Возможности любовного романа

представьте, если бы я сейчас умер

Novinky.cz, 13 апреля 2019, 9:50

Шестидесятилетний британский комик Пол Барбьери, выступающий под псевдонимом Иэн Когнито, умер в городке Бистер прямо на сцене. В ходе выступления Когнито почувствовал нехватку воздуха, опустился на стул и замолчал. “Зрители поначалу решили, что так и задумано”, – сообщил компании BBC организатор мероприятия.

“Все зрители, включая меня, думали, что он шутит”, – признался ведущий вечера Эндрю Берд. По его словам, публика продолжала смеяться, не подозревая, что что-то не так. Берд рассказал, что Когнито в ходе выступления шутил о своей смерти и даже обратился к зрителям со словами: “Представьте, если бы я сейчас умер на ваших глазах”.

“Минут за десять до того, как ему стало плохо, он шутил о том, что его хватит инфаркт, – описывал произошедшее зритель Джон Остояк. – Мы вышли оттуда совершенно подавленные. Минут пять мы сидели, смотрели на него и смеялись”.

Когда стало понятно, что это не шутка, две медсестры и полицейский, находящиеся в зале, попытались оказать Когнито первую помощь. Прибывшие на место врачи скорой помощи констатировали его смерть. “Медсестра из Крамаре”

А

Пластиковый женский голос навигатора сообщил, что я прибыл на место. Я почти не сомневался, что он что-то перепутал. Передо мной возвышалось двенадцатиэтажное здание, социалистическая высотка, которой в девяностых сделали крайне неудачный фейслифтинг: сине-белая плитка должна была скрыть серость фасада, но обветшала даже быстрее, чем исходные материалы, и теперь фасад сверкал только белыми пластиковыми окнами. Казалось, я по ошибке припарковался перед очередной больницей, которых было много в этой части города.

Братислава, район Крамаре.

Я выключил двигатель и подошел посмотреть поближе. Возле кнопок на домофоне – ни одной фамилии, только номера квартир, с первой по девяносто шестую. Над стеклянной входной дверью – надпись “ОБЩЕЖИТИЕ КВАРТИРНОГО ТИПА”. Навигатор явно ошибся: не может быть, чтобы стипендиатов вышеградской резидентской программы размещали в общежитии на окраине Братиславы. Только спустя некоторое время я заметил на фасаде табличку: Вларска 5. Все правильно. Именно здесь мне и предстояло провести ближайшие три месяца.

Б

Братиславский зоопарк втиснут между автострадой и кладбищем. В ноябре он производит особенно грустное впечатление: киоски с едой закрыты, животные прячутся где-то в клетках, в расположенном по соседству “Динопарке” модели динозавров закутаны на зиму синей пленкой. Я и сам толком не знал, зачем я здесь оказался. Просто утром я понял, что соскучился по жирафам; наверное, участие в резидентской программе к тому моменту окончательно выжало из меня все соки.

В зоопарке я провел часа два. Обратный путь начинался на остановке тридцать второго автобуса, но он должен был приехать только через пятнадцать минут. Остановка, по сути, находилась на трассе, так что я решил пока немного прогуляться. Эту сторону дороги занимала парковка, расположенная перед двумя административными зданиями. Я ходил по парковке взад-вперед, набирая в телефоне заметку: Человек смотрит на двух шимпанзе, которые ищут друг у друга блох, на снежную сову, с бесконечным достоинством сидящую на своем шесте, на ленивых льва и львицу, которые не торопятся спариваться… Именно человек смотрит в глаза лемуру, макакам, человек смотрит в глаза тигру, который трется о стекло вольера, и шерсть его искрится, почти как в стихотворении Блейка^[107]. Человек заглядывает в глаза животным и спрашивает себя: “Почему именно человек?” Он пытается представить себе… Я хотел написать: Он пытается представить себе павильон людей, вокруг которого ходят семьи красивых леопардов, – но не закончил предложение, потому что ко мне подошел какой-то пьянчужка и спросил по-словацки, что я здесь делаю.

Я не хотел упустить фразу, но от прохожего явно так просто было не отделаться, поэтому, даже толком на него не взглянув, я ответил, что жду автобус и пишу эсэмэску.

