Волк в ее голове. Книга II

Пролог

Помните ту фразу, которую писали на средневековых картах, когда обозначали неведомые земли?

«Там обитают драконы».

Наверное, так же пометили бы путешественники и наш Афган.

Вообразите себе железнодорожный вокзал, а вокруг него – улицы покрасивее, улицы, полные людей, улицы-модницы с кафе и неоновыми вывесками. Рабочий день. Звучат десятки голосов, шумят машины, пищат клаксоны. А потом, будто жилы во время пытки, из этого винегрета вытягивается всё яркое и живое – вытягивается, пока не остаются лишь два цвета: серый и запёкшейся крови.

Нависают одинаковые кирпично-красные постройки: окна заколотили досками, двери замуровали штукатуркой. Зловещие бетонные заборы перекрывают небо, прячут угрюмые пакгаузы и котельные. Отметки наводнения напоминают об «уровне воды 5 октября 2014». Граффити на стенах предупреждают: «Это не страна, это ёбаная декорация».

Я сворачиваю в тёмный проезд между складами. Под ногами завивается старая узкоколейка (даже слово старое) – по ней явно не ездил ни один состав со времён Медведева да и сама она явно не помнит, куда направляется.

Как и Артур Александрович.

Мои ноги уже третью неделю утаптывают местный асфальт, и настроение даёт сбои. Пока все гуляния вылились в дюжину пропущенных вызовов – от некого человека, которого я записал под ником «Валентос».

Кто бы это мог быть? Хм-м-м.

Взгляд цепляется за новую деталь в однообразии кирпича и бетона: на пустыре между двумя цехами скопилось с десяток человек. Я вглядываюсь, и по моей спине проползает холодок, дыбом поднимает волосы – на грязной земле лежит труп под чёрным пакетом. Полиэтилен дрожит-хлопает углом на ветру, приоткрывая лужу засохшей крови – до странного тёмной, будто не человека убили, а маляр уронил ведро бурой краски. Рядом с мертвецом заполняет бланк молодой парень: форма полицейского отливает тёмно-синим, глаза осоловели от усталости.

Пытаясь не замечать труп, я подхожу к толпе.

– Простите! Вы не видели её?

Несколько человек смотрят на фото Дианы, несколько голов качаются в знак отрицания.

– Спасибо! – неискренне благодарю я и направляюсь прочь.

За такими односложными беседами минует несколько часов. В ржавых водостоках гудит ветер, дышат паром канализационные решётки. Пахнет вечной, неизлечимой, леденящей сыростью, которая ещё больше убивает надежду на успех.

Слишком много дней прошло. Слишком часто закрыты местные двери.

Слишком очевидно, что Диана уехала насовсем.

Воздух наливается вечерними тенями. В конце улицы вспыхивает оранжевым вывеска «Калитка навсегда» и тут же мигает, гаснет. Мой желудок урчанием напоминает, что с утра не принимал гостей.

Я ускоряю шаг, взлетаю по ступенькам, лязгаю дверцей. Внутри магазина бубнит радио, и пахнет пирожками, которое жарили год за годом в прогорклом кипящем масле. Повар дрыхнет сидя, свесив голову на грудь, и кассир дрыхнет – положив голову на прилавок, шевеля дыханием чеки в коробке. Сонное калиточное урочище.

– Сорян, – тихо говорю я.

Кассир вздрагивает, выпрямляется и очумело смотрит на меня сквозь гигантские очки.

– Чего? – Небесно-голубые глаза моргают несколько раз, будто индикаторы на системном блоке. – Чего тебе?

– Скажите… Вы не видели? – Я показываю фото Дианы.

Он по-детски трёт глаза, вглядывается в снимок.

– Ты собираешься что-нибудь покупать?

С таким запахом?

– Чё-то нет… не хочется.

– М-да?.. Вот и отвечать не хочется.

В растерянности я развожу руками. Кассир смотрит выжидательно.

Стоит вообще этот разговор моих усилий? Сколько уже раз видели других, похожих девушек – не Диану?

Собеседник вздыхает, показывает, чтобы я придвинул ближе телефон и всматривается в фото. Очки сползают на кончик носа, так низко, что у меня самого чешется горбинка.

– Зачем ищешь-то? Втрескался?

– Подальше послать.

Кассир отклоняется на спинку стула и с минуту смотрит задумчиво.

– Да, – он театрально кивает, – у нас у работала рыжеволосая девушка. Нет, – он едва заметно усмехается, когда я всем телом подаюсь вперёд, – не твоя зазноба.

Из-под прилавка возникает бутылка «Новотерской», газированная вода с шипением обрушивается в пластиковый стакан.

Я с шумом выдыхаю воздух и убираю телефон.

– Где ещё можно поспрашивать? Не знаете?

– В жопе, – отвечает кассир, когда перезагружается глотком минералки.

У меня внутри всё леденеет от его грубости.

– Молодёжь обычно там околачивается. – Он видит, что я не понимаю, рокочет отрыжкой и неохотно поясняет: – Бар такой. Клуб. Называется «Жопа».

– В самом деле?

– Нет. – Ещё глоток воды, ещё отрыжка. – Я, знаешь ли, шучу.

Из моего горла вырывается смешок.

– Ну и где находится ваша… м-м, «Жопа»?

Мужчина выразительно смотрит в ответ.

– Понимаю, название под стать. Как найти?

Кассир поднимает, было, руку, но молчит, ибо по радио объявляют семь вечера. Он и повар знающе переглядываются, встают. Я догадываюсь, что у них закончился рабочий день, и мигом ощущаю себя невыразимо лишним в этой калиточной.

– А… дорога? – напоминаю я и смущённо показываю рукой за спину.

– Отсюда наверх до часовни. Потом до Шестой линии. Там разберёшься.

Я благодарю кассира, направляюсь к двери, но, последовав минутному порыву, возвращаюсь.

– Можно одну штуку?

Мой палец утыкается в тёплое стекло витрины. Кассир останавливает пересчёт выручки, хмурится.

– Эти «штуки» зовутся «калитками».

– Да, так… можно?

Плохо соображая, где ценник и сколько стоят пирожки, я нахожу и неловко протягиваю сотню.

– С какой начинкой?

– Да… всё равно. Любую.

Взгляд у кассира делается такой, будто его пытают

– Ты, наверное, думаешь, эти штуки – так, ерунда? Вроде беляша под водку?

Я нервно прыскаю.

– Нет?.. Что вы… нет!

– И хозяин этого заведения – какой-то делюга…

– Вовсе нет!

