Вниз по течению-1

Глава 13. Мира

Неподалёку звучали женские голоса. Словно кто-то не закрыл кран, и голоса-вода журчали, журчали.

— А я вам говорю, что в штрудели по-немецки кладётся капуста!

— Квашеная?

— Да.

— Брехня! Нет там капусты, и не было никогда!

— Это у тех, кто готовить не умеет, не было. Моя мамка такие штрудели готовила, что весь двор собирался их поесть!

— Да заткнитесь вы обе! — сурово прикрикнул на них мужской голос. — Еду надо есть, а не говорить о ней.

Спорщицы замолчали.

Мира хотела открыть глаза, но веки оказались, словно налиты свинцом. Во всём теле ощущалась жуткая слабость — будто из неё вырвали хребет и бросили умирать. В горле было сухо, язык напоминал наждачную бумагу. Надо попросить воды. А лучше горячего чаю. Крепкого, чёрного, с сахаром.

— Пить, — прошептала она. И даже сама себя едва услышала. Но говорить громче не было сил.

— А вчера супчик ничего был, — опять завёл женский голос слева.

— Пустой, — возразили сразу несколько голосов.

— Как твои штрудели, — насмешливо заметили справа.

— Вам что, обеим по башке дать, чтобы заткнулись? — рявкнул мужской голос.

Мира никак не могла понять, где находится. Может, в больнице? Однажды она лежала там с пневмонией, и соседки по палате тоже постоянно еду обсуждали. Но здесь запах был определённо не больничный. Воняло, как в ночлежке — хотя Мира ни разу в жизни в ночлежках не была. Однако представляла, что воняет там именно так. Она вновь попыталась открыть глаза. Теперь удалось, и Мира увидела, что лежит на полу, прямо перед ней возвышается чья-то массивная спина. Тут же через Миру перешагнули поросшие чёрным волосом ноги, лица коснулся край платья. Закружилась голова, к горлу подступила сильная тошнота. Мира снова закрыла глаза, дожидаясь, пока тошнота отпустит.

Кто-то тронул её за руку холодными пальцами. Вздрогнув, она открыла глаза и увидела склонённую над собой косматую голову. У женщины было длинное лицо и добрые глаза старой лошади.

— Как ты? — спросила незнакомка.

— Пить, — прошептала Мира.

На это раз её услышали.

— Сейчас, — женщина исчезла из поля зрения, но скоро вернулась с глиняной чашкой без ручек. Приподняв одной рукой голову Миры, она прислонила чашку к её губам. Мира сделала пару глотков. Затошило с новой силой, она отстранила руку женщины и вновь закрыла глаза. Её голову снова опустили на пол.

— Как она? — спросил рядом уже знакомый мужской голос.

— Плохо. Впервые вижу, чтобы кто-то так чувствовал себя после кукрения. А ты раньше такое видела?

— Нет, — после паузы согласился мужчина, оказавшийся женщиной.

«После кукрения, — слова бились в голове Миры, будто шарики для пингпонга. — Значит, я кукрила».

В памяти ещё было ярко воспоминание о толпе, преследовавшей её на улице, Натахе и Альке. Если это и есть «кукрить», то лучше сразу умереть. Почувствовав прикосновение к руке, Мира открыла глаза. Рядом с ней сидела женщина-гора. Огромные груди, мощные руки, монументальный торс, слоновьи ноги. На её лице тоже всё было крупным: толстые губы, большой нос. Но самыми примечательными были глаза: чёрные, живые, блестящие, молодые.

— Тебя как звать-то? — спросила женщина тем самым мужским голосом.

Мире вспомнился совет Гая взять себе другое имя, но она сразу отмела этот вариант. Эдак можно позабыть, кто она и откуда и смириться с окружающим скотством. А ей не хотелось мириться. Она поклялась себе, что найдёт способ вернуться домой. Не может быть, чтобы не существовало возможности нырнуть обратно!

— Мира, — сказала она.

— Откуда ты?

— Из Питера. А вы?

Большая женщина улыбнулась:

— Из Акапулько.

Мира растерянно моргнула:

— Но это же в Мексике…

Женщина с улыбкой кивнула. Мира отметила, что стало тихо, и физически ощущала направленные на себя взгляды. Желая сказать мексиканке что-то приятное, она заметила:

— Вы говорите совсем без акцента.

Всё расхохотались. Преодолев тошноту, Мира привстала на локте и огляделась, не понимая, что смешного сказала. Она лежала на полу в комнате, стены которой терялись во мраке. Зато было хорошо видно частую решётку справа — за ней горели факелы. Камера (назвать это место иначе Мира не могла) была наполнена женщинами разного возраста и цвета кожи. Они сидели группками или по одиночке на разостланных прямо на полу тряпках. Несколько фигур бесцельно бродили между сидящими. На них шикали, били по ногам, но они этого даже не замечали. Просто бродили туда-сюда, из света в тень и обратно, будто призраки.

— Мы тут все говорим без акцента. Даже ты, — с насмешкой заявила молодая худая блондинка с симпатичным, но злым лицом.

— В смысле? — спросила Мира.