– Čakáte na autobus na parkovisku? – поинтересовался он.

– Тут рядом остановка, – махнул я рукой.

В этот момент он достал полицейское удостоверение и в ответ захотел увидеть мое удостоверение личности.

– Например, загранпаспорт, – уточнил он.

Я смог выудить только проездной на трамвай. Мужчина повертел его в руках и сказал насмешливо:

– Ну, и сколько таких вы можете изготовить?

Только в этот момент я разглядел его как следует и понял, что леопардам придется подождать. Мужчина был в штатском: в потертой куртке-бомбере; на носу – причудливые очки в золотой оправе. Вид у него был фриковый, он походил на карикатурного гангстера из фильма братьев Коэн.

Я перевел взгляд на пластиковый проездной и решил, что не смог бы, пожалуй, изготовить ни одного.

– А дружки ваши? – спросил он. – Вы знаете, что находитесь в особой зоне?

В особой зоне? Я и понятия об этом не имел, зато знал, что вот-вот придет мой автобус. Я извинился за то, что оказался на улице без документов, и хотел было попрощаться…

– Пройдемте со мной, – сказал он.

– А в чем дело? – возмутился я.

– А с какой стати у вас нет с собой удостоверения личности? – спросил он угрожающе.

– А вам-то что?

– С какой стати у вас нет с собой удостоверения личности?

– Да я только в зоопарк решил съездить, откуда мне было знать, что оно мне понадобится.

Мужчина ненадолго пришел в замешательство, а потом сказал:

– Значит, в зоопарк съездить? Давайте-ка вы мне свою байку в помещении расскажете.

А

Вернувшись в машину, я некоторое время сидел, опустив лоб на руль. Общежитие на окраине Братиславы? Они это серьезно? Я готов был тут же повернуть ключ в замке зажигания и отправиться туда, откуда только что приехал. Моя жизнь протекала в другом месте, и я не должен был его покидать. Но потом я решил, что не стану устраивать сцен, а лучше немного пройдусь по окрестностям. Там видно будет.

О братиславском районе Крамаре я до сих пор знал только из песни. В девяностых по радио постоянно крутили хит группы “Элан”:

Подключает капельницы, делает инъекции

Старички от ее чаю чувствуют эрекцию

Рядом с нею я потею и дышу прерывисто

Аккуратно ставит клизмы, к ней взывают атеисты.

Медсестра из Крамаре, по ней сохнут санитары…

Интересно, где именно работала эта медсестра? В Национальном институте сердечно-сосудистых заболеваний? В Национальном онкологическом институте? В больнице имени Ладислава Дерера? В детской больнице? В районной поликлинике? За время короткой прогулки по окрестностям я выяснил, что вариантов масса, вплоть до министерства здравоохранения, куда ее вполне могли перевести с повышением. Вряд ли кто сейчас удивится, если узнает, что сексапильная медсестра из хита девяностых в итоге заняла пост министра.

Улыбается, вся в белом, словно ангел, к нам слетела…

Чем не слоган для билборда – под фотографией в обнимку с Йожо Ражем^[108].

Прогулка оказалась с препятствиями. Тротуары здесь ни с того ни с сего заканчивались бетонными клумбами, усаженными окурками, или становились настолько узкими из-за припаркованных машин, что два человека с трудом могли разойтись. Асфальт под ногами был весь в пузырях, трещинах и выбоинах. На газонах и в кустах валялся мусор – видимо, еще со времен Нежной революции^[109].

Я вдруг захотел кофе, но по дороге мне не встретилось ни одной кофейни. Пришлось заглянуть в вестибюль какой-то больницы и познакомиться с местным кофейным автоматом. По коридорам шаркали шлепанцами женщины в розовых и фиолетовых халатах.

Что я здесь делаю?

Я вышел на улицу. На билборде у автобусной остановки, которая наверняка помнила Густава Гусака^[110], рекламировались инъекции ботокса в область подмышек. Якобы это помогает от потливости.

Повсюду дух социализма, покрытый слоем капиталистического грима.

Слева и справа раздавался вой сирен скорой помощи, а потом над головой пролетел медицинский вертолет.

