Во имя ненависти

Некоторые из записок немецкого летчика Карла Геттенса.

2 марта 1943 года. Среда.

Я делаю эту запись преисполненный чувствами всевозможными, и на первый взгляд, не совместимыми между собой. Мне, вчерашнему выпускнику летной школы, оказавшемуся по предписанию, на Украине, вся моя прошлая жизнь, кажется сегодня ненастоящей, может быть, даже фантастической. В голове моей смешалось в один неясный клубок множество мыслей, и разнообразные эмоции испытываю я ныне, на аэродроме ?34 Вейнховин, наспех сооруженном нашими инженерными войсками, на пшеничном поле. Аэродром этот располагается возле небольшого, прежде военного городка, названия которого не знаю. Здесь я начинаю свою карьеру. Здесь нашей группе предстоит провести две недели, прежде чем ее допустят к участию не в тренировочных, но боевых вылетах. До той поры мне, как и прочим вчерашним курсантам, придется довольствоваться знакомствами с летным и техническим персоналом и изучением тактики боевых действий эскадрильи в которую нас определили. Ныне же каждый рассвет, приходится встречать в полной боевой готовности. После короткой переклички, слушаем метеосводки, которые многочисленные метеостанции Германии и оккупированных стран присылают по телетайпу. Эти метеосводки так часто не соответствуют реальности, что кто-то из технического персонала выдвинул шутливую версию о том, что этот прогноз погоды отвечает лишь настроению фюрера, но никак не действительности.

Впрочем, что в этой стране вообще может действительности соответствовать?

СССР, это совершенно особенная среда, в которой все, кажется, перевернуто с ног на голову. Это мир контрастности. Широкие степи сменяются непроходимыми болотами и лесами, а ветхие одиночные постройки - многочисленными городами. И лишь одно здесь неизменно и повсеместно - дрянные дороги. Транспортные пути сообщения, вот настоящий бич сухопутных армий вермахта на Восточном фронте. Логическое мышление всякого немца отвергает возможность существования где-нибудь в Германии той нелепицы, что русские называют дорогами. Но, как говорят знакомые мне ветераны восточной компании, в России, не имеется привычных всякому цивилизованному европейцу стезей. Есть лишь покрытые рытвинами и ухабами, имеющие множество загибов на одну милю, неровные колеи. Не так давно мне довелось наблюдать те мучения, которые испытывали военнослужащие инженерного корпуса люфтваффе, тщетно пытаясь вытянуть из грязи, застрявший прямо посреди дороги грузовик. А ведь еще не началось время "распутицы"! Ходит молва, что в этой Богом проклятой стране, оно начнется лишь ближе к апрелю. Наш школьный инструктор по летной подготовке, вероятно, пришел бы в ужас, если бы узнал, что частям люфтваффе порой приходится действовать в условиях, неприемлемых для эксплуатации любого типа транспортных средств. Впрочем, если погода вовсе не позволяет летчикам подниматься в воздух, пилоты, офицеры и фельдфебели, собираются в комнатах ожидания, где проводятся совещания. Не редко на таких совещаниях говорят о городе, который навеки останется в истории вермахта как символ невзгод и величайших его поражений - Сталинграде.

Сталинград... Некрополь для целой армии. В последние месяцы, о нем говорят повсюду. В том проклятом месте погиб мой приятель, Пауль Хичлер. Прекрасный был человек, преданный друг и просто веселый парень, игравший на фортепьяно произведения немецких композиторов прошлых веков. Где то он сейчас? Где его звонкий смех? Где та романтика его души, которой так восторгались девушки? Остались у его матери только воспоминания о погибшем сыне и ее горе от его потери. А мне, в наследство от этого человека, досталась только добрая память. Он ушел навсегда, выполняя последний в своей жизни долг - служение своей Родине. Родина направила его под Сталинград и оставила там навсегда. О сотнях тысяч солдат вермахта, подобных Хичлеру, ныне, в Германии, предпочитают не говорить. Зато начинают поговаривать о предательстве нескольких высокопоставленных немецких генералов. В Берлине называют поступок Паулюса мерзким. Мне кажется, что там предпочли бы видеть его мертвым. И нет, наверное, в Германии того национал-социалиста, который сегодня не произносил бы с презрением и ненавистью это имя.

