Возвращение 'Семерки пик'

В.Грачев, А.Кочетков

Возвращение "Семерки пик"

По утрам уцелевшая часть жилого отсека напоминала оранжерею. Сквозь трещины в белых панелях стен нахально пробивались цепкие зеленые стебли с почти прямоугольными листьями. Эти листья напоминали серебристые погоны парадной формы Космофлота, и, просыпаясь, Ломовой каждый раз вздрагивал. За ночь растения вырастали метра на полтора, и вместо зарядки их приходилось обрывать со стен целыми охапками. "Интересно, как они цветут? Рискнуть и оставить их в покое? Будет оригинально, если они задушат меня во сне..."

Взглянув на часы, он присвистнул и вскочил с постели. Восемь утра! Наскоро расправившись с лианоподобными квартирантами, взял с вечера приготовленный рюкзак и вышел из каюты. "Умываться и завтракать будем на месте".

Кратчайший путь к озеру проходил по бывшему внешнему кольцу. На что оно теперь было похоже! Покореженные листы металла и пластика, нанизанные на пробивающиеся снизу стволы чудовищной крапивы, обрывки силовых трасс, аккуратно завязанные узлами, как обыкновенный шпагат, сплющенные кольца иллюминаторов, в которые приветливо заглядывало нежно-салатовое небо Нирваны... "А чем, собственно, плохое название? Мне пока нравится, а спорить со мной здесь некому".

Еще две недели назад станция "Гелиос-2" представляла собой гигантский цветок - черный георгин - диаметром в пятьсот километров. Центральная часть - излучатель - была крохотной: километра полтора. Легко можно было представить, что сделалось с этим цветком: лепестки просто пообрывали, а чашечку с единственным пестиком - жилым отсеком - долго и старательно толкли в ступке, прежде чем бросить. "Бросить где?.. Скорее всего, изуродованный обломок станции обронили над каким-нибудь лужком Нирваны".

Особенно осторожно он пробирался через заграждения из лопнувшей стены коридора. Растений, как он давно понял, опасаться нечего. "А вот творения рук человеческих... Закон Ома, между прочим... Ток в электросети имелся бритву включай и брейся! Но откуда этот ток поступает?" Однако он ничего не предпринимал, чтобы в этом разобраться.

Он не выглядел голодающим. Его широкое лицо обрамляла золотисто-рыжая борода. Комбинезон был ветхий, но чистый - явно стиран, причем не без помощи бытового комбайна.

Возле проема с оплавленными краями он остановился и, оглядевшись, решил: здесь. Сунул в проем рюкзак, а затем, согнувшись, полез сам.

Оставалось выполнить лишь некоторые формальности - и "Здравствуй, Земля! Я твой навеки!"

Стас сидел в приемной и скучал.

- Кахановский! Зайдите в сектор кадров, - раздалось из динамика в форме вазы, торчащего посередине журнального столика. Вздрогнув от неожиданности, Стас в который раз отметил, что реанимация не прошла бесследно. Во всяком случае, для его нервов.

Сквозь голубое окно кабинета открывался великолепный вид на космопорт "Антарктида". В кабинете было двое. Знакомый еще по училищу начальник сектора кадров - добродушный пожилой мужчина, при появлении Кахановского смущенно кашлянул в кулак, извинился и вышел. С подтянутым моложавым майором Стас раньше не встречался.

Майор жестом пригласил его сесть и некоторое время расхаживал по просторному кабинету, заложив руки за спину и каждый раз взглядывая на Кахановского с новым выражением. Он словно размышлял, стоит ли начинать разговор вообще.

- Моя фамилия Рубцов, - наконец представился майор и достал портсигар. Выражение лица у него было такое, будто беседа уже закончилась.

Стас смотрел в окно, там стартовал орбитальный катер новой конструкции. "Чего они тянут? Маршевые пора на режим...", - раздосадованно думал он. Наконец незнакомый майор возник где-то между Стасом и запускающим двигатели катером и безразлично спросил:

- Скажите, Кахановский, а чем вы намерены теперь заниматься?

- Что вы можете мне предложить? - язвительно осведомился Стас. - Может быть, должность мусорщика?