— Здесь один язык, азарский, — пояснила женщина с добрыми глазами старой лошади. — Я прибыла сюда из Англии, Гузель (кивок на одну из сидящих на полу женщин) из Узбекистана.

Она перечислила ещё несколько географических названий, но Мира не слушала. Ей вспомнилась встреча на мосту с мужчиной и жабой, а также то, как она неожиданно перестала понимать, что говорит Алька.

— Вы все тоже тонули? — спросила она, обводя взглядом женщин.

— Конечно. Мы же мокрозявы, — ответила мексиканка.

— И вас всех сбросила жаба?

Снова смех. Похоже, она внесла в их унылую компанию веселье. Не смеялась только англичанка.

— Нет, — ответила она. — Я утонула в собственном бассейне. Без жаб.

Смех вдруг стих, и всем стало как будто неловко.

— Не утонула, а утопили, — холодно заметила худая блондинка, бросившая ранее ремарку про отсутствие акцента. Мира подумала, что уже чувствует к этой девке неприязнь.

— Рот прикрой, — рявкнула на худышку мексиканка.

Девка опустила глаза. Похоже, мексиканка была в этой женской колонии авторитетом.

Англичанка дотронулась до плеча мексиканки, будто хотела сказать: «Я сама» и спокойно произнесла:

— Алекса, я знаю, что меня топили.

Несколько человек удивлённо повернули к ней головы.

— Не надо, — ласково сказала мексиканка, но женщина перебила:

— И знаю, что это сделал муж, чтобы получить состояние моих родителей и пользоваться им вместе со своей молодой любовницей. Но что мне от этого знания? Как оно поможет мне здесь выжить?

Теперь многие смотрели в пол.

— Поэтому я придумала себе другую историю, — говорила она: — Историю, в которой мой муж муж меня любит и ждёт… И всем отчаявшимся советую сделать тоже самое, — она перевела на Миру блестящие от слёз глаза: — Верь в любовь, девочка. Ненависть и озлобленность ещё никого не спасли.

Она бросила короткий взгляд на блондинку.

— Но постойте! — перебила Мира, поражённая новой мыслью. — Если вас утопили, то, получается, мы здесь все покойники? Это чистилище или… как его правильно назвают?

Она мысленно вернулась к сцене на мосту, словно наяву увидела, как падает в воду, захлёбываеся, тонет. На мосту собирается толпа — любопытные лица, напуганная Алька. Вызывают водолазов, они находят её бездыханное тело, поднимают. Похороны…

— Ты не первая, кто задаётся таким вопросом, — сказала англичанка.

— Но чтобы узнать это наверняка, нужно вернуться домой. А это ещё никому не удавалось, — раздался женский голос из темноты коридора. Мира поняла, что её камера здесь не единственная. Сколько же их — мокрозяв, которые должны кукрить?

— Никому не удавалось? — переспросила она дрогнувшим голосом. — Вы хотите сказать, что отсюда нельзя вырваться?

Её с головой накрыло отчаяние.

— Попробуй, может тебе удастся, — скривилась белобрысая.

Остальные промолчали. Мира вдруг заметила, что правые ладони окружавших её женщин перемотаны тряпицами, будто все они принадлежали к некой секте. Поднеся к глазам руку, Мира обнаружила, что и её ладонь перемотна. Кстати, та самая, которую она порезала, убегая от толпы. Оттянув тряпицу, Мира увидела короткий порез, пересекающий линии жизни и сердца, и образующий с ними треугольник. Кровь засохла, и в полумраке рана казалась чёрной. Сжав и разжав руку, Мира почувствовала в месте пореза слабую боль. Ещё она заметила, что вместо джинсов и футболки на ней доходя до колен платье из грубой серой ткани, которое можно было скорее назвать рубищем. Мира вновь взглянула на перевязанную руку и спросила у англичанки, которая показалась ей самой доброй и понимающей из присутсвующих:

— Что это? Почему у всех ладони перевязаны?

В лице женщины промелькнула растерянность.

— Они берут у нас кровь, когда мы кукрим. — ответила за неё мексиканка.

Мира напрягла память, но не смогла вспомнить, как ей делали надрез на руке и то это делал. Она вообще ничего не помнила с тех пор, как ей в комнате у Найры надели на голову мешок. Затем провал и куб.

— Зачем им наша кровь? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Они капают её в воду, и та становится безопасной для тех, за Башней, — ответила за англичанку белобрысая, презрительно скривив губы.

— Сколько капают?

— Литра два, — рассмеялась девица. — Ладно, расслабься, тут все новенькие, как дуры выглядят.

Мира бросила на неё косой взгляд. Это было невозможно объяснить логически, но между ними будто протянулись невидимые нити. Мира чувствовала, что у худышки к ней интерес, девица будто присматривалась к ней, изучала. Узнать бы ещё, с какой целью?

— Ты сама-то давно здесь? — спросила Мира.

Белобрысая хотела ответить, но её перебила мексиканка.

— Здесь нет времени, — сказала она.

— Жизнь мокрозяв, — подхватила англичанка, — делится на существование здесь, — она обвела взглядом камеру, — и светлые периоды кукрения.

