой герой прячется в этом щуплом тельце с таким же хилым характером.

– Но что же делать женщине? – возмущённо воскликнула Вероника. – Она же не может жить без любви!

– Кто тебе сказал такую глупость? Большинство людей живут без любви и прекрасно себя чувствуют. Мужики вообще без всякой любви обходятся, им голый секс всё заменяет. Просто женщину постоянно пилят, что она неполноценное существо, если не нашла себе хоть кого-то. Вот она и отбивается, как может. Она не любовь ищет, а лишь бы кого, чтобы предъявить общественному давлению: нашла, родила, развелась с этим недоумком и отвяжитесь от меня, уроды. Если кто-то заявляет, что без любви не может жить, так умирай. Терпеть не могу этого пафоса, когда говорят, что умрут без чего-то, но продолжают жить и умирать не собираются. У тебя же нет любви, но ты живёшь, значит, можешь жить. Ты не сможешь жить без пищи и воды, без воздуха, а без этих расплывчатых глупостей типа любви и счастья ещё никто не умер. «Ах, это не жизнь», иные говорят, да? А жить с пьяницами и наркоманами, с инфантильными идиотами и вечно обиженными садистами – это жизнь?

– Почему именно так?

– А у кого иначе? Именно так всё и выглядит. Не понятно, почему именно в России эти бредни в таком ходу, что «женщина без любви – не женщина». Россия – страна вдов и матерей-одиночек. Сколько таких, которые перед самой войной замуж вышли, хорошо, если успели родить, на войну мужей проводили, получили похоронку и живут одни? Десятки миллионов русских баб всю жизнь живут одни. Но ведь живут же, иные до глубокой старости доживают. Замужние, кстати, умирают раньше, иногда не своей смертью. Россия постоянно где-то воюет, «присутствует» за счастье братских народов, мужики гибнут или спиваются, как на конвейере. Это почти норма, когда сорокалетняя россиянка становится вдовой, или её бросают, потому что нашли экземпляр моложе. Естественно, сексом приятнее с более молодой особью заниматься. И никакой любви не надо. В современной России постоянно гибнут шахтёры, работники промышленности, оборонных предприятий, потому что везде нарушения техники безопасности и охраны труда, никто за этим не следит. А если кто и выследит, то взяткой всё решается. Потому что уходят специалисты, устав ждать нормальных условий и оплаты труда. И если раньше на предприятии мог работать только человек с профильным специальным образованием, то сейчас берут, кого угодно, лишь бы был согласен за гроши вкалывать. Уже никого не удивляет, если начальником судостроительной верфи работает учитель истории, а медицинскую комиссию по поводу вспышки менингита возглавляет бывший бухгалтер. Потому всюду вспышки и даже взрывы. Оборонные склады сейчас по всей стране взрываются, гибнет куча народу, потому что порох надо хранить, соблюдая определённые условия, но начальники этих складов не имеют элементарных знаний, что такое взрывчатые вещества. Разогнали тех, кто обладал хорошим опытом работы, а теперь всюду гибнут люди, преимущественно, мужчины, чьи-то мужья, сыновья, женихи. Целая армия никому не нужных баб образуется. При этом в таком перекошенном обществе царит миф, что женщина не может жить без любви. На заводах и фабриках аварии, людей затягивает в станки, потому что оборудование старое, бьёт током, в цехах нарушена изоляция, а менять или ремонтировать не выгодно. Всюду не руководители сидят, а коммерсанты, которые рулят предприятием с позиции, что им выгодней. А выгодней калечить на аварийном оборудовании людей и набирать новых – при массовой безработице и нищете это не проблема. Начальники цехов только глазами хлопают: «Зато я английским почти без словаря владею и навыками программирования». Что такие «специалисты» могут устроить на отечественных предприятиях? Только аварию. Нужных знаний для пользы дела нет, зато два диплома «престижных» институтов прикуплено. И такая байда сейчас везде! Людей послушаешь, в любой сфере деятельности риск вырос в разы. Всюду набирают гастарбайтеров. Хорошо, если это бывшие советские граждане, у которых получено обязательное среднее образование, но есть такие, у кого три класса образования, читать-писать научились и слава Аллаху. В соседнем посёлке их взяли электриками, а они не знают, что такое электричество. В трансформаторную будку полезли – три головешки осталось, город неделю без света сидел, всё пережгли, замкнули своими телами. В одном совхозе пять таджиков умерло от гриппа, от больной коровы заразились. Начальство профессиональных доярок и зоотехников уволило, набрали беженцев каких-то, согласных за буханку хлеба работать и в хлеву жить, а этого нельзя делать. Они всех больных коров забили и продали на мясо, что тоже делать нельзя. Ищи-свищи теперь, кто там это заразное мясо купил и умер от симптомов, похожих на грипп.

– Но при таком раскладе не только мужчины гибнут.

– Подавляющее большинство мужиков ведут себя неосторожно и даже гордятся этим, считают признаком смелости. Многие, что называются, по жизни не просыхают, не соображают, что делают. Сколько за руль пьяных садится, сколько лезут с пьяных глаз пробки менять, вообразив себя знатоками электротехники? Русские бабы обречены быть одинокими при таких героях.

– Тем более для таких женщин романы о любви как отдушина, как свет в конце тоннеля!

– Правильно, очередной опиум для народа. Мужики водку хлещут, а идеология потакает: это им как отдушина. Не платят ни фига, живут все с тёщами да мамами, где ещё куча взрослых братьев-сестёр, из досуга только пьянка, мордобой по телевизору и лай с роднёй на кухне. Что-то сделать для улучшения такого беспросветного существования – дураков нету. Пущай лучше зенки заливают и считают себя суперменами, на которых Русь держится. А бабы пусть романы читают и сериалы «про либофь» смотрят – это намного дешевле, чем наяву создать красивую разумную жизнь для людей, которые, как известно «сами во всём виноваты». Мы живём в сильно пьющей и криминализированной стране, где даже не причастные к преступному миру мужчины изображают из себя бывалых паханов и уркаганов. Даже в личных отношениях, где женщине любовь никто не даст, потому что некому. Вокруг неё типы, которые считают, что это она всем должна давать. Бабу скомкают и подотрутся, нужду в неё справят, молодость выжмут, здоровье сожрут, отшвырнут и дальше пойдут новое мясо искать. Могут только ей репутацию подпортить или пару рёбер сломать, а потом недоумевать, чего она недовольна, ведь ей такой крутой пацан достался. Они книг о красивой любви не читают, только порнуху смотрят – это для них и есть любовь. Если кого и любят, то достают этим фактом сам предмет любви, потому что для них это действительно подвиг – любить бабу. Они годами у телика с пивом лежат и глазеют на социопатов, которые бодаются с себе подобными – сейчас таким хламом «для настоящих мужчин» вся сеть вещания завалена, где доказывают, что быть быковатым пьяницей и отморозком – самое то для крутого чувака. Герои такие, что со всеми конфликтуют, всех вокруг восстанавливают против себя, как и положено агрессивным подросткам, потому что кругом идиоты, они одни чего-то среди них затесались, такие правильные супермены с угрюмой рожей, потому что душа за всю неправильную планету изболелась разом. Классический лишний человек. Всегда ему по ходу выдают какое-то безликое нагромождение из сисек, чтобы за голубого совсем не сочли, потому что он больше тяготеет с другими мужиками обжиматься под видом «схватки за правду».

– Ха-ха-ха, ты понимаешь, какой это удар по имиджу супермена?

– А по другому каналу идёт «женский сериал» о любви, естественно, с прекрасными дамами и благородными рыцарями, с красивыми отношениями и сильными поступками во имя светлого чувства. Потому сейчас столько разводов, что мужчины и женщины стремятся к разным результатам в отношениях, они не могут дать друг другу то, что им нужно. Женщина на мужчину смотрит с надеждой, что он решит все проблемы, а он сам её проблемами грузит: зачем ты мне ещё нужна. Ей нужен рыцарь, который унесёт на белом коне в замок, подальше от этой дерьмовой нищей жизни. А ему нужна маруха, подстилка, прислуга в лучшем случае, баба-лошадь, которая коня на скаку отымеет. Но не факт, что её за это любить будут. О слабой если и мечтают, только чтобы удобней бить. Сколько таких семей, где бабы «соскакивают», а мужик возмущён: «Ах, стерва, какую замечательную семью разрушила». Он туда вваливался пьяный, грязный, вонючий, подлый. Его там отстирывали, отмывали, придавали облик человеческий – удобно, что и говорить. Но женщине-то самой удобно быть такой удобной для всех? Особенно для тех, кто об неё открыто ноги вытирает, словно забавляется, когда эта сука тявкнет. В какой-то момент она не выдерживает такую «семью». Парадокс ещё в том, что мужчина и пальцем не пошевелил для её создания и сохранения – за это билась только женщина. Мужик такое отношение и дня бы не выдержал, но всё же обзовёт сожительницу падлюкой. Она не жена ему даже, она не достойна этого высокого звания, так, подстилка очередная, пока он не встретит самые крутые сиськи на свете, каких больше ни у кого нет.

– Ты предлагаешь такие сволочные «отношения» описывать вместо красивой любви?

– Я не знаю, что надо описывать. Просто по статистике множится число несчастных, которым всё трудней создавать отношения. Не только интимные, но и дружеские, профессиональные. Потому что всюду превалирует крутизна, чтобы со стороны впечатляюще выглядело, а надо просто работать, дело своё знать. Потому что наивные невесты мечтают о красивой любви, а получают только уродскую, грязную, иногда групповую. Они ищут сильного надёжного мужчину, а нарываются на неуравновешенных закомплексованных неврастеников, которые сами как принцессы жаждут бешенной любви и обожания, но лень для этого с дивана слезть. Они требуют любви от всех женщин разом, но при этом их всех разом считают дерьмом и думают, как бы доказать, какие они дуры, обвести побольше этих дур вокруг пальца. Зачем тебе любовь от тех, кого ты считаешь ниже себя? Одно это говорит о ущербности таких отношений. Уже появились молодые люди, которые не могут вступать в брак, потому что ищут не женщину, а нагромождение из силикона с вечно хорошим настроением. Оно понятно, что силикон не стареет, но в реальной жизни он встречает обычную бабу вроде тебя, которая плачет, если её обижать, быстро стареет, когда чувствует, что её не любят, а только трахают, потому что больше не умеют ничего. У него полная жопа недоумений: «Чё этой дуре надо?!». Он насмотрелся порнухи, где с женским мясом чего только ни выделывают, а мясо всем довольно, ему не больно, оно не плачет – требования почти как к роботу. А жить приходится с живой женщиной, с человеком, чему они никогда не поверят. Кобели штудируют журналы с голыми шлюхами и недоумевают, почему семейная жизнь не клеится – наверняка бабы-стервы виноваты, а они сами такие замечательные и славные, только лучше с ними в одном подъезде не жить. Они как герой Юрия Белова в фильме «Ко мне, Мухтар!», где его служебная собака постоянно кусает, потому что в нём дерьма и лицемерия слишком много, а он не понимает: «Целую тетрадку конспектов исписал, а она, стерва, всё кусает и кусает». Собака чувствует его ненависть и презрение, что вот-де «Шолохову подфартило в люди выйти», а он должен тут служить в проводниках с какой-то шавкой. Угодил туда словно против воли, хотя рабство давно отменено. Они и отношения такие же кислые создают, на бабу смотрят как на источник стресса, она же должна постоянно им этот стресс снимать – вот радость-то для женщины. Находятся коровы, которые с этим согласны. Какой журнал ни возьми, а там непременно очередная героиня: «Я простила мужу измены». У него таких жён – в каждом городе по ведру, и он меньше всего в их прощении нуждается, потому что всегда можно найти новых давалок.

И Марина показала журнальчик, где на обложке полуголая известная певица словно грозилась кому-то: «Буду бороться за мужа до конца».

– До победного конца! Всюду эти самоотверженные дуры с измождёнными лицами, словно на баррикады лезут: буду бороться, сражаться, отвоюю, спасу. Какой-то ходячий гормональный сбой. Всё они за кем-то гоняются, доказывают, какими счастливыми могут сделать всех и каждого. На них «любимые» смотреть не хотят, обманывают и чуть ли не в рожу плюют, а они вместо платьев ночные рубашки уже носят и верят, что это поможет. Так в пятом томе сборника «Как стать счастливой» посоветовали. Если в стране столько советов женщинам, как стать счастливой, любимой, очутиться замужем, как хитростью привязывать к себе человека против его воли, то ясно одно: с мужиками что-то не так. Всюду советы: «Как себя лучше продать?», «Как себя выгодно подать?», а кому подать-то? Ты что, блюдо, что ли? Над этим вообще не задумываются, лишь бы какой кобелёк увязался под вечно задранную юбку, любому рады. Эти книги учат женщин лгать, кривляться, грамотно предлагать себя каждому, со знанием дела ложиться под любого, кто отвечает рекламному эталону успеха и достатка, изображать из себя то, чего нет – быть блядью, короче говоря, высшей пробы. И всё бы ничего, но всегда чувствуется, словно она не своего размера туфли одела. Пытается идти уверенно, а всё равно хромает – не её это роль. Я замечаю, что со многими женщинами уже говорить невозможно. Благодаря такой литературе они превратились в неестественных отвратительных кривляк, которые постоянно хихикают и закатывают истерики, потому что кто-то им сказал, что такой и должна быть настоящая женщина. Они вместо нормальной человеческой речи сыплют рекламными слоганами, как достойны самого лучшего и берут от жизни всё, а у этой жизни есть только нищета и пьянство, вот и получи своё всё. И сразу. Может, такие куклы кому-то и нравятся, но нравится ли такая женщина самой себе? Они изображают из себя «очаровательную тупизну» только потому, что это нравится каким-то недоумкам, а потом недоумевают, что по жизни им «везёт» на придурков. Они говорят только о диетах, как похудеют и сразу привалит счастье, надо только найти деньги на какие-то чудо-таблетки. Они верят, если каждый день по двести раз перед зеркалом повторять «Я – звезда, я рождена блистать!», то вокруг образуется некая среда успеха и процветания. И всю жизнь живут в спивающихся нищих посёлках, где можно нарваться на мужика, у которого при виде такой «звезды» с высокой самооценкой и запредельным уровнем самодостаточности глаза кровью наливаются и кулаки чешутся. Так до сорока лет проходит по нашей грязи и угодит в сожительницы и собутыльницы именно к этому мужику, а уж он-то душу отведёт, превратит её в самую обычную бесцветную кулёму. Под себя. Чтоб ему жратву подносила да пустые бутылки уносила, а большего ему по жизни не нать. В электричку войдёшь или в автобус рейсовый, народу битком, каким только дерьмом не воняет, но обязательно увидишь «картину маслом»: бабы с клочком давнишней химической завивки на голове, неухоженные, запущенные, некоторые с фингалом под глазом, но у каждой в руках потрёпанная книжонка, где на обложке мускулистый красавец страстно обнимает пышные женские формы, у которых то грудь пикантно из платья вываливается, то ляжка с подвязкой к кружевным чулкам торчит – уж не знаю, кто их сейчас носит. Читают, губами шевелят, чтобы не забыть, как слова любви звучат. А на полу в проходе какое-то пьяное облезлое чучело валяется в луже мочи – других «женихов» нет в наличии. И диссонанс страшный, прямо воздух от него звенит, когда на фоне такой деградации повсюду бабы с книжками и журналами: «Как стать любимой», «Как выйти замуж», «Как найти своё счастье», как-как-как! А никак. Нормальный мужчина для этого нужен, а его нет – только в это всё и упирается. Он спивается, бабу ненавидит, боится её, бежит от неё, согласен сразу на тот свет. Она – за ним. Гонится, сражается, борется. С кем она борется? Со своей брезгливостью к нему?

– С соперницами, – неуверенно предположила Вероника.

– Кто захочет соперничать за такое «счастье»? Да она с ним самим борется, потому что он считает её врагом номер один. Он доказывает, что в ней всё зло, что у него все беды из-за неё, хотя никогда с ней и не жил. Что она «какая-то не такая», хотя сам вообще неизвестно какой. Что у неё куча недостатков, чтобы он её осчастливил своим вниманием, хотя сам полностью из недостатков состоит. Он не знает, как от неё ещё отбиться, а она продолжает лезть на баррикады: «Я буду бороться за любовь до конца!». За какую любовь, кого к кому? Мы выросли на природе и знаем, что нигде такого нет, чтобы один пол предпринимал слишком много усилий для привлечения внимания пола противоположного. Когда такое происходит, это признак гибели нежизнеспособной популяции, которая всё равно сгинет, как бы отдельные её представительницы из кожи вон не лезли. От них уже тошнит, уродство какое-то, когда такие бабы с яйцами сражаются за пассивных пугливых сучек. Прям, интересно глянуть, что там за мужики, раз за них такая битва идёт. А как покажут – очередной дебил с мордой как у киношного братка, с минимумом интеллекта и воспитания. Такого самого на ристалище надо, а она за него борется с кем-то, чуть ли не собой. Наверняка, с его чумовой мамой, которая одна его вырастила и прилипла намертво на всю жизнь, или дружками-алкашами, пытается вырвать из лап зелёного змия или карточных долгов. Они бьются за уродство и другим его навязывают, как норму. Женщина не должна быть самоотверженной, она не фронтовик, не участник битвы на передовой. За кого они все бьются? Они хотя бы догадываются, что за мужика не бьются – он этого просто не допустит. Это позор для мужчины.

– Может, кому-то такие статьи помогают…

– Конечно, помогают. Сохранять и дальше ущербные деструктивные отношения, которые разумнее снести, как аварийное здание. Но у нас люди годами живут в аварийных домах, видимо, это повлияло на психику, и они согласны крепить стяжками и подпирать распорками «любовь», которая трещит по швам. Любовь, в которой никто не любит! Одна сторона откровенно вытирает ноги о «любимую», которая тоже не любит, а только упивается своими страданиями, на публику играет – авось, кто роман с неё напишет. И такие ущербные отношения всё равно рухнут и погребут всех участников под обломками, а извращенцы опубликуют их окровавленные останки: «Они сражались за святое – за любовь». Как один школьник написал краткое резюме о Ромео и Джульетте: лучше сразу умереть. Сколько таких кулём, которые гордятся, что получили несколько сотрясений мозга, пытаясь «сохранить детям отца», какого-нибудь алкаша и садиста? А в результате их дети выросли психически больными и очень проблемными людьми, наблюдая сцены насилия над глупой матерью, она сама стала инвалидом. Органы опеки забрали у неё детей, потому что за ней самой надо ухаживать, да вот дураков не нашлось. Почему они так идиотски себя ведут? Потому что им внушили, что за любовь надо бороться и страдать. А на самом деле любовь – это естественное состояние, для удержания и завоевания которого не надо предпринимать каких-то каторжных усилий. Борьбу за любовь к себе требуют только самые непорядочные люди, которые этим сигнализируют, что они не подходят для отношений. Но охотницы до борьбы выбирают именно таких. Сейчас и мужчины такие появились, которые бьются за любовь какой-нибудь наркоманки и проститутки, а потом бегут на телевидение жаловаться, какие они замечательные, да вот на личном фронте не повезло. Слова-то какие: фронт, война, борьба – тьфу! И никому невдомёк, что славные замечательные ребята не путаются с таким отребьем. Они такие же проблемные неудачники, которые хотят самоутвердиться за счёт вытаскивания друг друга из дерьма.

– Тебя послушать, любовная литература вообще не нужна. У тебя библиотека опустеет, если из неё изъять женские романы или советы психологов, как стать счастливой.

– То-то и оно, что эта глупость нынче всё заполонила. Где может быть востребована литература «Как стать счастливой»? В обществе патологически несчастных женщин. Там, где женщины счастливы, эти книжки никому не нужны, как учебник вождения по бездорожью не нужен там, где бездорожья нет. Но это неженская литература, просто в этом мире всё худшее автоматически приписывают женщинам. У нас всё время навязывают людям, что им должно нравиться, и люди это бездумно подхватывают. Например, принято считать, что ВСЕМ должно нравиться лето. Должно! Но мне нравится зима, настоящая, русская, снежная, чтобы снег валил хлопьями, чтобы даль снежная до горизонта, чтобы деревья были как белые кораллы на дне морском. И главное, зимой чисто, обувь не надо в трёх водах отмывать. Разбитые дороги зима закатает в снег, заморозит грязь и лужи, раз люди не могут их в асфальт закатать. Зима как хорошее ДРСУ работает, делает дороги пригодными хотя бы на время, хотя придурковатые люди зачем-то посыпают зимнюю дорогу солью и получается разъедающая обувь и покрышки квашня. Ну, что с придурков взять? И сами нормально дороги содержать не умеют, и зиме не дают. А летом что хорошего? Грязь да пыль. Дождь прошёл, пыль превратилась в жидкую липкую кашу. Ну, гопникам лето нравится, потому что женщины одеваются по-летнему, вслед каждой можно свои убогие слюни отпускать. Женщины так одеваются, потому что жарко, но гопники уверены, что ради них, только вокруг них всё в этом мире вращается. Как ни оденешь обычное летнее платье или шорты с майкой, а обязательно за спиной услышишь шипение какого-то бесполого существа: «Во проститутка пошла». Чего хорошего летом? Мусор жгут, отходы воняют на солнце, вечно денег нет в нищем государстве машину выделить, чтобы помои на свалку вывезти. От алкашей перегаром воняет в разы сильнее, чем зимой, а они ещё мочатся и блюют под каждым кустом, всё на жаре разлагается, «благоухает». На речку придёшь, вырвать может, такая там вонь стоит! В траве повсюду объедки гниют или чей-то кал лежит. Лето – самое поганое время года в России. Возможно, кто-то на Канарах побывал и решил, что лето – это счастье. И вот начинают всей стране это навязывать. Стране, где лето больше на уродство какое-то похоже. Также и с твоей женской литературой кто-то решил, что женщинам должны нравиться эти гормональные сопли и всхлипывания, что они сами могут только их растягивать на толстые романы. Известные женщины-писатели – это Мэри Шелли, Айн Рэнд, Латынина, Маринина. Сделали себе имя в литературе, но как-то обошлись без этих пошлых фантазий. А так называемые «женские авторы» просто тупо подыгрывают отжившим стереотипам исчерпавшего себя косного душного общества, что женщина просто-таки обязана постоянно хныкать о любви. Мэри Шелли в восемнадцать лет пишет необычное для своего времени произведение, как доктор Франкенштейн создаёт монстра и бросает его на произвол судьбы, только потому, что творение страшненьким получилось, а он уж себя Творцом человека совершенного вообразил.

– Разве Франкенштейн – это не сам монстр?

– Ты даже не читала!

– Я кино смотрела.

– Кино мужики снимали, там уже примеси сексуальных фантазий, дескать, бедолаге не даёт никто, личиком не вышел. А Шелли пишет о человеческой безответственности, что люди создают монстров от нечего делать или из любопытства, а потом открещиваются от своих деяний. Написано двести лет тому назад, а впечатление, что современный автор. Вот она, настоящая женская литература! Женщине не интересны аморы на бумаге. Любую женщину спроси, что она выберет: реальную любовь или сказки о ней. Петь о любви – удел мужчин. Кто преуспел в любовной лирике? Шекспир, Пушкин, Тютчев. Таких авторов мало, но их и не должно быть много, потому что люди любят любовь проживать, чувствовать. А описывать её – всё равно, что пытаться музыку пересказать словами. Проще музыку послушать, а не читать её описание в чьём-то изложении, пусть даже в очень талантливом.

– Ну, не знаю, не знаю, – неуверенно сказала Вероника. – Мне, например, книги по психологии только и помогли, когда я со своим билась. У нас же совсем не к кому обратиться со своей бедой, только книги и спасают. Говорят, что русские люди душевные, всегда готовы любого выслушать, дать добрый совет, но это не так. Тебе сразу наливают и смотрят с недоумением, как же без водки можно по душам-то поговорить. Или начинают грузить своими кошмарами, так что не знаешь, куда твои девать. Как ни странно, но у нас люди плохо знают жизнь, если у всех столько проблем. Какой смысл советоваться с ними, если они сами несчастны и не могут из этого выкарабкаться? Только захочешь о своём поведать, а тебя убедят, что всё не так плохо: «А вот мой сволочь один раз даже оконные рамы пропил!». Тут же лезет ещё кто-то, где «любимый» ещё жёстче отжигал, пока от пьянки не парализовало. Какой смысл слушать «мудрые советы» баб, которых мужья лупят, дети деньги воруют, на работе гнобят? Чему они могут научить? Только быть такими же несчастными. Если бы они знали ответы на такие вопросы, разве бы так жили? А мне было так плохо, иногда казалось, что я умираю. Мне реальная помощь была нужна, а никто не мог её оказать.

– Да я помню, ты как тень ходила, словно из тебя вампиры кровь выпили.

– Ага, некоторые даже думали, что у меня онкология началась, на кого я стала похожа, – засмеялась Вероника. – Даже рыбий жир пила, чтобы восстановиться, а то ветром сдувало. Я не могла понять, что не так сделала, где ошибку допустила, что такое чудо ко мне прицепилось. Я ведь встретила его в электричке, он там пьяный спал, на конечной станции разбудила. Подумала, что загонят поезд в тупик, бомжи человека обворуют или, ещё хуже, менты с обходом пойдут, вытрясут всё ценное, включая душу. Обычная ситуация. А он за мной увязался, до дома меня выследил и недоумевать стал, что я сама к нему приставала, а потом чего-то «овцой прикинулась». Они же всё по-своему видят. Я ему объясняю, что пассажиры всегда на конечной будят спящих, чтобы «в парк» не увезли: что в этом такого? А он: «Ага, знаю я вас, блядей, у вас у всех одно на уме». Всегда во множественном числе сразу всех баб прикладывал. Стал у местных гопников выведывать, кто я, да что: «Она как, даёт?». Они его успокоили: «Да она уже старая, четвертак ей! Зачем она тебе?». Он ещё больше недоумевать стал: «Если такая старая, то чего кочевряжится?». На двери мне похабное слово написал, даже себя убить грозился.

– Вот так на деле рыцари руку и сердце прекрасной даме и предлагают: с матами и угрозой расправы. И тебя не настораживало такое отношение?

– Настораживало, конечно. Но мне уже двадцать пять лет было, я понимала, что замуж никто не позовёт. Устроила его на работу в прачечную при нашей больнице, он сразу запил: «У меня как-никак техникум закончен, а ты меня куда засунула? Не могла с гаражом договориться, я же ас вождения!». А сам пьяный через день – кто такому руль доверит? Он и тут нашёлся: «Я же из-за тебя и пью!». Ролевые игры какие-то пошли: он страдает, что все бабы его чем-то не устраивают, а выслушиваю я одна. Пьёт, что я не замечаю, какой он крутой мужик, а я вижу только кислую нудную пьяницу и дуру – даже дураком его нельзя назвать. Я его встретила, он уже был на пьянку подсажен, пил по-чёрному, без сознания по электричкам валялся! А тут решил мне высокую миссию доверить: отвечать за это.

– Ты же озаботилась, что его бомжи ограбят или менты душу вытрясут, вот он и решил, что ты жаждешь всю жизнь его из канав вытаскивать. Это давно замечено, что человек в ответе за того, кому помог. Надо было мимо идти. С такими оправдывает себя принцип «не сотвори добра – не получишь и зла». Какая-то тётка с фермы вот так прихватила Лёху-Примуса с обочины, когда он там в мороз валялся, донесла до дома из бабьего милосердия, а он потом целый год ходил к ней кормиться и воровал деньги. И когда она его, наконец, выгнала, в отместку сжёг сарай. При этом жутко недоумевал, почему его однажды вытащили из грязи, а теперь не хотят пожизненно за ним ухаживать. Хотя ещё задолго до нас один отважный лётчик сделал открытие, что «мы в ответе за тех, кого приручили».

– Но что в этом такого? Неужели нельзя человека нельзя разбудить, подсказать, что он свою станцию проехал?

– Такого? Нельзя. Категорически! Такие не понимают хорошего отношения, они испорчены настолько, что во всём подвох видят. Любую женщину, которая им подскажет, который час, они уже считают продажной проституткой. Мужик любит только себя и дико недоумевает, когда сталкивается с женщиной, которая не разделяет этих чувств к нему, такому замечательному. Даже те, кто себя дерьмом вслух называют – эти вообще себя просто-таки обожают и плачутся на каждом углу, как они ничтожны. Лишь бы дура нашлась и успокоила: «Нет-нет, что вы, бывает дерьмо гораздо хуже». Такую любовь к себе не вытеснишь никакой другой. Тонны бумаги исписаны, как завоевать мужчину, а суть можно в одно предложение уместить: ему немного подпоёшь и делай с ним, что хошь. Женщина любит тех, кто ей нравится, а мужчина любит тех, кто любит его, вот и всё. Так сильно, что на любовь к кому-то ещё душевных сил не остаётся. Он согласен терпеть только тех, кто его любовь к нему разделяет. Мужчин всегда возмущает, если женщина любит себя, потому что это для них крамола несусветная: как можно любить кого-то мимо них! Мимо таких надо проходить. Если мужчина себя настолько не уважает, что в общественных местах пьяным валяется, то он пьёт на поражение. Он себя всё равно уничтожит, и ты его не спасёшь, так что смело шагай своей дорогой. Если она у тебя есть, конечно. Большинство баб о пьяные тела потому и спотыкаются, что никакой другой дороги нет.

– Я из этих отношений поняла одно: самое трудное на свете – это за мужчиной ухаживать. Видимо, поэтому в нашей стране бабам с детства так усиленно на мозги капают, какое это счастье для них – замуж выйти. Проблема не завоевать мужчину, а каждый день его потом кормить и обстирывать в плену. Удивительней всего, что он постоянно твердил: «Вы, бабы-дуры, сами не знаете, чего хотите», но я как раз очень чётко понимала, чего хочу. Я хотела семью, ребёнка, стабильности и защиты. А его невозможно было раскрутить на откровенный разговор, разгадать, чего ему надо. Если ему плохо, так его никто не держал, но он не уходил. Когда ребёнок родился, он стал беситься, что ему теперь придётся расписываться со мной, «как честному человеку». Ну, не ведут себя так честные люди! Потом меня стал обвинять, что я лишаю ребёнка отца, не хочу с ним расписываться, но сам каждый раз в стельку напивался, когда я предлагала оформить отношения. Как я с ним пьяным в ЗАГС пойду? Это же самый важный момент в жизни – создание семьи, но у него другое видение ситуации: «У меня же стресс, что ты меня свободы лишаешь! Это вам, бабам-дурам, какие-то дурацкие ритуалы нужны, а мне и так не кисло». Как я только под него ни прогибалась – ему всё не так было! На практике убедилась, что никогда не надо под мужчину прогибаться. Бесполезно. Всё равно не угодишь, так что лучше и не пытаться. А он ещё выделываться стал перед своими собутыльниками, всем демонстрировать, что у него есть отношения с бабой. Ко мне в дом их притащит и шепчет, чтоб наблюдали, как я его команды буду выполнять, и тут же орёт: «Верка, к ноге, сука, служи!». Они ржут. Дикие, тёмные, злобные – кошмар какой-то. С горя начала читать книги по психологии. Твоя правда: они действительно востребованы только очень несчастными женщинами. Что такой литературой вся страна завалена, о многом говорит. А романы придумывают, я думаю, чтобы женщина могла своим детям красиво описать знакомство с их отцом. Ребёнок же вырастет и рано или поздно спросит, как мы познакомились. Что я ему скажу? Правду?

– Потому столько несчастных семей, что каждому поколению дают ложную информацию об отношениях полов. А так многие задумались бы, надо ли оно им.

– Нет, ну нельзя же детей такой правдой травмировать. Дети должны верить в сказку…

– Про любовь, которой нет.

– И что теперь делать? Если нет, надо её хотя бы придумать. Я никогда не читала глупостей «Как стать счастливой посреди тотального несчастья», просто открыла «Психологию семейной жизни», а там написано, если вы любите этого человека, то терпите. И у меня как в мозгу что-то щёлкнуло, на место встало: я же не люблю его. Видимо, жизнь за это и наказала, нельзя так. Предложила ему расстаться, раз любви нет. Он с дивана огрызается: «Какой тебе любви надо, курица? Достаточно, что я с тобой сплю». Меня понесло: «Уходи! Зачем так жить, постоянно оскорблять друг друга? Ведь тебе плохо со мной, мне – тоже. Кто тебя заставляет быть там, где тебе плохо?». Он глазами хлопает, не понимает: «А как же ещё надо жить, дура? Все так и живут, а ты красивой жизни захотела, падла!».

– Ему-то, видимо, не так и плохо было. Не работал, пил за твой счёт, кушал хорошо, на диване лежал, телевизор смотрел. Баб в таком качестве почему-то сразу содержанками называют.

– Ой, я не знала, как от него отделаться!

– Потому и говорят, что любовь зла – полюбишь и козла. Любовь проходит, а козёл не уходит.

– У меня же нет мужчин в семье, чтобы ему врезали, с лестницы спустили, доходчиво объяснили, что ему тут не рады. Брат с ним сам пил, недоумевал: «Такой клёвый чувак, не понимаю, чё те ещё надо? Гляди, прокидаешься с такими претензиями». Я пошла к нашему участковому, говорю, что он мне не муж, не родственник, никто – как мне его из своего дома выкурить. Он плечами пожал: «Очень просто, по месту прописки. Хотя нарушение паспортного режима пять лет, как отменено, но многие лохи об этом до сих пор не знают». Справки о нём навёл, оказалось, что у него ещё семья есть во Всеволожске, вот пусть туда и катится… Нет, я сама виновата, конечно, что так влипла. Я ведь сразу понимала, что с ним жизни не будет, но замаячила глупая надежда: а вдруг. Хоть стану «как все», ребёнка рожу. Ещё я заметила, что у таких мужчин совсем нет чувства юмора, они не умеют шутить или отпускают только очень грубые шутки, на грани оскорбления. Я один раз его у остановки ждала в снегопад, отвернулась от ветра, чтоб в лицо не мело, а он мне в спину то ли кусок льда, то ли спрессованного снега как кинет, даже с ног сбил. И ржёт! Дескать, как весело, а я сама виновата, что отвернулась, когда он тут идёт. Я потом снимок делала, у меня трещину в ребре обнаружили. Мог меня толкнуть, пихнуть, лягнуть, и всегда грубо так, но ему это почему-то казалось очень весело. В магазин зашли, а там посреди зала ведро с водой стоит, уборщица полы моет. Он как пнёт его ногой, как будто места мало, не обойти. Ведро в меня полетело. Мне тогда какие-то тётки сказали: «Как ты с таким придурком живёшь?», а он разорался: «Да они тебе завидуют, а их вообще никто не трахает!». До сих пор удивляюсь на себя, почему я тогда не заметила, какой он гадкий человек.

– Может, всё-таки влюблена в него была, что ничего не замечала?

– Чёрт его знает. Говорят, в нашей стране женщины могут в бюст Ленина влюбиться, потому что выбора никакого нет. Принято считать, что женщины такие придирчивые, предъявляют мужчинам какие-то невыполнимые требования, а оглядишься вокруг, так бабы умудряются жить и с наркоманами, и с теми, кто стеклоочиститель лакает, и с уголовниками по нехорошим статьям вроде изнасилования и педофилии. Одна вообще за серийного маньяка вышла, показывали тут по телику репортаж из колонии. Зубы у невесты выбиты, шамкает: «После тех алкашей и садистов, что у меня были, мне и маньяк не страшен». Мужиков редко встретишь, которые согласились бы с таким отстоем барахтаться. Каждому подавай вечно молодую, да с квартирой, чтобы работала обязательно, деньги в дом приносила, хозяйство вела, проблемами не грузила – он её сам загрузит по самое не хочу. Но повсюду анекдоты, как бабы зажрались и избаловались, не ценят простые радости жизни, каждой олигарха подавай, чтобы шубы с бриллиантами дарил. А мужчины – ну сама простота: «Нам не надо ничего, мы такие нетребовательные, это только взбалмошным женщинам всё чего-то неймётся, мы и на работу только ради них ходим, чтобы было чем за их капризы расплачиваться». Может, лучше про олигархов почитать? Там не очень нудно?

И Вероника грустно посмотрела на полку, где стояла книга с физиономией Березовского на обложке.

– Ай, такие же сказки, как и «про либофь» твою. У нас не умеют жизнь богатых людей описывать. Интересней всего о них пишут американцы, а у наших или вопли, как «разворовали всё подонки», или нищенские фантазии, как богатый барин решил проблемы бедной деревенской девушки, наивной и непосредственной, с потупленным взором обязательно. За этот-то старательно потупленный взор он подарил ей шубу и кольцо, а она в ответ отдала самое ценное – переспала с ним. Больше ничем не располагала, бедолага. Только очень бедные слои населения могут до такого «счастья» додуматься или затянувшееся половое созревание сказывается. Сейчас всюду мусолят сюжет, как олигарх или банкир приезжает в деревню – даже не обсуждается, чего он там забыл. Встречает там доярку Марусю и влюбляется в неё, как школьник. Этакий дурачок, которого любая Маруся может подцепить на свой крючок. На деле будущие олигархи женятся ещё в институтах на своих сокурсницах, по статистике чаще всего выбирают в жёны студенток медицинских или педагогических ВУЗов. Жёны олигархов – это главный тренер сборной России по художественной гимнастике Ирина Винер. Или Наталья Касперская. Вот настоящие светские львицы, а не какие-то кошки драные, которых подцепили на пляже, сделали певицей, а потом бросили напоказ всей стране, чтобы она десять лет об этом интервью давала. Вот про кого было бы интересно почитать, но о них не пишут, потому что им это не нужно. Они слишком интересно живут, чтобы демонстрировать себя людям, которые не имеют к их кругу никакого отношения.

– Ты хочешь сказать, что доярка не достойна олигарха?

– Дело не в том, кто кого достоин. Доярка живёт натуральным хозяйством, а олигарх – в информационном обществе. Это два измерения, которые не пересекаются. Странное дело, но нынче про доярок знают ещё меньше, чем про олигархов. Когда хотят показать русскую деревню в кино, которое снимает не сама деревня, естественно, а жители столицы и не всегда российской, то там непременно фигурирует эта доярка. Влюбчивая, глупая, готовая потерять голову от любого лица мужского пола. Всё время глазами не доенной коровы смотрит на любого прохожего: не он ли мой единственный. Её там любят все, кому не лень, в конце концов бросают, а она голосит, что умрёт без любви, хотя до этого сто лет как-то жила. У Тарковского в «Зеркале», когда героиня Тереховой приезжает на хутор, хозяйка просит отрубить голову курице. Хозяйка на сносях и её мутит при виде крови, а надо обед варить. Бабы в деревнях рубили головы домашней птице, резали ягнят. И делали это очень грамотно, не как сейчас отморозки, типа Дрыгунова, которые кошку замочат и бегают, всем её ошкуренную тушку показывают, какие они смелые, что со зверушкой расправились. Крестьяне над живностью никогда не глумились, она им питание давала. Это особый характер надо было иметь. Крестьянская баба – это не сентиментальная барышня, из неё выбита наивность, у неё слишком земная жизнь, чтобы в фантазиях пребывать. Она лучше других знает, к чему приводит соединение мужского и женского начала: у неё живность на основе этого постоянно плодится, и всех кормить надо. Тоже постоянно. Она вряд ли будет плакать, что умрёт без мужика, потому что владеет основами выживания в невыживательных условиях. Она не богатая, но и бедной никогда не будет, у неё всегда есть продукты первой необходимости, она знает, как их получить, весь процесс от и до. Это мы тушку курицы в магазине покупаем и думаем, что она так на дереве где-то растёт, а майонез делают из сметаны, которую получают из пены на волнах.

– Ха-ха-ха! Маргарита Григорьевна какой-то год свой домик дачникам сдавала, преподаватель из университета жил, потом и маму свою привёз, гости к ним приезжали образованные. И вот они так удивлены были, что у неё дома книги есть. А у неё там учебники по вирусологии, биологии, химии, диетологии. Они смотрят так тревожно: «Вы ж доярка, простая русская женщина». Дескать, истинное предназначение русской женщины – неотёсанной и недалёкой дурой быть. Даже не знают, что получение молочных продуктов и уход за теми, кто их человеку даёт, определённых знаний требует. Мне, говорит, иногда с ними не по себе делалось, смотрели на меня, как Геббельс на славян, типа, неужели азбуку знаете, да быть такого не может! Даже просили вслух почитать, чтоб убедиться, но тут уж она их послала открытым текстом. Они ещё больше озадачились. Наверно, основательно порушила им мифы, какой должна быть душевная и наивная русская женщина. Как с другой планеты, ей-богу! Сядут на террасе и беседы ведут о судьбах «этого загадочного русского народа». Странные такие: сами-то кто? Словно одна курица про других куриц рассуждает. Откуда что берётся – ничего не знают. Хотя и с высшим образованием. Понравилось им у Маргариты, на следующий год опять к ней запросились – отказала. Тяжело, как с иностранцами. Мать этого преподавателя даже свою старую шубу ей хотела пожаловать, как с царского плеча. Думала, раз она огород в рабочем комбинезоне копает, то другой одежды нет. Окончательно добило, что у Маргариты своя шуба имеется, даже лучше той, что подарить хотели, молью поеденной. Ты хоть раз носила шубу?

– Мерила в салоне мехов в Петербурге.

– И как?

– Кольчуга! Как мешок с песком себе на плечи положить и ходить. В ней страшно повернуться – она от тяжести может сразу по швам разойтись. На кой она мне, даже ещё за такие деньги? Хотя некоторые женщины умудряются накопить, кто-то даже сам шьёт из шкурок. Говорят, за пять лет можно у скорняков скупать по шкурке, потом сшить по выкройкам – не особенно и сложно.

– Ага, я помню, как у нас в четвёртом подъезде одна женщина себе шубу вот так по кусочкам несколько лет собирала, потом сшила, а ней как раз гулящий муж вернулся. Её избил, шубу изорвал, грозился изорвать и её богатого хахаля, который шубу подарил. Весь дом об этом месяц гудел!

– Потому что в сознание народное вбит стереотип, что шуба – непременно продукт чьего-то кобелизма. Потому что у нас мышление не просто бедное, а нищенское. И хотя мы по уровню доходов относимся к нищете, но я не знаю женщин, которые не могли бы сами себе украшения или верхнюю одежду купить. Это вообще что-то запредельное: от мужика требовать бабские одёжки и цацки. Во-первых, мужчины ничего не смыслят в одежде, их самих жёны одевают, потому что они пуховик от ветровки не отличают. Во-вторых, сейчас химическая и лёгкая промышленность создали столько лёгких, тёплых и дешёвых материалов для зимней одежды, что пальто можно менять каждые три года, чем всю жизнь трястись над одной шубой из-за её дороговизны. Точно также все уверены, что женщина не может сама себе какую-то ерунду в виде кольца или браслета купить. Ювелир из Дома Быта отдыхал в Турции, накупил бижутерии целый ворох. Там купил по пятьдесят, тут продал за двести. Все себе накупили, смотрится красиво. Шантрапа местная, которая с женщин кольца и серьги рвёт, была особенно не довольна. Они несколько тёток ограбили, собрались в скупку сдавать, а там и проб нет.

– Обидно тем, кого убили за подделку.

– Кого убили, им уже без разницы, за что да кто. Я купила кольцо и кулон с цепочкой из хирургической стали, Тамарка Сизова увидела на вечере в школе, решила, что драгоценные, а уж она толк в украшениях знает. Не знаю, как сделано, но ношу второй год, и ничего не делается, позолота не слезает. Надоест – выброшу. Какой смысл покупать настоящие драгоценности, если эти ничем не отличаются? Если в нашей стране вообще мало кто знает, чем настоящие камни от подделки отличаются?

– Говорят, что настоящие драгоценности как витамины действуют: питают организм какими-то полезными атомами и защищают от разных бед.

– Ха-ха! Трубачёв кольцо с настоящим опалом носил, тоже верил, что поможет, и что? Спас он его? Натуральный камень может ещё и навредить, если его не на том пальце носить или не по своему знаку Зодиака, а стекляшка по любому никакого вреда не причинит.

– Некоторые светские львицы принципиально не носят ювелирные сплавы и фианиты, потому что у них аллергия на подделку.

– Аллергия означает слабый иммунитет. Какая у нас может быть аллергия, если мы в огородах копаемся голыми руками, а там вся таблица Менделеева?

– А вот и нет! Показывали любовницу владельца бензоколонки, он ей, жмот такой, кольцо ненастоящее презентовал, а у неё на пальце сразу экзема началась, вот как организм до чистого золота чувствителен…

– Чистое золото, да будет тебе известно, никто не носит. Его невозможно носить, оно мягкое, как пластилин, поэтому его почти наполовину разбавляют другими металлами. Ювелирное золото и есть самый настоящий ювелирный сплав. Раньше ГОСТы были специальные, по которым в него добавляли только серебро и медь, а теперь какого только дерьма не заливают. Так что пусть не врут твои светские. Вообще я давно заметила, что многие известные актрисы и телеведущие носят авторские украшения из стекла, керамики, дерева и кожи. Дорогие украшения сейчас предпочитают обычные женщины. Наверно, чтобы их никто за нищих не посчитал, или думали, что богатый любовник есть. Золото сейчас скорее увидишь на паспортистке, официантке, продавщице, диспетчере или фельдшере, на цыганах, на чиновнице провинциального пошиба. Обязательно, чтобы сразу две цепочки на шею было одето, разного плетения и длины, как по единому кодексу. В магазине в рыбном отделе продавщица селёдку из бочки вылавливает, а на каждом пальце по золотому кольцу, на запястье браслет болтается, всё в маринаде, в жиру, а ей не жалко: золото же, чего ему сделается! А в зажиточных странах это считается дурным тоном и безвкусицей – золотой эквивалент на себе изнашивать.

– Но ведь мужчина должен что-то подарить. Нельзя же всё самой покупать. Мужик-то тогда на что? Думаешь, он тебе спасибо скажет, что ты сама себя обуешь-оденешь? Такие женщины мужчину ещё больше раздражают, потому ему невозможно почувствовать себя главным в отношениях.

– Ага, подарить, а потом изнасиловать, избить или оскорбить женщину в отместку, что пришлось тратиться, а по-другому такие «любить» не умеют. Если мужчина так к себе относится, что он только для покупок нужен – это его проблемы. Отношения в стиле «купишь – не купишь» не любителя. Одна жалуется, что ей не дарят ничего, другой дарят, но бьют за это, третью вообще бросили, когда она стала больше зарабатывать, а «настоящему мужчине» это оскорбительно. Если мужика раздражает женщина, что он якобы обязан ей что-то дарить, но в то же время не знает других способов подката к ней, с таким проблем не оберёшься. Он не знает, чего хочет, если считает проституткой женщину, которая любит подарки, и презирает ту, которая ничего у него не возьмёт. Есть мужики, а есть мудаки, так вот это как раз о последних, с которыми лучше не связываться, но женщина тащит таких в семью, потом недоумевает, почему её там бьют и воспринимают только как прислугу.

– Слушай, ты у меня почву из-под ног выбила, я не знаю, что теперь читать! Про любовь уже не хочется, про богатых тоже глупость какая-то получается.

– Про Гагарина почитай. Если бы он жил в США, был бы сказочно богатым человеком, а у нас система не та. Такие люди, как Королёв или Калашников, в любой другой стране сразу стали бы олигархами, не только в Америке или Европе, но и в Африке, а особенно на Ближнем Востоке. В России умные люди могли разбогатеть только при Петре Первом, да и то не все, а самые проворные. У жены Пушкина предки были сказочно богаты, а она сама, как известно, осталась бесприданницей. Основатель их рода держал гончарную лавку в Калуге, отсюда и фамилия, а прапрадед Афанасий Гончаров основал знаменитый Полотняный Завод, поставлял паруса флоту, а парус тогда был двигателем корабля. Это как сейчас турбинами торговать. А дед Натальи Николаевны растратил состояние в тридцать миллионов на кутежи и карты, оставив шестерых внуков ни с чем. Русские деньги при царях были очень дорогими, корова стоила три рубля, поход в магазин обходился в пять копеек, то есть при перерасчёте на нынешние цены тридцать миллионов – сумма фантастическая. Её отец сошёл с ума, пытаясь спасти хотя бы остатки наследства. Советские читатели считали, что брак с Пушкиным был великой удачей для Гончаровой, на самом деле он был намного старше, имел долги, играл, обладал крайне плохой репутацией, как жених. Но она была бесприданницей, сказать проще, никто на неё больше не претендовал. Таких сразу выдавали замуж за любого желающего. Многим непонятно, почему три сестры, умницы и красавицы, а такие странные браки: одна её сестра вышла за вдовца, другая вообще за Дантеса, который мало того, что мужа сестры убил, так ещё и католиком был, что в русском обществе не приветствовалось. Но невесты без приданого были никому не нужны, будь хоть какой красоты. Принято считать, что только женщины алчные, на самом деле женихи-аристократы вели настоящую охоту за невестами с приданым. Русские аристократы, которых сейчас чуть ли не обожествляют, в массе своей были кутилами и спускали в карты целые имения. А имение – это деревня с крестьянами, которые производили продукт, выделывали лён, растили хлеб и скот, валили лес, этим всем можно было разумно распоряжаться и получать хорошую прибыль – такие помещики процветали. Но психология богатства такова, что его создают охотней те, кто познал нужду и нищету. Такие люди боятся нищеты, как боятся войны те, кто её видел. Ведь много придурков, которые войну считают крутым занятием, хотя они её видели только в кино. Так же и прививку от нищеты получают те, кто с ней знаком не понаслышке. Такие будут всеми лапками работать, чтобы выйти на новый уровень, пробиться к лучшей жизни, только бы не скатится обратно. Богатые семьи – это два-три поколения, потом нарождаются внуки, слабые и избалованные, которые считают нормой, что в доме полно слуг, их можно шпынять, а деньги сами текут рекой. Они уже не понимают, что для поддержания денежного потока надо работать, вести дела, разумно распоряжаться продукцией, получать доход. Они не видели бедности, поэтому не опасаются её наступления, не понимают, что это такое. Взять мощный клан уральских промышленников Демидовых, которые были богаче царской семьи. Там только первые два поколения по-настоящему работали, вкалывали в поте лица на обогащение семьи, знали своё дело, плавили железо, ходили в экспедиции, искали руду. А их малахольные потомки «славились» только кутежами, попойками и карточными долгами, когда за один присест проигрывались знаменитые алмазы и самоцветы, добытые предприимчивым предком-трудягой. Богатство рода похоже на синусоиду, которая поднимается и падает, когда деды и отцы пробиваются из бедности сквозь немыслимые трудности и препоны, а дети и внуки благополучно всё спускают и скатываются до ночлежек и приютов, недоумевая, куда же всё подевалось и почему все вокруг не озабочены тем, чтобы оплатить их долги и дать денег на очередную рулетку. А для этого таким инфантильным эгоистам нужны богатые невесты, в семьях которых ещё не завелась зараза вроде праздности и беспечности. Папаши которых ещё не утратили хватку, умеют преумножать состояние семьи. А кому уже лень и скучно заниматься такой морокой, те нанимали проворного приказчика или управляющего. Как правило, из бедных слоёв населения. Или это был какой-нибудь бедный родственник, юноша скромный, но толковый, а главное, знакомый с ужасами нищеты и нужды. Он брал управление в свои руки, благо, что барин-дурак ни во что не вникал, да и не понимал ничего в бухгалтерии и счетах, постепенно переводил деньги на себя, разорял предприятие, пока барин прожигал проценты в борделях и игорных домах. В итоге барин попадал в долговую яму, где его изнеженный организм чаще всего погибал от потрясения, а из вчерашнего приказчика выходил родоначальник очередного богатого клана. В богатых семьях интересны только первые два-три поколения, а потом идёт публика слабая, бесцветная, да к тому же со спесью. Вот как сейчас многие орут, как наши деды и отцы Войну выиграли, а мы-то сами страну пропили и просрали.

– Откуда ты это знаешь, про богатство Гончаровых?

– Вон книжка стоит о Пушкине, там всё подробно описано.

– Я эту книжку тоже читала, но ничего подобного не запомнила! – изумилась Вероника. – Там же только про любовь.

– Ну, правильно, каждый видит только то, что он хочет видеть. Мужчины, которые эту книгу читали, вынесли из неё, «как подлое бабьё великого поэта сгубило» или как его царский режим гнобил. Впечатлительные барышни типа тебя умудрились где-то там любовь разглядеть, а мне запомнилось описание первых русских промышленников, которые развивали страну и двигали общество, пусть не всегда приемлемыми для ленивого большинства методами.

– Может, мне её опять перечитать? Или бесполезно… Этак я совсем до мужского чтива скачусь!

– Разделение чтения по половой принадлежности – признак отсталого общества. Думаешь, так называемое «мужское» чтение чем-то отличается от твоих романов? Такая же тягомотина, как большевики грабили страну, как будто демократы чем-то другим заняты. Написал бы кто, как с этим покончить, ещё лучше – сделал бы. А писать об этом можно до бесконечности, как и «про либофь». Как бабы друг другу пересказывают, у кого как муж напился, словно у других это как-то иначе делается. Все пьяницы ведут себя одинаково мерзко, а они как некий эксклюзив это преподносят. Кто войны до бесконечности описывает, кто-то воровство. Есть темы, которые можно вечно перетирать, так и не разобравшись в самой природе явления, чтобы его больше не было. Помню, мы в школу ходили мимо депо, там в бетонном заборе дыра была и вечно чей-то зад лез, словно колдун на кладбище. Несуны пропихивали медные и свинцовые накладки, их ловили, стыдили, штрафовали, пугали тюрьмой. Кто-то через проходную выносил штангу из меди, привязывали её к спине, отчего осанка становилась подозрительно прямой, на том их и ловили. Кому-то удавалось к причинному месту свинцовую пластину приладить, но таких по растопыренной походке вычисляли. Наш сосед работал сторожем в депо и только смеялся: мелочь ловят с баночкой эмали, с кусочком цветмета, когда они в заборе застрянут, а по окончании рабочего дня открываются главные ворота и машинами вывозят бочки с краской какому-то начальнику на дачу, контейнеры с металлом и стеклом в кооператив по изготовлению каркасов для теплиц, где рулит племянник какого-то директора, исправные генераторы под видом списанных скидывают каким-то делягам. И такова история и схема воровства по всей России. Мелкий жулик попадётся, а крупный ворюга даже не тревожится по этому поводу, как в поговорке муха в паутине закона запутается, а шмель пролетит. Ничего нового. И чего об этом писать да слюной захлёбываться, как будто Америку открыл? Один журналист год в засаде сидел, работал под прикрытием, жизнью рисковал, но написал-таки толстый роман о чиновниках-коррупционерах: ворують, оказывается! Это ещё при Рюрике знали, а он на обложке заявляет, что это – эксклюзив и сенсация. Тоже мне, сенсация тысячелетней выдержки. Об этом можно писать до бесконечности, как мексиканский сериал крутить. Принято считать, что это – умная мужская литература. Один читатель тут ходил, любой разговор начинал репликой: «Вот вы, бабы-дуры, читаете всякую ерунду, как глупые коровы, а Аляску-то прошляпили» или «Вам, дурам-бабам, только примитив про амуры подавай, а я тут на днях открыл для себя загадочный мир Чейза». И досада такая на морде, что ни одна курва этого подвига не заметила! Типичное горе от ума, все симптомы на лицо. Читает-читает из последних сил, а в лексиконе превалируют только эти «дуры-бабы» и «кобылы-коровы». Все свои проблемы в личной жизни выдал с головой.

– Надо «Горе от ума» перечитать, вот что, – осенило Веронику. – Вернёмся к старой-доброй классике, раз такое дело. Я ведь так и не поняла, почему Софья отвергла Чацкого, такого умного и правильного?

– Так бабы все дуры, чего тут понимать.

– Ха-ха-ха! Я помню, Бубликов в школе в сочинении написал, что Софья предала Чацкого, потому что все бабы – стервы, и Анна Ивановна осторожно так заметила: «Серёженька, тяжело тебе будет с женщинами». А он ответил, что это им будет с ним хреново. То-то поговаривают, что он жену колотит.

– Не колотит, а бьёт на поражение, – ответила Марина. – У него поставленный удар. А что касается Чацкого, нет ничего удивительного, что Софья дала ему отставку. Обычный франт, три года где-то мотался, когда у невесты той эпохи уже наступала старость. Молчалин тем и хорош, что молчит, потому что мужики-балаболки – трагедия России. Они всё на свете знают! Но ничего не могут. Сколько таких Чацких сейчас орёт по кухням коммуналок, как надо жить, учат всех жизни, знают, как построить коммунизм в какой-нибудь Мавритании и накормить голодающих Анголы, а у самих, что называется, ноги босы и жопы голы. Чацкий обличает московское общество и при этом собирается жить с женщиной, отца которой считает оплотом этого общества. Она же его росток, ему жить с этим. Это всё одно, как ненавидеть негров, но жениться именно на темнокожей женщине. Но в том-то и дело, что таким мужчинам не столько женщина нужна, сколько возможность хоть с кем-то пободаться. Страстно рвётся в бой, причём со всеми сразу, но даже не знает, за какой результат сражается. Себя считает человеком значительных способностей, который не может реализовать свои таланты по вине общества, всех презирает и считает дураками, но сам кроме спеси и занудства тоже особых умений не обнаруживает. Рассуждает о проблемах политики и ущемлении русской культуры, но не разбирается в реальных живых людях. Короче говоря, пассивное трепло, умеющее женщину только или обожествлять, когда припрёт, или тут же объявить падшей, когда она не отвечает его глупым детским идеалам хотя бы по одному пункту. Не нравится общество – создай своё, не нравится модель государственной службы – создай свою, но он ничем не может заниматься, потому что в любой деятельности видит обман и подвох. Считает, если кто служит, значит, карьерист или подхалим, а сам поди-ка, послужи, покажи, как это надо делать. Грибоедов сказал даже больше, чем хотел, что скоро женщине не в кого будет влюбиться… Наташка, ты чего там пишешь?

– «Не в кого влюбиться». Пожалуйста, помедленней, я записываю.

– Репортёр ты наш, не туда Чапаева поставила. Выше залезай, вон он у меня где, под потолком.

И я залезла по стремянке под самый потолок, где на полках хранились такие писатели, как Александр Фадеев, Аркадий Гайдар, Николай Островский и другие «нечитаемые» нынче авторы. Жалко было эти книги, с которыми давно уже никто не общается. Даже некоторые «просоветские» романы Шолохова и Алексея Толстого были тут! Признаться, люблю вот так сидеть где-нибудь под потолком и рыться в старых переплётах. И неважно, советские они или высокосветские. Открыла наугад того же «Чапаева», которого здесь, помимо моего, было три штуки:

– А пропадать-то неохота? – пошутил Фёдор.

– И тут неодинаково, – серьёзно ответил Чапаев. – Вы думаете, каждому человеку жизнь свою жаль? Да не только сто, а и один не всегда её любит как следует. Я, к примеру, был рядовым-то, да што мне: убьют аль не убьют, не всё мне одно? Кому я, такая вошь, больно нужен оказался? Таких, как я, народят, сколько хочешь. И жизнь свою ни в грош я не ставил… Триста шагов окопы, а я выскочу, да и горлопаню: на-ка, выкуси… А то и плясать начну, на бугре. Даже и думушки не было о смерти. Потом, гляжу, отмечать меня стали – на человека похож, выходит… И вот вы заметьте, товарищ Клычков, што чем я выше подымаюсь, тем жизнь мне дороже… Не буду с вами лукавить, прямо скажу – мнение о себе развивается такое, што вот, дескать, не клоп ты, каналья, а человек настоящий, и хочется жить по настоящему-то, как следует… Не то што трусливее стал, а разуму больше. Я уже плясать на окопе теперь не буду: шалишь, брат, зря умирать не хочу…

Только дошла до того места, где Чапаев ругает командиров, которые если «патронов тебе надо – так нет их, а на приказы – ишь гораздые какие», как в библиотеку кто-то тихо вошёл и прогнал детей от компьютера: «Брысь отсюда».

Авторитет пожаловал. Дети так и упорхнули стайкой на улицу, а Волков выдернул шнур компьютера из розетки, отчего монитор испуганно погас. Маринка выскочила из-за стеллажей с кипой книг и налетела на нежданного гостя.

– Чего ты носишься как фляер? – раздражённо воскликнул он. – Чуть с ног не сбила.

– Простите.

– Тебя убить, что ли? – спросил Авторитет безо всяких вступлений, усаживаясь у Маринкиного стола.

– За что? – уточнила Марина, Вероника даже выронила какой-то роман, а я чуть с лестницы не упала.

Авторитет посмотрел на нас и спросил:

– Кто из вас моей жене наплёл про День города?

Мы пожали плечами, а Маринка застрекотала:

– Я просто так сказала, что хорошо было бы, если бы…

– Если бы да кабы! – перебил Волков. – Сядь ты, не маячь перед глазами… И как ты себе это представляешь?

– Ну так, как-нибудь…

– Нет, с какой стати я буду этим заниматься? – изумился он.

– Вы тоже здесь живёте, – бубнила Маринка. – А городу как-никак семьсот лет.

– Ну и что, что семьсот? Что такое семьсот? Цифра семь и два нуля. А почему никто не праздновал этот день, когда городу исполнялось, скажем, шестьсот семьдесят восемь лет?

– Не знаю.

– Так принято, чтобы уделять больше внимания цифрам с нулями, – высунулась Вероника из-за стеллажей и снова туда спряталась.

– Вот и уделяй! Я, если что и делаю, то лишь потому, что вижу в этом пользу для себя. А на ваши дни города у меня никаких видов нет.

– Вы же не будете всю жизнь с ножом в рукаве ходить, – возразила Марина. – Не привилегию же Вы себе в самом деле взяли делать одно только зло. Граф Орлов тоже в молодости был хуже бандита, а в зрелые годы остепенился. Занялся коневодством.

Авторитет после этих слов как-то удивлённо и беспомощно рассмеялся, но ответил так же просто:

– Не буду я ничего делать.

– Вот из-за таких эгоистов и индивидуалистов мы ни коммунизм, ни капитализм не построим! – не выдержала Маринка и вспылила, отчего Авторитет снова рассмеялся:

– Коммунизм уже построили. В отдельно взятом Кремле.

– Как будто от него что-то сверхъестественное требуют!

– «Требуют»? Хм, от меня? – нахмурился Авторитет и тут же спросил: – И что мне за это будет?

– Ничего, – пожала плечами Марина. – У Вас и так всё есть. А уж мы тем более Вам ничего дать не можем, чего у Вас нет.

– Действительно, – кивнул Волков.

– Всё, что может человек получить на свете, у Вас есть, а у нас нет и сотой доли того, что есть у Вас.

– Тысячной, – поправил он с довольной улыбкой.

– Тем более, – и Марина решила осторожно проводить свой план действий дальше, подвинув Авторитету какой-то журнал: – Я вот журнал по городскому дизайну выписала. Посмотрите, какие красивые города в мире есть. Всё, что там ни увидишь, радует глаз. Всё продумано и красиво: и архитектура, и парки, и даже дорожные знаки. Города не большие, не столицы какие-нибудь, а какие ухоженные, как заботливо всё оформлено! Ведь, как ни крути, а уютная и комфортная среда обитания влияет на самоощущение общества и человека в нём, как ничто другое. Нас политдебатами кормят о становлении демократии на Украине и в Гондурасе, а собственной страной никто не занимается. В лучшем случае, обещаниями: «Это вам будет через полвека, то – через два тысячелетия, дайте подумать о великом». Даже Чечню из руин восстановили нашими деньгами, хотя не мы её разрушали, а у нас асфальтированных дорог до сих пор нет. Как у человека может сформироваться активная жизненная позиция и богатый духовный мир, если он всю жизнь живёт в покосившемся от времени бараке с окнами на помойку? Такой вид из окна может сформировать только социально опасного типа!

– Ну и язык у тебя, женщина, – ужаснулся Авторитет. – Острее всякого «Джилетта». А ты не подумала, что вашим властям именно это и нужно, чтобы в стране вместо граждан дебилы жили? Я вот, например, никак в толк не возьму, почему вы выросли в такой дыре, а тянетесь к прекрасному? Здешние бабы как мыслят: воду дали на два часа в день, чтобы тряпки постирать да посуду перемыть – они уже ликуют. Свет дадут до десяти вечера, чтобы бельё успеть погладить и обед сварить, и они уже руки готовы власти целовать. Сын или муж трезвым домой пришёл – уже праздник. Замечательно тупые бабы. А зачем этой стране другие, если Русь именно на таких клинических дурах держится, которым была бы картошка да грошей немножко?

– Мерси за столь изысканный комплимент в адрес русских баб, только русские мужики с Вами не согласятся. Они же кричат, что Русь как раз на них держится. Им-то вообще ничего не надо: ни картошки, ни грошей.

– Ну, эти крикуны воспитаны по принципу «всё для фронта, всё для победы и ничего для себя». Вы же какие-то нестандартные получились. День города им подавай, асфальт на дорогах, свет круглосуточно. Да где ж это видано? И это в эпоху великих свершений и становлений, когда весь народ, панимашь, дружно жрёт землю во имя светлого будущего следующих поколений олигархов? Нет, не такими должны быть женщины в стране, где народ на протяжении всей истории мордой в говно тычут и доказывают, что это манна небесная. Вы же этак всю Россию профукаете!

Авторитет от души валял дурака, пародируя пламенную и обличительную речь директора разворованного под ноль колхоза.

– Вы за границей пожили, а теперь нас быдлом считаете, да? – спросила его Вероника.

– Нет, – спокойно ответил он. – Я вообще людей не люблю, как явление, так что не думай, что именно тебя такой чести удостоил своим презрением. И я всегда честно в этом признаюсь, в отличие от ваших чиновников и политиков.

– Хватит изображать из себя зверя, – спокойно сказала ему Маринка и продолжила тыкать пальчиком в журнальные фотографии из цивилизованного мира: – Вот смотрите, там искусство существует прямо в открытом городском пространстве. Не скамейка, а шедевр! Неужели у нас никто так не может? Могут, ещё лучше сделают! Ведь на такой скамейке можно только стихи читать или думать о прекрасном, а на наших можно только самогонку распивать и под ними валяться, что и наблюдаешь на каждом шагу. А вот простая телефонная будка, но как красиво оформлена. Это ж как надо любить свой город, чтобы так его украшать!

– У нас эта будка и полдня не простоит. Чего ты меня носом в эти журналы тычешь? Видел я эту Европу вот как тебя. Я что могу сделать, если там так красиво, а у нас всё засрано? Там и бомж распоследний не додумается своё говно по стенам домов размазывать, а у нас любой юноша из так называемой условно приличной семьи может у своего же дома всё перекурочить и выдать это буйство половых гормонов за избыток смелости. Поезжай туда – поглядишь, сравнишь. Я могу тебе билет купить, паспорт сделать, визу. Мне, ей-богу, легче и дешевле тебя из этой страны выслать, чем тут выслушивать твои фантазии. Ещё и жену мою заразила своими бредовыми идеями.

– У них на каждом шагу простые и эффектные украшения городского ландшафта, – не отставала Марина, – а у нас куда ни плюнь…

– А там уже наплёвано, – закончил фразу Авторитет.

– Вот именно!

– Ох, утомили вы меня, бабы. Там этим делами муниципалитеты занимаются или как там их ещё зовут, а не…

– Какой смысл в наш муниципалитет обращаться, если там ждут только одного – чтобы от них поскорее отвязались? Жалуешься, что воды нет, они ухмыляются: «Радуйтесь, что ещё электричество есть». Скажешь, что и электричества уже нет, они парируют с укоризной: «Радуйтесь, что газ есть». Вопишь, что радио не работает, они с печатью просветления на морде отвечают: «Будьте довольны, что крыша над головой есть, а вот мы землю в ваши годы жрали! И не ложками, а совковыми лопатами» и тэ дэ, и тэ пэ в том же духе. Как с ними разговаривать? Хоть бы Вы их призвали спуститься с небес на землю. Они Вас послушают.

– Я аполитичен ещё с позапрошлого десятилетия. Что мне за дело до этих мелких манипуляций измученным народным сознанием? Никто ничего делать не хочет. Их задача изображать кипучую деятельность на благо «этого народа, чёрт бы его подрал», а ваша задача – делать вид, что вы эту деятельность заметили. Вы бы сказали мэру, что он вашу дерёвню превратил своей мудрой политикой в современнейший город нового века, так его бы, глядишь, и прослабило устроить День рождения всей этой помойки, в какую город при нём превратился.

– С нашим мэром вообще о земном говорить бесполезно. Он упрекает нас, что там и сям люди тонут-горят-взрываются, а мы имеем наглость пока ещё жить и загибаться не хотим. Он у меня взял «Энциклопедию мировых катаклизмов и катастроф», теперь у него на всё случаи жизни параллели с трагедиями мирового масштаба появились. Нашим властям пожалуешься, что зуб болит, они укажут на того, кому ноги оторвало, но он счастлив, что руки целыми остались.

– Очень хорошая методика для управления безмозглыми массами: по-настоящему минимум начинаешь ценить только тогда, когда навсегда утрачивается максимум. А ещё лучший способ позабыть обо всех неприятностях – купить ботинки на два размера меньше. Вам же власть ясно сказала: хватит благоденствовать. Слишком хорошо жить хотите, да? А у власти на этот счёт другое мнение.

– С каких это пор Вы нашу власть слушать стали?

– Да я не слушаю, а слышу, – усмехнулся он. – Куда ж денешься, если орут в оба уха? Да и вообще иногда, знаете ли, интересно послушать, чего там в этом вашем государстве делается, чего ваши избранники изрекают.

– А теперь нас послушайте. Вам же ничего не стоит устроить День города в лучшую пору года «с пристойными увеселениями, чтобы веселье не было только порождением опьянения, а происходило от осознания». А то веселье всегда в канаве или под забором заканчивается. Люди только непотребным прельщениям отдаются.

– Предаются, – поправил он. – Если народу в канаве или под забором больше нравится, что жтут поделаешь? Это же не демократично: мешать народу заниматься, чем ему нравится.

– Но это же не так, – возразила Вероника. – Надо, чтобы люди почувствовали себя гражданами города, чтобы у них появился интерес к его истории и общность на основе этого интереса. Чтобы был какой-то определённый ритуал. Вы знаете, что ритуалы нужны не только для зрелищности, а и для того, чтобы ввести эмоции человека в нужное русло? Например, похоронный ритуал помогает пережить потерю близкого человека, и без него справиться со стрессом было бы сложнее.

– Ну, похоронный-то ритуал я всегда готов организовать, – оживился Волков и добавил по-отечески: – Бросьте вы всякой лабудой заниматься. Мой вам совет. Охота вам тешить самолюбие какими-то доморощенными спектаклями? Тоже мне, утончённые интеллигенты на селе. Когда мне было тридцать лет, я на такую глупость не разменивался. Золотое было время, начало девяностых. Такое поле деятельности! Всё бы отдал, чтобы то время вернуть… Каждый должен заниматься своим делом. Библиотекарь книги людям выдаёт, санитарка в больнице за больными ухаживает… Так, а горе-горское у нас чем занимается? – споткнулся он о мой род деятельности. – Схемы какие-то паяешь?

– Хотя бы, – киваю я.

– Вот и паяй дальше… Слушай, а чего ты там записываешь? Конспектируешь бессмертный труд комиссара Фурманова, или у меня видение?

– Не приставайте к ней, она очередной роман пишет.

– Хоть кто-то делом занят. На издание лет десять деньги собирать будешь.

– Это как получится.

– О чём роман-то?

– О любви, естественно! О чём же ещё?

– Это правильно, а то нынче женщины о войне и политике пишут, о криминале и коррупции. Это что надо сделать, чтобы женщина о таких кошмарах писала? Это уж постараться надо было… А всякие там дни городов пусть проводят власти этих городов, если сочтут нужным.

– А они не сочтут! – обиженно воскликнула Маринка.

– А ты жди, – усмехнулся Авторитет. – Может быть, ваша власть через двадцать-тридцать лет и раскачается на праздник для плебеев. Выдаст тебе тысячу рэ, скажет: «На, Марина Викторовна, устраивай День своего города».

– Двадцать лет! Через двадцать лет мне стукнет пятьдесят, тогда и деньги на что мне пригодятся?

– На дешёвый гроб. Ведь «деньги всегда, во всякий возраст нам пригодны; но юные в них ищут слуг проворных и не жалея шлют туда-сюда; старик же видит в них друзей надёжных и бережёт их как зеницу ока», – неточно процитировал он «Скупого рыцаря».

– Зачем же ждать до гроба? Неужели нам жизнь для этого дана? Этак пройдёт бог знает сколько времени, мы исчезнем, и в конце концов «наши страдания перерастут в радость тех, кто будет жить после нас». Не помню, кто это сказал.

– Это известная чеховская героиня сказала, двоечница! Как тебе библиотеку-то доверили, если школьную программу по литературе не помнишь? – с укоризной заметил Авторитет и по памяти произнёс отрывок, делая большие паузы там, где в пьесе стоят всего лишь запятые – «Пройдёт время. И мы уйдём навеки. Нас забудут. Забудут наши лица, голоса и сколько нас было. И страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живёт теперь… Кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем мы живём, зачем страдаем», а дальше я не помню. Так что жизнь ваша, милые сёстры, ещё не кончена. Будем же жить.

Прочитал он это с таким выражением, что мы зааплодировали.

– Вот Вы образованный человек, – заверещала Марина, – а не понимаете таких простых вещей. Людям нужен праздник. Даже Пётр Великий во время Северной войны…

– Ой, отстань ты со своим Петром! День взятия Бастилии отмечайте. Сейчас в России страсть как модно праздники стран развитого капитализма отмечать: Хэллоуины там всякие, да дни Святых Валентинов.

– А я хочу День города! В этом году. Жизнь один раз даётся и мне некогда ждать, когда здесь наступит совсем другая жизнь. Мне не надо, чтобы на моей могилке написали: «Она померла от долгих ожиданий счастья». Плевать мне на всю вселенную, когда здесь не будет меня…

– Хм, даже так? Я гляжу, ты себя прямо до отчаяния довела. И откуда в тебе столько энтузиазма?

– От сублимации. В нашей стране только энтузиастом и можно быть. Не оптимистом, а именно энтузиастом. Оптимистов я терпеть не могу, особенно наших отечественных, потому что они больше похожи на каких-то экзальтированных обитателей дурдома.

Мы засмеялись, а Авторитет вдруг сказал деревянным голосом:

– До чего же ваша бабья раса живучая. Чего с ними только не делают, а они всё жить хотят. Властям даже сочувствую – не выбить им из вас жажду жизни… У меня овчарка ещё в прошлом году родила шестерых кутят. Пошёл их топить на пруды – куда они мне в таком количестве? Пять часов утра было, пока дети не проснулись и не увидели, а то их потом не оттащишь. Кутята побарахтались, но кто раньше, кто позже на дно пошли. А один барахтается и всплывает. Я его топлю, а он меня за пальцы хватает и дышит жадно так. Ну, думаю, точно – сучка. Уж никак не кобель. Всё как у людей. Мужики сразу тонут или в стакане, или в соплях, или ещё в каком дерьме, а сучки лапками, лапками работают и выплывают. Как та лягушка из притчи, где она упала в молоко, но, отчаянно сопротивляясь смерти, взбила его лапками сначала до сметаны, а потом и до масла, которое уже можно использовать как опору для прыжка. И вот кутёнок этот… Я его зашвырнул ближе к середине пруда, чтоб наверняка. И что же вы думаете? Вынырнул! И плывёт. Захлёбывается, голова то исчезнет, то снова вынырнет, но гребёт. Никогда такого не видел. И ведь гребёт именно на меня. Глаза ещё не прорезались, но знает, сука, где берег и куда надо плыть. И вот мы, образованные люди, а где-то есть ещё более образованные, у кого-то аж по три диплома сделано, – но никто толком не знает, куда надо плыть, когда топят. А какая-то сучка – знает. Решил оставить такую живучую особь для улучшения породы.

Мы онемели от такого рассказа. Волков, как человек, отнявший и разрушивший не одну жизнь, вполне мог, пусть даже в самых отдалённых закоулках своего тёмного сознания презирать женщин, как существ эту самую жизнь воспроизводящих с упрямым постоянством. Хотя нельзя сказать, чтобы он был из породы таких угрюмых мужиков, которые своё презрение к противоположному полу расценивают как необходимый атрибут настоящего мужчины.

– Вы и детям своим такое рассказываете? – начала всхлипывать чувствительная Вероника.

– Детям? Нет. Детям нельзя такое рассказывать, – ответил он почти приветливо.

– А нам можно?

– А вы мне никто, поэтому вам можно.

У него словно бы улучшилось настроение после того, как он шокировал нас своим рассказом.

– Злой Вы человек, вот что я Вам скажу, – высказала ему Вероника. – И чего Вы такой злой? У Вас же всё есть. Вы состоялись во всех отношениях. У людей нет ни дома, ни семьи, ни денег, ни возможности когда-нибудь это всё обрести, а у Вас ВСЁ есть. Вам бы жить да жизни радоваться, а Вы злобствуете. А почему?

– Я злой? – искренне удивился он. – Ну, не думаю, что я такой уж безнадёжный злодей. Бывают сволочи и похуже.

– Мы Вашей жене пожалуемся, как Вы нам тут хамили!

– И это будет последнее, что ты успеешь сделать в жизни… Да она и так знает, что я иногда говорю людям нехорошие вещи. И не только говорю.

– Нет, ну что за день такой сволочной? – уже вовсю ревела Вероника. – Сначала одна расстроила на всю оставшуюся жизнь, потом этот ещё пришёл, добавил. Что за люди такие? Это ж надо так уметь парой слов у человека всякую надежду отнять…

– Чего я такого сказал? – Волков дотянулся до неё своей огромной лапой, не вставая, вытащил из-за полок и усадил рядом с собой. – О чём рёв, я не понимаю?

– И не поймёте! Они такие маленькие, хорошенькие, беспомощные, ну как таких топить?

– Ага, лучше, когда они стаями по округе бегают и на людей кидаются, как ваши дети беспризорные.

– Мне бы отдали хоть одного щенка, у меня ребёнок давно просит, а я…

– А у тебя как всегда денег нет, всё вам подари.

И Вероника после этих слов зарыдала ещё сильней, а Авторитет прижал её к себе с улыбкой:

– Видела бы моя, чем я тут занимаюсь, убила бы. Господи, и плачет-то как горько! Только дети так умеют… Ну, чего вы меня слушаете, я же старый больной человек, на меня обижаться-то глупо.

– Садист, – сказала Марина. – Довёл девку. Её вообще нельзя расстраивать, у неё в прошлом году нервное истощение было и потеря веса до критической отметки.

– Наслышан. Не надо с придурками детей плодить, и истощений никаких не будет.

– Мне бы щеночка, такого пушистого комочка…

– Сейчас тебе щеночка! Я собак дарю только близким проверенным людям. Уж, надеюсь, ты не хочешь в их число угодить? И куда тебе овчарку? Она тебя утащит, будешь за ней на поводке кувыркаться. Тебе спаниеля какого-нибудь в самый раз, чтобы двуногих кобелей отгонял.

И он захохотал вместе с Маринкой.

– Два сапога пара, – всхлипнула Вероника и указала на Марину пальцем, как маленький ребёнок, жалующийся взрослому на более сильных сверстников. – Вот она меня тоже сегодня буквально убила, разочаровала в женской литературе, а мне нельзя без книг, для меня это как свет в конце тоннеля был!

– Что ещё остаётся девушке в нашей не просыхающей Отчизне, как ни чтение? – глумится Авторитет, а Вероника рыдает:

– Маринка говорит, что нет смыла читать романы, потому что в реальной жизни нет ни рыцарей, ни принцев, одни только сволочи, пьяницы и тихони.

– Как я тебя понимаю! Я тоже так ревел, когда узнал, что Деда Мороза не существует.

После этих слов Вероника опять захныкала под их смешки:

– Но как же так можно жить, если совсем нет чудес на свете и добрых людей? Ах, куда бы улететь отсюда, у-у-у…

– Чего ты её слушаешь? Это ж Марина. Она как чего ляпнет, я тоже рыдаю.

– А сам-то! – возмутилась Маринка. – Наплёл про бабью расу какую-то. Мы-то думали, что он тут в городе самый продвинутый, человек двадцать первого века, можно сказать, в Европах жил, а туда же: с сучками и лягушками женщин сравнил. У самого дочь невеста, а рассуждает как талиб какой-то.

– Что-о?! Слушай, ты выбирай выражения, я и обидеться могу…

– Да на здоровье! Вошёл в роль какого-то азиата и выйти не может. Даже актёры говорят, что после любой роли всегда надо найти в себе силы снова стать самим собой.

– Вот они, женщины нового века! Ну куда до вас отсталым мужикам со средневековым взглядом на жизнь? Вам теперь нахамишь, а вы в ответ чем-нибудь из теории Станиславского оглоушите. Нет, чтобы всплакнуть, похныкать, вот как некоторые, аж возбуждает.

– Не дождётесь.

– Это я уже понял. И что такое «человек двадцать первого века»? Чем он от человека двадцатого века отличается? Абсолютно ничем. Я сам могу устроить вам такой век, какой мне нужен будет, – тут Авторитет сменил выражение лица на интеллигентное и как ни в чём ни бывало спросил: – И какой вам нужен День города?

– Никакой. Мы без Вас обойдёмся, – хмуро ответила Маринка. – Мы сами…

– Что вы можете сами? – уничижительно спросил он. – Из пустоты, из вакуума? Только такая наивность может надеяться из ничего сделать нечто.

После рассказа о слепых кутятах как-то расхотелось праздника. Перед глазами замаячила собака Авторитета Марта, кавказская овчарка с какой-то волчьей примесью. Огромная такая, мощная, как лев. И грива, как у льва, так что однажды Степанида Андреевна издали приняла её за льва. Бегала и кричала: «На Лесной настоящий лев завёлся!». А собака очень хорошая, умная и верная. И вот он её топил, когда она была беспомощным кутёнком, проводил эксперимент на живучесть… Праздника хочется всё меньше и меньше. Там пятеро щенков утонули, а мы… Стоп, откуда это? Ах, сейчас же отовсюду прёт такой психологический терроризм, что где-то кто-то утонул, замёрз, разбился, сгорел, а вы всё ещё живы и вам не стыдно. И стало грустно. Из-за того, что якобы всесильный Авторитет так просто сознаётся, что тоже не знает, куда плыть. А не содрать ли с него хотя бы День города, пока он не сбежал за границу, как хищник с хорошим инстинктом самосохранения? Но в самом деле как-то не хочется уже никакого праздника.

– Так что там по поводу Дня города? – снова усмехается Авторитет.

– Ничего, – Марина смотрит на него, как будто только сейчас увидела: – Вы чего пришли-то? Хотите в нашу библиотеку записаться? Похвально, похвально…

– Я вашу библиотеку ещё в школьные годы прочитал, как и положено человеку с моим средненьким уровнем развития. Это для нынешних аспирантов найти три отличия между «Муму» и Гюго – верх интеллектуального развития. Я спрашиваю, чего ты насчёт Дня города говорила?

– Не хочу я никакого Дня города, – просто сказала она. – На фига он нужен?

– День города – это не праздник, а официальное мероприятие, – рассуждал Авторитет и было непонятно, глумится он или говорит серьёзно. – Товарищи женщины! И вы так быстро сдались?

– Конечно. Мы же не та сучка, которую Вы топили, а она выплыла. Вы напрасно решили, что все сучки такие непотопляемые. Нельзя делать выводы на основании одного эксперимента.

– Откуда ты знаешь, что одного? – снова начал чудить Авторитет. – Совсем не одного.

– Может, Вы домой пойдёте, а?

– Не-а. Я не для того сюда пришёл, чтобы ни с чем уйти, пока вы не скажете, чего там решили за День города провести. Это мой город, и я должен знать. Чем быстрее вы мне расскажете, тем быстрее я уйду. Время пошло. Я вас насквозь вижу и на сто процентов уверен, что вы чего-нибудь обязательно устроите, раз вам приспичило. Может, я вам лучший вариант предложу, что и Норд-Ост затмит…

Волков плотно вошёл в роль злодея, а как с таким человеком говорить о празднике или вообще о каком-то мирном мероприятии?

– Вы на Бармалея похожи, который решил сделать всем праздник. Фильм «Айболит-шестьдесят шесть» смотрели?

– Угу.

– Там Бармалей говорит, что мог бы сделать доброе дело и заставить всех делать добрые дела, а если бы кто не захотел, он бы за это в бараний рог согнул или что-то в этом роде. Айболит на это советует зрителям, если им когда-нибудь встретится Бармалей, который собирается сделать доброе дело… поставить его в угол.

– Это ты меня предлагаешь в угол поставить?

– На кой чёрт Вы нам в углу нужны? Просто нельзя устраивать праздник для людей, если… если Вы их так ненавидите.

– Много ты знаешь! Вот царь Пётр, которого ты любишь в пример приводить, именно так делал. Он на свои ассамблеи всех насильно сгонял и танцевать менуэты да мазурки заставлял. Был такой старинный советский фильм по роману Толстого, Пётр там со зверским лицом стоит в центре зала и в ладоши хлопает, а неповоротливые русские дворяне, не привычные к танцам и немецкому платью, неуклюже бегают по кругу в неудобных кринолинах и камзолах. Он же был не царём, а настоящим большевиком в своих представлениях о счастье для народа. Большевики тоже хотели всех загнать к счастью железным кулаком. Мол, даже если ты не хочешь быть счастливым и на празднике плясать, тебя заставят.

– И зачем это нужно?

– Так, для юношеского самоутверждения, – насупился Авторитет.

После приступов злости у него наступал смутный катарсис, когда он словно бы сам смущался своей тёмной половины личности и становился более-менее сносным. В такой момент он мог сделать условно доброе дело. Даже был случай, когда заведующей детсадом Варваре новый велосипед купил, когда она грохнулась на старом в канаву на его улице. Не потому, что ему хотелось «поломать барина» из себя, а просто наступала у него иногда непреодолимая потребность сделать что-то для людей. Просто сделать, как находящемуся долгое время в душном помещении человеку хочется сделать несколько вдохов свежего воздуха. Так сильно хочется, что в ответ на отказы: «Ну что Вы, Константин Николаевич, это ж дорого!» мог сухо и даже зло процедить: «Кто тебя спрашивает-то?! Бери и молчи».

Вот и сейчас он сделался каким-то растерянным, продолжает ворчать, но уже без прежнего яда:

– Расстроили вы меня. То талибом обозвали, то Бармалеем, а я ведь в сущности совершенно тихий и домашний человек. Можно даже сказать, ручной.

– Ага, белый и пушистый. Не расстраивайтесь Вы так. Мы же хотели Вас о сущем пустяке попросить.

– Нашли бы себе в мужья олигархов и устраивали бы праздники хоть каждый день. И просить никого не надо.

– Праздник каждый день – это не праздник, а запой. Да где ж на всех сучек в нашей нищей стране энтих ялигархов напасёсси? А уж нам-то, кошёлкам тридцатилетним, и вовсе не светит…

– Ну перестань! – прервал её Авторитет. – Не идёт тебе такие слова говорить, женщина. Терпеть не могу, когда бабы такие слова говорят. Языки бы прямо резал.

– Вам что, кушать нечего?

– Вот зараза! Знает же, что я ей ничего не сделаю.

– А чего так? Совсем не можется, да?

– Слушай, ты наглей, да знай меру, – он отодвинул Маринкин стол в сторону и придвинул к себе одной рукой стул вместе с ней.

– Во, мебель уже начал двигать, а мне как раз стеллажи некому переставить.

– Марина, хватит тебе его злить, – не на шутку пугается Вероника, – а то не будет нам никакого Дня города, а только твои похороны.

– Будет. Мы его сами себе устроим. Это мой город, и я хочу, чтобы тут был День города.

– Это мой город, салага! – возмутился Авторитет, словно кто-то отнимает у него любимую игрушку. – И тут всё будет так, как я скажу. Не хватало ещё, чтобы какая-то мелюзга здесь свои порядки устанавливала…

– Так приятно слышать, что нас ещё кто-то слишком юными считает! Но над нами власти нет, мы сами себе власть. У меня вот целая серия книг: «Сам себе психолог», «Сам себе парикмахер», «Сам себе садовод». Передача такая есть «Сам себе режиссёр». А мы сами себе власть. Почему нет? Кому мы нужны? Я что-то не вижу желающих властью в нашем городе заниматься, как и во всей стране. Чиновники только номинально числятся на должностях, но и парикмахер может номинально числиться, а на деле не знать, как ножницы в руках держать. Конечно, можно долго ждать, когда появится грамотный парикмахер, желающий заниматься своей работой, но человеку проще самому научиться парикмахерскому искусству.

– И чего ты в библиотеке засела с таким характером? Хочешь, я тебя в Мэрию устрою?

– Не хочу. Там и так полно бездельников, чтобы ещё кого-то запихивать. Я просто хочу День города. Неужели ради такого пустяка обязательно надо лезть во власть?

– Вы в самом деле можете устроить человека работать в Мэрию? – изумилась Вероника.

– Я всё могу, – скромно потупился Авторитет.

– Почему же Вы сами не станете мэром?

– Я?! – его очень развеселил этот вопрос. – На что мне этот геморрой?

– Ну, власть всё-таки…

– Вся власть и так у меня. Это Мэрии со мной дружить выгодно, а мне-то что за польза от такой «дружбы»? С властью дружить приятно, когда она обладает властью: располагает возможностями, сулит перспективы, может сдвинуть дело с мёртвой точки, а сейчас руководство города не может наладить даже вывоз мусора. Пустяк, казалось бы, но оно и этого не может. Народ «челом царю бьёт», так сказать, сидит в каких-то дурацких очередях к чиновникам и депутатам, занимающих отнюдь не шуточные апартаменты и имеющие совсем не смешные оклады, и объясняет, что не хочет жить в новом веке на улице с растекающимися в разные стороны помоями. Народ не хочет жить как скот, но для властей это как открытие звучит. Они об этом даже не догадываются! Они думают, что народу нужна только водка и макароны дешёвые. И ещё нужна канава, в которую можно наблевать, чтобы затем самому туда свалиться. И когда власть слышит, что людям нужны дороги, дома, кинотеатры и чистые улицы, она впадает в такой ступор, что вообще ничего делать не может. Нет, она по-прежнему может с рядового гражданина шкуру спустить, сгноить в застенке, сделать жизнь невыносимой, чтобы он «много не вякал», но это – её врождённый талант, который не отнимешь. А наладить вывоз мусора, чтобы в городе эпидемия чумы из-за расплодившихся крыс не началась – выше её сил. Поэтому люди в конце концов бегут ко мне, я выделяю парочку самосвалов и решаю проблему. И мне не надо нести мешок справок из какого-то совершенно бессмысленного экологического комитета, что в воздухе около помойки обнаружено столько-то процентов ядов и токсинов, ко мне не надо сидеть в очереди три дня по записи. Потому что я ненавижу, когда тратится уйма времени на то, что можно сделать быстрее, чем пуля летит. И я не понимаю, что в этом такого трудного – вывезти мусор на свалку. Для меня это как чихнуть и пукнуть. А власти – не могут. Они обещают это сделать только перед очередными выборами новых бездельников или политическими перестановками одних лоботрясов на места других. Наш мэр ведь ничего не решает. У него вся власть только в том и заключается, что он может на иномарке с личным водителем по городу кататься и всякие глупости про цунами да землетрясения в далёких странах озвучивать. А у кого сейчас такой возможности нет? Если я тебе на день одолжу машину с водителем, у тебя тоже появится возможность побыть в этой роли.

– Не хочу, – смутилась Вероника.

– И я не хочу, потому что скучно и глупо такой ахинеей вместо дела заниматься. Сейчас начальников и так больше, чем надо, а исполнителей толковых не хватает, все руководить хотят. Для управления надо, чтобы было кем управлять, но подчинённые сами в командиры подались. На комбинате уже работать некому, раньше в цехах работало до сотни человек, а теперь и десятка не наберётся, зато раздут административный аппарат, отстреливать пора. Все хотят командовать, а некем, потому что кругом одни начальники. Как в неблагополучных семьях и мужик хочет править, и дети, и жена, и тёща со свекровью, в результате – анархия. Каждый хочет, чтоб ему подчинялись, но не знает, как подчинить. Потому машут кулаками и поливают друг друга. Никто никому не подчиняется, не знает, как ещё свой авторитет продемонстрировать, а я для такой глупости давно повзрослел. И хуже всего, что командовать-то все хотят, да не все умеют. Хотят власти, а что дальше с ней делать – не знают. Словно рояль купили, а как играть на нём, как музыку извлечь – поди, пойми, только по клавишам побарабанили и расстроили ценный инструмент. Словно мечтают о машине, а водить толком не умеют и ехать на ней по бездорожью некуда. Настоящих нужных вожаков всегда мало, потому что их и не должно быть много

– всё держится на исполнителях, которых теперь принято называть винтиками. А командиров должно быть как в армии, один генерал на тысячу солдат. Потому что генерал без солдат не получится. Он издаёт приказ, но исполняют-то его рядовые. Если никто не хочет быть рядовым, то и смысла в приказах нет… Так вы мне скажете, о каком «сущем пустяке» хотели попросить?