"Какие они все раздражительные...", - про себя констатировал майор и спокойно сказал: - Вам прекрасно известно, что вы можете выбрать любую из десяти стоящих у вас в дипломе профессий, но только с поправкой на пункт "Б". Расчисткой колодцев на Марсе займутся другие.

- Покрепче здоровьем, да?

- Собственно, я хотел говорить с вами о Ломовом.

- Ах вот оно что, - Стас понял, кто этот майор. - Извольте. Что вас интересует?

Майор уже сидел напротив Кахановского и в упор глядел на него своими светлыми глазами.

- Вы изменили отношение к Ломовому после катастрофы? - быстро спросил майор.

- Ведь это сделал он...

- Вы уверены?

- Господи, да мы же были на станции вдвоем! Перед началом эксперимента Костя, ну, Ломовой, велел мне взять катер и отойти от борта. А потом подал всю энергию на излучатель и снял фокусировку. Очевидно, он не мог поступить иначе... Но сейчас-то зачем в этом копаться?!

Майор поднялся, подошел к окну и долго разглядывал, как прямо на глазах горелое пятно на бетоне, оставшееся после взлета катера, покрывается коркой льда.

"Вот народ, - думал он. - Один ненормальный угробил себя и труд миллионов людей, а другой такой же готов его оправдать. Будто это я, а не Ломовой чуть не отправил его тогда на тот свет, - майор тяжело вздохнул. Самым чокнутым был, конечно, тот, кто додумался, что современный астронавт должен быть прежде всего яркой и обязательно эмоциональной личностью".

Сухарь Рубцов с детства безнадежно мечтал стать астронавтом.

- Послушайте, Кахановский, - произнес он, обернувшись к Стасу. - Если у вас появятся какие-либо соображения по поводу того, что произошло на "Гелиосе-2", прошу немедленно связаться со мной.

Ломовому с самого начала показалось, что озеро вообще выпадает из этого и без того странного мира и граница разделения проходит точно по середине обрыва. Каждый раз, спускаясь по обрыву к озеру, он всерьез побаивался, что оно вдруг исчезнет или станет чем-то другим.

Там, наверху, где лежали останки станции, все было чужим. Стоило же продраться к средней части обрыва, как бешено растущие заросли - что-то вроде смеси можжевельника с карликовой грушей - вдруг обрывались, и росла до слез обыкновенная трава, густая и мягкая, словно расчесанная гребешком. Настоящие крупные березы, чуть искривленные у самых корней, тянулись вверх, деликатно перекрывая зелеными кронами нелепое салатовое небо, а прозрачная холодная вода питающих озеро родничков по вкусу напоминала ключевую воду Полесья.

Остановившись у одного из родников, пробивающегося из-под корней растущей почти у самой воды березы. Ломовой снял рюкзак и несколько минут смотрел на танцующие в чистом русле ручья серые песчинки. Здесь он обычно умывался и завтракал.

Над забытым вчера пакетом с остатками еды легким облачком вились мошки. "А вот бросать мусор в этих местах нехорошо. Место мусора наверху". Там в считанные минуты любые органические отбросы жадно пожирались растениями, смахивающими на росянку, которые росли возле бывшего камбуза.

Присев на корточки. Ломовой достал носовой платок, старательно завернул в него смятый пакет и спрятал в одном из кармашков рюкзака. "Завтракать сегодня придется во время или после рыбалки. Мошек жалко. Их ждет та же участь, что и содержимое пакета. Но не выбирать же их пальцами из мусора!"

Ломовой пошел по берегу, стараясь поменьше мять траву и ступать в свои старые следы, отпечатанные на влажной земле. Он знал, что все растущее наверху было, по сути, огромным стерилизатором. Только этим можно объяснить тот факт, что он до сих пор чувствует себя хорошо. Даже прекрасно. "Что же касается озера... Вот об этом лучше не думать..." Интересно, что об этом у озера и не думалось. "Может, в том и есть его главное, важнейшее предназначение?"

