Внутреннее задержание

Внутреннее задержание

Ни один человек никогда не был самим собой целиком и полностью; каждый, тем не менее, стремится к этому.

Герман Гессе

В последнее время Зимин старался обходить зеркала стороной. Ему не нравилось то, что он там видел. Казалось бы, чего проще — встретиться глазами с собственным отражением. Однако это невинное занятие каждый раз заставало врасплох и приводило в полнейшее смятение. Моментально начинались неприятности со здоровьем: от неконтролируемого страха предательски слезились глаза, ощутимо повышалось кровяное давление, отказывались сгибаться пальцы.

Зимин смирился с тем, что самостоятельно справиться со странными приступами, причину которых установить не удавалось, будет очень и очень трудно. Вот и пришлось пускаться на уловки, например, бриться на ощупь, чтобы не усугублять безысходность ситуации. Но облегчение не наступало, поскольку любому дураку ясно, что подобное поведение — постыдное проявление трусости. И ничего более. А Зимин трусом никогда не был.

Проще всего его состояние можно было определить как наваждение. Именно так, наваждение. Иначе не скажешь, поскольку в его комнате с некоторых пор, с пугающей регулярностью, стал нарушаться установленный порядок вещей. То и дело случались дикие, лишенные физического смысла феномены. И все чаще создавалось впечатление, что отражение в зеркале принадлежит вовсе не Зимину, а какому-то другому, лишь отдаленно похожему на него человеку. Хорошо еще, что это происходило нерегулярно. Не каждый раз. Все-таки какое-никакое, а послабление — иначе бы он не выдержал и загнулся от невыносимых приступов иррационального ужаса, сопровождавших это навязчивое помутнение рассудка. А когда отпускало, в голову приходила только одна ассоциация — будто бы он подтягивается на турнике, а тверди под ногами нет, под ним пропасть, не имеющая дна бездна. Немудрено, что трех-четырех случаев Зимину хватило за глаза и за уши, чтобы у него возникла стойкая неприязнь к зеркалам.

Как человеку здравомыслящему, Зимину, конечно, было известно, что чудес на свете не бывает, и проблемы с отражением, скорее всего, лишь извращенное проявление подавляемого желания вернуться поскорее на Землю. Или оптическая иллюзия, во что поверить было еще легче, особенно принимая во внимание низкое качество зеркал, поставляемых на постоянную лунную станцию. Однако сомнения, конечно, остались. Зимин прекрасно понимал, что объяснение феномена неадекватного отражения ему самостоятельно отыскать не удастся, поскольку речь наверняка шла о причудах пресловутого подсознания. Будто бы у него внезапно начались нелады с восприятием реальности. Но если подумать, то именно об этом и сигнализировал свет, отраженный от куска крашеного стекла.

Зимин не знал, как надлежит поступать в подобных случаях нормальному законопослушному человеку. Тем более, в его положении. Работать на лунной станции — это не сироп кленовый ложками хлебать. Но, как говорят практичные люди: если не знаешь сам как справиться с неприятностями, — обратись к должностной инструкции. Зимин так и поступил.

Отыскал нужный параграф, несколько раз внимательно прочитал его. А там черным по белому написано, что по любым личным вопросам за помощью следует обращаться к непосредственному начальнику. В этом смысле Зимину, вне всяких сомнений, здорово повезло. Господин Горский относился к той замечательной породе руководителей, которые не считают зазорным помогать подчиненным. Зимин уже имел возможность убедиться в его доброте на собственном опыте. Был случай, когда господин Горский отнесся с пониманием к его просьбе.

Вот и сейчас, внимательно выслушав жалобы своего сотрудника на психологические затруднения, господин Горский не назвал Зимина идиотом, не покрутил пальцем у виска, что было бы вполне оправданно. Наоборот, как показалось, отнесся к рассказу о зеркалах с неподдельным интересом, будто подобные проблемы на лунной станции заурядное дело. Правда, исповедь Зимина ему совсем не понравилась, так и это понятно. Болезнь подчиненного, она и есть болезнь — радоваться нечему.

— Ты хороший работник, Зимин, — сказал господин Горский. — Руководство ценит тебя. Но… мне кажется, что присущее тебе излишнее рвение часто вредит делу.

— Почему? — удивился Зимин. — Я всегда думал, что преданность работе — положительное качество. Разве начальство не предпочитает трудоголиков прочим видам трудящихся?

— Нет. Излишнее рвение, вызванное не указаниями начальника, а личной предрасположенностью работника, трудно контролировать. Настоящий начальник обычно заинтересован лишь в том, чтобы подчиненный честно придерживался должностной инструкции. Нам не нужны трудовые подвиги. Самодеятельность и отсебятина в нашем деле недопустимы.

— Никогда не задумывался об этом, но вы, конечно, правы.

— Тебе рано думать о таких вещах. Займешься этим, когда сам станешь начальником.

Зимин непроизвольно покраснел. Заявление господина Горского оказалось для него неожиданным, но приятным сюрпризом. Однако он быстро сумел взять себя в руки. Чего только не услышишь иной раз от начальника! Сам он думал, что желание сделать карьеру наилучшим образом сказывается на выполнении служебных обязанностей и, конечно, относится к положительным качествам. И все же Зимину было лестно сознавать, что господин Горский не исключает его продвижения по службе. Он посчитал себя обязанным высказаться.

— Надеюсь, рано или поздно я заслужу повышение, но сейчас, так уж получилось, меня больше интересует здоровье. Правильно говорят: не будет здоровья, не будет и жизненного успеха.

— Ерунда. Не обращай внимания. Наверняка, все дело в чрезмерной концентрации. Постарайся выбирать для допроса интересных людей. Это пойдет тебе на пользу.

— И это все?

— Да.

— Это отразится на моем послужном списке?

— Нет. Ты же ни в чем не виноват. Говоришь, видишь в зеркале не то, что хотел бы? Думаю, у тебя проблемы со зрением. Займемся твоими глазами. Если не поможет, придумаем еще что-нибудь.

Зимин непроизвольно зажмурился и прочитал вслух неведомо откуда всплывшее в памяти стихотворение:

— Видно, здорово тебя проняло! — сказал Горский. — Но ничего, я тебе помогу. Подправлю зрение. А потом на больничный.

Прошли в рабочий кабинет господина Горского. Там царила приятная полутьма.

Зимину не часто удавалось бывать в этом закрытом отсеке лунной станции. Наверное, три или четыре раза, не больше. Насколько ему было известно, другой установки для проверки зрения на Луне не было, поэтому его сюда и приводили для тестирования и лечения. Казалось бы, обычная процедура, но крайне неприятная. Зимин не мог понять, почему у него так часто возникают проблемы с глазами. На Земле подобных проблем не было. Да и другие поселенцы, насколько ему было известно, на глаза не жалуются. Собственно, и он не жаловался. Он всегда думал, что видит хорошо. Дальнозоркость, близорукость, астигматизм — это не про него. Но господину Горскому, разумеется, виднее. Он всегда с большим вниманием относится к здоровью своих подчиненных.

— Совершенно не понимаю, причем здесь мои глаза?

— Ты уже выводы делаешь? — удивился Горский.

— Вы тащите меня к своему аппарату, даже когда мое зрение в норме.

— Тебе показалось.

Каждый раз, когда Зимин попадал в кабинет господина Горского, его поражал нарочитый аскетизм убранства помещения. Конечно, он знал, что находится в прекрасно оборудованном комплексе для проведения специальных заданий. Собственно, из мебели присутствовали только два специализированных компьютерных места, каждый из которых состоял из стола, собранного из подсобного материала — легких алюминиевых планок, оставшихся от крепежных материалов, используемых при доставке грузов с Земли, главного блока, стационарного дисплея, сканера и принтера. Они располагались в углах кабинета. О существовании подобных допотопных устройств давно забыли самые продвинутые пользователи, их изготовляли только по заказу правительственных организаций. Для специальных исследований. А посредине помещения, по личному требованию господина Горского, установили кресло из посадочной капсулы, чтобы пациентам, которым требовалась корректировка зрения, было комфортно. Красный огонек на пульте управления внезапно стал зеленым.

Зимина охватило чувство законной гордости, как это всегда с ним происходило, когда он видел это кресло.

— Вот какое современное оборудование есть на нашей станции, не побоюсь высоких слов, — символе могущества новой науки! — сказал он с непроизвольным восторгом.

— Да-да, — довольно сухо ответил господин Горский.

Зимин на миг смутился. Начальник не поддержал его патриотического высказывания. А потом он догадался, что все дело в проявлении истинного аристократизма, изначально присущего господину Горскому. Считается, что аристократы от природы сдержаны и суровы. Спорить глупо, так оно и есть на самом деле. Кстати, лаконизм дизайна кабинета только подтверждает предположение о высоком положении господина Горского в иерархии Коллегии по нормализации. Если у Зимина и оставались сомнения в благородном происхождении начальника, то сейчас они окончательно и бесповоротно рассеялись. Врожденный аристократизм — это качество, которое нельзя изобразить, ему нельзя научиться. Он или есть, или его нет. В данном случае — есть.

— Горжусь достижениями новой науки!

— Да садись уж, — сказал Горский раздраженно и указал на кресло.

Оно больше походило на трон. Так показалось Зимину, и он смутился, постарался найти более подобающее этому замечательному предмету сравнение. Про трон — это он напрасно подумал, определение получилось неудачным, в иерархии лунной станции лично он занимает слишком невысокое положение, чтобы претендовать на право восседать на троне. Это было явным кощунством. Однако уж очень внушительное впечатление производил этот мощный медицинский комплекс, так что неосторожные мысли возникали сами собой.

Голова Зимина, а также его руки и ноги, были надежно закреплены с помощью особых держателей, что лишало возможности совершать неоправданные движения и, тем самым, мешать проведению эксперимента.

— Ну и как тебе живется на нашей станции?

Зимин вздрогнул, так неожиданно прозвучал из уст господина Горского этот странный вопрос.

— Не понимаю.

— Поддерживаешь ли ты внутреннюю политику Коллегии по нормализации?

— Каждый прожитый божий день убеждает меня в том, что План, составленный нашими аналитиками — лучший из возможных вариантов управления государством. Еще и единственно возможный. Но разве для этого нужны доказательства?

— В том смысле, что это догмат веры?

— Вовсе нет. Зачем вы спрашиваете? Мы говорим об очевидных и проверенных временем понятиях. Какие еще нужны доказательства? Разумному человеку понятно, что для обретения бессмертия должны быть исполнены все, без исключения, инструкции аналитиков Коллегии. Тут нет места вере или сомнениям. Разве не установлено философами, что реализовавшаяся действительность всегда лучше любой измышляемой предательским умом возможности. Простите, господин начальник, вы этого не проходили в школе?

— Угу, — ответил господин Горский.

— Я думал, что это аксиома.

В этот момент Зимин заметил, как по напряженному до сих пор лицу Горского промелькнула странная гримаса. Словно он смотрит на клоуна и с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться.

— Понял. Вы проверяете меня? Но зачем? Разве сюда, на Луну, могут попасть люди, не прошедшие строгого отбора?

— Мой бедный Зимин, неужели тебе показалось, что я смеюсь над тобой?

— Да. Показалось.

— Ты ошибаешься.

— Значит ли это, что мне разрешено рассказать о моих сомнениях?

— Буду тебе благодарен.

— Мне кажется, что проблемы большинства людей, не поддерживающих Генеральный План, вызваны изъянами современного образования. Им явно не хватает здорового эгоизма, понимания личной вовлеченности. Кампания по внедрению практического бессмертия требует понимания необходимости добровольного подчинения инструкциям, но люди перестали радоваться выгоде, потому что у них и так всего вдоволь, а чего нет, так они без этого обойдутся. Так они думают. Этот дешевый прагматизм, естественно, тормозит прогресс. Люди знают, что станут счастливыми, хотят этого или нет. Они не догадываются, что своими необдуманными действиями мешают исполнению Плана.

Господин Горский погрустнел. Зимину показалось, что он недоволен.

— Надеюсь, я не сказал ничего лишнего? — испугался он.

— Все в порядке. Так многие говорят. Не переживай.

— Вы мне поможете?

— Предполагаю, что у тебя несколько сдвинут вправо горизонт восприятия реальности. С этим можно было бы смириться, если бы не твои неприятные психологические проблемы с зеркалами. Боюсь, что дело зашло слишком далеко. Придется твое восприятие поправить. Давай, мы его сдвинем немного левее. Хуже не будет.

Внезапно Зимин почувствовал себя несчастным глупым человеком, голова которого должна разлететься на две неравных части. Он понимал, что избежать скорой катастрофы не удастся, какие бы решительные усилия он не предпринимал. Но морок длился секунду, а потом вдруг пропал, оставив странное воспоминание и ощущение потери. Мгновение — и все закончилось, он не успел даже сообразить, что конкретно потерял. Так что переживать не имело смысла.

Память подвела Зимина. Это было неприятно. До сих пор ничего подобного с ним не случалось. Свою жизнь он привык контролировать. Для человека, занимающегося интеллектуальным трудом, — это главное условие успеха. Зимину важно было находить логичное обоснование каждому поступку. Вот, например, кто-то перебрался из пункта А. в пункт Б.. Почему? С какой целью? Зимин не верил в то, что перемещение может произойти само по себе, случайно, без веской причины, заставившей кого-то отправиться в путешествие. Он понимал, что на свете, наверняка, существуют люди, для которых побудительная причина не важна, но он привык относиться к поступкам, как к осмысленным действиям.

Если бы у Зимина спросили: «Тебе нравится трудиться на станции?», он честно ответил бы: «Да, конечно!» Но вот зачем его оторвали от любимой работы и отправили на Луну, Зимин не понимал. На Земле он был координатором группы нормализации социальных пожеланий толпы. Отличная должность. Она давала возможность совершать полезные дела для предстоящего эволюционного скачка. Это позволяло ему чувствовать себя важным для дела специалистом. С той поры, как Коллегия по нормализации приступила к практической реализации величайшего в истории человечества утопического проекта — построения идеального общества будущего, прибежища бессмертных людей, работы у психологов прибавилось.

Не все захотели принять этот бесценный подарок — личное бессмертие. Причины для отказа придумывались разные. Но не было времени обращать внимание на капризы и верования отдельных граждан. Аналитики Коллегии считали, что люди, пытающиеся отказаться от бессмертия, должны быть обязательно изолированы или вылечены. В Коллегии давно уже никто не сомневался, что отказ от бессмертия — болезнь. Зимин, как координатор, должен был устанавливать диагноз и рекомендовать лечение. Зимину казалось, что с работой он справляется успешно. И все получалось правильно и упорядоченно, пока вдруг не появился Горский. Это по его решению Зимина отправили на Луну. Можно сказать, насильно, даже не спросив согласия. Вот Зимин слушает длинную малоправдоподобную историю о том, какими большими друзьями они раньше были, а потом вдруг глубокий сон — Горский воткнул ему в шею шприц со снотворным. И он уже на космическом корабле, по дороге на Луну. Зимин не успел ничего понять, настолько быстро и бестолково все произошло.

Только через месяц стало понятно, что это повышение. На лунной станции Коллегия организовала своеобразный стационар, где содержали особо упрямых противников практического бессмертия. На Земле оставлять их было опасно, мало ли какую провокацию они могли совершить. Если у человека не хватает ума согласиться на бессмертие, которое ему предлагают от чистого сердца, то страшно подумать, на какие безумные дела он способен. Вот и решили, что отказников надо держать на Луне. Не лишняя предосторожность. Зимин насмотрелся на таких на Земле. Вроде бы тихий, а потом как вскочит, глаза выпучит, руками размахивает, выкрикивает лозунги и пожелания. И не знаешь, как утихомирить голубчика.

С опытом к психофизику приходит спокойствие, он начинает понимать, что у большинства из пациентов своя личная причина отказа от бессмертия. Для каждого нужно разработать персональный сценарий допроса. При таком подходе без специалиста не обойдешься. Очевидно, что Зимин понадобился местным психофизикам не для утонченных научных бесед, а для оперативной работы.

На Земле Зимина иногда называли инквизитором. Ему это льстило. Не всегда, конечно, в зависимости от того, какой смысл задержанные вкладывали в это слово. Если речь заходила о том, что он неподкупен и верен клятве, готов добросовестно бороться за дело новой науки и бесплатное практическое бессмертие для всех достойных, то упоминание инквизиции можно было рассматривать, как похвалу. Если намекали на излишнюю решительность и жестокость, то с этим можно поспорить. Великие дела требуют от своих создателей особой морали, необходимо признать, что ради достижения цели следует нетерпимо относиться к мыслям и действиям, способным помешать ее осуществлению. Нельзя ради неправильно понятой свободы пренебрегать интересами большого начинания. Так думал Зимин, он не сомневался, что его опыт будет полезен и на Луне.

Иногда складывалось ощущение, что Горский считает по-другому. У них не было возможности поговорить об этом серьезно и открыто. И это огорчало Зимина.

Однажды он не выдержал и спросил Горского.

— Что со мной не так?

— А ты сам не догадываешься?

— Нет.

— Вот. В этом-то и загвоздка. Подождем, пока ты сам разберешься. Мои подсказки тебе вряд ли помогут.

— Я обречен?

Горский засмеялся.

— Если только на долгую, счастливую и по-настоящему свободную жизнь. Но для этого…

— Я должен вспомнить все?

— Можно и так сказать.

— Что мне мешает?

— Чрезмерное усердие.

— Вы говорите, что я учился с вами в одной школе, а потом в Институте. Но я ничего этого не помню. При этом основы психофизики мне известны.

— Уже хорошо!

— Вы говорите, что я долго работал писателем. Что-то такое я припоминаю, но как в тумане, словно это было не со мной. Даже если бы мне попались тексты, написанные вроде бы мной, ни за что бы не стал их читать. Не хочу разочароваться.

— Не могу тебя заставить. Это исключено. Так бы я признал наше поражение. А ведь мы с тобой не любим проигрывать, не правда ли?

— Что же мне делать?

— Работай! Работа и не таких, как ты, вылечивала.

— От чего?

— Вот это, дружище, нам и предстоит установить.

— У вас есть предположения?

— Хватит языком трепать, иди работать.

Приказ есть приказ. Зимин не посмел бы возражать Горскому. Этот человек умел быть властным. К тому же пришло время принимать пациентов. Зимину нравилось разговаривать с людьми, даже когда приходилось делать это во время допроса.

В приемной сидел Иван Помидоров, техник и любитель долгих поездок на луноходе в соседние кратеры. Он не скрывал своего восхищения лунными пейзажами. Само по себе это было подозрительно, потому что выдавало в нем сторонника минимализма. Согласно методичке подобные типы — ярые противники практического бессмертия.

Этот Помидоров был неприятным, скользким типом, но выбирать не приходилось. Работа не всегда приносит радость. Иногда только приятную усталость.

— Как вы себя чувствуете? Есть ли жалобы?

— Не смешите меня, врач! Конечно, есть! Возможность поплакаться у вас в кабинете — едва ли не единственная радость в этом ужасном лунном поселении. Если бы не бонусы, которые мне полагаются, я бы волком выл!

— Вы боитесь?

— Здоровая реакция здорового организма. Не я один такой пугливый. На станции еще ничего, жить можно. Согревает мысль, что если что-то крякнется, то не один я погибну, а весь наш дружный коллектив. Вместе веселее. А когда на поверхность надо выходить, в голову приходят невеселые мысли. Скажем, треснет стекло в гермошлеме, закончится мой кислород в баллоне, и ку-ку. Я погибну смертью храбрых, а условный Кукушкин будет в столовой компот лопать и добавки просить, словно и не было меня на белом свете. Вот чего я боюсь, это не справедливо.

К своему удивлению, Зимин не нашел слов для ответа. Он вынужден был признать, что согласен с Помидоровым. Атмосфера обездоленности, бесконечного уныния, страха и скуки, сопровождавшая пребывание на лунной станции, идеально подходила только для того, чтобы все помыслы поселенцев были ограничены исключительно работой. Луна не место для воспоминаний и мечтаний. Попытки администрации внести хоть какое-то разнообразие в унылые будни, как правило, с треском проваливались. Слишком ничтожны официальные поводы для радости. Но был в этой истории и несомненный положительный момент. Если действовать по инструкции, разработанной в аналитическом отделе Коллегии, с помощью простых манипуляций можно изменить сознание самых упертых несогласных, и возвращать на Землю исправленных и даже усовершенствованных граждан, относящихся к предстоящему бессмертию с пониманием и надеждой. Если методика покажет свою работоспособность, ее будут применять и на Земле.

Только с опытом приходит понимание того, что самая большая и непростительная ошибка, какую только может совершить психофизик — это согласиться со своим пациентом. Даже если тот прав. Мастерство координатора в том и состоит, чтобы заставить задержанного отказаться от правильного мнения, и подсунуть неправильное, и чтобы он принял подсовываемое всей душой — это ли не высший класс! Сейчас Зимину предстояло проделать что-то подобное с Помидоровым.

— Вы пытаетесь обмануть меня. Говорите о том, что полностью сосредоточены на работе, но на вчерашнем празднике бодро отплясывали танго со своей подругой. Мне понравилось, как вы отдавались танцу. С чувством, с толком, с расстановкой. Молодцы!

— На Луне быстро учишься ценить самые крошечные удовольствия. Танцы — это тонкая ниточка, связывающая нас с родной Землей, — признался Помидоров.

— Ничего себе ниточка. Настоящий канат, вот, что я скажу, — пошутил Зимин.

— На Земле я на дискотеки не ходил. Некогда было. Дела. Заботы. Знаете, как это бывает?

— Напрасно. Много потеряли. Постойте, а где же вы со своей женой познакомились?

— На работе. Я ведь университет с красным дипломом закончил. Потрудился. Добросовестная учеба — большая травма для неокрепшего юношеского организма. Мне все время казалось, что я должен работать с утра до вечера, чтобы стать первым. Понимаете? Через силу. Заставлял себя. Просыпался утром и заставлял. А потом очнулся. Понял, что второго красного диплома мне не дадут. Но ни чуточки не расстроился. Захотелось мне понять, как мир вокруг устроен. Люблю новое открывать. И оказалось, что мое любопытство в сто тысяч раз важнее любых красных дипломов.

— Так вы, значит, у нас любопытный?

— Скорее наоборот.

— Как же это так – наоборот?

— Понимайте, как хотите.

— Что это означает — любопытство наоборот. Тьфу. Так по-русски не говорят!

— Я не любопытный по той простой причине, что я уже знаю, как устроен мир. Есть рабы, и есть рабовладельцы. Капитализмы, социализмы — это всего лишь антураж, хитрость, с помощью которой удается рабов заставить слушаться. Так было всегда, так будет еще очень и очень долго. А если сидеть сложа руки, так и вообще угнетатели трудового народа никогда не угомонятся!

— А как же вы на Луну попали?

— Лично для меня это единственный шанс вычеркнуть свое имя из списков рабов и стать рабовладельцем.

— Ничего не понимаю.

— После долгих и мучительных размышлений я понял, что со своими врагами лучше бороться, забравшись как можно выше по служебной лестнице. Чем выше залезешь, тем проще с рабовладельцами справляться. Проверено на практике.

— Поэтому вы и против бессмертия злоумышляете? — спросил Зимин.

— Не злоумышляю, а выдерживаю паузу.

— Аэто как понимать?

— Жду, когда мне будет выгодно!

— Других причин нет?

— Хочу получить бессмертие, когда обеспечу себе и своим близким безбедное существование. Мне неохота вечно быть слугой или подчиненным.

Зимин согласился, что в этом есть резон. Помидорова можно было хоть сейчас отправлять на Землю. Такой не подведет. Люди, осознающие свою выгоду, от бессмертия не отказываются. Зимин сделал отметку в личном деле. Полезная смесь жадности и себялюбия — это лучшее сочетание человеческих качеств, которые можно выявить во время допроса. На Земле Помидоров будет полезен. Специалисты обязательно используют его в своих научных экспериментах.

— Я могу быть вам полезен? — спросил Зимин.

— Нет, — ответил Помидоров. — Вы тоже из рабов.

Приятный звук колокольчика по общей трансляции оповестил о наступлении обеденного перерыва. В животе у Зимина, как у пресловутой собаки Павлова, немедленно жизнеутверждающе забурлил желудочный сок. Хорошо получилось, потому что вовремя. Очень полезный рефлекс открыл знаменитый русский ученый. Если правильно организовать жизнь, он помогает сохранять здоровье.

Зимин осторожно выглянул в коридор и вздрогнул — вот так невезение — столкнулся нос к носу с женщиной, видеть которую перед обедом не входило в его намерения. Нина Вернон была его официальной партнершей. На Луне пары образуются случайным образом, с помощью жребия, чтобы не допускать эмоциональных конфликтов. Такова была традиция, нарушать которую желающих пока не нашлось. Конечно, Зимин должен был относиться к своей лунной жене приветливее и обязательно справился бы с этой задачей, если бы только она не так настойчиво искала встреч с ним. Не исключено, что на Земле она была помешена на сексе, однако на Луне секс под запретом, поощрялся только легкий флирт. Сначала ее настырность удивляла, а потом стала утомлять. Почему-то эта женщина старалась всегда быть рядом.

Но в обществе Нины Зимин не мог думать о себе, как о нормальном мужчине (а он был нормален, видит бог, его потребности точно соответствовали средним показателям, характерным для его возраста и веса, так, по крайней мере, указывалось в статистических справочниках). Легче всего было объяснить его нежелание лишний раз видеть эту женщину эмоциональной усталостью, работа забирала все силы без остатка, и после смены Зимин чувствовал себя опустошенным, ему хотелось побыть в одиночестве, хотя бы немного. Общение с Ниной представлялось ему непосильным дополнительным испытанием. Себя он виноватым не считал, но чувство неловкости оставалось.

— Проголодался? — участливо спросила Нина.

Интересно, о чем это она? О пище или эмоциональном общении? Зимин не понял. На всякий случай он помотал головой, стараясь, чтобы его ответ выглядел как можно невразумительнее. Даже наклон головы он выбрал так, чтобы нельзя было догадаться, утвердительно он ответил или отрицательно. Больше всего на свете он опасался возникновения в отношениях с Ниной определенности, любой, даже если это касалось всего лишь такого пустяка, как плановый прием пищи. Психоаналитик называл его стратегию «боязнью серьезных отношений с доставшейся по жребию партнершей». Пусть так. Сам Зимин считал свое поведение вполне естественным. К тому же он хотел вечером перечитать некоторые параграфы должностной инструкции, ему все чаще казалось, что господин Горский требует от него слишком точного исполнения служебных обязанностей. На всякий случай следовало убедиться, что он не нарушает регламент. Так что в его планы явно не вписывалось незапланированное общение с излишне целеустремленной женщиной.

— Так ты проголодался или нет? — в голосе Нины послышалась знакомая природная жесткость. — Неужели так трудно ответить?

Пришлось немного поменять тактику. Для отстаивания своих интересов часто приходится быть изворотливым и коварным.

— Скорее да, чем нет, — ответил он, постаравшись произнести это противным писклявым голосом.

— Поужинаем вместе?

— Конечно, дорогая. С превеликим удовольствием. Почему бы и нет?

— Когда тебя ждать? — ее голос дрогнул, Нина была приятно удивлена неожиданной сговорчивостью своего официального партнера.

— Минуточку. Уточню у начальства.

И Зимин демонстративно позвонил Горскому. Это был весьма коварный ход. Во время последнего разговора господин Горский был очень озабочен, можно было не сомневаться, что и на этот раз он отдаст жесткий приказ заниматься текущей работой, а не личной жизнью. Что в данной ситуации Зимина устраивало. Сейчас это было бы кстати.

— Господин Горский? Вас беспокоит Зимин. Прошу прощения, я хотел бы сегодняшний вечер провести с партнершей. Согласно инструкции я должен получить ваше разрешение.

— Что за бред ты несешь? — удивился Горский. — Не мог бы выразиться понятнее? О какой инструкции идет речь?

— Сейчас это нецелесообразно, — ответил Зимин, от души порадовавшись тому, что Нина не может услышать ответы господина Горского. — Хочу удостовериться, что сегодня вечером нет нужды в сверхурочной работе.

— Ты не один?

— Совершенно верно.

— На тебя оказывается давление? Ты можешь сказать кто это? Неужели началось? — голос Горского дрогнул.

— Не думаю, господин Горский. Не стал бы смешивать. Я осмелился обратиться по личному делу, потом что хочу провести вечер со своей партнершей, если конечно это не помешает плановой работе.

— Я просил тебя свести общение с посторонними к минимуму. Лишние контакты мешают работе.

— Да, конечно. Ваш приказ будет выполнен.

— Кстати, как зовут твою напарницу?

— Нина Вернон. Она технолог.

Наступила удивительно неприятная пауза. Показалось, что господин Горский задохнулся от обилия чувств, то ли от внезапного приступа ужаса, то ли от ярости — Зимин не смог точно определить это чувство, но начальник явно был потрясен. Только этого не хватало. Трудно было понять, что же он сказал такого ужасного?

— Ты ничего не путаешь?

Как ответить на такой вопрос? О чем это он? Зимин окончательно растерялся. Господин Горский сомневается, что Нина технолог? Или считает, что Нина вовсе не Нина, а совсем другая девушка, которая, по недоступной самому изощренному уму причине, только притворяется Ниной? Это был бред! Гадкий бред, отвратительный и наглый. Потому что Горский словно бы намекал на его проблемы с отражениями в зеркалах.

— Не понял вас, — только и смог произнести Зимин. Постоянные тайны стали его раздражать.

— Все правильно, Зимин. Откуда тебе знать. Впредь постарайся ограничить свое общение с этой женщиной до минимума. По-моему, она помешает тебе сосредоточиться на работе, а этого допустить нельзя. И главное — тебе не следует вступать с посторонними в длительные разговоры. Эти беседы тебя до добра не доведут. Запомни — если она будет настаивать на встрече, у тебя всегда сверхурочная. Смело ссылайся на меня. Правильно сделал, что сообщил.

— А что случилось?

— Ничего конкретного сказать не могу. Но подобные встречи очень опасны. У меня есть основания так думать. К сожалению, пока нет фактов. Сделай так, чтобы она услышала меня.

Зимин послушно отключил защиту.

— Жаль, но сегодня ты мне нужен. Дело срочное и не терпит отлагательств, — четко выговаривая слова, произнес господин Горский.

Нина услышала и огорченно спросила:

— Сверхурочная?

— Да.

Дышать стало легче. Зимин добился того, чего хотел. Правда, его насторожила загадочная реакция господина Горского, никогда прежде тот не реагировал с такой страстью на вполне невинные вещи. Впрочем, Зимин больше думал о себе. Ему хотелось, чтобы Нина поверила в то, что им овладело глубокое разочарование, для правдоподобности Зимин подумал о самом печальном, что только смог придумать, о предстоящей вечером работе. В глазах его моментально проявилась грусть-тоска, что в данном случае было особенно ценно.

— Не вышло, — сказал Зимин, продолжая покусывать губы, как всегда делал, когда был взбешен.

После того, как психолог указал на эту свойственную его подсознанию реакцию, он регулярно использовал эту эмоциональную особенность своей психики в личных целях. Иногда бывает полезно создать у собеседника иллюзию того, что он потерял над собой контроль.

— Придумали какую-то срочную работу. Я никогда не стремился быть лучшим по профессии. Но бывают такие моменты, когда особенно глупо считаться незаменимым специалистом.

— Завтра ты от меня уже не ускользнешь.

— Знаешь, Нина, правильнее, наверное, сказать, что это ты завтра не ускользнешь от меня, — нравоучительно поправил Зимин.

— Мы не ускользнем друг от друга, — суммировала Нина и направилась в музыкальный отсек, потешно покачивая бедрами.

Наверное, готовилась к очередному танцевальному марафону — самому популярному развлечению на Луне. А может быть, услышала в женской информационной программе, что мужики сходят с ума от такой походки. Не на Луне, дорогая, только не на Луне. Здесь слишком много работы, у сотрудников нет времени обращать внимание на такие примитивные приемы обольщения.

Проглотив без аппетита предложенную в столовой еду, Зимин вернулся в каюту и почувствовал себя бесконечно несчастным. Словно бесповоротно закончился большой и важный этап его жизни, и начался другой, еще более значительный. Ему захотелось обдумать свое житье-бытье. Составить, хотя бы приблизительно, собственное мнение о плюсах и минусах пребывания на Луне.

Работа помогала перебороть даже самые неприятные психологические кризисы. Зимин достал из сейфа личные дела пациентов. Разные это были люди. С некоторыми из них было бы приятно побеседовать в хорошем настроении, так как заранее было известно, что ничего плохого от них ждать не следует. Разговоры с другими предназначались для того, чтобы развеяться в минуты грусти и добавить немного оптимизма. Попадались и настоящие умники, долгие беседы с которыми давали пищу уму, тренировали интеллект. Зимин решил, что сейчас ему нужен именно такой собеседник. Он выбрал Кукушкина.

