Всё колёса

Сергей Устинов

Всё колёса

Всему виной злой рок и Колька Мотыльков по прозвищу Николай Нидвораевич. О Кольке разговор особый, а насчет злого рока судите сами: слыханное ли это дело, чтобы генерала милиции искусал кот, и его пришлось госпитализировать? Не кота, разумеется, а генерала.

Но случилось именно так, как случилось, а вполне возможно, должно было случиться. И совершенно неожиданно для себя я оказался не у дел, ибо заранее отменил в тот день все встречи ради возможности взять интервью у крупного начальника из управления по борьбе с организованной преступностью, который (но это, к сожалению, выяснилось чересчур поздно) вышел из строя, потому что не смог одолеть мелкое домашнее животное. Позвонив в редакцию, чтобы сообщить о конфузе, я предложил, правда, в виде паллиатива взять интервью у кота, в неравной схватке победившего борца с мафией, тем более, что сам собой просился заголовок "СТРАШНЕЕ КОШКИ ЗВЕРЯ НЕТ", однако, понимания не встретил. Мне было предложено оставить свои идиотские шуточки и заняться чем-нибудь созидательным. Но тут, как на грех, во мне взыграл дух противоречия, и я поступил прямо противоположным образом, отправившись в "Ракушку" выпить пива с солеными сушками, где и встретил Кольку. Диалектика учит нас, что случайность - всего лишь не разъясненная по причине недостаточной информированности закономерность, но, Убей Бог, я не могу найти ни прямой, ни даже косой связи между озверевшим милицейским котом и тем, что три дня спустя в самолете, летящем по маршруту Москва - Кёльн-Бонн, я двигался навстречу неведомой судьбе со скоростью восемьсот километров в час.

- Всё колёса, - сказал Колька Мотыльков, когда после третьей кружки от общих знакомых вообще мы перешли конкретно к знакомым женщинам, а от них, естественно, к автомобилям. А о чем еще могут говорить два подвыпивших, не видевшихся года три мужика?

Короче, черт дернул меня за язык рассказать Кольке и про то, что я давно хочу хорошую импортную тачку, лучше всего, немецкую, и про то, что денег у меня негусто, а цены кусаются, и про то, что покупать иностранную машину страшновато, потому что много ворованных и можно влипнуть ни за что ни про что, а Колька в ответ махнул рукой и сказал, что всё колёса. Что есть у него на примете фирма, честная и недорогая, а главное, многократно проверенная, которая эти мои проблемы решит враз и с полной гарантией качества.

И я поверил. Ибо Колька Мотыльков, вечный бездельник, порхающий, пардон за каламбур, от жены к жене и плодящий в процессе своих перелетов только детей да долги (за что и получил свое прозвище), славился с незапамятных времен одним неизбывным качеством; он знал в этом городе все ходы и выходы, умудрялся первым оказаться на любой распродаже, всегда находился в курсе, где и чего можно оторвать по дешевке.

- Всё колёса, - легко махнул рукой Николай Нидвораевич, и в результате этой легкости я сентябрьским вечером нечувствительно оказался на берегу Рейна в древнем немецком городе Кёльне, благополучном и добропорядочном до такой непривычной русскому человеку степени, что аж скулы сводит.

В аэропорту, как и было обещано, меня встречали. Маленький вертлявый человечек с мучнисто-лиловым лицом, напоминающий червяка-опарыша, на которых так любят удить окуньков и подлещиков наши рыболовы, стоял перед паспортным контролем с огромным, как праздничная хоругвь, плакатом, на котором аршинной кириллицей было выведено: "ИГОРЬ МАКСИМОВ". Едва моя личность оказалась им идентифицирована, он немедленно свернул свое дацзыбао, сунул его аккуратно в ближайшую урну, подхватил мой багаж, и уже через пару минут небольшой "фольксваген-гольф" нес нас по безухабистым немецким дорогам.

Вообще все шло удивительно гладко, начиная с того самого момента, как я переступил порог рекомендованной Колькой фирмы под названием "Автомиг". Навстречу мне из-за стола поднялся мужчина чрезвычайно куртуазной наружности, парикмахерский красавец с широкой, как гаражные ворота, дружелюбной улыбкой, который действительно быстро и ловко, а главное, в положительном смысле ответил на все мои вопросы. "Ауди-80"? В отличном состоянии? Без скрученного спидометра? И чтоб подешевле? Нет проблем! Все в нашей власти! Фирма организует мне визу в Германию, авиабилет по самому низкому тарифу, бесплатное проживание в Кёльне на частной квартире и последнее - по счету, но не по значению! - поиск автомобиля в маленьких городках и деревушках, где они, уж поверьте опыту, дешевле грибов. И каков же гонорар фирмы за услуги? Сущие пустяки: пятьсот немецких марок.

Практически полностью удовлетворенный и умиротворенный, я уже на всякий случай заикнулся, как насчет юридической "чистоты"? Мне ли, написавшему в свое время целую серию материалов об автомобильной контрабанде, было не знать, сколько ворованных машин выбрасывается на рынок! Тогда удалось выйти на одного из крупных подпольных дилеров по кличке Леха Берем-и-едем, с которым мы потом почти что сдружились, и который, само собой, на условиях полной конфиденциальности, рассказал о своем бизнесе массу изумительных историй. В частности, оказывается, не только у нас, но и в Германии, Бельгии и Других сопредельных странах встречаются, и не так уж редко, любители не продавать наскучивший автомобиль, а за определенную мзду просто передать перед отъездом в отпуск или командировку кое-кому ключи, чтобы пару-тройку недель спустя заявить в полицию о "пропаже", после чего получить страховку.

