Вспомнить, нельзя забыть - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Марианна Колосова (МАРИАННА КОЛОСОВА. ВСПОМНИТЬ, НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ) #1

МАРИАННА КОЛОСОВА. ВСПОМНИТЬ, НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ

Александр Родионов. Здравствуй, Марианна!

Не в самые радостные дни своей эмигрантской жизни Марианна Колосова находила внутренние силы, чтобы говорить о родном с ясным чувством:

Синий сумрак шире, шире!

Запад алый — это Русь!

Неулыбчивой Сибири

Из Китая улыбнусь.

Да, русская эмигрантка Марианна Колосова готова была улыбнуться своей Родине, но вот готова ли была Сибирь улыбнуться ей? Не было к тому повода, поскольку Сибирь такого поэта не знала ни в предреволюцию, ни после неё. Дело здесь вот в чем. Повивальной бабкой поэта Колосовой стала Гражданская война. Проигравшая сторона — Белое движение, раздробленное и оглохшее, в этой раздробленности не понимавшая друг друга, была объединена всего лишь суммарным вектором ненависти к победителю. Осколки колчаковской армии уходили в зарубежье с неистовством, сравнимым разве что с исходом старообрядцев в Сибирь, а то и вообще за кордон российский. Но в стане отверженных всегда неизбежно появление певца, способного выразить вскипающий пафос протеста против смены власти и веры в России. Певцом в русском харбинском сопротивлении Советам и явилась в 30-е годы Марианна Колосова.

Уже одни названия сборников ее стихов — «Армия песен», «Не покорюсь!» говорят о направленности ее творчества, с первого взгляда напоминающие плакат— призыв. Но при вчитывании в колосовские строки обретаешь чувство, подсказывающее — нет, это не плакат, это не призыв. Это — послание всему русскому миру: и побежденному Белому движению, и победителям, дабы последние знали — есть еще сила непобежденная, утвержденная на вере. И поэтому Колосова в поисках спасения обращается к Всевышнему:

Пошли нам, Господи, грешным, снова

Пробуждающий души грохот гроз!

Скажи нам, Господи, такое слово,

Чтоб мы задохнулись от слез.

Стихи Колосовой, рожденные в зарубежье, помимо пафоса протестного заряжены еще и ярким порохом не только взрывного свойства. Есть в народном сознании такое состояние, когда женщина возвышается до оплакивания утраченного, до причета! Стихи Колосовой о Родине, о России, о Руси — это причет без оглядывания на врага и друга. Поэт в этой ситуации всемирно одинок. Это подтвердила Марианна Колосова, оставаясь в зарубежье одинокой печальницей по уходящей России. Оказавшись в Харбине рядом с литераторами, образовавшими объединение «Чураевка», Колосова не примкнула к ним. Она не могла петь в хоре и потому вверяла себя Богу и Одиночеству, но неизбежно была Провидением на горькие раздумья о судьбе родного народа:

Едино солнце над вселенной,

Един над всем живущим Бог;

Но мой родной народ смятенный

Найти единый путь не смог.

Это не о нас ли сегодняшних печалилась в пыльном Харбине русская пророчица Марианна Колосова?

Было бы большой несправедливостью воспринимать поэзию нашей землячки — смотри разыскания Виктора Суманосова, приведенные в начале книги, как только «динамитную лирику», как только взывающего к мести трубадура Белого движения. Она не могла быть таковым, когда бы ни была наделена художественным талантом, способным выхватывать, вовлекать в рисунок свой движение чувства:

Словно арестантку под конвоем

Разум мою душу стережет.

А она, склоняясь над канвою,

Свет очей узором отдает.

Отдавать свет очей не может научить никакой наставник и здесь только природа, только естество может быть побудителем движенья, что и подтверждает Колосова:

Безмерна в мире Божья милость,

Земная злоба горяча!

У жизни днем я петь училась

У смерти — плакать по ночам.

Канва судьбы певца Белого движения была ей, разумеется, неведома в 1930 году, когда она писала выше процитированные строки, но настоящий поэт всегда пророк своей судьбы. Судите сами, на дворе 30-й год, а Колосова пишет:

Ты говоришь, нельзя уйти отсюда?

Мы будем здесь, где горе и борьба?

Не покорюсь я! Не хочу! Не буду!

Под тропиками ждет меня судьба.

Удивительное дело! До переезда Колосовой из Шанхая в Бразилию, а затем в Чили еще два десятка лет, а она знает, на какую канву проложена будет нитка ее жизни! Но при этом, опять же предчувствуя, она останется верна возлюбленному: «Зачем мне солнце, если тебя нет?» Так ведь и сталось! В Чили она уезжала только вместе с Покровским.

И еще об одной особенности творчества Марианны Колосовой нельзя не сказать. Она любила Алтай страстно, неистово верно, и чувство это приумножилось в своём накале оторванностью от родной земли. Иначе откуда бы взялись такие строки:

Не Алтайские ли утесы,

Не Алтайские ли ветра,

Сибиряк мой светловолосый,

Провожала тебя вчера?

Или продолжение строк приведенных в начале моего предварения публикации:

Не вернуть душе покоя

Все же память не губи,

Вспоминай село родное,

Переплеск реки Оби.

И даже реалии домашнего бытования в пору ранней юности были подспорьем духа для Колосовой на чужбине. Читайте:

И уж пора бы перестать взбираться

Всех выше на черемуху в саду.

Ведь барышня! Ведь стукнуло 15.

А дочка батюшки в деревне на виду!

Она-то о Родине помнила, но Родина ее, повторюсь, не знала и не знает до сих пор. Удивления достойно, но творчество Марианны Колосовой изучают в русском зарубежье, в Ялте и Алма-Ате, в Благовещенске и Владивостоке, издают в Ростове-на-Дону, в Москве издали в составе сборника «Русская поэзия Китая», в Филадельфии, наконец, имеется полное собрание сборников ее стихов. Да, много мест на земле, где изучают ее пламенное наследие. Много где, но только не на Алтае! И тем ценнее поступок Виктора Суманосова — не филолога, не историка, но инженера-технаря кромешного решительно, с настойчивостью гончей собравшего доступное наследие Колосовой в одну книгу. А это значит, исполнились ее мечтания зарубежные:

И кто-нибудь, на сотню лет далекий

Найдет в архиве пыльном эти строки…

Она вернулась на Родину. Здравствуй, Марианна.

Александр Родионов, член Союза писателей России

Виктор Суманосов. Если я забуду тебя, Алтай…

Соединиться с тем Русским миром,

Оставившим в сердце — след,

С которым связаны мы — лишь эфиром,

Изменчивостью планет…

Соединиться с тем Русским словом,

Которое сердце жжёт,

Та русская кровь ушла из-под крова,

Кто ж память о ней сбережёт?

Соединиться с тем Русским взглядом

Из туманной дали…

И прошлого нет, и вот оно рядом

Открытою раной болит…

Александр Зуев (О русских, рассеянных по миру)

История Алтайского края гораздо больше отмечаемых в 2012 году 75 лет. Недавнее 300-летие города Бийска выглядит нелепицей на этом фоне. Видимо, это какая-то другая, неправильная история. Судьбы людей, рожденных и живших на Алтае, настолько разнообразны, что в официально-рекомендованную историю края не укладываются, а потому их жизненные истории просто замалчиваются и игнорируются.

Идея настоящей книги — познакомить читателей с творчеством нашей землячки, всемирно известной поэтессы Марианны Колосовой. Ее имя неразрывно связано с Гражданской войной и Белым движением в России. Тема горькая и скользкая, потому как здесь нельзя остаться в стороне, а нужно обозначить свою позицию в этом вопросе. После семидесяти лет торжества коммунистических идей в России, не должно было остаться каких-либо сторонников Белого движения. Но они остались, как остались и потомки солдат и офицеров, защищавших веру, царя и отечество. Кажется, вопрос уже закрыт. Красные победили и точка…. Так, да не так. Достаточно посмотреть на цвета государственного флага России.

Россия не первая и не последняя страна, пережившая ужас гражданской войны. В конце восьмидесятых годов в Москве проводилась научно— практическая конференция по гражданской войне в Афганистане. Выступающие ораторы сменяли друг друга, рассказывали про интернационализм, дружбу народов и прочее. Один афганец задал простой вопрос: «Скажите, вот у вас тоже была гражданская война. Как вы ее закончили? Посоветуйте, что нам делать». Снова полились бесконечные речи, и было видно, что они не удовлетворяют афганцев. Больше того, эти речи не удовлетворяли и наших военных присутствовавших на этом форуме. В конце концов, один из них не выдержал и решил поставить точку в этом обсуждении. «Вот вы спрашиваете, как мы покончили с гражданской войной. Да очень просто! Изрубили всех на хрен в лапшу и все!»

…Раздались аплодисменты и смех. Лишь афганцы, несколько испуганно переглядывались и не понимали, над, чем русские смеются? Может, был неправильный перевод?

…Перевели правильно. Изрубили в лапшу свой народ. Такая вот тайная тайна….

Белая эмиграция России — это свой огромный мир. Харбин, Шанхай, Тубабао, Австралия, Бразилия, Чили, Белград, Париж, Сан-Франциско — это далеко не все города и страны, где жили русские, не смирившиеся с властью большевиков. Для белоэмигрантов было неприемлемо поругание православной веры отцов, достоинства и чести офицера и просто человека. Они не смогли примириться с большевиками ни как с людьми, ни как с государственной властью. Все действия большевиков, по их мнению, находились в полном противоречии с тем, чем жила Россия в течение веков, и что привело ее к величию, славе и благосостоянию.

Впервые я услышал о Марианне Колосовой от Александра Михайловича Родионова, когда искал поэтический эпиграф к книге «Забытый полк». По уровню ненависти к коммунистам с ней мало кто мог сравниться, разве что Арсений Несмелов. Его мужская поэзия оказалась мне ближе и, в результате, я остановился именно на его стихотворении «К потомку». Стихи Марианны Колосовой в книге все же появились, когда по разным причинам пришлось удалить всю личную переписку и многое другое.

Стихи были к месту, так как Марианна Колосова выразила за всех изгнанников боль, отчаяние и проклятия победившим большевикам.

Ее имя было известно среди русских эмигрантов в Харбине, затем в Шанхае. Для советских людей она была персоной нон грата. Заново для россиян ее открыл Анатолий Медведенко в своей статье в газете «Советская культура»

Анатолий Медведенко. ТАКАЯ СУДЬБА

О русском кладбище в Сантьяго, чилийской столице, я узнал во время командировки в декабре 1989 года. Причем совершенно случайно: мне о нем как бы мимоходом сообщил знакомый местный журналиста. Естественно, захотелось побывать на нем. Кладбище, окруженное высоким бетонным забором, оказалось на самой окраине города — в коммуне Пуэнте Альто. Массивные решетчатые ворота, рядом — калитка. На мой звонок из небольшого домика-сторожки вышла невысокого роста сгорбленная старушка, несмотря на жару, одетая во все черное. Гремя ключами, она открывает калитку и впускает меня на территорию погоста. Узнав, что перед ней журналист из Москвы, смотрительница кладбища несколько теряется: никогда прежде не видела здесь столь необычного посетителя. Тем не менее, разрешает осмотреть захоронения.

Кладбище уютное, если, конечно, слово это вообще уместно в данном контексте, поражает чистотой и ухоженностью, благодатным покоем. На могилах — цветы, как живые, так и искусственные. Высажены аккуратно подстриженные кустарники, шелестят листвой деревья, среди которых мелькают и наши березки.

Я шел вдоль могил и вчитывался в надписи. Мелькали фамилии — Скворцовы, Шестаковы, Воронцовы, Орловы, Каштановы, Капитоновы, волею судеб и обстоятельств нашедшие последний приют в десятках тысяч километров от своей родины. Шел и думал, как занесло русских в далекую Чили, почему они оказались здесь?

Вдруг мое внимание привлекло слово «поэтесса», которое я заметил на одной из табличек, прикрепленной к кресту. Остановившись около могилы не без удивления прочитал «Марина Колосова. Русская национальная поэтесса». Из-под высохших цветов на плите проглядывала какая-то надпись. Осторожно раздвинув цветы, увидел: «Блажен, кто правдою томим». Чуть ниже — «Римма Ивановна Покровская. 26.Х.1903 — 6.Х.1964».

Сейчас мы знаем, что судьба разбросала русских писателей (да и не только писателей) по всему миру. Жили они (или живут) в Шанхае и Париже, Мюнхене и Харбине, Лондоне и Вермонте, Буэнос-Айресе и Нью-Йорке. И все же встретить могилу русского поэта в Сантьяго, находящегося практически на краю Земли, я, признаться не ожидал. Сразу же возник вопрос: кто такая Марианна Колосова (или Римма Ивановна Покровская)? Как она попала в Чили? Сохранились ли ее стихи? Свои поиски я начал с изучения регистрационной книги, которую мне любезно предоставила донья Тереса, так звали старушку, позволившая мне посетить кладбище. Но скупая запись в ней мало что добавила к тому, что я уже знал из надгробной надписи: имя, отчество, фамилия погребенной. Годы ее жизни.

Как всегда, помогли чилийские коллеги. С их помощью я познакомился с супругами: Золотухиными — 73-летним Евграфом Алексеевичем и 70-летней Евгенией Александровной. Еще в начале 20-х голов родители вывезли их младенцами из России в Шанхай, где они выросли, познакомились и соединили свои судьбы. Затем обосновали в Харбине, а в конце пятидесятых годов оказались в Чили. Золотухины хорошо знали Марианну Колосову, литературный псевдоним Риммы Ивановны Покровской, и ее мужа Александра Николаевича Покровского (его отец, профессор Петербургского университета, был автором «Истории русской словесности», пережившего супругу на 13 лет и похороненного рядом с ней.

О Марианне Колосовой я слышала еще в Харбине, где мы жили до приезда в Сантьяго, — рассказывает Евгения Алексеевна. — Именно слышала, но не была знакома с ней. Время от времени читала ее стихи в журнале «Рубеж», издаваемом русскими эмигрантами. Стихи подкупали прежде всего ностальгией по России, трогательным отношением к русской культуре и истории. Многие стихи Марианна посвящала Александру Сергеевичу Пушкину, Петру Первому. Но не только им. Она как бы выражала нашу общую мечту — вернуться на родину. Мы сознавали, конечно, насколько это нереально было в то время осуществить ее. Но мечтать никто не мог запретить, и Марианна своими стихами поддерживала нас в этой мечте. Да вы сами в этом можете убедиться: Евгения Алексеевна, извинившись, прерывает беседу, проходит в смежную комнату, вскоре возвращается. В руках у нее небольшого формата книга в мягкой обложке, пожелтевшей от времени. Это сборник Марианны Колосовой «Медный гул», изданный в 1937 году в Шанхае. Всего 150 страниц. На лицевой стороне обложки — графическое изображение памятника Петру Первому работы Этьена Фальконе, установленный на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. Я перелистываю сборник в надежде найти какие-либо биографические данные об авторе или же ее фото. Ни того, ни другого. Только стихи. Стихи действительно полные ностальгии по России, болью по утрате родины, надеждой когда-нибудь вернуться. Мы возвращаемся к беседе.

— Когда Марианна появилась в Чили? — переспрашивает меня. Евгения Алексеевна.

— Боюсь ошибиться, но думаю, что в 1957 или 1958 году. Во всяком случае, именно тогда я узнала, что Марианна вместе со своим мужем находится в Сантьяго. Примерно тогда же мы и познакомились с ней. Вскоре стали добрыми друзьями. Сблизили же нас книги и стихи. Дело в том, что Покровские привезли в Чили внушительную библиотеку — что-то более четырех тысяч томов. У них практически не было никаких вещей. Единственное их богатство книги.

Моя собеседница приглашает меня пройти в комнату, большая часть которой заставлена стеллажами — от пола до потолка.

— Вот здесь, — показывает она на книжные полки, — половина библиотеки Покровских, которую нам завещал Александр Николаевич незадолго до своей кончины.

Библиотека действительно прекрасная. Широко представлены труды по русской философии, разумеется, на русском языке, — Бердяев, Розанов, Флоренский, Федотов, Ильин, Лосев; русской истории — Карамзин, Ключевский, Соловьев. Много поэтических сборников. Я уж не говорю о прозе — практически вся русская классика. Встретил я произведения советских авторов — Михаил Булгаков, Алексей Толстой, Виктор Некрасов. Я спрашиваю Евгению Алексеевну о последних годах жизни поэтессы в Сантьяго, чем она занималась, продолжала ли писать стихи.

— И Марианна, и Александр Николаевич были лишены какого-либо практицизма, способности приспособиться к новым условиям жизни. К этому надо добавить слабое здоровье и незнание испанского языка. Одним словом, они так и не смогли найти постоянную работу и по силам, и по знаниям, и по интересам. Правда, были кое-какие сбережения, но они быстро кончились. Покровские с трудом сводили концы с концами, перебивались случайными заработками. Видя их бедственное положение, кто-то посоветовал им давать читать книги из своей библиотеки за небольшую плату — благо желающих пользоваться их собранием были — в Сантьяго к тому времени образовалась солидная колония русских. Марианна решительно воспротивилась этой идее, сочтя ее абсурдной и унизительной и для себя, и для своей библиотеки. Но мы все же убедили ее. Потом были организованы курсы русского языка, на которых Александр Николаевич давал уроки нашим детям и внукам. Так они и жили. Что же касается стихов, то, откровенно говоря, не знаю, писала ли она их в Чили или нет. Думаю, что все же писала. Почему я так думаю? Ну, во-первых, я убеждена, что настоящий поэт просто не может не писать. А Марианна была настоящим поэтом. А, во-вторых, она не раз читала мне стихи. И мне всегда казалось, что она только что их сочинила.

— И о чем были эти стихи?

— О разном. Но все же тема России главенствовала. Правда, появились новые нотки. Все чаща и чаще в стихах чувствовалась горечь от того, что она так и не сможет побывать на родине.

— А предпринимала ли Марианна и ее супруг какие-нибудь шаги, чтобы вернуться в Россию?

— Думаю, что нет. Во всяком случае, я о них не знаю. Дело в том, что в последние годы своей жизни она тяжело болела. К тому же время было такое, что мы даже не думали об этом. Но и потом Советский Союз тогда не имел отношений с Чили, и мы просто не знали, куда обращаться.

Наша затянувшаяся беседа подошла к концу. Я благодарю Евгению Алексеевну и прощаюсь с супругами Золотухинами.

Вернувшись в Москву, попытался было что-нибудь узнать о Марианне Колосовой. Но, увы. Ее имя мелькнуло лишь в публикациях журнала «Знамя» и «Московской правды», в которых упоминалось в перечне писателей-эмигрантов. К кому бы я ни обращался, никто не мог рассказать о поэтессе.

Быть может, эта публикация поможет?

18.08.1990 г. «Советская культура»

Виктор Суманосов. Материалы к биографии Марианны Колосовой

Римма Ивановна появилась в Сантьяго в 1959 году и сразу оказалась в центре литературной жизни чилийской столицы. Она дружила с Пабло Нерудой, будущим Нобелевским лауреатом, Никанором Паррой, другими поэтами. Марианна Колосова знакомила чилийцев с русской литературой (у нее была прекрасная библиотека, которой пользовались все желающие). Она часто выступала с беседами и лекциями, рассказывала о творчестве русских классиков и молодых авторов, собирая многолюдные аудитории. Кто знает, сколько чилийцев приобщила она к творчеству Толстого, Достоевского, Чехова…

Не без содействия Марианны Колосовой видный чилийский писатель, критик и политик Володя Тейтельбойм издал монографию «Человек и человек» — единственный в Латинской Америке труд, посвященный русской литературе… Марианна Колосова, хоть и не разделяла его политических взглядов (Володя Тейтельбойм был коммунистом, членом Политкомиссии Компартии Чили, а в конце 80-х-начале 90-х годов — ее генеральным секретарем), но их уважала, а встречаясь с Володей, неизменно говорила с ним о русской литературе, которую он хорошо знал и любил. Любил он и стихи Марианны Колосовой.

Она писала много, но публиковаться не было возможности. Стихи расходились в рукописях среди соотечественников и друзей — чилийцев.

***

Сами белоэмигранты, разъехавшиеся из Китая по всему миру после второй мировой войны, не вспоминали имя Марианны Колосовой. Впервые о ней рассказал Валерий Перелешин в 1968 году и через десять лет Ольга Скопиченко.

Вот что написал Перелешин.

«…С именем Анны Андреевны (Ахматовой) связан еще один запомнившийся мне эпизод. Когда в своем знаменитом докладе «кронпринц» Сталина Жданов «осудил» Ахматову за то, что она так и не стала советской писательницей, состоялось в Шанхае собрание литераторов, на котором присутствовала и Марианна Колосова.

Несколько ораторов выразило полное одобрение Жданову и его хозяевам. Но потом слова попросила Колосова, которая, кстати говоря, отнюдь не была ни ученицей, ни даже подражательницей Ахматовой. Сказала она о том, что выступление Жданова повергло ее в ужас, как и проявление невыразимой жестокости и мстительности. Можно ли говорить о мифическом забвении обид, когда Жданов поставил Ахматовой в вину ее религиозные и монархические высказывания 1911 и 1914 годов.

Марианна Колосова плакала…. Собрание закончилось в тонах общей растерянности и тревоги. А через несколько дней Марианна Колосова отказалась от советского паспорта, заявив об этом через газеты…»

Марианна Колосова была, без сомнения, красивой женщиной. В одном из писем к Лариссе Андерсен Александр Вертинский, признанный ловелас, сравнивает эту шанхайскую красавицу с Марианной Колосовой. Признаваясь в любви к Андерсен, он писал, что не виноват, интересуясь ею больше, чем, например, Марианной Колосовой, хотя она тоже талантлива.

В России сегодня известно более 300 стихотворений нашей землячки Марианны Колосовой. Несомненно, что стихов гораздо больше. Сам архив поэтессы никогда, видимо, не будет найден.

Относительно настоящего имени, отчества, фамилии, дня рождения и смерти — можно сомневаться во всем, кроме даты смерти. К сожалению, не удалось найти записей в метрических книгах о ее рождении в Барнауле в мае 1903 года. Собственно, книг-то всего три, остальные семь отсутствуют по неизвестной причине. Поиски места рождения поэтессы и записей о ее рождении ни к чему не привели. Священника Колосова Ивана в 1903 году в Томской епархии не было. Однако в 1902 году там был священник Виноградов Иван, который служил недалеко от г. Каинска (теперь город Куйбышев Новосибирской области), в селе Верхнем Майзасском. В 1908 году он служил уже недалеко от Кузнецка в селе Подгороднем. В сохранившихся трех метрических книгах за 1903 год по городу Барнаулу также не найдена ни Марианна Колосова, ни Римма Виноградова. В святцах имя Римма приходиться на 20 июня, а везде считается, что она родилась 26 мая. Тогда и ее отчество — Ивановна, и фамилия — Виноградова также ставятся под сомнение. Искать нужно было где-то в другом месте.

Александр Михайлович Родионов раззадорил меня необходимостью найти фотографию Марианны Колосовой. И посоветовал уцепиться за статью

«Компиляция, если не сказать хлеще» Михаила Юппа, поэта, исследователя и коллекционера, проживающего в Филадельфии. Последний настаивает на том, что не было у Колосовой книги под названием «Господи, спаси Россию», а книга называлась просто — «Стихи».

Не сразу, но связь с ним у меня была налажена. Вся беда в том, что он не любит интернет, и электронной почты, соответственно, у него нет. Фото Колосовой у него не оказалось, но он дал адрес ростовчанина Константина Хохульникова. Без особой надежды я написал письмо и, пару месяцев спустя, получил письмо с фотографией Марианны Колосовой. Сомнений, что это Колосова, у Хохульникова, бывшего полковника КГБ, нет. Однако он сомневается в ее казачьем происхождении. Это ему не позволило официально назвать ее казачьей поэтессой. Хотя сами стихи, безусловно, пользуются заслуженным интересом у возрожденного казачества. Практически в это же время в Сан-Франциско был найден листок с рукописным стихотворением Марианны Колосовой

«Бусы» и харбинская фотография с подписью «Дорогой Евдокие Андреевне от Е.И. и В.П.». Это была настоящая удача.

На мое письмо в Генконсульство России в Чили пришел довольно быстрый ответ. Один из чилийских знакомых Марианны Колосовой, Володя Тейтельбойм, умер пять лет назад. На предложение поговорить о Марианне Колосовой с Луисом Корваланом, вынужден был отказаться. Осталась до сих пор малюсенькая надежда что-нибудь узнать у дочери Володи Тейтельбойма, которая сейчас работает дипломатом в посольстве Чили в Польше. Очень может быть, что есть общая фотография Колосовой и Тейтельбойма.

Я очень жалею, что тема белоэмигрантов была мне не интересна в 1994–1997 годах, а ведь тогда, в Сан-Франциско, были еще живы люди, которые ждали до конца своей жизни возможности рассказать обо всем, что перенесли в своих скитаниях по миру. Была жива

Ольга Скопиченко, которая жила в Харбине с Марианной Колосовой в маленькой комнатенке. Вот как вспоминала об этих годах Ольга Алексеевна: «В маленькой комнатушке, предназначенной для караульного китайца… жили две поэтессы, одна совсем еще начинающая, еще певшая с чужого голоса, и ее старшая сестра по перу, уже известная, уже окрепшая в своих стихах, нашедшая свой путь. Жили голодно, перебивались скудными заработками за случайные уроки, переписку, переводы…»

Ольга Алексеевна Скопиченко посвятила Марианне Колосовой следующие стихи:

ДАЛЕКОМУ ДРУГУ

Я память дней тихонько отодвину,

Хотя тех дней разлуке не вернуть…

Ты где-то там на клавишах машинки

Отстукиваешь будничную муть.

Я в сутолоке размерянной фабричной

Записываю цифры и часы.

Разлука занавескою привычной

Между тобой и мной назойливо висит.

И нет ночей, когда врывались строфы,

Вливая веру в призрачный успех.

И на пути писательской Голгофы

Мы не расставили знакомых вех.

Пишу письмо и чувствую, что трудно

Сказать о том, что неотрывно жжет:

Твой строгий стих чеканно-изумрудный,

Мой юный и надломленный полет.

Мне жалко нашу хмурую каморку,

Наш сломанный диван, наш старый табурет,

Мне жалко смех твой сдавленный и горький

И свечки тусклый распыленный свет.

Пусть только в снах я прошлое придвину:

Зашла бы я в ту комнату опять,

Чтоб клавиши у пишущей машинки

Тайком от всех тихонько целовать.

Там сторожит тебя Великая Идея,

Меня любовь и счастье стерегут.

И наша встреча победить не смеет,

Хотя бы встреча нескольких минут.

Сентиментальная, как в повестях старинных, —

Разлука темным пологом висит.

Ты буднями стучишь на клавишах машинки,

А я записываю цифры и часы.

РАЗДУМЬЕ

Поэтессе Марианне Колосовой

А молодость ушла, оставив за собою

Несбывшихся надежд былую мишуру…

И я по-прежнему в привычную игру

Играю с присмиревшею душою…

И веря, и надеясь, и любя,

Все, Муза, слушаю тебя.

Но ты — не та, и речь твоя другая…

Спокойны и размеренны стихи,

Как будто и огонь вдохновенья стих,

И обжигает, он, не согревая.

Не уловить победных ноток тех,

Что в молодости к битвам призывали,

И гимнами прекрасными звучали,

И в каждом дне пророчили успех.

У Музы у моей — давно седые кудри,

И взгляд ее по-старчески глубок;

Как плеск волны на золотой песок,

Звучат ее слова — размеренны и мудры.

И новой ворожбе покорная опять,

Как в молодости, безотчетно, смело,

Душа идет к иным, назначенным пределам,

Где надо не надеяться, а знать…

И я по-прежнему, и веря и любя,

Все, Муза, слушаю тебя.

Привожу рассказы Ольги Скопиченко, в которых она упоминает о Марианне Колосовой.

Ольги Скопиченко. УСТРИЦЫ

Очерк? Рассказ? Нет, просто маленький эпизод из прошлого.

День в Харбине был осенний и довольно хмурый. Даже дождик чуть — чуть накрапывал. Шла я домой в мрачном настроении. Деньги за урок обещали заплатить только к понедельнику. А дома у нас с Марианной было хоть шаром покати и никаких перспектив. Вчера доели остатки щей и хлеб. Сегодня я утром направилась на работу, выпив стакан пустого чая. Решила, что на лекции вечером не пойду, не очень — то лезли в голову Институции Римского права на голодный желудок. За дверью нашей комнаты была хибара, выстроенная для караульного китайца, и мы ее снимали за несколько долларов в месяц. Хибара была поместительная с русской плитой в углу. Две кушетки, большой письменный стол, подарок одного из поклонников наших поэтических талантов, два стула, да корзинка в уголке для нашего общего друга (собачонки Турандот) — и вот вся наша обстановка. И, конечно, книги и рукописи, наваленные и на столе и прямо на полу.

— Ну, что, получила? — был первый вопрос Марианны.

— Да нет. Обещали в понедельник. Муж Веры Павловны уехал на рыбалку за Сунгари, а у нее не было денег. Гмм. Плохо, значит ты голодная…

— Ну, да и ты тоже.

— Нет. Мне повезло. Зашла к Семеновым, надо было книгу вернуть, и попала на обед. Такими пельменями угостили. Очень мне хотелось попросить для тебя, да я постеснялась.

— Ну, что ты, не хватало, чтобы мы попрошайничали.

— Турке косточек послали, видишь, наслаждается. Турка с увлечением возилась в своем углу, причмокивая и посапывая. Марианна задумалась:

— Знаешь. Думаю, Арсений зайдет сегодня, перехватим у него доллара два до следующей недели.

— Дождешься его… — пробурчала я, — он последнее время все вечера проводит с Всеволодом Ивановым. Такая дружба, водой не разольешь.

Марианна снова стала стучать на машинке. А я, порывшись на плите за кастрюлями, нашла сухую корочку и села с книгой на кушетку. Часов около девяти вечера послышались быстрые шаги по двору, и Марианна весело сказала:

— Вот Арсений, а ты говорила не придет.

Еще минута и Арсений Иванович Несмелов, наш самый талантливый поэт Зарубежья, наш общий друг и приятель, с шутливым смехом.

— Вот хорошо, что вы обе дома — уселся на краешек кушетки.

— Вот что, собирайтесь только поскорее.

— Куда?

— Всеволод приглашает нас вчетвером поужинать. Только скорее, он на извозчике ждет.

Марианна поморщилась, она терпеть не могла прерывать начатую работу, но, видимо вспомнив, что я голодная, быстро согласилась.

— Что это с Савоськой случилось, что он нас вспомнил. Только вот что, Арсений, выматывай. Нам же надо поприличнее одеться, выезжая с такой знаменитостью.

Арсений быстро скрылся за дверью. Сборы были недолгие. Марианна переоделась в свое единственное нарядное шелковое платье, я в костюмчик, ходивший у меня за выходной.

Всеволода Никаноровича Иванова или Савоську, как мы его звали за глаза, автора знаменитого труда

«Мы», и не менее знаменитой «Поэмы еды», мы знали сравнительно мало. Сталкивались в редакции газеты, один раз были у него на дому, в его кабинете, где висела огромная копия кустодиевской «Купчихи за самоваром», на нее он всегда указывал посетителям. «Моя муза» — на что я довольно резко спросила — купчиха или то, что на столе.

Толстяк Всеволод был известен своим гурманством.

Минут через десять мы вышли на улицу уже в полном параде. Всеволод Никанорович слез с извозчика и пошел нам навстречу, говоря какие-то любезности. Уселись.

— В Фантазию, — распорядился Иванов. Мы запротестовали:

— Да помилуйте, Всеволод Никанорович, мы не одеты для такого шикарного места. Поедем куда-нибудь, поскромнее.

Спорить было трудно.

