Воентур 4

Глава 1

Мы на платформах. Эвакуируемся в тыл. Конечный пункт назначения никто не знает, но я догадываюсь с уверенностью почти в сто процентов — следуем в Кубинку на главный танковый полигон страны.

Наш состав ползет на восток, в сторону Москвы, а это сейчас глубокий тыл. В моем мире столицу немецкое люфтваффе начало бомбить ровно через месяц после начала вторжения. Но и Минск тогда захватили на пятый день войны, а сейчас его ОСТАВИЛИ на пятнадцатый день. Дай бог если и дальше график немцам будем регулярно нарушать, то Москва на месяц, а может и на два дольше будет безопасным тылом.

Все таки эшелон двигается медленно, как будто кто-то подкладывал шпалы под колеса! Порой так медленно, что можно без проблем спрыгнуть на насыпь и бегом догнать предыдущий вагон, или наоборот — постоять если нужно в следующий…

«В тыл, в тыл, в тыл!» — неспешно перестукивают колеса. Все без исключения станции забиты различными эшелонами. Повсюду масса гражданских людей с одинаковыми серыми, измученными лицами. Эти люди в один миг лишились крова, простых земных радостей и превратились в безликую массу беженцев.

Во внешнем виде и поведении тех, кто эвакуируется на восток со своими предприятиями, намного больше уверенности. У них есть какие-то планы, есть обязанности — одним словом они при деле. А беженцы-одиночки подавлены не только тяжестью вынужденного путешествия, но и этим самым своим одиночеством. И как прямое следствие этого — они способны говорить только о личном горе…

За то время что я и мои боевые товарищи провели на этой войне, с нами что-то произошло. Нам стыдно смотреть на этих людей, нам всем стыдно сознавать, что и мы сами, здоровые мужики, движемся на восток вместе с беженцами. Судя по их злым, и одновременно насмешливым взглядам, они думают что мы спасаем свою шкуру. А еще к этому — скупые сводки Совинформбюро. С каждым новым сообщением было заметно как гаснут у многих людей искорки надежды, заставляя тревожнее сжиматься их сердца: все новые и новые города оставляет наша армия…

Практически перед самой Оршей предвечернее небо заполыхало от разрывов зениток и прожекторов. Я тут же вызвал по телефону дежурный расчет нашей РЛСки.

— Что там? — задал вопрос не представляясь — мой голос эти ребята отлично знали.

— Двадцать один бомбардировщик, прямо на городом, вне зоны поражения наших зенитных средств.

— Ясно. Конец связи.

Немецкая авиация массировано бомбила город,бомбы рвалисьдалеко, но до нас все равно доходят толчки, хоть и едва ощутимые. Где-то впереди, на окраине во всю бьет зенитная батарея. Они крупнокалиберные, они могут дотянутся. Налет немцев продолжался более получаса — минут сорок. Небо было почти полностью закрыто черным дымом, и несмотря на это, немецкие самолеты неуклюже выстраиваясь, с тугим гулом своих моторов раз за разом начинали очередной зуход.

Уходили они низко над лесом на запад, в сторону мутно-красного шара солнца, которое, казалось, пульсировало в клубящейся мгле.

После них все горело, рвалось, трещало на путях, и вдоль них. Там, где еще недавно стояла за пакгаузом старая закопченная водокачка, теперь среди рельсов, дымясь, чернела только гора обугленных кирпичей, а клочья горячего пепла медленно опадали в нагретом воздухе.

Через какое-то время с поста нашей РЛС поступил звонок:

— Товарищ командир! Немецкие самолеты закончили бомбардировку города Орша и разворачиваются на обратный курс. Мои действия?

— Из всех стволов!

— Есть!

Через десяток секунд эшелон уже плавно тормозит, а стволы всех взятых с собой счетверенных «эрликонов», на которых сидели самые опытные и подготовленные расчеты развернули свои стволы на воздушные цели. Пристрелка по данным радара и тотчас прозвучал короткий по времени, но смертельный по результату залп — ведущий противника, отдельными огненными фрагментами падал на землю. Пока длилось замешательство, мы успели произвести еще два результативных залпа.

Но немцы — тертые вояки, они мгновенно и самое главное организованно совершили противозенитный маневр и собирались согласно данным радиоперехвата «наказать этих унтерменшей за гибель своих комерадов и командира.»