В ответ парикмахерский, хоть и казалось, что это попросту невозможно, улыбнулся еще шире и еще дружелюбней. Вы будете покупать машину исключительно у непосредственного продавца, процедура оформляется в полиции, можно полностью перестать об этом беспокоиться!

И я перестал. Должен честно признаться: я полностью перестал беспокоиться, хотя теперь, оглядываясь назад, отчетливо понимаю, что по меньшей мере одна вещь должна была меня насторожить - но не насторожила. Я начисто забыл в тот момент, что в подобных случаях говаривал мой дед, проживший долгую многоопытную жизнь, восемнадцать лет из которой прошли в сталинских лагерях. Он любил повторять: "Дешевая рыбка - поганая юшка". И еще: "Бесплатный сыр бывает только в мышеловках".

Опарыш действительно оказался нашим, русским червячком, болтливым выходцем из нечерноземной полосы по имени Гена. Всю дорогу от аэропорта он развлекал меня разнообразными сведениями из жизни приютившей его страны.

- Цирлих-манирлих у них тут очень развит, - говорил он, презрительно оттопыривая нижнюю губу. - После девяти вечера не то, что в гости зайти, даже позвонить неприлично. А на чистоте просто помешаны: тротуары шампунем моют, бумажку на улице кинешь - плати деньги. И еще стукачи они прирожденные. Нарушишь правила, он увидит - и на ближайшем посту стукнет, хоть он, сука, такой же простой водила, как и ты! Я тут как-то раз проскочил съезд, аусганг по-ихнему, ну и сдал задом по трассе, по автобану, стало быть, метров двести, так тут же, сволочи, заложили. И ты не поверишь: судили меня по ихнему стуку, права отобрали, штраф огромадный назначили, чуть в тюрьму не упекли! Зато, что хорошо, обманывать у них не принято: если говорят тебе, что машина не битая, значит, так оно и есть, к бабке не ходи. И спидометр не скручивают. - Он смачно сплюнул в окно и закончил обзор неожиданным выводом: - Одним словом, неметчина.

Домик, куда меня привезли, был, словно игрушка. Красная черепица, резные карнизы и балкончики, подоконники в бегониях. Но больше всего поразили окна первого этажа, огромные, как магазинные витрины, и стеклянная входная дверь. Совсем, что ли, у них тут нет преступности? Сам хозяин, объяснил Опарыш, в отсутствии, уехал по делам в Амстердам и должен вернуться сегодня вечером или завтра утром. Зато нам навстречу вышла хозяйка, фрау Циммер, тощая женщина с длинным носом и заметными усиками, похожая благодаря этому на мушкетера. Она приветствовала нас радушной улыбкой и произнесла какую-то длинную фразу по-немецки, которую мой гид коротко перевел:

- Проходим, твои апартаменты наверху.

- Гутен таг, - поделился и я своими лингвистическими познаниями, исчерпав таким образом словесный запас примерно на две трети. После чего, закончив обмен любезностями, мы по скрипучей деревянной лестнице поднялись на второй этаж.

Предназначенная мне комната располагалась, судя по скошенному потолку, под самой крышей. В ней стояла железная кровать с трогательными шишечками, старый дубовый комод и пара стульев: комфорт минимальный, но вполне достаточный, чтобы прожить два-три дня. Все время, что я распаковывал сумку, Опарыш бесцеремонно торчал в дверях, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Пока не стемнело, объяснил он, надо ехать по салонам и стоянкам, чтобы я определился хотя бы приблизительно, что мне нужно. А уж завтра, когда вернется герр Циммер, отправимся за город - искать хорошее и дешевое.

До самого вечера мы с ним мотались по городу, осмотрели десятки машин, к которым приценивались, принюхивались, приглядывались и даже, если так можно выразиться, прищупывались, так что к ночи, когда пришла пора возвращаться домой, я, по выражению Опарыша, определился: мне действительно хочется "ауди-80", как ее здесь называют, "бочку", не старше пяти лет, желательно с люком и сервоусилением руля. На большее моя фантазия, удерживаемая в жесткой узде моими финансами, была не способна. Это при том, что практически все увиденное за день оказывалось для меня не по карману, и оставалось лишь уповать на обещанную мне фирмой деревенскую дешевизну.

Уставший и слегка обалдевший от всех этих перелетов, поездок и впечатлений, я уже было собрался на свой чердак, чтобы завалиться спать, но был приглашен к ужину и пренебречь не посмел. За столом в гостиной, тоже с окном во всю стену, выходящим в сад, нас оказалось четверо: кроме хозяйки, меня и Опарыша, на дальнем краю примостилось ссутулившись субтильное юное существо в огромном не по росту черном бесформенном свитере, надо полагать, фройлен Циммер. Во время еды инфанта ни разу не подняла лица от тарелки, предоставляя сотрапезникам лицезреть лишь не слишком аккуратно причесанную макушку. Вяло поковыряв вилкой жаркое, она вскоре нас покинула, дробно протопав в свою комнату по лестнице сначала вверх, потом вниз, и уже перед выходом из дома что-то буркнув на прощанье матери. Та в ответ разразилась короткой, но энергической тирадой, на которую, впрочем, реакции не последовало, если не считать донесшегося с улицы звука стремительно удаляющегося мотоциклетного мотора. Я вопросительно глянул на Опарыша, он пожал плечами и нехотя перевел:

- Линда сказала, что идет на дискотеку, мамаша обозвала ее дрянью. Нормальный ход, семейные разборки, как у всех.