Напротив, повсеместно, все также громко и звучно, как до лета 1941-го года, звучат сегодня другие имена: Гитлер, Гиммлер, Геббельс, Геринг. Странные, во многом мне не понятные люди. Они очень часто говорят о верности идеалам национал социализма, но всего лишь в нескольких словах извещают самих немцев о налетах британской авиации на германские города. В сводках, зачастую указываются только названия городов, которые стали жертвами чудовищных по своим масштабам преступных акций со стороны англосаксов: Кельн, Любек, Росток... Сегодня массированной бомбардировке подверглась столица самой Германии. И все это притом, что некогда Геринг, с трибуны, всему немецкому народу обещал, что ни одна бомба не упадет на немецкую землю. Теперь же я не знаю, правду ли говорит этот человек, утверждая, что в процессе налетов на германские города, англичане несут большие потери в авиации?

Хотелось бы верить.

Хотелось бы...

4 марта 1943 года. Пятница

Сегодня утром группа из двенадцати бомбардировщиков, с соседнего аэродрома поднялась в воздух и улетела в направлении Харькова. В предместьях города сейчас идут ожесточенные бои. Кажется, в тех боях принимают участие сразу несколько дивизий СС, объединенных в одно целое под командованием знаменитого Хауссера. К проведению наземной наступательной операции его танковый корпус готовился уже давно. И вот, началось....

Бомбардировщики возвратились на соседний с Вейнховеном аэродром спустя несколько часов, не в полном составе. Флюгфюрер из руководства полетами известил нас о том, что два самолета были сбиты огнем вражеской зенитной артиллерии. Экипажи обеих машин, по сведениям нашей разведки погибли... Но чести ради надо сказать, что задачу свою пилоты люфтваффе выполнили. Военные склады в Харькове горят.

Но все-таки страшно... Страшно осознавать то, что люди, совсем недавно сидевшие со мной за одним столом, ныне мертвы. Никогда уже они не встретятся со своими женами и детьми. И впредь уже не встретят они праздники в кругу своих друзей и родных.

Смерть, она, злая старуха с косой, ходит где-то рядом с нами. Что можно увидеть в ее глазах? Боль, страх, ненависть...? Не знаю. Одним взмахом своей руки кладет она людей в землю, оставляя нам о них только память. Быть может, уже завтра я буду иметь возможность взглянуть ей в зеницы... и упасть на землю, сгорев от ее страшного, всепоглощающего взора.

16 марта 1943 года. Среда.

Сегодня наблюдал землю с высоты в две тысячи метров...!! Как великолепна она в утренние часы! Как прекрасен рассвет! Когда багрянец утренней зари возникнет на челе звездного горизонта своим светом, в душе наступает теплота и уют. Кажется, что сами ангелы смотрят на тебя с небес. И улыбаются предрассветными лучами...

Лишь позывные наземного поста наведения были едва слышны в эти минуты:

- "Земля" - "Гамма-4". "Земля" - "Гамма-4". Направление....

На скорости в 500 киллометров в час, наша четверка приближалась к белой облачной гряде, когда за вокруг нас начали разрываться зенитные снаряды. И слушая этот грохот, я думал только о собственном выживании. Едва шевелящимся губами читал молитву Всевышнему. Это была работа! Но слава Господу, создателю нашему, все пилоты благополучно вернулись на аэродром. Лишь после осмотра самолета, техник доложил мне, что обнаружил две пробоины от разорвавшихся снарядов, в фюзеляже истребителя.

Осознание того, что обучение закончено, приходит ко мне только сейчас. Сегодня наша группа патрулировала воздушное пространство над вражеской территорией. Знать этого мы не могли, и не должны были это знать. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Можно, наверное, назвать везением то, что в этом полете нашей группе не довелось повстречаться с авиацией противника. В противном случае, наверное, я бы просто растерялся...

17 марта 1943 года. Четверг.

Только что мимо Вейнховина, проехали грузовики, груженные боеприпасами и продовольствием. Они ехали издалека, из самой Польши, сопровождаемые только несколькими бронемашинами. Однако эти грузовики, длиной вереницей проследовавшие по пыльной проселочной дороге, казались мне той единственной тонкой ниточкой, что связывает далекую, почти забытую мной бесшабашную жизнь, которую я вел на гражданке с этим адом, в котором горит, кажется сама земля. Словно тонкая линия горизонта, сковывающая небо и твердь этого бренного мира... Глядя на эти машины, я невольно задался вопросом: что происходит там, в далеком тылу с моими близкими? Все ли живы? Не голодают ли моя мать и маленькая сестричка? Ведь вестей от своей семьи я не получал уже больше недели. Почему они не пишут мне? Как они смеют мне не писать?! Я не понимаю...