— Ерунда! Сядем не в общем зале, а на балконе, в ложу. Там некому будет Ваши наряды критиковать.

Фантазия — шикарное кабаре в Харбине, с прекрасным залом и великолепной эстрадной программой. Марианна о чем-то переговаривалась с Арсением. Я молчала, предвкушая вкусный, необычный ужин.

Зал Фантазии, за ранним временем еще полупустой, сиял огнями. Уютная ложа балкона, освещенная разноцветными фонариками, серебро и хрусталь стола, тихая музыка откуда-то издалека.

Я невольно покосилась на художественно расписанное меню, но Всеволод пошептался с лакеем и, отстранив карту вин, коротко заказал:

— Устрицы и шампанское.

Завязался веселый разговор. Говорили о новых темах, о новых стихах. Арсений, лукаво прищурившись, спрашивал нас, какая лучше рифма на слово оранжевый…. И так как ни я, ни Марианна ничего не ответили, тут же нараспев протянул:

— …оранжевый.

— Ах, и дрянь же вы…

Он был великий мастер на рифмы и ассонансы. А я сокрушенно думала, ну, вот и никакого ужина… ни цыплят, ни даже простого бифштекса,… а я такая голодная. Да еще устрицы, а как их едят? За свою короткую, шестнадцатилетнюю беженскую жизнь я только и слышала об устрицах, что они пищат, когда их глотаешь.

Шампанское было искристое и очень вкусное. Именно шампанское помогло мне на голодный желудок глотать этих скользких слизняков, которые были поданы в раковинах с изящными вилочками и ножичками. Глотала, внимательно наблюдая, как расправляется с устрицами Иванов. Боялась показать свое полное невежество в обращении с таким изысканным блюдом. Голова кружилась от шампанского, от стихов Арсения, от добродушных шуточек Иванова, и я старалась не замечать сочувственных взглядов, которые на меня кидала Марианна.

В полночь нас тем же порядком на извозчике доставили домой.

Всеволод попрощался с нами на улице, Арсений пошел провожать до дверей нашей хибары. И тут Марианна на него накинулась:

— Тоже, гурманы! Тоже хороший тон! Дамам даже не предложили выбрать, что они хотят заказать. Устрицы… шампанское…

Арсений оправдывался:

— Но ведь, это действительно шикарно и для Фантазии самое подходящее.

— Подходящее… Ольга два дня ничего кроме корочки хлеба не ела. В доме пусто. А вы…

Арсений растерялся:

— Так почему вы не сказали, что вы голодные. Я бы заказал цыплят.

— Да так вот и сказать, что мы хотим что-нибудь существенное. Так вот перед Савоськой и сознаться, что мы голодающие поэтессы. Ты сам должен был догадаться.

Я молчала. У меня проходил угар шампанского, и я чувствовала, что устрицы стоят в горле комом.

— Я завтра утром забегу, — и Арсений немного смущенный пошел к калитке.

— Только смотри, ни слова Всеволоду, не позорь нас, крикнула ему вслед Марианна.

Утром часов в десять Арсений был уже у нас, принес с собой сайку хлеба, лук и две коробки сардин, все, что мог достать в маленькой лавочке, где ему еще не было отказано в кредите. Видимо сам тоже был «на мели» в эти дни. Потом мы часто вспоминали этот светский ужин в роскошной Фантазии. Особенно хорошо было вспоминать за чашкой горячего чая с чайной колбасой, нарезанной толстыми ломтиками и с аппетитными ломтиками поджаренного хлеба — наше обычное пиршество, когда мы были при деньгах. А устрицы долгие годы вызывали у меня отвращение.

26 октября 1982 года.

Ольги Скопиченко. НЕОЖИДАННЫЙ ЗАВТРАК

Всякие эпизоды бывают в нашей жизни, особенно при эмигрантском существовании.

…Вспоминается юность, годы университета, заработки, полуголодная жизнь, ибо, денег никогда не хватало. Одно время жили мы в очень небольшой бедной каморке, даже не в каморке, а в сторожке. Это жилье для сторожа располагалось во дворе одного дома. В сторожке у нас была печь, стояли две кровати и два письменных стола. Была еще одна пишущая машинка, на которой мы перепечатывали свои стихи и затем относили их в редакцию. Работали мы обе в журнале «Рубеж». Жила я в сторожке с поэтессой Марианной Колосовой. В то время я уже начала печататься. Писала стихи, коротенькие рассказы, в общем, начинала свою литературную жизнь. Жизнь была трудная. Часто, часто нам не хватало денег на хлеб, мы голодали…. Из тех далеких дней мне вспоминается один очень забавный эпизод, некий

«Случайный завтрак». Было это так.

В то время я служила на табачной фабрике, Марианна давала уроки и, конечно же, день получки на фабрике — раз в неделю — был для нас огромным событием, ибо мы могли пообедать, купить себе что-то на завтрак и вообще у нас появлялась возможность вести «роскошную жизнь». В это утро я, как обычно, вышла на службу, оставив Марианну спящей дома. В это день, кроме всего прочего, у нас ночевала одна наша большая приятельница. Обе эти девушки, мои подруги с нетерпением ждали моего возвращения с деньгами. Шла я на службу очень торопливо, часов у нас никаких не было, вставали «по солнцу». Дошла я до Китайской улицы. Все харбинцы хорошо знают эту улицу. На этой улице я могла сесть в автобус, или идти до фабрики пешком, это минут тридцать. На фабрике обычаи были очень строгие, в семь утра закрывались ворота и опоздавшие рабочие теряли рабочий день.

Я вышла на Китайскую и подошла к аптеке, где висели огромные часы, посмотрела и невольно вздохнула — было без десяти семь. Я никак не могла успеть на службу. Значит, день будет потерян, получки не будет. От всего этого я просто пришла в отчаяние. Постояла около часов, повздыхала и пошла по Китайской. Я не пошла домой, ибо знала, какое разочарование я принесу своим подругам.

Стали открываться продуктовые магазины, из булочной доносился аромат свежевыпеченного хлеба. Рядом была вкусно благоухающая колбасная, я смогла уловить даже очаровательный запах сосисок, которые я в то время так любила. Мой голодный желудок заныл протяжно. Я старалась не смотреть на витрины. Медленно я пошла к дому. И вдруг услышала за собой быстрые и твердые шаги. Я оглянулась. Меня догонял какой-то господин. Он был прекрасно одет, в руке его покачивал огромный деловой портфель. Господин явно догонял меня. Поравнявшись со мной, он сказал мне доброе утро так, словно мы были старыми знакомыми. Я, немного замявшись, вежливо поклонилась ему и тоже ответила:

— Доброе утро!

Тогда он воскликнул:

— Куда торопитесь?

Ну и глупо же это прозвучало, ведь я шла еле-еле, то, что называется «нога за ногу». Я ответила:

— Никуда не тороплюсь. Я опоздала на службу, фабрика уже закрыла ворота. Я иду домой. Тогда он улыбнулся и радостно сказал:

— Ну, тогда пойдемте пить кофе. Кофейни уже открыты.

Я замялась.

— Слушайте, ну кто же ходит пить кофе в семь часов утра? Уж больно рано. Спасибо.

Я пошла дальше. Недолго думая, он произнес:

— Ну, тогда пойдемте пить кофе к вам домой. Мы прекрасно проведем время. Подождите меня здесь, я сейчас вернусь.

Господин стал удаляться. Я решила, что он просто «отвязался» от меня. Я понимала, что незнакомый мужчина просто «приставал» ко мне. Я продолжала свой путь. Но шла медленно, останавливалась перед витринами, не спешила домой с пустыми руками. Минут через пятнадцать я вновь услышала торопливые шаги за своей спиной. Все тот же господин догнал меня и радостно воскликнул:

— Ну вот, все в порядке. Видите, я сделал необходимые покупки, и мы сейчас великолепно выпьем у вас дома кофе.

Я растерялась. Я уже и не знала, каким образом мне отделаться от этого назойливого господина. Но сверток в его руках излучал такие аппетитные запахи…. Как бы мне избавиться от этого человека, но …сверток… сверток полностью захватил мое внимание. И я… разговорилась с господином. Я говорила о прекрасном утре, о том, как замечательно солнышко, как оживают в его лучах улицы…. Он поддержал разговор, о чем-то спрашивал меня. Я все думала, куда бы мне удрать от него, в какой спрятаться подъезд.

— Да, кстати, — наивно пролепетала я, — давайте я понесу этот сверток, а то у вас в руках и сверток и тяжелый портфель…. Давайте я вам помогу.

Господин охотно протянул свою заманчивую покупку. Я предложила повернуть на Аптекарскую улицу. Мы идем, а я все думаю о том, как бы мне избавиться от попутчика. И вдруг меня осенило. Я остановилась у одного подъезда, немного помедлила и очень смущенно сказала:

— Знаете, вам придется немножко подождать, потому что мы живем вместе с мамой, а сейчас такой ранний час, мне надо ее разбудить.

Мой спутник растерянно посмотрел на меня. Стало совершенно ясно, что мама его совершенно не устраивает. Наконец, он заговорил:

— Знаете, я забыл… — он посмотрел на свои ручные часы и начал быстро — быстро говорить:

— Я совсем забыл, что меня очень крупное дело, как раз перед работой. Давайте я встречу вас вечером. Мы пойдем в кино, потом где-нибудь поужинаем…. Я буду ждать вас возле этого подъезда. Я радостно согласилась с этим предложением:

— Хорошо. Я вас буду ждать здесь примерно в семь часов вечера.

Он поклонился мне и быстрыми шагами пошел от меня. Я осталась у ворот. Даже шмыгнула в подъезд, чтобы скрыться с его глаз. Сверток-то был у меня в руках. Когда этот господин скрылся за поворотом улицы, я выскочила и, побежала в другом направлении, домой, к своей улице. Я прижимала сверток к себе и бежала. Я даже не понимала — то ли я радовалась тому, что избавилась от навязчивого человека, то ли радовалась этому свертку и его манящим ароматам.

Наконец, я подбежала к дому, забарабанила в дверь. Одновременно два сонных голоса спросили:

— Кто там?

— Открывайте скорее. Это — я.

— Ты? Ты!.. что опоздала на службу? — в голосах спрашивающих звучало отчаяние. Еще бы. Понятно.

Открыли дверь. Я влетела в комнату, бросила сверток на стол и сказала:

— Сейчас будем пить кофе. Сейчас будем пить кофе и есть очень вкусные вещи.

Меня даже не спросили — откуда у меня сверток. Девчонки стали быстро разворачивать содержимое. Там было все: кофе, сгущенное молоко, пакетик сахара… Он предусмотрительно купил все, понимал, что у такой девчонки в доме нет ничего. В свертке была колбаса, какие-то аппетитные булочки, вкусный калач и сыр.

Какой мы в этот день имели завтрак! Мы были очень голодны. А кофе мы не пили давным-давно. Сыр для нас был невероятным угощением. Булочки, колбаса…. Все это было так вкусно, так исключительно хорошо.

Выпив кофе, я стала рассказывать подругам историю этого свертка. Тут посыпались шутки, смех. Мои приятельницы похвалили меня за сообразительность. И они совсем не хотели думать об этом господине, о том, встречусь я с ним или нет. Это, мол, пустяки. Главное — этот замечательный завтрак и … моя находчивость.

Я никогда больше не встретила этого человека. Он исчез из моей жизни также неожиданно, как и появился на Китайской улице. Но мои приятельницы, особенно Марианна, очень хорошо запомнили этот эпизод. И когда у нас наступал очередной «кризис», когда у нас в доме не было ни копейки, ни куска хлеба в доме, тогда Марианна говорила:

— Ольга, иди на улицу на заработки.

Так эта шутка и жила среди нас, воспоминание о столь нужном тогда «Неожиданном завтраке».

Виктор Суманосов. Биографические изыскания (Воспоминания о Марианне Колосовой, ее переписка)

Я не верю, что не было в архиве Скопиченко фотографий Марианны Колосовой.

По-хорошему завидую Амиру Александровичу Хисамутдинову, которому удалось встретиться с Ольгой Скопиченко. Вот что он написал об этих встречах в своей книге «Русский Сан-Франциско»:

«Считаю, что судьба меня балует знакомством с интересными и незаурядными людьми. С некоторыми встречался во время лекций в университете, в кофейнях или небольших ресторанчиках…

Увы, моя благодарность не дойдет до Марии Генриховны Визи, к которой попал по рекомендации ее подруги О.А.Скопиченко. Помню слова, которыми она встретила меня:

— Вам не кажется, что я уже существую только на бумаге, то есть в человеческой памяти?

Несмотря на краткость наших встреч, М.Г. Визи, легенда русской поэзии, рассказала очень многое о жизни Русского Китая, и о русских в Сан-Франциско. Порой она говорила:

— Это не для публикации, а только для вас…

Что ж, договор остается в силе. М.Г. Визи-Туркова скончалась 18 октября 1994 года, оставив о себе добрую память. Вспоминаю и О.А. Скопиченко. Близоруко рассмотрев меня, она сразу стала делиться бесценными воспоминаниями о жизни в Китае, на Тубабао и переезде в Сан-Франциско, показывая материалы из личного архива. Ее муж, Борис Коновалов, время от времени говорил жене:

— Ну что ты дразнишь человека? Отдай ему эти документы, ведь здесь они никому не нужны… Поэтесса Ольга Алексеевна Скопиченко умерла 12 мая 1997 года. После этого разговоры о русских за границей мы вели уже с Б.М. Коноваловым. Однажды, как мне показалось, немного застенчиво Борис Михайлович сказал:

— А как насчет французского коньяка? Признаюсь, я к нему немного неравнодушен после жизни в Шанхае…. Как было отказать столетнему ветерану, который лично знал многих героев! И мы помянули их…»

Борис Михайлович скончался 18 октября 2002 года, не дожив один месяц до 102-летия. Но русская история Сан-Франциско не заканчивается…

И еще один дорогой лично для меня отрывок из этой книги.

«…В записной книжке было два адреса, которые я хотел посетить. Один принадлежал Русскому драматическому кружку… Вторым адресом был дом № 2226 по улице Филмор, где размещался Дом русских артистов. Увы, и здесь уже ничто не напоминало о русском присутствии. Я немного посетовал на то, что эта прогулка ничего не добавила для моих исследований. От размышлений меня оторвал женский голос, он принадлежал пожилой ухоженной даме, внезапно заговорившей со мной по-русски.

— Простите, вы профессор Хисамутдинов из Владивостока? Я знала о вашем приезде и очень хотела с вами встретиться.

Не дожидаясь ответа, она задала новый вопрос:

— Как там у нас в России? И сказала задумчиво:

— Я родилась в Бийске и до сих пор помню тамошние вьюги и дым из печки, но вот оказалась здесь и стараюсь по мере сил помогать русским.

Мы проговорили с Лидией Петровной, или по-американски миссис Стенли, до конца вечера. Она рассказывала о своих родителях, о Гражданской войне, многие эпизоды которой врезались в ее детскую память. Прощаясь, она неожиданно сказала:

— А хотите прийти на нашу спевку?

Оказалось, что группа русских женщин уже несколько лет собирается в одном из частных домов для музицирования. Так я побывал на незабываемом вечере, наполненном старинными романсами и вальсами. Исчезло ощущение огромного чужого города. Голоса певиц, которые никогда не были в России, завораживали, возвращая в родные места. Поистине, пели их души, воспринявшие красоту русских песен от родителей…»

***

Мои поиски продолжались. В Гуверовском архиве Стенфордского университета были найдены письма Марианны Колосовой, которые предлагаются вашему вниманию.

Письмо Марианны Колосовой, начатое 25 июня 1935 года, законченное 10 июля

«Глубокоуважаемый Георгий Павлович!

Прежде всего, сообщаю, что мною получены два Ваших письма с сургучными печатями и переданы по назначению. Письма мною были получены от молодого человека /приезжего/. Н.И. уехал на линию службы 6 июня. Письмо это написано мною 25 июня от руки, полежало две недели в ожидании оказии, и сегодня я решила переписать его на машинке, /чтобы кое-что выбросить из него/ и отправить просто по почте. Ваше письмо с вопросами «ребром» так же получено, постараюсь, насколько позволят обстоятельства ответить Вам и хотя бы туманно осветить мои поступки, которые некоторым кажутся «проступками».

Прежде всего, о том, что Вы называете моим отходом от Вас.

1. Почему я подписалась под ответом Д.Бедному не так, как бы по Вашему следовало?

Да потому, что идеи и мысли, высказанные мною в этом стих. соответствуют идеологии этой группы, и я знала, что они не будут протестовать против такой подписи. А имела ли я право такую прямую и откровенную вещь подписывать другим именем? Поверьте мне мой дорогой Брат и Друг, что я с большой радостью подписалась бы ИНЫМ именем, но я учла, что в теперешнее тяжелое время для нашей семьи, я могла бы поставить под удар тех, кто меня совсем не уполномочивал это делать. Кроме того я теперь совсем не знаю, соответствуют ли взгляды высказанные мною в моих вещах той линии поведения, которая намечена сейчас семьей. Если же для Вас эта вещь /ответ Д.Бедному/приемлема идеологически и не вредна тактически, то Вы можете отпечатать ее в листовках и подписать моим именем Вашей сестры и единомышленницы. И поверьте, что я буду очень рада этому. Или же включите ее /или разрешите мне включить ее/ в тот сборник, который я сейчас составляю по Вашему приказанию. Вы можете мне резонно возразить, что я могла бы просто подписаться моим именем без указания моих убеждений. Да я могла бы это сделать. Но здешняя обстановка требовала другого. Я считаю, что везде должна проводиться Великодержавная линия, и эта вещь /ответ Д.Б./ не что иное, как удар сразу по трем врагам: по коммунистам, сепаратистам и по тем эмигрантам, которые не держат четкую линию Колчака, Краснова и Деникина. Кроме того, мои убеждения всегда соответствовали моей подписи под этой злополучной вещью, и я этого ни от кого не скрывала т. к. знала, что в семье люди разных взглядов собраны.

2. Считаю ли я себя членом Вашей семьи? Да. Хотя не скрою от Вас, что в здешней обстановке мне это очень тяжело с 1932 г. Если бы Вы были здесь и знали, что я знаю, то и Вам было бы тяжело. Насколько возможно, что могла и умела я выполняла до сих пор, а Ваши поручения и приказания /лично Ваши/ для меня святы и впредь, что бы ни случилось, я буду считать долгом и счастьем исполнить каждое Ваше /личное/ поручение, т. к. после смерти Ильи и Вани я никого больше в нашей семье не знаю кроме Вас и никому, кроме Вас, не верю. Были трое в нашей семье кому я верила и теперь остались Один Вы.

3. Нахожу ли я возможность работать по двум линиям? Да! Потому что я сейчас работаю не по двум, а по шести линиям, и близко время, когда я, /если буду жива, здорова/ буду работать в еще большем масштабе. Это я делаю вполне сознательно, и на это меня толкает жизнь и живые люди, которые вокруг меня мучаются, борются, и каждый по-своему любят Россию. И когда я вижу, что хороших и честных патриотов травят, я забываю, что они «инакомыслящие» и бросаюсь на помощь и «сую свой нос, куда не следует» и «вмешиваюсь не в свои дела». Коли ЭТО преступление, то конечно, я виновна перед Вами не раз и не два. Как раз в этом месяце я снова совершила такое преступление, снова заступилась за человека «чужого» и об этом Вы, конечно, получите, или уже получили соответствующий доклад. Я когда-то давала присягу Колчаку на верность Богу и России, вторая моя присяга, данная мной здесь в изгнании, является для меня только повторением и подтверждением первой. Но, мой дорогой Старший Друг, я не давала присяги закрывать глаза и уши, если рядом будут мучить Русского честного патриота, я не могу отвернуться от него только потому, что он не в той организации, где я; я помогу ему, а потом в России мы с ним разберемся чья «вера» лучше.

Не знаю, достаточно ли я ясно рассказала все, чем перемучилась за эти четыре года. Если Вы не согласны с моими доводами, то с болью в сердце я вынуждена буду уйти из семьи.

4. Меня смущает не временное затишье, а то, что к работе прикасаются враждебные и грязные руки и несмотря ни на что эти руки продолжают свою каинову работу. Очень тут нехорошо. Затем Вы, очевидно ошибочно, написали насчет фаш. «партии». Разъясняю: что с фаш. «партией» я никогда и ничего общего не имела и не имею, и кроме отрицательного отношения у меня к ней никакого другого быть не может. Я оказываю помощь работе фаш. организации, /которая Вам известна/ и с которой я была связана давно и политическими убеждениями и дружескими отношениями. А так как я знала, что члены нашей семьи состоят в других обществах, то я была уверена, что ничего плохого не делаю. Другое дело если бы я была связана с людьми враждебными нам. А со стороны этой организации я видела всегда только доброжелательное и сочувственное отношение к нам. Они всегда в нужных случаях подчеркивали свое глубокое уважение к жертвенности наших героев. Покойные И.А. и И.А. одобряли мою работу с этими людьми и считали их своими попутчиками во многом. И.А. и И.А. посылали свою литературу на ту сторону, вместе с ней посылали и ф. литературу говоря: «люди там тоже разные, кому, что понравится наше или это, лишь бы скорее коммунистов сбросили». Эти люди /рфо/ всегда с готовностью покупали и распространяли мою книгу с крестом на обложке, отлично зная, чей это знак, и никогда не задавали никаких вопросов и не делали никаких упреков, безмолвно уважая то, чему я служу. Итак, я не видела от этой группы никакого вреда для нас кроме пользы и в этом мое оправдание перед Вами. Не буду говорить о том, что эта организация не дала мне умереть от истощения в эти тяжелейшие для меня годы.

И, простите за откровенность, за свое хорошее отношение к нам эта группа видела от нашей семьи во многих и многих случаях незаслуженно враждебное отношение. Мало того, мной в точности выяснено, что члены нашей организации помогали громить и разваливать эту группу/!/. И, разрушая здоровый организм, создавали рядом чуждый нашей семье грязный и гнилой организм, который заражает гниением теперь и их самих. Все это могу подтвердить именами и датами при более удобном случае. Ни Вы, ни я, никто из нас не виноват в подобных вещах, виноват самый метод работы, который был хорош раньше и совершенно не подходящ сейчас для данной обстановки. Вы говорите «мы сильны качественно». К моему глубокому сожалению я обязана сказать Вам, что здесь совсем не так. И от этого общий упадок духа и общее неверие. Слишком много накопилось лжи. И плохо когда ложь прикрывается тайной, ибо тогда тайна перестает быть святыней. А без святыни и веры не может быть жертвы и подвига. Все это говорю о здешней жизни, о других местах ничего не знаю. За последние годы прекратилась моральная поддержка /в виде писем/ от членов нашей семьи, тогда как от инакомыслящих я со всех концов света имею массу писем и откликов. Итак, я до сих пор не подозревала о своем отходе от Вас, а после получения Вашего последнего письма, сознаюсь, стала думать, но не об отходе а, об уходе. Ввиду враждебного отношения ко мне здешней семьи, боюсь, что мне придется уйти, т. к. вижу, что мне «ставят всякое лыко в строку» и, конечно, в конце концов, за какое-нибудь случайное слово или дело меня просто могут исключить из семьи. Этого дожидаться мне бы не хотелось. Очевидно, не подхожу ко двору. Верю только одному Вам и поэтому с Вами искренна, а больше никому не верю. Если Вы, прочитав это письмо, решите, что лучше мне уйти — я уйду, если остаться — я останусь, но, наверное, ненадолго, т. к. опять наделаю каких-нибудь проступков и опять на меня будут доносы, а ведь у меня уже больное сердце, и мне очень тяжело даются подобные истории, а умирать раньше срока я не хочу, мне еще многое надо сделать. Ни в какой другой организации я присяги не давала, иду попутчиком тех, кто является попутчиком нашей семьи, помогаю всем кто за Единую Неделимую Великодержавную и Православную Россию. По этому признаку различаю друзей и врагов. Перед Богом, Родиной и своей совестью считаю себя невиновной, а пред людьми… с людьми считаюсь только с теми, кого уважаю за стойкость и цельность, а посему Ваше слово для меня будет решающим.

Всегда преданная Вам

Сестра Б.Р.П. Марианна Колосова

P.S. К сожалению, невозможно, написать всего, что пережито и передумано. И десятой доли не сказала я того, что в душе. Еще раз повторяю, чтобы ни случилось — Вы, и Нюся всегда останетесь для меня дорогими и родными людьми, от которых я кроме добра и радости ничего другого не видела. Всегда мечтаю, что когда подрастут Танюша и Георгий сделать для них что-нибудь очень хорошее, хорошо, если это будет уже в России, т. к. там, надеюсь, что не буду ютиться на задворках жизни, а добьюсь и для себя и для дорогих мне людей лучшей жизни.

Простите, если сказала в этом письме что-либо неприятное Вам, но Вы хотели правды. Очень больно будет, если Вы будете мной недовольны, но изменить что-либо мне сейчас немыслимо, т. к. я считаю, что я обязана делать то, что я делаю. Ибо делаю свое дело не для корыстных целей и не для личного самолюбия. Вы, наверное, слышали, каким неприятностям приходится подвергаться, идти по линии наибольшего сопротивления всегда бывает трудно. Работа ГПУ принимает самые разные формы, и когда я вижу наиболее определенную точку их проклятой работы — то для борьбы с ними я примыкаю к тем, кто в данный момент бьет в эту точку. И мне все равно как называют себя мои попутчики. Верю, что Вы поймете».

Ответное письмо Георгия Павловича от 10 августа 1935 года.

«Глубокоуважаемая Марианна Ивановна.

Ваше письмо, составленное в горячих выражениях от 25 июня, получил в исправности. Сожалею, что затруднения по почте не дают мне возможности ответить Вам подробно, да и кроме того в письме невозможно изложить свои мысли таким образом, чтобы они могли дать исчерпывающие объяснения на все Ваши мысли. А потому ограничусь одним пожеланием: не сходите с того пути, по каковому Вы дали клятву идти не смотря ни на какие затруднения.

Помните: Наше общество не ограничивается Харбинским, а по качественности Харбинских членов нельзя судить обо всем обществе и вследствие этого приходить к мысли об уходе из семьи. Сильные духом не отступают…

С Вашим разъяснением относительно подписи под ответом Демьяну Бедному согласен, а посему помещать этот ответ в составленном Вами сборнике, за подписью сестры, не надо.

Вы пишите: «Вам тяжело работать в теперешней обстановке и было бы тяжело мне». Везде тяжело, дорогая сестра. Люди остаются людьми, и это будет до тех пор, пока они не очистят помыслы и не отшатнутся от партийной распри, уже раз погубившей Россию. Весь ужас нашего положения и заключается в том, что каждый по-своему любит Россию, а отсюда каждый рекламирует свой рецепт спасения, защищая до обалдения не сущность, а форму, предпочитая большие программы и громкие слова тому скромному делу, каковому посвятило себя наше Общество, заявить твердо и ясно что: мы русские, а не такие-то и такие, мы не партия и служим не людям; мы представляем из себя тех, кто, увидев горящий дом, без рассуждения бросились тушить огонь, в то время как другие затеяли спор, как лучше и какими способами надо тушить пожар. Представьте себе, если бы все вдруг дружно взялись бы помогать русскому горю…. Тогда не надо было бы работать по шести направлениям и расточать свое здоровье и лучшие силы по другим путям. Что может быть лучше и практичнее того пути, каковой был указан нашим славным Обществом тринадцать лет тому назад. Это подтверждает и шеф нашего Отдела, генерал Краснов, и писатель Амфитеатров, письмо какового в копии прилагаю для Вас только. Но люди стали находить свои пути, каковые настолько засорились партийными измышлениями и дрязгами, что, право, они давно потеряли настоящий путь, ведущий к Русской победе»

11 сентября 1935 года

«Глубокоуважаемый Георгий Павлович!

Ваше пожелание: «не сходить с того пути по которому я дала клятву идти» — причинило мне незаслуженную боль. Я дала клятву быть верной моей Родине — Православной Великодержавной Единой Неделимой России. И этой клятвы я не изменяла ни на минуту. Но если те, с кем я обещала идти вместе, не сдержат таковой же клятвы своей и изменят России, то я не буду считать себя с ними связанной никакими узами. В той суровой обстановке, в которой я сейчас нахожусь, я ни на миг не забываю, что я представительница Великой России и все силы свои полагаю на то, чтобы держаться с достоинством и не уронить перед чужими свою национальную гордость. Уверяю Вас, что…

…………………………………………………………………………………….

…ное письмо. Обрадовалась возможности поговорить с Вами. Кроме Вас у меня никого нет в нашей семье, и не сердитесь на меня, если высказала что-либо, с чем Вы не согласны. Для меня «центр» — это Вы, ибо любить и уважать могу теперь только тех, кого знаю. К Вашим советам, указаниям и приказаниям всегда отношусь внимательно, т. к. знаю Вас за принципиального человека. Как подвигается Ваше лечение? Вы обязаны быть здоровым и не переутомляться. Вы нужны России, Вашей жене и детишкам и нам.

Помоги Вам Бог!

Преданная Вам Марианна».

***

Кому же были адресованы эти письма?

Сделаю некоторое необходимое отступление в наше непредсказуемое прошлое.

В ночь с 9 на 10 декабря 1919 года из Барнаула потянулся семикилометровый санный обоз частей Белой армии Барнаульско-Бийского района и беженцев, не желавших оставаться с большевиками. Цвет Барнаула навсегда покидал родные края. Вместе с этими людьми уходила из города Барнаула и Алтайской губернии вера православная.

Оставшихся православных священников ждала незавидная участь. Сами факты мученичества в наши дни, кажется, никто не ставит под сомнение. Так, по свидетельству церковных историков, у нас, на Алтае, репрессии против Церкви носили весьма ожесточенный характер. Из почти 600 священнослужителей Алтая приговорено к смертной казни по самым разным нелепым предлогам было около 400 человек. Оставшиеся двести были приговорены к длительным срокам лагерей и ссылок. Большинство из них умерло от непосильного труда, голода и болезней. Таким образом, в 20-50-х годы практически все духовенство Алтая было уничтожено… История сооружения культовых зданий на Алтае отмечена первой половиной XVИИИ века. Наряду с православными храмами возводились католические костелы, мусульманские мечети, молельные дома староверов. Но понадобилось лишь около 20 лет, чтобы их уничтожить, исполняя лозунг «безбожной» пятилетки: «К 1 мая 1937 года имя бога должно быть забыто!» А ведь до той поры уже исчезли десятки храмов. И за 1931–1939 годы на территории Алтая было закрыто, по неполным данным, 365 православных церквей. Сколько загублено культовых зданий других конфессий, неизвестно…

Приведу лишь два примера про гонения на веру православную на Алтае.

«По постановлению Запсибкрайисполкома от 28 марта 1934 года закрыли Введенскую церковь в райцентре Павловск. Местное население отказалось участвовать в разрушении церкви, пришлось приглашать комсомольцев из Барнаула. Из толпы одна бабушка сказала им: «Вы будете наказаны, не сомневайтесь!» Те, разумеется, только смеялись над предрассудками «темной» бабки…

Но в тот момент, когда погромщики храма срывали оклады с икон, выковыривали драгоценные камни, собирали драгоценную посуду и одежды священников, каменная церковь рухнула. Причем вдруг, без всяких внешних причин, поползла с самого нижнего ряда. Одного комсомольца зашибло насмерть, другие покалечились.

Нашлись краеведы, которые проследили судьбы всех одиннадцати человек, которые разрушали храм. Они умирали от болезней, кончали с собой, несколько загремело в сталинские лагеря и там они прожили очень недолго. Последний из богоборцев погиб в 1941-м, причем без всякой славы, застрелили свои же, когда он без памяти кинулся бежать из окопа».