Хрень какая-то! Я что, приехал сюда сочинять продолжение “Больницы на окраине города”^[111]?

Я решил, что пока просто попробую заселиться. Выяснилось, что моя квартира находится на первом этаже в конце длинного коридора, пахнущего хлоркой. Светлая секционная мебель, бежевая тахта с абстрактным рисунком, пластиковые окна с серыми офисными жалюзи. Вода в ванной и в кухне отдавала чем-то неприятным, так что со временем я научился не ставить чистые стаканы вверх дном – чтобы от них не воняло.

Б

Мужчина, который был похож на персонажа из фильма братьев Коэн, повел меня вдоль одного из зданий, подталкивая в спину и по дороге выспрашивая, нет ли у меня при себе оружия. Я заверил его, что никакого оружия у меня при себе нет, но мы все равно пришли к туалетам, где он стал водить по мне металлоискателем. Пищали монеты, мобильник, маленький значок на пиджаке, пищала пряжка ремня, а потом вдруг где-то поблизости заверещали полицейские сирены.

Приехали сразу две машины. Мужчина вывел меня на улицу и бросил на растерзание четверым вооруженным полицейским – примерно как в зоопарке бросают мышь в террариум со змеями. Я никак не мог понять, что происходит. Я попытался объяснить им, что случилось какое-то недоразумение, даже сознался в том, что я писатель, приехавший по резидентской программе, но только их запутал.

– Кто-кто вы? Хватит ерунду говорить!

Начальник вооруженной группы оставил меня на попечение своих коллег, а сам вместе с человеком в штатском отошел к вахте, где к ним присоединился какой-то охранник. Эти трое что-то показывали друг другу на мониторах, а я тем временем стоял на улице возле входа и рассматривал здание: на фасаде – таблички с названиями IT-компаний, а еще – глядите-ка – маленький, неприметный израильский флаг.

Вокруг меня заняли позиции трое полицейских. Я решил, что нам всем нужно успокоиться, и начал:

– А что это за здание? Я просто стоял рядом с ним на парковке и даже не знал, что здесь какая-то особая зона…

Полицейские переглянулись, решая, кому из них отвечать, а потом один сказал:

– Мы не предоставим вам никакой информации. A vytiahnite ruky z vreciek!

Я послушно вынул руки из карманов, и полицейский, помолчав, спросил:

– Odkiaľ ste?

– Из Чехии.

– А родители откуда? – продолжал он допытываться по-словацки.

– Из Чехии.

– Но вы-то ведь не чех?

Я непонимающе посмотрел на него – это что, вопрос с подвохом?

– А я разве не на чешском говорю?

Полицейский, желая дать понять, что мне его не провести, постарался сделать взгляд покрасноречивее.

– А что вы тогда делаете в Братиславе?

– Я приехал сюда по стипендии.

– Где учитесь?

– Я не студент, я писатель.

– Значит, вы здесь работаете?

– Пытаюсь писать.

– А что пишете? Небось донесения о посольстве Израиля? – усмехнулся он.

Посольстве? Я с интересом посмотрел на здание, которое выглядело, как самый обычный бизнес-центр.

– Значит, это посольство Израиля?

– Я уже сказал, что мы не станем предоставлять вам никакой информации, – отрезал он.

Пока мы ждали, я старался думать о леопардах. Или о белой сове – она напоминала советницу мудрого волшебника из какого-нибудь фэнтезийного фильма. Всё разрешится. Придет главный, я скажу свое имя, страховой номер, они найдут меня в базе данных, и мы разойдемся по-хорошему. Это всего лишь мелкая неприятность, которая вполне вписывается в мою братиславскую жизнь.

Вскоре действительно пришел главный и спросил, почему у меня нет при себе документов. Я ответил ему, что просто хотел съездить в зоопарк и обратно.

– Говорит, что он писатель, – насмешливо бросил один из тех, кто оставался со мной.

– Назовите свое имя, фамилию и страховой номер, – сказал главный, который казался улучшенной версией словацкого полицейского.

“Ну слава Богу, хоть кто-то разумный”, – подумал я и сообщил главному все нужные сведения. Он передал их своему коллеге, и тот, сидя в машине, вбил их на планшете. Я надеялся, что этим-то все и кончится, но через некоторое время коллега доложил:

– Не, по базе не находится.