На Земле Кукушкин успешно занимался политической аналитикой. В Коллегии по нормализации посчитали его деятельность не то чтобы вредной, а не своевременной. Так он попал на Луну. Специализировался Кукушкин на мечте о возрождении имперской формы правления, искренне считая, что империя — наилучшим образом подходит для общества бессмертных людей. Он мог часами говорить о достоинствах данного устройства государства.

Иногда это было интересно. Но сначала его следовало напоить какао с молоком.

— Послушайте, Кукушкин, — сказал Зимин, стараясь, чтобы его слова прозвучали по возможности сурово. — Вы обдумали мои предложения по демократизации вашего проекта устройства государства будущего?

Кукушкин промокнул платочком влажные после какао губы и ринулся в теоретический бой.

— Напротив, доктор… Всем разумным людям известны основные достоинства империи: подданные чувствуют себя единым целым с народом, они горды от ощущения принадлежности к огромному победоносному организму могучего государства; развиваются науки, искусства и ремесла; храбрый воин может рассчитывать, что в один удачный день он достигнет самого высокого положения в обществе, невзирая на свое незавидное происхождение. Остальные люди защищены от внутренней вражды и внешних угроз.

— Вам нравится быть подданным императора?

— Да.

— И именно поэтому отказываете людям в праве на бессмертие?

Кукушкин угрюмо насупился и замолчал. Злые глаза и перекошенные губы лучше слов подтверждали правоту Зимина. Бессмертные люди плохо вписывались в схему правильной империи. Способность долгие годы сохранять работоспособность и жажду власти неминуемо вступит в явное противоречие с кланово-иерархической структурой империи. Люди не готовы вечно пребывать в униженном состоянии. Об этом не следовало забывать и выпускать из внимания. Немедленно вспомнилось: «Я был на слишком низкой ступени иерархической лестницы, чтобы мне могла нравиться вся система». Зимин был абсолютно уверен, что Коллегия ни под каким видом не допустит распространения имперских настроений.

— В империи людям будет интереснее жить, — сказал Кукушкин.

— Почему это?

— Современная жизнь больше не способна развиваться. Электротехническая зависимость требует предельной централизации управления. В будущем общество должно быть Державным и Планетарным. Иначе гибель. Ресурсов хватит только при условии сильной власти и сохранении классовых различий. Это не всем понравится, но потом народ привыкнет.

Зимин непроизвольно кивнул. Все правильно, таких людей следует изолировать на Луне. Ему было понятно, что никакие, даже самые разумные и неопровержимые, слова не изменят предвзятого отношения Кукушкина к бессмертию и политике Коллегии.

Потом Кукушкин отправился на вахту, а Зимин остался сидеть за своим рабочим столом, не в силах подняться. Так иногда бывало после разговоров с особо несговорчивыми пациентами. Их логика оказывалась настолько необычной и хитроумной, что для того, чтобы разгромить ее, полезно было подумать. Вот и сейчас Зимин принялся обдумывать слова Кукушкина.

Про недостаток ресурсов и зависимость людей от таких привычных удобств, как электричество, Интернет, теперь и от таблеток бессмертия — это Кукушкин ловко ввернул. Трудно не согласиться с ним, что центральное управление обязательно потребуется. В чем же главное противоречие представлений Кукушкина с теорией развития общества, реализуемой Коллегией? Зимин задумался было, но вовремя сообразил, что не его ума это дело.

Излишне говорить о том, что доверял Зимин господину Горскому безгранично. Он ни на минуту не сомневался, что поступил правильно, честно рассказав начальнику о болезненных проблемах с зеркалами. Ему ли было не знать, что эксперимент, о котором постоянно говорит Горский, обязательно будет успешным, если только не помешает вдруг какой-нибудь неучтенный фактор. Его психическая болезнь, например.

Господин Горский представлялся Зимину человеком выдающимся во всех смыслах. Заслуженно назначенный начальником, он не только профессионально безупречен, но и наделен незаурядным умом. Зимин не удивится, если однажды господин Горский станет президентом. Умение влиять на настроение толпы, которого никто отрицать не может, выдавало в нем не только здравомыслящего и хитроумного человека, но и перспективного политика. Нет сомнений в том, что господина Горского ожидает славное будущее. Зимину страстно захотелось остаться в его команде, когда тот пойдет на свои первые выборы. Дело представлялось перспективным. Кстати, это был еще один повод довериться господину Горскому. Зимин надеялся, что тот обязательно вспомнит о нем в момент своего возвышения, признает полезность и поступит по высшей справедливости. А там, глядишь, и практическое бессмертие будет окончательно внедрено. Вот когда люди поймут, что самое главное, что осталось в их жизни — возможность пользоваться социальным лифтом. Почему не позаботиться об этом прямо сейчас? Зимину хотелось немного — получить какую-нибудь не сложную, не слишком хлопотную работенку, которая бы требовала минимальных усилий, но обеспечивала безбедное существование. А что такого? Разве он один такой? Было бы грехом не воспользоваться, раз уж появилась такая возможность.

О будущем возвышении было приятно помечтать. Но сначала, естественно, следовало разобраться со своим здоровьем. Хорошо бы достать каких-нибудь полезных таблеток, чтобы чувствовать себя увереннее.

Известно, что у каждого благонадежного гражданина, есть собственный внутренний цензор, которому он доверяет контролировать собственные мысли и поступки, почему бы ни признать в таком случае и полезность внутреннего задержания на тридцать суток для выяснения обстоятельств? Зимин так и поступил: сделал над собой усилие и произвел внутреннее задержание. Для того, чтобы основательно и без лишней спешки установить свою личность.

И вот, превозмогая страх, Зимин уставился в зеркало. Пристальное разглядывание собственного отражения особого удовольствия не доставило. Не потому, конечно, что он ожидал увидеть в зеркале писаного красавца или гордого, уверенного в себе человека, а вместо этого обнаружил смешно шмыгающего носом перепуганного субъекта. Вовсе нет. Никогда Зимин не питал излишних иллюзий относительно своей внешности. Не красавец. Особой потребности в сексуальной неотразимости он не испытывал и в молодости. Да и желания поиграть в дона Жуана за собой никогда не замечал. В этом смысле он был не заводной. Его честолюбие — а Зимин, вне всяких сомнений, был человеком честолюбивым — направлено было в разумное русло. Он изо всех сил старался поддерживать динамическое равновесие с окружающим миром, то есть пытался оставаться самим собой в любой ситуации и при любых обстоятельствах. Как говорится, сохранял лицо. На большее, собственно, и не рассчитывал. Кстати, стараний для достижения равновесия необходимо прикладывать ничуть не меньше, чем карьеристу, из последних сил стремящемуся вверх по служебной лестнице, а может быть и больше. И все-таки собственная самобытность, в той форме, как он ее для себя определял, для него всегда стояла на первом месте, даже если мешала заслуженному продвижению по службе. Такой уж он был человек. У всех есть недостатки.

Медленно тянулись минуты, Зимин изводился у зеркала и вдруг с ужасом понял, что от его хваленой самобытности не остается и следа. Будто бы он рыба, которую какие-то проходимцы поймали на крючок, и теперь водят кругами, готовясь выдернуть на берег. Его отражение выглядело на удивление гадким. Мелкие, почти незаметные искажения такого привычного облика привели к катастрофическому результату. Излишне прищуренные глаза располагались заметно ближе к переносице, чем ему обычно казалось, и, окруженные темными кругами, выглядели удивительно маленькими и злобными, а потому взгляд получился нарочито жестким, можно даже сказать — беспощадным. А еще четко обозначенные опущенные вниз уголки рта смотрелись слишком сурово, даже угрожающе, никогда прежде Зимину не приходило в голову, что в минуты сосредоточенности он до безобразия похож на вульгарного киношного вампира. А дальше больше: лоб был открыт сверх меры, словно волосы были подстрижены короче обычного. Скулы словно бы расширились и стали, как бы это выразиться, мощнее, что ли. Такого эффекта можно достичь, только если постоянно тренировать челюсти, пережевывая за день килограммы жвачки. И так далее, и тому подобное. Множество отличий, которые могут быть заметны только владельцу, привели к неожиданному и неутешительному результату. Зимин и представить себе не мог, до чего отвратительно выглядит его рожа при определенном освещении. Да что там говорить — такое лицо могло принадлежать не просто жестокому человеку, от такой рожи не отказался бы настоящий подонок. А что, смотрелся бы убедительно.

Трудно описать переполох, охвативший Зимина. Он считал, что проблемы его позади. Но не отпустило его проклятое наваждение, не вылечил его господин Горский. Что поделаешь, пришлось опять идти к нему за советом. Просить у него таблетки было стыдно, однако, с другой стороны, к кому еще обращаться? Зимин не сомневался, что у господина Горского с медикаментами нет проблем. Для поддержания на станции здорового психологического климата нужна была масса таблеток и микстур.

Во второй раз рассказывать о своих проблемах Зимину было легче. Однако подробное описание перенесенных у зеркала переживаний вызвало у господина Горского лишь слабую улыбку, словно Зимин рассказал ему абстрактный анекдот.

— Что же мне с тобой делать? Завязывать тебе надо с работой. Ты перетрудился, с энтузиастами такое бывает. Ничего страшного. Излишнее трудолюбие иногда мешает человеку сосредоточиться.

— В каком смысле? — не понял Зимин.

— Отдохнуть тебе надо. Три дня отдыха, как минимум. Потом поговорим.

— Спасибо, господин Горский!

Если не обращать внимания на проблемы с зеркалами, к пребыванию на лунной станции Зимин привык быстро. Новую работу можно было рассматривать как повышение по службе. Он чувствовал, что справляется со своими обязанностями. Это придавало уверенности и оптимизма. Помогал полезный опыт допросов, приобретенный за время недолгой службы координатором. Хотя задачи перед ним стояли совсем другие. Теперь ему не нужно было выявлять врагов, он должен был вести с ними разъяснительную работу, рассказывать о преимуществах бессмертия, склонять на сторону прогресса. Не всегда это было легко сделать. Слишком уж хитрые нарушители доставлялись сюда, на Луну, для перевоспитания.

Пациенты Зимина были людьми, как правило, тихими, склонными к размышлениям. По их внешнему виду очень трудно было предположить, что они преступники. Скорее это были больные люди. Им требовалось лечение. И все-таки Зимин не сомневался, что учреждение, в котором ему приходится работать, именно тюрьма.

Однажды он прямо спросил об этом Горского. Тот удивился и ответил уклончиво.

— Какая странная мысль! Ты, Зимин заблуждаешься. Мы занимаемся наукой, а не травлей инакомыслящих. Это обычная лаборатория психофизики. На Луне ее разместили, исходя из практических соображений. Для этого были свои причины, обсуждать которые не только запрещено служебной инструкцией, но и бессмысленно, потому что для неспециалиста чрезмерное погружение в тонкие профессиональные детали не содержит полезной информации.

— И допросы, которые я провожу, всего лишь часть научного процесса?

— Ну да.

— Но допрашивают обычно заключенных! Вы хотите сказать, что я занимаюсь всего лишь социологическими опросами?

Горский задумался, неприятно ухмыльнулся.

— Опросы? Нет, конечно, тебе, наверное, правильнее считать свою работу допросами.

— Получаются, что мои пациенты заключенные?

— Разве они ограничены в передвижениях? Их кормят объедками или содержат в камерах? Приставляют к ним охрану?

— Согласен, они свободно передвигаются по станции. Но, с другой стороны, как они смогут сбежать с Луны?

— И все-таки очень странно, что ты считаешь своих пациентов преступниками, — с искренним удивлением сказал Горский. — Должен сказать, что все они прибыли на Луну добровольно.

— Кроме меня!

— Ты — особый случай.

— Почему?

— Очень умный.

Если бы Зимину сказал это кто-то другой, а не господин Горский, он посчитал бы это оскорблением, насмешкой. Но глупо было приписывать господину Горскому низкие чувства. Зимин попробовал интерпретировать эти слова по-другому, благоприятным для себя способом. Будто бы он настолько замечательный специалист, что без него научная программа психофизиков потерпит неизбежный крах. В этом была доля правды. Зимин уже несколько раз сталкивался с тем, что господин Горский имеет весьма слабое представление о технике допросов. Вот для чего он им нужен, — для практической работы с пациентами.

— Ты иногда бываешь с ними очень строг.

— С кем?

— С пациентами, которых допрашиваешь.

— Скорее наоборот.

— Вот даже как.

— Вы бы послушали, какие хитроумные доводы против бессмертия они придумывают. Изощренные, колкие и ехидные. Они, мои пациенты, практически все настроены против Коллегии. Мне трудно не считать их врагами.

— Как ты сам относишься к бессмертию?

— Ничего оригинального в голову не приходит. Самое величайшее достижение разума за всю долгую историю человечества. До сих пор люди были заложниками смерти и о таком даре могли только мечтать.

— Сам-то уже оформил заявку на таблетки?

— Не помню. Вроде бы нет.

— А что так?

— Времени не хватает. Дела, заботы. Не хватает сил заниматься личными проблемами.

— Вот это зря. О себе никогда не следует забывать. Надо проследить, чтобы ты после работы восстанавливал силы, как того требует трудовое законодательство. То, что ты не таскаешь ящики, не значит, что не нужно отдыхать. Моральная усталость, она бывает ужаснее физической.

— Спасибо, конечно. Но что-то страшновато, боюсь надолго один оставаться. Я ведь зеркала снял, а теперь новая напасть. Сижу в каюте и думаю: «Вот здесь зеркало висело». И весь кошмар повторяется. Лучше я поработаю. Для меня удачный допрос — лучший отдых. Люблю с людьми на отвлеченные темы поговорить. Забываю на время о своих болячках.

— Ну, смотри… Не переусердствуй.

— Иногда мне становится их жалко. Взрослые люди, а ведут себя как дети. Я имею на это право?

— Конечно! Первая хорошая новость за месяц!

Как-то все получилось на удивление плоховато. Там, на Земле, Горскому почему-то казалось, что очистить Зимину голову от наслоений ложной памяти будет нетрудно. Он привык считать, что разум предназначен для того, чтобы выбирать из множества возможностей наиболее логичную и простую. А поскольку реальность всегда логичнее, чем самая тщательно проработанная мистификация, то мозг обязательно отбросит искусственные вставки и вернется в первоначальное состояние. Кстати, и Зимин втолковывал ему это часами. Он поверил. Собственно, именно полная уверенность в неизбежности подобного восстановления и послужила основанием для того, чтобы начать эксперимент с глубокой ложной памятью. Горский не сомневался в правильности теоретических расчетов Зимина. И не смог представить, что все выйдет так коряво.

Однако теория оказалась неверной. Ложная и базовая памяти непонятным образом переплелись, вытеснив реальные воспоминания и заменив их подделкой. Разум отдавал преимущество искусственным построениям. Это был важный научный результат — впредь следовало отказаться от веры в то, что работа мозга основана на чистой логике. Жалко, что это научное открытие не могло помочь Зимину вернуть базовую память.

А с этим возникли проблемы. То ли ложная память плохо легла и не смогла полностью заместить реальные ощущения, то ли современная психофизика пока еще недостаточно хорошо разобралась с основополагающими принципами работы человеческого сознания.

Горский рассчитывал, что с помощью тонких доводок ему удастся свести к минимуму возникшее раздвоение личности друга. Но ничего путного не вышло. Зимин увяз в выдуманном мире. Первоначальное предположение, что через две недели базовая личность полностью вытеснит ложную память, оказалось ошибочным. Теперь срочно требовалось отыскать неординарный ход, который бы позволил очистить сознание Зимина от искусственных наслоений. У Горского больше не было права на ошибку. Отныне любая неудача с исправлением ложной памяти грозила окончательно уничтожить личность Зимина.

Но, как назло, ничего путного придумать Горский так и не сумел. Только здесь, на Луне, он понял, как важна была для него помощь друга. В конце концов, так сложилось, что они привыкли работать вместе. И теперь Горскому не хватало компетентного собеседника, с которым можно было бы обсудить возникшие трудности. Сколько раз они помогали друг другу находить выход из, казалось бы, безнадежных ситуаций. Две головы всегда лучше одной, тем более, сейчас, когда эксперимент явно вышел из-под контроля. Но Зимин помочь не мог, он сам нуждался в помощи. Оставалось надеяться только на невообразимое чудо или на счастливый случай.

В дверь постучали. Аккуратно, но настойчиво. Горский удивился, он никого не ждал. Открыл. На пороге стояла симпатичная женщина. Красивой назвать ее было трудно, что-то неуловимо неправильное было в ее облике, точнее, непривычное. Но то, что она умела производить на мужчин впечатление, не вызывало сомнения. Она была не из тех, кого легко забыть.

Наверное, Горский рассматривал нежданную гостью чуть дольше, чем позволяют приличия, потому что на устах женщины появилась приятная улыбка. Она почувствовала, что привлекла его внимание, и это ей понравилось.

— Здравствуйте, — сказал Горский. — Чем могу быть полезен?

— Хочу с вами поговорить.

— О чем?

— О вашем друге Зимине.

— Вот как. А позвольте узнать, кто вы? И откуда знаете Зимина? — Еще на Земле, при подготовке к работе на Луне, Горский лично проверил личные дела персонала и удостоверился, что знакомых людей там не будет.

— Я — Нина Вернон, партнерша Корнея, доставшаяся ему по жребию.

Ничего более поразительного Горскому до сих пор не приходилось слышать. Какая-то тарабарская белиберда. Партнерши по жребию распределялись на лунной станции только в ложной памяти Зимина, это был всего лишь один из составляющих эмоциональных элементов выдуманной ими истории. Они, помнится, от души потешались, когда прописывали этот смешной нюанс в начальные условия эксперимента. На самом деле, конечно, никаких партнерш не существовало, и быть не могло. Это было лишь ложное воспоминание, некая мысленная заплата, моделирующая искусственную среду обитания. Впрочем, Зимин что-то такое рассказывал о Нине Вернон, которая неожиданно заняла важное место в его лунной жизни, но Горский и подумать не мог, что однажды в его дверь постучится настоящая живая женщина. Он не сомневался, что пока еще способен отличать реальность от выдумки. Но факт внезапной материализации придуманной девицы ему не понравился. Предстоящее взаимопроникновение миров представлялось ему настоящей катастрофой.

— Повторите, кто вы?

— Партнерша Зимина, доставшаяся ему по жребию.

— Вы это серьезно?

— Нет, конечно. Но с моей стороны было бы неразумно назваться как-то иначе. Зимин знает меня именно так. Представление не хуже других. Он уже рассказывал обо мне? Я не стала придумывать другую легенду. Это лишнее. Глупо вносить ненужную сложность в наши отношения. Нужно быть проще.

Горский кивнул.

— Это хорошо, что вы правильно меня поняли. Теперь мне можно войти?

— Да, конечно. Простите, я немного растерялся. Ваше появление удивило меня.

— Понимаю. Это нормальная реакция. На вашем месте любой бы потерял самообладание.

— Меня это не оправдывает.

— И это правда. Неужели вы действительно считаете меня причудой испорченного ложной памятью сознания Зимина? Его материализовавшейся фантазией? Боитесь, что неуклюжая выдумка окончательно повредила Зимину мозг?

— Нет. Я думаю, что вы лжете.

— Известный парадокс искажения истины в частично пересекающихся психомирах. Для вас я, конечно, врунья. Для Зимина — партнерша. Я считаю себя человеком, который хорошо справляется со своей работой. Выберите ответ, который представляется вам наиболее подходящим. Определитесь с точкой отсчета. Вам пора привыкать жить в многомерной реальности.

— Кто вы?

— Единственный человек, который может вам помочь.

— Разве я похож на человека, которому нужна помощь?

— Да. Ваш эксперимент с ложной памятью вышел из-под контроля. Разве вы этого не поняли? Вы подвергаете опасности жизнь своего друга.

— Предположим. Какую помощь вы хотите предложить?

— Мы должны вместе с вами сделать все возможное, чтобы вернуть Зимина к его базовой реальности.

— Вы разбираетесь в теории ложной памяти, госпожа Вернон?

— Нет.

— Так как же вы можете судить о вопросах, в которых ничего не понимаете?

— А я не про вопросы сказала, а про Зимина. Кажется, его судьба волнует меня больше, чем вас.

— Ерунда.

Горский едва не задохнулся от ярости, слишком много злых слов вертелось в его голове, он не мог выбрать самое точное из них.

Нина улыбнулась. Это была странная улыбка. На миг Горскому показалось, что эта женщина вовсе не человек, а порождение сверхмощного квантового компьютера, и потому способна предсказывать любые его возможные действия заранее. И вот она скрупулезно просчитала его, сверилась с контрольной таблицей, осталась довольна результатом: он оказался полезным для таинственного дела, которым она занималась, что и послужило причиной ее доброжелательной улыбки.

— Ваше обвинение оскорбительно и несправедливо. Мы знакомы с Зиминым с детства, мы доверяли друг другу даже в те непростые времена, когда простое упоминание о дружбе могло стоить нам научной карьеры. Я сделаю все, чтобы спасти его, и мне наплевать на то, что вы там себе напридумывали. Он мой друг. Понимаете?

— Я вам верю. Сразу видно, что вы хороший человек, Горский. Мы обязательно с вами подружимся. Сейчас нас объединяет то, что мы желаем Зимину добра. И это очень хорошо, потому что если окажется, что вы используете Зимина в корыстных интересах, разрушая его жизнь, мне придется вас остановить.

— Каким образом?

— Мне известно несколько испытанных на практике методик принуждения к сотрудничеству. Самый простой способ добиться нужного результата — воспользоваться вульгарным шантажом.

Вот тут Горский окончательно понял, что попал в неприятную историю. Для удачного шантажа совершенно не обязательно иметь достоверный материал. Можно выдумать совершенно неправдоподобную историю, и она сработает. Горский представил, как отреагирует ректор Института на сообщение о том, что два его сотрудника подворовывают государственную оперативную память. Абсурдность обвинения будет обязательно установлена, но произойдет это потом, со временем. Понятно, что проверка займет годы. Ложное обвинение с него снимут, но репутацию восстановить это не поможет. Горский был готов услышать из уст своего начальника убойную фразу: «Оперативную память все воруют, но не на всех пишут доносы»! Ректор действительно так думал. Горский знал, что перебить его очень трудно.

Надо признать, что Нина умела говорить неприятные вещи, не теряя при этом своей привлекательности. Тихо, не повышая голоса, она объяснила, что в ее распоряжении скопилось столько компромата на несчастного Горского (слово «несчастный» она выделила особо, сопроводив его милой улыбкой), что шантажировать его не составит большого труда. Наилегчайшее дело.

— И много людей вы уже шантажировали? — спросил Горский.

— Не считала.

Нина обстоятельно объяснила, какие неприятности ждут Горского, если тот вдруг заартачится и не будет делать то, что от него требуется: он немедленно лишится привилегированного положения в обществе, любимой работы и будет отправлен в Трущобы. Эта женщина не предпринимала никаких усилий для того, чтобы скрыть свое равнодушие к его судьбе. Ей было абсолютно все равно, что он подумает о ней и что предпримет. Так, во всяком случае, ему показалось.

— Вы говорите обо мне, как о досадном препятствии на пути к достижению цели. Словно я какой-то проходимец и гад. Мне обидно. Подозревать меня в том, что я способен осознанно нанести Зимину вред — безумие.

— Пожалуй, вы правы. Не исключено, что со временем мое отношение к вам изменится. Но сначала я должна убедиться в ваших добрых намерениях по отношению к Зимину. Знаете, слова это одно, а поступки совсем другое. Думаю, мы с вами подружимся. По-моему, я уже это вам говорила.

Он проверил, не подвергается ли его сознание атаке со стороны. Следов воздействия обнаружить не удалось. Защитная система работала без сбоев.

— Интересно, где вы работаете?

— О, я думаю, что вам лучше этого не знать. Зачем вы об этом спросили?

— Существует целый ряд профессий, с представителями которых я бы не смог подружиться, — признался Горский.

— Например?

— Скажем, с работниками из Комитета по контролю за эстетикой. Вряд ли мне под силу найти с ними общую тему для разговора.

— Я не из их числа.

— А если конкретнее.

— Моей работы в твоем списке нет. Давай займемся делом и поговорим о Зимине. Ничего, что я на «ты»?

Горскому ее предложение показалось разумным.

Они смотрели друг на друга и молчали. Горский, к своему удивлению, неожиданно понял, что любое слово, произнесенное им сейчас, обязательно должно иметь какое-то сверхважное значение, иначе просто не имеет смысла его произносить. Например, можно строить планы или начать оправдываться. Но кому нужны эти планы? Он понял, что Нина молчит по той же самой причине. Ничего хорошего это затянувшееся молчание не обещало. Только неприятности и страдания.

— Придется твой план эксперимента выбросить, — сказала Нина, и напряжение спало.

— Куда? — растерялся Горский.

— В помойное ведро.

— Как?

— Решительно, предварительно скатав в шарик.

— Нет, это понятно. А с Зиминым что делать?

Нина отвернулась. Горский понял, что ждать подсказки не следует, Нина сама не знает.

— Ваша попытка сделать из Зимина сторонника новой науки, фанатика бессмертия и тюремщика — это что-то с чем-то. О чем вы думали, когда затевали свою авантюру?

— Рассчитывали, что проблем не будет. В этом была своя логика. Выбрали неподходящий для Зимина образ мыслей. Он чрезмерно любит свободу, в хорошем смысле этого слова. Чем абсурднее фантазии, тем скорее у него должен был заработать мозг. Жалко, что не получилось.

— И почему не получилось?

— Не знаю.

— Придется добавить абсурда в голову Зимина.

— Не понимаю, зачем это нужно?

— Зимину поможет только крепкая встряска.

Почему не попробовать? Ничего другого в голову все равно не приходило. Эта женщина была настойчива, и Горский уступил, тем более, что подправить ложную память по подобному сценарию проще простого. Плевое дело. Не понравилось Горскому другое: непонятно было, откуда вообще Нина узнала про эксперимент. Они не делали из него тайны, однако и не болтали попусту. Дело в том, что людей, которых всерьез интересуют подобные исследования, очень мало. И вот появилась Нина. Она не только знала о странном проведении Зимина, но и была знакома с деталями эксперимента. Горский подумал, что ее мог послать Наукоподобнов, черный программист, считавший, что ложную память необходимо использовать исключительно для того, чтобы внушать пациентам ужас и адские приключения. Только так, по его мнению, человечество сможет научиться противостоять настоящим катастрофам. Нау никогда не интересовала наука.

— Тебя послал Наукоподобнов?

— А кто это?

Пришлось поверить на слово, что она ничего не знает о человеке, который уже вмешивался, еще на Земле, в ход эксперимента. Горский рассказал Нине про то, как Нау без спроса вломился в сознание Зимина, блокировав его способность мыслить критически. Собственно, проблемы у Зимина начались именно после этого.

— Я думал, что со временем он вернется в базовую реальность, по теории это должно было произойти через две недели. Разве можно было предположить заранее, что это будет так трудно сделать? В конце концов, не надо забывать, что у Зимина за ухом вживлен ограничитель, с помощью которого легко блокируется любая ложная память. Ему достаточно сказать пароль: «Хочу защитить свое сознание». И ложная память будет немедленно стерта. Вот только сделать это он должен сам, без подсказки и без принуждения. Кто мог знать, что придуманная жизнь покажется ему настолько привлекательной?

— Зимина нужно вернуть.

— Я готов закончить эксперимент. Признаю, что наша методика оказалась ошибочной. Мы хотели помочь людям проживать несколько жизней. Все равно это придется делать для практически бессмертных людей. Зимин решил поставить опыт на себе. Мы занимались исследованиями. В наши планы не входило промывать мозги пациентам и превращать их в марионеток. Мы не подонки.

— Но Зимин уверен, что вы именно этим занимаетесь.

— Меня это приводит в отчаяние! Зимин — очень самонадеянный человек. Он скорее писатель, чем ученый. Любит фантазировать.

— О да! Это так! — сказала Нина с удовольствием.

— Его больше интересуют социальные последствия эксперимента, а не ошибки в программе. И еще — он предпочитает тестировать программы лично, ему важно почувствовать психологические нюансы нахождения в искусственных мирах на собственном опыте, а не из рассказов испытателей. Для него, как хорошего писателя, очень важны тонкие детали, на которые обычные люди не обращают внимания.

— Все верно! Подтверждаю!

— Так вот, Зимин утверждал, что выпутается из любых неприятностей, потому что его базовые человеческие качества останутся неизменными, в какие бы гадкие обстоятельства он не попал. Поэтому он отключил свой ограничитель. И я его прекрасно понимаю, у нормальных людей ограничителя не будет. Им придется справляться с ложной памятью самостоятельно.

— И у него не получилось?

— Все было отлично, пока не влез Наукоподобнов. Он сделал его заложником заведомо неверной идеологии. Более того, заставил стать контролером, одним из тех, кто отлавливает противников нового порядка. Представляю, как он ржал, когда Зимин вел себя, как примитивный инквизитор. У Нау всегда было отвратительное чувство юмора. Пришлось насильно вывезти Зимина на Луну, чтобы ограничить постороннее влияние.

— Хорошая идея, — сказала Нина.

— У меня ничего не получилось. Началось отторжение памяти. Нельзя исключать самого гадкого исхода. Если процесс продолжится, мозг Зимина будет бесповоротно поврежден.

— Давай попробуем зайти с другой стороны. Внушим Зимину, что он не тюремщик, а наоборот, прогрессивный человек, честный и принципиальный, диссидент, жертва политических репрессий. Враги поместили его в лунный стационар, чтобы отучить от вольнодумства, переделав в послушного подданного системы.

Ее предложение показалось Горскому забавным. Даже более того, изощренной шуткой. Надо такое придумать!

— Какой системы? — спросил Горский.

— Это не важно, — сказала Нина. — Он сам придумает, когда попытается восстановить логику событий.

— И как этого добиться?

У Нины был готов ответ. Смысла нового предложения Горский понять не смог, оно показалось ему еще более странным, чем материализовавшаяся девица. Спорить с ней он посчитал ниже своего достоинства. Тем более, что Нина не требовала совершать ничего криминального, скорее курьезное. Он должен был заставить Зимина вести дневник, только и всего.

— А что прикажешь делать, если эксперимент выйдет из-под контроля окончательно? — спросил Горский по инерции, даже не надеясь получить ответ. — Кому мне прикажешь жаловаться?

Нина ответила так:

— Если бы меня не было, а ваш эксперимент все равно провалился, что бы ты тогда делал? Мое появление ничего не меняет и пространственно-временной континуум не нарушает.

— Ты заинтересована в нашей неудаче?

— Ерунда!

— Если я выполню твои требования, ты оставишь нас в покое? Меня и Зимина?

— Ничего не могу обещать. Правда, я не понимаю, что такое «оставить в покое»? Не исключено, что мы с тобой станем друзьями, а с Зиминым я встречаться буду в любом случае. Если ты интересуешься, стану ли я причинять вам в дальнейшем неприятности, отвечу — нет. Я и сейчас меньше всего хочу навредить вам. Странно, что ты ждешь какого-то подвоха. Причина мне совершенно непонятна. Я выгляжу так грозно? Как это исправить? Надо больше улыбаться? Петь песни или играть в настольные игры?

— А чего же ты ожидала, Нина? Ты вмешиваешься в проведение эксперимента, нарушаешь наши планы. Мы оказались пустышками. Да. Именно пустышками. И что-то мне подсказывает, что ты на этом не остановишься. Говори сразу, чего ты хочешь?

— Если бы я вмешалась в проведение вашего дурацкого эксперимента, то Зимин сейчас сидел на твоем месте и пил кофе. А ты — Горский — с восторгом глядел бы на своего хозяина и думал о том, как бы ему угодить. Но это, к сожалению, не так.

Горский промолчал.

Прошли долгие три дня кратковременного отпуска, но проклятое наваждение не отпустило Зимина, не вылечил его господин Горский. Что поделаешь, иногда подсказки гениев не срабатывают. В третий раз идти на поклон к начальнику не хотелось. Но обошлось. Горский пришел сам.

На этот раз перечислять свои симптомы Зимину было легче. Рассказывая одно и то же, совершенствуешься и начинаешь умело подбирать слова. Очередное описание перенесенных у зеркала переживаний вызвало у господина Горского неожиданную реакцию, он выругался и отвел глаза, словно услышал от Зимина несмешной анекдот.

— Вот ведь как бывает! — после некоторой паузы сказал Горский. — Не люблю проигрывать, но она была права.

— Кто она?

— Придет время — узнаешь.

Зимин был любопытным человеком, впрочем, вникать в личные дела начальника ему не хотелось.

А потом господин Горский сказал фразу, которая в дальнейшем полностью перевернула жизнь Зимина и, если придерживаться оптимистического взгляда на жизнь, то еще очень и очень многих людей.

— Тебе, Зимин, надо попробовать вести дневник.

— Зачем это? — вырвалось у Зимина, потому что он меньше всего ожидал услышать от начальника такое странное предложение.

— Признаться, я не знаю, — господин Горский мягко улыбнулся. Зимину показалось, что он так извиняется. Неужели чувствует себя виновным?

— Но это поможет?