Ужин уже близился к завершению, когда во дворе снова заурчал двигатель, на этот раз автомобильный, и в доме появился, наконец, хозяин. Герр Циммер был крупноблочный и громогласный мужчина. Все у него было большое, даже слегка преувеличенное: мясистый пористый нос, широкие хрящеватые уши, голова с хорошее ведро и выпирающий из-под жилетки мощный живот, который был бы, вероятно, высоко оценен любителями японской борьбой сумо. Приехал он не один, а с сопровождающим, и этот сопровождающий сразу мне не приглянулся. Сбитый грубо, но крепко и надежно, как строительные козлы, стриженный наголо, с холодными рыбьими глазами, своим экстерьером он до боли напоминал лучшие экземпляры нашей отечественной люберецкой или, к примеру, солнцевской породы, именуемые не только в их среде, но и в широких народных массах по отдельности "пацанами", а собирательно "братвой".

Впрочем, мне недолго пришлось рефлексировать по этому поводу, потому что фрау Циммер принялась с новой энергией метать на стол тарелки с едой, среди которых поя вилась также и бутылочка местной водки, которую весьма лестно охарактеризовал мой гид. Водочка действительно оказалась недурна, хозяйка любезно предложила еще жаркого, я не отказался. Мы повторили, потом еще раз и еще, откупорили следующую, после чего даже подозрительная люберецкая рожа показалась гораздо более домашней и милой. Герр Циммер поднимал рюмку и фельдфебельским голосом командовал: "Прост!" - а мы с удовольствием ему подчинялись. Потом я научил их чокаться, с помощью переводчика попытавшись объяснить происхождение этого старинного обычая.

В древности, рассказывал я уже слегка заплетающимся языком, удельные русские князья, собираясь на пиры, очень боялись быть отравленными коварным соседом, поэтому перед тем, как пригубить чаши, сдвигали их друг с другом, плеская одновременно часть своего вина соседу. Таким образом, чоканье стало выражением отсутствия дурных намерений.

- Вы, - тыкал я нетвердым пальцем в грудь немецкой стороны, - не желаете мне зла. Я, - тут мой палец описывал полукруг и упирался в мою грудь, - не желаю зла вам. За это надо чокнуться и выпить. Ферштейн?

Не знаю уж, чего им там напереводил мой Опарыш - как всякое беспозвоночное, он оказался плохо восприимчив к алкоголю и поплыл раньше всех. Но, выслушав мою историческую справку в его переложении, герр Циммер с серьезным видом аккуратнейшим образом перелил половину своей рюмки в мою и произнес новый тост, который мне удалось перевести самостоятельно: "Фройндшафт!"

"Фройндшафт!" - охотно поддержал его бритый любер, и даже Опарыш из последних сил пискнул: "За дружбу!" - после чего окончательно вырубился. Оставшись без толмача, мы, однако, не растерялись и откупорили третью бутылочку, которая была опорожнена под весьма оживленную и полную взаимопонимания беседу, содержание которой, правда, из памяти почему-то ускользнуло. Запомнилось лишь, что несколько раз за вечер я пытался растолкать Опарыша, тряся его за плечи и крича в самое ухо: "Какой, к черту, цирлих-манирлих, нормальные русские мужики!" - но он не реагировал.

Разошлись мы в третьем часу. Подъем по крутой лестнице наверх показался мне более сложным, чем давеча днем, но я справился. Потом некоторой концентрации умственных усилий потребовало обнаружение спрятавшихся на самое дно сумки туалетных принадлежностей, однако в целом я был молодец. Надеюсь, таковым я и оставался, когда, почистив на ночь зубы, вышел из ванной и в конце коридора увидел Линду.

Собственно, сначала я и не понял, что это она. Навстречу мне легкой танцующей поступью шла молодая богиня. Тонкая шелковая блузка была наполовину расстегнута, открывая глазу некие налившиеся восковой спелостью ничем не скованные округлые плоды, короткая черная кожаная юбка подчеркивала белизну длинных ног, но главное было - лицо. Сперва мне показалось, что, глядя на меня в упор, Линда улыбается, но тут же я осознал, что здесь нужны другие слова: она лучилась. Растрепанные волосы обрамляли ослепительно красивое, точнее, одухотворенное какой-то неземной красотой лицо, словно подсвеченное изнутри, как волшебный фонарь. Не сводя с меня широко распахнутых глаз, девушка приближалась ко мне, застывшему, как истукан - голый по пояс истукан, с дурацким вафельным полотенцем отечественного производства на шее. Прошли мгновения, а может, вечность, и она оказалась совсем рядом со мной, нет, вплотную ко мне настолько, что теперь я видел перед собой только бездонные колодцы ее зрачков. Линда подняла руку, и я ощутил на щеке прикосновение ее пальцев. Потом ладонь скользнула вниз по моей груди, задержалась, вызвав короткий сбой дыхания, в районе левого соска и наконец остановилась наживете. Я почувствовал, как там, под нею, все во мне сладко переворачивается, и дощатый пол слегка поплыл из-под ног куда-то в бок, и тусклый плафончик на шнуре под потолком утратил вдруг вертикальность, - а на меня окончательно наехали, навалились огромные черные зрачки, и мягкие солоноватые губы так требовательно соединились с моими губами, что я, наверное, на какое-то время утратил контроль за происходящим и о дальнейшем либо помню урывками, либо только догадываюсь. Как мы оказались в моей комнате, как сорвали с себя остатки одежды, в памяти не сохранилось. Зато осталось в ней, как извиваясь, закидывая голову, билась, будто хотела вырваться из моих рук, Линда. А еще ее лицо с закрытыми глазами и закушенной от сладкой муки губой. Но больше всего почему-то - немилосердный скрип давно, видимо, отвыкшей от такого обращения кровати.