Спустя три часа.

Только что я узнал, что в тридцати километрах от нашего аэродрома автоколонна подверглась бомбардировке со стороны штурмовиков противника. Илы появились неожиданно. Они быстро, блестяще выполнили поставленную перед ними задачу и возвратились на свой аэродром. К моменту же появления над местом трагического происшествия наших истребителей, от автоколонны осталась только черные от копоти, дымящиеся остовы всех двенадцати грузовиков и четырех машин сопровождения...

19 марта 1943 года. Суббота

Шел восемнадцатый час, когда над аэродромом появился Юнкерс. Он летел неровно, медленно, словно чего-то выжидая. Изрядно потрепанный советскими ПВО, бомбардировщик тяжело опускался на аэродром, оставляя за собой длинный, черный, дымовой след. Единственный уцелевший самолет из своей группы... Летчик, пилотировавший его, несомненно, был асом. Опустить на посадочную полосу и вывести к ангару машину, поршневые двигатели которой работают всего на тридцать процентов от положенной им мощности, способен не каждый...

Летчика звали Гансом Фридрихом Шростэ. Из разговоров я узнал, что этот человек принимал участие в югославской компании, и с началом второй мировой войны, воевал на восточном фронте на протяжении нескольких лет. Я его не знал лично. Но восхищаюсь хладнокровностью его рассудка. Несчастный посадил самолет... и скончался у нас на руках.

Я не хочу сеять зерна пессимизма в душах своих товарищей, но зрелище горящего, лежащего у ангара бомбардировщика, наводит далеко на не оптимистичные мысли... Мысли, прежде всего, о том, сколь ничтожна цена человеческой жизни в этой нелепой войне, развязанной по прихоти Богочеловека, возжелавшего сформировать на планете новый мировой порядок, способный поколебать общепринятые, сформировавшиеся в течение многих веков моральные устои. Разрушить все, что таким естественным кажется мне сейчас, пусть во благо германского народа, но, несомненно, ради утопии, иначе как кощунством, я назвать не могу. Слушая речи Гитлера, Геббельса, Кессельринга, Функа и прочих подобных им идеологов о превосходстве арийской расы над расами другими, люди проникаются идеями этих личностей - паладинов, отравленных своими собственными убеждениями, и гибнут за чуждые их сознанию идеалы, презираемые теми, кого полагают недостойными сосуществовать рядом с ними. Подобные последователи, являются в моем сознании чем-то несущественным, не имеющем ни имени, ни судьбы, чем можно пожертвовать ради амбиций сильных мира сего. И Ганс Фридрих Шростэ исключением из этих правил, не является. Герой ли он? В моем понимании, несомненно. Но это всего лишь единица из многих сотен тысяч..., живых и мертвых.

20 марта 1943 года. Воскресенье.

Писать очень тяжело. Руки дрожат от свежести воспоминаний. И содрогаюсь я, когда закрываю глаза и вижу огненным фейерверком разорвавшегося в воздухе советского истребителя в нескольких десятках метров от себя. Взрывом, обломки самолета противника разлетелись под крыльями моей машины и осыпались на землю в радиусе нескольких километров... Зрелище завораживающее, но ужасное. Смерть страшна в любом ее обличии. И грех на душу я сегодня взял не малый. Но я хочу остаться человеком, а не хладнокровным убийцей... хотя бы на ближайшие несколько месяцев.

Не чувствую ног от усталости. Охота за истребителями противника, занятие достойное мужчины, но душа моя потрепана изрядно... Я хочу забыться... Но стоит мне только на минуту закрыть глаза, как вспоминается окровавленное лицо Ганса Фридриха Шростэ, а в ушах снова и снова звучит голос Геренга, некогда цинично выкрикнувшего фразу об отсутствии собственной совести.

21 марта 1943 года. Понедельник. День памяти героев.