— И этого я не знаю.

Эти постоянные «не знаю» из уст непосредственного начальника прозвучали самым угрожающим образом. Зимин подумал, что его проблемы с зеркалом расстроили чем-то господина Горского. Может быть, в нем взыграло излишнее самомнение, но Зимину на миг показалось, что Горский смотрит на него, как в пародийных вестернах ковбои смотрят на поющий кактус — слегка обалдев. Никогда прежде Зимину не приходило в голову, что даже самые ответственные начальники, при определенных обстоятельствах, мало отличаются от обычных людей, что и у них могут быть проблемы, что и они могут чего-то не понимать. Неприятное открытие. Для неприученного к злопыхательству человека, которым был Зимин, подобные предположения звучали, как настоящая абракадабра. Но есть вещи, которые бросаются в глаза. Например, теперь он видел, что господин Горский смотрит на него, как на поющий кактус. Будто бы сам факт его существования — результат недоразумения. Зимину это не понравилось. Ему казалось, что если начальника что-то не устраивает, он должен незамедлительно объявить об этом, доходчиво и четко. Незнание — не аргумент.

Эта неуверенность, продемонстрированная господином Горским, заставила Зимина приготовиться к худшему. Ему от начальника требовался чудодейственный приказ, веский, окончательный. Только такой приказ мог бы стать для травмированного собственной подкоркой человека исцеляющим лекарством. Вряд ли таковым можно было считать предложение начать вести дневник. Естественно, Зимин не стал протестовать, только немного удивился. Ему уже приходилось исполнять бессмысленные приказы.

С другой стороны, нельзя отрицать, что начальник знает о сложившейся в коллективе ситуации больше любого своего подчиненного. Одного этого несомненного факта было достаточно, чтобы беспрекословно выполнять самые неожиданные приказы.

— По четным дням будешь приносить свои записи для ознакомления.

— Понимаю.

Горский внимательно посмотрел на Зимина, словно тот только что произнес непростительную глупость, и ему, начальнику, теперь следует установить, сделал ли он это со зла или по недомыслию.

— Максим. Меня зовут Максим. Обращаться ко мне отныне будешь так. И на «ты». Попробуй. Это приказ, — Зимин понял, что господин Горский не шутит.

— Максим.

— Хорошо. А теперь произнеси развернутую фразу.

— Зачем это тебе? Максим.

Господин Горский кивнул, порадовался, что у Зимина получилось.

— Я не знаю, Зимин. Но почему-то мне кажется, что если мы с тобой, наконец, сумеем разобраться, почему наши взаимоотношения складываются таким странным образом, это поможет в работе.

— Ух ты! — не удержался Зимин. В последнее время у него нередко случались неконтролируемые и глупые приступы иронии.

— Мы попали в неприятную историю, — похоже, что господину Горскому было не до смеха. — Думаю, что мы можем рассчитывать друг на друга. Понятно, что от тебя, до поры до времени, помощи ждать глупо. И все-таки хорошо, что ты рядом. Нет, нет, ничего плохого о тебе я сказать не могу. Ты хороший работник — старательный и честный, но я сомневаюсь, что в предложенных условиях твои качества пригодятся. Будем надеяться, что скоро у тебя обнаружатся другие умения и способности, которые окажутся более полезными в нашей ситуации.

— Какие? — Зимину стало страшно, словно он опять неосторожно заглянул в зеркало.

— И этого я не знаю. Ты пришел ко мне сам, чем приятно удивил. Надеюсь, что удивишь еще. А что, может, и пронесет!

— Мне нужно будет допросить опасного человека?

— Не придумывай!

— А в чем, собственно, дело?

— Стал бы я с тобой болтать, если бы знал! Слишком мало фактов. Не думаю, что нам удастся долго оставаться в подвешенном состоянии. Скоро мы узнаем, каково это покидать кабину до полной остановки лифта и без спроса заплывать за буйки. Впрочем, ты не переживай раньше времени, вполне вероятно, что все закончится хорошо. Пока иди, пиши дневник. Да смотри, поменьше глупостей. Не нужны мне подробные описания трудовых будней: в 14 часов я отправился в столовую и заказал тарелку борща и порцию биточков. Ты пиши о своих чувствах и о своих мыслях. Что тебе в голову приходит, когда ты ложкой к борщу тянешься, то и записывай. Думаешь ведь ты хотя бы иногда. Понял?

Зимин на всякий случай кивнул.

— Сделаю. Работа не пыльная.

— А раз понял, иди, работай.

Потом, закрывшись в своей каюте, Зимин искренне сожалел о том, что не воспользовался двусмысленностью ситуации и не перешел в наступление. Могло получиться очень интересно. Конечно, ему обязательно надо было выяснить, почему начальник так нервничает. Это было бы естественно. Вполне вероятно, что тогда бы многое пошло по-другому. Был момент, когда им следовало довериться друг другу. Но Зимин отказался от расспросов. Наверное, испугался. Его можно понять. Он и так задал начальнику чересчур сложную задачку, и предложенный ответ ему не понравился. Он даже пожалел на минуту, что совершил такую глупость, доверив господину Горскому свою тайну о зеркалах. Продолжать пустой разговор, который грозил перерасти в неприятное выяснение отношений, ему не хотелось. Проще было посчитать, что приказ о ведении дневника предусмотрен инструкцией. Собственно, этим объяснением Зимин и удовлетворился.

Началась у Зимина тяжелая жизнь. Первая же попытка сделать осмысленную запись в дневнике немедленно привела к неприятному выводу — для того, чтобы достойно выполнить приказ мало быть исполнительным, нужно быть честным с самим собой. Иначе затея теряет всякий смысл. А это трудно и, если говорить откровенно, небезопасно. В том смысле, что нельзя предугадать, что подумает господин Горский, когда решит ознакомиться с записями и какие после этого сделает умозаключения. Зимину, по сути дела, предложено было написать донос на самого себя. Вот так история!

Зимин всегда очень высоко ценил профессиональные качества своего начальника. Но на этот раз тот превзошел самого себя. Произнес в пустом разговоре всего несколько бессвязных фраз, припугнул невесть какой опасностью, и вот, пожалуйста, отныне Зимин полностью в его власти. Теперь захочет — помилует, захочет — даст самодоносу ход и раздавит, как жука навозного. В любой удобный для него момент. Как только появится такая необходимость. Впрочем, Зимин и раньше зависел от начальника.

И ведь самое смешное, это господин Горский точно подметил — он к себе Зимина не вызывал, тот к нему сам пришел и сам подставился. Получается, что ему хотелось отыскать для неясных нужд безответного человечка, на которого потом можно будет повесить всех собак и объявить виноватым во всех смертных грехах. Он сидел в своем кабинете, напряженно думал, анализировал, кем из славного коллектива можно безболезненно пожертвовать. А тут такая удача! Встречайте добровольца! Получается, ошиблись составители инструкции. Нехорошее дело — задавать необдуманные вопросы начальнику. Дурацкое и недальновидное.

Зимин с горечью отвернулся от монитора и попробовал успокоиться. Найти верный путь к спасению — вот, чего ему хотелось. По-настоящему безвыходные ситуации в жизни встречаются относительно редко. Всегда можно попытаться выкрутиться. Главное — не паниковать. Но, надо признать, что положение было не из приятных. Он не мог отказаться исполнить прямой приказ начальника. Зимин ни на минуту не забывал, что от природы склонен к излишне эмоциональному восприятию действительности. Это предательское чувство следовало преодолеть. В своих записках он постарался быть максимально точным и информативным. Главное, ему нужно было использовать только простые и законченные предложения, чтобы никто не смог вставить между словами ничего искажающего нейтральный замысел.

Ему пришлось писать о себе, но проделывать это, не снабдив свое сочинение изрядной долей иронии, у него не получалось. И это было хорошо. Господин Горский должен узнать, что в нерабочее время Зимин умеет смешить. Не исключено, что ему понравится. Зимину очень бы этого хотелось.

Работа над дневником потребовала изворотливости. Но Зимин был уверен, что ему удалось выполнить приказ господина Горского о фиксировании мыслей и эмоций с максимальной осторожностью. В некоторых записях он был в меру откровенен, но отсебятиной не злоупотреблял. Себя не жалел, но и подставляться особого желания у него не возникало. Зимин даже два раза перечитал написанное и заменил некоторые слова на более точные и простые. Вот что у него получилось.

При желании личную жизнь на лунной базе можно организовать не хуже, чем в центральных районах Санкт-Петербурга или Москвы. Для этого нужно запомнить и неукоснительно выполнять одно очень простое правило: не следует задавать вышестоящим персонам вопросы. Мое извращенное сознание начинающего сочинителя, а ведение дневника, наверняка, можно считать формой сочинительства, назойливо подсовывает мне подходящие к случаю определения: глупые, умные, заковыристые, наивные, риторические. Но я прекрасно понимаю, что все это пустые слова. Практические навыки человеческого существования оставляют здравомыслящему человеку только одну верную тактику поведения — не задавать никаких вопросов вышестоящему начальнику, каким бы эффектным и красивым словом их не характеризовали, не задавать, и все. Ни при каких обстоятельствах.

И больше самокритики в оценке жизненной позиции, естественно. Самого-то меня в последнее время буквально переполняет желание задавать вопросы всем подряд, приходится собирать в кулак всю свою волю, чтобы не наделать глупостей. Любопытно, может ли начинающий сочинитель обладать не извращенным сознанием? Боюсь, что, увы, не может. В противном случае он занялся бы докладными записками или заполнял информационные листки. Кстати, в конце прошлого века все подобные литературные опыты назывались доносами, их создателей презирали, а один из великих фантастов конца ХХ века и вовсе предлагал отлавливать доносителей и топить их в нужниках, не помню, касалось ли это наказание только поставщиков ложных сведений или распространялось на все поганое сословие сексотов?

Не следует думать, что я разделяю эту крайнюю точку зрения. Ну, насчет нужника. В настоящее время, впрочем, это не принципиально. Так часто случается в динамично развивающихся социосистемах — ответы на вопросы, которые представлялись чрезвычайно важными, через совсем небольшое время, оказываются ничтожными или надуманными. Благополучная жизнь — самый наилучший цензор для обуздания нашего любопытства. Скажем так, именно неослабевающая жажда благополучной жизни, заставляет нормально функционирующее человеческое существо быть предусмотрительным. Получается, что прогресс — вечный источник исторического оптимизма и наилучший отвечатель на надуманные вопросы.

И все же, как мне кажется, сложившееся в настоящее время представление о том, что презрение к доносителям есть явная нелюбовь к социосистеме в целом, имеет под собой веские основания. Я уверен, что вольнодумство, — а неумеренная критика охранительных служб, конечно же, вольнодумство, — не должно поощряться ни при каких обстоятельствах. Даже если речь идет о некоторых людях, пострадавших от непредумышленных судебных ошибок. «Подобное примитивное мышление поставило бы под угрозу концептуальную безопасность системы». Цитирую по памяти интервью министра охраны. Нет причин не доверять профессионалу.

Путь к прогрессу не может ставиться под сомнение. Для продвижения по нему требуется совершать не всегда популярные действия. Но так устроена жизнь. С этим следует смириться. Нельзя совершать только хорошие поступки.

Как было однажды сказано в одной замечательной книжке: «Я нахожусь на слишком низкой ступени нашей социальной лестницы, чтобы мне могла нравиться вся система».

Меня оправдывает только то, что я человек не жадный.

О, любовь к профессии — едва ли не единственная причина моего нахождения в этом ужасном лунном поселении. А ведь это по-настоящему гнусное место, иначе и не скажешь. Напоминает интернат для одаренных детишек времен моей молодости, постоянно приходится ощущать свою ненужность и вторичность, учиться элементарным вещам и из последних сил потакать своему комплексу неполноценности. Ну да. Первое, что приходит в голову — чувство абсолютной незащищенности. На Луне быстро понимаешь, что означают слова: «неотвратимая смертельная опасность». Это сказано о Космосе. Здесь быстро привыкаешь к тому, что все вокруг неотъемлемо принадлежит Космосу, пропитано Космосом, сочится Космосом, смердит Космосом. Наверное, нельзя отыскать более подлую, враждебную и бесчеловечную среду обитания. Есть только один способ выжить и сохранить свою психику в норме — полностью сосредоточиться на выполнении своих профессиональных обязанностей. Здесь, на Луне, нельзя думать ни о чем реальном, только об отстраненных и абстрактных вещах. С этой точки зрения, приказ вести дневник, который я получил, просто гениальная находка. На бумаге любые переживания и проблемы выглядят искусственно и отвлеченно.

Я прекрасно понимаю, что атмосфера бесконечного уныния, страха и обездоленности, свойственная жизни на лунной базе, просто идеально подходит для надлежащего исполнения моей работы. Не удивительно, но осознание моими пациентами исключительной несообразности вынужденного существования в бесчеловечных условиях позволяет достигать дополнительного воспитательного эффекта. Это была отличная идея — использовать уникальную пагубность чуждого мира для изготовления из сомневающихся нытиков и врагов по-настоящему здравомыслящих людей. Душа радуется, когда после нехитрых манипуляций с сознанием преступников мы затем поставляем на Землю вполне послушных граждан, готовых занять достойное место в шеренгах тружеников, готовых стать одними из нас.

Должен признаться, что по складу характера я — человек нелюдимый. Это вовсе не означает, что я излишне скромен или, как модно говорить в среде менеджеров среднего звена, знаю свое место. Скорее наоборот, я привык считать, что подобающее мне по праву положение в обществе еще не отвоевано, этот сладенький кусочек — а как же, конечно, сладенький — терпеливо дожидается меня. И мы с ним обязательно встретимся. Обещаю это папе, маме и любимым девушкам. Эй, благополучие! Мимо меня не проскочишь. И все же нельзя сказать, что я излишне напряженно мечтаю о славе и больших деньгах. Если и проявляется у меня ЖЕЛАНИЕ, то не чаще, чем это положено среднестатистическому чиновнику младшего звена. Однако, следует признать, что ОЖИДАНИЕ успеха неминуемо создает неприятный психологический фон в общении с окружающими, наверное, поэтому мне трудно контактировать даже с близкими людьми и коллегами по работе.

Сам бы я до этого не додумался. Все это мне объяснил штатный психоаналитик станции, когда анализировал мои проблемы, возникающие при общении с сотрудниками. Я, естественно, поверил, но в глубине души еще остается маленькое сомнение. Кажется, что не примирит меня с людьми и возможное всеобщее признание. Предчувствую, что мне будет неприятно встречаться с людьми даже в том фантастическом случае, если все вокруг начнут хвалить меня и говорить всякие приятные слова. Не исключено, что я психически болен. Как при всем этом находятся люди, которых не тошнит от одного моего вида, понять невозможно.

Трудно описать душевный трепет, охвативший Зимина в момент передачи господину Горскому дневника для проверки, это стало для него настоящим откровением. Ничего подобного он прежде не испытывал и искренне надеялся, что в будущем столь сильные переживания его минуют. И в страшном сне он не мог вообразить, что сам по себе вид дневника в руках у начальника может вызвать такие страшные моральные страдания. Как нищий у метро рассчитывает на милостыню, так и Зимин жаждал немедленной оценки своего сочинения. Звучит глуповато, но весьма точно отражало его душевное состояние. Ему почему-то страшно захотелось, чтобы сочиненный им текст понравился господину Горскому.

Конечно, он понимал, что желание это бессмысленно, поскольку сочинять текст его заставили совсем не для того, чтобы насладиться литературными способностями и слогом. Вот уж в чем Зимин ни на минуту не сомневался, так это в том, что господину Горскому наплевать на его способности к писательскому труду. Но от этого ожидание похвалы почему-то не становилось менее навязчивым. Он даже на некоторое время забыл о безопасности. Точнее, его вдруг перестало волновать, какие выводы сделает господин Горский, ознакомившись с дневником, и как это скажется на его карьере. И бог с ней, с этой карьерой. Только бы он сказал коротко: «Хорошо написано, парень».

А он молчал. Долго. Пришлось Зимину помучиться и подождать. Много неприятных мыслей пронеслось в его голове за это кажущееся бесконечным время. Зимин не любил анализировать действия начальства, но на этот раз ему показалось, что господин Горский буквально впился глазами в текст. А потом стал водить по листку пальцем, словно придерживал буковки, чтобы они не разбежались. При этом он ритмично посапывал. Сердце Зимина ушло в пятки. Одно из двух: или он действительно написал что-то интересное, или господину Горскому удалось обнаружить в тексте что-то важное, понятное только ему одному, крайне опасное для читателей и самого Зимина.

Чтение продолжалось, и чем ближе был конец текста, тем явственней посапывание господина Горского стало напоминать похрюкивание. Негромкое, но отчетливое. Подобное проявление Зимин посчитал оскорбительным, он окончательно понял, что интерес начальника к тексту никак не связан с его скромной персоной — текст был для господина Горского всего лишь средством, орудием. И вот он что-то вычитывает между строк и впадает в раж, когда обнаруживает подтверждение своим догадкам. А что его так воодушевляет — догадаться невозможно. Зимина, по крайней мере, это больше не волновало.

Навязчивое желание, чтобы господин Горский его похвалил, пропало.

— Не знаю даже, как это тебе удалось, но ты, Зимин, справился прекрасно, — сказал Горский хрипловато, облизывая пересохшие губы, скрыть свое удивление он даже и не пытался. — Совсем неплохо. Продолжай в том же духе.

Зимин решил, что выяснять детали не стоит. Здравый смысл подсказывал ему промолчать и затаиться. Если бы господин Горский посчитал нужным, то и сам подробно указал бы на достоинства и недостатки текста, как он это умеет делать. Но он ничего не сказал. Значит, у него были причины поступить именно так. Со своей стороны, Зимин был рад, что не посвящен в тайну постигших господина Горского неприятностей. Он бросил короткий взгляд на начальника и возрадовался своей сдержанности. Нет, ну действительно. Зачем лишние проблемы? Не исключено, что дело окажется по-настоящему серьезным — вон, как господина Горского скрутило. Зимин чувствовал себя человеком маленьким, ему по статусу не положено было знать подробности. Время от времени на жизненном пути любого человека попадаются знания, которые выходят за рамки его профессиональной компетенции. Умение не обращать на них внимания — обязательное условие благополучного существования. Зимин был уверен, что это единственно правильная стратегия поведения в его положении. Излишнее напряжение тотчас спало, тревога отступила. Многие до сих пор не понимают, что иногда осознание собственной ничтожности способно приносить радость и выгоду.

— Я могу идти? — спросил Зимин.

— Отправляйся. Да, кстати. Дневник — это хорошо, но не забывай о своих обязанностях. Мы здесь на службе и должны кислород отрабатывать не бумагомаранием, а качественным выполнением прямых обязанностей.

— Конечно. Я никогда не давал повода усомниться в моем старании.

— А будем плохо работать, нас отправят домой. Не хотелось бы, правда?

С этим трудно было не согласиться. Господин Горский был абсолютно прав. Зимин никогда не упускал случая заявить лишний раз, пусть и звучало это часто излишне патетически, что он любит свою работу. И всегда любил. Так сильно, что не очень хорошо помнил прежнюю жизнь на Земле. Наверное, там он тоже занимался какой-нибудь следственной работой, выявлял скрытых врагов Коллегии, впрочем, это не имело никакого значения, потому что Зимин твердо знал, — для того, чтобы остаться человеком, он должен честно отработать положенный срок на Луне.

Но работа на ум не шла. Зимину хотелось немедленно вернуться к своему дневнику. И он не смог противостоять искушению. Эта странная игра в слова завораживала его. Тут главное было в том, что это он сам должен был их придумывать и расставлять в том порядке, который он считал правильным. Иногда какое-то слово не желало вставать на предназначенное ему место. Приходилось находить ему замену.

Потом, вечером, Горский еще раз перечитал дневник Зимина. Записи вызвали у него горькое разочарование — он не мог понять, как странные попытки описать самые поверхностные переживания помогут Зимину вычеркнуть ложные воспоминания и вернуться к базовой реальности. Нина уверяла, что ведение дневника — это единственный способ спасти Зимина от начавшейся уже деформации сознания. Почему? Не объяснила.

И вот первые страницы дневника заполнены, однако каких-либо положительных изменений в поведении друга обнаружить не удалось. Горский не находил себе места. Он не понимал, что ему следует делать дальше. И даже больше — не знал, как вообще относиться к этой странной истории. Начиналось все, как смешной фарс. Девушка проявила неподдельный интерес к Зимину. Любовь? Но это вряд ли. Довольно скоро стало понятно, что причины, заставившие Нину преследовать Зимина, таинственны и не поддаются логическому объяснению. Горский терялся в догадках. Он не привык к тому, что его используют. Оставалась надежда, что причина ее интереса тривиальна и смешна, вроде розыгрыша. Но ему хотелось убедиться в этом как можно скорее. Он проник в базу личных данных и внимательно изучил всю доступную информацию о Нине Вернон. И это окончательно расстроило его, потому что все, без исключения, документы, которые попались ему на глаза, оказались грубой подделкой. Горский не мог заставить себя поверить в явно сфабрикованную историю ее жизни. Ему захотелось узнать, как она сама объясняет свое внезапное появление на Луне.

Риск нарваться на какую-нибудь жестокую и никому не нужную тайну оставался. Горский решил рискнуть, он вызвал Нину по внутренней связи и попросил ее о встрече. Она без колебаний согласилась. И он отправился к Нине на переговоры.

К немалому своему удивлению, Горский обнаружил, что ему страшно. Он, профессионал высокого уровня, не мог побороть странную скованность в присутствии Нины. Это была еще одна неприятная загадка. Ему пришлось проверить свое сознание, но постороннего воздействия не удалось обнаружить и на этот раз.

Горский установил максимальный уровень защиты и постучал в каюту. Ему разрешили войти.

— Что-то с Зиминым? — спросила Нина.

— Почему ты так решила? — удивился Горский.

— Хочу догадаться, зачем ты пришел.

— С Зиминым все по-прежнему. Нам нужно обсудить сложившееся положение.

— Неужели существует какое-то объединяющее нас положение? Не знала.

— К сожалению есть. Мне непонятно, с какой целью ты вмешиваешься в эксперимент, и что тебе понадобилось от Зимина. Этого мало, чтобы разбудить любопытство?

— Любопытство — серьезная болезнь. Она лишает спокойствия даже самых проверенных людей. Но разве я не пытаюсь придушить ее, отвечая на твои вопросы?

— Грех жаловаться.

— Хочешь еще о чем-нибудь спросить?

— Расскажи, в какую историю ты меня втравила?

— Ну, ты даешь! Разве это я приказала начать научный эксперимент и подвергнуть опасности жизнь и здоровье Зимина? Нет. Вы разрешения не спросили. Посчитали, что самые умные. А теперь ты ждешь от меня помощи.

— Я беспрекословно выполняю твои приказы, смысла которых не понимаю. Но толку пока нет.

— Не торопись. Все идет по плану. У тебя хорошо получается.

— Если я не получу удовлетворительных объяснений, дальнейшее наше сотрудничество станет невозможным. Дальше так продолжаться не может.

— Теперь моя очередь удивляться. Чем ты не доволен?

Горский на миг запнулся. В голову полезли какие-то глупости, как будто Нина волшебница, которая требует от него сделать выбор между здоровьем друга и успехом научного эксперимента. Подобная постановка вопроса показалась ему оскорбительной. Разве здесь есть выбор? Опомнится Зимин, они сотню подобных экспериментов проведут. Ограничитель зафиксировал слабое воздействие на его сознание. Показалось, что Нина подсказывает ему заняться здоровьем Зимина. Бред! Можно подумать, что он отказывается. Горскому не следовало реагировать, но где-то в глубине души теплилась призрачная надежда, что все его страхи — пустой вздор. И чтобы развеять их, достаточно честно поговорить с Ниной.

— Объясни, зачем ты здесь? Я лучше других знаю, что изображать в реальности персонажей из ложной памяти непросто. Для этого нужно обладать соответствующей аппаратурой и умением. Искусственные образы следовало стереть и сшить образовавшуюся информационную дыру. Да так, чтобы Зимин не заметил подмены. Виртуозная работа. Зачем тебе это понадобилось?

— Я хочу его спасти.

— Кто ты?

— Для тебя я доброжелательница, желающая остаться неизвестной.

— Хорошо, спрошу о другом. Как ты это сделала? Как материализовалась?

— Не скажу.

— Не бойся, все останется между нами. Я твою тайну не выдам.

— Даже не проси. Нельзя.

— Ладно. Может быть, ты хотя бы скажешь, получилось ли зашить дыру?

Нина посмотрела на Горского с интересом.

— О, профессионал. Уважаю. Отвечу так: Зимин со мной разговаривает, но побаивается. Остались, наверное, какие-то не сшитые связи. Мучается, бедняга, сам не знает почему.

— И все-таки это большой успех.

— Спасибо. Пришлось поработать.

— Зачем?

— Сколько можно спрашивать одно и то же. Хочу его спасти.

— Личная корысть?

Нина покраснела.

— Не буду отрицать. Но не это главное.

— Жаль.

— Почему? — удивилась Нина.

— Если бы ты была заинтересована лично, мне было бы спокойнее.

— Успокойся, мои намерения чисты и меркантильны. Но, кроме меня, Зимин дорог еще очень многим.

— Мне не нравится, когда меня используют втемную. И… неужели ты не видишь, что я боюсь?

— А вот это напрасно. Не раскисай, Горский, помни, ты не делаешь ничего дурного, ничего такого, что выходило бы за рамки твоей должностной инструкции и дружеских обязательств.

— Думаешь, что Зимина удастся спасти?

— Я это знаю, — твердо ответила Нина.

— Зачем тебе Зимин? Мне любопытно.

— Излишнее любопытство до добра не доведет. Как говорили наши предки: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали»!

— Ты мне угрожаешь?

— Нет.

Горский встал и направился к двери.

— Постой, теперь твоя очередь. Ну-ка расскажи, зачем ты пришел ко мне? — спросила Нина.

— Меня привело стремление к истине.

— Ого! Приятно слышать такие замечательные слова. Жаль, что не знаю, чем могу тебе помочь. Я истиной не интересуюсь. Я люблю мечтать.

— О Зимине? — спросил Горский.

— И о Зимине тоже.

— Очень интересно.

— Спасибо. Я знаю. Жаль, что с тобой согласится очень мало людей.

— А тебе бы хотелось, чтобы таких было больше?

— Вот именно.

— С трудом представляю, что бы могло заставить меня мечтать о Зимине.

— Тебе было бы полезно прослушать ознакомительный курс. Два академических часа. Могу по блату устроить.

— Так это только работа?

— Всегда удивлялась, как людям удается разделять личное побуждение и работу. Работа, вроде бы, это то, за что платят деньги? А деньги у меня есть.

Горский запутался и растерялся. Нина явно попыталась увести разговор в сторону.

— И все-таки, чего ты добиваешься?

— Хочу защитить докторскую диссертацию, возглавить кафедру в университете, помочь Зимину.

— Жизнь не определяется одной работой.

— Наверное.

— Ты влюбились в Зимина?

— Ерунда. Что за примитивное мышление. Фи. От тебя я ждала чего-нибудь поумнее.

— Так вы друзья?

— Об этом я могу только мечтать.

— Дружба мужчины и женщины — этот нонсенс.

— А дружба мужчины с мужчиной — это, конечно, проявление гомосексуализма?

Горский промолчал. Он начал жалеть, что поддался импульсу и пришел к Нине за разъяснениями. Стало понятно, что ему не выиграть завязавшуюся словесную дуэль. Соперник оказался отлично подготовлен и искушен к подобным соревнованиям. Это было удивительно, до сих пор Горскому не попадались люди, превосходящие его интеллектуально. Однако случилось, Горский непонятным образом понял это и, что вообще не может быть объяснено разумными доводами, вынужден был признать свое поражение.

Он кивнул и тотчас разозлился. Ему показалось, что Нина может принять его кивок за поклон. Следовало немедленно уйти. Дело не выгорело.

— Спасибо, — сказал Горский. — До свидания.

— Подожди, Горский. Максим. Можно я буду звать тебя Максимом?

— Зачем? — удивился он.

— Я была бы очень рада, если бы вы согласились стать моим другом.

— Я сказал что-то потрясающее? Заставил изменить мнение о себе?

— В каком-то смысле. Из тебя получится отличный друг.

— У меня есть друзья.

— Я их знаю?

— Нет. Они остались на Земле.

— Прекрасно. Считай, что отныне и на Луне у тебя есть еще один друг. Кроме Зимина.

Она протянула руку. Горский автоматически пожал ее.

— Максим, ты поможешь мне?

Горский кивнул.

— Понимаешь, раз уж мы начали эту работу, ее нужно обязательно закончить. Нельзя бросать дело на полпути. Отнесись к Зимину по-человечески. Он заслуживает этого. Есть такие люди, которые должны быть счастливы. Если не понял, я о Зимине.

Удивительно, но Зимин быстро привык к тому, что ему разрешено время от времени разговаривать с Горским на разные темы, не связанные с работой. Он быстро научился называть начальника на «ты» и по имени — Максим. Было это, конечно, неправильно, но он ничего не мог с собой поделать. Эти беседы внезапно стали для него крайне важными. Зимин попытался вспомнить хоть что-то о давних временах, когда они вместе учились в школе, но безуспешно. И это ему не понравилось. До сих пор Зимина волновали только зеркала, теперь он озаботился еще и своей памятью. И об этом следовало спросить Горского. Он наверняка знал больше об их совместном прошлом. Но делиться впечатлениями не спешил. Отделывался общими фразами. Мол, любили есть гречневую кашу в столовой, решать задачи по математике и читать книги. Зимин прекрасно представлял каждое из этих действий, однако связать их со школой и Горским не мог.

Он стал думать не только о работе, но и о себе. Нельзя сказать, что ему нравилось копаться в воспоминаниях. Очень уж эти попытки вспомнить прошлое напоминали Зимину эксперименты с зеркалом. До приступов страха дело, впрочем, не доходило, но нечто общее угадывалось. Будто бы эти тайны были связаны между собой. Так ему показалось. Он должен был немедленно поделиться своим открытием с Горским.

— Можно войти? — спросил Зимин, вежливо постучав в дверь каюты.

— Проходи, — сказал Горский. — Что-то случилось?

— Нет. Я подумал, ты поможешь мне понять, что со мной происходит. Правильно ли, что я стал часто думать о себе?

— Давно пора.

— Но это так мучительно. Я не могу понять, по какую сторону зеркала я настоящий.

— Ну и вопросы ты задаешь!

— Максим, скажи мне честно, кто я такой?

— Психофизик, сотрудник лунной станции.

— И это все?

— Мы всегда больше, чем работа, которую выполняем.

— Значит, со мной все в порядке?

— Ну, я бы не был так категоричен. Но ты на пути к выздоровлению. Дневник пишешь?

— Пишу.

— Вот и отлично. Продолжай. И все придет в норму. Пойдем в столовую. Сегодня там обещали пончики.

Они вышли из каюты. Зимин почти успокоился, ему даже пришла в голову новая тема для очередной записи. Вот только у него немного кружилась голова, и горели щеки. Из соседней каюты появилась Нина и радостно помахала им рукой. Ноги у Зимина подкосились, и он рухнул на пол.

Прошло три дня. Зимин провел их в медотсеке. Он не мог подняться с койки — не было сил и желания. Высокую температуру сбить не удалось. Лежал и постанывал. Врачи сначала диагностировали простуду, но неуверенно, потом признали ошибку. Давали общеукрепляющие препараты, проводили анализы, долго совещались, но безрезультатно, причину недуга установить не удавалось. Горский не отходил от Зимина ни на шаг, тот вымученно улыбался, но говорить не мог. Каждые полчаса Горский смачивал тряпку в холодной воде, отжимал и пытался пристроить ее на горячем лбу Зимина. Она соскальзывала, приходилось придерживать ее рукой.

Однажды зашла Нина, она была сердита.

— Ну что, доигрались, умники, — спросила угрюмо. — Любители острых ощущений.

— Прежде чем обвинять кого-нибудь, хорошо было бы сначала выяснить причину заболевания. Вот дождемся результатов анализов, тогда и выводы сделаем. Может быть, это простуда или ОРЗ.

— Мне и без анализов понятно, что причина недуга в вашем эксперименте, — резко сказала Нина. — Опыты сначала на мышах надо ставить, а потом уже на людях!

— Ерунда, — возмутился Горский. — Мы занимаемся психофизикой, как это может сказаться на здоровье? Как может вмешательство в сознание привести к повышению температуры? Объясни мне механизм воздействия.

— Очевидно, что все дело в раздвоении сознания. Мозг начинает выдавать противоречивые команды.

— Ты считаешь, что у Зимина воспаление мозга?

— Пока нет. Обработка дополнительной информации требует от мозга большого расхода энергии.

— Пожалуй, ты права. Надо сказать врачу.

— Что толку? Пора завершать эксперимент.

— Но как это сделать? Команду на прекращение может отдать только сам Зимин.

— И о чем вы думали, когда начинали работу?