Потом был перерыв. Так и не сказав друг другу ни единого слова, мы, остывая, тихо лежали рядышком. Линда вдруг неслышно соскочила на пол, в призрачном свете заоконного фонаря я видел ее силуэт, склонившийся над разбросанной по полу одеждой. Через полминуты она снова скользнула ко мне под руку, прижалась щекой к плечу, вытянула вперед кулачок, приложила к моему рту ладошку, и я неожиданно почувствовал на языке маленький кружок таблетки с легким кислящим привкусом. Надо все-таки еще раз напомнить, что я был к этому моменту, с одной стороны, сильно нетрезв, с другой, по понятным причинам довольно расслаблен. К тому же таблетка почти мгновенно истаяла во рту, и все, что мне осталось, это собрать воедино все свои лингвистические познания и впервые за ночь произнести:

- Вас из дас?

Она в ответ засмеялась, зашлась бархатистым колокольчиком, и прошептала мне на ухо несколько фраз по-немецки, из которых я уловил только одно известное мне слово: экстази.

Экстази, экстази. Легендарный молодежный наркотик. Говорят, что после него можно целую ночь без устали дрыгаться на дискотеке, что секс с ним - что-то невероятное, и еще много всякого про него говорят. Например, что при передозировке наступают депрессия, вялость, апатия, отвращение к жизни. Что иногда это приводит к самоубийству. Впрочем, одна таблетка явно не угрожала моей жизни, и даже, раз так случилось, интересно было попробовать, но возраст и профессия склоняли к морализму, и я осуждающе спросил:

- И давно ты сидишь "на колёсах"?

Она что-то ласково прощебетала по-своему. Я ничего не понял, но с надеждой, что она уловит если не смысл, то хотя бы интонацию, строго объяснил, стараясь артикулировать внятно:

- У нас таблетки называются "колёса". "Колёса" - плохо, очень плохо. Очень вредно.

Но тут она прижалась губами к моему уху, я почувствовал, как тонкий влажный язычок нежно исследует изгибы моей ушной раковины, в то время, как руки ее не менее активно занялись другими частями моего тела, и понял, что стремительно утрачиваю интерес к роли отстраненного воспитателя подрастающего поколения.

Видно, кое-что из того, что болтают про экстази, соответствует истине. Потому что до сих пор мне трудно отличить, что из происходившего со мной потом было сном, что явью: то я видел разметавшиеся по подушке волосы Линды где-то далеко-далеко внизу, словно смотрел с вершины горы, то наоборот, ее ставшие огромными груди с черными сосками колыхались высоко в небе надо мной, как громадные дирижабли, а в какой-то момент показалось, что наши тела и вовсе пропали, повисли во тьме и безвременье, словно спящие в ночной воде рыбы...

Когда на рассвете я открыл глаза, рядом никого не было. За дверью кто-то сопел, кашлял и, как мне показалось спросонья, скребся по-собачьи. Потом она отворилась, и на пороге возник Опарыш, сизый, как исподнее. Впрочем, я, наверное, выглядел не лучше. Во рту было гадостно, жгло глаза и ломило во всем теле. Но труба звала: герр Циммер через своего посланца извещал, что не терял времени даром и сутра уже вызвонил подходящую мне по всем параметрам машину в местечке по названием Зульпих или Зюльпих, я не разобрал. Тяжело скрипя, как несмазанная лебедка, я выволок себя сначала из постели, потом из комнаты, дотащил до ванной и, наконец, осторожно, как контейнер с нарисованной на боку рюмкой, опустил свое переполненное страданием тело на первый этаж, где чашка крепкого кофе и стакан апельсинового сока слегка скрасили мой слишком мрачный взгляд на окружающую действительность.

День оказался наполнен суетой и множеством мелких, последовательно вытекающих друг из друга событий, в которых мне принадлежала роль не намного большая, чем "болвану" при игре в преферанс. Единственным требующим выражения моей осмысленной воли действием стало одобрение покупаемой машины. Хозяин, малоулыбчивый и немногословный толстяк, только и делал, что отвечал на вопросы герра Циммера короткими, как карканье, "да" и "нет". Опарыш переводил, и из его переводов вырисовывалось, что кобылка действительно обладает всеми заявленными мною статями и при этом весьма недорога. Одно обстоятельство едва не омрачило мне новое приобретение: номер у автомобиля оказался 0666 - "число зверя", а я, будучи человеком хоть и не слишком суеверным, все-таки с некоторой тревогой отношусь к разного рода дурным приметам. Но в конце концов рациональное начало взяло верх, и я пинком выставил свои опасения за скобки реальной жизни. А зря. Уже много позже, так сказать, на лестнице, задним умом вспоминая всю эту историю с начала до конца, я вынужден был признать, что, хотя, конечно, неоновые письмена на стенке передо мной не загорались, да и своего пророка Даниила под рукой не случилось, судьба по крайней мере трижды делала мне весьма прозрачные намеки. Первым было наличие в названии снарядившей меня в путь фирмы слова "миг": откровенное свидетельство зыбкости и непостоянства. Вторым, безусловно, был похожий на наживку для глупых рыбок гид Гена, и теперь вот неприятное число. Но я не внял - ни каждому в отдельности, ни всей совокупности этих предупреждений, и теперь события катились к своему логическому завершению. Катились уже, к сожалению, на колёсах приобретенного на мои кровные Денежки автомобиля.

