Востребованное зло

I

— А это что?

— О-о, нет! — простонал Руфус. — Ну сколько можно говорить, не лезь туда руками… Обожглась? А, ну вот, что я тебе говорил?

Ким всхлипывала, пытаясь сдержать слезы. Палец уже покраснел.

— Эх, ты… Горе луковое…

Руфус положил на земляной пол планшетку, достал из сумочки на поясе мазь от ожогов и пластырь телесного цвета. Ожоги были не редкость в этом секторе, и каждый сотрудник обязан был иметь при себе незамысловатые средства первой медицинской помощи.

Стандартного размера кусочек пластыря был слишком велик для маленького пальчика Ким, и Руфус обмотал его вокруг дважды, не переставая при этом ворчать.

— В следующий раз пусть мама тебя берет с собой… Вот зачем лезть, ну видно же — горячо в котле? Чем думала-то?

Ким жалобно хрюкнула, втягивая пятачком сопли.

— Разбаловали тебя, — сказал Руфус. — Меня вот дед с бабкой оставляли дома на целый день, и ничего — не скучал. Эх вы, младое племя… Все, пошли дальше. Нам с тобой еще сектор обойти надо.

Они пошли по узкому проходу между рядами котлов. Пламя ревело в топках под котлами, зеленовато-желтая жижа кипела и пузырилась, распространяя отвратительный запах тухлых яиц. Потолок высоко над их головами был покрыт копотью вперемежку с сернистыми отложениями. С потолка свисали на проводах несколько десятков тусклых лампочек, забранных непонятно зачем в решетки. Ссыльные молча провожали их взглядами.

— Здесь налево, — сказал Руфус.

Они свернули между котлами и Руфус провел малышку к закопченной железной двери. Сунул в щель карточку, дождался сигнала, затем с лязгом повернул колесо замка и толкнул дверь.

— Заходи, — подтолкнул он Ким в спину. Ким юркнула в темноту, и Руфус услышал топоток ее ножек по лестнице.

Сам Руфус не торопился заходить внутрь.

— Ты там поиграй пока, — крикнул он в темноту. — Я сейчас. Только не трогай ничего, ладно? Ким?

Он подождал несколько секунд, но ответа не дождался, и, рассудив, что в смотровой комнате ребенку ничего не грозит, снова запер дверь.

Руфус вернулся в сектор. Котлы были расположены довольно тесно, вдвое чаще, чем полагалось по технике безопасности, но все же между ними оставались проходы метра по два шириной, этого хватало, чтобы безопасно пройти в любой конец зала. Хотя все равно, если попадался бегун, приходилось иной раз здорово повилять между котлов, и чаще всего такая гонка оканчивалась ожогами. Бегуну-то что? Он и так весь в ожогах. А Руфусу приходилось потом намазывать руки, ноги и бока мазью, которая мало того, что на такой жаре не давала особых результатов, так еще и пахла преотвратно.

Но сейчас бегунов видно не было. Вроде бы все в порядке. Конечно сверху, из смотровой видно лучше — может, кто притаился где-то за котлом, а сверху весь сектор просматривается как на ладони — но ведь всегда лучше заранее пройтись и посмотреть, чем потом снова спускаться и бродить между котлами, высматривая бегуна.

Руфус обошел сектор кругом — две с половиной тысячи котлов, двадцать пять или тридцать тысяч ссыльных, шестьдесят градусов у самой поверхности земли — и вернулся к железной двери.

Раньше дверь запиралась огромным амбарным замком, висевшим на цепи. В стене еще сохранились вбитые намертво клинья с железными кольцами на концах, в каждое кольцо запросто проходил кулак. Ключ к замку был тоже огромен и так тяжел, что его приходилось вешать на специальный пояс, потому что если засунуть его в карман штанов, то штаны начинали сползать, и их приходилось то и дело подтягивать. К счастью, начальство несколько лет назад соизволило установить на двери электронные замки, открывавшиеся с помощью пластиковых карт. Технологию они, разумеется, сперли наверху. «Кто у нас мог бы додуматься до такого? Дыбы, капканы, железные девы, испанские сапожки, ну, максимум, гильотина — вот и все технические достижения, сделанные нашими инженерами», — горестно подумал Руфус, засовывая карточку в щель.