– А может, у него из поколения в поколение передают рецепты этих калиток? Может, когда здесь гудели заводы, все работники стояли к нему в очередь за этими калитками? – Кассир надевает на руку прозрачный целлофановый пакет, достаёт одну калитку, осматривает. – А теперь это никому не нужный район, на никому не нужной улице, в никому не нужном городе, где никому не нужны эти калитки, хотя, может быть, это очень вкусные калитки. Может быть, их пекла ещё его бабушка. – Он свободной рукой достаёт из-под стола бумажный пакет и продувает, чтобы придать объём, швыряет внутрь калитку. – А до бабушки – его прабабушка. По старинному рецепту, который можно найти в книге английского путешественника XVII века. Может быть, детей у делюги нет, и этот рецепт уйдёт вместе с ним, и больше эти калитки ты никогда не попробуешь. Другие, может, будут… – Кассир шлёпает передо мной пакет и отсчитывает сдачу. – А вот таких, по этому рецеп-кх-а-а…

Гортанный кашель обрывает его на полуслове. Давясь в приступе бронхита, кассир качает головой и уходит в подсобку. Одинокая калитка обжигает мою руку через бумажный пакет – обжигает так, словно ладонь окунули в кипящее масло.

Повар заканчивает уборку и терпеливо ждёт, пока я выйду. Он запирает за мной дверь на засовчик и поворачивает табличку с часами работы (чёрные цифры на белом) обратной стороной, отчего получается фатальное сочетание текста таблички с текстом неоновой вывески:

КАЛИТКА НАВСЕГДА

ЗАКРЫТО

***

По голубой проталине неба дрейфуют тяжёлые, как атомные крейсеры, облака. Иногда они закрывают солнце, отчего холодает, и я жалею, что надел вместо нормальной куртки балахон с Губкой-Бобом. Иногда весеннее солнце прорывается, и верхушки растрёпанного леса за городом загораются рыжим пламенем – будто свечи. Тогда через улицу протягиваются ярко-жёлтые полосы, на стенах набухают смоляные тени. Длится это минут десять. Затем гурьбой наползают новые тучи, и свет тускнеет, бледнеют очертания, и на глаза будто надевают синевато-холодный фильтр. Будто цвета и краски стекают с неба и домов, обнажая безликий, бесшовный мир.

«Мир Дианы», – ловлю я себя на мысли и тут же вздрагиваю от далёкого визга, который сумрачным эхом проносится над крышами. Ноги сами несут меня прочь от звука – на первую же улицу, где мелькают прохожие.

В детстве нас пичкали байками о заводском районе: призраки, убийцы и прочая требухня. Окно в дороге. Да-да: рама, стекло, подоконник, а под ними – полотно автострады. Словно дом захлебнулся в асфальте. Бр-р.

И без того немноголюдная округа зловеще пустеет и затихает, будто перед грозой.

Я сворачиваю на вторую слева улицу, как объяснил кассир. В нос ударяет запах шпатлёвки.

«ТИПОГРАФИКА. МЫ ПЕЧАТАЕМ БЫСРТО И ДЁШЕВО»

«ADRAUREUR. ДОСТАВКА ГРУЗОВ ПО ВСЕЙ РОССИИ»

БАР «ЖОПА»

«ВНИМАНИЕ, ПРОПАЛА МАМА…»

Волосы на загривке будто стягивает невидимая рука, я останавливаюсь.

Оно? Объявление Дианы тихо шелестит на ветру, левее темнеют двустворчатые двери бара, которые детально разрисовали под две половинки женской попы. Промеж них сочится приглушённый тяжеляк в духе девяностых, со стены белым неоном тянется стрелка с подписью «Иди в задницу». Тут же висит мерзотный плакат «Фекального вопроса» – от концерта месячной давности.

Чувствуя тревожный азарт, я открываю левое полупопие и захожу в тёмный, с кислотно-жёлтой подсветкой зал. По ушам и подошвам ударяют басы. В дальнем конце помещения, в его пульсирующей хмари, танцует одинокая девушка. Из неонового марева поднимается фигура ди-джея, который держит в руке толстый шнур – держит не как провод, а как дубинку, будто чего-то боится.

– Куда! – Тень шагает навстречу. – Куда прём? Предупреждали ваших?

Я чувствую, как мои брови сами собой ползут на лоб. «Ваших»?

Тень изображает нацистское приветствие и следом – жест «убирайся подальше».

– А, – я как можно дружелюбнее улыбаюсь и выбираю на телефоне фото Дианы, – это стрижка. Современная стрижка. А я ищу свою подругу. Вы не?..

– Мне опять зубы с пола собирать? На выход!

Ди-джей ладонью указывает направление.

– Клянусь! Только посмо…

– На выход!

– Вам так сложно на фото посмотреть? – Я тычу сотовым вперёд и с обидой добавляю: – Неужели за две секунды пострадают чьи-то зубы?

Ди-джей замолкает. Размышляет с полминуты, затем берёт мой телефон и подносит ближе к глазам. Свет экрана мягко очерчивает качка-старика лет пятидесяти. Костистый лоб прорезают морщины, опускаются уголки губ.

– Не знаю, – Тон ди-джея смягчается. – Ходила тут одна. Доходилась.

Весь мой азарт обрушивается куда-то, ноги слабеют.

– В смысле?

– «В смысле» район такой… – Ди-джей бросает взгляд на танцующую девушку и пожимает плечами. – То ваши делов наделают, то…

– Да не из скинов я! – Голос у меня дрожит. – Это точно она? Тут, на фото, она моложе.

– Не знаю.

– Как, не знаете? Вы только что…

– Не в мою смену было! Сказали… ну, хорошенькая, сказали. И что-то там про рыжий цвет. То ли куртка у неё рыжая. То ли волосы…

Ди-джей снова оглядывается на танцующую девушку и не заканчивает предложение. Руки её вспархивают, перекрывает неоновый свет, и мягко опускаются.

– И чё теперь?.. – Я до боли стискиваю телефон. – Чё с ней? Где она?

– Кто? – Старик пытается отвести взгляд от танцовщицы, но голова его неизменно возвращается обратно, будто дверь на доводчике.

– Рыжая девушка!

– Я откуда знаю? Полиция, вроде, выезжала. Скорая. – Ди-джей наконец поворачивается и меряет меня неприязненным взглядом. – У них и спрашивай.

Голова бухает, когда я выхожу наружу. Солнце утекает за дома, вытягивает, будто на дыбе, сизые тени. Мне холодно, и почему-то тянет смеяться. Улица напоминает тёмный коридор: слева угрюмые пакгаузы, справа забор железной дороги; фонари ещё не зажглись. Не уверен, что они вообще здесь зажигаются.