– В таком случае вам придется поехать с нами, – сказал главный. – Сами знаете, что в мире творится, – добавил он в оправдание.

И только тут у меня в голове сложился пазл. Словацкий премьер-министр Роберт Фицо как раз хвастался, что знает о каждом мусульманине, находящемся в Словакии. А я крутился рядом с посольством Израиля. Правда, кое-что тут не сходилось: я не был мусульманином.

А

Здание, в котором я жил, никогда не служило больницей, как я было решил из-за его длинных коридоров и неповторимой атмосферы. Ничего подобного, заверил меня вахтер: здесь с самого начала жили родственники больных, что лежали неподалеку в отделениях длительного пребывания.

По стипендии нас приехало четверо: словацкая поэтесса, польский репортер, венгерский переводчик и я. В итоге мы разбились на пары: польский репортер сдружился с венгерским переводчиком, а я время от времени общался со словацкой поэтессой.

На приветственной встрече мы сообщили друг другу, над чем собираемся работать в Братиславе, сравнили состояние национальных литератур, а потом несколько недель ограничивались вежливыми приветствиями.

Я должен был написать рассказ о еде, который заказал мне какой-то чешско-польский альманах. Рассказ о еде!

После первых нескольких фраз меня уже начало мутить. Вместо рассказа я стал сочинять одноминутную пьесу для радио “Влтава”. В пьесе было два персонажа – Пенис Феминист и Вагина де Сухое Чувство Юмора. Поначалу я думал, что там будет еще одна героиня – порноактриса Грудь Наголо, но в итоге я ее выставил. Суть пьесы состояла в том, что Пенис Феминист твердо стоял против эрекции, а Вагина де Сухое Чувство Юмора оставалась закрыта для любых предложений. Получалось все равно не слишком смешно, так что вместо пьесы я решил написать на пробу несколько текстов в журнал “Респект” для рубрики “Один день”^[112] – буду в течение осени постепенно отсылать их с разных электронных адресов.

В результате я больше смотрел в окно, чем на экран ноутбука. Из окна открывался вид на парковку и площадку с разноцветными мусорными баками. На парковке то возникали, то исчезали фигурки братиславских астрономических часов: мужчина с двумя пакетами из двух разных супермаркетов; мужчина в трениках и толстовке “Адидас”, с телефоном, прилипшим к уху, во время звонка машинально пинавший бордюрный камень; две уборщицы, устроившие себе перекур; какой-то местный “Топ Ган” в очках-авиаторах и ботинках с такими острыми носами, что они казались свежезаточенными; двое украинцев, отставившие пивные бутылки на крышки мусорных баков и явно пребывавшие в отличном расположении духа – когда они смеялись, казалось, что они по-братски разделили между собой один набор зубов.

После обеда я обычно ходил гулять – либо в лес за город, либо вниз, к Дунаю. Во втором случае я проходил мимо гигантского здания университетского общежития “Дружба IV”, а потом под мостом через Дунай. На другом берегу реки торчал огромный билборд с рекламой мобильного оператора. Все вокруг было каких-то нечеловеческих размеров, в том числе и широкий Дунай, по которому медленно двигался гигантский балкер.

Длинная прямая набережная была тогда пустынной и заброшенной. Аллею старых тополей пронизывал ветер, срывая с деревьев первые листья. По Дунаю бежала рябь, и казалось, что он течет сразу в обе стороны – сам в себя и сам от себя, смотря как поглядеть.

Я облокотился о парапет и заметил бездомного, который брел внизу по каменистой тропинке. В каждой руке он нес по туго набитому пакету, будто для того, чтобы удерживать равновесие. Пройдя метров сто, он остановился и положил пакеты на землю. Оглянулся по сторонам – наши взгляды на пару секунд встретились. Сначала он просто сидел на земле, а потом начал медленно раздеваться. Снял с себя грязную куртку, жилетку, рубашку, футболку, майку… С трудом встал на ноги, расстегнул ремень на штанах, которые тут же спустились до щиколоток. У него были худые волосатые ноги, а на животе – какой-то нарост. Справа от нас по магистрали проносились машины, впереди, по серо-зеленой глади Дуная, скользило блестящее белое судно, следовавшее по маршруту “Будапешт – Братислава – Вена”. Бездомный осторожно спустился к воде, возле самой кромки снял с себя трусы и вошел в холодную реку. Немного поплавав, он окунулся с головой, а затем перевернулся на спину и лег на поверхность воды. На животе у него торчал нарост, а пах напоминал гнездо с мертвой птицей.