— Светлые?! — вырвалось у Миры.

У неё до сих пор замирало сердце при воспоминании о настигающей толпе.

— Конечно, — мечтательно улыбнулась англичанка, и Мира с изумлением увидела, что все женщины перенимают эту улыбку.

— Там кайфово, — подтвердила белобрысая.

— Это единственное, что не даёт сойти здесь с ума, — сказала женщина слева.

— Но сеансы бывают так редко! — воскликнула женщина справа.

Мира поняла, что это она сошла с ума.

Внезапно одна из женщин в камере подошла к решётке, вцепилась в неё и начала раскачиваться, выкрикивая:

— Заберите меня отсюда! Я хочу кукрить!

— Ну вот, начался концерт по заявкам, — белобрыая мрачно подмигнула Мире.

По камере будто прошла невидимая волна. Несколько женщин поднялись с пола, бросились к решётке. И вот уже несколько глоток на разные голоса завопили:

— Кук-рить! Кук-рить!

Они просунули руки сквозь решётку, словно пытались дотянуться до чего-то, видимого только им. Тела под серым хламидами раскачивались из стороны в сторону.

— Кук-рить! Кук-рить! — отдавалось от низких сводов.

Узбечка прижала ладони к ушам и зажмурилась. Женщины, оставшиеся сидеть, смотрели на беснующихся со страхом и скорбью. Так смотрят на умирающих, которым нельзя помочь. Англичанка поднялась и подошла к решётке.

— Нинель, перестань! Хватит! — умоляюще сказала она, обращаясь к одной из бесноватых.

— Кук-рить! Кук-рить! — визжала та.

Мира вновь подумала, что всё это напоминает секту.

— Нинель! Прошу тебя, перестань! — с отчаянием воскликнула англичанка. Она пыталась увести Нинель от решётки, но та грубо оттолкнула её и продолжила вопить.

— Кук-рить! Кук-рить! — гудело в спёртом воздухе.

Мексиканка поднялась, тяжело ступая босыми ногами, подошла к англичанке и обняла за плечи. Сгорбленную и сразу постаревшую на несколько лет, она отвела англичанку в тёмный угол. Мира слышала, как та всхлипывает, а мексиканка что-то говорила ей.

Придавленная происходящим, Мира оглядывалась по сторонам. Она ничего не понимала. Женщины у решётки продолжали вопить:

— Мы хотим кукрить! Мы хотим!

Воздух вибрировал от их голосов, как от боя барабанов. Мира почувствовала, как стук проникает ей в голову. Хотелось бежать без оглядки, пока не станет тихо и спокойно. Но бежать было некуда, бой барабанов заполнял голову. Мира вдруг поймала себя на том, что повторяет вместе со всеми:

— Кук-рить, кук-рить.

Она в испуге закрыла рот ладонью, но звучащие в голове барабаны никуда не делись. Они продолжали стучать, вызывая бешенство. Нужно было что-то сделать, заставить их замолчать. Всё равно как, лишь бы наступила тишина.

Неожиданно белобрысая оказалась рядом с ней и сильно ударила кулаком в лоб. Мира упала навзничь, девица встала над ней, будто скалящий зубы столб.

— Кук-рить! Кук-рить! — неслось со всех сторон.

Мира тяжело поднялась — от слабости колени были словно ватные — и боднула Алексу в грудь. Но девка, не смотри, что худышка, оказалась сильной. Она схватила Миру за волосы, и ударила лицом о свое колено. Миру ослепила боль, рот наполнился кровью, из глаз хлынули слезы. Упав на четвереньки, она зашарила руками по полу, пытась найти сама не зная что. Неожиданно кто-то вложил ей в руку нечто твердое и увесистое. Сжав его в ладони, Мира вновь поднялась. Сквозь красноватую пелену увидела расплывчатый силуэт белобрысой. Та стояла вполоборота, уверенная, что уложила Миру.

— Аааааааа! — заорала Мира и бросилась на противницу. Ударила в лицо. Брызнула кровь, и щека белобрысой превратилась в рваное мясо.

Кукрить! Кукрить! Голоса подстёгивали, наделяли силой.

Рот Алексы растянулся точно резиновый, она отшатнулась, закричала. Но даже её крик не смог заглушить барабаны. Мира стала наугад махать кулаками, во что-то попадала, что-то попадало в неё. Камера перевернулась, перед глазами мелькали то светлые волосы, то сцепленные зубы, то рассечённое ухо. Неожиданно кто-то схватил её за руки, заломил их назад, а потом в лицо хлынула вода.

— Турнир! — завопила белобрысая. — Я вызываю ее на турнир мокрозяв!

— Заткнулись обе! — рявкнул незнакомый мужской голос.

Сразу стало тихо, будто все умерли. Проморгавшись от воды, Мира увидела, что возле решётки стоит крупный мужчина с суровым выражением лица. В руках у него было пустое ведро, на полу разлита лужа воды.

Вся одежда на Мире стала мокрой

— Обеих в карцер, — приказал он.

Карцер звучало зловеще. Представились казематы, крысы и ледяная вода, доходящая до горла.