«Посмеёмся, когда ближайшее время найдут их трупы», – тихим, спокойным голосом девушки-коллектора отвечает память.

Да сколько рыжих девиц в городе?! Сотня уж точно наберётся, а найдутся и те, которые красятся, и русые, и блондинки. Блондинки при свете фонаря покажутся рыжими!

Возможно же, что бы ди-джей ошибся?

Конечно.

Он даже не видел ту девушку. Услышал от кого-то и пересказал мне, как запомнил. Старый испорченный телефон – не более.

Старый испорченный телефон.

Телефон.

Я достаю мобильный и набираю Диану.

– Данный номер не обслуживается.

В животе пробегают холодки, но я держу себя в руках: переключаюсь на приложение «Почтампа» и открывают страницу Дианы. Она всё так же распята на аватарке, всё тот же статус заверяет, что не останется голосов, а останется лишь музыка. И только на стене – новое сообщение.

Олег Петраков

8 апреля 2018 в 22:12

Чё, мамочку потеряла? Поплачься

Я рассматриваю эти строчки непонимающим взглядом, и откуда-то из глубины поднимается тихое, зловещее отчаяние.

Почему в гимназии никто не знает?

«Посмеёмся, когда ближайшее время найдут их трупы».

Издали доносится свисток локомотива.

Потому что ничего не случилось?

Потому что Диана уехала в другой город? Вслед за мамой? С железнодорожного вокзала?

Или потому что Диана в больнице? Потому что в коме?

«Посмеёмся, когда ближайшее время найдут их трупы».

Округу ударной волной накрывает грохот поезда.

Я снова набираю Диану.

– Данный номер не обслуживается.

Мыча от бессилия, я оглядываюсь по сторонам. Отблески фар мчащегося товарняка мелькают на окнах и утаскивают за собой по фасадам, по переулкам дробные перестуки колёс. Громкие звуки режут слух, и какой-то звериный, инфернальный ужас – ужас НЕЗНАНИЯ – накрывает мой разум. С неимоверным трудом я заталкиваю его прочь и включаю карту на телефоне.

Больницы?

Полиция?

Взгляд мечется по линиям дорог и зданий, будто Минотавр в лабиринте, и голову стискивает боль. Нарисованные переулки и туннели обступают меня, перебивают дыхание, пока на краю зрения и сознания, во мгле страха и неизвестности, не мелькает красная пиктограмма полицейского.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПУНКТ ОХРАНЫ ПОРЯДКА № 5 РАЙОНА ЗАВОДСКОЙ

ПРИЁМ НАСЕЛЕНИЯ

ПОНЕДЕЛЬНИК-ПЯТНИЦА

С 16.00 до 20.00

***

Тридцать минут с омертвляющим холодом внутри. Со зверским ветром, гул которого и напор так сильны, что окна домов будто вгибаются в квартиры. С улицами, что вновь оплетают своими прохладными щупальцами.

Голова болит всё страшнее, в затылке пульсирует, и я не запоминаю, как вхожу в участковый пункт. Разом, будто из монтажной склейки, возникает холодное помещение. В соседней комнате звучит певучий женский голос, кто-то плачет, кто-то кашляет. Один на другого металлически блеют телефоны, в эпицентре которых, за стеклом, крутится усатый дежурный.

– Говоришь, рыжая? – уточняет он, когда в звонках образуется пауза.

– Да. Да!

– Если мы об одной гражданке, – усач прижимает трубку ухом к плечу и набирает номер, – так на месте… того.

– Чё?

– Скончалась, «чё»!

Всё в комнате обесцвечивается. Сердце стучит так, что не хватает воздуха.

– П-посмотрите на фотку? – выдавливаю я, наконец, и непослушными пальцами вытаскиваю телефон. – Э-это точно она? Она?

Дежурный уже говорит в трубку и останавливает меня жестом руки.

– Я её не видел.

– А есть кто-то?..

– Сейчас нет. Заявление писать…

Он замолкает и с удивлением смотрит через окошко, потому что я открываю рот и не могу ни вдохнуть, ни сказать, только челюсть ходит вверх-вниз ходуном.

– П-прошу! Я не смогу ждать! Я м-могу я её увидеть? Это, кажется, м-моя…

В голову приходит, что Диана уже пару лет мне как чужая, и это мешает придумать толковое окончание фразы. «Моя» – кто? Бывшая сводная сестра? Бывший друг? Как такое называется?

От глупых мыслей горло взрывается лошадиным, неискренним ржанием, которое болью отдаётся в затылке.

– Что смешного? – Дежурный хмурится, принимает очередной звонок. Отвечает и с мягким «дзинь» кладёт трубку на место. – Заявление пишем на твою девушку?

«Твою девушку», – безумно хохочет эхо в моей голове.

– Чё?!

– Заявление?

– В смысле?..

– Я за такие вещи не отвечаю. – Дежурный отходит от стекла, хватает из пачки лист А4. – Да что ты ржёшь-то? Припадошный?

– Нет, вы не поняли! – От хохота выступают слёзы на глазах. – Я могу её опознать! Я…

К горлу болидом подкатывает тошнота: обрывает и фразу, и приступ нелепого смеха.

Тело словно парализует.

Полицейский возвращается к телефонам, суёт в окошко бумагу и принимает новый звонок.

Я смотрю на лист с заголовком «ЗАЯВЛЕНИЕ» и ничего не понимаю. Повторяю дежурному, что ищу Диану, свою Диану, а нашли, может быть, вовсе не её, и это надо знать точно. Зачем-то вспоминаю Холм Смерти, уроки Вероники Игоревны и с отчаянием сознаю, что дежурный меня не слушает. Он слушает только звонки (визгливое «др-р-р-р») и, словно многорукий телефонный бог, всякий раз угадывает нужный аппарат.

Не зная, что ещё сделать, я пишу номер мобильного поперёк заявления и толкаю бумагу в окошко. Усач роняет её, подбирает, роняет снова. Откладывает.

Какой-то тихий ужас.

– Скажите хотя бы, кто ею занимается? Есть же человек? Один человек!

Дежурный вздыхает и оглядывается на дверь во внутренние помещения. Подтягивает брюки, неохотно выстукивает на одном телефоне номер и тихо, как бы боясь лишних ушей, спрашивает:

– Санёк? Кто рыжую ведёт?

Ответ едва слышно фонит из трубки.