Второй пример. «В 1898 году в селе Смоленское был заложен и вскоре построен каменный храм, с тремя престолами: главным во имя Божией Матери Одигитрии и двумя придельными — во имя святого архистратига Божия Михаила и во имя святой великомученицы Екатерины. Но в 1922 году храм в Смоленском постигла участь подавляющего большинства православных храмов. Настоятель храма был репрессирован, церковное имущество разграблено, а сам храм полностью разрушен большевиками— безбожниками. Церковную утварь, иконы увозили из села на подводах. Рассказывают, что верующие со слезами шли за этими подводами словно на похоронах. Скорее всего, часть этого имущества утрачена безвозвратно, но очень многое, по свидетельствам очевидцев, и в настоящее время находится в частном владении у жителей сел соседнего Быстроистокского района.

Уже нет в селе живых свидетелей тех ужасных событий, но остались их воспоминания, которые устно передаются в семьях из поколения в поколение, от стариков к детям и внукам. Согласно народному преданию, на месте разрушенного храма вскоре забил ключик, и появилась над ним радуга, в свете которой отражалась икона Богородицы…. Дважды родник засыпали навозом, а он пробивался снова, и только в третий раз богоборцам удалось с ним справиться.

Но задушить духовную жизнь в селе не удалось. Матушка Евдокия Григорьевна Шаньшина, смогла объединить верующих односельчан. Люди собирались у нее дома и неустанно молились. Воистину правы святые отцы Церкви, утверждавшие, что лучший алтарь для Бога — душа верующего… Видно, молитвам матушки Евдокии, и ее единомышленников милостью Божией дарована была особая сила, способная сохранить и передать веру православную следующим поколениям». Вот что она написала в своем прощальном письме.

«Милая моя доченька Маруся.

Пишу тебе письмо прощальное, быть может, случится, я помру, а ты не приедешь меня похоронить. Ты далеко от меня, а уж приедешь и не увидишь и лица моего. Знаю, что тебе будет тяжело и невыносимо, а ты иди ко мне на могилу и поклонись моим костям, и поговори со мною, что тебе надо. Я услышу и благословлю тебя духом. Умоляю тебя доченька Маруся, веруйте в Бога, молитесь. Хоть тайно носите крест на груди, он сохранит тебя от всяких бед и опасностей.

Все мы умрем, а после смерти суд: и за добрые дела получите, а за плохие худо и навечно, как страшно. Я вас любила и всегда молилась, чтоб Господь сохранил вас от всяких бед и скорбей…»

Эмигранты-барнаульцы в своих сердцах сохранили веру православную, и в Китае были одними из самых прилежных прихожан. Так церковным старостой в Шанхае был капитан 3-го Барнаульского полка Садильников Георгий. Его сын Николай Георгиевич Садильников был одним из прислужников шанхайского Святителя Иоанна (Максимовича). Говорил на четырех языках, был прекрасным пианистом и спортсменом. В 1949 г. эмигрировал в Австралию. С 1985 г. помогал церковному хору, оставшемуся в то время без регента.

…Некоторое время назад состоялось объединение русской православной церкви в отечестве и за рубежом. Этому историческому событию предшествовали длительные переговоры. Одним из переговорщиков со стороны зарубежной церкви был протоирей из города Наяк Георгий Георгиевич Ларин. Это именно его отцу были обращены письма Марианны Колосовой.

18 октября 2010 года я написал электронное письмо Георгию Георгиевичу со слабенькой надеждой на ответ. Удача улыбнулась, и уже через один час ответ был получен.

Публикую эту переписку.

«Здравствуйте Георгий Георгиевич.

Меня зовут Суманосов Виктор Александрович, я проживаю в России в городе Барнауле Алтайского края. В 2009 году я со своим другом написал и издал книгу «Забытый полк» о 3-ем Барнаульском стрелковом полке Белой армии и его командире полковнике Камбалине Александре Иннокентьевиче. Об этом можете посмотреть по ссылке http://rusk.ru/vst.php?иdar=424590. Неоценимую помощь оказал мне Забегалин Андрей Сергеевич. Он по моей личной просьбе связывался с Вами по следующему вопросу. В архиве газеты «Русская жизнь» была найдена харбинская фотография молодой женщины и мужчины с подписью на обороте «Дорогой Евдокии Андреевне от Е.И. и В.П.» а также рукописный автограф стихотворения Марианны Колосовой «Бусы». Составной частью книги были стихи Марианны Колосовой, которая за всех белоэмигрантов выразила боль и проклятия большевикам, захватившим на долгие годы власть в России. Сейчас я занят сбором материалов, воспоминаний о Марианне Колосовой и ее стихов. В Гуверовском архиве Стенфордского университета были обнаружены письма Марианны Колосовой к Вашему отцу и его ответ к ней. В приложенном файле я Вам их высылаю, высылаю также и фото, про которое говорил выше. Мужчина на фото опознан как генерал Косьмин Владимир Дмитриевич, вот ссылка о нем http://east-front.narod.ru/bиo/kosmиn.htm. Нигде, к сожалению, не могу найти других фотографий Марианны Колосовой. Через Вас, отец Георгий, произошло воссоединение с Родиной Марианны Колосовой, о котором она мечтала всю жизнь на чужбине, но, к сожалению, при жизни не случилось. Прошу прощения, если чем-то нарушил Ваш покой».

Ответное письмо Георгия Ларина

«Дорогой о Господе Виктор Александрович. От души благодарю Вас за присланные Вами интересные материалы о моем отце, и члена его отдела “Братства Русской Правды”, поэтессы Марианны Ивановны Колосовой. К сожалению, нет у меня ни одной фотографии Марианны Ивановны, близкого друга моей мамы, Анны Алексеевны Лариной и моего отца, хорунжего Оренбургского казачьего войска — посылаю Вам его фотографию, снятую в Шанхае в 1923 году. Между прочим, существует стихотворение Марианны Колосовой, под заглавием: “Казачке Тане”, посвященное моей старшей сестре — Татьяне, составленное вскоре после её рождения в Шанхае в 1930-ом году. Еще раз — примите от меня огромное СПАСИБО за доставленную мне радость.

С любовью во Христе, Протоиерей Георгий Ларин».

В том же Гуверовском архиве нашлось письмо Марианны Колосовой к еще одной нашей землячке, поэтессе Таисии Баженовой. Ее родной дядя был чиновником Алтайского казначейства и жил в Барнауле, у которого частенько гостила Таисия.

«Дорогая Таисия Анатольевна!

На днях отправила Вам большое письмо. Книги посылаю одновременно с этим письмом. Посылаю две пачки по 9 штук каждая. Всего 18 книг, из них 3 надписаны — подарок Вам, а 15 для продажи. Цена каждой книги 35 центов американских, это так сказать себестоимость, а так как нужно будет еще проценты отчислять в пользу книгопродавцев, то придется продавать по 40 центов американских. Из них

35 центов мне и 5 центов книготорговцам. Боюсь только, что книги будут лежать в магазинах без движения, здесь их продают «с рук» т. е. несколько десятков человек берут у меня по 5 или 10 книг и продают среди своих знакомых. Таким путем книга продвигается быстро. Но попытка не пытка, попробовать можно и через магазины. Может быть, у Вас в Америке есть еще люди, которые покупают книги в книжных магазинах, а здесь их приходится «навязывать» покупателю принося ему их на дом.

Сама я этим не занимаюсь, конечно, а через других. Напишите, есть ли у Вас, что-либо изданное?

Заранее приношу мою искреннюю благодарность за Ваше милое отношение и заботу.

Целую Вас крепко. Марианна.

Мой адрес: Harbin. Modigou 45, Chernougorskaya st. Fl.7

Marianna Kolosoff

Писать можно и на этот адрес и на «Рубеж»

В записке, написанной Таисией Баженовой к этому письму следующее:

«Вот Вам автограф знаменитой поэтессы Марианны Колосовой.

Первое и последнее письмо. Выслала с каким-то ее «верноподданным» письмо, а я неожиданно переехала к заболевшей сестре, и не удосужилась известить об этом, а она обиделась. Я только потом как-то узнала. Кто-то из Харбина сообщил».

***

В мае 2010 года я прочел книгу Вадима Гольцова «Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова» и нашел лично для себя ключевую фразу в разгадке секрета о происхождении Колосовой и ее настоящей фамилии и отчества.

Там написано следующее.

«…Путь Анненкова лежал на юго-восточную окраину России — в город Джаркент, в 1-й Сибирский Ермака Тимофеева полк под командованием Петра Краснова…

…В полку было пять сотен. Первой сотней командовал есаул Алексей Георгиевич Рожнев, второй — есаул Алексей Георгиевич Грызов, третьей — есаул Толмачев, четвертой подъесаул Вячеслав Иванович Волков, пятой — есаул Анатолий Александрович Баженов….

…Со всеми офицерами у Анненкова были ровные отношения. Он всегда был в хорошем настроении, весел и остер на язык. Однако с командиром четвертой сотни подъесаулом В.И. Волковым эти отношения были сложными, а со стороны Волкова — почти враждебными…»

Я был поражен невероятному сплетению людских судеб!

Сын Алексея Грызова — Алексей Ачаир — стал поэтом, дочь Анатолия Баженова — Таисия — стала поэтессой, дочь Вячеслав Волкова — Мария — стала поэтессой. Сам командир полка, легендарный Петр Краснов — прославленный генерал и литератор. Литературный клуб какой-то…. А вот, по-моему, и возможная разгадка про Марианну Колосову. У есаула Алексея Рожнева было два ребенка — дочь и сын. Колос

— рожь. Марианна Колосова могла иметь девичью фамилию — Рожнева.

При поисках всевозможной информации о Марианне Колосовой я несколько раз ловил себя на том, что не так что-то сказал, не то написал и, в итоге, обижал людей, которые были готовы открыться больше, чем я рассчитывал, но из-за моей неловкости так ничего и не состоялось. Так, Михаил Юпп обещал выслать в мой адрес кое-что из литературного наследия Марианны Колосовой, но не выслал.

И, тем не менее, именно люди, с которыми я познакомился во время этих поисков, стали моим главным приобретением. Неоценимую помощь в поиске информации о Марианне Колосовой оказали: Андрей Сергеевич Забегалин — сотрудник газеты «Русская жизнь» из Сан-Франциско, Тамара Николаевна Малеевская — поэтесса из австралийского Брисбена, исследователи творчества русских харбинцев из Благовещенска Анна Анатольевна Забияко, Галина Владимировна Эфендиева, поэтесса Ирина Чайковская, проживающая в США, Надя Разжигаева — член редколлегии журнала «Русская Атлантида».

Должен выразить признательность жене Светлане, сделавшей все иллюстрации к этой книге. Еще выражаю искреннюю признательность сестре Марине, которая обнаружила письма Марианны Колосовой в Гуверовском архиве, а также оказала мне помощь в верстке этой книги, как впрочем и двух предыдущих.

…Я так проникся темой поисков Марианны Колосовой, что однажды мне приснился сон, как я оказался в Харбине в поисках Марианны Колосовой.

«После того как Красная армия в 1922 году с боями вступила во Владивосток, Харбин оказался переполнен людьми, бежавшими из последнего оплота белой гвардии в России: он превратился в нетронутый временем осколок Российской империи, где жизнь навечно застыла на уровне 1917 года. В соседнем СССР вовсю шли коллективизация, раскулачивание, показательные процессы и репрессии, а тем временем в Харбине, в универсальном магазине купца Чурина, даже зимой торговали свежей клубникой и развешивали икру из деревянных бочек, лучшие музыканты давали концерты в трех консерваториях, а на оперной сцене Харбина пели всемирно известные кумиры Мозжухин, Лемешев и Шаляпин.

2 сентября 1945 года одновременно стало также и точкой отсчета в почти мгновенном исчезновении с карты мира крупнейшего центра русской диаспоры за рубежом — города Харбин, когда-то возведенного на маньчжурских болотах по приказу императора Николая

ИИ. «Известия» опубликовали специальный репортаж из бывшего центра русской белой эмиграции в Китае, который в сентябре 1945-го населяли сотни тысяч людей, продолжавших считать себя подданными Российской империи. «Когда я 20 августа 1945 года попал в Харбин, у меня было впечатление, что я внезапно оказался в прошлом» — признавался советский комендант города генерал-майор Скворцов. «По улицам раскатывали бородатые извозчики в поддевках, пробегали стайки смешливых гимназисток, господа приподнимали котелки, здороваясь друг с другом, а попы в черных рясах степенно крестились на купола церквей».

Советская власть устроила большой прием в честь победы над Японией: разослали приглашения, собрали всю интеллигенцию города — профессоров, ученых, инженеров, музыкантов. Прямо с этого торжественного ужина их под конвоем отправили на вокзал, затолкали в теплушки и увезли. Никто не знает, куда ушел этот поезд — то ли в Сибирь, то ли к ближайшему яру. Во всяком случае, больше этих людей не видели».

…Нигде Колосовой не было, и вдруг мы столкнулись. Она была в легком платье, в шляпе, кареглазая. Я стал сбивчиво говорить ей, как долго я ее искал, как много мне нужно сказать ей, задать столько вопросов. Сказал, что ее помнят на Родине. Марианна смотрела и улыбалась. И тут же «убила» меня первыми своими словами:

— Ты чекист? Зачем ты меня ищешь?

Я что-то залепетал — нет, мол, я только хочу издать книгу с Вашими стихами, но нашел я их так мало, всего пятьдесят восемь.

Она снова улыбнулась.

— У меня тысячи стихотворений и большинство из них никогда не были опубликованы.

— Ну, вот давайте и опубликуем их сейчас. Вы нужны Родине, Ваши стихи такие пронзительные. Это будет бомба.

— Бомба? Как я устала от этого. Когда в России будет покой… Родина? А ты знаешь, где моя Родина? Где я родилась, провела детство? Никогда не был в Усть-Каменогорске, Джаркенте?

— Это теперь другая страна.

— Другая страна… А ты говоришь, Родина меня ждет.

— Не хотите встретиться с маленьким Георгием, сыном Вашей подруги Нюси Лариной?

— Где он живет, что делает?

— Георгий — протоиерей, настоятель церкви города Наяк, участвовал в объединении православной церкви в Отечестве и зарубежной православной церкви.

— Это добрая весть, лучшая за последние годы. Слава тебе, Господи! Ты услышал мою молитву.

— Возвращайся, не нужна я никому на этом свете. Прощай…»

Виктор Суманосов, краевед

P.S. Книга была отдана в верстку, но неожиданно пришло письмо от Амира Александровича Хисамутдинова.

«Дорогой Виктор! Еще раз решил просмотреть свои записи в отношении Марианны Колосовой. В Шанхае был зарегистрирован Покровский Александр Иванович. Родился 4 июня 1898, Тула. Юрист. …… Власти отметили, что у него есть «гражданская жена Р.И. Виноградова, она же Марианна Колосова». В это же время в Шанхае была зарегистрирована только одна — Римма Ивановна Виноградова. Родилась 14 июня 1903 г., в Бийске Алтайского края, учительница, не замужем, жила 697/10 Авеню Жоффра. Поэтому я и решил, что эта и есть Колосова. Плохонький портрет, кажется, у меня есть.

С уважением, Ваш Амир»

Кроме того, в Сан-Франциско было найдено еще одно письмо к Георгию Ларину некоего «Мирянина», из которого стал известен псевдоним Марианны Колосовой в Братстве Русской Правды.

СОВЕРШЕННО ЛИЧНО

«Дорогой и Родной Друг.

18 сентября 1959 года

Верю, что Вы не забыли знаменования нашего Братства, когда-то, объединение 120/114, общения, которое я всегда вспоминаю с сердечной благодарной думой о Вас. Долго Вас разыскивал, и с большим, волнением выяснил, наконец, что Вы в Австралии, и Ваш адрес. Изображение слева напомнит Вам многое, чему мы вместе служим и что, конечно, осталось для нас бесконечно дорогим и незабвенным. По мере сил продолжаю действовать как и где возможно, Господь дает силы. Отдельным пакетом посылаю Вам, Родной, 11 экземпляров моих сборников стихотворений, из них последний серенький, с надписью примите на память сердечную от преданного Вам автора, а 10 белых, душевно прошу Вас распространить среди Ваших друзей и знакомых, по курсу 1 американский доллар за экземпляр. Простите, что посылаю без предварительного запроса, но уж очень большая даль нас разъединяет, а кроме того, я, зная Вас, верю в Ваш отклик. Полученную по распространении сумму(10 долл.) позвольте просить Вас, дорогой Друг, направить непосредственно Владыке Архиепископу Иоанну, в Версаль (адрес при сем прилагаю), с пометкой, что это для вспомоществования Корпусу Имени Императора Николая 2. Владыко духовно опекает этот Корпус, Вы его, конечно, знали по Шанхаю. Заранее всем сердцем благодарю Вас за это дружеское содействие. Здесь Вы найдете листок со строками незабвенного П.Н.К. о моих стихах. Буду Вам очень признателен за Вашу личную оценку сборника. Родной мой, Вы найдете здесь также 2 листа с посвящением лицу означенному в заголовке. Прошу Вас считать, как строжайшую тайну, авторство этого посвящения, а также из какой страны оно получено. Это совершенно необходимо для пользы дела. Вверяю это лишь Вам. Можно говорить, что получены посвящения из Франции. На днях направлю партию их Владыке Иоанну, который не знает, кто автор; отправлено ему будет во Франции, на месте. Таким же способом будет направлено и Владыке Анастасию. Посвящение это начато было в 1954 году… и лишь недавно закончено…. Это ответственная вещь и писалась она кровью сердца. Бывало, казалось, что вот все в порядке, но снова терзания и муки созидания; выбрасывались строфы за строфами, заменялись и пополнялись другими. И вот недавно почувствовалось, что сказано то, должно было быть сказано. Я буду очень, очень Вам благодарен за Вашу оценку этой вещи. Ваша оценка мне будет очень дорога. Отзывы о посвящении превзошли мои ожидания. Еще до издания его получил такие строки от одного незаурядного человека: «Прекрасно, очень сильно, лучше и быть не может!» Это стихотворение, если его прочтут многие (вот бы его в Россию), лучше сотен и сотен статей». Одновременно с сим посылаю Вам пакет с 25 листами посвящения, с просьбой использовать по своему усмотрению наиболее плодотворно. В Австралию я больше никому посылать этих листов не предполагаю, а хотел бы, буде понадобиться, действовать листами лишь через Вас. Мне кажется, что следовало бы из посылаемых 25 листов, направить, прежде всего, Правящему Епископу, с которым, Вы, Конечно, находитесь в общении. Затем, не разослать ли по Австралийским приходам. Если понадобятся еще экземпляры посвящений, уведомьте меня, Родной, письмом по авиону, и я немедленно вышлю Вам указанное количество. Было бы очень полезно направить листы красным попам, клевретам того, кому лист посвящен. Вам же, Родной Друг, будет виднее, как в каждом отдельном случае поступить. Об одном прошу еще раз: о полной тайне от кого бы то ни было об авторстве и стране, откуда получено. Очень было ценно получить от Вас сведения о том, где и как эти листы действуют. Очень, очень хотелось бы, чтобы эта вещь появилась в печати в одном или даже разных журналах в Вашей стране и где возможно. Кажется, высказал главные пожелания, касающиеся посылаемых листов.

Помоги Вам Господь.

Не хотелось ли бы Вам иметь портрет П.Н.К.? В моей кельи есть уголок, ему посвященный. Если да, то я дам переснять и пошлю Вам. Есть ли он у Вас на коне?

Что сталось с М.Колосовой, с милым «Дарвином»?

Напишите мне о себе побольше. Прямо не верится, что я Вам пишу…. Годами были в общении, а я так и не знаю Вашего имени и отчества: не откажите сообщить. Не можете ли мне сообщить точный адрес проживающего в Сиднее Петра Моисеевича Перекриста? Очень буду благодарен. Буду с огромным нетерпением ожидать Вашей весточки желанной. Крепко жму Вашу руку, обнимаю и целую Вас.

Да хранит Вас и да поможет во всем Господь.

Душевно Ваш Мирянин.

СТИХИ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОД ПСЕВДОНИМОМ «МАРИАННА КОЛОСОВА»

ВЕЛИКАЯ РОССИЯ

О маленьких детях Великой страны,

Которые сказкам и елкам верны.

От маминой нежной и милой руки

На елке зеленой зажглись огоньки…

А где-то далеко большая страна,

И снегом и кровью покрыта она.

И, может быть, встанет она из крови,

От детской молитвы и детской любви.

Мы тоже похожи с тобой на детей,

Все ждем из России хороших вестей.

И с детской улыбкой смотрю я туда,

Где сердце осталось в плену навсегда.

Зеленая елка напомнила мне

О грозной, о темной, о милой стране.

О снежном, холодном, великом пути,

Которым должны мы к победе идти.

В рождественский вечер запела метель:

Победа… Россия… великая цель!..

Для этой прекрасной и грозной страны

И люди великие духом нужны.

Пускай по России промчит ураган —

На крыльях горячих погибель врагам!

Да будет, как воздух и хлеб и вода,

Для русских Россия — Россией всегда!

ГИБЕЛЬ ЛЮБВИ

Это было в восставшей России,

В алом зареве огненных дней,

Когда слепли свои и чужие —

Кто от слез, кто от ярких огней.

Когда пули летали, как мухи,

И привычным стал трепетный страх.

Когда выли в селеньях старухи

И Антихриста ждали на днях…

Пули пчелами песенки пели,

Люди кланялись низенько им.

Вот тогда кто-то в серой шинели

Был таким молодым-молодым…

Молодежь — беззаботные люди,

Молодому всегда хорошо!

Повстречался под грохот орудий,

А под залпы винтовок ушел…

Сколько вас, черноглазых девчонок,

Сколько вас, белокурых принцесс,

Закрутил полюбовный бесенок,

Поцелуевый ласковый бес!

Где-то красным знамена пылали,

Там трехцветные флаги вились…

Но в Одессе, в Москве, на Урале

Рядом с гибелью пенилась жизнь!

Кто-то жег, кто-то вешал и резал…

Ах, когда же кошмару конец?

Ведь не выжечь каленым железом

Жажду счастья из юных сердец!

Сколько, сколько невест черноглазых,

Сколько вас, синеоких, теперь —

Не увидевших счастья ни разу,

Но оплакавших горечь потерь…

Гильотина с кровавою свитой,

Как жесток твой карающий нож!

Как убийственны списки убитых,

Где вдруг милое имя найдешь…

ВСТРЕТИЛИСЬ НА ВОКЗАЛЕ

Встретились на вокзале —

Кто-то нас познакомил.

Мало слов мы сказали,

Многое взгляд запомнил.

Несколько встреч коротких.

Сердце тревогу било…

Дрогнули нежные нотки

В голосе его милом.

В грохоте эвакуаций

Гасли нежные нотки

Нам суждено расстаться,

Час наш такой короткий…

Все-таки мы успели,

Все-таки мы сказали

Все, что хотели,

В грохоте… на вокзале.

Нежные перезвоны

В каждом ласковом слове…

Как тяжело влюбленным

В годы борьбы и крови!

Крики кругом: «Свобода!»

Мне свободы не надо.

Годы ждала его, годы…

Медленно гасла радость…

И, наконец, узнала:

Нету его на свете…

Камнем наземь упала…

Плач мой разносит ветер…

ЗАВЕСУ БЫЛОГО ОТКРОЕМ

Завесу былого откроем,

И видим: в горящей стране,

Идут рука об руку трое —

Война и разлука, и …смерть!

Под залпы, под грохот орудий,

Сквозь черный удушливый дым —

Проходят, как грозные судьи,

Тоскующих женщин ряды.

Не надо свободы и славы —

Мы созданы, чтобы любить…

Отдайте на светлое право

Любить и любимыми быть!

ДОБЕЙ МЕНЯ

Лежит распластанный бессильно на снегу,

Покинутый на поругание врагу.

Он другу, волочась за ним в пыли,

Хрипел молящее: «Ради Бога, пристрели!»

Но друг ушел, не пожелав добить

Того, с которым он привык делить

Опасности, тревоги и труды,

Сухарь солдатский и глоток воды.

Сказал: «Мы все делили пополам,

Но пулю смертную тебе я, друг, не дам»

И он, распластанный, остался на снегу,

Покинутый на поругание врагу…

Настала ночь. Был стон его слабей,

В бреду шептал: «Добей меня!.. Добей!»

И вот, рожденные в полях чужой земли,

К нему враги надменно подошли.

И резкость слов чужого языка

Сознание прояснило слегка.

Но в этот миг блеснул над грудью штык…

Тупая боль… Короткий слабый крик!

Он вновь один. Затих и стон, и бред.

И никого на мертвом поле нет…

А от друзей был пушечный салют:

«Мы знали, что враги тебя добьют!»

А он уже летел в тот милый край,

Где Бог построил мученикам рай.

Он был в стране, где нет земных голгоф,

Где ненависти нет и нет врагов

НЕ СКЛОНИМ ГОЛОВУ!

Вдруг снова солнце в душу брызнуло!

Погибла Родина? О, нет!

Над красной похоронной тризною

Смеется воин! И… поэт.

Ни перед кем не склоним голову!

Для нас не кончена игра:

Россия даст еще Суворова,

И даст еще Царя Петра!

НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ

Что для нас грохочущие войны?

Марсом озарен наш темный путь.

Паника! А мы с тобой спокойны,

Только усмехаемся чуть-чуть.

Но и улыбаемся мы строго,

И в улыбках мудрость и печаль.

Мы с тобою потеряли много,

Головы остались… их не жаль!

И войны бояться мы не будем,

Хуже нам не может быть теперь.

Родину утратившие люди

Не страшатся горестных потерь.

Будем равнодушно жить, как жили,

Не нужны пока мы никому.

Слава Богу, близких схоронили!

В эти годы легче одному…

Мертвому спокойнее в могиле.

Да и нам спокойнее за них.

Ведь не раз с тобой мы говорили,

Что жалеть приходится… живых!

ПЕСНЯ ОТМЩЕНИЯ

Знаю песню отмщенья за гибель,

Пропоют мне на том берегу…

С.Есенин

Милый, старший мой брат Есенин,

Голос твой — раскаленная медь!

Но в стране, где царствовал Ленин,

Было трудно песням звенеть…

И встает из глубин туманных

Милый облик твой голубой…

Ах, зачем отравили обманом

Твое сердце, мой дорогой!

Красоту в октябре суровом

Ты напрасно, мечтатель, искал.

Обманул тебя делом и словом

Подлый циник и зубоскал.

Потускнело и «солнце — Ленин».

Это был просто красный фонарь…

Эх, Есенин, ты мой, Есенин,

Колокольни советской звонарь!

Обманули тебя, обманули!

Видел ты, как крестьяне твои

Еще больше спины согнули

От кроваво — красной пурги.

И певец свободы прекрасной,

Революции ярких чудес, —

От какой — то мысли ужасной

Неожиданно в петлю полез…

Революция! Братство и слава!

Но мечты все пошли на слом…

Ведь свободу чекист корявый,

Словно мышь, придавил сапогом!

Эта песня надгробным рыданьем

Прозвучит «на другом берегу».

За тебя от поэта в изгнанье

Прогремит проклятье врагу!

РОЖДЕСТВО НА ЧУЖБИНЕ

Во Франции, в Чили, в Китае

Звучит наш певучий язык.

Но каждый о Доме мечтает,

К чужбине никто не привык.

Никто никогда не решится

Россию навеки забыть.

Нельзя по — чужому молиться

И быт неродной полюбить.

И в церкви в рождественский вечер,

Покорная горю и злу,

Я, сгорбив усталые плечи,

Поплачу тихонько в углу…

У женщины русской осталось

Прибежище тихое — храм!

И я свою боль и усталость

Сюда принесу и отдам.

«Дай, Господи, — сердце звенело, —

Услыши молитву мою!

Мужчинам на родине дело,

А женщинам храм и семью!»

Горят пред иконами свечи…

Сегодня родился Христос!

Но нам в этот радостный вечер,

Нельзя удержаться от слез…

О МАМЕ

О Маме, о милой, о детской отраде,

Теперь говорю: «была»…

В сибирской деревне, в церковной ограде,

Могила травой поросла.

Пойти бы, поплакать на этой могиле,

Как раньше, — по-детски, навзрыд…

Сказать, как мы тяжко и горестно жили,

И путь нам обратно закрыт.

О маме, с которой расстались навеки,

Чтоб после безрадостно жить,

О самом любимом родном человеке —

Нельзя никогда позабыть.

Запомнила чье-то правдивое слово, —

О, память, ты все бережешь! —

Разлюбит любимый, полюбишь другого,

Но мамы второй не найдешь…

Бывают друзьями и ближний, и дальний,

Но Мама — единственный друг

Проснуться бы в сумраке Маминой спальни,

Забыв о границах разлук.

Запомнила Мамины нежные речи

И свет ее ласковых глаз,

И верю, что будут загробные встречи

Свиданьями счастья для нас.

Рубеж. 1933. № 24. С. 2

ВЕЧЕРОМ

Да, жизнь за плечами большая…

И в трепетном зареве дней

Я многим на свете мешаю

И жизнью, и песней своей.

И часто, над книгой склоняясь,

Я что-то родное ищу,

И жизнью чужой восхищаясь,

Над гибелью чьей-то грущу.

А ночью, при свете лампады,

Учусь я прощать и жалеть.

Мне многого в жизни не надо,

Но сделать бы что-то успеть.

Поет за стеною соседка

О жизни, о счастье, о нас,

О том, что встречаются редко

Хорошие люди сейчас.

И строем чужие солдаты

По улице гулко идут.

И так же, как наши когда-то,

Солдатские песни поют.

А в небе далеком, бесстрастном,

В собор на молитву зовут.

По звездам — по камешкам ясным, —

Ко всенощной души идут.

Рубеж. 1935. № 35.

С НОВЫМ ГОДОМ!

С Новым годом, моя голубка!

Я целую, ты отвечай! —

Позабытой погасла трубка

И остыл позабытый чай.

Со стены из рамки лукаво

Знаменитый смотрит старик.

Что ж смотреть он имеет право

И…подсматривать он привык.

На столе вино и конфеты

Поцелуй вина пьяней!

Пусть косятся со стен портреты

На живых веселых людей!

На деревьях пустые гнезда

Улетели птицы на юг.

За окошком падают звезды,

А со мной мой любимый друг.

За дверями мороз и ветер.

На реке синеватый лед.

И не знает никто на свете

С кем встречаю я Новый год.

И со стенки старик лукавый

Поцелуи увидит вновь.

У него — мировая слава!

А у нас…, а у нас — любовь!!!

«Шанхайская Заря» 01.01.35.

ОТВЕТ ДЕМЬЯНУ БЕДНОМУ (на стихотворение «Этот номер не пройдет»)

Беру «сибирский матерьял»,

Смотрю: Демьян в лукошке пляшет!

Демьян прислал, Демьян припал

К дальневосточной грязной каше.

Демьян стал «русский патриот» —

Паек, причмокивая, жрет!

Избрал он нынче тяжкий труд:

Он… стал защитником России!/?/

Демьян теперь ночей не спит:

Поет и пишет и кричит:

«Мол, эмигранты продают

Сибирь! Такие и сякие!»

Болтает он о «целом строе».

Ты врешь, Демьян, их только трое:

Заведомая гниль, бездарь,

Поротиков — «сибирский царь»,

Талант, имея афериста,

Рожден для роли коммуниста,

Он должен был с тобою вместе

Мир, заключать, позорный в Бресте.

Второй — урод бело-зеленый,

Еще никем не заклейменный:

Головачев, «премьер-министр»,

/Все говорят: умом не быстр,

Но областничеством ушиблен!/

Доклад прочел, мечтою вздыблен,

Сей муж, однажды, в Харбине

Об отделении Сибири.

«Россия, мол, теперь на дне,

К ногам ей привязали гири,

И я, профессор-богатырь,

Вам говорю: одна из гирь —

Есть сепарация Сибири!»