– Чтобы Вы с парашютным клубом и с конно-спортивной школой договорились, а они бы на Дне города выступили.

– На дне?

– В День города.

– Почему бы вам самим не договориться?

– Нас же никто не станет слушать, а Вы…

– Что «мы»? – Авторитет водил по углам каким-то усталым взглядом.

– А Вы купите парашютистам бочку керосина, или на чём там их самолёт летает. Вы же Валеру Снегова, который парашютистами командует, хорошо знаете?

– Это который с парашютом спит вместо бабы?

– Не знаю, с чем он там спит, но Вы же с ним вроде воевали за счастье сербского народа?

– Кто тебе сказал? Ты не путай. Мы с ним по разные стороны баррикад были: я за сербов, а он за хорват… или наоборот? Да ни один ли хрен, я уж не помню. Как-никак больше десяти лет прошло. Это как мужики с улицы Кирова дерутся с мужиками с проспекта Калинина. Дурь в людях сидит и ничего с этим не поделать. Человек не может сам себя преодолеть и поэтому поступает вопреки логике или даже себе во вред. Не спастись от самого себя…

– Вам же Снегов не откажет, а нас он даже слушать не станет. Он вообще презирает тех, кто с парашютом никогда не прыгал и не испытывает на прочность себя и окружающих на каждом шагу. Я у него еле-еле фотографии для карты города выпросила.

– А Вы же прыгали с парашютом? – спросила Вероника с надеждой в голосе.

– Прыгал, – кивнул Волков торжественно и вздохнул: – И даже без. Разве не заметно?.. И это весь ваш праздник?

– Да. Только надо ещё милицию попросить, чтобы они за порядком следили.

– И вы так представляете День города?

– А что? По-моему, нормально…

– По-моему, не очень. Я сразу сказал, что не за своё дело берётесь. Кто ж так дни города устраивает?

– Для нашего небольшого городка вполне сойдёт. Тем более в первый раз. Мы же не мегаполис, чтобы несколько дней гулять. Часа три пошумим и баста.

– А что у вас ещё есть на три часа?

– Всё есть. Мы скинулись и купили фейерверк, а в бывшем Доме Культуры нашли две старые колонки, а ещё жена Мэра обещала нам раздобыть караоке…

Авторитет практически умирал со смеху, когда Марина рассерженно спросила:

– А каким Вы видите День города?

– Никаким! Не моё это дело.

– Так сделайте его своим!

– Нет, я в самом деле не специалист по праздникам, но с одним караоке у вас Дня города точно не получится. Да и фейерверк при наших белых ночах никто не увидит.

Мы приуныли. Но не сговариваясь решили-таки «доболтать» Авторитета, пока он не вышел из условно позитивного настроения, пока с ним можно поговорить о всякой ерунде, как со старшим братом, совершенно позабыв о ненависти и страхе, которая ещё недавно была между нами, и мы её разжигали какими-то глупыми выпадами.

– А помните, какие раньше были праздники при Доме Культуры? – начала мечтательно вспоминать Вероника о нашем «светлом прошлом». – Был городской оркестр, самодеятельность, хореографический кружок. Кинотеатр был. Нас на уроке литературы водили в городской кинотеатр, и мы смотрели постановки Малого театра по пьесам Островского в кинозаписи. А ещё у нас показывали все общесоюзные премьеры! Помните, когда в Питере в «Аврору» и «Колизей» очереди стояли до Аничкова моста на фильм «Легко ли быть молодым?», а в наш кинотеатр в это же время свободный вход был за двадцать копеек? И к нам приезжали ленинградцы, удивлялись, как тут легко на любой фильм попасть… А теперь там конфискат с таможни по дешёвке продают. Я тут зашла и даже заплакала. Какое там красивое фойе было с колоннами и цветниками, парадная лестница с балконом! У нас же там проходил выпускной бал…

– И у меня! – поспешно вставил Авторитет, словно испугался, что у него отнимут право на то, что в его жизни тоже был выпускной бал.

– А теперь там всё заколочено фанерой и обшарпанными досками, как будто от этого кто-то в государстве счастливее стал. Всё растащено, разломано, разбито, словно какие-то боевые действия велись, словно война прокатилась! Даже нет помещений, чтобы организовать детские творческие мастерские. Детям после школы некуда податься, народ дичает день ото дня от пьянства и остановки в развитии, а здание пустует. К новому мэру ходили, чтобы он косметический ремонт выхлопотал хотя бы для первого этажа, а он говорит: «Вы сами во всём виноваты. Вы сами ничего не хотите. Почему бы вам самим не построить новое здание Дома культуры?». Он, видимо, думает, что здания строят из воздуха. Или он старинных фильмов насмотрелся, где люди в глухую тайгу приезжали и строили из подручных материалов какие-нибудь сараюшки, где потом все вместе и жили? Я умею пилу в руках держать, чтобы дрова пилить, но это же не значит, что я смогу вот так с пилой в руках здание построить. Что это за сарай получится? На дворе новое тысячелетие, всё должно быть лучше, чем в прошлом веке. Ещё в фильме «Девчата» один из героев возмущался, что в век кибернетики и атомной энергии людей кормят не в столовой, а в хижине. И это житель середины двадцатого века возмущался! В прошлом веке под дома культуры были отведены настоящие дворцы, а теперь культура в ветхие сараи переместится. Двадцать лет тому назад во дворцы ходили, а теперь детям под шахматный клуб даже комнатёнку выделить не могут, только кладовку при ЖЭКе. В своей же стране как подпольщики какие сидим, словно антиправительственную газету выпускаем! Жизнь должна развиваться, а мы всё больше и больше назад откатываемся. Депутат приехал, говорит мэру: «Ну дайте вы им клетушку какую-нибудь для культурного досуга»! Он сам согласится в клетушке сидеть? Почему полвека тому назад дети во дворцах досуг проводили, а теперь должны идти в каморку со спёртым воздухом и заколоченными окнами? Население сокращается, в городе полно пустых зданий, и при таком раскладе власти не могут молодёжи нормальные помещения выделить для занятий спортом и творчеством. Чтобы они нормально развивались, а не по тёмным улицам шарились в поиске дозы или пера в бок.

– А помните, как учитель труда Плетнёв играл на трубе? – вторила ей Маринка. – Он же мог практически любую мелодию сыграть, хотя и не учился музыке специально. Это ведь он и создал городской оркестр, и они играли на праздниках…

– И на похоронах, – добавил Авторитет.

– Да, красиво они похоронный марш Шопена играли! А нынче и умирать тошно без оркестра-то. Они ещё на ноябрьских и первомайских демонстрациях играли, без перерыва могли три часа играть, пока демонстрацию по городу прогоняли. Все марши знали! Один раз на Седьмое Ноября снег шёл, мы проходим мимо трибуны, а они играют, все снегом залепленные. Но как играют! Где сейчас их приемники? Сейчас если кто из молодых умеет три аккорда на гитаре изобразить, так сразу на профессиональную эстраду ломятся деньгу зашибать, а вот так чтобы для души сыграть, для своих – нет.

– Они на городских танцах играли одно время, – вспомнил своё Волков. – Особенно, когда электричество вырубали. Тогда на танцы молодняк до восемнадцати лет не пускали, на входе дружинники стояли и паспорта у молодёжи проверяли. Поэтому мы танцевали не на площадке, а за забором – оркестр-то всё равно слышен. У нас на улице жила такая Надька Елисеева, она маленькая была, как пацанка выглядела лет до тридцати. Её на танцы не пускали даже с паспортом, говорили, что ещё шестнадцати не исполнилось. Она ревела, и мы ей помогали через забор перелезть… Оркестр я хорошо помню: они летом ещё и в парке каждое воскресенье играли, и на вокзале, а репетировали в школе.

– Ещё и свой ВИА был, – вспомнила Маринка и толкнула Волкова в плечо: – Вы же там играли.

– Это я плохо помню, – смутился Волков. – Там состав постоянно менялся.

– И хорошо, что менялся: больше народу приобщилось к культурному досугу. Там ещё песни «Землян» и «Машины времени» исполняли. Мы в субботу с вечернего сеанса мультиков выходили, а ВИА в это время репетировал перед танцами. Мне больше всего нравилось, когда «Маленький кораблик» исполняли.

– А мне «Костёр» Макаревича нравился, – призналась Вероника.

– А мне песня про крокодилов, – поделился Волков.

– Каких ещё крокодилов?

– Песня такая была вроде бы у «Землян» или Скачков отдельно её пел, не помню. Там ещё такие слова были: «А крокодилы, крокодилы ходят лёжа. Поди узнай, по чьей вине».

– Ха-ха-ха!

– А мне нравилось, когда песни «Секрета» пели.

– О-о, да! Простенько и со вкусом. Не то, что репертуар «АББА» перепевали чёрт-те на каком языке, коверкали английский, как какому уху послышится: «Маня, Маня, Маня, где твой Ваня».

– Да не так-то и простенько! Вот «Тысячу пластинок», например, никто не мог исполнить, как сам Леонидов её скороговоркой пел.

– А я помню, как Димка Виртанен подражал Мазаеву. Такие же патлы отрастил и тряс ими под гитару. Как он тогда рявкнул в конце песни «До свиданья, мама», помните: «Шуба-дуба, хали-гали»! Директор Дома Культуры чуть не помер, как услышал, хотел запретить «эту антисоветчину».

– Ха-ха-ха, разве такое забудешь!

– Я больше всего угорал, когда физрук школы под эту песню умудрялся с женой танго танцевать. Все дёргаются, как эпилептики, а они танго выводят.

– Ха-ха-ха!

– А мне нравилось, когда на Новый год в клубе бывший начальник милиции пел русские романсы, особенно вот этот: «Глядя на луч пурпурного заката, стояли мы на берегу Невы».

– Нынче-то начальнику милиции не до песен, – констатировал Авторитет. – Не та криминогенная обстановка. В те годы – это да. «Было время, был я весел: без причины, просто так».

– И ведь пели для души, все были любителями, – добавила Вероника, – а сейчас даже профессионалы под фонограмму играют и поют.

– Да, деградация прослеживается по всем направлениям, – вздохнул Волков. – А почему вы хотите День города именно в день рождения моей жены провести?

– Совершенно случайно. Никто же точную дату образования города не знает, поэтому мы решили взять середину года, середину лета, воскресенье, когда большинство в отпуске или на выходных, да и огородные хлопоты уже полегче, чем в июне. У нас только мэр да вот… Вы иногда в отпуск ездите на моря-окияны, а остальные дома отпуск проводят. Ещё дачники приезжают, а культурного отдыха никакого нет, вечером совершенно некуда пойти. Скучно. Почему бы не сделать праздник?

– Мне вас, пионерки вечные, прямо как-то жалко становится, – Авторитет потёр переносицу у глаз. – Даже как-то неудобно вам отказать. Сидите в одной губернии всю жизнь и ничего не знаете о мире. Хотя сейчас, в общем-то, повсюду один и тот же бардак.

– Почему это?

– Потому что русские по всему миру разбежались, нигде порядка не стало. Потому в России дороги и не строят. Нельзя. Убегут все. Крепостная же страна. При царях даже тайный указ был дороги не прокладывать, чтоб беглые крестьяне и каторжники не могли далеко уйти. А ведь бегали очень активно, в розыске целые сбежавшие от барина-самодура деревни фигурировали. По лесам прятались, в болотах тонули, замерзали в степях, а дорог не было как таковых.

– Сейчас-то мы не крепостная страна.

– Чёрт его знает, какая мы сейчас страна. Тут на Вологодчине французы какие-то полезные ископаемые нашли, да по незнанию проложили кое-где дороги. Хорошие такие дороги. Европейцы других не делают. Они же не могут на бульдозере по болотам рассекать, как наши. И вот все деревни, которые вдоль этих дорог были, сбежали почти полностью. Начальство местное распорядилось рейсовые автобусы отменить, так многие пешком ушли, всё бросили, даже мебель – это до чего людей надо довести? Хотели по беглецам из брандспойта залпом ударить, но перед иностранцами как-то неудобно. Не поймут-с.

– А куда люди бегут, где их ждут-то? У меня книга есть про казаков, там описано, что они тоже сформировались из беглых крестьян и даже каторжников, которые бежали на необжитый юг России, где не было никакой власти. Но они были вынуждены сами эту власть создать, потому что добежали самые агрессивные и живучие, которых надо было как-то организовать и построить, чтобы они друг друга не перебили – на каторгу ведь просто так не попадали, самые настоящие головорезы встречались. Казаков царская власть не случайно постоянно на контроле держала в виде воинской службы, использовала природную жестокость для разгона демонстраций, когда налетали и рубили всех подряд направо и налево, включая случайных прохожих. А в мирной жизни они землю пахали, но если долго не было войны, становились неуправляемыми, именно поэтому их постоянно упраздняли, Запорожскую Сечь пришлось вообще ликвидировать, потому что не знали, что с ней делать. По нынешним меркам это была крупнейшая в мире ОПэГэ. После Революции их сословие свели на нет, потому что они никому не подчинялись. Ну, вот сформировалась такая особая культура внутри нации, которую не знаешь, куда и приспособить. Теперь исследователи ищут эту культуру, как исчезнувшую планету, едут на юг России и ожидают увидеть там красавцев с чубом в рубахах с погонами и штанах с лампасами, а находят бритоголовых братков в джинсах, как и везде. Уже в последние годы советской власти там очень высокая преступность была. Фильм «Грачи» как раз этому был посвящён, показана банда, которая орудовала в Краснодарском крае и Ростовской области.

– Сейчас там такой бандитизм, что нам и не снилось! Я отдыхал как-то на Ставрополье, там такие станицы, что можно спецназ вводить и зачищать полностью. Они себя ещё покажут. Злые, как черти! Если дерутся, то половину участников драки убивают, это как правило. Хвастаются, что своей бабе могут на спор одним ударом глаз из глазницы выбить. И выбивают. И дальше живут с ней, если жива останется, с видом честного человека. Дескать, покалечил, но ведь продолжаю пользоваться, не брезгую таким уродством. Самобытные люди, прямо скажем.

– А казачки правда такие уж красивые?

– Если бабам с мужиками не повезло, красота уже не поможет. Казачки красивые, это да, впрочем как и всюду. Яркая и весёлая до замужества, потухшая и уставшая – после. От казаков, какими их привыкли видеть по старинным фильмам, остались только ряженные из какой-нибудь самодеятельности, песни на суржике поют.

– Вот я и говорю, куда сейчас бежать? Где лучше-то? Всюду бандитизм, что на юге, что на севере.

– Прежде всего, в районные центры – стандартный маршрут бегства для всей страны. Райцентр не зря так назван, что это – Центр Рая, предел мечтаний беглого поселянина. Ну, кто-то сразу в областной центр когти рвёт, а то и к финской границе. Страна убывает, каждый год по миллиону сбегает за бугор.

– Население убывает из-за низкой рождаемости.

– Это специально такую лапшу бабам на уши вешают, чтоб от настоящего положения дел внимание отвести. В России всегда бабы во всём виноваты. Мужики нагадят, а бабы подчищают. Может, столичные светские львицы на рождаемость положили с прибором, а в сельской местности она такая же, как в самых отсталых странах Африки. У меня дед был пятнадцатым ребёнком в семье, у отца было двенадцать братьев и сестёр. Я один в семье рос, но большинство моих ровесников выросли в семьях, где было пять-шесть детей, и такие семьи не считались большими, были и больше. Для замещения родителей в будущем, чтобы численность населения не убывала, достаточно двух детей в семье, а при таком количестве, какое было в русских семьях, население должно было вырасти в десятки раз. Но этого не произошло. Царская Россия накануне Революции – это сто семьдесят миллионов человек. Мы сейчас даже не догоняем свою численность столетней давности, а это уже кранты. Мы являемся вымирающей нацией уже по меньшей мере восемьдесят лет, и тревогу надо было бить давно. Сто лет население выкашивается – чего же ты хочешь. Это как надо истреблять народ, чтобы при такой рождаемости за целый век население не увеличилось хотя бы на миллион человек? Россия – единственная в мире страна, в которой за двадцатый век населения стало меньше, чем было. Не помогло развитие медицины, экономики, сведение на нет детской смертности, рост уровня жизни. Во всех странах население выросло в разы. США за последние сто лет увеличились в три раза, Европа, где лютовал фашизм и гражданские войны, разрослась в два раза, Китай в три раза, Индия – в четыре.

– Америка и Европа растут за счёт миграции.

– То-то в России недостаток мигрантов! Прут со всех сторон света, но даже это не помогает. Китайцам уже полвека запрещено иметь более одного ребёнка, но численность населения продолжает расти, а у наших бабок было по дюжине детей, и где все? Вот она, лютая Русь. Любая деревенская курица поймёт, дело тут не в рождаемости, а в истреблении населения по всем направлениям. Россия весь двадцатый век занималась самоуничтожением: войны, революции, репрессии. А теперь на баб смотрят с укоризной: «Где дети, Зин?». Все себя считают очень просвещёнными в плане секса, а бабе такие дурацкие вопросы задают. Раньше женщины отбивались ответами типа «пардон, я не замужем», но теперь не до репутации, будь любезна свои бабские проблемы решать как-нибудь сама. Но у женщины дети сами собой не появятся вопреки ожиданиям Партии и Правительства, как старость. Мужик не сделал, вот и нет детей. Мужик на баррикадах колбасился «за правду», а теперь под забором пьяный валяется, но якобы и в этом бабы виноваты. Она уж сама пьяная рядом лежит, но ей никто не виноват, а насчёт мужика спившимся остаткам населения советуют: «Вытаскивайте оттуда этого пропойца и все быстренько нарожайте от него по десятку великих граждан великой страны, имейте совесть». Но мне лично и имеющихся алкашей хватает, мне такое «новое поколение» не надо. Почему в Китае население не уменьшается? Потому что уровень жизни всё выше, старики умирать не собираются. Конечно, в некоторых странах Азии и Африки ещё еле-еле доживают до сорока из-за тяжёлых условий, а у нас спиваются к тридцати и гордятся этим. Плюют на свою природу, нарушают её и не понимают: если тебе плюнет в рожу сама природа, то мало не покажется. Все наши революции и всевозможные реформы направлены не на улучшение жизни, как у нормальных людей, а на уничтожение своих своими же. Годами накипает ярость, спьяну выламывают колья из забора и идут метелить всех, кто подвернётся. А потом сосчитать не могут, сколько миллионов забили, да всё не тех, кого планировали. До Революции в России народу было в два раза больше, чем в тогдашних Штатах, а уже в начале двадцатых годов – всего сто миллионов. Куда пропала такая орава народу? Словно растаяла. Понятное дело, что в эмиграцию многие убежали, тиф свирепствовал, в деревнях не было врачей, голод, террор, преступность. Но по любому цифра-то катастрофическая, как её ни поверни. А в России даже внятных данных нет, потому что население рассматривается как поголовье скота, которое коровы всегда успеют воспроизвести заново от одного уцелевшего бычка-производителя. Данные переписей разнятся плюс-минус десятки миллионов, словно это так, мелочь. До сих пор спорят, сколько убито в Великую Отечественную. Кто «всего лишь» семь миллионов называет, а кто и все тридцать семь. И все приводят доводы, доказывают свою правоту. Это и есть главный признак того, что никто ничего не знает, только сознаться в этом нет смелости. Ясно одно, что народу погибло немерено, лучшие компьютеры сосчитать не могут. А на сколько миллионов сократилось население страны при «великом реформаторе» Ельцине? Он ведь ещё жив, почему бы не спросить, куда несколько миллионов человек подевал? Это ж не пару человек деревенскому бандиту в подворотне зарезать, а – миллионы! И ведь ни одного политика или чиновника к ответу за это так и не призвали, заметьте.

– Зато призвали к ответу русских баб! – возмутилась Марина.

– Да, такие вот сволочные мужики в этой стране, – улыбнулся Волков. – Дешевле на прекрасную половину всё спихнуть: поднатужьтесь, бабоньки, ноги шире. А какая вякнет, на место поставить: «Тебя, блядь, никто не спрашивает». Иные и рады стараться, согласны взять на себя ответ и за вымирание, и за расхищение, кого хошь покроют. До сих пор живы многие сподвижники Ельцина и Горбачёва, со времён всяких перестроек и перестрелок не века прошли. Где эти Гайдары и Сосковцы, Лившицы и Бурбулисы? Парочка засранцев решила, что Советский Союз не нужен. Теперь наспех переписывают учебники истории, что это была воля народа, и получается не история, а истерия. Уже СМИ заявляют о «неминуемом развале» страны, как будто три-четыре человечка вправе решать судьбу многомиллионного государства. И ничего, население хавает и не такую информацию, проглотит и это. Не живодёры у власти виноваты, а это, оказывается, бабы «мало рожали» без отрыва от производства. Мужики вообще к процессу никакого отношения не имеют, им некогда – водка стынет, да и в Ираке-то как не спокойно. А женщина – это же не безмозглая скотина, как некоторым нравится думать, а нежный цветок. Её природа может дать сбой, если она видит, как уничтожаются уже рождённые люди. Как делают траву для газона? Если её постоянно выкашивать, трава перестаёт расти. Если вытаптывать и выжигать, она вообще исчезает. Природа так устроена.

– Да ну, Вы любите всякие ужасы рассказывать! – опять всхлипнула Вероника и отодвинулась от Авторитета, но он тут же придвинул её к себе.

– Это не ужасы, голуба моя. Ужасы в голливудских фильмах, а это правда.

– Как Вы женщин-то поэтично приложили, – чихнула Марина, сдув пыль с книжных корешков. – Подумать только, нежный цветок. Наташка, запиши обязательно.

– Уже.

– Да, цветок. Нежный. Скомкать легко. Кулак сожмёшь и от цветка мокрая бумажка осталась. Я в женщинах кое-что понимаю, я ведь роды принимал, нас в армии учили.

– Зачем в армии таким вещам учат?

– Ну, смотря где служить. Я-то служил, где бабы вообще всё время беременные, мечта наших живодёров, можно сказать. Как пойдёшь кишлаки зачищать, у них выкидыши, роды преждевременные через одну, только успевай окровавленных младенцев в мешки складывать. Не поймёшь, с кем война… Не любят беременные женщины войну, сразу бремя сбрасывают, как балласт. Организм даёт сигнал: здесь жить нельзя.

– Почему же их природа не «даёт сбой» и они так много рожают, если постоянно война?

– Там это единственный способ для женщины защитить себя от насилия, чтобы в покое оставили хотя бы на полгода, но это не всегда помогает. Насилие там в основе всего, а женщина – главный объект для этого. У них же ничего другого нет для досуга, две трети населения не умеет читать, то есть книги, библиотеки, школы, студенческая пора уже отпадают. Кино, театр, спорт, танцы – они ничего этого не признают. Просто мяч погонять не могут, потому что для этого надо расслабиться, а они настолько зажаты и напряжены, словно их постоянно кто-то на прицеле держит. Даже улыбаются как-то нехорошо, исподлобья. В качестве отдыха бьют и насилуют баб, а если она уже с пузом, то с ней делают то же самое, но не так жёстко, раз она вынашивает нового волчонка. Или у них такое поверье, если с женщиной так обращаться, она уж точно родит настоящего зверя, а там другие не нужны. У нас сварливые жёны так своих мужей не прессуют, как там сильный пол прессует баб. Это страшно, когда мужики настолько ничем не заняты, не развиваются, ничего не создают. Гормональный сбой в мужском исполнении намного опасней, чем в женском. Женщина покричит, всплакнёт, посуду побьёт, а эти гоняются за несчастной тёткой толпой и забивают палками только за то, что у неё якобы подол на два миллиметра короче, чем полагается, чтобы не «совращать» таких бесноватых самцов. И закон на их стороне.

– Интересно, если они нас увидят.

– Они и не такое видят. Там американцы почти постоянно присутствуют, а у них бабы-военные, это же не чета нашим пузатым старшим офицерам с вечно помятой рожей «намедни пил за Родину». Там такие дамы-полковники лет пятидесяти, пресс в кубиках, в шортах и майке камуфляжной, запрыгивает через дверь в армейский джип, мужикам команды отдаёт. И бородатые туземцы стоят, слюной исходят, иные от полного обезвоживания замертво падают. Для них это невыносимо, чтобы баба рядом ходила, а ты с ней ничего сделать не можешь. Им такое увидеть – это и сравнить-то не с чем, чтобы нашего человека так поразить. Кажется, если инопланетяне высадятся, никто в такой ступор не впадёт. Потом бегут гонять местных «развратниц», с ног до головы в тряпки замотанных, но эти в любой грех найдут. Приходит муж или отец убитой бабы, плюёт на неё, труп цепляют за ноги и сбрасывают куда-то на свалку, даже не хоронят. Некоторые после этого выживают. Американский Красный Крест вывез из Афганистана кучу искалеченных женщин, там у кого-то глаз нет, кому уши отрезали, у кого-то вид такой, словно в буквальном смысле, как в присказке, жопу на голову натянули.

– Кошмар какой! Что женщина могла сделать, чтобы с ней такое вытворяли?

– Ничего. Садист найдёт, к чему придраться. В России сейчас тоже таких много развелось, уже монахи и попы какие-то вылезают, заявляют, что русские женщины неприлично выглядят на взгляд беженцев из аулов и пещер. Не то удивляет, что русских опять призывают подстраиваться под понаехавших, а странно, что священник повадился баб разглядывать и желчью исходить. Это вообще не его дело. Наводнили страну дикими мигрантами, местные кобели спились, бабы фактически голые ходят, не понимая, почему никто замуж не зовёт. Когда мужик придирается к женскому платью и учит бабу щи варить в кулинарных шоу, это первейший признак, что он делом не занят, место своё в жизни забыл. Сейчас по всем каналам элита душит умением готовить, не понимая, что это признак бедности общества, потому что только самые бедные и недоедающие слои так поклоняются жратве.

– У нас считается, что бедность делает людей лучше.

– Бедность и богатство сами по себе ничего не делают, просто если человек говно, они только усиливают это. Обеднеет, и получится бедное говно, а если разбогатеет, то богатое. Но тоже говно. Хороший человек точно так же, что в бедности, что в богатстве, останется самим собой, а если нет, то он просто играл на публику, через силу изображая из себя добродетель. В наших людях вообще говна больше, сейчас это особенно хорошо видно. Одни разбогатели, другие обеднели, оно и попёрло.

– Но насилие к женщине по любому ничего не решает.

– Я так понял, что пуштуны это делают без всякой цели, чисто поржать, понаблюдать, как жертва будет реагировать. Они ведь реально ржут, когда кому-то что-то отрезают. Любят это дело до невозможности! По убитым обожают лазать – не оттащишь! Всего облапают, перещупают, всё из карманов вытащат, друг другу показывают, смеются. Хорошо так смеются, от души, как над доброй комедией. Палец отрежут и ликуют, как рыбаки над удачным уловом, всем его показывают. С живого могут по лоскутку кожу срезать, солью посыпать и ржать под его завывания. Наши-то убили бы давно, чем так возиться, а эти как дети.

– Дети?

– Ну да, как дети поймают лягушку или ящерицу и отрывают ей по лапке, хотят посмотреть, что там внутри, как она устроена, когда она умрёт и как это будет выглядеть. Есть такое понятие, как детская жестокость, потому что ребёнок не всегда понимает, что зверушка – это не игрушка, она живая, ей больно. Или хуже того, понимает, но сказываются какие-то проблемы в развитии. Так и эти. Они же постоянно вырезают каждое своё новое поколение. Религия по ходу приплетается, но это для официальной версии, так сказать. У них очень молодое население, а молодость – это глупость, недостаток жизненного опыта и образования, горячий нрав. Стариков очень мало, редко кто до сорока лет доживает, хотя они выглядят намного старше нас, да ещё бородой все заросшие. Стареют очень рано, от солнца или от жизни такой – не знаю. Двадцатилетние парни выглядят старше, чем я сейчас. А мужик так устроен, что всю молодость тратит на поиски, куда свои сперматозоиды пристроить, и более-менее внятно соображать начинает после сорока лет и то не всегда. Конечно, есть такие, кто юность тратит на муштру и учёбу, но это может обернуться ребячеством в зрелом возрасте, что ещё хуже. Если люди не дотягивают до зрелых лет, то в обществе превалируют такие черты, как подростковая агрессивность, заносчивость, вспыльчивость, фантазии выдаются за реальность. У подростков есть болезненный период, когда идёт гормональная перестройка организма. Отсюда придирчивость к противоположному полу, который рассматривается исключительно враждебно, потому что контакт невозможен, поэтому любые его проявления кажутся развратными, соблазняющими, преступными, греховными. Как бы баба ни прогибалась под эти противоречивые требования, она всё равно будет осуждена: дала – шлюха, не дала – сука. Не пойму, зачем этот механизм в человеческую природу встроен, но есть целые культуры, которые на нём базируются. У нас, кстати, сейчас тоже такие прогибы наблюдаются. Я смотрю, у тебя книги стоят «Как найти мужчину», «Как привлечь своего избранника». Бред! Нормального мужика не надо искать – он сам тебя найдёт. А привлекать и прогибаться можно только под неуживчивого проблемного дурака, который застрял в своих прыщавых страхах от не до траха. Чего их искать, когда они в каждой канаве, под каждым кустом или забором лежат, тебя дожидаются.

– Хорошо быть мужчинами, – заметила Марина. – Всегда им завидовала. Одни спились и загнулись, другие теперь женщин высмеивают за их убогие попытки устроить личную жизнь среди пропойцев и идиотов. В нашей стране сейчас мужчины тоже не дотягивают до тридцати. А если доживают и пытаются «внятно соображать», то обнаруживают, что соображать нечем: мозги в водке растворились. И наверняка завидуют таким «возможностям», когда слышат, что можно бабу убить и за это ничего не будет.

– Это точно. Только в современном кино милиция крутые преступления расследует, а на деле сидит олух безработный, рекламу по телевизору смотрит, где ему предлагают купить машину за два лимона, квартиру в элитном районе всего-то за пять лимонов, а у него в кармане – три рубля, да и те не его. Жена с работы прибежала, замешкалась, на вторую работу собираясь, он ей в ухо неудачно заехал – такие удачно ничего не делают. Убил, короче. Бесполезно спрашивать, за что убил, зачем? «А чё она тут эта самое», – стандартный ответ. Следователь не знает, что писать. А ведь надо как-то сформулировать причину убийства, человека же убили. Кстати, всегда поправляют: не человека, а бабу. Иногда люди с двумя высшими образованиями, одно из которых юридическое, так оправдываются. Только в кино всё круто. Я по современным фильмам и заметил, что в обществе подростковые нравы царят. Забавно смотреть, когда актёры, взрослые дядьки и тётки пытаются чьи-то наивные детские фантазии воплотить на экране. Везде выпендрёж какой-то, значительность на пустом месте, крутизна, приколы, цинизм. В реальной жизни ничего этого нет. Попробуй перед обычными мужиками так понты колотить – об колено сломают и в сторону отбросят. В кино на роль «крутого чувака» находят некое подобие орангутанга или гориллы, которое хрипит басами на каком-то уголовно-школьном сленге, угрожающе шевелит кадыком, то есть добирает мужественности из последних силёнок, которой остро не хватает. Никогда на таких не западайте, это я вам как старший товарищ, друг и брат добрый совет даю.

– Ха-ха-ха!

– Мужики с таким через силу выраженным «началом» – это всегда проблема. Причём не только для женщин, но и в дело его брать не следует. Сейчас много таких, которые до адреналина сами не свои, охоту полюбили – из той же оперы. Или под знать косят, а для быдла нынче нет слаще забавы, как аристократов из себя изображать. Одно дело, когда деревенские на охоту ходят, потому что им реально жрать нечего, денег нет, а то понаедет сытая скучающая урла из столицы, ружья несут, как своё мужское достоинство на конкурс. Я таких за версту вижу. После них в лес заходишь – там вой стоит. Повсюду подранки валяются, зайцы недобитые, кабаны покалеченные, утки полуживые трепыхаются – убить-то грамотно не умеют! Им и дичь-то не нужна, для развлечения палят, куда попало. Таких самих надо отстреливать, всё равно от них никакого толку, они и на бабу-то без травматизма не залезут. Если нравится риск, иди в армию или на любой завод – там этого адреналина полные штаны, когда оборудование из стоя выходит. Другие башку бреют или бороду отпускают, словно боятся, что их с бабой спутают, поэтому налегают на усиление вторичных половых признаков, как обычно подростки делают, когда хотят обратить на себя внимание какой-нибудь местной давалки. Разболтанная речь с матерком, да на низких тонах – всё, что им доступно, пока бородёнка не растёт. Киношную братву охотней всего копирует самая отстойная шелупонь.

– А реальная братва какая?

– Никакая. Именно, что никакая. Я встречал людей серьёзных, которые настолько сложные дела проворачивают, что концов не найти, по пятнадцать-двадцать лет в розыске, но они и близко не попадают в этот образ. Они вообще ничего не говорят, только на салфетке пишут сумму и срок выполнения заказа или свои реквизиты, если заказываешь ты. С ними приятно иметь дело, настолько это грамотные и компетентные люди, и чем больше они умеют, тем незаметней и проще. У мужиков на самом деле очень мало энергии. Не случайно сейчас всё чаще вылезают хлюпики, которые отбиваются от звания сильного пола, дескать, бабы сильнее. Глупым бабам это льстит, умных, конечно, не радует, но у мужика энергии очень мало. Если он её сливает на выпендрёж, то на реальные дела ничего не остаётся, он может работать только на голой физике, на сухожилиях, что называется. Силу можно потратить или на конкретные дела, или на внешнюю крутизну. Внешне крутой человек в деле чаще всего бестолков и бесполезен, энергии не осталось, слита на имидж – этим любой работодатель может руководствоваться для набора кадров, не ошибётся. Вот почему у нас такой срач вокруг? Всюду заборы повалившиеся, изломанные дороги словно после землетрясения, здания покарябанные. А потому что страна крутых мужиков, все кругом крутые, сила слита на демонстрацию себя другим лохам, на трепотню, на грызню с бабами. По-настоящему крутой мужик – это Юрий Гагарин. Вы только подумайте, какой ужас он пережил, что его отправили в неизвестность, куда до него никто не летал, не было никакого опыта, что там да как. Один в космосе, рядом нет никого, если бы что-то пошло не так, его бы разорвало на части или унесло куда-нибудь, он имел полное право умереть от инфаркта или инсульта. По сути это был достаточно жестокий эксперимент с участием человека. И это был очень смелый человек, что всё выдержал. Он никогда не говорил об этом, а просто сделал. И когда видишь его внешне, он меньше всего подпадает под определение крутого, совершенно никакой тяги покрасоваться и произвести впечатление, очень спокойно относится к своему статусу и положению в пространстве, абсолютно такой, какой есть. По-настоящему сильные люди, которые что-то могут и умеют, они такие. Никакого желания себя тратить на внешнюю крутизну, энергия им нужна только для дела. А ребёнок не может в космос полететь или железную дорогу построить, поэтому он налегает на внешние проявления, изобретает способы, как шумно заявить о себе. Крутые быки – это детский взгляд на взрослый мир.

– Детский взгляд тоже имеет право на существование.

– Для этого должно быть детское кино, но сейчас детское незрелое мышление пытается создавать стиль мышления для взрослых. Это так прёт отовсюду, что трудно не заметить, чувствуешь себя как Гулливер среди лилипутов. Много фильмов, словно за героем ходит любитель с камерой и каждый его шаг снимает, а сюжета как такового нет. Чего он ходит, что сказать хочет – сам не знает. Если за мной весь день так ходить или за тобой, тоже «кино» получится. С видеокамерой ходить можно за любым, но это не кино, а скука. Или налегают на род деятельности героя, что вот он, бедолага, где-то работает ещё, чаще всего каким-нибудь ментом, но с таким видом, словно зритель ему должен свою котлету отдать – заработал, выстрадал. Массовая безработица, что ли, так влияет? Если ребёнок узнает, что есть какие-то профессии, он именно такой восторженный бред снимет. Помню, меня отец в детский сад водил мимо автобусного парка, там автобусы мыли по утрам. Как мне это нравилось, как я этим людям завидовал! Я мечтал, когда вырасту, обязательно буду мыть автобусы – круче этого быть ничего не может!

– И сейчас мечтаете?

– Нет. Потом я узнал, что есть пожарники, и изменил автобусам. Но всех переплюнули космонавты, естественно. И вот сейчас фильмы снимают про водителей, пожарников, бандитов, лётчиков, врачей, словно это ребёнок смотрит и восхищается: надо же, взрослые дядьки каким-то делом заняты, а не только в носу ковыряют! Но если такого героя из профессии изъять, про него и сказать-то нечего. Раньше были такие документальные фильмы для старшеклассников, их на уроках производственного обучения крутили, как работают на производстве, в торговле, в сфере услуг и так далее. И мне современные сериалы эти фильмы напоминают. Сюжета нет, только грузят тяготами той или иной профессии, чтобы зритель радовался, что в стране безработица и не надо так мучиться, ежечасно подвиг на рабочем месте вершить. Кого играет Мордюкова в «Родне», кто она по профессии? Вообще на этом акцент не делается, потому что был закон об обязательном трудоустройстве, все где-то работали, и делать большие глаза по поводу занятости было неактуально. Поэтому фильмы снимали прежде всего о людях, о чувствах, о времени. Там только её спившейся муж повторяет, что он на какой-то ответственной работе загибается, на нём якобы всё держится. И впечатление, что именно такие герои современные СМИ создают. Или взять фильм «Я шагаю по Москве». Это вообще слепок с реальной жизни, точное попадание в образ от полотёра до батюшки в храме. Полстраны себя в этом фильме узнали и ликовали, что им нашлось место в культурном и информационном пространстве: «Нас заметили, нас разглядели выдающиеся режиссёры, лучшие актёры эпохи скопировали нас, таких просто живущих. Люди и сто лет спустя будут смотреть и знать, что мы такие были. Просто были». Людям это очень важно на самом деле. Особенно, сейчас, когда общество всё чаще называют информационным. Другая половина страны мечтала стать метростроевцами и монтажниками, только потому главные герои ими являются. Посмотрите, как там показан рабочий класс: культурные современные ребята, рабочий из тайги написал повесть, опубликовал её в журнале «Юность». Сейчас рабочих показывают исключительно как безграмотных дегенератов и пьяниц, а потом удивляются, почему молодёжь не идёт на заводы. И замечательней всего в фильме, что зрителя не грузят фактом, что герои где-то работают, там не показаны все сложности их специальностей, а просто упоминается это вскользь на фоне приятой внешности. Молодой человек экскурсии водит, девушка торгует пластинками, но это показано так легко, игриво, хоть сам на их место становись. Никто не скрипит, что вот-де к восьми часам на работу вышел, весь день на ногах, а ни одна бэ не похвалит.

– Но там один из героев говорит, что в таких простых повествованиях как раз не хватает правды жизни.

– Правды жизни не существует. Каждый по-своему себе представляет и жизнь, и правду. Конечно, «Кубанские казаки» тоже не всем нравились, кто-то искал в этом фильме правду жизни о бедственном положении советских крестьян, не задумываясь, что это просто красивая оперетта, агитирующая молодёжь идти работать в колхозы. И не пассивно искать образцовый посёлок, который для тебя кто-то должен создать, а самому создавать такую жизнь для себя, для своих детей. Герои Пырьева не скулят о несовершенстве советской экономики, а занимаются устройством личной жизни, как ни удивительно для той эпохи. Такие фильмы тем хороши, что показывают: в деревне совсем не обязательно спиваться и ныть. Можно и даже нужно жить интересно, только для этого надо самому постараться. А теперь снимают кино, как в Москве с Петербургом водку жрут до синевы в глазах, и доказывают, что по-другому ну никак нельзя. Сейчас не умеют снимать кино о простых людях – всё только о крутых и недопонятых гениях. Потому что в условиях тотальной безработицы любое трудоустройство уже подвигом и признаком гениальности кажется, хотя таковым не является. Представляете, если бы сейчас кто-то взялся снимать фильм, где главный герой строит метро? Залудили бы какую-нибудь байду, как он героически ликвидирует последствия аварии в тоннеле из-за прорыва канализации. Нет, лучше диспетчер с похмелья что-то не то включил, вот оно и того, поехало, куды не нать. Короче, апокалипсис. А ещё лучше, жена довела диспетчера бабскими истериками, и он совершил-таки роковую ошибку от нервного дисбаланса. Стопроцентно подростковый страх перед женским полом в стиле «не ходите, парни, замуж, даже если позовут». Такое впечатление, что иным режиссёрам бабы ну ни в какую не дают, вот они и мстят, как могут, всем тёткам разом, что такого гения не приметили, выставляя их в своих фильмах абсолютным злом. Дескать, энти бабы-падлюки не понимают, какое сокровище им досталось, не способны постичь приземлённым мышлением его неземную натуру, почти небесно-голубую. Как горит на работе эта не от мира сего натура, как за дело страдает, заснув на рабочем месте и упав на пульт рогом. И нажал он этим рогом то, чего не надобно. Он по жизни всегда рогом своим туда, куда не надо влезет, дел наделает, а виновата баба. Что вообще его родила, надо было на принудительный аборт послать. Но тут вылез главный герой, всех спас, врагам навалял, всех достал приёмами ушу, выученными по отражению в шкафу, и россыпями профессиональной терминологии из области устройства карбюратора. Да, обязательно блондинку в сюжет ввести, чтобы она там в тоннеле где-то затерялась среди паникующих гражданских лиц. И чтоб она была занята каким-то недостойным типом – это обязательно. На кой главному герою тёлка, на которую никто не претендует? Современные герои бьются всегда за чужую бабу, хотя она и так каждому достанется, и ещё останется. Тип этот оказывается жалким трусом, распихивает бабушек локтями, прорываясь к свету в конце тоннеля. Блондинка прозревает, с каким отстоем связалась по причине своей блондинистости, а тут как раз наш герой на неё выруливает. Вот и сказке конец.

– Ха-ха-ха! Вам бы сценарии к современным фильмам писать.

– Пожалуй, займусь на досуге, а то за детей страшно. Одни менты теперь в кино, словно другой работы в стране не осталось! Раньше тоже любили фильмы про доблестную милицию снимать, но морг не показывали, а теперь именно туда лезут, какие-то школьные шутки над трупами отпускают. Но в реальной жизни туда таких не берут, кто над смертью глумится, совсем другой характер нужен, чтобы там работать. А это не характер, а стёб недоросля: «Восхититесь все, каким крутым делом я занят».

– Разве это плохо, когда в обществе превалирует молодёжь? – удивилась Вероника. – Многие развитые страны как раз бьют тревогу, что растёт процент пенсионеров и некому работать.

– Молодёжь хороша только тогда, когда она образована и трудоспособна, а иначе это иждивенцы, которые даже пенсию себе не смогут заработать. Вот я был в Бразилии, мне там очень понравилось. Даже убивать никого не хочется, как оттуда приедешь. У них тоже очень молодое население, но картина совсем другая. Все ходят почти голые, но никто ни к кому не пристаёт: «Пардон, вы меня сами совратили». Нигде не слышно брюзжания, что некую святость смутили чьи-то голые коленки, хотя Бразилия является крупнейшей католической страной мира, а Католицизм – религия строгая. И все очень хорошо выглядят, не увидишь сутулых или сморщенных фигур, чтобы бока гармошкой висели. Когда такая пляжная мода, людям приходится следить за собой, потому что кожа уже как платье. Но если платье можно сменить, то там шорты и майка – уже чрезмерно одет. Это у нас в апреле замёрзшая голытьба в мини-юбке идёт на синюшных ножонках с гусиной кожей, и тут же чей-то рык: «Эй, шалава, подь сюды, ты своё счастье встретила». По интонации понятно, что кого-то вскоре убивать будут. Там все голые, очень много детей, молодёжи, все в море купаются, на водных мотоциклах гоняют. Музыка постоянно играет непонятно откуда, тут же танцует кто-то сам с собой, всё непринуждённо, веселье какое-то спокойное, никто ни к кому не пристаёт со своей радостью, лобызаться не лезет. Это трудно объяснить, потому что у нас веселье обычно бешенное и с распаренной красной мордой, когда в неё приличный допинг влит. Там тоже выпивают, у них же много фруктов, но бешенства этого нет. Пляжный волейбол, футбол у них на каждом шагу, за каждым углом. Женщины играют с мужчинами, старики с детьми, никто не пердит: «Ох, позор-то какой, совсем совести нету, так скакать! И это когда в России кризис, а в Туркмении – базис». Один другому мяч бросил, третий подтянулся, ещё кто-то присоединился – уже игра. Как у нас мужики «соображают на троих», схема та же: один шкалик вытащил, другой – стакан и остальные тут как тут.

– Может, это солнце влияет? У нас солнца мало, вот люди и мрачные.

– Ты знаешь, какое солнце в Средней Азии и на Ближнем Востоке? Всем солнцам солнце! До одури, аж в глазах троится. Там даже нет таких слов как «облака» или «тучи», их там никогда не бывает. Но нравы под таким неприкрытым солнцем совсем не солнечные.

– В Бразилии море смягчает климат, солнце уже не такое агрессивное.

– Да не в климате дело. Климат влияет только на примитив всякий. Дело в образовании. Образованные мусульмане, например, очень умные люди, они Дубай создали. А в Бразилии есть такой футболист Пеле, гордость нации, выходец из бедных слоёв населения – большинство спортсменов именно оттуда и выходят. Он написал автобиографию, и неграмотные бразильцы специально обучились грамоте, чтобы её прочитать, за что Министерство просвещения Бразилии даже какую-то премию ему выдало. Грамотный человек уже обучаем, он может освоить любую профессию, а не только чёрной работой заниматься, его трудно обмануть. Он уже «заражён» образованием, культурой, ему интересно учиться дальше, развиваться самому и развивать общество, двигать экономику. Ему уже не катит гонять куском арматуры и без того затюканных баб, собак и кошек и считать эту дикость какой-то священной миссией. Он уже стихи пишет или песни слагает, чтобы обратить на себя внимание женского пола. Даже если не обратит, то поэт получится или музыкант, всё ж какое-то развитие культуры и искусства. А когда всё просто, когда люди простотой своей бравируют: «Пшли, што ли, чего тут ради какой-то сикильды на конфеты тратиться», то происходит полная остановка в развитии, даже торговля не развивается – конфет и цветов никто не покупает. Вот у нас сколько цветов в частном секторе, а всё ж пропадает, никому ничего не надо. Раньше хотя бы воровали, уже какой-то спрос был, а сейчас банку спирта раздавят и тащат в кусты «ухаживать». В Бразилии мощное сельское хозяйство, достаточно большая занятость в нём, чего никак не скажешь о нашей деревне, в двадцатом веке население увеличилось в десять раз, и больше половины этого населения трудоспособно, что привело к колоссальному экономическому росту. Не надо обольщаться молодостью и умиляться детству, это очень сложные и опасные периоды жизни. Я бы даже сказал взрывоопасные. Молодость – это агрессия от набивания шишек, переизбытка энергии и недостатка опыта. Особенно, молодость, которая не получает никакой направленности. Огромное количество советской милитаризированной молодёжи оказалось не у дел, когда развалили сферу занятости, комсомол и прочие молодёжные организации. И что они сделали? Они создали преступность. Приученная к организации молодёжь стала создавать свои хорошо организованные группировки. Преступность – это примитивный «детский» взгляд на мир, когда всё достигается быстро, как удовлетворяется каприз младенца, которому не интересно, откуда что берётся. Хочу игрушку – на, тебе игрушку, только не ори. Хочу денег – вон они лежат в кассе магазина, иди и бери. Если кто мешает – убери. Хочу бабу – вон она идёт. Если она имеет что-то против – бери её без согласия хозяйки. Всё просто и быстро, как в дворовой драке, где используются только самые простые движения и короткие удары. А когда человек получает что-то быстро, он это не ценит. Дети, которым всё легко достаётся, становятся слабыми. Вообще, детей можно рожать только по большой любви, а не потому что каким-то скотоводам новые телята понадобились.

– Где же взять эту большую любовь посреди унылой ненависти?

– В том-то и дело, так задумано самой природой, что настоящая любовь редко случается, поэтому и нормальные дети редко рождаются. Большинство штампует их на автопилоте по пьяни или потому что электричества не было, а на койке рядом кто-то храпел. Тут в городе бабы есть, у которых по пять детей чёрт-те как сделано, и половина уже на кладбище лежит. Одного сына в пьяной драке ножом пырнули, другой от героина загнулся, дочь пьяный сожитель убил, другая повесилась после того, как с ней группа лиц развлеклась. Сколько тут мамаш, которым нет ещё и пятидесяти, а двух-трёх детей уже схоронили. Отпрыски только дотянут до возраста, когда могут водку пить и сношаться, так и посыпались, успевай только ритуальные принадлежности покупать. Нежизнеспособное население.

– Вытоптанная трава?

– Именно. Не получится полезных граждан, когда рожают алкоголики за пособия и потом всю жизнь тянут деньги из общества. Крестьянский ребёнок начинал работать с пяти лет, его не для забавы рожали, не для вытягивания денег из бюджета, дескать, мы его родили и нам за это теперь все должны. Он сам приносил пользу обществу, а сейчас до сорока лет на шее родителей сидят: от армии отмажь, за институт заплати, на работу устрой. Ещё бабушки неугомонные лезут: своих детей не смогли нормальными людьми вырастить, так на внуках отыграться хотят. Десять взрослых скачут вокруг недоросля, соревнуясь друг с другом, как ему ещё подлизнуть, и получается слабый инфантильный эгоист. Молодёжи сейчас мало, она слабая, но все под неё прогибаются, желая угодить в любой глупости, чем окончательно добивают. Большинство не должно подыгрывать меньшинству. Таких хоть сотню каждая родит, а толку не будет. Вымрут. Вымирают с завидным упорством, словно кому-то доказать что-то хотят! Понадеялись на непоротое поколение, а получилось упоротое, опущенное поколение какое-то. Драть надо было. Кого не драли родители, тех собутыльники теперь дерут толпой в притоне. А идеалы какие? Книги и передачи посвящены наркоманам и проституткам, вампирам и самоубийцам.

– Книги и фильмы о войне лучше, что ли?

– Не лучше. «Кобелям опять неймётся» – вот и вся философия любой войны. Писать про войну и фильмы снимать умели только фронтовики, но сейчас их не осталось. Они показывали, что война – это страшно, а жертвы компьютерных игр доказывают, что это круто и прикольно, что там умирают красиво. Возможно, тот же вампиризм влияет, любование смертью, бегство от жизни, лишь бы сессию не сдавать. В загробную жизнь верят, как первобытные дикари, фильмы о зомби и оживших мертвецах смотрят. Американцы эти сюжеты сейчас не случайно на поток поставили, чтобы мир подчистить от расплодившегося быдла. Потому что только быдло такие сюжеты глотает, где много смерти, секса, гламура и думать не надо. Уж какой там секс с мертвичиной – не каждый психиатр правильно диагноз поставит, а гламур трупам наводят с помощью обычной косметики санитары морга. Наши америкашек ругают, а они ведь очень хороший эксперимент провели: если тяготеет человек к этому дерьму, то сразу ясно, кто он есть, и обижаться тут не на кого. Нам досадно, что мы оказались не сильной здоровой нацией, а хлипкой конструкцией с вышибленными опорами. Кто такие вампиры, как им может подражать человек?

– Они вроде как кровь пьют, – ответила Вероника.

– Это покойники прежде всего. Чтобы стать вампиром для начала надо умереть, вот их поклонники и мрут, как мухи. Человек так устроен, что он копирует тех, кого видит в качестве главных героев. Общество, где главными героями стала всевозможная нечисть, пластиковые суперсолдаты, которых можно оживить, роботы – это общество потенциальных покойников. Это персонажи средневековых сказок, когда население было забито и запугано Инквизицией. Чтоб совсем тошно не было, люди придумывали сказки, что смерть не так уж и страшна. И начинали верить, что смерти нет, что после смерти можно вернуться к жизни и всё переиграть.

– Разве это плохо: верить, что смерти нет?

– Не просто плохо, а очень плохо. Потому что смерть есть, и она необратима. Сам видел. А в стиле «смерти нет» готовят особо опасных диверсантов типа ниндзя и шахидов. И обратите внимание, что эту публику в современном массовом искусстве тоже возводят в культ, а на деле туда набирают отверженных. Берут с самого дна жизни, где выше всего ценится удовлетворение примитивных потребностей, и обещают всё это в избытке после смерти. Вот они и бегут в смерть, что цивилизованное человечество только ужасается. Поклонники такой культуры не держатся за жизнь. На кой за неё держаться, если она и после смерти доступна? Нельзя молодёжь на таких образах воспитывать… Я смотрю, у тебя тоже целые шкафы с какими-то мистериями стоят. Собрать всё и сжечь.

– Да сейчас! Самая ходовая литература после любовных романов.

– Ну-ка, дай сюда, чего это такое? «Найди любовь с помощью магии». А нет книги «Как найти должников с помощью магии» или «Заговоры на рост процентов по вкладам»?

– К сожалению, нет.

– Будем искать. Естественно, промышленную державу двадцатого века превратили в средневековую общину, когда в коммуналке на двадцать человек один толчок и умывальник, а вместо обещанного процветания и высокого уровня жизни только и дали книжки «Как стать умным и успешным, не вставая с дивана», словно для Емели-дурака писано, да «Как стать счастливой и любимой посреди пьянства, нищеты и разрухи». Конечно, если написать «Как мне удалось выжить в родном колхозе в эпоху великих реформ» никто читать не будет, а «Как завоевать мужчину своей мечты» в безработной спивающейся стране на ура расходится, кто-то хорошие деньги делает. Дескать, сами виноваты, колесо судьбы у вас не того диаметра. Бабам внушили, что они какие-то неправильные, они поверили и сами себя через это сглазили – ни один экстрасенс не поможет. Если человеку вбить в голову, что он во всём виноват или чего-то не достоин, от него все будут шарахаться, а потянутся только такие же ущербные. Намертво прилипнут! Отворотное снадобье уже надо будет искать, как отвадить от себя дерьмо, которое ко всем пристаёт, почему его никто не любит, не развеселит, не понимает. Короче, очень достаёт этим, грузит собой весь мир, считая, что мир только для того и существует. Дефицит йода какой-то ходячий. Срочно в стационар под капельницу, чтобы ввели хотя бы базовый комплекс питательных веществ. Быть таким уродцем становится нормой, потому что население на планете разрастается, народу всё больше, земли всё меньше, желающих и способных работать на ней хотя бы для себя ещё меньше. А человек так устроен, что продукты питания он получает от земли, от пашни или пастбища, но работать нынче все хотят в офисе. Поэтому продукты питания постепенно заменяют какой-то синтетикой. Это при Микояне была колбаса из чистого мяса и молока, чтобы спасти хотя бы часть трудоспособного населения от истощения в годы Гражданской войны. Даже ГОСТ был специальный, который нельзя было нарушать, иначе самого нарушителя на фарш бы для этой колбасы пустили. Поэтому её и прозвали в народе «докторской», что она реально многих вылечила от последствий дистрофии, жизнь спасла. А сейчас в неё чего только не бухают, и мясо крыс, крахмал или соя ещё не самые худшие добавки. И на том спасибо, хотя бы съедобно. Могут вообще отходы бумажного производства туда заправить для большей массы продукта. Надо народные массы накормить другой дешёвой массой, чтобы не бунтовали.

– Биомассой.

– Это не далеко от истины. Производители этой биомассы, естественно, очень богаты и прикармливают СМИ, чтобы те успокаивали слабеющее, ленивое и пассивное население, способное только жрать да телевизор смотреть, что растущая придурковатость и неадекватность – это нормально. Например, я современные фильмы уже не могу смотреть – я их не понимаю. У героя непрерывный зуд доказывать всем, какой он крутой, проворачивать дела он может только так, чтобы порождать ненужные трудности и казаться вечно занятым. Короче, мастер усложнять жизнь себе и окружающим лишними помехами. Ему якобы даже нормально пожрать некогда, хотя по трудовому законодательству никто не имеет права лишать работника перерыва на обед. Но это главное свойство авитаминозных личностей: накручивать свою значительность. Половину фильма делает всё возможное, чтобы его послали куда подальше или на бабки развели, а вторую половину ноет, какой он славный и замечательный, а с ним так нехорошо обошлись. Если врачу описать такие симптомы, он скажет, что это начало голодного психоза, когда организм не получает базовые питательные вещества для своего развития и нормальной жизнедеятельности. Мозг не получает необходимого питания, поэтому не работает, как надо. Таких надо на откорм гречкой с мясом и гонять по полной выкладке, чтоб прогнать кровь и провентилировать лёгкие, но они почти не двигаются, зато постоянно жрут.

– Биомассу?

– И не наедаются. Потому что она не даёт никакого питания. Я знаю, что это такое. У меня ещё в армии было ранение плёвое, но крупный сосуд задело, много крови потерял и гемоглобин упал до семидесяти единиц. Я кровать грызть хотел, так мне железа хотелось! Вёл себя – стыдно вспомнить, после извинялся, как мог, когда мне переливание сделали. Как мне плохо было! А чего плохо – не понятно, не уловить суть, в чём именно это плохо заключается. Мужики по палате ржали – эти сволочи всегда ржут. Зато женский медперсонал с таким пониманием относился! Прям, так и болел бы всю жизнь. Я потом узнал, что у баб в период беременности гемоглобин падает, и они тоже чего только ни грызут. Они мне и фрукты таскали, и печёнку, и морковный сок, и гранаты где-то находили! И чего на Руси баб не любят? Так ненавязчиво за мной ухаживали: только поправляйся и радуй нас новыми подвигами. Как-то раз просыпаюсь, а мне мужики полную тарелку болтов и гаек наложили – на, тебе железа. Я по морде самого весёлого вычислил, чья работа, скормил ему несколько гаек, болт хотел в деликатное место вставить, но не дали. Зачем-то зверем обозвали, я даже не понял, за что. Анемия, она такая, вообще ничего не понимаешь, что с тобой. Но сейчас в искусстве подобные нарушения и сбои в организме возводят в подвиг, лепят образец для подражания. Кто стал современным героем? Скучающий неврастеник, какой-нибудь раздражительный засранец, который со всеми конфликтует, портит любые отношения, пока в конце «не прозреет» или его не завалят добрые люди, до того он всем надоел. Любая баба ему наскучит на следующий день, любая работа его разочаровывает к концу рабочего дня, любая жизнь его раздражает. Искусство доказывает, что проблема не в нём, а в бабах, работе, общество не то, погода подкачала, да и вообще у него критические дни. Кроме шуток, подавляющее большинство так называемых крутых героев в кино какой-то токсикоз с менструацией напоминает. Обществу доказывают, что оно перед таким мировым парнем в полном составе виновато, оно его «недопонимает», оно должно под него подстраиваться – вот прям до зарезу надо. Хотя он сам не знает, чего хочет, не может ни с кем ужиться и сработаться, обожает бессмысленный риск – это портрет современного поколения. Они уже из адреналина и секса сделали наркотик – такие ущербные его из чего угодно сделают. Поэтому столько литературы, как женщинам найти подход к этому авитаминозу.

– А женщины не едят эту же массу, в которой только объём, но нет питания?

– Женщина деньги скорее на косметику потратит, чем на еду, это её и спасает, а мужики фактически все деньги прожирают, поглощают еды в несколько раз больше, не анализируя, что именно. Тарелку с гвоздями поставь – сметёт и ничего не почувствует, ещё и добавки попросит. Мужики и бабу любую сожрут, а потом плеваться будут. Но если снова встретят, опять сожрут – им без разницы кого, лишь бы объём был. А женщины более избирательны, они природной запрограммированы осторожней относиться к тому, что им жизнь и социум подсовывает. Я не тех сумасшедших имею в виду, которые уже до того отчаялись какого-то пугливого на себе женить, что на замысловатых диетах сидят и жёлуди едят. Или технический спирт с «избранником» на равных трескают, потому что у него других требований к слабому полу нет. Хотя, когда видишь женщину с книгой «Как женить на себе того, кого от тебя тошнит», то понимаешь, что женщин тоже основательно перекосило. Дефицит питательных элементов – это не шутки. В Москву или Питер приедешь – там жуют постоянно, словно голодные, забегаловки на каждом углу! Скорее, важное и нужное предприятие из здания выселят, музей или институт закроют, а то и памятник архитектуры, чтобы лишнюю забегаловку открыть. Реклама тут как тут: это нормально, так и должно быть, только не забывайте каждый раз чистить зубы и жевать «Орбит». Рекламу можно понять, ей надо очередное дерьмо сбагрить, но люди-то ради чего так остервенело жрут сосиски из пластита и булки из поролона? А потому что хронически не наедаются, только почки сажают и лишний вес наращивают. Человеку нужен определённый набор питательных веществ, чтобы нормально функционировать и соображать, магний там, кальций, медь и прочие элементы, чтобы строить кости, формировать нервные ткани и кровь, питать мозг, а он их не получает. Нет их как таковых в том пенобетоне, который ему скармливают, а сам растить мясо и хлеб он уже не заточен. В деревнях мужики спились, одни бабы остались, мужики в городах на диване лежат, телевизор смотрят, а должно быть наоборот. Бабы должны в городах жить, сидеть в красивых офисах, ходить по магазинам, в театры и кино. Только тогда они на женщин и похожи. Вот вас отсюда надо выслать, вы тут всё равно никому не нужны, только под ногами путаетесь со своими детскими праздниками. А мужик должен пахать землю, растить урожай, разрабатывать ресурсы, заниматься перевозкой, прокладывать пути. Только тогда он на мужика и похож, как ни странно. Это у нас всё так извращено, что в деревнях только алкашня, квасят пять дней в неделю, но алкоголизмом это не считают. В городах с пузом, как у бабы на сносях, чипсы жрут килограммами и не поймут, почему остаются голодными, потому что у таких с пониманием вообще серьёзные проблемы. Деревня драпает в город, этот процесс идёт во всём мире последние сто лет, люди бегут от земли к асфальту. Говорят, что скоро пойдёт обратный процесс, побегут назад, и это будет не провинциальная романтика с шашлыками и банькой, а острая необходимость, эвакуация. Уже сейчас повсюду передачи и статейки, как отличить синтетику от натурального продукта, показывают энтузиастов, которые изобличили избыток индекса Е в столичном супермаркете. Ну и что? Дальше-то что делать? Выйдет управляющий и даст пинка под зад: не нравится – не жри. Но там других продуктов нет, а надо по любому чем-то питаться. Не нравится уровень нитратов в капусте – выращивай сам. А где он будет это делать, в цветочном горшке или на балконе? Не нравится мясо в магазине – сам расти птицу и скот, ухаживай за ним, корми, как полагается.

– Почему производители продуктов не могут это делать добросовестно?

– Потому что населения всё больше, а желающих производить продукты питания всё меньше. Не престижно. Я это давно заметил, ещё когда хлеб другим стал. Сейчас многие даже к вкусу пищи нечувствительны, настолько отравлены всяким дерьмом, а я помню, что первые чипсы из настоящего картофеля делали, а сейчас им даже не пахнет, производители только соревнуются, у кого выше процент натурального крахмала. А какой раньше вкусный хлеб был, мы его трескали, как пирожные. Мать в булочную пошлёт, и пока домой идёшь, умнёшь полбуханки! Сейчас у детей понос от хлеба, в школе запретили чёрный хлеб к обеду подавать – это когда такое было? Хлеб всегда считался базовым продуктом питания, с которым точно ноги не протянешь даже в условиях голода, а теперь у него вкус такой, словно на соломе замешан. Потому что не хватает плодородных земель, чтобы получать нужные урожаи зерна, поэтому в муку добавляют разный мусор для увеличения объёма. Но такой хлеб не только трудно усваивается организмом и вызывает расстройства, но не даёт никакой сытости. Я Ленке подарил хлебопечку японскую, теперь каждое утро весь дом просыпается от запаха хрустящей корочки. Кусок съешь и до обеда есть не хочется – вот что такое настоящий хлеб. В магазинах теперь такого нет. Сейчас и водки-то нормальной не стало, потому что настоящую водку на пшенице делают, а её и в хлебе не густо. И вина настоящего нет, потому что виноградников всё меньше, страны с благоприятным для винограда климатом всё больше застраиваются виллами для элиты. Уже говорят, если вы видите грузинское или болгарское вино в магазине, знайте, что это подделка. У них просто нет столько территорий под виноградники, чтобы вина хватало на экспорт.

– Ну, за большие-то деньги можно натуральный продукт купить?

– В том-то и проблема, что сейчас и за большие деньги откровенное дерьмо продают. Нам хорошо, что у нас ещё огороды и лес рядом, из ягод можно домашнее вино делать, кто не хочет синтетикой травиться. Хотя и лес весь отравлен, зверь лесной тоже больной пошёл. Когда человек всё вокруг себя изгадил, то и зверь больным становится. Раньше мать с подругами любила рыбу ловить, я их на Волхов возил. На леску наловят по ведру, как кошки лапой, прямо из воды достают. Последний раз были года три назад, не понравилось. Разделывать начинаешь, рыба уже от костей отстаёт, чего быть не должно, в руках разваливается. Водоёмы отравлены, на всём экономят. Можно хорошие очистные сооружения поставить, но сливают яды с производства прямо в речку и радостно рапортуют в центр, что удалось удержать бюджет. Тут в области полно могильников, из Европы везут химические и биологические отходы, ещё хорошо, если они грамотно устроены, а то ведь бросят посреди поля, землёй слегка припорошат и радуются: выгодный бизнес провернули без лишних затрат. Один чиновник забылся, купил сдуру участок, где с его же ведома захоронили отработанное топливо с немецкой АЭС. Там деревенька вымирающая, бабки живут столетние, которым вообще ничего не страшно, земля дешёвая, никому не нужная, вот он и позарился. Сэкономить решил по привычке. Сам-то в столице ворует, умирать некогда, а семья на природе за одно лето зачахла, жена сразу померла, а ребёнок сейчас в Израиле лечится с симптомами лучевой болезни. Всё, как в присказке: где пьют, там и срут. Я ж говорю, мозги не получают нужные элементы для питания, потому не работают. Житель мегаполиса не побежит выковыривать Землю-мать из асфальта: «Мать, дай пожрать. Дай хоть попробовать, каков вкус у настоящей еды». Он вынужден потреблять море специй с тухлым мясом недокормленных цыплят, которое подкрашивают, делают какие-то уколы уже в упаковке, чтобы оно выглядело румяным и толстым, хранилось больше месяца на складе, хотя трупы по всем законам биологии столько не хранятся. Отсюда столько нездоровых настроений в обществе. Если человека кормить тухлятиной, он сам в неё превратится. Чтобы он этого не замечал, ему доказывают, что с ним всё нормально, а вот бабы странные какие-то, семью и детей хотят, чтобы рядом был мужик серьёзный и ответственный, а у него ещё первый сезон «Твин Пикс» не досмотрен и не переосмыслен. Он негодует, как она смеет не знать, кто такие Харли Дэвидсон и Ковбой Мальборо, как Газманов пел: «Я ей долго объяснял, как лебедка тянет трал». С мужиками чего-то не того, когда они баб грузят устройством трала. Такие любую забракуют. Беззаботной весёлой стрекозе навяжут трудолюбие и скромность, слишком красивой скажут, чтоб стала попроще, серенькой посоветуют развивать в себе такие необходимые рыночные качества, как наглость и хамство, маленькой – стать повыше, высокой – пониже, слабой – сильней. А сильной?

– Слабей.

– Правильно. С такими «советами» бумагу можно тоннами продавать. Лишь мужику ничего не надо достигать, никуда не надо успевать, его должны любить «таким, какой он есть», как теперь полюбили тараторить, даже не понимая, что человек «такой, как есть» не существует. Или ещё перл: надо любить себя, развивать уверенность в себе. А что это, как этому конкретно научиться? Если человек в канаве валяется, какая у него может быть уверенность, да ещё в себе? Это только русских баб можно на такую лажу развести: пятьсот страниц требований, какой она должна быть, чтобы некий унылый обмылок доверил ей после себя тарелки мыть! Чтобы её отымел чмырь, которому, пардон, не даёт никто. Он-то себя представляет крутым малым, который будет спать только с отборными красавицами, а тут и конопатая соседка не смотрит. Настолько у него с этим делом туго, что уже галлюцинации посещают, какой должна быть женщина, чтобы он осмелился к ней приблизиться и своим вниманием осчастливить. У меня дочь с подружками тоже такие журнальчики листают.

– А Вы что же?

– Отнимаю. Для растопки печи самое то. Я им объясняю, женщина не должна под мужика прогибаться, требовать такое могут только какие-нибудь ненормальные психопаты и алкаши, а прогибающиеся под ненормального сами таковыми становятся. Женщина уже сама по себе хороша, что редко можно сказать о мужиках, которым над собой ещё работать и работать, чтобы достичь чего-то в жизни. Но это трудно, сил нет, общество заторможено. Поэтому те, кто его таким сделал, публикуют кучу всякой глупости, как нормальным людям приспособиться к ненормальным. Наши бабки таких журналов не читали, а все чего-то замуж вышли в срок, дожили до золотой свадьбы и даже голову не ломали, как это получилось, потому что мужики совсем другими были. Им же некому даже объяснить такие базовые вещи, мало у кого отцы есть, как военное поколение какое-то. Мамаши всю жизнь скачут вокруг отстойных пьяниц или пытаются удержать каких-то пугливых сынков. Прогибаются, короче говоря. Из кожи вон лезут, чтобы соответствовать чьим-то ожиданиям, только не своим. Вот меня всегда удивляло, почему покладистые, терпеливые, работящие бабы достаются исключительно пьяницам, которые их бьют, изменяют, воруют деньги. Прямо, закономерность какая-то. Чего хорошего быть такой «хорошей» для тех, кто хуже врага? Но счастья так и нет. Потому что на магните один полюс не может прогибаться под другой – они должны быть разными. Должны! Это их священная обязанность, иначе это уже не магнит, поля не будет. Юг никогда не равняется на Север, а Запад никогда не станет Востоком. Отношения полов это такая стихия, где вообще никто не должен напрягаться, чтобы кому-то понравиться. Если кого-то в тебе что не устраивает, пусть идёт мимо, не про него ты. Если женщина слишком много сил прикладывает, чтобы понравиться мужчине, то это не с ней, а с мужиком чего-то не того. Какой-то замшелый ушлёпок, у которого нет ни денег, ни отношений, ни уважения, ни ума, вот и учат всю страну, как к нему подход найти. Как раз такому мужику удобно быть замужем: всё подадут, поднесут, обслужат. Если не подадут, тоже хорошо – будет повод ныть, какие бабы стервы. Ему это удобно, вот он и недоумевает, чего бабы до такой лафы равнодушны: «Ой, я бы на такой не женился!».

– У меня ещё есть книга, как понимать мужчину без слов.

– Для глухонемых, что ли?

– Ха-ха-ха!

– Девки, вы бы хоть анализировали заголовки такого чтива, по ним уже можно диагноз ставить. Моя Ленка тут читала статью какого-то социолога, он проанализировал требования в разных странах к женщинам. Когда мужик фантазирует, какой должна быть женщина, то выдаёт себя с головой. По этим требованиям не столько женский, сколько его собственный портрет можно составить. И вот социолог сделал вывод, что у русских мужчин проблема с речью, что не есть хорошо. Человек с неразвитой речью обладает неразвитым мозгом. У первобытного человека по этой причине речь отсутствовала, он только мычал. Кстати, сейчас тоже многие мычат и впадают в ярость, если их не понимают. Говорят, спирт основательно разрушает речевые способности, вымывает из мозга клетки, ответственные за беглость речи, а у нас сильно пьющая страна. Ещё мужчины настаивают, что женщина должна всё прощать. Потому что имеют привычку обижать и обманывать женщин, и нет сил от такого кайфа отказаться. Естественно, женщина должна быть великодушной, чтобы с этим тихоней липовым жить. Ей приходится понимать быковатого пьяницу с невысоким уровнем развития, которому трудно объяснить, чего он хочет. Такой сам себя не понимает и возлагает ответственность за это на женщину, которая обязана расшифровать его кашу в голове. Поэтому под него придумали эталон бабы, чтобы прощала ему всё и понимала без слов, была «понятливой», потому что придурка действительно трудно понять. Но зачем это самой бабе, если мужик не способен сформулировать и ясно выразить мысли, или ему «западло этой курице что-то объяснять»?

– Ещё на магию заводится! Ну куда нам без неё при таком раскладе?

– Ой, это не магия, а незнамо что, – и Авторитет зачитал отрывок из книги, которую взял у Марины: – «Чтобы встретить своего единственного, надо в полнолуние (ну, естественно) развести костёр в глухом лесу, раздеться (носки тоже снимать?) и сплясать танец синхронно с языками пламени». И чего будет? Выйдет толпа лесорубов: «Мы и есть твой единственный». Или инспектор лесного хозяйства с выпиской о штрафе. Вот чему учат? Нельзя в лесу костры разводить! Там же кругом пиломатериалы, которые не только легко воспламеняемые, но и денег стоят. И раздеваться в нашем лесу нельзя, это же вам не Бразилия. Клещ какой залезет куда, выковыривай его потом оттуда и доказывай, что он сам пришёл.

– Ха-ха-ха, у меня уши болят уже от смеха, – призналась смешливая Вероника.

– Это чего, в самом деле так в лес ходят? Я весь лес облазил, а никогда такого не видел.

– Ну, а увидел бы, и чего?

– Я бы в грязь лицом не ударил, а так прямо бы и спросил: «Не подскажете, девушка, как пройти к Эрмитажу?».

– Ха-ха-ха!

– Бедные женщины, до чего вас довели! Это до какого отчаяния надо бабу довести, чтоб она на такое пошла? По такой литературе через сто лет алкоголизацию России изучать будут.

– Вы себе не представляете, сколько женщин с помощью этих книг себе Карму капитально подчистили…

– Ага, и выпали в Астрал.

– Есть и такие. А вот повариха из столовки при комбинате даже суженого себе присушила с помощью заклинаний. Правда, он на один глаз косой, а на другой бок кривой…

– Тьфу ты, порча девок со снятием, «зато человек хороший», как в самых безнадёжных ситуациях себя успокаивают. С ума сойти, в библиотеке, в храме знаний, можно сказать, книги средневековых алхимиков стоят! Оккультизм какой-то.

– Потому что на дворе Средневековье, что я могу поделать? Законы не работают, криминал лютует, власть самоустранилась, людям только и осталось на кофейной гуще гадать, что дальше их ждёт. И про вампиров тоже есть, благодарные читатели подарили, кому дома уже некуда книги ставить.

– Чего ж просторные квартиры себе не наколдуют?

– Колдуют, да ещё как! Но тут скорей у шамана пупок развяжется и бубен порвётся, если не строят новое жильё как таковое, а уж тем более просторное. Ну, не строят его уже двадцать лет.

– Только в нашей циничной стране могли так испохабить высокое искусство колдовства. А ведь здесь сто лет назад на Ведьминой Горе реальная ведьма жила, большой колдовской силы. Прапраправнучка в десятой степени той Ведьмы, в честь которой гору назвали. Она старшего брата моего деда так заговорила, что он всю Войну прошёл, и даже не задело. Его на передовой как щит выставляли, смеха ради, все за его широкой спиной прятались, а от него самого пули словно отскакивали. Вот настоящие ведьмы были, результативные, для обороноспособности страны, для пользы дела, а не для ерунды всякой, как блядунов и пьяниц на себе женить.

– И как он к ней попал?

– Он ещё в Первой мировой участвовал и ослеп после газа. Было ему восемнадцать лет, а его перед отправкой на фронт женили, он толком и жены-то не рассмотрел. Кое-как добрёл до этой ведьмы, объяснил, что надо ему хотя бы собственную жену увидеть, а то он слышал, что она красавица, за время его отсутствия вообще расцвела, как весна. Ей такое объяснение понравилось, а то, говорит, ходят, ради глупости просят, то соседей извести за хороший урожай, то вспоможение для причинного места, когда уже в могилу пора. А тут слепая влюблённая юность пожаловала, ну как не помочь. Вернула она ему зрение. Рукой у глаз поводила, будто факелом, так горячо было. И после нескольких сеансов стал он видеть. Она ему и будущее предсказала: «Ещё на одну войну попадёшь, поэтому наложу на тебя заговор от ратной смерти», так он ей понравился. Он спросил, как и когда умрёт. Она успокоила, что умрёт он посреди мирной жизни, но не своей смертью, а от молнии. Сказала, чтобы опасался пьяных и грозы. И убило его током в середине шестидесятых. Он на железной дороге работал, контактную сеть ремонтировал, и однажды какой-то пьяный придурок по ошибке подал напряжение, когда люди под проводом работали.

– Она, видимо, просто не знала, что такое электричество, поэтому назвала это молнией.

– Видимо так. А ещё я слышал историю, как в нашем Райцентре какой-то чекист в тридцатые пересажал соседей по коммуналке, потому что они лучшую комнату занимали. И мать соседа ведьмой оказалась, наслала на него такую порчу, что вся его семья в течение года на кладбище переместилась. Он потом уже сам смертельно больной поехал её искать на рудники, куда их сослали, но не нашёл, там и сгинул. Вот это я понимаю – магия! Есть колдуньи настоящие, вовремя сообщат: туда не ходи – снег башка попадёт, совсем худо будет. А из кожи вон лезть, чтобы с полудурком жить в коммуналке или у его издёрганной мамы – да не стоит оно того. Опошлили колдовское ремесло на корню, ничего святого у людей нет, – и Волков щёлкнул по обложке книги «Найди любовь с помощью магии», где была изображена красивая девушка, которая нежно смотрит на надменного мужчину, что на неё и смотреть не хочет. – Ну, вот что это за извращение? Не она на него – он на неё должен смотреть во все глаза и подсказки считывать. Рекламная картинка для дураков: ничего не замечающий самодовольный баран, а на него пялится покладистая овца, которая изо всех сил старается соответствовать чьим-то убогим ожиданиям. Всё время она улыбается, вечно в хорошем настроении, даже если в морду плюнут, и не догадывается, что всегда хорошее настроение только у проституток – это у них профессиональное, для привлечения клиента. Нормальный человек улыбается, когда сочтёт нужным, а этим словно растяжку в рот вставили. Такая литература учит женщину врать, а ложь – это всегда нагрузка на психику, которая в конце концов не выдерживает, потому бабы так и орут, когда мужики своей тупостью их окончательно достанут. Её бьют – умудрённые проигрышным опытом клуши советуют: не обращай внимания. Муж домой пьяным приползает – терпи и улыбайся. Ведёт себя как сволочь – виду не подавай. А женщина для того и существует, чтобы мужику-дураку подсказать реальное положение дел, чтобы он слишком в самообмане не увяз. У женщины от природы интуиция лучше развита не просто так.

– Ага, и получается из неё несчастный экстрасенс в толстокожем мужском мире. Лучше ничего не чувствовать и быть, как все. Чего дуракам подсказывать, если не слушают?

– Правильно, это и есть подсказка, что с дураком связалась, если он её даже выслушать не желает. Он ещё и орёт, что она мешает ему телевизор смотреть, хотя чего он там не видел? Там даже прогноз погоды не могут правильно сказать, но он тупо внимает каждому пуканью оттуда, не понимая, что рядом целая база информации сидит, фасоль перебирает. Вот моя колдунья сразу скажет, чего не так, за что и ценю. Сейчас-то я… хорошо себя веду, а молодым был, дурным, её не слушал, характер показывал, но всё получалось именно так, как она говорила. Она скажет: туда не лезь – я, естественно, лезу! Получаю по шее и бегу к ней хныкать, что ж она меня не предупредила. Помню лет десять назад вышел с кем-то тему перетереть буквально на полчаса, разговор не очень вежливый получился, домой пришёл, моя шьёт чего-то, песенку какую-то мурлычет. Вдруг как подскочит и на меня пошла: «Чего у тебя там?». Рукой как миноискателем шарит, на боку у меня куртка порвана, а я и не заметил. «Да у тебя тут пуля! За газеткой он вышел, а уже во что-то вляпался. Ты мне что обещал, лиходей?» – и действительно пулю мне из-под кожи вытаскивает, как занозу. А я ничего не чувствую, как под анестезией! Они такие, истинные ведьмы. Насквозь видит.

– Она и сейчас наверняка видит, чем Вы тут занимаетесь, – заметила Марина.

– Мы ничем таким не занимаемся, – сказал Авторитет, сидя в обнимку с Вероникой. – Сидим, как пионэры на слёте, да?

– Да, – серьёзно подтвердила Вероника, а Авторитет ухватил Маринку за юбку и тоже усадил рядом:

– Я вообще человек уже пожилой, безобидный и безопасный…

– Ага, и справка имеется.

– Ха-ха-ха!

– Такого «безопасного» не поймёшь: то предлагал книги по магии сжечь, то вроде как ведьмами восхищается.

– Восхищаюсь и преклоняюсь. Ну, куда в нашем деле без них? А у тебя на полках никакая не магия, так, инструктаж, как стать удобной дурой для очередного придурка. Я бы сам прочитал, кабы кто умную и внятную книгу написал об этих способностях, а так нагонят мистики, которую и сами не понимают. Уж использовать эти способности, чтобы какого-то лося в ЗАГС затащить, это вообще за гранью. Вы поймите простую вещь: если лось не хочет жениться и враждебно настроен к «счастливой избраннице», то жизни с ним не будет, и никакая магия не поможет. Магия его и вытолкнет, как естественный природный импульс выталкивает из жизни чужеродный элемент. Женщины с рождения все колдуньи, чтобы подсказывать мужчинам правильный путь, но мужики в массе своей не умеют женщиной правильно пользоваться. Выбьют из неё тонкую настройку и природные способности, сделают грубый бытовой прибор, бестолковую суетливую кошёлку, которую всегда можно оприходовать, кастрюлю щей сожрать, посрать и наблюдать с дивана, насколько оперативно она справится с последствиями тайфуна, что он на толчке устроил. У такого примитива больше никаких потребностей нет. А я себе жену специально выбирал, чтобы она мне сразу говорила, кто я есть и с чем меня съесть. Хотя большинство предпочитает бабу, которая молчит.

– И улыбается.

– Да. У таких в доме вообще только телевизор говорит, а люди друг на друга шикают, словно старшего по званию перебили. Глупая баба так покривляется пару лет, особо изощрённые могут и все двадцать, но в конце концов надоест, потому что ни один мужик того не стоит. Если под него надо слишком подстраиваться, то это не подходящий для неё человек. И эта образцовая степфордская жена начинает отборным матом орать, словно пружину долго скручивали, перекрутили, вот она и сорвалась. А кто видел, как пережатая пружина слетает, тот знает, что рядом лучше не стоять. Потому что баба, которая старается угодить всем и быть удобной для всех, становится крайне неудобной самой себе, ей досадно делается, что она жизнь на хрень какую-то тратит. И у её барана рожа сразу вытягивается: «Пошто такого замечательного парня козлом обозвали?». Первый раз в жизни услышал, кем на самом деле является, столько лет она ему улыбалась и врала. И замечает, что рядом с ним вместо женщины какая-то пародия на трактор образовалась, настолько он её природу изуродовал. Женщины рядом с такими мужиками похожи на птицу без крыльев, даже внешне. И метлу у неё отняли, и крылья, а ведь так бы разбежалась, оттолкнулась, раскинула руки и полетела, точно над пропастью. Точно птичка на волю выпорхнула! Но её тотчас вернут на землю: «Неси щи, дура. К ноге, сука, служи».

Вероника при этих словах аж вздрогнула, а Авторитет усмехнулся:

– Что, у тебя так и было?

– Откуда Вы знаете? – изумилась она.

– Эх, люди-люди, все-то вы у меня как ладони, всё про вас знаю.

– Ой, ясновидящий, тоже мне! – хмыкнула Маринка. – Так ведут себя девяносто девять процентов козлов, у которых вдруг появилась женщина. Для них это такое потрясение, что они первым делом начинают портить с ней отношения, чтобы «много о себе не мнила».

– Я ж говорю, что такой примитив имеет очень небольшой набор предсказуемых реакций, а вы за него ещё войну ведёте. Наверно, по приворотному зелью все книги перечитала, хоть диссертацию пиши?

– Нет, – нахмурилась Вероника. – Больше всего я читала про домашнее насилие, как его избежать, и поняла, что мне вообще нельзя замуж, потому что таких всегда бьют.

– Ой, всяких бьют, так что не переживай.

– Нет, такой нельзя быть, надо быть жёстче и решительней, а я как бы это…

– Слишком женщина.

– Вроде того. А такой, оказывается, женщине нельзя быть.

– Женщине нельзя быть женщиной? А кем же ей тогда быть?

– Не знаю. Дипломированный психолог написал, ему видней. Современная женщина должна быть активной, сильной, смелой и инициативной, как…

– Бульдозер. Чтобы быть удобным дополнением к пассивному, слабому, трусливому и безынициативному дохляку. Проще курсы по самообороне пройти, бейсбольной битой гонять эту дохлятину, пока не дойдёт до него, кто в паре мужиком должен быть.

– Но я не хочу такой становиться! – у Вероники опять навернулись слёзы. – Не хочу так жить. Что ж это за жизнь такая будет?

– Ну, вот такая жизнь идиотская, а что делать? Какие мужики, такая и жизнь, другой не будет, хоть всех психологов перечитай.

– Ну и не надо. Лучше я про вампиров буду читать. Кстати, очень интересно. Читала одну книгу, там влюблённый вампир вылезал из могилы, чтобы увидеть свою невесту…

– Ага, а когда живой был, наверняка, бегал от неё, по склепам прятался, – прокомментировал Авторитет под наш хохот. – Как ласты склеил, сразу сам не свой до семейных ценностей сделался. Они такие, кобели эти, с большим приветом. Молодость пропьют, здоровье подорвут, что легче в самом деле на погост снести, но тут они до любви и клепания детишек разным дурам сами не свои делаются. И всё под песню, что не для себя старается, а на благо Родины, рвать её мать. Как он из могилы-то вылезал, технология не описана? Это не так-то легко, там тонна земли сверху. Я не многих знаю, кому удалось это сделать.

– А такие есть?

– Есть. Не вампиры, конечно, а обычные придурки, по недоразумению сыгравшие в ящик. Тут в районе одного бизнесмена живьём похоронили: на презентации так надрался, что приняли за мёртвого. Кто его хоронил, тоже не живее были, надо полагать, но не забыли в гроб телефон положить. В рабочем состоянии, что немаловажно! Многие посмеиваются, что зажиточная публика на тот свет в таком снаряжении отправляется, а ведь пригодилось. Другой бы сдох от ужаса, а этот не растерялся, сориентировался. Правда, обделался до ушей, но дозвонился до корешей, которым тоже надо должное отдать, что не списали звонок с того света на «белочку». Приехали, откопали. Даже пить бросил, бедолага, а то швейцарских наркологов обогатил на миллионы, когда лечился у них, да без толку. А тут как рукой сняло! Надо наркологам такой метод лечения запатентовать, а то у нас годами сюсюкаются с пьянью, но результата нет.

– Ужас какой!

– Это как раз не ужас, если сумел с того света вернуться. Ужас, когда умирают по-настоящему и ставят свою смерть другим в пример, как вызов. Какой-то певец-неврастеник с балкона прыгнул, всю страну грузят этим который уж год, сколько неустойчивых личностей его полёт повторило, желая хоть чем-то на кумира походить. Всем стыдно должно сделаться, что он устал «под фанеру» петь. Шёл бы в шахтёры – вот кому легче всех. Прям, смешно слушать, под фонограмму они уже петь не могут! Одно это говорит, что мы нежизнеспособная нация, раз такая молодёжь. Как это Кобзон столько лет живьём поёт? А этим чуть что не так – сразу в петлю или под поезд. Скатертью дорога, там им самое место. Такие всю дорогу будут шантажировать: то им не так, сё не этак, потому что нет идеалов правильных. Нас воспитывали на примере реальных живых людей, на лётчике Маресьеве. Вот человек был: сдохни, но выживи, даже если это невозможно. Мужик без ног продолжал результативно воевать, при таких серьёзных травмах прожил до восьмидесяти пяти лет, не чета дохлякам нынешним. Поэтому даже спившиеся в хлам бизнесмены из могилы вылезают, потому что в подсознание программа вбита: продолжай жить, что бы ни случилось, сопротивляйся до последнего. А сейчас что? У меня мать зашла на почту за свет заплатить, а там не протолкнуться, иждивенцы всех калибров стоят. Молодые здоровые жеребцы стоят за каким-то пособием, как за подаянием. У одного жопа слишком большая отросла, пока на диване лежал, теперь никуда не пролазит, группу себе под это дело выхлопотал. Другой инвалид по зрению – телевизор круглые сутки смотрел носом к экрану, даже на работе. Можно себе Маресьева представить в таких очередях? Калашникову уже за восемьдесят, он продолжает работать. Говорят, его в Ижевске можно запросто увидеть, ходит сам пешком в магазин за продуктами, никакого выпендрёжа. И вот такой человечище работает, платит налоги, чтобы из них выдавали содержание каким-то бесполезным кобылам. У нас поэтому страна и не может из развивающихся выкарабкаться, что трудягам не доплачивают, а содержат симулянтов. Они даже на карточку не могут свои подаяния перевести, чтобы проценты получать и не толкаться в очередях со старухами. Нет, они только наличные деньги понимают, чтобы тут же пропить, а на остатки купить Ди-Ви-Ди с порнухой или расчленёнкой. И если кто не рожает таких или от таких, то правильно и делает. Потому что они и так скоро нормальных людей вытеснят, легче из Африки беженцев набрать. Там тоже никто работать не хочет, только полная жопа претензий к цивилизованному миру.

– У нас и так много мигрантов из бывших союзных республик.

– Это совсем другая публика, святые люди, можно сказать. Молдаване, киргизы, таджики все работают, все стройки ими пестрят, храмы восстанавливают или дороги – только их и видно. Все деньгу зашибать сюда едут, а Африка – это же бывшие французские колонии, где царит зараза вроде гуманизма, свободной любви и прочая либерта. Вот как у нас сейчас. Зато полстраны иждивенцев, готовы себя инвалидами объявить и даже не догадываются, что многие инвалиды работают. У меня полно знакомых, у кого рук нет, ног, глаз, лёгких, но не сдаются. Общество слепых – они же всё делают: выключатели, тумблеры на ощупь собирают, розетки, штепселя. И это люди с ограниченными возможностями, а здоровые побираются. Руки-ноги на месте, но рожа такая, будто отрезало всё, включая самое дорогое между ног. Когда мужик, пусть даже по-настоящему израненный встаёт в очередь за пособием с протянутой рукой, он по статистике подыхает через год в собственной блевоте. Потому что мужик на этом закончился, сопротивления среде нет, напряжения тоже – всё, кранты. Это любой списанный солдат или военный пенсионер знает: нельзя таким становиться. Это смерть, финиш, хана. Как только начал бабам плакаться, что где-то кровь проливал, лишь бы на бутылку дали или ещё кое-что, можно смело на кладбище идти, могилку себе присматривать. Такие дураки не понимают, как это опасно: объявлять себя слабым, разлагаться. Мои ровесницы уже в очередях за пенсией стоят, по шесть детей нарожали от разных алкашей. Какие могут быть пенсии в сорок лет? Нет, эти отхватили где-то! Нормальные-то бабы прежде всего замуж выходят для таких дел, а эти под забором найдут чмыря задроченного и тащат к себе в койку, потом другого, пятого-десятого. С одним такие не могут, не по рангу как-то, знаете ли, чтобы поддержать имидж роковой вумен. С этими тётками уже и дети их стоят, тоже все инвалиды. Один сын работать не может из-за аутизма, другой три раза вены себе резал, из дурдома не вылезает. Дочке двадцати лет нет, а уже три аборта сделала, при последнем лишку оттяпали от души в счёт будущих расходов, стала ногу подволакивать. На кой хрен залетает, если рожать не собирается? «Ну как же, девочке надо хоть с кем-то спать!» – в нашей стране скорее приличную бабу блядью обзовут, чем таких «девочек». Даёт всем направо-налево, и никак не могут эту вещь своим именем назвать. Таких на полюс надо высылать полярникам щи варить – в холодном климате половое бешенство притупляется, – а не расплачиваться всей страной за последствия их вырождения. В советские времена такие по три года в декретах сидели, получали по больничному листу полноценную зарплату, а теперь им пособия какие-то назначили. Тут на комбинате есть кулёмы, якобы трудовой стаж по тридцать лет, а на деле и пяти лет не отработали, всю дорогу чалились по уходу за ребёнком.

– Надо же кому-то детей растить.

– Уходи с работы и расти, если детей так любишь, определись как-то.

– Кто же будет мать с детьми обеспечивать?