— Не надо, господин Халп, — раздался за спиной Миры елейный голос мексиканки. — Ну, посмотрите на них. Это же дурёхи, тряпочку не поделили. Что вы будете на них время тратить? Они того не стоят.

— Тебя забыл спросить, старая ведьма, — огрызнулся он и прикрикнул на стоящих рядом стражей: — Ну, пошевеливайтесь.

Они зашли в камеру. Мира попятилась в надежде спрятаться за спинами женщин. Но те расступились, показывая, что они не с ней. Краем глаза увидела, что притихшую Алексу выводят в коридор.

Один из стражей подошел к Мире и взял её за локоть.

— Пустите! — испугано взвизгнула она и попыталась вырваться, но мужик ударил в живот.

От боли потемнело в глазах, Мира согнулась пополам. Страж выволок её из камеры, протащил по коридору мимо ещё нескольких таких же, скрытых за решётками и полных людей, и толкнул в темноту. Она упала на пол.

— Сиди тихо, — приказал страж.

Мира протяжно всхлипнула и, боясь ещё удара, подтянула колени к груди. Но он бить не стал. Вышел и с лязгом закрыл дверь. Миру заглотнули тишина и боль. Прикусив руку, чтобы не услышали, она зарыдала.

Мира не знала, сколько провела в темноте. Левый бок, на котором лежала, промерз, но у неё не было сил пошевелиться. Ей казалось, что душа вышла из тела и бродит по башне. Заглядывает в камеры к мокрозявам, слушает их разговоры.

Неожиданно за дверью раздались шаги. Кто-то остановился с той стороны, в замке заскрежетал ключ. Мира подтянула колени к груди. Дверь открылась, и в карцер хлынул свет. Мира прикрыла глаза рукой.

— Вставай! — приказал мужской голос.

Боясь, что если не поторопится, опять ударят, Мира села. Руки и ноги затекли, свет после кромешной тьмы причинял боль. На неё надвинулась огромная фигура стажа; мужчина взял за локоть, рывком поднял на ноги. У Миры закружилась голова и она схватилась за руку охранника, чтобы не упасть.

— Давай, пошла. Приставать потом будешь, — хмыкнул он и шлепнул ее по ягодицам. Мира вздрогнула, внутренне сжалась, чувствуя, как загорелись от стыда щёки.

Страж вывел её из карцера. Они направились по узкому коридору с низким потолком; на полу в свете факела изгибались их корявые тени. Несмотря на то, что прошли всего ничего, Мира еле волочила ноги. Перед глазами мелькали чёрные мушки, дыхания не хватало.

— Стой, — приказал страж и толкнул низкую дверь.

Мира увидела ярко освещённую несколькими факелами комнату, стол, на котором стояли графин с вином, кубок из зеленого камня и пара глиняных чашек. Боком к двери — богатое, явно принесенное из другого места кресло. В кресле сидел мужчина в чёрном френче, брюках и коротких сапожках. Страж подтолкнул Миру в спину. Она вошла, оперлась на стену. Стало немножко легче, хотя колени сами собой подгибались, а голова казалась слишком тяжелой, чтобы держаться на шее.

Мужчина в кресле поднял голову от пожелтевшего свитка и взглянул на Миру. После одинаково грубых, словно вырубленных из камня лиц стражей, мужчина в френче поражал красотой и ухоженностью. Аристократичные черты лица, тёмные глаза, обрамленые по-женски густыми ресницами, зачесанные назад длинные чёрные, вьющиеся волосы. Мира сразу почувствовала свою убогость. Подумала о разбитом лице, с которого даже не смыта кровь.

— Оставь нас, — приказал незнакомец стражу.

Тот вышел, закрыл за собой дверь. Наверняка, этот роскошный мужик здесь большой начальник. Вон в каком роскошном кресле восседает. Незнакомец поднялся — высокий, статный — неторопливо налил из графина в кубок красного вина. В тишине комнаты все звуки казались гипертрофированно громкими: стук бутылки о столещницу, стекающее по стенкам кубка вино. Мира почувствовала сильную жажду, облизнула губы. Нижняя сильно опухла и от прикосновения отозвалась острой болью.

— Так-так, новая мокрозява, — насмешливо произнес мужчина, ставя графин на стол. — Не успела появиться, как ввязалась в драку.

— Меня спровоцировали, — ответила Мира. Голос был сиплым и каким-то разбойничьим.

— Спровоцировали, — насмешливо повторил он. — А вот свидетели говорят, что зачинщицей драки была ты.

— Вранье! — вспыхнула она.

Он улыбнулся, отпил из бокала. Мира видела, как двигается кадык на его стянутой строгим воротником шее. От жажды пересохло во рту, но просить пить не позволяла гордость.

— Горячность, это хорошо, — произнес незнакомец, ставя кубок на стол. — Но неразумно.

По стенке кубка, мерцая в свете факелов, стекла больша капля. Мира следила за ней, пока капля не спустилась к столешнице и не расползлась вокруг днища.

— Так что? — громко спросил незнакомец.

— А? — Мира вздрогнула и вскинула на него глаза.