— Мы рассчитывали, что он сможет контролировать свои действия, сумеет отделять реальность от фантазий. Предполагалось, что изнутри ему будет проще управлять процессом.

— Удалось?

— Нет.

— Если не получается у Зимина, придется обойтись без него. Выведем его в нормальное состояние постепенно. Понадобится несколько этапов. Хватит, больше никаких империй, наигрались, довольно. Нужно придумать что-то яркое и необычное, только так можно вытравить из его сознания ложные воспоминания. Пусть он будет ученым и столкнется с чем-то фантастическим. Подойдет что-то не слишком заумное. Чем проще, тем лучше. Есть у вас такой сюжет?

— Есть. Про инопланетян.

— Плохая идея.

— У нас уже готовы программы для загрузки в мозг. Можно заняться этим немедленно. У нас нет времени для подготовки другого сценария.

— Ладно. Давай попробуем, — с сомнением сказала Нина. — Почему я сразу не разогнала вашу шарашку?

Горский не стал спорить. Он поднял Зимина с койки и, аккуратно обхватив за талию, повел в лабораторию, стараясь не причинять другу лишних страданий.

— Да, вот что еще, — сказала Нина. — Проследи, чтобы он не бросал вести дневник. Больше того, постарайся сделать так, чтобы он начал писать свой текст, например, роман. Это можно сделать?

— Да, конечно.

— Вот и отлично.

Загрузка новых программ прошла успешно. Болезнь отступила. Температура спала. Зимин повеселел. Даже попытался рассказать анекдот про взбесившийся принтер.

Надо заметить, что врожденная предусмотрительность, воспитанная во мне родителями, делает меня абсолютно невосприимчивым к вольнодумству. А шальные мысли, посещающие меня в последнее время, вызваны вполне банальными причинами: мне понравилось вести дневник, и я подумал, что было бы неплохо сочинить рассказ или небольшую повесть. Правильнее всего было бы написать исторический роман, действие которого происходит в начале нашего века. Материала достаточно. Это совсем не трудно, если прочитать доступные тексты тех далеких лет, пропитываться чужой реальностью, моделировать в своем сознании давно уже преодоленные и забытые рефлексы. Некоторого кавардака в сознании избежать не удается, например, часто вопросы задаются сами собой. Кошмар! На рубеже тысячелетий разброд в умонастроениях был непозволительно велик. Конечно, негативную роль играла привычка не контролированного задавания вопросов. Понадобились десятилетия, прежде чем интеллектуальная мысль окончательно пришла к общему знаменателю. Но потому прогресс и называется неминуемым, что каким бы трудным не был путь общества к истине, здоровые силы обязательно побеждают.

Бывали минуты, когда Зимин чувствовал себя просто прекрасно. У него хватило ума не выяснять, с чем связаны эти краткие мгновения давно позабытого спокойствия. Он хотел построить графики известных показателей своего здоровья: давления, частоты сердцебиения и дыхания, а также температуры, наложить известные события, с ним случившиеся, чтобы понять, наконец, причину проблем с зеркалами. Но испугался. Не всякое знание безвредно, так ему подумалось.

Приступами хорошего самочувствия, — так он называл редкие промежутки между кошмарами, — Зимин решил воспользоваться с максимальным удовольствием. То есть заняться самым сложным своим пациентом. Был у него на примете один персонаж, у которого были настолько сложные возражения против практического бессмертия, что пытаться понять его, можно было лишь при полной ясности ума. Фамилия у него была простая — Шаров. Он был астрономом, точнее, космологом. Может быть, это был самый умный человек, с которым Зимин встречался.

Просмотрев личное дело, Зимин пригласил Шарова на собеседование, так полагалось называть допросы самых непримиримых пациентов.

Больше всего в Шарове Зимина раздражала его милая улыбочка и какое-то фантастическое спокойствие (на Луне такой эпитет вполне уместен).

— Почему вы все время улыбаетесь? — спросил Зимин с раздражением.

— Мне нравится на Луне.

— Что здесь может нравиться?

— Мне достался для работы отличный инструмент. Так мы, астрономы, называем телескопы. Я люблю работать.

— Вы империалист?

— Какое нелепое предположение! Я не интересуюсь политикой.

— Странно. Насколько мне известно, вы отрицательно относитесь к идее практического бессмертия?

— Ну и что такого? С какой стати я должен восхищаться сомнительной затеей, которая ничего хорошего мне не сулит? Только мучения и погибель.

— Как бессмертие может привести к гибели?

— Э-э-э, дружище, да вы ничего не знаете! Но меня не проведешь! Я на такие дешевые приемчики не поддаюсь! — О чем вы?

— Чего вы добиваетесь? Зачем меня расспрашиваете?

— Хочу узнать, почему вы отказываетесь от бессмертия.

— Я никогда не делал из этого секрета. Но меня не хотят слушать.

— Расскажите мне.

— Хорошо. Знаете ли вы, кто ваш самый главный враг?

— Сектанты или футурологи?

— Нет. Время. Или, точнее сказать, Хронос.

— В том смысле, что все течет, все изменяется.

— Да. Все течет, все изменяется не так, как этого бы нам хотелось.

— Коллегия проследит, чтобы все было в порядке.

— Самонадеянно и глупо.

— Почему?

— Вам не побороть детей и внуков Хроноса. Хаос, Смерть, Возмездие, Насильственная смерть, Злословие, Раздор, Старость, Беда, Распущенность… Это только самый приблизительный список детишек Хроноса. Вас ждет куча роковых неприятностей. Рок, кстати, тоже его внук. Их слишком много, они безжалостны и лишены сострадания. Мы беззащитны перед ними. Глупо сопротивляться.

— Очень эмоционально. Но я ничего не понял.

— Сосредоточьтесь, доктор. Я перечислил очевидные проблемы, с которыми ваша хваленая Коллегия не сможет справиться, даже если очень-очень захочет. Справиться с человеческой природой невозможно.

— Да-да, конечно. А кто такой Хронос?

— Не ожидал от вас, доктор. В нашем случае, Хронос — это неумолимое время. Победить, которое вам не дано.

— Вы говорите об онтологии Древних Греков?

— Да.

— Мы люди практичные. Мифология для нас не указ.

— Время вас сожрет и не поморщится.

— Каким это образом?

— С помощью своих порождений. Перечислить их еще раз?

— Не надо. Я запомнил.

— Как вы собираетесь победить насильственную смерть, возмездие, злословие и раздоры? Поделитесь.

— В Коллегии обязательно отыщут решение.

— Вот когда отыщете, тогда и приходите с уговорами. Но пока я постараюсь держаться от вас подальше. Целей буду.

— Хотите прийти на все готовенькое?

— Именно. А сейчас простите, мне больше не о чем с вами говорить. Скучно.

— Вы пытаетесь меня напугать? — удивился Зимин.

— Я — ученый. Мое дело обратить ваше внимание на явные недоработки в программе Коллегии. Розовые мечты о бессмертии требуют тщательной проработки.

— Вы упоминали еще беду.

— Не исключаю и такой поворот. Но для этого вашим вождям надо будет совершить какую-нибудь особенную глупость. Надеюсь, что все обойдется.

— Как время может навредить нам?

— Мне-то откуда знать?

— И все-таки, давайте подумаем вместе. Мне не ясно, как может время влиять на наши обстоятельства? Думаете, что к нам из будущего будут приходить люди, чтобы на месте исправлять наши ошибки?

— Ничего подобного я не говорил. Но не удивлюсь, если что-то подобное произойдет. Наши руководители давно заслужили десяток щелбанов от благодарных потомков.

— Они воспользуются машиной времени?

— Не обязательно. Воздействие будущего может быть осуществлено самым изощренным, недоступным нашему пониманию способом.

— Каким, например?

— Не скажу.

Говорить с Шаровым больше не имело смысла. Он был из тех твердолобых фанатиков, которым хорошо жилось на Луне. Их мозг был занят борьбой с вымышленным врагом, и мешать им не следовало. Не каждого человека можно вернуть к созидательной деятельности. Не каждый способен адекватно оценить причитающуюся ему выгоду.

Зимин заперся в каюте и, сделав над собой усилие, попробовал вернуться к работе. Ничего разумного в голову не приходило. Сочинять отвлеченные истории ему было скучновато. Он не верил, что овладение основами техники беллетристики: умением занимательно сочинять сюжет, выстраивать композицию, использовать метафоры и художественные образы, приблизят его к требуемому результату. Зимин не забыл пожелание Горского о том, что при работе с дневником следует опираться только на собственные мысли и эмоции. И дело тут же сдвинулось с мертвой точки. За последнее время произошло огромное количество событий так или иначе касающихся его лично. Из этого исходного материала и следовало лепить текст. Но чем больше он думал о своем житье-бытье, тем грустнее ему становилось.

Зимин почувствовал себя по-настоящему несчастным человеком. И ничего удивительного в этом не было, слишком уж назойливо бросался в глаза его главный недостаток — недостаточная социальная активность. Он больше не сомневался в том, что обделен чем-то очень важным, обязательным для нормально развивающихся человеческих существ. Вот, например, вокруг полно целеустремленных людей, которые, в отличие от него, четко знают, чего хотят в этой жизни. Нет, неправильно выразился. Четко — это не совсем то слово, слишком уж приземлено описывает ситуацию, что ли. Они постигли свои желания всею мощью своего незаурядного ума. Да так постигли, что их неневозможно свернуть с главного осевого пути никакими силами: ни эзотерическими, ни физическими. Зимин никогда не отрицал, что люди эти вызывали у него искреннее восхищение. Но есть у них одна общая черта: они не способны оценивать людей по-старому, по-глупому — хороший или плохой человек перед ними, только — полезный или нет. Все дело в том, что они абсолютно уверены в своей правоте. И в этом есть свой резон. Они всегда правы, поскольку знают, что тот путь, по которому они передвигаются от победы к победе, является единственно правильным по определению. Все остальные пути — недостойны внимания.

А еще, у них одинаковые выражения лица. Зимин поморщился. Опять неудачное слово употребил, нужно — заявления лица. Ему иногда казалось, что на лбу у них целое сочинение написано на тему: «Как я правильно провел лето». Он вспомнил, как бывало, вчитываясь в подобные записи, явно видел: «Я знаю нечто важное и судьбоносное, что тебе, дураку, конечно, неизвестно. Поделиться можно, но сделать это чрезвычайно сложно, потому что ты, дурак, все равно не поймешь. А с другой стороны, зачем тебе, дураку, это знать, меньше знаешь — дольше проживешь».

Зимину было интересно, они намекают на какое-то одно судьбоносное знание, или у каждого оно свое? Пересекаются ли эти знания, соприкасаются ли хотя бы краешками? Он надеялся, что пересекаются. Честно говоря, если обнаружится сразу несколько судьбоносных идей — он, скорее всего, не сможет вместить в свой мозг. Так не долго и рехнуться на идейной почве.

Хорошо бы было заставить их изложить свои теории на бумаге, а потом сравнить. Выявить общее идейное ядро, составить список разумных дополнений, отбросить взаимоисключающие положения. Ого-го! Это что же у нас получится! Суперзнание. Суперкнига. Окончательная книга. Вычерпнутая до дна мудрость.

И Зимину повезло, довольно быстро удалось отыскать оптимальное решение. Давным-давно в одной старой книжке он прочитал короткую повесть «R.E.M.». Прикол в ней заключался в том, что автор поленился рассказать читателям историю, которая приключилась с главным героем. Он решил, что достаточно будет представить цикл коротких рассказиков, которые якобы сочинял этот парень, переживая непростые события, обрушившиеся на его голову.

Помнится, герой повествования никак не мог наладить нормальные отношения со своей девушкой, и каждая их встреча выдергивала из его подсознания удивительные ассоциации. Читателю приходилось поломать голову, чтобы сообразить, что это у них там произошло, потому что о событиях, случившихся с героем повести ничего не сообщалось, речь шла только о его рефлексии. Может быть, Зимин и ошибался, додумывая за автора, но другого объяснения повести он придумать не смог. Вместо текста получилось некоторое удачное отражение отражения. Как в стихотворении одного малоизвестного диссидента. Наверное, обрадуется, когда узнает, что его цитируют на Луне.

Такой подход к ведению дневника Зимина вполне устраивал. Вроде бы, он будет писать о самом себе и своих проблемах, и в то же время как бы и не о себе, а о некоем лирическом герое, который может приближаться в своем мироощущении к образу мыслей автора заметок. А может бесконтрольно удаляться чуть в сторону, предоставляя уникальную возможность взглянуть на свое житье-бытье со стороны. Весьма разумно и предусмотрительно. Важно, что ошибки и политические просчеты лирического героя автоматически перестают быть ошибками и просчетами Зимина. Поразмыслив еще немного, он понял, что метод «отражение отражения» можно усовершенствовать, еще более обезопасив себя. Для чего необходимо перенести действие в прошлое, ну, что бы заранее знать правильный результат и не допустить просчета. И решил он сочинить исторический роман! Идея показалась ему гениальной. Ну-ка, сразу три зайчика, полезайте в кузов! И господин начальник останется доволен, и Зимину будет спокойно, и раздвоение личности, того и гляди, вылечится.

Для начала он придумал план и написал пролог. Запрет на вопросы начальникам (не задавал бы — не попал в такую ситуацию). Доносчики, как необходимый элемент стабильного существования (ну, будто бы он согласен писать доносы на себя и на других). Необходимость приведение интеллектов различных людей к общему знаменателю (о раздвоении сознания даже упоминать не хотелось). О неминуемом прогрессе человечества (он как бы признавал, что исполнение приказов начальства — благо). Глубокая потребность общества в пристальном изучении начала века — именно в те годы окончательно сложилась самая справедливая государственная система, которая и привела в конце концов к возникновению Коллегии по нормализации и введению практического бессмертия.

Зимин непроизвольно поморщился. Он почувствовал, что его занесло. Наверное, подсознательно он не любил носителей судьбоносных идей. А вот рассуждения о суперкниге ему понравилось. Надо полагать, господин Горский приказал фиксировать в дневнике именно такие сумасбродные идеи. Это была очень хорошая идея. Зимин мысленно поблагодарил автора «R.E.M.»а, в данном случае его принцип отражения отражения сработал наилучшим образом. Очевидно, в своем историческом повествовании ему придется написать о человеке, который сочиняет Окончательную книгу.

Теперь Зимину приходилось, кроме основной работы, заниматься еще двумя требующими большого времени делами: обязательным ведением дневника и, в тайне от Горского, написанием исторического романа. Сочинение оказалось муторным делом. Сил требовалось много, а толку никакого. В первые дни был энтузиазм, работалось в охотку. А потом Зимин понял, что занялся опасным делом. Мало того, что выход от нового увлечения будет нулевой — издать ее или каким-нибудь другим способом привлечь читателей ему не удастся, — но и рассказать о существовании текста будет затруднительно.

У Зимина не хватило сил прекратить литературные опыты. Он понимал, что ему пора одуматься, замолчать, уничтожить файлы, сжечь распечатки, заставить себя не думать и не рефлексировать. Значение последнего слова было ему понятно не до конца, однако, он почему-то считал, что именно оно самое важное в этой цепочке, и решил схитрить. Для Горского можно было продолжать вести дневник, а текст романа сохранять в тайне. На его месте так поступил бы любой здравомыслящий человек, инстинктивно, только бы отвести от себя подозрение. Но у Зимина — как уже было сказано ранее — не хватило сил. Ему хотелось одного, чтобы с ним случилось то, что должно случиться. Работа над текстом, кроме прочего, породило в Зимине странное самомнение, оказалось, что отныне для него добро и зло — не пустые слова. Даже почудилось, будто бы он, каждым своим придуманным предложением, изменяет сложившееся равновесие между ними. Или в пользу добра, или в пользу зла. У него даже словно бы проявились перед глазами огромные весы, наподобие тех, что изображают в руках слепой Фемиды. На чашках, которых барахтаются тексты литераторов. Может быть, это глупо, но ему было крайне важно, чтобы его приварок попадал на чашку, помеченную буквой «д». О да, вначале было слово!

В документах начала века довольно часто попадаются рассуждения о том, что литературное произведение не способно воздействовать на сознание людей. У Зимина было два возражения:

1. Если бы дело обстояло так трагически, то не было бы нужды в цензуре.

2. Даже предположив совершенно неправдоподобное, что текст никого из читателей не задел, смею утверждать, что на самого автора он оказал огромное влияние.

Во всяком случае, эти доводы явно верны, когда речь идет об историческом романе. Сочинительство оказалось опасным и неблагодарным делом. Неизвестно, более опасным или более неблагодарным? И Зимин был явно не тем человеком, который хотел узнать ответ.

Несмотря на сомнения, работа над текстом протекала успешно. Общее самочувствие необъяснимым образом улучшилось. Зимин ощутил неведомый до сих пор его организму прилив самодеятельной активности или давно позабытый, что в данном случае одно и тоже. То есть наступило время, когда он что-то делал не потому, что поступил приказ, а просто потому, что ему очень-очень хотелось что-то совершить. По собственному велению, по собственному хотению. Может быть, охватившее его чувство не следовало называть желанием что-то сделать, правильнее назвать желанием рассуждать. Понятно, что придумывание и делание разные вещи, не соизмеримые. Однако. Что тут поделаешь — хотелось и все. Можно подумать, что для полного счастья ему до сих пор не хватало возможности поразмышлять на отвлеченные темы. Он прекрасно понимал, что странный энтузиазм был вызван советом начальника. Животный страх никуда не делся, но Зимин был благодарен Горскому. Что-то в голове Зимина изменилось, сдвинулось, и изменение это было хорошим знаком.

Неожиданно Зимин вспомнил, что ведение дневника должно было излечить его от психологической травмы — болезненного восприятия собственного отражения в зеркале. По крайней мере, так говорил Горский. Зимину до боли в печени захотелось выяснить, не вырвался ли он из этого кошмара после написания четвертой главы? Желание было столь острым, что он не смог противиться искушению и решительно направился к ближайшему зеркалу. По дороге — а путь был не близок, метров десять не меньше — от уверенности не осталось и следа. Но это надо было сделать.

Зимин переборол резкий приступ паники и заставил себя посмотреть в зеркало.

Нет, он не вылечился.

Пожалуй, стало еще хуже. Процесс усугубился. Если не лечить болячки, они становятся болезнями. Из зеркала на него смотрела отвратительная гнусная рожа.

В семнадцать часов по стандартному лунному времени Горский сообщил Зимину, что произошло из ряда вон выходящее событие. Вблизи лунной базы обнаружили следы пребывания инопланетной цивилизации.

Горский поймал Зимина в тренажерном отсеке.

— Как твои дела? — спросил он, неприятно улыбаясь. Зимину было непонятно, чего больше было в этом взгляде презрения или любопытства. Может быть, это ему только показалось.

— Спасибо, не жалуюсь, Максим.

— А вот мне кажется, что ты недостаточно внимания уделяешь собственному здоровью.

И Зимин, к удивлению своему, обнаружил, что никакое это не презрение, а скорее наоборот — искренняя забота. Он попытался сообразить, что конкретно могло вызвать у Горского столь странное чувство, но не сумел. Он не смог догадаться, чем заслужил такое необычное расположение к своей скромной персоне. О себе Зимин думать не умел. Он еще помнил времена, когда это считалось зазорным. Тем, кто много о себе понимал, обычно говорили: «Ты, парень, от скромности не умрешь». Подобное замечание считалось оскорбительным. Люди обычно переживали, когда слышали его в свой адрес. Со временем оно вышло из употребления. Впрочем, поговорку «знай, сверчок, свой шесток», до сих пор никто не отменял. Зимину неловко было отмечать чрезмерное внимание начальника.

— Да нет, в самом деле, я чувствую себя хорошо.

— Так я тебе и поверил! Глаза-то красные! Воспаление?

— Нормально себя чувствую. Все как обычно.

— Вот это и настораживает. Пойдем, глазки проверим. Пока не поздно.

Процедура заняла не больше получаса. А потом, когда они уже выходили из кабинета, Горский вдруг сообщил о находке следов пребывания инопланетян. Совсем близко, в двух километрах возле большого кратера, получившего название Форпост.

— Понимаешь ли ты, Зимин, что сегодня произошло со всеми нами? — спросил Горский слегка дрогнувшим голосом, что, вне всяких сомнений, только подчеркивало неординарность происшествия.

Зимин обратил внимание, что его начальник заметно нервничает. Неужели Горский с детства мечтал о контакте с инопланетянами? Поверить в это было очень сложно. Какое дело, спрашивается, нормальному человеку, нашему современнику, до обнаружения следов пребывания на Луне таинственных космических странников? Тем более, когда речь не идет о прямом контакте. Не исключено, что со дня предполагаемого проникновения прошло миллион лет, а то и больше. Зимин попытался вспомнить, кого из знакомых ему людей могла бы заинтересовать подобная информация, но безуспешно. Кстати, Горский очень мало походил на любителя отвлеченных фактов. А это значит, волнение его было связано с каким-то другим событием, случайно совпавшим с обнаружением инопланетян. Или, что более вероятно, он знает об инопланетянах что-то по-настоящему важное и тревожное, недоступное Зимину по причине его подчиненного положения, а может быть, и недостатка образования. Кроме того, это указывало на то, что мозги у начальника и подчиненного работают по-разному.

Замечать эти маленькие различия в мировосприятии было захватывающе интересно. Почему? Зимин не знал. В начальники он не рвался. Но зарекаться, что однажды он сам не сделается начальником, было глупо. Назначат и разрешения не спросят. Вот тогда и пригодится умение выявлять у подчиненных и вышестоящих индивидуальные особенности восприятия. В конце концов, он психофизик и подобное знание поможет вести допросы и составлять отчеты. О том, что в его интересе есть другой резон, он старался не думать. Как уже было сказано, о себе Зимин думать не умел, раньше этому не учили. Единственное, что пришло в голову: нужно будет обязательно написать об этом странном чувстве в дневнике.

— Максим, ты действительно считаешь, что это важное событие? — спросил он, рассчитывая, что Горский скажет что-то такое, что поможет ему еще лучше понять разницу между начальником и подчиненным.

— Да. Это может стать самым грандиозным событием за всю историю человечества.

— Почему? — спросил Зимин.

— Отныне мы знаем, что не одиноки во Вселенной.

— Ну и…

— В третьем классе мне в руки попала фантастическая книжка, — торжественно сказал Горский, — из которой я впервые узнал, что человечество, скорее всего, не одиноко во Вселенной. У нас почти наверняка есть братья по разуму, понимаешь? Некоторые идеи, способны покорить человеческое воображение даже у ограниченных людей. Эта, конечно, одна из них. Я всегда верил, что однажды инопланетяне будут обязательно обнаружены, а вместе с ними к землянам придут уникальные знания, технологии и технические новинки. Культура обогатится неведомыми видами искусств, люди смогут воспользоваться пока еще неизвестными органами чувств, мораль окончательно станет нормой нашей жизни, а земная философия получит мощный импульс для развития. Обязательно появятся новые религиозные культы и мистические секты.

— Неужели все так серьезно? — удивился Зимин.

— По моим расчетам, появление инопланетян должно самым непредсказуемым образом изменить человеческую цивилизацию. Нам остается только немного подождать, и встреча с чужим разумом состоится.

— Наша жизнь изменится в хорошую сторону или в плохую?

— Мы это скоро узнаем, — радостно сказал Горский. — Похоже, что нам с тобой здорово повезло. Я ведь с детских лет хотел участвовать в работе исследовательской группы, изучающей пришельцев из других миров. И вот теперь моя мечта осуществилась. Иногда желания исполняются.

Зимин внезапно понял, почему сообщение о находке воодушевило Горского. Он не знал, что нужно ответить, в его лексиконе не было подходящих слов. Не часто ему приходилось сталкиваться с философскими концепциями, затрагивающими судьбу всех без исключения разумных существ, проживающих на Земле. Это было совершенно новое чувство. Оказывается, существуют чрезвычайно важные вещи, о которых до поры до времени он даже не догадывался. И то, что он о них ничего не знал, вовсе не делало их менее значимыми. Тем более, что непонятно, как инопланетяне смогут ужиться с людьми уже ставшими бессмертными. Нужно ли будет делиться с ними своим великим секретом? Думать об этом было интересно. Зимин и сам знал, что у него совета не спросят, решат без него. Человечество не нуждалось в его особом мнении. Для принятия таких судьбоносных решений есть специально подготовленные люди. Получалось, что распространенное утверждение: каждый кузнец своей судьбы, страдает неким преувеличением. Верно и обратное, судьба каждого человека, зависит от очень многих факторов, о которых сам он часто и не догадывается.

— Собирайся, — сказал Горский. — Нам пора.

— Куда это? — не понял Зимин.

— Нам с тобой поручено провести дополнительное обследование места обнаружения артефакта.

— Зачем?

— Пришла наша очередь поработать. Требуется свежий взгляд. Комиссия могла не заметить чего-то важного, что-то пропустить. Наше дело подтвердить, что там больше нет ничего интересного.

— Но почему мы? Разве на станции мало специалистов, которые разбираются в инопланетянах лучше нас? Надо привлекать профессионалов.

— По инструкции в отчете обязательно должно быть заключение психофизиков. Считается, что мы способны уловить тонкие нюансы, незамеченные членами комиссии по контактам.

— Понятно, — сказал Зимин несколько растерянно.

Его можно было понять. Если не считать дня прибытия, за год пребывания на станции он ни разу не выходил на лунную поверхность. Не было повода. Он привык считать, что в последнее время несколько растолстел. Тренажеры тренажерами, но сидячий образ жизни на лунной базе и высококалорийная пища не могли пройти бесследно. Однако в скафандр он влез самым наилучшим образом.

А Горский в скафандре выглядел впечатляюще: казался еще умнее и значительнее. Он оценивающе посмотрел на Зимина и улыбнулся.

— Ого! Тебе, Зимин, надо чаще появляться на людях в скафандре. Выглядишь внушительно, просто как какой-то рыцарь без страха и упрека!

— А раньше подобное же впечатление на обывателя производили люди в мундирах. Я читал об этом. Для нас скафандры все равно, что для людей XIX века форменная одежда.

— Интересное наблюдение.

— Кстати, было время, когда мундиры носили ученые и университетские преподаватели.

— Армейские мундиры?

— Нет, у них были свои мундиры — академические.

— А что? Это хорошая идея. Может быть, и нам следует надевать форменные скафандры, отправляясь на свою работу, — сказал Горский и громко расхохотался. — Как мы раньше не догадались. Это же дополнительный фактор давления на наших пациентов. Нужно будет обязательно попробовать.

Неровная каменистая пустыня, расстилающаяся перед взором людей, выбравшихся на поверхность, была на удивление приветлива. Зимину всегда нравились лунные пейзажи. Только бесчувственный человек мог сказать о поверхности Луны, что она бесцветна и уныла. Нет-нет, обилие красок потрясало воображение. Пускай, они были приглушены, так это еще и лучше. Яркие гламурные цвета Зимину никогда не нравились. А здесь любой камушек выглядел ошеломляюще естественно и на удивление прекрасно. Говорят, что архитектура — это застывшая музыка. Здесь, на Луне, нужно было говорить о застывшей Вечности. Душа Зимина вдруг наполнилась обычно не свойственным ему душевным трепетом. Он помнил, что мир вокруг абсолютно бесчеловечен и враждебен любой форме жизни, однако какое значение имели эти вполне естественные страхи сейчас, когда душа наполнилась восторгом от соприкосновения со странным феноменом лишенного человеческого присутствия пространства. Надолго ли? Зимин представил, что совсем скоро здесь появятся привнесенные людьми сооружения и ровные асфальтовые дороги, прилежно проложенные между кратерами. Видение будущего ему не очень понравилось. не приходилось сомневаться, что присутствие людей, обязательно убьет эту потрясающую воображение связь с Вселенной. Разрушит произведение истинного искусства, возникшего самого по себе задолго до появления первых человеческих существ. Смешно, но люди постоянно, изо всех сил, пытаются превозмочь естественную природу, пытаясь воздействовать на человеческие чувства так же мощно, но неизменно терпят неудачу. Все время.

— Можно я поведу луноход? — спросил Зимин.

— Нет, — ответил Горский.

— Мне пристегнуться?

— Нет. Ни в коем случае. В случае аварии нужно иметь возможность покинуть луноход. Дорога нас с тобой ждет опасная. Нужно быть готовым к любым неприятностям. Кто его знает, что нас ждет там, на месте контакта.

— Да ладно! Мы же поедем по колее. А это значит — путь проверен, разведчики успешно проделали его до нас. Так что причин для волнения нет.

— Так и было бы, если бы дело происходило на Земле. Но мы не на Земле.

Зимин с удивлением отметил, что Горский необычно сосредоточен. Ему трудно было узнать в этом собранном, готовом к действию человеке своего начальника. Куда подевались присущие ему цинизм и аристократическое равнодушие к повседневным событиям? Только теперь до Зимина дошло, что дело, которое они должны выполнить, по-настоящему важно и ответственно.

— А что за артефакт обнаружили разведчики?

— Металлический шарик диаметром двадцать девять миллиметров из неизвестного нам, землянам, сплава. Предположительно, шарик этот — фрагмент подшипника инопланетного транспорта. Наша задача — попытаться отыскать еще какие-нибудь следы катастрофы. Скажем, кусок подшипника или еще один шарик.

— Шарик — последствие катастрофы?

— Конечно! Ты считаешь, что инопланетяне шарики из подшипников выковыривали для развлечения? Вряд ли. Это маловероятно. Проще считать, что потеря шарика связана с аварией.

— Откуда они могли к нам прилететь?

— Мы сможем это установить, если раздобудем больше материала для анализа.

— Мне не терпится быстрее очутиться на месте.

— Спешить не будем. Нам нужно добраться вон до того валуна, видишь?

— Ого! Здоровая каменюга, метров пять в высоту.

Горский промолчал.

Зимин вздохнул с облегчением. Говорить не хотелось. Ему нужно было обдумать слова Горского и всю ситуацию, с неожиданным обнаружением инопланетян. Признаться, его вполне устраивало, что Горский не сможет вмешаться в его рассуждения. Нельзя было отрицать, что начальник знает об этой загадочной истории больше, чем он. Но разве дело в объеме информации? Конкретный шарик из подшипника Зимина оставил равнодушным, поскольку он понимал, что его участие в работе комиссии пустая формальность. А вот то, что теперь (если инопланетяне действительно будут обнаружены) место человечества в иерархии разумного космоса абсолютно непонятно, его задело. Значит, и его, Зимина, место и предназначение тоже. Никогда прежде его не интересовали подобные вопросы. И вот на тебе — Зимину стало невмоготу жить, не получив ответ на простые вопросы: кто он и для чего появился на свет? Поиски инопланетян подействовали на него странным образом. Ему понадобился смысл жизни. Вот так, ни с того ни с сего. Ни больше, ни меньше.

У Горского сработал коммуникатор. Его и без того озабоченное лицо передернула гримаса злобы.

— Что за шутки? — спросил он.

Ему ответили.

— Понимаю, что спорить с тобой бесполезно. Жаль, должен признаться, что меня самого захватил азарт исследователя. Догадываюсь, что мои доводы выслушаны не будут… Да, ты права, у меня нет заслуживающих внимания доводов. Конец связи.

— Поворачиваем, — сказал он Сокову.

— Но нам осталось метров пятьдесят, не больше.

— Поступил приказ вернуться, что тут неясного?

Ко всем прочим недостаткам я очень вспыльчивый человек. Сам удивляюсь, какой малости часто достаточно, чтобы вывести меня из равновесия. Оказывается, я не могу противиться приступам внезапного раздражения, настигающим в самый неподходящий момент. Должно быть, во всем виноват дурной характер. Не исключено, впрочем, что несдержанность — результат длительной работы на Луне в условиях пониженной гравитации. Меня способен надолго выбить из колеи сущий пустяк. Например, если я слышу из уст человека, которого давно и, как мне кажется, хорошо знаю, речи, которые не соответствуют представлениям о нем.

Означает ли это, что представления эти являются чем-то большим, чем я? Неужели именно они определяют мое место в мире? Не готов согласиться с этим. Было бы очень грустно узнать однажды, что я появился на свет только для того, чтобы влиться в ряды сторонников той или иной идеологии. Но еще позорнее было бы однажды узнать, что я, по глупости своей, оказался родоначальником какой-нибудь новой политической идеи, сумевшей повести за собой миллионы. Поскольку сам я, как оказалось, не желаю быть простым винтиком в машине исторической предопределенности, не хотелось бы подбивать других на что-то подобное. Не хорошо это выглядело бы.

Поездка на луноходе неприятным образом напомнила о проблемах с зеркалами. Не помню, чтобы прежде меня волновал вопрос: кто я такой? Но наступили времена, когда хочется получить ответ. Потом появились и другие вопросы. В чем смысл моего существования? Для чего я появился на свет? Марионетка я или равноправный игрок в вечной борьбе добра и зла, если таковая существует? Замечает ли кто-нибудь мое присутствие или, наоборот, отсутствие в этом мире? Расстраивается ли кто-то, когда я вдруг пропадаю из их поля зрения?