Ужев следующую минуту, с разных направлений и высот на наш эшелон начали атаку более тридцати бомбардировщиков. На наше счастье, все бомбы были ими уже израсходованы, а пулеметы… их тоже стоило опасаться. Поэтому всех кто не принимал непосредственное участие в отражении налета ссадили на землю и приказали укрыться не ближе чем за пятьсот метров от железнодорожного пути, а запасные расчеты, медики и аварийная команда укрыться в бронетехнике. Расчеты ИСа и Т-44 также приготовились к открытию огня.

Первый заход стал последним для одиннадцати самолетов, и отбил охоту остальным повторить смертельный номер. У нас тоже были потери — двое человек убитыми из состава зенитных расчетов, остальные раненные, которых наш док уже пользовал. Загоревшийся было БТР-152 быстро потушили. Радар на удивление почти не пострадал, несколько пулевых пробоин кабины водителя, даже без легких ранений расчета это мелочи… И что удивительнее всего — не пострадал трофейный «Шторьх», от слова «совсем». Его дед Павел смог отбоярить, несмотря на настойчивые попытки какого-то деятеля из штаба армии.

Городок после бомбежки также представлял жалкое зрелище. Понятно почему люфтваффе так старалось — это крупный узел железных дорог. Когда мы проезжали мимо зенитной батареи, то увидели что бойцы отдыхают после боя, и неспешно приводят себя в порядок. Позицию подновят позднее, а сейчас пока нет рядом начальства, можно урвать несколько минут законного отдыха.

Вокзал на удивление уцелел, несмотря на то что на этой белорусской станции, все вокруг сейчас горело, лопалось, взрывалось, трещало и малиновыми молниями вылетало из вагонов. На платформах все что было покрыто уже тлеющими чехлами, — все погибало, пропадало в огне, обугливалось, стреляло без цели после более чем получасовой бомбежки.

Никаких целенаправленных действий, никто не делал. Возле путей уже стали появляться люди: мне навстречу бежали солдаты с запорошенными серыми лицами и потными разводами, танкисты в запорошенных пылью шлемах, в грязных комбинезонах. Все они подавленно озирали затянутый дымом от пожаров горизонт, а щуплый, низенький и совсем молоденький танкист-лейтенант, ненужно хватаясь за кобуру, метался меж ними по платформе, и орал срывающимся голосом:

— Тащи шпалы к танкам! К танкам!..

И, наткнувшись своим растерянным взглядом на меня, не вытянулся, не козырнул, только покривился ртом с тонкими как нитка губами.

«С#ки! Какие же с#ки! Бл#дь!!!» — думал я о коменданте станции и начальнике тыла в чьем веденьи находится эта станция, уверенно шагая по битому стеклу к вокзалу.

В этот момент кто-то из комендантуры станции вышел из дверей зала ожидания.Справа, метрах в двадцати от перрона, под прикрытием каменных стен чудом уцелевшего вокзала стояла группа командиров, от которой доносились приглушенные голоса.

— Под военный трибунал этих сукиных детей, мало! По законам военного времени! Обоих!

В середине этой группы выделялся своим высоким ростом командующий армии, моложавый, румяный генерал, в распахнутом стального цвета плаще, с новыми полевыми петлицами. Почему-то одна щека его была краснее другой, а синие глаза источали холодное презрение и злость.

— Вы погубили все! Па-адлец! Вы понимаете, что вы наделали? В-вы!.. Пон-нимаете?.. — выговаривал он командиру в летах с тремя шпалами, с белым, дрожащими дряблыми складками лицом, с опухшими от многих бессонных ночей веками и седыми взлохмаченными волосами. Это был скорее начальник тыла армии. Под конец фразы, генерал коротко, неловко поднял руку, и у стоявшего возле человека, как от ожидания удара, невольно вскинулась кверху голова.

В этот момент мне резанул взгляд его неопрятная, мешковатая имнастерка, обвисшая на округлых плечах, замызганный, давно не меняный подворотничок, грязь, прилипшая к помятой петлице. «Шпак», причем совсем недавно призванный, по-видимому, работавший до войны хозяйственником, «папаша и дачник»… Втянув голову в плечи, начальник тыла армии виновато и молча смотрел командующему в грудь.