— Хочешь вина? — он кивнул на свой кубок.

Она понимала, что должна гордо отказаться, но губы сами прошептали:

— Хочу.

Мужчина со снисходительной улыбкой вылил остатки из кубка в глиняную чашку, протянул ей. Мира отлипла от стены, сделала к нему пару шагов и потеряла равновесие. Комната вдруг перевернулась, и Мира поняла, что упала. Она хотела подняться, привстала на руках, но пол поехал, словно лента травалатора, а потом её накрыла темнота.

…

Очнулась Мира с ощущением умиротворения и даже счастья. В последний раз она чувствовала себя так у бабушки в деревне, когда проснувшись, понимала, что до начала учёбы еще целый месяц, за окном светит солнце, и можно весь день валяться на крыше амбара в душистом сене и читать книжки. Не открывая глаз, Мира попыталась потянуться, как тогда — сладко, до хруста, — но не смогла поднять руки.

Рядом раздался голос того роскошного мэна с креслом и кубком.

— Что скажешь, Бор? — спросил он.

— Что тут сказать, — ответил приятный тенорок. — Продолжительность сеансов кукрения была превышена в сорок раз. Отсюда потеря сознания и прочие «радости». Поразительно, как она не стала кукром. Того, кто с ней это сделал, по-хорошему, нужно наказать за превышение.

Роскошный мэн что-то невнятно проворчал.

— Да, я знаю, ею занималась госпожа Даяна, — судя по интонации, Бор печально улыбался. — В любом случае то, что девушка до сих пор жива, говорит о её больших способностях. Но в ней произошёл сбой.

Мира затаила дыхание, боясь упустить хотя бы слово.

— Что значит сбой?

— Господин Хадар, — со значением сказал Тенор.

— Говори, этот разговор останется между нами, — раздражённо перебил тот.

— Вы знаете, как работает кукрение: мокрозява погружают в транс и он получает дозу счастья. В этот момент в его крови вырабатываются завы, которые мы и используем для обезвреживания воды. Выйдя из транса, мокрозявы не помнят своих снов, только ощущение покоя и умиротворения. Поэтому они хотят повторять сеансы снова и снова, особенно в реалиях своего нечеловеческого существования в Башне. У этой мокрозявы из-за чересчур сильной нагрузки случился сбой: вместо снов счастья она попала в кошмар. Вместо завы в её крови выделилось другое вещество. Мы никогда прежде с таким не сталкивались. Я уже отправил откукренную ею воду господину Окато для изучения. Пока точно можно сказать, что для зарцев она непригодна.

— Точно? — спросил Хадар.

Собеседник усмехнулся:

— Проверено, — он цинично усмехнулся и добавил: — Мы всегда готовы помочь городу в борьбе с нищими.

— И я могу посмотреть на результат борьбы?

— На нищенку-то? Конечно, её увезли в подвал лечебницы.

— Хорошо, я приду чуть позже, — задумчиво протянул Хадар.

Мира почувствовала устремлённый на себя пристальный взгляд и даже дышать стала через раз. Сердце колотилось, как бешеное.

— Я уже распорядился не пускать в город воду, которую кукрила новенькая, — сказал Бор. Надеюсь, успел вовремя. Вот так, несоблюдение…

— Грёбаная Даяна! — вырвалось у Хадара. — Всё ей мало было!

Помолчав, он спросил уже спокойнее:

— И? Что теперь?

— Сожалею, эту мокрозяву вы потеряли, она не сможет больше кукрить. Для вас это бесполезный, отработанный материал. Но она может пригодиться господину Окато.

Миру начала бить крупная дрожь. Боясь, что мужчины заметят это, она попыталась не дрожать, но ничего не получилось — Мира разве что не подпрыгивала на жёсткой подстилке. К счастью, раздались удаляющиеся шаги, и голоса зазвучали теперь не над ней.

— Сожалею, но господин Окато останется без подарка, — холодно произнёс Хадар. — У Великого Хранителя Элсара на эту мокрозяву другие планы.

— Какие, если не секрет?

— Я пока не уполномочен посвящать вас в подробности.

Мира приоткрыла глаза. Небольшая комната с оштукатуренными стенами, окно, возле окна Хадар, рядом с ним невысокий толстячок с добродушным лицом. Длинный коричневый плащ доходил ему до пят и делал похожим на гигантскую тыкву. Хадар достал из кармана туго набитый холщовый мешочек, протянул толстячку, и мешочек тут же исчез в складках его плаща.

— Есть ли у вас ещё что-нибудь лично для меня? — спросил Хадар, глядя на пана Тыкву сверху вниз жгучими глазами.

Собеседник сделал бровки домиком, став похожим на ведущего детского праздника.

— Вы, как всегда проницательны, господин старший агент, — сказал он. — Просматривая сон мокрозявы, я заметил чужое присутствие. Кто-то проник туда и воздействовал на сон извне. Полагаю, именно это спасло её от перехода в сущность кукра.

Мира на расстоянии почувствовала, как подобрался Хадар, словно готовый к прыжку хищник.

— Вы узнали, кто это был? — спросил он.