– У нас их много, конечно. – Дежурный поднимет взгляд к потолку. – Каждый, сука, вторник находят по дохлой рыжей девке, потому что у нас их в районе девать некуда, хоть на зиму соли.

Меня неприятно поражает циничность фразы, но возмутиться я не успеваю: едва различимо звучит голос из телефона, затем дежурный швыряет трубку в док-станцию и произносит странное слово «мухлади».

– Чё?

– Мухлади. Он пока на обходе.

Зачем мне эта информация? Что с ней делать?

– Н-наверное, подожду.

Стиснув челюсти и не говоря более ни слова, я сползаю на металлические стулья.

Телефоны звонят и звонят. Часы над усачом зловещим маятником отсчитывают время: «Щёлк-тр-р-р-Щёлк-тр-р-р…». Дежурный выходит в соседнее помещение, возвращается, кому-то звонит, равнодушно глядя на меня. Выходит снова. Доставляют двух подростков с кровью на кулаках и лицах; тихого и улыбчивого бомжа. От телефонного крещендо головная боль усиливается до темноты в глазах, до тошноты, и на деревянных ногах я направляюсь к кулеру. Наливаю горячую воду, и пластик стаканчика делается мягким и податливым, обжигает пальцы. Эта чувство немного отрезвляет, заземляет меня, и я через боль несу стаканчик к стульям. Вспоминаю о калитке и достаю бумажный пакет, лоснящийся посерёдке от жира. Поначалу вкус пирожка не ощущается – только ноет внутри, словно под грудину всадили рыбью кость, – а потом разум будят сигналы рецепторов: солоноватое тесто, картофельное пюре. Корочка из сметаны и яйца.

Я осознаю, что голоден. Голоден страшно, с утра, и в желудке даже на донышке – там яма, бездна, а калитки уже нет, и в стаканчике пусто.

Меня тянет прочь: из участкового пункта, на улицу, вдоль забора с колючей проволокой. В ближайшем «Магните» я покупаю чай с лимоном и ватрушку. Съедаю там же божественно сладкую ватрушку, выпиваю горячий чай, и чувствую, как страх понемногу уходит.

Всё это недоразумение.

Я покупаю ещё одну ватрушку и возвращаюсь в участковый пункт. Съедаю и её, вспоминая калитку, до странного вкусную, как готовят только дома, с любовью. Головная боль понемногу отпускает мой череп. Куда-то в щели между половицами уходит страх.

Точно недоразумение. Диана мертва? Не смешите!

Диана, которая съехала стоя, на ногах, с Холма Смерти – мертва?!

Не поверю. Ха-ха. Да в жизни не поверю!

Заходит полицейский с папкой: переговаривает с дежурным, и тот показывает на меня. От этого взгляда резко сводит живот. Полицейский скрывается во внутренних помещениях. Приходит бледная, как призрак, женщина, кричит на усача, и виски мои снова будто раздавливает обручем.

– Старший участковый уполномоченный, капитан Мухлади. Ты насчёт погибшей?

Я с тревогой осознаю, что надо мной нависает тот полицейский с папкой. Мух-ла-ди? Он выглядит странно знакомым.

– Д-да. Здрасте.

– Тебе исполнилось шестнадцать?

Моё обоняние улавливает тяжёлый дух перегара.

– Естественно!

– Документы.

– Да есть мне шестнадцать! – Я киваю головой в подтверждение.

– Документы!

– Ну дома паспорт! Зачем?..

Лицо Мухлади черствеет.

– Родители далеко? Позвонить можешь?

– Да! То есть, нет! Отец в прошмандировке, то есть, в командировке, он так называет. Там… – я чувствую, что сдуваюсь от эмоций, от потока слов и заканчиваю еле слышно: – там он не отвечает.

– Мать?

Когда у меня спрашивают о ней, в голове возникает одна и та же зимняя ночь. За окном подвывает снег, пурга, я лежу под тяжёлым пуховым одеялом. В темноте мерцают красные цифры будильника: двадцать три – шестнадцать. Приглушённо бормочет телевизор на кухне, и тихо звучит голос мамы, которая говорит по телефону в комнате родителей. Она рано развелась с батей, и больше воспоминаний о ней не осталось. Совсем не осталось, ни одного, так что я часто размышляю, реальна ли эта картинка или выдумана. Может, смешались несколько разрозненных кусков? Было ли одиннадцать вечера? Была ли метель за окном? И голос, который звучит в моей голове – её ли? Или Вероники Игоревны? Или любой другой батиной девицы?

– Мать?! – нетерпеливо, громко повторяет Мухлади.

– Она в Китае где-то. Мы с ней не…

– Классный руководитель?

Пропала. Ха. Без вести. Ха. Ха.

– С ней некоторые проблемы.

– Хоть кто-то у тебя имеется без проблем?

Не понимая смысла этого допроса, я растерянно смотрю на Мухлади. Он секунды две ждёт ответа, затем отводит взгляд.

– Без представителя не положено.

– Я достаточно взрослый.

– Так предъяви документы! – раздражённо повторяет Мухлади. – Потому что я вижу школяра, которому ни курить нельзя, ни пить, ни…

– В интернете каждый день выкладывают ролики, где человек сам себе отпиливает ногу. Младенцев вешают на крюки, людям отрывают головы, конечности, сиськи-письки и всю эту кровь-кишки-кости размазывают по экрану. Чем ВЫ меня удивите?

К концу фразы в моём голосе проступает столько раздражения, что лицо Мухлади вытягивается. Он оступается и хватается рукой за стену, будто на миг потерял равновесие. Глаза его расширяются. Некоторое время Мухлади приходит в себя от неожиданной качки, затем спрашивает:

– Как твоя пропавшая выглядит?

– Рыжая. Длинные волосы. Дылда.

Я говорю это, и внутри всё замирает. Хоть бы ТА, другая, оказалась светлее оттенком. Хоть бы…

Глаза Мухлади открываются, пугающе-внимательно осматривают меня, и с заметной неохотой он кивает идти следом. Мой страх возвращается – разом, ледяным копьём в живот. Голову ведёт в сторону, горло обжигает горечь рвоты, которая вот-вот выплеснется наружу.

– Когда видел последний раз?

Когда?

– Ну… О-ох… – на миг я теряюсь, затем вспоминаю: – С м-месяц назад, на шестьдесят пятом!

– На мосту?

– Да-да! На мосту. То есть, не совсем! Я был на мосту, а она… она…

Передо мной, как мясной холодец, трясётся коридор из одинаковых бежевых дверей, сворачивает, уходит на лестничный пролёт. Чтобы унять головокружение, я замолкаю и смотрю только на ботинки Мухлади, с которых комьями отваливается бурая грязь. До меня вдруг доходит, где я видел участкового: пару часов назад, на пустыре. На камне, с папкой.