Выдалась свободная минута. И снова, чтобы чем-то заполнить пустоту имеющегося в моем распоряжении вакантного времени, я небрежным почерком заполняю очередную страницу своего дневника. Сейчас утро. Девятый час... Начинается период "распутицы". По обе стороны фронта войска просто не в состоянии проводить операции крупного масштаба. Вот уже несколько дней прошло с тех пор, как в вермахте установилось напряженное спокойствие, при котором нельзя сказать, где и в каком направлении начнется движение войск.

Боевых вылетов нашей эскадрилии, на сегодняшний день не запланировано, но ситуация на фронте такова, что в любой момент может поступить приказ из ставки поднять истребители в воздух и вступить в противоборство с самолетами противника. Они, в последние дни, чаще обычного поднимаются в небо. Патрулируют пространство над близлежащими городами. Подобные боевые задачи пилоты германских ВВС с давних пор окрестили "Казином неба". Ставки в воздушных поединках высоки, а силы противоборствующих сторон на данном участке фронта можно считать равными. И не знают, кому улыбнется фортуна в той или иной воздушной охоте, ни асы Геринга, ни советские летчики... Русские защищают эту землю ценой своей и чужой крови. И только полный геноцид советского народа может способствовать воцарению тысячелетнего Рейха на этой земле. Но чувствую я, что война эта не закончится еще очень долго.

29 марта 1943 г.

Ровно месяц прошел с тех пор, как я оказался на восточном фронте. За это время, в Рейхе, да и во всем мире произошли события, которые могут найти свое отражение на всех фронтах второй мировой войны. Прежде всего, напишу о том, что с тех пор, как английская авиация произвела несколько налетов на Берлин, Кельн и Рурский промышленный район, Гитлер потерял к Герингу то доверие, которое он прежде к нему испытывал. Теперь фюрер желает возобновить налеты на Лондон, однако условия, в которых сейчас находится германская авиация, сейчас не позволяют этого сделать. Именно это приводит высшее германское военное руководство в замешательство. От собственного бессилия, Гитлер продолжает упрекать Геринга в том, что тот позволяет хозяйничать англичанам в небе над Германией. А тем временем, авиация противника наносит удары не только по германским городам, но и по портам, аэродромам Туниса, Сардинии, Сицилии и Италии. На фоне всего этого, в северной Италии, начались забастовки на предприятиях военной промышленности. С каждым днем итальянцы теряют надежду на благополучное для них завершение военных компаний на Восточном фронте и в северной Африке.

Северная Африка, это та больная мозоль, на которую Гитлер прежде не обращал должного внимания прежде, что ныне привело к весьма неблагоприятным последствиям для всего Африканского корпуса. Роммель, в Тунисе, терпит одно поражение за другим. Вероятнее всего, Африку мы вскоре потеряем...

Что касается восточного фронта, то особых перемен с февраля 1943-го года здесь не произошло. В течение нескольких последних недель установилось некоторое затишье.

Стоит, написать несколько слов о "Кровавом плацдарме" Ржевско-вяземского выступа. Здесь, до середины конца зимы, бои велись с переменным успехом, но ближе к марту, немецкая 9-я армия и часть 4-й армии начали отход ото Ржева. Отступление происходило планомерно, но если бы противник вздумал в те дни начать наступление в районе Ржева, оно, по мнению офицерского состава люфтваффе, увенчалось бы успехом еще до начала весны. Наступление же советские войска, почему-то начали только в марте. Ржев, Сычевка, Гжатск, Белый, Вязьма, Оленино теперь принадлежат противнику.

Второй участок на восточном фронте, о котором можно упомянуть, это Харьков, который был занят частями СС 17-го марта 1943-го года. Злосчастный город уже несколько раз переходил из рук в руки и не исключено, что в ближайшем будущем он снова перейдет под контроль противника. Небо над Харьковым все еще контролируется советскими истребителями и полеты немецкой авиации в тот район сопряжены с большим риском для немецких летчиков. Сейчас там действует знаменитая эскадрилья JG-52, которая, по некоторым сведениям, несет весьма большие потери в личном составе. Воздушные бои в небе Харькова, с каждым днем становятся все более ожесточенными.

3 апреля 1943 г. Четверг.