Но жизнь арена для живых

Вдруг вышла стая молодых

И хвост «министру» прищемила:

«Статья такая-то гласила.

ЗА ОТДЕЛЕНИЕ ОКРАИН

СУДИМ ТЫ БУДЕШЬ и охаян!

Такое гнусное бунтарство

Считать ИЗМЕНОЙ ГОСУДАРСТВУ!

ПОВЕСИТЬ! Больше никаких!»

Сказала стая молодых

Моравский есть еще на свете,

Вот значит он и будет третий:

Министр «колонии сибирской»,

Шпана с душою дезертирской!

Придется из таких, как он,

Сварить потом синдетикон,

Мы тем густым и крепким клеем

Демьянам рты закрыть сумеем.

Я, Русская и Сибирячка

Скажу тебе: Демьян, не ври,

Сепаратистов только три!

А не продаем за жвачку

Просторы Родины любимой,

/Ты не суди-ка по себе!/

Нет, мы привычные к борьбе,

Россию мыслим НЕДЕЛИМОЙ!

И нам смешно, что коммунист

Запел: «отечество, мол, свято».

Фальшив твой соловьиный свист,

Герой чернильного разврата.

Ступай-ка мыть свиньям хвосты

В своих излюбленных колхозах,

Другие встанут на посты

В ответ на вешнюю угрозу!

Ты не пойдешь, пойдут другие

Границы защищать родные.

Нам ведомо: враги кругом!

Сначала с внутренним врагом

Расправимся — с большевиками,

А после, с внешними врагами,

Мы знаем в день переворота

Двойная будет нам работа.

Национальными штыками,

Своими русскими руками

Врагов прикончим. Мы не бабы,

Чтоб ныть, «ах, кто бы, да когда бы

Помог нам родину спасти»…

Нас русский должен в бой вести,

Туда на Западные грани

На стаю Гитлеровской рвани!

Вас, коммунистов, стыд не гложет:

Демьян с товарищами может

Сибирь отдать американцам,

А Малоросию — германцам,

Расторговались понемногу!

Ведь продаете ж, вы сейчас,

Японцам Русскую дорогу?

Но в грозный для России час

А если принажмут на вас,

То и Приморье продадите,

Хоть и кричите о защите.

Но в грозный для России час,

Вдруг повернутся против вас,

Товарищи-большевики,

Красноармейские штыки!

20 июля 1934 года.

СТИХИ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОД ПСЕВДОНИМОМ «ЕЛЕНА ИНСАРОВА»

МОЛОДОСТЬ (1921 ГОД)

Под стук немолчной колотушки

Квартал наш мирно засыпал.

Мы, две девчонки-хохотушки, —

Два сторожа на весь квартал.

«Совдепский долг исполним свято

И в караул пойдем вдвоем!»

Мы смехом молодым богаты

И ночь нескучно проведем.

И вот с одиннадцати ночи

Пошли… А тьма кругом молчит.

А мы? Пока одна хохочет,

Другая яростно стучит.

Двенадцать. Встретили военных.

«Товарищи, пора домой!

Позвольте пропуск!» — «Непременно?

Какая строгость! Ой, ой-ой!»

Нас — две. А военкомов трое,

Но молодых нас стало пять.

Мы вору не дадим покоя,

И мог квартал спокойно спать.

В ту ночку были сторожами

Начдив, комбат и комполка.

И молодо смеялась с нами

Ночными всплесками река.

С невыразимою тоскою

Нам декламировал начдив

Все что-то грустное такое:

«Любовь… измена и надрыв…»

Мы над стихами хохотали:

«Печаль сегодня далека!»

И полосой холодной стали

Темнела синяя река.

Все было просто и красиво.

«Вы нам напомнили наяд!»

И — просьба робкая начдива:

«Когда же встречусь с Вами я?»

А я в ответ, с невольной лаской,

И умоляя, и грозя:

«Пусть эта ночь казалась сказкой,

Но сказку повторить нельзя»…

Рубеж 1930, № 11(112)

НЕ УБЕЖАТЬ

Пора устать от этой чепухи,

От этого надуманного вздора.

Вам — пересчитывать мои грехи,

А мне — скучать от ваших разговоров.

Друзья мои, знакомые мои

Все мечутся без толку и без цели.

Я часто повторяю в эти дни:

«Ах, как вы мне безумно надоели!»

И наконец,… встряхнуло их чуть-чуть.

Забыта я. Друзья — в огне событий!

Я рада. Хорошо бы отдохнуть,

Уехать… все равно, куда хотите.

И жить в тиши, и не читать газет,

Не слышать злых однообразных споров

О том, чего и не было, и нет,

О чем не может быть и разговора.

Замучила меня белиберда!

Кто прав, кто виноват — неразбериха!

Бежать, бежать от всех и навсегда,

Чтоб жить светло и радостно, и тихо.

Но ужас в том, что нет дорог иных,

И люди одинаковы повсюду!

И даже… если я уйду от них,

То все равно счастливою не буду…

Рубеж, 1932 № 15 (220)

СЛОВА

Есть слова — горьковатый их вкус.

Долго чувствуем после во рту мы.

Не змеиный ли смертный укус

Породил ядовитые думы?

Их тлетворный, но медленный яд

Неуклонно струится по жилам.

Ничему ты на свете не рад,

И ничто в этой жизни не мило.

А душа? Если только жива

(Если в молодости не убита),

Помнит жесткие чьи-то слова

И проклятья угрозные чьи-то.

За смешное слово «жалость»,

За нелепое — «люблю», —

Не отдам свою усталость,

Горечь давнюю мою.

Ты придумал для чего-то

(Кто ты, собственно, такой?)

Слово грузное «забота»,

Слово чуждое «покой».

Злят меня слова такие!..

Не болела б голова, —

Я придумала б другие,

Тоже странные слова.

Что ж смотри, любезный, в оба,

В душу темную мою…

Вот одно словечко: «злоба»…

Вот еще одно: «убью»…

Я твоих забот не стою.

Строй, — рассыплю кирпичи!

Больше всех люблю простое

Слово мрачное: «молчи!»

Разговор людской — тягучий…

Я люблю, когда в грозу

Разговаривают тучи:

«Рразгрромлю!» и «Рразгррызу!»

Хорошо, когда громады

Вдруг столкнутся в небесах,

И начнется канонада

Громовая «Тра-ра-рах!»

«Рубеж», 1932, № 28(233)

НОЧНАЯ ПОГОНЯ

Весла скрипят в уключинах.

Молится Богу камыш…

Кем это ты измучена?

Не говоришь?.. Молчишь?..

Жизнь никому не вверена.

Взрежу волну веслом.

Сердце мое прострелено,

Брови — больной излом…

Омут! Метнулась в сторону!..

В лодке, на дне, — вода.

Не ворон летел за вороном,

А черные шли года.

Крикнула: будьте прокляты!

Злоба, ударь веслом!

Вечно — о том, что отнято…

Вечно я — об одном.

Дыму-то сколько, дыму-то!

Значит, — где-то огонь…

Душу мне кто-то вымотал

В злобе ночных погонь!

Звонко браслеты тенькали,

В беге взметнулся плащ!

Господи! Не в застенке ли

Судорожный мой плач?..

Люди тот крик не слышали

Под проливным дождем.

Между чужими крышами

Мой затерялся дом.

Жизнь, это — злая мачеха,

А не родная мать.

Скачут слова как мячики…

В песне грешно солгать.

Не убежать от гибели…

Тени за мной спешат.

Господи! Не на дыбе ли

Вывихнута душа?

Пусть не увижу зорьки я,

Но горький последний вздох

И песенку эту горькую,

Наверно, услышит Бог…

Ему одному пожалуюсь,

Беду расскажу мою:

Не видел Ты, как бежала я,

Послушай, как я пою!

Бежала, как ветер, быстрая!

Любимый, прощай-прости!

Боялась вдогонку выстрела…

Мечтала и тут спастись.

Я долго обиду прятала,

Скрывала, пока могла…

Обидчика распроклятого

Убью я из-за угла!..

Не персы ковер тот выткали…

Следы — не цветы, а кровь…

Не зверство ли и не пытка ли

Больная твоя любовь?

Погоней ночной измаяна…

О, хищный влюбленный зверь,

В крови я… тобою ранена…

Доволен ли ты теперь?

НЕ ПРОСТЯТ…

Эти дни судьбою перечеркнуты…

Не продам я их и за золото!

Я боюсь тебя, — уж не черт ли ты?

Как орех, душа вдруг расколота…

Не простят потом душу грешную?

Что ж, пускай за ночь, ночь бессонную,

Я пойду потом в тьму кромешную —

За любовь, огнем озаренную!

А что искренно, то не свято ли?

Не сдержать потом слез непрошенных,

Не людей считай виноватыми,

А себя вини, если брошена…

Плачут многие, что непоняты,

Что нигде, никем не замечены…

Я спрошу тебя: уж не сон ли ты?

Уж не счастье ли мною встречено?

За любовный бред в ночь угарную —

Ах, пускай вся жизнь будет сгублена!

Буду век тебе благодарна я,

Мой король, мой друг, мой возлюбленный!

Я к земле клонюсь желтым колосом…

То не ветра взлет, — страсть ответная.

На весь мир пою звонким голосом,

Что люблю тебя беззаветно я!

«Рубеж», 1929, № 33

ВСТРЕЧА

Какое небо-то, а звезды-то!

А, главное, и ты со мной…

И опьяневшая от воздуха

Иду я медленно домой.

Как часто в людях что-то ищем мы,

Потом вздохнем и… отойдем.

Чем одарю тебя я, нищая,

Когда войдешь в мой бедный дом?

Войди ко мне, и зори алые

Пусть твой приход благословят!

И все мои богатства малые

Вот здесь, на столике, лежат…

Ах, не алмазы, не рубины ли?

Я подхожу к ним, не дыша.

Поэты души свои вынули,

И в каждой книге есть душа…

Все аккуратно в ряд разложены

И в каждой — сотни стрел и шпаг.

Вот эта — в переплете кожаном,

А остальные — просто так…

Вот это — грустная Ахматова,

Ее любовь — тоска и гнет…

Недаром же его, «проклятого»,

Она мечтательно зовет!

Вот — просветленный горем Росимов.

Что потеряешь, то и жаль…

С ним вместе каждый вечер просим мы

У Бога светлую печаль.

Вот — Пиотровский… Милый, сладостный…

«Полынь и звезды». Это знак,

Что горькое — всегда нерадостно,

Недосягаемое — враг!

Простите, я забыла… Что еще?

Ведь, мысль всегда быстрее слов.

Да… вот там лучшее сокровище:

Мой несравненный Гумилев!

А если вспомнить бы хотели мы,

Как холоден наш путь земной,

Вот — Блок, овеянный метелями,

Морозный, снежный, ледяной…

Смотри, я маленькая, слабая…

Но верь мне, друг мой и жених,

Что жить и верить не смогла бы я

Без этих песен золотых!

«Рубеж», 1929, № 4

НЕРВЫ

Я сегодня вообразила,

Будто тот, кто мне дорог, —

Умер…

Ах, откуда такая сила

В полуночной горестной

Думе?

Не могла я лежать в постели,

Все равно, уснуть

Не могла я.

На огне тоски закипели

Слезы горькие — немочь

Злая…

Издевались ночные черти…

Нет от них никогда

Отбою.

Умираешь, мол, раньше смерти?

Что ж, поплачь над своей

Судьбою.

И сказал мне черт: «Я не с первой

Говорю вот с такой

Растяпой.

Истрепала, голубка, нервы?

Попадешь ты к нам скоро

В лапы!»

Закружились ночные черти,

Закивали черные

Рожки.

«Мы недаром хвостами вертим,

Мы расчистим тебе

Дорожку!»

В этом чертовом хороводе

Я кружусь в тоскливой

Истоме…

Уж недолго быть на свободе, —

Ждут меня в сумасшедшем

Доме.

«Рубеж», 1930, № 50

НЕПОКОРНАЯ

Если придет за моей душой дьявол,

Я выйду встретить его на крыльцо

И спрошу: «а какое Вы имеете право?»

И дерзко засмеюсь ему в лицо.

А потом скажу: «я еще не готова,

Потрудитесь подождать пару минут!

В таких случаях и кредиторы ни слова,

В таких случаях и кредиторы ждут!»

Голос мой будет насмешливо-строгий,

Приглашу дьявола в комнату и скажу ему так:

«Милостивый государь, вытрите ноги,

И прошу не выражаться, здесь не кабак!

Вы говорите, что я адова невеста

И, что все черти в аду — мои женихи?

Вы хам! Шутить не время и не место.

Помолчите, пока я дописываю стихи!»

А потом… «Фи, от вас пахнет дымом и серой.

Неужели одеколон не заглушит эту гарь?

Лучше бы меня забрала холера,

Только бы не вы, милостивый государь!»

А потом… а потом мне будет очень плохо…

Но предсмертный план мой ясен и прост:

Я буду бороться до последнего вздоха,

И, может быть, успею оторвать ему хвост!

«Рубеж», 1929, № 11

ПЕРЕЗВОНЫ СЕРДЦА

«Христос Воскресе из мертвых!»

Пасхальный звон не затих, —

Открытки в цветных конвертах

От незнакомых и от родных…

Беру наугад, читаю:

Ах, кто это пишет мне?

— Живем мы с Вами в Китае,

А тоскуем о другой стране;

На свете народов много,

По-разному все живут,

По-своему верят в Бога,

По-своему чуда ждут…

Что завтра будет, не знаю,

Вчерашний день не забыт…

Шкатулка моя резная

Мои чудеса хранит.

В ней письма в конвертах серых,

А в письмах — мой яркий сон:

Любовь и тоска и вера —

Сердечный мой перезвон!

Не знаю, я небо люблю ли?

Но дорог праздник земли…

Судьба и жизнь меня гнули,

Да только согнуть не могли!

Вчера, в Страстную субботу,

Молитва… тоска… и вздох…

Над моей великой заботой

Сегодня сжалился Бог.

Я снова пламенно верю

В себя, в людей и весну.

Кому-то открою двери

И чью-то любовь верну…

Привет посылаю дальним,

А близкому — жизнь отдам!

И сердце звоном хрустальным

Вторит колоколам!

Письмо в знакомом конверте:

Надежда и радость вновь…

«Христос Воскресе из мертвых,

Воскресла жизнь и любовь!»

«Рубеж», 1929, № 19

ОГОНЬ ОБИДЫ

Встречаем Новый Год вдвоем

С лохматой собачонкой.

Мы не танцуем, не поем

И не смеемся звонко.

Забытый и остывший чай

К себе придвину ближе.

Ты слез моих не замечай,

А я твоих не вижу…

Что принесет нам этот год?

О прошлом песня спета…

А, может быть, и он пройдет

Без перемен, как этот?

Блеснут ли в этом мне году

Лиловые миражи?

А вдруг я нового найду

Богатыря на страже?

Он разлюбил? Ну, что же, пусть.

Со мной моя усталость.

Мечта и творческая грусть —

Вот все, что мне осталось…

Пускай молчит моя тоска

В неузнанных сонетах…

Обида и в душе горька

И в песнях недопетых.

Обида — боль… Обида — сталь!

А комнаты пустынны:

Похитил кто-то мой хрусталь

И сжег мои картины…

А в сердце, как струна звенит

С такой безумной силой:

— Больней и горше всех обид,

Когда обидит милый!

Нет на моем столе вина,

Ни фруктов, ни пирожных.

Ведь, Новый Год (когда одна)

И чаем встретить можно.

Но, все же, свежие цветы

Перед твоим портретом…

Далекий ты, любимый ты,

Дороже тебя нету!

Сегодня буду письма жечь

С твоим портретом вместе.

Смотри, какой тяжелый меч

У совести и чести!

Все прошлогоднее сгорит…

Ах, гордость это… Сила!

Запомню: всех больней обид,

Когда обидит милый…

И в даль, в грядущее, во тьму

Протягиваю руки:

Ах, Новый Год, скажи ему,

Что я умру от муки!

«Рубеж», 1929, № 1

ИНКВИЗИТОР

Я не знаю, зачем

Пьяным ветром окошко разбито?

Алый знак на плече —

Отпечаток ночного визита…

Не в двенадцать часов, —

Пред зорькой пришел посетитель.

Мало сказано слов,

Резко брошено слово: — пустите!

Я молчала в ответ,

Я закрылась плотней одеялом.

— Ах, скорей бы рассвет! —

Боязливо и глухо стонала…

Он не в двери вошел…

Пьяным ветром окошко разбито!

— Мне с тобой хорошо! —

Прошептал мой ночной инквизитор.

Клубом белого льна

Покатилась к порогу собака,

Испугалась она

Черных глаз, алых губ вурдалака.

Усмехнулся чуть-чуть,

И махнул безнадежно рукою:

— Не умею уснуть

И нигде не найду я покою.

А потом… а потом…

И грозил и молил черноглазый:

— Расскажи мне о том…

Я люблю твои слушать рассказы…

Не шептал, а кричал:

— Угадала ты, как я несчастен!

Для меня по ночам

Разрывай свое сердце на части!

Расскажи, расскажи

Мне о том, что от глаз моих скрыто.

Как сверкают ножи,

И убийца бывает убитым.

Ах, об этом молчат

Золоченные в небе созвездья…

Я ищу палача,

За грехи мои жажду возмездья!..

В покаянный свой час

Вурдалак содрогался и плакал…

Не сводя с него глаз,

Мелкой дрожью дрожала собака.

Горькой мыслью пойму,

Почему его сердце жестоко…

Расскажу я ему

Как мы ищем вождя и пророка.

Верю я — он идет,

Виден облик его сквозь туманы.

И начнется исход

Человечества в новые страны.

Загорится звезда,

Но не та, и не та, и не эта!

Все мы будем тогда

Музыканты, певцы и поэты…

Слушай, слушай меня

Кровопийца, упырь, инквизитор!

Ведь, до этого дня

Все убийцы будут убиты.

Сгинуть вам бы пришлось,

Никого бы из вас не осталось,

Чтобы легче жилось,

Чтобы легче на свете дышалось!

— Напряженно молчал

И рассказы внимательно слушал.

Сладко взмахом меча

Усмирять кровожадную душу!

Есть такая черта,

Уничтожить которую нечем…

Ах, в углах его рта

Неостывшая кровь человечья!

Знаю я, что потом,

Наклонившись, рванет одеяло!

Чтоб под пламенным ртом

Проклинала! Рвалась! И рыдала…

А, в ответ на мой стон,

Его губы все ярче алеют.

Да, такие, как он,

Никогда, никого не жалеют!..

Рвется голос, звеня:

— За великую жалость — расплата,

Выпьет жизнь из меня

Вурдалак, кровопийца проклятый! —

Пропоют петухи,

И уйдет он из этого мира,

Напишу я стихи

О кровавых объятьях вампира.

В наступающий день

Только другу я правду открою:

Он не дух и не тень,

И у многих слывет он героем…

……………………………. Я не знаю, зачем

И во имя чего это надо?

Алый знак на плече —

Огневой поцелуй Торквемады…

«Рубеж», 1929, № 17

ВОЕНКОМ

Где вы теперь,

Песенка не Вертинского

Мой мальчик черноглазый,

Влюбленный паж,

Капризный мой жених?

Вы помните,

Как падали алмазы

Из ваших глаз

И… из моих…

Любовь в сердцах

Была подобна шторму!

Нас даль звала

И нас манила высь!

Но… из-за «политической

Платформы»

Вы, все-таки,

Со мною разошлись.

Любили вы…

И я любила тоже!

Нас разлучить

Не должен был никто.

Но наши души

Были непохожи:

Вы — коммунист.

А я… совсем не то…

Где вы теперь,

Мой мальчик несуразный,

Упрямый мой,

Сердитый военком?

Быть может вас

В селе глухом и грязном

Повстанец

Заколол штыком?

Быть может, вы

Сейчас с отрядом Чона

Сожгли мое

Родимое село?

И, может быть,

Под пулями, без стона

Моих друзей немало полегло?..

О, если так,

То почему сама я

Не приколола вас

Тогда… штыком?!

О, если так,

То я для вас — чужая,

Мой маленький…

Проклятый военком!

А, может быть,

Сжимая ствол зубами,

Вы тронули курок…

Огонь и дым!..

И черный браунинг

Упавший рядом с вами…

И кровь… И смерть —

Покровом голубым…

Не надо так!

Ах, если вы устали,

Все поняли

И в сторону ушли, —

Идите к тем,

Кто выкован из стали, —

К заступникам

Родной нашей земли.

А наше прошлое…

Как это было просто…

Любовь, как жизнь, —

Печально хороша.

У военкома

Маленького роста

Была большая,

Чуткая душа!

«Рубеж», 1929, № 35, с. 12

ВСЮДУ С ТОБОЙ

Ах, не люблю я осени унылой

И ветра, ноющего за окном,

Уж сколько раз тебе я говорила:

Уйдем от осени куда-нибудь… уйдем!

Ведь, где-то есть под тропиками остров…

Там летний день в цветении сердец,

Там вечер тих, и звезды волнам сестры,

Там зверству человечьему конец.

Там моря смех и паруса, как птицы,

Легко дышать, и можно гордым быть!

Под солнцем петь и плакать, и молиться,

Любовно верить, и доверчиво любить.

Здесь истеричный шепот листопада.

Чужая ненависть звериных тусклых глаз…

Ни денег нам, ни почестей не надо,

Им тоже нечего отнять у нас сейчас.

Уйдем скорей от этой жизни лютой,

От волчьей злобы, скуки и тоски,

Забыть года и не считать минуты,

Не выпускать из рук родной руки…

Ты говоришь, — нельзя уйти отсюда?

Мы будем здесь, где горе и борьба?

Не покорюсь я! Не хочу! Не буду!

Под тропиками ждет меня судьба.

Да, я уйду от осени и горя,

От ветра и от злобы… от всего!

Уйду туда, где тишина и море…

Но… как тебя оставить одного?

О, сокол мой, надменный и угрюмый,

Единственный и нерасстамный друг!

Прости меня… как смела я подумать,

Чтоб ты один?! Чтоб никого вокруг?

Зачем мне остров без тебя? Не надо.

Зачем мне солнце, если нет тебя?

В осенний мрак пойду с тобою рядом,

Оберегая и любя!

«Рубеж». 1930. № 46

ПОЗДНО!

Этого больше не будет со мной никогда,

Этого больше со мной никогда не случится…

Встреча с одним человеком в былые года

В будущем не повторится…

Имя того человека… Не надо! Молчу…

Именем этим другие других называют.

Неповторимое произносить не хочу, —

Губы оно обжигает.

Встреча возможна всегда, если я и другой

Будем живыми на нашей веселой планете.

Версты, разлуку, вражду одолеет живой,

Все забываю на свете…

Все забывая на свете, чтоб видеть его!..

Можно рвануться — и все опрокинуть преграды!

Поздно уж… Умер он… больше теперь ничего

Думать и делать не надо.

Раньше могла я послать телеграмму ему,

Или приехать внезапно в тот город далекий.

Умер он… И хлопотать и писать ни к чему, —

Все уж пропущены сроки.

Этого больше не будет со мной никогда,

Этого больше со мной никогда не случится…

Встреча с одним человеком в былые года

В будущем не повторится…

«Рубеж». 1935. № 23. с. 4

НЕ УБЕЖАТЬ…

Пора устать от этой чепухи,

От этого надуманного вздора:

Вам — пересчитывать мои грехи,

А мне — скучать от ваших разговоров!

Друзья мои, знакомые мои

Все мечутся без толку и без цели.

Я часто повторяю в эти дни:

«Ах, как вы мне безумно надоели!»

И, наконец,… тряхнуло их чуть-чуть.

Забыта я. Друзья — в огне событий!

Я рада. Хорошо бы отдохнуть,

Уехать… все равно, куда хотите.

И жить в тиши, и не читать газет.

Не слышать злых однообразных споров

О том, чего и не было, и нет,

О чем не может быть и разговора.

Замучила меня белиберда!

Кто прав, кто виноват — неразбериха!

Бежать, бежать от всех и навсегда,

Чтоб жить светло и радостно, и тихо.

Но ужас в том, что нет дорог иных,

И люди одинаковы повсюду!

И даже… если я уйду от них,

То, все равно, счастливою не буду…

«Рубеж». 1938. № 15. с. 1

СТИХИ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОД ПСЕВДОНИМОМ «Н. ЮРТИН»

ВНЕ КРУГА

Замкнуть свой круг я не могу;

Ведь, в замкнутом кругу — неволя!

Я в недрах сердца сберегу

И ненависть мою к врагу,

И луч моей любви и боли.

Замкнуть свой круг я не хочу!

Зачем безгранному границы?

Вверяя жизнь свою мечу,

Встречая смерть — я промолчу

Перед тобой, судьба царица!

Боюсь, что в замкнутом кругу

Я истомлюсь, как в клетке птица…

Ведь, не иду я, а бегу!

Я ждать и медлить не могу, —

Душа навстречу жизни мчится!

Люблю сейчас я и любим,

В глаза смотрю сегодня чьи-то…

Но завтра буду жить иным,

И будет прошлое, как дым, —

Развеяно и позабыто…

Быть может, завтра будет бой…

И, вот, солдат, влюбленный в шашку,

Прощаясь мысленно с тобой

(Сраженный пулей и судьбой),

Я уроню мою фуражку…

Под сводом голубых небес

Мне станет вдруг темно и скверно?

Вдруг черт покажет край чудес?

Но не смутит меня и бес,

А беса я смущу, наверно!

Замкнуть свой круг я не хочу

Я не привык к тискам неволи

И если с жизнью я шучу —

За шутки смертью заплачу!

Скажите, плохо это, что ли?!

«Рубеж». 1929. № 41

РУБИКОН

Вот и близко, а как будто вдалеке?

Все друзья, а мне все чудится — враги?

Говорят на непонятном языке,

Вместо лиц у них — белесые круги.

Кто-то спрашивал: «ты, что не узнаешь?

Я знаком с тобой давно, уж пятый год.

Отвернулась? Стал я видно не хорош?»

Кто-то руку по-приятельски мне жмет.

Моя новость всех новее новостей,

Потому-то я о ней и промолчу…

И никто из окружающих гостей

Не поймет, чего так жадно я хочу…

Говорю и пью вино я не спеша.

Дрогнул, звякнул мой надтреснутый бокал!

Ах, страшней всего, когда кричит душа!

Это знает только тот, кто испытал…

Что же делать, если молодость бледна?

Что же делать, если молодость, как сон?

И недаром, эта песня — «пей до дна»!

С губ прикушенных срывается как стон…

Песня, ночью вместе с нами плачешь ты,

Ты мне снилась в невеселых моих снах.

Мне казалось, — плачут звезды и цветы,

Потому что наша молодость в слезах…

Так смешай же вместе слезы и вино,

Терпкий Вермут будет чуть солоноват.

Ты страдаешь? А кому-то все равно,

В нашем горе кто-то третий виноват…

Как тоскливо! Чем ты это объяснишь?

Мне мешает рассмотреть тебя туман.

Ты как маленькая, серенькая мышь

Неожиданно попавшая в капкан.

Только выручить тебя я не могу,

А советую смириться и терпеть.

Пусть и я свою мечту не сберегу,

Но с достоинством сумею умереть!

Твое платье, твое платье цвета беж,

Жемчуг крупный, камни — слезы-перезвон!

Берегись, быть может это не рубеж;

Берегись, быть может это… Рубикон!

Ты не каждую черту перешагнешь,

Ах, запуталась душа твоя в шелку!

За наряды свою гордость продаешь

И за жемчуг — полюбовную тоску…

Но бессильна твоя тонкая рука;

Посмотри-ка, мои пальцы словно сталь!

Я не знаю, почему ты мне близка,

Я не знаю, почему тебя мне жаль?

Этой ночью плачут звезды и цветы…

Потому что наша молодость, как сон…

Мы с тобою возле горестной черты.

Возле речки, чье названье — Ру-би-кон!

«Рубеж». 1929. № 19

САД САТАНЫ

У ворот сатанинского сада

Ядовитая никнет трава.

Заостренные колья ограды, —

И на каждом колу… голова.

И нигде никому не расскажут, —

Потому что никто никогда —

Сатанинского странного стража

Из живущих еще не видал.

Честным словом заверить не смею, —

Не поверит ни враг и ни друг:

Страж — с изящной головкой камеи, —

Многолапый огромный паук.

Сад чернее самой преисподней, —

Грешных душ золотая страна!

В ночь Голгофы печалью Господней

Проклят он, как и сам сатана…

Расцветают гигантские розы, —

Грешной кровью полны лепестки.

Словно туча, — над садом, угрозой, —

Тень от черной хозяйской руки.

Сладострастие огненных лилий

И бесстыдство чудовищных роз

Взмахом черных тяжелых воскрылий

Затхлый ветер из сада принес.

Меж корнями гниющего дуба,

Тело в круглые кольца свия,

Человечьи пунцовые губы

К поцелуям готовит змея.

Чей-то вскрик приглушенный и слабый…

Кто-то пал к сатанинским ногам…

Желтой лапой огромная жаба

Бьет Иуду по бледным щекам.

А в пруду — стоаршинные спруты

С хищной страстью прекраснейших лиц

Ласки ищут земной на минуту

У непуганых насмерть блудниц…

Там — камыш шелестящий и гибкий…

А цветы сатанинской страны

Расцветают от злобной улыбки

Властелина судеб — сатаны.

И кричит сатана гулким криком,

Зажигая над садом звезду:

«Я — мудрейший, великий в великом,

Ни к кому на поклон не пойду!

Ни цветистый Коран Магомета,

Ни блаженная мудрость Будды,

Ни рожденный в стенах Назарета —

Не потушат горящей звезды!»

А звезда над деревьями сада

Брызжет кровью, сверкает огнем!

У властителя черного ада

Черный сад, черный день, черный дом…

………………………………………………………………………..

В алый час наступленных страданий

Знаю, что в сатанинском саду

После долгих бездельных скитаний

Свою горькую пристань найду!..

«Рубеж». 1929. № 31

ДЖИОКОНДА

Поведай, неулыбчивая, кто ты?

Откуда ты, печальная, пришла?

Морщинка горечи, упорства и заботы

Между бровей сурово залегла…

Скажи, неразговорчивая, где ты

Искала то, что в жизни не найти?

А впереди как будто нет просвета,

А впереди — избитые пути…

Не скажешь ты! Я знаю, ты не скажешь!

А много накопилось горьких слов…

Ты мне в ответ не улыбнешься даже,

В твою печаль влюбиться я готов!

Твое молчанье сберегу я свято.

И я молчу. Но ты меня поймешь.

Во мне найдешь потерянного брата,

Не встреченного милого найдешь…

Ах, может быть, таких как ты, немало,

Ах, может быть, таких и вовсе нет?

Ты в жизни много радости теряла?

И вновь молчанье жуткое в ответ.

Спою тебе я песню удалую

О тех, кто жизнь любить не перестал!

Заплаканные очи поцелую,

И поцелую скорбные уста.

И я надеюсь, снова ты поверишь,

Что мы с тобой на свете не одни.

Не все перед тобой закрыты двери,

Не все еще потушены огни.

А жизнь… Я знаю, что это такое!

Я знаю, для живого нет границ!

И будущего книгу мы откроем,

Где много непрочитанных страниц…

Скажи, неразговорчивая, где ты,

Не спрашивая, научилась знать?

Я думал раньше, — только мы, поэты,

Чужую душу можем разгадать.

И вот за то, за то, что ты такая,

За то, что разгадать тебя нельзя,

Загадку Джиокондой нарекая,

Я засмотрелся в странные глаза…

………………………………………………………………………..

Уйду от всех! Уйду в страну такую

Где звезды отражаются в воде.

Поймите, я мучительно тоскую

О женщине… не встреченной нигде!..

«Рубеж». 1929. № 13

ЛЮБОВЬ БРОДЯГИ

Мог бы девушку украсть я,

Нет предела злой отваге!