- Представьте себе, Люда, он так и сказал! - Стас придал своему лицу каменное выражение, сузил глаза, поджал губы и передразнил майора из управления профилактики. "Если у вас появятся какие-либо соображения по поводу того, что произошло..."

Кахановский замолчал, погруженный в свои мысли. Его спутница с уважением поглядывала на космического волка, приехавшего навестить родственников погибшего товарища.

Взятый напрокат в аэропорту Иванково открытый двухместный роудер быстро шелестел по серебристой бетонке. Вокруг простирались сплошные луга с геометрическими проплешинами сенокосов. Стас с наслаждением вдыхал свежий воздух. По бетонке ездили редко, разве что туристы. Попутчица Стаса студентка второго курса Лесной академии - наконец осмелилась спросить:

- Вам нравится здесь у нас? Я родилась в этих краях и лучшего места, пожалуй, не знаю...

- Все дело в сравнении.

- Значит, вам здесь не нравится? - упавшим голосом сказала Людочка.

- Я бы не сказал, - Кахановский демонстративно понюхал воздух. Отличная смесь!

- Какая смесь?!

Стас рассмеялся.

- Под названием "Степь". Полгода мы с Костей дышали ею на станции, чередуя с "Кавказом" и "Тайгой", - Кахановский нажал на тормоз, колеса завизжали по бетону, и роудер остановился в нескольких метрах от стайки куропаток, гуськом перебегавших дорогу. - Вот несмышленыши из детского сада! Да, так "Степь", разумеется, сильно проигрывает этому нектару... И вообще, как выяснилось, жить на нашей Земле тоже неплохо!

- А глаза-то у вас грустные... Небось, о Ломовом думаете.

Кахановский покачал головой: его напускная веселость Люду не обманула.

- Скажите, Станислав...

- Просто Стас.

- Скажите, Стас, вот вы хотите увидеть тетю Ломового...

- А откуда вам известно, что именно тетю?

Людочка покраснела и отвернулась от Кахановского.

- С Авелиной Ивановной мы живем по соседству, я часто бываю у нее, все стены в ее доме завешаны рисунками и фотографиями облаков, их там сотни, Авелина Ивановна говорила, что все они сделаны ее племянником... торопливо, словно оправдываясь, заговорила девушка.

Стас нахмурился.

- Знаю я про это его увлечение.

- А Ломовой точно погиб? Ведь никто не видел его мертвым.

- Гарантия индивидуальной системы жизнеобеспечения - ровно двадцать часов. Потом конец. А я даже не знаю, успел ли он надеть скафандр, чтобы получить хоть это время.

...Если Косте повезло, то он еще двадцать часов дышал гадостью под названием "Степь". А ему, Станиславу Кахановскому, это уже не грозит. Никогда.

- Запомните, Люда, что бы там ни говорили. Ломовой был отличным парнем и настоящим астронавтом. Между прочим, знаете, какую песню он посвятил Первой Звездной?

- Нет.

- У нее странное название, очень длинное, чуть ли не такое, как сама песня, - Стас подобрался, крепче сжал руль и дал полный газ. - "Песня космического разведчика, встретившегося на площади имени Первой Звездной экспедиции со своим кораблем "Семерка пик".

- Такой корабль в самом деле был?

- Да. Он не вернулся на Землю, и ему действительно поставлен памятник. Есть легенда, что экипаж "Семерки" нашел след Чужих. Но это к делу не относится. Слушайте.

И Кахановский запел неожиданно хриплым голосом.

На обшивке номер

чертит лунный блик.

Повстречался снова

я с "Семеркой пик",

Ты на пьедестале.

я уже старик,

мы стремились к славе.

Ах, "Семерка пик"!..

Порт приписки вытерт,

веер мертвых дюз.

В стали и граните

ты, пиковый туз.

Помнишь наши звезды

и удачи груз,

и последний козырь

ты, пиковый туз?!

Голос Стаса делался все более громким и яростным.

Мы не на приколе,

вечность - это миг.

И еще проколет

ночь "Семерка пик".

Нет, предназначение озера вовсе не исчерпывалось предоставлением землянину возможности ни о чем не думать.