Кто я такой? Эй, ответьте, если знаете?

— Что это за история с инопланетянами? — спросил Горский у Нины.

Странное сотрудничество с Ниной с каждым днем все больше и больше казалось ему безумием. Но он признавал, что в ее советах было рациональное зерно.

— Зимину нужна встряска. Мы должны придумать что-то настолько необычное, чтобы его мозг проснулся. Важно удивить его или вызвать жесткое отрицание. Известно, что люди — существа нервные. Зимин — не исключение. Как он отреагирует, предсказать было трудно. Но я была уверена, что его реакция будет достаточно эмоциональной, чтобы вернуть ему базовое сознание.

Горский кивнул. Замысел ему понравился. Правильно, надо было выбить клин клином, дурь дурью. Жаль, что не получилось.

— Почему ты прекратила выполнение плана?

— Ты действительно хотел отыскать в лунной пыли инопланетные артефакты? Прости, я забыла их разбросать.

— Значит, ты инопланетянка? — пошутил Горский.

— Глупая догадка! — почему-то обиделась Нина. — Мы отработали сценарий с инопланетянами до конца. Разве ты не заметил, что у нас ничего не вышло? Зимин не вернул свое сознание. Значит, мы с тобой выбрали неверный путь. Свои ошибки нужно уметь признавать. Для того, хотя бы, чтобы без промедления исправить их. У нас слишком мало времени. Пора сделать новый шаг вперед. Нам не следует забывать главную цель.

— Какую цель? — переспросил Горский.

— Хорошую, хорошую цель. Мы должны помочь Зимину выбраться из той плачевной ситуации, в которую ты его загнал. Без нашей помощи ему не справиться.

— Опять двадцать пять за рыбу деньги. Разве я против? Но что мы еще можем сделать?

— Мне кажется, что необходимо заставить работать его совесть.

— Кстати, это замечательная идея. Когда мы еще только обсуждали эксперимент, Зимин верил, что сумеет остаться свободным человеком при любых обстоятельствах, поэтому и выбрал утопию, где было реализовано бессмертие. Хотел доказать, что его моральные принципы непоколебимы.

— Думаю, он был прав. Это так на него похоже.

— Но как мы конкретно протестируем его совесть? Заставим сделать непростой выбор?

— Я еще не придумала.

Нина отправилась по своим делам. Горский загрустил и попытался проанализировать сложившееся положение.

Провальная затея с инопланетянами имела под собой тонкий научный расчет. Что-то подобное проделывают с маленькими детьми, когда хотят научить их плавать: без подготовки бросают в воду, чтобы сработали древние инстинкты, хранящиеся в генетической памяти. Жаль, что не получилось. Манипулировать человеческим сознанием оказалось сложнее, чем это представлялось ранее. Часть информации успевала, несмотря на запрет, переписаться из кратковременной памяти в долговременную. Видимо, срабатывал какой-то недостаточно изученный механизм мозга. Это была проблема.

Использовать инопланетян для того, чтобы с пользой воздействовать на совесть Зимина, видимо, не удастся. Трудно придумать подходящий сценарий. Заставить его передать врагам план сверхсекретного космодрома? Чушь. Так что придется придумывать новый сценарий.

Ничего интересного в голову не приходило.

В дверь постучали, на пороге стоял Зимин.

— Чего тебе?

— Хочу поговорить про инопланетян. Можно?

— Спросить что-нибудь хочешь или рассказать?

— Хочу поделиться сомнениями. Здесь, на Луне, как-то особенно остро начинаешь понимать, что мы обречены любоваться космосом, исследовать космос и, если все пойдет как надо, обжить его. Люди занимают уникальное положение во Вселенной. Но я всегда был сторонником уникальности жизни на Земле. И вот сегодня понял, что могу быть неправ.

— И что? О чем ты?

— Существование жизни вне Земли самым жестоким образом разрушает наши мечты и надежды.

— Почему ты так решил? — удивился Горский.

— Человечество перестает быть закрытой системой.

Заявление было настолько очевидным для любого психофизика, что Горский даже не расстроился, что эта простая мысль не пришла в голову ему.

— Ты о прогрессорах?

— Им не нужно вмешиваться в наши дела. Даже если ОНИ просто наблюдают за нами, этого уже достаточно, чтобы считать нашу цивилизацию зависимой.

— Мы разминулись с ними на миллион лет.

— Лучше было бы, чтобы их вовсе не было. Я понимаю, что сейчас, после того, как был обнаружен шарик от подшипника, нельзя говорить о том, что пришельцев не существует. Но почему мы говорим об инопланетянах? Неужели трудно придумать другое объяснение?

— Какое, например?

— Максим, помнишь, я рассказывал тебе о пациенте Шарове?

— О враге Хроноса? Забавная история.

— А если это правда, и шарик действительно оставили пришельцы, но не из глубин космоса, а из будущего? Про инопланетян нам ничего неизвестно, а вот про то, что через двести лет человечество будет существовать, можно утверждать с большой степенью уверенности. Коллегия утверждает, что все мы, уже сейчас, стали практически бессмертными. То есть, через двести лет мы обязательно с тобой встретимся где-нибудь в шикарном месте и будем вспоминать нашу работу и шарик от подшипника.

— И что?

— Почему бы не провести эти двести лет с пользой и не решить за это время проблему путешествий во времени?

— Как мы сейчас путешествуем на Луну?

— Именно, — сказал Зимин твердо. — Давай, самое первое путешествие посвятим доставке шарика в нужное место. Замкнем временное кольцо.

— Если не забудем.

— Я тебе напомню.

Предложение Зимина было абсолютно несуразное. Но не в этом было дело. Главное, что он начал генерировать собственные идеи. У него появились мысли, выходящие за рамки экспериментальных установок. Это был успех, пусть и небольшой. Все-таки затея с пришельцами своей цели достигла. К Зимину, наконец-то, стали возвращаться творческие способности.

Горский поспешил сообщить Нине о попытке Зимина самостоятельно думать.

— А если конкретнее? — спросила она.

Пришлось Горскому рассказать Нине о предложении Зимина. Это потребовало некоторых усилий. До сих пор его интересовал сам по себе факт проявления умственной активности, а не детали. Трудно было ожидать, что друг, вот так сразу, начнет предлагать что-то гениальное. Мог ли Горский всерьез воспринимать бредни про ужасного Хроноса и путешественниках во времени. Нине история очень не понравилась.

— Вам больше делать нечего, ерундой занимаетесь?

— Это мы подкинули ему сценарий с инопланетянами, он сумел придумать объяснение правдоподобнее.

— Не слишком умное.

— Да какая разница, главное, что сам ее придумал, не опираясь на ложную память.

— Ты, наверное, гордишься своим другом?

— Да.

— У него и раньше с фантазией было все в порядке?

— Грех жаловаться.

— Кем он хотел стать?

— Не поверишь! Писателем.

— Как ты думаешь, у него есть талант?

— Конечно, перестанет считать себя инквизитором и такие тексты начнет выдавать — закачаетесь!

— Ну и ладно, — сказала Нина и тяжело вздохнула.

— Надо еще какую-нибудь эмоциональную встряску придумать, — сказал Горским, ему хотелось закрепить достигнутый успех.

— Обещаю, что завтра я ему устрою нервотрепку! А ты мне подыграешь.

Новые умонастроения, неожиданно появившиеся у Зимина, оказалось для него неприятным сюрпризом. Обилие внезапно возникших вопросов, которые так легко было принять за риторические, быстро утомило его. Очень уж навязчивыми и бессвязными они оказались. Но найти достойные ответы или отделаться от них ему не удавалось. Они как-то сразу стали очень важными для него. Будто бы они, сами по себе, оказались частью его сознания. Это было неприятно, но захватывающе. А кто сказал, что жизнь обязательно счастье и удача? Зимину показалось, что раньше, до того, как он отправился с Горским на поиски инопланетян, жить было проще. Но ему больше не хотелось, чтобы было просто.

На следующий день Зимин застукал свою названную подругу Нину Вернон во время довольно откровенной беседы с бухгалтером Чепаловым. Он проходил мимо и услышал из ее милых, созданных для поцелуев губ, неслабый текст о светлом будущем метареализма. Какой он хороший, какой он пригожий и как верно отражает субъективную составляющую объекта творчества — деталей Зимин, естественно, не запомнил, с чего бы ему запоминать всякий бред. Да и удивиться не успел, потому что собеседники сразу дали ему понять, что своим присутствием он помешал их высокоинтеллектуальной беседе. У Зимина от ярости моментально затекли руки. Он бы не удивился, если бы Нина заявила: «Стучать надо!». Какого дьявола! Встретились они в столовой при большом скоплении свободного от вахты народа. Что же теперь стучаться при входе в столовую?

Зимина не покидало ощущение, что все происходящее всего лишь дурацкая ошибка. Он не исключал, что должен был отнестись к поведению Нины мягче, равнодушнее. Ну, хочется ей поддерживать дружеские отношения с прочими работниками станции, что здесь дурного? Но его почему-то это задело. Он пытался убедить себя, что ничего странного или неправильного в увлечении Нины этим самым дурацким метареализмом нет. Подумаешь, метареализм! Нельзя человека подозревать по любому поводу, нужно спокойно разобраться, как, что, почему, c какой целью он заинтересовался тем-то и тем-то, а потом уже делать выводы. Воспользовавшись счастливой случайностью, Зимин украдкой прикрепил к воротничку комбинезона Нины миниатюрное подслушивающее устройство. Прибор все равно нуждался в тестировании, вот Зимин и решил совместить приятное с полезным: и прослушку опробовать, и в благонадежности подружки удостовериться.

На следующее утро Горский пригласил Зимина на плановую, как сначала показалось, проработку. Разница в служебном положении даже при новых обстоятельствах не позволяла считать их отношения дружескими. Горский называл их квазидружескими, поскольку они были теплы и основывались на взаимовыгодной целесообразности. Так составляют одно целое два альпиниста, волей судьбы определенных в связку. Естественно, что панибратство и попустительство между ними исключались. Но они были вынуждены вместе проводить долгие месяцы в замкнутом пространстве станции и, естественно, у них возникли определенные отношения. Для Зимина это было не самое сложное испытание в его существовании на Луне. Горский ему нравился. Он бы не отказался, чтобы и на Земле ему достался такой начальник. Да и для Горского постоянное общение с Зиминым, вроде бы, не представлялось чем-то раздражающим. Впрочем, взаимная симпатия не являлась поводом для неисполнения служебных функций. Приказы Зимин выполнял, как это и положено, без обсуждения, добросовестно. Конечно, ему было приятно, что Горский интересуется его мнением на стадии выработки решения. Но он старался излишне не злоупотреблять доверием. Ему хотелось быть естественным. А это, по его мнению, ограничивало его активность. Спросит начальник — он ответит, не спросит — перетопчется.

— Зимин, я по-прежнему озабочен твоим служебным ростом, — скривив рот в неприятной гримасе, сказал Горский, едва тот вошел в служебную каюту.

— Я делаю что-то неправильно?

— У меня нет претензий к качеству твоей работы.

— Я стараюсь выполнять работу согласно инструкции.

Горский на минуту задумался.

— У меня нет претензий, — повторил он. — А вот у начальства есть.

Это был явный намек на мнение еще более высокого начальства. Естественно, Зимин знал — оно существует, но ему в голову не приходило, что этим полумифическим существам известно о его существовании и, более того, что они анализируют его деятельность и высказывают претензии! Зимин был польщен.

— Может быть, мне пока не показываться на глаза высокого начальства? — предложил он. — Бывают такие моменты, когда полезно быть ниже травы, тише воды,

— Зачем это? — удивился Горский.

— Повышения обычно приходится долго ждать. Они случаются совсем не часто, только когда сотни мелких причин складываются вместе. Должен созреть момент. Но если он не наступает, то и пытаться не стоит. Только самому себе навредишь. Глупое это занятие — сердить начальство. Зачем лезть напролом?

— Прикажу — полезешь. Мне нужно, чтобы ты как можно скорее получил следующее звание.

Любой бы обрадовался, услышав такие слова от своего непосредственного начальника. Зимин, конечно, не был исключением. Он почувствовал, что щеки его запылали, он смутился. Так бы и слушал дальше, но необходимо было побороть преждевременную радость, промолчать и дать Горскому возможность доходчиво сформулировать приказ.

— Все у тебя в полном порядке. Но в твоем послужном списке не хватает одного профессионального тактико-технического действия.

— Какого действия? — удивился Зимин.

— При проверке документов оказалось, что в твоем личном деле катастрофическим образом не обнаружилось ни одного доноса. А из этого с неизбежностью следует одно из двух: либо ты плохой работник, либо несерьезный человек и не болеешь за общее дело.

— Но это совсем не так. Ты сам меня хвалил. Я — хороший работник, и за общее дело болею.

— Знаю, только доказать руководству не могу. Нужен, нужен донос. Настоящий, без глупостей. В противном случае по части бдительности у тебя будет жирный минус.

«Ага, самое время доложить о Нине и ее интересе к метареализму», — подумал Зимин с горечью. Ему почему-то сделалось грустно.

— Неужели это так трудно, — Горский удивленно уставился на Зимина. — Было бы время, обязательно провел бы с тобой спецкурс. Люблю втолковывать новичкам, почему быть жадными выгодно. Но времени нет, поэтому, будь добр, реши проблему самостоятельно. Все, свободен.

— А почему, кстати, быть жадным выгодно?

— Это вкусно, мягко, весело и не больно, если не зарываться.

Зимин вылетел из кабинета не хуже пробки из бутылки шампанского. Он не знал, как расценить предложение Горского. Что это было? Начальственный пинок? Или начальственная оплеуха? Он выбрал самый нейтральный эпитет — начальник провел с ним профессиональный инструктаж. Или, используя научный сленг, — калибровку социальной функции. Горский был блестящим куратором, он доходчиво разъяснил Зимину, почему перспективы его карьерного роста незавидны. После такого откровенного намека даже последний лентяй задумался бы о своей разнесчастной жизни.

Первая же мысль, посетившая Зимина, показалась ему вполне разумной. Он должен немедленно сообщить компетентным органам о странных филологических пристрастиях Нины. Это было рациональное решение, подсказанное здравым смыслом, накопленным людьми в процессе эволюции, поэтому такое решение следовало признать единственно правильным. Зимин нуждался во взвешенных решениях и адекватных поступках. Он не сомневался, что если ему удастся сделать правильный выбор, проблемы моментально разрешатся сами собой. Честно говоря, он не представлял, как информация о неудачно использованном в случайном разговоре слове может повредить Нине? Впрочем, он не считал себя специалистом. Хорошие слова, плохие слова, различать их умеют только сотрудники службы безопасности. Это их работа. Им, специалистам, виднее. А раз так, зачем понапрасну голову ломать? Однажды Зимин услышал фразу, на долгое время выбившую его из колеи: «Любая странность в поведении субъекта — есть компромат». Сильно было сказано. Не подозревал Зимин, что наступит день, когда ему придется отнестись к этому заявлению, как к практической рекомендации.

Хорошо, что утром он поступил предусмотрительно. Словно предчувствовал. Как ловко и, главное, вовремя он оснастил воротник Нины подслушивающим устройством. Пригодилось. Он бессознательно поступил, как надлежит служащему его ранга. Не знал, что пригодится, просто получил подсознательный импульс от своей подкорки — пора, надо. Вот и сработало. И вот оно как вышло, просто песня какая-то. Теперь не нужно голову ломать, как добыть информацию — сиди и записывай.

И ведь что особенно душевно, его донос не может повредить Нине. Эка невидаль – метареализм! Насколько Зимин понял, речь не идет о разоблачении врага. Нет, конечно. Просто по долгу службы он обязан время от времени проявлять бдительность. А с Ниной у него получилась вроде бы тренировка, военные называют подобные занятия маневрами, учебными стрельбами. Конечно, наносить вред Нине никто не собирается. Сама мысль об этом показалась Зимину чудовищной. Он попробовал представить, как оформляет свое сообщение на стандартном листке мелованной бумаги. Но у него ничего не вышло. Какой-то настойчивый шум поднимался в голове всякий раз, когда он думал о том, как правильно пишется слово «метареализм». Нет, ничего у него не получалось. Не хватало чего-то. То ли уверенности, то ли настойчивости. Не надо было забывать, что об интересе Нины к метареализму знал еще один человек — бухгалтер Чепалов. Вот пусть он и сообщает. Зимину хотелось узнать, зачем Чепалов вьется возле Нины? Какой ему прок от болтовни о метареализме? В этом была какая-то загадка. Ох, уж этот Чепалов!

Зимин постарался забыть о неприятностях и включил пятый диск сборника популярных песенок начала века — несмотря ни на что он рассчитывал вернуться к правке текста. Это ему удалось. На какое-то время он забыл обо всем, работа захватила его. К реальности его вернул телефонный звонок. Оказывается, Горский высказал еще далеко не все свои претензии.

— Надеюсь, ты правильно понял мой совет, Зимин? — спросил он странным, неподходящим к случаю голосом, в нем не чувствовалось ни малейшего сочувствия, только отстраненное желание убедиться в том, что приказ его принят к неукоснительному исполнению.

Постоянные перепады настроения непосредственного начальника стали Зимина раздражать. Он подумал, что ему даром не нужно хваленое бессмертие, если при этом из общения между людьми исчезнут чувства. Ему надоело чувствовать себя функцией, уже одно то, что у него было отнято право ошибаться, приводило его в ярость.

Сидел, писал свой текст, ни к кому не приставал. И вот, пожалуйста, начальник требует совершить гнусность. Он ведь позвонил не для того, чтобы узнать, какой выбор сделал Зимин. Нет, он не считает, что его подчиненный может отказаться предавать. Решил напомнить, что совет его вовсе никакой не совет, а приказ, обязательный к исполнению. Зимин почувствовал себя последним гадом. И еще он понял, что до его проблем с зеркалами господину Горскому нет никакого дела. И не было. У него свои заморочки. Наверняка более важные, чем мучения Зимина с подсознанием.

Исчезли последние сомнения, его все равно заставят написать донос, — совершить действие, которое бы он по своей воле никогда не сделал. И дорого бы заплатил, чтобы его оставили в покое. Но руководство приняло решение, выкрутиться не удастся. Сначала всегда говорят: донос, в единственном числе, будто бы это плевое дело, а потом не успеешь опомниться, речь уже идет о доносах. Слышал я, что люди привыкают и втягиваются. Да так основательно, что вскоре жизнь, лишенная постоянной бдительности, становится им в тягость. Рассказывают, что есть в доносительстве неподвластная разуму скрытая романтика. Но Зимин не был романтиком и с радостью отказался бы от экспериментов подобного сорта, как и от предполагаемого повышения. Впрочем, это был тот самый случай, когда его выбором и его свободной волей никто не интересовался. Хотел он продвижения по службе или нет, с некоторых пор это перестало играть определяющую роль в сложившемся положении. Как и проблемы с зеркалами. Приказ был отдан, и его следовало исполнить. Если бы Зимин мог попросить его отменить! Впервые в жизни указание начальника вызвала у него такое стойкое неприятие. Спрашивается, почему он?

— У тебя кружится голова? — спросил Горский.

Его вопрос удивил Зимина. Непонятно было, как он догадался. Конечно, он был прав. Его голова и в самом деле протестовала не менее усердно, чем прочие части тела: ныла переносица, слезились глаза, непотребно дрожали руки, отнималась левая нога. Он чихнул.

— Зимин, отвечай, с тобой все в порядке?

Известно, что следует отвечать в подобных случаях, но Зимин не сразу сообразил, что произносит положенные слова про себя, то есть не издает ни звука. Господин Горский, естественно, почуял неладное.

— Прости, Максим, я плохо себя чувствую. Неудачно посмотрел в зеркало.

— Прими лекарство.

— Хорошо. Обязательно.

— Капли Шнейдера.

— Я помню.

— Это хорошо, что ты не забываешь о каплях. А теперь постарайся вспомнить о моем совете. Это очень-очень важно.

— У меня не получится.

— Что это значит? Как это — не получается? Ты не помнишь, о чем я тебя попросил?

— Твой приказ я помню. Но… Мне как-то не по себе. Если бы я знал что-нибудь предосудительное о наших сотрудниках, то и без приказа доложил. Но мне нечего сказать. А строить предположения в данной ситуации неправильно? Ложный донос — вещь неполноценная, так мне всегда казалось. За ложный донос меня начальство по головке не погладит. Не сейчас, так потом припомнит. Боюсь рисковать.

— Назови фамилию человека, который тебе подпортил жизнь на этой неделе. Были ведь такие? Это будет и не донос вовсе, а так, просьба к начальнику присмотреться к возможной конфликтной ситуации. А для чего надо гасить конфликты в зародыше, тоже понятно, чтобы устранить препятствия к исполнению служебного долга. Ну?

— У меня нет претензий к сотрудникам базы.

— Чью фамилию ты вспоминал на этой неделе чаще всего.

— А это для чего?

— Не рассуждай.

— У меня было много работы, было не до глупостей.

— Фамилию назови!

— Кукушкин.

— Не годится. Он уже наш пациент.

— Я больше ни с кем не общаюсь.

— Трудно с тобой. Что ж, давай попробуем по-другому. Назови любую фамилию. Первую, которая придет тебе в голову. Первую попавшуюся. Это-то ты можешь? Мораль твоя от этого не пострадает?

— Могу. Чепалов, например.

— Наш бухгалтер?

— Да.

— Годится. Послушай, Зимин. Я знаю, что ты ценишь свою работу. Иногда приходится ради любимого дела совершать неприятные поступки. Такова жизнь. Пускай, правила придумал не ты, но выполнять их обязан. Это мой второй бесплатный совет за сегодняшний день.

Он отключился.

Зимина стошнило. Зачем, спрашивается, он назвал фамилию Чепалова? Наверняка он плохой человек, но разве это оправдание? Неужели нельзя любить свою работу и при этом не указывать по просьбе начальства пальцем на невинных людей? Даже если они в разговоре со знакомыми девушками нагло обсуждают перспективы развития метареализма.

Иногда заблуждения принимают забавный характер. Так, например, Зимину всегда казалось, что сочинить интересную историю несложно. Достаточно оказаться в одиночестве за письменным столом, добиться того, чтобы посторонние не мешали творческому процессу, и все получится. На практике дело обстояло не столь радужно. Вот и на этот раз он сидел, а толку не было, в голову лезли какие-то посторонние мысли. О внутреннем напряжении в работе психофизика, о вечной необходимости повышать свой статус, о непреходящей роли господина Горского для служебного роста и о том, сможет ли он теперь смотреть в глаза Чепалову. С последним вопросом Зимин постарался разделаться сразу. Конечно, у Чепалова не должно быть к нему претензий. Он не писал доноса на Чепалова, просто вспомнил по просьбе начальника первую попавшуюся фамилию сотрудника станции. Что предосудительного в произвольном произнесении фамилии? Если у человека есть фамилия, рано или поздно ее кто-нибудь произнесет вслух. Вот это и случилось. А вот, почему именно фамилия Чепалова пришла ему в голову, Зимин обсуждать не собирался. Он готов был под присягой подтвердить, что произошло это совершенно случайно. Следовательно, он не подсуден, и с точки зрения закона, и с точки зрения морали.

Нельзя сказать, что это вполне здравое рассуждение успокоило Зимина. Скорее наоборот. Ему почему-то опять стало тошно. Ему не нравился выбор, который он сделал, его бесило, что вообще пришлось выбирать. Зимин знал, что у многих интеллигентных людей популярна теория человеческого существования, как постоянного процесса выбора. С ее помощью легко оптимизировать собственное житье-бытье, оправдать нравственные изъяны поступков, совершенных под гнетом непреодолимых обстоятельств. Зимин готов был согласиться, что человеческая жизнь — есть непрекращающаяся цепочка выборов. Было что-то доброе и успокаивающее в этой теории. Жизнь становится похожей на азартную игру: не повезло с выбором на этот раз, не беда, повезет потом. Получается, что нет на свете подлости, а есть неудачный выбор. Широкую известность, например, получил следующий риторический вопрос: какое право мы имеем судить о выборе человека, который остался один на один с непреодолимыми проблемами? Выбрал и выбрал. Потом, подвернется случай, выберет разумнее и честнее. Есть у этого подхода и приятное следствие. Получается, что если каждый раз совершать удачный выбор, то жизнь делается правильной, а человек порядочным во всех отношениях.

И вот после доноса на Чепалова все изменилось. Теперь Зимин считал, что хорошим может считаться человек, которому не приходится выбирать между плохим и очень плохим. Как бы это проще сказать: человек должен так организовывать свою жизнь, чтобы подобный выбор перед ним не вставал. Конечно, это всего лишь мечта или благое пожелание. Но к этому нужно стремиться. И то, что сам он оказался перед подобным выбором, потрясло его. Получается, что он — гад. Только перед гадами встают гадские выборы, это он знал и раньше. Переживать Зимин не собирался, надо было что-то менять в своей жизни, а не затравленно решать: стучать – не стучать.

Почему-то Зимину страшно захотелось услышать, о чем в данный момент говорит Нина. Иногда сущего пустяка достаточно, чтобы успокоиться. Все равно прослушка задействована, чего же добру пропадать. Ему почему-то показалось, что именно в этот момент Нина говорит со своими подругами о чем-то простом и незамысловатом. Этого было бы достаточно, чтобы раз и навсегда отбить желание ябедничать. Потому что нельзя писать доносы на людей, которые ведут обычные человеческие разговоры.

Зимин нажал кнопку на своем коммуникаторе и от неожиданности рассмеялся.

Нина опять говорила с Чепаловым. Ну и дружка она себе нашла! А ведь всего несколько дней тому назад, Зимин и подумать не мог, что они знакомы, и жилось ему спокойнее. Честно говоря, странные беседы, которые, которые, как оказалось, давно уже вели эти голубки, выглядели абсолютно неприлично. Всему есть предел. Зимин слышал от Горского, что, в принципе, начальство поощряет бессмысленные увлечения сотрудников, если при этом не возникает нежелательных проблем. А что? Луна есть Луна. Ее аршином общим не измеришь. Вот и приходится делать поправку на эмоциональный голод персонала. Но, разговор, подслушанный Зиминым, менее всего походил на беседу литературных критиков. Он усомнился в том, что критики вообще говорят друг другу подобное. Если бы Зимин захотел, у него появилась бы отличная возможность написать по-настоящему отличный донос. Аргументированный, непротиворечивый, внятный и полновесный.

Речь могла идти о преступном сговоре. Не трудно было обнаружить элементы правонарушения уже в самом факте подобной безответственной трепотни. Никаких здравых причин для общения у этих людей не было. А это значит, что встреча была не случайна. Но главное, — это слова, которые они произносили. Без тени волнения и стыда — вот что Зимину потрясло до глубины души. Если бы они знали, что их прослушивают.

Кое-что он запомнил.

Нина, например, сказала следующее:

— Меня удивляет, когда эталонами мужественности объявляют наших доморощенных инквизиторов.

— Контролеров, — поправил Чепалов.

— Да как их ни назови, — суть дела от этого не изменится. Психофизики хреновы. Это ведь абсолютно не мужская профессия. И не женская. Скорее бабья. Совать нос в чужие вопросы, выискивать крамолу, прикрываясь благими намерениями, а потом ябедничать. Бррр! Среди контролеров попадаются мужчины, но это, как правило, исключение. Нельзя забывать, что по долгу службы им следует быть злопамятными, бессердечными и вредными. У бухгалтеров явное преимущество в мужественности. Бухгалтеры совсем не похожи на контролеров. Как мне кажется.

Мерзавец Чепалов довольно ухмыльнулся и спросил:

— Почему?

- Все дело в правильном выборе работы. Для меня мужчина, прежде всего, человек дела. Он должен что-то делать. Придумывать и создавать. Или считать деньги. Контролеры создавать не умеют. А умеют разрушать и мешать делать другим. Есть такая пословица «Сила есть — ума не надо». Не слышу в краткой народной мудрости особой симпатии к культу силы.

— Но почему же не мужчины?

— Слишком много так называемых бабьих признаков. Маниакальное стремление подчиняться начальнику или идее, какая разница? Главная мечта — сделать карьеру или «принести пользу», а то и вовсе срубить по легкому деньжат. Абсолютная уверенность в собственной правоте. Многие отмечают, что у контролеров эмоциональный мир придушен. Да. Это правда. Но нужно помнить об одной отличительной особенности этих людей — полнейшем презрении к законам. В этом их работа и состоит — нарушать законы для достижения поставленной цели. Как это глупо — постоянно быть уверенным, что ты всегда прав. А ведь без этого чувства стопроцентной уверенности контролером не станешь!

— Ты считаешь, что мужчина должен посадить дерево, построить дом и воспитать сына?

— Именно. А у этих все наоборот. Посадить врага в тюрьму, отнять дом и изнасиловать его жену. Такую работу может себе выбрать только психически больной человек. И немудрено — в поведении контролеров легко различаются явные болезненные симптомы. Раздвоение личности, мания величия, и тут же мания преследования. Получается вяло текущая шизофрения с отягчающими последствиями. Я бы даже сказала — уныло текущая. Мне жаль контролеров — они сделали неудачный выбор, отказавшись от собственной жизни ради денег, власти, вымученной романтики и прогрессирующей мании величия. Несчастные люди.

А потом случился настоящий облом. Нина произнесла еще три фразы. Анализировать их можно долго, можно придумать самые экзотические объяснения, но только при любой трактовке получается безобразие.

— Надо сказать Зимину, что контролеры, которые пытаются добиться исполнения придуманных планов, как правило, люди с искаженной психикой. Это должно помочь ему в работе над текстом. Вот сейчас он придет, и я расскажу ему, как правильно писать исторические романы.

У Зимина на глазах появились слезы, в последний раз он плакал в пятилетнем возрасте. Неприятно, когда твоя самая большая тайна становится известна кому-то еще. Даже людям, которым ты не дашь прочитать текст, даже когда тот будет закончен. Надо сказать, что он никому не сообщал о своих писательских амбициях. Ни слова. Даже Горскому. Зимин не сомневался, что начальник думает, что он пишет дневник! Таков был приказ. Тем более он ничего не говорил Нине. С какой стати? Это было бы противоестественно. Зимин не собирался обсуждать свой текст с кем бы то ни было. Время еще не пришло. Он не готов. Да и говорить, собственно, пока не о чем. Приходит вечер, и ему охота посидеть несколько часов над текстом исторического романа, который… Который и не родился еще. Зимин не желал, чтобы о его причуде знали посторонние. Он представил, что энергично выкрикивает свои претензии прямо в лицо растерявшейся Нине. Ему захотелось поставить ее на место. Случаются минуты, когда быть резким разрешается. Он не стал медлить, и уже через семь минут был на месте. Проклятого бухгалтера, впрочем, и след простыл.

— Ты сегодня потрясающе красивый, случилось что-то? — спросила Нина. — Я и раньше замечала, что стоит тебе рассердиться, и ты немедленно расцветаешь самым беспардонным образом, думаю, что природа пытается таким образом компенсировать очередную нервотрепку.

Зимин пропустил комплемент мимо ушей. Ему не казалось, что в данный момент он был как-то особенно зол. Скорее озадачен. За семь минут, пока он добирался до Нины, обида отступила, удалось успокоиться. К тому же нашлись более серьезные вещи для беспокойства. Зимину хотелось предупредить Нину о неприятностях, к которым могла привести ее пустая болтовня. И уж тем более о недопустимости обсуждения проблем метареализма и философских аспектов восприятия спецслужб с первым попавшимся бухгалтером. Как выяснилось, на Луне жизнь не проста, обязательно кто-нибудь донесет. Зачем без нужды нарываться на неприятности? И, естественно, он хотел попросить Нину забыть о существовании его текста. По крайней мере, пока исторический роман не станет реальностью, не задумками и мечтами, а реальным черновиком. Зимина не покидало ощущение, что Нина ничего конкретного о его работе не знает, а ее слова есть результат недоразумения. Наверняка в метареализме используются различные метафоры. Не исключено, что она говорила о чем-то своем. Может быть, историческим романом она называла дневник? Почему бы и нет? Это даже красиво — дневник, как исторический документ.

— Я не сердит, — сказал Зимин. — Разве у меня есть повод?

— Разумеется. Оскорбительное упоминание о твоем историческом романе должно было тебя обидеть.

— Оскорбительное упоминание? — удивился Зимин.

— Писатели во все времена болезненно реагируют на критические упоминания об их работе. Такое поведение следует считать нормальным.

— Откуда ты знаешь о моем тексте?

— Дорогой, неужели ты думаешь, что только у тебя есть подслушивающие устройства?

— Ты меня прослушивала?

— Ага. Кстати, мои детальки лучше твоих.

Что-то изменилось в их отношениях. Зимин отметил, что они стали лучше относиться друг к другу, словно взаимное прослушивание странным образом сблизило их.

— Не знаю, что и сказать. Мы доигрались.

— Да брось. Все хорошо.

Зимин ожесточенно мотнул головой. Сам не понял — зачем. Просто в такт ее словам. Бывают такие моменты, когда слова перестают иметь смысл. Точнее, теряют свой первоначальный смысл. А еще точнее — смысл перестает иметь определяющее значение.