Но зачем бродяге счастье,

Но зачем жена бродяге?

Я давно брожу по свету,

Много видел, много знаю…

Но рассказывать об этом

Не могу и не желаю.

Правда, не был я пиратом,

Не убил и не ограбил.

Что я делал? Это — свято!

Не узнать об этом бабе:

Волос долог, ум короток…

А душа с наперсток, что ли?

Чтобы стал я тих и кроток?

Чтоб забыл о дикой воле?

Чтоб любовной цепи звенья

Пели вечно аллилуйя?

Чтоб исканья и волненья

Я сменял на поцелуи?

Нет, уж этого не будет!

До свиданья, дорогая!

Пусть меня осудят люди,

Что с позиций отступаю.

Лучше уж концерты волчьи

Буду слушать ночью в поле,

Буду жить, как раньше, молча,

Но по-своему, на воле.

Мог бы девушку украсть я,

Нет предела злой отваге!

Но, зачем бродяге счастье,

Но, зачем жена бродяге?

«Рубеж». 1929. № 22

ПАМЯТЬ

Жить мне недолго осталось, —

Я рассчитаться готов.

Богу — тоску и усталость,

Людям — книжонку стихов.

Память? Не надо, не стоит, —

Травы забвенья густы.

Кладбище — место покоя,

Знак мировой пустоты.

В вечность бездонную тонут

Странных людей имена…

Недолговечность картона,

Память, тебе суждена!

«Рубеж». 1929. № 50

НИЧТО

Не пожалею, что уйду я от земли

И встречу утро новое вдали.

И сказочные белые слоны

Пойдут к границе

Голубой страны.

А ты был этой бурной жизнью пьян,

Но не измерил Тихий океан…

Ты звезды в синем небе не считал,

Не плакал возле

Неприступных скал…

Ты не пойдешь со мною за мечтой?

Искать со мной чудесное «ничто»?

Безликое, безмолвное оно, —

Найти его

И мне не суждено.

Ни в этом и ни в будущем году

Его я не пойму и не найду.

Но слышу, как оно в душе поет:

«Иди вперед!»

«Рубеж». 1929. № 44

ГОРЯЩАЯ МОЛОДОСТЬ…

Чья-то молодость задорная, смеясь,

Шла с востока в блеске утренней зари.

Поскользнулась… и упала… прямо в грязь…

Встань скорее! Никому не говори!

Чья-то молодость тускнела в будний час…

Говорят, что жемчуг может умереть?

Говорят, что могут слезы грустных глаз

На ресницах бриллиантами гореть?

Говорят… ах, очень много говорят!

Ты же лучше, как убитая, молчи…

Только в сердце незакатно пусть горят

Потаенные любовные лучи.

Поскользнулась, и упала… ну, так что ж?

В сердце жалобно звенит-поет хрусталь.

В этом мире во спасение и ложь,

В этом мире никому тебя не жаль…

А, поэтому, сама себя жалей,

Будь сама себе понятна и близка,

Справедливость не ищи у королей,

Справедливость на земле нельзя искать.

Поскользнулась и упала… но молчи!

Твоя жалоба в пустыне прозвенит.

Береги в душе любовные лучи,

Путь на запад… скоро молодость сгорит…

«Рубеж». 1929. № 21

ГОСУДАРЫНЯ-ТОСКА

Услышат ли Урал, Эльбрус и Альпы,

О, горы гордые, как горем я горю…

Дарил Тоске я вражеские скальпы

И ей же песни злые подарю…

На дне души моей — жемчужный остров

И скалы алые коралловых стихов.

И вздох, как стон, мучительный и острый,

И взгляд, который говорит без слов…

Идет Тоска по лунным коридорам,

Без слез позорных взор ее — гроза!

Ее одежды из бесцветного простора

И из бесцветного стекла ее глаза…

Хочу за ней! Ищу ее дорогу,

У края борозды земной звезды следы.

Но надо пережить сначала очень много,

Чтобы попасть в тоскливые ряды.

Умеющий любить, умеет ненавидеть, —

Кто горя много видел на веку,

Тот, рано или поздно, но увидит

Ее Величество — Смертельную Тоску!

А я давно ее рукой отмечен, —

Тоскливой армии печальный рядовой,

Я в горы гордые иду грозе навстречу,

За скалы алые рискую головой!

«Рубеж». 1929. № 25

ГОЛОВА ЗАБУБЕННАЯ

Пусть безумен мой скорый бег,

За крылатой мечтой бегу!

Я ищу прошлогодний снег

И следы твои на снегу…

Замолчавший вечерний звон

Услыхать бы в ночной тиши,

Позабытый бы вспомнить сон

И запрятать на дно души.

И уйти бы в зеленый сад,

И в букет темно-красных роз

Уронить невзначай, подряд

Семь тяжелых жемчужных слез.

Эх! Пораздвину народ плечом,

Удержу потаенный вздох…

Разговор людской нипочем!

Все равно, что в стенку горох!

Сам себе скажу: ты не плачь,

Ты не вой над своей судьбой:

Ты над бездной злых неудач

Поиграй шальной головой

Рисковать тебе

Не впервой

Забубенной твоей

Головой!

Сквозь огонь пройду — закалюсь.

По воде плыву — доплыву.

Медных труб совсем не боюсь.

Никого к себе не зову.

Из раскрытых губ

Словно вздох:

И от медных труб

Не оглох…

Ослабев, поклонюсь ножу:

Выручай, полосни, родной!

И с насмешкой судьбе скажу:

Подавись напоследок мной!

«Рубеж». 1929. № 27

МУЗЫКА ВЕЧНОСТИ

Тропинкою болотистой и вязкой

Иду вперед, покорный вещим снам.

Я людям отдаю слова, улыбку, ласку,

Но музыку души я не отдам!

С морского дна жемчужные сонаты,

И звездный марш невидимых планет,

И все, что взято от земли когда-то,

Поглубже спрячь, непризнанный поэт…

Во мне душа борца и звездочета!

А в жилах кровь — венгерское вино!

И где-то даже есть родная кто-то…

Но встретиться мне с ней не суждено…

Не знаю, кто высокой светлой властью

Мне повелел быть схимником в миру?

Ждет чудище с отверстой жадной пастью,

Но окаянной смертью не умру!

Моцарт отравлен…Но в певучих звуках

Его душа и в наши дни живет!

Поймет ли кто мой бунт, восторг и муку —

В весеннем грохоте душевный ледоход?

Кисть Верещагина была, как меч разящий!

И в сердце Бальмонта шуршали камыши…

А я свой взгляд печальный и грозящий

Переложу на музыку души…

И буду петь о лунной королеве,

О принце солнечном в лиловых облаках,

И о бровях, сведенных в хмуром гневе,

И о мечте, пронзающей века!

Ведут вперед запутанные тропы…

Рубины дней в моей тоске горят!

И, может быть, услышит вся Европа, —

О чем вздыхает ночью азиат!

«Рубеж». 1929. № 6. с. 1

НЕВЕСТА НА ЛУНЕ

Есть на свете страны без названий?

Есть на свете люди без имен?..

Я рожден с мечтою о нирване

И — на пытку жизни осужден.

Без названья стран на свете нету.

Люди все имеют имена

И напрасно грустному поэту

Песенная пагуба дана.

По утрам, когда струями дыма

Трубы шлют приветы небесам,

Всем чужой и всеми нелюбимый

Я бываю злобен по утрам…

Утром я ищу на карте остров,

Где-нибудь подальше, в стороне.

Утром верю, у меня есть сестры

И невеста… где-то, — на луне.

Днем, когда все заняты делами,

Я люблю в бездельный тихий час

Помечтать о белокурой даме,

О которой грех мечтать сейчас.

Я привык с друзьями вечно спорить,

Непонятен я моим друзьям.

Только тем, кто в сердце носит горе, —

Песню и любовь мою отдам,

Слушает внимательно собака

Перепевы звончатой мечты.

Ей сознаюсь: не умею плакать

И боюсь смертельно темноты.

Ей бросаю королевским жестом

Искреннюю песенку мою:

На луне живет моя невеста,

Потому я ночью и пою…

………………………………………………………………………..

Кружево фантазии, бледнея,

Расплету сейчас, за нитью нить:

Выдумал невесту на луне я,

Чтобы здесь не скучно было жить!

«Рубеж». 1929. № 49

СТАРОСТЬ

Желтеют осенью цветы.

Седая птица рядом кружит.

Как жутко сознавать, что ты

Уж больше никому не нужен…

И зазвучит в ушах сильней

Твой звон последний, похоронный…

И станешь для живых людей

Ты просто… выжатым лимоном!

«Рубеж». 1929. № 51

СТУПЕНИ

Я становлюсь на колени,

Творческой Мысли молюсь.

Пусть я на нижней ступени,

Сердцем к вершине стремлюсь!

Белого мрамора плиты,

Нет ни пылинки на них.

Умерли люди… Забыты…

Ветер пропел и затих.

Шел по ступеням писатель —

Мысли могучей творец,

Пламенной правды искатель

И вдохновенный певец.

Шел он все выше и выше!

Сердце горящее нес…

Близко небесная крыша —

Вилла мерцающих грез…

Белого мрамора плиты…

Нет ни пылинки на них.

Двери таланту открыты,

Шаг его мерный затих.

Белые двери закрылись,

Он на вершину взошел!

Звезды о нем загрустили,

Хмурился гордый орел…

Только на лестнице белой

Мрамор окрашенным стал.

Розами кровь пламенела…

Алый закат погасал…

«Рубеж». 1929. № 6

СТИХИ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОД ПСЕВДОНИМОМ «ДЖУНГАР»

МОЛЬБА

Сколько в море песен и поэм!..

Для кого написаны? Зачем? —

Кто изведал творческий полет,

Тот не знает сам, зачем поет.

Одиноким темным вечерам

Песенную боль мою отдам.

Музы моей тихие шаги,

Господи, услышать помоги!

Этот мир просторен и велик.

Ничего не вычитать из книг…

Но талант, настойчивость и труд

По земле бесследно не пройдут.

Огненный, зовущий этот след

Величавых, благостных побед

Устрашая горем и борьбой

Манит мою душу за собой.

Господи, дай сердцу расцвести,

Укажи мне верные пути!

«Рубеж». 1930. № 47

ВЕТЕР МОРЯ

Жить нелегко. Ты это знаешь.

И я читал в твоих глазах,

Как ты о радости мечтаешь.

О новых людях, новых днях,

О новом городе, в котором

Ты затеряешься одна,

Где очарована простором

Ночами бродишь ты без сна.

О прошлом шепчет ветер моря,

Из-под берета вьется прядь

Полуседая: в прошлом — горе.

А что от будущего ждать?..

Пришла сюда. Тебя не ждали,

Тебя не знают здесь, и ты

В труде заботе и печали

Сжигаешь к прошлому мосты.

От улицы, от ночи темной,

Всходя по лестнице крутой

На свой чердак, в свой угол скромный,

Будь вновь обычной и простой.

Пусть за дверями ветер моря

Один останется. А ты

С соседкой поболтай о вздоре

И… потуши огонь мечты.

«Рубеж». 1936. № 9

НЕДОПЕТОЕ

Пусть осудят люди, —

Люди, но не Бог, —

За узлы и петли

Спутанных дорог.

Шел не за другими, —

Впереди других;

И звенел «во имя»

Среброзвонный стих.

Ты еще не умер,

Ты еще живешь,

В каждой тихой думе

Благостно хорош.

Долгий день короток,

Вечером — печаль,

Недопетых ноток

До безумья жаль!

Выстраданных песен

Ноша не легка…

Мир безмерно тесен,

Коротки века!

«Рубеж» (?)

ТЕМНО

Душа пусть болеть перестанет,

Остального я не боюсь.

А если и смерть обманет, —

И этому не удивлюсь.

А где-то маячит плаха,

Ждет меня и других топор.

Смотрю на них без страха,

Спокоен усталый взор.

И, встретив смертную пулю,

Скажу насмешливо я:

«Мы славно с тобой кутнули

Нелепая жизнь моя!»

«Рубеж». 1930. № 43

ГРЯДУЩИЙ ДРУГ

Не знаю, где,

Когда и с кем я встречусь?

Но в полусвете

Сумрачных годин,

Нечаянно,

В один прекрасный вечер,

Почувствую,

Что вдруг я не один.

Почувствую,

Что есть на свете кто-то,

Кому нужны

Цветы моей души,

И мой огонь,

И напряженная работа,

И голос мой

В ночной тиши.

А если сердце

Солнцем не согрето,

То не вернуть

Утерянный покой…

Грядущий друг,

Еще не знаю, где ты,

Не спрашиваю даже:

Кто такой?

И пусть поют

О грозных войнах флаги,

И бредят юноши

Величием побед…

Я на обрывке

Скомканной бумаги

Пишу тебе,

Идущему, сонет!

Приедешь ты

Оттуда, несомненно,

Где «остров мертвых»

Видел Левитан.

Войдешь ко мне, —

Такой обыкновенный!

И улыбнешься

Книгам и цветам.

Расскажешь мне,

Как плачет пьяный ветер

Во всех углах

Смеющейся земли,

И как по-разному

Живут на белом свете

Развенчанные

Жизнью короли.

Споешь о том,

Что чей-то меч заржавел,

Что захлестнул

Пловца девятый вал…

А я спрошу:

«Скажите, вы — Державин,

Который

Пугачева усмирял?»

Ответить

На улыбку не успею,

Но что-то главное,

Хорошее пойму…

Начну рассказывать

О нашей эпопее,

О злобных днях

В пороховом дыму…

Он не приехал,

Он еще не встречен,

Но каждый день

(Уж вот который год!), —

Я жадно жду:

Настанет синий вечер,

И в дверь мою

С улыбкой он войдет.

«Рубеж». 1930. № 41

ВЕЧНОЕ

Что сулит неизбежность

Нам, узнавшим печаль?

Голубиную нежность?

Омраченную даль?

И напрасно ночами

Светит в окна луна, —

Человечьей печали

Не излечит она.

Прогремел марсельезой

Восемнадцатый год.

Раскаленным железом

Память жуткую жжет.

Мы берем из архива,

Чтобы вспомнить ясней,

Книгу песен красивых

О тревоге твоей.

Революции пламя

Нас дотла не сожгло.

Снова веет над нами

Русской Музы крыло!

Над полями чужими,

Над чужою страной

Произнес твое имя

Чей-то голос родной.

«Рубеж». 1936. № 11

Книга стихов «АРМИЯ ПЕСЕН» (Харбин, 1928)

ПЕРЕД ПОРТРЕТОМ

Перед портретом Великого князя —

Русского сердца привет:

В маленькой скромной фарфоровой вазе

Свежих фиалок букет.

Первому Рыцарю Белой идеи —

Нежных цветов аромат.

Вижу лицо его тучи темнее,

Очи тоскою горят…

Голову в низком поклоне склоняю,

В сердце покорное «ждем!»

Знаю, недаром Его называют

Национальным Вождем!

Верю я в мудрость Великого князя,

Доблесть Его воспою:

Если прикажет Он, бросившись наземь

Вдребезги жизнь разобью!

Перед портретом Великого князя

Русского сердца привет:

В маленькой скромной фарфоровой вазе

Свежих фиалок букет.

ПРО ОДНОГО ИЗ ТЕХ…

От двуглавого орла

К красному флагу

Россия твоя умерла,

Куда ты идешь твердым шагом?

Ты, последний из могикан

Измученный, бледный,

Тело болит от ран

Много ты перенес, бедный!

Ты — офицер Русский,

Светлый рыцарь былого,

Личную жизнь забывший

Для подвига святого.

Это ты, отважный боец,

Посылал с улыбкой гордой

Врагам смертельный свинец

Рукою твердой.

Ты крестоносец смелый

В старой, рваной шинели,

Шел за правое дело

К светлой, прекрасной цели

Ты не докончил борьбы.

Что ж не твоя вина:

Злая гримаса судьбы —

С врагами был сам сатана!

Ты за границей теперь

Больной и нищий,

Словно затравленный зверь

Бродишь без крова и пищи.

Часы свои продал давно,

Кольцо в ломбард отнес.

А памятью было оно

Прошлых счастливых грез,

От горя, лишений и ран

Устал ты уже страдать,

В карман? сжимаешь наган —

Его не в силах продать.

Кто бросит тебе упрек,

Что ты до конца сберег

Для себя последний патрон?

Окончен твой крестный путь!

Пора отдохнуть…

19 ноября 1923 г.

ПОНУЖАЙ-АЙ

Посвящаю Доблестной Нечаевской Армии!

Рыцарям Ледового Похода

Напоминаю прошлое

Враг все еще живет!

Погасла даль. Вечерний крепнущий мороз

Дыханьем смерти овевал сибирский край.

Тянулся лентой бесконечною обоз,

И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

И ехали они… в шинелях, в башлыках…

Смятенье сильных душ! Сплетенье многих воль…

Как передать в моих коротеньких строках

Изгнанников тоску и побежденных боль?

Обида глубока, и в каждом сердце стон,

И в каждом сердце страх кричит: не отставай!

Похолодел наган, и потускнел погон,

И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

О, страшный путь! Мороз. Байкал. Леса.

А лошади совсем повыбились из сил…

Так трудно доставать им сена и овса:

Военный вихрь сердца крестьян ожесточил.

Без лошади — конец. Без лошади — пропал:

Узлы, домашний скарб, всё из саней бросай!

Идёт за ними враг. И это каждый знал.

И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

Вот на один момент разрознился обоз:

Упала… Не встаёт… Ну, поднимись, Гнедко!

Молчит в санях жена. В душе не стало слёз,

И прошлое, как сон, маячит далеко…

Упала… Не встаёт… Смерть глянула в лицо.

И бледный офицер не смотрит на жену.

Когда умру, на небесах перед Творцом

За этот миг врагов я прокляну!!

И он с мольбой смотрел на проезжавших мимо…

И плакали в санях испуганные дети…

На что надеялся? Затравленный… гонимый…

О чём он думал? Бог тому свидетель!

И проезжали все, поспешно отвернувшись…

В степи чуть-чуть завихрился буран.

И бледный офицер, в молчаньи, задохнувшись,

Застывшею рукою выхватил наган!

Два выстрела! Замолкли плачущие дети…

Один в жену… и крик короткий — «ай!»

Себе в висок… Был Бог тому свидетель,

Да страшный крик протяжный — «понужай-ай!»

РАЗВЕДЧИК

Он был из конной разведки,

Пойман близ города был.

Враг его выстрелом метким

Лошадь под ним убил.

Лютых врагов было много.

Пешего взяли легко.

Губы сомкнулися строго…

Взгляд далеко… далеко…

Руки веревкой скрутили,

В город его повели,

Злобно прикладами били…

Медленно… медленно шли.

И рукояткой нагана

Злобный, свирепый чекист

Белого был партизана,

Русского бил коммунист.

И богохульствуя, грубо

Крест с его шеи сорвал…

Выбил несчастному зубы…

Медленно пальцы ломал…

Вытерпел лютую муку.

Знал он, не будет пощады.

Все же ни взглядом, ни звуком

Не выдал родного отряда.

В холодном подвале

Голодом долго томили.

Даже воды не давали!

В ночь на допросы водили.

Не устрашился он смерти

Не дрогнул под пыткою он!

Есть в наши годы, поверьте,

Рыцари прежних времен.

Мы страхом смерти объяты,

Не по дороге нам с ним:

Подвиг разведчика свято

В робких сердцах сохраним.

БРОНЕПОЕЗД И РОЗА

Тот, кто видел кровавое,

Никогда не забудет…

Это было в бронепоезде,

Где железные люди.

Паровоз в сталь закутанный

Как стальная коробка.

А внутри раскаленная

Дышит пламенем топка.

Ночь молчала спокойная,

Звезды ярко мерцали…

А в прокуренной комнате

На кого-то кричали!

А в прокуренной комнате

Кто-то страшно избитый,

Предстоял перед судьями

С головой не покрытой.

И губами распухшими

Шевелит еле-еле…

А от ветра за окнами

Тополя шелестели.

Русский Русского спрашивал

Бил за что-то жестоко.

Первый родом был с запада,

А второй был с востока.

Брата брат не помиловал,

Присудил его к смерти…

Повели к бронепоезду,

Где не люди, а черти!

И когда осужденного

Подвели к паровозу,

Вспомнил он неожиданно

Чью-то белую розу…

Вспомнил милую девушку

Взгляд спокойный, лучистый

Вспомнил тонкие пальчики…

И рапсодию Листа…

И прекрасному прошлому

Улыбнулся он робко…

И швырнули несчастного

В раскаленную топку!

В этот миг мимо поезда

Шла солдат полурота,

Воздух нюхали с гоготом:

«Пахнет жаренным што-то!»

И не знали прохожие,

Что внутри, в паровозе

Кто-то умер с улыбкою

Вспоминая о розе…

ГОЛУБЫЕ ВЕЧЕРА

Идет сегодня как вчера

И завтра тускло брезжит,

Но голубые вечера —

Мне шепчут сказки те же…

Свеча неяркая горит,

И в печке угли тлеют.

Вдруг сердце больно защемит

И щеки побледнеют.

Нахлынет дикая орда

Воспоминаний смутных.

Я в одиночестве горда!

Мечты мои минутны…

То на момент склонится мать

Над белым изголовьем,

И я начну о ней рыдать

С тоскующей любовью.

То блеск орлиных смелых глаз,

Зажжет меня безумьем!

Я впадаю всякий раз

В глубокое раздумье.

То вдруг мечтаю об одном.

Чтоб зарыдала скрипка:

«Любовь одна, а что потом,

То ложь или ошибка!»

То вдруг пригрезится тюрьма.

Решетка на оконце.

А в одиночке я сама

С тоской об ярком солнце.

И только загорится день,

Я слышу крик орлиный.

Там ты, в папахе набекрень,

На тачке возишь глину.

И не проходит даже дня,

Чтобы певец-кудесник —

Ты не ободрил бы меня

Лихой казацкой песней!

И только чуть не доглядит

Суровый глаз чекиста,

Через окно ко мне летит

Любовная записка.

Любовь под сводами тюрьмы

Прекрасна, о, поверьте!

Как весело смеялись мы

В лицо старух? — смерти!

Ты не боялся умирать,

О, мой певец-кудесник!

И мне уж больше не слыхать —

Лихой казацкой песни…

Идет сегодня как вчера

И завтра тускло брезжит,

Но голубые вечера

Мне шепчут сказки те же…

И ЗА НИХ НИКТО НЕ ОТОМСТИЛ?

Оглянись на Родину мой брат:

Слуги сатаны еще царят,

Русские во власти темных сил.

И за них никто не отомстил?

Оглянись мой милый друг и брат,

Оглянись на миг один назад,

Много там заброшенных могил.

И за них никто не отомстил?

Стало крови больше чем воды.

На земле кровавые следы.

Кто-то Русских мучил, Русских бил.

И за них никто не отмстил?

Гибли наши братья и отцы —

Храбрые и честные бойцы,

Злобный враг их всех перегубил.

И за них никто не отомстил?

Оглянись на Родину мой брат,

Слуги сатаны еще царят,

Русские во власти темных сил…

И за них никто не отомстил?

ЧТО ТЕБЕ ДАТЬ?

Жизнь мою отдам, Родина — тебе,

Пусть погибну я в бешеной борьбе!

Если будет бой, буду и в бою

Песней прославлять Родину мою.

Не могу дышать, не могу смотреть,

Ни о чем другом я не в силах петь.

До тех пор пока цели не добьюсь —

Я не отдохну, я не улыбнусь!

Если в душу мне закрадется страх,

Если промолчу о Твоих слезах,

Пусть ударит гром и убьет меня,

Пусть сгорю душой окаянный я!

Не могу сказать… где мне взять слова?

С именем Твоим я сильнее льва!

С именем Твоим смерти не боюсь, —

Родина моя, мученица-Русь…

Думами томясь, я не сплю всю ночь…

Скорбная моя, как тебе помочь?

Долго ли еще будешь Ты страдать?

Как Тебе помочь?

Что Тебе отдать?

БЕРЕГ МОЙ?!

Захлестнул нежданно

Нас девятый вал!

Волнами мой берег

Грозно заливал.

Берег мой — Россия!

Берег мой крутой!

Захлестнуло берег

Бешеной волной!

И от дымной гари

Стало душно мне…

Опалил я сердце

В буре и огне.

В суматохе лодку

Наспех оснастил,

В бурю-непогоду

По волнам поплыл.

Гнулся парус белый

Гнулся и трещал…

Огненный мой берег

Путь мне освещал.

И прибило лодку

К чуждым берегам.

И моя Россия?

Где-то…где-то там…

Берег мой, Россия!

Берег мой родной!

Захлестнуло берег

Огненной волной!

ЗАРУБЕЖНОЙ МОЛОДЕЖИ

Зарубежная моя

Русь-разноголосица!

Стон скитальческой души

Далеко разносится.

Диссонансами звучат

Планы и мечтания,

Как в России бы начать

Общее восстание.

Молодые удальцы —

Головы горячие,

Строят в воздухе дворцы

И мосты висячие.

Формируют в один час

Армии могучие!

И сверкают искры глаз

Бодрые и жгучие.

Все волнуются, кричат,

Спорят и ругаются!

А немного помолчать

Все ж не догадаются.

Эх, родная молодежь,

Честная и славная!

В спорах правды не найдешь

И не в крике главное.

Были Рудины у нас —

Пустоцветы мятые.

Есть такие и сейчас

Болтуны завзятые.

Нашей Родине больной

Не поможешь спорами.

С разговорами домой

Попадем не скоро мы.

Время некогда терять —

За речами страстными!

А вот делать и молчать,

Молодежь согласна ли?!

МСТИТЕЛЮ

На Ваши письма я ответила стихами.

И вновь пишу правдивый свой ответ.

Пусть никогда не встретимся мы с Вами,

И узнавать, кто вы, я не хочу, о нет!

Боюсь, что, наконец, узнаю, кто Вы;

И если мститель вы не только на словах,

И только в письмах Вы грозны и суровы,

А в жизни Вам, как всем знакомы боль и страх;

Фразеров развелось сейчас так много,

И если Вы один из большинства,

Я осужу Вас не по-женски строго,

С такими я жестока и черства.

А про себя скажу, что я правдива,

Я искренна в моих стихах больных!

И если иногда нет бодрости красивой —

А только боль, тоска и слезы в них.

Как это потому, что в жизни есть минуты,

Минуты слабости, тревоги и тоски.

Тогда изнемогая от мучений лютых

Не в силах я поднять своей руки.

Когда усталость сковывает душу,

И, кажется, что сил уж больше нет.

Пройдет момент. И с новой силой я обрушу

На голову врага меч мести и победы!

Жалею я, что здесь в письме открытом,

Я не могу Вам многого сказать

Про то, что в глубине душевной скрыто,

Про главное, приходится молчать…

Скажу одно: фразерства не прощаю!

И если Вы чутки, прочтите между строк.

Что я и Вас к чему-то тоже призываю!

Я знаю, Вы поймете мой намек!

Прощайте мститель, если вы и в жизни

Такой же сильный, как и на словах,

То помогайте нашей дорогой Отчизне,

Изнемогающей в страданьях и слезах.

БРАТУ, НЕСУЩЕМУ КРЕСТ

Мне пишут многие. Одни дают советы

Другие возмущаются, бранят

Вы поняли меня. И вас хочу за это

Благодарить мой неизвестный брат.

Советуете Вы, чтоб в трудные мгновенья

Склонялась я к подножию креста.

И силы черпала в молитвенном стремленьи,

Но брат не забывайте заповедь Христа.

«Простить врагов, и за врагов молиться!»

Завет божественный, но мне ли воспринять?

К подножию креста не смею я склониться,

Глаза не смею к небесам поднять…

Не надо осуждать, подумайте, поймите:

Ведь в жизни я встречала только зло.

И в годы жуткие — измен, кровопролитья,

Что душу мне смягчить могло?

От революции, от дней борьбы кровавой,

В нужде и голоде, в изгнаньи и слезах,

Душа, напитанная горечи отравой,

Изведала и боль, и ненависть, и страх.

Да, женщина должна смотреть с любовью

В родной семье на мужа и детей:

Но если душу ей обрызгали невинной кровью?

Но если сердце вынули у ней?

Душа клокочет в бурном возмущеньи!

Поймите, милый, неизвестный брат,

Не в силах вымолвить она слова прощенья,

Проклятья на устах у ней горят.

Для Русской женщины голгофа наступила

В печальном сердце рана глубока.

Ее «свобода» — ненавидеть научила,

Жестокой стала женская рука!

«Простить врагов, и за врагов молиться!»

Завет Божественный, но мне ли воспринять?

К подножию креста не смею я склониться,

Глаза не смею к небесам поднять!

ПРИВЕТ РОДИНЕ

Эх, тряхну-ка я кудрями!

Отгоню тоску мою.

Над Маньчжурскими полями

Песню Русскую спою!

Знаю, рано ли поздно

Я увижу милый край,

Ветер северный морозный,

Мою песню передай.

Ты слова мои запомни,

Ветер вольный мой степной!

Просьбу слезную исполни,

Поклонись стране родной.

Поклонись тайге суровой,

Над полями пронесись.

Сибирячке чернобровой

Низко-низко поклонись.

Вместе с вихрем пылью снежной

Пусть развеется тоска,

И тебе поклон, безбрежной,

Бия — горная река!

Отгоню я свое горе,

Буду песню звонко петь,

Ветер будет песне вторить,

Сосны ярко зеленеть!

Уж ты, ветер мой, таежный!

Улетела б я домой!

Ради Бога если можно,

Унеси меня с собой!

Знаю, мне Господь поможет,

Край родной мой увидать,

Это будет… Ну а все же —

Не могу я больше ждать!

1 января 1926 г.

НЕКУДА ИДТИ

В пестрой многосложности

Жизненных путей

Яркие возможности

С буднями сплелись.

В смутной предрассветности

Что-то ищем мы,

Только нет ответности

Из кровавой тьмы.

Старое разрушено.

Нет вперед пути. Все огни потушены

Некуда идти…

Боже. Боже Благостный

Укажи нам путь!

Не оставь без радости,

Дай нам отдохнуть.

14 ноября 1925 г.

В ЖИЗНИ ЛЕНТУ НОСИЛИ ВЫ КРАСНУЮ…

Я сижу в своей маленькой комнате

И невольно мечтой к Вам лечу,

Вы меня уж наверно не помните?

Вам былое напомнить хочу.

Из далекой Москвы Вы приехали.

Наш глухой городок оживал.

По стране отдаленными эхами

Революции гром грохотал!

Мы в саду городском познакомились,

Проводили меня Вы домой,

Называли дикаркой сибирскою

И делились мечтами со мной…

А кругом поднимались восстания!

Тот, кто молод, всегда эгоист:

Каждый вечер я шла на свидание

На двукратный условленный свист.

Как то днем Вас на улице встретила

С ярко-красной звездой на груди.

На приветствие Вам не ответила,

Лишь шепнула с тоскою — уйди!

Видит Бог, я не знала действительно,

Что мой милый, мой враг — коммунист!

Я не вышла в тот вечер на длительный,

На двукратный условленный свист…

Через день загорелось восстание,

Закипел городок наш глухой

И забыв про любовь, про свидания

Я конца ожидала с тоской…

И в повстанческом белом движении

Я на жертвенный подвиг пошла…

Озарилось лицо отражением —

Состраданья, любви и добра.

Уж полгорода нашими занято…

Перевязочный пункт под горой.

Санитары носили к нам раненых,

Становился все реже наш строй…

Среди вновь прибывающих раненых

Я внезапно увидела Вас,

Никогда, во всю жизнь не забуду я

Эту муку страдальческих глаз.

На груди Вашей лента трехцветная,

Свежей кровью забрызгана вся…

И с любовью с тоской беззаветною

Перед вами склонилася я…

Оценила я жертву прекрасную

Ошибаться, как все, Вы могли.