– Откуда её знаешь?

– Она с нами жила. Несколько лет. Мы, как бы… дружили.

– Почему думаешь, что пропала?

Почему так думаю? Хороший вопрос. Даже отличный. По… тому?..

– Не отвечает. И дома… дома нет её. Мама пропала. Её мама, то есть. И долги. Коллекторы!

– А нечего кредиты набирать. Привыкли жить красиво… – Он замолкает на секунду и затем тихо, зло спрашивает: – Что ж ты месяц ждал? «Друг».

Меня охватывает жар стыда.

За плечами Мухлади мелькает кабинет с цифрами 105. Лязгает замок, дверь уходит внутрь. Мухлади протягивает руку вбок, щёлкает выключателем, и над нами хлопает-перегорает лампа. Я цепенею от страха, от неожиданности, но мой спутник будто и не замечает аварии.

– Что при себе имеет?

Вспоминается лишь барахло из детства: стёклышки, жвачки, магнит.

– Ты меня слышишь?

– Сигареты! – выпаливаю я. – Она курит, вроде… стала курить.

– Ещё.

Мухлади щёлкает туда-сюда выключателем, пока не понимает, что свет не загорится. С чертыханьем садится, запускает компьютер.

– Когда пропала? Месяц назад?

– Не знаю. Мы давно… я давно не…

Меня заглушает рёв машины. Блики от фар лижут потолок кабинета и пропадают.

– Приметы… – Мухлади лезет в металлическую тумбочку и на ощупь, словно по шрифту Брайля, перебирает папки.

– Приметы?

– Родимые пятна, шрамы, веснушки. Травмы.

– Н-ну…

Мысли закручиваются каруселью, но сосредоточиться я не могу: только мычу и смотрю, как компьютер загружается. Его синеватый свет озаряет Мухлади и стену за ним. С детского рисунка смотрит рыжий котик, с иконки – Алексий Стрелецкий, он глядит печально, скорбно, будто знает тяжкую ношу каждого гостя этого кабинета. Между святым и кошаком – карта города, ощетинившаяся флажками и покоробившаяся от перепадов температур.

Мухлади с лязгом задвигает ящик и скармливает голубую флешку компьютеру. Долго и неудачно авторизуется, наконец, отыскивает логин и пароль на стикере, приклеенном к монитору, входит в систему. С минуту кликает по папкам, затем поворачивает ко мне экран.

– Узнаёшь?

Плохо соображая, я разглядываю отрывной билет на автобус и сто рублей, сложенные в виде оригами-журавля. Старый-старый календарик, где четыре кирпичных куба венчают мост-плотину над полноводной рекой. Оранжевый пакет из «Поморских аптек».

Оранжевый и рыжий – это одно и то же?

Может, не девушка рыжая, а только пакет?

– Ну? – торопит Мухлади.

– Нет… В-вроде.

– Нет или вроде?

– Сейчас…

Я судорожно достаю телефон и нахожу снимок Дианы. Мухлади закатывает глаза.

– На хер мне её фото?

Меня неприятно обжигает от этой грубости.

– Можно без мата?

– Учить будешь, как говорить?

– Ну я же не матерюсь.

Мухлади нервно дёргает нижней челюстью.

– Лица – нет. Точка!

– То есть? Я…

– Приметы назовёшь? – Он с досадой перебивает меня. – Твоя подруга или моя?

Тухлый комок подкатывает к самому горлу. Я сдерживаю резкие слова одной-единственной мыслью: наверное, Мухлади пьян. Пахнет же от него перегаром? Вот он и грубит – ибо напился не настолько, чтобы лыка не вязать, но уже осмелел, уже говорит всё прямо, наотмашь, нараспашку. Ибо море по колено и чихать на людей.

– Рыжая, – глухо отвечаю я. – Шрам на животе. От аппендицита. Вроде. Шрам на шее. Её собака в детстве погрызла. Вроде…

– «Вроде»… Всё у тебя, смотрю, «вроде».

Я стискиваю зубы. Он с досадой поворачивает монитор к себе, минут пять клацает мышкой. Металлически хрюкает принтер, гудит, давит из себя стопку фотографий. Мухлади перебирает их и протягивает мне одну.

Сперва я вижу что-то тестообразное, в оттенках старой овсянки. Лишь пару секунд спустя мозг распознаёт плечи, шею, туловище. Колтуны рыжих волос. Рыжую прошлогоднюю траву в земле. Рыжую поросль между ног погибшей.

Косой шрам на животе.

Мне делается страшно, неловко и мерзко. Я смотрю на обнажённое туловище мёртвой девушки, которой явно вырезали аппендицит, и не понимаю, вижу ли рубец на её шее или вижу грязь, тени и потёки чернил принтера.

Почему она вообще голая?

Почему она голой валяется на земле?

– Н-не знаю.

– Блядь, – тихо ругается Мухлади и выдёргивает снимок из моей руки. – Ещё приметы назовёшь?

До меня доходит, что фото сделали на пустыре. На том пустыре, где я видел труп, где чёрный пакет угрюмо хлопал на ветру.

Нутро обдаёт холодом.

– Веснушки? – предлагает Мухлади. – Родинки? Хоть одну вещь ты помнишь?

– Ей два коренных удаляли!

– Я счастлив.

– Это не поможет?

– Это поможет, когда проснётся и опохмелится наш судмедэксперт. Я не биолог и не зоолог, чтобы лазить ей в рот. Внешние приметы!

– А может… может, всё-таки лицо?

– Ты тупой?

Мухлади поворачивается и смотрит глаза в глаза. Я обиженно молчу, пока не соображаю:

– Ну я, пф-ф-ф… на сгибе локтя! Правого. Там, как бы, созвездие.

– «Созвездие»! – с презрением повторяет Мухлади и снова перебирает фото, и снова отправляет на печать.

Кабинет заполняют ароматы горячего пластика и чернил. Из принтера медленно вылезает сгиб руки, на котором темнеет россыпь пятнышек – не то грязи, не то… родинок? Белые пальцы, очень длинные, тонкие пальцы. Чуть поодаль, обрезанная кадром, чернеет рукоятка пистолета.

Живот у меня скручивает.

Откуда у Дианы пистолет?

Ну откуда?

Грязь. Точно грязь. Капли её похожие на созвездие – ну и что? Машина проехала по луже и обдала девушку фонтаном из лужи. Вот и объяснение.