– Кто ей детей делает, тот пусть и думает. Придумали забаву: рожают от разных придурков и всю страну на счётчик ставят. У меня жена троих вырастила, и не сейчас, а в Перестройку, но от государства ничего не получала. А теперь сколько шастает беззубых алкоголичек, хрипят, что им все должны, потому что они «пятерых выродили». Они это таким тоном говорят, словно турнепс сдали государству – жрите. Дочки у них такие же бестолковые одиночки и безотказные давалки, сыночки преимущественно алкаши. Надо им отменить всякие пособия, заставить работать, платить нормальную зарплату, чтобы из неё они могли содержать свои семьи, если захотят. Но в стране всё развалено, зато спившимся остаткам теперь обещают пособия, как царскую щедрость. Надо растить граждан, а сейчас растят иждивенцев, попрошаек, побирушек. Я заметил, что даже выпускники детских домов другими стали. Раньше невестам так и желали: дай бог тебе мужа-детдомовца – своя квартира есть, свекрови нет. Девицы на выданье специально бегали на танцы при интернатах, чтобы познакомиться, потому что это была очень серьёзная публика. В армии у меня было много детдомовцев, и вот мы щенки по сравнению с ними, потому что это были взрослые мужики. У них уже была профессия, место работы, трудовой стаж, жилплощадь, никаких мамушек и прочих кумушек, которые лезут в жизнь детей, потому что свою создать не сумели. У многих уже семьи свои были. У них к пятнадцати годам было закончено ремесленное училище, получены права по двум категориям и освоены базовые профессии типа электрика и штукатура, с которыми нигде не пропадёшь. Они умели слаженно работать в коллективе, а не интриги плести, как обитатели офисов. А сейчас показывают пятнадцатилетних детдомовцев, как они скачут в костюмчике петушка или зайчика на детском утреннике и «мечтают найти мамочку». На кой чёрт ему мамочка, если он уже сам детей штампует? Он уже выше своей мамы в этом возрасте, а с ним обращаются, как с пятилетним, заставили скакать зайчиком, потому что «он же ещё маленький». Ребёночек с щетиной на щеках. Что там за извращенцы допущены к этим бедным парням?

– Ха-ха-ха!

– Я знаю эту публику – никто из них не ищет «мамочку». Это редко бывает и сразу берётся на заметку, как плохой симптом, когда у ребёнка развитие пошло не туда, если он ищет своё прошлое, на которое не может повлиять. Для чего он её ищет? Отомстить, усовестить, в глаза посмотреть? Нормальным людям неинтересны те, кто их бросил, отказался, предал. Это может быть интересно только любителям страдать, кто считает себя жертвой, кто всего себя на эти сопли растратит. А взрослому парню не мамочка, а собственная баба нужна, мать его будущих детей. И это неправда, что ребёнку в семье лучше, чем в детском доме, потому что семья семье рознь. Есть такие, из которых дети сами в детские дома убегают. У меня сослуживец был, он сам в десять лет в детский дом ушёл, потому что жил в двушке двадцать два метра, где в каждой комнате по пять человек обитало, взрослые бухали не просыхая. Уроки делал в ванной: клал стиральную доску на умывальник и это был ему письменный стол. Когда его всё достало, он пошёл в детскую комнату милиции и попросился в детдом, где ему очень понравилось, потому что там было полно детей, игрушек, у него появилась своя кровать и тумбочка для личных вещей, чего не было дома. Потому что детям интересно с другими детьми, как, впрочем, и всем людям интересней со своими ровесниками, а не выслушивать брюзжание «старых пердунов» или наивный лепет мелочи пузатой. Это и есть поколение.

– Почему же говорят, что ребёнку лучше в семье?

– А почему после Великой Отечественной никто не говорил, что детские дома – это плохо? Сейчас население ничем не занято, рабочих мест нет, а пропаганда пудрит мозги: сидите с детьми дома, берите из детских домов, у кого своих нет – это и есть счастье. Надо развивать страну, систему образования, медицину, досуговые учреждения, охрану правопорядка, а у нас наоборот всё сворачивают. У меня, у ребёнка двадцатого века, детство было в разы интересней, чем оно у детей века двадцать первого! Как у Агнии Барто где-то есть: «Драмкружок, кружок по фото, хоркружок – мне петь охота! За кружок по рисованью тоже все голосовали. А ещё у нас нагрузки по-немецки и по-русски». Так что дурью страдать было некогда. А сейчас дети шляются по улице, они никому не нужны, им некуда себя деть. Родители и даже родители родителей работают за тридевять вёрст от дома, приезжают на перекладных смертельно уставшие и озлобленные ближе к ночи. Их призывают ещё кого-то родить: давай, навались! А куда потом девать детей? Ведь это же – дети, люди, граждане. Пусть маленькие, но люди, человеки. Это не скоты, не приплод какой-то свиноматки, о воспитании потомства которой никто не тревожится, было б мяса и жира побольше на боках. Сейчас заговорили о какой-то «молодёжной политике», двадцать лет о ней молчали.

– Как раз все наши годы молодые, – грустно заметила Вероника.

– Я вслушался было, как отец этой самой молодёжи, мне интересно стало, что за политика такая, а оказалось, что всё сводится к удовлетворению молодыми организмами самых примитивных потребностей в еде и размножении. И не в своих квартирах, а на территории родителей, многие из которых сами у своих мам до сих пор отираются. То есть молодые будут баловаться сексом, а результаты сдавать неугомонным бабушкам. Но современной молодёжи это уже не интересно. Это уровень прошлого века, а современные молодые хотят путешествовать, общаться, развиваться, а не тупо ходить на работу, какая имеется в наличии поближе к дому. Потом пялиться в телевизор под пиво по вечерам, потому что на другой досуг не хватает времени и средств, и срываться на домашних из-за ужасного быта, в котором ещё и дети пойдут рождаться. Тот, кто считает, что этот примитив может быть пределом мечтаний молодёжи, выдаёт скорее свой ущербный уровень развития. Это желательно хозяину фермы, чтобы так жили его быки и коровы. Кому мешали летние лагеря, дома пионеров? Всё ликвидировали, и населению предлагают жить на уровне позапрошлого века. Родителей обязали заменить детям учителей, врачей, милицию, массовиков-затейников и вообще весь мир. Только тешат самолюбие затюканных и плохо образованных слоёв населения. Чему может научить мать, если у неё школа толком не закончена, лапали её по подворотням с пятнадцати лет? Что может привить детям её сожитель, которого даже из ПТУ выгнали за неуспеваемость? Мы не понимаем, что это признак экономического упадка, когда от женщины требуют, чтобы она в семье была и поварихой, и ткачихой, и портнихой, и садовником, и бухгалтером, и воспитателем, и не только для детей. Ещё и мужик у неё пьёт, а жене выговаривают, что она его плохо воспитывает, «не смотрит» за ним, а это вообще тюремный термин. В таком обществе бесполезно пытаться открывать рестораны или ателье – все питаются и одеваются дома, жена и накормит, и обошьёт. Это выгодно для самых нищих слоёв населения, которым лишь бы не тратиться ни на что, которые плохой матерью называют ту, которая мало сидит с детьми. Но почему женщины сидят с детьми? Потому что денег нет на детский сад или самого сада нет, как такового. Детский сад – это не камера хранения, куда нерадивые мамаши сдают детей на время отсутствия. Ребёнок должен ходить в детский сад, это прототип его будущей занятости, рабочего места, там у него формируются навыки общения, умение разбираться в людях и выбирать себе друзей. Общение с ровесниками – самый важный фактор развития детей. Я заметил, что замкнутые и тяжёлые в общении люди не ходили в своё время в детсад или пошли в него очень поздно, им там сразу нанесли травму местные авторитеты, как непонятному явлению. С ними «сидели» бабушки или мамушки. Или вообще папа, а это совсем тяжёлый случай. Потому что папа должен грести деньги, а не в наседку превращаться. Если меня с детьми оставить, я создам некое подобие армейской казармы, что не очень хорошо. В небольших дозах это допустимо, но только в самых микроскопических.

– Это ещё не самый тяжёлый пример, – заверила Марина. – Чаше можно наблюдать прокуренную мать-хабалку, которая при детях травит с подружками анекдоты с матерком и покрикивает на дочек лет трёх-четырёх: «Тихо вы там, пидораски». И все умиляются: ах, как славно – мать проводит время с детьми! У нас перед домом на детской площадке, точнее, что от неё осталось с советских времён, только такие сцены и можно наблюдать. А за закрытыми дверями в каждой семье ещё не такое творится.

– Именно поэтому заниматься с детьми может только человек хорошо образованный и воспитанный с достаточно высоким уровнем развития. На грубых пьяных родителей обижаться глупо, потому что они не профессиональные психологи, не педагоги, они растят детей так, как растили их. Они сами выросли в неблагополучной среде и передают эту среду по наследству детям. Чтобы этого не происходило, чтобы оборвать эту цепь тяжёлых пережитков, нужны грамотные воспитатели, а родителей самих надо гнать учиться в колледжи, на курсы, в дома культуры на занятия по этикету и хорошим манерам. Но гнать некуда – всё закрыто. Кого могут вырастить люди, которые сидят с детьми и при этом бухают, да ещё деньги из бюджета за это получают? Отменить все пособия и сразу будет видно, кто есть кто. Сейчас ведь так и говорят: сижу с детьми. Сидят в тюрьме. Ещё рекламу показывают, как баба наспех сварила суп из пакетиков в каким-то растворимым клейстером: «Зато у меня теперь больше времени, чтобы посидеть с детьми». И сидит, прижавшись к ребёнку своим формами, бедное дитё пошевелиться не может. Да любой ребёнок отпихнёт, дети не переносят такой тесный контакт, им больше жизненного пространства надо, больше движения и общения с разными людьми, а не нюхать потные подмышки взрослых, вообразивших себя гениями педагогики. Дети терпеть не могут эти обжимания, потому что от взрослых пахнет совсем не детскими миазмами. Младенцы не случайно всегда орут, когда их руками хватают, только мать признают. А уж когда бабки начинают детей тискать и лизать, прижимать к своим дряхлым телам, это вообще нарушение прав человека.

– Ха-ха-ха!

– У любого ребёнка ключевая фраза: «Я сам», ему нравится самому читать, самому вымыть свою чашку, самому собирать конструктор, а на наблюдать, как взрослые в детство впадают с его игрушками. Ребёнок может послать такую «заботливую» мать, дескать, иди займись с отцом чем-нибудь полезным, а не меня лапай. Дети сходят с ума от общения только с роднёй, не имея других связей. Они должны расти в своём поколении, а не становится игрушкой для взрослых родственников. Надо учить ребёнка самостоятельности, оставлять одного, а то жена оставит взрослого мужика без присмотра, он потоп или пожар устроит, её ещё и обвинят: «Что ж ты его одного оставила?». Как раз от такой мамаши, которая с ним «сидела», когда его уже трахать пора. Надо не суп из стирального порошка заваривать на скорость, кто быстрее, чтобы «больше посидеть с ребёночком», а приучать его с детства, что матери надо варить обед и выполнить ещё кучу дел, отцу надо работать, потому что у людей должны быть свои обязанности, а не только вокруг детей скакать. Кто так скачет, потом плачет. Нормальные дети, кстати, не позволяют родителям так опускаться, только уже испорченные эгоисты требуют к себе тотального внимания. Я, когда ещё молодой был, в институте учился на заочном, начну на своих наезжать, а дочка мне говорит: «Иди учи свою дифференциальную топологию! Если тебе нужны идеальные дети, то нам папа-двоечник тоже не нужен».

– Ничего себе! Как они Вас не…

– Чего «не»? Не боятся, что ли? Так это я для вас бандит, а для них-то – папаня. Не я их – они меня строили. Они нас заставляли отдыхать. Жена в кастрюлях окопается, в грязном белье зароется, плачет, что ничего не успевает, они её оттуда вытащат: «Папка, бери её в охапку, сам тоже всё бросай, поедем гулять на залив! Семья нужна, чтобы вместе отдыхать и веселиться, а не каторгу отбывать». Это только наивным взрослым кажется, что они воспитывают детей, на самом деле всё наоборот. И мы ехали гулять. И сколько я там видел «отдыхающих», которых словно бы насильно заставили быть вместе. Вечно эти мужики «после вчерашнего», которое у них никогда не проходит, с кислыми рожами, словно от важных дел отвлекли – очередную трепотню с собутыльниками о самочувствии Фиделя Кастро пришлось пропустить. Их издёрганные жёны всё время шипят и раздают оплеухи детям: «Ешь, как следует, дармоед, а ты не сутулься, кровопивец!». И мы вваливались. У меня на одном плече жена спит, в одеяло завёрнутая, на другом дети висят, рулят процессом. Они немели. Они на нас смотрели как на нарушителей их религии. Они ж веселиться начинают только после стакана, а так всё время с измождёнными лицами, и если их спросить, чего они так погано выглядят, ответ один: «Мы ж всё ради детушек! Харю умыть некогда, лишь бы детишкам побольше времени уделить. Одеться нормально не можем, лишь бы детушкам всё лучшее досталось. Света белого не видим – только ради детишек и живём! Всё только ради них, дармоедов и кровопивцев!». Жизнь потому таких и бьёт постоянно, что человек не имеет права подобные заявления делать, ради чего он живёт. Жизнь может легко всё отнять, ради чего человек якобы живёт. Сколько я видел таких любителей на публику играть, которые заявляли, что живут ради любви, работы, высшей справедливости и прочих избитых стереотипов – жизнь всё вышибала. Попробуй-ка, поживи без того, ради чего так распинался. Жизнь дана, чтобы жить, а они на пустом месте подвиг изобретают, который заметят и оценят только такие же пришибленные. Жить не умеют, жизнью своей не занимаются, но уверены, что могут кому-то другому потрясающую жизнь создать, а так не бывает. Потому что нужда может создать только новую нужду. Сколько таких сгорбленных, хмурых, ещё не старых тёток в рванине, а рядом шагают глупые откормленные дети, разодетые как на бал. Кажется, что она из своей кожи им одежду сшила, и все восхищаются: ах, какая замечательная женщина. Ничего замечательного в таких дурах нет. Фабрика по производству нежизнеспособных проблемных придурков. Откормят до ожирения, нарядят и выставят на улицу, как бомбу замедленного действия, а потом вопят, когда эта бомба в подоле принесёт. И такие не будут своего ребёнка растить, они же сами ещё маленькие, хотя уже не детскими вещами очень активно занимаются. Растить очередное горе луковое будет эта хмурая тётка в рванине.

– Что же плохого, если родители уделяют детям много времени, слишком любят их?

– Это не любовь, а самолюбование «какие мы славные и замечательные» на фоне всеобщей деградации. И дети это очень хорошо чувствуют. Не надо делать что-то слишком. Если в тесто переложить чего-то слишком много, оно будет испорчено.

– А как же материнский инстинкт?

– Его не существует. Материнский инстинкт – такая же сказка, как вера женщин, что все мужчины должны быть сильными и умными, смелыми и надёжными. Кстати, самые бестолковые слабые мужики чаще всего требуют от баб этот мифический инстинкт, а чрезмерная женская забота ещё никого до добра не доводила. Самые заботливые и самоотверженные матери растят самых слабых и эгоистичных детей, вот и вся цена этого хвалёного инстинкта. И к счастью, многие бабы им не обладают. Как и большинство мужиков не являются умными и надёжными. Все – разные. Причём не просто разные, а очень разные. Человек на протяжении жизни может изменить свои качества до неузнаваемости как в лучшую, так и в худшую сторону. И если женщина родила ребёнка, это не значит, что она станет офигительным воспитателем для него. Так можно договорится, что учителем может любой прохожий работать, любой может быть лётчиком, врачом, строителем.

– А разве сейчас в нашей стране не это происходит, когда «любой прохожий» лезет и в министры, и в вершители человеческих судеб?

– Именно это и происходит. Сейчас и в детских домах работают тётки с неустроенной личной жизнью, которые умеют только хныкать и причитать, как не повезло дитятке. Бабы в нашей стране так ущербно воспитаны, что могут только сопли кому-то подтирать и прислуживать. Мужья у них спились до тридцати лет, дети выросли – куда себя девать? Она в панике, она по-другому жить не умеет, как состоять нянькой или прислугой хоть при ком-нибудь – ну, вот так её выдрессировали. Она начинает доказывать, что нужна взрослым детям, что они «ещё маленькие», им без неё никак. Душит своей опекой и уверена, что благое дело делает, а в результате вырастает чахлое растение вместо гражданина. Ещё и знаменитости всякие повадились в детские дома шляться, мандарины мешками возить. Лет десять назад они в публичных домах тусовались, не стыдились себя там запечатлеть в пикантной позе, а теперь на детские перепрофилировались, словно ориентацию сменили, и на эту педофилию уже смотреть тяжко, как они сирот тискают. Некоторые чиновники умудряются под видом помощи «детушкам» незаконные доходы отмывать с бизнеса, которым им запрещено заниматься. Всюду сейчас это звучит: детишки, малышки, бэйби – слова-то всё какие-то паскудные. Так вообще девок известного толка называют. Современные сироты выходят из детских домов и многие сразу погибают, потому что вообще к жизни не приспособлены. Жильё теряют, нарываются на мошенников, не могут создать нормальных здоровых отношений, потому что помешаны на детских обидах. Потому что им внушили, что все вокруг перед ними виноваты, все обязаны им помогать, хотя никто не собирается этого делать. За такое воспитание сажать надо. Это всё равно, что курицу в стаю волков выпустить. Зачем ребёнка грузить телячьими страданиями, обидами, ошибками тех, кто его родил, если всё равно уже ничего не изменить? Сироту надо не мстителем растить, а говорить ему, что он всё может, что ему как раз повезло, потому что он живёт в дружном надёжном коллективе, который никогда не развалится, в отличие от хлипких капризных семей, какими они теперь стали, что он независимый и самостоятельный. Ребёнка не тискать надо и сюсюкать, а научить его твёрдо на ногах держаться, дать ему профессию, возможность зарабатывать, как после Революции целые трудовые артели состояли из беспризорников.

– Слушайте, Вам бы воспитателем в детский дом.

– Ага, в колонию для несовершеннолетних. Собственно, я этим всю жизнь и занимаюсь, пытаюсь строить вечных подростков. Нельзя людям позволять так расслабляться, гордиться своей беспомощностью. У нас потому работающие граждане и не могут выбиться из нищеты, что им выплачивают крохи из того, что они реально заработали, львиная доля идёт на содержание всевозможных побирушек. Один мужик нефть добывает – тысяча бездельников за счёт его труда кормится, включая чиновников. Другой лес валит и дома строит – тоже армия нахлебников с этого пособия имеет. У меня шурин Феликс огромные деньги зашибает и многие даже не догадываются, что у него ноги нет. На протезе так бегает, что мне не угнаться. И он даже не знает, где эти комиссии сидят, которые выдают группу по инвалидности, какие-то льготы. Ему это не нужно, у него работа есть. Так и говорит, что работа от всех болезней лечит, включая неизлечимые. Налогов платит – районное руководство с них по коттеджу себе построило. Рэкет столько не берёт! Кто они ему, чтобы он так щедро их содержал? Администрации стоят по пять этажей, чем занимаются, что производят – ничего не понятно. Только проблемы создают. Раньше сидел один секретарь Горкома в будке, два его помощника в милиции комнатку занимали, а теперь – пять этажей бездельников! Из страны сделали какое-то сборище иждивенцев, которые к тому же грузят всех проблемами, как где-то спилось или повесилось очередное чмо. Не мужик и был. Мужики раньше города с нуля выстраивали, войны выигрывали, целину поднимали, а нынче скулить начинают, если на работу надо сходить. Как обжимки на лавке сидят, клянчат у бабья червончик на бутылёк, блеют: «Мы такие хорошие и славные, сидим на жопе, зато закон не нарушаем, политику Пентагона осудили, блок НАТО заклеймили, тёще кости перемыли – столько важных и полезных дел переделали! А нам за это подлые бабы на водку мало дают – эти курицы в мировых мужиках вообще ни фига не смыслят». И бабам ещё советуют рожать от таких, да побольше, словно в придурках недостача наблюдается. А я не понимаю, зачем такие нужны, зачем они вообще родились – только койку в роддоме зря занимали. Качество людей хуже некуда! Любого соплёй перешибить можно. Где не надо – они крутые, где нужна сила и решительность – их как раз нет. Нисколько таких не жалко, пусть загибаются. Это как естественный отбор: слабаки и нытики сопьются и передохнут, а останутся полезные и нужные.

– Вы рассуждаете, как агротехник.

– Именно так и надо рассуждать. Рассаду надо пропалывать, если хочешь получить хороший урожай, удалять сорняки и больные ростки, пока они не оплели своими гнилыми корнями и тухлой ботвой здоровые экземпляры. Ведь сейчас именно это происходит. Только и слышишь, как хорошая девушка связалась с каким-то отребьем, которое её на иглу подсадило, юноша из приличной семьи женился на алкоголичке. Почему они, вроде здоровые хорошие люди так дебильно себя ведут? Потому что гнилая ботва навязала им свою гнилую философию, которая выгодна только отбросам, как это красиво и благородно: страдать и тащить на себе разных сволочей, «нести свой крест». Иисуса Христа все из себя изображают, хотя где-то у него сказано, что никто из людей не должен повторять его подвиг и приносить себя в жертву. Скоро ни одной семьи не останется, где бы не было алкашей, наркоманов, бездельников и сектантов. Потому что сорняки надо удалять, а не удобрять их своими ресурсами и ждать, когда они всё собой забьют. На иных посмотришь, страшно делается: родители-интеллигенты, культурные люди, дети с образованием и какими-то хорошими целями в жизни, но вот сын тащит в дом наркоманку. И жизнь этих замечательных людей заканчивается, а начинается служба по спасению того, кого спасти невозможно. Всё равно загнётся и ещё спасающих за собой утащит. И ничего с этим не поделать, чистые законы биологии идут, когда больная особь заражает и уничтожает здоровых.

– Что же, совсем никому не помогать?

– Не имеет смысла помогать тем, кто сам себя убивает, кто из «помогающих» тянет только жалость и деньги на дозу. Это как благотворительность, которой нынче многие забавляются: деньги можно без конца выделять, но нуждающихся в них всё больше и больше. Казалось бы, их должно стать меньше: получили помощь и пошли жить дальше своими силами. Но этого не происходит. Я не говорю, что все правильными должны быть, кто-то может оступиться, ошибиться. Человек не может ходить – ты поставишь его на ноги, и он пойдёт дальше сам. Вот таким можно помогать. Но когда он снова сам себя ломает и опять ползёт жаловаться, тут ни один врач не поможет. Помогать надо тем, кто стремится выздороветь, а не спасать всю жизнь труп ходячий, который жить не хочет. Ты видишь, что человек тонет, протягиваешь руку, чтобы его вытащить, но он сам тянет тебя вниз, на дно, в трясину. Это же страшно, когда здоровые нормальные люди прогибаются под таких, всю жизнь тратят на тех, кто их стащит на свой уровень, и уже никто спасать не будет. Некому. В советское время «спасали» пьяниц, когда пили преимущественно мужики, а теперь даже бабы пьяные валяются. Это всё выходцы из таких семей, где пьянка стала нормой, где в спасение алкаша были втянуты все члены семьи, включая детей, и пили вместе с ним, чтобы «больному» меньше досталось. Все думали, что их дочери у матерей эстафету переймут, будут «спасать» новое поколение алконавтов, а они скопировали папаш, потому что эта роль намного легче оказалась, да и внимания к застиранной персоне пьяницы выше крыши. Сейчас мужики появляются, которые пьющих жён спасают, тоже очень гордятся этим и недоумевают, если кто их «подвигом» не восхищён, а мне таких не жалко. Если кто-то сознательно впускает в свою жизнь потенциальных самоубийц и домашних террористов, да ещё бормочет о любви, он такой же больной и гнилой, так что пусть не грузит публику своим «благим делом». Нежизнеспособное население, кстати, всегда такими «подвигами» отличается. Одни герои и героини кругом! Сейчас почему нормальные люди рожать не хотят? Потому что всюду твердят: это трудно, это каторга, это подвиг. Но нормальные люди не тяготеют к подвигам и каторге, они хотят просто нормально жить. А вот придурки сами не свои до самоистязаний, лезут в них с самоотверженной рожей, грузят детей с рождения, как они из-за них футбол пропустили или посещение кабака. Даже собственных детей растят с такими рожами, словно подвиг вершат, и уверены, что от этого всей стране польза. Каких-то дур постоянно показывают, которые считают себя героинями, потому что родили больных детей, которых невозможно вылечить. Ей на УЗИ ещё сказали, что лучше прервать беременность. Медицина для того и существует, чтобы подсказывать людям, что их ждёт, чтобы они могли рассчитать свои силёнки, но она тупо рожает и ожидает восторгов. На что такие рассчитывают? Может, у неё солидный счёт в банке или муж богатый, который в состоянии обеспечить штат врачей по уходу за таким ребёнком? Нет, она живёт в коммуналке с бестолковым сожителем, который умеет только телик смотреть, да пересказывать содержание увиденного другим таким же лохам. Теперь и она там с инвалидом детства сидит с недоумением на лице: чего мне памятник не поставят за такой подвиг. Сейчас эта мысль у многих на лбу отпечатана, кого вот так угораздило стать героями на пустом месте. Я был в Японии, у них очень много больных людей от атомных бомбардировок, до сих пор рождаются дети с серьёзными отклонениями. К тому же японцы долго жили в изоляции, как островное государство, вступали в брак только со своими, то есть происходило кровосмешение, а от этого идёт много генетических нарушений, которые не вылечить операциями или медикаментами. Но у них совсем другое поведение: они никого не грузят этим. Медицина на очень высоком уровне, женщинам сразу говорят, что проблемы с плодом. И если родители решают его оставить, то берут на себя ответственность, что смогут вырастить такого ребёнка и воспитать его достойным гражданином, а не слабаком. Конечно, у них страна максимально приспособлена для комфортной жизни. У них такого нет, чтобы железную дорогу было не перейти, как у нас, что даже я, взрослый мужик, иногда задумываюсь, как это лучше сделать, потому что надо где-то подлезать, перепрыгивать или ещё какое сальто-мортале выполнить. Подземный переход всегда затоплен и находится за километр от вокзала – это традиция в России: делать переход так, чтобы враг не догадался, где он. По-другому никогда не будет, надо полагать, чтоб народ спортивную форму не терял. Мост есть совсем рядом, всего-то за полверсты, но по нему ходить ещё опасней, да и залезть на него не каждый альпинист сможет. Там такого нет. Это у нас горячую воду включишь – идёт не просто холодная, а ледяная! Включишь холодную – оттуда какая-то ржавая грязь с таким напором вырывается, что прямо в рожу тебе. Иногда кажется, что скоро оттуда вместо воды вылезет бумажная лента, как из телеграфа, а на ней написано: «Чтоб ты сдох!».

– Ха-ха-ха!

– В общественном транспорте зимой холодно, летом душно, в автобусах горючим воняет до рези в глазах, в электричках тамбур на метр выше перрона. Ну, вот страна такая уникальная: всё время одно с другим не совпадает, чтоб кто-нибудь непременно навернулся, хряснулся и больше не встал. Или алкоголизация населения так сказывается, что правильные замеры никто сделать не может. В Японии из пригородных электричек инвалиды на колясках выезжают и даже толчка не чувствуют от разницы уровней, а у нас здоровый выпадет и инвалидом станет – видимо, на это всё рассчитано. Поэтому у них даже сильно искалеченные люди практически не испытывают никаких проблем с передвижением. Везде подъёмники, какие-то специальные проходы для всех категорий населения, учтены особенности каждого, от детей до стариков. Там люди без рук, без ног на досках в океане по волнам катаются и радуются жизни, что вообще живут, получают образование, вступают в брак, находят работу. Никто не скулит и пьяным не валяется. Психология другая. А у нас таких задушат слезливые бабы-дуры, затискают «убогонького» и «горького мово», друзья так называемые всегда нальют и внушат, что он «не такой как все», особенный, избранный, не понятый и прочие тяжёлые мысли, которые мешают полноценно жить.

– Получается, что Россия только для здоровых людей?

– Россия вообще не для людей. Она для подвига. Но есть вещи, из которых нельзя делать подвиг. Нельзя выдавать за подвиг осуществление своих базовых биологических программ, природа может такого не простить. Создание семьи – это естественный процесс, а у нас мужики в брак вступают, как будто их изнасиловали, бабы рожают, словно отомстить кому-то хотят. Нельзя так делать эти сокровенные вещи. Да, среди людей можно найти придурков, которые будут этим бурно восхищаться, но природа может отомстить за такое извращение. Природе ведь по барабану, что человека кто-то обидел, что ему по жизни скучно, а никто не развлёк, не ублажил, не дал. Она даст ему пинка под зад – на место такого вялого нытика всегда найдутся другие, жадные до жизни, страстно желающие жить, способные на роман с жизнью, а не выяснение отношений. Жизнь вообще никому ничего не должна, и нахождение человека в жизни – не его право, а привилегия. Хочешь жить – живи, не хочешь – твои проблемы. Жизнь может так послать, что мало не покажется, так что бессмысленно с ней бодаться и требовать, если не хочешь выяснить направление, в котором придётся пойти. Как говорится, Бог-то не выдохнется, оплеухи раздавая, – он вечный, ему износа нет. Чего не скажешь о человеке. Когда героические взрослые постоянно намекают ребёнку, что он мешает родителям, что они якобы ради него пошли на огромные жертвы, пропустили крутой сериал, вынуждены вести себя по-человечески и работать якобы только ради детей, как будто сами ничего не потребляют, ребёнок начинает чувствовать себя лишним элементом жизни. Дети не любят быть в нагрузку. Когда взрослые постоянно ноют, как бы они могли интересно прожить жизнь, если бы не эти дети, «ради которых только и живём», хотя на практике такие, освободившись от оков семьи, тратят себя исключительно на пьянство и блядство – это в их понимании и есть счастье. Отпрыски таких героев нежизнеспособны. Это заметно хотя бы по тому, что уже школьники на себя руки накладывают, а это очень нехороший симптом. И опять-таки всю страну этим грузят. Какому-то ребёнку взрослая шалава не дала, он повесился. Кто виноват? Шалава. Надо было дать и сесть по статье за совращение малолеток. Девочке джинсы не купили – она с моста прыгнула, ещё искали её всем городом несколько дней. Вы чувствуете, какая у этих засранцев зашкаливающая патологическая значительность? И не трудно догадаться, кто им её привил. Сколько этих девочек объявляют в розыск, все столбы обклеены «ушла и не вернулась». Обидели, не уважили, не ту цену назначили, два доллара надо было сверху накинуть. Вроде бы все разные, но у каждой на морде написано «жопа ищет приключений». Таких надо выловить, оживить и снова утопить, чтобы другим неповадно было. Потому что это не жильцы, они всё равно себя прикончат. Правильно в некоторых странах добивали тех, кто совершил неудачное самоубийство, и выставляли изуродованный труп на главной площади. Я помню, в начале семидесятых в соседнем районе какой-то школьник на себя руки наложил, так всю семью арестовали, в психушке держали, кого-то аж стерилизовали, другим справки выдали, что детей заводить нельзя – отклонение какое-то выявили. А теперь впечатление складывается, что только такие и плодятся. Работать никто не может, дома сидят, телевизор смотрят, а современное телевидение – сплошная порнография, как раз для возбуждения таких. Чтоб ударно штамповали новых носителей проблем.

– Что Вы такие кошмары рассказываете? – не выдержала Вероника.

– А ты слушай! А то вы только дураков всяких слушать умеете. Вот у тебя ребёнок повзрослеет, заявится домой под кайфом. Что ты будешь делать? Плакать? Не поможет.

– Надо верить в лучшее…

– Можно всю жизнь верить в лучшее, но оно так и не наступит. Это болезнь современного общества – верят в лучшее, но живут в худшем. Я возил жену на Глазунова, мне там одна картина запомнилась: весёлый рыжий клоун после спектакля сидит, рот до ушей нарисован. А своё собственное лицо плачет. Портрет нашего общества: всё хреново, а они улыбку из последних силёнок растягивают.

– Что же, плакать теперь?

– Типичный взгляд на жизнь всех хронических неудачников в стиле «или-или – третьего не дано». Если не смеяться, то плакать, если не писать, то какать. Надо не ту или иную гримасу через силу изображать, а проблемы решать! Реальные проблемы, когда они приходят, а не замалчивать их, не грузить ими всех, не маскировать улыбкой. Вот как вам праздник понадобился посреди полного развала. А я, признаться, праздники терпеть не могу, даже свой день рождения редко праздную. Была б моя воля, все праздники отменил бы. Никакой радости, только пьянство. У меня дочь невеста, а замуж выдать не за кого – одна пьянь да рвань кругом.

– Это какой смелый человек должен быть, чтобы не побоялся к Вам в зятья угодить, – хихикнула Марина. – Другие-то с тёщами конфликтуют, а тут такой тесть, что ни встать, ни сесть.

– Ой, он у меня будет каждый день курс молодого бойца проходить. Конечно, если толковый парень попадётся… Хотя откуда сейчас толковые? Около моей один увивался, на работу просился, не берут никуда. Попался с наркотой на кармане, дали срок за сбыт и хранение, а он недоумевает. Я ему говорю: «Ты понимаешь, что это теперь на всю жизнь, во всех документах это клеймо будет, что ты попался? Тебя теперь даже в охранники разворованного склада не возьмут, потому что будут делать запрос по твою душу, а у тебя в личном деле такой позор, статья нехорошая. Много кайфа-то словил, когда эту дрянь пробовал?». Он говорит, что два дня блевал и башка неделю болела – во, радость-то великая! Надо всё в жизни попробовать, говорит. Я спрашиваю, а ты в институте учиться не пробовал, раз всё надо попробовать? В армии служить не пробовал, профессию получить, поработать, за границу съездить, пожить там своими силами – очень много интересного о себе узнаешь, о чём и не догадывался. У них «всё попробовать» в жизни – это наркотики принять и в групповухе поучаствовать. Этим ВСЯ жизнь у них ограничивается. Поэтому половина поколения уже на кладбище лежит – жизнь таким резерва не даёт, кто всё её многообразие так похабно урезает. Тут в школе устраивают встречи выпускников, от их выпуска уже почти никого не осталось. Моя дочь не ходит, не с кем встречаться, говорит, кто выжил, те уехали. А остальные кто от передозы передох, кто на спор за руль пьяный сел и в кювет вылетел, словно соревнуются, кто изобретёт более идиотский способ на тот свет себя спровадить. Это что от них к сорока годам останется? Мой-то выпуск почти весь жив ещё. Да что там мой – поколение наших родителей до сих пор собирается, свои годы школьные вспоминает, многие в строю, кто-то даже работает.

– И что же делать?

– А ничего не сделаешь. Это как незакалённая рассада. Если её весной не выносили из теплицы, не приучили к трудностям, не познакомили с жёсткими условиями среды, потом постоянно будет болеть, чахнуть и пугать своей возможной смертью, словно все вокруг виноваты, что растение настолько жизни боится. Не столько растёт, сколько грузит своей слабостью и беспрестанно конфликтует со средой обитания. Я тут огурцы высаживал и попался один куст, усы не образуются, за опору никак не цепляется, стелется по земле, побеги чернеют. Хотел его срезать, дочь вступилась: «Смотри, там уже маленький огурчик образовался, авось выправится». И это огурчик смотрит на меня так испуганно пупырышком, как глазом, когда я вслух своё намерение озвучил.

– Растения, кстати, понимают речь.

– Это я давно понял, что растения и звери понятливей многих людей. На следующее утро дочь тащит к этому кусту: «Погляди, как ты его напугал! Он за ночь усы выпустил и намертво к опорам прикрутился». Действительно, даже на маленькие кулачки похоже, будто вцепился ими в жизнь. Уже два огурца вылезло и смотрят на меня, типа, ты тут не очень-то секатором махай. И ведь рука уже не поднимется на такую жадную хватку замахнуться. Вот кто сейчас так за жизнь уцепится, тот и останется. А остальные полягут, кто зациклен на своих обидах или глупых фантазиях, кто не хочет идти в ногу со временем и других заставляет этому подыгрывать. И я представляю себе, как бабам тошно с этой слабостью дело иметь, заглушать отвращение к дохлякам, которые у своей бабки пенсию украдут, пропьют и считают себя уже настоящими героями, гангстеры сопливые. Другие из-за компьютеров не вылезают, вместо мозгов – диск с добытой кем-то другим информацией, а без этого самостоятельно не могут догадаться, сколько будет дважды два. Витают в вымышленном мире, а под ногами ничего не замечают. Скучно. У кого-то сила есть, зато ум начисто отсутствует. У другого ум вроде бы имеется, зато силы хватает только на перемещение компьютерной мыши. Сейчас даже дело не с кем иметь, мне на работу уже брать некого! Один стёб подростковый, хотя его исполнители давно не студенты. В силу условий труда то и дело бреши возникают, и закрыть некем. Я бы рад был, если объявился бы какой-нибудь бойкий проворный мальчонка, который рыпнулся бы на меня. Я бы тогда понял, что есть ещё порох в пороховницах нации, а так прямо хоть женщин набирай. А что? Пойдёте в мою контору работать?

– Нам нельзя, мы ж Вас заболтаем.

– И то верно. Засиделся я с вами, барышни! А хорошо посидели, потрепались, они слушают так внимательно, одна вообще записывает – среди мужиков таких слушателей не найдёшь.

– Так поможете нам с Днём города? – спросила Марина, когда Авторитет направился к выходу.

– Придётся, пока вы совсем в жизни не разочаровались. Куда же я денусь? Ведь женщины – это слабые, беззащитные создания, от которых невозможно спастись. Вот что, я дочурку к этому делу подключу.

Дочь Авторитета фактически возглавляла местную конно-спортивную школу. Одно время она училась в Петербурге в медицинском институте. Отучилась два года на «отлично» и внезапно бросила, словно её подменили. Проболела целый семестр, а потом забрала документы и поступила в… ветеринарное училище. Расстроенным родителям сказала, что хочет лечить зверей, а не людей. Капризной её нельзя было назвать, как раз наоборот, поэтому родители поняли, что это всерьёз. Дети Авторитета не были избалованными барчуками с причудами, как это часто бывает в современных состоятельных семьях, где родители делают всё возможное и даже невозможное, чтобы ребёнок начал воспринимать их как джинна из бутылки, который вылезает оттуда по первому зову, выполняет любое, даже самое умопомрачительное желание и – что самое главное – снова убирается в бутылку без лишних вопросов и лекций о смысле жизни. Часто родители так делают даже не ради детей, а только для демонстрации своих возможностей окружающим, что выглядит вдвойне глупо в нищей стране, где до сих пор роскошью кажется и комнатёнка в общаге.

Самого Авторитета и его жену воспитали по простой провинциальной схеме, где в ребёнке прежде всего видят не любимую игрушку, а растят как будущего помощника и утешение родителей в старости, поэтому любые капризы строго преследуются со стороны взрослых. Его было трудно представить в роли такого джинна, но в дочке он души не чаял. И даже втайне гордился ею! Он знал, что нынче дети богатых родителей или вовсе не тяготеют к учёбе, или стремятся в модные бизнес-школы, финансовые академии или на юридические факультеты, дабы знать, как потом финансы и закон под себя подладить. Причём эта тенденция является общемировой. Социальный статус врача и даже профессора медицины уже не кажется пределом мечтаний. На научные специальности университетов теперь поступают представители бедных слоёв населения – так ему жаловался сам декан факультета, где училась дочь. Говорил, что в развитых странах по этому поводу бьют тревогу, ведь новый век сулит техногенные, экологические и гуманитарные катастрофы. И справляться с ними способны уж никак не юристы и бизнесмены, а как раз учёные, врачи и инженеры – самые немодные среди «золотой молодёжи» специальности. А в России именно «золотая молодёжь» – это приток финансов на укрепление обескровленной и разграбленной отечественной научной базы. Авторитету польстило, что он тоже в какой-то степени даёт движение этому притоку. Ради дочери. Хотя она и училась на «отлично», в то время как другие папаши платили деньги, чтобы их бестолковых и ленивых чад не вышвырнули из Альма-матер за хроническую неуспеваемость и патологическую тупость.

Он дружил со своими детьми, умел быть для них не наказующей десницей и проповедником абсолютных истин, как часто зашкаливает тех папаш, которые сами на эти истины «болт клали». Чёрт его знает, как, но он умудрился стать для них настоящим эталоном человека. Дети его тоже обожали, а дочь прямо-таки боготворила, что не в каждой семье и бывает. Многие её сверстницы не общались с отцами: те или жили с другими семьями, или просто не считали нужным общаться с «этим бабьём», или оттолкнули от себя пьяным грубым поведением ещё в раннем детстве. Многие её подруги отцов вообще не знали, и привычно воспринимали каждого нового отчима. А она считала своего отца самым лучшим человеком на свете и не представляла себе, как можно поменять отца на какого-то совершенно чужого отчима. На вопросы, кто её отец и чем занимается, она серьёзно отвечала: «Мой папа помогает людям решать проблемы». Когда ей исполнилось восемнадцать, её вера в отца пошатнулась и даже чуть не рухнула.

Началось с того, что она с друзьями зашла в городской универмаг. Она редко ходила в магазины родного города, там не было ничего, что ей могло бы понадобиться, но тут зашла за компанию. И её увидела вдова Аркадия Гусельникова, которая работала в универмаге продавцом. Того самого Гусельникова, которого якобы порешил Авторитет, когда государственная власть напрочь отказалась заниматься своей страной, так что граждане стали выстраивать собственные схемы власти и влияния.

Гусельникова как раз стояла за прилавком, когда дочь Авторитета обратилась к ней с просьбой показать какой-то товар. Гусельникову как током ударило: она поразилась, насколько дочь похожа на своего отца внешне. Ничего ей не сказала, а только метнула полный ненависти взгляд и вышла из торгового зала.

А надо заметить, что дочку Авторитета все любили. Бывают такие дети, которых невозможно не любить, настолько они очаровательны и непосредственны. И самое удивительное, что эту категорию детей совершенно невозможно испортить и избаловать любовью, как это бывает с иными детьми и даже взрослыми людьми. Потому что они этой любовью как-то по-особому дорожат, что ли. Именно дорожат, а не дрожат, что потеряют к себе расположение окружающих, и относятся к этому расположению с большой ответственностью. И эта неожиданная ненависть, с которой она столкнулась, наверное, впервые в жизни, её очень удивила и расстроила. А тут ещё мальчик из их компании взял, да и объяснил ей причину такого поведения продавщицы:

– Твой папаша на её муже узоры паяльной лампой выжигал, когда тот отказался ему оброк со своего бизнеса платить. Вот он и помер от болевого шока, а всё оформили как сердечный приступ.

– К-как… э… это? – она не поверила своим ушам. – Но это же невозможно… Это ужасно больно! Нет, мой папа никогда бы так не сделал…

– Чё ты грузишься-то? – недоумённо пожал плечами мальчишка. – Нормальный фазер. Такую империю себе сколотил, что дай бог каждому. Другие мужики торгуют колготками, девками или даже собой, а это гораздо позорнее для мужчины. В наше время люди делятся на тех, кто покупает, продаёт или сам продаётся, а твой папаша сам всё берёт без лишних расшаркиваний. Мне бы такого фазера, а то мой только водку трескать умеет да по чужим койкам таскаться, а когда даже потаскухам надоедает, о «детушках-кровиночках» вспоминает: обожрётся да ползает по прихожей в собственной блевоте. Мать с него сапоги стаскивает, а он лягается, крутого мужика из себя перед ней изображает… А эта курица тоже нашла отца для своих детей, не могла под кого поприличнее лечь. Только бы замуж за кого выйти, хоть за урода последнего. Убил бы, гада, да в тюрягу идти не хочется из-за такого говна.

– Как же это?! – недоумевала она. – Это же твои родители, это твой папа…

– Это у тебя – папа, а у меня чмо полнейшее! – зло перебил её приятель.

И ещё он поведал, что её отец нажил своё состояние за девяностые годы на шантаже, вымогательстве и заказных убийствах, а может, и сейчас этим промышляет, а его контора в виде часовой мастерской при городском Доме Быта – всего лишь удачная ширма для «реальных и конкретных дел». Так она узнала, что её папа – бандит и мошенник широкого профиля. Прямо хоть рекламу вешай: «Все виды преступлений на любой вкус!». Убивал-грабил, шантажировал-запугивал, пытал-насиловал – чем только ни занимался. Зато теперь обладает такой властью! Глава района что-нибудь пукнет на отчётно-переучётном собрании шишек региона, и никто его не слышит и не слушает, надоел всем. А твой фазер только вздохнёт, только соберётся озвучить, чего ему надо, а это… уже сделано: «Рады стараться, Ваше бандитское величество!».

Мир в тот миг для неё перевернулся, земля стала уходить из-под ног. Она не поверила ни на йоту услышанному, но озадачилась, почему это люди так говорят о её отце! Самого Авторитета тогда в городе не было, поэтому она решила поговорить с самым честным человеком на свете – с дядей Феликсом, который говорил мало, но если и говорил, то только правду.

– Не знаю, правда это или… не совсем правда, – ответил он, помолчав какое-то время после её рассказа. – Да меня тут вообще в те годы не было! Я на осетинской границе служил, а прописан был в Пскове. Так и мотался с югов в Псков и обратно, а сюда и не заглядывал…

– Ну, дядя, мне же надо знать правду!

– Я не знаю правды, – помотал он головой, и она поняла, что он в самом деле не знает. – Только я тебе вот что скажу. Если про тигра скажут, что он плохой, это не правда и не ложь. Он своих тигрят вылизывает, а антилопу разорвёт, чтобы тигрят накормить. Для тигрят он хороший, а для антилопы, понятное дело – плохой.

– То джунгли с дикими зверьми, а мы люди.

– Думаешь, люди лучше зверей? – горько усмехнулся Феликс Георгиевич. – Человек от глупости своей провозгласил себя умнейшим существом на свете, а на деле посмотри, что сейчас делается. Сильные, до зубов вооружённые мужики берут детей в заложники и оправдывают это тем, что так якобы сам Аллах повелел. А я так думаю, что Аллаху уже тошно на них смотреть. Разве в дикой природе такие выходки встречаются? Нет. Так что человеческое общество ещё опасней, чем джунгли.

Этот разговор не помог ей докопаться до истины. Мать спрашивать было бесполезно: она-то про отца знала всё-всё, как не каждый сам себя знает, но никогда не позволила бы детям осуждать его. Поэтому дочь Авторитета решила поговорить с самой Гусельниковой, которая жила на другом конце длинной Лесной улицы. Пришла к ней вечером и с порога спросила: правда ли, что отец имеет хоть какое-то отношение к смерти её мужа. Гусельникова на этот раз ненависти не показала, зато отнеслась к нежданной гостье с неописуемым ужасом:

– Уходи отсюда и никогда не приходи! – шептала она. – И не дай бог, твой отец узнает, чем ты интересуешься…

– Но я хочу знать правду! – звонко заявила дочь Авторитета.

– Уходи ты, дурёха! Ну пожалуйста, – и Гусельникова встала перед ней на колени, заплакала: – Какой тебе прок от этой правды? Он же меня зарежет из-за твоих вопросов…

Дочь Авторитета поняла, что он – её отец – совсем не тот человек, каким она его всегда считала. Она знала, что в годы массовой безработицы он без работы не сидел, так как был востребован в многочисленных на тот момент «горячих точках» планеты, которая словно бы сошла с ума перед вступлением в новое тысячелетие. Она слышала, что он где-то воюет «за счастье» каких-то братских народов, но не представляла себе, что отец может убивать людей, тем более так жестоко. Она не могла понять, что за «счастье» такое и зачем у русских людей столько навязчивых братских народов, которых постоянно надо вытаскивать из очередных передряг, в которые они так охотно влезают. Когда-то Россия вступилась за боснийского серба со странной фамилией Принцип и на три с половиной года угодила в пятилетнюю Первую мировую войну, потеряла Польшу, Прибалтику, Финляндию, Украину и часть Белоруссии. Потеряла около четверти населения, четверть обрабатываемых земель и три четверти угольной и металлургической промышленности. Она вышла из войны раньше других, но по исторически сложившемуся глупому принципу потеряла в ней больше других стран-участниц. И всё из-за какого-то Принципа. А что поделать? Братья же. Братьев не выбирают. Если так не повезло с братьями, может быть, имеет смысл научиться выбирать друзей? Но и тут у России всё тот же принцип: её «друзья» умеют самоотверженно сражаться только за свои интересы… до последней капли крови русского солдата. Так отец говорил.

Авторитет никогда не рассказывал о войне или делал это так, что ещё раз послушать желающих не находилось. В советские времена его пару раз приглашали в школу на занятия по военно-патриотическому воспитанию. Когда он понял, что это надолго, то отшил желающих повысить свой патриотизм рассказом, как они на войне распилили какого-то моджахеда бензопилой, а потом сожгли в бочке. Рассказал так просто, как может только непосредственный свидетель этих привычных для фронта сцен человеческой бойни, без каких-либо оценок, как из этого безумия можно вывести призывы «крепить ряды в любви к Родине, панимашь ли, в едином порыве». Взрослые устроители мастер-класса по патриотизму, ожидавшие привычной порции героизма, онемели, зато дети были в восторге! В школу его больше не приглашали и даже вздрагивали, когда он мимо проходил. Своим детям он говорил что-нибудь отвлечённое, если они очень уж расспрашивали, но никогда не рассказывал о войне с позиции её «героического участника». По той простой причине, что не считал её ярким событием в жизни. Он не то, чтобы любил войну, но не воспринимал как трагедию. Она стала нормой его жизни. Никогда не упрекал детей, если они его не слушались, что он чего-то там проливал да терпел лишения, когда «сражался за счастье народное». Может быть, потому, что сам никогда не слышал таких слов от отца и дедов. Или потому, что не ради мифического «счастья народного» там зависал, а просто на тот момент не было никакой другой работы. Тогда в родной стране пропала возможность работать даже за копейки на каком-нибудь заводе, чтобы стать инвалидом к сорока годам от труда, несовместимого с жизнедеятельностью человеческого организма, как это было с его дедами и прадедами. Вот он и нашёл себе дело «по душе». А когда человек занят тем, что ему по душе, он не выдаёт свою деятельность за подвиг. Подвигом как раз кажется то, от чего с души воротит, в чём человек меньше всего разбирается. Для безграмотного знание отличий между буквой «зе» и цифрой «три» уже подвигом кажется. Для не умеющего ходить по канату и прохождения по узкому мосту хватит, чтобы гордиться таким «выдающимся поступком» всю оставшуюся жизнь. Человек всегда хвалится делами, которыми меньше всего хотелось бы заниматься и в которых он мало смыслит, а профессиональный математик вряд ли додумается хвастать знанием таблицы умножения. Поэтому Авторитет склонных к таким рассказам людей считал неблагонадёжными. Если человек хвалится какими-то качествами, значит они для него самого в диковинку, и рассчитывать на такого «героя» нельзя.

Самым верным способом навсегда уронить себя в его глазах был пьяный ор и рёв о страданиях, сражениях и лишениях во имя некой великой цели. Эта цель в России всегда сводится к комфортному существованию небольшой и хорошо защищённой законом группки избранных, и лишения ради них могут терпеть только неполноценные люди. А если они ещё и гордятся этим, то сами себе подписывают смертный приговор.

У него был нетипичный для советского гражданина взгляд на войну, и даже трудно понять, где он его в те годы подхватил. Возможно, именно такой взгляд формирует сама война, её непосредственные участники, профессиональные военные. На войне, по его мнению, кровь проливают только плохие солдаты, которых лучше сразу убрать, чтобы они не подводили своим выпадением из строя остальных. А настоящий и хорошо обученный солдат должен уметь выполнить приказ и выйти из боя живым и невредимым, чего бы ему это ни стоило. Даже если для этого придётся взять за глотку того, кто этот приказ отдаёт. Потому что воинская доблесть и честь – качества не главные и даже вредные для успеха. Много он видел таких дураков, которые во весь рост шли в атаку и увлекали за собой других, а через минуту от них оставались груды окровавленного тряпья. Он таких героев определял с первого взгляда и в бою всегда держался от них как можно дальше. Глупая неживучая порода, воюющая не за результат, а за возможность совершить подвиг. С такими лучше на одно поле не садиться. Такие даже нужду станут справлять под артобстрелом, как будто снаряду есть какой-то интерес до их задницы. Им лишь бы беззаветный и беспримерный подвиг совершить, можно даже на толчке. С одной стороны, героизм, с другой – методичное и ничем не сдерживаемое самоуничтожение. Их возбуждает убийственная воинская эстетика, когда армия в белых перчатках и яркой форме, которую за версту видать, шагает на противника с песнями под прицельным огнём врага. Им вбили в послушную башку, что кланяться пулям – позор для настоящих героев. Куда ты денешься? Всё одно согнёшься в три погибели, когда пуля войдёт в кишки. Не только поклонишься, а на карачках будешь перед пулями ползать, молить их, чтобы они тебя добили, так как боль слишком уж невыносима при таких ранениях. Такие всегда гибнут самыми первыми, и гибнут совершенно бессмысленно. Но находятся истеричные сучки, которым именно такие запрограммированные на смерть дураки внушают мысли о любви. Такие если и выживают, то из них получаются самые яростные крикуны с репертуаром «да я там свои дымящиеся кишки с поля боя собирал, пока вы тут». У них всё время идёт это разделение на «там» и «тут», хотя тут жизнь ничем не лучше войны. Так называемая мирная жизнь в чём-то даже жёстче, любой демобилизованный это сразу чувствует очень остро.

Какие на войне могут быть героизм и эстетика, где грандиозность всегда граничит с бессмысленностью? На войне не белые перчатки нужны, не яркая форма и бравурный песенный репертуар – не на карнавал пришли. Нужна полная мимикрия с окружающим пространством. На войне даже отсталость армии может сослужить ей хорошую службу, как сорная трава спасает огород от нежданных заморозков. Такая армия не может быстро мобилизоваться и организовано подтянуться к линии фронта, поэтому её нельзя уничтожить одним ударом. И вот повоюй с такой армией по строгому плану. Именно по этой причине точные и пунктуальные немцы никогда не могли победить неповоротливую и медлительную Россию. Куда им тут на нашем бездорожье под вечно серым небом со своими математически точными маневрами, детально расписанными для каждого корпуса на нескольких десятках страниц? Их всегда будет ждать здесь полный провал. Россия угнетает их, выросших в тесной Европе, своей огромностью. Чем глубже цивилизованный европеец влезает в Россию, тем больше расшатывает она в нём устои цивилизации. Он перестаёт умываться и бриться где-то под Смоленском, начинает жадно жрать голыми руками под Тулой, перестаёт обращать внимание, что он жрёт уже какие-то помои, на подступах к Тамбову. Дальше – больше. Очень быстро этот «носитель культуры» превращается на просторах и в дебрях непонятной страны в косматого пьяницу с окончательно расстроенной нервной системой. И невольно вспоминает Маркса с его «бытие определяет сознание» – точнее и не скажешь. Маркс, наверно, для своих немцев это и сказал.

Немец до Курска дотопает, и ему уже тошно станет, что это, оказывается, ещё не всё, это только начало. Надо ещё протопать тысячи и тысячи вёрст! И не как-нибудь, а исключительно по бездорожью, где не найдёшь хотя бы отдалённый намёк на тропинку. Здесь в его рациональные немецкие мозги непременно закрадётся ужасная мысль: на кой чёрт мне это надо?! И этот послушный исполнительный немец уже превращается в смертельно уставшего русского, который может послать куда подальше гениальных полководцев в ставке армии: вам надо – вы и идите под пули! Его врождённая рациональность не выдержит такой глубокой бессмысленности происходящего. Он вдруг вспомнит, что ещё два века тому назад армии в сражениях вообще не имели никакой письменной диспозиции. Тогда полководцы физически присутствовали на поле боя, так что каждый взрыв и выстрел отдавался у них в заднице. А теперь с этим «генштабовским» уровнем мышления полководцы за чашечкой кофе или рюмочкой шнапса разрабатывают свои дурацкие диспозиции, которые невозможно, да и ненужно выполнять на линии фронта. Теперь фронт и полководцы находятся словно бы в разных измерениях. Вот какие крамольные мысли начинают лезть в голову примерному немцу на пьянящих своей бескрайностью и завораживающих своей дикостью просторах словно бы никому не принадлежащей Руси.

Стереотипное поведение «опалённого войной» человека в Авторитете никак не проявлялось. То ли от врождённого сарказма по отношению к мироустройству, то ли от глубочайшего нигилизма, но не было у него ни комплекса вины перед погибшими сослуживцами, ни желания примкнуть к ним в следующем бою или просто от нечего делать на гражданке, ни пьяных показных слёз о своих походах туда. Он даже скрывал свои мелкие ранения, какие у него были, так как считал их позором, а уж никак не поводом для гордости. Чем тут гордиться, если не сумел увернуться, не успел спрятаться, не уследил, как враг зашёл с тыла, не разгадал его ловушку, не додумался выстрелить первым и всё такое прочее? Короче говоря, слишком много геройствовал вместо дела, а враг оказался умнее и хитрее тебя. Ты должен сделать выводы, как в следующий раз вести с ним бой, а не пьяно орать про то, что ты – идиот, позволивший кому-то продырявить свою шкуру, допустивший, чтобы кто-то пустил тебе кровь.

На вокзале нашей станции ещё в начале девяностых жил такой бомж Митрофаныч. Прозвище это было или производная от ФИО – никто не знал. Знали только, что был он из Новгородской области, где однажды по пьяному делу спалил свой дом. В огне погибли жена и дочь, сам он тоже сильно обгорел и даже слегка свихнулся. То ли от пьянства, то ли от ожогов. Насколько он был сумасшедшим – сказать сложно, но в какой-то момент разумно смекнул, что ожоги можно преподнести в качестве боевых шрамов. Стал мотаться по поездам и электричкам, выдавая себя за воина-афганца. Так домотался до наших окраин, хотя и здесь все знали, что никакой он не ветеран, потому что настоящих ветеранов трудно вообразить в такой позе. Но деньги всё же давали из сострадания, глядя на его страшные ожоги и шрамы по всему телу. Тогда многие стали выдавать себя за ветеранов всех мыслимых и немыслимых войн или хотя бы их родственников. Видимо, пресловутое военно-патриотическое воспитание полезло из людей таким неожиданным образом. Появились даже старухи, которые до этого просили милостыню как «пострадавшие от Мавроди», а тут вдруг выяснилось, что их сын или внук сгинул где-то на Кавказе, а то и попал в плен, откуда надо его выкупать, так что «подайте, люди добры: он ведь там за вас кровь проливаеть». Или некий мужик ещё лет десять тому назад заснул спьяну в сугробе и отморозил себе ноги до гангрены, а с началом войны в Чечне он уже проворно ползал по вокзалам и электричкам, хрипло и матерно кричал, что потерял конечности «за счастье народное в праведном бою». Были среди этой публики и такие, кто выдавал себя героем Вьетнама, хотя до этого не всем удавалось допить. Так что свой бизнес на войне делали не только будущие олигархи, но и рядовые граждане. Многие до сих пор мусолят Афганистан, спекулируют трагедией Кавказа – взять хотя бы киношников. Из войны сделан модный бренд. А что прикажете делать: эту тему «доят» на всех каналах, газеты делают на ней тиражи, почему же нам нельзя?

Некоторые из этих лжеветеранов даже не побирались, а требовали:

– Я за вас кровь проливал, суки! Сволочи! Все вы сволочи, а я там погибал за вас! А вы…

Иногда такой горе-герой разорётся, расплюётся на всех, особенно метит попасть в баб, чем сразу выдаёт себя: лох обыкновенный. Ему и рады бы подать, чтоб заткнулся, но страшно приближаться к такому ненавидящему всех и вся буяну. То ли жалуется, то ли хвалится увечьями, как единственным товаром, который один у него остался на продажу в наступившем торгашеском веке. Иная сердобольная женщина положит недалеко от него какие-то деньги, что-то из еды и одежды и убежит, чтобы не слышать, как он обматюгает её в «благодарность», обзовёт самыми нехорошими словами, какими только можно приложить слабый пол. Иногда такие типы могли затерроризировать целый вагон, останавливаясь у каждого купе и продолжительно оскорбляя и упрекая пассажиров своей якобы «пролитой за них» кровью. И казалось, что их радует не подачка даже, а возможность облаять тех, кто ещё сохранил облик человеческий, едет с работы, пытается выживать, как бы трудно ни было. Дорожная милиция на жалобы измученных пассажиров вяло отнекивалась, что «теперь всяка шваль имеет законное право по поездам шариться и побираться».

Митрофаныч именно так себя вёл. Наличие ожогов объяснял тем, что каких-то очень важных «сражениях сражался» и претерпел муку мученическую: «Я за вас в танке горел, падлы!». На него не обижались – убогий же на всю голову. Когда началась чеченская кампания, Митрофаныч смекнул, что быть ветераном Афганистана стало как-то неактуально, поэтому переключился на новую волну. И вот вчерашний «афганец» запел про то, как он героически сражался где-то под Гудермесом:

– Ради вас же гиб, сволочи! Суки! Ненавижу, поубивал бы всех! А ну, гоните мне бабки за то, что я за вас кровь проливал, паскуды! – орал Митрофаныч уже в конце 94-го года, когда война только-только началась, но он тем не менее успел получить на ней серьёзные увечья, зарасти безобразными шрамами и вернуться назад.

Людям становилось неловко, что человек так изоврался явно не от хорошей жизни, а Митрофаныч пугал их сгоревшей почти до кости голенью и ругал самыми скверными словами. Подавали, что могли, выслушивая до невозможности грязные ругательства и проклятия в свой адрес. Тогда в пригородных поездах появились целые стаи совершенно здоровых мужиков, про каких в грубом народном фольклоре говорят «тебе бы х…м бабкин огород пахать». Они шлялись туда-сюда в военной форме и с видом «мы прямо только что из дворца Амина… то есть из Грозного». Некоторые до того заговаривались, что сообщали, будто они прибыли «прям с Рейхстага». Надрывно орали самодельные песни из цикла «на финско-китайской границе служил очень доблестно я, и если вы до сих пор живы, то в этом заслуга моя», под аккомпанемент расстроенных гитар и с нескрываемой ненавистью глядели на тех, «ради кого они там кровь проливали». Возможно, среди них были и настоящие инвалиды Чечни, но при такой «конкуренции» им было просто не протиснуться, не пробиться. Иногда можно было видеть, как они валтузят друг друга на перроне гитарами и костылями, когда происходили накладки между их «музыкальными группировками». И горько было видеть не нужных теперь власти героев, которая от всего открестилась и словно бы «перевела стрелки» на простой народ: идите у них просите, а если не дадут, то непременно скажите, что совести у них нету и всё такое прочее. Поэтому подтекстом ко всем этим «концертам» в адрес слушателей звучало: как вам не стыдно, сволочи?! Но простые люди привыкли, что они должны и обязаны постоянно испытывать жгучий стыд за всё, что в стране происходит: и за все войны, и за деяния нерадивой и амбициозной власти, и за каждого пьяницу, и за саму жизнь. Решительно за всё должно вам быть стыдно, дорогие товарищи! Ни у одного народа не развит комплекс вины так, как у нашего. А развит он всё той же пропагандой, которая горланит, что если у нас какая война начинается, проводятся репрессии или грядут катастрофические реформы, то исключительно «по пожеланиям трудящихся», хотя их мнения на этот счёт никто даже не спрашивал.

Поговаривали, что криминал со всех этих просителей милостыни собирал очень хороший оброк.

А Митрофаныч дошёл до того, что стал уже ползать на руках по вагонам электричек. Ползёт по проходу между сиденьями прямо по грязному полу и скрипит зубами:

– Меня пытали в плену, но я вас не выдал, а надо было! Мне сам Басаев ноги перебил, сам Дудаев в меня стрелял! Я видел ад, но так и не поверил в Бога! – вкраплял он в речь элементы свирепой поэзии, но тут же скатывался на более привычный для себя мат: – А всё ради вас, паскуды! Кровь свою проливал за ваши сволочные жизни! У-у, ненавижу!

Иногда по полчаса уходило у него на такие номера в одном вагоне, отчего и без того смертельно уставшие после работы пассажиры, которые сами имели полное основание пойти побираться, начинали вздыхать: «Чтоб тебе!.. Уж сказал бы просто, подайте, люди, кто сколько может. И шёл бы себе дальше». Митрофаныч и шёл: доползал до конца вагона, вставал на ноги, и как ни в чём не бывало выходил курить в тамбур. Иногда у него даже видели «Мальборо».

Для ночёвки же он облюбовал вокзал на нашей станции. Его одно время хотели выгнать оттуда, так как он никому не давал покою ни на минуту со своими криками, как он «мочил врага в сортире ради каких-то сучек, которых самих надо было бы замочить», но Митрофаныч стал грозиться взорвать вокзал:

– Я вам тут такой теракт устрою, что в Чечне ахнут! Да я был лучшим минёром своего Краснознамённого полка…

Один раз вошёл в такой вкус, что пошёл гулять по городу со своими сказками и нарвался на самого Авторитета. После этого Митрофаныча никто больше не видел. Шептали, что Авторитет порешил его уже на втором куплете про то, что ему «сам министр обороны руку жал и сам президент ордена навешивал». Даже трупа не нашли. Да и не искали, должно быть. Не любил Авторитет такую публику со своими убогими играми в героизм, а уж самозванцев в этих играх – тем более.

По этой же схеме он не уважал уголовников или «косящих» под них, которые гордились своим попаданием на нары или мечтали туда попасть. Они в его глазах выглядели теми же неуклюжими канатоходцами, взявшимися не за своё дело и поэтому сорвавшимися вниз. Или подстреленными солдатами, не сумевшими победить и перехитрить своего главного врага – закон. Он не верил в разные смехотворные теории, что преступника непременно должно тянуть на место преступления, так как, мол, любой человек, совершивший зло, подсознательно понимает это и невольно допускает разные оплошности, чтобы его непременно поймали и наказали. Детский сад какой-то! В мире давно никто не знает, чем зло отличается от добра. В мире давно перепуталось чёрное и белое, правда и ложь, дружба и вражда. Люди всё чаще своих врагов принимают за друзей, а искреннего и справедливого друга стараются променять на услужливого и поддакивающего до поры до времени коварного неприятеля. Строгие родители, которые могут вырастить детей сильными и смелыми, всё больше кажутся злодеями, а добренькие папаши и мамаши, которым просто наплевать на то, что выйдет из их отпрысков, научат их только праздности и бессмысленной болтовне. Злые люди бывают гораздо полезней и умней тех, кто добр со всеми без разбору, и любой поступок всегда содержит в себе зло для одних и добро для других. Так что никакой преступник даже в глубине души не догадывается, что он совершает нечто плохое, за что его обязательно должны наказать, поэтому и допускает какие-то ошибки в своём промысле, по которым его потом непременно поймают. Он убеждён, что прав. Всегда и во всём прав. Любой человек вообще живёт до той поры, пока убеждён, что правда пребывает именно на его стороне.

У дочери Авторитета, невзирая на юный возраст, уже были яркие воспоминания жизни. Самым первым таким пятном в её памяти отпечатался день, когда они ехали на автомобиле с отцом, а он вдруг схватил её и засунул под сиденье. Сразу же раздалась оглушительная стрельба, но она успела увидеть, как резко дёрнул головой их водитель и замер в неудобной позе. Она и испугаться-то не успела, потому что к ней под сиденье градом посыпались длинные металлические трубочки – гильзы, как она позже узнала их название. Они были такие красивые, блестящие, как новогодние игрушки, поэтому она даже начала складывать из них какие-то пирамидки и домики, как это обычно делают маленькие дети, если им подвернётся хоть что-нибудь под руку. Пока папа занят.

Когда всё затихло, отец закрыл ей глаза ладонью и перенёс в другую машину. И она заревела, когда он выгреб из её карманов эти красивые гильзы, выкинул их на дорогу. Ей тогда было лет семь, а в таком возрасте ребёнку кажется, что весь мир таков, какова его семья или та среда, в которой он живёт. Ему не с чем сравнить свою жизнь, и если папа отстреливается, то, должно быть, так делают все прочие папы: такова уж их мужская участь. Она тогда подумала, что все так живут.

Когда ей исполнилось десять, отец научил её стрелять. Отвёз на какой-то полигон, где обитали хмурые мужчины в камуфляже и шрамах – его друзья и сослуживцы, профессиональные солдаты, которые в мирной жизни становились больше похожими на бандитов. И, как это ни противоестественно, но только на войне они похожи на людей и… счастливы. И не как-нибудь, а очень! Так и живут: от войны до войны, от командировки до командировки. И только там они могут полностью реализовать все свои диверсионные и подрывные наклонности. А здесь, «в миру» – всё скучно, душно и нелепо. И ещё они презирают тех, кто никогда не воевал – такие им кажутся никчемными людьми. Не братство, а одинокие волки, каждый сам по себе. Нет общего застолья и совместного воя: «А помнишь, брат, как мы там кровь проливали?». Эти ничего проливать не станут, эти умеют от пуль уворачиваться и сухими из воды выходить.

Отец дал ей в руки пистолет, объяснил, как из него стрелять. Она выстрелила даже не целясь, только зажмурилась от грохота, и сразу же угодила в «девятку». Потом выстрелила ещё раз и снова в самое яблочко! Хмурые мужчины даже заулыбались и стали восхищаться:

– Ну, Николаич, сразу чувствуется твоя порода! Ты смотри, что творит! Ручонка ещё маленькая, а уже крепкая, даже не дрожит. Порода, одним словом.

Она видела, что отцу очень приятно слышать такое, и ей нравилось быть этой самой «его породой». Потом они ехали домой, и отец посмеивался в предчувствии того нагоняя, который задаст ему жена. Но та только аккуратно спросила: «Зачем тебе это надо?». А дочь стала заступаться за него, кричать, что он самый лучший, и она – его порода.

Она замечала, что некоторые друзья отца называют его Вожатым, он сам в разговоре с ними употреблял какие-то странные прозвища, Казначей или Дровосек. Когда дочь спросила, он объяснил, что это у взрослых шалопаев такая игра. Ещё ей врезалось в память, как однажды они сидели в подвале своего дома несколько часов, а может быть, и дней. Подвал у них был такой глубокий, что даже её высокий отец не мог там дотянуться до потолка рукой. Звуки сверху туда не проникали, как в бомбоубежище, а ещё там можно было вполне комфортно жить. Она тогда ничего не слышала, а только чувствовала, как тревожится мама за то, что происходит наверху. Она уже уснула, когда туда спустился отец и разрешил им выйти. Запомнила только, как чуть не поскользнулась на катавшихся под ногами всё тех же гильзах, которыми был усеян пол их разбитого дома. Потом они надолго уехали куда-то в Карелию к двоюродной сестре отца, в глухие леса, где местные жители всё лето занимаются тем, что собирают грибы и ягоды, а потом сдают их финнам для их финских ресторанов в обмен на одежду и продукты питания на зиму. Ей там ужасно понравилось: и мрачный лес, и такие же мрачные люди, похожие на колдунов из кельтских сказок, и беспробудно-сонная тихая зима, и яркие ягоды в покрытой седыми росами траве. Она даже не хотела уезжать оттуда, когда к концу года отец приехал и забрал их с собой. За это время на месте их прежнего дома был выстроен новый, где у неё появилась своя большая отдельная комната, и она тогда подумала: именно такие передряги способствуют тому, что жизнь становится лучше.

А через пару лет их дом снова обстреляли, и даже угодили гранатой на веранду. Она запомнила только, как странно вела себя всегда спокойная мать, разбудила всех посреди ночи, кричала отцу, что надо срочно уходить. Кажется, он её даже ударил, чтобы она «прекратила психовать». Она держалась за щёку, когда вбежала в комнату к дочери шатаясь, велела одеться, разбудила старшего сына, младшего взяла на руки и только успела выскочить из детской, как туда выстрелили из огнемёта. Потом ещё. Начался пожар, и отец перетаскал их из огня, заворачивая в мокрые одеяла. Было так жарко, что одеяла за считанные секунды высыхали до хруста, он снова мочил их в пруду. Сам ни одного ожога не получил, словно заговорённый. Делал всё с каким-то весёлым азартом, словно так всю жизнь этим и занимался бы. Они сидели во дворе, и маму трясло, она постоянно пересчитывала детей, забывая, что младший сын, который так и проспал весь пожар, у неё на руках.

– Оля, Володя, где Коленька? – спрашивала она старших, а они её успокаивали:

– Мама, мы все здесь, и Колька. Вот же он дрыхнет в обнимку со своим плюшевым медведем.

А дочери не давала покоя мысль: неужели отец ударил маму. Но она не знала, как об этом спросить. У неё в ушах так и звенел щелчок пощёчины, даже последующая пальба его не заглушила. Почему взрослые не понимают, как это страшно для детей, когда родители дерутся? Почему мужчины не понимают, как женщине страшно, когда у неё на глазах сгорает её дом, что она не может относиться к этому спокойно? Будто у птицы жестокие подростки разоряют гнездо, а она ничего не может с этим поделать, только беспомощно вьётся вокруг и хлопает крыльями. Когда в комнату, где спят её дети, влетают огненные снаряды… Ей было так горько, что она не может выразить эти мысли, подобрать нужные и правильные слова, а отец словно ничего не замечал. Когда мать в пятый раз спросила: «Где Коленька?», он наклонился и рявкнул: «Хватит!». Трёхлетний Коленька проснулся и расплакался от ужаса, где его кроватка, почему семья на улице в пижамах, все перепачканы сажей. И только отец как всегда собран и организован, словно в армии подняли по тревоге. Он сел рядом с женой и взял младшего сына на руки:

– Ну чего разорался, Николай Константинович? Всё самое интересное проспал, – и поцеловал ребёнка в затылок, как печать поставил: – Моё!

– Волков, я вся мокрая, а у меня даже смены белья нет, – стучала зубами жена.

– Почему сразу нету-то? Я твои вещи в сумку сгрёб и в подвал сбросил. Сейчас дом догорит, пойду достану.

– Когда ты успел?

– Когда деньги прятал. Что ж, огню отдавать всё, что нажито честным непосильным трудом? Неужели я допущу, чтоб моя Елена Прекрасная без штанов осталась?

– Ты на меня не сердишься? Я тебя не очень больно… стукнула?

– Ой, так трахнула, аж дом в щепки, дымится вон до сих пор! – усадил он и её себе на колени.

– Костя, перестань… Ты просыпаться не хотел.

– Да ладно, какие пустяки. Плакался служивый, что на войне только по уху съездили.

И они стали хихикать, как дети, а потом ещё и целоваться, как будто никто не видит.

– Вы как маленькие! – топнула дочь ногой. – Я замёрзла вообще-то.

Отец сгрёб их всех в охапку: «Волчата мои», а дочь обхватила его за шею и думала: «Бедный папка! Оказывается, это мама его ударила». Потом они ушли спать к соседям, и отец только хищно улыбнулся в сторону догоравшего дома: «Найду того, кто это сделал и живьём зажарю». Нашёл или нет, дочь не знала – после того случая они всей семьёй уехали за границу на несколько лет. Должно быть, нашёл: папа никогда не сорил словами.

И вот повзрослев она стала задумываться: что же это было? Война? Но что за война? Кого и с кем? Почему о ней не пишут в учебниках? Отец сказал, что про войну в нашей стране начинают говорить правду, когда умирает её последний полководец. Умирает, надо заметить, тихо, в своей постели и при хорошем уходе. А пока слишком мало лет прошло с той эпохи, и все её «полководцы» ещё живы, а многие по причине необычайного благополучия умирать не собираются. Поэтому только говорят про какие-то «смутные девяностые», когда по стране десятками гуляли свои местные «батьки Махно», являвшиеся не чем иным, как закономерным продуктом распада огромной империи. Империи, в которой она сама успела родиться, но вот запомнила только её крушение. И распад, в котором старые законы уже не работают, а новые ещё не придуманы. И брошенных на произвол судьбы уже «низвергнутый не защитит закон».

Почему распалась та страна, в которой она родилась? Её распад – это трагедия или повод для радости, поражение страны или её победа? Тут один учёный высказался: «СССР распался, потому что власть не выполняла обещания, данные народу». А какие там были обещания? Власть и стала-то сыпать обещаниями уже в новейшее время, когда её стали выбирать аккурат каждые четыре года на свою голову. Чего там обещал народу товарищ Ленин? «Учиться, учиться и ещё раз учиться»? То не обещание, а призыв. Или вот это: «Верной дорогой идёте, товарищи!» – обещание чего и кому? Заигрывания обещаниями, иногда совершенно дурацкими, вроде «Обещаем провести водопровод в город к столетию Великой Октябрьской революции» или «Каждому пенсионеру – скидки на покупку ритуальных принадлежностей» начались именно в новое демократическое время. Их полное невыполнение попутно пришло тоже после краха СССР. А в Советском Союзе людям особо ничего не обещали – язык не так хорошо был подвешен у тогдашних властей. Просто молча строили заводы, города, жилые кварталы, любой мог приехать в любой город страны, устроится там на работу, получить прописку и жилплощадь. Сейчас завопят: зато тогда зажимали «голубых», а жильё было не ахти какое, не пентхаус в Крылатском. Но в том-то и дело, что это было в прошлом веке, а не сейчас, когда многие категории населения сами просят, чтобы им хоть чего-то зажали, а подавляющему большинству и однокомнатная квартирка на периферии «не светит». А в те «неправедные годы», например, в Москву удрапала добрая часть населения страны, очень удачно там осела и теперь поучает нынешних бегущих, как они в своё время хлебнули горя лопатой: «Вот мы, коренные москвичи…».

Чего теперь только ни говорят о той Империи. Узнать её историю не так-то просто, если вообще возможно. Кроме передёргиваний ничего не услышишь о прошлом своей страны. Как выдвигают кого в депутаты, он непременно упомянет и Застой, и Культ личности, из которых страна якобы благодаря чуть ли не его личным потугам вышла. А как пойдёт ропот современных россиян «так жить нельзя» по поводу нищенских пенсий и низких зарплат, мигом делается откат в прошлое: «А вот в славные годы Застоя народ и того меньше получал, но молчал!». Тут же профессиональные болтуны начинают скулить: «Я в советское время был простым советским (кто бы сомневался!) инженером, получал свои сто три рэ и был доволен, а нонешние огребают пять тыщ и ещё недовольны чагой-то!». Они тем самым доказывают, что время в стране остановилось, и нормой может считаться то, что было нормой двадцать-тридцать лет тому назад. Дело даже не в том, что сегодня на «сто три рэ» по любому не прожить, как это было возможно в «славные застойные годы» – на сумму в сто раз большую прожить уже нельзя. Страна остановилась в развитии, поэтому новая идеология призывает население: «Равняйтесь на зарплаты своих дедов и отцов». Но кому это выгодно? А выгодно это только тем, кто сидит у власти, но ничего не хочет делать. И не будет делать! Какие угодно сказки будут рассказывать, как угодно будут перевирать историю своей страны, лишь бы никто не мешал предаваться неге в руководящем кресле.

Сколько теперь появилось книг, фильмов и передач с претензией на «историческую достоверность» с названиями типа «Иван Грозный и его время», где вместо имени Ивана Грозного можно подставлять практически любое другое имя политического деятеля прошлых эпох. Про нынешнее время – ни гу-гу. Намекается, что нынешнее время – рай. Конечно, если сравниватьс мрачным Средневековьем и пытками Инквизиции, с выходками грозного московского царя, варившего людей заживо. Если кому совсем тошно живётся сейчас, то посмотрите передачу «Ленин и его время» или «Троцкий и его эпоха», как народ страдал тогда – мигом веселее сделается.

Советский период истории уже вовсю обрастает мифами. Настолько плотно, что иногда закрадываются сомнения: да был ли он вообще? «Великие реформаторы» только-только стали уходить в мир иной. Самое интересное, что сейчас им начинают петь оды! Они, видите ли, отодвинули настоящую беду, спасли страну от окончательного разграбления! То бишь, беда была, конечно же, но не настоящая, а так себе, ерундовая. То есть грабить-то они грабили, но не до последней же нитки, за что им всем мы должны сказать дружное спасибо. Теперь эти оплывшие от болезней на почве переедания «реформаторы» периодически шамкают, как страну от краха спасли. Они о стране судят по себе: на них крах никак не сказался, и даже баснословно обогатил, вот им и кажется, что вся Россия так же благополучно выкрутилась, «проскочила» их реформы.

Сколько бы ни горевали бывшие советские люди об ушедшей великой эпохе и том чудовищном мелкотемье, которое пришло на смену, но она ушла навсегда. Эпоха ушла, а её люди остались, и по-прежнему смотрят ей вслед. И чем дальше мы уходим от эпохи СССР, тем жарче споры: хорошо в нём было или плохо. Одни его проклинают, другие вообще не знают, как к этому недавнему прошлому сейчас относиться, третьи заявляют на манер Талейрана: «Кто не жил до 1991 года, тот не знает сладости жизни». Некоторые и вовсе срываются на крик: «Хочу в СССР!!! А в этом дерьме больше сил нет жить. России никакой нет – это уже не Россия, а какая-то другая страна – Раша. Россия дала миру Чайковского и Рахманинова, Королёва и Гагарина, Евстигнеева и Смоктуновского, а эта ваша Раша весь мир только смущает и пугает убогостью, хамством, коррупцией и пустотой. Она населена тупым бомондом, который не стесняется проецировать свою тупость и невежество на всю страну. И общего у той России и этой Раши ничего нет и быть не может. Так что и жалеть не о чем».

Уже с какой-то светлой печалью вспоминают батьку-Сталина. Но нынешний сталинизм в России связан не столько с тем, что народ так уж горячо любит Сталина, сколько с тем, что народ горячо ненавидит всё то, что происходит с его страной сейчас. Он видит вокруг себя полное разорение, а по телевизору передают, как опять кого-то из российской элиты прихватили в Европе за аморальное поведение на дорогом курорте, как наши олигархи скупают Лазурное побережье и при этом сокрушаются, что денег не хватает на… покупку одного из клубов НХЛ. Народу начинает казаться, что некто вроде Сталина заставил бы «это ворьё» тратить деньги на обустройство родной страны, а не и без того холёных заморских земель и спортклубов. Кроме того, выросло уже несколько новых поколений россиян, которые видят, что было построено при Сталине и после него, при так называемых демократах. И не в пользу последних. Люди всё видят и невольно сравнивают, насколько хлипко, жалко и пародийно, что худо-бедно возведено за последние годы, с тем, что было создано в ту далёкую и поистине великую эпоху, начиная с добротного жилого фонда и заканчивая мощнейшими промышленными объектами, которые даже лучшие спецы по развалу так и не смогли окончательно стереть с лица земли – зубы обломали. Всё это затмевает сейчас память о репрессиях, лагерях и зверствах НКВД: «Нового Сталина нам дайте, и точка!».

Человек так устроен, что когда вокруг него мало чудес и жизнь трудна и нелепа, он может придумывать эти чудеса. Или создавать хотя бы видимость чуда. Недавно по телевизору показывали, как при большом скоплении восторженных чиновников около Ульяновска открывали новый мост через Волгу. Телевидение преподносило событие как инженерное чудо: «Шесть километров длиной! Один из самых длинных в Европе!». Забыли, впрочем, уточнить, что этого «чуда» волжане с начала стройки ждали почти четверть века, когда ещё СССР был. Если разделить километры на дни, то выходит, что к «чуду» двигались по семьдесят сантиметров в день. Китайцы такие «чудеса» делают в тысячу раз быстрее. Да что там говорить, если у нас даже автотрассы федерального значения по полвека прокладывают, а потом так же шумно презентуют. А столько людей умерло за это время, так и не дождавшись этакого «чуда» – кто там будет думать. Посему «Чудо! Яви нам чудо!» – орут забитые властью и забытые Богом оборванцы в старинном фильме «Праздник святого Йоргена». Орут какому-то самозванцу. Они и так знают, что их обманывают, но им нужно чудо, поэтому они готовы свою веру в него наложить на кого угодно.

В Советский Союз точно так же многие слепо верили. По колено в воде, без отопления и электричества, но верили. Мы вообще любим это занятие: верить. Когда Научный Коммунизм завёл страну в исторический тупик, мы столь же охотно поверили, что капиталисты и свободный рынок быстро и легко сделают за нас ту работу, которую не смогли сделать социалисты за весь двадцатый век. Веру в чудо мы переносим и на вождей: с веры в гений Ленина и Сталина легко перешли на веру в Перестройку Горбачёва и реформы Ельцина. И всё время надеемся, верим и ждём, что очередной пленум или съезд партии, новая программа власти или новый бюджет каким-то чудом выведут нас к новым высотам.

Спорить о советском прошлом не имеет смысла. Оно у всех было разное, как и сейчас у всех своя Россия. Сейчас вообще у всех всё своё. Вот говорят про успех, а что это? Кому-то гламур подавай в качестве успеха, кому-то крутую тачку и зависть окружающих, а кто-то успехом считает тихий уют в своём кругу, возможность быть самим собой. У кого советские времена пришлись на юность, у того и светлых воспоминаний безусловно больше, чем тёмных – таково уж свойство юности. Им кажется, что и снег тогда был белее, и кино интересней, и люди лучше. От возраста очень многое зависит: молодым всё кажется интересным и многообещающим, даже самые невыносимые условия жизни. А люди постарше уже хотят как-то существенных результатов своего многолетнего труда и такого же многолетнего терпения. Кому-то повезло, кто-то родился в Москве или Ленинграде, где всегда было больше возможностей, чем у жителей провинции. А сейчас провинцию вовсе забыли, сельское хозяйство развалили, взамен ничего не предложили. Законное беззаконие – вот как видится жизнь в современной России людям, вынужденным жить в таких условиях. И невольно приходится апеллировать к «солнечному» прошлому, которое вовсе не было солнечным, но в свете сегодняшнего безумия и бездействия оно кажется светлым и разумным. Ну и что, что это были советские времена? Так же учились, работали, крутились, как могли. Разве только было одно отличие: какая-то вера, что со временем всё станет лучше. О политике вообще не думали – не к чему: партком решит все проблемы. Это сейчас судят-рядят о политике на каждом углу, все о ней болтают, выбирают таких же болтунов, а те весь срок депутатства так и пробалтывают вместо дела.

Замечено, что «нулевые» годы нового века постсоветское общество занимается спорами о Советском Союзе – даже термин специальный придумали: «Ренессанс советской античности». Пока сложно сказать, как пройдут «десятые», можно только проанализировать их начало. Точнее, конец нулевых в 2010-ом году – первый круглый год в новом тысячелетии.

Когда мы были детьми, нам казалось, что в 2010-ом году планету будут населять только роботы или герои писателей-фантастов. Но ничего этого нет, люди остались людьми – и слава богу. Но весь двадцатый век ожидал, что это будут какие-то особенные люди, чрезвычайно развитые и умные, что ли, обладающие высочайшей культурой и образованностью – да нет, ничего такого «чрезвычайного» тоже не наблюдается. В моём поколении даже у многих злостных двоечников был прочитан Толстой и Чехов, Шекспир и Мольер, а теперь выясняется, что у современных отличников они не читаны. За ненадобностью: не о том «базарили» классики, оказывается. Считающие себя особо продвинутыми читают только что-то вроде каталога Oriflame да брошюрки «Как выйти замуж за олигарха» или «Как стать миллионером за два дня». О молодёжи больше слышны какие-то страшилки про беременную от гастарбайтера школьницу одиннадцати лет или о юных готах, страдающих всеми видами наркотической зависимости, съевших свою подружку во время очередной оргии.

В России в этот год начнут переосмысливать недавнее прошлое: как мы изменились за последние годы, от чего отказались, что утратили, чем обогатились. Будет очень много дискуссий на тему «Тридцать лет без Высоцкого», «Двадцать лет без Цоя», «Десять лет после гибели «Курска». Какими мы стали за это время? Смогли бы сегодня среди нас жить те, кого мы вспоминаем со светлой печалью? Понимали бы они нас в нашей возне за выживание?

В России этот «первый круглый» словно бы подведёт своеобразную черту: страна успешно… ухнула в феодализм. Настоящий такой, махровый! Народ кормится со своих огородов, как и положено при натуральном хозяйстве, характерном для периода истории до общественного разделения труда. Страна уже не удивляется таким историям, когда дочь некой высокопоставленной княгини из Иркутска давит двух прохожих на тротуаре посреди бела дня, но суд отпускает убийцу прямо из зала суда. Милиция уже открыто стреляет в своих граждан по причине «внезапно нахлынувшего плохого настроения». Причины этого настроения будут изучаться так тщательно, что ни у кого не останется сомнений: жертвы сами виноваты – не надо было попадать под руку разгневанному опричнику. Общество в целом таких своих «защитников» жалеет и оправдывает. Никто не подозревал, что в третьем тысячелетии окажется столько людей с холопской психологией. Нервный королёк эстрады их пинать начнёт, а они ещё подбадривать станут. В других странах с такими нервными и здороваться-то никто после этого не станет, побрезгует, а у нас их жалеют: «И поделом нам – довели барина».

Но что с россиянами? Даже народы Третьего мира уже такими терпеливыми жертвами быть отказываются. Почему у нас то сталинизм, то ельцинские «реформы» по полному развалу страны успешно проходят, то резня в Кущёвской? Просто не можем забитого холопа и затюканного раба из себя вытравить, согласны на скотское отношение к себе. Согласны на то, что нас и людьми-то никто не считает по большому счёту. Самооценка не на нуле даже, а где-то глубоко в минусе. Нам не понять, как это другие народы могут своего президента за разврат в Белом доме осуждать, или известного «оскароносного» режиссёра за растление малолеток к суду привлечь. Нам это дикостью кажется: «Совсем одичали! Они же – господа, им ВСЁ можно». И нам с нашими феодальными взглядами нечего и претендовать на хорошее к себе отношение хотя бы в ближайшем будущем. Холопы мы все, вот что. И пока холопью эту сущность из себя не вытравим, так и будут нас евсюковы стрелять, а шавенковы давить. В прессе и на телевидении будут затеваться целые акции на тему «кто довёл мента». Офицер МВД расстрелял водителя снегоуборщика – да у него же проблемы в семье были, ах-ах-ах! Надсмотрщик в изоляторе забил до смерти задержанного – это он накануне с бывшей женой поссорился, она и виновата! Офицер ВМФ бросил семью, спутался с какой-то вертлявой бабёнкой, а потом выбросил двух её детей из окна – да он же в общем-то хороший парень, в школе как хорошо учился! Затеваются нелепые диспуты, куда сгоняют практически всех, кто знал детоубийцу с самого рождения, кто помнит его невинным карапузом. Выстраивается странная модель оправдания: раз он был хорошеньким ребёнком и неплохо относился к одноклассникам, то не мог ЭТОГО сделать. В случае, когда подполковник милиции расстрелял водителя снегоуборочной машины, истерия в СМИ пошла ещё дальше: журналисты нашли стриптизёршу, которая охарактеризовала его, как очень хорошего человека: «Очень часто в наше заведение приходил и всегда к девочкам хорошо относился – такие щедрые чаевые оставлял! Не то, что некоторые жмоты!». Никого не удивляет, что сотрудник милиции, офицер старшего состава, швыряет деньги пачками на стриптизёрш – они же теперь все мачо. А как мачо ещё себя быдлу продемонстрировать? Поражают эти бессильные попытки оправдать преступника даже такими идиотскими свидетельствами. Он – господин, ему – можно. Но это психология рабов. И получается, что она до сих пор в нас сидит, как бы мы не бесновались, изображая полную свободу… от собственных трусов. Феодальное сознание «господ» соседствует с холопьим сознанием, смерды согласны быть смердами, о чём верещат по федеральным каналам:

– Ну, он же нас всё-таки защищает! Иногда. Так пусть постреляет малость – надо же реальному пацану стресс как-то снять. Эта ж служба и опасна, и трудна, эта ж вам не землю пахать и коров доить! Пусть постреляет или кулаками помашет, душу отведёт. Вам жалко, что ли? Если у вас кошелёк украдут, так все в милицию сразу бежите…

Наверняка, и Евсюкова, и Маурина, и прочих подобных им опричников в тюрьме засыпают письмами влюблённые экзальтированные дамочки. Наверняка им пишут и мужчины скупые строки типа: «Братан, я тебя ТАК понимаю! Я бы сам саданул гранатой по этому быдлу…».

Выясняется, что милиция уже не просто не может исполнять роль защитницы населения, а даже опасна для него – это когда такое было! Милиция настолько неприкрыто ненавидит людей как явление, что насилие с её стороны коснулось практически всех слоёв населения. На митинге милиционер бьёт пожилую женщину – там много кого было, но он облюбовал для себя именно беспомощную старуху. Не здорового же мужика бить, который сам по морде ой как может закатать – подвига не получится. Мимо шёл мужчина, заступился за бабульку и… получил срок! Какой-то плечистый бугай, очень похожий на киношных «братков», идёт в школу и избивает на глазах детей и перед камерами видеонаблюдения молоденькую учительницу, вчерашнюю выпускницу педагогического ВУЗа, только потому, что его очередная сожительница науськала: её дочь, видите ли, упала на уроке физкультуры! Когда выясняется, что бугай – бывший сотрудник милиции, все только обессилено вздыхают: «Опять!». Кажется, уже никто такому маразму не удивляется, как ставшим привычным атрибутом нашей жизни пьяным школьникам. Бугай же на этом не успокаивается и приводит в школу ещё троих себе подобных, словно идёт какую-то особо опасную банду брать. Картина «Бугай идёт, братву ведёт» – никак не скажешь, что это сотрудник милиции пришёл, пускай и бывший. Заканчиваются сии «подвиги» джеймсобонда арестом и пугливым блеянием, что он никого не бил и ни в чём таком не участвовал.