В жизни ленту носили Вы красную,

А на смерть Вы с трехцветной пошли!

Один день продолжалось восстание

К ночи белым пришлось отступить.

Вы метались в бреду без сознания,

Вас больного пришлось увозить.

А потом все отряды рассеялись,

Не пришлось возле Вас мне побыть…

Через месяц мы снова надеялись

Окончательно красных разбить.

Были наши надежды разрушены

Не пошел с нами вместе народ…

О, для нас был кошмаром мучительным

Девятьсот двадцать первый год!

И теперь из Китая далекого

Я Вам шлю свой сердечный привет!

И тоскует душа одинокая,

В сердце прошлого страшный след.

Оценила я жертву прекрасную,

Ошибаться — как все Вы могли…

В жизни ленту носили Вы красную

А на смерть вы с трехцветной пошли!

МУШКЕТЕРЫ

Мы мушкетеры. И с верой в Бога

С любовью к Родине в сердцах

Идем. Трудна наша дорога.

Смерть стережет на всех углах.

Смерть не страшна в открытом поле,

Удары в спину не страшны.

Бояться крови, стонать от боли

Мы мушкетеры — не должны!

Пусть нам грозят все силы ада,

Пусть сатана сам против нас!

Мы все погибнем если надо,

В какой угодно день и час.

Но мы погибнем не напрасно,

Мы не напрасно кровь прольем,

За благо Родины прекрасной

За Русь святую мы умрем!

На смену мы бойцам усталым

Со свежей силою пришли,

И в стан измученных и вялых

Мы бодрость юную внесли.

Мы мушкетеры. И с верой в Бога,

С любовью к Родине в сердцах

Идем. Трудна наша дорога.

Смерть стережет на всех углах.

НЕВИДИМКАМ

Я знаю, вас много,

Но вы неизвестны,

И многим из вас

Не сносить головы.

Работая искренно

Преданно, честно —

Свой долг исполняете вы.

Спасибо вам Родина

В будущем скажет,

Поймет и оценит

Тяжелый ваш труд.

И детям на вас

Горделиво укажет

И дети за вами пойдут.

И если вам с жизнью

Расстаться придется,

Погибнуть отважно

На славном посту,

То дело не станет

И цепь не порвется

На смену другие растут.

Вы тратите силы

Свои не напрасно, —

Отчизну спасая

От лютой беды.

Овеют вас дети

Легендой прекрасной

И ваши пополнят ряды.

Я знаю, вас много

Но вы неизвестны,

И многим из вас

Не сносить головы.

Работая искренно,

Преданно, честно —

Свой долг исполняете вы!

НЕ ПРОЩУ!

Нет, Господи, я не ропщу,

Покорна воле Твоей буду…

Но никогда я не прощу,

И никогда я не забуду!

Теперь я свет Ее очей

Быть может, больше не увижу.

Но отблеск вражеских мечей

И до сих пор я ненавижу!

Злой ветер с четырех сторон!

Я от нее в слезах бежала

И вдруг протяжный жуткий стон…

Родная Русь моя стонала…

И распростертая Она

Лежала средь дорожной пыли…

Насилью злому отдана,

Покинутая всеми… Ты ли?

В последний раз, над ней склонясь,

Я целовала Ее раны…

Смешались с кровью гной и грязь…

И правда светлая с обманом!

Но раздались во тьме шаги.

Шли те… проклятые и злые!

Бессильны мы…Кругом враги!

И прочь ушла я от России…

На тяжесть доли не ропщу,

Покорна воле Божьей буду…

Но никогда я не прощу!

И никогда я не забуду!

НОЧИ СЛЕЗНЫЕ…

Ночью снятся мне скорбные тени,

Просыпаюсь и с верой молюсь,

В темной комнате на колени

На холодный пол становлюсь

Вспоминаю имена убитых,

О покое их вечном молюсь,

Плачу о надеждах разбитых

И скорблю за несчастную Русь.

От расстрелов и голода, Боже!

Близких моих избавь!

Юношей, девушек Русских

На путь истины направь.

И если в книге небесной

Начертан рукою судьбы

Для близких моих путь крестный,

Дорога кровавой борьбы,

Тогда помоги мне, Боже,

В ряды с ними вместе встать

И мученический венец тоже

С ними вместе принять!

27 сентября 1925 г.

ЗА КРОВЬ ЦАРЕВИЧА

Греха великого не замолить нам никогда.

Нас Бог накажет вновь и вновь.

Мы, Русские наказаны на долгие года

За царскую невинно пролитую кровь.

За кровь Царевича, невинного ребенка

С лучистой глубиной прекрасных глаз.

Он, жизни радуясь, смеялся звонко, звонко!

Кто смел отнять Его у нас?

Он слабый был, болезненный и хрупкий,

В теплице взросший царственный цветок.

И смерть навек сомкнула розовые губки…

Кто смог убить Его? Кто смог?

И может быть еще за день до смерти

Ребенок бедный свой урок учил?..

За кровь Царевича прощенья нет, поверьте!

Убийство это Бог нам не простил!

За кровь Царевича рассеяны по свету,

Мы тяжкий грех не в силах замолить.

За этот грех прощенья Русским нету!

Мы не смогли сберечь, позволили убить.

За эту смерть Россия отвечает;

За это голод, мор, гражданская война.

Страна в мученьях кровью истекает

И в будущем еще страдать осуждена!

Наш юный Государь… Надежда всей отчизны!

Царевич светлый, как тебя забыть?

Мы говорим друг другу с укоризной:

«Спасти мы не могли… Позволили убить»…

Нас муки ждут. Но чтоб роптать не смели!

За пролитую кровь мы пострадать должны.

Царевича сберечь мы не сумели…

Позволили убить надежду всей Страны…

НА СМОТР К ГОСУДАРЮ

Памяти генерала Плешкова.

Зарыдали, запели печальные трубы

Над последним прощальным обрядом…

И шептали тревожно дрожащие губы:

«Он ушел к Государю с докладом»…

Гробовая покрышка приподнята выше,

Провожают соратники — брата.

И в сердцах раздается печальное «Тише!»

Сохраним о нем память мы свято!

Ослепительным блеском на лезвие шашки

Уходящее солнце сверкает.

Седовласый боец генерал без фуражки

Генерала на смотр провожает…

И когда зарыдали печальные трубы,

Когда колокол мерно ударил,

Прошептали опять чьи то скорбные губы:

«Он ушел к своему Государю»…

Боевой генерал перед светлые очи

На смотру Высочайшем предстанет,

Скажет: «в тихие дни я и в бурные ночи

Был в Твоем Государевом стане!

Я любил свою Родину, Русь дорогую,

Был я верен Тебе в эти годы!

И не продал я шашку свою боевую,

Свою Русскую совесть не продал!»

Зарыдали, запели печальные трубы,

Когда колокол мерно ударил…

В третий раз прошептали дрожащие губы:

«Он ушел к своему Государю»…

НА СМЕРТЬ ГОМОНИЛОВА (Русского юноши, предательски убитого)

Взвейся черное знамя печали

И под черными складками скрой

Тех, которые правду искали

И нашли только вечный покой…

По дороге крутой и тернистой

С ним вместе и этот пошел,

И в пути своем юноша чистый

Свою раннюю гибель нашел.

Он погиб, но невинною кровью

Души черствые нам окропил,

Будем думать о нем мы с любовью

И со злобой о тех, кто убил.

Мать над сыном убитым рыдает,

И молчат молодые друзья,

Только зубы покрепче сжимают,

Так же крепко, как сжала их я!

А душа цепенеет в тревоге,

Страшен в спину удар роковой…

Смерть на улице… Смерть на дороге…

Под предательской злобной рукой.

Взвейся черное знамя печали

И под черными складками скрой,

Тех, которые правду искали

И нашли только вечный покой…

14 января 1926 г.

КЛЯТВА НЕЗРИМАЯ

На чьей-то скорбной панихид?

Воскресла вдруг душа моя.

Но только дым надежды виден

А радость не зажгла огня.

В звенящем пенье «Святый Боже!»

Есть запах тленья и земли…

И стали вдруг всего дороже

Глаза печальные твои…

Я весь порыв, всю силу

Перелила в твои глаза,

Понятно стало вдруг до боли,

Что этот мертвый нас связал.

Я знаю, видит он из гроба,

Что предназначено судьбой.

Ведь мы с тобой готовы оба

На подвиг и на смертный бой!

Я вижу, над тобой витает

Дух витязя былых веков…

Поймет ли тот, кто прочитает

Загадку этих вещих слов?

Но тот, кем эти строки дышат,

Я верю, верю, он поймет!

Он знает, чувствует и слышит,

Что дух геройский не умрет!

Лицо в голубоватой дымке…

Слиянье ладана с мечтой.

Летели мысли — невидимки

От сердца к сердцу над толпой.

И вместе, у одной могилы

Мы дали клятвенный обет —

Отдать и молодость и силы

Во имя будущих побед!

РАССТРЕЛЯННОМУ

Ты ночью был снова со мной.

Тебя я забыть не могу.

Замученный снился герой

И алая кровь на снегу…

И вновь у тюремной стены,

Предсмертной тоскою объят,

Защитник родимой страны

Стоял перед взводом солдат.

Я слышала краткое «Пли!»

И залпом заглушенный стон.

Откликнулся эхом вдали…

О, если бы, это был сон!

Шесть лет пронеслось надо мной,

Забыть этот залп не могу,

Последний твой вздох золотой

И алую кровь на снегу…

Последним дыханьем твоим

И кровью твоею клянусь!

Быть верной заветам родным

И мстить за страдалицу-Русь!

И с гневною складкой на лбу,

С душою палимой огнем,

Я звать буду всех на борьбу,

На бой беспощадный с врагом!

Убийц твоих отыщу…

Для мести себя сберегу:

За тихий твой стон отомщу,

За алую кровь на снегу…

ЧТО МОЖЕТ СДЕЛАТЬ ЖЕНЩИНА?

Что может сделать женщина?

Очень, очень мало!

Да еще если она душой

Смертельно устала.

Может только плакать

И ломать бессильные руки,

Но ведь этим она не облегчит

Родины тяжкие муки.

Может кричать по улицам,

Что родной народ обидели,

И одни бы над ней смеялись

А другие бы ненавидели.

Что может женщина?

Очень, очень немного!

И порыва ее не поймут

Да еще осудят строго.

И если врагам проклятие

В лицо она бросит смело,

Многие, улыбнувшись, скажут:

«Какое ей до этого дело?»

Что женщина сделать может?

Просить спасти ее Родину

Останавливая за рукав прохожих?

Что женщина сделать может?

Заглянуть в ее хрупкую душу

Мужчины вовсе не намерены,

Они важными делами заняты

И даже бездействуют самоуверенно!

Какое им дело до женщины,

Встреченной ими случайно?

Ее душа обожженная революцией

Для них останется тайной…

И плачет обезумевшая женщина

И слабые руки ломает…

Чем может помочь она Родине?

Не знает она… Не знает!!

РУССКОЙ ДЕВУШКЕ

Посвящаю моему другу Ольге Скопиченко

По кровавым и грязным дорогам

Я рассыпала жемчуг слез…

Уронила любовь у порога…

Ветер нежность мою унес…

И под наглый и дерзкий хохот

Непонятных, страшных и злых —

Было плохо мне, очень плохо!

И мой голос робко затих…

Я не знала плакать мне, петь ли?

Или просто от жизни уйти?

Призрак мертвой холодной петли

Мою шею уже скрутил.

Но должно быть Бог милосердный

Свою жалость явил ко мне.

Видно кто-то молитвой усердной

В небесах за меня пламенел.

Ты пришла! И солнечным светом

Озарилась черная мгла,

Ты меня не только поэтом,

Но и другом своим назвала!

Моя песня призыва и мести

С твоей юной и светлой слилась.

Мы теперь склоняемся вместе

За родную Россию молясь.

И дороже прекрасных созвучий

И любимого краше лица,

Словно солнышко из-за тучи

Светит Родина в наши сердца!

ЖЕНА ВОИНА

Рассказать я не могу.

Спеть я не сумею:

Как тебя я берегу,

Как тебя жалею!

Нужных слов не подыскать,

Счастья не измерить!

Буду молча целовать,

Буду молча верить!

Там за ними черный мрак —

Отзвуки былого.

Впереди жестокий враг

Стережет сурово.

Ах, не хмурь своих бровей,

Ни о чем не думай!

Поцелуй меня скорей

Мой орел угрюмый!

Надвигается гроза.

Ветры злобно дуют!

Дай я в грустные глаза

Нежно поцелую…

Час настанет роковой!

Уж близка утрата…

Буду скромною женой

Русского солдата.

Рано утром на заре

Небо тучи скроют.

Соберутся на горе

Русские герои.

Разбужу тебя от сна,

Снаряжу в дорогу.

И спокойно, чуть бледна,

Помолюся Богу.

Загляну в твои глаза,

Не сдержу я стона!

Капнет крупная слеза

На твои погоны.

Напоследок улыбнусь,

Свое горе скрою:

Я разлуки не боюсь,

Сердцем я с тобою!

Буду вслед ему смотреть

Я потухшим взглядом.

Об одном буду жалеть,

Что не с ним я рядом.

Падать духом не должна.

Силой я богата,

Ведь недаром, я жена

Русского солдата!

БЕЗЗАЩИТНАЯ

На сквозном ветру стояла,

Душу не продуло.

Жизнь меня не укачала,

Сердце не заснуло.

И часами отдыхая

У чужих порогов,

На крутую гору шла я

Грязною дорогой.

Иногда я спотыкалась

На отвесных кручах,

Ослабевшая, цеплялась

За сухие сучья.

Ветки хрупкие трещали.

Руки цепенели…

Грозно молнии сверкали,

Вихри песни пели.

Я кричала! Кто услышал?

Под раскаты грома.

Мне помочь никто не вышел,

Не покинул дома.

Молчаливо, одиноко

Плакала от боли…

До вершины так далеко,

Погибать мне, что ли?

Где-то музыка звучала,

Расцветали розы!

Я одна с своей печалью

Шла, глотая слезы…

Оттого я стала скрытной,

И в комочек сжалась,

Что была я беззащитной

И людей боялась.

И сейчас иду я молча,

Никому не верю.

Люди это стая волчья

Люди — хуже зверя!

ПРОХОЖИЙ, СКАЖИ

Я так устала от фальши.

Я так устала от лжи.

Что ж это будет дальше?

Эй ты, прохожий скажи!

Не надо удивленно хмуриться

И дикими смотреть глазами.

Пусть я заговорила на улице

С первым встречным, с вами.

Простите, что вас сначала

Назвала я просто на «ты»,

От фальши я так устала

Я так хочу простоты!

Не спешите уйти прохожий,

Сначала дайте ответ:

Мне правда всего дороже,

Неужели совсем ее нет?

На улице шумного города

Сожмусь на тротуаре в комочек,

Попрошу у сильных и гордых:

«Подайте правды кусочек!»

Я ее не встречала ни разу.

Есть только изящные позы,

Есть только красивые фразы

И лживы улыбки и слезы.

Повсюду расставлены сети

Для тех, кто может поверить,

О подлость, о низость людская!

Твоей глубины не измерить!

Светлая правда, где ты?

Где же вы чистые люди?

И нет на крике мой ответа.

Не было. Нет. И не будет.

Я так устала от фальши.

Я так устала от лжи.

Мне страшно. А что же дальше?

Чужой, прохожий, скажи!

К КОМУ-ТО РОДНОМУ, ДОМОЙ…

В груди раскаленное олово

Жжет бедное сердце огнем.

Склонить бы усталую голову

Не думать… забыть обо всем!

Придти, задыхаясь в усталости,

К кому-то родному домой

И он побледневший от жалости

Заплакал бы вместе со мной.

Из дали, синевшей туманами

Придти бы к кому-то домой,

Чтоб ноги покрытые ранами

Омыл он водой ключевой.

Чтоб руки мои исхудавшие

Держал бы он в сильных руках,

И сердце так много страдавшее

Забыло бы горе и страх.

Ему свою исповедь жуткую

В ночной тишине прошептать

И душу прекрасную, чуткую

Заставить в тоске трепетать.

Придти и упасть от усталости

Чтоб кто-то родной приласкал

И слезы прощенья и жалости

С моими слезами смешал…

Я НИКОМУ НЕ ВЕРЮ!

Мне сегодня страшно… Я никому не верю,

Даже самым близким своим друзьям.

Душу убившие, злобные звери

Посылаю свое проклятие вам!

О, если б вы знали, как я вас ненавижу,

Вас, уничтоживших мою веру в людей.

Ведь я теперь в каждом предателя вижу!

И в душе с каждым днем все темней…

О, если б кто-нибудь мог измерить,

Как моя к Родине любовь глубока!

Но… я разучилась людям верить.

И в душе царит злоба и тоска…

Деньги…коротенькое страшное слово…

Люди за них могут все отдать.

Душу продать многие готовы.

Что же стоит им Родину продать?

Сознавайтесь подлые, разве не продавали?

И разве не продаете сейчас?

А другие в это время за вас умирали…

За ничтожных и подлых вас…

Герои погибшие! Ваши призраки бледные

Ночами склоняются к моему изголовью,

И поют мне грозные песни победные

И в глаза мои смотрят с братской любовью.

Каждый вечер в своих слезных молитвах,

Я вспоминаю вас, героев безымянных.

Над многими из вас, погибших в битвах,

Даже нет и крестов деревянных.

Ведь вы за Россию свою жизнь положили,

Вы по кусочкам ее продавали…

И с годами живые о вас позабыли,

Живые работали, веселились, торговали.

Молиться о вас не забываю.

Для меня священны ваши крестные муки!

А живые… напрасно к живым я взывала,

Напрасно к ним простирала руки.

Живые… Живым я совсем не верю…

Даже самым близким друзьям.

Живые…Продажные, злобные звери —

Посылаю свое проклятие вам!

ЖАЛОСТИ…

Я задыхаюсь

Во мраке усталости…

Жалости,

Дайте мне ласковой жалости!

Я застываю

От цепкого холода…

Сердце устало,

Но все еще молодо!

Я умираю

Во мгле одиночества…

Знаю я, сбудется

Божье пророчество.

Господи!

Значит так нужно,

Я верую!

Жизнь мою тусклую,

Жизнь мою серую.

Ты для чего-то

Отметил страданием,

Мраком

И долгою пыткой изгнания.

В страшные годы,

В безвременье жуткое —

Дай мне остаться

Правдивой и чуткою!

Душу мою

Обожженную муками,

Боже, наполни

Нездешними звуками!

Я задыхаюсь

Во мраке усталости…

Жалости,

Дайте мне ласковой жалости!

НЕТ!

Надо вырвать, надо вырвать сердце!

Пусть прорвется слово — перестань!

Потому что жизнь кайенским «перцем»

Обожгла мне жадную гортань…

Надо — ледяной пузырь на темя.

Пусть застынет в моих жилах кровь,

Потому что люди в наше время

Не приемлют правду и любовь.

Даже этот милый, это чуткий

Самый близкий и почти родной —

Тушит дуновеньем легкой шутки

Огонек в душе моей больной.

А чего же ждать от злых и грубых?

А чего же ждать от остальных?

Надо крепче, крепче стиснуть губы,

Чтобы стон не вырвался из них…

Кто-то взял противный грязный веник

И ударил!.. Прямо по лицу…

Неужели власть проклятых денег

Подошла и к моему крыльцу?

Кто-то за рукав теребит робко

Подлою, продажною рукой…

Но за чечевичную похлебку

Не продам я гордость и покой!

Лучше пусть погибну под забором,

Пусть я лучше буду мертвым львом!

А живущие собаки хором

Мне споют насмешливый псалом…

КИРГИЗЫ — ПРЕДКИ

Киргизами были — предки

И родина — выси гор,

Вот почему так редко

Светлеет нежностью взор.

Кто видел горные реки

Их грозный кипящий шквал,

Запомнить он их навеки

Куда бы он не бежал!

Куда бы он ни уехал,

Но в сердце — чудо чудес!

Осколок светлого смеха —

Сиянье родных небес.

И если предки — киргизы,

То будет родней всего:

Дымок над юртами сизый

И горький запах его…

Рожденный в горных ущельях

Не любит спускаться вниз.

Недаром над детской постелью

Орлы в небеса взвились!

И в городе в тесных гнездах

Горной птице не жить!

Потому что рванется к звездам

В небесах голубых кружить!

Степные дикие кони

Все шибче и шибче мчат!

Пусть сердце в любви утонет!

Но губы о ней молчат…

И верный заветам предков

Я с гор к любви спущусь,

Потому что кровавой меткой

На сердце выжжено «Русь!»

ПО СЛЕДАМ

Г.К.

Я молчу сказать мне больше нечего.

И душа как эта ночь молчит.

Ведь недаром догорали вечером

Солнца уходящего лучи…

Полосою алою, закатною —

Багровела даль у синих гор…

Юность мою, юность невозвратную

Не могу забыть я до сих пор.

Не забыть во век глухого рокота

Бури нарастающей в горах,

Кто то звоном шашки, конским топотом

Отряхнул росу на лепестках…

Я иду дорогами ковровыми,

Может быть у края борозды

На цветах раздавленных подковами

Разыщу я милого следы?

Может быть, сосна своими ветками

Зацепила кончик рукава?

Может быть, платок с любимой меткою

Спрятала зеленая трава?

Солнце, солнце огнекрылое!

Мне лучом дорогу освети,

Чтоб могла на память я от милого

Что-нибудь, хоть что-нибудь найти!..

20…12… И 44…

Двадцать…

Двенадцать

И сорок четыре…

А сколько не знаем еще?

Ветер

России,

Урала, Сибири —

Гибелью их освещен.

Ветер,

Один только он

На свободе,

Он на Руси гражданин!

Повесть

О Русском

Несчастном народ?

Ветер расскажет один…

В старой

Столице

Дворцов и гранита

Высказать правду нельзя!

Снова

Застывшие

Трупы убитых

Небу очами грозят!

Залпы

У каменных

Стен Петрограда —

Эхо — на Дальний Восток!

Гулко

Ответил

Вдали Петрограду

Залпами Владивосток!

И в Благовещенске

Тоже…

Двенадцать

Зверски убитых людей…

Сердце

Не надо

Тоскою сжиматься,

Местью за них пламеней!

Не запугаете,

Не устрашите!

Знайте,

Неверен расчет.

Всех

Не задушите,

Всех не убьете —

Новая смена идет!

Двадцать…

На эти

Предсмертные стоны —

Мстители грозно идут!

Сорок четыре…

За них миллионы

Песню отмщенья споют!

Сорок четыре…

Двенадцать

И двадцать…

Грянули залпы как гром!

Что ж?

Приучайте

Нас не бояться?

Вам будет страшно потом…

ХУЖЕ СМЕРТИ — ЭТО ЖДАТЬ…

Беспредельного страданья бесконечна глубина…

Кровью братской обагрилась наша Русская Страна.

Но мы знаем, но мы верим, что на пролитой крови,

Засинеют незабудки, словно вестники любви!

Верим сердцем просветленным и измученной душой,

Что вернется наше счастье, наша радость и покой.

Будет солнце, улыбаясь, рассылать свои лучи.

Задушевная родная наша песня зазвучит.

Смех утраченный вернется и стушуется печаль

Нас манить больше не будет голубеющая даль

Ядом сладким не отравит нас таинственный туман.

Не пойдем в чужие дали, мы узнали их обман!

Встав из пепла, выйдя к свету из глухой мертвящей тьмы

Скажем гордо всему миру, что Россия — это мы!

Те, кто прожил годы муки на родной своей земле,

Покоряясь произволу с вечной думой на челе:

Их манили часто дали, и покой далеких стран

Но они не испытали их мучительный обман…

Мы влекомы страхом смерти, жаждой радости ушли…

Но покоя в чуждых странах все равно мы не нашли

Все равно умом и сердцем, каждый день и каждый час

Мы в России. И упорно говорим мы: «там, у нас»…

Лучше в пытках там погибнуть, ужас боли превозмочь

Дерзким подвигом и смертью милой Родине помочь!

Чем вдали, сложивши руки, тосковать и проклинать.

Хуже пытки, хуже смерти, хуже ада … это ждать!!

ЧЕКИСТ

По ступеням, плесенью покрытым,

Он спускается куда-то вниз.

И в глазах его полузакрытых

Кокаин с безумием сплелись.

Как «помощник смерти» ежедневно

Он от крови человечьей пьян,

И в руке сверкает блеском гневным

Друг его единственный — наган.

По ступеням, плесенью покрытым,

Он идет, не торопясь, в подвал.

(Кто-то там остался недобитым,

Кто-то смерти жуткой ожидал…)

Заскрипели ржавые засовы!

Дверь молчаньем кованным молчит…

О, по ком-то панихиду снова

Пропоют тюремные ключи!

Он вошел. В руке клочок бумажки,

Смерть там начертала имена.

Миг предсмертный, роковой и тяжкий…

В камере и жуть… и тишина…

Вызывает смертников по списку.

Голос хриплый режет тишину.

(Кто-то шепчет: «Гибель моя близко,

Наконец от пыток отдохну!»)

И выходят смертники, как тени…

Переводят их в другой подвал.

(Кто-то в страх? Падал на колени

И чекисту… руки целовал!)

Он стреляет медленно в затылок…

Ночью ему некуда спешить.

Батарею пеструю бутылок

Он и днем успеет осушить.

Сосчитал. «Сегодня восемнадцать!»

Залит кровью щегольский сапог.

Будет он над мертвым издеваться,

Вынимая шелковый платок.

И платком душистым вытрет руки,

И, сверкая золотом зубов,

Он зевнет от злобы и от скуки,

Выкрикнет десяток скверных слов.

По ступеням, плесенью покрытым,

Он наверх по лестнице идет.

…Если кто остался ночью недобитым, —

Завтра ночью он его добьет!..

ПОЧЕМУ?

Много траурной тихой печали,

Много искренних горестных слез…

Вы, которые много страдали,

Отвечайте на жгучий вопрос!

Почему, вспоминая потери

И великий Российский позор —

До сих пор мы в себя не поверим?

И не мстим почему до сих пор?

Иль страшны боевые нам грозы?

Или гибель от рук палачей?

Или мелочи будничной прозы —

Засосали нас тиной своей?

Правда, были Конради, Полунин…

«Смерть тому, кто нечестен и лжив!

Их поступок отважно — безумен,

Их поступок безумно — красив!»

Грянул выстрел отдельный студента,

Комиссару направленный в грудь.

Месть свершилась. Оборвана лента…

Вот таких не сломать, не согнуть!

И в тайге, в партизанских отрядах —

Люди бродят как волки зимой.

Уж от этих не будет пощады,

«Смерть врагу!» Их девиз боевой.

Но не много таких, остальные

Примирились с позорным ярмом:

Где же рыцари наши стальные?

Оглянитесь, ищите кругом.

Почему у нас мстителей мало?

Почему отплатить за позор, —

Вся великая Русь не восстала?

Почему Она спит до сих пор?

Приклоню я к земле свое ухо:

Отдаленный услышу я гул,

Прозвучат чьи-то призывы глухо…

Нет! Народ мой родной не заснул!

Там, в подземных глухих катакомбах

Не усмотрит их вражеский взор,

И сорвут они звезды и ромбы,

Коммунистам объявят террор!!!

Их терпеть научила «свобода».

И привыкли они ко всему:

В Красной Армии — дети народа,

И не мстят за народ…Почему?

В Красной Армии — Русские братья

Почему-то молчат до сих пор?

Не пора ли нам без изъятья

Отомстить за Российский позор!?

РУССКОМУ РЫЦАРЮ

С Дальнего Востока — в Варшаву,

Солнцу — привет из тьмы!

Герою, воспетому славой, —

В стенах Варшавской тюрьмы.

Золотыми буквами — Имя

На пергаменте славных дел.

И двуглавый орел над ними

В высоту голубую взлетел!

Зашептались зеленые дали…

Зазвенела Русская ширь…

Ты — литой из блистающей стали,

Из старых былин богатырь!

И закорчился змей стоглавый,

Видно, пули страшней, чем слова?

И под стены старой Варшавы

Покатилась одна голова…

Нам еще отрубить осталось

Девяносто девять голов…

Но нам ли страх и усталость?

На подвиг каждый готов!

И огнями горит золотыми

Путеводная наша звезда —

Дорогое любимое имя:

«Русский рыцарь Борис КОВЕРДА!»

БОРЬБА

Идет! Идет Борьба-Царица,

С нее короны не сорвут!

То, что казалось небылицей…

Вдруг грянет громом наяву!

Таится по ночам в подпольях,

Скрывается в густой тайге,

В неволе, как и на приволье,

С единой мыслью о враге…

Проносят мысли контрабандой

От уха к уху шепотком…

Летучие отряды, «банды»…

Стрелок за каждым бугорком…

Громады туч с небес нависли…

Сверкают молнии в сердцах!

Как хорошо, что можно мысли

Скрывать под маскою лица…

Нас не десятки и не сотни,

Нас, молчаливых трудно счесть!

Рычит как пес из подворотни

В душе запрятанная месть…

Узнает брата брат по взгляду,

По складке крепко сжатых губ.

И подойдет и встанет рядом

Заслыша звук призывных труб.

Борьба — любви и жизни краше. —

В одеждах ало-золотых.

Трехцветной лентой опояшет

Россия рыцарей своих!

Идет! Идет Борьба-Царица —

С ее короны не сорвут.

То, что казалось небылицей

Вдруг грянет громом наяву!

ПОД ОРЛИНЫМ КРЫЛОМ (Марш)

Мы зажжемся от солнца лучами,

Мы упорство от бури возьмем,

И в дорогу в Россию — мечами

И железной отвагой пробьем!

Ослепим молниеносным зигзагом

Злому недругу злые глаза.

С нами правда и с нами отвага

И небесная с нами гроза!

И восстания грозное знамя

Осенит нас орлиным крылом!

Мы пойдем боевыми рядами

Под команду «налево — кру-гом!»

В перезвон боевого напева

Соловки свои стоны вплетут…

Палачи и враги наши слева

А друзья наши справа идут.

Мы зажжемся от солнца лучами!

От гранита мы твердость возьмем!

И дорогу в Россию мечами

И железной отвагой пробьем!

КТО ТЫ?

Русскому красноармейцу

В остроконечном шлеме

С пятиугольной звездой.

Нынче страшное время!

Кто это? Наш? Чужой?

Смотрит спокойно и строго

Сжатые губы молчат.

Что ж ты стоишь у порога?

Враг ты нам или брат?!

Видишь ты или не видишь,

Что Родина хуже тюрьмы?

Может быть ненавидишь,

Так же их как мы?

Если же ты не с нами,

Если же ты не наш?

Значит ты вместе с врагами

Родину нашу продашь?

Красноармеец, послушай!

В наших сердцах гроза.

Гневом кипят наши души,

Местью сверкают глаза!

Знай, мы проникнем повсюду,

Нет нам застав и преград.

Кто ж ты? Продажный Иуда?

Или наш Русский брат?

Если не слышишь стонов,

Плача голодных детей,

То не жалей патронов —

Бей своих братьев, бей!

К старому нет возврата.

А настоящее ложь!

Станешь ты Русским солдатом?

Или с врагами пойдешь?

Наша святыня — Россия!

Лозунг — «за Русский народ!»

Все вам проститься родные,

Родина подвига ждет…

КОМАНДИРЫ

Посвящаю красным командирам, перешедшим в Белый стан.

Перешли мы в лагерь погибающих,

От меча и силы отреклись.

И со звоном голосов рыдающих

Наши голоса переплелись.

Были в СССР мы командирами,

Сын тогда пошел против отца;

Но и под советскими мундирами

Трепетали Русские сердца!

Армия была Краснознаменная

И лихой Особый наш отряд!

Только чем зальет тоску бездонную

Родиною проклятый солдат?

Отбивали шаг ряды суровые

Под Москвой, в Сибири, на Дону.