— Почему не разгрузили эшелон? Вы понимаете, что вы наделали? Чем армия будет стрелять по немцам? Почему не разгрузили? Поч-чему?..

— Товарищ генерал… Я не успел…

— Лучше ма-алчите! Немцы зато успели!

Генерал-лейтенант сделал небольшой шаг, и подполковник тот снова вскинул широкий мягкий подбородок, уголки губ его мелко задергались, будто он хотел заплакать; командиры, стоявшие рядом, отводили глаза.

Генеральский разнос не смог отменить феерверк на станции. Буквально в полусотне метрах, в ближних вагонах рвались снаряды; один, видимо бронебойный, жестко фырча, врезался в каменную боковую стену вокзала. Посыпалась штукатурка, которая кусками полетела к ногам группы командиров. Но никто не посмел ни двинулся с места, ни пригнулся, лишь поглядели на командующего: плотный румянец уже залил его другую щеку.

— Под трибунал! — низким голосом произнес генерал-лейтенант. — Я отдам вас под трибунал!

Наусталое, измученное лицо начальника тыла сейчас уже неприятно было смотреть всем присутствующим. Тем временем генерал недовольно нахмурился, косясь на пылающие вагоны и проговорил глухим голосом:

— Пока мы не потеряли все, товарищ военный интендант 1-го ранга, необходимо расцепить и рассредоточить вагоны! Чем вы занимались, любезный? — продолжал разнос командующий, снова обращаясь к начальнику тыла армии оглядывая его с тем болезненно-сострадательным выражением, с каким глядят на мучимое животное.

Интендант, безучастно опустив голову, молчал; его седые слипшиеся волосы топорщились у висков неопрятными сосульками.

— Действуйте! Дей-ствуй-те! Что вы стоите? В-вы, растяпа тыла! — крикнул генерал-лейтенант бешеным шепотом.

— Бегом! Все делать бегом! Марш! Товарищи командиры, всем за работу!

Наконец он перевел свое внимание на военного коменданта станции — сухощавого, узкоплечего майора, стоявшего немного на отшибе и нервно курившего возле ограды вокзала, — и добавил тише:

— А вы, товарищ майор, ответите за все сразу! За все!.. Ну, будем действовать? Или так и будем стоять что ли, а комендант?

Когда несколько минут спустя комендант станции и начальник тыла отдали все распоряжения командирам, и к горящим составам, зашипев паром, подкатил маневровый паровозик с перепуганно высунувшимся машинистом, и тяжелые танки стали, глухо ревя, сползать с тлеющих платформ, тогда к интенданту 1-го ранга, кашляя, перхая, моргая слезящимися от дыма глазами, подбежал задыхающийся от дыма комендант станции, и затряс седой головой:

— Боеприпасы одним паровозом мы не спасем! Погубим паровоз, людей, товарищ интендант!..

— Эх, братец вы мой, — досадливо поморщился начальник тыла.

— Где ж вы фуражку потеряли?

Майор скорбно улыбнулся, его опущенные руки жалко теребили полы помятого кителя.

— Я постараюсь… Я все, что смогу… — заговорил он умоляющим голосом.

— Помощник сообщил: прибыл еще один эшелон.

— Где он?

— Стоит за семафором. Я сейчас за паровозом. Разрешите?

— Мигом! — не расстерялся и скомандовал начальник тыла. — Одна нога здесь… И, ради бога, не козыряйте. Как корягу, руку подносите, черт бы драл! И без фуражки!..

Майор отдернул руку, как обожженную, сконфуженно попятился и потом побежал к перрону, рыхло колыхая спиной, неуклюже подпрыгивая, наталкиваясь на танкистов; они раздраженно матерились. Его мешковатый китель, взлохмаченная голова мелькнули в последний раз в конце перрона, исчезли в сизо-оранжевом дыму возле крайних вагонов, где с треском, визгом осколков лопались снаряды.

Я, полковник Волков стоял около вокзала, глядя на пылающие вагоны со вздыбленными крышами, понимал, что все здесь, охваченное огнем, могло спасти только чудо. Он видел, как, убегая в дым и вновь выныривая в просветах пожара, маневровый паровозик, свистя, носился по путям с прилипшим к буферу сцепщиком, разъединял искореженные осколками вагоны, оглушая лязгом железа, толкал их в тупики.

