Во всём виноват лук

Семён вырос в необычной семье. Конечно, если взглянуть на неё со стороны, то вы увидите ничем не примечательных людей, идущих в начале девяностых годов по центральному парку города. Внутри этого котла заварилось странное, порой страшно невкусное зелье из генетически связанных друг с другом ингредиентов. Вся страна состояла из таких малозаметных и часто мрачных людей.

Папа Пётр, глава семейства Морозовых, был чуть выше ростом всех остальных: жены и сына. На нём была надета старая поношенная кожаная куртка, синие сильно потёртые в районе колен джинсы, кеды с оранжевой подошвой и бейсболка с пришитыми, достающимися изнутри основания головного убора «ушами». Весна на улице всё-таки. Обычно он изнашивал вещи до дыр, шёл в ближайших секонд-хенд и покупал первые успешно примеренные штаны, рубашку, куртку и т.д., и т.п.

Пётр очень много работал, все деньги, заработанные «у станка», он приносил домой и клал в общую с женой копилку, откуда уже деньги улетали на различные нужды. Чаще бюджет тратился на оплату коммунальных услуг, продукты питания, одежду и различные необходимые сыну для обучения в школе вещи.

Несмотря на очевидную неопрятность и изношенность вещей, выглядел он всегда достаточно опрятно и статно. Прямая спина и почти армейский шаг. Если бы во время его пеших прогулок кто-то рядом включил «Катюшу», то окружающие недоумевали бы и нашёптывали друг другу текст, прикрывая рот ладонью: «А почему это мужчина марширует в марте? Какой-то ненормальный!»

Особую привлекательность ему придавали глубоко посаженные голубые глаза на фоне почти альбиносово-белой кожи. Из-под бейсболки торчали рыжие, средней длины волосы. Что-то между Филиппом Киркоровым из девяностых и Валерием Леонтьевым нулевых, но только рыжий. Ни одной рыжей звезды не могу вспомнить, может быть, есть кто-то перекрашенный, но мне это, к сожалению, неизвестно. Местами луковицы на голове Петра начинали отмирать, о чём он на тот момент ещё не догадывался.

Петя был в юности довольно успешным фехтовальщиком, занимал призовые места на всероссийских соревнованиях. Соперники из других регионов уважительно называли его Огненный Укол за яркий цвет волос. После завершения спортивной карьеры он решил, что поступит на факультет физической культуры местного педагогического факультета, а после успешного или не очень его окончания он с дипломом в руках будет обивать пороги местных ДЮСШ.

Обучаясь в вузе, он познакомился на парах по анатомии и физиологии человеческого тела с человеческим телом, которое он тоже с удовольствием хотел бы изучить, – со Снежаной.

Чуть ниже Петра ростом на полголовы в том самом центральном парке девяностых, о котором я упомянул выше, шла рядом его жена. Не сказать, чтобы роскошная леди, но вполне привлекательная. Вот только яркий макияж подчёркивал то, чего подчёркивать не стоило бы, но она художник, и она так видит. Причём это не красивый изъезженный вдоль и поперёк оборот, а чистейшей воды факт. Она видела мир по-особенному, любые трактовки происходящих в её жизни или в жизни других граждан событий, кроме своих, она не воспринимала совсем. Есть только одна правда, и она её точно знает. Если уж накрасила ярко-красной помадой губы, значит, это великолепно.

Снежана всегда знала, чего хочет. Ей так казалось всегда, по крайней мере. Делала она что-либо, руководствуясь своим мнением, интуицией или инстинктами.

Снежана, как вы уже поняли, училась в своё время в том же вузе, что и Пётр, но только на факультете технологии и дизайна. С детства она мечтала стать художником, но в художественное училище поступить не смогла: в день экзамена по рисунку её работы были жёстко раскритикованы известным местным мастером, который был ещё и председателем приёмной комиссии и от которого в тот день сильно пахло перегаром. Вполне может быть, что она попала под горячую во всех смыслах руку, но это уже не имело особого значения. Как и не имело значения то, что остальным принимающим экзамен людям работы девочки пришлись по вкусу. А вот на факультет ТиД она легко прошла. По недобору. На бюджет.