Нельзя сказать, чтобы городские власти не занимались проблемой бездомных: например, на сидениях скамеек появились посередине металлические дужки, чтобы там нельзя было лежать.

Бездомные, по крайней мере, выглядели настоящими – чего нельзя было сказать о молодых людях, которые провожали последние теплые деньки, лежа на траве, и казались позаимствованными из фотобанка. Они легко могли стать частью любой 3D-визуализации, но не имели никакой связи с окружающим их пространством.

Я гулял по этой набережной трижды в неделю, причем в совершенно другом настроении, чем гулял вдоль Вислы в Кракове. Я был здесь один. Я не знал, о чем писать. Мне было не по себе. Я чувствовал, что должен находиться в другом месте и заниматься другими делами. Нина говорила со мной сдержанно и уверяла, что у нее все хорошо. Ее жизнь в Поличке обрела свое русло, и впервые за пять лет Нина проводила наедине с собой больше времени, чем со мной. К ней в кофейню наведывались самые разные личности. Водяной рассказывал ей жуткие истории^[113], Торгпред после своих деловых встреч заходил на флэт уайт, Скульптор, живший на отшибе, звал ее к себе в сауну. Чудаки со всей округи нашли в Нине нового собеседника, а чудаки Нине всегда были интересны.

Позже я заметил, что здешние бездомные обитают прямо под видовыми площадками, нависающими над берегом через каждые несколько сотен метров. Когда туристы любовались оттуда мостом СНП, они стояли у бездомных на крыше. Достаточно было глянуть вниз и вбок, чтобы увидеть бутылки, кучу одеял или даже торчащие из-под них ноги. Так что у бездомных открывался прекрасный вид на словацкую постройку века – мост Словацкого национального восстания, это урбанистическое НЛО, которое, отрезав замок от города, оставило после себя перед фасадом собора Святого Мартина четырехполосное шоссе.

Б

Сев со мной в машину, которая направилась в полицейский участок, главный распорядился, чтобы его коллега попробовал еще раз удостоверить мою личность. Мне был виден экран планшета, где в строке поиска выскакивала подсказка: последний поисковый запрос был Jan Nemec. Я постарался как можно вежливее сообщить полицейскому, что над первым “е” пишется гачек.

Видимо, существовал какой-то протокол, по которому главный должен был сторожить меня на заднем сидении, и потому с планшетом разбирался водитель. Все свое внимание он сосредоточил на том, чтобы набрать ě, и из-за этого чуть не сбил на переходе двух женщин. Их злобный жест растворился в воздухе, когда они увидели, что показывают средние пальцы полицейской машине.

После этого водитель на всякий случай остановился – прямо там, откуда примерно час назад я должен был уехать на автобусе. Теперь он набрал мое имя правильно, но в базе данных меня все равно не нашлось. А ведь я, приехав в Братиславу, специально сходил и зарегистрировался в полиции по делам иностранцев. То есть сделал все, что от меня зависело. А что если бы я и впрямь оказался террористом?

Тогда от посольства Израиля не осталось бы и шекеля.

Улучшенная версия словацкого полицейского по дороге жаловалась на корейских водителей в Братиславе, которые не знают ПДД. Я удивился, что водители именно корейские, и заметил, что иногда правил дорожного движения не знают даже местные. Полицейский объяснил мне, что есть большая разница между “не знать” и “не хотеть знать”: словаки не знают, а иностранцы и знать не хотят.

Меня препроводили в участок, где все пошло по второму кругу. В полиции, видимо, вступил в силу какой-то новый приказ о том, что нельзя передавать друг другу информацию, поэтому я вновь был допрошен стражами порядка на предмет того, почему я без документов и чем я, собственно, в Братиславе занимаюсь. Я устало, но совершенно искренне ответил, что и сам толком не знаю, чем тут занимаюсь. Я живу здесь уже почти три месяца и нахожусь в совершенном раздрае.