Танки обрушивались через края платформы на бревна, скатывались на землю; недовольно ревя, как обожженные звери, уползали к лесу; он начинался тут же за станционным зданием.

Мимо меня пробегал высокий танкист-подполковник, с подпаленными бровями и озлобленным лицом, которое все было в темных полосах гари.

— Подполковник! — зычно окликнул его я, на рефлексе чуть втяивая живот, как делал это всегда, перед тем, как отдать приказ.

— Что вам? — Танкист остановился, его воспаленные веки сузились. — Я слушаю!

— Сколько танков вышло из строя?

— Не подсчитано!

Тут в наш разовор вклинился военинтендант:

— Вот что подполковник! Освободятся люди, пошлите их на расцепку вагонов! Сейчас придет еще паровоз…

— Я людьми швыряться не намерен, товарищ военинтендант 1-го ранга! Воевать без людей буду?

— А как же будет воевать армия? А? Вся армия? — ответил начтыла. И в его голосе проскользнули нотки командарма. Вот что командирский пендель, животворящий делает!

У танкиста собрались в одну линию почерневшие губы; он ответил твердо:

— Не могу! Я отвечаю за своих людей, товарищ военинтендант 1-го ранга!

В ближайшем вагоне с грохотом взорвалось сразу несколько снарядов, взметнулась крыша, дохнуло обжигающим жаром, запахом тола. Лицам стало горячо. На мгновение оба отвернулись, их заволокло дымом, танкист закашлялся.

— Свое немогу оставте дома, а через пять минут после того как с платформы сойдет последний танк, все наличные люди приступят к расцепке вагонов!

Все, что можно было сделать в создавшихся обстоятельствах, было сделано. Устало догорали загнанные в тупики вагоны; с последним, как бы неохотным треском запоздало рвались снаряды.

Пожар утихал.

Я не без наслаждения скинув горячие сапоги с усталых ног, подставил их солнцу, блаженно шевеля пальцами. Через расстегную гимнастерку видна была волосатая грудь, а я лежал в станционном садике под облетевшей яблоней и косматое нежаркое солнце садилось в лес.

Именно в этот момент, когда так приятно было щуриться на закат, появился военный комендант станции на пару с военным комендантом Орши.

— Полковник Волков?

— …

— …

— Да, это я полковник Волков.

— Прошу предъявить документы. — На правах старшего, произнес комендант Орши.

Получив из моих рук, еще пахнущее типографской краской удостоверение, он его очень внимательно рассмотрел и вернул, произнеся:

— Все верно… У нас к вам полковник огромная и убедительная просьба…

— Слушаю внимательно.

— Нам дополнительно пообещали полк ПВО для прикрытия железнодорожного узла, но он прибудет через сутки — завтра к вечеру. Задержитесь со своим эшелоном до их прибытия и помогите с зенитным прикрытием. Мой помощник наблюдал как ваш эшелон сбил несколько часов назад десяток этих стервятников…

— Ясно. Только у меня к вам будет несколько вопросов.

— Ответим на все. — Не моргнув глазом ответил комендант города.

— Первый. Какие средства ПВО в городе сейчас?

— Два дивизиона. Один наши 85 мм. Другой чешские 76 мм.

— Это все?

— Есть еще несколько комплексных установок и ДШК на зенитных станках.

— Какие есть еще части относящиеся к ПВО?

— Рота из батальона ВНОС и все…

— Есть единое руководство ПВО?

В ответ комендант только покачал головой.

— Ясно. Тогда через полчаса командиры дивизионов, роты ВНОС, вы как комендант и представитель от железной дороги. Всем все понятно? — И не услышав ответа, решительно добавил: — Время пошло товарищи командиры!

Через полминуты, подошел к дежурному радисту, который на пару с водителем кюбеля подремывали, правда выставив второго радиста на пост. Тот увидев меня, тихо подал алярм, и к моему приходу вся троица честно «ела» меня глазами.

— Боря, Маркони на связь. Пусть через двадцать минут будет здесь.

— Сей секунд, товарищ полковник.

Было слышно как железнодорожники чинили путь, и эшелоны должны были скоро двинуться вперед.