— Постой, — Зимин внезапно сообразил, что дело еще хуже, чем это представлялось пять минут тому назад. — Как тебе удалось, прослушивая меня, разузнать, что я пишу исторический роман?

— Ну, хорошо, — смутилась Нина. — Я просматривала твои бумаги.

— И как?

— В каком смысле?

— Что ты думаешь о моем тексте?

— Смешные люди — писатели, — рассмеялась она. — Все время ждете похвалы.

— А конкретнее.

— Мне показалось, что ты не дал себе труда задуматься о том, для чего люди сочиняют исторические романы.

— Разве это так важно?

— Люди пытаются таким образом найти поддержку своим взглядам и идеям. Для того, чтобы написать исторический роман, автору очень важно понимать или чувствовать, каким он хочет видеть будущее. Прошлое — это склад, где в беспорядке разбросаны отдельные факты, каждый из которых в отдельности — всего лишь некий причудливый казус. Они обретают смысл только в совокупности. Люди, — не только писатели, — все люди, относятся к прошлому, как к набору кубиков, из которых каждый волен собирать любую понравившуюся ему конфигурацию. Умело подбирая факты-кубики, не трудно доказать любое утверждение. Заинтересованные люди с помощью таких манипуляций испокон веков стараются придумывать прошлое, которые бы их устраивало. Такие занятия могут быть весьма захватывающими.

Зимин решил ее перебить. По его мнению, у Нины получилось очень заумно.

— Кем же ты работаешь у нас на станции? — спросил он. — Извини, Нина, что до сих пор не удосужился поинтересоваться.

— Я такая работница, что лучше об этом не говорить всуе.

— Понял.

— Нет, я не имею отношения к службе безопасности, как ты, наверное, подумал.

— Тогда не понял.

— И прекрасно. Твое непонимание меня устраивает. Есть еще вопросы?

— Пожалуй. Должен согласиться — у меня есть личные мотивы для сочинительства. Но они вовсе не корыстные.

— А я знаю.

— Вот как.

— Тебе не хочется становиться доносителем. Вот и мечтаешь, хотя бы мысленно, вернуться во времена, когда доносить было неприлично. Ты решил установить, почему так произошло, что мораль дала крен? И не упустили ли наши предки возможность выпутаться из ситуации, в которую, по их вине, ты попал?

— Я не думал об этом. Но ты, конечно, права. Я бы хотел получить ответы на эти вопросы.

— Прошлое – это всего лишь фикция, придуманная для того, чтобы объяснить различие между непосредственным физическим ощущением действительности и состоянием ума. Так в конце прошлого века высказался один умник-разумник. У меня нет оснований не верить ему, тем более, что мое различие в вышеназванных субстанциях его заявление объясняет вполне убедительно.

Нина подмигнула мне и отправилась в спортзал. Зимин смотрел ей вслед, не в силах произнести ни слова, ему хотелось крикнуть ей вслед что-нибудь заковыристое, но удручающее состояние ума не позволяло это сделать.

После этого странного и невразумительного разговора с Ниной Зимину писать исторический роман расхотелось. Он понял, что никакого различия между физическим ощущением действительности и состоянием ума у него не наблюдается. Зимину захотелось побыть одному, чтобы обдумать неожиданный поворот в его жизни. Но ему не повезло, в коридоре он встретился с Горским. Обычно, увидев Зимина, тот загадочно улыбался. Зимин привык к его улыбке-приветствию и давно оставил попытки понять, что смешного он видит перед собой. На этот раз Горский был серьезен и, наверное, поэтому выглядел уставшим. Он был чем-то взволнован. Глаза его самым неприятным образом светились изнутри, они напоминали фонарики — яркие, колючие, холодные, беспросветно мрачные, словно злые люди вставили в них коричневые светофильтры. Зимин вспомнил, что Горский так выглядит перед важной работой. Он словно бы волновался, что не справится и не оправдает. Вот этот характерный трепет Зимин и удивил, если бы на Луну доставили очередного пациента, то об этом было бы известно заранее. Но новых поступлений не было. О какой же работе может идти речь?

— Что-то случилось? — спросил Зимин автоматически. Он пожалел, что не смог сдержать свое любопытство, рассчитывал, что напряженная работа победит желание заниматься историческим повествованием. Вопрос был скорее риторический, чем познавательный. Зимин не ждал ответа, но Горский, к его удивлению, ответил.

— Представь себе — случилось. Тут такое завертелось, что я даже не знаю, как и сказать. На ближайший месяц о личном времени забудь. Начинаем большое дело. Ты у нас солистом будешь. А что — может и к лучшему — меньше будешь в стрелялки играть. Работа — она часто занятнее развлечений. Кстати, я так понял, что ты и сегодня хотел вечером побыть один? Что за причуда?

— Я должен отвечать?

— Да.

— Хотел вечером поработать с рукописью дневника.

— Думаешь, у тебя получится что-то стоящее?

— В каком смысле?

— Ну, роман или сборник рассказов. Что-то похожее на литературное произведение?

— Разве мне было приказано написать книжку? — удивился Зимин.

— Нет. Но это само собой разумеется.

— Я не понял. — Зимин с ужасом понял, что врет своему начальнику и ему совершенно не стыдно. Он не знал, какую игру ведет Горский, но участвовать в ней не хотел. На Луне с ним такое случилось в первый раз.

— Ты бы мог написать детектив.

— Мои пациенты, скорее, больные. На преступников они не тянут.

— Тогда исторический роман.

— Не выйдет. У них не наблюдается различия между ощущением действительности и состоянием ума.

— Что-то очень умное сказал. Сам-то понял? Вычитал у литературоведов?

Зимин решил не признаваться в том, что процитировал Нину. Но упоминание о литературоведах не понравилась ему. Если добавить вчерашние разговоры о метареализме, Нина выглядела совсем странно.

— Нет. Я хочу сказать, что исторический роман мне написать будет трудно. Нет материала.

— Бытовая драма?

— Исключено.

— Остается фантастика.

— Может быть.

— Вот как? — Горский довольно хохотнул. — Меньше всего ожидал услышать от тебя такое странное признание. Ты хочешь сказать, что все те записи, с которыми я уже ознакомился, на самом деле фантастика?

— Я и не заметил, как это получилось, — соврал Зимин. — У нас на базе каждый по-своему со скукой справляется. Сам знаешь.

— Про других мне не интересно. Ты давай про себя рассказывай. И не увиливай.

— Я не делаю ничего противозаконного.

— Надеюсь, что так.

Пришлось Зимину придумывать оправдания по ходу дела. Это оказалось нетрудно.

— На Луне все, что ни происходит, без исключения, кажется фантастическим и ненастоящим. Особенно люди.

— И я?

— Иногда, не каждый раз.

— Ты считаешь, что все, с кем ты сейчас встречаешься. Ведут себя неестественно?

— Это бы многое объяснило.

Зимин почувствовал, что говорит лишнее, но смолчать не сумел, увлекся. Будто бы у него появилась потребность немедленно рассказать Горскому о самом главном, что его интригует в последнее время. Начальник предположил, что он пишет фантастику. Зимину это очень понравилось.

— Хочу рассказать о странной идее, которая не дает мне покоя: глубокое непонимание ситуации, возникшей в конце прошлого века. Как функционировало общество, при чудовищном разброде мнений по любому вопросу, характерном для тогдашнего общества? Я удивился, когда выяснилось, что существование всеобщего разброда в умонастроениях людей начала века не отрицается нашей исторической наукой. А люди жили. Как? Почему? Не понимаю. Это абсолютно фантастический сюжет.

Горский понимающе кивнул. А может быть, мне просто показалось, что понимающе. Однако, кивнул. На лучшую реакцию Зимин и надеяться не мог.

— Хочу понять. И мне кажется, что разобраться с деталями можно будет только, написав фантастический рассказ. Страшно признаваться, но одних фактов мне не хватает, приходится добавлять человеческие эмоции. Как это приходится делать, допрашивая пациентов. Разве нет?

— Верно. Обязательно нужно учитывать субъективные впечатления. Это ты верно подметил. И что, получается?

— Похвастаться пока нечем. Работаю.

— Надеюсь, ничего нравоучительного?

— Да нет. Мне не нравится поучать, мне бы самому разобраться в самых простых вещах. Нехорошо, наверное, так говорить, но я многого не понимаю.

— В понедельник как всегда принесешь свои записи на проверку.

— Конечно. Мне интересно твое мнение.

— Ты молодец, Зимин.

— Почему?

— Ты должен был меня удивить. И тебе это удалось. Из тебя выйдет толк.

Признаться, Зимин ничего не понял. О чем говорит начальник? Почему вдруг он — молодец? Горский был для него существом загадочным. Еесли так можно называть непосредственного начальника, подобное определение стало возможным только потому, что он сам провоцирует в общении некоторую долю фамильярности. Да, наверное, это было удачное слово. Как правило, Зимину не часто удавалось распознавать его намеки. Но он определенно почувствовал некую скрытую угрозу. По спине пробежал неприятный холодок. Странно, и прежде бывали случаи, когда от похвалы начальника Зимину становилось не по себе. Словно его ловили за плохим и гадким, но поскольку он проделывал это гадкое не без изящества, наказания не следовало. Будто бы Горскому стало достоверно известно, что Зимин к друзьям в карманы залезает, мелочишку тырит, но поскольку с поличным пока еще не поймали, то посчитали, что можно похвалить его за скрытность и изворотливость. Вроде бы обнаружили полезные для общего дела качества. Так Зимин воспринял похвалу начальника. Было немного стыдно, что Горский так легко разоблачил его манипуляции с дневником, но с другой стороны он обрел удивительное спокойствие, поскольку на одну тайну от начальства стало меньше. Приятно. Уж сколько говорили о том, что осведомленность начальства всегда на пользу идет. А теперь Зимин и сам проверил это не практике.

— Почему же я — молодец? – спросил он, прекрасно сознавая, что совершает ошибку.

— Нам такие люди нужны. Я ведь и сам сочиняю. Однажды утром я проснулся и понял, что свихнулся на втором законе термодинамики.

— Простите? Э-э, прости?

— Ну, второй закон — это про то, что в замкнутых системах энтропия не убывает. В школе проходят. Все в мире стремится к равновесию. Горячее тело нагревает холодное. А холодное охлаждает теплое. С этим никто не спорит. Но вот почему, например, развитие общества происходит от простых систем к сложным? Неужели законы природы к человеческой натуре неприложимы? Неужели, энтропия нам не указ? Сомневаюсь. Мне страсть как хочется разобраться. Кстати, мне очень понравилась твоя идея написать фантастический рассказ. Пожалуй, я и сам попробую сочинить что-то этакое.

— Постой, Максим. Но преодоление разногласий, о котором я тебе говорил, вполне укладывается в Закон.

— Пожалуй. Но поговорим об этом позже. Надеюсь, твоя подруга Нина Вернон будет героем твоего рассказа? Очень бы хотелось про нее прочитать. Она необычная девушка, разве нет?

— Я ее не понимаю, — признался Зимин.

— Отличный персонаж для фантастического рассказа.

— Наверное.

— Подумай об этом. Но потом. В ближайшее время у тебя будет много работы.

— А раньше было мало?

— Нет, конечно. Но теперь придется заняться делом, которое тебе не понравится.

— Работа есть работа. Справлюсь.

— Мне жаль, что я не смогу тебе помочь.

В столовой к Зимину подсела Нина. Неудачное время она выбрала. Он так и не сумел разобраться с выговором, полученным от начальника. О какой фантастике шла речь? При чем здесь Нина? К какой страшной работе он должен готовиться? Больше загадок, чем информации.

А Нина была в хорошем настроении. Зимин и прежде не любил, когда Нина смотрела на него вот так — с плохо скрытой иронией. Каждый раз оказывалось, что он или совершил что-то сомнительное, или сказал несуразность. Манией величия Зимин не страдал, поэтому не видел ничего предосудительного в том, что время от времени оказывался не на высоте. Нормальный человек, к которым он себя относил, должен учиться на своих ошибках. В этом не было ничего страшного. Но Зимина бесило, когда Нина, столкнувшись с очередным проколом, начинала его выгораживать, словно он был дурачком, не способный адекватно воспринимать реальное положение вещей. Так обычно защищают глупого подростка, чтобы он своими ошибочными суждениями не попортил себе жизнь. Будто Нина учительница, а Зимин опять не выучил урок и несет отсебятину.

И на этот раз, заметив привычный ехидный прищур, Зимин насторожился.

— Читала я на днях старинную фантастику, — сказала Нина.

— Зачем? — удивился Зимин.

— Интересно. Так вот, мне показалась странной одна идея. Будто бы существует общая универсальная формула человеческого счастья. И беды преследуют людей только потому, что формула эта остается неизвестной широкому кругу людей. По недоразумению, по злому умыслу или из-за присущих людям лени и неверия. Но, как только формула обретет достаточное число адептов, человечество заживет по-новому, по-хорошему.

— И формула эта называется справедливостью.

— Умница. Всегда тебя обожала.

— Продолжай.

— Неужели не понял? Перехвалила я тебя. Наличие формулы предполагает, что люди не просто одинаковые, но и то, что они способны договориться.

— Ты о том, что практическое бессмертие по природе своей противоречит справедливости?

— Возможно и такое.

В такой трактовке прогресса не было ничего ужасного. Зимин сталкивался с многочисленными противниками предстоящего эволюционного рывка. Но впервые врагами бессмертия оказывались фантасты. Ему, конечно, было что возразить. Но вмешался Горский.

— Потом поболтаете. Зимин, пора работать.

Слышать это было обидно. Зимин никогда не забывал о своих трудовых обязанностях. Горский об этом знал лучше других. Эти неоднократные напоминания были неприятны и удивительны. Тем более, что никакой ответственной, срочной и серьезной работы не предвиделось. Зимину было известно, что транспорта с Земли не было уже три месяца. Он старался быть в курсе событий. Откуда было ждать появления новых пациентов? Зимину показалось, что речь идет о совершенствовании документации. Но он ошибался.

— Нам с тобой еще не приходилось работать с таким сложным объектом, — сказал Горский. — Не исключено, что надо будет решить самую сложную задачу в истории корректировки личности. Пациент попался тяжелый. Он будет противодействовать нам так, как здесь на Луне еще никто не противодействовал представителям власти.

— Кто? Кто это? — спросил Зимин, потому что эти слова потрясли его. Ему на миг показалось, что Горский говорит о пришельце, внеземном существе, страшилище, инопланетянине, которого удалось захватить спецназу. Как было не вспомнить мрачные рассказы рудокопов о жестоких и беспощадных лунатиках-вампирах, якобы обитающих в подлунных катакомбах. Один из них вполне мог быть пойман и теперь его предстоит допросить.

— Я должен предупредить тебя о неразглашении, — последние слова начальника прозвучали вызывающе глупо. Зимин уже пятьсот раз подписывал обязательства о неразглашении. Наверное, он мог считаться чемпионом Луны по подписанию этих бумаг.

— Клянусь! — ответил Зимин.

— Будешь работать с Родионом Чепаловым.

Зимин рассмеялся, не смог удержаться.

— Что тебя так развеселило? — раздраженно спросил Горский.

— Зачем иноземное чудовище назвали именем нашего бухгалтера? Странное чувство юмора.

— А кто сказал, что ты будешь работать с иноземным чудовищем? Нет, именно с бухгалтером. Наш объект — Родион Чепалов, бухгалтер. Кстати, на прошлой неделе ты играл с ним в карты. Попрошу объяснительную.

— Ага. В покер. Прости, Максим, но ты же играл вместе с нами?

— Свою объяснительную я уже написал. Теперь твоя очередь. Советую придерживаться моей версии событий. Общение с персоналом базы входит в наши обязанности, не правда ли? Для чего? Для своевременного выявления крамолы. Так и отвечай, если спросят. Это правильный ответ.

Слово — крамола не понравилось Зимину. Есть вещи, о которых не следует без необходимости говорить вслух. Не поминай черта всуе. Наши предки в таких вещах прекрасно разбирались. Как эта дрянь — крамола смогла объявиться на Луне? Поверить в ее самозарождение было трудно. Скорее всего, Максим ошибся. Чепалов был человеком серым, невыразительным, в характеристике значилось — «не импульсивен». Понятно, что с такой оценкой прямой путь в бухгалтера. Ждать от него ярких поступков бессмысленно.

И вот тут Зимин, в прямом смысле слова, подавился собственными мыслями, если так можно выразиться. Никогда прежде в его голове не появлялись такие идиотские кощунственные мысли. Будто бы он считает, что крамола — может быть ярким поступком, выходит, что общественное послушание — серость беспросветная. Прилетело в голову, надуло сквозняком. Успокаивало только одно — Зимин сознавал абсурд наполнивших его голову определений. С теми же основаниями он мог рассказать Горскому о том, что в столовой рядом с ним кормился белый медведь, пожиравший моченую клюкву. Одинаково невозможные события. Зимин постарался выбросить из головы посетившие его предательские и несуразные ассоциации. Объяснение могло быть одно — временное помешательство, вызванное умственной усталостью и бедностью впечатлений.

Прошло три дня (Горский сказал, что так нужно, чтобы пациент дозрел и стал покладистым), и Зимин отправился на первый допрос Чепалова. Все это время он думал о предстоящей встрече. Боялся посмотреть в его глаза. Но не собирался признавать ответственность за его арест. Впрочем, и забыть, что это он неудачно выкрикнул его фамилию, когда правильнее было бы промолчать, ему не удавалось. В голове Зимина крутилось одно: не надо было морочить голову девушке своим метареализмом. Но это был наговор. Правильнее было бы сказать: не надо было позволять девушке морочить себе мозги разговорами о метареализме.

Чепалов казался Зимину человеком несерьезным, не заслуживающим профессионального внимания. Может быть, он и заблуждался. Наверное, все дело в том, что он был толстоват. Не толст, а именно толстоват: излишне рыхл и, наверняка, мягок на ощупь. Зимину не хотелось дотрагиваться до него, избави Бог, ему и разговаривать с Чепаловым не хотелось. Он был поразительно скучен. Не умел, например, вставлять к месту и ни к месту слоганы популярных реклам, без чего, ясное дело, остроумным человеком стать нельзя. Не часто встречаются люди напрочь лишенные какого либо обаяния. Чепалов по этому делу был чемпионом. Абсолютным и непобедимым. Что мог выдумать умного или коварного, или, тем более, опасного для предстоящего практического бессмертия скромный бухгалтер? Признать Чепалова вольнодумцем было трудно. Разве способен на решительный поступок человек с таким неухоженным телом? Зимин не знал с чего начать допрос. Чепалов сам пришел на помощь.

— У меня неприятности из-за текста? — спросил он неожиданно твердым голосом.

— О чем это вы? — вопрос Чепалова застал Зимина врасплох. Его буквально перекосило от приступа удушья, вызванного волной холодного дурно пахнущего ужаса. Зимину показалось, что Чепалов пытается перевести разбирательство с больной головы на здоровую.

Меньше всего Зимину хотелось болтать с пациентом о текстах и литературном труде. Что-то тошнотворное и болезненное открылось для него в словосочетании — «литературный труд». Но нет, это была не болезнь, не диагноз, а обвинительный приговор. И без подсказки специалистов стало понятно, что сочинительство — это и есть самое большое и непростительное вольнодумство, которое только можно представить. Да, если оставить бесконтрольного человека наедине с листком бумаги или клавиатурой, результатом обязательно станет абсолютное вольнодумство. Получается, что даже похвала начальству в подобных обстоятельствах — своеволие? Зимин с ужасом подумал, что его самого теперь можно считать вольнодумцем? Вот к чему приводит регулярное ведение дневника!

— У меня неприятности из-за текста? — настойчиво переспросил Чепалов.

— Не знаю. Не хочу гадать. О том, что вы пишете текст, я не знал. Во всяком случае, я вашего текста не читал, — признался Зимин, он считал, что врать следует только при крайней необходимости.

— О чем же вы хотите со мной говорить, Зимин?

— Пока сам не знаю. Я должен с вами познакомиться ближе. Хотелось бы понять, как вы стали радикалом. Вы же против бессмертия? Или я ошибаюсь?

— Мне все равно.

— Это не ответ!

— Однако, это правда.

— Расскажите, почему вам все равно? Это необычно. Бессмертие, как правило, вызывает более однозначное отношение.

— Никогда не думал об этом.

— Почему?

— Скучно.

— Должно быть что-то настраивающее вас против прогресса.

Чепалов пожал плечами.

— Может быть, ваши тексты?

— Нет.

— Давайте поговорим о текстах, — Зимин уже взял себя в руки, приступ страха и ненависти к Чепалову прошел. — Почему бы и нет? Давно ли вы ведете записи?

— Интересный вопрос. Сам понимаю, что это важно установить. Я начал три месяца назад. Произошло это внезапно, без видимых причин.

— Постойте, — искренне удивился Зимин. — Это что же, во время бухгалтерской проверки с Земли?

— Получается, что так. Честно говоря, я не обратил внимания. Но сейчас вижу, что по времени совпадает. Забавно, не правда ли?

У Зимина похолодели мочки ушей. Вот и еще один звоночек. Вполне вероятно, что последний. Он вспомнил, что его неприятности с зеркалами начались именно в тот день, когда комиссия покинула Луну. Нехорошо. Только бы не спецоперация! Речь могла идти о распыленных в воздухе наркотиках или таинственных вредоносных бактериях, добавленных в воду, или о галлюциногенных грибах в пицце, короче, о психоделическом воздействии Земли на сотрудников станции. Стало понятно, почему Горский назвал допрос Чепалова важным. Неизвестные злоумышленники попытались заразить нашу колонию страстью к графомании? Так, что ли? Почему бы и нет. Легко решаемая на современном уровне развития прикладной психофизики задача. Искусство управления творческим потенциалом мозга — одно из наиболее успешно развиваемых направлений науки и техники. Для получения нужного результата можно использовать, например, специализированную версию ЛСД или другого наркотика. Следует отметить, что задачка не слишком сложная.

— Наша цивилизация вымирает, — сказал Чепалов, это заявление далось ему легко, без видимого напряжения и сожаления.

Зимину показалось, что пациент отдает себе отчет в том, что говорит. И мало того — свято верит в истинность своего предположения. Стоило дать ему выговориться, известно, что комментарии только помогают спорщику находить новые аргументы, поэтому Зимин слушал молча. Чепалов хорошо подготовился к допросу, но и он выдохся минут через десять. Стал повторяться и громко пыхтеть. Как испорченная граммофонная пластинка.

В последующие дни Зимин вел с Чепаловым долгие разговоры о судьбе литературы. Удивительно, но они почти не касались политических аспектов существования. Не поддающаяся быстрому осмыслению всепоглощающая ненависть Чепалова к современной письменной культуре делала политику частным и мало интересным объектом для спора. Зимину казалось это удивительным и даже немного забавным. Горский намекал на политические претензии к этому человеку. По крайней мере, Зимин так его понял. А он, оказывается, политикой не интересуется совсем. Это вызывало дополнительные трудности при допросе.

Однажды Зимин не выдержал.

— Послушайте, Чепалов, рано или поздно вам придется стать бессмертным. Но я вижу, что политика вас не интересует? В чем дело? Вы хотите жить в мире, который построят другие?

— Я не знаю, что именно вы называете политикой. Какой-то определенный вид деятельности? Надеюсь, вы не считаете политику чем-то вроде Божьего промысла или мистической предопределенности?

— Естественно. Политика — это вид общественной деятельности. Сведение к минимуму противоречий между объективной необходимостью укреплять государство и субъективной потребностью в расширении границ так называемой личной свободы…

— В какой-то степени. Для меня политика - осознание и отстаивание личных интересов. Ничего другого в занятии политикой не наблюдается, уж поверьте мне. Разговоры о государственных интересах ведут люди, жестко контролирующие финансовые потоки.

— Это весьма спорное мнение.

— Конечно. И еще субъективное. Однако, попробуйте отодвинуть их от этих пресловутых потоков, немедленно услышите, что Родина в опасности. Можно привести тысячи доводов за или против моего утверждения, но стоит ли? Поговорим лучше о более аппетитных делах.

— Например?

— Расскажите о вашей книге. Как она продвигается? — сказал Чепалов с плохо скрываемой иронией.

— Послушайте, не забывайтесь. Откуда вам известно о моих литературных опытах? — удивился Зимин.

— Это не знание, всего лишь предположение. Но сами подумайте, чем еще может заниматься психофизик на Луне в свободное от службы время?

Произошло самое страшное — пациент стал задавать вопросы, чего ни при каких обстоятельствах допускать нельзя. Пришлось Зимину многозначительно промолчать, как прописано в инструкции. Однако он признал, что в словах Чепалова есть доля правды.

— Да ладно! Расскажите! Все равно будете давать всем читать, когда закончите.

— Я действительно сочиняю фантастический роман. Из прошлой жизни. В этом нет ничего зазорного, — мягко сказал Зимин, не мог же он сознаться, что ведет дневник по приказу начальника.

— Кто бы сомневался, — ехидно заржал Чепалов. — Вы из тех людей, которые пытаются отыскать свое будущее в прошлом.

— Все люди разные. Мой мир устроен так. В этом нет ничего странного или обидного.

— Встречал я таких людей, как вы. Такое чувство, что вы что-то потеряли или забыли. Мучаетесь, бедолаги, стараетесь найти опору в воспоминаниях.

— Я не из таких.

— Так я поверил, — сказал Чепалов. — Вы выглядите каким-то неприкаянным.

— Почему вы так решили?

— А зачем бы иначе вы писали фантастику о прошлом?

— Это помогает свободнее писать о политике.

— Ерунда. Самообман. Ненависть властей вызывают вовсе не политические комментаторы, их поправляют или перекупают, если возникает такая необходимость. Жестко преследуются люди, занимающиеся культурой и наукой. В первую очередь сочинители фантастических опусов и исторических романов. Вот этих стараются вычеркнуть из реальности раз и навсегда. Без права восстановления.

— Фантастика — безобидное занятие.

— Насмешили. Люди, для которых власть и деньги не самое главное в жизни, крайне опасны для политиков. Мы с вами такие разные, но пришло время, и вот сидим за одним столом, толкуем о странных вещах.

— Стол один, а статус у нас разный.

— Вы уверены?

— Я вас допрашиваю. А вы мой пациент.

— Вы это серьезно? Почему тогда вы отвечаете на мои вопросы?

— Так надо. Наш разговор позволяет мне лучше понять вас, Чепалов.

— Ничего не получится. Напрасный труд. Займитесь лучше фантастикой. Чем скорее вы признаете поражение, тем легче вам будет жить.

Чепалов засмеялся. Он смеялся и не мог остановиться. Зимин вспомнил граммофон. Опять застряла пластинка. Пришлось прервать допрос.

В первый раз Зимин провалил допрос. И это произошло не потому, что он не справился со своей работой. Вовсе нет. Но произошел удивительный сбой в его сознании, с определенного момента Чепалов перестал интересовать Зимина. Его интересовал исключительно ненаписанный пока фантастический роман. Странные слова и вопросы Чепалова он был способен воспринимать единственным образом, как полезную информацию, которую он когда-нибудь сможет использовать в своем тексте.

Особое наслаждение Зимин испытывал, когда в голове у него возникали оригинальные сюжетные ходы. Чепалов много и бессмысленно болтал, но каким-то невероятным образом его слова превращались в материал для будущего романа. Зимину нравилось, что люди способны помогать ему, даже не догадываясь об этом.

К следующему допросу нужно было подготовиться, и Зимин решил выписать из энциклопедии информацию о метареализме.

«Метареализм напряженно ищет ту реальность, внутри которой метафора вновь может быть раскрыта лишь как метаморфоза, как подлинная взаимопричастность, а не условное подобие двух явлений. Метареализм — это не только «метафизический», но еще и «метафорический» реализм, то есть поэзия той реальности, которая спрятана внутри метафоры и объединяет разошедшиеся, казалось бы, значения — прямое и переносное».

О какой метаморфозе говорила Нина? Какая метафора лучше всего подходит к описанию его существования на лунной станции? Важные вопросы, но Зимин понимал, что никто, кроме него самого, не сможет на них ответить так, чтобы он понял о себе что-то такое, что до сих пор оставалось скрыто. Не в метареализме ли скрывается объяснение его странным проблемам с зеркалами? Или в предстоящей метаморфозе?

«Вот сброшу кокон и стану бабочкой!» — подумал он почему-то. Еще один сюжет для фантастического романа.

И второй допрос не получился. Зимин приготовился отражать язвительные наскоки Чепалова, но тот был на удивление молчалив и выглядел усталым и равнодушным. Это было неожиданно. Зимин очень не любил пациентов, у которых от допроса к допросу меняется настроение. Если бы словесная перепалка продолжилась, ему было бы проще анализировать психику Чепалова.

— Вам скучно? — спросил Зимин.

— Можно и так сказать.

— Вам безразлична собственная судьба?

— Здесь? На Луне? Да.

— Почему вы не хотите со мной говорить?

— Не вижу смысла. Свой фантастический роман вы еще писать не начали. О чем говорить?

— При чем здесь мой роман?

— Вы мне не интересны.

Непонятно, можно ли было рассматривать эти слова, как оскорбление должностного лица при исполнении? Нет, наверное. Контролер не должен вызывать интерес у пациента. Тем более, что Чепалов был прав. С романом было много непонятного.

— Вы даже не знаете, о чем писать. О прошлом или о будущем, — сказал Чепалов, зевнув.

— Я говорил. О прошлом.

— Все так говорят, а потом пишут о будущем. Обычное дело.

— Кто еще пишет?

— Много вас таких.

— Вы говорите о Нине Вернон?

Голова Чепалова неожиданно дернулась, из глотки раздалось неприятное бульканье. Зимину показалось, что у него случился приступ неведомой болезни. Но вскоре выяснилось, что он нагло ржет. Самым непочтительным образом.

— Ведите себя прилично!

— Хорошо, — сказал Чепалов, вытирая выступившие слезы. — Я подумал, что вы меня специально насмешили, чтобы заставить признаться в несуществующих грехах. Но всему же есть предел!

— Что же вас так насмешило?

— Вы сказали, что Нина что-то там пишет. Давно не слышал ничего абсурднее и бессмысленнее. Понимаете, она так много знает о литературе, что самой ей писать уже противопоказано. Она может только цитировать.

— Нина разбирается в литературе?

— Больше, чем кто-либо на нашей станции.

— И что она говорит о вашем тексте?

— Каком тексте? — спросил Чепалов испугано.

— Вчера вы спросили, не связан ли допрос с вашим текстом? Значит, он существует. Знает ли о нем Нина?

— Ей мое сочинение не понравилось.

— Вы написали фантастическое произведение?

— Нет. Политический трактат.

— О чем?

— Прочитайте, он короткий.

Чепалов достал из кармана комбинезона мятый листок бумаги.

Правоверный член общества обязан с раннего детства затвердить главный принцип цивилизованного общества. Какие бы неотвратимые катастрофы не преследовали его лично, какие бы напасти не настигали семью и близких людей, государство легко превозмогает эти досадные помехи и сбои в победоносном поступательном движении и продолжает жить сложной и непонятной для рядовых граждан внутреннею жизнью. В математике нечто подобное известно, как закон больших чисел. То, что обыватели со своей узкой точки зрения воспринимают, как провалы и неудачи, государственная машина упорно относит к своим достижениям. Объяснение блестяще в своей простоте — цели у этих двух противостоящих сил, как правило, не совпадают, более того, противоречат друг другу. С одной стороны, это вселяет рядовым членам общества определенный оптимизм, поскольку у них возникает призрачная надежда, что хотя бы ради достижения своей выгоды государственная машина рано или поздно обратит внимание на нужды людей и пойдет на некоторые полезные послабления. Можно сделать и пессимистический прогноз — если вдруг окажется, что интересы государства и населения, проживающего на принадлежащей государству территории, не совпадают, вступают в не допускающее компромисса противоречие, то это с неизбежностью приводит к отлову и плановому перевоспитанию излишне недовольных...

Быть счастливым и обеспеченным не каждый может. Долг начальника довести до сознания подчиненного: вдыхать и выдыхать воздух — тяжелый труд, который человек выполняет по собственной инициативе, без принуждения, не рассчитывая на дополнительную оплату. Если бы человек был, к примеру, рабом, неотъемлемой собственностью хозяина, ситуация кардинально бы изменилась, поскольку рабовладелец по определению заинтересован в сохранности принадлежащей ему вещи. Раба накормят, проследят, чтобы он правильно дышал, качал мышцы, заботился о своем здоровье, не болел дольше разрешенного его хозяином времени, повышал производительность труда.

В демократическом обществе все устроено значительно проще. Граждане вольны жить или умирать по своему разумению. Такова цена за предоставленную свободу передвигаться, читать, слушать и смотреть. Не следует эти слова воспринимать как апологию вседозволенности, не подконтрольности и анархии. Напротив. Даже в самых продвинутых демократиях мира не предусмотрено существование гражданских прав, функционирующих отдельно от финансовых потоков и людей эти потоки контролирующих. Запомним это на будущее.