Кони наши звонкими подковами

Оглашали мертвую страну.

И повстанцы гибли под копытами

У родных домов и у дверей.

И рыдать не смели над убитыми

Звоны колокольные церквей…

В Армии мы были командирами,

Сын тогда пошел против отца.

Но и под советскими мундирами

Трепетали Русские сердца!

Разорвали красные знамена мы,

Помолились на кресты церквей.

И пошли мы в ногу с миллионами

Русских угнетаемых людей.

И теперь рассеяны по свету мы

И в страданьях вынуждены жить.

Согрешили и должны поэтому

Грех перед Россией искупить!

И когда начнется наступление

Впереди других мы будем вновь,

Потому что наше преступление

Смоет только жертвенная кровь!

ПРАВДУ НЕ УБИТЬ

Пытливых вопросов не надо,

Не надо сомнений и слез.

В огне боевой баррикады

Решать будем жгучий вопрос.

Не надо смотреть так тревожно,

Конечно, борьба не легка:

Но правду убить не возможно

Ударом стального штыка!

Пускай я сраженный врагами

Умру, и ты тоже умрешь.

И пусть пронесется над нами

Проклятое слово «даешь!»

Да! Мы отдадим свои жизни,

Верны обещаньям святым.

Отчизне, прекрасной отчизне

Мы юность свою отдадим!

ИЗ СЕРДЦА

Из сердца вытягиваю ленты,

Белые ленты стихов —

И в них не только моменты,

Не только узоры слов…

Жнецу ли бояться жатвы?

И стих мой будет мечем,

Который падает клятвой

На рыцарское плечо!

Ясней чистейших жемчужин

Слезы из Русских глаз…

Ведь рыцарь наш безоружен…

И армии нет у нас…

Но все же ярким брильянтом —

Звезда надежды взойди!

Трехцветная лента бантом

И в сердце и на груди.

Из сердца ленты тяну я,

Белые ленты стихов.

За свою Россию родную

И поэт умереть готов!

ВДРЕБЕЗГИ

Изгнанью и мукам нет конца…

Пойте печальные гусли!

Давно стучу в чужие сердца,

Не знаю я, достучусь ли?

Охрипла от крика, а все кричу,

И голос как нитка рвется…

Но ни за что я не замолчу,

Кто-нибудь отзовется?

А вам непонятно, а вам смешно,

Что я кричу так упорно?

Как хотите, мне все равно,

Тоска моя непритворна.

И если вдребезги я разобьюсь

О камни чужих тротуаров.

То выдохну сердцем слово «Русь» —

Вместе с последним ударом!

ПОБЕДОНОСЕЦ

Спите спокойные, спите,

Я же не в силах спать:

Сердца кровавые нити

Буду в поэмы сплетать.

В тихой глубинности ночи

Мстители — мысли придут…

Сердце кинжалы отточит…

Пальцы патроны набьют!

Вышью цветными шелками

Лозунг России родной.

Грозно взовьется над нами

Грозный орел боевой.

Белою лентой украшу

Шашки стальной рукоять.

В битву за Родину нашу

Буду друзей провожать.

В радости, в светлом восторге,

Верим, надеемся, ждем!

Победоносец Георгий

Будь нашим Белым Вождем!

ОТВЕТ НЕКОТОРЫМ

Поэта спрашивают: «Кто ты?»

Но он, рискуя головой,

С Иудою из Кариота

Не выпьет чаши круговой!

И пусть поэту будет плохо

И смерть его подстережет,

Но он своим последним вздохом,

Последней песней не солжет!

Народных мятежей Гарольды,

Былин старинных гусляры —

Скользящей походкой по льду

Идут на Соловки, в Нарым…

И больно мне, что я не с ними.

Я так же мыслю как они,

И так же песнями своими

Тревожу серенькие дни…

И пусть одной ступенькой ниже

На белой лестнице стою, —

Я так же ярко ненавижу

И так же пламенно люблю!

Расстрелянному Гумилеву —

Чья мысль как зарево костра

Горит в стране моей суровой —

Я все же младшая сестра!

И после этого… Могу ли

Я Родине моей солгать?

И мне ль от свиста вражьей пули

Покорно голову — склонять?

ПИСЬМО В АМЕРИКУ

Русским эмигрантам

Через бездонный океан

Из сердца нити протяну я,

И вам в сиянье чуждых стран

Напомню я страну родную.

Быть может, очень хороши

И Сан-Франциско, и Канада,

Но вам, сознайтесь от души,

Ведь все-таки… Россию надо!

Я знаю, вас не удивишь,

И небоскребами Нью-Йорка.

Под сводами нерусских крыш,

Бывает больно вам и горько…

И я, изгнанница, как вы,

Пишу письмо вам из Китая,

Но здесь слышнее звон Москвы,

Виднее зорька золотая.

Я все, что можно, расскажу,

На строки алой кровью брызну!

Быть может, голову сложу

Я за страдалицу-отчизну!

Но вам хочу напомнить я,

О тюрьмах, пытках и расстрелах.

В России русским нет житья

От палачей остервенелых…

Спрошу я каждого из вас

Двумя словами только: «Кто ты?»

Ведь Русскому нельзя сейчас

Уйти от жертвенной работы…

Меня поймете вы без слов.

Я здесь из чуждого Китая —

Считаю выстрелы врагов

И наши выстрелы считаю!

Через бездонный океан

Из сердца нити протяну я —

И вам под небом чуждых стран

Напоминаю Русь родную!

1928 год.

ЭМИГРАНТКА — КРАСНОМУ

Ты сказал, что бессильны мы,

Не страшны для власти Советов,

Что пугаясь труда и тюрьмы

Разбрелись мы по белому свету…

Ты сказал… О, ты много сказал

Жалил долго, презрительно, злобно.

В этот час я тебя (ты не знал),

Задушить была бы способна!

Если б ты от себя говорил,

Мне бы не было больно «товарищ!»

И меня не обжег бы твой пыл

Поджигатель всемирных пожарищ.

Ты ж посмел…грязи уличный ком!

До чего довела нас «свобода!»

Ты поганым своим языком

Говорил будто бы от народа!

Больно мне за родной мой народ,

Перед кем он склонил свои выи?

Каждый жулик, прохвост, идиот —

Представитель Великой России!

Спишь ли, дремлешь Русский гигант?

Если спишь, не пора ли подняться?

Каждый вор нацепив красный бант,

Твоим Именем стал похваляться…

Верю, встанет мой грозный народ,

Спросит, «Кто на Руси куролесит?»

И властителей — (каторжный сброд)

По столбам телеграфным развесит!

Где ж набраться изгнанникам силы!

Может быть ты и прав… Ну а все же,

«Представителей» вешать постылых

Мы родному народу поможем!

ВАМ

О кипы газетной бумаги

Бьюсь головой в тоске…

Много мужской отваги

В бледной женской рук?!

Но все же мертвы газеты!

Но все же душа во сне…

Не это мне надо, не это!

Не об этом мечтала дне!

О, если бы искрами строки —

В сухую листву сердец!

Когда же настанут сроки?

Когда же будет конец?

Не знаю… но буду с вами.

И вашу боль и мечту

Измученными руками

В терновый венок вплету.

Дрожат усталые пальцы…

Но песни мои отдам

Братья мои, скитальцы —

Вам, только вам!

ИЗМЕНЫ НЕ ПРИЕМЛЮ…

Лучше превратиться снова в землю,

Лучше на всю жизнь попасть в тюрьму!

Господи, измены не приемлю,

Ни умом, ни сердцем не пойму…

Правда, сердце просит лучшей жизни.

Опостылели изгнанье и нужда.

Но купить покой — изменою отчизне.

Не смогу я ни за что и никогда!

Эти слезы одиночества и боли

Ночью видит Иисус Христос,

Видит Он, что я смертельно болен

От тоски, от ужаса и слез…

На подушку падают слезинки

И болит измученная грудь…

Скоро руки — слабые тростинки

Я не в силах буду разогнуть.

Я предчувствую уход мой в землю.

Близких больше к сердцу не прижму…

Но измены все же не приемлю,

Ни умом, ни сердцем не пойму!

БУДУ С РУССКИМИ

Как лампада мерцает в душе моей грусть,

Бесконечно горит — негасимая…

Ежечасно, упорно твержу наизусть:

«Встань из пепла Россия гонимая!»

Пусть мне скажу, что я никому не нужна.

И не нужен мой плач несмолкающий.

«Если Родина плачет, то слить я должна,

С Ее воплем мой голос рыдающий!»

Верю твердо, опомнится Русский народ, —

«Странник Града иного взыскующий»

Возрождения песнь на весь мир запоет,

Прогремит нашим гимном ликующим.

И свежа будет песня моя как цветы

Ветерком пронесется ласкающим:

«Ты, из бездны восставшая Родина.

Ты Мой великий народ воскресающий!»

Задыхаясь от слез, пела я для Тебя,

Когда шел Ты тропинками узкими…

Если с Русскими горе делила любя,

То и радость делить буду с Русскими!

Книга стихов «ГОСПОДИ, СПАСИ РОССИЮ» (Харбин, 1930)

БРАТЬЯМ В ЖИЗНИ И СМЕРТИ

Бесстрашные!

О, если бы песня была как буря!

И ветер был вашим певцом!

Пусть ненависть брови надменные хмурит

И смотрит опасность в лицо…

Дерзающие!

В борьбе закалились, грозе улыбаясь,

Владеть научились собой.

Сам Бог и небесная рать голубая

Ведет вас на подвиг и в бой.

Грозящие!

В мученьях окрепли.

И в сердце святыней родная Россия была.

А если у смелых сердца не застыли, —

И Родина не умерла!

Прощающие…

Не злоба слепая с лицом искаженным

Алеет на вашем щите,

В глаза ваши смотрит от Девы рожденный,

Распятый на черном кресте.

На смерть идущие!

Любовью и кровью спаяли сердца вы,

На жизнь и на смерть навсегда.

Не надо ни счастья, ни власти, ни славы

В кровавые эти года.

Безвестные!

Идущие в ночь. Под плащами молчанья.

На подвиг… в тюрьму… на расстрел…

И ветер, подслушавший чье-то рыданье

О вас, о безвестных пропел.

ГРОХОТ ГРОЗ

Пошли нам, Господи, грешным снова

Пробуждающий души грохот гроз!

Скажи нам, Господи, такое слово,

Чтобы мы задохнулись от слез.

И за то, что мы ни во что не верим,

Вложи в твои раны наши персты.

Открой нам железные святые двери

В страну жертвенной красоты.

Всколыхни над Русью густые туманы

Горячим дыханьем Твоей любви

Да погибнут от лица Твоего басурманы

Враги России и враги Твои!

КАЗАЧАТ РАССТРЕЛЯЛИ…

Видно, ты уснула, жалость человечья?!

Почему молчишь ты, не пойму никак.

Знаю, не была ты в эти дни в Трехречьи.

Там была жестокость — твой извечный враг.

Ах, беды не чаял беззащитный хутор…

Люди, не молчите — камни закричат!

Там из пулемета расстреляли утром

Милых, круглолицых, бойких казачат…

У Престола Бога, чье подножье свято,

Праведникам — милость, грешникам — гроза,

С жалобой безмолвной встанут казачата…

И Господь заглянет в детские глаза.

Скажет самый младший: «Нас из пулемета

Расстреляли нынче утром на заре».

И всплеснет руками горестными кто-то

На высокой белой облачной горе.

Выйдет бледный мальчик и тихонько спросит:

«Братья-казачата, кто обидел вас?»

Человечья жалость прозвенит в вопросе,

Светом заструится из тоскливых глаз.

Подойдут поближе, в очи ему взглянут —

И узнают сразу… Как же не узнать?!

«Был казачьих войск ты светлым Атаманом

В дни, когда в детей нельзя было стрелять».

И заплачут горько-горько казачата

У Престола Бога, чье подножье свято.

…………………………………………………………………………………….

Господи, Ты видишь, вместе с нами плачет

Мученик-Царевич, Атаман Казачий!

БЕГЛЕЦ

Голубели Амурские воды

В этот тихий вечерний час.

Он бежал из «страны свободы»,

Чтоб свободно вздохнуть хоть раз!

Не убил, не виновен в краже,

И душа чиста у него.

Но страшней пограничной стражи

Во всем мире нет никого.

Черный лес обрисован четко,

Не шелохнется даже лист.

Где-то близко ждет его лодка,

Перевозчик-контрабандист.

Вот уж близко, но бьется сердце…

До свиданья, советский рай!

Ведь не просто лодка, а дверца

Из «страны свободы» в Китай…

Но в кустах запрятанный ловко,

Притаившись, кто-то сидел.

И чьей-то угрюмой винтовкой

Был взят беглец на прицел.

И вот здесь… На пороге воли

Обожгло нежданное «стой!»

Захлебнулось сердце от боли

Кровяною волной густой.

Зазвенело в ушах: «Успею!»

Перевел дыханье… Прыжок!

Грянул выстрел! Второй! Скорее!

И упал он лицом в песок…

Не успел. И больше не встанет…

Значит, весело дома жил?

Кто же душу твою изранил?

А потом у границы… добил?

Рассказали Амурские воды

Думу мертвых открытых глаз:

— Он бежал из «страны свободы»,

Чтоб свободно вздохнуть хоть раз!

1929 г.

ПРИЧЕТЫ

Друг погиб в Трехречьи…

А который счетом?

Весть о нем встречаю

Горестным причетом…

Над чужой печалью

Душу надрывая,

Я свои потери

Вновь пересчитаю:

Ах, волос любимых

Золотые пряди

Ветер поразвеял

Где-то в Петрограде!

А в родное сердце

Вражеская пуля

Врезалась случайно

Где-то в Барнауле!

Брата дорогого —

Горе мое, горе! —

Злобные мадьяры

Утопили в Хоре!

А родную душу

(Страшно молвить имя!)

Пыткой истомили

Вороги в Нарыме.

Ночью не замолкнут

Горестные мысли,

А погибших близких

Всех не перечислить…

Октябрь 1929 г.

НЕ СЕРДЦЕ, А СОЛНЦЕ

Далекому Атаману…

Из нерастрелянной обоймы

Опасность смертная остра!

Я знаю, встретимся с тобой мы

У партизанского костра…

Россия наша молодая

Всегда и всюду впереди,

Не сердце принесу туда я,

А солнце в трепетной груди.

Я за плечо тихонько трону

Того, кто дремлет в стороне.

«Возьми винтовку и патроны,

Умчись на вороном коне!»

И будут дни тогда часами,

Ночами — частые бои.

Удача развернет над нами

Знамена яркие свои!

Любить и ждать я не устану.

Но твой отряд — твоя семья,

И удалому атаману

Дороже Родина, чем я…

И за тобой уйду я в горы —

Твой вестовой, твоя сестра…

Я верю, встретимся мы скоро

У партизанского костра!

1928 г.

СЛЕЗНЫЕ ЦВЕТЫ

на могилу погибшего за Россию

Есть такие люди, у которых

В жизни цель намечена. И вот

В роковые темные просторы

Каждый победителем идет.

Все равно, получит или нет он, —

То, за что боролся на пути;

В вечности несказанным расцветом

Суждено упорству расцвести!

Жемчуга разбрасывая горстью,

(Нежные сокровища души)

Ты про это грозное упорство

Оды золотые напиши.

В этом звонко падающем слове,

В этой вот продуманной строке —

Промелькнут нахмуренные брови

И граната в стиснутой руке.

За день притомились наши кони.

Краток был победный бодрый миг.

В час, когда не ждали мы погони,

Враг нас неожиданно настиг.

Нет для беспощадного границы…

Завтра будет то же, что вчера…

Правда, побледнели наши лица,

Громкое заслышавши «ура»!

Мало и винтовок и патронов,

Нам стрелять расчетливо пришлось;

Но зато мы падали без стонов

И немало крови пролилось.

А когда упал вожак — начальник

И не встал… тогда решили мы

С горстью безоружных и печальных

Уходить от плена и тюрьмы.

Над его безвестною могилой

Расцветали слезные цветы

И шептали: Господи помилуй

Рыцаря немеркнущей мечты!

……………………………………………………………………………

Отслужил святую литургию,

Душу у престола положил…

Умер за великую Россию, —

Для которой жил.

11 июля 1930 г.

ПО ПАТРОНЧИКУ ЗА КРОВИНОЧКУ

Складка горечи возле сжатых губ…

Неужели цель не намечена?

Заострите глаз, отточите зуб!

И сказать мне вам больше нечего…

Если сын сидит где-то в Вологде,

Если брат убит в Петропавловске —

Надо чаще думать о вороге —

Не по кроткому, по ангельски,

Надо думать думу заветную,

А по мудрому, по змеиному,

Свою месть обдумать ответную.

И не ветра стон — это стон души…

Затерялось солнце за тучами…

В яме каменной на полет аршин

Соловецкий великомученик.

То не брат ли твой и не сын ли там?

Не отец ли твой задыхается?

Головою бьет по сырым камням,

За клочки соломы цепляется…

Над страдальцами Соловецкими,

Над Нарымскими заточенными,

Над слезами невинными детскими

Издеваются «вохры» с «чонами».

Море — волнами, небо — тучами…

А восток — кровавыми зорями…

Чью-то мать во Пскове замучали…

А сестру в чека… опозорили!

Губы сжатые. Сердце молотом.

Слово черное, да зловещее…

Если сердце твое расколото,

Втисни ненависть эту в трещину.

Не по ельникам, по осинникам,

Не в кубышечку, не в коробочку —

Ветерок сберет по полтиннику

На патрончики, на винтовочку!

За ложбинками, за пригорками

Проползет лихой потихонечку…

По патрончику! (очи зоркие!) —

За старушку-мать, за сестреночку!

По патрончику — за слезиночку!

И за каждого из замученных.

По патрончику — за кровиночку!

Из винтовочек — пули тучами!

Так чего еще спрашивать?

Неужели цель не намечена?

Или с этими… Или с нашими!

И сказать мне вам больше нечего.

1928 г.

НЕУЖЕЛИ?

Неба край закат чуть-чуть озолотил…

Неужели нет на Родину пути?

Я на рельсы прямо грудью упаду,

И шепну им: «хоть по шпалам, но уйду!»

Телеграфные столбы о чем поют?

Только слово уловила я: «убью у-т!»

Ветер волосы развеял, распушил.

Никого… ах, неужели ни души?

Неужели даже некому сказать?

Только ненависть прищурила глаза…

Я о главном умолчу, ведь не поймут

Надо к берегу… но берег этот крут!

Надо к берегу, но как к нему подплыть?

Уцепиться бы за соломинку, за нить!

Все соломинки теченьем унесло,

Все ниточки оборваны веслом…

Чья-то огненная лодка проплыла,

Мы остались здесь у Белого Стола.

На столе на том покойники лежат.

Кто от пули, кто и просто от ножа…

Капли крови, как гвоздики на полу…

Низко кланяюсь я Белому Столу.

Но живые долго плакать не должны,

Им живые и дороги суждены!

Неужели, неужели не найти,

Нам, изгнанникам, на Родину пути?

……………………………………………………………………………..

Есть такое слово крепкое «хочу!»

Оно родственно и пуле и мечу.

Есть такое слово грозное «Борьба!»

В этом слове эмигрантская судьба.

1929 г.

ВЗМАХ КЛИНКА!

Я утром выйду на крыльцо

И встречу новый день без страха.

Увижу смуглое лицо

Под партизанскою папахой.

В моих мечтах те дни горят!

Пусть будет сердце беспечальным…

Уйдет в тайгу лихой отряд,

А впереди его… Начальник!

Твоя дорога нелегка.

Ты будешь огражден судьбою.

Благословляю взмах клинка,

В твоей руке, зовущей к бою!

Быть может, в боевом пылу

Под резкий стрекот пулемета,

Ты вспомнишь, что в глухом тылу —

Твоей души есть близкий кто-то…

О подвигах поют века…

В борьбе за Русь, Господь с тобою!

Благословляю взмах клинка,

В твоей руке, зовущей к бою!

НЕЛЕГАЛЬНЫЙ

Перешел через границу…

Он среди врагов,

Смотрит им спокойно в лица,

Ко всему готов.

Впереди конец фатальный,

Отступленья нет.

Свято должен нелегальный

Выполнить обет!

Брови сдвинуты угрюмо,

Бледный лоб упрям.

И ведут ночные думы

Счет опасным дням.

Он погибнет? Ну и что же?

Цепи не порвать…

Много их! Помилуй, Боже!

Рыцарскую рать!

ДИНАМИТНАЯ ЛИРИКА

Нынче не взошли мои посевы,

Завтра буду проще и сильней.

Только многим чужды перепевы

Динамитной лирики моей…

Злая гарь порохового дыма

Мне милее аромата роз!

Вот поэтому проходят мимо,

Мимо мною вспаханных полос.

Ждут освобожденья миллионы

Русских угнетаемых людей!

Вот о чем стальные перезвоны

Динамитной лирики моей…

Там родного мучают в Нарыме,

Близкого пытают в Соловках…

Днем и ночью мыслями я с ними,

Разделяю их тоску и страх.

Кольцами серебряной кольчуги

Спаяны стремленья наших дней.

Я не изменю моей подруге —

Динамитной лирике моей!

1929 г.

ВСЕ О ТОМ ЖЕ

Сижу, облокотясь на шаткий стол,

И слушаю рассказ неторопливый:

Про Петропавловск, про Тобол…

И чудятся разметанные гривы

Во тьме несущихся коней.

Я вижу берег синей Ангары,

Где рыцарскою кровью Адмирала

На склоне каменной горы —

Россия отреченье начертала

От прошлых незабвенных дней.

Потом глухие улицы Читы…

И в мареве кровавого тумана

Сверкают золотом погоны и кресты

У офицеров ставки Атамана.

И смерть с серебряной косой…

На волнах дней кипели гребни пены!

А вот они, Даурские Казармы,

Где за намек малейший на измену —

Расстреливали по приказу Командарма!

Чужим оказывался свой…

Владивосток… Но ослабели крылья,

И рушилась, пошатываясь, крепость…

У моря грань надрыва и бессилья…

И стала исторической нелепость!

И был убийственный откат.

И дальше слезные и бледные страницы:

Гензан… Гирин… Сумбурность Харбина.

Молчащие измученные лица.

Спокойствия! Забвения! Вина!

Возврата больше нет назад…

И проблесками в мрачной эпопее —

Упорство, жертвенность и героизм.

О них я рассказать здесь не успею.

Тебе, водитель сильных, Фанатизм,

Нужны нечеловеческие песни!

Прошли года

И чувствуем мы снова:

Близка эпоха крови и борьбы.

Из труб герольдов огненное слово!

Приказ Ее Величества Судьбы —

И Родина великая воскреснет!

1928 г.

НЕ В ЭТОМ ЛИ ГОДУ?

В Иркутске, в сквере, около вокзала,

Я на скамье садовой ночевала,

Да не одну, а двадцать пять ночей…

Бежала я от предстоящей муки,

Фальшивый паспорт обжигал мне руки,

Глаза слепил блеск вражеских мечей.

А в Ангаре, в ее зеленых водах,

Сверкали слезы моего народа,

И берег окровавленный вздыхал…

И, взглядом утонув в зеленой мути,

Мечтала я о трепетной минуте,

Когда вскипит, грозя, девятый вал!

Но шли в остроконечных шлемах люди…

И я терялась… может быть, не будет?

Победа, как и солнце, далека…

И мне хотелось вместо дум о мести,

С моим народом гибнуть, гибнуть вместе —

За кровь, за вздох, за душу Колчака.

Я отыскала ту святую гору,

Где смерти в очи он взглянул спокойным взором,

Где муку принял он за свой народ…

В то час я верила: Россия будет снова,

Пусть только Унгерн скажет властно и сурово

Своим полкам призывное «Вперед!»

Об Унгерне ползли глухие слухи;

Но красный командарм, товарищ Блюхер,

Грозил в Чите железным кулаком!

Кругом в остроконечных шлемах люди.

И я средь них, с моей мечтой о чуде,

А рядом — синеглазый военком…

Слова Любви? Не слушаю, не надо!

Ведь между нами жуткая преграда —

За гибель Родины в душе пылает месть…

Но вот взмахнули крылья злого рока!

Рассеяны защитники Владивостока…

Последняя ошеломляющая весть…

Потом… все было тускло и бесцветно…

Все эти годы с верой беззаветной

Я чуда, только чуда — жду!

Не я одна, а все мы много весен

Зовем и молим, требуем и просим:

Когда? Не в этом ли году?

Я чувствую, что многие устали…

И будто бы кинжал дамасской стали

Пронзила душу мне тоска…

Ах, лучше бы нам всем на поле чести

Погибнуть бы тогда, с другими вместе —

За кровь, за вздох, за душу Колчака!

1929 г.

В КОМИССАРСКОМ ПОРТФЕЛЕ

Ответ Жарову.

Эти годы закалили душу —

И не только мне, а очень многим.

В нас безверье веру не задушит,

В бездорожье нам ясны дороги.

Эти годы криками набата

Все еще в ушах звенят и стонут…

Сквозь изгнанье пронесли мы свято Русь, —

Как чудотворную икону.

В эти годы мы повсюду пели,

Только песни грустные такие:

— В комиссарском кожаном портфеле

Все еще лежит судьба России…

1930 г.

ОТСТУПНИКУ

Встречаться мы не перестали,

Но ты чужой навеки мне…

Идешь? Один? В чужие дали,

К чужим богам, в чужой стране?

Тебя настигнет Немезида:

Вот жрец, от лжи и тайны пьян,

И покрывалами Изиды

Задрапированный обман!

А я не верю в «матерь мира»,

Чужие боги мне чужды.

Не сотворю себе кумира

Ни из любви, ни из вражды.

Что может быть святей и проще

Святых, родных, любимых мест,

Где над березовою рощей

Сверкает на часовне крест?

Тускнеют, блекнут все химеры

Перед сиянием креста.

Я не сменю отцовской веры,

Она, как жизнь и смерь, — проста.

Не «матерь мира», — Матерь Божья!

Не «покрывала», а Покров!

И к Ней, во мраке бездорожья,

К родной святыне — горький зов!

1930 г.

ОБЫВАТЕЛЬСКИЙ ТЫЛ

Клянемся гранитом традиций

и сумраком братских могил,

что мы не отступим с позиций

в глухой обывательский тыл!

И солнце не видит незрячий,

и песню не слышит глухой…

Победу и боль неудачи

разделим мы между собой.

Так было и будет. И вечно,

укрывшись за чьей-то спиной,

живет, улыбаясь беспечно,

незрячий, глухой и… чужой!

За нашей спиной распродажа…

Какое нам дело до них?

Нам сердце живое подскажет

правдивость путей боевых!

Но будет кровавой расплата

для тех, кто Россию забыл…

Торгуй, пока можно, проклятый

глухой обывательский тыл!

1927 г.

ИЩУ

Не убила… не украла,

Бьется женский разум

Малый

Над большой

Задачей.

Что же дальше? я не знаю.

Март ли пригорюнил?

Только нет улыбки в мае,

Нет любви в июне

Русской горечи и боли

Кланяюсь я в пояс.

До сих пор не оттого ли

Я не успокоюсь?

С каждым годом хуже, хуже…

Но ищу кого-то

И зову того, кто нужен

Для святой работы.

Ну, а что же, если зова

Не услышит брат мой?..

Желтый колос

Мое слово

Дело будет

Жатвой!

1929 г.

УЛИЦА АЛХИМИКОВ

Улица Алхимиков…

Башенки над крышами.

Поздно светят за полночь

В окнах огоньки.

Вы об этой улице

Никогда не слышали?

Вы от светлой мистики

Сердцем далеки?

В этой тихой улице,

Улице Алхимиков,

Есть лаборатории,

Где и день и ночь

Несколько заботливых

Седовласых схимников

Трудятся, чтоб чем-нибудь

Ближнему помочь.

Завтра в 9 вечера

Я пойду к алхимикам,

В башенку, где светиться

Яркий огонек.

И в лаборатории

Расскажу я схимникам

Милым и внимательным,

Что мой путь далек.

Расскажу, что слышала

Звуки вечной музыки,

Многое неясно мне…

Но душа поет!

Расскажу, что жалко мне

Подневольных узников,

Что люблю я Родину

И родной народ.

Эликсир бессмертия

Дайте мне, алхимики!

Чтоб отчизну вечно я

В сердце берегла.

Жизнь большую

Надо мне,

Мудрые алхимики

Чтобы петь о Родине

Вечно я могла!

1930 г.

БУСЫ

Нанизываю бусы прошлых дней

На черную нитку памяти…

Вспоминать как будто бы и не о чем,

Только, видно, час такой настал,

Молодость моя была не девичья,

По-мужски сурова и проста.

Прошлого кусты чуть-чуть раздвину я,

Вспомню все без жалоб и без слез.

Правда, были ночи соловьиные —

Соловья-то слушать не пришлось.

Не пошутишь шалыми изменами,

В дни, когда кругом тоска и кровь…

Эх, ты, жизнь не девичья, военная!

Фронтовая горькая любовь!

Над страной зарделось знамя алое.

Злоба факел яростный зажгла.

И в глазах любимых увидала я

Гордость полоненного орла.

Коротка расправа с офицерами:

Пуля из ружейного ствола.

Труп его, прикрыв шинелью серою,

Мертвеца вождем я назвала…

С той поры и вспоминать-то не о чем…

Месть зажгла мне очи и уста!

Стала жизнь не женская, не девичья —

По-мужски сурова и проста.

Рассыпьтесь бусы прошлых дней

С разорванной нитки памяти…

1930 г.

УЛЫБКА СМЕРТНИКА

Вспоминая тебя, Владимир Р…

За большое, за Русское дело

Мы вместе на подвиг вышли.

Ты погиб… А я уцелела.

Ты мне грех невольный простишь ли?

Горький твой, но завидный жребий!

Не поймешь ты мою усталость…

Я забочусь о крыше и хлебе,

Потому что… я жить осталась.

Но я помню, сквозь две решетки

На последнем нашем свиданье

Ты улыбкой милой и кроткой

Ободрял меня на прощанье…

И взялась откуда-то сила,

Не страшили тюрьма и голод:

Бывшим анненковцам носила

Из Заречья патроны в город!

И в ограде, на сеновале,

(Тут же, близко, с тюрьмою рядом!)

У меня не раз ночевали

Партизаны белых отрядов.

Ах, тогда не могла понять я,

Где взяла я храбрость и силу,

Когда в лес для повстанцев-братьев

Я оружье тайно носила.

……………………………………………………

Почему я смотрю так строго?

Потому что страдала много…

Потому что сквозь две решетки

Улыбнулся мне смертник кротко…

ЗА РОДИНУ

Есть девушки, удел которых страшен…

Рыдать о них? Молиться ли за них?

Из-за высоких стен тюремных башен

Не виден непосильный подвиг их.

Горит звезда величия над ними!

Но горечь муки пьют они до дна…

Такими девушками, — именно такими,

Должна гордиться каждая страна!

За свой народ, себя на муки обрекая,

Идут… Их шаг мужских шагов быстрей…

Такая девушка, — вот именно такая,

За Францию погибла на костре!

В ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ

Наши матери влюблялись при луне,

Вместе слушали с любимым соловья…

Твой возлюбленный в шинели, на коне,

Среди крови гаснет молодость твоя…

Не жених ли твой под Харьковом погиб?

На носилках там не твой ли без ноги?

Сероглазая моя, ведь это твой

Комиссарами расстрелян под Москвой?

Молодого мужа, вырвавши из рук,

Растерзала разъяренная толпа…

А у той на юге где-то милый друг

Под Буденовскими шашками упал…

1930 г.

ПАЛОМНИЦА

Этой весной уезжаю я

Древний искать народ.

Там белокрылая Майя

В синюю даль зовет…

Гору найду Назаретскую,

Ту, где бывал Иисус.

С прежнею верою детскую

В старую быль унесусь.