Теперь посередине водоема, как могучее дерево на картине Якоба ван Рейсдаля, возвышался новенький орбитальный катер серии "ПШ", бортовой номер "7" - сверхнадежный аппарат для экипажа из двух человек. Трап плавающего исполнения скромно ждал будущего командира на том месте, где он вчера поймал карася с ладонь. "Славно! Это как же понимать? Приглашение к возвращению? "Внимание, внимание, в зону радаров вошел неизвестный корабль земного происхождения..." Ну, слава богу, кое-что прояснилось... Но рыбалку-то зачем откладывать? Ведь нужно подумать, и теперь, кажется, это мне удается и у озера"

Ломовой достал из рюкзака две телескопические удочки с монограммой "Л", не спеша осмотрел наживку - синтетического мотыля, срок годности пять лет.

"Слишком дефицитная наживка, чтобы ее оставлять на Земле, вот и пригодилась. В этой жизни все может пригодиться. Забросить надо бы подальше, под правую стойку, в тень. Вроде правильно. А вторую? Вторую пока придержим, время есть. Первый клев я, конечно, проспал, придется подождать. Подождать и подумать.

Нужно лететь. Лишь один факт, что я появлюсь, да еще на штатной "пешке", должен всех убедить. Если машинка дотянет, а иначе зачем _они_ мне ее подсунули, то Земля недалеко. Скорее всего, я сейчас где-то в поясе астероидов, и здесь у _них_ база.

Ладно, допустим, прилечу с шиком. Что я буду говорить? Ничего не помню, ничего не знаю?..

Да, сегодня, пожалуй, много не возьму. Про рыбу наверняка позабыли, когда катер ставили. Интересно, где _они_ "пешку" откопали? Ишь, пузатенькая, чистенькая, блестит вся. Давно на "пешке" не ходил...

Ты смотри, клюет! Молодцы, ребята, аккуратно сработали! Карась есть... Эх, куда он денется, карась этот, когда я стартану?.. Ей богу, не хочется. Вот так бы сидел и ловил. Отвечать, конечно, придется: "Гелиос"-то я угробил. Зато Кахановского спас. Что же он там нарассказывал? Интересный мужик, только доверчивый слишком и чуточку псих...

Клев еще не тот. Подожду немного. Телевизор что ли включить, пока суд да дело?"

Ломовой достал из рюкзака переносной телевизор "Светоч" - своеобразную связь с Землей. Телевизор брал первую из тридцати программ так уверенно, словно находился не в поясе астероидов, предположительно, а где-то в районе Наро-Фоминска. Только передачи опаздывали на час или два, а то и забегали вперед. Фокус с телевизором был непонятен для Ломового и раздражал его. Но так уж была устроена Нирвана.

Экран засветился, на нем возник большой зал и трибуна с эмблемой ООН. Взглянув на поплавок. Ломовой увидел, как его медленно, очень медленно повело на глубину. Начался клев. Ломовой сразу выключил телевизор. "Все равно ничего интересного - передача "Трибуна открытого выступления".

Кахановский почти не волновался, хотя речи, как таковой, у него не было. Так, небольшие наброски и долгие разговоры на разных уровнях. Но когда ему предложили выступить в телепередаче, он неожиданно для себя самого согласился. Труднее всего было привыкнуть к непременной театрализации происходящего. Люди с недавних пор снова полюбили массовые действа. И возникли передача "Трибуна открытого выступления" и ей подобные. Кахановского это стремление толпиться только удивляло.

- Не помню, с чего три года назад доктор Адаме начал свою защитительную речь, которую он объявил последней в тысячелетней истории правосудия. Но сегодня я тоже защитник, и я хочу защищать человека - Константина Ломового и эксперимент "Гелиос-2". Я принял такое решение после того, как ознакомился с записями Ломового, любезно предоставленными мне его родственницей Авелиной Ивановной Снегиной.

Каждый из вас, сидящих в этом зале или у телевизора, не может остаться равнодушным к гибели уникальной станции "Гелиос-2". Подозревают - и я тоже, - что он это сделал сознательно. Но если так, у него были причины. Давайте попробуем в них разобраться. Константин Ломовой верил в посещение Земли представителями иноцивилизации.