Итак, при демократии люди независимы от попечения своего хозяина. В сложившихся обстоятельствах истинная добродетель хозяина состоит в умении добиться от рабов четкого исполнения приказов. Делать это они должны добровольно, с чистым сердцем, не замечая следов принуждения. Их сознание должно быть подготовлено к жизни в современном обществе. Высшим смыслом и делом чести для каждого гражданина должно стать добросовестное исполнение приказов начальников. Это право должно быть наикрепчайшим образом закреплено в генетическом коде.

Для достижения столь важной цели не следует пренебрегать мелочами. Особо пристальное внимание следует обратить на кинематограф и литературу. Их влияние на мировоззрение не интеллектуалов трудно переоценить. Например, без помощи массовой культуры просто невозможно выработать у населения инстинкт обожествления владельцев крупных денежных средств.

Подобная практика неминуемо ведет к снижению общего интеллектуального уровня потребителей, но эта проблема легко решается подменой предмета притязаний. Вместо освоения космического пространства можно предложить строительство кольцевой автомагистрали или другого подобного завораживающе огромного проекта. Для этого был придуман специальный термин — «стройка века». На неокрепшие умы гигантомания воздействует безотказно. Возводить важные для воспитания людей объекты следует медленно и за очень большие деньги. Любые упоминания о «стройке века» обязательно должны сопровождаться невразумительными разъяснениями и расчетами, которые не могут быть проверены.

Люди должны вновь и вновь убеждаться в том, что использование мозга для разрешения любых проблем, государственных или личных, не только бессмысленно, но и абсурдно.

— Что это за ерунда? — спросил Зимин.

— Не понравилось? Вот и Нина осталась недовольна. Неужели вы не видите, что мне удалось нащупать главные условия для обретения всеми без исключения людьми истинного счастья!

— Нет. Но вечером я обязательно перечитаю.

Дверь за пациентом захлопнулась. Зимину было не по себе. Понять причину неожиданного дискомфорта у него не получалось. И думать об этом он не хотел. Но не вышло. Он не мог отделаться от навязчивой мысли: «Вот и пришел конец моим испытаниям». Какой конец? Каким испытаниям? При чем здесь Чепалов? Ответа не было. Но не потому, что голова плохо работала, а потому что ему не за что было зацепиться при анализе ситуации. Случается иногда, что формальная логика буксует, а здравый смысл не способен помочь, только затрудняет понимание.

Чепаловым были произнесены какие-то важные слова, установить которые не удалось, разбившие представления Зимина в дребезги. Какие слова? Непонятно. Можно было бы припомнить все-все слова, произнесенные Чепаловым, выписать их на листок бумаги и отыскать самые важные из них. Те, что вывели его из себя. Но это было бы еще смешнее, чем попробовать забыть обо всех неприятных предчувствиях и сделать вид, что все в порядке.

Однажды он пытался преодолеть подобным способом приступы страха, возникавшие у него, когда он смотрел на свое изображение в зеркале. Зимину захотелось, чтобы Горский немедленно поправил его зрение, но понял, как глупо это будет выглядеть. Он вспомнил, каким дураком выглядел во время прошлых «коррекций зрения». И ему стало стыдно. Как он — психофизик — мог поверить в эту примитивную сказку о «неправильно функционирующих глазах»? Зимин не сомневался, что Горский воздействовал на его сознание, исправляя его. Зачем? С какой целью? Он, конечно, знал, что подобные активные воздействия на мозг пациентов являются основным способом лечения. Но он и подумать не мог, что подобные методы применят к нему самому.

А ведь неплохо было бы выяснить, что Горский делал с его сознанием. Что менял, что добавлял, что стирал?

Самому это выяснить будет практически невозможно. Человеческая память очень пластична. Она способна и без чужого воздействия заполнять утраченные воспоминания псевдофактами. На этой способности мозга поддерживать видимость последовательности причинно обусловленных событий и основан метод ложной памяти.

Можно сколько угодно вспоминать, как менялись его аксиомы восприятия после «корректировок зрения», но это не поможет. Человек не способен фиксировать смену мировоззрений. Каждый раз ему будет казаться, что он всегда придерживался одних и тех же убеждений. Тех, которые ему записали в кору головного мозга в последний раз.

Понял Зимин только одно, гнусная рожа, которую он был вынужден наблюдать в зеркалах, принадлежала не ему, а его телу с записанной чужой памятью в голове. Еще бы она ему нравилась!

Но выход всегда можно найти. Проще всего выпутаться из этого дурацкого положения — поговорить с Горским. Зимин приготовился к непростому разговору. Он решил, что нужно выписать на листок бумаги несколько вопросов и продумать тактику поведения при допросе начальника.

Но ничего не вышло. Горский пришел к нему, когда еще он не был готов. Но откладывать разговор не имело смысла. И Зимин начал без подготовки.

— Ты, копался в моей голове, Максим.

— А ты копался в моей. Подумаешь!

— Зачем?

— Так делается наука.

— И чего ты хотел добиться?

— Как всегда пытался приблизиться к истине.

— Истина находится в моей голове?

— Твоя ничуть не хуже любой другой. Даже лучше.

— Чем же это?

— Ты отличный психофизик.

— Но почему именно я? Психофизиков много.

— Ты сам так решил.

— Я ничего не помню.

— Защитная реакция организма.

— Мое сознание вынуждено было защищаться?

— Конечно. Как и сознание каждого человека в любой случайный момент времени.

— Ты корректировал мою память. Зачем?

— Хотел спасти тебя.

— От неприятностей?

— Иногда приходится помогать людям, у которых все в порядке.

— Ты говоришь загадками.

— У каждой загадки должна быть разгадка. Если бы не было, их бы называли по-другому. Притчами.

— Расскажи мне про меня.

— Загадку или притчу? Что про тебя рассказать?

— Скажи мне честно. Я в беде?

— Значит, притчу. Ты путешественник, заблудившийся в незнакомом городе.

— Отныне я запрещаю корректировать мою память.

— Знаю. В этом больше нет нужды.

— Нина Вернон участвовала в эксперименте?

— Дала несколько странных советов.

— Это как понимать?

— Как хочешь. Я честен с тобой.

— Она копалась в моей голове?

— Не знаю.

— Загадка, которую следует разгадать?

— Да. При мне она твоей памятью не занималась.

— Что ей от меня нужно?

— Не знаю. Говорит, что хочет тебе добра.

— Ты ей веришь?

— Да. Не сразу, но поверил.

— Что со мной не так?

— Не понял.

— У меня все в порядке со здоровьем?

— Разве у тебя что-то болит?

— Нет.

— Вот и хорошо. У здорового человека, как правило, со здоровьем все в порядке.

Подготовленные вопросы закончились. Зимин решил подождать, когда Горский все расскажет сам.

Когда я был маленьким, меня любила мама. Не помню, этого, но знаю, что так оно и было. Какое-то ощущение от прикосновения теплых и нежных маминых рук осталось. Каждому человеку важно знать, что он кому-то нужен, для кого-то важен, его когда-то любили. Это тот фундамент, на котором позднее вырастает личность. Человеческая память для нас все еще большая тайна, но о потребности в сострадании известно давно. Нам легче живется, если мы знаем, что есть люди, которые обязательно придут к нам на помощь, когда это потребуется.

Здесь, на Луне, почему думаешь о вещах, совершенно неважных на Земле. Иногда бывает приятно уединиться и посидеть в тишине в дальнем отсеке станции, пытаясь вспомнить свое прошлое.

Работы обычно много, и выкроить время для личных нужд трудно. Наверное, поэтому я так подозрительно мало знаю о самом себе, маленьком. Да и вообще жизнь на Земле помню обрывочно. Работал Контролером, искал противников практического бессмертия. Служба была не трудная, но требовала усердия и бдительности, часто приходилось задерживаться в конторе до поздней ночи, свободного времени практически не было.

На Луне условия оказались лучше. Наверное, поэтому память у меня работает отлично. Кроме пациентов, мне приходится общаться с начальником, господином Горским, и назначенной согласно жребию подругой Ниной Вернон. Мне кажется, что я могу им доверять. Нет никаких сомнений, что они придут мне на помощь, если со мной случится неприятность.

События последних дней убеждают, что ожидание беды не пустые фантазии, а вполне ожидаемый исход, потому что на Луне никому нельзя гарантировать абсолютную безопасность. Тем более такому сотруднику, как я. Мой ранг слишком низок. Приходится быть настороже.

Губы Зимина презрительно поджались. Он перечитал запись и остался доволен. Не было сомнений, что Горский будет обманут. Зимин представил, как тот пытается найти тайный смысл в последней дневниковой записи, но у него ничего не выходит. Хотя бы потому, что смысла там нет, пустой набор слов.

Приятно было сознавать, что ему хватило храбрости и воли, чтобы совершить поступок, который можно считать выходкой и преднамеренным обманом. Зимин не сумел припомнить, делал ли он что-то подобное. Нет, конечно. Это было очень приятное ощущение, он почувствовал себя свободным человеком.

Они копались в его голове и должны расплатиться за это. Зимин неожиданно понял, что считает виноватым не только Горского. Здесь и говорить не о чем. Виновен по всем статьям обвинения. Но и пресловутую подругу Нину Вернон. Почему? Чутье подсказало.

Ничего конкретного он ей предъявить не мог. Но эти ее подозрительные разглагольствования про метареализм нельзя было оставлять без внимания.

Кто она такая? Почему ведет себя не так, как положено молодым красивым девушкам? Что она хочет от него?

Не было ответов. Разумные объяснения не работали. Пришлось Зимину придумывать фантастические. Сразу нашлись походящие теории. Это было кстати. Все равно он решил написать фантастическую повесть. Почему бы не сделать Нину героиней? В прошлом ей, понятное дело, делать нечего, придется придумать достойную историю ее появления на лунной станции. Это будет непросто.

Заработала фантазия. Полезли в голову удивительные сюжеты. Зимину нравилось предположение о внеземном происхождении Нины. Если бы это действительно было так, многое непонятное объяснилось бы. Всем известно, что инопланетяне, если таковые существуют, обязательно должны выглядеть пугающе, интересоваться необычными вещами и завязывать странные знакомства.

Это была правдоподобная версия. Чтобы проверить ее, Зимин решил ознакомиться с ее личным делом поселенца. Но, к его удивлению, доступ к документам Нины Вернон был закрыт. Более того, нельзя было исключать, что их вовсе не существовало. Было о чем подумать.

Через пять минут в кабинет ворвался Горский.

— Ты хотел посмотреть личную информацию Нины?

— Да. А что такого?

— Разве она твой пациент?

— Нина Вернон неоднократно общалась с Чепаловым. Моя обязанность проверить, не была ли она завербована.

— Кем?

— Откуда мне знать? Пока еще не выяснил.

— Неужели тебе удалось установить вину Чепалова?

— Нет. Но сути дела это не меняет.

— Какого дела?

— Не кажется ли тебе, что Нина странная дамочка?

Это был правильный вопрос. Горский насторожился, на пару секунд застыл в неестественной позе, попытался выглядеть естественно, но у него не получилось.

— Эту Нину надо бы проверить.

— Что за блажь? Займись чем-нибудь полезным. Нину оставь в покое.

— Мне кажется, что она инопланетянка.

— Можешь это доказать?

— Не хватает информации.

— А ты постарайся справиться без проникновения в базу данных.

— Не понял.

— Когда добудешь железные доказательства, приходи, поговорим.

Самое ужасное во всей истории было то, что Зимин видел, как Горский разговаривал с Ниной. Он обращался к ней по имени, на «ты». С Горским было что-то не так. Его стремление к панибратству стало навязчивым. Зимин подумал, что это не менее странное и опасное явление, чем его собственный трепет перед зеркалами.

Было очевидно, что Горский знает о Нине что-то такое, что взорвет скучноватое течение жизни на станции. Зимин почему-то не сомневался, что его это коснется в первую очередь. И это приведет к разрушению личности. Не ясно, какой из двух. Той, что с опаской заглядывает в зеркало, или той чудовищной, что выглядывает из него.

То следовало обдумать. Но не удалось, ему не хватило времени. В дверь постучали. Пришла Нина.

— Горский сказал, что ты хочешь со мной поговорить.

— Нет, но раз уж пришла, вопрос задам. Кто ты такая?

— Молодец! Хороший вопрос!

— Я жду.

— Если я отвечу, мне придется тебя убить.

— Это страшная тайна?

— Сомневаюсь, но есть вещи, о которых спрашивать не следует.

— Ты — шпионка?

— Нет.

— Ты — инопланетянка?

— Нет.

— Мне нужно перечислить все возможные варианты? Или сама признаешься?

— Но я ни в чем не виновата.

— Тем проще тебе будет сказать правду.

— Когда-нибудь скажу, еще не пришло время.

— Почему не сейчас?

— Неплохо будет, если это произойдет позже.

— Ради моей безопасности?

— Нет. Потому что я так хочу.

— Это плохо отразится на моем здоровье?

— Нет.

— Не твоем?

— Нет.

— Я запутался.

— Я хочу остаться твоим другом. Что тут непонятного?

— А если скажешь, я перестану быть другом?

— Нет. Но наши отношения изменятся.

— Мы поссоримся?

— Нет. Мы не сможем видеться. Этот момент хотелось бы оттянуть.

— Но он наступит?

— Увы, да.

— Даже, если я не захочу расставаться с тобой?

— От тебя не зависит.

— Значит, это твое решение?

— Нет.

— Решение твоего начальства?

— Нет.

— Кто же еще может нам помешать?

— Не кто, а что.

— Мы приблизились к правде.

— Не надейся узнать обо мне больше, чем положено. Напрасный труд. О чем бы ты не спросил, мой ответ — нет.

— Даже, если я задам правильный вопрос?

— Нет, нет, нет.

Прошла неделя, потом еще одна. Зимин несколько раз пытался выяснить отношения с Ниной, но безуспешно. Она потешно подмигивала и переводила разговор на другую тему. Как правило, задавала вопросы о Зимине. Смысл которых ускользал от Зимина. Какая пьеса Шекспира ему больше нравится? Кто, по его мнению, крупнейший композитор ХХ века? Можно ли считать Ивлина Во реалистом? Не поднимается ли у него после ужина температура? Чем он займется после возвращения с Луны? Еще какие-то нелепые вопросы о литературе и самочувствии. Если в них и была какая-то система, уловить ее Зимин не сумел. Но он честно отвечал. Ему казалось, что его открытость обязательно подтолкнет Нину к искренности. Но надежды не оправдались.

Ничего не вышло и с расспросами Горского. Он отвечал уклончиво, наверное, и сам ничего про Нину не знал. Из его слов Зимин понял лишь то, что Нине можно доверять, потому что она желает Зимину добра. «Что это значит»? «Не знаю». И все.

Как говорить с людьми, которые не желают отвечать на ваши вопросы? Любому человеку надоедает со временем совершать бессмысленные поступки. Вот и Зимин решил свернуть свое расследование. Тем более, что свое мнение о Нине он составил. Придумал, кем на могла быть. Версия была абсолютно неправдоподобная и годилась только для фантастического текста, но зато объясняла все странности ее поведения. Теперь по вечерам, после службы, Зимин занимался сочинением романа. Так у него появилась своя тайна, которую он не мог никому доверить.

А потом еще одна. Оказалось, что для него стали очень важны допросы Чепалова. С некоторого времени это были уже не допросы, а разговоры с умным собеседником на разнообразные темы, касающиеся почему-то, в первую очередь, самого Зимина. Он многое узнал о себе, о чем даже не догадывался. К немалому своему удивлению он обнаружил, что не является таким уж ярым сторонником практического бессмертия, как думал о себе до сих пор. Почему это выяснилось именно сейчас — непонятно.

— Как так получилось, что вы не доверяете социальной политике Коллегии по нормализации? — спросил Зимин.

— Я много думал, — ответил Чепалов.

— О чем?

— Надежда, что однажды будет построена экономика, способная удовлетворить любые, даже самые изощренные потребности человека, — наивная утопия, сродни мечтам о вечном двигателе.

— Вы, значит, не мечтатель?

— В Коллегии, наверное, считают, что будущее — игра с положительной суммой. Завертятся колеса судьбы и всем, без исключения, выпадет «зеро». И никто не уйдет обиженным. Это или беспросветная глупость, или наглый и сознательный обман.

— Почему?

— Афера с практическим бессмертием — игра с нулевой суммой. Пожалуй, даже с отрицательной. Проигравших будет несоизмеримо больше. Начнутся беды с крушения моральных ценностей. Замените нравственность этикой, и понесется! Все разрушения империй, государств и других политических организаций напрямую связаны с отмиранием человеческой совести.

— Как это связано с бессмертием?

— Каждый бессмертный человек однажды вынужден будет признать, что его жизнь не стоит и ломаного гроша. Еще вчера он действовал, строил планы на будущее, пытался выжить, карабкался по служебной лестнице, но пришло счастье, и необходимость во всех этих действиях отпала. Людишкам грош цена — вот и вся мораль.

— Что-то же они будут делать?

— Искать способ побороть лень. Придет мое время, и я напишу книгу «В поисках развлечений».

— Развлечения — важный элемент нашей жизни.

— Делу — время, потехе — час.

— Так ли плохо, искать новые положительные эмоции?

— Мир приведет к саморазрушению некомпетентность, леность и шаловливость «мальчиков» и «девочек». «Взрыв безнравственности» гораздо опаснее ядерной войны.

— Что же нам делать?

— Как что? Работать, выполнять свои обязанности с наилучшим качеством и максимальной старательностью.

— Значит ли это, что я должен постараться и отправить вас в тюрьму на длительный срок?

— У вас ничего не выйдет, я ни в чем не виноват.

— Да. Придется постараться.

— Не верю. Вы, Зимин, не из этих.

— Не из каких?

— Сами знаете. Что попусту языком трепать.

Самое ужасное во всех этих допросах было то, что Зимин не мог ничего Чепалову возразить, поскольку был согласен с каждым его словом.

Зимин попытался вспомнить, как жил, о чем думал в те времена, когда о практическом бессмертии еще не было объявлено. Но ничего не получалось. В голове возникали странные, не связанные между собой, случайные образы. Это было очень плохо. Зимин в таких вещах разбирался. Удивительно, почему он раньше об этом не подумал. Психофизика объясняет подобные симптомы однозначно: как не контролируемое воздействие на разум пациента внешнего источника.

Осталось выяснить, кто корректирует его сознание, и с какой целью. Впрочем, особого ума, чтобы установить это, не требуется. Итак, все ясно. Очевидно, что он сам — пациент, противник новой науки, заговорщик, диссидент, выступающий против эры практического бессмертия.

Какая иезуитская затея — заставить своего врага стать инквизитором, отлавливающим соратников, переламывая их убеждения! Обидно было Зимину сознавать, что все это проделывают над ним! И неприятно вспоминать, что он никогда не испытывал жалости к своим пациентам. Правильно говорят, что люди глухи к чужим бедам, пока они не коснутся их самих.

Отныне Зимину приходилось сдерживаться, чтобы не наброситься с кулаками на Горского и следить за тем, чтобы случайно не сознаться, что он знает правду.

Он должен был улыбаться против силы и произносить льстивые бессмысленные слова. Выходило это у него не очень хорошо, недостоверно, актер из Зимина получился плоховатенький, но Горский не замечал перемены в своем подчиненном. Обманывать оказалось не так уж и сложно. Особого таланта не потребовалось, Умение лицемерить, которого у него казалось ничуть не меньше, чем у любого другого человека, тихо дожидалось своего часа в дебрях подсознания и, когда пришло время действовать, оно не подвело, справилось на отлично.

Однако от допросов Зимин вынужден был отказаться. Устраивать спектакль перед пациентами у него не было сил. Он чувствовал себя одним из них и участвовать в их перевоспитании не собирался. Горскому он сказал, что ближайший месяц будет работать с документами.

Все указывало на то, что Зимин является не обычным бунтовщиком, а одним из вожаков научного Подполья. Сам факт его нахождения на Луне подтверждал это. Разве на Луну всех подряд свозят? Нет, только самых опасных и вредоносных врагов режима. Значит и он, Зимин, один из них. Звучит логично. Ему радостно было сознавать, что он больше не будет подопытной мышкой. Он вспомнил свою грустную жизнь на лунной станции. Почему он давным-давно не взбунтовался? Его дрессировали, как цирковую собачку. Лишали воли и способности поступать по своему разумению. Можно сказать, отняли жизнь, заменив ее суррогатом. Но память возвращается, впредь Зимин не позволит дурить себе голову!

Наверняка в прежней, настоящей жизни, Зимин был ученым психофизиком. Это подтверждается тем, что он владеет профессиональными навыками в достаточном для успешной работы объеме. Его память недавно изменили, но знания остались в неприкосновенности.

Зимин вспомнил, что люди из Коллегии запретили некоторые научные исследования. Наверняка, пострадала и психофизика. Пришлось ученым, решившим отстаивать право на познание с оружием в руках, уйти в Подполье. Нет сомнений, что он стал одним из бунтовщиков. Потом его поймали. Стали перевоспитывать. На Луне, чтобы не сбежал. Хотели сделать из него инквизитора, послушного Коллегии.

Но у врагов ничего не вышло. Его сознание выдержало. Он опять готов к борьбе. Что он может сделать? Сбежать, конечно! Это будет здорово! Первый побег с Луны. Ого-го! Он еще и прославится.

Зимин не сомневался, что на Луне есть люди, которые знают, как это сделать. Ему захотелось немедленно, —зачем откладывать, — серьезно поговорить с Чепаловым. Этот должен был помочь.

Разговор начать было непросто. Слишком большой перерыв, психологическая связь была разорвана. Зимин не мог сказать, что теперь он и сам пациент, и нуждается в помощи, не мог подобрать нужные слова, но ему повезло. Первым заговорил Чепалов:

— Давно вас, начальник, не было видно. Слишком много работаете, как бы не надорвались.

— Какой же я начальник? — удивился Зимин.

— Какой есть! — Чепалов довольно засмеялся.

— Это одна видимость.

— Странно, а мне казалось, что вы допрашиваете меня по долгу службы?

— Это недоразумение. Провокация.

— Зачем вы мне это говорите?

— Потому что я такой же человек, как и вы!

Претворяться не было больше сил, и Зимин рассказал Чепалову обо всех своих подозрениях. Самое интересное, что ему эта откровенность и открытость ничем не грозила. Ну, узнает Горский, что он разболтал о своем положении пациенту, что изменится? Его самого сделают пациентом? Напугали! Он и так пациент. С его сознанием давно работают и без всякого повода. Точнее, повод был придуман еще на Земле.

— Это многое объясняет, — глубокомысленно сказал Чепалов.

— Не понял, — признался Зимин.

— Вы вели себя очень странно для инквизитора. Мы с ребятами говорили о вас. Решили, что вы или провокатор, или один из нас.

— И что вы думаете сейчас?

— Вы — один из нас.

Эти слова прозвучали для Зимина, как высшая похвала. Трудно было ожидать, что Чепалов поверит ему вот так сразу. Но это случилось, и это было замечательно! Зимину хотелось действовать.

— Вы поможете мне убежать с Луны?

— Да. Мы готовим побег. Дело рискованное, опасное для жизни. Если вы согласитесь, эвакуацию можно будет провести через три дня.

Нельзя сказать, что Зимин с радостью согласился на предложение Чепалова. Одно дело — чувствовать себя свободным человеком, и совсем другое — рисковать ради этого жизнью. Тем более, что он считал себя свободным, и оставаясь на Луне. Нужно было все взвесить, чтобы потом не пожалеть. Принять окончательное решение мешало то, что он очень плохо представлял, как устроена в настоящее время жизнь на Земле. Стоит ли менять мыло на шило?

— Чем мы займемся, когда вернемся на Землю? — поинтересовался Зимин, когда рабочий день закончился.

— Наукой, психофизикой. А почему ты спросил?

— Да так, к слову пришлось. Однажды командировка закончится. Хочу быть готовым к перемене в судьбе.

— Соскучился по Земле?

— Нет. Я плохо помню, как там было.

— Тебе понравится.

— А нас отпустят?

— Конечно. Если справимся с работой на Луне.

— Разве это возможно?

— Нам осталось совсем немного.

На этом разговор закончился. Зимин понял, что этот человек правду ему не скажет. А раз так, то и спрашивать его не следует. Вот он удивится, когда Зимин смоется с Луны. И еще подумал о том, что ему Горского не жалко. От одной мысли, что человек, бесцеремонно вторгающийся в его голову, когда ему захочется, рассчитывает, что будет проделывать это с тупой сосредоточенностью и после возвращения на Землю, у Зимина непроизвольно пальцы сжимались в кулаки. Какая самоуверенность! Вот в чему приводит бесконтрольность и безнаказанность! Придется согласиться на предложение Чепалова.

В медицинском отсеке, куда Зимин зашел за глазными каплями, он встретил Нину.

— Как твое здоровье? — спросила она.

— Не жалуюсь.

— Что это значит? Ты страдаешь, но не желаешь никому показывать, как ты страдаешь? Или чувствуешь себя плоховато, но терпишь, потому что привык? Или ощущаешь себя абсолютно здоровым человеком?

— Что-то среднее между вторым и третьим.

— Молодец!

— Почему ты так странно выражаешься?

— Мне приходится читать очень много классической литературы. Это откладывает отпечаток на мой лексикон. Ты не обращай внимания. Я не хочу тебя обидеть.

— Ты подружилась с Горским. Ты с ним обсуждаешь литературные новинки?

— Нет.

— А о чем? О чем можно говорить с этим человеком?

— Чаще всего о психофизике.

— Ты разбираешься в психофизике?

— Нет, — засмеялась Нина, — но это не мешает мне давать Горскому полезные советы.

— Про меня?

— Ага.

— Что ты обо мне знаешь!

— Все. Ты родился в…

— Прекрати.

Нина засмеялась.

Это было уже чересчур. Оказывается, к опытам над его сознанием причастна и Нина. Вот только этого не хватало! Зимин был окружен врагами. Это было так неожиданно. Он понял, что должен сделать, не откладывая. Во-первых, нужно как можно скорее покинуть Луну, чтобы его не залечили до смерти. Во-вторых, держаться подальше от господина Горского, если человек привык копаться в чужом сознании, отучить его от этого гадкого занятия невозможно, психофизика — наука азартная. В-третьих, навсегда порвать всякие отношения с Ниной. Последнее исполнить будет сложнее всего. Зачем, спрашивается, он начал писать роман о ней? Нина — человек таинственный и непонятный. О такой женщине писать фантастику одно удовольствие. Зимин сначала подумал, что она пришелец. Но отличное знание литературы эту версию опровергало. Пришлось придумать другой сюжет. И он оказался настолько удачным и та его захватил, что писать о чем-то другом, даже спасая свою жизнь, он бы уже не смог.

— Как продвигается твоя книга? — спросила Нина.

— Какая книга? — испугался Зимин.

— Да ладно! Все знают, что ты фантастическую книгу пишешь!

— И Горский?

— Нет. Он не знает.

После этого короткого диалога сомнения больше не мучили Зимина. Он вызвал Чепалова, якобы на допрос, и дал свое согласие на срочную эвакуацию.

Заговорщик, имя которого Зимин не расслышал, вел себя раскованно, он похлопал Зимина по плечу и сказал:

— Все будет хорошо. Мы за вас молимся. Совсем скоро окажетесь на Земле. Не прекращайте борьбу!

Зимин попробовал улыбнуться в ответ, но вышло это у него плохо. Кривенькая улыбка получилась, лживая. Но, с другой стороны, в его состоянии любой бы волновался. Не каждый день приходится тайно покидать Луну. К тому же, в заговорщики он записываться не собирался. Пока. Не исключал, конечно, такой возможности, — разве можно предсказать, куда заведет желание выяснить тайну своей личности, — но особого желания становиться врагом Коллегии не испытывал. Видел, как обламывают людей более подготовленных к борьбе, чем он.

Хорошо, что не пришлось много болтать, надо было спешить. Они покинули шлюзовой отсек и на луноходе отправились к стартовой площадке.

— За ваш перелет заплачено. Космолетчик берет много, но зато честно выполняет свою работу. Вы ведь не первый покинувший Луну по подложным документам.

— И сколько до меня было побегов?

— И не сосчитать.

Парень явно гордился, что ему доверили сопровождать такую «важную» птицу, как Зимин. Это было странно, сообразить, что почетного мог отыскать молодой человек в подобном задании, было нелегко. А потом Зимин понял, он же играет! Для него состоять в заговорщиках — отличное приключение, бодрящее нервную систему и наполняющее кровь приятной дозой адреналина. Своего рода компьютерная игра, тесно связанная с опостылевшей ему реальностью. Развлечений на Луне было мало, так что любое нарушение обыденной жизни, вносило некоторое разнообразие.

Зимин позавидовал этому человеку. Сам он уже давно не был способен на такое честное и бережное отношение к своим потребностям и желаниям. Получать постоянное, неиспорченное внешними факторами удовольствие — это ли не самое простое определение человеческого счастья. Если ищешь предназначение человека, научись сначала получать удовольствие от самых неожиданных вещей. Сформулированный таким образом смысл жизни понятен любому разумному существу.

В последнее время Зимин стал ехидным, ему хотелось задать парню чрезвычайно важный для определения его вменяемости вопрос, почему он сделался заговорщиком? Но вовремя сдержался. Ответ был понятен — для того, чтобы перебраться на следующий уровень великой игры, которая называется человеческой жизнью.

Луноход остановился в двух метрах от готового к старту грузового модуля. Решение самовольно покинуть Луну перестало казаться Зимину хорошей идеей.

— Поможете мне перетащить несколько контейнеров с грунтом? А потом я покажу, как следует вести себя при старте. Чтобы мышцы не защемило.

— Конечно.

Готовый к старту грузовой модуль показался Зимину удивительно миниатюрным. Трудно было поверить, что среди контейнеров с образцами грунта найдется место для человека в скафандре.

Заговорщик догадался о его сомнениях.

— Все будет хорошо. Я уже говорил. Сейчас разместим контейнеры в специальных ячейках, закрепим, чтобы их не разметало при старте. А потом займемся вами, для сопровождающего предусмотрено специальное рабочее место — на корпусе увидите скобы для фиксации ног и рук. После старта старайтесь сохранять равновесие и держитесь крепче за скобы. Завхозы часто так летают. Не вы первый, не вы последний. Стандартная операция. При старте дискомфорт ощутите, но ничего критического, вполне переносимое приключение. Простите, конечно, но на пассажирский модуль билеты не продают.

Зимин кивнул и пожал юному заговорщику руку. Тот с энтузиазмом потряс ее и стал невыносимо серьезным.

— Когда доберетесь до Земли, сделайте там все, как следует, расскажите людям, что мы не согласны быть рабами. Пусть прекратят проводить свои бесчеловечные психофизические опыты на людях. Тогда и наши труды не пройдут бесследно. Победа будет за нами.

Люк захлопнулась. Зимин остался один. Было темно, он включил фонарик на шлеме скафандра, сориентировался и занял место, отведенное для завхоза.

Уже через пятнадцать минут сработали двигатели. Заговорщик оказался прав, перегрузка оказалась скорее приятной, чем болезненной.

Побег случился так быстро, что Зимин потерял на некоторое время контроль над событиями. Он понимал, что нужно все как следует обдумать и составить план. Но это было невозможно сделать, потому что он потерял способность действовать самостоятельно. Отныне Зимин должен был подчиняться приказам чужих, неизвестных ему людей. Потому что было понятно, что ни от кого другого он помощи не получит. Доверчивость могла ему дорого обойтись. Цели заговорщиков были непонятны. Связавшись с ними, Зимин поставил себя под удар. Теперь Коллегия и Горский имеют право уничтожить его как врага. Но желание держаться подальше от людей, которые распоряжаются его головой.

Напряжение последних дней сказалось, и он заснул.

Через два часа модуль состыковался с космическим буксиром, который должен был доставить груз на орбиту Земли. Долго, полчаса, не меньше, Зимин пребывал в неведении о своей дальнейшей судьбе, но, наконец, люк открылся, и он очутился в жилом отсеке.

Космолетчик грустно посмотрел на него и недовольно покачал головой. Зимин ему не понравился.

— Попрошу сопроводительные бумаги.

Заговорщики убеждали, что поддельные документы, которыми они снабдили Зимина, сделаны качественно, со знанием дела. Оставалось довериться им. Ему почему-то только сейчас пришло в голову, что они могут ошибаться. Он протянул документы хмурому космолетчику. Тот взял и, не читая, переправил в контейнер для мусора.

— Попрошу жетон.

Зимин повиновался, выбора у него не было. Жетон — обязательное удостоверение личности, которое надлежит носить с собой круглосуточно, там содержится абсолютно вся информация о человеке, которая только может понадобиться представителям власти. В настоящее время представителем власти был суровый на вид космолетчик. Он вставил жетон в сканер, при этом правая рука его скользнула к рукоятке электрошокера. Если бы на пульте загорелась красная лампочка, Зимину не поздоровилось бы, но загорелась зеленая. С точки зрения сканера, он был чист. Ему было разрешено покинуть Луну.