Власти не знают, что делать с такой милицией. Власти предлагают… переименовать её в полицию – дескать, это поможет! Смена аббревиатур, печатей, растрата денег под этот шумок – вот что ожидает народ от очередной сверхмудрой «реформы». Это то же самое, как некая жена решит переименовать мужа-драчуна и дебошира. В надежде, что под новым именем он станет другим и перестанет выбивать ей зубы и ломать рёбра. А почему бы не вспомнить дедушку Крылова, которого все в нашей стране изучали в школе, и знаменитую фразу которого можно передать так: «А вы, друзья, как ни зовитесь, а всё ж в охранники правопорядка не годитесь».

Во всех самых громких происшествиях 2010-го года реакция властей (точнее, отсутствие оной, поскольку «своих не сдаём») вообще оказалась довольно типичной: она попросту молчала. Молчали все облечённые властью деятели в случае ареста Егора Бычкова. Поскольку были повязаны. А в станице Кущевской банда терроризировала несколько тысяч жителей. И власть опять молчала. По той же причине, что и в случае с Бычковым. Пока в одном доме не нашли двенадцать трупов.

Один мужчина из Краснодарского края потом напишет в блоге «Российской газеты»: «Я долгое время изучал период оккупации фашистами нашего района. За шесть с лишних месяцев они убили пятерых коммунистов и изнасиловали трёх женщин. И это деяние справедливо воспринималось как небывалое по жестокости преступление. А в мирные дни в Кущёвке убийства и изнасилования мирного населения было поставлено на поток. И к этому все привыкли, считали нормой, никто не возмущался». Весь ужас в том, что история Кущёвской резни совершенно случайно попала в СМИ – поблизости оказались журналисты из Москвы. А не оказалось бы их там – беспредел так и продолжался бы. Было бы трупов пять-шесть, а не двенадцать, не оказалось бы среди них детей – возможно, никто о Кущевской и не узнал бы. Потряс именно масштаб чудовищной расправы и наглость. Словно бы скрепя сердце банду пришлось ликвидировать, словно бы своих сдавали. Но те, кто её покрывал, остались на свободе, затаились, но потом им никто не помешает отыграться на правдоискателях.

В этот год властью было так много слов сказано о «великом подвиге великого народа в Великой Отечественной войне», но ни гу-гу о том, что она думает о резне в Кущёвке или о бойне на Манежной. О Манежной только месяц спустя и как бы нехотя власть огрызнулась: «Не они тут хозяева!». А кто? И что плохого, если кто-то попытался стать хотя бы на день хозяином совершенно бесхозной страны?

Но что сказать, когда совершенно нечего сказать? Что тут скажешь, когда и так всем понятно: произошло окончательное сращивание криминала с властью. Как-то постепенно перестали понимать: кто есть бандит? Вор, укравший мешок картошки, или чиновник, обворовавший целый город или даже регион? Опять мурыжат дело Ходорковского, который якобы нефти сколько-то там украл, налоги не заплатил, шельмец такой. А армию воров, которые на воровстве нефти и газа мультимиллиардерами сделались, и сами со всей страны налоги собирают себе на беспечную жизнь, не трогают. Реформа милиции дошла уже до переименования в полицию, а бандиты в Кущевской… кормят защитников правопорядка с рук. Заговорили о каком-то «режиме юридического напряжения», но кто его будет проводить? Милиция под вывеской «Полиция»? А сейчас они не могут? Ага, а после переименования «смогут». Всё, что с таким успехом осваивали за последние годы, не к чему применить. Потихоньку внедряют Интернет, но в стране, где до сих пор нерешена проблема электрификации, от него пользы, что от стиральной машины без водопровода. Что делать жителям России, которые почувствовали себя такими же жителями «кущёвки», где всем руководят «цапки»? А пёс с ними, с этими жителями – на международной арене не было бы посрамления, на Сочинской Олимпиаде сие не сказалось бы.

Чистой воды Средневековье по всем пунктам! Средневековые пытки в полиции двадцать первого века для получения признательных показаний. А что делать? Полиции тоже надо как-то раскрываемость повышать, чтобы свои барыши получать. Ведь эффективность её работы оценивается, как и прежде, по показателям, по статистике, по «галочкам». И ничего, что человек, не выдержав истязаний, взял на себя чужие преступления, освободив от ответственности настоящих убийц и воров, которые так и останутся на свободе. В конце концов, у нас полстраны ограбленных граждан упрямо мямлит своё излюбленное «мы САМИ виноваты», снимая вину с тех, кто реально развалил в стране экономику и важнейшие институты общества. Зато «за текущий квартал раскрываемость преступлений повысилась на столько-то процентов»! И на ковре у начальства не стыдно показаться с такими показателями – разве не в этом суть и смысл любой работы?

Вассалы бесправны, сеньоры живут согласно своему переменчивому настроению, разве ещё с хлыстиком не ходят, чтобы «всякое там быдло сразу на место ставить». Жизнь в регионах зависит от настроения и общего уровня развития феодала. Когда народ слышит, что где-то в Казани задержанного стражи порядка изнасиловали бутылкой из-под шампанского, ему остаётся только радоваться, что «наши местные опричники тоже могут в любой момент морду набить, конечно же, но не до такой же степени!». Народу остаётся только молиться, чтобы такое проблемное говно не попало на руководящую должность в их регион, а остальное он уже как-то научился переносить. Но ни один рядовой гражданин НЕ МОЖЕТ как-то повлиять на ситуацию, чтобы прекратить подобный беспредел. Начиная с обычного бомжа и заканчивая честным сотрудником полиции, который откажется в такой мерзости участвовать.

Самый яркий признак нашего феодализма – склонность власти к хвастовству и самовосхвалению за то, что она «хоть что-то делает». Этакая игра в снисхождение барина к смердам: так уж и быть, напрягусь ради народа этого, будут ему к празднику новые лапти. И смерды в ответ: «О-о!» – на то они и смерды, чтобы человеческим к себе отношением восхищаться. А феодалы и рады играть на этом – по большому счёту они ничего другого не умеют. Особенно перед выборами всех как пробирает! Один намекает, что он где-то какому-то кварталу в родном городе канализацию провёл (которую люди тридцать лет ждали). Другой напоминает, что скамейки для какого-то парка «выбил» двадцать лет тому назад. Всё идёт в ход! Любое шевеление в направлении «для народа» сгодится. Трудно представить себе такое в любой другой профессии, но в том-то и дело, что для наших властей их деятельность – это никак не профессия и не работа. Трудно представить себе дворника, который хвалился бы, что он выполняет свою работу, или додумался бы заверять всех через СМИ, что в следующем сезоне он обязуется вымести те дворы, на которые не обращал никакого внимания в сезоне истёкшем. В нашей же политике и власти такого откровенно подросткового хвастовства и болтовни – сколько угодно! Трудно себе представить министра транспорта какой-нибудь другой страны – западной, восточной или африканской, – чтобы он с трибуны хвалился, как в стране «асфальтированных дорог стало на два процента больше!». Там не поймут, о чём речь идёт, потому что по их представлениям «дорога» без асфальта, без какого-либо покрытия – это что угодно, но не дорога. Это только нашему народу всё в радость должно быть, потому что он своих дорог, домов, мостов, водопроводов по несколько десятилетий ждёт.

Можно возразить на это, что люди сами себе «такую власть» выбирали, когда голосовали. Да, но люди не голосуют за назначение на пост главы района вора и бездельника, а на должность начальника РУВД – садиста и извращенца. Садист и извращенец в свою очередь тоже не ходит по улице с транспарантом, на котором перечислены все его пороки и преступные наклонности, чтобы люди сразу знали, с кем они имеют дело. Многим кажется, что раз в стране проводятся выборы власти, то общество уж никак не может быть феодальным. Некоторые люди уверены, что для демократии вообще больше ничего не нужно, кроме как проводить «открытые и честные» выборы чиновников на высшие государственные посты раз в пятилетку. Но давно известно, по какой схеме россияне голосуют на выборах за того или иного кандидата и партию. Где люди живут более-менее сносно или даже хорошо, там они на выборах голосуют за партию, которая находится у власти. Им кажется, что это благодаря правящей партии в их городе или регионе ещё осталась кой-какая работа для местного населения, кое-где строится кой-какое жильё – на всех не хватит, но всё же «в других городах и регионах и такой лафы нет, наглеть-то не надо!». Людям верится, что это всё стараниями Кремля для них персонально делается, хотя в Кремле мало кто и догадывается, что где-то есть такой безымянный городок или деревушка, где построили-таки новый мост или двести метров дороги заасфальтировали-таки – не прошло и полвека. Ну, а где люди живут совсем паршиво, где всё растащено и расхищено местными чиновниками-ворами, там народ голосует уже против правящей партии, а больше симпатизирует оппозиции. Вот и вся схема. Она очень проста. На самом деле государственная власть в столице никак не влияет на жизнь в регионах. Они словно бы не пересекаются вообще. Люди годами вопят о помощи, о спасении от беспредела и грабительской политики на местах, но их вопли не слышит ни Госдума, ни президент, поданные жалобы в суды и высшие инстанции возвращаются тем, на кого они собственно и написаны. Где-то жизнь почти полностью остановилась ещё в Перестройку, с середины восьмидесятых годов прекратилось всякое строительство, в девяностые ликвидированы все предприятия, а значит и рабочие места. Но тут же рядом есть посёлки, где жизнь заметно пульсирует, и всё это опять-таки зависит от местных властей. Просто феодал им такой попался. Замечательно, что не все феодалы являются казнокрадами, дикарями и пьяницами с допотопным уровнем развития, как в советских учебниках по истории о них написано. Все они по-разному тратят бюджетные средства, с разной скоростью становятся миллионерами или даже миллиардерами. Встречаются феодалы культурные, даже с чувством прекрасного. Такому не хочется видеть из окон своего дворца помойку и покосившиеся халупы – слишком уж режет глаз такой контраст. Поэтому он согласен хоть как-то облагораживать свои владения и за пределами дворца. Ему не хочется ездить с работы домой на броневике, который только и сможет преодолеть страшное бездорожье и защитить от озлобленного населения с коктейлем Молотова в бутылке из-под давеча выпитой водки. Поэтому он вынужден выделять хоть какие-то средства на строительство дорог, школ, больниц и прочих «норм XX века». И тут народу как повезёт: посчастливится им заполучить в свои края такого культурного феодала, глядишь, он им чего-то создаст, построит, выхлопочет. А ежели не повезёт, ежели пришлют городу и даже целому региону балаболку и дурака в качестве главы, который даже из собственного дома зловонный нужник устроит, если там не наведёт порядок хорошая домработница, то всё – пиши, пропало. Тогда лучше сразу уезжать. А судиться, жаловаться, искать правду – бесполезно. Не работает у нас это в стране.

В нашей области до сих пор «уехать в Райцентр» означает очень удачный ход в устройстве жизни. Райцентры в Ленинградской области весьма и весьма обустроены, большинство из них являются «музеями под открытым небом», где постоянно снуют экскурсии с теми же иностранцами, перед которыми наши власти не привыкли ударять в грязь лицом. Они лучше родное население макнут рылом во что-то малоприятное, чем перед иностранцами осрамятся. Так что приходится феодалам из районных центров стараться, содержать свои владения более-менее сносно, чего бы им это ни стоило. Живёшь в 20–30 километрах от Райцентра, а там – совсем иная жизнь, как на другой планете. Там до сих пор есть радиоточки в квартирах, никто не отключает воду на полгода «в целях экономии», по вечерам на улицах горят фонари. Там не надо каждую осень собирать подписи по подъездам и возить кипы всяких бессмысленных документов куда-то чуть ли не в прокуратуру, чтобы хотя бы они довели до местной власти: пора бы начать топить в городе – холодно, однако. Без такого «пинка» в виде сбора подписей и всяких петиций со стороны населения ленивый и не просыхающий от перманентного угара феодал-дурак вряд ли заметит такой «пустяк», что в его владениях век не топлено.

Но население это ТАК утомляет со временем! Особенно, если люди живут в таком городе всю жизнь и понимают, что ВСЯ их жизнь так нелепо и пройдёт. Это ж удавиться можно: КАЖДЫЙ отопительный сезон напоминать каким-то сволочам, что надо бы начать выполнять СВОЮ работу! После каждого отключения электроэнергии напоминать, чтобы её в конце концов включили обратно. После каждого снегопада клянчить, чтобы были вычищены хотя бы центральные улицы. Пусть не во всю ширину дороги, пусть хотя бы двум прохожим можно было разойтись при встрече. В райцентрах, говорят, такого нет. Пока нет.

Страна разделилась на княжества, где местная власть управляет так, как ей удобно. Может полностью обесточить регион, а может милостиво и включать иногда то свет, то воду, когда настроение хорошее. Никто их не контролирует, жаловаться бесполезно: все жалобы населения верховная власть, не читая, отправляет тем, на кого жалуются. А уж там, на месте, с жалобщиками разберутся от души – на это наши власти всегда горазды. Зато зимой 2010-го они не смогут ни с морозами справиться, ни со снегом, и всё так будет преподноситься, как «форс-мажорные обстоятельства», словно бы в России отродясь никогда холодов и снегопадов не было. Страна будет карабкаться по сугробам и жалобно вопрошать небеса: когда же лето?.. А летом обнаружится, что власть точно так же не в состоянии справиться с пожарами, будут гореть болота, где ещё недавно «при кровавых коммунистах» процветали предприятия по добыче торфа. Да вот только теперь он никому не нужен: предприятия давно ликвидированы, местное население сидит без работы на том же натуральном хозяйстве.

Страна ни к чему не готова! Ни к морозам, ни к зною. Перед этим годом как на грех в течение нескольких лет не было ни лета нормального, ни зимы ярко выраженной. В 2009-ом всего две недели в июле и можно было ходить в летней одежде, в 2008-ом – и того меньше. Элита рвалась на юг, но и там лета не случилось. Зимы были непонятно какие: слякоть, морозец через два дня сменялся оттепелью. Все вроде бы привыкли, что теперь такая «аномальная погода» будет всегда. И вот на, тебе! Зима вышла настоящая, русская, с метелями, с морозами. А мы её не ждамши.

Речь не о каком-то внезапном нашествии инопланетян идёт, а о привычных особенностях российского климата, какой царит на её территориях тысячи лет. Но теперь власти станут называть его «аномальным», лишь бы отделаться от своих обязанностей по налаживанию нормального отопления в домах и очистки от снега улиц зимой, а летом пусть оно вообще всё горит синим пламенем!.. Оно и будет гореть, да ещё как. А зимой мало того, что дорог нет, так ещё имеющиеся в наличии колдобины теперь не можем от снега очистить. Не в глухой тайге, не в дремучих дебрях, а «где-то между Петербургом и Москвой» терпит крушение «Невский экспресс», и Скорая помощь не может подъехать к месту трагедии, потому что нет тех же дорог. Пусть самых примитивных, пусть в самом запущенном своём состоянии. Ни-че-го нет! И так спокойно об этом говорят в новостях, словно о норме какой.

Говорить – главное занятие в новом веке. На говорильне некоторые такой бизнес делают, что и Рокфеллеру не снилось! Много будут говорить о «мировом экономическом кризисе», к которому российские правящие дельцы одними из первых активно присосались, впились в него прямо-таки мёртвой хваткой, чтобы оправдать новую волну своей грабительской политики. Хотя в самой России экономический кризис с Перестройки так и не заканчивался. Да он и не собирается этого делать, а только набирает обороты. Для России социально-экономический кризис стал реальностью не двух-трёх лет, как это бывает в цивилизованных странах, а вот уже двух десятилетий – третье на подходе. Кризис длится так давно, что жители России и не помнят других времён, когда его не было. В его условиях в россиянах сформировалась особая психология, особое представление о счастье – это когда худшее обошло стороной. Счастье – это когда цены повысили всего лишь в два раза, хотя могли бы и в три, и даже в четыре. И спасибо им великое за это – тем, кто так человечно с нас… шкуру дерёт!

Увы, но можно с уверенностью констатировать, что кризис стал привычным состоянием нашей жизни. Мы к нему привыкли, как к родному! Даже не верится, что страна когда-нибудь от него избавится – он сделался вечным, традиционным явлением нашей жизни. Только остаётся говорить о нанотехнологиях и инновациях в полуразрушенной стране, покашливая от дыма с горящих болот, которые никак не могут потушить уже в окрестностях Москвы. Потому что для этого не инновационные технологии нужны, а старая добрая техника в виде пожарных машин и нормальных дорог, по которым они смогут проехать. Но этого-то так раз нет. Норм прошлого века.

Ещё в 2010-ом будут показывать фермеров, рыдающих над своими сгоревшими от засухи полями. И все поймут, что они такие же фермеры, как и остальные. У них просто есть кусок земли, но нет ни системы орошения почв, ни современной техники для полевых работ, ни той же противопожарной защиты. По телевидению будут показывать роскошную редиску из Израиля, который никак нельзя заподозрить, что он богат запасами воды и чернозёма, и тут же увидим наш «чернозём»: неухоженный, заброшенный, практически бесхозный. По стране полностью выгорит с полсотни деревень и посёлков, премьер-министру особо смелые граждане будут писать письма типа «верните хотя бы рынду», раз всё настолько разворовано. Опять же много голосов будет с нескрываемой ностальгией вспоминать недавнее советское прошлое, когда в каждой захудалой деревне было по два пожарных пруда и по три пожарных машины с пожарными же командами. А теперь от этого благолепия остался один пожарник, у которого есть только пожарная каска, сохранившаяся всё с той же эпохи «кровавых коммунистов». Новая эпоха не дала людям ни-че-го.

И страшно будет не то, что страна сначала тонула в снегу, мёрзла в своих жилищах с традиционно вырубающемся при морозах в наших хлипких домах отоплением, а потом задыхалась в дыму пожаров. Страшно будет наблюдать поведение власти. Она будет с совершенно дурашливой улыбкой объяснять, что «а мы тут ни при чём». Удельный князь Рязанской губернии совершенно спокойно будет бубнить, что в его владениях горит знаменитый заповедник, но к нему не подъехать – дорог нет. Вот, выделили двадцать миллиардов рублей Рослесхозу, из них на защиту леса от пожаров потратили всего два – а как иначе аппарат содержать? На кой чёрт такой аппарат, если он не работает? Какой дурак станет оплачивать содержание непригодного к работе, старого и громоздкого компьютера, вместо того, чтобы купить лёгкий и современный, способный выполнять те же операции и задачи в сотни раз быстрее? Но получается, что они-то как раз не дураки. В дураках-то опять мы оказываемся, а они только выигрывают от неспособности хотя бы по минимуму выполнять свою ра-бо-ту. Не одолжение делать, а именно работать.

Но Россия сверзилась в феодализм. А при феодализме холопам бесполезно вопрошать о чём-либо помещиков, которые относятся к своим владениям по принципу «хочу – верчу, хочу – поворачиваю». Захочу – буду чистить улицы своего города от снега, а захочу – на Канары укачу. Когда это наблюдаешь в двадцать первом веке, чувство такое, словно читаешь учебник по истории Средних веков, где «Шотландия оккупирована французскими войсками, но её правителя, герцога Анжуйского, это ничуть не волнует, ведь главная его страсть – наряжаться в женские платья и кататься на карете». Вот и в 2010-ом году в России от жары будут гореть ценные леса и даже военные объекты, а их руководителей окажется не так-то легко найти.

Власть на местах занята только собственным бизнесом или откровенным отлыниванием от выполнения прямых обязанностей. Центр открыто заявляет, что выделяет миллионы и даже миллиарды на обустройство городов, на строительство, на содержание и пожарной охраны, и снегоуборочной техники. Но на местах ничего этого нет и в помине. Деньги словно бы тают, не доходя ни туда, ни сюда – никуда. Воровство казённого имущества в стране дошло до такой наглости, что на месте восстановления сгоревших посёлков приходится устанавливать специальные камеры для постоянного слежения, не то растащат всё в два счёта! Некоторые советуют установить такие камеры во все кабинеты министрам, чиновникам, градоначальникам, чтобы любой через Интернет мог в любой момент увидеть, чем они там целыми днями занимаются, сколько треплются, что им приносят в конвертах, портфелях или чемоданами прут. Они – всего лишь слуги народа, поэтому «наниматель» имеет полное право хотя бы изредка наблюдать за их деятельностью.

А пока СМИ ничего не остаётся, как глушить население сказками «грядёт лихо» в виде глобального потепления чего-то там у кого-то, хотя мне ещё бабушка рассказывала, что в тридцатые годы прошлого века летняя жара до сорока градусов в России была не редкостью, а скорее нормой. В том же сорок первом лето было до того знойное, что пластинки на патефонах плавились. Зимой точно так же было до сорока градусов мороза, и снег выпадал такой, что в нём можно было рыть коридоры. Такой же снег я помню в своём детстве, когда утром приходилось откапывать двери, чтобы выйти из подъезда. Но даже в таком небольшом посёлке, как наш, уже к полудню были вычищены не просто все улицы, а даже мелкие закоулки. А теперь Невский проспект зимой в снегу, в грязно-белой каше из соли и песка. Виданное ли дело! Он только в Блокаду таким был, а сейчас-то что за напасть? Нашествие власти безвластия, когда концов не найти, кто за что отвечает. Питер всегда был чистеньким, вылизанным до последней снежинки-льдинки, особенно центр города. А теперь в газетах печатают фотографии заснеженного Ленинграда зимой 1942-го года, а рядом – изображение города в полутораметровых сугробах и смертоносных сосульках уже в наши дни.

Что же в самом деле случилось? Почему мы, советские дети, ещё в школьные годы в середине 80-ых купались в реке после уроков и в мае, и в сентябре, такая стояла жара, но никто эту погоду не называл «аномальной»? Купаться в наших широтах можно только при очень высокой температуре воздуха, и вот жара держалась с мая по октябрь. Но пожаров не было. Как не было и всех этих горлодёров, которые теперь на пятидесяти каналах телевидения профессионально пугают брошенных на произвол судьбы граждан различными выходками природы: это, дескать, она, окаянная виновата, а не обленившаяся вконец власть.

Вина за вялое бездействие властей спихивается то на жару, то на дождь, то на ветер, который был не того направления. Что интересно, именно представители власти особо рьяно налегают на данную версию. Они прямо-таки готовы драться за неё! В ток-шоу на тему «Почему горит Россия» собрали сотрудников МЧС, пожарных, биологов, геологов, политиков, депутатов, чиновников, священников, и каждый из обитателей высоких кабинетов активно поддерживал «апокалипсическую» точку зрения. Пожарники говорили, что девяносто три процента пожаров вызваны безалаберностью современного человека, который хоть и научился компьютером пользоваться, а на лоне природы не умеет культурно и грамотно себя вести. Биологи и геологи твердили о разграблении отечественной науки. Офицеры МЧС сетовали, что им не борьбой с вышедшей из-под контроля стихией приходится заниматься, а спасением всяких дураков-экстремалов, у которых хватает ума ехать в пекло «на шашлычок». Даже священник вспомнил своё советское детство, в котором «таких безобразий не было». А ведь наверняка на него рассчитывали, что он грозным гласом с аналоя причислит эти закономерные последствия двадцатилетнего разграбления страны к карам небесным и проискам Диавола! Только один депутат с периферии не выдержал, забылся и ляпнул в сердцах: «Виновата проворовавшаяся система, которой плевать на народ!», как тут же коллеги на него зашикали: «Вы что – с ума сошли? Вы зачем сами себя критикуете-то?! Не система виновата, а аномалия!».

Они живут и работают по принципу «обязан и виноват кто угодно, но только не мы». Как нерадивая хозяйка, которая принципиально не занимается своим домом, и вот в какой-то момент разруха и упадок в нём достигают той точки, что начинает всё отваливаться, ломаться, барахлить, давать сбой. Там проводка дымит, сям дверь рассохлась и провисла, тут канализация засорилась – да мало ли чего в доме случается, если о нём упорно никто не хочет заботиться. А эта патологическая дура и лентяйка ничего лучше не придумывает, как начинает вопить о мистических причинах сложившейся ситуации: «Это ж аномалия какая-то, а я тут ни при чём!».

Говорил ли им хоть кто-нибудь, что они сами похожи на некую аномалию? Этим полусонным дядькам, которые спустя какое-то время после аварий и катаклизмов собираются, чего-то обсуждают, опять расползаются по своим норам, не приходит в голову посмотреть на себя со стороны? У них же совершенно безучастные лица и глаза! Им как будто всё равно, что за пределами их резиденций происходит: «До нас не докатит, если что». А сейчас их только одно удручает: «Страна нас чего-то ОПЯТЬ потревожила, а так хорошо было, так спокойно, что дремали бы мы себе и дальше. И чего этой стране надо? У нас вроде бы всё нормально сложилось, каждый хорошо на хлебном месте устроился, так чего ж ей, заразе, ещё нужно?!». Они потом точно с таким же недоумением на лицах будут обсуждать события на Манежной площади, словно бы не понимая, в каком измерении это происходит, откуда оно всё взялось.

Аномалия в том, что эти сытые и насмешливые господа напоказ шикуют посреди разрухи, разъезжая в кортежах из десяти автомобилей, когда нет бензина, чтобы отправить на выезд хотя бы одну пожарную машину и карету Скорой помощи. Аномалия в том, что в двадцать первом веке в России пожары пытаются тушить мальчики-добровольцы и девочки-энтузиастки в шортиках и маечках с пластиковыми лопатками и ломиками в руках. Им есть дело до страны, а мордоворотам, которые сидят в переполненных конторах, и дела нет, что она горит. Аномально, что ответственные лица преспокойно расслабляются на отдыхе, когда горят их владения, что мы теперь сами пожары тушим, сами помойки вывозим, сами дороги строим – властям недосуг такими «пустяками» заниматься. Какой-то юноша из волонтёров получил серьёзный ожог ног, когда бегал по тлеющему мху в одних сандалиях. Голым телом на огонь – это у нас любят. Если парню потом ампутируют ноги, то журналисты ему покоя не дадут: «Расскажите, что заставило Вас пойти на такой подвиг во имя страны?». Не что, а кто. Власти. Наши вечно сонные власти, которые ни хрена не замечают вокруг себя. Аномальные же.

И вот крупнейшее и богатейшее государство мира в третьем тысячелетии достигло такого «уровня развития», что все поняли: страна может просто-напросто сгореть к едрене-фене. Вся. Дотла. Включая столицу. Настолько в ней всё разворовано и пропито, расхищено и растащено, что огонь стирает с лица земли уже целые населённые пункты, где нет самой примитивной защиты от пожара. Защиты вообще нет ни от чего! На складах который год то там то сям рвутся боевые снаряды, бушуют пожары, гибнут люди, а начальство опять снисходительно морщится: «Ну что ещё там»! Опять их, бедолаг, отвлекли от более интересных дел, чем заниматься этой никому не нужной, несносной и горячо нелюбимой ими страной.

Ни один из сгоревших посёлков не вспыхнул внезапно. В каждом случае лес горел совсем рядом несколько недель до трагедии. Куда смотрели те, кто должен был эвакуировать население, организовать локализацию пожаров? Ах, они надеялись на старый-добрый авось! А он взял, да и подвёл – на то он и авось. Поражает беспечность и наивность как властей, так и рядовых граждан, когда они идут снимать на видеокамеры столбы огня во всё небо над горизонтом, и никто не заорёт: «Братцы, а ведь пора драпать». Одна женщина, дом которой сгорел за считанные минуты, в интервью недоумённо пожала плечами: «Да у нас лес часто так горит, почти каждый год, но чтобы на дома пожар перекидывался – такого не случалось. Это ветер виноват. Ветер был какой-то аномальный!.. Ах, видимо Боженька за что-то на нас прогневался».

Хочется таким посоветовать: на Бога надейся, но пожарную охрану и технику держи в рабочем состоянии. И на что гневаться-то, на вас глядючи? На вас и смотреть-то больно: ограбленные, бесправные, всю жизнь честно работавшие на систему. Теперь втемяшили себе в башку, что само Провидение их заприметило и своим гневом отметило, а уж думали, что вообще никто не заметит, что живут где-то такие простые и нетребовательные люди.

А с другой стороны, что толку бить в набат, если никто не слышит? Поневоле начнёшь утешать себя сказкой о злых демонах, наславших беду на страну, чтобы хоть как-то объяснить происходящее своему уже ничего не понимающему разуму. Когда дым от пожарищ пришёл в Ленинградскую область, когда задымились местные болота, то запуганные СМИ граждане подняли настоящую панику, они скандалили и требовали от властей принимать экстренные меры. Угадайте, что власти им ответили?

– Да это и не дым! Вы ещё в Москве дыма не видели. Вот там дым так дым – всем дымам дым. Э-хе-хе, не видали вы ещё настоящего лиха, зажрались, мать вашу!..

Прозвучал всё тот же традиционный отсыл в стиле «совести у вас нет, что вы жалуетесь на такие пустяки, когда где-то далеко вообще всё гормя горит!». Им поддакивали прибежавшие в стихийную эвакуацию москвичи. Это были простые московские семьи, у которых не было возможности уехать ни в Сочи, ни тем более за границу на курорт. Они бежали из столицы в панике, садились наспех на какие-то автобусы, их выгружали у каких-то деревень, названия которых они даже не знали, пока не добрались до нашего района. Они были словно из другой страны, с землистым цветом лица, совершенно незагорелые, с кругами под воспалёнными от дыма глазами. Они рассказывали ужасы. У одной молодой пары в Москве умер годовалый ребёнок от дыма, тогда они решили спасти хотя бы себя. Некоторые из них описывали пережитое с таким видом, словно побывали на передовой, а мы – вроде как крысы тыловые. Они всхлипывали:

– Имейте совесть! У вас тут такой прекрасный воздух, а у нас там – ТАКОЕ!..

– Нам это неинтересно, какое там у вас «такое». Нам такого не надо. Пожары надо тушить вовремя, а ни тогда, когда уже на полнеба пылает.

– Как же их потушишь?! Это же – аномалия!

Идёт самая наглая спекуляция на непогоде, на пожарах, на гололёде, на паводках, на любых ненастьях – только бы власть имущих не тревожить. Почему снег лежит на улицах? Плохо молились! – скоро так и будут объяснять. То, что «градоначальник» всю снегоуборочную технику распродал и пропил, да к тому же сократил уборщиков, как бы не обсуждается. Он не виноват, он детскому домику денежек дал и в церкву исправно ходит! С постной мордой. Вообще безвылазно там сидит за неимением других дел – вот как надо работать «на благо народа»!

Теперь у нас любое явление природы заранее объявлено аномальным. Кругом, понимаешь ли, сплошные аномалии! Оказывается, жизнь кишит этими самыми аномалиями, а мы не замечали, пока нам мудрые власти не подсказали. Например, власти убеждают население, что «чёй-то какие-то аномальные дожди в последнее время». Дожди, как дожди. Такими они были и десять лет тому назад, и тысячу. И никто их аномальными не считал. Особенно в советское время, когда редко какую-нибудь летающую тарелку к аномалиям причисляли. Но когда это было! А теперь от дождей текут блочные швы, протекают крыши зданий, деньги на ремонт которых уходят в карманы господам, холопы бегают с тазиками, на лестничных площадках вываливаются куски отсыревшей штукатурки, осыпаются потолки. Жаловаться – бес-по-лез-но!

– А чего ж вы хотели! Дожди-то нынче вона какие аномальные… Ах, зима уже?.. Ну, я и говорю: аномальные нынче снегопады-то! Вот поэтому у вас всё и протекает. У нас-то ничего не течёт!

Люди с этим согласны – а куда деваться. Люди согласны за свои деньги ремонтировать подъезды, латать крыши, облегчённо вздыхать, когда сезон дождей заканчивается: «Слава те, услыхал-таки Господь наши молитвы!». Но начинается новая «аномалия» – снег. И власти с этой аномалией опять ничего не могут поделать: «А мы чё могём-та! Аномальная ж погода, блин!». Снежинка упадёт: «Ах ты, аномалия какая!». Температура выше тридцати градусов поднялась: «Кара небесная! Запасайтесь иконами, молитесь. Покайтесь, мало ли кто где согрешил, чего украл, с кем блудил», – советуют те, кто гребёт из казны так, словно и через триста лет умирать не собирается. Вместо работы зимой они объявляют наступление нового ледникового периода, весной пугают библейским потопом, прям хоть в ковчег полезай, к лету сулят нашествие тропической жары.

И всё бы ничего – народ-то уж на всё согласен, – но как-то слишком уж явственно слышится хохот тех, кто оставил страну у разбитого корыта, а теперь стремится обвинить в этом тотальном разорении такие неподвластные людям субстанции, как жара, мороз, дожди, паводки и прочие «аномальные» явления природы. На телевидении плодятся передачи, где за кадром диктор пугает зрителей таким тоном, словно самые драматичные куски из Апокалипсиса зачитывает. Всё глобально и аномально! Короче, грядёт лихо, запасайтесь тазами и лопатами… Неприятно смотреть на эту совершенно бабью истерику в исполнении образованных мужчин крепкой комплекции: журналистов, депутатов, учёных.

Население на заявления о тотальной аномальности любого явления жизни реагирует по-разному: от спекуляции до поножовщины. Какой-то пьяный мудак на московской станции метро достал нож и поранил человека. И вот в новостях убеждают, что преступник сделал это… из-за жары! Парень-то, дескать, хороший, а вот жара – плохая. Она его, стервоза такая, довела!.. Раньше говорили: парень хороший – водка плохая. Но теперь на тот факт, что потенциальный убийца был пьян, вообще не обратили внимания: «Да он же от той же жары, может быть, и нажрался! С горя, стало быть». Некий гражданин сжёг свой дом, чтобы попасть в число погорельцев, которым новые дома строят «за бесплатно». Его поступок на человеческом уровне был всем так понятен, что многие даже удивились, когда мужика посадили… за уничтожение собственного имущества. Ну, и завершилось всё традиционным повышением цен на продукты. Хотя и председатель правительства обещал, что повышения цен не будет, и министр сельского хозяйства сделала официальное заявление, что для этого нет никаких оснований, но цены всё одно «поползли». Поставщики и торговцы не смогли отказать себе в том, чтобы не «сделать бабки» на всеобщей панике, не нагреть руки на спекуляции пожарами, на чужом горе. Здоровая такая холопская психология: грабь своих, пока господин не заметил. Какая-то студентка приехала на рынок покупать пожарные рукава для воды, чтобы с другими волонтёрами тушить пожары, бушующие в соседнем лесу, а ей пытаются всучить бракованную продукцию. У неё не укладывается в голове: «Я же приехала из другого города спасать ВАШ посёлок от пожаров, а вы мне дырявые шланги отгрузили! Ведь огонь может сюда перекинуться в любой момент, а вы думаете, как на обмане лишнюю сотню рублей срубить». А что делать – «бизнесмены» же теперь кругом, воспитанники Перестройки, которым лишь бы «бабла сорвать по лёгкому».

Этот «первый круглый» 2010-ый так жёстко покажет весь развал, который царит в стране последнюю четверть века, так беспощадно и последовательно обнажит те безобразия, до которых докатилась Россия под лозунгами о своём величии и великих реформах, что у многих наступит некий ступор. Начнётся всё с Зимней Олимпиады в Ванкувере, которая покажет, что Россия лишилась спортивного потенциала – только ветеран Плющенко и выручил. Спортсмены российского происхождения будут успешно выступать под чужими флагами, представляя те страны, где руководство не разваливало и не приостанавливало ни на день развитие спорта, пусть даже во имя смутных «великих реформ», непонятно чего и реформируя-то. А с нашей стороны приехало не столько спортсменов, сколько спортивных чиновников, и потом в прессе вассалы будут долго шептаться, что эти сеньоры очень много денег там проели. Ну, а для чего ж они туда ехали? Не рекорды же ставить! Рекорды у них по другой части.

А потом о позоре в Ванкувере подзабудут, так как наступит угроза паводков после «небывало снежной» зимы. Потом начнётся «небывало жаркое» лето, и российские граждане, покашливая от едкого дыма пожарищ с болот, в августе с большим удовольствием будут смотреть бесконечные фильмы о бомбёжке Цхинвала, лишь бы не думать и не замечать всё то, что творится под носом. Теперь каждый год 08.08 будут душить соплями по поводу страданий очередного братского народа, а то их мало было. Будут показывать сгоревшие хибары русских людей на Волге, и тут же мы увидим роскошные коттеджи в Осетии, отстроенные на российские деньги. А голос за кадром будет взывать к совести зрителя, доказывая, что у России настоящих проблем и близко-то нет, если сравнивать их с тем, что творилось тут на взбунтовавшихся территориях Грузии, когда её руководству тестостерон по мозгам ударил – с хорошо откормленными бездельниками это часто случается. И случится ещё не раз. А Россия опять будет спасать, отстраивать, обустраивать, демонстрируя всем своё великодушие. Засчёт ограбленного и обманутого уже миллион раз народа, который зимой тонет в снегу, потому что в городе не осталось ни одной нормальной снегоуборочной машины, а летом страдает от пожаров, потому что нет уже ни одной пожарной машины.

Что ещё остаётся делать такому народу, как не предаваться воспоминаниям о счастливом советском прошлом, когда и спортсмены больше радовали своими достижениями, и со снегом допотопные самосвалы как-то управлялись. А зимы были ой какие снежные – ещё до истеричных воплей-то наших СМИ о потеплении климата.

Эти споры – как полемика слепого с глухим о цветах и звуках. Все оппоненты уже давно решили, на какой они стороне баррикад, в каком они лагере, и переубедить друг друга вряд ли получится. Каждый собирает своих фанатов: поклонники СССР – своих, противники – своих. Были ли девяностые хорошими или плохими, счастливыми или ужасными – каждый для себя давно решил. В этих бесконечных, совершенно кухонных по существу спорах настораживает только одно: никто не собирается спорить о будущем, никто не знает, каким оно будет и будет ли вообще. Россия вся в прошлом, и не важно, идет ли речь о тридцатых, семидесятых или девяностых. Всё уже прошло, ничего не вернуть, так отчего бы теперь не повспоминать, как оно там всё было «на самом деле».

За что ещё полюбили эти споры о прошлом, так за возможность уйти от решения сегодняшних проблем: «Ну, чего вы со своей современностью лезете, когда мы о сталинизме говорим!». И хотя со смерти Сталина минуло больше полувека, а мы до сих пор «прячемся» за разговоры о нём, лишь бы не обсуждать острые и насущные, так и не решённые проблемы ближайших лет. Мы живём сегодня, а не при Сталине, но разговоров о нём столько, словно резня в Кущёвской и ни от кого не скрываемое сращивание власти с криминалом – пустяк какой-то. Все понимают, что это смерти подобно – заменять серьёзные проблемы суррогатами вроде болтовни о той эпохе, в которой мы никогда не жили. Современных россиян больше волнует сегодняшняя инфляция, коррупция, совершенно ненормальная миграция населения из южных регионов и их конфликты с «местными», история Егора Бычкова и клана Цапков, а СМИ то и дело предлагает сказки о далёком прошлом, где уж сам чёрт ногу сломит, настолько всё запутано. Теперь кто только эти сказки не сочиняет, лишь бы заболтать настоящее.

В России постоянно кто-нибудь голодает, терпит нужду, унижения. Потом одни кричат, как они голодали, когда другие ещё что-то ели. Наступает время, когда начинают голодать и терпеть нужду уже те, которые ещё вчера что-то ели. И спустя годы они тоже будут кричать, как они мучились в ту «новую эпоху новых свершений». А так, чтобы в России нормально жили все слои населения – такого никогда не было. Какие-то колхозы были зажиточными, а где-то землю жрали от голода и неурожая. Кому-то Ельцин кажется «светлой личностью», а у кого-то о нём сложилось мнение как о враге народа номер один. Есть кучка, которой всегда хорошо при любом режиме, но кучка – она кучка и есть.

Критики СССР делятся на два лагеря: одни его сравнивают с царской Россией, другие – с современной. Первые утверждают, что никакую промышленность Советская Россия не построила, а лишь слямзила идеи России царской – это, оказывается, две совершенно разные и враждебные страны, какими Палестина с Израилем никогда не были. И науку она не развивала, а воспользовалась умами тех, кто получил образование ещё при царизме. Такие заявления возмущают вторых, которые знают о катастрофической безграмотности населения в той самой «царской», о знаменитых ликбезах в первые годы Советской власти.

– Вы и машины-то не умели строить. Чтоб вы знали, автомобиль «Москвич» – это германский «Опель-лейтенант»!

– Зато «Победа» – стопроцентно наша!

– А «Волга» ваша – жалкая пародия на «Форд»! «Волга» для номенклатуры да пролетарский конструктор «сделай сам» в виде «Жигулей» – вот и все ваши плоды научно-технической «революции»!

– Руки прочь от нашего светлого советского прошлого! Вы у нас светлое будущее отняли, так не лапайте своими грязными лапами (после рукоблудия) наше прекрасное прошлое! Чего вы орёте, что при Советах приходилось работать по десять часов в сутки и оставаться нищим, если сейчас приходится вкалывать по двадцать пять часов в сутки и превращаться в бомжей?

Такая вот игра: то идеализируют царскую Россию, то превозносят Советский Союз, но в целом никто ничего толком о них не знает. У всех какие-то свои цифры. И у всех они – разные! Если вы увлечётесь нашей историей, то цифр этих наедитесь вагон и маленькую тележку. В чем-то, конечно, можно и согласиться, во многом можно и поспорить, как всегда истина где-то посередине: людям в России ВСЕГДА жилось, мягко говоря, непросто. Грубо выражаясь, хреново жилось и живётся тут людям – вот что странно! В такой-то стране, где есть практически всё, что нужно для обустройства нормальной жизни.

Кто-то говорит, что СССР не мог удовлетворить даже мизерные нужды своих граждан. Их оппоненты заявляют, что такое безобразие можно наблюдать как раз сейчас, при «дерьмократах». Одни говорят, что советская бюрократия была настолько страшной, что и сравнить её не с чем по масштабам. Другие заявляют, что раньше бюрократия была только там, где хоть как-то присутствовала рука государства, а теперь она есть даже в привокзальном туалете. Теперь за справчонкой какой-то надо отсидеть в многокилометровых очередях в многоэтажных конторах столько, сколько в советское время в тюрьмах сидели. Говорят, что в советское время народ натерпелся много страха. Ужас, какой был страх! Прямо, зуб на зуб не попадал! Пережившие 90-ые годы с ними категорически не согласны: «Да что вы можете знать о страхе и прочем трахе?». Тут же начинают вспоминать, что советское время было очень… весёлым, жизнерадостным! Повсюду марши, улыбки, «мы победили!», «мы построили!» – всё в настоящем времени, а не как сейчас: «Обязуемся к 2125 году победить бедность в нашей великой державе!». Некоторые говорят, что впору опять бороться с безграмотностью населения, многие школы ликвидированы, дети нигде не учатся.

Кому-то было ТОГДА страшно, кому-то – СЕЙЧАС, но есть и такие, кому страшно и тогда, и сейчас, и вообще СТРАШНО! Кто-то говорит, что было страшно, «но не так, как сейчас». А сколько это: «не так страшно» или «очень страшно»? Представления о страхе опять-таки у каждого свои. Многие категорически не согласны, что был какой-то тотальный страх. Люди имели приличное (к тому же бесплатное) образование, работу, квартиру, а самое главное, была уверенность в завтрашнем дне. Они и подумать не могли о том, что будут трястись от ужаса за детей, узнав, что в стране процветает наркомания, за семью, наблюдая, как мораль с истинно сатанинской неспешностью подменяется алкоголизмом и лёгким нравами. Это в годы Перестройки заговорили о каком-то тотальном страхе, а до неё и не слышали о том, чтобы мать тряслась за сына, когда он пойдёт в армию, потому что нынче там убить могут, как на реальной войне.

Старшее поколение особенно возмущено такими байками о страхе: «О каком страхе теперь говорят эти сосунки, которые НАШУ историю по оксфордским учебникам в америках изучало?! Это сейчас – такой страх, что всем страхам страх. Хотя у кого-то и трах – у болтунов этих, которые только и думают, как ещё опорочить нашу советскую действительность!». Да-да, советское прошлое для многих остаётся той действительностью, которая реальней нынешней действительности, кажущейся иногда страшным сном.

Тут же многие каналы наспех штампуют передачи, где рассказывается, что и в СССР были маньяки, извращенцы, террористы, страшные аварии, серьёзные преступления. Просто власти не информировали население об этих ужасах – как это делается сейчас не только в новостях, но и в кино, – дабы не шокировать трудящиеся массы, не отвлекать от выполнения плана. А сейчас народ шокировать можно и даже нужно, так как никто не заинтересован в «выполнении плана» и производительности труда, как раз совсем наоборот. Кто-то подсчитал, что современной России вполне достаточно миллиона работающих мужчин, чтобы те качали нефть и газ на Запад, и миллиона женщин, чтобы те танцевали стриптиз для элиты – остальное население без надобности. Ни как рабочая сила, ни как просто люди.

Сами люди изменились до неузнаваемости. Ах, как изменились вчерашние советские люди, те самые доверчивые советские граждане, которые могли не закрывать входные двери в своих домах и верить, что если правительство обещало квартиру к 1970-му году, то даст, а Коммунизм обязательно наступит к 1980-му. Такой доверчивый характер мог сформироваться только при очень спокойной жизни, в очень честной обстановке, где нет и никогда не было обмана и жульничества. Сколько потом этих граждан было ограблено до нитки, до полного нуля, когда мошенникам ничего и не надо было, как только сыграть на этом катастрофическом доверии! Политики каких только «оригинальных новых программ» не обещали, какого только туману не напускали, под каким только соусом народ не грабили, а народ – ну, чёрт его знает – верит! Его уже в открытую и лохом обозвали, и дураком, и сделали героем обидных анекдотов, а он просто привык жить в совсем другой стране с другим менталитетом. Откуда эта почти детская вера в то, что человек человеку – товарищ, друг и брат, человек не станет обманывать и обирать другого человека, тем более своего соотечественника? Откуда-откуда – из СССР, из того самого «оплота тоталитарного страха». До сих пор остались такие советские граждане, особенно из старшего поколения, которых уже изрядно и современными фильмами запугали, и выпусками криминальных вестей задолбали: никому нельзя верить, в каждом следует прежде всего видеть вора, насильника, убийцу, а никак ни друга, товарища и брата. Но они до сих пор открывают дверь на каждый звонок, бегут на помощь любому «страждущему», верят как обычным уличным жуликам, так и мошенникам от власти. Ведь человек – это звучит гордо! Станет ли носитель этого гордого звания унижаться до афер и грабежа, тем более направленных против своих же?.. Ещё как станет.

Кто-то утверждает, что при Советах полстраны было репрессировано, сотни миллионов расстреляно, другие с этим категорически не согласны: не могла бо́льшая часть населения по лагерям сидеть – некому было бы охранять такую ораву. Сбежать из тех лагерей было невозможно – значит, была хорошая охрана. Если верить всем «догадкам» о потерях в Коллективизацию, в Великую Отечественную, то получится, что в СССР не могло остаться просто ни души! Это сейчас страна вымирает, хотя нет ни лагерей, ни расстрелов – вон даже педофилов теперь берегут, алкоголизм объявлен болезнью, страдающих которой тоже рекомендуют беречь и жалеть, пусть даже ценой жизни и нервов нормальных людей.

Вылезают страшилки типа «советский народ ходил в мешковине!». Все наслышаны на всеобщем помешательстве советских граждан на забугорном тряпье. Якобы рубище, фуфайки, телогрейки, валенки – типичная одёжа «совков». Кто-то в советское время видел резинки для трусов, вручную сделанные из… старых автомобильных камер. И продавали их с риском быть пойманным милицией и оштрафованным на ползарплаты за спекуляцию. А неоднократно пойманным даже давали срок от трёх до пяти лет! Сейчас «дожили до коммунизма» – появились нормальные резинки для трусов, зато народ ходит фактически без трусов, выставив напоказ или даже на продажу всё самое сокровенное. Так что и резинки как бы не нужны. Раньше народ хоть руками мастерить мог очень многое, любая мать могла из занавесок дочке платье на выпускной вечер сварганить, любой мужик мог табуретку почти из ничего сколотить. А сейчас руками ничего не умеют делать, кроме ковыряния в носу перед телевизором.

Нельзя забывать, что история – это не только смена режимов, политические и экономические передряги, громкие лозунги и красивые жесты, но и содержимое кастрюлей, гардеробов и умов граждан страны. Но допустимо ли оценивать пригодность жизни в стране по наличию в продаже бельевой резинки? Можно ли свою любовь к ней убавлять или увеличивать в зависимости от засилья бюрократии? Кто-то считает, что Россия всегда была и будет страной, которая не может нормально накормить, обуть и одеть своё население, поэтому умные люди из неё всегда драпали. А кто-то убеждён, что в СССР было лучше, чем сейчас: электричество не гасло, о безработице никто не слышал, не было столько мигрантов из отсталых регионов планеты, а по вечерам отовсюду звучали такие хорошие позывные радиостанции «Юность». А что касается снега, он в самом деле был белее, и его даже можно было есть. Потому что он был чистым-пречистым. И даже полезным.

Дочь Авторитета стала копаться в учебниках по истории. В итоге ещё больше запуталась, зато увлеклась читать про войны: какие они бывают и чем вызваны. Ведь вся история XX века – это история войн. Так она узнала, что «вооружённые конфликты в рамках одного государства между представителями одного и того же народа» называются гражданскими войнами, а важнейшим условием развязывания гражданской войны является «резкая социально-экономическая неоднородность страны». В современной России, например, это условие выполняется с большим рвением. Все это видят и даже понимают, к чему оно может привести, но какое-то глубокое безразличие ко всему поразило людей: гори оно синим пламенем.

Так же войны могут развязываться людьми вроде генералов Монкада или Франко. А кто же развязал ту войну, которую она запомнила? Ответ на этот вопрос она не нашла. Должно быть, её мудрый отец как всегда прав: ещё не прошёл нужный срок давности, когда наполеоны «беспредела девяностых» будут лежать в могилах. На самых престижных кладбищах страны.

Отец, заметив стремление дочки разобраться в своих детских воспоминаниях, как-то встревожился и решил повернуть её мышление в нужное для себя русло. Он не был похож на те расхожие киношные образы туповатых бандитов, которые за всю жизнь прочитали только букварь, да и то с превеликой натугой, и которым теперь так любит подражать вся страна от мала до велика. Отец до того, как «завёл свою контору», успел ещё в советское время получить добротное высшее образование, которое не продавалось, и в дальнейшей жизни никогда не брезговал знанием.

– Война не такое уж бедствие, как принято считать, – сказал он ей тогда. – Она чистит кровь народа, будит и приводит в чувство его вечно сонную и пьяную части. Она избавляет страну от кризиса, застоя и деградации. Это как температурная реакция организма на возбудителя болезни. Конечно, лучше сбить температуру, но тогда кризис может затянуться, болезнь может стать хронической и неизлечимой. Оттого, что люди ждут перемен и в то же время боятся их. Так всегда бывает. Любой врач знает, что тяжело больной часто умирает после улучшений. Близким вроде и радостно, а в то же время тревожно: а ну как сегодня ночью наступит смерть? Вроде кризис миновал, а всё-таки неспокойно, что он может повториться, и его надо будет снова переживать, пропускать через себя… Но война – это не зло, от которого надо убегать, а вызов, на который надо ответить полным уничтожением противника. Слезливые сетования – это глупая обывательская мораль, в то время как любая война выпускает лишнюю и нездоровую кровь.

– А у кого она лишняя и нездоровая, папа?

– У того, кто позволяет себя убивать, кто не способен себя защитить. Готовность и умение защищать себя – это показатель умственной зрелости и психического здоровья. Кто не способен на это, вообще не должен жить. Терпеть не могу тех, кто послушно умирает и не сопротивляется, не борется, кто живёт в послушании и любит быть послушным! Если настоящему человеку кто-то мешает выживать, он имеет полное право и даже ОБЯЗАН устранить эту помеху со своего пути. При этом победа должна быть полной и окончательной любой ценой. И не важно, один человек стоял на его пути или целая армия. Их никто не заставлял вставать на чужом пути. Не хочешь быть убитым – не мешай людям жить. Тем более, если сам не умеешь.

– Но если граждане одной страны убивают друг друга?

– Это естественный отбор, когда остаются лучшие.

– Я слышала, что в войну наоборот гибнут лучшие, а худшие остаются.

– Смотря кого и что считать лучшим. Так называемые «храбрецы» не нужны высокоразвитому обществу, потому что они запрограммированы искать подвиг и погибать, а так называемые «трусы» остаются живыми, и последующие поколения рождаются именно от них.

– Но я читала, что в годы Первой мировой войны англичане, русские и французы сразу бросили в огонь свои самые обученные и опытные части, в результате чего они там все погибли и кадровые войска перестали существовать как таковые. Во время Великой Отечественной совсем юные мальчики уходили на фронт, но ведь кто-то из них мог стать выдающимся учёным, музыкантом, архитектором. Представляешь, сколько замечательных людей мы потеряли!

– А кому сейчас в этой стране жулья и проституток нужны выдающиеся учёные и архитекторы?

– Но ведь те мальчики могли бы сделать нашу страну совсем другой… Ладно, вот другой тебе пример, когда немцы отправили в бой под Ипром дивизии, наспех сформированные из студентов-добровольцев, в силу чего Германия лишилась интеллектуального будущего нации, которая до этого всегда славилась своими учёными. Именно поэтому после Первой мировой войны власть над ней так легко захватили какие-то недоучки.

– Вот видишь, ты же у меня отличница и знаешь историю. Тогда ты не можешь не знать, что именно после войн в государствах происходят позитивные изменения. Мексика после войны стала более стабильным государством, чем была прежде. Китай фактически распался после революции в тринадцатом году, но смог стать единым только после победы в гражданской войне. Война Алой и Белой Розы в Англии привела к централизации страны, а гражданская война в середине семнадцатого века окончательно объединила Англию, Шотландию и Ирландию, и послужила началом создания Британской империи. Самым главным событием для европейцев в двадцатом веке стала Вторая мировая война. И именно эта война, ко всему прочему, породила новую литературу и новое кино. А без войны европейское искусство всё больше скатывалось к упадничеству и социальному нытью. Сейчас большинство художников, поэтов, писателей, режиссёров остались бы без работы, потому что их творчество полностью строится на теме войны. А о современной мирной жизни они и двух слов не могут сказать. Сказать интересно, чтобы другие захотели это услышать, увидеть, прочитать. Песни военных лет до сих пор слушают, перепевают на новый лад, не хотят забывать, а современные держатся на радио от силы пару месяцев, а потом всем надоедают.

– То искусство, а для экономики война никак не может быть полезной.

– Ничего подобного. После гражданской войны в конце шестнадцатого века Франция стала сильнейшей державой Европы вплоть до наполеоновских войн. А их Великая революция обошлась без войны, и это привело к упадку Франции в девятнадцатом столетии. В США именно после Гражданской войны между Севером и Югом началось бурное экономическое развитие страны. Это стало последствием уничтожения архаичного уклада жизни вместе с людьми этого уклада. Поэтому Штаты и стали теперь мировыми гегемонами. Россия после гражданской войны под руководством большевиков добилась такого могущества, о каком она не могла и мечтать в дореволюционное время. А без революции и гражданской войны она бы не совершила такого рывка. Советский Союз потому и распался, что никто не захотел сражаться за его сохранение, все испугались войны, а кто боится войны, тот её и получает. Состояние страны как после разгрома, население убывает как при ведении боевых действий. Нельзя потакать бардаку, чтобы только избежать войны любой ценой. Глупо бояться промочить ноги, если угрожает потоп. К тому же от войны народ становится только крепче, а без войны вырастает слабое поколение. Ты сравни любое военное поколение с невоенным: кто из них сильнее и организованней, в ком больше целеустремлённости и устойчивости к потрясениям, кто просто более привлекательно выглядит? Ты посмотри, какие морды сейчас на улицах, в фильмах, и какие лица были там же полвека тому назад. Народ просто-напросто выродился.

– Он возродится.

– Не из чего ему возрождаться. Какое может быть возрождение, если здоровые сильные мужики превратились в капризных детей, которые никогда не взрослеют? Что они оставят после себя? Они уже смолоду не способны работать, побираются на выпивку, а кто ещё пьёт на свои, дико этим гордится, потому что больше нечем, достижений никаких нет. Все требуют к себе внимания, заботы и любви, но сами не способны ничего дать миру и окружающим, кроме всякой пакости. Все считают, что кто-то должен прийти и построить для них счастье, а сами при этом не могут в собственном нужнике элементарный порядок навести. Их деды могли шестнадцатилетними мальчишками пойти на фронт и достойно пройти там все испытания. Достойно, а не как-нибудь! Люди старшего поколения могли ещё школьниками работать на заводах, и им даже мысль в голову не приходила, что они несчастны. Драматическая история людей, которые категорически отказывались её драматизировать. Это сейчас мама какому-нибудь соплежую жвачку не купила, и на, тебе – драматизация на всю округу. На телевидение уже бегают жаловаться на родителей, которые сына учиться в школе заставляют, а дочке в десять лет с мужиками жить не разрешают, на ведущих каналах страны засели полудурки, которые эту деградацию защищают и поддерживают. А их деды мечтали о Победе, работали без выходных и были этому рады. Война их настолько закалила, что некоторым из них под сто лет, но они обладают великолепной памятью и замечательным умом. А их вялые и слабые внуки скулят, как им трудно отсидеть на заднице восемь часов в офисе пять дней в неделю. Их жалкие и ничтожные правнуки заняты тем, что воруют контактный провод на железной дороге. Зачем он им? Чтобы обменять его на хлеб, на одежду, на обучение себе накопить? Нет. Чтобы купить себе дешёвой дури, уколоться и упасть в ближайшую канаву. Кого из них жалеть, чтобы опасаться войны? Пусть лучше она вычистит нацию от такой гнили. Народ измельчал, это особенно видно по тем щенкам, которые нынче всё заполонили. У всех такая значительность на морде, а внутреннего содержания никакого нет. Серьгу в нос вденут и думают, этого достаточно, чтобы считать себя продвинутым и что-то понимающим в жизни. А на деле эти неизлечимые инфантилы и нытики умеют только претензии всем и каждому предъявлять. То им чего-то не додали, то учителя их не так учат, то их не любят. А что они сами могут? Они вообще умеют любить? Они умеют только предлагать себя друг другу и на шее у родителей сидеть. Учились бы у своих дедов, которые днём работали, вечером учились, кормили семью и были полезны стране. И никто не скулил, не загибался от наркоты или безделья. Но они не могут учиться у дедов, потому что родились в условиях, где даже отцов нет. Их кумиры – это наркоманы, извращенцы и прочие самоубийцы.

– Папка, ты просто стареешь, – нежно улыбнулась дочь. – Я где-то читала, что первый признак старости – это упрёки в адрес нового поколения: дескать, они не такие, как мы. Вера в то, что каждое новое поколение «не то», преследует буквально всех стариков во все времена. Но ты-то ещё не старый, тебе только сорок лет, а уже ворчишь!

– Может и старею, – согласился отец. – Да это и хорошо, что я дожил до старости. Из вашего поколения мало кто до моих лет дотянет. Из моих одноклассников первый погиб в тридцать четыре года. И не от болезни или алкоголизма умер, а совершенно здоровым был убит. А сейчас в двадцать лет уже загибаются от слабого сердца, расшатанной печени и общего безумия. От безделья загибаются! Не работают, не учатся, и при этом умудряются надорваться где-то. И хоронят их с такими скорбными лицами, словно герой какой за великую идею почил. Вместо того чтобы плюнуть в его могилу и идти делом заниматься: не человек и был. Ты понимаешь, до какой деградации скатывается наше общество без войны? И не только наше. Европа превращается в слабохарактерных зажравшихся хлюпиков, которые пропагандируют неестественные человеческие отношения, развал семьи, защиту интересов педофилов и гомиков. Когда человека характеризуют только наклонности в сексе, когда у него нет других отличительных особенностей, то это не человек, а разновидность растения. Когда про человека говорят, кто он по национальности, что он христианин или фашист, уже это говорит, что он имеет хотя бы какие-то убеждения, определённый склад мышления. А растения согласны, что их сортируют по наклонности справлять нужду. Люди превратились в кукол для чужих игр и пищеперерабатывающие фабрики, качественный уровень человечества упал. Людям втирают принципы демократии, которой на самом деле нет и быть не может, чтобы создать косное, извращённое и бесцельное общество.

– Но зачем?

– Чтобы было легче высосать из него все ресурсы и держать под контролем. А война – это единственный билет, чтобы выбраться из этой трясины. С войной не поспоришь – её нельзя переубедить или манипулировать ею. Она не спрашивает, готов ли человек в ней участвовать, она вообще не оставляет выбора: есть только план действий и его надо выполнять. И войне всё равно, что люди думают о ней, она ни на малейшую долю не заинтересована в глупых людских оправданиях, которые ведут только к пустой болтовне и всё дальше уводят от достижения целей.

– Но война – это так страшно…

– Не так уж и страшно. Что действительно страшно, так это загибаться от пьянства посреди мирной жизни и всех грузить своим нытьём. Страшно и позорно, когда не выполняешь того, что собирался сделать, а только откладываешь жизнь на потом. На самом деле дисциплина и выполнение поставленных перед собой целей – это легкий путь по сравнению с тем, когда человек скулит, что чего-то хочет достичь и ничего не делает для этого. И вот война пробуждает в человеке неприкосновенные ресурсы, спящие внутри каждого, когда нет чётких задач и направлений, поэтому человек только бездельничает и проматывает тонны времени впустую. Война задаёт это направление, и в человеке открываются возможности, которые раньше были скрыты. Они позволяют ему двигаться вперед к победе и остаться в живых. Человек фактически на войне по-настоящему и начинает жить – только там он может увидеть цену жизни и глупость своей блажи, которой он раньше предавался и так дорожил. Уж не помню, кто сказал, что «трагедия жизни заключается не в том, что она так быстро заканчивается, а в том, что мы слишком долго ждём, чтобы её начать». Многие болтуны и слабаки потратили тонны жизненной энергии, говоря о великой жизни, которая могла бы у них быть, будет неизвестно когда или которой им следовало бы жить. Их мечты прекрасны, но они так и не осуществились. А война могла бы помочь им правильно использовать имеющиеся ресурсы и время. Уж она бы заставила их предпринять именно те действия, которые двигают к победе, вместо того, чтобы вяло предаваться мечтам и планам, которые так никогда и не воплотятся в жизнь.

– Разве без войны никак нельзя добиться, чтобы этот самый «качественный уровень человечества» не скатывался непременно вниз?

– Можно. Тем, кто уже познал, какой пендаль может дать война, если не захочешь шевелиться сам. А относительно сонного большинства придётся слишком долго ждать, пока человек сам соберётся взять себя в руки. Люди всю жизнь сами себе клянутся «начать с ближайшего понедельника» делать зарядку, бросить пить, изучать иностранный язык – то есть начать новую жизнь с началом новой недели. А пока новая неделя не наступила, они сами себя успокаивают, что имеют полное право предаваться привычному для себя бесцельному образу жизни. Кто с ближайшего понедельника собирается стать лучше, кто – с нового года, а кто и с нового тысячелетия. «С нуль-нуль часов нуль-нуль минут первого января обязуюсь начать новую жизнь» – так звучит большинство всех новогодних клятв, и человеку кажется, что он будет стараться изо всех сил. Но сил как всегда не хватает. Такие люди по сути проживают день за днём и год за годом в одной и той же форме. Полная остановка в развитии. Меняется лишь название даты, номера года, а суть остаётся прежней. Но не обязательно ждать начала нового года или какой-то выдающейся даты, чтобы начать развитие, прекратить тратить всё своё время в дурацкий телевизор и заняться жизнью. Так вся жизнь у некоторых в этих собираниях и проходит. Давно замечено, если у человека нет железной силы воли, со временем домашние тренажеры превращаются в вешалку для одежды или устройства для сбора пыли. Всем нужна какая-то веха, дата, желательно круглая, какой-то новый отсчёт времени, как будто вся причина человеческой слабости и несостоятельности – в этой дате, а не в самом человеке. Многие вот собирались в новом веке начать новую жизнь, стать другими. А где они – эти другие, которым казалось, что цифра с тремя нулями на конце сделает их лучше? Где валялись в прошлом веке, там же в нынешнем и лежат. А война не ждёт дат. Она начинается, как внезапный летний ливень, и ей неинтересно, что какой-то прохожий собирался купить себе зонтик только с понедельника или даже с первого января будущего года, а сейчас он не готов это сделать, не в состоянии укрыть себя от дождя. Она приходит, и хочет человек или не хочет, но ему приходится молниеносно перестраивать себя и свою жизнь, вытаскивать из себя храбрость, самоотверженность, силу, а если их нет, то вырабатывать. На войне, как нигде ещё, человек виден сразу как на ладони. Человек именно в конфликтах лучше всего познаёт себя, раскрывает свой характер, а при войне – тем паче. Это в мирной жизни он может часами трепаться, какой он сильный да смелый, а на войне одной секунды бывает достаточно, чтобы все увидели, что нет в нём этих качеств и в помине. Что он – самое обыкновенное и совершенно бесполезное дерьмо. Война все качества в человеке усиливает, поэтому если в нём много дерьма, его ещё больше становится, так что трудно его истинную сущность не увидеть. А в мирной жизни что? Кто-то годами прикидывается слишком умным и благородным, окружающие этому налёту верят, а на деле-то ничего этого в человеке и близко нет.

– Зачем вообще такое общество, которое лучшие свои качества проявляет только при войне?

– Так другого-то нет, – засмеялся отец.

– Как это страшно! То есть ветераны Великой Отечественной войны – они не герои, это просто война их таким сделала? А без войны они были бы точно такими же слабыми и беспомощными, как нынешние поколения?

– Угу. Иные из них потому так и хвалятся своими лишениями и подвигами, что сами прекрасно понимают: если бы у них в жизни не было войны и стольких испытаний, они стали бы такими же беспечными и слабыми, глупыми и легкомысленными, как их внуки и правнуки.

– Но ведь это ужасно!

– Ничего ужасного. Такова природа человечества. Просто оно придумало о себе слишком много сказок и легенд и охотно поверило в них. А на деле оно – слабое и глупое сборище трусливых особей. И только война может сделать их сильными и умными. Хотя бы на время, хотя бы на одно поколение. Война мгновенно улучшает моральное и ментальное состояние народа, вносит в жизнь людей порядок, заставляет научиться владеть собой. Это как закаливание стали: чем больше перепадов температуры и ударов молота сталь испытывает, тем крепче становится. Во время войны мужчины больше похожи на мужчин, а без войны они неизменно становятся капризными и слабыми, как ржавый и никому не нужный кусок железа. «Война – для убиения тела, а мирное время – для убиения души. И ещё неизвестно, где больше жертв». Война – это дисциплина, а на дисциплине весь мир держится. Только глупые люди приравнивают дисциплину к тяжёлой обязанности и считают, что она мешает им быть свободными. На самом деле тот, у кого нет дисциплины, и является несвободным и ограниченным. Он будет постоянно находиться под контролем других, пока будет продолжать тупо сопротивляться дисциплине любой ценой. Большинство таких глупцов не осознают того, что именно страх перед дисциплиной заставляет людей лишиться мечты. Мы думаем о дисциплине как о тюремщике, ограничивающим нас, хотя именно она даёт нам способность следовать конкретному плану действий, который приведёт к желаемым результатам.

– А бабушка говорила, что от войны и женщины становятся похожими на мужчин, потому что они вынуждены заменять мужчин в мужских профессиях и за ними становится некому ухаживать.

– Ну, это лирика. А вообще, даже женщине лучше быть сильной и смелой, чем уподобляться беспомощным нытикам, в каких превратились многие мужики.

– Зачем же люди воюют? Это так глупо: убивать друг друга, когда можно жить в мире и согласии. И так страшно отнимать чужую жизнь, когда на земле так красиво…

– А зачем тогда люди вообще умирают, раз на земле так красиво?

– Но они же сами умирают.

– Никто никогда не умирает сам. Человека всегда что-то убивает: болезни, нищета, страхи, микробы, пуля. Какая-нибудь маленькая бацилла может легко убить сильного и внешне здорового человека, а глупый страх сделает его настолько несчастным, что он и жить не захочет. В районе учительница от разрыва сердца умерла, когда ученики ей змею в сумку подсунули. Сама она умерла? Нет. Убийцы её ученики? Да. Но ведь они об этом даже не догадываются. И никто их судить за это убийство не будет. А сколько детей огорчают своих родителей, сокращают им жизни своей беспечностью и равнодушием? А сколько взрослых создают невыносимые условия для жизни своим детям, и те бегут из дома, гибнут в подворотнях? Но их беспечных мамаш и папаш никто даже не додумается обвинить в этих смертях. Подумай об этом.

Вот такие серьёзные и интересные разговоры вели они с отцом. А после случая с вдовой давно убитого кем-то коммерсанта Гусельникова у неё в памяти всплыли эти беседы с ним, детские впечатления, и она почувствовала, что её сознание не готово принять такую чудовищную информацию о своём отце. Она давно замечала, как отец периодически становится больным, беспокойным, а тут поняла, что это он так скучает без войны. Без войны настоящей, с реальной кровью. Они все завидуют её отцу, а по сути он – больной человек с кучей непонятных никому кошмаров. Знают ли они, догадываются ли, как изломал его этот путь, который он выбрал? Или путь сам его выбрал? Выбрал, словно бы заранее знал: этот пройдёт до конца и не споткнётся.

Она ведь и на врача учиться пошла, чтобы помочь ему, а теперь поняла, что медицина тут бессильна. Иногда он несчастен настолько, что его до слёз жалко. И она плачет по ночам. О чём плачут по ночам её сверстницы? О первой любви, о плохой оценке, о пропущенном фильме – о многом. А ей жалко папу, маму, братьев, их дом, ну и себя тоже очень жалко. А больше всего – папу: «Бедный, бедный мой папа, самый лучший человек на свете».

Так закончилось её беспокойное детство.

Она так и не смогла самостоятельно переварить всё то, что узнала об отце после того случая в универмаге. Пришла домой, легла спать, а ночью мать проснулась от бреда дочери. Попыталась её разбудить, но обнаружила, что у дочки жар, вызвала неотложку. Фельдшер не мог сказать ничего определённого, но осознавая, чья это семья, отвёз пациентку в ЦРБ, где у неё определили сильную простуду на почве нервного истощения. Врачи осторожно интересовались, не было ли у больной каких-либо психических травм в прошлом. Что её семья могла сказать? Не было, конечно же. Должно быть, она слишком много сил уделяла учёбе, как-никак учится на одни «пятёрки».

Авторитет приехал домой через пару дней, всё узнал и насторожился. Он не любил неясных диагнозов. Уж ладно бы болело что-нибудь существенное, рука там или желудок. А нервы – чёрт знает, как их лечить, да и лечат ли их вообще. И ещё он испугался, что дочь вдруг слегла с нервным потрясением, с каким-то пустяком, который, оказывается, может свалить человека с ног.

Он сидел у её кровати и смотрел, как она вытянулась в струнку со страдальческим выражением на осунувшемся личике с заострившимися чертами. Вспомнил, что она так же болела в детстве неизбежными детскими болезнями, так же тихо лежала и молча страдала, чтобы не доставлять никому беспокойства – она уже тогда была очень ответственной.

Потом она пришла в себя, посмотрела на отца сквозь длинные ресницы и ясно спросила:

– Папа, это… правда, что ты… убиваешь людей?

– Кто тебе такое сказал? – вздохнул он, хотя и знал, что она всё равно не скажет.

Он давно ждал этого вопроса от дочери. Он с каких-то пор стал понимать, что его дети рано или поздно узнают, кто он и чем занимается. Но с сыновьями у него как-то обошлось. Они словно бы сами догадались, что их отец явно не «честным и непосильным трудом» добыл всё то, чем располагает семья. У них перед глазами был слишком наглядный пример, что в этой стране простые и честные работяги, учителя, врачи, инженеры, крестьяне прозябают если не в нищете, то в бедности. Младший сын был вообще в восторге от рода деятельности отца, а старший просто сказал:

– Папа, это ещё не самое худшее, чем можно заниматься в жизни. Ты же не виноват, что тебе выпало в такую нелепую эпоху жить. Если бы в нашей стране была экономическая система, при которой самые высокие доходы имел бы, скажем, армейский прапорщик, все в армию ломились бы с таким же рвением, как сейчас в политику или на эстраду выдвигаются.

Старший сын вообще с детства был очень серьёзным и рассудительным, поэтому Авторитет как раз с его стороны ожидал осуждения. Младшего всё восхищало в отце, поэтому его можно было смело брать с собой на дело. Но это – парни, мужики. А что скажет дочь, девочка, пусть ещё совсем маленькая, но женщина, другой мир, которому не всегда комфортно в мире мужском.

И вот это произошло. Он вдруг почувствовал, что мнение этого маленького человечка, который так похож на него, ему очень важно. И ему сейчас очень нужно, чтобы этот дорогой для него человечек, его первый ребёнок, не осуждал своего отца. Лет десять тому назад он не поверил бы, что ему это будет так важно. Лет десять назад ему казалось, что он загонит под лавку любого, кто осмелится ему не подчиниться.

– Кто тебе такую глупость сказал? – повторил он свой вопрос и поправил дочери подушку.

– Никто.

– И всё же?

– Папа, не надо убивать людей, – начала она всхлипывать. – Люди… они же… они же хорошие!

– Хорошие, – согласился он.

Она обрадовалась такому ответу и обняла отца тонкими ручонками. Он ужаснулся, какая горячая у неё голова. Решил, что дочь в самом деле заучилась, устала, вот и сорвалась. Она ещё пробредила пару дней, а потом пошла на поправку: стала спокойнее спать и начала есть. Днём сидела на кровати и молчала. Родители пытались её разговорить, но она только кивала. Наконец отец не выдержал:

– Вот о чём ты думаешь? О том, что твой отец не такой, как тебе хотелось бы?.. Послушай, я же никогда не жил глупо и праздно, как другие, у кого есть власть и возможности. Никогда деньги в нищую толпу не швырял с надменной рожей. Никогда не совершал пустых бесчинств только для того, чтобы свою силу показать тем дуракам, на которых только грубое насилие может впечатление произвести…

А она ела какую-то кашу и вдруг серьёзно ответила:

– Я вас очень люблю: тебя и маму. Вы молодцы, что до сих пор вместе. Вы не представляете, какие вы замечательные. Ведь у меня в группе у всех девчонок родители разбежались. У одной, правда, ещё вместе, но постоянно угрожают, что разведутся, если она сессию не сдаст. Так и говорят: «Посмотри, сейчас все разводятся, а мы ещё вместе, как дураки. И всё ради тебя, зараза, а ты не ценишь». А она их ненавидит, что они постоянно так подло её шантажируют… Мне тяжело с ними общаться из-за этого. Они своих родителей ненавидят и презирают за жестокость, трусость, предательство, покупки вместо любви, постоянные поиски новых мужей, жён, сожителей. А мне им и сказать-то нечего, когда они об этом друг другу рассказывают.

Родители переглянулись.

– Ты, наверно, просто устала? – предположила мать.

– Да, – согласилась дочь. – Мне надо отдохнуть, и всё будет нормально.

Отец хотел отправить её на какой-нибудь курорт вместе с братьями, но врач посоветовал никуда далеко от себя дочь не отпускать. Она как раз в это время познакомилась с девчонками из соседнего посёлка, где они на базе бывшей совхозной конюшни создали конноспортивный клуб: платили директору фермы деньги и на досуге катались на лошадях, сами по учебникам изучали искусство верховой езды.

– Ещё в пятом веке до нашей эры Гиппократ утверждал, – нахваливала она родителям своё новое увлечение и зачитывала целыми кусками разнообразную литературу о лошадях, – что верховая езда ускоряет процесс выздоровления и восстановления после ранения или болезни, а также освобождает меланхоликов от тёмных мыслей. Механизм такого воздействия основан на принципах лечебной физкультуры с участием живого «тренажёра», при помощи которого нагрузке подвергаются все группы мышц тела. Человек рефлекторно пытается удерживать равновесие, чтобы не упасть, и тем самым заставляет работать как здоровые, так и поражённые мышцы, не замечая этого. А самый явный результат прогулок в седле – снижение веса. Человек сидит в седле, а калории сгорают в таком количестве, какое можно потерять, «издеваясь» над собой несколько часов в тренажёрном зале.

– Куда тебе худеть-то? – пугался отец. – Ты и так весишь чуть больше нашего кота.

– Ну, папа! Слушай дальше: «Верховая езда является идеальным средством и особенно полезно при заболеваниях опорно-двигательного аппарата, сколиозах, остеохондрозах. Ритмичные движения лошади на шагу способствуют восстановлению биологических ритмов наездника, что особенно важно при лечении неврологических и психических расстройств».

– Надо же! Этак врачи совсем без работы останутся, лошадь вместо них будет приём больных вести.

– Ха-ха-ха, не останутся! «К тому же сильные, грациозные животные оказывают на человека мощнейшее эмоциональное воздействие, что важно при лечении неврозов, аутизма и даже умственной отсталости».

Авторитет и сам видел, как это благотворно влияет на дочь, а она взяла и ушла из института с третьего курса. Даже профессор приезжал к нему и упрашивал образумить одну из круглых отличниц, тем более что Волков выделил институту деньги на ремонт здания. При иных обстоятельствах Авторитет заставил бы дочь доучиться, но тут подумал, что давлением может сделать только хуже. А дочь тем временем устроилась работать помощником ветеринара, а по вечерам стала учиться в училище.

– Папа, я же не дурака валяю, – оправдывалась она, когда отец поначалу требовал восстановиться в медицинском. – Я же работаю. Я хочу работать!

– Вот нашла работу: коров и лошадей лечить! – негодовал Авторитет. – Кто тут поведёт их к тебе на лечение? Их забивают, когда они заболевают хотя бы лёгким воспалением, мясо распродают, и покупают новое живое мясо. Да что лошади? Вот у Мельниковых пёс состарился, гадить начал в доме, они ко мне пришли: «Николаич, пристрели нашего пса, а то нам денег не найти на его усыпление». У таких и были бы деньги, они бы их лучше пропили на поминки своего же пса. А я собак не стреляю. Людей – с радостью, а собак – увольте. Не мой профиль…

– Костя, что ты такое говоришь? – одёрнула его жена.

– Но это глупо в конце концов! – возмутился он решением дочери. – Она может опять не рассчитать свои силы: днём работать, а вечером учиться. Это не так-то просто.

– Ты сам в молодости учился и работал одновременно, – не сдавалась дочь.

– Потому и знаю, что говорю. И чего приспичило работать именно ветеринаром? Что за профессия такая неперспективная?

– Папа, ты судишь с позиции прошлого века, а в новом тысячелетии человечество постепенно осознает всю ту подлость, какую оно совершало по отношению к братьям нашим меньшим, и станет лучше относиться к своим четвероногим друзьям, поэтому профессия ветеринара станет одной из ведущих.

– Ага, свежо предание, да верится с трудом… Человечество никогда ничего не осознает, даже если три тысячелетия сменится. А делать что-то хорошее оно может только по принципу «благими намерениями вымощена дорога в ад». Это как птичек на Благовещенье выпускают из клеток и наивно думают, что совершают тем самым благое дело. А эти птички потом гибнут, так как в неволе разучились самостоятельно добывать себе пищу и отвыкли защищать себя от более сильных особей.

– Ты так говоришь, потому что сердишься. Но пойми, что я… вообще не смогу быть врачом.

– Почему это? Мне профессор сказал, что ты лучше всех на курсе училась.

– И поняла, что не смогу, – дочь вздохнула. – Мне людей как-то очень жалко, а дядя Феликс говорит, что врач должен обладать жёсткостью, а не жалостью. Он мне рассказывал, когда ему ногу в госпитале отрезали, он сначала жить не хотел, а его врачи именно жёсткостью заставили «вылезти из болезни», вытолкнули из неё. Ему врач так и говорил: «Ты слабак! Тебя чуть задело, а ты уже и раскис». Так, говорит, меня разозлит, что я костыли схвачу и бегу за ним по коридору, а он кричит: «Вот видишь, можешь же бегать, можешь даже без ноги двуногого догнать!». А если бы, говорит, они меня жалели да слёзы бы надо мной лили, я бы тогда точно спился или повесился… Я ведь так не смогу. Мне со зверьём как-то легче, чем с людьми. Звери всегда прекрасны. В любой лошади и собаке невооружённым глазом можно увидеть природную грацию и врождённое благородство, чего в ином человеке даже при пристальном разглядывании не найдёшь. Человек часто безобразен, когда отправляет свои потребности, а на котёнка, который ест или моется, можно часами смотреть. Человек безобразно переносит страдания, а собака даже с отрубленной лапой не создаёт трагедии из своих увечий. А иные люди так обожают хвалиться болезнями, что совершенно бесполезно их лечить.

– Ты же не будешь кого-то резать, – обнял её отец. – Будешь детским врачом.

– А знаешь, как это страшно, когда приедешь на вызов к ребёнку, а он лежит голодный, потому что родители всё пропили? Он весь больной, немытый и никому не нужный. Мы в институте на практике ходили в приют, где дети наркоманов и алкоголиков содержатся, все чуть с ума не сошли. И детей там так много!..

– Слушай, надо тебя за какого-нибудь богатого и заботливого бандита замуж выдать, чтобы ограждал от грубой жизни, раз тебя всё так травмирует, – пошутил Авторитет.

– Не пойду я за богатого, – серьёзно заявила дочь. – Вы же с мамой бедными были, когда поженились. Мне бабушка рассказывала, что у вас даже телевизора не было. Надо начинать с нуля и вместе наживать состояние, а богатым семья вовсе не нужна.

– А чего же им нужно? Я вот человек не бедный, но куда же мне без вас?

– Я про своё поколение говорю. Это у вас ещё были такие патриархально-провинциальные ценности, а сейчас даже деревня позаимствовала прибамбасы столичного бомонда из телевизора. И вообще, наличие денег у человека в бедной стране имеет свои минусы, потому что богатых мало, а бедных много, и состоятельному человеку всё время кажется, что любят деньги, а не его самого. Он вынужден всё время сомневаться в искренности близких, подозревать их. А что за радость так жить? Да и вообще, у богатых господ для невест вакантные места есть только в гаремах на тысячу мест.

– Этой средневековой азиатчины мне только и не хватало! – засмеялся Авторитет. – Ладно, сиди в девках при таком раскладе. Будешь ухаживать за мной, когда я стану старым, больным и никому не нужным…

– Папка, да не переживай ты за меня. Всё у меня получится! Вот увидишь.

Но Авторитет всё же чувствовал себя неуютно, что его планы на дочь нарушились и сбились. И ещё он понял, что дочь пусть даже скрытно, но всё же разочарована в нём. Она стала меньше с ним разговаривать, меньше делиться секретами. Он утешал себя мыслью, что у неё наступил такой возраст, когда молодость ищет идеал, которого нет и быть не может. Но молодость в это пока не верит. Не хочет верить. Оттого и упрямство такое. Он сам таким был в её годы. Именно в таком возрасте у него в душе зародилось какое-то адское презренье к людям, которым так гордятся в юности, потому что в юности эта гримаса кажется чем-то вроде признака независимости и силы. Но пока он решил уступить и приказал своим людям каждый вечер встречать дочь после учёбы в училище и привозить домой.

А его дочь тем временем внедряла свои представления в новой профессии. На работу ходила не как прочие ветеринары в заляпанных навозом и чёрт-те чем обносках и застиранных халатах, а заказала себе в специальном ателье костюмчики с символикой ветеринарной службы. Костюмы можно было чистить и стирать хоть каждый день без угрозы их внешнему виду. Они были сделаны из материи, которая не пачкалась, поэтому новая помощница ветеринара ходила всегда чистенькая, аккуратненькая, чем резко отличалась от самого ветеринара, который таскал на себе какое-то рубище и был постоянно «под градусом», так что иногда всю работу приходилось выполнять помощнице. Авторитет об этом знал, но не вмешивался, так как считал, что это даже скорее образумит дочь. Но она была исполнительна до крайности. Купила себе какие-то чемоданчики, папочки, инструменты для работы, приобрела необходимые медикаменты, которых не было на ветеринарном пункте от сотворения века. Но деньги не у отца попросила, а организовала специально для этого пункт стрижки собак. Перед этим два месяца проучилась на курсах по собачьим стрижкам, так что появились у нас в городе красиво подстриженные пудели и болонки, особенно те, которых привозили с собой дачники. А на собачью шерсть, обладающую какими-то целебными свойствами, она умудрилась найти покупателей через Интернет – даже сама связала пару джемперов, которые способны облегчить боли в позвоночнике, чтобы продемонстрировать товар лицом. Авторитет узнал и изумился, но вмешиваться опять не стал: пусть ребёнок дальше знакомится с жизнью в разумных пределах. Только молча наблюдал, что его доча ещё придумает.

А она на каждую зверушку завела некое подобие медицинской карты. Могла ошарашить хозяев животного таким вопросом:

– Как вашего поросёнка зовут? Мне это нужно для истории болезни.

– Да чёрт его знает, как его там зовут, – терялись некоторые от таких вопросов. – Свинья, она и есть свинья. На кой ляд нам его как-то звать, если на Новый год уже резать?

– Нет, мне же надо его как-то записать, – настаивала она. – Давайте, назовём его Цицероном, раз он так красиво хрюкает.

Если бы она не была дочерью самого Авторитета, её наверняка затюкали бы насмешками, так как она была слишком непохожа на людей, с которыми приходилось иметь дело. Ведь люди больше всего не любят тех, кто не похож на них. Её отношение к работе сильно отличалось от представлений большинства, которые обычно и задают то, что принято считать нормой в данном обществе. Но тут даже в её отсутствие боялись шутить на предмет того, как она вылечила чью-то курицу от поноса или кролика от воспаления глаз. Знали, что тогда придётся объясняться с самим Авторитетом, который плевать хотел, что говорят о нём, но вряд ли спустит, если кто додумается высмеивать его дочь. Так опустит, что потом ни один ветеринар не поможет.

К тому же не все обыватели смотрят на домашних животных как на безмозглую скотину, которая должна отдать хозяину мясо, молоко, шкуру и даже кости в обмен на плохое содержание в холодном сарае и побои. Есть люди, которые свою корову считают кормилицей семьи, даже кличут матушкой, царицей. Это можно наблюдать, когда вечером разбирают скот из стада, как детей из детского сада. Один хозяин орёт на своих овец и коров матом, пинает их и загоняет во двор палкой, а другой встречает их ласковым словом, даже расспрашивает, как прошёл день, и они безо всяких дубин сами охотно идут к дому. Человека на фоне животных сразу видно.

Однажды к дочери Авторитета обратились аж из соседнего района, так как знали, что она может помочь. И она вылечила корову от какой-то тяжёлой послеродовой лихорадки. Даже давала больной бурёнке красное вино с сахаром для скорейшего выхода последа, чем были несказанно шокированы все местные пьяницы. В совхозах, где «всё общее, то есть ничьё», таких коров сразу тащат на бойню, чтобы не тратить и без того тощий бюджет на лечение – какое уж тут красное вино! Иногда привяжут корову к машине и едут на бойню, а больное измученное животное бежит за машиной на смерть, как будто опоздать туда может. Бежит и кричит, так как чувствует, что её тянут на бойню, а не куда-нибудь ещё. Иногда падает, потому что не создана для таких гонок, и ей даже не дают возможности встать: тащат, ломают кости, словно это уже готовая туша для разделки.

А тут обратился хозяин коровы, который души не чаял в своей «царице», даже плакал. Когда корова полностью поправилась, он дочке Авторитета даже деньги прислал. Она сначала смутилась, ведь владельцы коровы были людьми небогатыми, но они сказали, что обидятся, если она не возьмёт. Рассказала всё отцу, и он ответил, что за качественно сделанную работу деньги не просто можно, а нужно брать. Тогда она на деньги, которые стали платить благодарные хозяева за лечение своих питомцев, стала покупать корм для бездомных собак и кошек и устроила для них подобие бесплатной столовой при ветеринарной станции. Она такие столовые в Европе видела.

Авторитет же с одной стороны радовался, что дочь поправилась и нашла занятие, которое ей по душе, а с другой стороны видел, что она отдаляется от него всё больше и больше. Хочет как бы между делом доказать, что она может обойтись без него и его денег. Но однажды она прибежала в слезах из конно-спортивного клуба и сказала, что конюшню собираются ликвидировать, а лошадей пустить на мясо. Он даже сначала подумал: «Это и к лучшему». Но дочь была в таком отчаянии, что ему ничего не оставалось, как поехать в соседний посёлок на ферму. Там он увидел полуразвалившийся сарай и стайку таких же, как и его дочь, плачущих девчонок. Они обнимали за шеи каких-то кляч и рыдали, что их хотят забить, потому что у начальства фермы традиционно нет денег на прокорм животных. Клячи с налипшими кусками навоза в хвостах, со спутанными гривами косили на него печальными глазами, в которых застыло одно выражение: «Нет ли у вас чего-нибудь покушать?».

– Это и есть твой конно-спортивный клуб? – спросил он дочь.

Она всегда с таким восхищением расписывала ему этот клуб, что он как-то не ожидал увидеть здесь банальный русский разор и развал, а вместо лошадей заморенных кобылок. Видел он настоящих скакунов на Кавказе, аргамаков. Даже у очень толстокожего человека наворачиваются слёзы на глаза от восхищения такой красотой. Не лошади, а произведения искусства! Мышцы так и текут, так и переливаются под холёной шкурой, даже когда лошадь почти не двигается, а только дико косит глазом на восхищённых зрителей. Даже все кровеносные сосуды видны, как на конях Клодта у Аничкова моста! А тут не першерон, не клайдесталь, а непонятно что. Лошадь Пржевальского краше будет. То есть собрана на конюшне бывшая тягловая сила, испорченная неправильной эксплуатацией и списанная после многолетних трудов на плохое содержание, как отечественные пенсионеры. Дочь так и вспыхнула, как собирающаяся перегореть от перепадов напряжения лампочка, когда прочла его мысли, топнула ножонкой и… заревела пуще прежнего.

Авторитет понял, что она прикипела к этим клячам всей душой, разглядела в них красоту и безмолвное благородство, так что не согласилась бы променять их даже на породистых лошадей. Он заметил на ноге одной кобылки какое-то подобие наложенной шины, и понял, что это его чадо так заботливо и безвозмездно ухаживает за имуществом бывшего совхоза, разворованного дотла, а в большей степени пропитого, что и овса кобылам не на что купить.

– Папа, ну сделай что-нибудь! – всхлипывала дочь. – Ты же всё можешь!

И папа понял, что если сейчас ничего не предпримет, то уже навсегда утратит авторитет в её глазах: другого шанса реабилитироваться ему не представится.

Директора фермы не было на месте – он на тот момент уже третий месяц отдыхал где-то в Турции. Хоть бы раз в России встретить турецкого или египетского фермера, чтобы тут по полгода отирался, когда дома такой бардак! Вместо него исполняющим обязанности (ИО) был оставлен какой-то не просыхающий, должно быть, уже неделю мужичок. Но когда этот ИО увидел Авторитета, то стал трезв как стёклышко. Авторитет сначала вежливо спросил его, чего он хочет за этот полуразвалившийся сарай под видом конюшни и за десяток кляч. ИО оживился, прикинул что-то остатками методично уничтожаемого мозга и запросил за каждую лошадь цену в размере стоимости нового «мерседеса» последней модели. У Авторитета поползли брови вверх от такой наглости. Пока они ползли, ИО сбавил цену до стоимости подержанного «мерседеса» старой модели. Авторитет продолжал молчать, поэтому в конце концов ИО согласился на цену в стоимость старого «запорожца» и тревожно спросил:

– Нет? Я ведь всё это только из уважения к Вам и Вашей семье…

– Мне твоё уважение нужно, как таракану паспорт, – Авторитет поволок ИО в дальний угол сарая, чтобы дочь ничего не услышала, и припёр его там к стенке.

– Ты сам-то не догоняешь, Коневед Конводович, что мне тебя легче грохнуть прямо тут, чем деньги отдавать непонятно за что? Я тебе вопрос задал, кажется.

– Я? Мне? Я понимаю, но… за что?

– А интерфейс мне твой не нравится, ослик И-а.

– Я не ИА, а ИО… Не надо меня «грохать». А?

– Отчего же «не надо»? Так и дешевле, и проще. Ты решил сделать свою коммэрцию, а я сделаю свою.

ИО совсем сник, что придётся отдать всё даром. Так Авторитет приобрёл конюшню. Сам не понимал, зачем ему этот сарай. Но дочь была в восхищении. Обняла отца за шею:

– Папка, что бы я без тебя делала? Ты самый лучший! Я тебя обожаю, – и дышит в щеку радостно, как маленький щенок, которого потеряли да вдруг нашли.