Всякого рода оформления и регистрации заняли время почти до темноты. Наконец, мы добрались до дома, загнали мою "ауди" в гараж рядом с хозяйским "мерседесом", и, учитывая, как я провел ночь, к этому моменту сил у меня осталось ровно настолько, чтобы взобраться по крутой лестнице из подвала в гостиную и не уснуть за ужином с вилкой в руках. Даже то, что моя Линдочка находится где-то рядом, не вызывало сильных чувств - так я умотался. Чего, похоже, нельзя было сказать о ней: во всяком случае, если судить по доносящимся в гостиную звукам, у нее сохранились силы для полноценного скандала с родителями. Ее голоса почти не было слышно, только какое-то невнятное, но упорное бубнение, зато визгливые модуляции фрау Циммер и похожие на обвал в горах фельдфебельские раскаты герра Циммера свидетельствовали об очередном сражении в нескончаемой педагогической войне. На этот раз я не просил Опарыша переводить, но он сам, не отрываясь от тарелки, со скучным видом прокомментировал:

- Линда опять куда-то собралась, просит денег. Папаша не дает, требует, чтоб сидела дома, а мамаша обзывает ее шлюхой. Нормальный ход, все, как у всех.

Конфликт поколений разрешился грохотом злобно взревевшего под окнами мотоцикла, из чего можно было сделать вывод, что стороны остались при своих. Таким образом, в этой реальности у меня на сегодня не осталось решительно никаких интересов, и я, простите за высокопарный штиль, с наслаждением отправился в царство Морфея, думая лишь о том, что завтра мне предстоит долгая и трудная дорога домой. Но я и вообразить себе не мог, насколько долгой, а главное, насколько трудной она будет.

Человек предполагает, а кто-то там за него располагает. Я хорошо себе представляю Парку, ответственную за нить моей жизни, щуплую девчонку с впалой чахоточной грудью, с серым от въевшейся хлопковой пыли лицом, оглохшую от непрерывного стрекота прядильных машин. Верная славным гагановским традициям, она мечется между станками, то тут, то там связывая задубевшими на кончиках пальцами рвущиеся нити. Но вышневолоцкий хлопчатобумажный комбинат - это вам не брабантская мануфактура, здесь ОТК снисходительно смотрит на узелки и перекрутки, авось сойдет. И сходит. И трещит по швам полотно, и рвется, где тонко, и лицо нежданно-негаданно оборачивается изнанкой...

Среди ночи меня разбудило тарахтение мотоциклетного мотора под окном. Светящийся циферблат часов показывал половину второго ночи, но я ощущал себя выспавшимся и полным сил. Минут пять-шесть я лежал с бьющимся сердцем, сладко томясь и прислушиваясь к малейшим звукам. Но звуков не было, и я, как распоследний похотливый весенний котяра, бесшумно слез с кровати, натянул штаны и на цыпочках вышел из комнаты. В коридоре стояла тьма египетская, но я по стеночке ощупью добрался до двери в Линдину комнату. Постоял немного, раскачиваясь на носках и ловя малейшие шорохи, но ничего не уловил и тихонько потянул на себя дверную ручку.

В комнате никого не было. При свете горящего в саду фонаря, я различил пустую застеленную кровать с каким-то игрушечным зверьком на подушке. Приблизившись, я увидел, что это плюшевый заяц. Еще одного зайца размером поменьше я нашел на прикроватной тумбочке рядом с ночником, а оглядевшись, обнаружил, что светелка моей вчерашней коханочки буквально набита этими травоядными: зайцы фарфоровые, глиняные, матерчатые и деревянные украшали письменный стол, полки и подоконники, а один громадный, как боксерская груша, почти в человеческий рост грызун из белого синтетического меха занимал целый угол. Тихонько ретировавшись обратно в коридор, я остановился в раздумье. В конце концов, когда глаза окончательно привыкли к темноте, мне удалось определить, что впереди имеет место очень слабый, рассеянный источник света, идущий откуда-то снизу, со стороны спускающейся в гостиную лестницы. Следуя этому путеводному знаку, я, мараясь не только не скрипеть, но и не дышать, сполз на первый этаж и там понял, что Линда, наверное, задержалась в гараже: за приоткрытой дверью в подвал горело электричество. С бездумием всякого влекомого инстинктами кобеля я ринулся вперед, и с верхней лестничной площадки мне разом открылась картина, содержание которой было абсолютно ясным, но разум отказывался воспринимать ее смысл.

Обе моих возлюбленных - девочка Линдочка и "бочечка" "ауди" находились сейчас в трогательном единении. Все дверцы машины были распахнуты, а у одной, левой задней, оказалась снята внутренняя обшивка, и в обнажившихся внутренностях виднелись уложенные по-немецки аккуратными штабельками прозрачные полиэтиленовые пакеты, наполненные белыми таблетками. Линда сидела рядом на корточках с одним из таких пакетов в руках. Когда негнущиеся ноги кое-как спустили меня вниз, она обернулась на звук моих шагов, и я увидел перед собой перекошенное диким страхом личико уродливой карлицы. Из-под жестких и мертвых, словно пакля, волос, на меня в упор смотрели маленькие красные глазки с черными иголками зрачков, воспаленные и злые, как москитные укусы.

Сказать, что я стоял над ней оглушенный или потерянный - значит ничего не сказать. Описать мои чувства в тот момент одним словом невозможно прежде всего потому, что чувств, собственно говоря, не было. Они не прослушивались, как пульс у покойника. Зато мысли имелись, холодные и отстраненные, словно понятые во время обыска. Вон оно что. Дешевая рыбка.

Таких, как я, дураков используют наркокурьерами втемную. Задержат на таможне - буду доказывать, что я не верблюд. Лет десять. Не задержат... Интересно, какая мне уготована судьба? После переезда границы просто отнимут машину или все-таки убьют, чтоб совсем концы в воду? Поганая юшка.

Я посмотрел на Линду. Вид у нее был безнадежно затравленный. Заяц. Угодивший в силки заяц, только не игрушечный, а живой и совершенно несчастный.