Представьте себе ребенка, живущего с родителями среди бескрайнего глухого леса и уверенного, что людей вокруг больше нет. Такой лес для нас Космос. Но в лесу кто-то есть. Мы не одни в Космосе! И те, из леса, заходят в наш домик, скрипят дверями по ночам, хлопают форточками, прячут куда-то самые необходимые вещи. Не важно, кто это: забредший на огонек леший или постоянно проживающий на чердаке домовой. Ребенку главное найти следствия таких визитов и представить доказательства.

Ломовой считал, что он отыскал подтверждение посещения Земли иноцивилизациями, а эксперимент "Гелиос-2" мог стать окончательным тому доказательством.

После этой фразы оживился весь зал, и Кахановскому пришлось сделать паузу.

- Ход рассуждении Ломового был примерно таким. Посещение состоялось очень давно. В таком случае гипотетические Пришельцы должны были оставить на Земле нечто вроде метки, которая сигнализировала бы о существовании разумной жизни и отражала бы ее развитие, чтобы можно было выбрать момент для прямого Контакта. Эта метка, если хотите, указатель, должна быть заметна для Пришельцев и совершенно незаметна для нас.

По гипотезе Константина Ломового, таким указателем является состояние земной атмосферы, конфигурация и движение облаков. Я не хочу останавливаться на том, что подтолкнуло Ломового к столь необычному предположению, вы сами вскоре убедитесь, что в этом нет необходимости.

Вам известно, что суть эксперимента "Гелиос-2" заключается в глобальном воздействии на атмосферу при помощи мощного теплового пучка, направленного со станции. Если принять версию Ломового, то после эксперимента содержание указателя, естественно, должно в корне перемениться. И неизвестно, что он стал бы означать: то ли приглашение в гости, то ли объявление всеобщей войны, то ли еще что-нибудь, и Ломовой просто не имел права подвергать Землю такому риску. Очевидно, он понял все это в последний момент, когда иного пути остановить эксперимент у него уже не было. Я считаю, что мы должны оправдать астронавта Константина Ломового.

Рассуждения Ломового можно продолжить. Обладая высочайшим развитием, гипотетические Пришельцы должны были предусмотреть нечто подобное эксперименту "Гелиос-2". Более того, человек, разгадавший содержание подобной метки - это уже не совсем землянин. (Шум в зале.) Да, да! Действия Ломового знаменуют его выход за пределы человечества! В таком случае они - Чужие - должны были позаботиться об убежище для существа, сумевшего их понять. Я хочу сказать, что Ломовой должен был бы уцелеть при катастрофе станции. Появись он сейчас живой и невредимый, его версия была бы полностью подтверждена. Но Константин Ломовой погиб, и я заканчиваю свою речь так: земляне, мы обязаны повторить эксперимент "Гелиос-2"! Естественно, тщательнее подобрав непосредственных исполнителей.

Я сказал все, что хотел. Благодарю за внимание.

Корма у "пешки" была шире, чем у других орбитальных катеров, а к носу корпус резко сужался, переходя в длинный шпиль-рассекатель. В темном зеркале воды катер и отражение составляли причудливое веретено.

"Ну ладно, хватит. Еще не хватало, чтобы люк вдруг закрылся". Ломовой поднялся с травы, отряхнул комбинезон и стал аккуратно сматывать леску. "Удочки можно оставить здесь, возле березы. Во всяком случае, будет повод вернуться".

Вода оказалась холоднющей. Дальше, чем по колено, заходить в эту воду не хотелось. Ломовой постоял немного, зябко поводя плечами, потом с шумом плюхнулся в озеро и поплыл энергичным кролем.

Выбравшись на качающуюся платформу, он поглядел на семерку, выгравированную возле входного люка, и в который раз подивился _их_ нечеловеческой предусмотрительности. "Честное слово, как с ребенком..." Ломовой достал из кармана пищевой тюбик, поднялся на цыпочки и пастой начертал рядом с бортовым номером перевернутое сердечко с хвостиком вверху. "Вот теперь, "Семерка пик", все в порядке. Можно лететь..."