Ах, да, еще это дурацкое колесо. Магнитному электронному замку они доверяют гораздо меньше, чем массивному металлическому засову, приводимому в движение поворотным механизмом. Ну, предположим, сломается электронный замок. И что тогда? Неужели какому-нибудь бегуну придет в голову искать спасения в смотровой, из которой и выхода-то никакого нет? Да ведь его там еще проще поймать. Ну и пусть бы он бежал в смотровую, скатертью дорожка.

Руфус с усилием провернул колесо, железная чушка весом пудов в пять со скрежетом выползла из паза в базальтовой стене. Руфус отворил дверь и вошел.

На нижней площадке было темно, хоть глаз коли. Опять сгорела лампочка. Надо бы заказать новую. Где-то в столе у него был бланк на получение лампочки. Руфус закрыл дверь и повернул колесо теперь уже с этой стороны двери, закатывая засов на место. На ощупь нашел перила винтовой лестницы и поднялся в смотровую.

В смотровой, как и положено, света не было. Свет в смотровую проникал через огромное, почти во всю стену, двустворчатое окно, обращенное в сектор. Здесь было немного прохладнее благодаря трубам вентиляции, торчавшим из потолка и уходившим куда-то вверх, в более прохладные сектора. У стены стоял колченогий письменный стол, вытесанный из рассохшихся от жары дубовых досок, на единственном трехногом табурете сидела Ким. В ручонке она сжимала карандаш, а перед ней на столе лежал листок бумаги, в котором Руфус признал один из многочисленных бланков, обретавшихся в ящике стола.

— Рисуешь, мышка?

Ким обернулась к нему.

— Папа, я нарисовала тебя. Вот, смотри. Это ты, а это у тебя вилка.

— Вилы.

— Ага, вилы. А это я упала в котел, и ты меня вылавливаешь вилками.

Рисование не было сильной стороной Ким. Без ее пояснений Руфусу ни за что не удалось бы понять, что изображено на картине.

— Ты же не ссыльная, мышка, за что тебя сажать в котел?

— Я сама упала. А ты меня достаешь.

— А тебе достаточно света? Может, стол развернем?

— Не-е. Я возьму еще листок? — Ким сунула руку в стол и не глядя достала оттуда еще один бланк — какой первым под руку попался. — Сейчас я нарисую, как ты замазиваешь мне болявки.

— Подожди-ка, мышонок, дай я посмотрю.

Бланк оказался рапортом о беглом ссыльном. Таких в столе до черта.

— Рисуй, детка.

Руфус подошел к окну и внимательно оглядел ровные ряды котлов внизу. Слева направо, один ряд, затем справа налево — второй ряд, и снова, и снова, ряд за рядом. Бегунов видно не было. Котлы исправно кипели, выбрасывая в воздух вонь и гарь. Кстати, неплохо бы протереть окно — на нем уже образовался тонкий слой черной сажи. А ведь он протирал его всего лишь позавчера.

Руфус поднял с пола грязную тряпку, окунул в ведро, стоявшее в углу у окна. Створки окна раскрывались внутрь — иначе и нельзя, снаружи к окну не подберешься, а мыть окно приходилось часто. Он открыл одну створку окна, повозил тряпкой по внешней поверхности стекла, затем открыл вторую и повторил операцию. Вряд ли это можно было назвать мытьем, скорее — размазыванием грязи, но по крайней мере видно стало лучше.

К открытому окну подобралась Ким, опасливо высунула свою черную головку за край и вытянула шею, чтобы было лучше видно. Из окна тянуло жаром и вонью.

— Держись крепко! И не высовывайся так далеко.

— Папа, а отсюда долго падать?

— Долго. Хочешь попробовать?

Ким отскочила от окна. Пробовать ей не хотелось. Она вернулась к столу и вскарабкалась на табурет.

— Хочешь, я нарисую как ты моешь окно?