Погода установилась очень плохая, облачность наблюдается от 140 метров и выше. Частые дожди. Полеты приходится совершать в облаках. А с другой стороны, это помогает нам. После того, как сопровождаем бомбардировщики до целей, сразу уходим в облака, пересекаем линию фронта, восстанавливаем ориентировку и возвращаемся на свой аэродром. Работаем по принципу "Доводим до пункта назначения - и в облака ". Истребители противника не мешают. Но зенитное противодействие бывает сильным. Я часто наблюдаю, как вокруг заходящих на цели бомбардировщиков разрываются одновременно десятки зенитных разрывов.

Сегодня тяжелые "Юнкерсы", поднявшиеся с аэродрома, что находится в двух десятках километрах, к северу от Белгорода, произвели бомбометание по целям, расположенным в небольшом городке, в котором по сведениям нашей разведки дислоцируется одновременно несколько бронетанковых частей противника. Больше трех часов, с промежутками в пятнадцать минут, под огнем зенитной артиллерии, бомбардировщики методично и расчетливо обращали этот не тронутый ранее войной городок, в руины. Будучи в группе сопровождения, я наблюдал ад, творимый ими на земле. Словно спичечные коробки вспыхивали, обращались ни во что танки, грузовики и самоходные орудия. Дымились и чернели от пожарищ строения. Гарь и копоть от пепелищ, поднимались вверх, едва ли не на сотню метров. И с высоты птичьего полета, я видел, как горит сама земля. Я словно сам горел в том пламени, умирал и рождался, словно птица Феникс много раз. Сегодня я наблюдал смерть в самом гнусном, самом отвратительном ее проявлении. Сегодня она приходила к людям в обличии пикирующего бомбардировщика...

14 апреля. Четверг.

Утром..., (боже, как давно!) мне пришло известие о том, что мой родной город, Розенгейм, три дня назад был подвергнут бомбардировке английской авиацией! Почти трое суток минуло с тех пор, а нам тут, на востоке, ничего не сообщали! Проклятье! Что же происходит там, в Германии, если пресса так тщательно старается ограничить людей в доступе к информации? По радио сообщают, что завалы расчищаются и до сих пор под руинами находят убитых и раненных! Их десятки! Но я видел последствия ковровых бомбардировок воочию... И знаю наверняка, что было ранено и убито людей гораздо больше, чем сообщают о том в кратких сводках новостей. Как много неправды пишут в своих скудных информациями статейках корреспонденты! Но, только глядя в глаза людей, потерявших своих родных, близких друзей и кров, можно понять, насколько неприглядна и страшна та неправда... А ведь даже те потери, что сведены до минимума, можно счесть трагедией всего германского народа.

Проклятье на головы всех, кто допустил столь большие утраты среди гражданского населения! Пусть горят в геенне огненной те, кто развязал эту кровавую, колоссальную войну, в которой Германия, несомненно, потерпит поражение! Уверен ли я в этом пессимистичном прогнозе? Несомненно!! Я видел фанатизм советских летчиков, бросающихся в бой с явно превосходящим их по численности противником. С каким ожесточением, с каким упорством они сражаются в небе! Что движет ими, бросающими свои обугленные, дымящиеся остовы крылатых машин на ползущую по земле германскую бронетехнику? Наверное, то не идея построения социалистического общества, не страх перед вождем - тираном, а то чувство, которое иначе, как патриотизмом назвать никак нельзя...

Невольно задаюсь вопросом: что же движет в таком случае нами, германскими летчиками, в этой войне, втянутыми в нее по воле "богочеловека", являющегося на самом деле не более чем фанатиком своей собственной веры... Неужели тоже патриотизм?.. Скорее же нечто извращенное, не поддающееся объяснению с точки зрения морали и права. Это может быть что угодно: корысть, алчность, верность идеалам великого Рейха..., но не преданность Родине! Ибо какая родина, посылающая своих сыновей на смерть,, не ради жизни, но ради истребления прочих рас и народов,, поправ совесть в душах своих сыновей, но возвысив в их идеалах ненависть и жестокость, достойна этой самой преданности?!

В итоге этой войны Германии суждено быть побежденной... Я убежден в этом хотя бы потому, что вижу в глазах своих друзей, каждый день взирающих в зеницы смерти, только безнадежность и тоску...

6 мая пятница

6.30 утра.