Мысли холодными волнами перекатывались с одного на другое. Амстердам. Самые дешевые наркотики в Европе. А в России - самые дорогие. Вот почему он приехал из Амстердама. И этот люберецкий бугай, конечно, сопровождал его в дороге с грузом... Она, разумеется, знала. Дети всегда все знают. Лучше бы папаша дал ей давеча денег. Она б, может, не полезла сюда. И я бы ничего не узнал. А теперь я тоже попал в капкан.

Дед. Почему я забыл про деда? Бесплатный сыр. Хлоп! Щелк! Больно и обидно до смерти. Мышеловка.

Во взгляде Линды больше не было ни злобы, ни даже страха. Только бесконечное отчаяние и безумная мольба.

"Отец убьет меня, если узнает", - говорили ее набухающие слезами глаза.

"Про тебя еще не известно, - также молча отвечал я ей. - А вот меня-то наверняка".

"Ты ему не скажешь?" - умоляла она.

"Сумасшедших нет", - уверял я.

"Но что же нам делать?" - дрожащим подбородком и трясущимися щеками спрашивала она.

- Отвертка есть? - спросил я вслух, протягивая руку. И она меня поняла!

Больше не перемолвившись ни одним словом, дружно сопя и посильно помогая друг другу, мы установили на место обшивку, закрыли машину, погасили свет, и через пять минут каждый из нас был в своей комнате. Не знаю, как она, а я в ту ночь даже не пробовал уснуть до самого рассвета.

Утром все, кроме Линды, вышли на крыльцо проводить меня в дорогу. В последний путь, вертелось почему-то в голове. Герр Циммер, выставляя вперед грозный живот, как форштевень боевого галеона, торжественно вручил мне карту, где с присущей его нации педантичностью красным фломастером уже был прочерчен мой маршрут через всю Германию и Польшу вплоть до белорусской границы. Фрау Циммер с застенчивой улыбкой преподнесла завернутые в вощеную бумагу домашние сандвичи. Бурмалиновый в крапинку, как школьная промокашка, Опарыш долго и прочувствованно жал руку, советовал не увлекаться скоростью, ехать осторожно. Если б я по-прежнему думал, что весь этот сервис всего за пятьсот марок, ей-богу, прослезился бы! Но теперь удалось сдержаться. Отъезжая от дома, я уже перед поворотом в конце улицы посмотрел в зеркало и обнаружил, что все трое так и стоят, глядя мне вслед. Мне были понятны их волнения.

Бессонный остаток ночи накануне отъезда я провел в тяжких раздумьях. Варианты моих возможных действий возникали и лопались, как пузыри от идущего на дно утопленника. Чем больше я думал, тем меньше было надежд на благополучный исход. Клин всюду - куда ни кинь. Выбраться потихоньку из дому и броситься в полицию, в российское представительство, наконец, казалось самым простым и первым пришло в голову, но тут же было отринуто по причине банальнейшей: Линда. Еще не факт, удастся ли доказать, что экстази подложен мне папашей Циммером, но ее судьба в любом случае в опасности.

Сделать вид, что я обнаружил таблетки сам и сдаться, к примеру, на таможне? Поверят ли мне? Сколько будет длиться разбирательство? И сколько по нашим временам проживет такой шустрый свидетель, как я? Главный (и единственный!) свидетель обвинения в деле о транснациональной мафии, занимающейся контрабандой наркотиков...

Остановиться по дороге и выбросить все с ближайшего моста в речку? Ах, как соблазнительно! Но когда на конечном пункте маршрута выяснится, что груз по дороге пропал, я могу не просто умереть. Я могу умереть долгой и мучительной смертью.

Есть такой анекдот. Выходит мужик из дому и видит, что его "Жигули" за ночь полностью разули. Он стоит в растерянности, а к нему подходит наркоман и спрашивает, какие, дескать, трудности? Да вот, жалуется мужик, колёса украли. Наркоман лезет в карман, широким жестом достает полную жмень таблеток: "На тебе "колёса"! Я не в этом смысле, открещивается автолюбитель, я насчет машины. "Машины?" - переспрашивает наркоман, лезет в другой карман, достает шприц: "На тебе "машину!" Автолюбитель чуть не плачет: мне, говорит, совсем другое требуется, мне побыстрее уехать надо. Наркоман набирает в шприц жидкость из какого-то флакона и обнадеживает: "Сейчас "уедешь" - быстрее некуда". Я вспомнил эту байку, когда, так ничего и не придумав, уже покидал славный город Кёльн. Покидал с весьма неутешительными выводами: без гибельных последствий избавиться от наркотиков нельзя, а рисковать ехать с ними через все границы невозможно. Но ведь и просто остановиться посреди дороги, как буриданов осел, я не мог, поэтому ехал вперед, в машине, полной этих проклятых "колёс", и одновременно "ехал" мозгами, пытаясь найти выход из создавшегося безвыходного положения.

Что еще можно придумать? Немецкие автобаны устроены так, что от водителя требуется только давить на газ, да придерживать руль. Голова моя была свободна, и я лихорадочно продолжал перебирать варианты.

Устроить аварию? Задняя дверь - всмятку, приезжает полиция. Далее см. вариант с главным и единственным свидетелем...

Инсценировать пожар, сжечь эту тачку к чертовой матери? Она застрахована, деньги мне выплатят. Или не выплатят, потому что следствие обязательно начнет разбираться с причинами возгорания, обнаружит поджог, это станет известно Циммеру и К., то есть возвращаемся к тому же...

Остановиться на обочине, извлечь таблетки, нажраться ими до одури, а там будь, что будет? Это уже симптом надвигающегося полного отчаяния.