— Нарисуй. И подпиши, ты ведь у меня умеешь писать?

— Я не очень умею, — призналась Ким, хотя Руфусу и так было это прекрасно известно. — Ты мне поможешь?

— А что тут сложного? Напиши: «Папа моет окно».

— У-у, это длинно.

— Ничего не длинно, всего три словечка. Напиши, будь умницей, мышка.

— Я нарисую сначала.

Руфус закончил мыть окно и водворил створки на место. Н-да, не намного чище, чем было. Наверное, пора бы поменять воду в ведре. Он еще раз окинул взглядом сектор, потом подошел к столу и пристроился с краю, утвердив локти на столешнице.

Ким рисовала, высунув язык и чересчур сильно нажимая на карандаш, отчего линии на листке отражали в большей степени рельеф стола, чем ее фантазии. Кривой четырехугольник, видимо, изображал окно, а лохматый куст с торчащими из него ветками — его самого.

— А тут у тебя в руке тряпочка, — сказала Ким, пририсовывая лохматому кусту черный комок на одной из веток.

— Умница, мышка. А теперь подпиши.

— Подписать?

— Да, подпиши. Напиши «Папа…»

Ким снова высунула язык — на этот раз гораздо дальше, в соответствии со сложностью задачи — и старательно прорисовала строчную «П». Потом отложила карандаш.

— Я устала, я пойду посмотрю в окно, — заявила она.

— Ладно, — согласился Руфус. — Но потом допишешь, хорошо?

Он уселся на освободившийся табурет и вытащил из ящика всю пачку бланков.

— Не то… Не то… А, вот он.

Бланк-заявка на смену лампочки содержала двадцать семь пунктов, включавших дату установки лампочки, дату и точное время выхода из строя, общий срок службы (в часах), показания счетчиков на момент установки и на момент выхода из строя, и еще кучу столь же бесполезных цифр. Руфус привычно заполнил требуемые поля более-менее правдоподобными значениями. Он работал не первый год и прекрасно знал, что никто никогда не читает эти заявки. Однажды, интереса ради, он написал в графе «Среднее количество часов работы (за сутки)» число «25», и ничего. Никто даже не заметил.

Руфус отлично представлял себе, как работает система. Какой-нибудь штабской клерк с волосатыми ушами взглянет на бланк, увидит слова «лампочка» и «сектор 566», шлепнет по бланку штампом и напишет другую бумажку, с требованием выдать 1 (одну) лампочку в сектор 566 (пятьсот шестьдесят шесть) для господина Руфуса Брыкса, под его личную ответственность (инструктаж по технике безопасности вкручивания ламп накаливания проведен, запись в журнале № 5042-28486/3), и передаст эту бумажку в отдел снабжения, а те напишут запрос на склад, а склад пороется в кубышке и отыщет лампочку, и отправит разносчика с накладной в сектор господина Руфуса Брыкса, а в штаб — докладную записку о том, что лампочка выдана. Потом все эти бумажки, исчирканные подписями и заляпанные синими и черными штампами соберутся, наконец, вместе, чтобы осесть в каком-нибудь древнем архивном шкафу и быть сдавленными тысячами и даже, пожалуй, миллионами других, столь же бесполезных бланков.

Руфус ставил внизу листа свою подпись, скромную закорючку, похожую на запятую с ушами, когда Ким сказала:

— Папа, там кто-то гуляет.

Вот дьявол, неужели бегун? И опять в его смену. Он подскочил к окну. И с облегчением выдохнул.

Это был всего лишь Цахес, старый, лысый, больной и вечно кашляющий Цахес. Нечастый гость в его секторе. Цахес шел, неторопливо переставляя свои старые ноги и размахивая какими-то бумагами, шел явно к двери в смотровую. Да, собственно, куда еще он мог здесь идти?

— Посиди тут, мышка, я выйду, поговорю с дядей.

Руфус спустился вниз — как раз вовремя, Цахес уже вовсю дергал за шнурок, и было слышно, как наверху заливается колокольчик. Он перестал звонить только тогда, когда дверь открылась перед ним и Руфус сказал:

— Привет. Может, хватит уже названивать? Я уже тут.