Вернёмся в парк, который мы пытаемся представить. Жена Петра выглядела гораздо ярче мужа. Хотя ярких оттенков так же сложно было найти в её наряде. Если и были яркие оттенки, то давно, пока не выцвели и не выстирались.

Светло-коричневый плащ в пол, торчащая из-под его нижнего края платформа чёрных ботинок с бантиками, водолазка тёмно-зелёная – всё это она надевала только по праздникам и до замужества. А в этот день, который мы, воображая, визуализируем, Снежана напялила джинсовый комбинезон и синюю болоньевую куртку с дыркой на груди, которая появилась случайно: ей помог образоваться неостывший пепел сигареты Петра несколько месяцев назад до этой прогулки. Волосы блондинки родом из районного центра развивались по ветру, а на остром затылке еле удерживал равновесие бирюзовый беретик как единственная деталь всё ещё связывающая её с мечтой о карьере художницы.

Снежана и Пётр очень были похожи друг на друга. Оба были созданы главным художником, кто-то его называет природой, в одной примерно цветовой гамме. Всё было бело-рыже-голубое. Только лицо юной на тот момент матери было сплошь усыпано веснушками, а кожные покровы её тела содержали чуть больше меланина, чем в эпидермисе Петра. Поэтому при хорошем освещении они разнились разве что на два-три оттенка коричневого.

На пару по анатомии и физиологии, которую по странному совпадению, а скорее всего по ошибке диспетчера расписаний, посетили сразу две учебных группы. Справиться с такой толпой преподаватель, которому было уже под шестьдесят, не смог, поэтому анатомия стала полутора часами безделья, изменившими жизни Петра и Снежаны полностью и навсегда.

Их роман не сказать, чтобы был слишком бурный. Она жила с тремя девочками в комнате общежития на одном конце города, а он с мамой и папой, пожилыми уже к тому времени учителями физики и математики соответственно, в двушке на другом конце. Долгие минуты и часы, потраченные на преодоление расстояний между друг другом, придавали романтизма, пикантности и дикой усталости их встречам. Часто они просто сидели в парке рядом с общежитием, она показывала ему свои рисунки, он удивлялся и охал, повторяя каждый раз, что «я и круг-то нарисую треугольником». Но почему-то даже в десятый и пятидесятый раз после этой шутки она смеялась будто бы даже громче, чем в первый раз, приговаривая ухмылисто: «Петя, ты такой смешной, с тобою так хорошо».

Петя знал, что его семья, а точнее мама и папа, сдают квартиру бабушки, которая умерла около пяти лет назад к тому времени. Они никогда не скрывали от него, что после того, как он женится, квартиру постояльцы сразу же освободят, а он смело сможет туда заехать со своей семьёй. Мама Петра мечтала нянчить внуков, а папа просто хотел, чтобы этот «взрослый лоб» наконец-то съехал из родительской квартиры.

Знала эту историю с квартирой бабушки и Снежана, которая старалась смеяться выразительней над каждой шуткой Петра, даже самой глупой и несмешной.

Естественное желание овладеть собственной женщиной, с которой фехтовальщик Пётр проводил огромную уже на тот момент часть своей жизни, всё больше давало о себе знать. Иногда в него вселялся зверь, который выпускал когти, скалился на добычу, но та напоминала ему о своей непогрешимой невинности и консервативном воспитании, которое дала ей жизнь в области.

В какой-то момент, через год после знакомства, Петя не вытерпел, продал старый, стоявший без дела в отцовском гараже мотороллер, с его разрешения, конечно, и купил на вырученные деньги кольца. Ничего романтичней, чем сделать предложение Снежане в той самой аудитории, где они познакомились, он не смог придумать, но главное – сам факт.

Расписались, поженились, конфуз…

С первой брачной ночью, с самым важным её моментом, Снежана тянула долго, как могла. Они, конечно, уединились в той самой квартире бабушки, которую уже освободили, однако Снежана вела себя как загнанная в пещеру циклопа овечка. После долгих уговоров циклоп сдался и просто лёг спать, сняв дорогой костюм, купленный к свадьбе и пролежавший потом без дела много лет. Лишь через много лет его случайно выкинула на помойку мать Петра, разбиравшая вещи на чердаке, где костюм припрятал Пётр. Он считал, что впереди будет много ярких событий, и костюм с пиджачком на четыре пуговицы ему ещё пригодится.