— Увы, он пожелал остаться неизвестным, — пан Тыква опять улыбался, но Миру его улыбки уже не могли обмануть.

Хадар отвернулся к окну, пару минут смотрел на улицу.

— Правильно ли я онимаю, что некто проник в её кукрение и взял на себя часть нагрузки?

— Да.

Хадар неожиданно развернулся и посмотрел прямо на Миру. Она в испуге закрыла глаза, но поняла, что это бесполезно и вновь открыла. Хадар дёрнул уголком рта, и она поняла — он давно знает, что она проснулась. Возможно, специально увёл собеседника к окну, чтобы тот тоже этого не увидел.

— Понятно, — проронил Хадар и сделал Мире знак закрыть глаза. Она повиновалась. — Что же, спасибо, господин Бор. Не смею вас дальше задерживать.

Они прошли мимо её кровати, скрипнула дверь. Мира судорожно вздохнула, обдумывая информацию. В ушах звучал голос Хадара: «Некто проник в её кукрение и взял на себя часть нагрузки». Некто проник…

Она вспомнила свой кошмар. «Пробуждение», Алька, женщина с сумкой, поход в кафе, Натаха, старуха, толпа… Стоп — ещё был парень, которого она по голосу приняла за Гая. Из всех, кто был в кошмаре, она прежде не была знакома только с ним. Остальные были людьми из её прошлого.

Некто проник в её кукрение и взял на себя…

Но это невозможно! Гай погиб! И тоже стал её воспоминанием, просто она в своём сознании наделила его другой, более привлекательной внешностью. Да, это было логичным объяснением всего произошедшего с ней бреда.

Внезапно её посетила мысль, что этот кошмар мог быть малой частью сна. Той, которую она помнила. А есть ещё та, которую не помнит. Бор что-то говорил о превышении в сорок раз.

А этот крендель Хадар — кто он?! И какие планы на неё у Великого Хранителя? Что-то ей подсказывало — в этом убитом мире хорошего ждать бесполезно.

Дверь внезапно открылась, и в комнату вошли. Мира вздрогнула и запрокинула голову, чтобы посмотреть, кто это. От такого простого движения тут же накатила тошнота, на лбу выступила испарина. Это был Хадар. Он прошёл прямо к её кровати, остановился рядом. Мира видела его красивые, холёные кисти рук, аккуратные ногти. Руки человека, не привыкшего к физической работе.

— Ты всё слышала, — сказал он.

— Но ничего не поняла, — ответила она. Голос по-прежнему как будто принадлежал кому-то другому.

— Совсем ничего? Такая глупая? — он разглядывал её с легким презрением, и Мире изо всех сил хотелось спрятаться под одеялом.

— Абсолютная дура, — ответила она с вызовом.

Хадар улыбнулся.

— Хорошо, — он взял у стены табурет и сел напротив неё. — Проведу маленький ликбез. Ты уже была в камере и видела своих сосестёр. Мужиков держат этажом выше, но их меньше. Оказалось, что женский организм более вынослив и приспособлен для кукрения. Как тебе, кстати, понравилось среди них?

Миру передёрнуло:

— Как в концлагере.

Хадар рассмеялся:

— Раньше мокрозяв содержали в гораздо лучших условиях, но они не хотели кукрить. Как оказалось, хорошая жизнь ведёт к разброду в мыслях и смятению духа. Отдельные индивидуумы даже затевали бунт, который, к счастью, удалось предотвратить. После этого было принято решение изменить условия содержания. Теперь жизнь мокрозв делится на два состояния: адский реал и блаженная эйфория сеансов. Мокрозявы теперь хотят кукрить. Всегда и без остановки.

Мира смотрела на него со смесью страха и ненависти. Вспомнилась беснующаяся толпа, раскачивающиеся тела и дикие, исступлённые вопли: «Кук-рить! Кук-рить!»

А он рассказывает об этом безразлично, как будто речь идёт не о живых людях, а персонажах какой-нибудь ролёвки. Было понятно, что говорить с ним о гуманности в высшей степени наивно. Но что он хочет от неё? Зачем сидит сейчас напротив и смотрит в лицо прекрасными, беспощадными глазами. Вряд ли она так поразила его воображение, что старший агент (кажется, пан Тыква назвал его именно так) пришёл просто навестить её. Но спрашивать об этом вслух Мира боялась.

— В любом случае, ты больше не можешь кукрить, — сказал Хадар.

Горло сдавил спазм. Сглотнув, она спросила:

— Какие на меня планы у Великого Хранителя Элсара?

Она даже сама удивилась тому, что выговорила это и не запнулась. Только голос подвёл дрожью. Хадар посмотрел на неё со смесью удивления и любопытства.

— Ты приняла вызов на турнир. Вот и будешь теперь участвовать.

Мира нахмурилась, впоминая драку с белобрысой. Та действительно что-то кричала про турнир, но Мира не помнила, чтобы… Впрочем, драку тоже затевала не она, а у него есть свидетели…

— Что делают на турнире? — спросила она.

Хадар улыбнулся:

— Сражаются до последней крови.

— Как гладиаторы? — она чувствовала, как грудь сдавливает от ужаса и не переставала удивляться тому, что способна поддерживать разговор.