— А-а, — прохрипел Цахес, отпуская шнурок. — А-а, кх, кх, молодой Брыкс. Здорово, здорово. Я не буду подниматься, если ты не против.

Руфус и не собирался приглашать Цахеса в смотровую. По инструкции этого не полагалось, да и вообще, нечего старому черту делать в его смотровой.

— Я собственно, кх, вот чего пришел, — сказал Цахес, почесав жиденькую бороденку. — Увольняют меня. Слышал?

— Нет, не слышал. Серьезно? А на твое место кого берут?

— Да какая мне разница! — возмутился Цахес. — Плевать я хотел, кого они там хотят посадить на мое место. Оно мое. Я на нем знаешь сколько?.. С тыща четыреста, кх, кх, восемьдесят седьмого, кх, вот. Это стало быть уже сколько?

— Да уж, много, — уважительно покачал головой Руфус. Признаться, ему было невдомек, что Цахес настолько стар. Ну, триста, ну, может триста пятьдесят… А что кашляет — так поработай-ка в смолокурнях с его, еще и не так закашляешь.

— А эти… Кха-кха-козлы!.. — Цахес указал глазами куда-то вверх. — В общем, я тут петицию составил. Чтоб не увольняли. Подпиши? Весь мой отдел подписал, и большинство из моих секторных подписали.

— Э-э, — сказал Руфус. — Можно мне?..

Он принял бумаги из рук Цахеса и начал читать. Петиция была составлена отменно. Пятьсот с лишком лет, проведенных Цахесом, в значительной степени, за составлениями рапортов и докладных записок, отточили его деловой стиль, если можно так выразиться, до остроты бритвы. Бумага, написанная каллиграфическим почерком, с изящными завитушками и даже какими-то ажурными виньетками в начале и конце текста, содержала множество оборотов типа «незапятнанный послужной список», «высокая моральная устойчивость», «низкий процент побегов» и даже «троекратный победитель межрегиональных соревнований по членовредительству». Руфус почувствовал, как растет его уважение к старому хрычу.

Хм, а вот это интересно. Оказывается, Цахес начинал обычным разносчиком, совсем как Руфус. А прежде, чем стать десятником, сменил добрую дюжину должностей помельче.

— Так ты и черпальщиком поработал, а, Цахес?

— А то, — буркнул Цахес. — Везде я поработал. Кх, кх, кх. Подпишешь?

Руфусу стало жаль его. Отдать пять сотен лет на службу обществу (и ведь не какой-нибудь штабной крысой, а добропорядочным трудягой) — и что получить взамен? Отставку, и в лучшем случае, ничтожную пенсию.

— Перо есть? — спросил он. Цахес протянул ему перо, с кончика которого уже свисала капля чернил. Старик успел обмакнуть его в чернильницу, прицепленную к его поясу.

Последняя страница была сплошь покрыта кое-как накорябанными подписями. Руфус утвердил листок на ровном участке стены и старательно вывел свою подпись, а рядом — полное имя, после чего вернул бумагу Цахесу. Тот помахал бумагой в воздухе, чтобы подсушить чернила, что, впрочем, было совершенно излишним. Чернила на такой жаре высыхали мгновенно.

— Вот спасибо, Руф. Кх, кх. Пойду еще пару секторов обойду. А Сеймур сегодня в смене, ты не знаешь?

Руфус пожал плечами.

— Ну, ты это… Будь здоров, — махнул рукой Цахес.

Он развернулся и заковылял прочь. Руфус несколько секунд смотрел ему вслед, а потом крикнул:

— Цахес!

— А? — обернулся тот.

— Может, зайдете как-нибудь на ужин? — слова эти сорвались у Руфуса с языка, и он тотчас пожалел, что произнес их. На кой черт сдался ему старикашка? Он проклял себя за эту секундную слабость и теперь в душе надеялся, что Цахес ответит отказом.

— Не откажусь, — ответил Цахес. — Может, завтра зайду.

— Ну и отлично, — сказал ему Руфус. — Буду ждать вас у себя.