Война [=Нам не дано предугадать…]

В то воскресенье осенью 1941-го женщин с ее завода отправили на уборку моркови, всех, кто мог работать: от пятнадцати до семидесяти.

Таня — ей было шестнадцать — работала как заведенная. Ей сказано было работать, ни о чем другом она больше не думала. Поэтому солдат на дороге не заметила бы, не позови ее женщина, которая больше всех любила, когда Таня «представляла»:

— Тань, смотри, кто идет!

Взвод сам собой встал, смешался. Солдаты уже перекликались с женщинами, некоторые из них пошли на поле. Лейтенант молоденький, чтобы не терять своего командирского достоинства, объявил перекур.

— Тань, скажи «морковки!» — нашептывала женщина.

— Эй, морковки! — крикнула Таня.

— Вот дура! — закатилась женщина.

— Завелись, — бросила старуха.

— Пигалица! — крикнул на Таню лейтенант.

— Ладно, помалкивай, обмылок!

— Ладно, сам помалкивай!

— Взвод!.. — скомандовал лейтенант.

— Тань, уходит! — заволновалась женщина.

— А он баб боится! — крикнула Таня.

Солдаты смеялись, глядя на лейтенанта.

— Ты сама не испугайся. — Лейтенант смотрел в упор.

— А ты зайди, посмотрим! — кричала Таня. — Адрес сказать?

— Сейчас докричишься! — пригрозил лейтенант.

Взвод зашагал.

— Маклина, восемь, квартира двадцать девять! Только не забойся!

Солдаты подмигивали Тане, и только самый маленький без улыбки смотрел на нее. Она орала во все горло, как орут с усталости:

— Зайди-зайди, я тебя напугаю!

— Давайте, забирайте ее с собой! — кричали женщины.

— Ведь вот ничего не боится, — косилась на Таню одна с густыми бровями.

— Ладно-ладно, не суетись! — крикнул лейтенант на прощанье. — А то не зайду!

— Не ладно, не ладно! — орала Таня.

— Хватит орать! — одернула ее старуха.

— А чё такого? — Таня пожала плечами. — Сами смеются…

— Ой, я с ней умру, — хохотала женщина, которая подначила. От смеха сразу потекли по лицу слезы — и она уже ткнулась себе в колени и заплакала по-настоящему.

Таня открыла дверь и растерялась: лейтенант пришел.

— Спишь?

— Мне в первую, — сказала она. — Проходите. Там не убрано, а так никого нет. — И покраснела.

— Ладно, спи. — Он нагнулся к кошке, которая во все горло орала на лестнице.

— Она блохастая! — сказала Таня, просыпаясь окончательно. Лейтенант дернулся, кошку не тронул, ушел.

— Я через часик зайду. Спи!

Она постояла у двери, услышала, как хлопнула входная дверь. Пошла на кухню, вытащила из ящика сэкономленный сахар…

Через десять минут была уже на рынке, меняла сахар на кусок хозяйственного мыла…

Дома аккуратно вымыла руки и голову в тазу, припрятала обмылок, посидела без дела. Смотрела на огонь в печке, не двигалась.

Лейтенант пришел опять, как обещал.

— Дверь открыта, не боишься?

— Я иногда не слышу, как стучат. — Она повела его в комнату, была серьезна, торжественна.

— Положи куда-нибудь. — Он дал ей консервы, хлеб, яблоко.

Она взяла, спрятала в тумбочке.

— Поешь, — сказал лейтенант.

Она откусила от яблока. Он смотрел на улицу поверх занавески. Потом на нее.

— Не смейся, — сказала она.

— Я не смеюсь, — ответил он.

Он спал. Она сидела за столом, боком смотрелась в зеркало, искала, что изменилось в ее лице, раскладывала карты:

— Тридцать шесть картей четырех мастей, скажите всю правду, что ожидает червонную даму… — И опять смотрелась в зеркало, но так и не нашла, что изменилось. Забыла про карты, улыбалась, заново шептала про тридцать шесть картей и серьезно смотрелась в зеркало.

Он проснулся и сел резко, так что она испугалась.

— Сплю?! — Посмотрел на будильник. На будильнике было почти три. — Прости. — Взял ее за руку, усадил рядом, обнял. — Тебе пора? Я провожу.

— Нет! — Она испугалась. — Мне в первую, я же говорила!

— Хорошо выглядишь. — Он увидел по правилам накрытый стол: хлеб, консервы, салфетка. Сел есть, объяснил: — Проголодался.

Она смотрела, как он ест, радовалась.

— А ты что про меня утром подумал?