– Покажите лицо! – не выдерживаю я. – Прошу вас. Чё есть. Н-не могу так.

Мухлади раздражённо морщится. Перебирает снимки, снова лезет в металлическую тумбочку, тут же с грохотом заталкивает ящик обратно.

– Шестнадцать исполнилось?

– Ей? Или…

– Блядь!

– Исполнилось мне шестнадцать. Можете сказать, исполнилось.

– Кому сказать? – Мухлади резко поворачивается. – Кому?! Послушай меня внимательно: у неё вместо лица… раздавленный арбуз. Эта дура в голову себе выстрелила. В голову! – Он лупит себя по виску. – Видел ты такое в своих роликах? Хорошо понимаешь, что это значит? Потому что я не хочу иметь проблем, если ты потом начнёшь ссаться в простыню или бросаться под поезд. Понимаешь? – Мухлади горячится, повышает голос. – Я не хочу, чтобы твои родители, друзья, девки, – на каждое слово он тычет пальцем в сторону дверного проёма, будто там застыл невидимый призрак и не уходит который день, который год, – ко мне ходили и обвиняли, что я тебе психику, сука, сломал, что я тебе жизнь испортил, душу твою юную… искалечил.

Мне делается дурно, жарко, но я нахожу силы фальшиво улыбнуться.

– Нет-нет. Всё будет хорошо. Покажите лицо. П-прошу.

Мухлади с минуту смотрит на меня так, словно вот-вот придушит. С оттяжкой хлопает ладонью по столу и отворачивается. Несколько томительных секунд мы наблюдаем, как по железнодорожной насыпи за пакгаузами беззвучно уносится серо-стальная пуля экспресса. Когда поезд исчезает в вечерней мгле, Мухлади вздыхает и, разыскав на компьютере снимок, отправляет его на печать.

Я зажмуриваюсь.

Есть термин, который называется «ошибка игрока». Обычно люди думают, что будущее зависит от прошлого, что существует вселенский баланс между хорошими и плохими событиями. Что, если вы проигрываете в казино раз за разом, то шансы сорвать куш растут.

Пока принтер гудит и тужится, выпихивая из себя очередную фотографию, я подсознательно жду, как после этих долгих, кошмарно долгих и беспокойных часов наступит что-то хорошее. Я жду этого, хотя знаю: ничего во Вселенной не изменилось, и нет никой кармы, и нет баланса. И жопа, если она суждена, накроет с прежней вероятностью.

Принтер замолкает, наступает зловещая тишина.

– Опознавать будешь? Или ещё посидим?

– Замолчите. Прошу вас.

Не слушая ответную ругань Мухлади, я перевожу дыхание и протягиваю руку за распечаткой.

Ещё вдох.

Ещё выдох.

Открываю глаза.

***

Мы всегда запаздываем. Всегда чуть позади. Всегда немного в прошлом в нашем осознании настоящего – ведь сначала оно случается, и только потом реагируют глаза и уши: переводят свет и звук в импульсы и отправляют в путешествие по нейронам. Скорость передачи огромна, ни один компьютер не сравнится, но конечна. Вот и образуется эта пауза, этот промежуток.

Это опоздание.

Я до боли осознаю, что опаздываю. Опаздываю бесповоротно. На долю. На мгновение, но уступаю неумолимому течению жизни, и теперь, в отчаянии гонюсь за ним – из кабинета, из полиции, вдоль по улице.

Здания из красного кирпича и бетонные заборы сливаются в серо‑бурое месиво, в нос лезут запахи сырости и тления, в уши – механический женский голос:

– Данный номер больше не обслуживается.

– Данный номер больше не обслуживается.

– Данный номер больше не обслуживается.

Мне плохо. Хочется присесть и сунуть два пальца в рот, и ледяным червём – даже не в разум, а куда-то в глотку – вползает воспоминание о Холме Смерти: северное сияние, жгучий мороз, свист Дианы.

Нет, Диана, не подействовало твоё колдовство. Оно вообще не действует, потому что в нашем мире нет магии. Ни святых, ни Богов, ни спасительной кнопки, ни спасительного слова. Никто не поможет, когда твоей матери опять стукнет куда‑то уехать или когда перед внутренним взором вздуется перемолотое лицо: кости, мозги, опухшие веки. Зеленовато‑синяя кожа. Выдавленный чёрный глаз, вытекший зрачок.

Поросль рыжих волос между ног.

«Не Дианы», – сказал я Мухлади. Сказал так твёрдо, как только мог: что этот выдавленный чёрный глаз не принадлежит Диане, что рыжие волосы и пятна родинок на руке – не Дианы.

– Данный номер больше не обслуживается.

Не Дианы.

Не Дианы!

«Посмеемся, когда ближайшее время найдут их трупы», – напоминает голос‑девушки коллектора, и меня бросает в жар.

Я замедляю шаг, затем и вовсе останавливаюсь. Через минуту, долгую и тревожную, как гудок парохода в тумане, перестраиваю в голове маршрут, перебегаю дорогу и вжимаю кнопку вызова в трещащий корпус телефона.

– Данный номер больше не обслуживается.

Наверное, Диана не оплатила.

– Данный номер больше не обслуживается.

Рано или поздно положит деньги на счёт и ответит.

Точно, ответит.

Когда меня засасывает в себя Шестая линия, небо наливается тенями. На стене жестокой насмешкой чернеет предвыборное фото местного депутата с лозунгом «Мы научим вас быть счастливыми», у дверей бара всё так же морщится на ветру «ВНИМАНИЕ, ПРОПАЛА МАМА!» Дианы. Рядом темнеет плакат «Фекального вопроса».

Диана приходила сюда. Диана сюда вернётся.

А я дождусь.

Пройдусь между полупопиями дверей и невидящими взором посмотрю на сумрачный зал, на танцующих. Закажу «Спрайт», глотну, не чувствуя вкуса. В уши и спину ударит гитарный перегруз.

Пройдёт десять минут. Двадцать.

Диана не перезванивает и не появляется.

Тридцать минут.

Я выхожу к объявлению и в сотый раз набираю её.

– Данный номер больше не обслуживается.

Меня разбирает нервный смех.

Сорок минут.

Я снова выхожу на улицу, к объявлению, снова осматриваюсь по сторонам. Нет Дианы.

Час.

Полтора.

Ее нет.

В баре передо мной вырастает шеренга бутылочек «Спрайта». Кошелёк пустеет, зал пустеет, и бармен всё чаще отправляет Артура Александровича «делать уроки».