— Точно, — подтвердил Хадар.

— И что ждёт победителя?

— Дом, родимый дом, — Хадар широко и гостеприимно развёл руки, будто готов был нести Миру до самого дома.

У неё перехватило дыхание.

— В камере говорили, что это невозможно. И лодочник, который меня выловил, тоже… так говорил, — глухо поизнесла она, боясь даже допустить такую мысль. Вдруг ещё поверит! И как потом жить?!

— Кто тебя выловил? А, Гай. Он известный любитель сгущать краски и пугать мокрозяв.

— Был, — проронила Мира.

— Что? — не расслышал Хадар.

— Ну… Он же погиб… Утонул, — ещё тише сказала она, но на этот раз мужчина услышал.

— Погиб? — усмехнулся он. — Да я только вчера с ним разговаривал. Он выглядел вполне живым. Горничная замучилась оттирать дом от его грязи.

Агент ещё что-то говорил, но Мира смотрела на то, как смыкаются и размыкаются его губы, а звуков не слышала. В голове пульсировало: живой — живой — живой.

— Но я сама в-видела… — пролепетала она — Ч-червь…

Она схватила Хадара за руки, умоляюще заглянула в глаза:

— Поклянитесь, что не врёте! Пожалуйста!

Он с лёгкой брезгливостью толкнул её в грудь, так что она упала назад, холодно произнёс:

— Не забывайся, мокрозява.

Мира вытерла выступившие слёзы, до боли прикусила губу. А сердце рвалось от ликования: жив! Не из-за меня! Живой!

— Несколько организационных моментов, — сказал Хадар. — Пока тебе не назначен наставник для турнира, ты будешь оставаться в общей камере. Алекса, твоя соперница, уже нашла наставника и переведена в отдельное помещение.

Мира отметила имя белобрысой, робко спросила:

— А где мне взять наставника? Я тут никого не знаю.

Тут же у неё промелькнула мысль, а не для этого ли пришёл Хадар, но она отмела её как слишком невероятную. Мира понимала, что ничего из себя не представляет, чтобы её наставником захотел стать старший агент.

— Можешь попросить кого-нибудь из стражей, — небрежно бросил Хадар. — Либо мы тебе кого-нибудь подыщем.

— А… Что он должен делать наставник?

— Готовить к турниру, это же очевидно, — он поднялся, показывая, что разговор закончен.

Мира хотела спросить, в чём заключается подготовка и когда вообще всё это начнётся, но не решилась. Неожиданно ей вспомнилось, как она подплыла к городу. Стена, прорези узких бойниц высоко над водой, стражники, и неожиданная помощь Найры. В голове снова зазвучал хриплый голос девушки: «Так Гай был её наставником на состязании мокрозяв».

— Господин Хадар! — воскликнула Мира, ещё не осознав до конца, что собирается сделать.

Он уже дошёл до двери и обернулся.

— Я хочу, чтобы моим наставником был Гай!

Сердце трепетало где-то в горле. Мира живо представила, как Хадар передаёт Гаю её просьбу, и у того от изумления лезут глаза лоб.

«Её наставником?!» — переспрашивает лодочник и начинает ржать, хлопая себя по ногам. А потом называет место, куда Мире нужно пойти вместе с её просьбой.

— Пожалуйста, господин Хадар! — пролепетала она дрожащим голосом. — Если можно, скажите ему, что я прошу прощения. Он был прав… Во всём! А я просто идиотка.

Хадар ухмыльнулся и, ничего не сказав, вышел.

…

Вернувшись в камеру, Мира стала объектом повышенного внимания. Лишённые новостей и развлечений, женщины выпытывали малейшие подробности того, как она побывала в карцере. Хадар запретил Мире рассказывать о себе и предстоящем турнире, поэтому она попыталась обойтись кратким: там холод и мрак. Не тут-то было! Нееет, ты расскажи насколько холодно! Как здесь или в зале для кукрения, а, может, как в переходе с первого на второй этаж? И мрак тоже сильно интересовал: полный мрак или что-то видно?

Наконец, женщины полностью удовлетворили любопытство, сообща резюмировали: «ничего интересного!» и отстали. Жизнь вернулась в привычное русло: время от времени кого-то забирали на кукрение. Возвращалась мокрозява в полузабытьи, с блаженной улыбкой на лице. Потом приходила в себя и глухо рыдала: снова здесь!

Кормили три раза в день: на завтрак давали кашу, по виду и вкусу похожую на перловку; на обед пустую баланду и кусок безвкусного хлеба — говорили, его делают из перемолотого цеплюча; на ужин мясо — Мира с удивлением обнаружила, что ее уже не коробит от мысли, что это делается из кошек или мышей. Её вообще уже ни отчего не коробило: ни запахи нечистот, которыми была пропитана камера, ни постоянно трущиеся друг о друга в тесноте и скандалящие женщины. Она ждала, когда же к решетке подойдет Гай и скажет: «Пошли, что ли».

И все изменится. Каждую минуту ждала. Сама себя ругала: «Дурочка! Не может он прийти так быстро!»