Снежана в ту первую ночь легла рядом прямо в свадебном платье, доставшемся по наследству от матери. Как вы могли уже понять, Пётр слепо верил всему, что говорит жена. Он её дико любил, она же в целом думала, что любит его, но часто просто недоговаривала некоторые слова, останавливаясь на полуслове.

Ходили слухи, её соседки те ещё информаторы, что никакой невинной девочкой она не была, к ней в гости часто захаживал один ухажер с её же факультета, который впоследствии стал модным дизайнером одежды, но во время учёбы он был просто Борюсик с Филиппово.

Рано или поздно пришлось бы сделать то, ради чего весь процесс становления семьи был так ускорен. Коварный план Снежаны заключался в том, чтобы подсчитать месячные и, наконец, подарить своему уже мужу ночь любви, о которой он так давно грезит. Пётр бы всё равно ничего не понял, а доказательства на простыне и так появятся. И вот это свершилось. Отсутствие сложностей Снежана объяснила тем, что в юности она не только занималась изобразительным искусством, но и много времени уделяла растяжке и гимнастическим упражнениям. План сработал, Пётр счастлив, Снежана рада, семье быть.

Через год на свет появился Семён, который в нашем с вами воображаемом парке идёт третьим и держит за руку мать. В тот холодный мартовский день Семёну исполнилось всего девять.

От мамы мальчику досталось почти всё, как казалось многим: белые волосы, веснушки и кожа, чуть темнее, чем у мамы. Эволюционировал. В то время в целом тот, кто не эволюционировал, жил не так хорошо, как мечтал.

Необычность семьи Морозовых заключалась в том, что уживались в ней три абсолютно разных человека: тренирующий молодых спортсменов меланхоличный отец, вкалывающая в ателье на состоятельную однокурсницу, соседку по комнате импульсивная мать и предоставленный самому себе и своим фантазиям маленький девятилетний интроверт Семён.

Большую часть времени с ним проводили на тот момент ещё живые дедушка и бабушка по папиной линии. Очень часто он был свидетелем спора: какая из наук, физика или математика, является царицей. Он мало что понимал тогда в этом, но наблюдать без смеха за этим было нельзя.

К родителям мамы маленького Семёна отправляли только летом на пару недель. Там он бегал по картофельным полям, ел ягоды, пил свежее молоко и игрался с собаками и кошками во дворе дома. В принципе, компания дедушек, бабушек, собак и кошек его устраивала, но случались ситуации, когда на некоторые вопросы он хотел бы получить ответы именно от мамы и папы, которые обращали на него особенное внимание только в один день за весь год – в день его рождения.

Родился он в начале марта, Рыбы по гороскопу. Именно этот день мы выбрали, когда решили представить эту семью в парке. Это день его десятилетия. Разменял первый десяток. Сейчас любой, увидевший эту семейку на улице, назвал бы их хипстерами. Тогда же это была среднестатистическая, постоянно занятая добыванием денег семья трудяг, решившая в день рождения сына прогуляться по главному парку города, держа за руку любимое чадо и список людей в уме, кому долги ещё не отданы.

К сожалению, время, история и политические решения вносят существенные изменения в жизни людей, пытающихся строить своё счастье. Не так оказалась радужна карьера тренера, не так просто работа швеи, красный диплом помогал мало. Это была середина девяностых, такое было время, другого мы не знаем. Ведь так? Или не так?

Чем старше становился Семён, тем более очевидны стали некоторые вещи. За два года, когда Семёну было двенадцать и тринадцать лет соответственно, его семье пришлось похоронить и бабушек, и дедушек, которых он так сильно любил. Так он понял и впервые осознал, что людям свойственно умирать, и этот факт оказал сильное влияние и впечатление на его укрепляющееся Я. К гробам его не подпускали, и он для себя придумал историю, что бабушки и дедушки уехали далеко, где много денег, чтобы потом пригласить всех к себе в гости, но пока не дают о себе знать, чтобы, как говорил дед, не сглазить.