– Ну что-то вы все-таки должны тут делать, – рассудительно заметил один из полицейских.

– Пытаюсь писать.

– Писать? А зачем вы тогда фотографировали израильское посольство?

У меня глаза на лоб полезли. Стало быть, тот мужик в штатском решил придать своей работе значимости и заявил, что я что-то фотографировал?

– Я ничего не фотографировал, более того – я даже не подозревал, что там находится какое-то посольство, – запротестовал я.

– Камеры видеонаблюдения зафиксировали, как вы фотографируете на телефон гаражи посольства.

– Я ничего не фотографировал. Я писал сообщение.

– Кому?

Меня бросило в пот, потому что никакого сообщения я не писал; мне просто не хотелось объяснять им, что я набирал в телефоне заметку о том, что было бы, если бы в зоопарке имелся павильон людей, а вокруг него ходили семьи леопардов. Нет-нет, такой ошибки я не допущу, иначе мне сегодня отсюда не выбраться.

– Ждите здесь, пока мы не удостоверим вашу личность, – сказали полицейские и пошли звонить в чешскую полицию. Спустя пять минут они вернулись и сообщили, что не дозвонились, поэтому личность мою удостоверить не могут.

– Такая вот проблема… – пожаловались они.

Полицейские ненадолго задумались, а потом один из них спросил:

– А где ваше удостоверение личности?

– Дома.

– Это где?

Я назвал им адрес своего творческого общежития.

– А что если кто-то пойдет с ним и проверит его документы? – предложил один из полицейских.

Я сказал, что это отличная идея и что я предлагал это по очереди всем его коллегам, но те отвечали, что это невозможно.

– Ну, а теперь уже возможно, – сообщил он.

А

Почему я ничего не писал?

Однажды на прогулке я встретил польского репортера вместе с венгерским переводчиком. Они оба возвращались с футбола – венгр успел втянуть поляка в местное венгерское сообщество. Поляк, связав бутсы шнурками, повесил их через плечо – довольно стильный жест, как мне показалось. Он закончил школу репортеров, одним из основателей которой был Мариуш Щигел^[114], и теперь не только писал репортажи для “Газеты Выборчей”, но еще и пробовал свои силы в прозе. Он вызывал у меня симпатию, но при этом я никак не мог пробиться через маску его самоуверенности, поэтому мы особо и не общались. А теперь нам всем троим было по пути. Мы говорили о работе писателя и о трудовом поте, об удовлетворении и умиротворенности. Им казалось забавным, что, хотя из-за языкового барьера каждый из них не прочитал ни строчки из того, что пишет другой, оба так много говорили о своих текстах по-английски, что смогли бы их реконструировать на своем родном языке. Я почувствовал укол зависти: во-первых, они ходили играть в футбол, но им даже в голову не пришло позвать меня, а во-вторых, они оба над чем-то усиленно работают. Сейчас они вернутся к себе, примут душ, быстро поужинают и потом откроют свои ноутбуки – просто идеальные писатели-стипендиаты.

Конечно, я мог бы писать о том, что приехал сюда по резидентской программе, что встречаюсь с другими авторами и пытаюсь что-то писать. Мог бы пойти по проторенной дорожке.

Прошло уже два года с тех пор, как была опубликована “История света”. За это время я написал множество текстов, но практически ни одного художественного. Я занимался другими делами, думая, что мое собственное творчество подождет. А оно не подождало. Я даже забыл, что именно указал в своей заявке на стипендию.

А, точно: я хотел написать антиутопию про мир, в котором все уже загрузили себя на сервера, живут в облачных хранилищах и только изредка, как в отпуск, выбираются из виртуальной реальности в обычную.

В общем, передо мной стоял вопрос, что писать. А еще вопрос, зачем писать. До определенного возраста ты просто делаешь то, что у тебя получается, потому как это самый простой способ чего-то добиться. Но мне уже было почти тридцать пять. Вокруг появлялось все больше людей, которые стали, кем хотели, жили, как хотели, – и вдруг поняли, что все это бессмысленно. Попросту не нужно. Они пришли к своим прокисшим целям, которые, возможно, даже не были их собственными, и с непритворным изумлением обнаружили, что пятнадцать-двадцать лет назад приставили лестницу не к той стене.