Я огрызаюсь, что уже взрослый, и упрямо жду. Жду и жду, но в животе нарастает неотвратимый холод понимания: Диана…

Нет!

Она была здесь и появится снова.

В два часа меня выгоняют на улицу. Я чувствую себя так, будто пьян. Будто не «Спрайт» глотал, а пиво или водку, и теперь в мозгах образовалась невесомость, и реальность куда-то выскальзывает склизким ужом.

Нависают улицы, насосные подстанции, гаражи. Гудит ветер, челюсть трясёт от холода.

Диана придёт.

Я отчаянно сторожу её объявление. Тело бьёт озноб, щёки горят.

«Посмеемся, когда ближайшее время найдут их трупы», – все громче звучит в голове.

Одеревенелыми пальцами я достаю телефон и набиваю в поиске «Коллтекторвскоеп бюпшна».

Да что б тебя…

Правлю буквы, пока не получается «Коллекторское башня». Жму «go».

КОЛЛЕКТОРСКОЕ АГЕНТСТВО БАШНЯ: ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ДОСУДЕБНОЕ …

WWW.BASHNYA.RU

В СЛУЧАЕ ПОСТУПЛЕНИЯ ПРЕДЛОЖЕНИЙ ОБ ОПЛАТЕ ЛЮБЫМИ ИНЫМИ СПОСОБАМИ, КАК СО СТОРОНЫ СОТРУДНИКОВ КОМПАНИИ «БАШНЯ», ТАК И ОТ ЛЮБЫХ ИНЫХ ЛИЦ, …

ВСЯ ПРАВДА О КОЛЛЕКТОРАХ АГЕНТСТВА «БАШНЯ»: ОТЗЫВЫ …

MONEY‑BUDGET.RU>BORROW>COLLECTORS>KOLLEKTORYI‑AGENSTVA‑BASHNYA.HTML

РЕЙТИНГ: 4,6 – 10 ГОЛОСОВ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ КОЛЛЕКТОРСКОЕ АГЕНТСТВО «БАШНЯ» ЯВЛЯЕТСЯ ЛИДЕРОМ В СФЕРЕ ВЗЫСКАНИЯ ДЕНЕЖНЫХ ДОЛГОВ. АГЕНТСТВО УСПЕШНО ОСУЩЕСТВЛЯЕТ СВОЮ …

Я вдавливаю в экран первую ссылку и безумным взглядом – в омуте меняющихся, перетекающих друг в друга букв – ищу адрес.

ВАМ НЕ ХВАТАЕТ ДЕНЕГ?

ПОМОЖЕМ НАЙТИ СРЕДСТВА С МИНИМАЛЬНЫМИ ИЗДЕРЖКАМИ

ВАМ НЕ ВОЗВРАЩАЮТ ДЕНЬГИ?

ПОМОЖЕМ ВЕРНУТЬ ВСЕ ВАШИ ДЕНЬГИ, ВКЛЮЧАЯ ПРОЦЕНТЫ, ПЕНИ И СУДЕБНЫЕ РАСХОДЫ

ПОДРОБНАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ В ОФИСЕ ИЛИ ПО SKYPE/ZOOM

НОВОСТИ: СЕГОДНЯ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ КОЛЛЕКТОРСКОЕ АГЕНТСТВО «БАШНЯ», ЛИДЕР НА РЫНКЕ МИКРОФИНАНСИРОВАНИЯ, ОТКРЫВАЕТ НОВЫЙ ОФИС В ЗАВОДСКОМ РАЙОНЕ СЕВЕРО‑СТРЕЛЕЦКА.

ОТКРЫТИЕ ОФИСА СОСТОЯЛОСЬ СЕГОДНЯ В РАМКАХ X ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «УПРАВЛЕНИЕ РИСКАМИ В РОССИИ: ПОДГОТОВКА К ПРУДЕНЦИАЛЬНОМУ НАДЗОРУ», ПРОВЕДЕННОЙ ПО ИНИЦИАТИВЕ ГУБЕРНАТОРА АРХАНГЕЛЬСКОЙ ОБЛАСТИ. АГЕНСТВО «БАШНЯ» БЫЛО ОТМЕЧЕНО ЗА ЛИДЕРСКИЕ ПОЗИЦИИ В ПОСТРОЕНИИ СИСТЕМ РИСК‑МЕНЕДЖМЕНТА В СЕГМЕНТЕ МИКРОФИНАНСИРОВАНИЯ. НА ТОРЖЕСТВЕННОЙ ЦЕРЕМОНИИ ПРИСУТСТВОВАЛ МЭР СЕВЕРО‑СТРЕЛЕЦКА ГЕННАДИЙ КСТЕНИН, А ТАКЖЕ…

ПОДРОБНЕЕ>>

ВНИМАНИЕ, РАЗЫСКИВАЮТСЯ ДОЛЖНИКИ!

РЕГИОН ПОИСКА: СЕВЕРО‑СТРЕЛЕЦК

ВЕРЕВКА ТИХОНОВ АНДРЕЕВИЧ

18.04.1983 ГОДА РОЖДЕНИЯ

ФРОЛКОВА ВЕРОНИКА ИГОРЕВНА

29.08.1980 ГОДА РОЖДЕНИЯ

ФРОЛКОВА ДИАНА ИГОРЕВНА

14.01.2001 ГОДА РОЖДЕНИЯ

МОКРЕЦ ВЛАДИМИР ВИКТОРОВИЧ

01.07.1967 ГОДА РОЖДЕНИЯ

Смысл доходит до меня медленно, растворяясь в усталости.

Разыскивается Фролкова Диана Игоревна.

Должник.

Горло сдавливает, по щеке сбегает горячая слеза.

Диана придет.

Диана придет!

Диана…

Вам никогда не казалось, что мы не живём, а падаем в кроличьей норе? Что давно и бесповоротно провалились? Кто‑то раньше, кто‑то позже, и не видим друг друга, пока не грохнемся со всей скорости, со всего размаху на дно.

Я ощущаю себя именно так. Алисой – только не из сказки, а из реального мира, – которая вместо страны чудес упала в чужие дрязги. В перемолотое выстрелом лицо.

Пока коллекторские агентства открывают «офисы».

Я мотаю головой, чтобы разжались невидимые тиски на горле, и прокручиваю туда‑сюда страницу. Перегруженный «спрайтом» мочевой пузырь напоминает о себе глухой болью, но я снова и снова пробегаю абзацы рекламного текста, просматриваю какие‑то статьи, видео – пока не понимаю цель поисков.