– Я тебя тоже.

– Ты прости меня, пожалуйста, что я тебя не слушалась, институт бросила. Я теперь всегда-всегда буду делать, как ты скажешь. Хочешь, я снова буду на врача учиться?

– Нет. Ты у нас теперь конезаводчица. Когда же тебе учиться?

Лошадей на следующий день перевезли в наш город, где специально для них на месте сгоревшего склада построили небольшую конюшню. Авторитет всё же сказал дочери, что если и заниматься конным спортом, для этого нужны хорошие лошади, а не такие клячи.

– Это потому, что за ними никто не ухаживал! – заступалась за своих «старушек» дочка. – За цветами ведь тоже надо ухаживать, тогда они и будут красивыми… Папа, как ты можешь называть их клячами и развалюхами! Это же целые миры, вселенные.

И она стала так заботиться об этих неведомых грубому и алчному человечеству мирах «на больных копытах, спящих и видящих во сне только овес, что с тихим треском льется из мешка»[4], что миры и в самом деле похорошели, отъелись, и даже взгляд у них стал другим, каким-то типа «нет, не перевелись ещё человеки среди людей». Да их ещё отмыли и причесали, как следует, чего отродясь с ними не случалось! Тут уж они совсем расцвели, как женщины, которые первый раз за сто лет сходили в парикмахерскую. Но Авторитет всё же прикупил для «лица фирмы» настоящего орловского рысака, а потом так расщедрился, что подарил «своим бабам» на именины, которые у жены и дочери выпадали на один день, красивую лошадь в яблоко с маленьким жеребёнком. Этого жеребёнка все буквально носили на руках, таким он был славным и прехорошеньким. Неотрывно смотрели на него несколько дней, как смотрят только любимое кино, когда он бегал, спал, ел, играл и просто хулиганил, чувствуя такое внимание к своей тонконогой персоне.

– Папка, ты меня ужасно балуешь! – всплеснула руками дочь, когда увидела такой подарок.

Через пару месяцев отец подарил ей пони. Так в нашем городе зародилась настоящая конно-спортивная школа.

День города назначили на второе воскресенье июля. День был душный. Всё клонилось к тому, что вечером будет гроза. Накануне праздника Маринка обклеила весь город плакатами и обвешала стендами с надписью: «НАМ 700 ЛЕТ!». На некоторых кто-то приписал на манер Челентано в «Укрощении строптивого»: «Я бы дал 701».

– Нет, вот как помочь мне делать плакаты, так охотников нет среди этих остряков, – ругалась Маринка, – а как испортить, так и краски найдут, и кисти, и время! И даже талант.

– Да ладно тебе сокрушаться, – смеялись над её переживаниями. – Где семьсот, там и семьсот один.

Когда дочь Авторитета услышала про День города, то с радостью согласилась на нём выступить и даже удивилась, как это никто раньше не додумался отмечать такой совершенно замечательный по своей политической нейтральности праздник. Даже пони был подключен к этому мероприятию: его впрягли в красивую тележку, и он очень медленно и обстоятельно катал детей небольшими группами.

Праздник в целом получился сумбурным. Сама по себе играла музыка из динамиков на летней сцене ДК, сам по себе катал детей пони, сами по себе приехали торговцы с товаром, прослышав, что на городской площади в этот день будет большой наплыв народа, сами по себе беспрерывно прыгали парашютисты на разноцветных парашютах. Валерий Снегов по случаю Дня города приказал никому специально «об землю не биться» и притаранил огромный воздушный шар с корзиной для прогулок публики. Особенно рвались в небо те, кто перед этим солидно заложил для смелости, увлекая за собой ругающуюся супругу или подругу: «Ты же, дурак, вывалишься из корзины и других за собой уронишь». Но всё ограничилось тем, что какой-то дачник уронил где-то над лесом свой пиджак с бумажником, после чего родня ему сказала: «Лучше бы ты сам упал», да некая девушка выронила за борт туфлю, но это не помешало ей потом лихо отплясывать на одном высоком каблуке.

Петь под караоке понравилось практически всем. Особенно самозабвенно пели дети не поставленными, но трогательными голосами. Многие взрослые просто орали слова песен мимо нот, но всех удивил участковый Николай Борисович, который исполнил на английском «My Way» Синатры. Обалдевшая публика заголосила «на бис», но участковый смутился и отказался:

– Это вам можно петь, а мне надо за порядком следить.

Порядок, в общем-то, был в порядке. День города многим был внове, поэтому люди с непривычки как-то постепенно к нему приглядывались да прислушивались. Никто особенно не бузил. Только к обеду запахло дракой, когда на праздник пришла совсем зелёная молодёжь из соседнего посёлка. Первым забыковал местный обалдуй Вадька Дрыгунов. Он ходил петухом мимо пришедших, топырил пальцы веером, таращил глаза – всё, как это делают в кино крутые мужчины при «сурьёзном базаре».

– А чё это они на наш День города припёрлись-то, а?!

– Ну подеритесь ещё! – растаскивали бабы своих юных сыновей, когда в их рядах началось спонтанное выстраивание «стенка на стенку». – Живут на разных улицах и только из-за этого боевые действия могут затеять. Детсад какой-то!

– На каких разных улицах?! – Дрыгунов почувствовал в себе силы повести за собой народ на битву за священное дело. – Они не в городе живут! Они с урочища, а мы – горожане.

– Сам ты урочище! – ответили соседи, решив, что урочище – это какая-то производная от слова «урка».

Две группы стояли одна против другой, как две готовые к бою армии самцов с задетым территориальным инстинктом, и обменивались бранью, которая в любой момент могла перейти в драку. Так они с полчаса цепляли друг друга, пока обстановку не разрядил маленький мальчик лет трёх из соседнего посёлка. Он громко заплакал, затёр кулачками глазёнки и по-детски трогательно признался: «Мы тозе хотим плазник». Крутым дуракам стало как-то неловко выстёбываться дальше в присутствии этих чистых детских слёз, поэтому Вадька злобно сплюнул и отстал от врагов по факту проживания в соседнем посёлке.

– Ох и злобный ты, Вадим Петрович, ох, злобный! – посмеивались над ним бабы. – Надо бы тебе в Чечню. Ты бы там своей злобой всех боевиков перепугал бы, ха-ха.

– Заткнитесь, дуры серые! Чужие пришли, а они и рады, шмары.

– Ты смотри, ревнует, ревнует… Сейчас ещё и территорию метить начнет, ха-ха-ха!

Потом Дрыгунов и его компания перекинулись на дачников из Питера: «Понаехали тут, панимашь, всякие неместные!». Предупредили участкового, что назревает драка. Но тот нервничать не стал, а только как бы между прочим сказал, что на День города в любой момент могут пожаловать «сами Константин Николаевич», а уж «они» этих полублатных понтов в исполнении рядовых обывателей терпеть не могут, поэтому разберутся с дебоширами по самое не хочу.

– А я даже вмешиваться не стану, – закончил участковый и посоветовал прекратить эту «дикарскую пляску»: – Вы тут не превращайте регистан в ристалище.

Перспектива попасть под гнев Авторитета окончательно отрезвила горячие головы, и все стали ждать, когда же состоится выступление конно-спортивной школы. Для этого выступления перед зданием бывшего кинотеатра насыпали небольшую арену из опилок.

Вопреки ожиданиям День города растянулся на несколько часов. Уже близился вечер, на смену духоте пришёл лёгкий ветерок, который принялся разносить ноты праздника по округе, на краю города перекликалось эхо: «А на что мне небо, да зачем эти звезды, если я останусь один? Кто же мне ответит на все эти вопросы, если я останусь один?». Старики стали медленно расходиться по домам, в опилках уже пристроился храпеть кто-то из разомлевших на жаре выпивох, когда приехал Авторитет. Как бы между делом в стороне остановилось три его машины, вышел он сам и ещё три-четыре человека из его банды. Вышла его жена, хотя Авторитет обычно никогда не брал её с собой, но тут она приехала, чтобы посмотреть на День города вообще и на выступление дочери в частности. Они так и стояли скромненько в сторонке, когда на арену вышли три лошади с наездницами. Их выступление, конечно же, оказалось самым главным событием праздника, даже парашютистов затмило. Ничего такого особенного они не изобразили, но сама их красота как-то всех отрезвила, растрогала и заставила вознестись над обыденностью. Лоснящиеся лошади с заплетёнными гривами и хвостами походили так да этак, боком и даже задом, попрыгали через невысокие барьеры, всем поклонились, и на этом выступление закончилось. Дочь Авторитета легко выпрыгнула из седла и подбежала к своим родителям.

– Ну что, Ольга Константиновна, – с шутливой серьёзностью встретил её отец. – Вас можно поздравить с дебютом?

– Ага! – она взяла отца под руку и повернулась ко всем, словно бы хотела сказать: «Вот мой папа, и он – самый лучший».

Когда лошадей увели, то начался небольшой фейерверк, который очень удачно смотрелся на закрывшемся лиловыми и тёмно-синими тучами небе перед грозой. Бабка Евдокимовна привезла на тележке целый ящик настоящих сигнальных ракет. Цветных! Они ей достались ещё зимой за мешок картошки по бартерной сделке с проезжавшими мимо солдатами. Потом выяснилось, что это были какие-то дезертиры, угнавшие машину самого начальника воинской части. Про ракеты никто ничего не упоминал, поэтому Евдокимовна сберегла их на всякий случай. Теперь вот пригодились. Сыновья Авторитета со своей компанией палили этими ракетами там и сям, и их разноцветные крупные звёзды надолго зависали в чернеющем небе, после чего лениво и плавно сползали вниз гаснущей искрой.

Ночью прошла сильная гроза, а следующая неделя была сплошь заполнена солнцем без единого облачка. У меня начался отпуск, и я по своему обыкновению две недели провалялась на городском пляже, безуспешно стараясь получить в лучах капризного северного солнца намёк на тропический загар.

На этом-то празднике новый мэр и увидел Авторитета впервые. Рудольфа Леонидовича привела на День города жена, сказала, что будет интересно. Он поворчал для приличия, что безнравственно устраивать гульбища в такое трагическое для страны время, но всё же пошёл. Не дома же в четырёх стенах сидеть в такую жарищу! Он вообще мысленно уже был в отпуске, который начинался у него через неделю, и на этот раз он собирался провести его в Испании.

Мэр сидел с женой на празднике в президиуме за столом у края сцены. Там же сидел начальник местного ОВД, директор местного деревообрабатывающего комбината «Ленинец», который в народе прозвали «Леденец» из-за деформировавшихся букв на фасаде, начальник ПМК, заведующий мебельным складом, директора двух ближайших к городу совхозов, которые теперь стали называться не просто совхозами, а что-то вроде ООО «Курс Ильича» и АОЗТ 3-го треста «Cаntry-Русь и К^О», главный врач городской поликлиники, главный энергетик. То есть, все первые лица города. Эти же первые лица города дружно встали, когда приехал Авторитет, чуть стол со сцены не свалили, а начальник ПМК даже вытянулся по стойке «смирно» и вроде бы каблуками щёлкнул. Авторитет же сдержанно кивнул им и лёгким жестом дал понять: «Сидите, где сидели».

«Эге, – подумал новый мэр. – Да у них тут целое общество».

Рудольф Леонидович не вставал и не собирался этого делать, но заметил, что с приездом Волкова все как-то напряглись. Даже в хлам пьяный мужик, который до этого валялся в опилках, вдруг вскочил, хотя его никто не трогал, и резво уковылял за здание хозяйственного магазина. Ещё новый мэр почувствовал, что Волков вцепился в него своим свинцовым взглядом и внимательно изучает. Даже не столько на выступление дочери смотрел, сколько на мэра. Глядит так спокойно, а, право, тот ещё зверь. Взгляд у него очень тяжёлый, как осенние тучи над Балтикой с редким грязно-жёлтым лучом скупого солнца. Чем дольше он смотрит на человека, тем больше эти тучи сгущаются до какого-то совершенно чёрного оттенка, когда вдруг вспыхивают каким-то тигровым глазом, так что мало кто может точно сказать, какого цвета у него глаза: серые или всё же карие, а то и… оранжевые, что ли? От такого взгляда он выглядит старше своих лет. И хотя жене его пятьдесят, а ему в конце лета исполнится только сорок два года, но кажется, что это как раз она моложе его. Жена Авторитета рядом с ним вообще выглядит какой-то девочкой, хотя она на самом деле очень сильная и высокая баба, шутя родившая после тридцати троих детей. Мэр ожидал увидеть на её месте этакую расфуфыренную и напыщенную даму при претензиях на высший свет с деревенским привкусом, а она в самом деле оказалась приветливой и отзывчивой, не желающей изображать из себя что-то совершенно себе несвойственное. С собранными на затылке в узел светло-русыми волосами, совершенно без косметики, в обычном летнем платье, какие были и на других женщинах, пришедших на праздник, она выглядела совершенной красавицей. Из украшений только обручальное кольцо и кусочек янтаря на нитке. Мэрова жена, которая сидела у мужа за спиной, как и другие жёны первых лиц города, ей тоже кивнула. Рудольф Леонидович к своему удивлению узнал, что супруга с ней знакома – познакомились на какой-то ярмарке, которая бывает в городе раз в месяц на центральной площади.

Сам Авторитет и его люди показались мэру тоже совсем не такими, как он ожидал увидеть. Не бандиты, а группа особистов каких-то! Стоят в сторонке и тихо наблюдают за ходом действия. Никаких платиновых цепей, золотых зубов, фени, громкого «базара» и прочих показных атрибутов русского криминального мира, каким его все знают по бесчисленным киноопусам, где играют актёры строго подобранной природной фактуры, больше похожие на дородных колхозников с оплывшими лицами и с какой-то неизлечимой, как беременность, полнотой, которую не сгонишь ни в одном тренажёрном зале, хоть пропишись там – только ещё толще станешь. А главное, нет этакой характерной раскоряжистости и коротколапости перекормленных дешёвыми крахмалистыми продуктами мужчин, у которых фигура похожа на раздутую резиновую перчатку, если не сказать – коровье вымя, когда локти не касаются туловища, а разведены в стороны, дабы все думали, что это непомерные бицепсы мешают рукам нормально опуститься вдоль туловища. Походка у таких крутых до невозможности товарищей тоже какая-то растопыренная, словно человек пытается удержать равновесие в сильный гололёд и расставляет ноги слишком широко для пущей устойчивости. И всё это при таких же глупых картофельных лицах.

А тут сдержанные во внешних проявлениях, собранные люди с быстрыми и ловкими движениями. Почти незаметные. Были бы совсем незаметными, если бы не рост и хорошая осанка, что особо бросается в глаза на фоне окружающего поголовно пьяного, расхлябанного, сутулого или пузатого мужского племени.

Они уехали так же тихо и быстро, как и приехали. Авторитет только с начальником милиции перекинулся-таки парой слов, велел жене и дочке сесть в машину и был таков. Укатил, словно и не было его.

– Даже удивительно, что у такого ужасного человека может быть настолько приятная жена, – размышляла дома за ужином супруга Рудольфа Леонидовича. – Я её тут встретила в хозяйственном, и она даже подсказала, где можно хорошие обои дёшево купить. Совершенно без понтов. Я бы на её месте немного, но всё же выпендрилась бы. Хотя при таком муже вряд ли стоит рисковать… А ведь он обратил на тебя внимание.

– Поду-умаешь! – буркнул мэр, которому начинала действовать на нервы жёнина болтовня. – Тихий он какой-то.

– Много ты смыслишь в мужчинах! Иной шумит много, а на деле толку от него – ноль.

– Это ты на кого намекаешь? И вообще, что за слова такие «понты»? Нахваталась в деревне чёрт-те каких выражений! Ты бы лучше про свои квазары чего-нибудь рассказала, – съязвил он под конец.

День города мэру страшно не понравился. Он уже в понедельник дал свою оценку, что праздник не удался, но на этот счёт у всех было оправдание, что первый блин комом. Но больше всего Рудольфа Леонидовича раздражало, что День города устраивался при содействии «какого-то там бандита», и то не ради города, а только потому, что этот самый бандит захотел угодить своей дочке. И народ тоже хорош: смотрят на этого Волкова, как на отца родного. Никто не скажет: «Вон бандит поехал». Скажут: «Ах, это же сын Николай Сергеича, внук Сергей Архипыча. Хороший мальчик. Электричество нам на улицу провёл… Точнее, по его приказу провели, а то бы до сих пор впотьмах сидели. А так он с главным энергетиком в школе в одной спортивной команде состоял. Да и вообще он у нас в девяностые годы депутатом даже был! Правда, мы не помним, от какого региона» и тэ дэ, и тэ пэ. Дескать, что такого страшного делает этот «разбойник»? Никого особо не обидел, а если сумел выстроить свою империю, так это ему только плюс, что на фоне всеобщего развала человек смог хоть что-то создать. А властям – большой минус, что они проворонили этот факт… Прямо Средневековье какое-то, феодализм! Бегают к этому бандиту со своими нуждами, как холопы к удельному князю.

– Ну и что, что бандит? Эка невидаль! – ответил на это дед Рожнов, которого после Дня города наняли выкосить траву рядом с Мэрией, чтобы туда не забредали коровы и козы. – Как говорил герой фильма моей молодости, «чтобы отрастить красивую бороду, надо какое-то время походить небритым» – тогда небритость не была в моде, как сейчас. То бишь, на месте любого красивого дома сначала была грязная стройка, на месте большого капитала – преступление. Хотя я с этим не согласен, но сейчас любят приводить такие доводы, что вот, скажем, в Австралию раньше ссылались особо опасные преступники со всей Европы, зато сейчас там люди хорошо живут. Кого нынче считают бандитом? У него же, как Глеб Жеглов говорил, в паспорте не записано, что он – бандит. У него там записано, что он гражданин советский… то есть российский, что живёт по какому-нибудь Кривоколенному-пять, прописка у него имеется, место работы, воинский учёт, семейное положение и так далее. И что за слово такое «бандит»? Это в девяностые годы такое слово было, а теперь за него могут к суду привлечь за оскорбление личности. Теперь надо говорить «бизнесмен переходного периода». Это тогда говорили: «подельники», а теперь надо говорить: «партнёры по бизнесу». Вымогатель стал коммерсантом, жулик и мародёр – олигархом, сводник – брокером, мокрушник – киллером или даже спецагентом, барыга – дистрибьютором, спекулянт – новатором, проститутка – светской львицей, лахудра – фотомоделью, мошенник – дилером. Раньше говорили «коллективизм», а теперь это называют быдлом, стадом, обезличенной толпой. Ещё недавно стихийную нищету трудящихся называли «массовым обнищанием народа», а теперь заменили более корректным для эксплуататорских классов «снижением уровня доходов населения». Хотя доходы населения на таком уровне, что снижаться как бы нечему и некуда, ха-ха-ха! Все ругательства заменили чем-то более благозвучным. Словно кто-то и хочет сказать подлецу, что он – подлец, ан нет, нельзя, надо чтобы как-то интеллигентно звучало.

– А в итоге-то получаем ложь! – рубанул мэр.

– В итоге перестаём родную речь понимать, – согласился дед Рожнов. – Прямо хоть заново садись за парту русский язык изучать, чтобы усё в нём было культурненько, блин. Цельный словарь можно издать, чтобы истинные названия предметов переводить в политкорректные для расшаркивания перед обокравшими нас делягами. Вот кого нынче называют олигархами? Да кого угодно! Некоторые почему-то сюда и рэкетиров свалили, и криминальных вожаков, хотя они вообще по другую сторону баррикад. Есть такая пьеса Михаила Старицкого, где показана манерная публика, которой уже не по фасону парикмахера цирюльником называть, а сейчас и «парикмахер» стал устаревшим словом, оболваниться теперь идут к визажисту, спаси и сохрани. Такая же петрушка и с олигархом вышла. Наскучило предпринимателей называть цеховиками, ларёчниками, новыми русскими и просто бизнесменами. А ведь совсем недавно слово «бизнесмен» звучало так гордо, что им с удовольствием представлялась любая шантрапа, которая толкала дачникам украденные в пригородных электропоездах печки из-под скамеек. Теперь эта же публика сплошь олигархами себя именует! Паша-олигарх в тренировочных штанах с мамой в коммуналке живёт, ворованные на заводе скобы продаёт за полцены строительным кооперативам. Чего наш отечественный предприниматель может ещё предпринять, как не украсть где хлам какой, чтобы другим дуракам под видом эксклюзива сплавить? Девки за ним бегают: «Если уж жизнь губить молодую, то с лягярхом, прости Господи».

– И что в этом такого?

– Нет у нас олигархов и быть не может. Олигархи обитают где-нибудь в совете директоров Газпрома или Центробанка, или рулят остатками Аэрофлота – уж не знаю, что там от него уцелело. Или эРЖэДэ кто там сейчас владеет – вот олигархи стопроцентные, сказочно богатые управленцы, непременно спаянные с властью. Точнее, власть вынуждена с ними считаться, потому что они и деньжат на очередные выборы подкинут, и полезными связями располагают, и много чего ещё могут. Связь с властью – это обязательно условие, чтобы считаться олигархией, но у нас олигархом теперь всяку шваль кличут, даже не понимая смысла. По телевизору политологи глаза пучат: на Украине у власти засели олигархи! Ой, как страшно! А у самих-то кто? Словно одна гулящая девка другую «разоблачает». Словно на себя в зеркало смотрит, ругает своё же отражение и доказывает ему: «Я не такая!». Можно подумать, в России у власти нищие работяги сидят. Рядовой украинец и простой россиянин живут абсолютно одинаково: пенсии никакие, вся зарплату уходит на коммунальные платежи, кормятся с огородов. Бедно они живут, а политики их лбами сталкивают. Ихняя политическая элита занята тем же, что и наша: воровством топливного сырья. Это характерная черта многих стран бывшего соцлагеря, типа Казахстана, Туркмении и прочих «братских» народов: стихийно разбогатевшая верхушка на фоне катастрофически обнищавшего населения. Естественно, богатые первым делом прибрали к рукам власть, чтобы массы на вилы не подняли, почти инстинкт самосохранения сработал. Им подвластны любые законы, даже законы математики, потому что основное население окончательно обнищало после дефолтов и деноминаций, когда денежные знаки обесценились в тысячи раз, и сбережения рядовых граждан в несколько тысяч рублей превратились в ничто. Казалось бы, миллионеры тоже должны были обеднеть в тысячу раз, но они в тысячу раз обогатились и стали миллиардерами.

– Это смотря в какой валюте хранить.

– В том-то и дело, что хождение заморской валюты было запрещено законом, рядовых валютчиков и фарцовщиков сажали и даже расстреливали, знаменитая «бабочка» была отменена только в середине девяностых. А верхушке закон не указ, они им сами рулят. И всё равно я не считаю, что богатые люди у власти – это плохо. Нищему, оказавшемуся у власти, надо сначала о себе, горемычном, подумать, наворовать да обустроиться, так что не до власти ему. У меня соседка, учительница музыки, устроилась гувернанткой в семью чиновника областного пошиба, так он первые пять лет своего правления вообще ничего не делал по работе. Обустраивался. А потом на повышение пошёл. Попёрли квартиры, машины, дачи, деньги, это всё куда-то девать надо, время тратить на переезды, на ремонты и строительство, да родню всю пристрой, да своих людей на нужные посты пропихни. А это беда для страны, когда власти – не до власти. Я не говорю, что богатый лучше бедного, как на Руси испокон веков обожают слои населения стравливать, но он и не хуже. Ходят слухи, что Америкой фактически управляют Рокфеллеры. Они «дают добро» на того или иного президента, который не будет мешать их влиянию, но при этом рядовые американцы живут хорошо. Богатые и влиятельные семейные кланы сейчас управляют во многих республиках Средней Азии, но там люди живут плохо, бедно, нарушаются права человека. То есть дело не в богатстве или бедности власти, а в её работе. У нас каждый раз гадают, кого выбрать: а вот тот нам не нравится, а вот этот не пьёт, словно сожителя или собутыльника себе выбирают. Судят-рядят, кто лучше: богатый или бедный, лысый или рыжий, умный или толстый, пьющий или уже спившийся. А проблема в том, что власть не занимается властью. Ну, не принято это, не солидно, что ли, у наших власть имущих – как эпидемия какая! Не о том думают, как сделать свой регион или город процветающим, а как бы вообще ничего не делать и поскорей слинять. Как им не противно жить в разграбленной и необустроенной стране? Ведь гораздо приятней видеть вокруг себя обустроенный ландшафт, зажиточных и культурных граждан, комфортабельные города и деревни – да-да, деревня может быть комфортабельной! Я понимаю, в это трудно поверить после наших сараев. Это же только ущербных радует, когда они едут по головам на дорогой машине, а все вокруг – нищие, больные и бесправные, не имеющие возможности ни учиться, ни работать, ни развиваться. Горбачёв, поговаривают, не живёт в России, как перестал быть президентом. Ельцин бы тоже уехал, но его и отсюда не выпустят, и туда не впустят. Населению тревожно: они вот так дров наломают и – привет, только их и видели. Вы хоть одного американского президента знаете, пусть даже бывшего, который сбежал бы из США? А наши линяют только так, многие чиновники, даже достаточно крупные государственные управленцы принципиально не живут в России. Так и заявляют: в этой стране жить невозможно. А кто её такой сделал? У них сейчас появилась серьёзная проблема, их перестают пускать в некоторые страны, потому что они себя вести не умеют со своими барскими замашками, но ещё любопытней, что их там причисляют к особо опасными преступникам, ворам и коррупционерам планетарного масштаба, которые способны развалить любую экономику, то есть вывести любое государство из строя. Они всей России на это плачутся, а у россиян слабая надежда появилась: может, тогда наши власти начнут собственную страну обустраивать, если им придётся здесь свой век доживать? Ведь это же олигархи, люди богатые – что ж они маются среди разрухи и нищеты?

– Кажется, олигархия означает «власть немногих», – решил прервать эту болезненную для себя тему Рудольф Леонидович.

– А что такое это «немногих»? Количество, тяготеющее к нулю. И где эта власть? И что такое власть вообще? Где она начинается и где заканчивается хотя бы вот в этой нашей раздолбанной дороге, каких по всей России – миллионы? Такое впечатление, что сейчас каждый вообще избавлен от чьей-либо власти и каждый является сам для себя законом. Нет у нас никакой власти – ни немногих, ни многих. Слово есть, а что оно обозначает – нет. Вообще этим словом в древнем мире называли группу наместников, которую император назначал править в колониях, и ничего в этом слове не говорит о богатстве. А у нас этим словом прозвали умеренно зажиточных персон на фоне всеобщего обнищания масс. Придумали бы для такого случая какой-нибудь специальный термин на латыни, что переводилось бы приблизительно как «богатство немногих среди нищего большинства». Например, слово «буржуазия» чем плохо? А если им хочется иметь в своём названии корень «власть», то вернее было бы сказать «власть денег» или «власть кошелька», а никаких ни немногих, и всё было бы понятно. А так перевернули всё с ног на голову, что люди родную речь понимать перестали… Вы на меня не смотрите, как на крепостного деда из «Формулы любви», которого актёр Скоробогатов играл и который по-латыни разговаривал, потому что его помещик так ради забавы выучил, – засмеялся Рожнов, поймав на себе изумлённый взгляд нового мэра. – Просто я в последние годы читать стал много.

– Да? Ну-ну, кхе, кхе, – смутился мэр, что старик заметил его удивление.

– Да. Я вот тут прочёл, что раньше в примитивных обществах было две такие необходимые величины, как вождь и шаман. Вождь обладал реальной властью, а шаман – мистической. И вот шаман не всегда обладал настоящими магическими способностями, как принято думать. Силу ему придавали сами люди своей верой, что он обладает властью над их душами и телами, и власть эта подчас превосходила влияние самого вождя. Можно проделать простой эксперимент. Можно сказать, что некий человек обладает гипнозом. И даже если он не обладает никаким гипнозом, многие будут считать его гипнотизёром и даже начнут при нём впадать в настоящий транс. Энергию гипноза нельзя измерить. Убедиться в наличии радиации или электричества можно с помощью специальных приборов, а гипноз пока не научились так измерять. И люди начнут бояться и почитать этого человека, образ и вымышленную силу которого они сами придумали, хотя он может быть самым ничтожным человечишкой, какого только можно себе вообразить. То есть не столько власти у человека, сколько веры в то, что эта власть у него якобы есть. И эта вера в силу его власти спроецирована на него людьми. Шаман без верящих в силу его колдовства масс – ничто, фикция. А масса без шамана со временем превращается в бесформенную толпу, он ей нужен со своими ритуальными танцами. Именно его твёрдая уверенность в важности своей миссии среди толпы чуть ли ни при поддержке Провидения ответственна за тот эффект, который испытали на себе немцы при Гитлере и советские граждане при Сталине. Удав ведь не столько гипнотизирует кролика, сколько кролик сам верит, что удав способен его загипнотизировать. Поэтому удав имеет власть над кроликом, которую сам кролик ему над собой разрешил. Вот какая хитрая штука эта самая власть. Во власти есть должности демонстративно-декоративные, как король Людовик, который занят только охотой и забавами с фаворитками, а есть Красный Кардинал, который фактически правит страной. Есть ещё некий Серый Кардинал, теневое правительство, проще говоря. То есть кардиналы эти и являются фигурами, потеря которых означает гибель империи. А король что? Так, фигура дешевле пешки.

– Я понимаю, конечно же, что некоторые понятия нашей жизни определить очень трудно, может быть, я тут человек новый, но… Но ведь бандит или душегуб, как его ни назови, всё равно бандитом останется, – попытался повысить гражданское сознание во вверенном ему городе Рудольф Леонидович из окна своего кабинета.

– Не душегубистей Ленина, – отвечал Рожнов, ловко работая косой. – Ильич в общественном сознании то гений, то злодей, а кем он был на самом деле – неизвестно. Да нам и неинтересно, был бы хоть раз в жизни человеком… Это как в воспоминаниях Шварца один мальчишка лет трёх, которого все называли разбойником, потому что он таскал у соседей яблоки, разбил тарелку, свалив вину на кота. Взрослые запрещали своим детям дружить с таким «преступником», чтобы он не втянул их в свои «злодейские дела». Я это к тому, что хоть и долгую жизнь прожил, а именно сейчас перестал понимать, что есть чёрное, а что белое. И меня это пугает. Я никогда не думал, что когда-нибудь перестану это понимать, а уж что у молодых сейчас в голове за путаница – и вовсе думать страшно. Вот, к примеру, что нынче принято считать политикой? Пустую болтовню с трибуны или какие-то конкретные дела на благо страны и народа? Самим политикам удобнее и легче следовать первому определению, хотя народ ждёт от них второе. Народу важнее, что делает правительство, а не говорит. Но в то же время набирает силу утверждение, что правительство должно не только эффективно работать, но и убедить в своей эффективности граждан страны. А не уходит ли при таком раскладе больше сил именно на убеждение граждан, что правительство из последних сил ради народа выбивается, а не на саму работу? Не зацикливается ли оно при этом на «внешнем рисунке власти» в ущерб интересам Родины? Это же очень опасно, когда власть тонет в борьбе за привилегии, за полномочия, за перевыборы на новый срок, за имидж, будь он не ладен совсем…

– Чем же это так опасно? – со снисходительной улыбкой спросил новый мэр.

– Тем, что у рядовых граждан исчезает сам интерес к политической жизни в стране, и они начинают воспринимать власть просто как денежную должность. Если простолюдин влияет хотя бы на выборы, на утверждение или опровержение тех или иных предложений власти, он чувствует себя полноценным гражданином страны. А когда этого нет, когда вся власть сосредоточена в руках какого-либо сословия, которому простой гражданин безразличен как явление, то и власть становится неинтересной гражданину. Он будет сражаться за эту власть без особого воодушевления, если его заставят её защищать, или вовсе не станет этого делать. Нечто подобное было в Великом Новгороде пятнадцатого века, который тогда враждовал с Москвой и не желал подчиняться её князьям. Одно время он славился активной гражданской позицией, своим знаменитым Вечем, где глас народный воспринимался как «проводник» гласа Божьего… Каково звучит, а? Но к середине столетия власть пожизненно была закреплена за боярами. И всё бы ничего, но количество их стремительно росло, и занимались они не городом, а злоупотреблениями, потасовками и кознями между собой, как взбалмошные стервы. К тому же любой разрастающийся бюрократический аппарат и обслуживающий его штат всегда приводит к увеличению налогов. И «не стало в Новгороде правды и справедливого суда». Народ в результате этого стал поглядывать на московских князей без отвращения. Всё остальное было, как говорится, делом техники. Иван Третий легко овладел городом, потому что мало кто из новгородцев хотел защищать свою родную, но всё же основательно зажравшуюся и обленившуюся бюрократию. А ещё через семь лет город окончательно лишился независимости и самобытности, традиционные институты общества в нём упразднились, всё отошло московским наместникам. До тысячи семей были выселены из города, а их земли были розданы холопам московских князей. А через сто лет Иван Грозный и вовсе учинил знаменитый кровавый погром, искореняя потенциальных врагов, после чего и начался упадок этого, пожалуй, самого знаменитого города-государства из средневековой русской истории, который знаменит тем, что избежал монгольского нашествия и создал рубль от своей двухсотграммовой гривны. А новгородские деньги на Руси исполняли ту же функцию, что доллар в России девяностых годов прошлого века.

– Но это же хорошо, что русские города объединялись.

– Я не за раздробленность ратую, – поскучнел Рожнов, что мэр настолько не понимает историю. – Объединить-то можно что угодно, хоть Мозамбик с Бурятией, да только надо ли. Я о том, что тогда города имели статус независимых государств, в которых на первое место ставилось развитое самоуправление, а не подчинение кому-то, кто за триста вёрст от этого города сидит. Населения-то на Земле тогда было меньше в разы, чем сейчас, поэтому город в тысячу человек тогда Китаем казался. Я только для примера эту историю привёл, а проделать такую петрушку можно не только с городом, а с целым государством. И всё начинается с того, что власть начинает тратить себя не на работу, а на то, что сейчас называют созданием имиджа, якобы на благо Родины… Или вот что такое Родина? Раньше у нас в стране образ Родины связывали с образом матери, но ведь матери все разными бывают. Бывают такие матери, что лучше бы их и не было. А если у человека вовсе нет матери, есть только мачеха, которая относится к нему, как к чужому? Где же ему тогда свою Родину искать, а? Вот Набоков говорил, что «вся Россия, которая мне нужна, всегда при мне: литература, язык и моё собственное русское детство». Он не хотел возвращаться в страну, где людям указывают, что читать и как думать, где люди забыли свою историю и культуру. То есть так получается, что Родину в самом деле можно увезти с собой «в чемодане» хоть на соседнюю планету. Можно в интеллектуальном и духовном отношении оставаться русским и чувствовать себя дома в любой точке Вселенной, если человек по-настоящему владеет культурой и историей нации в кругу себе подобных. Я раньше не поверил бы в это, а теперь верю. Я читал в одной книге, что есть такие люди, которые сосредоточены прежде всего на своём внутреннем мире и мало чувствительны к окружению. И если такой человек носит внутри себя свою Родину, он и за границей может чувствовать себя как дома. Я не о том, что сейчас некоторые наши пьяные недоумки Европу шокируют дикими выходками, доказывая всему миру, что «у нас, у русских, так принято», а о том, что человек иногда и дома может чувствовать разлуку со своей страной. И это не космополит, а совсем наоборот, потому что космополит как раз больше ориентирован на внешний мир, оказывается. Мы хоть и на своей Родине живём, но культуры и литературы не знаем, русский язык по сути дела забыли, постоянно кого-то копируем, кому-то подражаем, перестали самих себя понимать. Я вырос и большую часть жизни прожил совсем в другой России. Совсем в другой стране, совсем! У той страны были не те герои, кого сейчас принято ими считать. И я ничего не могу с собой поделать, но мне такая Россия не дорога. Я её не понимаю и не принимаю. Она мне – чужая. Я не могу жить в такой России. И не жить не могу. Нам говорят: вы не хотите участвовать в сегодняшней жизни. И я согласен: да, не хочу. Потому что я не считаю это жизнью. Трепотня, блеск, треск, лоск, а за ними – пустота. И мне не жаль будет, если такая страна исчезнет. Не жаль мне её, если в ней главными героями стали казнокрады, пошляки, проститутки и разные экстремалы. Где сначала целому поколению навязывают пьянство, дикость и тупость, а потом окончательно одичавших пьяниц призывают вспомнить о семейных ценностях. Я не за возврат прежнего политического строя ратую – нет. Я просто вижу, что качество людей необратимо стало совсем другим. Как недобросовестные торговцы тухлую рыбу выдают за свежую, так и нам сейчас такую же тухлятину выдают за настоящих героев нашего времени.

– Очень непатриотично так рассуждать, знаете ли, – сказал Рудольф Леонидович, чтобы только что-нибудь сказать.

– Вот ещё очень интересный вопрос! – словно бы обрадовался Рожнов. – А что такое патриотизм сейчас? Раньше говорили, что патриотично всё то, что на пользу власти, а остальное – предательство. Кто не согласен с властью, тот или недоумок, или вражеский агент – это у нас в подкорке. А теперь патриотизм превратили в фан-клуб некой футбольной команды, где все орут, флагами машут, бьются в истерике, друг друга за грудки хватают, а любви-то к своей стране как таковой опять нет и в помине. Кроме горлопанства и краснобайства этого никто ничего больше не умеет. Можно было бы вернуть патриотизм на службу власти, как раньше, по схеме «патриотично всё то, что на пользу власти», но люди опять же перестали понимать, что нынче такое власть, управление, влияние. Ведь есть предприятия и даже целые империи, которые создаются на основе родства да кумовства, а не на убеждениях и единстве взглядов. Отец достигнет высокого поста своими силами, потом пропихнёт туда сына, а ему там – скучно. Нужен единомышленник, а не родственник по крови, но власть в данной системе держится на титулах и кровной связи, а не на умении что-то делать. И всё начинает разваливаться. Как тут быть? Я не знаю. Но больше всего меня гнетёт и пугает, что я перестал понимать, что нынче принято считать государством? Иной правитель считает «государство – это я», было бы ему одному хорошо, а после него – хоть потоп. А мы «имеем наглость» считать государством себя, но наши политики говорят: «А вы знаете, сколько наше государство теряет из-за того, что быдло вроде вас жрать хочет каждый день и на автобусе до работы кататься?». Не открытым текстом, конечно же, такое говорят, но мы люди догадливые. Но кто теряет: мы или они? Они-то тоже не голодают – уж никак по их щекам да пузам такое не подумаешь. Тут московский министр финансов на днях заявил, что «мы вывели наше государство из экономического кризиса, денег у нас теперича столько, что можем другим народам мешками раздавать». Ничего не поймёшь! Автобус для работяг с комбината пустить – нет денег. Шахидам ими же разрушенные города восстанавливать – есть деньги. Я вот не могу про себя сказать, что мы вышли из кризиса: на пенсии и зарплаты нам, как и прежде, не прожить, цены всё так же повышаются. Опять получается, что он не про нас сказал, а про какое-то своё отдельное от нас, как нынешняя молодёжь выражается, виртуальное государство. Или бессменный наш министр по «чрезвычайке» буквально на днях ужасался, что вот-де на Кавказе у «наших братских народов» отопления нету, воды нету, но мы поднатужимся, затянем пояса и восстановим-таки порушенную врагами инфраструктуру братскому народу! Наше государство, мол, обязано и должно это сделать. Я хотел крикнуть телевизору: «Шойгу, айда к нам! У нас тоже отопления и воды нет, хотя боевые действия никакие не велись!». Без войны всё порушили.

– Так это задолженность какая-то у города по оплате, вот и отключили воду с отоплением.

– Да, – кивнул дед. – Народ властям опять чего-то задолжал. Уже последнюю шкуру с себя сняли и им отдали, а они заявляют: не-ет, вы нам ещё подшёрсток должны, оказывается. Говорят, что семьдесят миллионов рублей город должен водоканалу и энергетикам. Как на почту ни зайдёшь, а весь город в очереди стоит с квитанциями на оплату, пенсии и зарплаты назад отдаёт государству за газ, свет и воду. А власть доказывает, что мы от них дикие деньжищи утаили, прокутили где-то. Не иначе, старухи наши в казино Лас-Вегаса промотали. Или может, они сами их куда не туда положили, да и забыли? Не в тот карман сунули, а теперь вопят, что нищета вроде нас их ограбила? Для них ведь это такой пустяк. Вы как думаете? – и старик пристально посмотрел на мэра.

– Хе-хе, кхе-кхе-кхе… Однако, юмор у Вас очень своеобразный.

– Да какой там юмор? – усмехнулся Рожнов. – Я к тому, что уже сам чёрт не разберёт, что есть наше государство, и где оно находится. И главное, для кого оно? Для людей вроде меня или для тех, кому мы якобы семьдесят миллионов рублей задолжали, и они теперь из-за этого не могут себе по пятой квартире в пределах Садового Кольца прикупить? А ведь совсем рядом тут такие населённые пункты есть, где людям уже без разницы, в составе какого государства они находятся. Живут натуральным хозяйством и не знают, какой режим сейчас в стране, потому что у них даже радиоточки в девяностые годы отключены в целях экономии для обрастания жиром новой власти. К ним раз в четыре года нагрянут, как снег на голову, какие-нибудь, как наши старушки говорят, «дяпутаты в кандядаты» и доказывают с пеной у рта, что они должны прочапать по бездорожью до избирательного участка и непременно проголосовать, так как это «в интересах государства». Заглушат всё огненными речами и давай пытать избирателей: ну скажите, чего вам надо? Дома стоят покосившиеся, вместо дорог грязь непролазная, а они вопрошают: ну скажите нам, чего вам надо, что мы для вас можем сделать, пока у вас есть возможность у нас это выпросить. Как иллюзионисты у почтенной публики спрашивают, какой им ещё фокус показать, чем удивить, если сразу не удавить. Перед ними стоят туземцы в кирзовых сапогах и телогрейках. Бабулька какая-то стоит, которая в магазин за пять километров съездила, там два бульонных кубика себе на обед купила. Мамаша с пятью детьми мал-мала-меньше и с сеткой картошки стоит и грустно так на них смотрит. А они знай заливаются: «А хотите, мы вам сюда Интернет проведём? Хотите, мы тут теннисный корт построим?». Когда в Кремле теннисист сидел, наша администрация тоже «грозилась» корт построить к концу двадцатого века: снесли несколько огородов, сараев, бань, да так кроме свалки ничего и не создали. Ушли из Кремля теннисисты-то, неактуально стало корты возводить. За нынешним-то президентом в плане спорта нашим пузанам не угнаться. Они только и осилили, что часы на правую руку переодели.

– Ха-ха-ха! – развеселился мэр.

– А разве нормальный хозяин станет в доме, где полы проваливаются и потолки осыпаются, предлагать новую хрустальную люстру повесить? Зачем нам эти корты, если у нас даже Дом Культуры закрыт из-за нехватки бюджета на его содержание? Кому до зарезу надо, пусть в своём огороде ракеткой по мячу бьёт. Через забор вон к соседям, а они тебе назад. В перерывах между копкой грядок… Сами-то они не видят, что людям нужно? Что за руководители, которые не знают, что в стране нет дорог, жилья, зарплат? Им всё доложить должны, им надо десять докладов в пятнадцати экземплярах настрочить, двадцать рапортов в тридцати копиях отправить, чтобы допёрло до них. Опросы какие-то устраивают, словно с луны сюда прилетели. А народ безмолвствует. Потому что устали люди просить. Это очень тяжело: жить в собственной стране и постоянно всё у кого-то выпрашивать. Мы же стали как побирушки какие-то, попрошайки жалкие, а не граждане. Все эти жалобы бесконечные, как вопль отчаяния, который никто не слышит. По двадцать лет люди жалуются на невозможные условия жизни, а начальство только головами покивает, губами пожуёт, и… всё остаётся там же, где и было. Тут есть такие боевые старухи, что до Берлина дойдут, а в родном городе ни до кого достучаться не могут. Одна уже двадцать лет жалуется, пишет письма в разные газеты, что в её посёлке четверть века нет горячей воды, а тут по «телевизеру» показали, как «доблестные российские строители поехали строить водопровод в Монголию». Ну и что? Опубликовали её письма пару раз в районной газете, какой-то истеричный персональный пенсионер, поклонник нашей великодержавной политики, ответил, обозвал её шкурой, которая думает только о себе, а не о братских народах, которые живут «ещё хужее». И всё. Я ей говорю: чего ты жалуешься, если никто тебя не слышит, кому слышать надо бы по долгу службы? Вот я её слышу и очень хорошо понимаю, потому что у меня такая же ситуация. Но я не смогу наладить для неё подачу горячей воды. А кому надо слышать, давно разучился людей слушать и понимать. Сытое брюхо к народу глухо. Поэтому наш народ задницей к перилам на перроне примёрзнет, пять часов поезд ожидавши, а спроси его, как он живёт-поживает, он ответит: «Спасибо нашим властям за заботу о нас!». А власть всё равно ничего не понимает. Власть восхищается: до чего же НАШ народ терпеливый и выносливый! Журналисточка какая-то бегала, стрекотала: «Что вы можете сказать о работе транспорта?». А что тут можно сказать, если кроме матов ничего на язык не идёт? А она как издевается: «Как вы оцениваете работу здешнего отделения дороги?». Всё в демократию играют, демонстрируют, что мнение народное кого-то там наверху колышет. И власть так же лжива: видит все безобразия и делает вид, что ничего этого нет, а есть только страна хронического успеха по всем направлениям. Разве они не видят, в какой стране живут? В телевизоре иногда соберутся наши актёры, политики, певцы, писатели и давай рассусоливать: успешная у нас страна или отсталая, богатое у нас население или зажиточное. Они же все много ездят по стране на гастролях и съездах, вынуждены это делать. Разве они не видят, мимо каких станций проезжают, какие люди там живут и как они живут? Прекрасно видят. Читал интервью одного шоумена, как он в шоке пребывал, когда на гастроли поехал и застрял на машине между какими-то посёлками: ближайший населённый пункт за сто вёрст, ближайшая бензозаправка – за двести, ближайший автосервис – за пятьсот. Он чуть с ума не сошёл! Он не думал даже, что в его России – стране успеха и роскоши – такое может быть. Почему, мол, никто не предупредил, что он может в такое дерьмо на своей крутой тачке вляпаться!.. И простые люди лицемерны, и непростые тоже лицемерны. Чиновники как увидят чего несоответствующее картинке успеха своим царственным оком, тоже меха начинают раздувать: «Пачаму никто МНЕ не доложил?!». Жди теперь, когда ему доложат, когда такие же слепые подчинённые напишут двадцать докладов в тридцати экземплярах. И это всё, что люди слышат от государства. Люди-то у нас не дураки, как поклонники русских народных сказок обожают себе представлять. Люди прекрасно понимают, что никто их защищать не будет. Хотя они уже никого и не боятся, тех же бандитов. Бандиты их и не трогают: у них брать нечего. Разве только свои спивающиеся сыновья или внуки погреб обворуют, чтобы пойло или наркоту себе раздобыть.

– М-м… э… Видите ли в чём дело, – мэр был очень удивлён мыслям этого простого старика. – Вопросы о государстве меняются параллельно с развитием человеческого общества, м-м… Но бандитизм-то во все века был и остаётся бандитизмом.

– Отнюдь. Вот я не знаю, кого сейчас принято считать бандитом. Вы знаете? Тогда объясните мне.

– Ну, э-э…

– Понятно. Ну, вот смотрите, нарушение закона – это признак превосходства или деградации? Есть мнение, что только сильный человек способен преступить закон и наплевать на мораль, и это мнение сейчас очень популярно. Кто не может, к примеру, престарелую родню из квартиры выселить и жить припеваючи за чужой счёт, тем так и говорят: «Вы слабаки! Вы ничего не можете достичь в жизни, и только сами в этом виноваты». И не абы кто, а юристы говорят. Сам в одном ток-шоу по телику слышал. Что считалось недостатком в советское время, теперь стало достоинством, преимуществом. Проституток, жуликов, мародёров на всех каналах ТэВэ сейчас прославляют на все лады. Целые сериалы им посвящают, выставляют их положительными героями, а элементарная человеческая порядочность объявлена предрассудком и идиотизмом. Обратите внимание, что это делают государственные СМИ. Их создают люди с высшим гуманитарным образованием, люди, которые стоят у руля пропаганды и хорошо знают, как информация формирует людей. На днях барышню какую-то показывали, она сумела удачно под богача лечь. Причём так удачно легла, что он других подстилок в отставку отправил, а она единолично может той частью его капитала, которая у него специально для таких девиц выделена, распоряжаться на своё усмотрение. Ей невесты должны завидовать и голову ломать, как бы удостоиться чести получить у неё мастер-класс, дабы перенять такое нужное в наши дни мастерство. И нынешняя пропаганда голосит, что это – люди успеха, гости студии лебезят, ни один не скажет этим нечистотам «кыш». Потому что она смогла похерить «обывательскую мораль», вот жизнь её так «щедро» и наградила. А кто-то так не может. И не потому, что чувство собственного достоинства ещё осталось у человека, как было принято считать, а потому что он – слабак, неудачник. Или ещё одну деваху показывали, она смогла голой для озабоченного журнала сняться, и ей за «смелость» спонсор квартиру в Москве подарил. Никто даже не додумается сказать, этим «героиням нашего времени»: девушки, вы же обычные шлюшки, которые всегда были, но их никогда не выставляли всему обществу в качестве образца для подражания. Если и вертятся у кого эти слова на языке, то человек побоится, что его ханжой или фашистом обзовут. Теперь надо быть терпимым, особенно ко всем подобным уродствам, к пьянству и блуду, поэтому никто не отважится назвать этих засранок уродством. Наоборот, они – победительницы, люди успеха. Для них теперь всё. Вот сейчас повсюду реклама роскошного жилья, которое где-то «в элитных районах» якобы строится. Для кого эта реклама? Для нас? Никак нет, не может такого быть. Мне лично и за тысячу лет такую сумму не накопить, чтобы купить самую скромную квартирку в одном из этих, как их теперь принято называть, хаусов. Эта реклама для «людей успеха», которые сумели под кого надо лечь и яйца им на уши так накрутить, что не поймёшь, кто из них в большей степени жертва. А как остальным россиянам себя при этом чувствовать? Как чувствовать себя простому русскому мужику, когда ему показывают всех этих удачно отдавшихся и успешно раздевшихся? Он-то кому должен отдаться и перед кем раздеться, чтобы его тоже стали считать полноценным членом этого нового общества? Показывали бы всю эту рекламу для ограниченного круга лиц, так её демонстрируют всей стране, доказывают, что банальная шлюха нынче в России стала олицетворением успеха. А если кто осмелится осудить, ему скажут, что он просто завидует, потому что сам хочет на её месте оказаться, но ему это даже не «светит». Потому что ей хватило смелости наплевать и на честь свою, и на достоинство, и на свои красоту и молодость, а у осуждающего кишка тонка на такой отчаянный поступок. А Вы знаете, что слово «отчаянный» имеет два значения?

– Какие именно?

– Оно обозначает не только безрассудную и не знающую страха смелость, но и дошедшую до самого предела безвыходную ситуацию, безнадёжность, когда терять уже нечего. И вот я думаю, что это не смелость вовсе, а именно такое безысходное отчаяние, безнадёга. Да и понятие смелости сейчас по-другому трактуют. Это не отвага ради определённой и нужной цели, а просто вызывающее поведение. Раньше про вызывающе одетых так и говорили: одета смело. И такая «смелость» нынче всё заполонила. А когда люди ведут себя вызывающе? Когда их не замечают, потому что нет в них ничего выдающегося, приходится буквально из кожи лезть, не говоря уж про платье, чтоб только кто-то заметил и цену назначил. И их принято считать чуть ли не героями за такую «смелость», хотя всё дело как раз в страхе. Вы заметили, как много сейчас появилось такого спорта, где ни столько физическая подготовка важна, сколько безудержная тяга к риску?

– Экстремальных видов спорта, – подсказал мэр.

– Вот-вот. Считается, тоже от чрезвычайной смелости, которой в наших гражданах вдруг стало слишком много. Так много, что они готовы её прямо-таки на каждом шагу всем и каждому демонстрировать, ищут-рыщут, где можно так приложиться, чтобы больше не встать. Шею свернут от нечего делать, а нам доказывают: герои! Но это не спортсмены и уж тем более не герои, а совершенно бесполезные организмы, которые пытаются так всё обставить, словно в их выходках имеется некий возвышенный смысл. А смысл на поверхности: они очень боятся жить, потому так отчаянно и стремятся любыми способами с жизнью расстаться. Потому что стало очень страшно жить. Ведь храбрость и безрассудство не одно и то же, но некоторые уже до такого отчаяния дошли в своём страхе, что готовы погибнуть при случае, лишь бы не думать, как жить дальше. И «успешно давшие» богатому барину дурынды именно до такого отчаяния дошли, но обозвали его смелостью, чтобы совсем тошно не было. Вы понимаете, как легко можно чёрное назвать белым, а трусливое – смелым? Как легко бессилие выдаётся за силу, а безвластие за власть? Поэтому я уже перестал различать: где бандитизм, где законность, где зло, а где добро? Вчерашнее белое сегодня стало чёрным, а нынешние герои ещё недавно считались отребьем самой низшей пробы. Люди отчаялись честно и чисто достичь успеха… да чёрт с ним, с успехом! – просто нормальной жизни. Поэтому готовы кому угодно на горло наступить, да хоть самому себе, придушить в себе самоуважение, заглушить совесть, но выбиться туда, что принято считать устроенной жизнью. Любой ценой! Не важно, что для этого надо наизнанку вывернуться, позволить о себя ноги вытереть, перед кем-то раздеться, под кого-то лечь. Важно, что в конце будет триумф в виде шумного ток-шоу, где тебя назовут героем или героиней этих ужасных дней, когда другие не смогли хоть чего-то урвать у прижимистой жизни. И если кто не захочет в этом паскудстве участвовать, его заклюёт новое общественное мнение, заклеймит ханжой и ретроградом. А Вы говорите: бандиты. На фоне такого беспредела бандиты – это совсем не страшно. Что касается методик преступного мира, они успешно и в армии прижились, и в школах, и даже в семьях. Многие по глупости отсидели, теперь дома зоновские порядки внедряют, заставляют домочадцев спать «около параши» за любую провинность и думают, что их за это крутыми посчитают. Даже многие телеведущие на зеков стали похожи по жаргону и манерам поведения, хотя никогда на зоне не были. Невозможно представить, чтобы Левитан или Кириллов из себя блатных изображали, но многие из тех, что им на смену пришли, не на людей высочайшей культуры с великолепным образованием похожи, а на марух и паханов, с нар слезших. Они словно бы боятся, что уголовники их за своих не признают, а на рядового зрителя им плевать. Я вот помню, как после войны было несколько амнистий, и по улицам в самом деле много махровых уркаганов ходило, но и то они не такими блатными выглядели, как нынешние россияне. Сейчас ничего не поймёшь, кто в самом деле блатной, а кто – нет, потому что все какими-то приблатнёнными стали: от студентов до политиков. А уж в современной политике сколько блатных и бандитских приёмов используется, так и перечислять не имеет смысла… Вы вот читали «Государя» Никколо Макиавелли? – дед Рожнов облокотился на косу и перевёл дух от работы.

– Нет. Не читал.

– Зря. В нашей библиотеке есть. Небольшая такая книженция, за один день осилите.

– Нет, спасибо. Дел у меня, знаете ли, невпроворот, чтобы книжки читать… Хотя, как Вы сказали, Макиавелли? Что-то такое знакомое…

– Был такой флорентийский государственный деятель эпохи Возрождения. Он ещё в начале шестнадцатого века вывел идеал политического деятеля, так называемого «рационального политика», который действует, не стесняясь преступать установившиеся представления о чести и достоинстве. По его мнению, политик не тот, кто соблюдает законы и нормы морали, а как раз способен переступить через запреты, предназначенные для обывателей. Добродетели, которые хороши для частного лица, не обязательны и даже не желательны для правителя. Нравственный иммунитет он рассматривает как способность переступать через общепринятую мораль, быть выше (выше, только вдумайтесь в само слово) не только законов, но и обычных норм поведения. То есть безнравственность надо понимать ни как что-то низкое, а высокое, когда человек выше «глупой морали», что ведёт к завоеванию власти и укреплению государства, поэтому является целесообразным. И всё бы ничего, но тут мы опять спотыкаемся о вопрос, что же такое власть и государство? Пусть политик преступает какие-то нормы морали, если иначе никак нельзя, но ради какой власти он это делает? Ради той, которая ему позволит «на бархате спать, на золоте кушать, чепуху с трибун болтать, похвалу в свой адрес слушать», или он хочет сделать страну процветающей, а свой народ обеспеченным и высоко развитым? Ради какого государства он старается? Того, которое включает в себя самого правителя и его приближённых, или государство в своих физических границах со всеми гражданами, когда будут учитываться интересы жителей всех регионов до самых дальних окраин, а не только столичного и без того сытого бомонда? К примеру, после Перестройки тут в районе закрыли почти все ведущие предприятия, и люди теперь ищут работу за сто вёрст от дома. При этом горе-реформаторы говорили одну и ту же фразу, как пароль, как код всей системы: «Это делается в интересах государства». Но нам-то от этого стало только хуже, следовательно, мы не можем себя к этому государству причислять, коль на наши интересы это повлияло самым негативным образом. Нам говорят, что это, мол, поможет «решить наши проблемы», но мы опять-таки видим, что это помогает только им решать их проблемы за наш счёт. Или в три раза сократили количество электропоездов и обосновали это заявлением, что государству опять невыгодно, если люди будут иметь возможность ездить с комфортом и в удобное для себя время, а не тысячной толпой один вагон штурмовать. То есть государству нашему всегда невыгодно то, что выгодно нам. И наоборот. Получается, что мы сами невыгодны государству. Именно поэтому нам приходится постоянно чего-то у него выпрашивать и объяснять, что мы до сих пор жить не расхотели.

– Да, – печально согласился Рудольф Леонидович. – Всё очень медленно у нас делается. Я вот тоже тут застрял… Я же не должен был здесь надолго задерживаться!

– Получается, что государство не здесь, – дед Рожнов сделал вид, что не расслышал второй половины фразы мэра, – а где-то там живёт, и мы ему мешаем тем, что тоже жить хотим, потому что такая вот сила в этом желании жить. Пашем землю, растим хлеб, вкалываем на заводах, добываем нефть, но при этом нам постоянно брезгливо заявляют, что мы вроде как в убыток государству. Но тогда, что такое это государство, которое у нас отнимает столько сил, а взамен ничего не даёт, и нужно ли оно нам вообще? Мы ведь не Пизанскую башню или Елисейские поля хотим, а потребности имеем самые простые, хотя бы асфальтирование одной дороги. Но даже на это власти нам отвечают, что это для их государства убыточно! В советское время что-то говорили о слиянии города с деревней, что деревни скоро сами превратятся в современные города с дорогами, высотными домами. В семидесятые годы даже кое-где отгрохали посёлки «образцового типа» с двенадцатиэтажными домами, со своими техникумами, магазинами, отделениями почты и банка. Это вселяло такие надежды, такое желание жить дальше!.. А теперь-то какое тут может быть слияние, когда все раздробились и обособились? Когда даже новый колодец не выхлопотать у властей. Не современный водопровод с канализацией, а древний как мир ко-ло-дец, из которого вёдрами воду черпают и в руках до дому несут! О чём ни заикнёшься, а всё в убыток государству, на которое все работаем, но так и не стали его полноправными гражданами. Я одно время думал, что только к деревне такое отношение, только на провинцию махнули рукой, а тут на лето приезжают дачники из Питера и нам завидуют: «Какие же вы счастливые, что у вас ничего не строится!». Я сначала удивился, какое может быть счастье, если люди живут в ветхих домах, где давно потолки осыпаются, а они: «У вас в какое окно ни посмотришь, а там красота и простор: лес, поле и речка. И тишина!.. А в городе за окном… такие же окна других каморок, или стройка день и ночь бухает, забивает сваи да роет котлованы». На один гектар площади норовят пять домов уместить. Сносят дворы, парки, детские площадки, чтобы нос к носу понаставить каких-то уродов-коробок, чтобы человек на балкон вышел и мог доплюнуть до дома напротив. Люди недоумевают, неужели в стране места мало, что страна фактически пуста до самой Камчатки, когда они на одном пятачке тужатся десять зданий втиснуть. Нескольким мордам из верхов это выгодно, они народу уши прожужжали, что это делается «в ваших же интересах». При Советах новые города с нуля выстраивали, создатели этих городов получали там жильё, работу, образование, положение в обществе, страна развивалась, расширялась, обживалась. Это действительно было в интересах государства и людей. А теперь только в Питере и Москве старые дома сносят, на их место силятся какие-то бизнес-центры размером с целый микрорайон впихнуть, как растолстевшую фотомодель в детское платьице. Стройки эти десятилетиями длятся и не заканчиваются. Ну не идиотизм ли! Который год нельзя форточку открыть, подоконники и стёкла за день толстым слоем цементной пыли покрываются. И куда ни сунься, а везде отвечают: это выгодно государству. А в чём выгода-то? Кругом грязь, грохот, неустроенность, под ногами обломки кирпичей, строители-эмигранты прямо под окнами в дощатых сараюшках живут. Третье тысячелетие на дворе, а в твоём дворе и двора-то никакого не осталось, страшная яма выкопана, как воронка от ядерного взрыва, и десять лет её то сваями долбят, то замораживают стройку, когда начальство на курортах поиздержится, то «на лапу» кому-то забыли дать. А люди должны на это «любоваться», потому что это якобы в их интересах! А кто из этих живоглотов когда интересами народа интересовался-то?! Лучше бы ничего вообще не строили, чем так, чтобы только во вред своим же гражданам. Пусть лучше полный застой и упадок, как у нас, чем такое развитие.

– Ой, я вас умоляю! У нас народ такой поганый, что сам не знает, чего хочет, – в сердцах отреагировал на рассказ мэр. – Жалуются, когда власти бездействуют. Власти начнут что-то для них же делать – они опять скулят.

– Но ведь делать что-то можно и во вред людям, и даже продуманно, намеренно, заранее зная, что никакой радости это не принесёт. Чиновник, который эти «плотные застройки» внедряет, сам-то вряд ли поблизости от них живёт. В том-то и дело, что у наших властей такая традиция: если что и делаешь, то непременно с максимальным вредом для людей, чтоб больше ничего не просили. И непременно под фирменным лозунгом «это же в ваших интересах!». А как речь заходит о том, что на самом деле следует сделать в интересах людей, то обязательно срезают: «Это в убыток государству!». Вы понимаете, какая возникла путаница в этих важнейших понятиях для любого гражданина? Я уже вздрагиваю, когда слышу, что кем-то там наверху делается что-то этакое, что будет «выгодно государству». Я заранее знаю, что эта «выгода» мигом ударит по моим правам, по моему и без того тощему кошельку, по моему и без того старому сердцу. Потому что у нас на сегодняшний день нет единого понятия, что такое государство. Это опять-таки понятие, которому каждый даёт своё определение, каждый вкладывает свой, выгодный ему одному смысл. В Райцентр приезжала столичная дамочка-депутат, три часа верещала по радио, население жизни учило – радио ради такого дела аж восстановили, хотя до этого оно года четыре молчало, аккурат с прошлых выборов. Вот она крушила, мол, появились в стране нехорошие настроения раскола, надо всем объединяться. А я не хочу с ними объединяться, потому что мы слишком разнородны. Она на пяти машинах приехала, федеральную автотрассу перекрыли, а мы всю жизнь пешком ходим. Какое же между нами может быть единство? Ей кто-то по телефону на бедность пожаловался, что тут началось! Вы, говорит, сами ничего не хотите. Сами стройте себе дома, дороги, театры, а то вы привыкли жить на всём готовом. Сейчас эту фразу тоже все мусолят про всё готовое, а когда мы жили на всём готовом? Всю жизнь что-то упорно выстраивали, восстанавливали после войн и бесконечных перестроек, а эти засранцы теперь пользуются плодами нашего труда и ещё нас же поучают. Раздробили страну своей политикой, а теперь что-то о единой России втолковывают. Нет сейчас никакого единства в стране, нет. Не может страна быть единой, когда по уровню доходов у населения разрыв в тысячу раз. Где начальство разумное, там и рядовым гражданам хорошо. А что делать тем, где вместо власти дураки и воры? Жаловаться на них бесполезно, да и опасно, так как публика эта обидчива и мстительна, как и всё недоразвитое. В лес, что ли, от них бежать, как крепостные бегали от дурного барина? Ведь по своему развитию и замашкам ничем не отличаются от средневековых помещиков. А дама-депутат доказывает, что каждый должен выстраивать свою новую Россию. Мы вот, говорит, сами создали своё благополучие, а если вы в дерьме сидите, то единственно оттого, что видимо сами того хотите.

– Такое мнение сейчас очень популярно у многих наших зажравшихся соотечественников.

– Но откуда у них такое мнение? Чего они сами создали-то, чего построили? Вот, к примеру, дамочка эта. Она что, сама дом строила, в котором живёт в центре Москвы? Она своим маникюром водопровод к этому дому прокладывала, дороги асфальтировала, выстроила рядом со своим домом магазины, кинотеатры, библиотеки? Как раз они на всё готовое угодили, и ещё неизвестно, через что прошли ради этого, а сами точно так же ничего не могут, как и прочие россияне. Просто в Москве сильная власть есть, которая со всей страны ресурсы тянет и обустраивает свои владения в соответствии с нормами нового века. И слава богу, что хоть где-то власть работает, но зачем же они периодически верещат что-нибудь типа: «Как вам не стыдно так жить в новом тысячелетии?!». Известный телеведущий тоже в деревню какую-то сунулся, и как потом критиковать бедность тамошнего населения: «Да что же вы в банке кредит не возьмёте для строительства коттеджей?». В каком банке? Где тут эти банки? Он даже не понимает, в какое измерение попал, зато учит всех, как надо жить. А что он сам-то может? Ему самому какая-то богатая поклонница роскошную квартиру купила рядом с Кремлём, сожительница-продюсерша в Останкино на работу пристроила, и он возомнил, что его личная заслуга в этом есть. Ужас, что из мужиков Москва делает – они уже содержанками быть не стесняются. И ужас ещё в том, что потом эти содержанки всей стране свои оторванные от реальной жизни советы дают. У политиков – спонсоры, у шоуменов – продюсеры, у богемы – меценаты, всех кто-нибудь содержит, пользует, опекает. Они эту опеку начинают считать нормой, да ещё другим пеняют, что те так плохо живут, когда всего-то надо «кредит в банке взять» и перестать «жить на всём готовом». Наше телевидение газовая промышленность содержит, говорят. А ну как мужики, которые непосредственно газ добывают, откажутся этих пустобрёхов кормить. Скажут, как наши власти народу говорят: «Хватит жить на всём готовом! Сами по жизни пробивайтесь, кто как может, а мы своим деньгам другое и более интересное применение найдём». Что тогда эти депутаты и телеведущие запоют, а? Все очень деловыми себя почувствовали, а на деле – наивные и неприспособленные к жизни дети, которые даже близко не знают, что и откуда в стране берётся, и как дела делаются. Сами ничего не производят, не умеют ничего ни строить, ни создавать, в салоне красоты их напудрят, лучшие модельеры оденут, а им только и надо на заданную тему по бумажке готовый текст прочитать. Они бы годик пожили в России, от которой теперь единства требуют, чтобы увидеть и распутицу по весне, и бездорожье по осени, и заносы зимой, и морозы, и слякоть и прочие «прелести». Чтобы своей задницей всё прочувствовать и собственными руками попробовать это «облагородить». А то московское руководство объявило войну хрущёвкам, расселяет москвичей в новые дома, а всякие светские львицы-тигрицы заявляют, что в этом и их заслуга есть, что это они сами создали свою благополучную Россию.

– Да, – снова кивнул новый мэр. – Все нынче только много говорят, а работать никто не хочет.

– Я хочу работать! Я работы никогда не боялся. Но это же не дело, когда ручной косой приходится освобождать от травы здание Городской Администрации, согласитесь? Тут трава вымахала в человеческий рост, там кустарник всё забил. Я вот здесь закончу и пойду самопосев вырубать в сквере, пилить его на дрова старухам, чтобы сучья нигде не валялись. Не пройти по скверу стало, никто не следит в городе за садово-парковым хозяйством. Но много ли я успею, когда в мире такая работа давно выполняется совсем на другом уровне специальными службами, оснащёнными великолепной техникой. А у нас это «в убыток государству», поэтому тут дед с ручной косой траву выкосит, там бабка совковой лопатой яму гравием завалит – куда как выгодней. Зато государство с такой «выгодой» стало похоже на помойку. Мусор вывезти не могут, выбоины в дорогах заделать нечем, бьющую из земли канализацию заткнуть некем – ничего не работает! Мы ещё при Сталине здесь сами построили кинотеатр, автобусную остановку, гараж. Сами и котлованы под фундамент рыли, и стены по кирпичику выкладывали. После основной работы по вечерам ходили и строили. Всё сами! А в конце восьмидесятых власть всё развалила и сказала, что это не наше, а государственное. И государству это в свете новой политики «набивай себе карманы, пока кормушка близка» не-вы-год-но. Так зачем мы после работы сюда ходили и допоздна что-то создавали с верой, что всё это – наше, всё это будет принадлежать нам и достанется нашим внукам? Железнодорожники точно так же сами построили себе дом. Тоже после работы. А знаете, какая работа у железнодорожников, сколько сил надо, чтобы после неё на другую работу идти? Не в офисе прохлаждаться, а физически тяжело работать, истёршиеся колодки менять, ослабшие гайки закручивать. Но ими двигала вера. Та же слепая и глупая вера в светлое будущее, которая с нами всеми такую злую шутку сыграла. А потом депо закрыли и этот построенный ими дом у них отняли. Сказали, что это не ваше, а принадлежит какой-то транспортной корпорации, руководитель которой, кстати, три раза под следствием был. Пока люди работали на железную дорогу, корпорация эта им милостиво разрешала в доме жить, а теперь работы нет, поэтому соблаговолите в двадцать четыре часа покинуть здание. Вот так мы строили своё государство, которое оказалось вовсе не нашим. Такая безнравственная политика. И вот Макиавелли, о котором я уже говорил, доказал, что политика имеет право и даже обязана быть безнравственной и даже преступной, чтобы только удержаться на троне. Политик может для достижения своих целей попрать любые морально-нравственные устои общества, пусть самым бессовестным и циничным образом. И в ту далёкую эпоху, когда он жил, это произвело фурор, а сейчас читаешь и думаешь: знал бы этот Никола, до чего дойдёт политика в двадцатом столетии, когда безнравственность в политике стала нормой, и протестовать против этого бессмысленно. Поэтому совсем странно, чего Вы встревожились, что ещё остались бандиты в обычном, словарном понимании этого слова. Тут при Ельцине их популяция была гораздо многочисленней. Теперь Волков один остался, как самый живучий. Всё по законам естественного отбора.

– У людей всё по человеческим законам должно происходить, а не по законам биологии, где сильная особь пожирает слабую.

– То у людей, а нас и за людей-то никто не считает. Чему удивляться в эпоху экономических потрясений и размытых представлений о морали у всех слоёв населения, когда честностью ничего нельзя достичь? Я вот смотрел фильм Скорсезе про банды Нью-Йорка в середине девятнадцатого века. Та ещё распальцовочка у них была: бандиты занимались политикой, а сами партии спонсировались криминалом. Прямо, как у нас в девяностые. Или взять Видока, который был отпетым бандитом, заочно приговорённым к смертной казни за множество преступлений. А потом он создал первое в мире сыскное агентство, разработал многие методы уголовного расследования, исходя из своих личных знаний бандитской среды. Боролся с преступностью её же методами.

– Кто-кто был бандитом? – переспросил мэр. – Видока? А кто это?

– Эжен Франсуа Видок, основатель жанра детективной литературы. Он уже на пенсии написал и издал несколько книг, имевших шумный успех. Среди них были настоящие трактаты о природе преступного мира, где он предлагал гуманные условия содержания заключённых и перевоспитание трудом, которого у нас теперь и на воле не хватает. В доказательство открыл под Парижем бумажную фабрику, где работали бывшие зеки на пользу себя и общества. Его образ использовали в своих произведениях Бальзак и Гюго, Габорио и Леблан. Уж на что был ужасным человеком: развратник и кутила, негодяй и циник, гнусный доносчик и одновременно участник преступлений, но общество от него не отвернулось.

– Откуда Вы знаете про этого… как его… Га-га-бо…

– Габорио. Эмиль Габорио, писатель девятнадцатого века, автор детективов про сыщика Лекока, бывшего преступника.

– Вы тут ещё книги не разучились читать, как я погляжу.

– А почему бы нам не читать? Компьютеров у нас нет и не предвидится. Радио я не слушаю – там одни политдебаты да реклама коммерческих лекарств от срамных болезней. Пить на досуге смолоду я не приучился, как нынешняя «продвинутая» молодёжь, а в моём возрасте привычки менять уже поздно. Остаётся чтение. Очень удобно: можно путешествовать, не вставая с кресла.

– Я на вас удивляюсь: в государстве такие потрясения происходят, страна переживает такой кризис, а вы сидите и детективы читаете!

– А что нам делать? За колья браться? И потом, мы и есть эта самая страна. Или нет? Почему у нас народу о нём самом и стране говорят, как о каком-то незнакомом персонаже? Кандидат приезжал и три часа нам про нас же рассказывал, про русский народ, про нашу же Россию, как будто мы не в ней живём. Странные какие-то люди около власти вертятся… А потрясения в государстве оттого и происходят, что никто ничего не читает и не знает. Все нынче такие самонадеянные, будто умнее их быть никого не может. Вот, к примеру, почему война на Кавказе столько лет идёт? А потому что никто Толстого не читает, Пикуля, пушкинскую прозу. Нынче это немодно, неинтересно, не-кре-атив-но, как теперь недоросли говорят, но это необходимо. Хотя я согласен, что литература и искусство в какой-то степени бесполезны. Вот, к примеру, чего Гоголь так высмеивал русских чинушей? Уж, казалось бы, так их неповоротливую армию пропесочил, что лучше и не сочинишь, а толку-то никакого: всё, как было, так и осталось. Кто лучше Салтыкова-Щедрина сумел описать нашу бюрократию? И опять толку ноль. Ильинский в «Волге-Волге» как хорошо сыграл бюрократа и лодыря у власти, а сколько их сейчас таких сидит повсюду. Тут уж от такого искусства, казалось бы, любой толстокожий дурак переродился бы и осознал свои недостатки, ан нет – бесполезно всё. Непрошибаемая дубовая публика. И ничего не меняется в их сознании, хоть кол им на голове теши, такая долболобая порода людей, словно их именно по этой долболобости в чиновники отбирают. А Райкин как их изображал? Был такой фильм «Мы с вами где-то встречались». Это ж как с наших нынешних чиновников списано: и спесь та же, и неумение слушать. Я бы обязал наших чинушей этот фильм каждый день прямо с утра смотреть, чтобы фанаберия не очень на уши давила. Но горбатых только могила исправит, и какими бы гениальными писатели и артисты не были, но теперь нет их. А чинуши-клуши как были, так и остались, и остались именно такими, какими и были. Никакой силой их не вразумишь! Но я всё равно стараюсь читать, чтобы совсем не одичать.

– Но ведь есть же телевидение.

– У меня телевизора нет – внук пропил. Да там и смотреть-то нечего кроме пропаганды идиотизма. Нам, как видите, не грозит стать заложниками информационной истерии, как это происходит в зажиточном обществе новой волны, где на душу населения приходится по несколько компьютеров с телефонами и телевизорами. Всё-таки в плане информационного давления хорошо быть выпавшей из общего процесса аграрной страной, где не у каждого есть необходимая для получения этого самого давления техника. Только два канала на весь город показывают – антенну на остальные каналы украли ещё в прошлом веке. На нашей улице, например, канал работает, где один мордобой показывают. А раньше был лучшим каналом страны, когда там Киселёв заправлял. Теперь только включишь, а там кого-то давят, душат, режут, жарят, да ещё и к зрителю через экран тянутся. Зато на соседней улице другой канал показыват. Там только сериалы про то, как «Маня любит Ваню, Ваня любит Таню, Таня любит Саню, а Саня и вовсе любит Даню» и так далее в том же духе. Даже не любят, а, как нынче принято говорить, «хотят». Вот так и хотят чего-то да кого-то, как залудят эту галиматью, так на триста серий «шедевр» растянется. Новости смотреть тошно, там на ошалелой громкости про раздробившуюся чуть ли не на кварталы Грузию и про то, что Россия обязана эту переругавшуюся в пух и прах коммунальную квартиру снова разнимать и спасать. Опять нашу страну втягивают в очередную никому не нужную свару, а она всё время забывает: двое дерутся – третий не мешай. Не то эти двое объединятся и надают третьему по морде, чтоб не лез, куда не просят. Они сейчас к России хотят, а потом они, может быть, к Турции запросятся. И начнут уже нас резать и обвинять, что мы их свободы лишили. Мы на эти грабли уже сколько веков наступаем, по лбу получаем, а умней никак не становимся. Освещение прочих событий смотреть тяжко: то опять где-то самолёт упал, то теракт, то ещё чего похлеще. А зачем это людям, которым и без того страшно? Ведь жили мы когда-то спокойно. Точнее, спокойно-то мы никогда не жили, но не нагнетали такой истерии, как сейчас. А теперь нашего туриста убьют в каких-нибудь Эмиратах – и как они туда только ездят, если на пригородную электричку работающим людям уже билет не купить? – и уже всех в ружьё ставят: мол, наших бьют. Так и муссируют в прессе каждую неудачную посадку самолёта, так на нервы и давят каждым толчком в один балл. Нет нынче у СМИ ни деликатности, ни такта. Чуткости нет к зрителям и слушателям, к потребителям всей этой требухи. Случилось что, так и надо сказать: «Необходимая помощь оказана, ведётся расследование. В интересах следствия информация не разглашается». Кого надо – похоронят, кто нуждается – получит место в госпитале. Но только те, кому надо, а не вся страна будет к смерти готовиться, в предынфарктном состоянии будет рыдать.

– Ха-ха-ха! – развеселился новый мэр под остроумные байки деда Рожнова и уселся на подоконник для дальнейшей беседы.

– Телевизор сейчас шибко не посмотришь: электричество гаснет, как во времена профессора Преображенского по несколько раз на дню. А чтение – это такое дело, что никто не помешает. Нынче это одно из немногих занятий, которое не прерывается назойливой рекламой, «когда её совсем не ждёшь». По телевизору перерывы между рекламой заполнили обрывками фильмов, поэтому появилась какая-то апатия к нему. Это раньше улицы пустели, когда показывали «Бриллиантовую руку» или «Место встречи…», а теперь их так наперчат рекламой да анонсами, что и смотреть не захочешь. Смотрел как-то американский фильм про советских подводников. Сложный фильм, трагический. Такой фильм надо смотреть вообще ни на что не отвлекаясь. И вот вдруг в углу экрана вылезает реклама то презервативов, то строительных материалов, то ещё чего-то тягуче-сыпучего. Был в Райцентре по перерасчёту пенсии, сходил в кинотеатр на «Бедного, бедного Павла», пока автобуса не было, а меня перед показом четверть часа убеждали посмотреть каких-то «Трансформеров» или «Хроников». Я не хочу эти компьютерные игры смотреть! Мне нужно настоящее искусство, а не эти глупые пулялки и сношалки! Собираешься посмотреть одно, а тебе втюхивают что-то совершенно другое. И все чего-то продают, все хотят тебе, как сатирик Задорнов говорит, «хоть что-то впиндюрить» прямо против твоей воли. Скоро придёшь в музей, а там полкартины будет занимать реклама «наших спонсоров», производящих йогурт или ещё что-то пищеварительное, без которых нас вообще к музею близко не подпустят. Скажут: «Купите у нас баночку йогурта, и мы покажем вам остальную часть полотна», как молодёжь сейчас в некоторых ночных клубах на дискотеку пускают только с бутылкой пива, а если они его пить не хотят, то и танцев им никаких не будет. Сейчас только чтение даёт возможность от всего этого отдохнуть, хотя скоро и до книг рекламщики, чёрт бы их забрал, доберутся. Но, слава богу, остались старые книги, вот я и хожу в библиотеку. Кстати, сам Константин Николаич поспособствовали, чтобы нашу библиотеку не закрыли – его жена попросила. А то несколько раз пытались закрыть, чтобы народ окончательно не обнаглел, не избаловался от такой роскоши.

– Наверняка он сделал это как-то незаконно, – усмехнулся на это Рудольф Леонидович.

– Сделайте Вы законно. Мы закону не нужны, нам по закону ничего не положено. Нам по закону новая линия электропередачи сначала была обещана только к пятнадцатой пятилетке – ещё при советской власти обещали. Потом Советы рухнули, пятилетки исчезли, а новая власть сказала, что теперь мы только к пятнадцатому году можем рассчитывать на бесперебойное электроснабжение. То есть, говоря советским языком, к восемнадцатой пятилетке всё сместилось. Это сколько нам будет лет к две тысячи пятнадцатому году? И будем ли мы вообще?

– Детям всё достанется.

– Мои дети умерли. Дочь при родах померла, а сына убили ещё в девяностые годы из-за кожаной куртки. Я ему говорил, куда ты так нарядно одеваешься, если людей как свиней режут за эту кожурку… Один внук остался. Медленно, но верно спивается. Живёт по схеме «украл – пропил – в тюрьму». И даже не знаю, что для меня лучше: когда он на воле или срок мотает…

– Я имею в виду не конкретных наследников, а новое поколение вообще.

– Вот-вот, и нашим папашам обещали, что их дети или хотя бы внуки доживут до чего-то разумного. Весь двадцатый век власть выезжала на этом здоровом родительском инстинкте россиян, когда родитель землю жрать согласится, если ему пообещают, что за эти страдания его потомки нормально жить будут. Ну, если не дети, то внуки уж точно. До того доигрались, что у россиян родительский инстинкт пропадать начал. Люди поняли, что ими просто-напросто нагло манипулируют на основе их самых сокровенных чувств. Ай, да что говорить… По закону нам ни библиотека, ни электричество, ни асфальт не положены до следующего века. Вот ижди, если жизни хватит. Только Авторитет ничего ждать не собирается, а попросту у жизни всё вырывает, что ему надо. Библиотека-то городская ему даром не нужна, но вот посодействовал. Знамо, припугнул кого-нибудь. А что делать, если у нас все только за страх живут? Как говорится, сильные мира сего без взятки делать ничего не хотят, а со взяткой – уже боятся.

– Но это же анахронизм какой-то: просить криминал сделать что-нибудь для людей. Я не понимаю, как вам не противно просить того, кто вам совсем чужой, зависеть от его настроения и характера?

– Какой же он чужой? Он свой. Я его ещё вот таким помню, – дед Рожнов отмерил от земли ладонью рост ребёнка, который только-только начал ходить. – И батьку его хорошо знал, и деда его. А что касаемо характера, у наших чиновников ещё и не такой норов. Чего ждать от бандитов, если чиновники, которые за солидную зарплату должны работать не по принципу «хочу – не хочу», а по долгу службы своей ОБЯЗАНЫ заботиться о благоустройстве жизни граждан, этого не делают? Попробуй, подкати к ним в кабинетах – такое цунами произойдёт, что и забудешь, чего тебе надобно было. Там все с господскими замашками: в хорошем настроении соблаговолят милостиво выслушать, в плохом – царственно взашей вытолкают. Вот и изловчись, угадай, когда там геморрой обострился, а когда прослабило. Не стало сейчас нигде профессионализма. Один ничем не занят, а другой занят хоть чем-нибудь, но с таким видом, словно одолжение всем делает. А я лично уважаю таких мужиков, которые не скисли и не сквасились в Перестройку и после неё, как большинство, а продолжают жить и делать что-то существенное. Сейчас ведь самое простейшее занятие – квасить да скулить о тяготах своей непростой жизни. Не все же в смутные перестроечные времена сумели сохранить профессиональную честь и человеческое достоинство. Артисты до сих пор в халтурных фильмах снимаются, учёные в грузчики ушли, кадровые военные таксистами подрабатывают. Все как-то выживают. Кто-то, конечно же, подался в бандиты. Но никто из властей тогда не интересовался, как там люди умудряются выживать в невыживательных условиях, поэтому и спроса с людей быть не может. Что говорить о простых смертных, если сами политики, вместо того, чтобы государством заниматься в бизнесмены заделались? Так плотно в бизнес ушли, что страной и народом заниматься вовсе недосуг, или, как сейчас говорят, не до сук. Политик Дзержинский углём и газом с заграницей не торговал, политик Сталин в совете директоров нефтепромышленного предприятия не состоял и в швейцарские банки барыши не откладывал. Если человек профессией всерьёз занимается, ему некогда растрачиваться на что-то другое. Это сейчас депутаты книжки пишут и на эстраде поют.

– Но при том же Сталине с бандитизмом боролись.

– При Сталине не столько с бандитами воевали, сколько с народом. Брали какого-нибудь интеллигентика, нажимали ему на болевые точки так, что он был согласен даже кражу Джоконды на себя взять и всё прочее. А нашего Авторитета так не возьмёшь. Его вообще никак не возьмёшь. Он ведь ни разу даже свидетелем не проходил ни по одному делу, а уж те, кто мог против него свидетельствовать, умерли, как правило, ещё до начала суда или даже самого следствия. Тихо умерли. Не любит он шума. И зачем с ним бороться? С ним дружить выгодней. Он, например, для нашей школы компьютеры закупил. Опредметил, так сказать, предмет Информатики, а до этого учитель на пальцах детям объяснял, что такое компьютер и где на нём находится клавиша контекстного меню. Не обучение, а иллюзия. А наш Авторитет иллюзий не любит. У его тётки было подозрение на пневмонию, и со Скорой такая развалюха приехала, что даже странно, как она ещё ездит. И после этого он им новёхонькую машину реанимации подарил. А что? Вы попробуйте покататься по нашим колдобинам на таких машинах, которым сто лет в обед.

– Я пробовал, пробовал, – сдержанно кивнул новый мэр.

– И как?

– Впечатляет, – не выдержал Рудольф Леонидович и рассмеялся. – Автолюбители развитых стран за большие деньги такие автотрассы в Африке ищут, чтобы покататься, стресс от цивилизации снять.

– Говорят, в Африке-то сейчас с такими антистрессовыми трассами всё хуже и хуже, всюду дороги прокладывают. Ехали бы к нам, можно и за умеренную плату.

– Ха-ха-ха, однако…

– Вы не серчайте, что я вам всё это говорю. Наши дела ещё не так и плохи. Нам вообще повезло и с Авторитетом, и с мэром… с Вами вот, то есть. Посмотрите, что в иных городах деется. Выбирают во власть и уркаганов махровых, и педофилов, и вообще Бог весть кого. И это по-настоящему страшно, когда люди бьются за право иметь мэром города или депутатом региона уголовника или просто жулика, на дебатах за него друг другу морду бьют. Это симптом уркаганизации общества, в котором людям импонирует тот, кто решает свои вопросы незаконным путём. Решает жёстко, а главное – быстро. Это не двухгодичное рассмотрение в Думе какого-нибудь закона, который всё равно никто соблюдать не будет, начиная с самих депутатов. А тут вдруг приходит человек с хваткой бандита, не обязательно уголовника – не все бандиты побывали в уголовке. И вот приходит такой человек, р-раз, – дед Рожнов широко и сильно полоснул косой по траве, – и всё, вопрос решён. Насущный вопрос, а не глупость какую-нибудь типа разрешения заключать браки между людьми и кроликами, да ещё в церкви их венчать. Он всё провернёт быстро, может быть даже с нажимом, с нарушением чьих-то прав и закона, но людей это уже мало того, что не пугает, а им это нравится. Не от дикости, когда «всё прогрессивное человечество» решает проблемы с соблюдением правовых норм, а оттого, что люди устали ждать. Если бы кто попытался эту степень их усталости измерить, то любой измерительный прибор сломался бы. Они слишком долго жили честно и скромно, и под конец жизни увидели, что это не просто невыгодно, унизительно и глупо, а опасно. Для самих честных людей и опасно.

– Но бандит никогда не обеспечит другим людям нормальной жизни! Это просто среди бедных слоёв распространено такое заблуждение, что если поддерживать богатого и сильного, способного вот так, как Вы говорите, жёстко и быстро решать любые вопросы, то он непременно поделится с ними богатством и силой. Но это не так. Богатые всегда живут за счет бедных, во всяком случае в этой… нашей стране, и по-другому не будет никогда. И бандит не способен обеспечить ни социальной гармонии в обществе, ни даже элементарной сытости, потому что как только у народа начнёт «отрастать шерсть», то он сразу в силу своего бандитского менталитета начнёт регулярно её состригать, не выпуская людей из загона.

– Да о чём Вы говорите, Господи ты, боже мой… Вы сыпете фразами из учебника по обществоведению, а реальной жизни не понимаете, и настроений людских не знаете. Мы и не надеемся, что с нами кто-то поделится силой и богатством. Мы давно не верим, что нам вернут и наши богатства, которые мы для страны заработали за свои полувековые трудовые стажи. Да, бедные создают мифы о благородных разбойниках, именно поэтому во всём мире идёт борьба с бедностью, потому что бедность, оказывается, порок. И очень серьёзный, заразный. Вы говорите, бандит не способен обеспечить социальной справедливости, но и власти этой способностью как-то не особо блещут…

– А я говорю, что бандит – это волк, который людей режет, как ягнят в загоне.

– Вы себя не слышите, а я слушаю и дивлюсь. Разве в действиях наших политиков не наблюдается этот самый «бандитский менталитет»? Вы говорите о регулярном состригании шерсти народу, а разве наша власть периодически эту «стрижку» не проводит, как только заметит, что люди начинают хотя бы немного лучше жить, чем в позапрошлом веке? Пенсии повысят – и тут же непременно цены на лекарства и продукты первой необходимости поползут вверх. Как бюджетникам зарплаты повышают, тут вообще страшно становится – быть беде. Заранее это знаешь и никогда не ошибаешься в своих мрачных ожиданиях. Сколько лет живу, и всегда так было: только наступят хоть какие-то улучшения – сразу готовься к катастрофе. Развенчали культ личности – всех обязали кукурузу сажать. Дали свободу слова – отняли возможность работать. Дали возможность работать – отняли возможность зарабатывать. Убрали какие-то копеечные налоги из зарплат – сделали платными медицину, образование, юридические услуги. Зэковские замашки и уголовная хватка сейчас у всех! У правоохранительных органов особо ярко выражены. И от замашек этих избавится непросто, потому что они дарят ощущение силы и лёгкости продемонстрировать свою власть. Стремление незаконным путем решать вопросы, в самом деле, даёт очень быстрый результат. Причём нарушается закон не только юридический, но и человеческий, и нравственный, и любой прочий. Даже закон самой природы нарушается, когда беременная баба вынуждена тяжело и много работать до самых родов, так как никто не хочет ей помогать. Или старик семидесяти лет не имеет возможности отдыхать, так как получает пенсию за месяц, которой ему хватает только на пять дней жизни. Или рабочему назначается такая минимальная потребительская корзина, с которой он на узника концлагеря становится похожим. На всех уровнях российской власти сегодня такое стремление можно наблюдать сплошь и рядом: обдери, обмани, пусти пыль в глаза. Главное, что достигнешь своей цели, а на людей плевать. Переживут – и не такое переживали, сволочи живучие. В условиях такого государственного передела, который происходит на глазах стремительно беднеющего населения, невольно появляется острое желание следовать примеру наиболее ловких нарушителей закона. Потому что население прекрасно видит, что передел этот по сути своей несправедлив, так как сбережения целых предприятий и даже городов тратятся на поездку какого-нибудь дурака из администрации на курорт. Если у кого-то нет возможности следовать их примеру, то уважать и восхищаться этим никто не запретит. Люди вольно или невольно, а иногда и вполне сознательно перенимают уголовные повадки, взгляды на жизнь, зоновские ценности. В любую нашу контору зайди, в любую шарашку «по обмену шила на мыло у ветеранов Русско-Японской войны при наличии справки о прохождении флюорографии и гинеколога в поликлинике соседнего района до вчерашней даты» заявись, а на тебя там посмотрят, как… паханы на сявку, которая не на свою шконку присела. Да ещё и рявкнут что-нибудь на соответствующем жаргоне.

– Да неужели же в наших конторах такие лица и речи! – не поверил мэр.