Шел первый час ночи, когда прожектора осветили черное, облачное небо и на многие километры раздался громкий, минорный сигнал тревоги. Глядя на небосвод, в прожекторных лучах я увидел несколько десятков советских бомбардировщиков, в сопровождении гораздо большего числа истребителей, направляющихся на север, к занятому нашими войсками Белгороду. Зенитчики долго, но безрезультатно стреляли по высоко летящим над нашими головами вражеским самолетам. Но лишь гул поршневых моторов с небес звучал им в ответ... И только после того, как бомбардировщики противника скрылись за горизонтом, нашей эскадрильи было отдано распоряжение подняться в воздух...

Я никогда прежде не совершал боевых вылетов в ночное время, но теперь знаю каково это, ощущать себя в аду. Когда над головой висят тяжелые тучи, чуть ли не касаясь крыльев твоего самолета..., когда льет дождь, и небеса разрываются от раскатов грома..., когда где-то рядом мелькают молнии, то кажется, что весь твой внутренний мир превратился в хаос негативных эмоций, и нет предела чувству одиночества и страха, властвующим в душе.

Держась ведущего истребителя, мы некоторое время патрулировали воздушное пространство над вверенным нашей группе сектором, дожидаясь возвращения советских самолетов. И в тот момент, когда нам был отдан приказ подняться на высоту до трех тысяч метров, откуда-то из облаков, лежащих под крыльями наших самолетов, вынырнуло несколько Яков, вклинившихся в наш и без того неровный строй. Мой ведущий Bf-109, вспыхнул ярким факелом, после чего, вертясь, разваливаясь прямо в воздухе на части, с ревом направился к земле. Я слышал предсмертный крик обнятого пламенем пилота, и чувствовал себя подлецом и негодяем за то, что не мог спасти его от неминуемой гибели. Но лишь сейчас, черкая эти строки, я задумался о том, что даже не помню фамилии этого человека, заживо сгоревшего в своем самолете. Должен признать, что в первые минуты боя, слушая его пронзительный крик, я был близок к истерии. Впрочем, можно ли было мне в подобные мгновения предаваться панике? Стараясь быть беспристрастным ко всему, исключив из головы все эмоции, подавляющие мою волю, я, приступив к маневрированию, направил свой самолет в облака...

Я не знаю, почему мне так широко улыбнулась в тот час фортуна. Я выжил. Выжил вопреки всем своим ожиданиям. Выжил и теперь с полным правом могу назвать себя баловнем судьбы. Однако сколь много друзей я потерял сегодня! Вам, читающим эти записи, не дано осознать, насколько безмерен вакуум, царящий ныне в моей душе. Раны от многочисленных потерь тех людей, к которым я испытывал симпатию, с кем успел сдружиться, но чьи бездыханные тела ныне лежат средь дымящихся обломков своих самолетов, не зарубцуются никогда.

Господи... Господи, я так устал! И нет никого, близкого мне рядом. И только в памяти мелькают лица людей, давно уже мной позабытых. Но не могу найти среди них никого, кто был бы мне дорог. А потому сейчас я возвращаюсь в воспоминаниях к единственному человеку, который смог бы исцелить рану потерь в моей душе... Матушка! Как бы я хотел быть сейчас рядом с тобой. Как бы хотел видеть твой ласковый, успокаивающий взгляд и верить в то, что все происходящее ныне со мной есть не более чем сон...

17 мая. Вторник.

16 часов.

Некоторое время назад, проходя по коридору, я услышал от кого-то из новичков, что меня прозвали безумцем. Они все, курсанты, и вчерашние мои друзья, зовут меня сумасшедшим. Быть может, они правы. Но не понимаю одного: почему люди боятся смотреть мне в глаза? Ведь сумасшествие мое - часть моего воспаленного, больного разума, не более! В воздушных поединках, я хладнокровный убийца. А, спускаясь с истребителя, я теряю ту сильную личность, которая обращает самолеты противника в паническое бегство. Чувствуя под ногами твердь, я исчезаю. Я становлюсь слабым! Ведь только здесь, на земле, воспоминания девятым валом обрушиваются на меня, а голос..., этот крик души "человека Ренессанса", что звучит ежеминутно в моей голове: "У меня нет совести, моя совесть - Адольф Гитлер", сводит меня с ума! Почему я не могу забыть эту глупую, полную цинизма фразу?! Ведь не я лишен совести! Не я страшусь собственных ошибок и пороков, а тот, кто столь ненавистен мне сейчас: Герман Геринг! Но разве можно предать забвению все то, что видел и слышал за последние несколько недель? Разве смею я забыть искаженное в предсмертной агонии лицо Ганса Фридриха Шростэ, разрушенные, черные от гари и копоти города, под крыльями своего истребителя, истошный крик летчика, словно спичка, охваченного огнем, в кабине своего самолета? Нет! Я не забуду. Не хочу забывать... И на фоне всего этого, блеклыми, кощунственными, подлыми кажутся мне слова "Германа Ужасного", смеющего возлагать всю вину за свои проступки на того, кто и совестью как таковой не имеет права располагать.

