Возможности любовного романа

в предыдущих сериях

Это конец моей жизни в искусстве. Наконец-то я нашел женщину, которую искал. Лето. Лето, которого я ждал. Мы живем в сьюте на пятом этаже отеля “Шато-Мармон” в Голливуде. Она столь же прекрасна, как Лили Марлен. Она столь же прекрасна, как леди Гамильтон. Мне не на что жаловаться, разве что на страх потерять ее. Мне была отпущена полная мера красоты. Дни и ночи напролет мы целуемся. Перистые пальмы выглядывают из смога. Колышутся занавески. Поток машин на бульваре Сансет движется по нарисованным стрелкам, словам и линиям. Не стоит даже шепотом говорить об этой высшей степени совершенства. Это конец моей жизни в искусстве. Я пью “Ред-Нидл”, напиток, изобретенный мною в калифорнийском городе Нидлс: текила и брусника, лимон и лед. Полная мера. Мне было отпущено полною мерой. Это случилось накануне моего сорок первого дня рождения. Любовь и Красота были дарованы мне в образе женщины. Она носит серебряные браслеты, по одному на каждом запястье. Я счастлив, что мне так повезло. Даже если она уйдет, я буду повторять себе, что мне была отпущена полная мера красоты. Я уже сказал себе это однажды в Холстоне, штат Аризона, в баре напротив нашего мотеля… Пьяная болтовня. Это во мне говорит “Ред-Нидл”. Он слишком легко пьется. Я боюсь. Сам не знаю почему.

Леонард Коэн. “Моя жизнь в искусстве”в первый день нового года

Сегодня, в первый день нового года и впервые за долгие месяцы, Нина позвонила мне сама. Было утро, она, мол, проснулась первой, решила немного пройтись и стоит, мол, сейчас на каком-то холме за городом Кутна-Гора, разглядывая окрестности, к ней, мол, бежит какая-то большая собака, ой-ой-ой, ты же просто поиграть хочешь, да?.. а вот и хозяева, ну, а как у тебя вообще дела? “Пишу”, – ответил я, потому что все Рождество я провел за письменным столом и теперь чувствовал себя немного неуютно, оттого что говорил со своей героиней. Нина не сказала, с кем встречала Новый год и кто это еще не проснулся, а я не захотел спрашивать. В отместку я не сообщил ей, ни о чем пишу, ни что пишу я для того, чтобы прошлое не стерлось бесследно, как в конце концов стирается все; пишу, чтобы излить из себя то, что наполняло меня долгие годы; пишу, чтобы отдать прожитое, подобно пчеле, которая добросовестно облетела луг и теперь возвращается назад в свой улей; а еще пишу для того, чтобы еще раз подарить все лучшее, что во мне есть, той, кто сейчас звонит мне по телефону, хотя вряд ли она это оценит. Нет, ничего такого я ей не сказал. Звоня друг другу, мы больше не разговариваем. Будто последние представители исчезнувшего племени, мы аккуратно обходим стороной то место, где прежде стоял тотем и где теперь лишь яма, полная золы и отбросов. татуировка для Нины

Однажды после ужина Нина заявила:

– Хочу сделать себе татуировку.

Я удивленно взглянул на нее и, не зная, что ответить, глотнул портвейна из бокала.

– И хочу, чтобы придумал ее ты, – добавила Нина. – Пусть на мне все время будет что-то твое.

Звучало трогательно.

– Можешь не торопиться, – продолжила она. – И я тебя ни в чем не ограничиваю. Я даже не знаю, где конкретно ее набить.

Звучало трогательно, но я уже был слегка пьян и потому сразу предложил, чтобы Нинину длинную белую спину лизали языки пламени. Разноцветные, красные посередине и голубые по краям, и чтобы это пламя целовало ее плечи и шею, а голова держалась на нем, как на газовой горелке. Нина, понятно, не пришла в восторг от этой идеи, и тогда я предложил ей набить на запястье имя ее бывшего парня. Нина опять поморщилась, и я принялся пересказывать ей рассказ Фланнери О’Коннор^[48], в котором татуировка играет важную роль и который плохо заканчивается. Ведь нужно же было выяснить, насколько это Нина серьезно.

– Я серьезно, – перебила она.

Серьезно? В таком случае на внутренней стороне бедра надо наколоть: Оставь надежду всяк сюда входящий. Естественно, в оригинале, чтобы твое бедро не утратило стиль. Ну, а если на одном бедре от колена до паха у тебя протянется надпись, которая у Данте висит над вратами ада, то на втором надо набить приветствие Дельфийского оракула: Познай самого себя. Опять же в оригинале – греческие буквы смотрятся очень эффектно. Ведь секс – это нынче единственная уготованная нам инициация. По крайней мере, так утверждает выпитый мною портвейн.

Пару дней спустя я все же перестал пустословить, взял листочек в клеточку и начал придумывать татуировку для Нины. Я знал, что на ее теле нельзя ничего писать – где угодно, но только не на нем. Любая фраза или стихотворная строка показались бы мне кощунственными. В поисках вдохновения я, правда, набрел на сайт, где рассуждали, что тело – это храм, так почему бы не расписать его стены, и тут же предлагали неплохую подборку цитат из Библии, однако меня это как-то не убедило. В общем, я просто чиркал на листочке и ждал, что, может, оно придумается само. Но чем сложнее получались у меня рисунки, тем больше я удалялся от своего внутреннего ощущения того, как должна выглядеть татуировка для Нины.

На седьмой день Бог почивал от дел своих, а я знай себе трудился. И в награду за это в памяти вдруг всплыл простой круг, нарисованный Джотто и переданный им посланцу папы римского, собиравшему у лучших художников того времени образцы их работ. Круг, имеющий свой аналог на востоке, где мастера дзена вот уже много веков обмакивали в тушь кисточку, чтобы одним движением изобразить энсо, символ совершенства, просветления и пустоты.

Я тоже попробовал нарисовать круг. Он получился кривой и некрасивый. Нарисовал еще один, и тот тоже вышел кривой и некрасивый. Я покрыл кругами целую страницу, они были разные по размеру, но все – кривые и некрасивые.

Прошло еще несколько дней, прежде чем до меня дошло: Нина должна наколоть круг, от которого остался только центр.

Просто точку.

Маленькую мушку.

Лучше всего за ухом, чтобы ее было видно, только когда Нина небрежно откидывает волосы назад.

Я продемонстрировал ей свое творение, когда мы снова сидели за бутылкой вина. Нина никак не могла найти мой эскиз на листе бумаги, хотя он был прямо посередине.

– Вот… это? – спросила она, посмотрев на меня. Казалось, она еле удерживается от смеха.

– Это центр круга Джотто. У меня есть еще второй вариант.

Я показал Нине другую страницу А4. На ней вместо темной точки зияла посередине маленькая дырка. Если Нина выберет эту версию, татуировщик, видимо, просто слегка кольнет ее в шею.

– У тебя за ухом будет что-то вроде “Белого квадрата на белом фоне”, которым Малевич, по сути, успешно подвел черту под историей искусства, – объяснил я.

– Гм, мне надо еще подумать, – осторожно произнесла Нина. – Выглядит очень минималистично.

С тех пор ни один из нас о татуировках больше не заговаривал.