– А какими им ещё быть, если люди уже двадцать лет фильмов с простыми человеческими лицами не видят, книг о нормальных отношениях не читают, песен о хороших людях не слышат? Какой канал ни включи, а там кого-то зарезали, тут чего-то расчленили. Вместо романов о любви – подробные судебно-медицинские отчёты об изнасилованиях и случаях суицида. Никак сейчас без этого любовь не идёт. Любовью вообще называют такие вещи, от которых любой патологоанатом с многолетним опытом работы содрогнётся. Какой фильм ни возьми, а главный герой – или прожжённый урка, или мент, который по повадкам от этого урки почти ничем не отличается. И в основе любого сюжета – непременно преступление. Я уж забыл, когда в последний раз видел фильм, чтобы там не совершалось никакого преступления! Любит кто-то кого-то – непременно якобы во имя этой любви совершит преступление, иногда даже предмету любви шею свернёт. Хочет кто-то чего-то добиться – тоже непременно только через преступление. Я вспоминаю самые незатейливые советские фильмы и не понимаю, как их создатели умели придумывать интересные сюжеты без хождения вокруг да около какого-нибудь убийства или грабежа? Говорят, современные фильмы и книги сделали людей такими криминализированными, но создатели этих фильмов и книг заявляют, что они всё взяли из жизни – теперь сам чёрт не разберёт, кто кого первым развратил. Но люди по обе стороны экрана привыкли к преступности, как к норме – вот что страшно.

– Это временное явление, как следствие передела собственности. Ещё Бальзак утверждал, что за каждым большим состоянием кроется преступление.

– А Вы заметили, что если раньше и цитировали Бальзака, то только не это утверждение? Потому что в Советском Союзе оно было не актуально. Это высказывание Бальзака лет сто не вспоминали, а начали мусолить именно сейчас. А почему? Только чтобы оправдать тех, кто в девяностые годы народ грабил. Дескать, не ругайте его – так начинали все капиталисты. Этот афоризм для нищеты типа нас: сидите, мол, и не рыпайтесь, потому что для того чтобы «выйти в люди» надо непременно кому-то глотку перегрызть. Но это не правда! Например, Генри Форд с нуля и без всякого криминалитета раскрутил своё состояние, Билл Гейтс то же самое. Или, например, у нас Алла Пугачёва не бедно живёт, надо полагать, дирижер Гергиев, Мстислав Ростропович, но они тоже никого не грабили. Напротив, про них известно, что они исправно платят налоги, занимаются благотворительностью, щедро оплачивают труд тех, кто на них работает. Просто есть общества, где люди имеют возможность без унижения своего достоинства обменять свой ум, талант, способности и умения на материальный достаток, на общественное признание. Есть общества, где никто не требует от людей потерять себя, как раньше говорили, «продать душу дьяволу», чтобы получить что-то от жизни. А есть общества, где перед людьми как перед стаей диких хищников повесят кусок мяса на шесте, до которого может добраться только кто-то один, а других претендентов он столкнуть должен. И вот он сталкивает, а ему улюлюкают, свистят, подбадривают. Если кто-то возмутится, того засмеют и даже подвергнут гонениям, станут доказывать, что жизнь именно такой и должна быть – дракой, борьбой, сражением с себе подобными. В таких диких обществах нарушитель закона, убийца, преступник, предатель обретает в глазах окружающих больше уважения и признания, чем честный и культурный человек, который не желает никого локтями распихивать, никому в глотку свои клыки всаживать. Они у него не для того, чтобы в кого-то их всаживать, а чтобы… улыбаться людям. Но ему кричат: «Слабак! Тряпка! Размазня! Пни его ногой! А ты его – другой!». И он, конечно же, не жилец в таком обществе. Это очень трудно – в таком обществе жить. Но мы все – пленники и заложники и этого общества, и этого времени, которое требуется на переосмысление и оздоровление. А куда деваться? В другое время не пролезешь, в иное измерение не сбежишь. Терпи. Что ещё народу нашему остаётся? Да, никакого выбора нам не оставили…

Тут дед Рожнов разразился бранью, потому что чуть было не поранил косой лежащего в высокой траве со вчерашнего праздника Лёху-Примуса. Тот был уже почти трезвым, лежал на спине, положив под голову руки, и держал во рту травинку.

– Чего ты разорался, дед? Ты мне кузнечиков слушать мешаешь.

– Вставай и вали отсюда, пока задницу не застудил!

– гнал его Рожнов.

– А я всё слы-ышал, – Лёха поднялся с хитрой физиономией и обратился к мэру: – Рудольф Леонидович, знаете такой анекдот: «В нашем городе раз и навсегда покончено с преступностью: вчера последнего бандита замочили какие-то маньяки».

– Хе-хе, – отреагировал мэр. – Не смешно.

– Напрасно. Это любимый анекдот нашего Константин Николаевича.

Авторитету уже через пару часов стало известно, что новый мэр обозвал его бандитом. Авторитет удивился, но не обиделся. Сказал только, что новый мэр не представляет для него никакой помехи в его делах. Рудольфу Леонидовичу эти слова тоже передали в тот же день. Рудольф Леонидович не удивился, но обиделся. Состоялся почти деликатный обмен любезностями между властью и какой-то ещё другой, но тоже властью.

А празднование Дня нашего города с тех пор стала патронировать дочь Авторитета, так он ей понравился. В последующие годы праздник неизменно заканчивался выступлением её конно-спортивной школы.

Всё это наш вечно новый мэр вспомнил теперь в августе 2005-го, когда в городе появилась первая асфальтированная дорога на Лесной улице, а сама улица как-то стихийно и неподконтрольно переименовалась в проспект. Он гнал мысли об этом, дескать, мне-то какое дело до этой дерёвни, но ему было неприятно, что в его владениях кто-то так распоряжается и хозяйничает, не спрашивая ни у кого разрешения. Понятное дело, что государству удобно и выгодно, когда граждане в состоянии позаботиться о себе сами. Но что это будет, если каждый станет асфальт укладывать, как ему вздумается? Беспредел, да и только!

Новый мэр теперь каждый день начинал с того, что проезжал мимо Лесного проспекта, делая ненужный крюк только для того, чтобы ещё раз удостовериться, что он в самом деле асфальтирован по последнему слову дорожно-строительного искусства. И ведь так красиво в самом деле, что глаз не оторвать! Однажды залюбовался, что встретил-таки самого Авторитета. Он сидел в своей иномарке для выездов в Северную Столицу на заднем сиденье у открытой дверцы весь такой из себя респектабельный и читал какие-то бумаги в кожаной папке. Рудольф Леонидович снова подивился, что этот седовласый господин с совершенно цивилизованным по здешним меркам лицом может быть бандитом. Чёрт его знает зачем, но решил подойти поближе.

– Здравствуйте… э… Константин Николаевич, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – Авторитет на него даже не взглянул.

– Что же Вы с нами не… не посоветовались? – мэр старался говорить как можно деликатней, даже слегка этак наклонился перед машиной Авторитета. – Я в смысле асфальтирования. Надо было к нам обратиться сначала за… за разрешением, ну и вообще оформить всё это как-то…

– А Вы кто? – удивлённо посмотрел на него Волков.

– Я? Мэр вашего города.

– Вы? Мэр? Моего города?

– Да. То есть в смысле… этого города.

– Бывает, – ответил он с насмешливым блеском в глазах и обратился к водителю: – Серёжа, поехали.

Дверца захлопнулась, и автомобиль плавно проехал мимо мэра, который никак не ожидал такого хамского жеста от собеседника, поэтому даже не успел разогнуться и ещё какое-то время, пока провожал взглядом машину, так и стоял полусогнутым, как лакей у кареты барина. Рудольф Леонидович почувствовал себя оскорблённым. Принялся сам себе ругать, что как дурак рабски согнулся перед ним, словно заискивал, что вообще не стоило заводить разговор с этим Авторитетом. Но у него перед глазами застыло насмешливое выражение лица Волкова, особенно когда он переспрашивал, в самом ли деле перед ним мэр. Его города! И это было даже выражение не насмешки или презрения, а некого изумления, какое у человека может быть, если перед ним вдруг вылезет, например, муравей и заявит человеческим голосом, что он – мэр.

Рудольф Леонидович был вне себя от злости. Когда пришёл на работу в Мэрию, то открывал свой кабинет, вращая ключ настолько резко, словно хотел свернуть ему шею. Сидел до обеда и не хотел никого видеть. Потом вылетел в коридор, увидел, что там никого нет и рявкнул пожилой секретарше:

– А где все?

– Кто «все»?

– Как «кто»! Посетители-просители где? Где директор школы, где жильцы дома номер тринадцать или у какого номера там крыша протекает?

– Они давно уж перестали ходить. Вы же сами негодовали, что они ходят и ходят, просят и просят…

– Я спрашиваю о настоящем времени, а не о том, что было! Найдите мне их, слышите? – и Рудольф Леонидович внушительно хлопнул дверью своего кабинета.

– Совсем психом стал, – буркнула себе под нос ничего не понимающая секретарша.

К вечеру выяснилось, что разрушенное крыльцо школы давно отремонтировали. Младший сын Авторитета рассказал отцу, что один из корпусов школы попросту разваливается. Авторитет самолично приехал, посмотрел, нашёл водителя, который снёс по пьяни две несущие колонны пожарного крыльца, и убедил его ликвидировать причинённый урон. Иначе ему придётся расстаться со своими ушами. Водитель лесовоза трезво рассудил, что уши будут стоить дороже ремонта, поэтому тряхнул родню из Лесхоза и восстановил-таки порушенное крыльцо.

Рудольф Леонидович как узнал это, так не поленился сам сходить к директору школы и удостовериться, не нужна ли ещё какая помощь от Администрации города.

– Нет-нет, – деликатно успокаивал его директор. – Вы не беспокойтесь, всё нормально! Спасибо Вам за участие.

– Да за что же спасибо? Я же… Чего Вы не захотели подать в суд на этого водителя?

– Суд может на годы растянуться, а здание-то разваливалось. Да и родня у этого водителя сами знаете, какая. А Константин Николаевич с ним вежливо побеседовали, и сразу появился результат…

Новый мэр ушёл от директора после этих слов. Он не мог вынести, что кто-то в его городе обладает большими полномочиями, чем он сам. Появилась какая-то ревность или чувство очень похожее на неё. Бог его знает, почему этого чувства не было раньше! Сидел себе спокойно в кабинете четыре года и горя не знал, но тут вдруг появилась жгучая обида, что на деле не он хозяин города, а кто-то другой.

Может быть, Рудольф Леонидович уже на следующее утро успокоился бы и забыл обо всём, но ночью его мучили кошмары. Ему снилось, словно он стал таким маленьким-маленьким, как муравей, и сидит на ладони огромного Авторитета, кричит ему: «Я – мэр!». Но никак не может своим тонким голоском докричаться до этого ужасного человека, который в конце концов дует на него или сбивает щелчком пальцев, и Рудольф Леонидович падает куда-то в безвестность под звуки дьявольского смеха. Жена будила его три раза за ночь, когда он будил её этим своим криком «я – мэр», прикладывала к голове влажное полотенце. На утро не хотела отпускать на работу, но он вырвался и помчался к дому номер 13 по улице Ленина, где ещё до его отпуска протекала крыша.

– Вы не волнуйтесь, – сказали ему счастливые жильцы. – Нам крышу уже залатали.

– Кто?

– Тут какие-то бесхозные южане бродили. Они подрядились было асфальт класть на Лесном, но Константин Николаевич их прогнали. А у них не было ни денег на обратный билет, ни покушать. Вот они и упросили нас дать им денег на билеты, а за это обещали отремонтировать нам крышу. Тут ещё такая прораб Дуня работала, она где-то со склада достала нам кусок рубероида в три раза дешевле, чем где бы то ни было ещё. Вот южане нам крышу и покрыли. За два дня управились! Мы им за это обеды носили и собрали денег на дорогу до дома. Теперь так хорошо, что жить дальше хочется: крыша не течёт, стены не отмокают, плесень на плинтусах не растёт. Красота! И опять-таки Вам волнений никаких не доставили, не отвлекли Вас от более важных государственных вопросов…

Рудольф Леонидович стоял как оплёванный. Ему захотелось, чтобы люди его хоть о чём-нибудь попросили, а он в лепёшку разбился, но сделал бы. Ему было невыносимо ещё раз услышать имя Авторитета, который прямо или косвенно повлиял и на ремонт школы, и крыши дома номер 13. Новый мэр пришёл в Мэрию и увидел, что опять нет никого из посетителей, которых он совсем недавно так виртуозно отшивал всякими бреднями про тяготы жизни в Средние века. Даже корова Роза ушла из-под окон. Останься хоть она, и то не было бы столь одиноко.

Так он и просидел на работе весь день с несмываемой печатью страдания на челе. Сделался со всеми так нежен и вежлив, как это бывает только с крупными начальниками и руководителями, когда они «слетают» со всех постов и становятся простыми смертными. Ему захотелось стать нужным этому городу, сделаться важной единицей общества, без которой это общество не сможет прожить и дня! Но общество как-то сразу пряталось от него по норам с причитаниями: «Спасибо, не волнуйтесь за нас, у нас всё хорошо и нам ничего не нужно». Разве так бывает, чтобы людям ничего не было нужно? Известное дело, что им нужно очень многое, но они почему-то не хотят в этом признаться. Взять хотя бы Мировой проспект. Не улица, а тихий ужас. А скоро пойдут дожди, и так называемый проспект превратится в полосу препятствий для танковых войск. Но никто не придёт и не скажет: «Рудольф Леонидович, нужен ремонт дороги на Мировом». Что за люди! Неужели язык отвалится? Нет, чтобы пришли и попросили, особенно теперь, когда у градоначальника настроение появилось… Хотя надоело людям просить. Чего они должны всё время кого-то просить? Сам-то ты не видишь, что в ТВОЁМ городе вместо дорог чёрт-те что! Десять докладов в пятнадцати экземплярах надо на твоё имя написать, чтобы дошло до тебя, двадцать рапортов в тридцати копиях надо тебе отправить, чтобы ты шевелиться начал… Авторитет обладал талантом возвращать людей в реальность, что и говорить.

Мэр просидел на работе до поздней ночи и почувствовал, что никогда ему не было так грустно, как в этот день.

А на другой день до него донёсся слух, что Авторитет распорол колесо, когда проезжал по вышеупомянутому Мировому проспекту, и теперь вроде как собирается закатать в асфальт и его! Эта новость довела Рудольфа Леонидовича до настоящей истерики.

– Они думают, что асфальт у меня в кармане лежит, а я из вредности им его не даю! – плакался он вечером жене. – А что у меня есть? Что я могу? Я для себя-то ничего не могу выхлопотать, а они думают, что я такой всесильный. Попробовали бы они сами покланяться столько, сколько я накланялся за жизнь зажравшимся харям в шикарных кабинетах… Ещё этот Авторитет на мою голову, что хотит, то и творит! Не успел я на симпозиум смотаться, а он, подлец, взял и проложил асфальт на своей улице. И даже разрешения не спросил! У меня, у мэра! Да я в Вологде таких нахалов не встречал, хотя там тоже всякие доны-корлеоны были. Ещё смотрит так, как кот на блоху в собственном хвосте. На меня, на мэра… Ведь я же мэр какой-никакой! Я мэр или не мэр?

– Мэр, Рудюшка, мэр, – накапывала ему валерьянки жена.

– Нет, ты мне скажи: я прав или не прав?

– Прав, солнце моё, прав.

А короткое русское лето 2005-го года тем не менее заканчивалось. «Вот и лето прошло, словно и не бывало», а воз и ныне там. Все смирились, что и в этом году асфальт на Мировом проспекте не появится, обыватель готовил болотные сапоги и горные берцы на толстой подошве к новому сезону битвы с бездорожьем. Хотя кое-кто снова верит, что дорога появится несколько раньше, чем мы отойдём в мир иной, чтобы нам по ней походить, а не орать потом на митинге, что всё-де для потомков. Нам-де не выпало, а вот им, нашим не рождённым потомкам, уж так повезёт, что и слов нет этакое счастье выразить.

Плохо же мы знали нашего вечно нового мэра. После столкновения с Авторитетом он проходил пару дней с выражением лица «обидели мальчика, а пожалеть некому», даже потемпературил на больничном для приличия, а потом в нём проснулся какой-то азарт. Как при игре в футбол. Футбол не коммерческий, где каждая пробежка футболиста стоит немалых денег, а настоящий, дворовый, где всё держится на мальчишеском азарте, когда и даром не надо, но хочется одержать верх любой ценой, потому что… потому что… Одним словом – азарт. Так хотят получить расположение некой красавицы, которую соискатель и в глаза-то толком не видел, но слышал, что настоящий мужчина обязательно должен добиться полной её благосклонности. Пока ещё не опошлился и не начал брюзжать: ну вот, теперь женись на этой… И дверь не скрипит, а играет Первый концерт Чайковского!

– Я им покажу, – бормотал Рудольф Леонидович, и лицо его при этом выражало мрачную решимость. – Я им докажу, кто истинный хозяин города! Они ещё узнают меня.

Решил он добиться асфальтирования Мирового проспекта, чего бы ему этого ни стоило, пока его не опередил бандит Волков, который всё делает тихо и быстро, сволочь такая. В ближайший же понедельник записался на приём к самому Луке Лукичу – чиновнику из Райцентра, отвечающему за контроль дорожного строительства в регионе. Увещевал его как мог, приводил разумные доводы, но Лука Лукич только руками развёл:

– Что же я могу поделать? У нас укладка асфальта расписана на ближайшие десять лет, и в этом небольшом отрезке времени твой город даже не значится. Сейчас каждый населённый пункт голосит: мол, подайте нам ремонт дорог. Всем нужны дороги, но я-то что могу поделать? Мой тебе совет: попробуй обратиться к Кузьме Кузьмичу из подотдела планирования отдела асфальтирования.

Рудольф Леонидович попробовал. Сначала Кузьма Кузьмич делал вид, что внимательнослушает его. Потом начал потирать глаза и сдержанно зевать с закрытым ртом. Когда же наш несчастный мэр перешёл к описанию трудностей на дорогах в осенне-зимний период, Кузьма Кузьмич начал зевать уже неприкрыто во всю ширь пасти, так что гланды были видны, всем видом как бы говоря: «Шёл бы ты отсюда, а не мешал заниматься большим людям более важными делами». Да ещё чихнул в конце, паразит.

Так Рудольф Леонидович проездил неделюпоразным кабинетам, устал как собака, но понял, что не продвинулся ни на шаг в своём стремлении. Азарт никуда не пропал. Он толкал, он требовал: хоть раз в жизни докажи всем, что ты можешь совершить что-то значительное, что ты мужик, в конце концов! В ночных кошмарах он по-прежнему видел себя маленьким, но уже не муравьём, а таракашкой покрупнее. То есть пусть немного, но всё же вырос в собственных глазах. Значит, имеет смысл двигаться дальше. Как говорили древние, всякое начало трудно. Человеческая натура что маховик: тяжело раскрутить, зато потом не остановить. Затягивает сам процесс, знаете ли. Вот и Рудольф Леонидович поначалу как бы нехотя, с выражением страдания на лице виновато и очень медленно ходил по кабинетам высшего начальства, но после первых отмахиваний в свой адрес начал постепенно просыпаться, как потерявший сознание человек приходит в себя от пощёчин, осознавать себя и даже злиться на собственное бессилие.

Ещё одна неделя бесплодных поездок окончательно его разбудила и привела к выводу, что отечественную бюрократическую стенку надо брать штурмом, а не разумными доводами. Он понял, что его огненные речи, которые, казалось бы, могут расплавить сталь, на самом деле являются гласом вопиющего в пустыне. Это был глас политика, отчаявшегося сдвинуть с мертвой точки хоть что-то из высказанных идей, сделанных поручений и отданных приказов.

– Чего ты взбаламутил всех вдруг со своим асфальтом? – уже начинали не на шутку злиться на него обитатели высоких кабинетов. – Спал-спал, а тут вдруг очнулся! Да у нас ещё с прошлого века заявки не выполнены! Заранее надо заявку-то давать, за-ра-не-е. Приехал бы году этак в девяносто пятом, написал бы всё честь по чести, оформил, как человек, изложил на бумаге, передал в конверте, так и так, мол, нужен асфальт. Глядишь, сейчас как раз и подошёл бы твой срок.

– Ага! Вам надо десять докладов в пятнадцати экземплярах прислать, двадцать рапортов в тридцати копиях отправить, чтобы дошло до вас, что людям нужна дорога, да?!

– Ну, двадцать – ни двадцать, но… около того. А что делать? Не нами придумано, не нам и отменять. Наше дело – выполнять.

После этого Рудольф Леонидович как с цепи сорвался. Он стал крушить устои и наступать на горло тем, перед кем ещё вчера боялся и лишнее слово произнести. Врывался в кабинеты посреди совещаний, а то и чего более деликатного, и в конце концов вошёл в такой вкус, что остервенел окончательно, дав себе слово смести со своей дороги любое препятствие. И надо заметить, что ему начинало нравиться это состояние! Он словно бы ожил после пожизненной спячки, которая оказалась не сладким сном, а болезненным тяжёлым забытьём. Появилась жадность до работы, уверенность в силах и непоколебимое намерение всё одолеть и всего достичь. Он помолодел от возврата в это состояние далёкой юности, постройнел от бесконечной беготни по лестницам многоэтажных контор, ведомств и управлений, какие ему довелось посетить за эти дни, так что жена установила слежку за ним, чтобы узнать, с чего это он так посвежел и похорошел. Но разведка доложила точно: в порочащих связях замечен не был, бегает по вышестоящим начальникам с насущными мэровскими потребностями. Даже в лифтах ни с кем не уединяется: так бегает по лестницам, что лифты обгоняет на два этажа вперёд.

Теперь мэр каждое утро просыпался с радостью, а не с ленивым брюзжанием: «Господи, за что? Опять на эту проклятую работу, чтоб ей сгореть!». Он ужасался, каким сонным ленивцем сделала его власть. Или это они сами её такой сделали? И надо заметить, что от названия его должности как-то само собой отпало слово «новый». Он стал просто нормальным мэром, которому не безразлично, что в его городе происходит. Отныне он каждый день с каким-то юношеским удовольствием предвкушал схватку, драку, приключение. Сначала его испугал гнев районных и даже областных чиновников, а потом вдруг стал веселить. Ему нравилось злить и будить от многолетнего сна их неповоротливое болото, после чего они опять погружались в привычное состояние безразличия ко всему.

Господи, как же лениво и неповоротливо наше чиновничество! – вот что ужаснуло его прежде всего. Беременная баба на девятом месяце больше прыти и энергии выказывает, чем эти деятели, у которых кроме полного равнодушия к своей профессии другие таланты начисто отсутствуют. Есть такой анекдот. Деятельного и одержимого своей профессией импресарио Сола Юрока некто из сонной орды советских чиновников как-то спросил: «У нас есть Отдел Культуры ЦК КПСС, Министерство Культуры СССР, Росконцерт, Культпросвет, Сбыткультснаб итак далее. Номы не успеваем наладить насаждение культуры по всей стране. А как же Вы один успеваете организовывать концерты по всему миру?». Артистичный американец «черниговского происхождения» любезно ответил: «Всё очень просто. Я работаю в Нью-Йорке, один мой сын – в Париже, другой – в Буэнос-Айресе. Вот и вся организация». А сколько у нас всевозможных комитетов, комиссий, отделов и подотделов, контор и контр с другими конторами, которые якобы занимаются благоустройством страны, но страна от такого «устройства» всё больше и больше откатывается к нормам давно минувших веков. С ума сойти: прокладку канализации преподносят как новшество двадцать первого века! Да она в Древнем Риме уже таковой не считалась.

– Вы тут сидите как гоголевские чиновники, – орал Рудольф Леонидович начальнику Кузьмы Кузьмича Авдею Авдеичу уже в Облцентре, – а там люди вынуждены по грязи и темноте пробираться до станции, чтобы уехать на работу! И ведь какие люди! Не быдло какое-нибудь, как вам всем тут кажется. Читают этого… как его? Га… Га-бо-рио и Мак… Ма-ки-авел-ли. Такой думающий народ уже не вдохновишь на лишения глупыми воззваниями: «Шуруй, вкалывай, жми на всю железку, лады! Родина вам этого никогда не забудет!». Забудет. Уже забыла!

– Да что же Вы, батенька, так разгулялись? – улыбнулся разбуженный и всегда от сонливости своей добродушный Авдей Авдеич, увидев перед собой переживающего за свой город мэра. – Давайте-ка чайку, а? Не хотите, как хотите. Вы поймите, громогласный Вы мой, что у нас ещё не назрел момент…

– Пока вы тут будете дозревать, чинуши-клуши, дорогу строить будет уже не для кого!

– Вон отседа! Ишь, как вас демократия-то избаловала. Поговорил бы ты у меня так в семидесятом году, – сорвался Авдей Авдеич, не привыкший к подобным поучениям в свой адрес, и прошептал вслед хлопнувшей двери: – Вот стерлядь какая!

За неделю Рудольф Леонидович испортил отношения со всеми вышестоящими начальниками, их заместителями и помощниками, и с заместителями и помощниками самих заместителей и помощников. А это такая армия – у Наполеона столько не было! Не только в Райцентре со всеми переругался, но и до Облцентра добрался. Даже тесть встревожился, когда до него дошли известия о революционных выходках зятя.

– Рудя, ты чего творишь?! – шептал испуганный тесть по телефону. – Уж ладно там мелкая сошка вроде Луки Лукича – на таких ори сколько хошь, но зачем же самому Авдею Авдеичу дерзить? Ты пойми, если с крупной рыбой отношения испортишь, тебе даже я не смогу помочь. Местечко-то тебе в Петербурге сам Сысой Сысоич придержал, с ним-то хоть не полайся. Да и к Фоме Фомичу не суйся. Если ты ему на ногу наступишь, я тогда пас. Тогда на меня можешь вовсе не рассчитывать…

– Зачем мне Ваша помощь? Я на своём месте. Я – мэр этого города! Это МОЙ город, и я хочу, чтобы он процветал, а не в грязи утопал, как Москва пятнадцатого века.

– Совсем с ума сошёл, – пришёл к выводу тесть и шепнул кому надо, чтобы выходки зятя не принимали близко к сердцу.

Но власть – субстанция обидчивая. Она всё ещё боится смелости граждан и оскорбляется их искренними высказываниями в свой адрес. Она не потерпит, чтобы кто-то указывал на её недостатки. А наш мэр не только не собирался менять тактику поведения, но пошёл ещё дальше, так что вскоре разругался в пух и прах и с всемогущим Сысой Сысоичем, и с всесильным Фомой Фомичом.

– Надо думать не об устроенном быте, – величественно начал было втолковывать Рудольфу Леонидовичу Фома Фомич после того, как наш мэр битый час доказывал ему, что в XXI веке город не может считаться городом, если в нём нет нормальных дорог, – не о том, что для вас сделало государство, а о том, что вы сами сделали для государства, какую пользу ему принесли.

– А кого ты государством-то называешь? – не выдержал Рудольф Леонидович очередной порции словоблудия, которое он сам так любил когда-то скармливать людям. – Уж не себя ли и себе подобных? Рожу-то попроще сделай – не памятник с тебя лепят! Сидите тут, зажравшиеся сволочи, а люди вынуждены влачить такое жалкое существование, какого и в Африке нет. Да знаете ли вы, что даже в Африке есть современнейшие автобаны, а у нас в ста километрах от обеих столиц чёрт ногу сломит на дорогах…

– Не по чину берёшь! – загремел басом Фома Фомич и изобразил Рудольфу Леонидовичу непристойный жест согнутой в локте рукой: – Вот хрен тебе будет, а не повышение! Сысой специально для тебя место держал, а вот хрен теперь ты у меня его получишь. Ты у меня теперь до пенсии будешь в этой дыре сидеть безвылазно, дорожную грязь жрать!!!

Вскоре Рудольфа Леонидовича перестали пускать в кабинеты высокого начальства, впрочем, и мелкого тоже. Его не желали слушать и даже побаивались и Нил Нилыч, и Сил Силыч, и Налим Налимыч. Этот непростительно живой и переживающий за что-то непонятное мэр среди сонного царства чиновников был им невыносим, как гиперактивный ученик в классе, где большинство за партой клюёт носом. Он нарушил их неспешную работу, словно вздыбил вилами ил в заросшем пруду. Он не знал, как их ещё растормошить, как заставить быть хоть чуть-чуть попроворней? Глупость, беспечность и лень в поведении наделённых властью людей бесила его всё больше и больше.

Последним его согласился-таки принять сам Сазан Сазаныч, который начал строго, но без крика:

– Что же Вы, любезный, воду мутите? Асфальту хотите, а тем не менее у нас есть неопровержимые сведения, что в Вашем городе уже есть одна асфальтированная дорога. Как Вы это объясните, а? Вы что, совсем оборзели? Шутки шутками, но это уже откровенный перебор: две асфальтированные дороги на один городишко. Да у нас ещё не во всех деревнях колодцы вырыты, а вам асфальт на каждую улицу подавай! Нет, вы видали таких наглецов? У нас в экспериментальном совхозе «Рассвет Марксизма» водопровод уже десять лет не работает, и ничего. Народ не ропщет. Потому что это НАШ народ! А наш народ в годы войны ещё и не такое терпел, ещё и не так об него ноги вытирали. В образцовом посёлке «Закат Коммунизма» и вовсе канализация не работает с прошлого века, но и там народ понимает сложность исторического момента, поэтому согласен на некоторые неудобства в настоящем ради благополучия будущих поколений.

Рудольф Леонидович и хотел было сказать, что это не ради благополучия будущих поколений, а ради благоденствия таких налимов и сазанов в настоящем времени. Но он так устал за эти несколько дней, словно трудился в поле на уборочной, как в годы студенческой юности. Поэтому он молчал, а Сазан Сазаныч ликовал про себя: «Вот, усмирил супчика. А эти-то штруни Фомич, Сысоич да Нилыч – тьфу! Ничего не могут, импотенты у власти! Бунтаря какого-нибудь и то не могут унять. Всему учить надо, дармоедов». Вслух же сказал:

– Больше ничего не имею сказать по существу дела, но всё же довожу до Вашего сведения, что асфальтирование Мирового проспекта в вверенном вам городе у нас планируется на ноябрь две тысячи семнадцатого года. Да-да, к столетию Великой Октябрьской революции – дата вполне благопристойная, уж согласитесь. Всё, как говорится, для вас.

– Как?! – простонал несчастнейший из мэров.

– Так, – и Сазан Сазаныч протянул Рудольфу Леонидовичу какие-то бумаги с планами работ на ближайшее столетие.

Рудольф Леонидович вышел из кабинета мудрого Сазана Сазаныча, главы какого-то управления по какому-то планированию какой-то части, сел в приёмной на первый попавшийся стул и… заплакал.

– Что с Вами, мужчина? Вам плохо? – услышал он женский голос над собой, поднял глаза и увидел секретаршу Сазана Сазаныча.

– Нет, – помотал он головой.

– Может, Вам чаю налить?

– Не надо. Мне теперь ничего не поможет.

– Зачем же так умирать прямо на ходу? Сазан Сазаныч отходчивые. Они накричат, а потом…

– Он на меня не кричал.

– Не кричал?.. Это хуже, – и красивая секретарша призадумалась, как помочь этому ни на кого не похожему, что она тут видела, человеку.

Секретарши чиновников, которых пытался растормошить наш мэр, сразу обратили на него внимание. На него вообще все сразу обратили внимание как на сумасшедшего, который сидел-сидел в своём захолустье столько лет, а тут вдруг чего-то заколбасило. Взбаламутил всех: дескать, хочу асфальтированную дорогу в город и точка. О нём уже по всем конторам и ведомствам гуляли анекдоты и байки, но секретаршам он сразу приглянулся.

Во-первых, он никогда не дарил им в качестве презента растаявшие и замызганные шоколадки или пошлые коробки конфет – этих врагов стройной фигуры номер один. Он дарил им яблоки. Деревенские! Настоящие! Неказистые снаружи, но очень вкусные внутри, не чета магазинным вощёным и обработанным гербицидами. Надкусишь такое корявое яблочко белыми зубками, и уже плывёт аромат из детства, из школьных каникул, которые хотя бы раз в жизни проводили у бабушки в деревне, где бегали на речку, видели живых коров и коз, которых поначалу ужас как боялись, а потом кормили букетами из полевых цветов. А лошадей кормили именно такими яблоками, которые росли всюду, и сами ели их тоннами… А для фигуры-то как полезно!

Во-вторых, он никогда не смотрел на них сально и нагло, не «включал кобеля», потому что все его мысли были заняты высокой целью. А то иной пошляк при регалиях ввалится в приёмную без какой-либо определённой цели и пялится на бедную секретаршу масляными зекалами, как Припекало, словно взглядом ощупывает! Ещё и недоумевает, почему ей не льстит внимание такого самодовольного чучела. Ага, щас.

То ли дело Рудольф Леонидович! Он входил весь такой стремительный и не по-конторски, а человечно спрашивал:

– Девушка, милая, Вы понимаете: моему городу нужен асфальт. Людям нужен асфальт, комфорт, чтобы было уютно жить, понимаете?

– Да, – растерянно хлопала огромными ресницами секретарша.

– Вы умница! Вы всё понимаете, а вот Ваш начальник не понимает…

И секретарше становилось приятно, что она понимает больше начальства, и её искренне назвали умницей, а не глупой тёлкой.

Ну и, в-третьих, в Рудольфе Леонидовиче от этой целеустремлённости действительно появилась очень приятная мужская привлекательность. Не лениво-пошлая со скабрезными и наглыми речами под видом комплиментов, когда невооружённым взглядом видно, что всё-то уже опостылело человеку, и он просто хочет любой случайной интрижкой немного растрясти свою заснувшую вечным сном мозговую субстанцию, а разумная, открытая и энергичная. А то ведь многие наделённые хоть самой малой властью и деньгами чиновники со временем становятся такими отвратными! И чем отвратней себя ведут, тем почему-то больше считают себя неким эталоном мужчины. Все какие-то облезлые, пятнистые, потные, с двойными или даже тройными подбородками, с вечно мокрыми ладонями, похожими на пупырчатую жабу, с мятыми неумными лицами. Глаза мутные, на лицах сухой псориаз переходит в лоснящиеся от жира участки. Бр-р! Сквернословят и гогочут, как прыщавые студенты, завидев хорошенькую секретаршу. Осподя, и вот это сборище страшил поставлено решать судьбы целых городов и губерний?! Ну, куды тут красивой секретарше свой взор обратить? И вдруг такой мужчина! Скромный, стройный, серьёзный. Ладонь у него сухая, прохладная и твёрдая. И главное, так хорошо смотрит ясным и ничем не замутнённым взглядом, так же ясно излагает мысль. А мысль-то ни какая-нибудь зоологическая, а самая что ни на есть государственная, служащая интересам простых людей. У кого здесь ещё такие мысли могут быть?

– Ах, девочки, почему все богатые и влиятельные мужики в России сразу становятся такими пузатыми и физически неприятными? – задавала иногда тему для разговора секретарша Сысой Сысоича, когда все прочие секретарши собирались у неё чаёвничать. – Все генералы, бизнесмены, начальники у нас сразу же становятся круглыми, ну как нули! Даже отдалённо мужской силуэт не прорисован, словно дородных баб в мужской костюм обрядили. Прямо-таки какое-то воплощение мировой пошлости!.. Вот приезжал этот американец, киномагнат, как же его? Ну, у которого жена ещё аэробику придумала?

– Тёрнер, что ли? – подсказала секретарша Нил Нилыча.

– Во, точно! Так у него фигурка, как у джигита: стройный, сухощавый и бодрый. А наши, как дорвутся до денег и власти, так первым делом брюхо себе отращивают, как будто залетели от кого. Какие в Европах и Америках политики и военные стройные, а наши чуть вырвутся в люди, и сразу харю себе наедают до размеров серванта.

– Это называется синдромом нищеты, – просвещала несведущих подруг донельзя образованная секретарша Авдея Авдеича с аспирантурой кафедры диетологии за плечами. – Человек постоянно ест, потому что кажется, что он всё может потерять в любой момент и снова вернуться к бедности, из которой когда-то вылез с превеликим трудом. Склонность некоторых людей к тучности объясняется тем, что они сравнительно недавно избавились от угрозы голода и по-прежнему рассматривают полноту не только нормальным, но даже желательным и совершенно безобидным типом сложения, символом изобилия и успеха. Буржуины на советских плакатах всегда пузатыми были, так что подтяжки лопались. Наши предки на протяжении всей истории боялись голода, физического недоедания, когда изобилие неизбежно сменялось неурожаем, умная власть – дураками, бережливые хозяева – прожигателями жизни. Пока человек не научился хранить продукты питания, его организм создавал стратегические запасы прямо под собственными покровами, как щёки хомяка. Теперь у некоторых, над кем ещё недавно висела угроза голода, появилась возможность есть досыта, не прилагая никаких физических усилий: по улице его возит автомобиль, на нужный этаж доставляет лифт, весь день сидит в удобном кресле, тратить поглощённое негде. Не испытывая голода, человек продолжает есть из страха, что завтра такой житухи у него не будет… Только это между нами, девочки.

– Ах, почему нельзя сделать так, чтобы в одном человеке соединились все достоинства? – ворковала секретарша Сазан Сазаныча. – А то, если мужик красивый, то обязательно или нищий, или бабами не интересуется. Если богатый, то страшный. Если умный, то вредный и нудный или холодный, как рыба. А если и красивый, и умный, и богатый, то обязательно подлец какой-нибудь или настолько положительный, что просто скулы сводит от скуки. Ну вот почему? Почему нет мужчин темпераментных, эрудированных и нежных в одном флаконе? Чтобы такой был, чтобы ахнуть, а не охнуть! – продолжала вкусно мечтать красивая барышня.

– И в самом деле, – кивнула секретарша Налима Налимыча. – Мой дурак как из своего «мерса» вылезет, так и смотреть не на что. В иномарке ещё смотрится, а как снимет её с себя, так крысёныш какой-то. А ведь сам считает себя неотразимым мужчиной.

– Ой, девки, и не говорите! – подкрашивала губы секретарша Силы Силыча. – К моему кто ни завалится, так один «краше» другого, врагов на передовой можно пугать без всякого вооружения. Лица у всех пятнистые, как политическая карта мира: носы сизые, щёки лиловые, лбы жёлтые, подбородки серые. Глаза поддёрнуты мутной плёнкой, как третье веко крокодила. Спрячут свои дряхлые тела в дорогие костюмы и верят, что им отказать уже никто не может. Какую-то неприкосновенность для себя выбили у государства, словно кто-то жаждет их коснуться, как девственницы какие-то. Я не знаю, чего во власти так баб мало? Стопроцентно же бабское занятие: языком щёлкай, обещай народу дерьмо всякое к следующему веку и отчёта никакого. Даже внешне на женщин становятся похожи, не случайно рядятся в строгие костюмы, чтоб лишний раз подчеркнуть свою мужественность, которой нет. Ох, уйду на пилораму, там хотя бы мужики остались, которые по очертаниям на мужчин похожи. Я же Лесной техникум закончила, как-никак! И вот каким блядством приходится заниматься.

– Да-а, – обречённо вздохнула Сысоевская секретарша.

– Ах! – вторила ей секретарша Нилыча.

– Эх! – понурила голову секретарша Силыча.

– А вы слышали, тут какой-то взбалмошный мэр из области объявился? – спросила авдеевская секретарша. – Прямо целый бунт поднял из-за какой-то ерунды, но не это главное. Главное, секретутки Кузьмы Кузьмича сообщили, что тако-ой мужчина!..

– А я его видела! – похвасталась Налимовская. – И в самом деле необычный: не пристаёт, гадостей не говорит, глазами по фигуре не шарит. Хотя не без странностей: переживает всей душой, что в его городе асфальта нет на дорогах.

– Кто ж нынче из-за такой ерунды переживает? – усмехнулась Ниловская. – Мой вот ни за что не переживает. Так и говорит: «В Париж поедем, если очередной русский бунт начнётся». Ха! Ещё вопрос, поеду ли я с ним? Меня сам Карп Карпыч в Мадрид звали. На случай непредвиденной гражданской войны, когда у народа терпение закончится.

– А мой Сазан будущим летом в Лондон меня взять обещались! Вот.

– Хм!

– А что? Я так думаю, что Сазан Сазаныч – рыбина покрупнее Карп Карпыча будет, а?..

Так они частенько ворковали и трещали о своём, о девичьем, и секретарше Сазан Сазаныча стало страсть, как интересно увидеть этого самого мэра-бунтаря. И вот она его увидела-таки, когда он в расстроенных чувствах вышел из кабинета её шефа.

Поначалу Рудольф Леонидович ей не понравился: сидит, вздыхает и на неё вовсе не смотрит. А секретарша к такому не привыкла, потому что была настолько хороша собой, что каждый гость Сазан Сазаныча норовил её облапать. Иногда такие уроды подкатывали, что вспоминать тошно…

Буквально за неделю до встречи с Рудольфом Леонидовичем приехал к её шефу какой-то скрипучий шкаф. По тому, как Сазаныч перед ним стелился, секретарша сделала вывод, что «шишка» весьма крупная. Пока Сазан бегал в хлопотах, этот шкаф подсел к столу бедной секретарши и принялся её разглядывать, как мясник вырезку. Хорошенькую секретаршу уже начинало раздражать его сопение и нетерпеливое шарканье подошвами, неаппетитные кирпичные пятна на несвежем лице «шишки» и округлая, как нуль, фигура, как он вдруг вцепился ей в ногу под столом своей ужасной потной лапой с грязными ногтями на безобразных коротких пальцах! И зашептал ей в лицо мерзким требуховым дыханием какие-то глупости про её сиськи, свои письки и прочие сосиски. Секретарша много чего слышала из этого репертуара, но тут не выдержала и воскликнула:

– Да Вы что?! Здесь, между прочим – Первое управление по вторичному планированию третьей части региона, а не бесплатный бордель!

– А если платный, – ухмыльнулся шкаф и привычным движением заложил ножку стула за ручку двери в приёмную. – Какая там у тебя такса?

– Вы что себе позволяете? – и хорошенькая секретарша выплеснула на него содержимое цветочной вазы, стоявшей на её столе. – Пошёл вон, урод вонючий!

Шкаф не ожидал такой наглости. Не для того он проделал такой долгий и трудный путь «в верха», чтобы какая-то засранка теперь опускала его имидж в собственных глазах. Да он и не таких лахудр имел на этом нелёгком пути – для чего ещё ему власть и дана. Уж не для радений о благе народном, как некоторые идиоты до сих пор думают. Власть реальному пацану (а многоуважаемый шкаф в свои шестьдесят «с хвостиком» именно пацаном себя считал, не замечая общей дряхлости изношенного организма) для того и дана, чтобы расчихвостить-расписать всех обладательниц чудесных коленок и всего прочего, что выше. Он опять же был уверен, что их всех именно для того и держат в этих так называемых приёмных, чтобы его ублажать. Чтобы каждая давалка помнила, панимашь, на ком Русь держится… И вот на тебе! Дала так, что не унести. Гнилой вонючей водой из вазы обдала с головы до ног. На дорогущий костюм, который в разы дороже всех её жужжащих принтеров-сканеров-ксероксов вместе взятых. Подарок дражайшей супруги!

Шкаф так и застыл, обвешанный повядшими астрами и обильно смоченный зелёной водой:

– Хоть бы воду в цветах сменила, бесхозяйственная дура. Для чего тебя на работу взяли, если даже на рабочем месте порядок навести не могёшь?

– Открыл дверь быстро, козёл немытый! – рявкнула секретарша, и шкаф как заворожённый выполнил команду.

Тут же вошёл Сазан Сазаныч, увидел гостя в растерзанном виде и расстроенных чувствах, поинтересовался, что это с ним случилось за его отсутствие.

– Ты где таких блядей набираешь? – срывающимся голосом спросил его шкаф. – Сама на меня полезла, еле отбился вот.

– Да кому ты сдался, пень трухлявый? От тебя могилой несёт за две версты, ха-ха-ха! – и секретарша засмеялась, показав все свои тридцать два безупречных зуба.

Шкаф сглотнул от такого аппетитного зрелища и направил весь свой государственный ум на разработку плана мести этой красивой стерве. Он даже забыл, зачем сюда приехал, такие изощрённые фантазии отмщения заполонили всё его бесформенное существо. Сазан Сазаныч пытался заинтересовать гостя вкладом инвестиций в какое-то предприятие по производству мячей для пинг-понга на базе бывшего военного завода, но шкаф обиженно сопел и мысленно представлял осмелившуюся отказать ему секретаршу абсолютно голой и поджаривающейся на вертеле… Медленно!

– Ишь, тут фифа сидит! – шипел он ей, когда покидал кабинет Сазан Сазаныча. – Ну, ты у меня ещё попляшешь, сука такая! Повылазили тут в секретутки всякие проститутки… Я те, шмара настольная, устрою райскую жизню – тебя дальше самого засранного притона на работу не возьмут…

– Да тебя-то ваще и в привокзальный туалет полы мыть не пустят! – нашлась бесстрашная секретарша и снова показала свои идеальные зубы. – Чего ты можешь без своей неприкосновенности? Такая же деревенская пьянь, как и везде.

– Дура ты, дура! – совсем сник шкаф, как выдернутый из розетки бытовой электроприбор. – Знала бы ты, от какого мужика отказываешься.

А секретарша ещё пуще рассмеялась, услышав, как это дряхлое дерево гордится своим весом, но вот-вот упадёт под давлением собственной тяжести.

Возможно, на следующее утро ей пришлось бы распрощаться с работой по воле всемогущего шкафа, но он помер ночью, когда после обильных возлияний в ресторане посетил баню. Баня была с русалками, одна краше другой, хотя в некрологе об этом и не написали. В некрологе пропечатали во всю ширь его оплывшее лицо, а под ним настрочили чёрной тушью, что он так, мол, переживал за счастье народа, что не сдюжил, бедолага. Не рассчитал своих государственных сил. Из некролога же секретарша Сазан Сазаныча узнала, что усопший и был тем самым всесильным и влиятельнейшим Карп Карпычем, который собирался в случае непредвиденной гражданской войны удрапать в Мадрид с секретаршей Нил Нилыча!

И вот таких «переживающих за счастье народное» секретарша Сазан Сазаныча видит каждый день на работе пачками! А хочется чего-то совсем другого: и настоящих переживаний, и искренних чувств. Ведь каково это красивой женщине жить в среде, где совершенно не в кого влюбиться; где каждый предлагает стать его любовницей, которая не имеет ничего общего с любовью. Или это у них такие извращённые представления о любви? Презирают любую хорошенькую женщину, считают её проституткой, но всё же тянутся к ней, как провинциалы липнут к Москве. И не поймёшь: то ли любят её за то, что она кажется им проституткой, то ли ненавидят, когда она ею становится их стараниями? А кем же ещё с такими козлами можно стать? Ей надоело, что каждый наделённый не ахти какой властью боров смотрит на неё тут, словно бы примеряет к себе, словно бы гадает: как она с ним будет смотреться, да что скажут его друзья-похабники и коллеги-собутыльники, если он с такой лахудрой к ним завалится?.. Вот так и просрали всю державу на свой кобеляж, прикрытый высокими фразами, что это делается «в интересах всего государства». Знаем мы, в интересах какого государства это делается, видели мы его, ха-ха! И смотреть-то не на что…

То есть не о том мечтала прекрасная секретарша, что ей могли предложить все эти карпы да налимы. Как сказал классик, «давно сердечное томленье теснило ей младую грудь; душа ждала… кого-нибудь». И дождалась…

– Вам чаю-то налить? – спросила она ещё раз Рудольфа Леонидовича.

– Я не знаю, – честно ответил мэр. – Я не знаю, как я теперь жителям своего города в глаза посмотрю.

– Вы расскажите по порядку, чего у Вас стряслось-то?

– Я должен добиться асфальтирования главной магистрали в моём городе. Должен! В этом году. Ведь осень начинается. Надо сейчас приступать к работам, чтобы успеть до дождей и заморозков, а они этого не понимают, – Рудольф Леонидович снова чуть не заплакал. – Они бы вышли хоть раз, ступили на твердь земную из своих иномарок, увидели бы, какая грязь! Я тут увидел, так чуть с ума не сошёл, как люди-то по такой трясине ходят, а эти никак дозреть не могут. А пока они будут дозревать, уж и дорогу-то строить будет не для кого. Ведь третье тысячелетие на дворе, двадцать первый век, а там дорога не отвечает даже требованиям девятнадцатого столетия. Вы понимаете?

– Да.

– Вот Вы – умница. Вы всё понимаете, а они… Ах, я столкнулся с таким острым непониманием между урбанистической и деревенской цивилизациями. Здесь никто не верит, что в провинции, в деревне люди ТОЖЕ ХОТЯТ ЖИТЬ хорошо, ходить и ездить по нормальным дорогам. Мы все только играем в демократию, а диалога между демосом и кратией как не было, так и нет.

– А кто это Демос и Кратия? Кратия – что-то такое знакомое…

– Это «народ» и «власть» в переводе с греческого. И знаете, кто мне об этом сказал? Простой дед, живущий в моём городе. Да-да, начитанный культурный человек, каких вот тут не увидишь!

– Ой, и не говорите, – согласилась секретарша.

– А как траву косит! Залюбуешься, как работает, пока здесь откровенно дурью маются… Простите, Вас как зовут? – Рудольф Леонидович вдруг увидел, в какой красотой разговаривает.

– Виолетта, – секретарша мило засмущалась и опустила загнутые кверху и аккуратно разделённые ресницы.

– А меня – Рудольф Леонидович.

– А я знаю.

– Да?

– Да. Родина должна знать своих героев, – и они оба рассмеялись, поэтому наш мэр больше не плакал.

Ему понравилась и Виолетта, и её имя. Откуда в этой жестокой среде такие нежные хрупкие имена? Их дали своим дочерям огрубевшие уставшие матери, пытаясь хотя бы так запрограммировать детей совсем на другую жизнь, красивую и изящную, как само имя. Он всегда удивлялся, когда в какой-нибудь дыре встречал женщин по имени Виолетта, Вероника, Снежана, Кристина, Инесса. И вздрагивал, когда таким «цивилизованным» именем представлялся какой-нибудь ватник с папиросой и кайлом на фоне вымирающего города. Как странно, что в России нежное и царственное Мария превратилось в жёсткое Марья, как грубый оклик. Всего один звук изменён, а совсем другая мелодия. Даже божественное Афродита переделают в какую-нибудь сволочную Фродьку и назовут им козу! Словно насмешки ради. В столице теперь мода «косить под народ», в чисто буржуазной среде дочек именуют, как купчиху или попадью, Акулиной, Ульяной, чуть ли ни Хавроньей. И даже не знают, что русская провинция давно тянется совсем к другим именам, и в народе скорее встретишь Гортензию и Алису, чем кадушек Фимку с Лушкой. Граждане одной страны вообще мало что знают друг о друге, больше фантазий из рекламы кисломолочной продукции, где глупая доярка Устинья в нелепом баварском платье в стиле трахт с огромным декольте во всём готова угодить оголодавшим горожанам. Этакий трахтен-кудахтен, будоражащий воображение прыщавой гопоты и старых пошляков, словно для них весь мир придуман.

Так он раздумывал, когда возвращался от Виолетты домой под утро. А через несколько часов Сазан Сазаныч с больной головой «апосля вчерашнего» просматривал подписанные им накануне плановые документы ведомства, как вдруг вскричал над одним из них. И было отчего! В нём значилось, что осенью 2005 года планируется асфальтировать Мировой проспект в городе бунтовщика Самосадова.

– Как? Что?! Вилка, где копии? – задыхался Сазан Сазаныч.

– Разосланы, – спокойно ответила секретарша Виолетта.

– Что ты здесь напечатала? – затряс шеф пачкой бумаг. – Какой две тысячи пятый год, чёртова ты тёлка? Какой Мировой проспект?! Ты понимаешь, что ты наделала… Копии точно все разосланы? – с надеждой в голосе спросил он.

– Угу. А чё такова-та? – включила она дурочку.

– Да ты в своём уме, кур-р-рица мокрая?! – взвизгнул Сазан Сазаныч. – Где ты даты-то такие взяла?

– В таком тоне я вообще не желаю разговаривать! – на ресницах неземной красоты задрожали хрустальные слёзы. – Вы же сами написали. Вот! – и она сунула шефу под нос бумагу, где его рукой было написано, что «асфальтирование Мирового проспекта в городе N планируется на ноябрь 2017-го года».

Сазан Сазанычу почувствовал, что силы оставляют его. Он хотел было рявкнуть что-то секретарше, которая словно бы заразилась безумием от бывшего у него вчера мэра, но подумал, что это он сам сходит с ума.

– Тут же написана цифра две тысячи семнадцать, – тихо прошептал он Виолетте.

– Что за цифра такая, где её отрыли ваще? Никакой грации! У нас все цифры с нулями должны быть. Вот я печатаю: «Выделить десять миллионов рублей», или «Отправить двадцать тысяч кубов леса», или «Получить пятьдесят ящиков водки». Там десятка с шестью нулями, сям – двойка с четырьмя нулями, тут пятёрка с нулём. Циферка и нулики, циферка и нулики – всё округлённое. А две тысячи семнадцать – это что за число? Ни то, ни сё! Нет, в новом тысячелетии таких чисел быть не должно. А две тысячи пять – и с нулями, и почти кратное десяти… Вы согласны, что в моих рассуждениях есть логика?

– А? – вздрогнул Сазан Сазаныч. – Что-о?! У… уб… уббью-у-у!

Всё Управление задрожало от этого вопля, затряслось от топота погони неуклюжего Сазан Сазаныча за проворной и лёгкой Виолеттой. Уже через пару часов он был одет в смирительную рубашку и увезён в диспансер с диагнозом белой горячки – должно быть, перебрал на поминках Карп Карпыча, которые отмечали уже пятый день.

– Совсем заработался Сазан наш озёрный, – сочувствовали подчинённые шефу. – Вот как за народ-то радеет, вот как душа за эту страну изболелась, будь она не ладна! Не дай бог окочурится, как Карп Карпыч намедни.

Жизнь Первого по вторичному третьей части региона не остановилась с болезнью его руководителя. Подписанные бумаги полетели и во Второе подразделение по первичному контролю к Фоме Фомичу, и в Третье ведомство пятого отделения десятого созыва к Сил Силычу, и в Четвёртую часть полуторного подотдела седьмого сектора к Авдей Авдеичу, и так далее, и так далее. Там и сям поначалу стали недоумевать, чего это Сазан Сазаныч решил так быстро выделить асфальт этому несносному Самосадову, хотя недавно предполагалось, что этой осенью будут класть асфальт в каком-то Серобурске, который ждёт его ещё с далёких застойных годов. Но приказы начальства не обсуждаются – мало ли что, – поэтому закипела работа. Запорхали наманикюренные пальчики над клавиатурой, застрекотали принтеры, застучали печати, заскрипели золотые перья по бумаге, словно фигурист, исполняющий сложный рисунок на льду. Документация по асфальтированию Мирового проспекта стала расти, как на дрожжах, и вскоре уже с трудом умещалась в трёх распухших папках-скоросшивателях.

В начале осени неожиданно погиб Серёга Бубликов. Он к тому времени ушёл из семьи к какой-то райцентровской бабе, которая до него встречалась с известным бандитом Кошмариком. Неизвестно, что у них там произошло, а только нашли Серёгу пьяным до бесчувствия в её квартире с окровавленным ножом в руке, а рядом лежал труп этого самого Кошмарика. Декорация такая, что они не поделили общую пассию. Бубликов после ареста понял, что братва на зоне не простит убийство заметной фигуры преступного мира, опустят по полной программе, и сам свёл счёты с жизнью – повесился в камере. А может, и повесили. Его жена Саша после этого через день тоже умерла. Их дети, дочь-первоклассница и пятилетний сын остались одни.

В семье Серёга был классическим деспотом с «полным джентльменским набором». Жена, по его мнению, должна всё время оставаться жизнерадостной и здоровой. Само понятие «больная жена» он воспринимал как то, чего быть не может по определению и не должно быть. Жена его оказалась очень стойкой, никогда ни на что не жаловалась, не перекладывала семейные заботы на мужа, но рассказывали, что однажды она в числе других попала под обстрел, когда муж служил где-то на юге. После этого у неё случился очень тяжёлый выкидыш. С тех пор она стала пугливой и нервной, а он от этого очень раздражался и не желал признавать обоснованности её страданий. Его чувства к ней навсегда окрасились чем-то негативным. Что бы она ни делала, как бы ни поступала, это лишь усиливало его негатив и подтверждало право на ненависть.

Иногда он её поколачивал. Ему казалось, что она неприспособленна к семейной жизни. С ним. Не справляется с ролью жены. Опять-таки его жены. Жены такого умного и сильного, справедливого и правильного человека. Когда он стал работать на Авторитета, у него появились деньги и желание доказать свою состоятельность как можно большему числу людей. Первым делом он завёл себе любовницу. Не то, чтобы влюбился, а просто захотелось иметь этот непременный атрибут настоящего крутого малого, которого он изо всех сил старался изображать. Те, кто её видели, говорили, что у неё нет ничего, кроме хорошенькой фигурки и ужимок избалованной леди. Но эта совершенно другая женщина требовала уважительного к себе отношения и ухаживаний. К ней нельзя было предъявить требования, как к жене. Поэтому своё неудовольствие от этого Серёга скрывал от своей леди, зато вымещал на той, которая его больше всего раздражала. На жене. Иногда так свирепел, что соседи по лестничной площадке ему замечание делали, мол, нельзя же так: стены-то в доме фанерные. Как-то жутко слышать, когда за стеной кого-то бьют, как боксёрскую грушу. Ни какими-то бытовыми оплеухами, какими часто изъясняются мужья и жёны в одичавшем обществе, а по-мужски, по всем правилам ведения рукопашного боя с противником. Эта «груша» стоически молчит, но все-то знают, что она – живой человек, женщина, жена и мать его детей. Иногда по два-три часа были слышны только одни удары с тошнотворным звуком, когда чем-то твёрдым бьют по мягкому и беззащитному, и сопение. Иногда он что-то ей кричал, как кричит американский сержант на солдат, отрывисто и резко, налегая на рычащие согласные звуки:

– Ну чего молчишь, сука? Ничего, сейчас оценишь, – и на смену ударам раздавались какие-то щелчки и хруст, как будто человеку выкручивают суставы.

– Серёжа, что ты творишь? – колотили в дверь соседи. – Тут же не лубянские застенки и не гестапо! Почему мы должны всё это слушать?

Бубликов выходил к ним совершенно нормальный и улыбающийся, отчего многие не могли поверить, что он кого-то бьёт, и спрашивал миролюбивым голосом:

– Что случилось-то?

– Где твоя жена? Чего ты с ней вытворяешь?

– Саня, а Саня, – звал он нежно, – где ты? Ау.

Сашка лежала на полу с вывернутой ногой, прикрытая каким-то покрывалом. Она только всхлипывала и еле слышно объяснила:

– Это… это я… упала.

– Да не обращайте внимания, – успокаивал непрошенных гостей Серёга и было видно, как сильно у него попеременно сжимаются желваки. – Она просто пьяная.

После нескольких таких визитов соседей он стал включать музыку. Весёлую и громкую. От этого становилось ещё страшней, поэтому соседи уходили куда-нибудь в гости. Никто не мог понять, зачем этому сильному и красивому парню так мучить свою постаревшую раньше времени верную жену, которая его так отчаянно любит, что готова пойти за ним хоть на край света, хоть на таджикскую границу, хоть на Кавказ безо всяких раздумий.

Первой не выдержала Клара, как человек приезжий. Она оказалась не только первой, но и единственной, кто решился пожаловаться в милицию на такие безобразия. Остальные в большинстве своём пожали плечами, не усмотрев в этом никаких безобразий. Включая саму милицию: «Подумаешь, муж с женой разговаривает. Не наше дело». Неугомонная Клара Бенедиктовна, решила пожаловаться работодателю Бубликова, самому Авторитету. Она рассудила здраво, что он ей по любому ничего не сделает. Расчёт оказался точным: с пенсионерками Авторитет не воевал.

Она застала его в Доме Быта в отделе ритуальных услуг за странным занятием: он копошился в швейной машинке бабки Евдокимовны, которая стояла тут же и трепала его по ершистому загривку:

– Костик, отремонтируй, сделай милость. Мне же её Митенька мой покойный с фронта привёз из Австрии после ранения. Трофей!

– Вижу, что трофей, – проворчал Авторитет. – Тут шпулька полетела, а сейчас таких не делают. Легче полностью новый агрегат купить. Давай тебе с электрическим приводом справим, а?

– Да боюсь я этих ляктрических! И сам знаешь, какие перебои у нас с ляктричеством-то.

– Знаю, – кивнул он. – Я всё знаю. Ладно, найду я тебе шпульку, у меня где-то в гараже такой же хлам валялся. Я сегодня добрый, пользуйтесь… Вам что, Клара Бенедиктовна, похоронить кого желаете? – удивил он незваную гостью, что знает, как её зовут, хотя он, кажется, знал паспортные данные практически всех жителей своего города.

– Я соседка Вашего водителя Бубликова, – сказала Клара Бенедиктовна, когда Евдокимовна ушла.

– Что, хамит?

– Не то слово! Меня крысой тыловой зовёт и переселенкой.

– Вот свинья какая, – вздохнул Авторитет, убирая машинку под стол. – Мне на него многие жалуются. Я удивляюсь, как он ещё со мной-то здороваться не брезгует.

– Его хамство можно пережить. Хуже всего, что он жену бьёт так, что стены в подъезде трещат.

– Да, не рассчитан отечественный жилой фонд на такие забавы.

– Но почему у нас так?

– Не знаю, – ответил он и подпёр щеку кулаком. – Давайте думать вместе.

– Кому ни скажешь об этом, все шутят, посмеиваются, включая милицию. А что хорошего, когда женщине рёбра ломают на глазах у детей? И кто? Собственный отец. Кем дети вырастут? Это же не умещается в сознании ребёнка, когда два самых близких человека так воюют. Некоторые ноют, что сейчас жизнь тяжёлая, вот люди и слетают с катушек, но если они и без того трудно живут, надо бы друг друга поддерживать, а они наоборот своих же близких мучают…

– Кто это трудно живёт? Бубликов? Он очень хорошую зарплату получает, а что жену бьёт, так скурвился мужик. Пора ему расчёт дать… Я же говорю, некого стало брать на работу: только вылезут в люди, получат на руки больше тысячи у.е., сразу башню напрочь сносит. Почему-то сразу именно самых близких начинают опускать.

– Знаете, я большую часть жизни в Прибалтике прожила, там сейчас очень непросто, много враждебности, но она к чужим. А здесь я заметила, что между своими какая-то чудовищная ненависть. Вот почему так?

– Потому что мы бедная страна. А бедные люди друг друга ненавидят, им в одной очереди за дефицитом приходится толкаться, тесную жилплощадь делить, на прожиточный минимум всей семьёй жить. Люди как конкуренты друг другу по жизни становятся, особенно мужья и жёны. Нет, мы в самом деле нищая нация, если откинуть глупую спесь и взглянуть на жизнь трезво и серьёзно. Мы в своём роде уникальная страна: нам удалось создать имидж богатейшего государства мира при отвратительном уровне жизни зашоренного вымирающего населения. Рядовой россиянин не может с получки купить даже такую ерунду, как утюг или пылесос, и постоянно берёт в долг – это крайне бедные люди. По полвека вкалывают на фабриках и заводах, но ничего не зарабатывают. Мебель покупают один раз и на всю жизнь. Как после свадьбы впёрли сервант, так он и стоит до правнуков. Мебельная фабрика загибается, сбыта нет, никому ничего не надо, денег ни у кого нет, только картошка с капустой на обмен. Как определяется богатая страна? По зажиточному коренному населению. Где оно у нас?

– Причём здесь бедность?

– Постараюсь объяснить. Я когда-то был рядовым советским гражданином и вкалывал на промышленном предприятии в Ленинграде. Там работал дед восьмидесяти семи лет, котлы чистил. Воевал, был в плену, потом в сталинских концлагерях за попадание в немецкий плен «вину искупал» – всё, как положено. Работать начал ещё подростком при царе-батюшке. Трудовой стаж – семьдесят пять лет.

– Ого! – присвистнула Клара Бенедиктовна.

– К какой-то годовщине то ли Революции, то ли Победы приехали из газеты интервью у него брать: «Может, это ошибка какая? Может, это ему самому – семьдесят пять лет? Или всё-таки пятьдесят семь? Ну, не может такого быть, чтобы человек столько лет работал, когда другие меньше живут». Ещё как может! У нас и не такое может быть. Запутались, сколько ему лет, написали семьдесят восемь вместо восьмидесяти семи. Исправлять не стали – не один ли хрен. Древний, как Рим. Потом он умер прямо в котле, возраст всё-таки. И выяснилось, что его хоронить не на что. Живёт в коммуналке, соседи такие же нищие пенсионеры. Первая семья у него погибла в Блокаду, вторая жена тоже померла давно, сын от неё раньше отца умер. Прожил человек, словно и не было его, словно насмешка какая-то над жизнью. Всем заводом собирали ему на похороны. Из Управления прискакало начальство, билось в оргазме: «Вот как честно и скромно надо жить! Чтобы все равнялись на этого, как его… как хоть звали-то… дурака этого?». Наша власть всегда в яростное ликование впадает, когда такие экземпляры видит, словно какой-то опыт по извращению человеческой природы удался. А я слушал и думал: вот х… вам буду я так жить.

– На «диком» Западе такое невозможно, говорят, чтобы человек семь десятков лет отпахал на страну, воевал за неё, а на старости лет оказался нищим, – согласилась Клара Бенедиктовна. – Там сразу всех министров в отставку отправят, работодателей – в тюрьму.

– Потому что законом запрещено, чтобы работающий человек был оборванцем. Там и стариков-то таких нет, чтобы на девятом десятке лет приходилось работать на тяжёлой грязной работе. Европейцы таким каторжным трудом даже отъявленных преступников давно не наказывают, люди выходят на пенсию молодыми и здоровыми. Отсидят в чистом офисе или у пульта по управлению оборудованием в цеху положенные тридцать лет и выходят на пенсию полными жизненных сил, чтобы радость от новых впечатлений получать. Денег хватает и на высокий уровень жизни, и на поддержание здоровья, и на путешествия по всему миру. За тридцать лет зарабатывают себе на беспечную старость. А тут – семьдесят, в два раза больше. Человек не в офисе сидел, а турбины строил, корабли, которые до сих пор работают и стоят миллионы в валюте. Это сколько денег он заработал за всю жизнь? Где они? Где проценты с них? Кто их сожрал?

– Да, грустно…

– Вот и получается, что мы никакое нещедрое и богатое государство, а нищая бесправная колония. И когда ему деньги на похороны собирали, то многие говорили: а зачем ему деньги, он же один живёт. Русский мужик так воспитан, что он якобы только ради несносной бабы работает и зарабатывает, а ему самому «ничего не надо», словно бы святым духом питается. И никто даже не догадывается, что это ненормально, когда человеку якобы ничего не надо, даже гордятся этим – больше, видимо, нечем. Между тем, потребительская корзина на мужчину всегда больше остальных групп населения, потому что он и жрёт будьте-нате, и одежду быстрее изнашивает, и предметы мебели и бытовой техники чаще ломает. Любая баба знает, как мужик ни повернётся – все пуговицы отлетели, потянулся едва – оторвались рукава, задел буфет плечиком – нет буфета. В нашей стране замужнюю тётку узнают не по счастливому лицу и горящим от страсти глазам, а по продуктовым сумкам. Иные такую поклажу прут, что лошади оборачиваются. Сразу понятно: эту – взяли-таки туда, оказали честь бабе, сделали великое одолжение. Не понятно только, завидовать или сочувствовать такому счастью. Замуж берут тоже очень своеобразно. Страна уже четверть века завалена литературой на тему «как пролезть замуж», потому что, видимо, совсем никак. Советы даются вплоть до криминальных: от шантажа до угрозы расправой над избранником. Одно это говорит, что страна заселена очень несчастными женщинами, которым приходится предпринимать значительные усилия, чтобы реализовать свою естественную природную программу, которая называется естественной, потому что для её осуществления не нужны те потуги, с какими русской бабе приходится «счастье урвать». Чтобы потом было для кого сумки с провизией таскать. При этом мужик уверен, что все траты только из-за женщин, потому что баба-дура полностью оградила его от бытовых проблем, лишь бы не убежал. Какой бы рваный и уделавшийся он домой ни приполз, а она отмоет, отстирает, заштопает, заменит изношенные элементы одежды и обуви на новые – он даже не заметит ничего. Он казне и семье обходится не дёшево. Ему обязательно надо дать профессию, чтобы он мог зарабатывать, а нашего брата учить – дело трудное и дорогостоящее. Я вижу многих своих ровесников, которые нигде не работают, квасят на мамашину пенсию и собираются до своей пенсии так досидеть. И все, как один, заученную песню поют: «Зачем мне зарабатывать? Я же один живу. Вот если женишься, так начнутся подлые бабьи претензии: то надо, да это. А так можно даже харю не умывать – экономия». Гражданин нормального состоятельного государства должен развиваться, как дерево: чем дольше живёт, тем мощнее ствол, тем выше и шире его крона, гуще листва. Даже если дерево растёт неровно, оно всегда сохраняет равновесие, каждый год выпуская новую ветку в направлении, противоположном наклону. Так и человек должен поддерживать свою устойчивость, должен с каждым годом обрастать имуществом, деньгами, интеллектом, опытом, знаниями. Но у многих россиян ни кола, ни двора, ни сбережений, а ум вообще пропивается смолоду, как бы за ненадобностью. Деревья разрастаются и никому не мешают, никому не тесно от их мощных ветвей – ими любуются. Чем выше и мощнее дерево, чем больше на нём листвы, тем красивее оно. А у нас распихают армию людей по тесным общагам и коммуналкам, и стой там каждое утро в очереди к унитазу, да не забудь очередь к умывальнику занять, пока воду не отключили. Всё в дефиците, на всё ограничения, всего не хватает. Кто-то бабушкин сундук притаранил, так все переругались, потому что и так тесно, а тут ещё сундуком кому-то проход перекрыли, у кого-то последний кислород отняли.

– Мы тоже жили в коммуналке. Тридцать лет и три года. Получили отдельную квартирку, а муж через полгода умер.

– У нас многие всю жизнь так живут: ни то, что своего дома никогда не было, а даже своей комнаты, угла. Детей делают прямо на глазах у посторонних, как животные. Хотя животные, и те прячутся от чужих глаз. Люди распиханы по клеткам, как в романе Виктора Гюго, где извращенцы покупали детей из бедных семей и умышленно уродовали их внешность, чтобы затем продавать как шутов и карликов для представлений перед зажравшейся знатью, которой уже всё наскучило. Ребёнка на несколько лет заколачивали в ящик, чтобы только голова торчала, а туловище переставало расти и приобретало уродливые формы из-за нарушений нормального развития и роста. Человек хочет развиваться, а ему не дают, не положено, не занимай больше своей клетушки, не высовывайся за отведённые тебе пределы. В природе никто не пеняет дереву, что оно «обнаглело и слишком много хочет», когда его крона достигает в размахе десятки метров, потому что развитие – естественный процесс. А у нас население, как чахлый кустарник, который не растёт из-за недостатка питания, а если где и вырастет, его подравняют секатором, чтоб «был как все». Вместо густой кроны из купюр и монет у него что-то вроде потрёпанного сушёного веника с дюжиной сморщенных рваных листочков.

– И каким тут боком семейное насилие?

– И вот тут на сцену выходит женщина, «чортова баба», которую не так-то просто заставить отказаться от благ жизни. Женщина обладает колоссальной жаждой и даже жадностью до жизни, потому что она сама эту жизнь даёт, а для этого надо обладать огромным желанием жить. И жить хорошо, красиво, в достатке, чтобы любить жизнь и иметь до неё аппетит, который перекроет все те проблемы и сложности, с которыми любая женщина сталкивается в процессе создания семьи, ведения быта и рождения детей. Женщина даже умирает по-другому, нежели мужик, сражается до последнего, шипит и царапается, и ей плевать, как это выглядит. Смерти всегда так отчаянно сопротивляется, что даже удивительно, откуда у неё столько сил, а мужики в массе своей гибнут как памятники, лишь бы это круто выглядело, лишь бы трусом не посчитали, хотя какое это имеет значение, когда тебя убивают? И какое тебе дело, кем тебя считают твои убийцы? Мужики в нашей стране вообще слабо за жизнь держатся, чего не скажешь о бабе. Как бы трудно и больно ей не было, но жизнь того стоит, чтобы продолжаться – вот какой мощной программой наделила её природа. Но мы – бедная рабская страна, где можно много и трудно работать, но ничего не заработать, где всё с трудом достаётся. Что делать с бабой, которая хочет нормально жить, но государство не в состоянии это обеспечить? Надо её загнать под лавку, забить, затюкать, доказать, что она – ошибка природы, которая не имеет права ничего требовать. Для этого веками насаждается мужская неприязнь к бабью. В России весь фольклор на этом держится, львиная часть анекдотов и сказок посвящена тому, какие бабы дуры, как мужчинам невыносимо сними дело иметь. Мужик побеждает, потому что он сильнее физически. Где бабы научились драться, там бьют самих мужиков, потому что люди натравлены друг на друга, как собаки.

– Но для чего это делается?

– В преступности есть такое понятие «стрелки перевести», отвести от себя подозрение на кого-то другого. Власть не хочет заниматься своей работой, а кого-то надо сделать крайним, чтобы мужики и бабы цапались, обвиняя друг друга в отвратительной жизни. Просто я вовремя отделился от родителей, мне нравилось жить самостоятельно, и первое, что я заметил: всюду нужны деньги. Отлично, давайте учиться их зарабатывать, давайте будем хорошую зарплату людям платить, если деньги везде нужны. Но государство-то бедное, поэтому придумывается идеология: деньги – это зло, они нужны только несносным алчным бабам, а бабы – это тоже зло. Для многих мужиков, которые до пенсии сидят с мамой или жена их тщательно оградила от бытовых проблем, это потрясение, когда они узнают, что за всё надо платить. Он так просидит с мамой до пятидесяти лет, она умирает, и он ходит как потерянный: как же так, ему, такому замечательному никто не принесёт хлеба, он должен его сам покупать за какие-то деньги – фу, мерзость какая! Ему с детства внушают, что все бабы слишком многого хотят, чтобы у каждой была своя отдельная конфорка на общей плите коммунальной кухни, так что «не поддавайся бабью проклятому». Вроде бы надо жениться, чтоб не посчитали каким-то совсем оригинальным, но в то же время – это как-то не очень хорошо, опасно и вредно даже. Как поражение какое-то, как тёмные враждебные силы злобно гнетут. А женщине объясняют, что она так погано живёт, потому что «мужики все такие». Короче, никакие. Мы очень недружная нация, это замечают даже иностранцы, что враждебность к своим – наша основная черта. Вы знаете, сколько ко мне ходит идиотов, которые просят убить пожилую мамашу или опостылевшего сына-алкаша, какая между близкими родственниками ненависть? Сколько лохов разрабатывает покушение на жену, потому что она якобы ведьма? Я успокаиваю, что не грозит им под ведьмой оказаться, не живут ведьмы с такими олухами, на таких только классическая дура могла позариться, так что радоваться надо, что хоть какая-то баба на тебя нашлась. Даже разбогатевшие русские продолжают гнобить своих, потому что человеком рулит его мышление, какие деньги ни дай. Это на всю жизнь, потому что такие люди не занимаются собой, не анализируют своим мысли и поступки, ведут себя на автомате, как им привычно. Какой-то модный дорогой адвокат, который сам специализировался на защите женщин, пострадавших от рукоприкладства, был замечен за битьём собственной жены, и вот ими теперь весь эфир забит, все газеты пестрят. На них и смотреть никто не хочет, но они лезут буквально из утюга, радио в машине включишь новости послушать, а они там первым номером идут вперёд Саддама нашего Хусейна. Красивые, успешные, состоятельные, модные, словно постоянно к фотосессии готовы, все законы знают, из психологии терминами сорят, классику цитируют, по три университета закончили. Но не понимают какой-то простой житейской мелочи, словно маленькая гаечка отсутствует в сложном механизме, поэтому он разваливается. Вытащили сермяжных сявок в господа, а они продолжают оставаться затюканными холопами, продолжают отрабатывать извечный гимн нищеты «все бабы – суки», «все мужики – мудаки», подтверждая это собственным примером.

– Пожалуй, тут я согласна, вот в Прибалтике не принято своих поносить. А в Америке, говорят, такие люди вообще становятся изгоями.

– В Америке к такому адвокату ни один клиент не обратится. А знаете почему? Юрист, который решает личные проблемы подобным образом, это как сапожник без сапог. А там клиент грамотный, себе цену знающий, помешанный на психологии. Не как у нас только цитируют всякую глупость из модных журналов, а по-настоящему, на практике. У них перед вступлением в брак или устройством на работу люди кучу тестов проходят, подходит ли им это. Если американец жалуется, что ему не повезло с женой, его срежут вопросом: «Как же ты так лоханулся, что связался с бабой, которая настолько не совпадает с тобой по психологической совместимости?». А это уже стыдно, это признак незрелости, когда человек не разбирается в людях, считает, что они сами под него будут подстраиваться, а иначе «совести у них нету». Всё равно, что не умеет водить машину, но упрямо лезет за руль, а потом бежит обществу жаловаться, что ему с машиной не повезло, она какая-то не правильная попалась. Там этот бред и слушать никто не станет, там никто никому не попадается, никто никому ничего не должен, люди к жизни относятся сознательно, тщательно выбирают каждый элемент окружения. А у нас годами только и слышишь, как бабы костерят своих мужей-алкашей. В Штатах жена алкоголика приравнивается к деструктивной личности. Какого хрена попёрлась замуж за этого наркомана? Ты что, не знаешь, что такое наркомания? В США это подробно объясняют с детского сада, а в России хорошей женщиной считается та, которая бормочет: «Это я сама виновата, что он пьёт. Казните, люди добрые, только не тупым топором». Русский мужик вообще в брак вступает, словно вообще тут ни при чём, это баба сама его туда затащила. И не понимает, если баба сама такие вещи с ним проделывает, значит, она – самец в отношениях, а он до уровня пассивной сучки себя низвёл. Сейчас вот популярный артист по стране бегает, как ошпаренный, интервью всем даёт, с какой стервью связался. Актёры вообще-то хорошие психологи, должны в людях разбираться, но этого угораздило связаться с воплощением вселенского зла. Я так понял, что у его избранницы послеродовая горячка была, он за это засунул её в психушку, объявил сумасшедшей, отнял ребёнка и теперь всей стране рассказывает, как она однажды напилась и матом выругалась. Откуда они такие берутся? Я, деревенский дурак, знаю, что баба в период беременности может как-то странно себя вести, а они там в столице вообще разучились пестик от тычинки отличать. Она рожает, мгновенно теряет несколько кило веса, у неё фактически часть тела пропадает, как при ампутации, нарушается режим сна, меняется состав крови, на такие перегрузки организм может отреагировать острым психозом, ничего особенного в этом нет. Этому учат даже в военной авиации при транспортировке гражданского населения, что женский организм имеет право реагировать на перегрузки совсем иначе, нежели «правильный» мужской. Есть женщины, у которых этот период протекает достаточно болезненно, но бедолага на этой почве спился и теперь наделяет мать своего ребёнка самыми злодейскими качествами.

– Его вчера опять показывали, студию крушил.

– Телевидение теперь таким на откуп отдали. Показывают каких-то кулём, которые рожают от европейцев, а потом начинают Россию раскачивать в стиле уличной шпаны «наших бьют», когда их из Европы за аморальное поведение попросят. Там не принято поливать друг друга, особенно, если вместе делают детей. Там это считается отклонением в развитии, если взрослые люди не способны налаживать отношения дальше койки, рожают «по пьяному залёту», что в России называется «я жа яго полюбила», и начинают доказывать ребёнку, что его папаша – гад последний. А ребёнку нельзя ничего плохого говорить о родителях, пока он развивается, потому что это его гены, и вдруг выясняется, что они у него неполноценные. Ребёнок с этим ничего не может поделать, поэтому начинает ставить под сомнение собственное существование. Ему нельзя говорить, что его родила шлюха, как обожают делать глупые свекрови в России, или вместо отца у него козёл, как любят доказывать тёщи. У них так не принято, у них принято поддерживать щадящие отношения, если уж угораздило родить совместными усилиями. Если баба созрела до такого состояния, что уже рожает, она должна уметь сама и только сама регулировать отношения со своими мужиками, а не притягивать полмира за уши. Но эти матрёны не умеют налаживать и поддерживать отношения, они не видели нормальных отношений. Они вылезли из коммуналок, где их мамаши с совранными нервами воевали с пьющими отцами, скопировали эти выпученные глаза и визг, и доказывают, что её дрязги с мужем-французом или сожителем-немцем – это вызов всей России, угроза мировому сообществу. У наших всегда такой масштаб и размах, когда их нечаянно заденут, такое внимание к своей промежности, что непременно происки Госдепа разглядят, без этого никак.

– Не знаю, мне кажется, это хорошо, что в России теперь модно своих за границей поддерживать.

– Вот именно, что модно, показуха одна. Только и слышишь теперь: русских притесняют там да сям, даже на Луне. Их полная Россия, этих русских, живут отвратительно, однако никто тревогу не бьёт. Потому что показухи не получится. В Африке большинство населения не работает и живёт точно так же, как наши пенсионеры, которые по полвека отпахали на заводах. Но африканцы не считают себя богатыми, куча претензий к европейцам, которые шлют им гуманитарную помощь, а русским бессребреникам никто ничего не пришлёт. Им показывают по телику, как за бугром прихватили очередную Машу за неразборчивость в связях, дескать, каждый россиянин обязан за это недоразумение в женском обличье под ружьё встать. Вам, наверняка, поначалу льстило, что после Прибалтики здесь приняли, но сами видите, как местные к «перебежчикам» относятся, да и уровень жизни не тот.

– Я бы вернулась в Ригу, мне там так нравилось. Тихо, красиво, населения мало. Всем русским, которые там жили, нравилась Прибалтика, но нас оттуда гонят. А сами латыши, литовцы и эстонцы не хотят жить в Прибалтике, идёт массовая эмиграция. Русских высылают, а «хозяева» драпают в Англию и Германию. Оставили бы хоть нас, а то ни себе, ни людям. Сын с семьёй в Канаду уехал, звали меня с собой, недоумевали, куда я еду. Смешно, что русскому человеку такое говорят, когда он едет в Россию.

– В России любят покривляться, поизображать сплочённость, когда особо прижмёт. У нас опасно развязывать революции и гражданские войны, потому что свои рвут с особым наслаждением своих же. Сейчас царских офицеров выставляют чуть ли не святыми, что они были гуманней «красной сволочи» – да бросьте вы. Это всё одно, если выяснять, что лучше: гаррота или гильотина. Белая кость так же грызлась между собой и истребляла население, не понимая, что происходит в их Великой России, потому что атаковала совсем другая Россия, чужая и непонятная. В России вообще у каждого своя Россия, но власть сама видит только свою Россию, которая не соответствует действительности. Царь вообще государством не занимался, не понимал эту махину, а только в церкви торчал, грехи с балеринами замаливал и верил, что его страну населяет покладистый и нетребовательный набожный народец с характером ягнёнка. Барин никак не мог понять, что у него холопы выходят из-под контроля. Жестокие, грубые, сильные – холопы другими не бывают. Такие если выйдут из себя, назад не загонишь. И пошли друг друга рвать. Теперь выясняют, кто кого человечней рвал, вешал, расстреливал, сжигал, чем выдают свой идиотизм с головой, потому что такие вещи не делаются человечно. В мирной жизни грызут друг друга с таким же остервенением, родные братья, соседи, мужья и жёны распаляются в конфликтах, такую ненависть накручивают, какой и на войне не увидишь. Я в молодости в Партии состоял…

– В коммунистической?

– Тогда других не было. Так вот Парткомы на производствах часто занимались разборами конфликтов в семьях рабочих. Это влияло на производственный процесс, если работник на досуге не отдыхает, потому что у него «сложная домашняя обстановка», или квасит по-чёрному. Парткомы воевали с пьянством, потому что в любом цеху опасно находиться в изменённом состоянии сознания. Происходило много аварий по вине пьяниц, эти случаи тщательно разбирались, но в обществе было принято «спасать» выпивох. Считалось, что их «доводят», поэтому непьющие должны всё бросить и выяснить, кто его, бедолагу, конкретно доконал. Якобы советский уклад жизни таков, что спиваться в нём допустимо только по очень уважительной причине. Алкаш всегда мямлил какую-то непонятную причину, что не удивительно, потому что любой нарколог скажет: пьющий человек не знает, отчего он пьёт. Но иногда случались такие аварии, что погибали люди. Партийное гестапо, которое я в своём цеху возглавлял, так на алкашню наседало, что они «выдавали врага»: жена довела. Или тёща. Или родная мать – всегда какая-нибудь баба. Затюканная, замордованная ужасным бытом и нищенским уровнем жизни с этим полудурком. Шли разбираться с «этой курвой», что довела такого замечательного парня, с трудом её находили среди тазов и пелёнок с кучей орущих детей, повисших на юбке, она тоже орёт, чтобы переорать этот гвалт и соседок, с которыми впятером делят один кухонный стол. Питерские рабочие коммуналки именно так выглядели, потом их обитателей ближе к смерти расселяли в хрущёвки на окраине, где было так же тесно и грязно – не до роскоши стране Советов, когда в Багдаде не спокойно. Борцы с пьянством на производстве трясли этих тёток, когда же они прекратят истязать очередного передовика, сошедшего с дистанции соцсоревнования. Под пытками многие давали почти стандартный ответ: «Я его вообще не трогаю! Он как женился, так, сука, и квасит. Приходит с работы и лежит на диване, никаких нагрузок. Один раз попросила вынести мусор, он на месяц куда-то исчез вместе с ведром, отбил всякую охоту ещё о чём-то просить по хозяйству». Она сама работает на таком же производстве, дома её ждёт «досуг» в виде стирки, уборки, варки и прочих чисто дамских приятных забав.

– Дай-подай-принеси.

– При этом многие мужики плачутся, что жена его запилила. В чём это выражается? Бабу все дёргают постоянно от детей до стариков, тому что-то надо, этому чего-то требуется, ей только успевай вертеться, она даже мысли не допускает, как её все затрахали. Принято считать, что женщине это в радость. Но стоит напомнить мужику, что в кладовке надо полочку закрепить, как он уходит в запой под обиженные вопли, что его спилила под корень проклятая баба. Она и в самом деле уже третий год об этом напоминает, только ему всё не можется: за вступление Китая в Евросоюз душа изболелась. Или некоторые жалуются, что жена контролирует, постоянно выясняет, когда он будет дома. Она-то спрашивает из чисто бытового интереса, сколько тарелок к ужину ставить, сколько котлет жарить, а ему уже мания преследования мерещится. У неё и в мыслях нет – он сам за неё эту мысль придумает и додумает. Мы живём в достаточно опасную эпоху терактов и высокой уличной преступности – ну, как тут не волноваться за близких. Сын в школе задержался, дочь вовремя с работы не приехала, уже неспокойно, а такие обормоты сами ни за кого не переживают, не волнуются, пропади все оптом, поэтому и «недопонимают», чего это несносная баба достаёт своими слежками и контрольными звонками. Это какие-то проблемы утробного периода, прямо скажем! Не помню ни одного случая, когда бы удалось получить внятные объяснения, кто кого больше довёл. Мужики всегда мямлят одинаковые объяснения своих бесконечных попоек: «Она меня не уважает, не понимает, не боготворит» и много ещё чего с ним не делает. Чем ущербней человечишка, тем больше у него жалоб, что его не ценят, не осознают масштаб личности, мало хвалят, что он на работе героически шайбы крепит. Солнце светит и не заботится, уважают его и понимают ли – ему это оранжево. Дождь ли идёт, трава растёт, но ни одно явление в природе не волнуется, насколько его уважают и принимают «такими, как есть», а у ничтожных людишек это главная тема для нытья. Как это уважение выглядит, в чём выражается, как они его себе представляют? Жена должна каждый раз в ноги бухаться: «О, как повезло очутиться замужем за механиком четвёртого разряда! Слава тебе во веки веков за это»? Такие дуры есть, но они быстро умнеют, когда благоверный в благодарность начнёт грузить устройством редуктора и какого-нибудь кривоколенного вала. Она будет кивать и улыбаться, а про себя думать: «Ну и придурок же мне достался». Чем я только по жизни ни занимался, а никогда даже мысли не было, чтобы жена меня за это хвалила и превозносила. Тем более, что иногда я слишком грязными делами занимался, было б совсем странно за это от женщины восхищения требовать.

– И сколько лет вы вместе?

– Да уж больше двадцати.

– Ого! У меня сыну сорок лет, а уже третий раз разводится, не успеваю с невестками знакомиться. Скучно, говорит.

– Скука – болезнь двадцать первого века. А вообще, кому скучно, тот сам скучен.

– А вам не скучно вместе?

– Мне скучать некогда, прямо скажем. Я никогда не смотрел на жену, как на скомороха, который обязан меня развлекать. Другие разводятся по пять раз в год, но их скука никуда не уходит, потому что она в них самих прочно сидит, пока они тупо ищут веселья в других, требуют его от окружающих, оценивают людей по готовности это веселье поставлять. Глупо как-то. А я своей столько нервов вымотал, у неё на глазах наш дом взрывали и сжигали, когда по мою душу приходили. Сам не пойму, как она всё это выдержала. Разводиться с таким важным свидетелем всей моей жизни было бы совсем странно. Да и нравится она мне, что самое главное. Вообще-то, она меня из армии ждала, и потом пару лет, пока я в себя приходил. Ещё щенком был, а она что-то такое во мне разглядела, ждала, пока я в разум войду, повзрослею. До сих пор ждёт. Не каждого вот так по-взрослому ждут из армии, большинство солдат врут, что их баба ждёт, зелёные ещё совсем, особенно сейчас. А я даже не знал! Она ничего не говорила, потом обмолвилась мимоходом, я наорал, почему раньше не могла сказать, я бы тогда до призыва к ней прискакал. Так мотаешься по земле и даже не догадываешься, что тебя где-то настоящая женщина ждёт… Она как даст мне веником по заднице: «Я для себя ждала, а не для тебя. Мне надо было выяснить, насколько ты догадлив».

– Ну, правильно, а кого-то не ждут, поэтому он требует от женщины уважения и поклонения.

– Никогда не слышал таких претензий от людей, которые чего-то достигли в жизни – это всегда удел каких-то задроченных ущербных уродов, чтоб их уважали и чтили. Они словно не догадываются, что с женщиной вообще-то можно более интересными вещами заниматься. Но в том-то и дело, что они сморят на неё, как будто это не лицо противоположного пола, а соратник по выживанию. Чем-то нездоровым от этого отдаёт.

– Собутыльники иногда друг друга трясут в стиле «ты меня уважаешь?».

– Эти недоделанные помешаны на легендах о своём величии. Уважения всегда требуют те, кто сам на него не способен. Я никак не мог понять, почему люди так странно себя ведут в семье по отношению к самым близким. Потом до меня дошло: они друг друга ненавидят изначально. Мужики в большинстве своём баб просто-таки боятся. Это совершенно необъяснимый иррациональный страх, как цыган боятся или суеверий. А бабы не любят, когда их боятся. Есть мужики, которым нравится, что их боятся, чуть ли ни писаются от восторга, считают это уважением, а такие до уважения сами не свои. Но женщин я не встречал, чтобы дрожащий от страха перед слабым полом мужичонка внушил какие-то нежные чувства.

– Думаете, женщины любят только смелых?

– Это не смелость, а адекватность. Женщины не любят смелых, они любят живых, которые ведут себя соразмерно ситуации: боятся там, где надо боятся, где есть настоящая опасность. Женщине это очень важно, потому что ей же с ним жить, а он не понимает жизни. Боится бабу, которая имеет на него виды и готова ухаживать всю жизнь, но не опасается лезть туда, где его точно завалят. Каково женщине с таким идиотом иметь дело? У мужиков по части страхов вообще всё поставлено с ног на голову. Баба его постоянно из дерьма вытаскивает – он её считает своим главным врагом. И его тянет как магнитом туда, где гарантировано опустят, а он ничего не чувствует. Тут месяца два назад престранное убийство произошло, следователь голову сломал, чтобы нарисовать хотя бы приблизительную картину событий, кучу свидетелей опросил, но всё равно некий маразм получился. Пришли на озеро три рыбака, выпили бочонок пива. Небольшой такой бочонок, литров пять, а потом кому-то из компании приспичило чего-то его себе на голову одеть. Общими усилиями одели, а вот снять не смогли. Стали они гадать, как же это сделать. Ничего лучше не придумали, как саданули веслом, бочонок разлетелся, голова, естественно, тоже. Её обладатель уполз куда-то в сторожку и там вскоре умер, но его друзья ничего этого не заметили, бочонок собрали, скрепили обручами, и догадайтесь, что было дальше.

– Неужели снова на голову одели?