Наверное, Зимин побледнел от страха, потому что космолетчик неожиданно заржал.

— Звать-то тебя как? — спросил он и подмигнул. — Забыл? Ну, это ничего, это бывает. Потом вспомнишь.

Было от чего растеряться. Зимин не ожидал, что ему будут задавать вопросы, на которые невозможно ответить честно. Показалось, что операция провалена. Этот человек определенно знал, что он нелегальный беглец. Зеленая лампочка его не обманула. В конце концов, на его счет были переведены немалые деньги. Не исключено, что он работает на Коллегию. Что теперь делать? Зимин решил, что самое правильное в такой ситуации — сказать правду. Он, мол, бывший психофизик, дезертир. Но это было бы глупо. Тем более, что Чепалов несколько раз повторил, что следует строго придерживаться подложной версии. По документам он теперь Семен Титов, техник. Так и следует говорить. Таковы правила игры.

— Я Семен Титов, направляюсь на Землю в отпуск. На месяц.

От смеха у космолетчика выступили на глазах слезы.

— Семен Титов! Надо же! Придумали бы что-нибудь повеселей. За последний год я с Луны эвакуировал уже целую футбольную команду Семенов Титовых, а вы, Семены, все идете и идете! Сколько вас там еще?

— Но…

— А мне плевать.

— Почему? — удивился я.

Он посмотрел на меня с интересом.

— Мне до тебя нет дела.

— Но почему?

— Вот сам посуди. Политика мне ваша до лампы. Я в начальники не лезу. Саботажник ты или заговорщик, меня не волнует. При любой власти на мой буксир спрос будет. Без меня на Луну не доберешься. За копейки, которые мне выплачивают, другого такого дурака на эту работу не найдешь. Так что здесь моя вотчина, и я здесь хозяин.

— Я могу все объяснить.

— Попробуй.

— Отпуск у меня начнется только через три дня. Мне сказали, что вы завтра отправляетесь на земную орбиту с грузом лунного грунта и сможете захватить меня. Решил воспользоваться.

— Ну, раз сказали, что с тобой поделаешь. Проходи, чего на пороге без толку топтаться.

— Но вы же меня разоблачили?

— Для этого большого ума не требуется.

— Почему же вы меня не сдадите властям?

— Мне выгодно, чтобы ты убрался с Луны.

— Вот как? Не понимаю.

— Друзья считают меня последним романтиком. Но это не так. Я — рационалист и прагматик. Жизнь свою я связал с Луной. Нравится мне здесь. Поэтому я за вами наблюдаю. Рассматриваю людей, оказавшихся возле меня волею судьбы. Очень хочется, чтобы жизнь на станции налаживалась, чтобы все больше появлялось людей, для которых колонизация Луны стала смыслом жизни. А ты, знаешь ли, — это сразу видно, — из другой компании, у тебя другие заботы, земные. Это не хорошо и не плохо. Ясно, что ты здесь чужой. Ты здесь не нужен. А раз так, моя задача помочь тебе убраться отсюда, как можно быстрее, пока дров не наломал или погубил чью-нибудь жизнь. Не обижайся, ничего личного, исключительно высокие моральные побуждения.

— На земной орбите вы сдадите меня охране?

— Вот еще! Охране нечего делать на моем буксире. Это исключено. Дурацкая идея.

— А вы меня не боитесь?

Глаза космолетчика расширились от удивления, он на минуту опешил. Молча висел над Зиминым и с интересом его рассматривал. Поток воздуха от вентилятора стал его относить влево, и он очнулся. Потом он заржал и стал кувыркаться в воздухе, словно прыгал на батуте. Зимин рассмешил его до слез. Наконец, он успокоился.

— Я такой смешной? — спросил Зимин.

— Ага!

— Что же во мне смешного?

— Не обижайся, Титов. Представил, как ты на меня набрасываешься со своими маленькими кулачками.

Да, его можно было понять. Человек он был могучий. Пожалуй, и трое таких, как Зимин, с ним не справились бы. Действительно, смешно.

— А если я окажусь подлым?

— Ерунда. Предположим, что ты — опасный буян. Значит ли это, что ты можешь нагадить на моем буксире? Нет, потому что ты не меньше меня заинтересован в том, чтобы наш полет орбита Луны — Международная станция на орбите Земли прошел без приключений и эксцессов. Повторяю, здесь моя вотчина, политикам неподвластная.

— А если я — террорист? Смертник?

— Чушь! Мой буксир для террористов не представляет никакой ценности. Ну, взорвешь ты десять тонн лунного грунта. И что? Какая тебе от этого радость? В новостные ленты эта новость не попадет. На Земле мало кто знает о том, что на Луне расположены постоянные станции. Знакомые ребята пытались рассказать про космонавтику земным обывателям, да никто не верит. Сказки, говорят. А кто поумнее, начинают прикалываться, называют эти рассказы примером мифологического сознания. Так что думаю, проживу здесь до седых волос, а настоящего террориста так и не увижу.

— Понимаю.

— Мы здесь на лунных трассах давно не романтики, а самые что ни на есть прагматики. Выгоду не упустим.

Отсек, в котором Зимину предстояло провести двое суток, показался ему райским уголком. В первую очередь потому, что он, впервые за долгое время, почувствовал себя свободным человеком. Двое суток до него никому не будет дела. Непривычно, но здорово и вовремя.

Зимину нужно было привести в порядок расшатанные нервы. Последние дни на Луне выдались исключительно напряженными. Ему пришлось договариваться с очень странными людьми. Это было очень непросто и вымотало страшно. Заговорщики, производили впечатление скорее отталкивающее, чем доброжелательное. Их претензии к жестоким методам Коллегии Зимин разделял. Сам мог рассказать много чего любопытного и поучительного про их методы. Но постоянные бессмысленные призывы к справедливости бесили его, потому что он никак не мог сообразить, что заговорщики считают справедливым, какие высокие цели ставят перед собой и каким образом собираются их достичь. Неужели собираются запретить бессмертие? Это было бы чересчур смело. Недопонимание мешало ему записаться в ряды заговорщиков.

Но это были единственные люди, которые могли ему помочь удрать с Луны. Зимин искренне рассчитывал, что общение с ними поможет ему восстановить испорченную память. Ему хотелось вспомнить, кто он такой. Плохой, хороший или никакой. Другого способа избавиться от ложной памяти он придумать не мог. Зимину хотелось, чтобы кто-то рассказал, каким он был раньше. Это был шанс. И он решил им воспользоваться.

Зимин боялся забыть адрес конспиративной квартиры, который ему дал Чепалов. Так что пришлось каждые два часа писать его на бумажке для памяти, а потом, чтобы важная информация не попала к врагам, уничтожать ее. Ему важно было обязательно встретиться с земными заговорщиками, кто-то из них мог знать его прежнего, до отправки на Луну. Ради этого стоило рискнуть.

Ничего разумного в голову не приходило, и Зимин занялся делом, которое приносило ему в последнее время набольшее удовольствие — сочинительством. Хорошо быть Сочинителем. Хотя бы потому, что у сочинителя не бывает проблем с тем, как провести двое суток в одиночестве.

Блокнот лежал на столе, готовый к работе, оставалось включить питание. Не велик труд. Работа над текстом успокаивает и воодушевляет. Зимин постарался описать заговорщика, провожавшего его с Луны. В тексте про Нину он будет лишним, но ничего, пригодится для какого-нибудь другого. Честно говоря, так себе персонаж, ярким его не назовешь. Разве сегодня кого-нибудь удивишь героем, перепутавшим реальную жизнь с компьютерной игрой? С некоторых пор это норма. Но можно написать о человеке, играющем в революцию. Получится забавно. Иногда хочется сочинять смешные книги о серьезных вещах. Зимин представил, как его самого доставляют на допрос к контролеру Коллегии. И окажется он по другую сторону стола, и станет ему не до смеха.

В каюту настойчиво постучали. Зимин не сразу сообразил, кто бы это мог быть, но потом вспомнил, что на буксире кроме него находится только один человек — хозяин космолетчик. Его следует впустить, это будет правильно. Зимин инстинктивно бросил взгляд в правый нижний угол экрана блокнота, оказалось, что он возится с текстом уже три часа. За работой время летит незаметно.

— Как дела? Протечек нет? — спросил космолетчик, Зимину показалось, что он был чем-то озабочен.

— Вроде бы, все нормально.

— В первый раз вижу такого странного типа, как ты.

— Не понял. А что со мной не так?

— Разве ты не хочешь пожрать?

Зимин мгновенно вспомнил, что не ел уже десять часов и покраснел. Про еду заговорщики почему-то ничего не говорили. А сам он как-то не сообразил, что двое суток на земной орбите обойтись без пищи будет затруднительно.

— Да, было бы неплохо перекусить. Я тут немного заработался, увлекся, потерял счет времени. — Зимин ткнул пальцем в сторону блокнота.

— И чем ты занимаешься, Титов, если не секрет? — поинтересовался космолетчик.

— Сочиняю истории.

— Сочинитель, что ли?

— Надеюсь, что обо мне будут так говорить.

— А ты видел когда-нибудь настоящую книгу?

— Нет.

— Пойдем, я тебе покажу, заодно и подхарчишься.

Зимин с готовностью поплыл за ним. Космолетчик разбудил у него страшное чувство голода.

— Поешь или сначала книжку посмотришь?

— Поем.

— Правильно. На голодный желудок знание в голову не полезет. Впрочем, сытое брюхо к учению глухо. Парадокс получается. Обожаю парадоксы! Обязательно вставляй подобные штуки в свои тексты. Читателей надо удивлять, они это любят.

— Спасибо за совет.

— Меня Димон зовут.

— А меня Семеном Титовым.

— Я помню. Такое не забудешь, даже если захочешь.

Космолетчик Димон бросил Зимину тюбики с лапшой и овощами. Пришлось есть, что дают. Хотя он не любил протертую пищу. Впрочем, еда оказалась вкусной. Зимину понравилась.

— Ну как? — спросил Димон.

— Очень хорошо пошла.

— Должен напомнить, что тебе следует каждый день три часа заниматься на тренажерах. Иначе твои мышцы не выдержат встречи с Землей.

— Да. Я знаю.

— А вот это книга. Настоящая.

Димон протянул Зимину предмет, в котором тот узнал бумажную книгу. Он видел раньше их изображения в сети, но в руках держал впервые. Странная вещь — книга. Предмет, не похожий ни на что другое. Впрочем, ее было приятно держать в руках. Твердая разноцветная обложка, а внутри мягкие листки, покрытые красивыми мелкими буквами. Странички, когда их переворачивали, странно поскрипывали, и этот дурманящий запах, который нельзя будет забыть. Великое изобретение прошлого.

— Поскрипывают, — сказал Зимин.

— Нет, неправильно, — возразил Димон. — Шелестят. Так принято говорить. Правда, здорово?

— Шелестят… Красиво. Хотел бы, чтобы однажды мои сочинения были так напечатаны. Понимаю, что желание бессмысленное, может быть, даже глупое. Ну и пусть. Где написано, что мне запрещено иногда быть глупым? — Зимин подмигнул космолетчику. — Могу себе позволить.

Димон критически посмотрел на него. Без осуждения. Скорее с жалостью.

— Чтобы текст попал в книгу, мало быть сочинителем, нужно стать писателем.

— Я слышал об этом. Но увидел книгу и размечтался. Но ты сказал правду. Спасибо. Мне не положено.

— Ерунда, мне кажется, что у тебя все получится. Разве плохо мечтать? Самые сумасбродные грезы сбываются, надо только добиваться их исполнения. Труд, и еще раз труд. Найди точку опоры. Очень важно прочно стоять на земле. Понимаешь, я использовал образное выражение. Ты сочинитель, должен такие вещи чувствовать.

— Но я попаду на Землю?

— Об этом не беспокойся! Я еще никого не подводил.

— Спасибо. Но, к сожалению, я не знаю, кто я такой. Совсем не знаю. Сочинитель или писатель? Революционер или консерватор? Пока не узнаю, кто я, мне будет трудно отыскать опору.

— Ты это серьезно?

Зимин грустно кивнул.

Двое суток полета пролетели быстро. Капитан Димон оказался интересным и внимательным человеком. Может быть, Зимину не следовало так много говорить, но ему нужно было выговориться, освободить душу. Димон идеально подходил для этой роли. Он умел слушать и… понимал, о чем идет речь. По крайней мере, Зимину так показалось.

Недолгий опыт общения с заговорщиками сделал его подозрительным. Незнакомому человеку довериться было тяжело. Но он знал, что перелет будет недолгим, и они расстанутся и никогда больше не встретятся и, скорее всего забудут о существовании друг друга. Последний довод перевесил все предубеждения.

— Не понимаю, как это — не знать себя самого? — спросил Димон. — Забавная ситуация. Никогда о таком не слышал. Страдаешь, наверное?

— Вовсе нет. Потеря прошлого переносится проще, чем можно было бы предположить. Такие люди, как я, больше интересуются настоящим. Не исключено, что это болезнь. Прошлое мы вспоминаем редко, при необходимости. Как правило, это обрывочные, плохо связанные между собой картинки. Мы предпочитаем жить сегодняшним днем. Прошлое нам мешает работать. Ну, не мешает, но и не помогает. А работа — это единственное, что у нас есть настоящего.

— А я люблю свое прошлое. Мне бы без него было грустно. Есть, что вспомнить, — глаза Димона заблестели.

— Я слишком часто вспоминаю разную ерунду, меня это раздражает.

— Вот. Я сразу сказал, что ты странный человек.

— Станешь странным, если тебе прочистили мозги! — не выдержал Зимин.

— Кто? — заинтересовался Димон.

— Мозгоправы!

— А вот с этого места попрошу подробнее.

— Отстань. Не люблю вспоминать.

— Да ладно! Интересно же! Потом книгу напишешь!

— Память не самое мое сильное место.

— Совсем ничего не помнишь?

— Кое-что.

— Как тебя зовут?

— Семен Титов.

— Вот видишь, не все потеряно.

— Больше ничего вспоминать не буду.

— Правильно. Никому не доверяй.

Разговор не понравился Зимину. У него было ни малейшего желания делиться с кем-то своими тайнами. Тем более с космолетчиком, который получал деньги от заговорщиков.

— И что ты делал на Луне? — спросил Димон.

— Работал.

— Камни, что ли, собирал?

— О, нет. Я был зачислен младшим психофизиком.

— А зачем на Луне психофизики понадобились?

— На Луне занимаются самыми необычными делами. Есть и лаборатория психофизики. Изолированность от Земли для нашего дела нередко очень полезна.

— Психофизики на Луне? Вот так номер! Никогда бы не подумал, что на Луне для них найдется работа!

— Мы помогаем несчастным людям, которые не могут самостоятельно справиться со своим прошлым. Лечим больных людей, — ответил Зимин, стараясь не сказать случайно лишнего. — Существует методика замещения болезненных воспоминаний нейтральными.

— Ты рассказываешь страшные вещи.

— Ерунда, обычная научная практика.

— Как посмотреть.

— Это ты о морали? Честно говоря, эта сторона работы меня до поры до времени не интересовала.

— Пока это не коснулось лично тебя.

— Звучит оскорбительно, но, в принципе, ты прав.

— Теперь мне все ясно, — засмеялся Димон. — Давай, Титов, я расскажу, что с тобой приключилось. Однажды ты догадался, что начальство наградило ложной памятью тебя самого. И заволновался, не повредит ли это твоей способности работать.

— Что-то в этом роде.

— Ты на моем пароме не первый такой.

— Все это ерунда, — сказал Зимин. — Пора ужинать. От пустой болтовни разыгрывается аппетит.

— Ты прав. Самое время подкрепиться, через два часа прибываем. На станции тебя долго держать не будут, они лунных транзитников терпеть не могут, так что посадят на первый челнок и отправят на Землю без проверки. Держи новый жетон. Теперь ты будешь Александром Юраном, астрономом. На Земле права не качай. Как только тебя отпустят врачи, сразу беги на конспиративную квартиру. Там тебя ждут. Помогут выжить.

— Вы тоже заговорщик?

— Конечно. Идейный!

— Чего ради я должен с вами связываться?

— Послушай, Зимин, я тебя уговаривать не собираюсь. Но я бы на твоем месте не геройствовал.

— Эй! Я — Титов!

— Прости, я пошутил, — сказал Димон и засмеялся. — Люди рискуют своей жизнью, чтобы спасти тебя. Цени и постарайся быть благодарным.

— Простите, я не очень хорошо соображаю. Слишком многое обрушилось на мою несчастную голову. Мне надо привыкнуть.

— Есть люди, которые желают тебе добра.

— Понимаю, — сказал Зимин неуверенно.

— Они помогут тебе, держи адрес.

Солнечные лучи совсем некстати проникли в кабинет. Горский зажмурился и сосчитал до десяти. Его поражала выдержка Нины. Было в ней что-то нечеловеческое. Она не проявляла ни малейших признаков волнения. Будет смешно, если окажется, что она соврала про свои особые чувства к Зимину, а на самом деле ей глубоко наплевать на него. Горскому стало обидно, что эта таинственная женщина ловко обвила вокруг пальца столь опытного психофизика, как он.

— Хороший день сегодня, — сказала Нина.

— Как там дела у Зимина?

— Все будет хорошо.

— Ты так думаешь?

— Я это знаю.

Это прозвучало с такой детской уверенностью, что Горский не удержался и расхохотался.

— Как так получилось, что я тебе поверил? — спросил он с укоризной.

— Ничего удивительного. Я знакома с универсальным способом убеждения. Если говорить людям правду, они расслабляются.

— Неужели мы спасли Зимина?

— Да. Я уже сказала, что у него все будет хорошо. Он явно пошел на поправку.

— Неужели ведение дневника — лучшее лекарство?

— Не для всех. Только для таких, как Зимин.

— Ты обещала рассказать о себе. И еще, откуда знаешь Зимина?

— Читал его текст?

— Про литературоведа из XXIII века? Как она спасала несчастных писателей из прошлого, попавших в беду? Забавно написано, мне понравилось. Постой. Не хочешь ли ты сказать, что это про тебя? Неужели ты по профессии литературовед?

— А Зимин без подсказок догадался.

— Он с детства хотел стать писателем. Но я не ожидал, что его судьбой займутся такие симпатичные критики.

— Есть сочинители, про которых пишут замечательные книги.

— Неужели и про Зимина напишут?

— Конечно. Не сомневайся! Он заслужил это больше, чем кто-либо другой. Он — настоящий писатель.

Предсказание не понравилось Горскому. Он вспомнил, сколько сил пришлось потратить, чтобы вернуть Зимина в науку. Это надо было сделать, потому что Зимин был отличным психофизиком. Ужасно будет, если он, когда к нему вернется память, посчитает эксперимент неудачным и уйдет из Института окончательно.

Горский вынужден был признать, что без Зимина он справиться с экспериментом не сумел. Он так и не научился разбираться в психологии людей с замещенным сознанием. Если бы не помощь Нины, их перспективная затея с ложной памятью обернулась бы катастрофой. Спасибо, конечно, но если бы он догадался, чем это все закончится, ни за что бы не поддался на уловку Нины с ведением дневника. Как это было глупо — возвращать его к писательской работе. Зимин бы на его месте сразу все понял. И нашел другой способ выкрутиться, не создавая проблем в будущем.

— Он очнется и будет считать себя писателем? — спросил Горский.

— Конечно, — ответила Нина с удивлением. — А кем же еще?

— Зимин — отличный ученый. Без него психофизика многое потеряет.

— А еще он отличный писатель. Мне кажется, что эта работа подходит ему лучше, чем ваша скучная наука.

— Что за чушь! Спросим у него самого, когда он сможет ответить.

— Разве он не говорил еще в школе, что хочет стать писателем?

— Тебе-то откуда знать?

— Работа у меня такая — все знать про Зимина.

— Ты литературовед? Серьезно.

— Да. Я уже созналась. Мне не стыдно.

— Из будущего?

— Понимаешь, Максим, мне трудно ответить на твой вопрос. Никто не знает, что такое время. Еще сложнее заниматься теориями его внутреннего устройства. Тут можно такого напридумывать, что потом и академики не разберутся. Прошлое, настоящее, будущее — разве в этом дело? Мы сидим с тобой в этом кабинете. Разговариваем. Вытаскиваем Зимина из ложной реальности. Помогаем друг другу. И ладно. И хорошо.

Легче всего было согласиться. И Горский согласился. Сделать это было легко. Он понял, что наступил момент, когда ему полезно остаться в неведенье. Лишние познания умножают печаль. Проверять справедливость древнего афоризма на собственном опыте Горскому не хотелось.

— Интересно, что сейчас делает Зимин? — спросил он.

— Пытается выбраться с Луны.

— Ему удастся?

— Конечно. Это же Зимин.

На околоземной станции их встретили неприветливо. Дежурный долго проверял сопроводительные документы, которые ему подсунул Димон. Без его помощи ничего бы не получилось. Что он наплел про внезапно возникшего лишнего пассажира, Зимин слушать не стал. Понятно было, что сейчас его обязательно разоблачат и накажут по всей строгости. Но как? Это он себе плохо представлял. Отправят обратно на Луну? Это вряд ли. Или посадят на гауптвахту для выяснения обстоятельств? Очень глупое предположение. Что им больше делать нечего?

Разговор, что удивительно, продолжался недолго. Как будто появление лишнего пассажира было обычным делом. Дежурный больше кивал, чем проверял документы. Зимину показалось, что он тоже из заговорщиков. Если бы был обычным коррупционером, то вел бы себя не так беспечно. Они посматривали иногда в сторону Зимина, но он их мало интересовал, разговор явно шел о чем-то другом.

— Все в порядке, — сказал Димон, вернувшись. — Старт через час.

Димон лично проводил Зимина в пассажирский отсек челнока и усадил его в свободное кресло.

— Почему вы это делаете? — спросил Зимин.

— Понравился ты мне. Из тебя выйдет толк. Лучший Титов за последние полгода.

Кресло было удивительно удобным. Зимин позволил себе расслабиться. Усталость моментально дала о себе знать, и он отключился, задремал. Очнулся только перед самой посадкой.

Челнок нырнул под облака, Зимину удалось разглядеть огни посадочной полосы. Путешествие подошло к концу. Перегрузки были терпимые, но отвыкшие от нагрузок кости ощутимо ныли. Словно его намедни как следует поколотили. Но это были такие пустяки по сравнению с радостью от возвращения на Землю. На глазах у Зимина навернулись слезы. Почему, непонятно. Не от печали, не от обиды, не от физической усталости. Наверное, спало психологическое напряжение последних дней. Трудно было поверить, что его авантюра с побегом с Луны так удачно завершится. А ведь все получилось наилучшим образом.

Пассажиры по трапу спустились на бетонное покрытие космодрома. Зимин поплелся за ними. Голову держать было трудно. Он видел только тренированные ноги идущих впереди. Можно было догадаться, что от него потребуется неимоверные усилия, чтобы привыкнуть к земному тяготению. Но что это будет так трудно, Зимин не ожидал. Руки и ноги словно налились свинцом, в висках ощутимо пульсировала кровь, словно пыталась вырваться на свободу. Но эти естественные трудности приспособления к земным условиям обязательно пройдут, организм вспомнит правила функционирования. В этом сомневаться не приходилось. А вот воздух. Живой воздух, ветерок. К воздуху привыкнуть будет сложнее. Такое чувство, что он настойчиво прикасается к лицу. Иногда прикосновение оказывается легким, даже нежным, как поцелуй. А бывает и резким, обжигающим, словно чем-то недовольным. Живой воздух Зимину не понравился. Понятно, что пройдет сколько-то времени, и выработается привычка, он перестанет его замечать, не будет обращать внимания. Но для этого потребуется время.

Есть вещи, с которыми следует смириться. Не следует ждать, что заговорщики помогут его восстановлению. Настал момент, когда можно рассчитывать только на себя. Зимин попробовал сосредоточиться, но у него ничего не вышло. Глаза закрылись, словно он потерял способность управлять веками, голова предательски закружилась, ноги подкосились, на него навалилась странная слабость, Зимин упал в обморок на бетонную плиту космодрома, так и не добравшись до вокзала.

Белый потолок, белые стены, пружинная кровать, возле тумбочки капельница. Больница! Зимин вспомнил, что прибыл на Землю после продолжительного пребывания на Луне. Для организма это оказалось слишком большим испытанием, вот он и попал в больницу. Все правильно. Неприятно было думать, что лечение будет долгим и болезненным. Нельзя было этого допускать ни в коем случае. Стоит остаться здесь еще на несколько дней, и его личность будет установлена, и придется ему перебираться в тюрьму.

Почему он так решил, понять было сложно, никакой вины за собой он не чувствовал. Но в том, что его лечение закончится тюрьмой, не сомневался. Если он забыл о своем преступлении, это не значило, что о нем забыли и компетентные органы. Надо будет — напомнят. А вот этого Зимин не хотел больше всего. Во всяком случае, никакого резона вспоминать о своей вине у него не было. Он считал себя честным и законопослушным человеком.

Дверь открылась, в палату вошли двое мужчин в белых халатах. Зимин претворился спящим.

— Как он себя чувствует?

— Завтра после обеда можете его забирать.

— Так быстро?

— Медицинских показаний задерживать его здесь я не вижу.

— Но он здоров?

— Вне всяких сомнений. На нем пахать можно.

— Что это значит?

— Не знаю. Не смог подобрать более подходящей фразы. Но смысл в том, что парня пора выписывать.

— Отлично, док!

Они ушли. Зимин открыл глаза и попытался понять, о чем они говорили. Ничего разумного в голову не пришло, глаза его стали слипаться, и он заснул.

Утром Зимин проснулся в хорошем состоянии. Это был приятный сюрприз. Он попробовал встать, и ему удалось. Мышцы хорошо слушались и требовали дополнительной нагрузки. В палате обнаружился велотренажер, и Зимин с удовольствием покрутил педали. Он не мог понять, каким образом его организм сумел так быстро адаптироваться к земным условиям. Новые препараты? Или он валяется на больничной койке уже два месяца?

В любом случае, ему следовало покинуть больницу до того, как его разоблачат. Как? Будет видно. Если удалось благополучно выбраться с Луны, здесь, на Земле, никто его не остановит.

В шкафу для одежды обнаружились подходящие брюки и несколько свитеров. Зимин переоделся. Осталось узнать какой сезон на дворе. Прилетел он, вроде бы, летом. Если провалялся в больнице несколько месяцев, то могла уже наступить осень. Но выбора у него не было. Не хотелось бы в таком виде по снежку. Но надо было рискнуть. Адрес конспиративной квартиры он помнил. В кармане брюк отыскался жетон. Димон говорил, что на счету у него достаточно большая сумма, которой хватит на текущие расходы и позволит без особых проблем добраться до конспиративной квартиры.

Надо было только решиться.

В палату вошел врач.

— О, я вижу, вы пошли на поправку!

— Да, чувствую себя хорошо.

— На велотренажере поработали?

— Да. Самочувствие нормальное.

— Прекрасно.

— Когда меня выпишут?

— Я должен вас осмотреть.

Врач достал медблок и приложил к ноге Зимина. Через несколько минут появился вердикт: «Пациент здоров».

— Как мои дела? — поинтересовался Зимин.

— Все в полном порядке. Вы здоровы. Не вижу причин удерживать вас.

— Спасибо.

— Жилье у вас есть?

Зимин назвал район, но воздержался от упоминания точного адреса.

— Далековато, — сказал врач.

— Вы поможете мне заказать мобиль?

— Конечно. Это моя обязанность.

— И еще вопрос. Какое сегодня число?

— Двадцать седьмое июня.

— Сколько же я у вас пробыл?

— Три дня.

— Недолго.

— Современная медицина творит чудеса.

До нужного района Зимин добрался без приключений. Однако последний километр, на всякий случай, прошел пешком.

Ему было о чем подумать. Прежде всего, он так и не решился окончательно объявить себя заговорщиком. Это был бы чересчур опрометчивый поступок. Зимин осуждал вмешательство в сознание людей, и не собирался впредь участвовать в подобных делах. Но что он знал о планах заговорщиков? Нельзя было исключать того, что они окажутся еще хуже Горского.

С другой стороны, это были единственные люди, которые могли помочь ему начать новую жизнь на Земле. С чистого листа. Самостоятельно, без подсказки. Зимину почему-то захотелось стать хорошим человеком. Может быть, он и раньше был таким. Почему бы и нет. Теперь разве вспомнишь? Мода на хулиганское детство оставила Зимина равнодушным. Ему казалось глупым придумывать про себя не существующие гадости. Он стал вспоминать и ничего не вспомнил. Но не потому, что у него в очередной раз отказала память, просто нечего было вспоминать. Не обнаружилось грехов. Был хорошим мальчиком, любил учиться, читать книги и делать домашние задания. И это его устраивало. И, смешно признаться, если бы ему дали возможность вернуться в детство, он бы не стал ничего менять. Здорово они с Горским в школе задачки решали на скорость!

Неплохо было бы остаться хорошим человеком и в будущем, что бы не произошло. Он стал придумывать, каким станет психофизиком, если ему повезет, и он вернется в профессию. Ничего конкретного в голову не пришло. Нужно будет внимательно разбираться с каждым конкретным пациентом. И поступать по совести. Это не означает, что он никогда не будет совершать ошибки. Но при каждом провале он будет испытывать угрызения совести, ужасные и непереносимые. Чтобы впредь было неповадно. У Зимина улучшилось настроение. Впервые за долгое время он улыбнулся. Шагать стало веселее.

И вот его путешествие подошло к концу, он застыл перед дверью конспиративной квартиры. «Пусть будет так», — подумал он и нажал на кнопку звонка. Ему открыли дверь, и Зимин попал в небольшое помещение, от неожиданности он вскрикнул. За столом сидели Нина Вернон и Горский. Зимину показалось, что они его ждали.

Первая мысль была дурацкая: заговорщики предали его. Но это была явная глупость. Наверняка объяснение их внезапного визита с Луны будет заковыристее. Зимин почувствовал себя увереннее. Терять ему было нечего, а разгадать загадку было интересно.

— Что вы здесь делаете? — спросил он.

— Тебя ждем.

— Прилетели с Луны, чтобы допросить меня?

— Ты еще не очнулся? — спросил Горский.

— Врач сказал, что я в порядке.

— Голова болит?

— Нет.

— Температура поднимается?

— Нет.

— Ничего не понимаю, — сказала Нина. — Он должен был очнуться. Неужели придется начинать все заново?

— Нет. Посмотри ему в глаза. Все в порядке. Как только он скажет главные слова, эксперимент закончится.

Зимин почувствовал, что звереет, ярость переполняла его. Захотелось надавать тумаков этим двоим. Неужели они понимают только язык силы? Какими же гадами надо быть, чтобы вести себя так подло и изощренно. Дело было не только в том, что они издеваются над ним, можно не сомневаться, что они привыкли так же поступать со всеми без исключения людьми, которые попадаются им в руки.

— Неужели ты недоволен нашим поведением? — спросил Горский.

— Можно и так сказать.

— Что именно мы делаем неправильно?

— Вы без спроса копаетесь в моей голове.

— И что такого?

— Мне это надоело. Хочу защитить свое сознание от вашего влияния.

— Щелк! — сказал Горский.

В голове Зимина и в самом деле что-то щелкнуло. Он стал самим собой — психофизиком, который участвовал в эксперименте с ложной памятью.

— У нас получилось? — спросил он.

— Нет, — ответил Горский.

— В чем мы ошиблись?

— Посчитали, что мы самые умные. А это не так.

Зимин засмеялся.

— Я догадывался.

— Теперь будем осторожнее. Ты не представляешь, чего мне стоило вытащить тебя из придуманного мира. Скажи спасибо Нине.

— Да, скажи мне спасибо, — сказала Нина.

— Мы встречались на Луне?

— Подождите, не надо так. Есть ли способ проверить, вернулся ли Зимин?

— Есть, — сказал Горский.

— Есть, — сказал Зимин.

Он улыбнулся и прочитал стихотворение, которое вспомнил.

— Вот, — сказал Горский. — Полное выздоровление. Зимин читает стихи. Лучшая проверка.

— Согласна, — сказала Нина. — Ну, я пошла.

— Мы тебя еще увидим?

— Если понадоблюсь, зовите. Привет, мальчики, вы даже лучше, чем я предполагала. Зимин, не нужно больше ставить эксперименты на себе. Удачи!

Дверь за ней захлопнулась. Друзья проговорили до вечера. Горский подробно рассказал полном провале их такого замечательного в теории эксперимента.

— Когда ты понял, что все это время находился не на Луне, а в Институте?

— Честно говоря, я и сейчас еще не до конца отделался от лунных впечатлений.

— Значит, кое-что у нас получилось.

— Работы впереди много, — сказал Зимин.

— Я составил план нового эксперимента. Жду твоего одобрения. Ты у нас теперь главный эксперт, на своей шкуре испытал метод.

— Хорошо. Да, забыл, у тебя остался черновик романа, который я писал? Хотелось бы перечитать.