— Про тебя?.. Стоит, орет… — Он вспомнил, крутнул головой. — Маленькая, а нахальная!..

— Руки в земле! — подсказала она. Она была счастлива, как ребенок, когда ему рассказывают, каким он был в младенчестве. Ей хотелось говорить и радоваться вместе. — И главное, я даже не думала, что меня на морковку пошлют! Я по полторы нормы в смену вырабатываю и пять недель в ночь выходила — запросто могли бы не послать! Или вы по другой дороге пошли!..

Он поел, отодвинулся дальше.

— У меня знаешь какая квартира! — сказала она. — Потом увидишь. Только там не убрано. Или хочешь — спи.

Он молчал, смотрел, теперь уже без улыбки.

— Что? — спросила она.

— Вспоминаю: спирт брал?.. Нет, не брал… Ну что? На работу не опоздаешь? Будильник есть?

Она махнула рукой:

— Я все равно не усну!

— Давай поставь. Мало ли.

Она завела будильник, он посмотрел: на пять часов, спросил:

— А он звонит?

Она рассмеялась радостно, искренно:

— А как еще! За мной начальники заходят?! У нас один раз опоздай, я бы здесь не сидела. У меня и радио нет.

Он опять долго смотрел на нее, встал:

— Ну что: на руках тебя поносить? — Подхватил, посадил на плечо, понес в коридор, нарочно кряхтя.

Она смеялась от неожиданного счастья.

— Ты!.. Худая, а тяжелая!.. Ухо отпусти!

Он скакал по гостиной:

— Где работаешь-то?

— На за-а-во-де!.. — Она смеялась, старалась удержаться. — Военном!..

— Помощница! Я воюю — она пули льет!.. Завтра не уснешь, помощница?

— А! — Она махнула рукой. — Я, когда работаю, вообще как машина! Могу не есть даже!.. Теперь налево!

— Будильник не услышим. — Он остановился.

— Я все равно не лягу!

— Принеси. — Он опустил ее на пол. — Давай, давай быстро! Она помчалась в свою комнату, вернулась, поставила будильник на пол в коридоре и с размаху бросилась к лейтенанту.

— Расшибешься! — Он засмеялся. Отодвинулся.

Будильник гулко тикал в коридоре.

— А здесь мое самое любимое зеркало, венецианское. Знаешь, как зеркала проверять? Свечку подносишь — если один раз отражается, значит, простое зеркало. А если много раз — значит, венецианское. Очень красивая вещь.

Они стояли в пустой комнате, смотрели на светлое пятно на обоях, где когда-то висело венецианское зеркало.

Ей хотелось, чтобы у нее все было хорошо, чтобы он не волновался за нее:

— А я сразу привыкла одна. Я вообще могу: когда страшно — я сразу не думаю, и все.

— А если разбомбит?

— А! — Она махнула рукой. — Что сейчас думать: разбомбит? А!..

— Молодец, — сказал он. — Ладно, дальше пошли. Пошли, пошли, время тикает, вперед! — Он повел ее дальше.

Они сидели в дальней комнате на развалившемся диване.

— Они у нас в деревне каждый год отдыхали, я ей все время на заказ шила. А родители умерли — взяла и к ним приехала сюда. Они сразу приняли. Ну, не шить, в домработницы… У меня родители в один день угорели, я говорила?.. А расскажи про тебя.

— А я вчера с девушкой познакомился. Она мне письма писать будет.

— А я сроду ни одного письма не написала.

— Тогда я ее, наверное, с собой заберу. Мне без нее — смэрть!.. — Он замотал ее в одеяло, обнял.

Она вырвалась, выскочила из одеяла, закрыла дверь в коридор:

— А то тикает!..

Они смеялись до упаду в комнате, которая раньше была столовой. Они вымыли и накормили кошку. Кошка вылизывалась, мокрая, тощая.

Они опять были в ее комнате, доедали его гостинцы.

— Отработаешь сегодня — выспись как следует. Вообще отдыхай побольше. — Он был спокоен, прощался легко, благодарно. — Тебе главное — войну переждать. А потом у тебя хорошая жизнь будет, вот увидишь… Плохо, что не поспала… Черт, точно Еремин спирт вытащил! Я помню, что брал. Это он так говорит: смэрть. Это он утром сказал: иди, пока зовут. Про тебя. Нет, по-хорошему, правда. С увольнительной помог.

— Только, Саш, давай к соседке вместе пойдем, — попросила она.

— Зачем?

— За бумагой. У нее точно есть, и она дома сейчас, я точно знаю.

— Не, Танюш… Не надо никого…

— Пойдем! — Она тянула его за руку. — Ты постоишь — и она не заругается, что поздно!