ОБЩЕСТВО С ОГРАНИЧЕННОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ «БАШНЯ»

ТЕЛЕФОНЫ

+7912‑91‑435‑46

+7909‑905‑5656

ПОЧТА ДЛЯ СООБЩЕНИЙ:

INFO@BASHNYA.RU

ПО ВОПРОСАМ ПОСТУПЛЕНИЯ ПЛАТЕЖА, ВЫ МОЖЕТЕ ОБРАЩАТЬСЯ НА ЭЛЕКТРОННУЮ ПОЧТУ OPLATA@BASHNYA.RU ИЛИ В КЛИЕНТСКИЙ ОФИС ПН‑ПТ (9:00 – 18:00)

ПО ВОПРОСАМ ОТКЛЮЧЕНИЯ УВЕДОМЛЕНИЙ НА ВАШ НОМЕР, ВАМ НЕОБХОДИМО НАПИСАТЬ ЗАПРОС НА ПОЧТОВЫЙ АДРЕС КОМПАНИИ.

ВНИМАНИЕ! НОВЫЙ ПОЧТОВЫЙ АДРЕС ООО "БАШНЯ": 166322, Г. СЕВЕРО‑СТРЕЛЕЦК, УЛ. 3‑АЯ ЛИНИЯ, Д.31, ЛИТ. А, ОФИС 12

***

Вокруг сгрудились мусорные баки, стенает машинная сигнализация.

Поначалу мерещится, будто сирена завывает лишь в моей голове, но с каждым шагом звук приближается – разрастается, заполняет пустые улицы, резонирует и бьёт молотом по барабанным перепонкам.

Из канализационной решётки валит пар, сквозь белые клубы проступает табличка адреса на здании. Если верить ей и обрезкам красной ленты на столбиках крыльца, это 3‑ая линия, 31 дом.

Новый «офис».

Дальше в полумраке обрисовывается силуэт визгливого автомобиля: к антенне привязаны воздушные шарики, на дверце светится люминесцентная наклейка с каменной башней.

Ну, привет.

По инерции, как древний автоматон, завод которого никак не закончится, я подхожу к дому 31. Новенькие двери украсили теми же воздушными шариками: синими, жёлтыми, фиолетовыми. Шарики покачиваются, гулко стучат друг об друга.

Любим «посмеяться»?

Плохо соображая, что делаю и зачем, я расстёгиваю ширинку, напрягаюсь. Раскалённая струя ударяет в домофон и растекается веером к крыльцу, волна облегчения проходит по телу.

Смешно же? А?

Я от души поливаю переработанным «Спрайтом» и дверь, и шарики, и ручку, а потом боковое зрение улавливает сдвиг в облаках пара. Мурашки колючим тросом проходят по спине, струя опадает.

Если полумрак не обманывает, в окно машины, где работает сигнализация, по пояс залез парень. Он будто забыл телефон или другую вещь в салоне. Я поспешно убираю хозяйство, и тут что‑то гнилое, мерзкое вскипает в солнечном сплетении.

– Эй! – с издёвкой ору я сквозь волны сигнализации и пара. Ору прежде, чем обдумываю слова, прежде, чем сказал бы «мама», и сам себе удивляюсь.

Парень не реагирует. Не знаю, видит ли он меня, потому что я вижу только чёрный силуэт на грязно белом фоне. Вот силуэт дёргается, выпрямляется и деревянным шагом уходит прочь.

Ну и ладно, хватит на сегодня.

Хватит.

– Ты оглох? – с надрывом, с огнём в груди кричу я и неожиданно для себя самого устремляюсь следом.

Облака тёплого и душного пара окутывают с головой, видимость падает до нескольких сантиметров. Когда я прохожу мимо машины, окно с водительской стороны оказывается разбито. Под ногами жалобно хрустит триплекс, поскрипывают воздушные шарики, и разум походя отмечает некую нестыковку.

– За чужими долгами так же бегаешь?

О да, сегодня моё красноречие бьёт рекорды. Силуэт парня сворачивает в тупичок, сигнализация смолкает, и в этой странной, плывущей, белёсой тишине я ускоряю шаг.

Сердце бьётся в груди, дыхание спирает. Небо перекрывает сумрачный закуток. Дальше ни черта не видно – идти глупо, глупо, даже по сегодняшним меркам.

– Эй там…

На этот раз что‑то острое упирается мне в живот. Нож?

– Уёбывай, – шёпотом ветра доносится из полутьмы.

Язык парализует от страха, ноги едва не подкашиваются, а потом издалека, словно гром пробегает по крышам, накатывает ярость.

Я вколачиваю по руке с ножом – не видя, по наитию. Из темноты раздаётся шорох, будто от моего удара парень оступился, и тут же резкая боль обжигает левый бок. Нож грубо скребёт по рёбрам, скребёт, скребёт, и я вламываю кулак со всей дури туда, где слышался голос. Костяшки пальцев встречают что‑то тёплое, твёрдое, запястье пронзает от боли. Для равновесия я шагаю назад, на улицу с машиной.

Не знаю, как дальше себя вести. Не знаю. Не то отдышаться, не то бежать, рискуя получить ножом в спину.

Драться? Пока не забьём друг друга до смерти?

Я – за Диану, а он? За зарплату? За чужие долги?

Ноги дрожат от напряжения и, кажется, вот‑вот надломятся. Завывают сквозняки, над головой поскрипывают ржавые петли. Легкие горят без воздуха.

Раздаются неуверенные шаги. Грязные кеды пересекают линию тени – вытаскивают из хмари подворотни тонкие ноги, обтянутые дырявыми рейтузами. Полощется на ветру рубашка в красную клетку. Косая чёлка вьётся чёрными прядями и то закрывает, то открывает уголёк глаза.

Это, блин, не парень. Это перепуганная девушка, которую обстригли под мальчика, и вместо ножа она стиснула топор.

Что‑то… в груди ёкает, как будто летишь вниз на качелях. Сквозь адреналиновые волны я рассматриваю бледное лицо напротив и отступаю ещё на шаг.

Топор… осколки триплекса… разбитое окно…

Сердце раз за разом пропускает удары, будто внутри него разверзается холодная могила. Грудь полыхает огнём, в глазах темнеет, а я всё не дышу – знаю, что надо, но боюсь пошевелиться.

Если обрезать и выкрасить чёрным волосы, если добавить приступы лунатизма, пропавшую маму и разбитую до крови губу, и месяцы невзгод, где каждый день считается, как у собаки…

Забыв обо всём, я шагаю вперёд и обнимаю её. Топор с грохотом падает на асфальт.

Диана.

Господи, это Диана.