Крайне редко на лице мужчины отражается растерянность, подобная той, когда он понимает, что полжизни штурмовал не ту гору.

А вдруг я один из них?

Мне казалось, будто в моей жизни что-то не так. Скорее всего, именно поэтому и в Братиславе все шло наперекосяк. Неслучайно, наверное, меня приняли за террориста: так же, как и у них, у меня внутри сидело неутолимое недовольство и я пытался подыскать для него весомую внешнюю причину. Неслучайно, наверное, тот странный охранник обратил на меня внимание – наверное, он что-то во мне почувствовал. Он же был из фильма братьев Коэн.

Я позвонил Нине. Хотел поделиться своими сомнениями. Но она стала говорить про парня, пришедшего в кофейню и заказавшего три капучино. Нина ждала, что придут еще двое, но никто не появлялся, а парень уже начал нервно вертеться, и поэтому Нина принесла ему три чашки; парень поблагодарил и завел беседу с теми двумя, которых на самом деле с ним не было. Он потягивал свой капучино, рассказывала Нина, а к двум другим чашкам даже не прикоснулся. Минут пятнадцать он о чем-то дискутировал, пока наконец не допил кофе; тогда я подошла к его столику и знаешь, что я спросила? Ты будешь смеяться, но мне просто не хотелось разрушать иллюзию. Я спросила: “Вы платите вместе или по отдельности?” Не знаю, что бы я стала делать, если бы он сказал, что по отдельности, но он заплатил за всех и еще оставил хорошие чаевые.

Проснувшись ночью, я всматривался в темноту. Что-то было не так. Мне вдруг страшно захотелось забраться внутрь тахты, на которой я лежал. Глупое желание, которому я не мог сопротивляться. А может, у меня попросту не было причин спорить с самим собой. Я был писатель-стипендиат, не способный писать, – разве не достаточный повод для того, чтобы, оставшись в одиночестве, вести себя немного экстравагантно? Я приподнял матрас и, забравшись в ящик для белья, снова опустил его.

Мне было не совсем понятно, лоно это или гроб. На нюх не определишь.

Я лежал так минут пятнадцать, а потом внезапно забеспокоился, что могу тут задохнуться. Я представил себе, что мне не выбраться, потому что сверху на этой тахте кто-то спит, а я стучу кулаками и не могу его добудиться. Потом до меня дошло, что сверху на тахте сплю как раз я. Что сверху сплю я, и изнутри мне самого себя не добудиться. Так что я задушу себя сам.

Б

Меня передали очередной, уже третьей по счету паре словацких полицейских. Они спросили, откуда я и что делаю в Братиславе. Я без обиняков ответил, что приехал по террористической программе, но полицейские ничуть не смутились. “У меня есть целых три месяца, чтобы спланировать, как поднять на воздух половину Братиславы”, – добавил я для ясности, а они только засмеялись, не подозревая, что я и в самом деле созрел для этого.

Мне опять пришлось сидеть, положив руки так, чтобы они были видны, но в остальном мое общение с полицейскими было крайне неформальным. Стражи порядка интересовались, пишу ли я поваренные книги, где можно в Брно познакомиться с девушками и где там готовят лучшие стейки. Припарковав машину возле общежития в Крамаре, полицейские удивились, почему гостя Словацкой Республики не смогли поселить получше, и чуть не вогнали меня в слезы. Когда я показывал им свое удостоверение личности, они в шутку спросили, правда ли, что я состою в ИГИЛе², как думают их коллеги. Я ответил, что если они имеют в виду ночные богослужения, то да, в вигилиях я участвую регулярно.

– Да плюньте вы на это и найдите себе лучше какую-нибудь медсестру из Крамаре! – посоветовал один из полицейских, сопроводив свои слова жестом, в котором главную роль играли указательный и большой пальцы левой руки, сомкнутые друг с другом, и засунутый в это колечко указательный палец правой.

– Я подумаю, – пообещал я.

В чем-то он был прав.