– И опять не снять – кто бы мог подумать! Один другому попытался бочонок этот разобрать прямо на голове, стал постукивать по дну, да одна клёпка нечаянно вошла в шею и проткнула артерию. То есть образовался ещё один покойник, а оставшийся в живых испугался и утопился в озере. Милиция приехала, горы трупов и понимай, как хошь, что тут было. Вы представляете, так идиотски посреди мирной жизни умереть? Один из приятелей погибших, который громче всех смеялся и заверял, что уж он точно так никогда бы не лоханулся, через пару дней лоханулся-таки, да ещё как. Шёл по дороге, увидел в пыли гайку. Крупная такая гайка, какими рельсы к шпалам крепят. Пнул её ногой, потом другой, поднял с земли, повертел в руках, одел на один палец, потом на другой, да так с ней домой и пришёл. И чёрт его знает, как, но в какой-то момент взбрело ему в башку одеть эту гайку себе на известное место.

– Зачем?

– Не знаю. Они и сами не знают, зачем и что делают. Накрутил по резьбе. И не снять. Через какое-то время почувствовал некий дискомфорт, затем и острую боль, хозяйство у него распухло, как шар, посинело, а дома дети малые, мать-старуха. Он молчок, словно всё само собой должно решиться. Как он потом сказал: «Я думал о семье». Наконец, взвыл, всех перепугал, жена с него штаны сдёрнула и сознание потеряла, он её материт, что это она во всём виновата. У матери инфаркт случился, тёща догадалась вызвать врачей. До больницы его довезли, у него уже отмирание тканей началось, сосуды полопались, не спасли, короче.

– Господи, как глупо-то!

– Вот редко услышишь, чтобы баба так в ящик сыграла, а мужики словно через одного. При этом они ноют, что их «не понимают», хотя, согласитесь, таких придурков понять невозможно. Поэтому женщины в нашей стране вообще на любви не зациклены, не до того им. Вы в реальной жизни много людей встречали, которых заботят эти киношные фантазии «лю-лю – не лю-лю», где страдает Маня, что её не любит Ваня? Не любит, да и не надо, ей же проблем меньше. Как ни странно, этим терзаются люди, от которых такого и не ждёшь. У меня бизнесмен знакомый есть, мужику под пятьдесят, а он всё жениться не может: «А вдруг она не меня, а мои деньги будет больше любить?». А тебе ни один хрен, чего она там будет любить? Тебе-то она тоже для чего-то сгодится, а он: «А мне-то зачем? Это же ей надо, а не мне». Вот нисколько не удивляюсь, что таких бабы по жизни кидают. Ты же её тоже выбираешь за что-то, за длинную косу или длинные ноги, а то и за длинные ногти. Она его – за длинный рубль, а ему хочется, чтоб за длинный язык или ещё чего подлиней, что ли? Сколько женщин обижаются, что они пироги виртуозно пекут, а их замуж не берут или только на какие-то отдельные части тела западают. Другой своим богатым внутренним миром всех достанет, а его женят на какой-то фёкле, которая вдруг чего-то родила после всеобщей новогодней попойки, а он и не помнит ничего. С обладателями богатого внутреннего это сплошь и рядом случается. Сам человек – это что? Ноги, волосы, зубы, деньги, возраст, вся его требуха в придачу, глупость, поганые привычки, страхи и слабости. Со всем этим придётся жить, а он, взрослый мужик, скулит, что его за деньги полюбят, а не за ноги волосатые или умение травить байки похабные. Уж хоть за что-то заприметили – и на том спасибо. Почему деньги или имущество не могут быть частью тебя, твоим личным достижением, как у кого-то хорошее образование есть или спортивная фигура? Мужики таких в друзья хотят заполучить, чтоб всегда было у кого занять, и ничего. А женщине уж и увлечься нельзя.

– То есть комфорт важней любви?

– Когда люди трудно выживают, нужен адекватный спутник, а не сопли про любовь. Что толку, если мужик бормочет своё «лю-лю» и последние деньги пропивает, дерётся и скандалит, какой он крутой, да только никто этого не замечает? Нормальные женщины ищут адекватного и понятного мужика, от которого более-менее нормальные дети родятся. Женщине защитник нужен, чтобы хоть немного оградил от этой несуразной жизни, а вокруг только поставщики новых проблем. Они не оградят, а наоборот бабу вперёд себя вытолкнут, как щит от ударов судьбы. Знаете, сколько мужиков ходит придуманных, идеальных и правильных, а бабы от них шарахаются, потому что он на самом деле совсем другой, огромные усилия прикладывает, чтобы это скрыть, фактически весь на этом выдыхается. Эта добродетель липовая любит философски рассуждать, что женщины любят подлецов и сволочей, а сволочь в самом деле лучше, зато настоящая, предсказуемая, которая это не скрывает, поэтому знаешь, чего от такого ожидать. Женщины выбирают не хороших или плохих, а понятных, которые разумно реагируют на окружающую реальность, а не сражаются с драконами, где их нет, или предлагают дружбу там, где только враги. Лезут туда, откуда надо бежать, и бегут оттуда, где их любят и ждут. Женщины таких очень хорошо чувствуют, потому что это противоречит природе отношений, если мужик боится и ненавидит бабу по определению. Когда такие вступают в брак, сразу начинают пить и дурить, без вариантов. Потому что до жути боятся баб, это их главный враг, они так настроены с детства, с пелёнок их пугают бабой, как Бабаем, дескать, будешь всю зарплату её отдавать, так что лучше сразу пропить, лишь бы врагу не досталась. А зарплаты под эту песню выдают такие, что действительно проще пропить, чтоб народ не смешить. Но в какой-то момент приходится с этим врагом вступать в тесные отношения, и мужик начинает себя чувствовать, как козлёнок, которого с хищником в одну клетку посадили.

– Да неужели так страшно?

– Не то слово. Оттого и столько агрессии в отношениях. Тут на станции сразу после аварии в Чернобыле пустили слух, что в пакгаузах хранятся радиоактивные отходы – тогда по стране таких страшилок много ходило. И кто там работал, почти все спились. От страха. В нашей стране верят, что алкоголь защищает от радиации, выводит радионуклиды, вредные изотопы из организма. Ну, у нас культура такая: всё для блага алкашей. Я нигде такой глупости больше не слышал, а в России образованные люди в это свято верят. Даже инженер там спился, человек с высшим техническим образованием, который должен бы знать, что от радиации защищает только нахождение от её источника за несколько сотен километров. Видимо, когда преподаватель рассказывал о радиации, он не слушал, чем-то другим был занят – обычное поведение наших людей. Мне в какой-то момент эти слухи стали действовать на нервы, я позвонил знакомому, который в эРХаБэ служил. Он сразу сказал, что это фигня, даже в перестроечном бардаке такое вряд ли возможно, чтобы в центре города кто-то додумался хранить оружие массового поражения, для этого полно специальных полигонов и абсолютно пустых на сотни километров территорий. Но он дал сигнал, куда следует, приехали с проверкой, никакой радиации не обнаружили кроме естественного фона. А в пакгаузах хранились свинцовые пластины и болванки, которыми заполняют вагоны, перевозящие оборудование для кабинетов флюорографии, рентгеновские трубки или что-то в этом роде. Их так нигде и не использовали, потому что производство медицинского оборудования пало одним из первых, а свинец скинули в пакгауз, чтобы какие-то склады разгрузить. Его там тырили по-чёрному, когда цветмет всюду принимали! Что показательно, никто не загнулся от радиации, которой нет. Больше загнулось от пьянки и страха, у кого-то даже онкология развилась, а это означает, что человек себя вообще в угол загнал. И вот мужики так же боятся женитьбы. Не понимают, за что, почему, но боятся, и в семейной жизни заняты преимущественно тем, что спиваются. Бабы этот страх хорошо чувствует, их это бесит, потому что означает одно – мужик достался неадекватный. Жизнь в стране сама по себе трудна и непредсказуема, а тут ещё мужик с большой придурью. За это женщина будет гнобить без пощады, именно так и получаются стервы. Женщины вообще действуют очень просто: боишься её – будет тебе повод для страха, подозреваешь в предательстве – будет тебе такое предательство, что Брут рядом не стоял. Бабу бесит это бесконечное мужское хныканье, что все бабы дуры, стервы, суки, но при этом он сам больше похож на супердуру и требует, чтобы такие ничтожные с его точки зрения существа уважали, понимали и почитали. Женщине трудно понять, когда он сжирает целый холодильник за один подход и при этом постоянно бормочет, что ему «ничего не надо», в отличие от этих ужасных баб. Его гордое «мне ничего не надо» женщину пугает, потому что означает, что и она ему не нужна. Потому что ничего не надо только трупам, а любому живому человеку надо очень много вне зависимости от пола и возраста. У нас в стране под эту же песню старикам не нужны нормальные жилищные условия, потому что скоро помирать. Детям рано об этом думать, потому что они вообще будут жить при коммунизме. Постоянно что-то жующий мужик в только что купленных, но уже рваных штанах бубнит своё фирменное «мне ваще ничего не надо», и недоумевает, почему странные женщины этим не восхищаются, им же хуже, а то бы только за это мог звезду с неба достать или горы свернуть. А женщинам не нужны звёзды и горы, к тому же свёрнутые. Потому что во дворе все скамейки уже кто-то свернул, а в подъезде все лампочки перебил. Им нужна нормальная земная жизнь, а ему нужен подвиг, чтобы посмертно наградили. Не спорю, есть женщины опасные, аферистки всякие, но как раз таких мужики не боятся, а летят как мотыльки на огонь в силу своей колоссальной неспособности различать реальную угрозу. Такие бабы разводят их как не фиг делать на то же обожествление. Ему скажи, что он «не такой, как все» или «какой-то особенный», больше и делать ничего не надо.

– Но мужчин надо как-то поддерживать.

– Если хочешь, чтоб тебя поддерживали, тут следует самому постараться, а не волком смотреть на своих близких. Сильного мужика незачем поддерживать, на него и так все сами опираются, если он по-настоящему сильный, а не на публику играет. Слабого нельзя поддерживать, это вообще против природы. Дерево растёт или река течёт – кто их поддерживает? Наоборот, сплошные преграды, пороги, но течение реки от этого только сильнее. Просто у меня дочь взрослая, и я вижу, как современная культура и потакание слабости стягивает их поколение в могилу, в деградацию. Естественно, мне как отцу неспокойно. Человека, который отвратительно живёт, нельзя поддерживать, его надо выталкивать из этого состояния. Жёстко выталкивать! Если хотите, женщина для того и существует, чтобы сигнализировать мужику, что он дерьмово живёт, как бы он ни мямлил, что ему ничего не надо, лишь бы в Анголе детишки не голодали. Почему русские мужики почти поголовно пьют? Потому что им самим не нравится, как они живут. Подсознательно чувствуют и понимают, что лажа какая-то вместо жизни получилась, всё идёт совсем не так, как хотелось бы, зато «как у всех» – диагноз целой нации. Но пропаганда и «народные традиции» глушат эти догадки водкой и дешёвой лестью, что на таких мир держится, они Наполеона победили и прочей фигнёй, которая может быть интересна только людям с очень низким уровнем развития. Именно поэтому самых покладистых жён они бьют смертным боем, что их бесит, если ещё и баба начинает поддакивать, что всё не так плохо, когда хреновей уж некуда. Он деградирует и разлагается, а бабе пеняют: ты его поддерживай. В чём поддерживать? Чтобы дальше ударно спивался и дурака валял? Женщине надо жить именно сейчас – этим она его и раздражает. Женщина всё время возвращает мужика в реальность, которой он стойко не хочет заниматься, оттого и хамит. Вот у нас страна: для жизни ничего не продумано, то экономический кризис, то политический, то психологический. Кризис, вообще – это осложнения на два-три года, а у нас уже за второе десятилетие перевалило. Мужики, от политиков до колхозников, вместо дела перетирают такие темы, как четвёртое расширение НАТО, результаты Международного трибунала по Руанде, в каком формате прошло совещание Совета Безопасности ООН, и собираются ли США отменять экономическое эмбарго в отношении Кубы. Что угодно, лишь бы реальной жизнью не заниматься. Я не знаю, как это делается, специально или случайно так получилось, но русского мужика в двадцатом веке скурвили участием в такой бессмысленной болтовне ни о чём. А женщине на фоне разрухи в собственной стране надо как-то дом обустраивать, детей рожать, быт вести. У неё молодость проходит, а по родному городу в модных туфлях не пройтись – асфальта до сих пор нет хотя бы на тротуарах. И этим она раздражает горе-мужчин, которые хотят сидеть перед теликом, тянуть пиво и галдеть с умными рожами: «Да тише ты, дура! Ясир Арафат поддержал вторжение Ирака, а в Кувейте опять нарушены права человека». Только на основании этого они считают себя очень умными, а бабу свою ругают дурой, что она не знает, чем ВэТэО отличается от ПэВэО.

– Мой муж тоже любил о политике поговорить.

– Я ж говорю, эта заразная болезнь никого стороной не обошла. Политикой надо заниматься, а не болтать о ней. Болтовня – это бабское занятие, но у нас им занимаются мужчины. Есть тебе дело до Ирака – езжай туда и наводи порядок, как ты его себе представляешь, а не рассказывай бабам, как бы ты это сделал. Только героем тебя за это никто считать не будет. Потому что ты не смог обустроить нормальную жизнь в собственной стране. Надо сначала в своём доме разумную политику создать, а потом уже рассуждать о чужой. Я не против разговоров о событиях в мире. Приятно поговорить на отвлечённые темы с умным собеседником. Но только если свои дела все сделаны. А когда твоя семья живёт хуже беженцев из Косово, а ты рассказываешь жене о предпосылках Первой Балканской войны, ей надо брать скалку и гонять тебя до тех пор, пока ты не очнёшься и не спустишься с небес на землю. Поэтому у нас в стране и царят такие настроения, что бабу считают чуть ли не врагом человека, потому что она всё время разрушает эту глупую иллюзию мужчины о самом себе. Вы правильно заметили, русские люди очень быстро становятся сплочёнными в условиях угрозы, опасности, войны. Но в России уровень жизни рядового населения всегда отвратительный, опасный. Нищая страна. Я не шучу. Уж какие тут шутки, если мне грабить некого. Ни у кого ничего нет! На днях дал взятку СЭС, чтоб отстали от местного предпринимателя, закон душит его бизнес на корню. Не я, заметьте, а закон. Рассказать кому – не поверят, братва засмеёт. А что делать? Меня многие бандитом считают, а я ведь здесь самый цивилизованный человек по сути, я понимаю, что нельзя выколачивать из предприятия всё, как грибницу вытаптывать, надо что-то оставить для развития, для нового урожая. Потому что через месяц придёшь за процентами, а предприятия уже нет. Ощипанный рэкетом бизнесмен плачет, ему детей надо кормить, и я его понимаю, потому что у меня тоже семья. Мы друг друга понимаем. Вы знаете, почему в блатном мире не принято иметь семью?

– Чтобы никогда не взрослеть.

– Для скорейшего сведения бандитской популяции на нет. Устав уголовного мира в нашей стране написан энкавэдэшниками – мне знакомый особист рассказывал. Многие его выполняют, даже не понимая, кем это придумано и зачем: уровень развития не выше, чем у баранов. Им сказали – они выполнили. Преступность в России после Революции была так высока, что несколько миллионов по тюрьмам сидело, ещё столько же по лесам и чердакам бегало, да плюс интеллигенция репрессированная – ещё несколько миллионов. Чтобы хоть как-то разрулить эти колоссальные потоки, был придуман устав, по которому «реальный пацан не должен вошкаться с презренным бабьём». Начитанную публику в лице диссидентов или политических ссыльных было не развести на подобные примитивные фантазии, а вот на простых зеков это произвело сильное впечатление и дало свои результаты – они стали энергично вымирать. Потому что мужик так устроен, что без семьи он очень быстро выводит себя из строя и сходит со сцены. Не знаю, как в других странах, но в нашей аграрной культуре именно так. Конечно, очень многие брыкаются, отнекиваются, брызжут слюной, что это не так, что никакая семья им не нужна, но заканчивается их путь где-то под забором, как у всех реальных пацанов. Любые деньги, сколько ни украдёт, он промотает. Причём промотает так, что потом не сможет внятно объяснить, куда и на что потратил. Я видел этот эксперимент в действии, когда тут в девяностые ребятня так самозабвенно играла в паханов, но сейчас все на кладбище лежат. В рядок. Они в силу бандитского образа жизни и придуманных кем-то канонов пытались искать себе баб в борделях, кабаках и прочих злачных заведениях, где обитают женщины с разрушенной природой, со сломанной судьбой, когда отношения возможны только очень деструктивные, никак не семейные. И вот удивительное дело, у нас же здесь с преступностью никто не боролся, она сама собой как-то пошла на убыль, словно перебесилась.

– А Вы?

– А я был уже зрелым человеком, когда во всё это сунулся. Я сразу понял, что надо разумно себя вести, а не пальцы гнуть и понты колотить. Многие предприниматели не выдерживают такого рэкета, когда налоговая давит, региональная власть имеет, менты душат – тоже приходится договариваться. Классическому бандиту до этого нет дела: он выколачивает бабки, проматывает самым бессмысленным образом, иногда подыхает от многодневного запоя или поножовщины в кабаке. Это только в кино бандитская жизнь круто показана, на самом деле там из тысячи только один до среднего возраста дотягивает. И когда он промотает награбленное, то идёт за новой порцией денег. Ему говорят: нету. А он грозится монтировку в задний проход засадить за такой «неправильный ответ». Он не понимает своими выхолощенными мозгами, что для получения дохода нужно время и определённые условия. Если с каждого три шкуры драть, то вскоре нечего будет брать. Население наше выбито из колеи, не обладает необходимым сопротивлением. Если тех, кто умеет делать товар и обменивать его на деньги, обдирать до ствола, они забьют на такой бизнес и станут рядовыми нищими, работающими за копейки на загибающемся комбинате. Здесь таких много было. Пробовали и уходили.

– Что пробовали?

– Вылезти из нищеты, вытащить свои семьи на приемлемый уровень жизни. В нашей стране всё время приходится выбирать, кто ты: гражданин или мужик. Гражданин на собственную жену смотрит как на гражданку, требует от неё выполнение гражданского долга: «Совесть надо иметь, товарищ женщина, а не о новых туфлях хотя бы раз в пятилетку мечтать, когда народы Африки не обуты». Был я в Африке, но босых там не видел, все прилично одеты, если даже с нашими оборванцами сравнивать. У них нельзя быть грязным, нищим, потому что климат очень жаркий. Если кто с мылом руки не помыл, сразу целая деревня вымирает от какой-нибудь эпидемии. Это у нас бомжи годами на улице живут, потому что холодно, вирусы на них дремлют, а там человека, от которого плохо пахнет, полиция останавливает и предлагает помыться в бесплатных душевых – они там везде. Одежду можно сменить – им американцы и европейцы горы новых шмоток присылают совершенно бесплатно. А у нас население годами сидит в своих колхозах, кроме навоза ничего не видит, нигде не бывает, в отпуске на огороде корячится, а по вечерам пялится в телевизор.

– Я тоже телевизор смотрю. А куда деваться?

– Я не против телевизора, с помощью телевидения можно просвещать массы, но у нас СМИ людей идиотами делают. Вот мы с женой полгода жили в Китае, там есть каналы на русском языке, она выучила китайский язык. Конечно, не так, чтобы совсем, но научилась иероглифы читать, мы по улицам ходили, она все вывески могла легко прочитать. Есть даже курсы немецкого для русских! Всё есть на любой вкус, как на хорошем рынке. Настолько хорошо объясняют, что любой поймёт и запомнит. Это у нас по пятнадцать лет иностранный язык учили в школе и институте, зубрили какие-то таблицы из грамматики, а сказать толком ничего не могут, холодным потом покрываются, если слышат чужую речь. Сейчас никто так языки не учит, придуманы какие-то технологии, что человек сразу начинает говорить и понимать без зубрёжки схем, таблиц и прочей галиматьи. Для школьников и студентов есть специальные образовательные каналы, любой может найти интересующие его предметы своего курса или класса. Где у нас это всё? Наше телевидение из людей делает отморозков, алкашей и проституток, причём обоих полов. Фильмы вводят в заблуждение, передачи ничему не учат, только подглядывать за жизнью спившихся «звёзд», вроде это в порядке вещей. Я на прошлых выходных отправил семью в Карелию, сам должен был лететь в Сибирь, целый день свободный, решил телик посмотреть, как раз в программе увидел «Место встречи…». И полчаса не выдержал. Целые куски отсутствуют, зато реклама каждые десять минут – это вообще перебор, так фильм испохабить! У меня с пониманием всё нормально, поэтому, когда мне в третий раз стали подробно расписывать, как надо брить подмышки, выключил. Любой уважающий себя советский человек помнит в этом фильме каждую реплику и знает, что он идёт шесть часов, а по телевидению пять изрезанных серий растянуты на полдня, на десять часов! Половина времени вещания нахально забита рекламой и анонсами, как журналисты опять поймали вошь в штанах у своих западных коллег. В своих бы труселях порядок навели, там этого добра в разы больше – нет, они в чужие лезут и всем доказывают, какая это эксклюзивная сенсация. И смотреть их не хочешь – они тебя во время просмотра фильма достанут. «Иван Бровкин», которого мы в детстве бегали в кинотеатр смотреть, одна серия идёт полтора часа, по телевидению длится в два раза больше. Это грубейшее нарушение прав потребителя.

– Я «Бровкина» и «Место встречи…» только по видео смотрю, мне сын прислал старые советские фильмы на дисках. А по телевидению, ваша правда, кино невозможно стало смотреть.

– И реклама-то какая говённая прёт, уж простите за выражение. Я не против рекламы, но она должна отвечать какому-то качеству, а не трещать о всякой фигне. Дотошно рассказывают, как надо голову мыть, чем это надо делать, дают какие-то химические формулы, как из технической инструкции, да что будет, если взять «обычный другой шампунь». А где они сейчас обычные? Я бы купил. Но не стало ничего обычного, сплошной эксклюзив. Набрали каких-то куриц с улицы, которые на скорости галдят, чем отстирывают своё горе луковое. У одной муж с ног до головы кофе облился, а чего его так трясёт-то? Он после вчерашнего, что ли, или у него напитки через кожу усваиваются? Уж сразу бы штаны ему оттянула и туда чашку влила. Сильно пьющие люди, у которых руки дрожат, и то ни капли водки никогда не прольют, точно попадают, куда следует, а эти чашкой кофе мимо собственного лица промахиваются. Один кетчупом весь уделался, другой горячий бульон между ног пролил, а они не пробовали продукты питания просто съедать? В армии за такое поведение за столом отправляют унитазы мыть, а реклама доказывает, что это нормально, в самый раз так усраться – жена отмоет, отстирает, для чего она ещё нужна. Рекламная жена вылезает с каким-то с нездоровым зашкаливающим позитивом, словно вызванным медикаментозным путём: отстирала-таки! Как будто вместе с пятнами на рубашке её криворукий дурак в стиральном порошке сам растворился. Они не боятся, что у них нервное истощение начнётся, так ликовать по поводу каждой вымытой чашки, каждого оттёртого пятнышка? Кто так рекламирует товар? Если на рынке так орать и к людям приставать – морду набьют. И правильно сделают. То ли дело Семчев пиво рекламировал или Лёня Голубков финансовую пирамиду Мавроди. Не в том дело, какой продукт они продвигали, а как. Уже и эМэМэМ нет, а рекламу все помнят, потому что её профессионалы делали на самом высоком уровне, настоящие актёры и режиссёры. Её смотрели, и она не надоедала, даже ждали, а теперь такая бездарность прёт, что и один раз не выдержишь. Каждые десять минут долбят одно и то же с подробным описанием химических процессов в желудочно-кишечном тракте, если съесть какое-то дерьмо и запить другим. А помните рекламу банка «Империал»?

– Помню, шикарная была реклама.

– Ага! Банк только за эти ролики и запомнили, смотрели, как настоящие фильмы. Заметьте, ни слова о деньгах и вкладах, о процентах и комиссии, а сейчас загрузят цифирью, сколько процентов пользовалось зубной пастой, а потом окончательно облысело из-за кислотно-щелочного дисбаланса, словно на лекции в институте. Всё больше убеждаюсь, что наши нынешние СМИ попали в руки к недоучкам, которых вытурили из дорожно-строительного техникума за «хвосты» второго семестра, они только и освоили составление подробной технической описи узлов и деталей, теперь по этому принципу клепают и рекламу, и новости. Зрителю интересно узнать, когда в России жизнь улучшится, а ему из телевизора холёный ведущий со слезой в голосе рассказывает, как трудовой братский народ Африки притеснения терпит. Дескать, всем народам хреново, а вам вот повезло в великой державе уродиться. Часто именно на этой ноте электричество вырубается. У нас люди до сих пор верят, что Африка населена неграми, которых нещадно эксплуатируют «империалисты проклятые». Начать с того, что в Африке очень много белых, северная её часть вообще заселена исключительно арабами, европеоидами. И никого там не угнетают, занятость населения очень низкая, почти никто не работает в нашем понимании, потому что мало у кого есть хоть какая-то профессия, грамотны тоже не все. Я не понял, на какие шиши они живут, но выглядят очень упитано, вид у всех здоровый, даже в сравнении со иными россиянами. Их невозможно угнетать, потому что они никому не подчиняются и никого не боятся, а прислушиваются к мнению только своих местечковых вождей и колдунов. Но наша отечественная пропаганда до сих пор склоняет Африку на все лады, чтобы пристыдить своё нищее население, и ей это удаётся. Но бабы портят всю картину, требуют нормальных условий жизни себе и детям. Система доказывает, что их слушать не надо, потому как в Гватемале ещё коммунизм не до конца построен. В других странах бабу нельзя дурой назвать, как у нас, в Америке за это можно реальный срок схлопотать. Не потому, что там женщин как-то особенно любят, просто нельзя принижать ни одну категорию населения, все имеют право на существование, на самовыражение вне зависимости от цвета кожи, вероисповедания и прочих параметров. Это у нас женщину сразу заткнут, «на место поставят». До сих пор у мужиков, даже у самых якобы культурных и просвещённых, нет-нет, а проглядывает этакое снисходительное пренебрежение, а то и откровенное презрение к женщинам: дескать, что с этих куриц взять. Нет, мы вроде не против, чтобы бабы как таковые были, даже не против жить с ними и, особенно, спать, а ещё больше – жрать. Но в целом, чуть что не так, сразу прорвётся вековая ненависть и необъяснимая обида на «проклятое бабье племя».

– За изгнание из рая, наверно. Религия женщин тоже не очень жалует, мягко говоря.

– Религия всегда служит государству. Когда она этого не делает, её объявляют сектой. Современная церковь – это такие же чиновники, очень богатые и влиятельные. И любая государственная религия отрицает физическую жизнь, объявляет её греховной, потому что для неё нужна пища, одежда, деньги. Идеал любой религии – голодающий аскет в лохмотьях без определённого места жительства и занятости, плохо образованный и не умеющий мыслить самостоятельно.

– Бомж?

– Как ни странно, но это так. Для таких «идеалов» не надо развивать страну и общество. Рабочих мест, жилья и денег не надо, уже бюджету существенно полегчало, пока баба не заявит, что ей эти сверх всякой меры духовные бомжи надоели, потому что от них могилой несёт. Чем хуже экономика страны, тем жёстче в этой стране отношение к слабому полу – это аксиома. И не только в России. У женщин в таких культурах отбит вкус к жизни, они живут как безликая биомасса, согласны, что их можно бить и считать неполноценными людьми, тупо рожают новых оборванцев с такой же ущербной программой жизни и чаще всего – в результате насилия или от безысходности. В развитых странах женщина объявлена двигателем прогресса. Скучному занудному мужику не надо ничего, так ничего и не получит, кроме сварливой жены. А чем больше хочет женщина, чем смелее она мечтает, тем лучше для экономики. Геологи добывают алмазы и золото, модельеры шьют одежду, чтобы женщина могла украшать себя. Строители возводят комфортные дома, в каких она хотела бы жить, отчего города становятся только краше. Химическая промышленность придумывает для женщин бытовую химию и косметику, лёгкая промышленность – лучшие ткани и материалы, которые даже превосходят натуральные, тяжёлая промышленность создаёт бытовую технику и автомобили. Дай экономике аскета с психологией «мне ничего не надо» – пустыня будет. Пустыня, застроенная ветхими хибарами, которые топятся каким-то пещерным способом чуть ли не через дверь. Именно так и выглядит Россия, если немного отъехать от столиц. Сразу понятно, что хозяин тут – мужик, который гордится, что ему ничего от жизни не надо, даже баба. А женщина только одним фактом своего существования обеспечивает все слои населения рабочими местами, капитал – движением, как кровь в здоровом организме. Общество, где женщине ничего не нужно, где ей в приданое дают несгораемую сковородку бабушки и обшарпанный утюг прабабушки, да ещё и наказывают их беречь, чтобы передать своим дочкам-внучкам, не развивается. Заводы и фабрики закрываются – не для кого производить новые сковородки и утюги. Торговля не развивается, женщины не покупают красивые платья и косметику, потому что желание нравиться сильному полу и создавать семью объявлено пережитком прошлого, да и некому нравиться-то – кругом одна озлобленная пьянь, да помешавшаяся на болтовне о политике рвань. Общество, которое упорно не хочет развиваться и сознательно отказывается от прогресса, где мужики хотят только бодаться друг с другом и героически подыхать в рассвете лет, всегда объявляет жадную до жизни бабу своим главным врагом. Она и в самом деле такому обществу очень мешает. Такому обществу нужна не женщина, а забитая кошёлка, которая будет послушно выражать восхищение, с какими героями ей довелось жить в одну эпоху, подносить им снаряды и кастрюли со жратвой, забив на свои природные программы, которые ей просто не с кем реализовывать. Живая женщина – другое дело. Она будет сопротивляться, будет пилить мужика, чтобы он искал пути развития и освоения этой жизни, она вытащит его из так называемого «рая», как Ева. Что ей за радость смотреть, как ленивый Адам-дурак катает свои козявки в пальцах, лёжа на боку? Этот «рай», кстати, так никуда и не делся, как бы многие «адамы» не ныли, что их оттуда выгнали.

– Мужик с пивом у телевизора?

– Ну чем не рай для дурака? Только дурака и можно на такой «рай» развести. Советский мужик не случайно пропагандой и культурой был фактически выведен из решения проблем быта. Это было основное требование, чтобы настоящим мужиком прослыть – полная финансовая безграмотность. Он не ходил в магазины, не стоял в очередях, не знал цен, сколько киловатт стоит, сколько хлеба семья съедает в неделю, сколько детям купить тетрадок к школе. Его так воспитывали фильмами и книгами: настоящий советский гражданин должен быть выше этой презренной «бабской» суеты. Он должен где-то там послушно строить, что ему скажут, и воевать, куда пошлют за счастье народное. А баба должна обеспечивать ему тыл, пока он «где-то там» вдали от дома на публике красуется.

– Я помню в прессе даже публиковали статьи за подписью неких психологов, которые были редкостью в тоталитарной системе, но тем не менее они научно доказывали, что мужчина «генетически не предрасположен совершать покупки», поэтому нельзя заставлять его ходить по магазинам. Ему там реально плохо, растёт давление, темнеет в глазах, чуть ли не потенция снижается. Удивительно, что сейчас мужчины привыкли и даже полюбили ходить по магазинам, но это никак не бьёт по их генетике. Хотя нет-нет, а увидишь обиженное и расстроенное лицо мужского пола, что пришлось вот оторваться от дел. А когда в Перестройку появился рынок, то, как для мужчин, так и женщин было удивительным, что рынки держат… мужики с Юга. И это никак их «психологию» не разрушает, а даже наоборот.

– Деньги разрушают только глупых людей. Когда я слышу, что кого-то деньги испортили, сразу знаю, что это слабак и дурак, который охотней не своей жизнью интересуется, а борьбой трудового народа Эквадора или гибелью великой России, которую упорно хоронят последние лет пятьсот. И хоронящих больше всего бесит, что она так и не собирается загибаться. Они рассусоливают о падении нравов, потому что «стихи Достоевского никто наизусть не знает». Им кажется, что они этим огромную пользу стране приносят. Они до сих пор уверены, что жене можно на содержание семьи сто рублей в месяц выдать, только потому что их отцы так делали сорок лет тому назад. И вот таким олухам, оставшимся без работы на родном предприятии, развалившие это предприятие деляги говорят: идите в бизнес. Но им туда идти противопоказано! Всё одно, что за руль садиться без навыков вождения. В российском бизнесе даже сейчас удерживается только каждый десятый, остальные вылетают, многие сразу на кладбище. Люди не владеют ни бухгалтерией, ни ценами, ни рынком. Они не могут работать без начальника, который в их понимании всегда сволочь, но зато эта сволочь за всё отвечает и говорит, что надо делать. Более того, они обижаются на такие вещи, как конкуренция и отсутствие похвалы, что на работу вообще вышел. Советского человека так приучили, что платят мало, зато почётную грамоту дадут и передовиком производства обзовут. Три копейки ему рабовладельцы за его рабский труд заплатили, он несёт их жене, она заявляет, что на это прожить никак нельзя. Рабовладелец начинает доказывать, что это жена виновата: она плохая хозяйка, коли не умеет на деньги такого замечательного работяги обеспечить ему достойный быт и уют дома. Что делать, как быть, кому верить? Когда гремели первые забастовки, приехал к нам на завод какой-то инспектор из Управления тяжёлой промышленности и срезал всех вопросом: «Где вы себе таких проституток нашли в жёны, что им только деньги подавай? На порядочных женщинах надо жениться, которые с мужиков не требуют оплату своих услуг, а бесплатно всё делают».

– Хамло какое!

– Инспектор Управления, большой человек. Народ онемел, конечно. Народ-то ещё не такой испорченный был. Это сейчас за такие слова сразу лопатой бы четвертовали, а тогда кто-то даже уточнил про это «всё делают» – что конкретно. Инструктор пошёл распаляться: «Да что за мужики такие? Не можете своих баб под шкаф загнать! Подумаешь, полгода без зарплаты им уже не прожить. Да что там купить можно на ваши сраные копейки?». Подводило этих мозгоплётов, что на советских заводах и фабриках работали и сами женщины. И одна такая женщина спросила: «А мне кого прикажете под шкаф загонять? У меня дома трое детей-школьников, да ещё отец парализованный, здоровье потерял на этом же заводе к сорока годам, муж второй год без работы сидит». Инспектор ей нахамил чисто по женской части, посетовал, что «дали курицам много воли». Тётки не сдаются: «Какой воли ты нам дал, мешок с говном? Что я пашу на трёх работах – это твоя воля?! Бабы, хватай его, через станок пропустим». Инспектор извивается своим тщедушным тельцем конторского работника в сильных пролетарских руках, хотя и женских: «Мужики, не поддавайся бабью проклятому! Из-за них все беды, им бы только деньги кто в лифчик пихал. Сам ворую только по их милости». У некоторых сработала мужская солидарность: «А действительно! Нам самим много не надо – нам вообще ничего не надо, но вот эти бабы… А мы и не знали, что с такими проститутками живём, ух мы их! Спасибо, добрый человек нашёлся, подсказал, глаза раскрыл». Короче, отбили управленца. Но кого-то он своими речами разозлил, и вечером того же дня рабочие убили его жену и дочь-студентку.

– Как?!

– Так. Изнасиловали и убили. Тогда эти трепачи совершенно ничего не боялись – любого можно было по адресной книге или телефонному справочнику вычислить. Вот и вычислили – технари вычислять умеют.

– Его бы самого и насиловали.

– Кому он нужен, такой неаппетитный? Так мир устроен: мужик сказал – бабы отвечают. За всё, что он наплёл. Да он особо и не переживал, новую жену себе быстро нашёл, сокурсницу своей дочки. Сейчас заседает в каком-то департаменте промышленности, цветёт и пахнет. Видел тут его интервью в центральной газете, сетует, что современная молодёжь не идёт на заводы и фабрики, чтобы на этих горе-промышленников работать, которые сначала всё развалили, а теперь не знают, как хотя бы часть уничтоженных предприятий восстановить и заставить работать. Деньги-то от развала они давно проели, а нового дохода нет. Но тогда многим работягам его слова запали в душу, у некоторых грудь аж колесом выкатилась: «Да нешта мы не гегемон? Нешта мы позволим подлому бабью собой помыкать». Некоторые своих жён поколотили, другие были в замешательстве, чью сторону принять. При таком несуразном ведении дел в государстве образуется некое противостояние власти и семьи. Власть сильнее, поэтому она перетягивает слабое мышление раба на свою сторону. Он с одной женой пробует жить – ни хрена не получается. Вроде, работает без продыху, а из нищеты никак не вырваться. Она под него подстраивается, изображает «понимающую», но в конце концов ей надоедает кривляться ради жизни в каморке с клопами и соседями-алкоголиками за фанерной перегородкой. Он другую находит, но и с ней ничего не выходит. Он бы и с третьей решился, но у него жизнь заканчивается. На том весь расчёт и держится, что жизнь конечна. Один раб в могилу сходит, другой ему на смену приходит, и у него тоже не получается существовать на копейки. Ему говорят, что у него жена «неправильная», слишком хорошо жить хочет, а в великой державе так не принято: «Закатай ей в ухо, чтоб своё место знала! Не ценит, курва, с каким мировым мужиком живёт – за копейки и пашет, и сеет, и жнёт! Где ещё такого дурака найдёшь…». Он ей навалял в сердцах, убил ненароком или она сама ушла, он с другой пробует жизнь построить – та же картина. Ему говорят: «Ай, все бабы таковы! Им, проституткам, только деньги подавай». Бабы между собой тоже судачат: «Ой, эти мужики все придурки. Килограмм колбасы сожрёт за один присест, кастрюльку борща навернёт, штаны новые порвёт – не успеешь купить, всё горит на нём! И при этом недоумевает: опять ты мои деньги куда-то растратила! Можно подумать, что я свою зарплату в огороде закапываю. Да я три зарплаты вкладываю, а он думает, я ему обеды из воздуха варю. Даже не знает, что его копеек и на колбасу не хватило бы, а ещё месяц семью кормить надо до получки». Так друг друга и пилят, стареют и дурнеют раньше времени. Друг на друга посмотрят: «Бр-р, глаза бы мои тебя не видели! Все беды на свете от тебя». Она расстроена, что видит его, он готов ослепнуть, чтоб невидеть её. Облезлые мужья с пивным пузом и мешками под глазами с тоской пялятся по телику на холёных певичек, у которых на одного парикмахера в день тысяча баксов уходит, а он за месяц в двадцать раз меньше зарабатывает. Их жёны, оплывшие и неухоженные тётки, едут спозаранку на работу в грязной и холодной электричке, зачитываясь романами, написанными другими такими же тётками о благородных рыцарях, готовых ради бабы даже с дивана встать. Глаза оторвёт от романа, а вместо мужика напротив сидит какое-то угрюмое чудовище: «Ну, для кого тут быть прекрасной дамой?». Он точно так же обзовёт её про себя бегемотом и продолжит мусолить журнал с голыми бабами из разряда «око видит, да зуб неймёт», сокрушаясь, пойдёт ли Шэрон Стоун жить к нему в коммуналку, с его мамой и бабушкой на шести аршинах топтаться, штопать ему заношенные носки и чистить гнилую картошку. Или лучше Памелу Андерсон к этому делу подключить?

– Ха-ха-ха! Но для чего такая идеология нужна?

– Чтобы люди друг друга не поддерживали и тратили силы на личные конфликты, а не предъявляли требования к системе. Как бы человек ни старался в условиях неразвитой экономики и выпендрёжной политики наладить нормальный уровень жизни для себя – у него ничего не получится. Женщина не знает, что ещё сделать, чтобы семья могла свести концы с концами, а мужик непременно её приложит: «Я ж говорил, что ничего у тебя не выйдет, потому что ты – бесхозяйственная дура». Он сам как бы ни лез из кожи, чтобы выбраться из долгов и нужды, а результата никакого. На что баба ему скажет: «Я от тебя другого и не ждала. Ты только языком работать мастер». Вот как-то так и живут, если это можно жизнью назвать. Цапаются, грызутся, обвиняют друг друга в том, что самим не под силу. А когда мужчине нравится женщина – не все бабы толпой, как безликое явление, а конкретная женщина, как жена, мать его детей, – он будет стремиться создать для неё хотя бы приемлемый уровень жизни. Тогда он будет развиваться, будет искать источник благополучия для своих близких. Он не будет тратить силы на лай и дрязги с бабой, а найдёт способ жить с ней нормально. По-человечески. Так устроен мир: он делится на мужчин и женщин – сильных и слабых. Если сильному полу нравится слабый пол, он его защищает и поддерживает. Если не нравится, сильный использует свою силу для подавления слабых от физической расправы до едкого высмеивания женщин как явления. И вот люди живут в бедном государстве, страдающем при этом тщеславием, которое не даёт признать существующее положение вещей. Оно не в состоянии обеспечить гражданам приемлемый уровень жизни, даже если те работают на трёх работах. Приходится сталкивать лбами слои населения, которое всегда делится на мужиков и баб – третьей половой принадлежности не существует. Начинается нытьё, что мужчины не такие уж и сильные – самые глупые кобели, кстати, это с радостью подхватывают, не понимая, что это фактически отказ от принадлежности к мужскому полу. А женщины не такие уж и слабые, так что пусть идут асфальт варить и шпалы укладывать. От этого женщины превращаются в тяжеловозов, но им доказывают, что они сами этого хотели, и вообще это счастье – работать наравне с сильным полом на каторжной работе, с которой уже и сами-то мужики разбежались. И самое ужасное, что уровень жизни у них от этого не повышается, а понижается, становится ещё хуже.

– Неужели всё так от уровня жизни зависит?

– Уровень жизни в основе всего. В нормальном здоровом обществе уживаются все слои населения: мужчины и женщины, старики и молодёжь, культурные и хамы, горожане и деревня. Обратите внимание, что противостояние старости и молодости в нашей стране тоже велико. Старикам с допотопных времён кажется, что «молодёжь нынче не та», и раздражает, что молодые не желают в сто первый раз слушать, как старики в их годы в лаптях ходили, лебеду ели и были рады, что не солому. Деревня считает, что всё плохое идёт от города. Город уверен, что деревню населяет одно только быдло. Вы, как человек приезжий, сразу обратили здесь внимание на домашнее насилие и хамство, хотя его никто попросту не замечает, а считают нормой. Вы приехали из среды, где уровень жизни на порядок выше, поэтому мордобой в семье выглядит уже дикостью и анахронизмом. Любое государство, достигшее нормального уровня экономического и политического развития, первым делом начинает бороться с бытовым насилием. Оно там больше не нужно. В нездоровом недоразвитом обществе все его слои конфликтуют, подавляют друг друга, и это поощряется культурой и искусством. Люди живут бедно и серо. Кто виноват? Мужики орут: «Все беды из-за баб! Всех собрать и утопить разом». Женщины, естественно, призывают то же самое сделать с противоположным полом. Это не позволяет людям создавать крепкие трудовые и брачные союзы, лишает стимула зарабатывать хорошие деньги, чтобы растить детей и доживать до счастливой старости. Мужчина думает: «Зачем это я буду надрываться ради этой курвы и её довесков?». Он её не любит. Более того, он её ненавидит. С её стороны полная взаимность, пусть не обольщается. Такие бестолковые граждане удобны только нищему государству, которому не надо тратиться на создание разумной системы труда и образования, на строительство жилья и школ, не надо выплачивать пенсии. Многие не доживают до пенсии, хотя она уже заработана. Представляете, какая масса денег до людей не доходит? Догадайтесь, куда она девается. И ничего для этого не надо, кроме дешёвой водки и пропаганды аморального образа жизни. Создан эталон такого мужчины, который большую часть своей жизни находится в пьяном угаре и откровенно ненавидит баб. Потому что они «слишком много хотят»: быть женой нормального парня, а не психопата и алкоголика, рожать детей и не тревожиться за их будущее. Заносчивое нищее государство, которое всё время с кем-то воюет и разбазаривает ресурсы вымышленным «братским народам», не может обеспечить собственным гражданкам даже такие примитивные ожидания. Поэтому модель поведения женофоба как бы негласно объявлена истинно мужской. И даже многие русские женщины верят, что хамство и грубость происходят от переизбытка мужественности. И ещё больше женщин считает, что это в них самих что-то не так, что им надо себя как-то иначе вести. Но как бы она ни изгибалась под такого мужика, он всё равно будет смотреть на неё исподлобья, тяжело сопеть и искать повод закатать по шарам. Его раздражает в ней уже то, что она – женщина, а остальные «недостатки» находятся попутно.

– Но практика показывает, что такая враждебность никуда не пропадает даже при наличии денег.

– Именно поэтому нас и называют Иванами, родства не помнящими. Был такой советский фильм «Дорогой мой человек» с молодым Баталовым.

– Ах, это же фильм моей молодости!

– Это фильм моего детства. Там играл Константинов – мощный старинный актёр. Его герой приезжает домой из Испании, где идёт гражданская война с генералом Франко. И вот меня всегда поражало, как же он ненавидит своих домочадцев! За что? Не разговаривает с ними, а рычит и смотрит исподлобья, как на врагов. Типа, какие они сволочи и недоумки, что не видели войны. Хотя любой нормальный мужчина, который её видел, первым делом постарается именно своих от неё оградить. Его бесит, что они хотят жить, тогда как он поклоняется только «геройски погибшим». Он словно бы и себя ненавидит за то, что его не убили на войне. Снисходительно относится лишь к ухажёру своей дочери, и только за то, что у того отец погиб в этой самой Испании. Такое впечатление, если бы не погиб, он и его со свету сжил бы. Его раздражает, что сын хочет жить хорошо, делает карьеру, дочь мечтает стать актрисой. А он что хотел? В колхоз их засунуть, навоз месить? В собственном сыне его бесит буквально всё! Даже посуду у него дома колотит, как непозволительную роскошь в лихую годину, когда «братский испанский народ, панимашь ли, бедствует». Если твой ребёнок тебе так не нравится, то нельзя забывать, что это ты его сделал. Он же не сам таким стал, а и ты к этому кое-что приложил. Может, надо было не по Испаниям мотаться, а больше заниматься собственными детьми? Но вот такой сорт людей, они считают, что кто-то за них должен заниматься их семьями, воспитывать их детей, ухаживать за их жёнами. А у него к ним только злость, что они не ценят, какой он смелый и благородный там, в чужих странах. Покажи себя таким же дома, а не брюзжи, как стерва. Если ты так любишь чужих, то почему так ненавидишь своих? Что мешает поменять объекты любви и ненависти местами? Такое впечатление, что им вообще всё равно, кого любить, но только не своих. Свои перебьются. Мы росли на образах этих «добровольцев», которые готовы немцам, что гнали их до Волги, метро восстанавливать, пока их собственные семьи голодают и мёрзнут в землянках. Все такие правильные и добрые, но только не для своих. Выставляют себя в лучшем свете перед чужими и отвратительно ведут со своими. Со своими только грызутся. Личная жизнь для них – глупость и помеха в борьбе за очередное «счастье народное». Якобы в этом и заключается высокий моральный облик советского человека. Врача Устименко интересуют только больные, тяжелораненые и пленные детишки. Все, кто не попадает в эту категорию, для него просто не существуют, включая собственную семью. Даже любимую свою заметил, только когда она оказалась у него на операционном столе. Он настолько морально деформирован, что вообще готов её другому мужику уступить! Из солидарности, что ли? Впиндюривал молодой красивой девице что-то о классовой борьбе и Марксе, потом обиделся на неё за пустяк, зато быстро лёг в постель с какой-то егозой. Но так чаще всего и бывает, потому что этакую «добродетель ходячую» всегда женят на себе самые отвязные тётки. Не такие уж и плохие, какими их принято считать, хотя эта «добродетель» их терпеть не может. Но живёт именно с такой! Чтоб образ страдальца поддерживать.

– Но она в самом деле какая-то неприятная…

– Что, не достойная этого «светила»? Она такая только потому, что он её не любит. А нормальная баба мужику такой проституции никогда не простит. Она и отсутствие денег простит, и хамство не заметит, и враньё мимо ушей пропустит, и детей нарожает, и обед сварит, и всё так легко сделает, что сама не заметит. Но если ты с ней живёшь и не любишь – пощады не жди. Она это чувствует, так что не помогут уси-пуси всякие, дежурная брехня в виде замыленных комплиментов, пьяные сопли на Восьмое марта с помятыми мимозами, что женщина – это тоже человек, товарищ и соратник в борьбе за мировое счастье всех угнетённых и покалеченных. Не простит. Любая женщина всегда чувствует, любят её или нет. Даже та, которая потом вопит, что её обманули, изначально понимает, что рядом с ней враг, который её любить и не собирался. Просто он ей настолько нравится, что она хотя бы такой ценой готова его приблизить. А тут мужик вообще без характера. Подразумевается, что это сильный человек, но он жизнью своей не управляет. Дружит с братом своей бывшей невесты, которого презирает. Так не дружи! Но он дружит, скрепя сердце, такой «правильный и честный» с этими пронырами и профурами, которые своего не упустят. Не любит свою будущую жену, которая за ним увивается. Не нравится ему в ней буквально всё, но… женится на ней! Для чего? Чтобы был повод ныть, как его, такого умного и почти святого угораздило связаться с оторвой. Со «святыми» так обычно и случается, а они всё никак этого понять не могут. Он даже не пытается строить свою жизнь, никогда не боролся за свою женщину, никогда ничего не делал для своей любви. И вот показано, что это – образец мужчины. Спасибо, не надо. Утопия для неврастеников. Но такой образ навязан целому поколению, и не одному.

– Считалось, что преданный своему делу советский мужчина должен быть немного отрешённым от реальности.

– Что полезного может создать человек, оторванный от реальности? На кой нужен мужик, которому некогда даже своей бабой заняться? Кем он себя вообразил? Уж не Господом ли Богом? Может, именно из-за этого у него всё наперекосяк? Самый бестолковый тип мужиков: мнят больше своего веса, а на деле даже в собственном доме порядок навести не в состоянии. Делу не надо быть преданным – им надо просто заниматься. Желательно, грамотно и без выпендрёжа, а не грузить своих близких, с каким выдающимся говном им довелось в родстве состоять. Вы согласитесь лечь под нож к хирургу, который «горит на работе», сутками не отдыхает, так что предметы уже двоятся в глазах? Поедете в автобусе, где водитель «женат на работе» и не спал уже неделю, поэтому может заснуть за баранкой прямо во время движения? Во многих профессиях от медицины до транспорта главным требованием выступает обязательный отдых, чтобы человек регулярно бывал дома, питался хорошей домашней пищей, много спал. Врач, который спит в рабочем кабинете сидя за столом и жрёт чёрт-те что вприкуску – не врач, а недотёпа, не умеющий правильно распределять своё время. Его вообще надо от работы отстранять, пока не отрезал кому чего лишнего спросонья. Раньше на советских предприятиях были отделы нормирования труда, которые следили, чтобы работники тратили на работу ровно столько времени, сколько положено. Потому что если токарь вместо пяти минут будет целый день болванку обтачивать, «подвиг вершить», да потом ещё на ночь останется «душой за дело болеть», то его выпрут с работы за перерасход электричества и порчу фрезы с нехорошей записью в трудовой книжке, как непригодного к работе. Как актёры говорят: на сцене играй, пока спектакль идёт, а опустили занавес, сошёл со сцены и никакой ты уже не Цезарь или принц Датский, а рядовой гражданин, спешащий за хлебом в булочную. Никакой пользы от таких «преданных» и «горящих» на рабочем месте нет. Это подростковые фантазии. У нашей страны менталитет не мужской и не женский, а подростковый. Этот весьма проблематичный возраст характеризует такое явление, как половое созревание, которое для подростка настолько важно, что он уверен: нужен подвиг, чтобы хоть кто-то, я извиняюсь, дал. Когда человек взрослеет, он понимает, что никакие подвиги не нужны и даже вредны, но обладатель подростковой психологии продолжает настаивать, что надо непременно как-то изощрённо выслужиться, чтобы хоть кто-то его потуги оценил. Сейчас деятели культуры жалуются, что у нас нет детского кино, но оно и не нужно. Если из современных фильмов убрать порнуху и сцены пыток, которыми они кишат опять же в силу подростковой жестокости, то сюжеты – детские, наивные, глупые. Ей-богу, сказку какую-нибудь интересней прочитать. Пропаганду и рекламу, искусство и прессу сегодня создают люди с подростковой психологией и для подростков.

– Вы тоже заметили?

– Давно заметил. Просто меня правильно воспитали, я вовремя повзрослел, и мне не интересны страдания прыщавого школяра о крутых суперменах, которые не знают, как ещё выпендриться. Они по сути ничем не отличаются от «передовиков производства» из советских фильмов, которые, если приглядеться, всегда бестолковые работники, вот и набивают себе цену никому не нужными «подвигами» во имя неизвестно чего. На нашей улице жил железнодорожник, начальничек какого-то участочка на перегоне. Но как он дома пыжился перед своими – вся улица была уверена, что он зам министра по меньше мере! В субботу каждое утро обзвон устраивал, телефонный аппарат до бела раскалялся, когда он в трубку орал: «Где запись в журнале движения о литерном поезде? Докладывать мне каждый час о ситуации!». Вся улица слушала, уши прижав: не бережёт себя, бедолага, за дело переживает. На это весь спектакль и был рассчитан. А теперь ещё мобильные телефоны придумали, так эти «начальники» уже с горшка команды отдают. Такие люди, как плохие актёры продолжают играть, когда уже дан занавес. Потому бывшим советским людям и тяжело влиться в новую жизнь, что их приучили «гореть» на работе, а теперь надо именно работать, а не сидеть после окончания рабочего дня, когда все на вторую работу бегут. Их приучили работать на систему, а сейчас система приказала долго жить, послав своих верных слуг куда подальше. И теперь надо работать на себя, а для них это вообще немыслимо, потому что они умеют работать только на публику. Когда тут в городе разгоняли мебельную фабрику – а она огромная была, на три квартала, – то по всей этой территории бегали какие-то руководители, начальники, инженеры, мастера, технологи. Схватят журнал учёта «того, не знаю, чего» и бегают, пургу гонят, создают видимость бурной деятельности. Хотя все знают, что предприятия завтра уже не будет, но продолжают лихорадочно метаться, орать, что-то куда-то записывать.

– Агония. Я тоже такое видела.

– У нас уже двадцать лет такая агония повсюду. А люди, как клетки уже умершего организма, где сердце не бьётся, мозг не работает, кровь не движется. Но маленькие клетки, из которых вся эта громада состоит, ещё тупо надеются выжить, суетятся чего-то, мечутся в панике. И эта суета, «горение на работе» у меня всегда ассоциируется с тем, что не всё на предприятии ладно. Что предприятие фактически загибается. Сколько наблюдал таких случаев, а всегда одна картина – предсмертная и никому не нужная суета. Люди только энергию зря тратят. Потому что в голове у них сидят киношные образы из другой эпохи, в которой огромный завод развалить или больницу закрыть было в принципе невозможно. Эти киношные образы сегодня не работают – экономическая модель общества другая. Но их продолжают использовать. Это легче и дешевле, чем искать и создавать что-то новое, отвечающее времени. До сих пор гений обязательно отрешённый отшельник, вокруг которого скачут безликие тётки с тазами и кастрюлями, соревнуясь друг с другом, кто лучше ему угодит и предугадает желания. Но ни одна так и не достойна «гения». А в реальной жизни такую квашню женит на себе горластая бой-баба, идёт он работать сторожем в смену, и никому нет интереса до его гениальности.

– Ха-ха-ха, вот так да!

– В «Укрощении огня» создатель первого космического корабля показан именно таким одиноким путником, который полностью «растворился в работе», так что ему вообще не до чего. Говорят, что семья и друзья академика Королёва были в недоумении от этого фильма, потому что человеком он был совсем не таким. Он никогда ни в чём не «растворялся», а знал, что делать и делал. Просто работал. Это главная отличительная черта всех настоящих гениев – уметь просто работать, не усложняя процесс без надобности, не перегружая окружающих весом и значимостью своей личности. Он очень спокойно и даже скептически относился к тому, чем занимался – никакой экзальтации по поводу своей деятельности у него не было и в помине. Это тоже общая черта всех людей, которые в своей профессии достигли определённых высот. Он не был отшельником, рано женился по большой любви, любил баб – первая жена от него даже ушла за это. Он не прятался от своих близких, брал их с собой на приёмы в Кремль, любил дома посидеть. Но главная цель таких фильмов – показать женщинам, как они мешают мужикам, которые якобы через одного гении, но не могут реализовать себя, раскрыть свои таланты из-за нерадивых и вредных жён, которые в силу узости мышления не способны обеспечить им комфортную жизнь без бытовых проблем.

– Может, на деле так оно и есть?

– На деле в России больше половины взрослых мужиков – хронические алкоголики с выхолощенными спиртом мозгами, при которых они не только гениями быть не в состоянии, но им самый примитивный труд доверить нельзя, хотя они об этом даже не догадываются. Как в анекдоте: в детстве Лёша мечтал стать космонавтом, Ваня – инженером, а Петя – алкашом. В результате первые двое спились, а третий добился исполнения заветной мечты. Вот и получается, что они ни в работе, ни на личном фронте ничего не могут создать. Может, в каких-то экзотических профессиях личная неустроенность и пошла бы на пользу, но в приземлённой нашей жизни бестолковый семьянин и в работе бестолков. Мужчина, который распускает сопли, что семья ему мешает заниматься делом, именно такую семью и создаёт. А когда он в семье никакой, то и работник из него никакой – это аксиома, по которой можно смело кадры отбирать для любого вида деятельности. Плохому танцору всегда то обувь мешает, то паркет не тот. Современные фильмы тоже в этом плане не отстают. Теперь сыщики всех мастей заполонили экран, но тоже «горят на работе». Расследуют хитроумные преступления, с большим риском ловят матёрых бандюг, бегают по крышам и лазают по канализации, сидят сутками в засаде, не спят, не едят – бдят. А на деле хитроумных преступлений в России никто не совершает, всё делается просто и почти открыто. Мозги у населения основательно пропиты, поэтому «разрабатывать» какие-то хитросплетения и шедевры криминалистики нечем. Даи смысла нет так напрягаться ради мелкой кражонки. А крупные кражи в несколько миллиардов сами видите, как совершаются. Всё открыто, никто ничего не скрывает, но никто ничего и не докажет. По крышам никто не бегает, потому что преступники спокойно ходят по земле, так как нашим правоохранительным органам нечего им предъявить. В засаде тоже особо не зависают, потому что даже дети знают, что многих преступников выпускают вечером того же дня, в который арестовали. Если кто и совершает чего этакое, то преимущественно в пьяном угаре или с похмелья. И никто никуда не бежит. Мне тут знакомые менты из соседнего района хохму рассказали, как конвоиры забыли закрыть общую камеру в мужской колонии. Так вот никто не убежал, как в кино любят показывать, когда беглецы прячут в заднем проходе стволы, валят охранников, отстреливаются, по болотам прячутся, в буреломе неделями сидят, настолько на свободу хотят. Зеки сами пришли и сказали: «Ребята, калитку-то закройте, дует же».

– Ничего себе!

– А куда бежать-то? Ни у кого нет чётких жизненных программ, что делать на свободе с этой самой свободой. Опять на мамкину пенсию сидеть и бабкины нотации выслушивать: «Когда работать пойдёшь, орясина? Или когда ты женишься, наконец! Уж осчастливил бы каку дуру, неужели совсем никакой дуры не найти? Дур-то – от Калининграда до Камчатки. В какой ещё стране такая лафа есть, чтоб столько никому не нужных баб вокруг сновало, а он никак выбрать не может, всё в казаки-разбойники играет с такими же полудурками». Да они ревут в три ручья, когда срок заканчивается, потому что никакой свободы не хотят. У нас народ потому и бредит Сталиным, чтобы всех опять заставил какой-нибудь Беломорканал рыть, а за это каждому выдавали помятую миску с недоваренной кашей и выделяли лежанку – дескать, нам много не нать. А жить свободно и самим жизнью распоряжаться – спаси и сохрани от такого беспределу! И никто преступление не раскрывает так кропотливо, как показано в кино, потому что в жизни его никто и не скрывает. Вы сами подумайте, чтобы скрыть преступление, это какие нервы надо иметь? А у нашего населения они ни к чёрту. В нашей стране нервы у людей разболтаны до предела, поэтому они, ещё никого не убив, уже орут об этом во всеуслышание. Чтобы скрыть убийство, надо обладать такой выдержкой и дисциплиной сознания, каких в нашей расхлябанной и раздолбайской культуре отродясь не было. Криминалисты пишут, что серийные убийцы отличаются даже не тягой убивать, а способностью это скрывать, потому что подавляющему большинству населения это не по силам. Вы сами подумайте, как это трудно, убить человека и делать вид, что ничего особенного не произошло. Человека! Живого и сильного. Все люди перед смертью становятся очень сильными, собирают всю энергию в кулак, сопротивляются изо всех сил. Чтобы замести следы после убийства или грабежа, а то и вовсе их не оставлять – это как надо соображать хорошо, подмечать все мелочи? А у нас многие по жизни ходят с расстёгнутой ширинкой и соплёй торчащей, и не замечают этого. Что они скрыть могут, если у них даже собственные трусы на всеобщее обозрение выставлены? В кино напридумывали всяких сказок об изворотливых и хитрых преступниках и не менее находчивых следователях и оперативниках, которые аж дома не бывают ради того, чтобы сложнейшее преступление раскрыть. Попробуйте, заставьте любого мента на работе задержаться – да он пошлёт куда подальше.

– Это я заметила.

– Это вся страна давно заметила, а ей в кино врут, как бедный мент «женат на работе». Прямо в кабинете варит пельмени в стеклянной банке с кипятильником или суп из пакетов в электрочайнике, чтобы зритель у телика сопереживал: «Ишь, как страдають-то за-ради нас!». У них столовая есть, где работников кормят бесплатно или по талонам, но они всегда жрут в максимально антисанитарных условиях с грязной газеты. И непременно в заляпанной банке с кипятильником что-то бурлит, как чифир у наркомана. Весь аттракцион рассчитан на то, что банка лопается, чтоб бедолагу и этих последних «удобств» лишить. И непременно показано, что дома его ждёт взбалмошная избалованная лахудра, которая не способна своими куриными мозгами постичь всю мощь его оперативного интеллекта. Это непременно! Голубизной какой-то от всего этого отдаёт. Ещё с советских времён идёт, что «настоящему мужику», занимающемуся «сурьёзным делом», семья не нужна. Ему там плохо, и вообще это пережиток. Если рядом с ним и крутятся какие-то бабы, то непременно показано, какие это редкостные дуры, с которыми бедный мужик превращается в дерьмо. Хотя, по природе своей мужик только тогда и становится мужиком, когда он способен жить с бабой. В общем-то, люди и делают друг друга мужчинами и женщинами только по способности существовать друг с другом. Но вот мотает стерва гению сыска и без того измочаленные преступным миром нервы глупыми претензиями, чтобы он постоянно с ней дома сидел или в рестораны водил. Зрителю остаётся только гадать, где этот «кристально честный» мент откопал себе такую фифу с запросами? Не иначе, при облаве в борделе выбор сделал, чтоб далеко не ходить, от любимой работы не отвлекаться. Чего ж так хреново в людях-то разбирается, будучи хорошим следаком, что угодил в мужья к какой-то прошмандовке? И как она умудрилась избаловаться на его нищенскую зарплату – вот что занятней всего.

– По-моему, ни одна женщина не требует от мужа, чтобы он постоянно дома находился.

– Я лично такое только в кино и слышал, а в жизни заявись домой раньше положенного, жена ещё и выговор сделает: «Чего ты припёрся? У меня ещё полы не вымыты, бельё не достирано, обед не готов». А чего на работе-то околачиваться, если работы нет как таковой? Работы нет, но у всех стресс. С комбината мужики и бабы идут, все отработали в одних и тех же цехах, на одних и тех же станках, в одних и тех же условиях за одну и ту же зарплату. Но мужики все пьяные, потому как «за дело душой болеют». А бабы домой спешат, потому что надо ещё там вахту отстоять. Мужики бредут в кабак квасить с единомышленниками и обсуждать рабочий процесс, иногда всю ночь. Дел-то больше нет никаких. У нас в окрестностях совхоз есть, там директор трактористами одних женщин набрал – мужики достали его уже со своим желанием «гореть на работе». Иные так горят, аж дымятся. Дамы отработали и домой пошли. Ни прогулов, ни загулов. Трактора все целые, исправные, чистенькие. А мужики то ковш с экскаватора пропить умудрились, то колёса с комбайна куда-то загнали. С запоя неделями на работу выползти не могут, а как выйдут, то и домой не ходят. Сидят по ночам на работе, зачем-то ковыряются в исправной технике, после чего она становится совершенно непригодной к эксплуатации. Естественно, всё это под водочку и разговоры, какие бабы сволочи, что у них душа за дело не болит: «Отработали и домой пошли! Где это видано, чтобы наш человек так работал? А мы тут горим, даже жениться некогда».

– Говорят, что в античном мире так воспитывали будущих солдат, чтобы они никогда не женились, ничего не требовали у императора и охотно шли на смерть в бою, потому что им нечего терять, их никто не ждёт, некому не надо платить за него пенсию или ещё какую компенсацию «о потере кормильца». Союз с женщиной считался настолько позорным и грязным явлением, что даже гомосексуализм не так осуждался. А связь мужчины с мужчиной считалась чистой и возвышенной, ей даже посвящалась любовная поэзия. Многие даже не догадываются, что образцы античной лирики посвящены именно такой «любви».

– Потом пришлось от этой практики отказаться, потому что стало сокращаться население. Античный мир пал под натиском варваров, и солдаты-женофобы не помогли, заметьте. Они не столько воевали с солдатами вражеской армии, сколько с бабами, насиловали и грабили мирное население, занимались мародёрством и пьянством. А «голубые» если и будут воевать с другими мужиками, то весьма своеобразным способом. Практика показала, что военный результативней всего сражается, когда ему есть кого защищать лично, когда у него есть собственный дом и семья на территории, за которую он воюет. Семья, кстати, может выступать в роли заложника у государства, если военный вздумает перебежать на вражескую сторону или сдаться в плен. Но отказ от семьи до сих пор используется во многих культурах, в той же уголовной среде. Сейчас развелось много дураков, которые с упоением подражают тюремным нравам, и не понимают, что уголовный мир очень жёсткий и совсем безрадостный. Современные люди мало ему соответствуют по своей природе, но так наивно его романтизируют, пытаются в него вписаться и не догадываются, что лучше всего жизнь уголовника обрисована в известных словах «украл – пропил – в тюрьму». Романтика! Многие думают, что это удачная киношная шутка. На самом деле это – устав уголовного мира. На свободу уголовник выходит только для того, чтобы снова сесть. И чем быстрее, тем лучше. Махровые уголовники даже не пытаются скрываться, потому что количество «ходок» на зону в уголовной среде рассматривается, как количество золотых медалей у спортсмена. Семья, детишки сопливые, жена-дура, получение профессии – с точки зрения тюремного мира такая жизнь скучна и не стоит того, чтобы о ней сожалеть. Террористов-смертников точно так же готовят, чтобы ничего не держало за жизнь.

– Но семьи на Руси всегда были крепкими, разводов не было.

– Их и не могло быть. Они были запрещены законом. Отсутствие разводов не говорит о хорошем состоянии семейной жизни. Разводы разрешили, когда сформировалась юридическая наука и появилась статистика. И вот по статистике в браках погибало слишком много народу: мужья убивали опостылевших жён, желая вступить в брак с другой, жёны травили мужей, устав от побоев и хамства, дети восставали против отцов-картёжников и ловеласов, которые могли оставить их без наследства. Армия народу погибала! Юристы пришли к выводу, что лучше разрешить людям разводиться, чем они поубивают друг друга в таком «нерушимом браке». Да, браки были крепкими, но это была игра на публику, показуха, чтобы произвести впечатление на посторонних, как на Руси испокон веков повелось. Самим участникам такого «образцового» брака жилось не комфортно. Насилие в семье было закреплено почти юридически и идеологически. С одной стороны, рабовладельцам хотелось, чтобы бабы побольше рожали новых рабов, а с другой – надо её как-то подавить, чтобы она ничего не требовала на содержание своего потомства. Ещё у Алексея Толстого в романе «Пётр Первый» один из героев, англичанин-лесоторговец в разговоре с царём удивляется, почему русские так грубо и жестоко обращаются с женщинами. С послушными и покладистыми женщинами, воспитанными на Домострое, которые даже спорить с мужчиной не посмеют. Они так скромны, что их даже не за что ругать, и стараются всячески угодить мужьям, но те от этого ещё больше раздражаются. Им некуда пойти, поэтому они целый день занимаются только домом. Идеальная прислуга, а не жена! В доме такую не видно и не слышно, но как мужа-садиста ни ублажай, а он всё равно найдёт повод её покалечить. Про себя англичанин рассказывает, что при возвращении домой его встречает жена с улыбкой, смело расспрашивает обо всём, где он был и что видел, не боится с ним спорить. Он сам не боится, что жена имеет свой взгляд на вещи, ему это даже нравится. Дети с радостью и без страха выбегают к нему и кидаются на шею, в доме царит покой и гармония, никто никого не боится. А в России зверообразный мужик вваливается в дом, и все домочадцы в страхе прячутся по углам, дети не смеют поднять на отца глаза, чтобы не получить кулаком по голове. Своих покладистых жён они бьют кнутами и палками, словно бы от нечего делать, как животных, хотя в Европе к животным уже тогда не принято было так относиться. Там приведён пример, как некую провинившуюся жену живьём закопали в землю, что осталась одна голова. Её рвали собаки, откусили нос и уши, она тоже пыталась кусать собак. Собралась публика и начала «болеть», кто кого больше покусает. А потом труп умершей женщины вешают за ногу во дворе на глазах её осиротевших детей, и такое отношение даже поощряется официальным законом. Даже если женщина и виновата, то почему такие жестокие наказания, какие применяют только к опасным преступникам и только в самых диких и отсталых странах? Царь Пётр не знал, что ему ответить, светлейший князь Меншиков только ухмылялся.

– У нас до сих пор такие ухмылки в этом вопросе. До сих пор баб бьют, и даже милиция ухмыляется: ничего страшного. Примитивный рабский фольклор придумывает кучу поговорок и частушек, что бить женщину полезно, нужно, это является признаком любви и даже ей самой нравится. А некоторые современные мужчины по своему уровню развития ушли не дальше того турецкого султана, который за годы своего правления утопил в Босфоре около трёхсот жён и наложниц из своего гарема. Вот и верь, что женщины нужны мужчинам для любви.

– Европа ещё триста лет тому назад признала не конструктивность такого поведения в семье, когда человек унижает и избивает близких. Потому что такой человек является проблемным, если он не способен управлять своим гневом. Из этой неприязни в семье идёт неприятие на уровне «родства не помнящих» и на всё общество, потому что желание забыть такое «родство» вызвано естественной реакцией травмированной психики. Европа отказалась от террора против женщин, потому что там поняли: нельзя воспитать достойного гражданина, полноценного члена общества и просто психически уравновешенного человека, если он видит унижение своей матери. У тревожных, забитых и запуганных матерей рождаются такие же тревожные без причины и неадекватные дети. Если мать постоянно боится, что экономика страны рухнет, муж её поколотит или начнётся очередная война, она «скидывает» этот страх в подсознание своим детям. Поэтому нормальное общество должно оградить женщину от такого обращения. И тут никакой лирики, а трезвый расчёт: сильному государству нужны полноценные граждане, хорошо развитые и образованные, а не забитые рабы. Дети из семей, где в ходу побои и насилие, всегда с разрушенной нервной системой. Они и учиться нормально не могут, потому что им трудно сосредоточиться на предмете из-за постоянного страха, и хорошие отношения со сверстниками им завязать проблема. Такие часто расположены к дружбе с наркоманами или извращенцами. А нужны устойчивые к потрясениям граждане, которые будут развивать и защищать свою страну. Станет ли защищать Родину-мать тот, кто равнодушно взирает, как опускают родную мать – самого дорогого ему человека? Когда собачатся два самых близких человека – родители, требующие почтения от детей, но не способные это почтение заслужить своим поведением? Он становится хитрым и равнодушным рабом, а не гражданином. А если семья к тому же на бабе держится, и дети видят, как эту основу кто-то совершенно безразличный к семье унижает, то у них вообще в сознании всё смещается и всякие ориентиры теряются.

– Я где-то читала, что царевич Алексей пошёл против отцовских реформ, потому что Пётр унизил его мать. Нормальный человек никогда не смирится с унижением матери. Даже некоторые виды животных этого не прощают.

– И чем это обернулось для российского престола? После смерти Петра не знали, кого найти, чтобы на этот престол посадить. Выискивали каких-то иностранцев, которые России не знали и ненавидели всё русское. Казалось бы, такой пустяк, а чем он обернулся для страны? Есть мнение, что у Ивана Грозного не было здоровых наследников именно из-за его жестокого отношения с жёнами. До сих пор не могут выяснить, сколько их у него было, потому что многих он попросту убивал, переспав пару раз. Некоторые так и не смогли родить ему детей, потому что он их избивал постоянно. Потомков было много, но все были слабыми и больными – припадочными. Потому что женщина, которую систематически истязают и запугивают, не сможет выносить и родить здорового полноценного ребёнка. Один сын Иван у него был вроде относительно способным к управлению страной, но и того он укокошил в порыве гнева. И после смерти царя началось Смутное время. Потому что некого было царём ставить. Эта враждебность очень закреплена у нас в сознании, я даже не знаю, чем её можно было бы извлечь. Даже у самих женщин. Это сразу в женщине чувствуется, когда она забита и затюкана настолько, что даже не возмущается насилию и оскорблениям в свой адрес. Потому что и её мать так жила, и бабка, и она сама эту норму отношений впитала с детства. Проблемой женщина становится, если мужчина изначально смотрит на неё как на проблему. А в России большинство именно так смотрят на женщину. Потому что, как ни крути, но сильный пол – это посредник между властью и жизнью. Жизнь – это бабы, быт, кастрюли, пелёнки, дети, им надо где-то рождаться, жить, расти, как-то развиваться. Ребёнок постоянно вырастает из вещей – другие нужны, не успеешь букварь купить, уже компьютер нужен. Мужик может отказаться от развития, ходить всю жизнь в одних рваных кедах, очень гордиться этим за неимением других подвигов, ночевать у собутыльников и недоумевать, почему женщина не может «так просто жить». Но она не может со всем кухонным скарбом и детьми скакать из койки в койку и ночевать под забором, хотя уже и такие появились на потребу алкашам. В нашей стране, если женщина не хочет жить с пьяницей и придурком на жилплощади его издёрганной мамы, где ещё куча-мала народу прописана, про такую говорят, что у неё непомерные претензии и неоправданные ожидания к жизни. Одно это красноречиво свидетельствует, насколько мы бедная страна. Ну, ладно там, если женщина слона затребует или кусок луны – это ещё как-то можно изощрёнными капризами избалованной особы обозвать. Но когда баба хочет просто нормально жить, а ей говорят, что она даже такого минимума не достойна, то общество обречено на деградацию и хроническую нищету. И вот мужик вынужден всё время выбирать: или обеспечивать жизнь всем необходимым для развития, или соглашаться с властью, что «эти суки слишком много хотят, когда ещё не все жители Африки обеспечены личным комплектом нижнего белья».

– У власти ведь преимущественно мужчины находятся.

– Это тоже вариант: если не хочешь выбирать, чью сторону принять, сам становись властью. Обратите внимание, что в нашей стране государственные деятели первым делом выводят свои семьи за пределы жизни общества. Иногда, кроме этого, они ничего больше не делают. Их жёны не стоят в очередях, их дети не ездят в автобусах и электричках, их родители не живут на одну пенсию. Они высылают их за границу. Эвакуируют. Многие чиновники не живут там, где работают, совсем не живут. Потому что жилой фонд никакой, дорог нет, инфраструктура разрушена или вообще никогда её не было. Можно бы всё это наладить, хотя бы для себя, чтобы жить было можно, но… не хотят.

– Почему?

– Потому что для своих, для соотечественников, а это как для врагов. Посёлки элитные создают, где от нищего населения прячутся. Тут есть недалеко, со всей области начальство каждый вечер бежит из своих деревень и рабочих окраин. Два контрольно-пропускных пункта, с охраной из бывших кадровых военных. Есть мои ученики, кстати, я же их и натаскивал. Представляете, какой раскол между властью и народом, если первая от вторых таким кордоном себя окружила? Потому что любой чиновник, даже самый глупый, даже если он с пеной у рта доказывает с трибуны, как хорошо живёт народ его стараниями, прекрасно понимает, что так жить нельзя. Что это вообще не жизнь, а позор и убожество.

– Члены семей чиновников должны жить, как и вся страна. Тогда «слуги народные» хотя бы по рассказам своей родни будут в курсе, что вокруг творится, а то они как на другой планете живут! Во многих развитых странах политики и чиновники живут как простые граждане, даже на общественном транспорте ездят, а у нас сделали привилегированное сословие для бездельников! Я считаю…

– Так вся страна считает. Но не страна правит страной. А мужики, которым удалось дорваться до нормального уровня жизни. А на остальных этого уровня не хватает. Я ж говорю: страна бедная. Я говорю это без всякой иронии.

– Странно, что мы так живём, – приуныла Клара Бенедиктовна. – Про русских всюду говорят: богатая страна, щедрая душа.

– Это в рекламе так говорят. Для сбыта продукции. А на самом деле мы очень жадная нация. Достаточно на улицу посмотреть. Всё настолько бюджетно, словно от сердца оторвали. Жилые дома как после артобстрела, двери не в проём вставлены, а в пролом. Когда из Европы едешь, сразу в глаза бросается, что каждый столбик аккуратно покрашен, стоит ровно, нигде ничего не валяется, не дымится. Только границу переехали, начинается «скажем своё решительно нет правлению Буша». Каждый второй столб стоит криво, а то и вовсе лежит, каждый третий вообще не крашен, не иначе краску для написания транспарантов скоммуниздили. Всё дымится и валяется, включая людей, мусор вдоль дорог соберут и жгут, как ритуальные костры. Если что-то и делается для благоустройства, то из самых плохих материалов, уже откуда-то списанных за ненадобностью или даже ветхостью. Почему опоры электропередачи постоянно падают или шпалы лопаются, что приводит к травмам и авариям? Да потому что они изначально были гнилыми, когда их ещё только устанавливали. Даже на самых протяжённых улицах в сумерки горит только два фонаря: в начале и в конце. Прям удавятся, если ещё посередине фонарь заработает.

– А как же ресурсы?

– Что ресурсы? Нефть скоро закончится. Завтра изобретут или найдут новый источник топлива и кому эта нефть нужна? Когда-то Россия пушниной торговала, а теперь зверофермы терпят убытки, климат потеплел, зимой дожди идут – какие тут меха? Ресурсами заниматься надо, разрабатывать, беречь, а у нас ничего не берегут, лес больше выгорает каждое лето, чем доход даёт. Половина Москвы живёт с денег от добычи нефти и газа. Отрежь их от Сибири, и что эти офисные будут делать, бумагу из принтера кушать? Ресурсы у нас тупо сливаются, расходуются, куда не надо. Всюду какие-то растерзанные постройки, ржавые автобусные остановки на ветру гремят тяжёлыми стальными рёбрами. Власть хвалится: зато из чистого железа! Но это и не нужно. Железо давно не используется для таких сооружений, придумана куча дешёвых материалов, устойчивых к окислению на открытом воздухе, а у нас забабахают дорогую сталь для привокзального туалета, через год всё ржавое и дырявое. Постоянно чего-то из земли выворачивают, раскурочивают, потрошат нутро земное. Ну, выкапываешь старые трубы, так замени их на новые, чтобы лет двадцать не копаться тут. Нет, привозят такое же гнильё, где-то свой век уже отработавшее. По соседству посёлок на грани вымирания, там ликвидировали водопровод, трубы выкопали и привезли в наш город для ремонта устаревших коммуникаций. Через год после такого «ремонта» нужен новый ремонт. Деньги тратят на это копошение и радуются, что дёшево, потому что рабочим не платят. В Германии до сих пор стоят автобаны, которые построили ещё при Гитлере, и их никогда не курочили, как у нас любят дороги асфальтом внутрь выворачивать. Асфальт так и лежит, машины так и ездят. Ни трещинки, ни выбоинки – как они это делают? Для себя делают, не перед братскими народами выпендриваются, как наши «щедрые». Почему мы не хотим взять опыт жизни тех уютных и красивых городов, где никто ничего не выворачивает из земли каждый сезон? В страны Третьего мира сплавляем целые составы с добротными строительными материалами, а себе ставим гнильё. Извините, но это извращение, а не щедрость. Это то же самое, если б я потратил все свои деньги на какую-то чужую рвань, которая сама может, но не хочет зарабатывать. Рвань была бы в восхищении: надо же, какой добрый дядя! А я бы ставил себя в пример домочадцам: «Видали, какой я щедрый? Гордитесь». Вот и вся схема нашей «щедрости» в общих чертах.

– Но для России тоже что-то строится…

– Конечно, строится. Пенсионеры попросили у городских властей сделать мостик через ручей. Тут река петляет в черте города, а между петлями есть довольно-таки крупные овраги с водой, ручьи. Пенсионерам надо в магазин, а приходится обходить ручей метров триста. Молодым пустяк, а старикам – приличное расстояние. Десять лет они просили этот мостик – власть ни в какую: «Ой, это так дорого! Да вы слышали, какое цунами во Вьетнаме? Вот где людям тяжело, а вы всё какими-то пустяками власть донимаете». Пенсионеры плюнули, скинулись всем миром каким-то шабашникам, те украли с железной дороги два рельса из стыка, перекинули их с берега на берег. На них положили плиты, которые украли с дорожек в парке – они там настолько в землю ушли, что уже никто не помнил о них. Закрепили, приварили какую-то арматуру по бокам типа перил, наверняка, тоже где-то украденную. Получилось некое подобие пешеходного моста. Страшненький, кривенький, и никто не дал бы гарантии, безопасно ли им пользоваться, но народ попёр. Первыми такие архитектурные изменения в облике города заметили железнодорожники, когда не обнаружили двух рельсов в своём хозяйстве. Что тут началось! Пошли проверки, мост и закрыть пытались, и разобрать, но пенсионеры не дали, даже ночью в пикете стояли. Вскрылись интересные факты: в Мэрии по документам за последние двадцать лет значилось строительство аж трёх мостов на этом месте, но их каждую пятилетку «смывало наводнением». Хотя в этом месте наводнений не бывает – место высокое, вода не достаёт. Каждое сооружение оценивалось в сумму, будто речь идёт о разводных мостах Петербурга. Больше всего мне понравились такие статьи расходов, как «архитектурно-художественное оформление» и «инженерные расчёты опорно-балочных пролётов».

– Посадили кого-нибудь?

– Пересадили из одного кресла в другое на повышение, кого-то на пенсию спровадили, кто нагрёб под завязку – суши вёсла.

– Вот воруют, так воруют! Криминалу и не снилось, наверно.

– Дух захватывает от такого мастер-класса. Но как жмутся хоть что-то для своих сделать! Украина газ по дешёвке запросит – не задумываясь дадут. Своим деревням этот газ провести – да никогда. Сами подумайте, больших ли денег могут стоить два рельса и плиты на них? Рельсы не обязательно воровать, их купить можно, на «железке» списанные есть, можно договориться. Строительные плиты и блоки из бетона делали на комбинате под Райцентром – сейчас он уже не работает. Когда закрывался, они спешно распродавали продукцию со скидкой. Никаких астрономических трат такие сооружение не требуют, всё обходится в приемлемую сумму, представьте себе. А то, что у нас жмутся на строительство нормальных зданий, мостов и дорог, так я утверждаю, и никто меня не переубедит: мы самый жадный народ в мире. Пусть умиляются, как советский солдат держит спасённую им немецкую девочку на руках – нам это ни к чему. Мы-то не немецкие, и не девочки. Русским детям даже детской площадки не выхлопотать у таких героев. В Европе эти детские площадки всюду. Там и детей столько нет, сколько площадок этих. А здесь молодые мамаши просили качельки перед домами установить. Установили. Воткнули какую-то ржавую арматуру, к ней привязали грубую верёвку – на такой впору повеситься. К верёвке прикрепили кусок старой покрышки, вроде сиденья. Все материалы, как будто их где-то на свалке нашли. Верёвки через месяц сгнили и истёрлись, поэтому оборвались. В Жилконторе сказали: «Сами виноваты – не надо было на них качаться».

– Для чего качели ещё нужны?

– Видимо, для созерцания их красоты. Арматуру дети пробовали использовать как турник, но она тоже завалилась, потому что боковые стойки надо делать в форме буквы «А», чтобы вся конструкция опиралась на четыре точки. И её надо не втыкать, а закапывать, ещё и забетонировать у основания. Но у нас на всём экономят, лишний кусок арматуры пожалеют. Это где ещё такие жмоты есть? Щедрая душа, блин.

– Видимо, власти надеются, что жильцы сами будут детские площадки устанавливать.

– Территория перед жилыми домами не является собственностью жильцов. Вы купите детскую площадку, установите, а её сломают или украдут какие-то элементы. Как доказать свои права собственности, кто будет возмещать урон? Любой юрист скажет, что свою собственность устанавливай у себя дома или на огороде и там следи за ней. За бугром граждане сами ничего не устанавливают, там за этим следят городские службы. У нас этих служб ещё больше, но никто не знает, чем они занимаются. Самые щедрые страны – в Европе. В Чехии, Польше, Германии даже небольшие города обустроены на таком уровне, какой и Москве не снился. Я не видел там ни одного обшарпанного здания, ни единого строения типа наших бытовок, бараков и сараев. Есть деревни, где живёт два-три десятка человек, но любому могут оказать современную медицинскую помощь, проложены великолепные дороги, построены красивые дома, всегда есть электричество, радио, телевидение. Наши туристы их спрашивают: «У вас часто отключают свет?». Они не поняли, что это такое: зачем его отключать? Кто-то и стариков вспомнил, что свет пару раз отключали в годы Второй мировой.

– Наверно, для них это было большим потрясением, чем сама война.

– Возможно. А в России легко отсекают от электричества посёлки, где остались «пара тысяч каких-то лохов». Как будто им свет в домах и на улицах уже не нужен. Российские города-миллионеры трясутся, что утратят свой статус из-за убыли населения, и это приведёт к сокращению финансирования. Кто-то уже утратил, какие-то города неустойчиво балансируют на грани миллиона в стиле плюс-минус, некоторые так и не дотянули до заветной цифры с шестью нулями, пошли уверенно снижаться. Находчивые администрации этих городов включают в состав своих владений все близлежащие поселения, чтобы увеличить численность, создают агломерации даже с ближайшими крупными городами, чтобы наврать в центр: население не уменьшается. Потому что у нас начинают что-то делать только для миллиона человек, а на городишки поменьше – тьфу на них совсем. Опять же, для воровства какие перспективы при распределении бюджетных средств. Городам-миллионникам разрешают строить метро, выделяют деньги на развитие транспорта, инфраструктуры. Не дотянул до миллиона – твои проблемы. Сиди в позапрошлом веке дальше. В нашем городе было десять тысяч населения до Перестройки, сейчас на три тысячи стало меньше. Это серьёзные потери, как если бы Москва уменьшилась на три миллиона. Но никто не бьёт тревогу, куда пропало население: за границу, в столицу, в могилу? Никто не заикается, что надо что-то делать, создавать какие-то условия для жизни, а не смерти от нищеты и пьянки. Насрать на это население. Да это вообще бабы виноваты: не хотят рожать от алкоголиков и прочих мутантов, зажрались, стервы. Взялись бы вдесятером за одного пьяницу, перевоспитали, вывели бы его в люди, родили все дружно, он бы, может быть, даже работать пошёл. И прочие фантазии на почве алкогольного слабоумия. Пьяницам – ржачка, бабам весёлого мало, но кто их спрашивает. Родилась бабой, так терпи придурков.

– Да, в России на женщин смотрят, как на крепостных девок. Даже на государственном уровне. Страну превратили в какой-то вертеп, а во всём бабы виноваты. Потому что обматерить их куда как легче, чем всерьёз заняться развитием страны.

– Вместо развития занимаются подтасовыванием фактов. Здесь в состав города тоже включили все окрестные деревни, но это не помогло, численность населения всё равно уменьшается. Есть угроза, что населённый пункт вообще лишится статуса города при таком раскладе. Вокруг много посёлков, их присоединили к городу. Где были школы, амбулатории и почта, всё закрыли. Теперь им надо ездить учиться и лечиться в город, а это двадцать-тридцать километров. Сказать, что они такому присоединению не рады – ничего не сказать. Не учли ещё, что автобус иногда ходит раз в неделю. А могут и его отнять. Дескать, неча тут жировать в трудную годину, гонять дорогостоящую машину ради каких-то двух-трёх сотен бродяг. И я вспоминаю те европейские деревни, где живёт двадцать-тридцать человек. Потому что там совсем другая цена жизни человеческой. Пусть в городе живёт хоть один гражданин, но он должен жить хорошо и ни в чём не нуждаться. И не важно, как и сколько он работал на страну. Это у нас больные старики с трудовыми стажами по шестьдесят лет, ветераны Войны и Труда, искалеченные в окопах или на производстве, на костылях добираются до районных или областных Собесов, чтобы выхлопотать себе скидку в три копейки за оплату коммунальных услуг, и там же умирают. А в Европе все спокойно отработали на работе, которую в России называют «лёгкий труд», то есть сидя за конторкой. У нас на такой труд переводят тех, кто инвалидность получил на производстве. В развитых, по-настоящему зажиточных странах, никто из муниципальных властей не говорит рядовым гражданам: «Сами стройте на свои деньги, сами ничего не хотите, дармоеды». Там не увидишь ни одного некрасивого или аварийного здания. Ни одного! А у нас жилые кварталы больше похожи на промышленные блоки или даже бараки концлагеря, куда иностранцев нельзя пускать – они не поймут, что это. За бугром обыватель не задумывается, откуда берётся асфальт на дорогах, кто зажигает свет на улицах по вечерам – об этом думают власти. Почему они это делают, почему у них даже небольшие посёлки настолько хорошо обустроены?

– Потому что для своих.

– Потому что там живут граждане страны. Пусть их мало, но даже один гражданин должен жить хорошо в своей стране. Гражданин Англии не должен бедствовать в Англии. Коренной немец никогда не будет нищим во Германии. Он может нищенствовать, где угодно, если ему очень приспичит, но только не в своей родной стране. Они принимают огромное количество эмигрантов со всех концов света и всех умудряются обеспечить пособиями, куда-то пристроить, дать образование желающим его получить. Вот она, настоящая щедрость! Из России драпают в Европу, умудряются там доказать, что они прибыли из кризисного региона мира, получают статус контингентных беженцев, которые имеют пожизненное право на бесплатную гуманитарную помощь, медицинское обслуживание и даже юридическую защиту. На пособия там живут годами, и как живут! И это – эмигранты, чужие люди в чужой стране. У нас коренное население дома такого отношения к себе не встречало. У нас настолько извращено мышление, что мы при своём нищенском уровне жизни называем себя щедрыми и духовными, сидя в навозе. До такой степени отрицаем цивилизацию и не хотим заниматься её развитием, что готовы жить в бараках под видом великой идеи. А европейцев считаем скупердяями и презираем за меркантильность, что они сходу не могут всю зарплату пропить. Но они экономят там, где надо экономить, и не жалеют средств, где экономить нельзя. Там такого не увидишь, как у нас перед приездом губернатора здания на главной улице наскоро мазнули краской с фасада, а на задворках так и остались грязь, вонь и разруха. Денюжков нет, чтобы недвижимость в городе в божеский вид привести. Центральный магазин разваливается на глазах, затянули его фасад плакатами с изображением продуктов питания на нарисованных витринах. Один ветхий жилой дом закрыли щитом из прокатной стали. Где взяли – она ж немалых денег стоит! Намалевали на нём: «Слава России!». Это до какой стадии упиться надо? Как там жильцы в кромешной темноте сидят с заваренными окнами, никто и не интересовался. Наверняка сказали, что для ихнего же блага всё делается. У нас скоро будут стоять дома, как гнилые зубы: сверху оденут «коронки» из щитов и нарисуют на них красивый фасад. Вместо дороги вдоль ухабов с невысыхающими лужами растянут плакаты с надписью «современная автомагистраль», чтоб никто не сомневался, что она тут есть. А кто её не видит, то это его личные проблемы зрения. Рядовой российский работающий – работающий! – гражданин по уровню жизни отстаёт от лондонского бомжа, который ходит в такой же одежде, живёт в таких же ночлежках, как наши коммуналки и хрущёвки, питается в таких же столовках и забегаловках.

– Отличие его в том, что он НЕ работает и ни за что НЕ платит.