И тут, как иногда бывает, от угрозы полного отчаяния мои мозги предприняли последнее, подгоняемое повышенным вспрыскиванием адреналина усилие, и я придумал. Я нашел единственный способ и невинность перед мафией соблюсти, и капитал, если не приобрести, так хоть не потерять! Но чтобы его, этот способ, осуществить, требовалось совершить ряд довольно рискованных действий, каждое из которых, в случае осечки, могло привести к уже многажды рассмотренному и проанализированному печальному финалу. Однако, ничего иного я предложить себе не мог и, за отсутствием альтернативы, немедленно приступил к реализации своего плана.

Первым пунктом в нем значилось: получить ответ на вопрос, есть ли у меня на пути моего следования сопровождающие? Логика и здравый смысл подсказывали, что они Должны быть обязательно. И теперь требовалось сначала их обнаружить, а потом постараться оторваться, но так, чтобы они не догадались о моей злонамеренности, а приняли это за досадную случайность.

Левой рукой придерживая руль, я правой разложил на пассажирском сиденье любезно презентованную герром Циммером карту. Выехав из Кёльна по идущей в южном направлении Брюллер-штрассе, я уже нашел съезд на гигантскую кольцевую дорогу, огибающую город, и двигался вверх, на север, готовясь в нужном месте повернуть на восток. Нужным местом, согласно нарисованному мне маршруту, должен был стать указатель на Дрезден, и я внимательно вглядывался во все информационные щиты, благо на германских дорогах в них недостатка не ощущается: тебе, как слабоумному, раза три или четыре через каждые триста метров повторяют, что ждет тебя впереди. Так что указатель поворота на Дрезден я не пропустил. Я пропустил сам поворот.

Произошло это следующим образом. Едва увидев первое из трех напоминаний о скорой дорожной развязке, я перестроился в правый ряд, не упуская из виду зеркало. В нем мне было видно, что еще несколько машин, следующих за мной, кто чуть раньше, кто чуть позже, повторили мой маневр, демонстрируя намерение поворачивать на восток. Но когда я на полном ходу, не снижая скорости, пролетел мимо съезда, лишь одна из них, темно-синяя BMW с двумя седоками, сделала то же самое. Но мне этого было мало. И пролетев метров двести за поворот, я резко затормозил и встал к обочине, включив, на всякий случай, аварийные огни.

Разумеется, я не ожидал, что BMW поступит так же и тем самым раскроет карты. Она и не сделала этого: несколько секунд потребовалось тем, кто находился в машине, чтобы принять решение в нештатной ситуации, и они его приняли, двинувшись дальше. Но рефлексы порой сильнее разума: вероятно, пока длилось лихорадочное обсуждение, водитель автоматически переставил ногу с акселератора на тормоз, и горящие стоп-сигналы стали подтверждением моих предположений. Противник, таким образом, оказался засвечен и определен. Теперь настала пора отрываться.

Подобно тому, как отчаянный русский летчик Петр Николаевич Нестеров вошел в историю мировой авиации своей знаменитой "мертвой петлей", названной впоследствии его именем, я предложил бы благонравным немцам присвоить безрассудному маневру, повторенному мною, имя другого выходца из России Гены-Опарыша. Потому что это его рассказ надоумил меня сделать то, что я сделал: на глазах у наверняка изумленной многочисленной публики промчаться, дико завывая мотором, задним ходом по ихнему священному автобану и, нарушив все правила, свернуть-таки на Дрезден. На что я рассчитывал? Во-первых, на то, что если меня и заложат местные активисты, то искать нарушителя надо будет долго, а судить и подавно придется заочно. Во-вторых, на то, что ни один нормальный абориген или хотя бы просто знакомый с туземным законодательством человек, находясь в здравом уме и трезвой памяти, повторить за мной это преступление не решится, тем более, что конкретно преследующая меня BMW уехала вперед еще на добрых километра полтора. И, наконец, в-третьих, на то, что герр Циммер и его друзья не расценят потом при разборе полетов мой демарш как сознательную попытку скрыться от наблюдения, а примут его за обычное разгильдяйство и невнимательность вкупе со свойственным русским людям наплевательским отношением к закону и порядку.

Во всем этом я, надеюсь, преуспел. Но на всякий пожарный и дальше поехал не прямиком, а свернул на ближайший петляющий между пряничных деревушек проселок, который, впрочем, на моей бедной родине вполне сошел бы за отличное шоссе национального значения. Выбравшись потом снова на автобан, я поехал с легким сердцем, окрыленный надеждой, что от "хвоста" удалось избавиться. И был глубочайшим образом разочарован, когда, поздно ночью подъехав к польской границе, неподалеку от таможенного поста увидел знакомую синюю BMW. Но делать было нечего. Правила игры заданы, и менять нарисованный Циммером маршрут без веских причин я не мог, чтобы не вызвать подозрений - ни сейчас, ни потом.

Ночевать я решил уже на польской территории. Дешевле, и к тому же мне подвернулся мотель с охраняемой стоянкой, так что можно было не слишком волноваться насчет машины. Утречком, по холодку, я снова тронулся в путь.

Мои сопровождающие следовали за мной, но я и не предпринимал больше попыток оторваться, так что "бээмвуха" довела меня до самого Бреста, где мы, наконец, расстались. Из чего я сделал неприятный вывод, что на той стороне белорусской границы меня встречают.