Дом в деревне продали, чтобы закрыть часть долгов. Ездить было больше некуда. Чем старше он становился, тем больше открывались его глаза на так называемую правду жизни.

Так, например, к четырнадцати годам он понял, что котят не раздают, а просто отдают сразу в коробке соседке, которая «знает, что с ними сделать». К пятнадцати годам он стал догадываться, что и его особо никто не любит и не любил, кроме бабушек и дедушек, которых уже нет рядом, и кошки, которую они забрали из деревни с собой.

В шестнадцать он понял, что любить его больше совсем некому, он остался один: кошка ушла. В семнадцать он не мог понять, почему и за что он всё-таки любит этих двух совсем незнакомых ему сожителей, которые ходят почему-то на родительские собрания. Почему ему так хочется, чтобы они подходили к нему чаще, интересовались проблемами, помогали искать ответы на вопросы?

Учился он почти на отлично, уроки деда с бабушкой даром не прошли. Но даже сидя дома, готовясь к вступительным экзаменам в политехнический университет, он стал чувствовать в минуты напряжения и усталости невыносимую и немую обиду. Когда отец заходил домой, Семёну казалось, будто холодный воздух с улицы пронзал его, словно тысячи шпаг, донося по воздуху из коридора в комнату приветственные слова отца: «Живой там ещё?» Пытаясь шутить, Семён отвечал каждый раз одинаково: «Судя по количеству родимых пятен на моём теле, скоро обнаружат рак, потерпи чуть-чуть!» Отец, как правило, негромко смеялся, чтобы сын не услышал, шёл к холодильнику, разогревал вчерашнюю еду и садился перед телевизором смотреть всё, что смотрится.

Снежана приходила домой поздно, с Петром они практически не общались, в основном решали какие-то бытовые дела по дому. Иногда она заваливалась в дом уже после того, как Семён ложился спать. Именно в такие поздние приходы от неё часто пахло алкоголем, но папа говорил сыну, что это его «одеколон так шмонит на весь коридор», а мама не пьяная, она переработала и устала, поэтому сразу уползла спать.

Когда она приходила по стандартному графику, то дома, перекусив остатками наготовленного, Снежана уже ближе к 21:00 начинала стряпать завтраки, обеды и ужины на следующий день. Читала по пять-десять страниц женских романов в день. Прочитанные страницы за собой она просто молча вырывала, выкидывала пачкой в мусорку, после чего ложилась спать, и так по кругу. Стоит заметить, что, дочитывая очередное произведение, каждый раз она рыдала, спокойно уходила с коркой от книжки на кухню и ритмично стучала ножом о разделывательную доску. С утра Семён находил на плите сковороду с огромным количеством жарено-варёного лука. «Для супа приготовила», – говорила уверенно она, застегивая пуговицы на комбинезоне, но супа никакого не было.

Семён поступил на бюджет политехнического университета в соседний регион собственными силами. Мать узнала об этом только через пять дней после зачисления. Папа же откуда-то узнал и поинтересовался о деталях. Он был, очевидно, рад за сына, хоть и не показывал этого. Быть может, второй раз в жизни Семён почувствовал себя нужным не бабушке, не дедушке, а родному отцу.

Пётр в момент этого разговора с сыном о дальнейшем переезде в большой город резко замолчал, задёргался из стороны в сторону, ушёл на кухню, порылся, погремел там в своих чемоданчиках с инструментами, вбежал обратно к сыну в комнату в одних трениках, как был, и с улыбкой на уже морщинистом постаревшем лице сказал: «Вот это тебе. Сколько уж нашабашил, тут довольно много, потратишь, как тебе надо. Что я, зря вкалывал, как вол? Бери-бери. Всё-таки новый город. Ты пацан умный, всё у тебя получится. И это, звони, если что».

Когда узнала Снежана, она улыбнулась, помолчала, кивнула головой, сжала губы, будто задумывая какую-то подлость, и выговорилась в стену: «Удивительно! Значит, в тех». Смысла сказанного Семён тогда не понял, да и не особо уже хотел, впереди его ждал новый этап жизни.