— Не, Тань, без меня.

— Постоишь — и все! Наверху, вот над нами!

Он вырвал руку. Зло, как чужой.

Она испугалась. Напряглась.

— Начинается, — сказал он. — Утром какая была смелая-хорошая. — Он тряхнул ее. — Ну!

Она робко улыбнулась, села. Он усмехнулся:

— Уселась. Ну-ка, быстро к соседке! Чтобы одна нога здесь!.. — И не договорил, она была уже на лестнице.

Вынеслась наверх, через одну-две ступени, стучалась:

— Что?! Кто?! — испугались в квартире.

— Извините, что поздно! Это Таня Агеева, из двадцать девятой, Игнат Иваныча домработница! Мне тетрадку надо!

— Игнат Иванович эвакуировался! Какая Таня?

— А меня оставили! Тетрадку дайте, пожалуйста! У меня человек с фронта! С фронта!!!

Соседка высунулась с тетрадкой:

— А почему вы ночью стучите? Я вас не знаю.

— Спасибо. — Таня выхватила тетрадку.

Через ступеньку-две понеслась обратно, чуть не врезалась в стену с размаху, с размаху вбежала в коридор — его не было. В комнате его не было.

Ей стало страшно, жутко, она крикнула:

— Ну?! — и заорала изо всех сил.

— Ты что?! — Он выскочил из-за двери.

— Я думала, ты ушел. — Страх прошел сразу, она засмеялась. — Шинели-то нет!

— Дура… Я напугать хотел. Орет, как зверь, — обнял ее. — Ты что?

— Дали тетрадку, — сказала она. — Напишем?

Пальцы не гнулись — привыкли к другой работе.

— Курица. — Он отобрал у нее ручку, вырвал лист бумаги из тетради, написал номер своей части, вырвал еще лист. — Давай говори, что писать. А то не понравится.

— Здравствуй, дорогой мой муж Саша, — сказала она.

— Ладно! — Он шлепнул ее по спине. — Муж!.. Время посмотри.

Она взглянула на будильник в коридоре: было почти пять.

— «Здравствуй, дорогой мой муж Саша», — прочитал написанное. — Дальше пишу: «Как ты воюешь?» Да?

Она вскочила, убежала. Принесла ему связку ключей, положила в карман шинели:

— Ключи. Меня не будет, чтобы на улице не стоять.

— Ну вот что ты!.. Ладно. «Как ты воюешь?» — Поцеловал, погладил: — Чудо ты!.. — Стал писать дальше: — «Я живу нормально», да? «Верю в нашу победу…» Говори, что писать. «Береги себя» писать? Как твои подружки пишут?

— Я так быстро не могу, — смеялась она от счастья.

— Тогда сиди тихо. Пишу: «Учусь думать головой. Забыть тебя не могу…»

Она встала.

— Куда? Я кого воспитываю?

— Сейчас. — Она быстро вышла в кухню.

Положила в ложку кусок сахара, растопила над огнем, послушала, как Саша вдруг засмеялся в комнате. Вылила расплавленный сахар себе на ладонь, скорчилась, чтобы не завизжать от боли, обмотала руку тряпкой…

И вернулась к нему, села тихонько.

— Смотри! — Он улыбался, ему нравилось письмо. — «Здравствуй, дорогой мой муж Саша. Как ты воюешь? Пишет тебе твое чудо. Я живу нормально. Верю в нашу победу. Учусь думать головой… Любимый мой! До самой смерти не забуду эту ночь!..» Время посмотрела?

— Саш, я забыла сказать. Я вчера на заводе руку поранила, у меня сегодня отгул. Оставайся.

В коридоре резко зазвонил будильник.

— Тебе когда? — спросила она. — Не скоро?

Он не понял сначала. Он размотал тряпку, увидел ожог, бросил тряпку, смотрел на Таню, как будто впервые увидел.

— Правда, вчера, — сказала она. — Ты не заметил! За горячий резец хватилась, а на «морковке» земля на рану попала. Сегодня отгул. Читай. Что там?..

Он встал и стал собирать вещи.

— Ты куда? — спросила она.

Он молчал. Она заглянула ему в лицо:

— Ты уже уходишь?

Она принесла из другой комнаты хозяйский свитер, сунула ему в руку. Он швырнул свитер в угол. Она подняла.

Он искал что-то.

— Фуражку? — Она принесла фуражку.

Он взял не глядя. Собрался. Сел. Она присела тоже. Он хотел встать, она предупредила:

— Сначала встает кто младше. — И встала.

Он посмотрел на будильник:

— До Васильевского ходит что-нибудь?