– Правильно, нашим ещё заработать надо такой «уровень жизни». Городские власти западных стран выделяют средства на содержание и медицинское обслуживание бродяг, чтобы они не множили ряды преступного мира и не распространяли инфекции на почве антисанитарии и простудных заболеваний. А нашим за это ещё работать надо. Большинство россиян живёт бедно, некоторые в состоянии крайней нищеты, из которой уже не выбраться, как из четвёртой стадии рака. И в России такое положение вещей наблюдается всю её историю. Что такое хвалёный «золотой век Екатерины», который сейчас прославляют поклонники монархии на все лады? Это обогащение дворянства. Но при Екатерине на каждого дворянина приходилось несколько тысяч крепостных. Вот и считайте, сколько это от населения всей страны? Десятая доля процента. Доля процента! То есть, даже процент населения не жил хорошо. Накануне Октябрьской революции в России восемьдесят процентов жило в деревнях и вело натуральное хозяйство, которое уже тогда считалось признаком экономической отсталости. В городах формировался рабочий класс, были ещё купцы и разночинцы, а зажиточная правящая элита была очень малочисленной. То, что сейчас в России столько дворян объявилось – это самозванцы. Их и так-то было мало, большинство эмигрировало, остатки репрессировали. Они остались где-то, но в очень небольшом количестве. Да и не они теперь являются элитой общества. В России всегда только небольшая группка баловней судьбы живёт приемлемо за счёт бедности подавляющего большинства населения.

– Это Вы ту роскошь называете приемлемой, в которой богачи утопают?

– Именно приемлемо, а не роскошно. Никакой роскоши у нас в стране нет. Нищему и унитаз в доме роскошью покажется. На Западе не считается признаком богатства, если у человека есть квартиры, дачи, автомобили, бизнес – это базовый уровень, средний класс. Богатыми там называют владельцев заводов, газет, пароходов. Россиянин машину подержанную купит, на которой до него кто-то десять лет катался, и его уже буржуем дразнят, а то и ворюгой.

– Говорят, что в столице немало долларовых миллионеров.

– Тридцать тысяч человек. И то за счёт столичных квартир, полученных ещё при Советах, которые и тянут на эти миллионы долларов. Хотя тоже капитал ненадёжный.

– Почему?

– Цены на жильё в России искусственно раздуты. Ни в одной стране с крепкой законодательной базой такие халупы не оценят в миллионы. Где ещё так дорого может стоить бетон, стекло и пластмасса? Их специально придумали, чтобы как раз строить быстро, качественно и доступно, а у нас – медленно, некачественно и непомерно дорого. Сейчас многие в своих ветхих квартирах меняют окна, двери, перекрытия, целые блоки, это обходится в два-три десятка тысяч рублей. Я согласен, что одна бетонная стена стоит несколько тысяч рублей плюс работа строителей, но стоимость квартир такая, словно это не бетон, а золото. Ещё есть глупость под названием «престижный район», но какие у нас престижные районы? С видом на помойку. В нашей стране он везде на помойку. Лишних посредников надо убирать из строительного дела, платить только работягам и поставщикам, а остальных на замес цемента отправить. Приятно платить за качественный продукт, но когда какую-то рухлядь оценивают в миллионы – это извините. Её бесплатно должны раздавать, да ещё и приплачивать за возможный травматизм и аварийное состояние. У нас сто пятьдесят миллионов населения, а миллионеров – всего несколько тысяч. То есть, опять – доля процента от общего числа граждан. А за бугром тот факт, что у человека есть дом и машина, воспринимается, как у каждого должна быть своя расчёска и зубная щётка. Именно, что должна быть, а не потому, что человек имеет право хоть на какое-нибудь барахлишко, потому что сто двадцать лет по колено в грязи отработал. Там это не роскошь, а предметы первой необходимости, норма. Ну, кому неймётся, могут излишки пустить на то, чтобы унитаз позолотой покрыть или капот автомобиля инкрустировать бриллиантами. Но унитаз от этого унитазом быть не перестанет. Для сравнения, в Европе и США восемьдесят процентов населения является этим самым средним классом.

– США тоже ко всем лезут, вмешиваются в политику других стран.

– Отчего бы им не лезть, если у них уровень доходов в тридцать раз выше, чем у россиян. У нас коренное население так не живёт, как американские эмигранты. К тому же США не помощь оказывают, как Россия, у которой всюду братья, а делают бизнес: излишки своих богатств вкладывают в развитие отсталых регионов, чтобы затем навязывать там выгодную себе политику. В этом нет ничего особенного, Россия тоже иногда занимается политическим бизнесом, что замечательно. Но её отличие от других сильнейших мировых держав в том, что собственное население при этом с трудом сводит концы с концами. России удалось создать о себе потрясающий миф, как о богатейшей стране мира, путём разбазаривания своих ресурсов, которых не хватает самим россиянам.

– Может, русским свойственен альтруизм такой жёсткий?

– Эгоизма и альтруизма на самом деле не существует. Точнее, это одно и тоже, но с небольшим смещением. Кто заботиться о других в ущерб себе, не делает ничего хорошего. Потому что тогда кто-то другой должен бросить свои дела и заботиться об этом «добром», чтобы он мог и дальше совершать свои «благие дела». Это можно сравнить с тем, что некий альтруист не ест свой хлеб, а отдаёт его кому-то другому. Этот другой ест хлеб альтруиста, а свой тоже кому-то отдаёт. Тот, кому он его отдаёт, его ест, а свой кусок отдаёт тому же альтруисту. Ведь альтруисту тоже надо чем-то питаться, чтобы жить дальше и всех радовать своей добротой. Не проще ли было каждому спокойно съесть свой хлеб? А если у кого-то нет хлеба, пусть он обращается к тем, у кого продуктов питания слишком много, что самим не съесть. Говорят, что это низкая самооценка, когда человек ждёт подтверждения заслуг именно от посторонних, от чужих. Вот наши лезут из кожи вон с голой жопой: «Подтвердите, что мы крутые, поддакните хоть кто-нибудь. А что мы сами хреново живём, так не ваше дело». России такие акции милосердия надо проводить не в Африке и Индонезии, а в собственной стране. Если бы у нас пенсионерам раздавали хлеб, ветеранам привозили бы продукты на дом бесплатно, это выглядело бы куда как разумней, чем помощь каким-то головорезам, которых разорённой стране навязывают в качестве очередного «братского народа». Такое поведение напоминает наших нищих обывателей, которые с дырой в кармане пытаются изображать из себя крутых хозяев жизни. Даже при полном отсутствии денег у них гремят роскошные свадьбы и пышные похороны.

– Мне кажется, именно богачи любят роскошью шокировать.

– Ничего подобного. Это удивительно, но состоятельные люди всё отмечают очень сдержано – жаль тратить время и деньги на обжорство и пьянство, о которых как раз мечтают бедные и через эти примитивные забавы умудряются продемонстрировать окружающим, что они богаты. Нищие стыдятся своей нищеты. Ошибочно мнение, что богатые боятся разориться – они об этом вообще не думают. Они мыслят совсем в другом ключе. В развитых капиталистических странах никто не смотрит косо на человека в лохмотьях – это личное дело каждого, как выглядеть. Может, у него такие модные предпочтения, а если тебе не нравиться, то целоваться с ним никто не заставляет. У нас люди влезают в долги, лишь бы соответствовать некой модели состоятельности. Мы нищеты боимся больше, чем какой-либо другой народ. На словах, конечно, нам якобы и дела нет до этого «презренного металла», мол «деньги – это зло» и вообще «мы бедные, зато честные». Но не надо слушать слова – они ровным счётом ничего не значат. Надо смотреть на поведение человека. И поведение наше с головой выдаёт, как мы панически боимся бедности. Умение пускать пыль в глаза в нас развито настолько, что никто не переплюнет. Наше государство не столько боится своих граждан окончательно разочаровать и потерять, сколько не заявить о себе, как о богатейшем и самом щедром на мировой арене. Впереди планеты всей по оказанию помощи кому угодно, но только не своим.

– Но как демонстрировать богатство, если его нет?

– Я сам удивляюсь, как людям это удаётся. Вот приходит на днях сюда, в ритуальные услуги простая учётчица с птицефермы похоронить мужа. Заказывает полированный гроб из дорогих сортов древесины в три свои зарплаты, крест литой с растительным орнаментом – «копейку» в приличном состоянии можно купить на такие деньги. Мне тревожно становится: «Куда тебя заносит? На радостях, что теперь никто не будет доставать пьяной рожей? Ты же не потянешь такую сумму, а ещё четверых детей поднимать одной». А ей плевать, лишь бы «всё как у людёв было – ну чем мы хужее». Потом такие же памятники ставят, как членам Политбюро – у Кремлёвской стены захоронения поскромнее будут. Влезают вдолги несусветные, лишь бы никто не догадался о их бедности! Всё время боятся, не дай бог, это кто-то заметит. Хотя по сути живут в бедной стране среди такой же нищеты – чего уж тут стесняться. Называется, застеснялся голый в бане. Свадьбы такие же сумасшедшие играют, по пятьсот человек гостей, все упьются, некоторые вусмерть, посуду переколотят, икру красную в пол втопчут, икру чёрную на полоток наклеят. Обязательно кого-нибудь спьяну ножом пырнут или голыми руками порешат – зато будет, что вспомнить. Одно платье невесты стоит, как импортный мебельный гарнитур. Молодожёны через пару месяцев разведутся – это и к гадалке не ходи. Нынче молодёжь такова, что пару раз переспали и уже скучно стало, уже и поговорить не о чем. Они развелись, а родителям ещё года два-три долги надо отдавать за свадьбу. На кой, спрашивается, её вообще было городить? И вот тут начинаются обвинения. Муж жене кричит: «Это ты виновата!», она доказывает: «Нет, это всё из-за тебя». Человек начинает думать: кабы не семья эта, не надо было бы деньги всё время где-то добывать. Начинает его эта мысль очень доставать. Он никак понять не может, что деньги нужны не только семейным, но и одиноким людям, и даже мёртвым. Они всем нужны. Но у нас политика такая, что на всех хронически не хватает. Гражданские войны, революции и баррикады проблему не решают, потому что на смену одному правящему классу приходит другой, и всё повторяется. Каких бы царей ни свергали, какие бы перевороты ни устраивали, а ничего не меняется: подавляющее большинство населения продолжает оставаться при своей бедности. На смену свергнутым царям приходят новые и устраивают репрессии для тех, кто их в цари и возвёл.

– Но в советское время была сделана попытка вытащить народ из нищеты.

– Население просто уравняли в бедности. Её не замечали, потому что идеология в Советском Союзе сумела внушить людям колоссальное презрение к комфорту и деньгам. Да и система дефицита делала деньги практически бесполезными – торговля не была развита, магазины стояли пустыми, сбережения не на что было тратить. Теперь другая ситуация: тратить нечего, но тратят. И не только деньги, но и самих себя тратят направо и налево. Чтобы не быть, а казаться крутыми, успешными и ещё какими-нибудь деловыми. Эта потрясающая способность развита в нас чрезвычайно. У меня знакомый в районной гимназии преподаёт, и вот он рассказывает, что со стороны родителей идёт самый настоящий рэкет за каждую оценку их отпрысков. Приходят какие-то гоблины в кожаных куртках и золотых цепях, гнут пальцы веером, каждый сыпет тюремным жаргоном и грозится кишки на ножку стула намотать: «Ты пошто моему мелкому соплежую неправильную оценку впаял?». Смотришь анкеты детей – родителиуних обычные служащие, есть даже простые водители, мелкий обслуживающий персонал, инженеры всех мастей, продавщицы. Но повадки чисто у крутых мафиози! По фильмам современным научились. Преподаватель этот ещё и бизнесом занимается, поэтому с настоящим рэкетом тоже хорошо знаком. И вот рэкет в бизнесе, которым всех так пугают – это нежный поцелуй в сравнении с тем, что происходит в учебных заведениях. Когда к нему нагрянула «крыша» первый раз, он не сразу и догадался, что это – она, родимая. Пришёл вежливый молодой человек с портфелем, прилично одетый, никакой кожи и унитазных цепей с позолотой, никаких тебе утюгов-паяльников «как в кине». Реальная такая бандитская «крыша», назвали приемлемую сумму, обговорили условия сотрудничества, пожали руки и разошлись. А зачем усложнять то, что можно сделать просто?

– Видимо, родители хотят видеть своих детей отличниками.

– На родителей этих посмотришь, и хочется им, бедолагам, сказать, что никогда их дитё не станет отличником. Ну, не бывают отличниками дети из таких семей! У отличников другая психология и другая среда обитания. Можно представить успешным какого-то затраханного такими родителями-психопатами ребёнка, у которого отец где-то пил, блудил, кропотливо изучал блатные манеры, а когда приполз-таки домой, надавал подзатыльников: «А ну гони дневник, ублюдок! Папка оценки будет смотреть». И вот битва идёт не на жизнь, а на смерть за каждый балл. Идёт битва там, где она не нужна. А где нужно биться – никто не шевелится. Они не волнуются за хорошие отношения с собственными детьми, за нормальный психологический климат в семье. Сколько бы поколений родителей ни метелили детей – а теперь ещё и учителей – за плохие оценки, а до них никак не доходит, что битые дети никогда не бывают отличниками, лидерами, победителями. Там даже осанка другая, а этот весь зажатый, сгорбленный, настороженно смотрит исподлобья, как затравленный зверёк, ожидая очередного удара. Можно себе представить, что такой ученик бодро и со знанием дела отвечает урок? Он, скорее всего, мямлит что-то нечленораздельное, лишь бы отстали. Один недоразвитый папаша в гимназию мента знакомого привёл, целого полковника, как свадебного генерала – где только нашёл такого дурака. Полкан махал удостоверением, рыгал перегаром, грозил арестом учителям за неуважение к его погонам. А как по фене шпарил – заслушаешься! Как только не пугают: и утюгами, и паяльниками, и ногами в цементе. Однажды эти не просыхающие отцы на гимназию так нехило наехали, прям весь персонал в заложники взяли, что какому-то хроническому второгоднику вместо «пары» влепили «кол». Думали, реальная братва прогневалась, второгодник – не иначе, сынок главаря всей теневой экономики региона. Нет, папаша на автозаправке работает, ещё каких-то собутыльников набрал, один охранник из заштатного супермаркета, другой вообще безработный. Но такие понты колотили! Когда их немножко привели в чувство и спросили, на кой они такой фигнёй страдают, был дан классический ответ заботливого родителя: токмо ради детушек. А зачем детям эта лажа?

– Но родители должны контролировать процесс учёбы.

– Да таким насрать и на учёбу, и на реальное развитие своих детей! Просто они никак не могут смириться с тем, что из их сперматозоидов получаются самые обычные дети: ленивые, шаловливые, любопытные, где не надо, и совсем не любознательные там, где хотелось бы родителям. Обыкновенные нормальные дети. Но дело в том, что сейчас все считают себя какими-то необыкновенными, крутыми. Каждому кажется, что у него какие-то гениальные сперматозоиды, от которых может родиться только Эйнштейн с Ломоносовым, а родился вот двоечник и балбес, несобранный и неорганизованный. Есть в кого. Родители разочарованы, что сперматозоиды и яйцеклетки у них самые обыкновенные, дрянные даже. Для иных это как удар по яйцам самолюбия. Они сами ничего не достигли в жизни, учились отвратительно, работают кое-как и где придётся, ничем не интересуются, поэтому теперь так хочется утвердиться за счёт детей. Обыкновенное тщеславие, ничего больше. Что такое эти оценки, кому они нужны? Если я скажу жене, что у меня была «тройка» по ботанике, она что, кормить обедом меня не будет за это? Если мой ребёнок получит «двойку», он что, от этого перестанет быть моим ребёнком? Почему надо как-то менять отношение к детям, если они получили «не ту» оценку? Да, у них не всё получается, на то они и дети. У многих взрослых вообще ничего не получается ни по одному пункту. Где-нибудь есть объявление о приёме на работу «Нужны круглые отличники за второй год обучения»? Кто-то при трудоустройстве прихвастнёт, что третью четверть в шестом классе на одни «пятёрки» закончил – возьмут за это на приличную работу? В том-то и дело, что оценки никому не нужны, они будоражат воображение несчастных взрослых, которые ничего не достигли. Все эти табели об успеваемости хранятся потом в пыльных архивах, куда никто не заглядывает. Раньше в школах не было оценок, а ставили просто галочку, что ребёнок посетил-таки школу, что ребёнок в процессе, учится, старается, как может. Потом придумали это посещение как-то оценивать, преимущественно за поведение и почтение к учителям. Всё, больше никаких значений у оценок нет. В наших школах такие старые учителя, иным под восемьдесят. Есть учителя, которые оценивают детей только по их способности шуметь, поэтому шумный и подвижный ребёнок у них всегда на плохом счету. И что теперь? Дети плохо учатся по двум причинам: или они слишком подвижны и не могут усидеть на месте, или у них тяжёлая гнетущая обстановка дома. Пожилую учительницу тоже как-то глупо ругать, что она продолжает работать, когда давно пора на пенсии «отдыхать». Но в нашей стране на пенсии не отдыхают, а подыхают. Именно поэтому пенсионеры стараются работать – это хоть как-то за жизнь держит. Всех можно понять, а не выдавать крутизну. Которой нет. Ну, не живут по-настоящему крутые люди в таких условиях.

– Это всё из современных фильмов идёт, там все крутые, а бедные люди преимущественно смотрят телевизор на досуге.

– И даже на работе. Фильмы современные посмотреть, там бизнесмены – через одного. Якобы встречаются бывшие одноклассники, почти все стали бизнесменами, хотя по статистике ими становится один из сотни, если не из тысячи. Заметный и успешный бизнес, который создаёт рабочие места и социальную защищённость, о котором, собственно, все и мечтают, удаётся создать вообще одному из миллиона. Предпринимателями быть могут далеко не все. Как не все могут быть талантливыми музыкантами или хорошими хирургами. Потому что склонность к бизнесу – это такой же талант, как занятия живописью или даже лётным делом, которое не всем по зубам. А у нас все друг другу что-то впиндюривают и думают: «Мы – деловые люди!». Ни у кого денег нет, но всё кому-то что-то впарить пытаются всеми правдами и неправдами от «дай погадаю» до «только у нас есть такой эксклюзив».

– Я слышала, что больше всего предпринимателей в бедных странах Латинской Америки и Юго-Восточной Азии, в Индокитае, где не сформирована или развалена государственная система труда. Предпринимательство там не столько признак развитой коммерческой жилки у населения, сколько результат отсутствия других возможностей выживания. Люди не имеют шансов получить нормальную работу, вот и придумывают себе бизнес сами, кто на что горазд. Так называемые вынужденные бизнесмены, которые пошли в бизнес на случай крайней необходимости, выбрали его как меньшее из зол для поддержания жизни. Продают друг другу всё, что ни попадя.

– От наркотиков до оружия. Повальное предпринимательство всегда возникает на месте гибели государства, вот и в России попёр бизнесмен даже там, где его совсем не ждали. У нас людей стыдят, что они не способны к предпринимательству, хотя на самом деле к нему не должны быть способны все поголовно. Это всё одно, что пенять обществу, почему его граждане не работают все водителями автобуса. Даже в развитых странах предпринимателями в самом широком смысле этого слова, включая частных юристов и свободных художников, являются только процентов пять населения. Россия в этом плане не исключение. Потому что большинство населения всюду пассивно и предпочитает работать на кого-то наёмным работником – в этом тоже есть свои плюсы. А наши граждане уже комплексуют. Им наврали, что в США и Европе одни бизнесмены живут, они уши и развесили. У нас народ развести на комплексы какие-нибудь, навязать надуманную подставу, глупейший тезис, который наше нездоровое общество тут же подхватывает, вообще ничего не стоит! Им скажи: «Как же вам не стыдно не уметь стриптиз танцевать, когда всё прогрессивное человечество…» и так далее в том же духе. Им уже стыдно. Прям, до корней волос стыдно. Сгореть от стыда такого жгучего готовы, уже пошли сплющенным задом вилять, вместо того, чтобы послать куда подальше, а то и отыметь по полной программе того, кто их призывает стать проститутками. А предпринимателей мало почти в любой стране мира. Только в США бизнесом занимается каждый десятый, и не абы каким, а настоящим, доходным. Но в Штатах предприимчивость, экономическая активность и финансовая грамотность населения является национальной идеей уже не одно столетие. А у нас первые предприниматели в советские годы считались фактически теневым бизнесом, хотя они только джинсами и прочим дефицитом пытались торговать, а никак не наркотой или органами. У кого коррупционная крыша во власти была, а у кого и криминальная. В других странах такая деятельность поощряется, но только не у нас. Спекулянтами и барыгами их называли, и сейчас так называют, хотя при этом сами пытаются лезть в бизнесмены. И не понимают, что достигнуть успеха в деятельности, которую считаешь позорной, невозможно.

– Неужели бизнес от этого зависит?

– Он много от чего зависит. Например, бизнес невозможен среди бедного населения. Это заблуждение, когда предпринимателя показывают этаким независимым деятелем, который на всех плевать хотел. Он очень зависим! От политической ситуации, от платёжеспособности своих партнёров и клиентов, от курса валют, от Минфина, от закона. Он не плевать должен, а учитывать эти аспекты. Одна столичная певичка хвалилась в интервью, что помимо певческой деятельности занялась на досуге бизнесом, открыла салон красоты и всем советует последовать её примеру. Шоумены советуют «ленивому народу» автосервисы открывать. Знаете, сколько тут мечтателей, начитавшись таких глупостей в газетах, пытались открывать эти сервисы и салоны? Все разорились. Кто пойдёт к ним в автосервис, если автомобилей ни у кого нет? Водители старой формации сами умеют свои машины чинить. Раньше на курсах вождения не только водить учили, но и ремонтировать свою «ласточку», потому что в Советском Союзе даже в Москве и Ленинграде была проблема хорошего автослесаря найти, а уж запчасти – даже слова такого не знали. Автовладельцы со стажем, кто машину ждал по три пятилетки, ездят на своих «Жигулях» и «Москвичах» очень аккуратно, берегут лучше всякого сервиса. А парикмахерских здесь сколько открывали? Тоже никто не удержался на плаву.

– Здесь в Доме Быта есть, я видела.

– Да, держим для приличия, но она не даёт никакого дохода. Мало ль кому приспичит оболваниться, а в городе самой примитивной цирюльни нет. Открыли вот, чтоб совсем не одичать. Но финансировать приходится с похоронных дел.

– Неужели никто не стрижётся?

– Дома все это делают. Меня самого жена стрижёт. Женщины своими руками и завиваются, и красятся. Чёрт его знает, почему так. Привыкли. Точнее, приучили в эпоху развала и дефицита, когда ничего не было. Бизнесом хорошо заниматься в зажиточном обществе, где люди имеют возможность платить, а так только население в заблуждение вводят, когда основными героями современных книг и фильмов стали бизнесмены, банкиры, бандиты…

– И проститутки.

– Вот ещё одна сомнительная статья дохода. Тут в Райцентре в конце восьмидесятых пробовали раскрутить этот хвалёный бизнес, курировала его какая-то шантрапа из Райкома Комсомола, депутаты нового толка, милиция прикрывала, естественно – ну куда ж без неё. Понятно, что простым гражданам такой вид «частного предпринимательства» был не по зубам. Но даже при такой солидной поддержке не получилось ничего. Не найти платёжеспособного клиента! В кино показывают прелести жизни проституток, как те в роскоши купаются, живут на виллах у моря и ездят на Porsche, любимые, счастливые, ухоженные и вечно молодые. Агитируют современных невест пополнять их ряды своим юным телом. На деле только сутенёров своих обогащают. Те сажают их на иглу и выдают денег ровно на дозу и какой-нибудь гамбургер, чтоб совсем не загнулась. И загибаются они пачками, изломанные и искалеченные, оставив детским домам кучу больных детей от разных папаш, у которых даже фамилию не спросили. У нас холодная страна, девять месяцев зимы, а они вдоль трассы стоят без штанов под снегом и дождём. Им бы впору в ватных штанах и валенках стоять, если мужику приспичит, ему такой камуфляж не помеха, он и в телогрейке бабу разглядит. Но сам образ проститутки и стриптизёрши, которые из кожи вон лезут, чтобы их заметил клиент, рассчитан на мужика, который женщинами как-то слабо интересуется, что ли. Вся эта голытьба в блёстках придумана словно бы для импотентов, которые женщину в упор не видят, а если и заметят, то требуют, чтобы она как-то вызывающе выглядела, мигала лампочками, а то у них чего-то там не срабатывает. Поэтому у этих дур все женские органы застужены, гной в трусы течёт, желудок испорчен диетами, зубы и волосы выпадают от недостатка питания и отсутствия хотя бы базового набора витаминов. Они подвергаются грубому насилию, но им никто не платит за это, а просто убивают. И убийц никто не ищет – сама выбрала себе такую участь. Их часто находят просто замёрзшими около дороги и развозят по моргам. Все прокуренные и проспиртованные, чтобы окончательно от холода не околеть. Лезть на всё это может только какой-нибудь заразный извращенец и садист, а нормальный мужик разве что милостыню подаст, чтобы приличной жратвы себе и детям купила хотя бы раз в жизни.

– Сейчас идёт самая настоящая пропаганда проституции, за молодёжь тревожно. Каждая вторая героиня современных фильмов и книг – жрица любви, гетера, путана, роковая вамп-вумен…

– Короче, блядь обыкновенная. То-то и оно, что башку задурили пропагандой, что это почётная работа для современной раскрепощённой девушки. Киношные провинциалки едут в столицу, единственно чтобы танцевать у шеста – больше никаких дел в столице нет, и не надейтесь. Богачи там не едят, не пьют, только на стриптиз глазеют, как деревенские девственники, первый раз попавшие в злачный район большого города. Всё вокруг шеста там крутится, на том и стоит. Столичные скучающие красавицы попадают в гаремы к каким-то султанам, которые хлещут их кнутом, а без такой прелюдии пипетка у них тоже почему-то не работает. Хотя, если такой богатый, мог бы и к обычному урологу обратиться, современная медицина и не такие хвори лечит. Можно только догадываться, сколько было выпито прыщавыми онанистами, которые такие сценарии создают, и как их немилосердно жизнь приложила в интимном плане. Воспевают прелести продажной любви, только не уточняют, кто её покупать будет, если мужикам на сигареты не хватает. По статистике половина мужчин в провинции не работают или перебиваются случайными сезонными заработками. Из работающих больше половины получает не больше двух-трёх минимальных оплат труда. Четвёртая или даже третья часть – данные по источникам разнятся – сидят в тюрьме. Только по официальным данным двадцать миллионов русских мужчин – хронические алкоголики. Когда «до этого дела» уже никакого дела нет, водка все радости жизни заменила. Они спят на снегу, валяются в канавах, не следят за своим здоровьем, после тридцати лет имеют целый букет болезней по части мочеполовой системы. Спрашивается, кто будет потреблять платные услуги интимного характера в таком количестве, если верить фильмам и передачам, прославляющим этот вид «народного творчества»? Вы представляете себе, чтобы на авиационном заводе всё было завалено двигателями для подводных лодок? Они там не нужны. Их там некуда приспособить.

– Да, проблема, ха-ха-ха.

– Среднестатистический мужик, который с трудом деньгу зашибает, не станет её на такую сомнительную «радость» тратить, чтоб заразиться циститом от простуженной насквозь девки в антисанитарных условиях. Ему проще жениться на обыкновенной бабе, коих пруд пруди. Он с работы ползёт уставший и измотанный, дома сил хватает только на ужин и телевизор. Рабочая электричка едет битком набитая, там люди стоя спят, инеем покрытые, потому что не топят, но никто ничего не замечает. Я сам так ездил когда-то, и надо знать степень этой усталости в людях. Вечерний автобус с комбината работников вёз, на ухабе в канаву завалился, пассажиры этого даже не заметили. Кто как сидел или стоял, так и продолжали дрыхнуть, даже когда их подъёмным краном выдёргивали. Не до африканских страстей людям, прямо скажем. Люди живут в тесных квартирках, где самая «большая» комната – пятнадцать квадратных метров. Туда по три-четыре человека напихано, через комнату в кухню и туалет то и дело шныряют обитатели двух других комнат, тут же спит парализованная бабушка, которая под себя писает и какает. Какой может быть секс в таких условиях? Сейчас столько разговоров о сексе именно потому, что его нет ни у кого. Разговоры об интимной жизни всегда выдают с головой её полное отсутствие у говорящего. В Советском Союзе о сексе не говорили, им молча занимались, здоровых детей делали и в крепких семьях жили. А сейчас все больные, уставшие, спившиеся, трижды разведённые, но сочиняют такие сказки о своих похождениях, которые больше на алкогольные галлюцинации похожи. Когда люди не живут, а выживают, сексуальные потребности притупляются или вообще исчезают – закон биологии. Иногда при смерти все эти вещи обостряются, аварийные системы организма срабатывают из расчёта хоть какую-то жизнь после себя оставить, но это уже на предсмертную судорогу больше похоже. А здоровый инстинкт размножения не видит смысла проявлять себя там, где условия не пригодны для жизни. Даже древнейшая профессия в таких условиях сбой даст. До неё охоту имеют только безработные спившиеся гопники, но откуда у них деньги? Они парочку девиц убили: в угнанную машину затолкали, изнасиловали толпой и выбросили в канаву умирать. Остальные несостоявшиеся горе-путаны разбежались. Не столько клиенты их пользовали, сколько сами «организаторы», себе в убыток.

– Ну, можно ведь одеждой торговать, не только телом и этим делом.

– Можно. Челноки привезут халаты за двести рублей, и местная нищета ругается: «За сто не могут отдать, ворюги!». Какой тут может быть бизнес, торговля, развитие? То, что там кто-то в пакгаузах украл какие-то тормозные колодки, продал их другим недоумкам и промотал выручку за пару месяцев по заграницам – это не бизнес, а фигня полная. Бизнес – это форма занятости и способ развития. И не только себя, но и окружения. Окружение в бизнесе очень важно. Нищее окружение, которое бизнесмена просит всё задарма отдать, там да сям сделать скидку, его рано или поздно разорит. Столичная публика любит порассуждать о народе, какой он ленивый и непредприимчивый, а то шли бы все в бизнес. Они не идут, а ломятся в него! И прогорают. Навезут товаров, а никто ничего не берёт – денег ни у кого нет. Жена купила тут платье на городском рынке, торговец аж разрыдался, второе ей бесплатно отдал, как бонус. Вы, говорит, первая за неделю, кто у меня платье купил. Он первые дни стоял, орал, баб зазывал, чтоб купили у него платья – хорошие, красивые, не дорого. Только горло сорвал. Никому не надо! Бабы высмотрят себе мешковатые шорты за полтинник, да ещё торгуются, чтоб скидку сделал рублей на сорок. За десятку одеться хотят! Он им говорит: купите платья, женщины, будете красивыми. А они объясняют, что в шортах удобней огород копать и дрова пилить: «На кой нам твои платья? Кого тут привлекать? Разве что пьянь всякую, да она и так прилипнет, если на бутылку дашь». Косметикой не пользуются, в салоны красоты не ходят, так что мелкий бизнес в этих условиях терпит полное поражение. Я ж говорю, женщина – двигатель прогресса и развития. Когда бабу нищие пьяницы выдрессировали, что ей ничего не надо, полный застой начинается.

– Но сейчас, наоборот, больше разговоров, что у женщин слишком много прав, они получили возможность себя сами обеспечивать, стали эмансипированными.

– Каким стали?

– С активной гражданской позицией, многие женщины борются за свои права человека.

– Допущены к выборам, да?

– Ну, да.

– Честно говоря, я не очень хорошо понимаю эту эмансипацию. Мои глаза мне говорят, что стало больше пьяных баб, и они чаще делают аборты, потому что не имеют хотя бы базовых навыков личной гигиены и школьных знаний анатомии. А борцы за права человека на деле ничего не знают о реальной жизни этого самого человека. И не хотят знать, а лишь навязывают обществу избитые стереотипы, что аборты и участие в выборах – это и есть счастье. Сейчас отовсюду свистят, что якобы раньше женщины не работали, а теперь «отвоевали» это право у мужчин, хотя мужики его сами им отдали, без боя. Это крестьянки-то не работали? Возможно, не работали баронессы какие-нибудь или герцогини, но их в любой стране было не больше десятка. Остальное население было аграрным, как бы сейчас многие не трясли своими якобы дворянскими кореньями, и вело натуральное хозяйство. У меня бабка в юности сбежала сюда в город на комбинат со своей мызы от крестьянской каторги. Там ей надо было вставать в пять утра, доить коров, выгребать из-под них навоз, таскать воду с колодца, заготавливать сено, колоть дрова, ухаживать за курами и утками, чесать коз, прясть пряжу, копать огород. А в нашей холодной стране любые полевые работы могут свети на нет то заморозки в июне, то град в июле, то снег в сентябре. Изловчись при таком раскладе получить хоть какой-то урожай. Конечно, у крестьян не было трудовых книжек с записью об этом, никто не учитывал их труд в счёт будущей пенсии, но они вкалывали, как заводская турбина. Они всю жизнь жили на одном месте, никуда не ездили, не зная отпусков, потому что коровы и гуси никак в отпуск не отпустят. А на комбинате она получила место в общаге с видом на «улучшение жилищных условий» в коммуналке, съездила в отпуск на море, закончила курсы лекальщицы, и на работе фактически отдыхала: мелом размечала листы металла и фанеры и отправляла на распилку. Она всю жизнь так и говорила про свою работу, что отдыхает на ней после деревенской каторги. И уже тогда были мужики, которые ныли, как им трудно на этом чёртовом комбинате работать, как тяжело приходить каждый день на работу к восьми утра. Городские сопли, что с них взять. Её поставили бригадиром над ними, потому что они уже тогда боялись всякой ответственности, и она смеялась: «Ребята, вы ещё не видели, что такое трудно». Они норовили обязательно опоздать, потому что не могли донести свою жопу до работы «так рано», а трудовые коллективы уже тогда пытались их брать на поруки, воспитывать, прорабатывать и уговаривать отработать хотя бы положенную норму. Всё это блядство как раз тогда насаждалось пока ещё здоровому обществу одними пьяницами для других пьяниц. Когда бабка решила выходить замуж, то призадумалась, кого выбрать из этих хныкалок. Выбор пал на моего деда, которого она нашла уже здесь в деревне. Деревенские мужики тогда не были такими пьяницами, какие сейчас обитают даже в городах, а ещё ей очень понравилось, что он всю Первую мировую прошёл, но вернулся живым и пригодным к мирной жизни. Бабка решила, что надо брать такого живучего и устойчивого к потрясениям фрукта, пока не испортился. Он происходил из такой же огромной крестьянской семьи, как и она, много работал с детства, поэтому даже не догадывался, что по поводу ежедневного подъёма на работу можно закатывать бурные истерики и стяжать сострадание и «понимание» у слабого пола. Вот за это она его всегда жалела.

– Она, наверно, очень сильная была?

– Ой, они не любили, когда их называли сильными! Могли в морду за это дать. Женщины-то ждут, когда их освободят от такой жизни, в которой приходится быть сильной, а ей говорят, что это навсегда, что это нормально для бабы – быть ломовой лошадью. Мужики любят, когда их хвалят за силу, поэтому думают, что и женщинам это должно быть приятно. Но женщины терпеть этого не могут, как будто кобылой или даже бульдозером обозвали. Тут до сих пор можно видеть брёвна, что из железнодорожной насыпи торчат – это бабы железную дорогу восстанавливали. Её взрывали во время войны несколько раз, потом насыпь пришлось возводить по новой. Они таскали и укладывали брёвна в два-три обхвата, у них не было никакой техники, всё делали голыми руками. Представляете, какая силища была? Они на этой стройке многие умерли, их так среди брёвен и положили. И вот бабам в помощь прислали списанных с фронта мужиков: один на костылях, другой без руки, третий не видит ни фига, глаза сожжены. Помощнички, блин. Естественно, к работе их никто не допустил, назначили руководить процессом. Потом ещё какой-то сморчок из центра прискакал, залез на настил из досок, начал речь толкать, какие замечательные у нас в стране женщины, с такими никакие войны не страшны. Всё восстановят, сдюжат, выдержат, так что разрушай – не хочу. Так надоел своей трепотнёй, а послать нельзя – начальство. Тогда такие сморчки и повалили в начальники, потому что работать никто не мог с циррозом, больше трёх кило поднимать нельзя. Только глотку рвать на ветру можно и никому не нужных невест разглядывать. Моя бабка плечом поддела доску, на которой он распинался, вверх её рукой дёрнула, она спружинила, сморчка как сдуло. Хулиганка была моя бабушка.

– И она никогда не скучала по деревенской жизни?

– Те деревни, в каких они жили, давно вымерли. Я читал воспоминания одного немецкого генерала, он удивлялся, что при вступлении в Россию им встречались полностью опустевшие селения, пригодные для жизни брошенные дома, иногда даже с мебелью. Они сначала думали, что это связано с эвакуацией населения, но соседние города и посёлки не были эвакуированы. Потом до них дошло, что эти деревни были просто брошены задолго до начала Войны, их даже некому было разграбить. А когда некому грабить брошенные дома, это один из признаков запущенного механизма тотального вымирания населения. Армия в России всегда была крестьянская, её почти полностью набирали из крестьянских мужиков, некоторые деревни забривали поголовно, когда Русская армия несла тяжёлые потери ещё при Николае Втором. Из них мало кто возвращался, некоторые оседали в городах, уходили в шабашники. А бабы надрывались и землю пахать, и дома поднимать, и вообще всё в одиночку делать, поэтому драпали в ближние города работать на заводы, фабрики, комбинаты – стекольные, ткацкие, металлургические и прочие, какими стали Советскую Россию застраивать. Уходили ни с чем, грузового транспорта не было, а комод на себе не попрёшь. Даже если на лошадях, то разобьёшь всё по колдобинам. До такого отчаяния люди были доведены, что при крайней бедности бросали последнее имущество, недвижимость, огород.

– Сейчас по России тоже много брошенных домов, деревня снова пустеет. Говорят, что деревня уже исчезла как вид населённого пункта.

– Потому что деревней надо заниматься. Землёй и её обустройством должны заниматься мужики, а их якобы нет. Они или пьют, или уже спились, или предпочитают всему городскую жизнь, что не так и плохо – хоть к какой-то жизни тяготеют. Женщина, какой бы сильной её не делали, не сможет поставить сруб и выкопать колодец. Последние сто лет много нытья, что мужик на Руси исчезает, как и деревня, под эти сопли жалеют алкашей, как «последних из могикан». На самом деле мужик никуда не исчезает, а всё больше превращается в мужчину, который уже не согласен в ужасающих условиях жить и работать, да ещё гордиться этим. Мужчины предпочитают, чтобы землю пахали машины, дома строили подъёмные краны, дороги прокладывала техника – для чего-то она ими придумана. Но к таким переменам в сознании народа уже не готова власть, у неё обычная уборка снега и вывоз мусора который год в списке аномальных подвигов числятся.

– Ха-ха-ха, слушайте, а почему Вас считают бандитом? Вы же не похожи совсем.

– На кого, на бандита? А где Вы их видели?

– В кино, где ж ещё? Там такие мордовороты, еле языком ворочают, словно и букварь не прочитан.

– Я в кино тоже много кого видел, например, инопланетян. Они почему-то были зелёными и с большими ушами. Потом в другом фильме они были уже синими и совсем без ушей. Меня это возмутило, потому что я уже уверовал, что инопланетяне просто обязаны быть зелёными и с ушами, как у Чебурашки.

– Ха-ха-ха.

– Я смотрю, Вас очаровал, что не похож на блатного из подворотни с примитивным внутренним миром. Вы не подумайте, что я какой-то идейный преступник, с философией исключительной личности, которой всё позволено. Мы же все советские люди с обязательным средним образованием, с бесплатным высшим, которое, как утверждают сами профессора, на порядок выше нынешнего платного. Ещё у меня детство было хорошее, солнечное. А детство, говорят, определяет всю дальнейшую жизнь. Сам себя я бандитом не считаю, ничего такого особенного я не делаю. По нынешним меркам все правители России двадцатого века были опасными преступниками, разве только Черненко ничего не успел или Брежнев с Горбачёвым под сомнением. Кто такой был Ленин до Революции? Очень опасный государственный преступник. А после – вождь мирового пролетариата. Мирового! Троцкий, Сталин, Андропов сейчас были бы приравнены к тиранам вроде Хусейна, хотя куда ему до них, слабоват.

– Но Вы же нарушаете закон?

– А знаете, что такое закон? Что такое мораль и нравственность? Это лёгкая жизнь! Представьте себе, но это именно так. Людям совсем не трудно быть людьми, а вот скотам очень тяжело вести себя по-человечески. Поэтому они своими человеческими поступками так гордятся и требуют уважения, их по этой гордости всегда можно распознать. А для нормальных людей нет ничего трудного в том, чтобы платить налоги, помочь старику перейти улицу, растить своих детей, соблюдать какие-то правила приличия. Это даже приятно, комфортно, удобно. Быть человеком легко, если ты человек. Валяться пьяным, со всеми конфликтовать, нарушать общественный порядок – это очень тяжело, много сил забирает. Такие всегда быстро выдыхаются. Тяжело женщинам, которые пытаются изображать из себя проституток, потому что эта роль противоречит их природе, чисто мужская фантазия. Тяжело мужчинам, которые косят под бандитов, а таких сейчас значительно больше, чем реальных преступников. Тяжело им эти роли даются, потому что они не понимают простой вещи: преступность вообще никак не выглядит, её задача оставаться незаметной, а не производить впечатление на затраханных соотечественников. Подавляющее большинство людей не знает законы, никогда не задумывается о них, но за всю жизнь ни разу их не нарушает. Потому что это совсем не трудно. Но это возможно, когда законы не противоречат привычной жизни людей. Вот мы с вами разговариваем, очень интересно общаемся, а есть страны, где женщине нельзя разговаривать с мужчиной. Есть страны, где женщину за это сразу казнят, а где-то казнят только мужчину. И конечно, найдутся страны, где убьют обоих за такое аморальное поведение. Существуют государства, где нельзя улыбаться на улице. У нас принято считать, что улыбка – это всегда хорошо, а слёзы плохо, на самом деле это всего лишь две эмоции из целого океана человеческих переживаний, которые не являются плохими или хорошими, они просто имеют место быть. Они прорываются, когда сочтут нужным. Врачи говорят, что большинство болезней у современных людей происходит от сознательного подавления каких-то «плохих» эмоций, и совсем тяжело, когда эмоции начинает контролировать закон. И уже пошли нарушения, людям всё труднее такие «законы» соблюдать. Как это не смеяться, если смешно? Или не плакать, когда горько? Тут дорога есть за городом, по ней все гоняют, несутся сплошным потоком. Все к этому привыкли и вдруг поставили знак ограничения, за ним гаишник настоящую жатву ведёт. То есть сразу все водители стали нарушителями, пусть административными, но преступниками. Люди соблюдают закон, когда он им удобен. И нарушают, когда он непривычен. Если под закон приходится подстраиваться, это какой-то неправильный закон. Но этот неудобный закон требует, чтобы граждане прогибались под него и не вякали, потому что в его задачи входит не поддержание порядка, а прежде всего подавление. Так глупые мужья и жёны годами спорят. Он ей доказывает, что семья существует для того, чтобы прежде всего ему было комфортно и уютно, а она заявляет, что замуж шла, чтобы комфортно было как раз ей.

– Почему именно глупые?

– Потому что умные люди умеют договариваться, а дураки всегда требуют, чтобы под них прогибались, для них это единственный способ получить удовольствие.

– А в России тоже приходится под закон прогибаться?

– Не сказал бы. В России приходится прогибаться не под закон, а под его исполнителей. Слуги закона есть умные, а есть глупые, которые прут в органы, чтобы самоутверждаться. И очень активно прут, потому что так оторваться, как иные менты это делают, больше негде. Я встречал следователей результативных, толковых, от бога, что называется, но их очень мало. Как ни странно, их не жалуют в своей же среде, потому что они реально могут найти, что угодно и чего не надо. Следователь, который раскопает серьёзные хищения на крупном промышленном предприятии или в городском бюджете, оперативник, который накроет элитный бордель с малолетками для чиновников или ночной клуб, где сынки депутатов торгуют наркотой, – это головная боль для начальства, угроза успешной карьере в милиции. Поэтому слуги закона в массе своей тупо выполняют план, как на производстве. Закон очень зависим от своих исполнителей. Если исполнитель глупый, бездарный, то и закон таким кажется. На самом деле закон в России очень прост в исполнении, ничего сверхъестественного, никаких запредельных требований, чтоб приходилось себя как-то ломать. Но мне никогда не нравилось, как люди в нашей стране живут.

– Почему?

– А Вам нравится? Какое-то чуть ли не идейное пьянство, гордость этим пьянством, бедность, гордость бедностью, гордость вообще всем – от половой принадлежности до выполнения базовых инстинктов по добыче пропитания и выведению потомства. Баб раз в году поздравляют с тем, что они – бабы, словно быть бабой – непростое дело в нашей стране. Мужиков постоянно хвалят, что хоть где-то работают и не всё заработанное пропивают. Всюду выпендрёж, показуха, тщательно замаскированные отвратительные отношения между своими, демонстративная щедрость только к чужим, героизм на пустом месте – никогда не хотел так жить. Всюду разговоры от имени толпы, своего лица ни у кого нет, даже журналисты этим страдают, хотя это признак профнепригодности: мы победили, они виноваты, наши достижения. Кто эти «мы», где эти достижения, которые якобы «наши»? Так и мыкают, как коровы мычат. Это «мы» придумано идеологами, которые себя единым целым с этим мычащим быдлом уж никак не считают, чтобы удобней его в атаку гнать, когда они власть и государство в очередной раз просрут. Журналист обязан говорить только от своего лица и оперировать только лично добытыми фактами. Обязан! А он мычит вместе со всем стадом: «Мы проиграли эстафету, наши спортсмены стали жертвами судейских интриг». Так называемые «наши» спортсмены давно живут и тренируются на лучших спортивных базах США, потому что в России эти базы ликвидированы ещё в Перестройку для экономии разворованного бюджета. Спортсмены сейчас вообще ничьи, они легко переходят под любой флаг, где больше платят, это по футбольным командам лучше всего заметно. Потому что спорт во всём мире давно стал способом зашибать огромные деньги, а не тешить гордыню обнищавших слоёв населения, которые в своих тесных халупах блеют, как это «нашим» с эстрады не дали первое место на Евровидении. «Наши» артисты эстрады живут там же, где и «наши» спортсмены, говорят, вся Калифорния их виллами уже застроена. А быдло продолжает мычат своё «мы всем наваляем, кто не уважит наших». Очень устаёшь от этого скотства, словно барин о своих крепостных рассуждает. Сколько везде можно видеть полудурков, которые в заношенных рейтузах у заплёванных подъездов мычат, как «мы Гитлера разбили», сколько их лезет на реальную войну, полагая, что этого «мы» достаточно, чтобы туда лезть. И когда война им ошпарит задницу, только тогда они начинают говорить о своего лица, первый и последний раз в жизни: «Мне больно. Я умираю». Война тем и хороша, что любую дурь сразу вышибает даже из таких клинических идиотов, которые словно бы родились с этим «мы» на устах.

– Вы таким не были?

– Был! И оказалось, что переместиться с этого уровня мешает не столько закон, сколько мораль, общественное мнение. У закона ко мне никаких претензий, а вот общественное мнение считает меня бандитом, но кто его озвучивает, бегут ко мне, когда припрёт. Когда тот же закон прижмёт. Был на комбинате один такой честный и правильный, ещё на партсобраниях всех душил своей порядочностью, аж мухи зевать начинали с мучительным стоном. Со мной первым перестал здороваться – честному человеку не по пути с криминалом. Я его успокаивал: «Не бойся ты так, это не заразно. Особенно, при твоём богатырском иммунитете добродетели». А год назад прибегает ко мне, помощи просит. Ехал с семьёй с озера и сбил какого-то пьяницу, что вынырнул из леска за поворотом. Сам был слегка «под мухой», но только слегка – честному человеку простительно. Скрылся с места происшествия, но показалось, что были свидетели, вдруг станут шантажировать. Наверно, своей честностью кого-то опять грузил, а надо было на дорогу смотреть. Это я «сколько уж зарезал, сколько перерезал», а он-то фактически первый раз невинность потерял. Посоветовал ему: иди сдаваться, сейчас гуманизм всюду, сроки никакие, за примерное поведение выйдешь через год, а он плачет, трясётся: «Как же моя репутация и достоинство? Я же честный человек, а тут такое пятно во всю анкету». Слова-то всё какие-то девичьи. И волнует его даже не то, что человека убил, а что не сможет теперь рассусоливать о своей порядочности с подобными себе полудурками и поливать носителей порока. Деньги суёт! И хорошие деньги. Я ещё удивился, откуда такие у честного человека, хотя почему честный обязательно должен быть нищим. Деньги я всегда беру, и у него взял. И знаете, я ничего не делал. Ни-че-го. Потому что у нас никого не ищут. А он этого не знает, потому что только телевизор смотрит, где гениальные сыщики любой чих расследуют в течение часа и выявляют, кто именно пукнул. Потому что в кино всегда куча свидетелей, а на деле их не сыскать. В реальной жизни, чтобы найти, кто сбил человека, нужна специальная аппаратура, которой в нашей деревне точно нет, видеокамеры, отслеживающие проезжающие автомобили, а на дороге к озёрам обычных фонарей до сих пор нет. Сами родственники пьяницы не бьют тревогу, когда он исчезает, потому что он так постоянно делает, а потом через пять лет может объявиться, как ни в чём ни бывало. Настолько надоест родне вечно пьяной рожей, что те хоронить отказываются, когда милиция труп найдет в придорожной канаве. Так и здесь вышло. Единственно, я деньги инкогнито переслал семье сбитого, чтоб проводили его в последний путь, как полагается. Нет, не потому что я какой-то хороший, боже сохрани в такую ересь впадать. Просто я порядок люблю. А этот честный трясётся. Так трясётся, что до меня волна его дрожи доходит. Он-то уверен, что я кучу свидетелей устранил, взятку ментам дал, чтоб его не искали. Такие трясутся всю жизнь, боятся всего, включая собственных баб. И тут на днях приносят его хоронить.

– Умер?

– Да. Зачах от страха, из дома перестал выходить, даже заболел чем-то злокачественным. Видимо, боялся, что я на него наеду, хотя мне от таких точно ничего не надо. И мне безразлично, кем они меня считают, потому что их мнение может быть интересно только таким же опущенным. После меня городу хотя бы дорога останется и комбинат, а после них что останется? Только их страх и ужас перед жизнью, которой они так и не занимались. А насчёт Бубликова не беспокойтесь, я с ним поговорю, хотя он уже мало кого слушает. Люцифером себя почувствовал… Нет, пора ему полный расчёт дать.

Бубликов действительно перестал здороваться и знаться со всеми нами, кто знал его с детства. Ушёл с головой в новое для себя измерение, всем видом давая понять, что гусь свинье не товарищ. Он ушёл из семьи и купил квартиру в Райцентре. Авторитет отпустил его с должности водителя и занял какими-то новыми делами. Его жена Саша очень переживала и словно бы немного свихнулась. Иногда подходила на улице и с вялым отчаянием в голосе начинала безостановочно рассказывать:

– Он же совсем не такой был раньше. Я с ним познакомилась на танцах. Мы с девчонками пошли в клуб при военном училище – у нашей знакомой жених там учился, – и к нам пристали какие-то пьяные курсанты. Говорят, вы сюда только для того и ходите, шлюхи, чтобы вас хоть кто-то оприходовал. Я разревелась от такого хамства, и вдруг слышу за спиной: «Разрешите представиться, младший лейтенант Бубликов явился узнать, кто посмел Вас обидеть». Такой красивый, весёлый! Я сразу влюбилась… Он меня первый раз ударил, когда их часть расформировали в целях экономии госбюджета, и мы вдруг без квартиры остались. Я тогда пошутила: «Хорошо, что ты генералом не станешь, а то они такими пузатыми становятся». И чего наши начальники такие пузатые? Давно ещё какого-то французского генерала показывали, он с личным составом совершил марш-бросок по пустыне в двадцать километров и даже не запыхался. Мужику шестьдесят лет, а он такой бравый! Мой Бублик говорит, что у нас даже призывники так не могут. Я его потом спросила, выполняют ли наши генералы такие марш-броски, он чуть супом не подавился. Говорит: не шути так больше… А когда его часть расформировали, я его просто развеселить хотела, подбодрить, что я теперь вроде как несостоявшаяся генеральша, но он так взвился… Он же с детства мечтал Родину защищать. От кого-то. И детей вроде как хотел, но только я того, в положении, у нас сразу проблемы то с жильём, то с деньгами, то со всем вместе. Я на абортаж, а он на мне недовольство за эту проклятую жизнь спускает. Потом сгребёт меня в охапку и шепчет со слезами: «Сашка, прости меня за всё». И я ему всё-всё готова простить, потому что он совсем не такой, каким сейчас стал. Это так страшно, когда мужчина сначала ходит с цветами, говорит комплименты, а начинаешь с ним жить, и он вдруг превращается в зверя, кричит: «Ты во всём виновата», а ты и понять не можешь, что не так… Но я знаю, что он всё равно вернётся ко мне.

Она ждала, что он вернётся и скажет именно эти слова. Но он не вернулся. Вместо этого пришла бумажка из тюремного морга, чтобы родственники забрали тело для похорон. Сашка совсем тронулась умом, всем стала говорить, что очень хочет к нему. Ночью, когда дети спали, тихо ушла из квартиры в сарай и удавилась там. Не оставила ни записки, ни объяснения. Да и что тут объяснять.

Хоронить их было некому: родители Бубликова давно умерли, а мать Саши жила где-то в Подмосковье. У Серёги наверняка остались какие-то сбережения, но никто не знал, где они хранятся. Если в каком-нибудь банке, всё равно никто их не выдаст даже на похороны владельца. Говорили, что он всё спустил на любовницу, которую через пару дней после убийства Кошмарика тоже как-то свирепо зарезали.

Обитатели нашей улицы скинулись, кто сколько мог. Как ни странно, но ни Авторитет, ни кто-то ещё из его команды не пожелали даже копейки дать. Его жена хотела оплатить гробы и работу могильщиков, но он запретил ей. Единственно, что сделал, так хоть сообщил нам адрес Сашиной матери, так как имел полное досье на каждого своего бойца, где были сведения даже про их дальних родственников. Её вызвали на похороны, а после она забрала внуков к себе.

На кладбище сын Бубликова по-детски громко плакал, особенно, когда два гроба с его родителями опускали в могилу, где они уже никогда не расстанутся. Он топал ножками и тряс кулачками, выражая абсолютно безразличному к его горю небу искреннее несогласие с тем, что его молодых, красивых и самых лучших родителей на свете отняли у него, такого маленького, заколотили в ящики и зачем-то закапывают в холодную и сырую землю. А ведь они ему так нужны здесь, живые и счастливые. Ведь были же они когда-то такими… Адочка совсем не плакала, только хмурилась, но в какой-то момент сорвалась с места и убежала на старое кладбище, перепрыгнув через заросший ольхой овраг. И это напомнило тот апрельский день, в который мы были тут перед Пасхой, а Бубликов ходил следом за Авторитетом и много смеялся.

Её отыскали на главной аллее. Она послушно подала руку и пошла со взрослыми назад к могиле родителей. По дороге вдруг неожиданно сказала:

– Хорошо, что они оба умерли, – и, поймав наши изумлённые взгляды, так же спокойно объяснила: – Они не жили, а мучились. Отец всё чего-то кому-то доказать пытался, а мама под него и его постоянно службу подстраивалась. И дня нормально не прожили. Нельзя так жить в третьем тысячелетии. Не заслуживает современный человек такой жизни, такого отношения к себе…

– Неужели тебе их не жалко? – ахнула её бабушка, мать Саши.

– Не-а. Жалость – признак склероза и маразма. Так папа говорил.

Вот как всё просто. И чего все так вцепились в это новое тысячелетие? Кто решил, что со сменой цифр всё должно измениться: и жизнь, и отношение к человеку, и отношение самого человека к себе? И что значит «заслужить хорошее к себе отношение»? У кого человек должен это «заслужить»? Разве житель Средних веков заслуживал жестокости Инквизиции, разве он не имел права на уважение и человечность? Разве отечественный честный работяга, проживший жизнь в собственной стране хуже эмигранта в полуразвалившемся бараке, только по окончании XX века получил право на просто нормальное жильё?

Народу на похоронах было всего ничего: дети Бубликова, его тёща, я, Маринка, Светлана Ерёмина и Андрюшка Ромашкин. Не то, чтобы людям была безразлична смерть Серёги и его жены, а просто думали, что на похороны заявится сам Авторитет, разгонит всех и провернёт ритуал по сценарию своей корпорации. Но он и не собирался приходить. Из его клана уже под конец похорон приехал только Феликс Георгиевич, привёз большой чугунный крест для могилы. Красивый такой крест: весь в ажурных акантах и завитушках. Феликс объяснил, что Бубликов ещё месяца два тому назад увидел этот крест у него в мастерской и принялся серьёзно упрашивать, чтобы он отдал его ему, хотя он предназначался какому-то заказчику. Но Бубликов им так очаровался, так он ему понравился, что упросил сделать ему такой же. «Зачем тебе?» – недоумевал Феликс, а Серёга хохотал: «В огороде поставлю».

И вот Феликс привёз этот крест, установил на свежей могиле. Сказал, что потом переустановит и закрепит, когда земля осядет и уплотнится.

Мы выпили красного вина. Феликс собрался уезжать и предложил подвезти детей и их бабушку до дома, но сын Бубликова никак не хотел уходить с кладбища. Его уводили, он вырывался и возвращался назад. Уже не плакал, а только судорожно всхлипывал и вздрагивал, обиженно глядя на этот огромный, невозможно красивый крест. Пришлось почти насильно запихнуть его в машину Феликса Георгиевича, где он забился в угол сиденья. Сестра сказала ему: «Слабак», а он вдруг звонко ответил: «Сука!».

Мы отправились домой пешком – день был погожий, тёплый и солнечный. Ерёмина ещё до похорон была навеселе, а тут допила бутылку и принялась по дороге без умолку болтать:

– Вот так живёт человек, живёт, сам себя считает сильным мужиком, и вдруг оказывается, что он – всего лишь неопытный, неустойчивый и легко соблазняемый юнец. Совершенно не в кого влюбиться стало! Скучно жить при таком раскладе…

– Это Авторитет его втянул, – шмыгнул носом Андрюшка. – Сыграл как по нотам, психолог наш. «И совершил без цели и нужды в пустой комедии кровавую развязку». Этот Кошмарик ещё зимой наехал на его людей и не извинился. Совсем перестал просекать, на чью землю замахнулся. Авторитет как всегда изучил тактику, нащупал слабые места и Серёгу подсунул для решающей схватки. Как всегда, самые сильные аргументы оставил в запасе. Я ж сразу обратил внимание, что он таких крикунов, как Бублик, в свою команду не берёт. А он с самого начала знал, что Серый клюнет на эту бабу с сомнительной репутацией. Знал, что он свою покладистую и верную жену бьёт смертным боем, а ради грязной шлюхи на что угодно пойдёт. Так обычно и бывает. Вот Авторитет и сыграл на нём, как на флейте. Дал ему полный расчёт, как и обещал… Может, Бублик и не убивал никого, может, это сам Авторитет убил? А Бублика пьяного подложил. Он же хитрей любой самой хитрой бабы-стервы. Они не такие штуки мастер проделывать… Ох, жалко Серёгу! – Ромашкин начал плакать. – Хоть и дураком был, и даже в чём-то сволочью, но всё ж живой человек. Да и нельзя о покойниках плохо говорить.

– Хватит тебе реветь, как баба, – сухо говорит ему Маринка и переходит на строгий шёпот. – И не ори на всё кладбище о своих догадках по этому делу. Забыл, кто тут хозяин?

– Жа-алко! – продолжает плакать Андрюшка, а уже изрядно пьяная Светка вдруг выдаёт Марине:

– Надо было тебе от Бубликова родить, коли предлагал. Ведь красивый мужик был! А товедь мужики сейчас так измельчали, что никакого аппетита нет с ними род людской продолжать. До того неаппетитный мужик пошёл, что ничего не стоит на них у меня. Один внешне товарный вид имеет, зато внутри человека нет и в помине. Другой человека внутри имеет, но постоянно глушит его водкой. Третий ни внутри, ни снаружи человека не обнаруживает. Четвёртый… Андрюха, вот на кого ты похож? Тебе всего лишь слегка за тридцать, а ты как мешок с говном. Ну куда ты себе такое пузо нарастил? Зачем оно тебе? Ходите все согбенные, ногами шаркаете, кашляете. Прямо туберкулёз и сколиоз в одном флаконе. А тебе же всего лишь чуть за тридцать. Это нам УЖЕ за тридцать, а тебе – всего лишь за тридцать. У мужчин это самый рассвет, а у вас, как бабий век: жизнь на этом заканчивается, так и не начавшись.

– Молчи, султыга подлая, – беззлобно огрызается Андрюшка и прекращает реветь.

– Тут молчи, не молчи, хоть ори, а мужики совсем в осадок выпали. Эх, хорошо бы влюбиться в кого-нибудь, чтобы стихи начать писать! Чтобы все мыльные оперы и в подмётки таким страстям не годились… Только на ком сейчас так зацикливаться-то? Я согласна, что можно зациклиться на интересном человеке, на мужчине с богатым внутренним миром. Вот, говорят, что жена Достоевского на нём была зациклена, а Фёдор Михайлович в качестве мужа был совсем не подарок. Она переписывала его романы от руки по несколько раз, носила одно платье по десять лет, прощала ему болезненное влечение к падшим женщинам и азартным играм, когда он шутя просаживал в казино последние деньги. Но было на чём зациклиться, раз такой человечище в нём жил, раз такой целый философ рядом! А сейчас что? Только пищеварительно-половые потребности и горы самомнения вкупе с грязной посудой, а больше нет ничего. Скучная однообразная масса, в которой никто друг от друга ничем не отличается. Только и умеют, что вокруг бутылки сидеть да языками чесать о своих талантах и достоинствах, а на деле-то нет ничего. И как бабе жизнь прожить, когда совсем не в кого влюбиться? Что за странный эксперимент опять над нами поставили…

– Серёгу жалко! – снова заплакал Андрюшка. – Мы же с ним в детстве в футбол гоняли, на рыбалку ходили. У меня спиннинг был, а у него крючки такие были, красивые, с перьями… И вот где он теперь? Господи, как умирать страшно…

– Нет, Маринка, определённо надо было от него родить…

– Да иди ты! – окончательно надоедает эта болтовня Марине. – Напилась, как гимназистка.

– Я всего рюмочку, – оправдывается Светлана.

– Ага, у тебя как всегда лишней рюмкой оказалась первая. Ты уже третий день «под мухой» ходишь. Сопьёшься же. Чего так нализалась-то?

– Так я же боюсь, – хихикает она в ответ.

– Чего?

– Не чего, а кого. А если Волков и меня так же устранит, как лишний винтик? Я же на почте делала по его указанию какие-то переводы да пересылки. И он знает, что у меня деньги на книжке лежат за проданную московскую квартиру.

– Это весь город знает.

– Города я не боюсь. Никто не тронет, пока он не разрешит.

Из-за поворота нам навстречу выскакивает жена Ромашкина, видит своего красноглазого мужа и принимается нас ругать:

– Девочки, зачем вы его напоили? Ему же нельзя пить! У него цирроз подозревают. Видите, как у него живот вырос?

– А мы думали, это он за тебя рожать собрался, – совсем уж чёрт-те что несёт Светка и даже бесполезно просить её замолчать.

– Сама и рожай, – обиделась Люба.

– От кого? – смеётся Ерёмина. – Хотела вот от Бубликова, да не успела… Нет, плохим он был мужиком, злым! Жестоким даже.

– Чего ты пристала к покойнику со своими родами? Умер он, успокойся. А про умерших не нужно ничего говорить, если не можешь вспомнить хоть что-то хорошее.

– Почему же не нужно? Очень даже нужно, можно и должно, а то ишь придумали какую удобную философию! Вот за что он жену бил? Она за ним сколько лет по горам и заставам моталась, а он её ногами пинал. А ген насилия передаётся по наследству. Вон у него дочь какая жестокосердная уже сейчас. Зачем такие дети? Да и рожать-то мне когда? Мне рожать-то некогда! Я бы на месте природы назначила на эту роль мужиков – вот уж кому совсем нечем заняться. Ни работы, ни учёбы, ни дел никаких, а самое главное – никакого чувства, что им надо хоть чем-то заняться по жизни. Так бы хоть детей вынашивали, всё ж какой-то прок от них был бы. Тут и работать успевай, и зарабатывать, и подрабатывать, и дом вести, и ещё тысяча дел. Глупо всё как-то устроено в нашем мире… Эх, пропили и Россию, и баб, и детей. Всё пропили. Теперь вот ты, Ромашкин, загнёшься от цирроза, и будем тебе на могилку цветочки носить.

– Дура ты, – испуганно говорит ей Люба, а Андрюшка всё плачет, и мне подумалось, что из нашей компании он самый нормальный.

Маринка шикает на Ерёмину, так что та на какое-то время умолкает. Мы все молчим.

– А ведь мы всё-таки стали потерянным поколением, – вдруг совершенно трезво говорит Светка, когда мы уже подошли к вокзалу. – Потерянным и обманутым, как наши отцы, деды, прадеды и прочие пращуры. Нам-то казалось, что мы сумеем этот обман раскрыть, что не позволим государству себя обдурить и переиграть, ан нет – не сумели. Я в юности так кичилась, что нам выпало жить при падении старого режима, всё папаше своему, царствие ему небесное, говорила: «Батя, вас Советская власть рабами сделала, а мы будем жить в свободной и счастливой стране». Вот дура-то… А он только посмеивался, что из нас власть вообще непонятно кого сделает. Как в воду смотрел… Ведь третье тысячелетие на дворе, Господи, как мы его ждали! Почему-то казалось, что жизнь непременно наладится, что беспредел девяностых рано или поздно сам себя исчерпает. А что получилось? Всё тот же упадок. Посмотрите, сколько пьяниц и бездельников вместо образованных и культурных людей! Видела тут директора школы, нашего Юрия Кирилловича, он плачет. Вот, говорит, фантасты девятнадцатого века описывали наше время, что это будет эпоха культуры и просвещённости, самый тяжёлый труд будет механизирован и автоматизирован, люди станут гармоничными и мудрыми, а на деле люди до сих пор землю обрабатывают только лопатой. Или Кир Булычёв описывал первые годы этого века, его Алиса Селезнёва – одарённый ребёнок будущего, отличница и спортсменка, кумир фильмов нашего детства. А на деле в школе у одного мальчика из шестого класса отравление клеем «Момент» обнаружили. Его отцу позвонили, а он рявкнул: «Да и пёс с ним, с этим выблядком! Я ему денег на тетрадки дал, свой отцовский долг перевыполнил, и отвяжитесь все от меня». Молодёжь ничего не знает, ничем не интересуется кроме водки и наркотиков. Мало того, что они не превосходят по развитию предыдущие поколения, а даже не владеют и сотой долей тех знаний, что их деды знали. Учиться теперь ничему не надо. Задницей верти, да за просмотр дивиденды требуй. Вот как ошиблись фантасты-то. Остались мы все в дураках и в дурах. Так нас «прокатили» снова по всем пунктам, что даже удивительно, как мы не заметили. Так верили в перемены и так обманулись. Неужели и новое поколение так же кинут? Надо бы их как-то предупредить…

А от вокзала начинается Мировой проспект, где уже неделю идут активные дорожные работы. Сначала бегали геодезисты с треногами, замеряли, фотографировали, проводили рекогносцировку местности, так сказать. Потом нагнали технику. Бульдозеры принялись сглаживать ненужные наносы и возвышения, экскаваторы кинулись засыпать рытвины и овраги. Наконец-то убрали ржавые щиты со словом «СЛАВА» в конце проспекта и вывезли весь накопившийся там за годы мусор. Наконец-то! Свершилось.

И вот запахло асфальтом! И уже кто-то испортил себе обувь, вляпавшись в первый его слой. И вот появился второй слой, по которому уже нельзя ходить. А осень словно бы выжидала, когда люди закончат такое важное для города дело, и до середины октября установила солнечную и сухую погоду.

Но работы были закончены уже к концу сентября. Приехали многочисленные депутаты, начальники, чиновники, их замы и помы, какие-то свадебные генералы и другие важные персоны. Все нарезали себе на память кусочки красной ленточки с церемонии открытия новой дороги, каждый сказал какую-то торжественную глупость. Лука Лукич хвалил Кузьму Кузьмича, Кузьма Кузьмич пел гимны Авдей Авдеичу, Авдей Авдеич в свою очередь радовался, что ему посчастливилось работать под началом Сысой Сысоича, Фома Фомич благодарил Нил Нилыча, Нил Нилыч облобызал Сил Силыча, который после этого произнёс:

– Тар-рищ-щи, давайте все будем любить свою страну, обустраивать её, делать всё возможное для процветания, как это делаем МЫ. Не для того МЫ, панимашь, на фронтах кровь проливали…

Его огненная речь постоянно прерывалась долгими и продолжительными аплодисментами. В конце концов все получили свои награды и уехали гулять в какой-то питерский ресторан, после которого планировалось догуливать на природе в районе Стрельны. Всё по канону.

А у Рудольфа Леонидовича прошёл мучивший его последний месяц азарт. «Ну, построил ты дорогу, ну и что? – спрашивал он себя. – А зачем? Чтобы только доказать какому-то бандиту, что ты тоже хоть что-то можешь? А он плевать хотел на это, как и твоё вышестоящее начальство. Все благодарности достались тем, кто совсем недавно и слышать ничего не хотел об этой дороге». Снова стало как-то скучно, снова граждане этого города стали действовать на нервы. Он был похож на такого работника, которого специально наняли для выполнения какой-то определённой работы, но он долго не выполнял того, чего от него ждали, а когда наконец-таки что-то сделал, то тут же «надел» на себя значительное лицо, как бы спрашивая: «Ну и где же ваша благодарность?». Так уборщица долго не будет мыть вверенную её территорию, а как вымоет, то потребует, чтобы ей в ножки поклонились, что она наконец-то выполнила работу, для которой её, собственно, и взяли на эту должность.

А тут ещё бабка Евдокимовна вылезла из-под локтя мэра и как на грех спросила:

– Кормилец ты наш! А когда же фонари на Мировом установят? Чем мы хуже Лесного прошпекту? Хотя бы пяток… то есть, парочку… А то вечером по темноте ходить…

Рудольф Леонидович изменился в лице от такой наглости и подумал про себя, сколько бы он ни сделал, а людям будет всё мало, потому что городом последние двадцать-тридцать лет фактически никто не занимался. Другие граждане, заметив мученическое выражение на лице мэра, зашикали на Евдокимовну и принялись его успокаивать:

– Да не надо нам фонарей! Чего нам фонари? Мы по этому проспекту ходили, когда он раздолбанным был, а уж теперь тем паче пройдём. Зачем тут фонари, если можно смело шагать, так как знаешь, что под ногами ровный асфальт лежит, а не колдобины в разные стороны торчат?

– Я вообще уже двадцать лет с карманным фонарём хожу, – добавил кто-то.

– А я тридцать. Очень удобно.

– И ваще, старая, – обратился к Евдокимовне Лёха-Примус, – тебе по вечерам надо дома сидеть, а не по прошпекту гулять.

Мэр всё равно скуксился даже после такой поддержки граждан этого города. Но в конце концов он понял, что это не граждане его раздражают и не их простое желание нормально пожить хотя бы в конце жизни, а грызёт его мысль, что не получит он теперь повышения в Петербург, которого ждал столько лет. И осознание этого ужаса, что он в этом совершенно чужом ему городе теперь останется навеки, отравляло жизнь всё больше и больше. Не для того же он, в самом деле, дорогу выхлопотал, буквально вырвал из зубов у начальства – а это было ой, как нелегко! – чтобы навсегда застрять тут. Ещё и с этого поста попрут, ушлют вообще куда-нибудь за Урал, а оттуда не увидишь уже ни Петербурга, ни тем более Москвы…

Но вскоре случилось чудо. И началось это чудо с того, что Рудольф Леонидович подумал, будто его в самом деле хотят услать ещё дальше от цели всей карьеры, когда вызвали его строгим приказом на важное совещание в Райцентр. «Ну всё, – подумал он про себя. – Вот и сказке твоей конец. Там тебе вспомнят и то, как ты высшие эшелоны власти обозвал гоголевскими чиновниками, и то, как ты самого Фому Фомича сравнил с зажравшейся сволочью… О-хо-хо, язык мой – враг мой. А если покаяться? Может, простят? Может, хотя бы оставят в этом захолустье? Всё ж лучше, чем за Уралом… Как там тесть-то говорил: больной зуб – это счастье по сравнению с ампутацией ноги, а ампутация – рай при сравнении с полным параличом».

На совещании он сидел ни живой, ни мёртвый. Сердце испуганно отсчитывало каждый удар, страх проступал на лбу крупными каплями пота. Тут все были: и Авдей Авдеич, и Сысой Сысоич, и Нил Нилыч, и Сил Силыч, и Налим Налимыч, и Лука Лукич, и Фома Фомич, и все прочие. Они поглядывали на него, словно бы хотели сказать: «Ну что, допрыгался, кузнечик?». Кто там о чём говорил, Рудольф Леонидович не помнил: уж больно в ушах шумело и свистело. Ждали какого-то важного чиновника из Москвы, а пока словно бы разминались перед казнью смутьяна и вольнодумца.

Чиновник-москвич влетел в кабинет, как ошибившийся кормушкой воробей, так что не все и догадались, что это и есть тот самый человек, которого они так трепетно ждут. Худенький, живенький, серенький, со всё подмечающим взглядом, без боярской медлительности и царственности, без ярко выраженного желания обратить на себя внимание любой ценой и задержать его как можно дольше, без прочих нелепостей этакого уставшего от власти барина. Вошёл, чихнул «здрастье» и сразу к делу. Распёк всех и каждого не общими фразами, а по существу, рассказал о темпах новой жизни, когда нерационально обещать людям что-то к следующему периоду Кайнозойской эры, когда надо не поучать современность нормами прошлых веков, а самим учиться у современности, шагать с ней в ногу. Чиновники только тихо крякали на такие заявления, а кто-то старательно записывал.

На своё место во главе стола москвич так и не сел, а всё бегал вдоль него и даже не брезговал подойти к кому-нибудь, когда хотел увидеть какой-нибудь документ или отчёт поближе. Ещё что-то говорил – у Рудольфа Леонидовича опять зашумело в ушах, поэтому он не расслышал. Он только потом услыхал сквозь этот шум свою фамилию и увидел, как все сидящие за столом чиновники оборотились к нему, некоторые с довольно-таки злорадной улыбкой. «Вот она, твоя кончина», – подумал про себя Рудольф Леонидович.

– Так вот он какой ваш мэр-бунтовщик, – с любопытством разглядывал его московский чиновник. – Восстал, понимаешь, против всей системы, да? Ай-яй-яй.

Все так и отодвинулись от Рудольфа Леонидовича, словно он чесноку наелся, да и впёрся в благородное собрание.

– И как же это Вы, расскажите нам, дошли до жизни такой? – улыбался москвич.

– Он меня зажравшейся сволочью обозвал! – «сдал» нашего несчастного мэра Фома Фомич. – Представляете?

– А меня – гоголевским чиновником! – сообщил ещё одну улику Авдей Авдеич.

– И ещё чинушами-клушами, – обиженно добавил кто-то.

– Ха-ха-ха! – засмеялся столичный гость. – А молодец. Ведь в самом деле, молодец. Взял, да и выбил асфальт для своих! А? Всех обошёл, но достиг-таки результата. Молодец, что ещё сказать.

Все так и онемели.

– Да, – перехватил раньше всех инициативу догадливый Сысой Сысоич. – Ну а то, что обозвал кого, так ведь не матерно, а очень даже литературно. Сразу видно, что человек начитанный, культурный, по фене не базарит.

– Ха-ха-ха! – опять развеселился чиновник из Москвы и как бы невзначай добавил: – А я ведь его у вас заберу. Мне такие энергичные люди нужны, а в вашем сонном царстве ему делать нечего.

Повисла совсем уж гробовая тишина. У Рудольфа Леонидовича перестало шуметь в ушах, и он услышал в этой тишине, как все сидящие по обе стороны от него снова к нему придвинулись. Он потом плохо помнил, кто и что ещё говорил, но все ему жали руку, с чем-то поздравляли, а выражение злорадства на лицах сменилось на какое-то заискивание и даже восхищение.

Когда чиновник-москвич утащил с собой Рудольфа Леонидовича, дабы обрисовать в общих чертах его новую должность, за столом снова воцарилось молчание.

– Мда-а, – первым нарушил его Авдей Авдеич. – Вот уж точно, судьба – индейка.

– А я говорил, что всем стоит присмотреться к этому Самосадову, – оживился Сысой Сысоич.

– Чего к нему присматриваться, как к новой секретарше? – негодовал Нил Нилыч. – Обыкновенный выскочка. Тут задницу до геморроя отсидишь в одном кресле, а такие, как он, прыг-скок – и сразу в дамки.

– Выскочка, хм, – пошамкал губами Сил Силыч. – Завтра мы все на него равняться будем.

– Ха-ха! – зло засмеялся Налим Налимыч. – Лозунг так себе: «Всем равняться на Самосадова».

– В чём на него равняться-то? – пожал плечами Лука Лукич. – Он же ни фига не делал. Его же до сих пор новым мэром кличут в той дыре, где он там рулил-то, Волковы Горки или Заячьи Пригорки… Сам слышал! Четыре года просидел в мэрах, а под конец чего-то шлея под хвост попала, вот и забегал как ошпаренный насчёт асфальтирования. Баба, что ль, не дала?

– Это у него амуры появились с секретаршей Сазана, – просветил всех Фома Фомич. – Аппетитная такая, лахудра, вах! Я было, сам к ней подкатывал… В этом плане, что ли, на него равняться?

– В этом плане ему до нас ещё расти и расти! – зарезвился Налим Налимыч.

– Ха-ха-ха!

– Вот вам «хахаха», а ведь изловчился же этот жук Самосадов сделать дорогу именно в нужный момент, – пытался разобраться в произошедшем Сысой Сысоич. – Ничего не делал, а сделал нужное действие в нужное время, и вот вам результат. Тут главное выгадать нужный момент для нужного действия, а потом можно будет хоть тыщу лет ничего не делать. Я вот тоже двести метров какой-то дороги заасфальтировал…

– Прямо, собственными руками асфальт укладывал? – съязвил Авдей Авдеич.

– Зачем собственными? Не для того я столько водки в своё время выпил в банях с горкомовской шушерой, чтобы теперь своими руками асфальт укладывать. Не своими. Рим тоже не сам Цезарь строил, хотя никто не говорит, что Колизей возводили рабы такие-то… Заасфальтировал уж не помню ради чего, а хоть бы кто спасибо сказал. И повышение мне потом только через пять лет дали!

– А я в своей дыре три фонаря установил на главной улице, – грустно признался Нил Нилыч и, слегка подумав, добавил: – В рамках программы модернизации страны на волне инноваций.

– А я колодец приказал на улице, где моё детство босоногое прошло, выкопать, – сообщил товарищам Сил Силыч. – Безвозмездно, можно сказать.

– Теперь говорят, что это, оказывается, обязанность власти, а не заслуга! – насмешливо заявил Налим Налимыч. – Теперь за это и спасибо никто не скажет, не говоря уж о большем. Власть таперича приобретается не положением, а активнейшим участием в социальной и политической жизни страны, мать её растак.

– Ничего себе! Вот до каких блядских времён дожили, – приложил ладонь ко лбу Авдей Авдеич. – И куды только мир катится!

– Да-а, дела, – покачал головой Лука Лукич. – Дожили! Не иначе, конец света близится. А ведь так верилось, что с началом нового тысячелетия всё станет разумней и лучше, чем прежде. А теперь, что же это – нас, больших людей, обяжут простым плебеям прислуживать?!

– Теперь людишек нельзя так называть. Теперь это надо называть электоратом или потребителем.

– Говно как ни назови, а оно всё равно говном останется.

– О-хо-хо!.. Знал бы, что мы до такого позора дойдём в новом веке, так лучше бы помер в старом.

– И не говори, Сысоюшка.

Так наш город опять остался без мэра. Уже четвёртый раз за пять лет нового столетия. Но на жизни города это никак не сказалось: что было, то и осталось.

Перед отъездом Рудольфа Леонидовича лихорадило от предстоящего перемещения в Москву: неужели он в самом деле скоро окажется там на правах её жителя? Он никак не ожидал такого поворота в судьбе. Он не знал, как сказать жене, что ей… лучше не ехать с ним. Он мялся и терзался. Жена его была женщиной неглупой, и сама обо всём догадалась. Она и так знала, что ему прежде всего был нужен её отец со связями, а теперь, когда надобность в нём отпала, то отпала и надобность в браке с дочерью такого «полезного человека со связями». Но Рудольфу Леонидовичу не хотелось повести себя, как подлец, поэтому он думал, что сделать, чтобы жена сама от него отказалась. Ему было неудобно бросить её именно сейчас. Она же ничего плохого ему не сделала, и вообще они неплохо жили всё это время, а он такой финт отмочит. Для его нового имиджа подобный жест был крайне нежелателен.

Жена видела, как он мнётся и мучается. Ей давно сообщили некие доброжелатели, что у мужа есть какая-то там Виолетта, что ли, и она, по мнению мужа, больше подходит на роль жены новоиспечённого столичного чиновника.

– Мне здешнюю прописку хоть сохранят или прикажешь назад в Вологду убираться? – спросила жена Рудольфа Леонидовича, когда они ужинали в последний раз вместе.

– Сохранят, – мэр так и посветлел ликом. – Правда, надо будет переехать на другую квартиру. Поменьше.

– Поменьше, так поменьше. Эта и в самом деле для меня одной великовата.

– Прости меня.

– Да ладно. Побыла замужем – дай побыть другим.

– Ну, не сердись на меня…

– На кой мне на тебя сердится? Всё путём, Самосадов, – заверила его жена, и он вздрогнул, потому что она никогда раньше не называла его по фамилии.

– У меня будет к тебе просьба, – снова замялся Рудольф Леонидович.

– Вот как? Ну, говори. Чем смогу – помогу.

– Я прошу тебя: не общайся ты с женой этого Авторитета или как там его… Мне говорили, что ты опять с ней на рынок ездила.

– Так я теперь без машины осталась, вот меня и подобрали добрые люди. И вообще, она мне обещала помочь на работу устроиться через своего мужа. Бухгалтером в одну строительную фирму.

– Да тысума сошла! В какую ещё строительную? Где тут что строится-то?

– Не тут, а в Райцентре. Скоро будет строиться. Не может же такого быть, чтобы в городе четверть века ничего не строилось. Четверть века, с ума сойти, для кого-то целая жизнь… Да и какое тебе дело? Мне же надо как-то жить. Где сейчас в моём возрасте найдёшь хорошую работу с нормальной зарплатой без протекции? Куда я пойду? Здесь в городе за две тысячи рэ работать в аптеке или на почте? Ты, может быть, не знаешь, раз таким большим человеком стал, но сейчас даже здесь оплата коммунальных услуг несколько больше этой суммы.

– В годы войны и не так бедствова… – Рудольф Леонидович по привычке произнёс эту фразу, осёкся и обиженно воскликнул: – Но как же ты не понимаешь, что это может повредить моей… моей карьере?

– Да перестань ты трястись, как нашкодивший школьник. Трусливый ты у меня! Впрочем, уже не у меня… А то в Москве все такие уж святые.

– Святые – не святые, а не… немодно это всё теперь.

– «Немодно», хм. А раньше, значит, было модно для имиджа и полезно для рейтинга? Я вообще при разводе девичью фамилию возьму, никто и не догадается, что я твоя бывшая.

– А если догадается? Это же будет очень плохо для… для моего имиджа!

– А кто ещё в Вологде с Геной-Хрустом дружил? Кому Вася-Эскалатор помог бывшего свояка от тюрьмы отмазать? Что-то ты тогда не тревожился за свой имидж.

– Нашла, что вспомнить… Я же не виноват, что мы с ними в одной школе учились. Что же мне было делать: от друзей детства нос воротить?

– А здесь сам начальник районной милиции учился с этим Авторитетом не просто в одной школе, а в одном классе. Чего ты делаешь из мухи слона? Тебя в Москву берут, а ты такой ерунды боишься! Константин Николаевич вообще к этой фирме никакого отношения не имеют. Просто они её в девяностые годы от одного наезда спасли, а теперь там расширяются и набирают персонал…

– Может тебе всё-таки в Вологду вернуться?

– Э-э нет, Самосадов, мне здесь нравится. Здесь с ранней весны соловьи поют, а летом прямо на улице цветёт жасмин и шиповник… И вообще не мешай мне жить. Я теперь женщина свободная, ты мне не указ. С кем хочу, с тем и вожусь.

Рудольф Леонидович даже подумал: «А не взять ли её в Москву вместо Виолетты. А Виолетту куда же? Она уже в Москве… Ох, чёртовы бабы, без вас прожить бы кабы!».

На следующий день он собирался тихо улизнуть с обеда в Петербург, чтобы там сразу сесть на московский поезд, но от Мэрии ему всё-таки устроили небольшую «отвальную». Даже корова Роза пришла в последний раз под его окна и печально смотрела в них своими бездонными глазищами. Рудольф Леонидович под конец даже растрогался, что эти люди, которых он в какой-то степени все эти годы считал чужими, так его провожают. Вдруг часто заморгал, разгоняя по поверхности глаз нахально навернувшуюся откуда-то слезу. Убил бы того, кто это заметил бы, поэтому все сделали вид, что ничего не заметили.

Мэр уехал, но хорошая дорога на Мировом проспекте осталась. По бокам её тоже установили какие-то знаки и ограждение, где дорога проходила над крутым склоном к реке – не хуже, чем на Лесном. Правда, вскоре местные богатыри, которые развлечения ради желают курочить и ломать всё, что только подвернётся на их петляющем пути, и прикладывают невиданную силу куда угодно, но только не на облагораживание своего же города, погнули это ограждение, а знаки и вовсе оторвали. Должно быть, вложили весь не вымещенный гнев на такие же, но недосягаемые для их пакостей предметы на Лесном проспекте. И всегда на такие случаи готово бубнящее оправдание, что никто не направил их силушку в нужном направлении, а сами они не знают, куда её девать, вот и «разгулялись». Но асфальт всё же остался. Чёрный, красивый, как антрацит! Правда, со временем местами он стал пятнистым как жираф из-за расплющенных там и сям колёсами машин сплюнутых жвачек, но это мелочь в сравнении с тем, сколько лет мы ждали эту дорогу.

Её очень удобно расширили, так что места теперь хватает и машинам, и пешеходам. Для этого перенесли обе канавы, выкопали новые. Канавы сначала были чистые, красивые, но уже через месяц они наполнились мусором до краёв, где иногда мирно посапывал кто-то не нашедший в себе сил дойти до дома после героической схватки с зелёным змием.

С новой дорогой так и не смогла примириться Степанида Андреевна. Она даже зареклась ходить по асфальту, предала его чёрную сущность Анафеме, поплевав при этом на него троекратно, как на Сатану:

– Вот будут теперь, как пронститутки, каблуками стучать день и ночь! А ворьё какое-нибудь станет ездить на машинах своих туды-сюды. Энти цок-цок-цок, как коровы подкованные, а те и – вжик-вжик-вжик на машинах своих ворованных. А я всю жизню честно отработала, но у меня нет денег ни на каблуки ваши, ни на машины! Мы босиком по грязи тут ходили, а эти сволочи теперь тута цок-цок да вжик-вжик… Тьфу на вас на всех! Будьте вы все трижды прокляты!..

Но её ворчание не могло омрачить общую радость, что такой важный для сообщения всех частей города Мировой проспект оделся в асфальт. Такая красотища, что иногда невольно останавливаешься и любуешься! Вон и дед Рожнов тоже на той стороне проспекта стоит:

– «Что ты жадно глядишь на дорогу в стороне от весёлых подруг?» – приветствует он меня словами Некрасова. – Красота, да?

– Ага!

– Хорошо-то как!

– Хорошо.

– Жаль, что умирать скоро. Так бы ещё пожить, на такую красоту полюбоваться… И ведь умирать не хочется, когда тут такая красота.

– Да.

– А ведь уже скоро умирать, жизнь-то прошла, – смеётся дед и мотает головой: – И не хочется…

Расстояния между районами города сократились. По дороге до станции стало возможно дойти за полчаса и даже за двадцать минут, если быстрым шагом, а раньше на это уходило не менее часа. Идёшь по асфальту и чувствуешь такую лёгкость, что ноги не вязнут в грязи, что не надо куда-то отскакивать в сторону, когда мимо проезжает машина. Надо бы купить новое пальто, а то нельзя по красивой улице с асфальтом ходить чёрт-те в чём замызганном въедливой грязью, царившей тут ещё совсем недавно. Да, а ещё бы трезвого кавалера в хорошем костюме и при галстуке, как любит говорить наша Вероника, но с этим товаром сложнее.

– Вот и ходють теперь, вот и шастають туда-сюда.

– Здрасте, Глеб Гермогенович, – здороваюсь с ещё одним нашим неизлечимым ворчуном.

– Здорово, коль не шутишь, – слышу в ответ. – Слышала, нашу Степаниду в больницу увезли?

– Да? А что с ней?

– Инфаркт подозревают. Вот как расстроили старушку асфальтом своим! Объясни мне, почему мы жили, как скоты, и к нам, как к скотам относились, а вам теперь и асфальт, и даже фонари обещают, если не врут? За что это вам? Мы страдали, а вы получили всё за наши страдания… Сколько лет мы ждали этой дороги, а теперь она нам и не нужна. Зачем она нам? Разве только, чтобы на кладбище нас по ней вам было удобно нести.

– Откуда Вы знаете, кого скорее на кладбище понесут? Ваше поколение ещё о-го-го, это наше уже понесли.

Это хоть как-то приободрило Глеба Гермогеновича, он умолкает и сворачивает на свою Милославскую улицу. И я его понимаю, хотя его ненависть не позволяет ему понять меня. Эти люди слишком долго ждали не счастья даже, нет, а просто нормального к себе отношения. Просто нормального. И теперь их постигла досада. Ведь как досадно смотреть на балы, на которых тебе так и не доведётся поплясать! Наступил тот самый момент, когда мечты сбываются. Но называется этот момент «уже и даром не надо», потому что сама жизнь уже тю-тю. А что люди без жизни? И остаётся только брюзгливо ругать настоящее, которое наступило так поздно и жестоко не оправдало чьих-то простых человеческих надежд на скорое светлое будущее. И им хочется теперь всё это швырнуть обратно в харю тем, кто заставил их так долго ждать. Прямо в харю, и желательно попасть! Хотя там так и не поймут ничего, но чтобы им было просто больно. Мол, подавитесь своими подачками, нам они теперь ни к чему, жизнь уже закончилась.

И я спрашиваю себя: «Наташка, неужели и ты когда-нибудь станешь такой? Только к старости увидишь здесь в своём городе новые дома, где люди живут по-новому, в ногу со временем. Увидишь и другие новые дороги, по которым так легко и приятно шагать именно в молодости, когда есть куда идти. И у тебя возникнет страшное чувство, что ты кругом опоздала, а за это будешь ненавидеть и упрекать тех, кто получил всё своевременно. А тебе всё это нужно было ещё вчера и даже позавчера! Но мир наш был устроен очень несерьёзно – в нём всё происходило слишком поздно. И жизнь-злодейка распахнула двери, когда уж помирать пора, так что остаётся ей только сказать: «Спасибо за вниманье, но слишком долгим было ожиданье».

Ужас! Лучше не дожить до такого упадка духа. Хотя, он вполне закономерен и объясним.

От этих мыслей меня отвлекает кряхтение в канаве. Это Лёха-Примус пытается там встать, но ноги его не слушаются. Он сидит на холодной осенней земле и колотит по ногам кулаком, ругает их, а они похожи на упавшую марионетку: стопы лежат носками в разные стороны, и Лёха даже не может свести их вместе. У него временный паралич нижних конечностей от технического спирта. Он смотрит мимо и рычит что-то матерное и страшное, мол, он тут гибнет за правое дело, а не одна сука не желает спасти. Так он будет бузить, пока не сообщат его матери, и она обязательно всё бросит, взвалит долговязого взрослого сына на себя и потащит домой, хотя он при этом будет осыпать её бранью и даже бить.

А я иду дальше, потому что новая дорога дразнит возможностью двигаться вперёд и просто двигаться. Пусть кому-то двигаться уже никуда не хочется, но всё же хорошо, когда есть у людей своя дорога, когда они видят перед собой большой путь и просто заманчивую даль, которая проступает в анфиладе домов и крон деревьев. Она всегда была, оказывается, эта даль! Просто раньше, когда мы были юными, она нам не была видна, так как надо было смотреть под ноги, чтобы не начерпать в обувь грязи и воды.

Оказывается, нам не так уж мало и дано. Нам было дано переступить через рубеж тысячелетий. На переломе тысячелетий жил Сам Христос – хоть что-то нас с Ним роднит. И, может быть, мы в самом деле должны расплатиться за это? Но сколько надо расплачиваться, и кто вообще назначил эту плату?