И, тем не менее, не отводила глаз от решетки. Отвечала на расспросы мокрозяв, а сама смотрела туда, на кусочек коридора с горящими факелами — не пропустить бы! Но принесли завтрак, обед и ужин, и снова завтрак, и снова обед, и снова ужин, и снова завтрак, а Гай не приходил. Пока Мира с беспощадной отчетливостью не поняла: он не придёт. Как она вообще могла надеяться на то, что Гай захочет с ней разговаривать после того, как она бросила его умирать?!

Дура! Тысячу раз дура!

А если не Гай, то кто? И что с ней будет дальше? Ведь она теперь бесполезна, как мокрозяв. Как сказал пан Тыква: «Отработанный материал».

От страха её прошиб холодный пот. Всё, на что она до сих пор не обращала внимания в камере, нахлынуло и накрыло с головой. Мира почувствовала, как в груди глухо ворчит бешенство на всю эту жизнь. В этот момент к ней наклонилась мадам Олсен. Что-то сказала с неизменно мягкой интонацией, Мира даже не разобрала что именно — в камере стоял привычный бубнёж. Но только то, что к ней обратились и ждут какого-то ответа (в то время, как Гая нет, нет и не будет!), её взбесило. Мира не помнила, что ответила женщине. Кажется, это был просто поток брани. Мира видела напротив растерянное лицо мадам Олсен, её задрожавшие губы, наполненные слезами глаза, и чувствовала злое удовлетворение. Кому-то хуже, чем ей. Хорошо!

Её остановил удар под дых. Кто-то отобрал вонючий воздух, а другого не дал. Она согнулась пополам, судорожно вдохнула раз, другой, закашлялась. Подняв голову, увидела, что над ней стоит мексиканка и кривит толстые губы в злой усмешке.

— Простите… Не знаю, что на меня нашло, — прохрипела Мира.

Мадам Олсен отвернулась.

После этого уже никто её не трогал, ни о чём не спрашивал и в целом не обращал внимания. Будто все в одночасье поняли, что она отработанный материал. Мира прижалась спиной к стене и сидела молча, нет-нет да поглядывая в сторону решётки. Кажется, приносили обед, но она даже не встала, и никто этого не заметил. Получив свои порции, мокрозявы расселись на пол и завели бесконечные, повторяющиеся из раза в раз разговоры. Какая плохая еда, как здесь кормили раньше, вспомнили о неком Вишневском. Про него здесь любили поговорить, он был кем-то вроде Ильи Муромца и Железного человека в одном флаконе. Великий герой, поднявший восстание и непременно победивший бы, если бы не жена, слившая хранителям информацию о готовящемся бунте. Но и тогда Вишневский не растерялся и всех победил, за что был с почестями отпущен на свободу. Женщины пересказывали историю его восстания с упоением, время от времени даже вспыхивали споры, как было на самом деле, хотя в те времена ещё ни одна из них не появилась в Азаре.

А вот про Алексу совсем не вспоминали, словно её не существовало. Мире даже стало немного обидно за противницу.

«Вот так и обо мне забудут», — обречённо думала она.

Принесли ужин. Вдоль решётки снова выстроилась очередь с мисками.

— Ты что, голодовку объявила? — резко спросила мексиканка, глядя на Миру сверху вниз.

Не ответив, девушка отвернулась к стене.

Пробормотав что-то, женщина ушла. Мира сглотнула слёзы. Вдруг вспомнилось, как она страдала, работая в блинной, думала, что хуже этого уже ничего быть не может. Может, ещё как. Вот он, её новый мир: шорох шагов, переругивания, стук мисок.

Неожиданно за спиной раздался женский крик:

— Несправедливо! Сейчас моя очередь кукрить!

— Замолчи! — приказал мужчина.

Кто-то тронул Миру за плечо. Она вздрогнула от предчувствия, в голове мелькнула мысль: «Гай!»

Обернувшись, увидела устремлённые на себя завистливо-любопытные взгляды.

— Эй, новенькая, ты где? — крикнул из коридора мужчина.

Она медленно встала, отряхнула измятое грязное платье, прошла мимо женщин к решётке.

Там стоял незнакомец в одежде стража: в серой рубахе и штанах, заправленных в короткие сапоги.

Увидев Миру, он отодвинул решётку. Одна из стоявших рядом женщин толкнула Миру с такой силой, что она врезалась в прутья.

— А ну прекрати! — прикрикнул на обидчицу страж. — А ты выходи живо!

Это относилось уже к Мире. Она вышла, напоследок взглянув на серую толпу женщин. У неё было ощущение, что они больше не увидятся. Отчего-то стало страшно. Здесь, по крайней мере, всё уже знакомо, а что ждёт дальше?! Она поискала взглядом мексиканку или мадам Олсен, но их не было. Страж взял её под локоть и повёл по коридору.

— Куда мы? — просила Мира, когда камера скрылась из вида.

— Узнаешь.

Они поднялись по каменной лестнице, потом ещё по одной, страж открыл низкую дверь и указал Мире: заходи.

Взволнованно сцепив пальцы в замок, она вошла.

Конец