Таможню я прошел довольно легко. Если не считать того, что при заполнении декларации в ответ на вопрос, имеются ли при мне или в моем багаже наркотики и приспособления для их употребления, мое энергичное "нет" прорвало в этом месте бланк. Однако, в целом я, видимо, не произвел на таможенников впечатление человека настолько нервозного, чтобы быть подвергнутым более пристальному досмотру, и был пропущен на другую сторону шлагбаума. Давненько я не возвращался в родные пенаты с таким чувством страха и тревожного ожидания...

Это случилось за Смоленском, немного не доезжая Вязьмы. Уже смеркалось, наступило то смурное время суток, которое французы называют "между собакой и волком". Я ехал по пустынному минскому шоссе, когда сзади на меня буквально навалился ярко-красный "джип-черокки". Нахально подрезав мне нос, он начал тормозить прямо перед моим капотом, виляя и не давая себя обогнать. Мне ясно предлагалось понять, что уйти не удастся, в крайнем случае пойдут на таран, свалят в кювет, но, вцепившись, уже не упустят. И я, покорившись судьбе, остановился. Однако, машину не покинул и зажигания не выключил. Из "джипа" вылезли двое, и я сразу понял: это не собаки. Это волки.

"Если так выглядит привет от Циммера, то мне каюк", - лихорадочно думал я, глядя как мощные ширококостные парни в спортивных костюмах с бетонными мордами идут на меня вразвалочку, обходя "ауди" один слева, другой справа. А если это всего лишь банальный, не сказать рутинный, местный рэкет? Увидели мальчики машину с транзитными иностранными номерами, надо ее пощупать, вдруг чего обломится... Ишь как безмятежны - похоже, я представляюсь им легкой добычей. Надо выбирать. И когда оба одновременно взялись за ручки передних дверец моей машины, я уже выбрал: ударил с места по газам и выскочил с обочины на шоссе волоча их обоих за собой по асфальту. Они продержались метров пятнадцать скорее всего, в результате изумления от такого непривычного с собой обращения не сразу сообразив отцепиться. А я получил фору и был решительно настроен использовать ее по максимуму. Чтобы максимально раствориться в сумерках, выключил габаритные огни и понесся вперед, рыща глазами по сторонам в поисках любой мало-мальски пригодной дороги - лишь бы уходила в сторону. Я ее нашел. И весь оставшийся до Москвы путь блукал уже по нашим, отечественным проселкам, где пыль, грязь, непролазные лужи и прочие естественные преграды в сочетании с моей бешеной скоростью создавали вполне удачную имитацию участия в "Кемел-Трофи".

В конечном итоге уже к утру я въехал в город по Волоколамскому шоссе, но вместо того, чтобы отправиться домой, сразу двинул в редакцию. Там у секретарши главного редактора меня ждал конверт, который я попросил для меня приготовить, позвонив еще из Бреста. В нем лежали командировочное удостоверение, деньги и билет до Питера, куда я давным-давно собирался в командировку, да все не мог выкроить несколько деньков. А теперь вот нашлось время и, главное, горячее желание. До отлета мне предстояло сделать кое-какие важные дела, и мне это удалось. После чего, поставив "ауди" в переулке недалеко от своей конторы, я отбыл в Северную Пальмиру.

Три дня спустя я вернулся ночным поездом, взял на вокзале такси и, назвав домашний адрес, попросил по пути проехать мимо редакции. Машины не было. Обнаружив этот факт, я отправился к себе и еще через запертую дверь услышал, как в моей квартире истерически разрывается телефон. Я снял трубку и обнаружил в ней голос Николай Нидвораича, испуганный и какой-то съеженный.

- С тобой что-то случилось? - выдохнул он, забыв поздороваться. - Ты ж должен был вернуться сто лет назад!

- Что со мной могло случиться? - в свою очередь удивился я. - Приехал из Германии, сразу, улетел в командировку в Питер.

- А-а, - было невооруженным ухом слышно, какое необычайное облегчение он испытывает. - А как с машиной? Машину купил?

- С машиной хреново, - вздохнул я в ответ. - Купить-то купил, а вот пока меня не было, угнали машину.

- Как? Угнали? - от неожиданности Мотыльков, похоже, утратил связность речи и перешел на отдельные слова, все с вопросительной интонацией: - Кто? Украл?

- Ну ты даешь! - рассмеялся я. - Кто украл! Воры украли! Кто ж еще!

- И что теперь делать? - растерянным, почти плачущим голосом спросил Колька.

Полагаю, в этот момент он меньше всего думал обо мне, и я даже догадывался, о чем именно были его невеселые мысли. Там, в леске посреди бескрайних просторов земли Северный Рейн-Вестфалия, оторвавшись от темно-синего хвоста, я нашел укромное местечко и развел небольшой туристский костерок, на котором успешно сжег приблизительно около двадцати тысяч таблеток экстази - по нашим московским ценам, примерно на миллион долларов.

- И что же теперь будет? - еле слышно причитал замирающий на том конце провода Николай Нидвораевич. Но я снова отвечал ему бодро, не в такт:

- В милицию заявлю, может, найдут.

Хотя уж кому-кому, а мне точно было известно, что никто ничего не найдет. Потому что я поручил это отличному специалисту - Лехе Берем-и-едем, лично вручив ему ключи от "ауди" и дав три дня на то, чтобы все концы были спрятаны как можно далеко и глубоко.

- А не найдут, - оптимистически продолжал я, - получу деньги по страховке.

Но Кольке мой оптимизм явно не прививался:

- Как же так... - тянул он на дрожащей ноте, явно продолжая думать о своем, - как же без машины-то...

И я ответил ему, не имея больше сил сдерживаться и все-таки в душе очень надеясь, что до него не дойдет моя ирония:

- Не переживай ты так за меня, старый друг. Без всего в этом мире можно прожить. Всё ерунда. Всё колёса...

Декабрь 1996