И закрывая глаза, я вижу лик матери. Это единственное светлое пятно в моей памяти. Но даже Ее лицо мне впредь суждено видеть только в моих воспоминаниях. Двухэтажный дом на Штримштрассе, где я провел все свое детство, отрочество и юность, разрушен в процессе бомбардировки, самолетами союзников... У меня не осталось сил для мести за гибель всех тех, кого я любил и кем дорожил. Я хочу только покоя и тишины. Возможно, что алчу и ненависти ко всему живому, которой мне сейчас так недостает. Но больше всего я жажду собственной гибели...

Я чувствую, что смерть где-то рядом. Я слышу ее шаги, ее хриплый зловещий шепот. Я смотрел смерти в глаза, но видел только пустоту. Бесконечность, вне времени и пространства... Она забрала все, что я знал, что ценил, что боялся потерять но не оставила мне ничего. Только воспоминания. Я словно физически я ощущаю ее прикосновение. Нет, не там, в небе, холодном и пустом, а здесь, на земле... Она мерзка, ужасна, но я жду ее и совсем не боюсь.

6 июля.

4 часа утра.

Запись сделана через два часа после смерти Карла Эдгара Геттенса его другом, летчиком истребителя Bf-109E, числящегося под номером 12, эскадрильи "Львиное сердце", Вельгельмом Альфредом фоном.

Я в некоторой растерянности. Прочел все предыдущие записи и решил черкнуть пару строк. Думаю, это будет последняя запись в этом дневнике, потому как не люблю заниматься писаниной. Не терплю незаконченных дел. А поскольку человека, часть имущества которого ныне принадлежит мне, уже нет в живых, я считаю своим долгом закончить то, что он не успел когда-то завершить. Я поставлю точку там, где она обязана быть, чтобы душа этого человека, не нашедшая покой в жизни, успокоилась после его смерти.

Только что закончил производить опись вещей Карла и нашел немало интересного. Но не думаю, что оставлю все эти вещи себе, кроме, разве что, нескольких бумажек, покажи которые кому-то из руководства Вермахта, рискую оказаться за столом у Курта Далюге. Карл всегда был эмоционален. Я не таков, к счастью. Но в какой неописуемый восторг приводил меня этот человек, когда вступал в воздушные поединки с истребителями противника! У юноши был прекрасный стиль ведения воздушного боя. Я приходил в восхищение от его умения не поддаваться эмоциям в бою и методично уничтожать вражеские самолеты. Для меня было честью летать в его группе. Более того, я хотел бы назвать его своим другом, хотя и не являлся таковым. А ведь не один раз он отвлекал на себя внимание Лавочкиных, сидевших у меня на хвосте, спасая меня от неминуемой гибели. Но теперь его нет. Он так и не вернулся на базу, после того, как ввязался в поединок с одним из советских асов, на фюзеляже самолета которого я заметил больше десяти звезд. Чертовски интересен был тот бой. Надо признать, что русские умеют летать. И пилотируют самолеты, к чести сказать, гораздо лучшие, чем те, с которыми мы, асы Геринга столкнулись в небе над Белоруссией, в 1941 году.

Несчастный Карл.

Погибнуть в небе, таким же образом как этот мальчишка, я бы не хотел. Я видел, как разорвало его машину в нескольких сотнях метров от меня. Смерть была мгновенной. Но человек не создан для неба. И последний свой приют он должен найти на земле. Впрочем, может быть, этот юноша желал именно такой смерти? Ведь существуют люди, грезящие о звездах, о полетах на Луну и о чем-то аналогичном, маловажном для таких людей как я. Понять его смятенную душу едва ли кто-нибудь был прежде способен. Знаю точно одно: души тех, кто подобен ему, вечно парят в небесах, не желая находить себе пристанище на земле. И возможно, что именно такие люди как Карл, после смерти обращаются в ангелов...