В марте следующего года ему исполнилось восемнадцать. Первый курс. Инженерный факультет. И это был первый день рождения, в котором не было ни отца, ни матери, ни бабушек, ни дедушек, ни кошки, ни городского парка, по которому они прогуливались в этот день каждый год. Праздник он решил особо не отмечать, даже не сказал никому, но ближе к полуночи он вспомнил, что папа просил иногда звонить. Семён решил, что сегодня хороший повод напомнить о себе.

Семён набрал номер и позвонил домой, дрожащим пальцем набирая номер на сотовом телефоне, который он одолжил у более обеспеченного товарища. К трубке долго никто не подходил. За пару миллисекунд до того, как Семён собирался нажать красную кнопку, на другой стороне провода мужской голос произнёс:

– Старший оперуполномоченный по Октябрьскому РОВД Золотарёв Валерий Аркадьевич, кто звонит? Ах, да. Здравствуйте.

– Э-э-э. Я Семён Морозов, а можно папу? – проговорил медленно, растягивая буквы, и робко Артём

– Ах, ясно, эм, так. К сожалению, Семён Петрович, папу не можно, папу мы забираем с собой, а вам советую приехать домой, по месту рождения, – строго и в одном темпе, как по заученному тексту, выговорился милиционер.

– А что случилось-то, я в другом городе сейчас учусь, я не могу так быстро приехать, – заметно нервничая, сжёвывая буквы, бегло говорил Семён.

– Поверьте, Семён Петрович, вам придется, так или иначе. Ваш отец, простите, что приходится говорить, является главным подозреваемым в деле об убийстве вашей матери Морозовой Снежаны Никаноровны. Её тело было найдено на кухне. Убита она была ножом, которым, похоже, нарезала в это время лук. Пока конкретики мало. Так что давайте-ка приезжайте, дел и хлопот у вас достаточно. Сожалею об утрате.

Семён молчал. Молчал и милиционер, он ничего не говорил, как бы ожидая, что скажет парень в ответ. Семен всё-таки решил спросить:

– И книжка, наверное, роман женский, где-то рядом валяется?

– Эм, ну да, только корочки, а что, это может иметь какое-то отношение к делу?

– Да нет, просто читать очень любила.

– И?

– Ну, а завтра бы был суп!

Семён положил трубку, в закрытой изнутри комнате общежития стало холодно, как в тот самый морозный день марта, когда ему исполнилось только десять лет. Тот самый день, который мы старались представить и реконструировать так долго.

Мысли били по вискам изнутри черепной коробки, всё тело колотило со страшной силой, недоумевающие соседи по комнате занимались своими делами, изредка поглядывая на сходившего постепенно с ума Семёна. Багровые реки затопили лицо, оно начинало опухать, как после укуса пчелы, жилы на руках и висках набухли, руки вцепились в рубашку в районе груди, которую когда то носил отец, и поднимались выше.

Сначала он заревел, растирая ладонями налившиеся кровью глаза, потом закричал, скулил, как подстреленный волк, что-то невнятно произносил, но что именно, соседи не могли разобрать. Через пару таких повторений и беспорядочных хождений по комнате, вытянутой горизонтально, стали понятны его слова, которые он стал выкрикивать чуть громче, уже обращаясь к конкретным людям, поочередно каждому: «Дайте мне лук и чёртов нож».

Семён сел на стул возле окна, посмотрел куда-то в пустоту, соскочил, швырнул на кровать сотовый телефон друга, который до сих пор держал в руках. Ладони так сильно вспотели, что у телефона даже отпотел дисплей. Семён заревел ещё громче, не сдерживая плотно прижатыми губами звук, теперь уже словно умирающий олень. Он выбежал из комнаты на кухню, захватив с собой головку лука из кухонного шкафа и тупой общажный нож, любезно предоставленный лучшим другом, жившим с ним в одной комнате.

На кухне никого не было, была ночь. Он начал истерично бить тупым лезвием ножа по луковице ритмично, снова и снова, сильнее с каждым разом, пока не превратил головку овоща в подобие супа пюре на столе общего кухонного стола.

Когда, наконец, сил кричать, бить стол и плакать не осталось, он резким движением двух рук, задыха…