— Трамваи. — Она пожала плечами, вяло, устало. Она выдохлась.

Он пошел к дверям.

— Я письмо завтра опущу, — сказала она.

Он ушел и закрыл за собой дверь.

Плакать она не могла. Она устала. Села и услышала будильник, поморщилась. Вынесла будильник в дальнюю комнату. Открыла входную дверь, убедилась, что лейтенант не прячется в подъезде, вернулась и потушила свет в комнате.

На улице уже начинался утренний обстрел. Лейтенанта остановил патруль, он ждал, пока майор проверял увольнительную.

— Времени впритык, а вы прогулочным шагом! Город знаете?

Рядом остановился мальчик лет одиннадцати.

— Не успеваете. — Майор отдал документы, посмотрел на часы. — Попробуйте напрямик. На трамвай надежды мало.

— Я покажу! — Мальчик побежал вперед.

Лейтенант — за ним, ключи от квартиры бренчали у него в кармане, он вытащил их, пошел быстрее.

Они зашли в подворотню. Лейтенант остановился, схватил мальчика за плечи, закричал:

— Маклина, восемь, квартира двадцать девять!.. Сделай! Недалеко! Таня! Таня Агеева! Чтобы шла!.. Сделай! Маклина, восемь!..

Мальчик слушал, кивал. Побежал обратно. Лейтенант выскочил на улицу — остановился трамвай.

Мальчик скачками поднялся по лестнице до Таниной квартиры, задыхаясь, пробовал ключи, ронял, забывал, какой ключ он уже пробовал, какой нет, стучал кулаком, кричал:

— Агеева! Открывайте! Вам на работу!..

Дверь открылась. Он вбежал в квартиру, оглядываясь. Услышал будильник, побежал на звук:

— Я что, должен полдня… — Увидел пустую комнату, будильник на полу и вдруг замер, испугался, сжался… Кинулся вон из квартиры.

Лейтенант поймал его на лестнице, убрал с дороги, побежал в квартиру, мальчик за ним:

— Она не говорит!..

Лейтенант содрал с нее пальто, одеяло: она спала, крепко, как умерла, как ей давно хотелось выспаться. Он кинул ей юбку:

— Одевайся. — Помог, кое-как застегнул, сказал мальчику: — Она уснула.

Мальчик с ненавистью смотрел на нее.

Они выскочили из подъезда.

— Куда идти? — крикнул лейтенант. — На завод? Куда?

— Туда!

Мальчик забежал вперед:

— Товарищ лейтенант, идите, я ее отведу!

— Я сама!.. Я скажу, что на станке, мне поверят! Опоздаешь! Иди! — Вырвалась и побежала.

Лейтенант поймал ее. Мальчик ловил тоже, вцепился в рукав, зло:

— Иди, сволочь!.. Люди воюют!

— Я тоже, понимаешь, я в бою… — заговорил лейтенант без остановки, сосредоточенно. — Вчера я ничего не мог, поняла?.. Я тоже решил: ладно! Глаза закрыл — и легче! Каждого не пожалеешь!..

— Что — каждого? — спросил мальчик.

— Уйди!!! — крикнула ему Таня.

Она бежала, заглядывая в глаза лейтенанту, слушала, если не понимала — запоминала, что он говорит.

— Убивать надо, а откуда? — кричал лейтенант. — Я тоже думал: никаких там слез, все! А все же цепляются! Ты цепляешься, я цепляюсь… Не то… Война, понимаешь?! Долг. Смерть. Поняла?!. Не то… Главное: я знаю, ты пошла. Тебе поверят. Любишь меня? Не забудешь? Фамилия моя Саша Носов. Из Москвы. Брат есть…

Они стояли у завода, он обнимал, целовал ее на прощанье:

— Не кричи, да? Не кричи. Письмо опустишь? Чтобы я знал: ты живешь. Помнишь, как в письме: «Учусь думать головой. Забыть тебя не могу…» Хорошая. Любимая. Родная. Моя. Одна. Иди!

Он толкнул, она пошла, потом побежала.

— Не оглядывайся! — крикнул он.

Вслед не смотрел, не проверял. Послушал взрывы, сориентировался. Увидел невдалеке патруль — рванулся в другую сторону. Он вбежал в глухой проходной двор — и там сразу же ухнул разрыв. Дом разломило пополам, и одна половина его осела на землю.

Таня шла к заводу.

«Здравствуй, дорогой мой муж Саша. Как ты воюешь?»— вспоминала-сочиняла письмо к нему. — «Пишет тебе твое чудо. Я живу нормально. Учусь думать головой. Забыть тебя не могу. Любимый мой! До самой смерти не забуду эту ночь…»