Времена не выбирают (интервью Владимира Буковского)

Этот матерый диссидент, чье имя стоит ныне в одном ряду с Сахаровым и Солженицыным, о политике вовсе не грезил и в инакомыслящие не рвался. Юношеский максимализм? Да, присутствовал. Отвращение к трусливым взрослым? Да, было, но не более того... В 17 за изготовление литературного журнала (рукописного, существовавшего в единственном экземпляре!), который партийные функционеры сочли идеологической диверсией, Владимира исключили из школы, в 19 за чтение стихов на площади Маяковского отчислили из университета, в 21 за запрещенную книгу арестовали — с кафкианской маниакальностью режим растил и закалял своих непримиримых противников.

В ходе первого же разговора следователь спросил Буковского: «За что вы нас ненавидите?» — и тот ответил: «Я вас не ненавижу — я вам просто не верю. Вы хотите строить коммунизм — стройте, а я не желаю: могу я себе позволить пару квадратных метров, где коммунизма нет?».

Владимира отправили на расправу в уголовную зону, а он научил блатной контингент грамотно «качать права» — по его наущению зеки писали жалобы даже в Мавзолей Ленину (дескать, вы говорите, что он вечно живой, — вот пусть и разбирается!) — неудивительно, что, уходя на этап, местный пахан наказал своим приближенным: «Этого берегите: мы каждый сидим за свое, а он — за общее».

Его норовили вычеркнуть из жизни, упрятав подальше — в пермские леса, а он выучил в заключении английский язык и прочитал фантастическое количество книг. Позднее, учась в Кембриджском университете на нейрофизиолога, во время выпускных экзаменов Буковский пользовался своими тюремными конспектами — пригодились они и в Стэнфорде, где он продолжил образование.

Чем же этот интеллигентный человек так напугал советскую власть? Убийства Хрущева и Брежнева он ведь не замышлял, бомбы в подполье не собирал, «Союз меча и орала» не создавал, программы, призывающие к борьбе за освобождение, не писал... Единственным его оружием была гласность — Владимир Константинович не хотел, чтобы кто-нибудь, как после разоблачений Сталина, сказал потом: «Я ничего не знал».

Давным-давно такие, как мой сегодняшний собеседник, шли в схиму и воодушевленно принимали муки во имя веры — впрочем, толпа одинаково настороженно относилась как к праведникам, так и к правозащитникам. Рядовому обывателю трудно было понять диссидентов, готовых рисковать свободой и здоровьем ради того, чтобы выйти на площадь и развернуть на несколько секунд плакаты с требованием освободить арестованных товарищей — некоторые, глядя на смельчаков, даже крутили у виска пальцем. Удивительно, правда, не то, что таких отчаянных голов набиралось всего-то две-три тысячи на весь Союз, а то, что в конце концов Система капитулировала перед ними и пала.

Когда в 91-м Буковский впервые после обмена на Корвалана прилетел в Москву, его встречала в аэропорту восторженная толпа, а вот назад провожали чуть ли не улюлюканьем. Бывшему политзаключенному навесили ярлык экстремиста, вечного диссидента, которому важен процесс, а не результат, а он просто призывал, убеждал, требовал не останавливаться на полпути: свергнув тоталитарный режим, не возводить с энтузиазмом авторитарный.

70-летие, а с ним и старость Владимир Константинович встречает в одиночестве, хотя вывезли его из страны вместе с родными. Увы, племянник Миша скончался в 18 лет от лейкемии, мать умерла в 2000-м и похоронена в Лозанне, сестра живет в Цюрихе. Теперь для Буковского «наше» — это британское, «у нас» — значит в Англии, правда, газон перед домом он долгое время не стриг, что в Британии воспринимают как вызов обществу. Однажды на улице почтенного писателя и ученого отловил сосед: «Сэр, у вас в доме хозяин умер?» (по их английским понятиям только покойнику позволено пренебречь стрижкой газона), и с тех пор раз в две недели Владимир Константинович приглашает помощника, который приводит траву в нужное состояние.

Он старается жить как истинный англичанин, но остается русским до мозга костей. От обиды на бывших соотечественников даже включил в завещание пункт о том, что запрещает себя хоронить в России (или переносить туда свой прах, как в последнее время заведено), пока там правят гэбэшники. Впрочем, этот желчный выпад прошел незамеченным — Буковского, кажется, никто дома не ждет ни при жизни, ни после смерти.