Ветер поет в отдалении…

Странных деревьев ряды…

Буду смотреть с удивлением

В темные очи Будды.

Небо горит самоцветами,

Тонут мечети в садах.

В воздухе, над минаретами

Грозное имя — «Аллах!»

Русскими косами русыми

След проведу в песке, —

Кланяться буду с индусами

Гангу — священной реке

Солнечный зной над пустынею…

Буду молиться без слов

И восторгаться святынями

Чуждых душе городов…

Что ж, а туда не поеду я,

Где моя вера и дом?

……………………………………………………

Манят сигналы победою!

Солнце над Белым Орлом!

1928 г.

И ПТИЦЕ НЕЛЬЗЯ

Пускай там люди другие…

Не порвется живая нить,

Я хочу уехать в Россию,

Чтобы там работать и жить.

Неужели для певчей птицы

Надо визу, штамп и печать?

И солдаты там на границе

Могут птице крылья связать?

Я тихонько жалуюсь Богу

(Людям жаловаться горда!):

Даже птицу обидеть могут,

Даже птице нельзя туда.

Но кричит отвага: «попробуй!»

Шагни-ка через «нельзя»!

Загляни в сухие от злобы,

В помутневшие их глаза.

1930 г.

БОГ ВЕЛИТ

В сумраке сердца моего

Голос звезда одиночества…

……………………………………………………

Я все тоскую о любви,

А кто — то говорит:

«Не так, как хочется живи,

А так, как Бог велит!»

И надо мной грохочет гром!

И гонит жизнь меня…

И я кричу: а где мой дом,

А где моя семья?

Давно рассеяна семья

И дом разрушен мой…

Заплакала судьба моя

Склонившись надо мной…

……………………………………………………

А в сумраке сердца моего

Горит звезда одиночества…

ОТЕЦ

Птица моя подстреленная,

Ласковый мой зверок…

Тропинка, тобой потерянная,

Ждет шороха твоих ног.

Слышишь ли, моя нежная,

Голос отцовский мой?

Все на местах, по-прежнему,

Все тебя ждет домой.

Детка моя бездомная,

Где твой усталый конь?

Стремя поддержит темная

Старческая моя ладонь.

Знаю, ты всеми брошена,

Радость твоя — в борьбе.

Много у Бога прошено,

Мало Он дал тебе…

Вечно — с земли ли с неба ли

Будут глаза следить,

Чтобы мои дети не были

Тем, чем не надо быть…

ЕЛКА НА ЧУЖБИНЕ

Будь спокоен и весел сегодня,

Кинь заботу о завтрашнем дне.

Не грусти, что по воле Господней

Ты один на чужой стороне.

Здесь мерцает зеленая елка

Нежным светом грустящих огней;

И пластинка скользит под иголкой

У виктролы[1] поющей моей.

Не тоскуй же, не надо, послушай,

Не один ты, нас много таких…

Злобный ветер обжег наши души

И на время как будто затих.

Если враг человек человеку,

То пристанище тихое Бог!

Видишь, ветер двадцатого века

Потушить нашу елку не смог.

Значит, есть еще правда на свет,

Если праздник святой не забыл!

Пусть в сердцах ваших, русские дети,

Негасимая елка горит!

В это вечер поймем и поверим,

Что теперь мы с тобой не одни,

Что Господь нам воздаст за потери

И за горькие, слезные дни.

Свети русская елка в Китае.

Ты спросил: «А в Россию когда?»

Я ушедшие дни не считаю,

Потому что еще молода.

Моя молодость пламенно верит:

Близок день тот счастливый и год,

Когда Бог за тоску и потери

Нам на родине елку зажжет!

1930 г.

ВСПОМИНАЙ

Небо — шалью голубою

С желто — розовой каймой!

Надо мною, над тобою

Солнца отблеск золотой…

Посмотри на запад алый,

Ало — розовый закат.

Солнце щурится устало,

Зори желтые горят.

Где — то темный город дожей,

Где — то старый, гордый Рим…

Но о том, что нам дороже,

Мы с тобой поговорим.

Сумрак синий шире, шире!

Запад алый — это Русь!

Неулыбчивой Сибири —

Из Китая улыбнусь…

Не вернуть душе покоя…

Все же память не губи.

Вспоминай село родное,

Переплеск реки Оби.

Береги воспоминанье,

Не развей, не растопчи —

Нашей молодости ранней

Ало — желтые лучи…

1928 г.

ЛЕБЕДИНЫЕ ПЕРЬЯ

Спотыкаясь, бреду без дороги я,

Тяжела ты, путина моя!

Говорят о любви своей многие,

Но никто не жалеет меня…

А дорога — песками зыбучими…

Хоть бы смерть догнала, наконец!

Да на темя еще нахлобучили

Медью кованный тяжкий венец…

Кто помог бы? а с ношей уменьшенной

Добрела б до тебя, моя Русь.

Рождена ведь я все-таки женщиной,

Не под силу мне путь… надорвусь…

От людей оградиться бы келийкой,

В свою душу поглубже уйти…

Со своей собачонкою беленькой

Разговоры простые вести…

Песни бережно в сердце вынашивать…

Завести для советников плеть,

Чтобы петь их, друзья, не по-вашему,

А по-моему мне бы их петь!

Чтобы каждая песня без промаха

Била в чье-нибудь сердце! И вот,

Вот тогда только майской черемухой

Моя молодость в них расцветет!

………………………………………………………………..

Смотрит в зори печальными взорами

Лебединая светлая рать.

Тяжело… над чужими озерами

Лебединые перья ронять…

1930 г.

НЕЖНАЯ НОША

Все, что было в прошлом пропето,

Все, что в будущем пропою —

За светлый титул поэта

Я на суд толпе отдаю.

Я спокойно пела о бурях,

Громыхающих вдалеке.

И, безгневно крылья понурив,

Улыбалась чужой тоске.

Ничего не спрошу у слабых,

У которых нет ничего…

Но без песни я не снесла бы

Груза тяжкого моего.

И вот эту нежную ношу —

Голос мой и душу мою

Ни за что на свете не брошу

И вовеки не разлюблю.

1930 г.

В БЕЗЗЛОБНУЮ МИНУТУ…

Спокойный сон — усталым от работы,

И плачущим — улыбчатые дни!

Пусть я не знаю, где, не знаю кто ты —

Спаси тебя Господь и сохрани!

Дай, Боже, хлеб — в протянутую руку!

И, чтоб подняться падшему, дай сил!

И сократи для любящих разлуку!

Помилуй и спаси! Помилуй и спаси!

Безродному пошли сестру и брата,

Дай ласковый бездомному приют!

……………………………………………………

А тех, которые без меры виноваты,

Настигнет праведный Твой суд!

1929 г.

ИСКРЕННИЙ ОТВЕТ

Ольге Скопиченко.

Если хочешь правды, а не жалобы, —

Расскажу про жизнь мою тебе:

Без любви и веры я не стала бы

Молодость растрачивать в борьбе.

Правда, я не каждый день обедала,

Знаю цену хлебу и дровам…

Но напиток тот, что я отведала,

И за миллионы не продам!

Творческая мысль — напиток пламенный

Обжигает сердце и пьянит.

Не хочу холодной быть и каменной

Под огнем измены и обид!

Впереди еще дорога дальняя,

Ни врагов, ни горя не боюсь.

Цель моя — моя Национальная

Заново отстроенная Русь!

СКЛАД ПОРОХОВОЙ

Среди ночных чуть слышных шорохов

Работаю тихонько я…

Пусть я не выдумаю пороха,

Но порох выдумал меня!

Недаром эхо революции

И до сих пор звучит в ушах.

Не в силах над листом согнуться я,

Пока не запоет душа.

Недаром поздним темным вечером

Смотрю на запад, где она —

Закат мой, заревом расцвеченный,

Моя мятежная страна!

И пусть не знают недостойные

Того, что знаем мы с тобой:

Страну, надолго неспокойную,

Как будто склад пороховой…

Но зори вестниками алыми

По небу темному горят,

Пусть будут взрывы небывалыми!

На нечестивых — гром и град!

Вот почему…

Среди ночных чуть слышных шорохов

Работаю тихонько я…

Пусть я не выдумаю пороха,

Но порох выдумал меня!

ХЛЕБ И УГОЛ

Свой собственный и хлеб и угол —

Награда за тяжелый труд.

Собака заменяет друга,

Стихи о вечности поют…

Свой собственный и хлеб и угол…

И пусть пытливая душа

Над рифмой звонкой и упругой

Замрет… и мыслит не спеша.

Что мне Нью-Йорк, Париж и Прага?

Зачем мне белокурый паж,

Пока шуршит в руках бумага,

И дышит черный карандаш.

За желтой колесницей славы

Я, задыхаясь, не бегу;

Зато писать имею право

И на песке и на снегу.

Чужие книги прочитаю,

В чужие души загляну, —

Но не забуду гор Алтая,

Не разлюблю мою страну!

Не надо золота и славы.

Ты, озаривший путь звездой,

Дай человеческое право

Мне свить на родине гнездо!

В вечерний отдых от заботы,

Чтобы могла сказать потом:

— И хлеб мой честно заработан,

И на родной земле мой дом.

1930 г.

Книга стихов «НА ЗВОН МЕЧЕЙ» (Харбин, 1934)

МОЙ ЩИТ

Утомленная долгой борьбою,

Боль и страх от врагов затая,

Как щитом, я укроюсь Тобою,

Православная вера моя!

И во мраке глухом преисподней,

И в просторах безбожной страны

Осененная волей Господней

Не погибнет душа без вины.

Я упасть под мечом иноверца

И сгореть на костре не боюсь

За Христово пронзенное сердце —

За тебя, Православная Русь!

2 августа 1933 г.

В ПУСТЫНЕ

Россия? Ты еще жива?

В цвету черемуховом ты ли?..

Зимой, наверно, на дрова

Мою черемуху срубили…

Мужчины будут по-мужски

Решать мудреную задачу.

А я в цепях немой тоски

Молюсь и жалуюсь, и плачу.

Россия? Ты еще жива?

Ты новой ждешь войны и крови?

На помощь звать? Но где слова?

И есть ли нынче сила в слове?..

Неправда! Ты не умерла,

Хоть и подрублена под корень,

С душой Двуглавого Орла,

Который грозам непокорен!

Ты — вся в огне и вся в цвету,

И ты ни в чем не виновата.

Лелеешь новую мечту —

И громового ждешь раската.

Детьми замученная мать!

И мы обречены судьбою

Тебя любить и понимать,

И плакать горько над тобою.

Какое счастье русским быть!

Какая тяжесть быть им ныне…

В России горько стало жить,

А без России мы… в пустыне.

4 июля 1932 г.

ДОСТОЙНО ПРОЖИТЬ

Можно сносно прожить, или даже спокойно,

Если право на жизнь нам дано.

Но прожить недостойные годы достойно

Только мужественным суждено.

И когда подойдет к человеку опасность,

Стиснет сердце холодной рукой,

То на помощь является детская ясность,

Неиспытанный раньше покой.

Ты спроси свою душу: не вера ли это?

Не Господь ли помог мне в борьбе?

И спокойное мужество будет ответом,

Божьим мудрым ответом тебе.

Мы в изгнании, мы в беззащитном сиротстве,

В полумраке расчетливых дней

Будем помнить о мужественном благородстве

Наших лучших великих людей.

1933 г.

ДОРОГОЙ ПРЕДКОВ

Жжет меня отрава, ненависть-любовь…

Путаю узоры: старину и новь.

Не татары — предки, не они — родня;

Прадеды иные были у меня.

Прадед мой родимый в бой со шведом шел!

В бархатном кафтане, на груди орел…

Слава и победа! Золотые дни,

Отчего так свежи в памяти они?

А другой мой кровный с турками в бою

Укреплял отвагой родину мою!

Одолев поганых турок — басурман,

Он в Москве скончался от тяжелых ран…

Третий бил французов, Бонапарта гнал,

На зло Бонапарту дом свой поджигал,

И водой парижской напоил коня!

Вот какие предки у меня!

Дед мой был священник (в рясе богатырь!)

Для трудов он выбрал дикую Сибирь.

Молодым приехал и полсотни лет

Богу и России прослужил мой дед.

Прадеды и деды, кровная родня!

Есть мечта — молитва в сердце у меня;

Чтоб врагов России, если грянет бой,

На то свет побольше увести с собой!

14 марта 1934 г.

ПУТЕМ ГЕРОЕВ

Склоняюсь пред бумажным ворохом,

Чтоб от забвения спасти.

Той крови цвет, тот запах пороха,

Те легендарные пути…

Чтоб над исписанной бумагою

Другие, головы склонив,

Прониклись той, былой отвагою,

Почувствовали тот порыв.

И в каждом доме, в каждой комнате,

Где люди русские живут,

Пускай звучит печально: «Помните

Погибших подвиг, жизнь и труд».

Пусть эта память, как бессонница,

Тревожит шепотом людей,

О том, как гибла наша конница

От большевистских батарей…

Устали от житья унылого,

От горьких и голодных дней,

Но тень погибшего Корнилова

Нам стала ближе и родней.

Смерть за Россию — доля Царская!

И помнить будем мы века

О том, что пули комиссарские

Пронзили сердце Колчака!

Уйти от омута нелепого,

От этой будничной тоски —

Погибнуть гибелью Кутепова

От злобной вражеской руки…

От себялюбия унылого

Веди нас, Божия рука,

Путем Кутепова, Корнилова

И адмирала Колчака!

1934 г.

ПРЯМАЯ ЛИНИЯ

Тьму зла, не ночную — синюю,

Тьму грязных годин пришлось

Прямой пронизывать линией!

Отвагой в злобу! Насквозь!

И этой линии рыцари,

Вздымая свои мечи,

Идут со строгими лицами

Прямой дорогой в ночи.

А ночь им грозит преградами,

Нет света звезд и луны

Над рыцарскими отрядами

Забытой всеми страны.

И мглу, не ночную — синюю,

Холодный будничный мрак,

Прямой прорезают линией,

Которой страшится враг.

К чему увертки и хитрости?

Сжечь дотла!

Душонку из тела вытрясти,

Коль подлой она была!

У нас есть оружие — мужество,

Прямая линия — путь!

И цепь святого содружества

Обманом не разомкнуть.

Не счастье ли края милого,

Не сон ли наш на яву

Сулили очи Корнилова,

Когда он шел на Москву?

Потом… Не Мечту ли Белую

Сгубил озверелый враг,

Когда свою голову смелую

Сложил в Иркутске Колчак?

Кутепов! Прямая линия

Не ими ли завершена

……………………………………………………

Нет, Тьму, не ночную — синюю,

Рассеять смена должна!

Апрель 1932 г.

БЕЗЫМЯННЫЕ ВИТЯЗИ

В зеленой дубраве ночные ветра

О смерти и славе пропели вчера:

Россия, с любовью по праву владей

Рубиновой кровью бесстрашных людей!

Друзья дорогие, вам кто-то сказал,

Что ринулись люди толпой на вокзал?

Что там, на востоке, погасла звезда?

Что снова в Россию идут поезда?

Сердце усталое, веришь ли ты

В эти восстания, в эти бунты?

Не из железа ли конный латыш?

Разве с обрезами их победишь?

…………………………………………………………………………………..

Кони в полночь топотом вспугнули тишину…

Вынесу без ропота, что бросили одну…

Под конскими копытами столбом сухая пыль.

Вздыхает над убитыми серебряный ковыль.

Расстреляны… зарублены… у смерти все равны.

Виновные загублены? Погибли без вины?

Кровавыми заплатами алеет их наряд.

И рядом с виноватыми безвинные лежат.

Ах, солнышко за тучами, а ворог на Руси.

Нас, Господи, измученных, помилуй и спаси!

Под конскими копытами дороженька гудит!

Но кто-то меж убитыми врагами не добит…

Сердце усталое, веришь ли ты

В эти восстания, в эти бунты?

И не напрасно ли русская кровь

Волнами красными хлынула вновь?

……………………………………………………………………………………

Орел у границы на той стороне —

Без имени рыцарь на черном коне.

Рыдать и молиться… Твой конь вороной

У русской границы погибнет с тобой.

И смерть не преграда? Кого тебе жаль?

Герою награда — невесты печаль.

Ах, дымные дали тревожат меня…

Вы там не видали такого коня?

Какой он веселый, твой конь боевой!

А пули, как пчелы, над чьей головой?

Над конскою гривой, над шеей крутой…

Какой он красивый, твой конь боевой!

…………………………………………………………………………………..

Трусливыми калитками

Захлопнуты сердца.

Подсчитывать убытки им,

Дай, Боже, без конца!

И, лежа под кроватями

И сидя в погребах,

Гадайте, обыватели,

О смерти… на бобах.

Ты горе то веревочкой,

Веревочкой завей,

Да в бой иди с веревочкой,

С винтовочкой своей.

От выстрелов нагретые

Ружейные стволы,

Как песни недопетые

О людях удалых!

Скажи, а где твой ужас то

Пред гибелью в бою?

Непобежденных мужество

И славлю, и пою!

Мы на крови воителей

Построим города,

Храни, Господь, строителей

В бесстрашные года!

1934 г.

БЕССМЕРТИЕ

Погибшему брату

От жизни, от ее угроз

Ты, говорят, ушел на небо.

Тебе ничьих не надо слез.

Не надо ни любви, ни хлеба…

Так неожиданно для нас,

Собрался в дальнюю дорогу.

Но о тебе скажу сейчас:

Отмучился… и, слава Богу!

Ты, настоящий и большой,

Был слишком ярким между нами,

С такой суровою душой,

С такими грозными глазами.

Когда рванет железо с крыш

Летящих пуль горячий ветер,

Я удивлюсь, что ты молчишь,

Что нет тебя на этом свете.

Сказал ты, помню, в дни войны

(В тебе проснулся пыл военный):

«Как хорошо, что две страны,

Поговорили откровенно!»

Судьбы непобедима власть!

Одну тропу избрав меж тропок,

Ушел ты, чтоб навек упасть,

Среди крутых маньчжурских сопок.

И рядом спят твои друзья.

С земным покончены расчеты.

И песенка звучит моя,

По-деревенски, как причеты.

Места, где ты лежишь, пусты,

И сопки голые унылы;

А ветер гнет к земле кусты,

И воет около могилы.

Там прах лежит, не ты, не ты!

Душой бессмертною ты с нами.

Несем мы в жизнь твои мечты

Живыми сильными руками!

1933 г.

ОБ ОДНОЙ ПОБЕДНОЙ ГИБЕЛИ

Друзья, душой делю я гибель с вами…

И вновь живу, чтоб рассказать о вас.

Живу, чтоб вновь слезами и стихами

Запечатлеть геройский чей-то час.

Твой пробил час. От ран изнемогая,

Из синих глаз глядит душа твоя.

Тебя зовут к дверям высоким рая,

Брат не родной, мой светлый брат Илья!

Наш русский Брат, горячими слезами

Оплаканный в глуши ночей моих!

Зачем ушел? Зачем сейчас не с нами?

Твой голос укоряющий затих…

Ты говорил: «Я не имею права

Спокойно жить, когда в России враг

Творит над Русскими расправу,

Над трупами вздымая красный флаг.»

Твой грозный путь — советская граница,

Где ждет таких, как ты, погранотряд.

Где суждено таким, как ты, — разбиться!

Где камни об убийствах говорят.

Ты был у нас один из тех, которых

Беречь бы надо от такой судьбы…

Ты был огнем в ночных чужих просторах!

Живя для родины, ты умер в час борьбы.

Тебя уж нет. В тюрьме любимый брат твой…

И в этот тяжкий час

Печаль свою я закрепляю клятвой:

Все пережить, чтоб рассказать о вас!

Чтоб рассказать, чтоб говорить немолчно

Про жизнь и смерь израненных орлов!

Чтоб содрогнулась чья-то шкура волчья

От холодящих сердце темных слов.

Ты был огнем в ночных чужих просторах!

И ты погиб за родину свою…

И вот сейчас молящим синим взором

Ты смотришь в лица ангелам в раю.

Ты молишь их помочь твоей России!

Ты просишь их за братьев и сестер…

За дни борьбы, за ночи боевые,

За партизанский огненный костер!

Такая жуть! Что жить невыносимо…

Такая боль! Что слов не разберешь…

За этот год не ты один, родимый,

Я знала, что не ты один умрешь…

Друзья мои! Мои друзья и братья,

Из мертвых рук кто примет русский флаг?

От женских слез и женского проклятья

Не пошатнется и не дрогнет враг.

Оглядываюсь: кто идет за вами?

Остались ли, такие же, как вы?

И вижу вдруг: стоят Они рядами,

Кольцом железным вкруг Москвы…

Они… Которых называем — Наши!

Они и здесь. И там Они, внутри…

Они и мы пьем горечь русской чаши

И ждем зари!

1933 г.

НА ФРОНТЕ

В прощальный час поет фагот:

Герой погиб, прощай!

Война гремит! И смерть не ждет…

В живую цель стреляй!

Кто сердцем трус, тот в погреба;

Война не твой удел.

Аэроплан… Внизу стрельба!

Военный смел.

А город пуст. Но страх внутри,

Но страх заполз в дома…

А горд пуст. И до зари

Собачий лай и тьма.

И, притаясь у батарей,

Солдаты ждут сигнал.

Идут. В атаку! Бей! Скорей!

И первых — наповал…

И с этой стороны, и с той —

Тревожный стук сердец.

И чей-то жадный взгляд и стон

В последний раз… конец.

Одни бегут. Так суждено.

Вдали горят мосты.

Другие будут пить вино

С победою «на ты!»

5 февраля 1933 г.

НА ЗВОН МЕЧЕЙ

Сердце в русском горе — гореванье

И в борьбе,

Забывает о своем страданье,

О себе…

Над моей родиной милой

Пал туман…

Православных, Господи, помилуй

Христиан!

Буря треплет, разрывая в клочья

Русский флаг…

И ползет к границам темной ночью

Внешний враг…

Из России накроить колоний?

Русь на слом?..

Не войдет с оружием посторонний

В Отчий Дом!

……………………………………………………………………………..

А когда окрепнет и воскреснет

Снова Русь,

Я на звон мечей победной песней

Отзовусь!

27 апреля 1933 г.

РОССИЯ НЕ УМРЕТ

«Россия умерла».

Профессор Головачев.

Знамя Русское украшу,

Шелком — песней разошью

Верю в будущее наше,

Верю в Родину мою!

И не шепотом, не вздохом,

Не слезами, не мольбой —

Я приветствую эпоху,

Озаренную борьбой.

Буду петь я в этом мире

О родном, о дорогом:

О России, о Сибири!

Невозможно о другом…

Понимаешь, все другое

Исчезает, словно дым;

Только это, дорогое,

Остается дорогим.

Ближе к родине и дому

Снова пашни да базар…

Ярославцу молодому

Стал расхваливать товар

Горы, степи и долины

Золотые прииска,

Драгоценная пушнина —

Ждут руки сибиряка.

Труд спокойный и свобода,

Настоящая, не та!

Волга — царство парохода!

Жизнь, богатство, красота!

От Амура до Урала,

От Кавказа до Москвы

Никогда не умирала,

Не теряла головы

Наша буйная стихия,

Наша кроткая звезда,

Нераздельная Россия

И Великая всегда!

Мне — Ее любить и славить,

Горе, если промолчу.

А владеть, решать и править

Снова князю — Москвичу!

На груди Орел Двуглавый.

Кто не склонит головы?

Силы, гордости и славы

Не отнимешь у Москвы!

Понимаешь, все другое

Исчезает, словно дым;

Только это, дорогое,

Остается дорогим…

Знаю, скажешь: было плохо…

Будет лучше нам с тобой.

Я приветствую эпоху

Озаренную борьбой!

Старый кремль — святые стены!

Крест над крыльями Орла!

Кто сказал слова измены,

Что Россия умерла?!

ВОЗМЕЗДИЕ

Стихийный гнев не спрячем:

Скачи, топчи посев!

На жеребце горячем

Промчится ночью гнев!

А всадник дышит тяжко…

Душа, сгори дотла!

Такого острой шашкой не выбьешь из седла.

С усмешкою грозили

И пуле, и ножу.

Расстреливать возили на черную баржу.

Нащупан стык двух армий

Прорыва план готов.

Слыхал о командарме

Отчаянных голов!

Но топот конский глуше,

Уж виден свет конца.

Отчаянные души,

Косматые сердца!

Проклятая дорога

Протоптана в крови, —

Без родины, без бога,

Без дружбы и любви…

1933 г.

ПЕПЕЛЬНИЦА ИЗ ЧЕРЕПА

Много было их, а не один.

Из болотных топей да трясин

При багровых отблесках зари

На Руси рождались бунтари.

Посвистом запугивал судьбу

Соловей-разбойник на дубу.

И купцов проезжих и бояр

Грабил по дорогам Кудеяр.

Пугачева шапка да кафтан

Долго в снах тревожили дворян.

Но другие были времена,

И другой была моя страна!

Не было плаксивых, жалких слов, —

Был топор для бешеных голов!

Их палач за буйны кудри брал,

Над толпой с усмешкой подымал.

Нам теперь понятен этот смех,

(Может быть, не всем и не для всех!)

Я бы над казненным «Ильичем»

Усмехалась вместе с палачом.

И с усмешкой вглядываясь в тьму,

Бунтаря-рабочего — пойму,

Соловья-разбойника — прощу,

Я других виновников ищу…

Ведь в стране святых монастырей

Нарождалось много бунтарей.

Ненавистней всех из них один:

Умствующий барин-дворянин.

Я б над дворянином Ильичем,

Издевалась вместе с палачом.

Этот череп «павшего в борьбе»

Пепельницей сделала б себе!

Но ни топора, ни палача,

Не нашлось у нас для «Ильича»…

21 января 1933 г.

СТАЛИН

Чего он хочет, этот «исполин»,

Покрытый русской кровью злобный гений,

Мечта ударников, советский властелин

И вдохновитель «наших достижений?»

В России, как в сапожной мастерской,

Неприбрано, темно и неуютно.

Семинарист? Налетчик? Кто такой?

Вокруг него туман кроваво-мутный.

И хочется в упор его спросить:

— Кто ты такой, Иосиф Джугашвили?

Как смеешь ты в Кремле Московском жить

И в царском разъезжать автомобиле?

Как смеешь сотни тысяч убивать?

Кто поручил тебе такое дело:

Не русскому Россией управлять,

Ведя ее к расколу и разделу?

Задумавшись, смотрю на твой портрет,

В разбойничьем лице с угрюмым взором;

И чувствую и слышу твой ответ:

«Я так хочу! Пускай погибну скоро!»

Упорством можно многого достичь,

А у тебя упорство в каждой жиле,

Но умер твой предшественник, Ильич,

И ты умрешь, Иосиф Джугашвили!..

Орел — стервятник с падалью в когтях,

Ты грохнешься с высот от меткой пули.

Не всех еще сломил животный страх:

Кругом тебя враги на карауле.

А кроме пули, есть шнурок и яд…

Нож занесен над русским Робеспьером!

Грохочет Термидор! Костры горят.

Так гибнут все, не знающие меры.

Родился он в сапожной мастерской.

И вдруг… Зигзаг! — «Фельдмаршал индустрии!»

И вдруг вписал он жесткою рукой

Страницу зла в историю России!..

14 февраля 1934 г.

О ЖАЛОСТИ К ТРИЛИССЕРУ

Да, много лет был наш черед:

Мы в чрезвычйках погибали…

Теперь к чекистам смерть идет

В Москве, в Сибири, на Урале!

Быть может, год, и два, и три

Пройдут, забрызганные кровью.

О жалости не говори,

Не предавайся пустословью.

Мне жаль ограбленных крестьян.

Мне жаль обманутых рабочих;

Но надо выполоть бурьян,

Что задушить Россию хочет.

Тебя на подвиг не зову.

Не для таких, как ты, работа.

Другие сорную траву

Пойдут полоть с большой охотой.

Зовет в поход труба в тайге!

Идет на бой мужик с обрезом,

Со злобной мыслью о враге

И с сердцем жестким как железо.

И я, страны восставшей дочь,

Хоть песней злобной помогу им.

Трусливых и плаксивых прочь!

Мы создадим страну другую.

«Жестокость? Что вы? Ах, нельзя!»

Глас из архива. Уж не мы ли,

Со вздохом глазки заслезя,

Чихаем от архивной пыли?

Во мраке мстительных годин

Народный гнев всегда неистов!

Найдется ли средь нас один

Рыдать над гибелью чекистов?

А если в свой предсмертный час

Трилиссер нежно крикнет «Мама!»

Растрогает кого из нас

Жестокого чекиста драма?!

Ни жалости, ни к красоте

Сейчас Россия не готова.

Пусть станут «жмуриками» те,

Кто выдумал такое слово!

От жалости не покачнусь.

И чем жесточе та расправа, —

Тем ближе будущая Русь,

И ярче будущая слава!

23 февраля 1933 г.

ПИСЬМО НАРКОМУ

Тов. Куйбышеву

С тобой навеки мы чужие,

Я не твоя и ты не мой.

К себе с советскую Россию

Ты не зови меня домой.

Платочек алый женотдела

Ты мне в награду не сули.

Найду себе другое дело

От ваших лозунгов вдали.

Слезами женскими заплачу

Над милым сердцу словом «Русь».

Решать мудреную задачу

С мужской отвагою возьмусь.

Над голубым листком в конверте

С чудесным штемпелем «Москва»

Задумаюсь о чьей-то смерти,

Вздохнув о юности сперва.

И молодость мою и нашу

(Ты тоже молод был тогда!)

Любовной памятью украшу,

Похоронивши навсегда…

В огромных залах Совнаркома

Мелькает черный твой портфель.

Я выгнана тобой из дома,

И у меня другая цель.

Отброшенная вашей бурей

К подножью чуждых жестких скал

Я повторяю, бровь нахмуря:

«Напрасно ты меня искал!»

Да будет злоба в каждом слове!

Возненавидя вашу новь,

За десять лет борьбы и крови

Я изжила твою любовь.

И вот хозяину портфеля,

Который держит Русь в аду,

Я говорю: «мели Емеля»,

Я в лагерь твой не перейду!

Но я твой след подкараулю

И обещаю, как врагу,

Что в черном браунинге пулю

Я для тебя приберегу.

За то, что многих злобно мучишь,

За то, что многих ты убил, —

Ты пулю смертную получишь,

От той, которую любил!

19 августа 1930 г.

ВАМ, ВРАГИ

Не говори, не спрашивай, не трогай.

Сгорал от солнца колос на корню…

Я много лет иду одной дорогой,

Служу мечте. И ей не изменю.

Не говори. И горю не сочувствуй.

Не продолжай ненужную игру.

Живу я только радостью искусства

И, может быть, за Родину умру.

Ведь знаю я, что на Лубянке где-то,

В застенке, под портретом Ильича,

Читают эмигрантского поэта

Дежурные чекисты по ночам.

Читайте, Зарубежная Россия

Вам не страшна. Советская — страшней.

И времена и люди там другие,

И зори беспокойнее над ней!

……………………………………………………………………………………..

От коммунистической породы

Ничего хорошего не жди.

Глазомер и Натиск — воеводы,

Русского восстания вожди!

Смотрит неподвижная Астарта,

Как чекисты мечутся в тоске:

«Граждане, держите Бонапарта!

Вот он! Вон мелькает вдалеке!»

Коль восстание вихри закрутило, —

Г.П.У., забившись в поезда,

Зверем зарычит: «Крути, Гаврила!»

Гладкий путь!.. В чужие города!

……………………………………………………………………….….

Подымай лаптями пыль,

Подминай степной ковыль!

Грома нету от лаптей,

Кремль не ждет таких гостей…

Против красного Кремля

Вся крестьянская земля!

Будя! Злое воронье,

Время кончилось твое…

Лапти шмыгают вразброд.

Не оставим на развод

Ни одной в Кремле души!

Не спасут вас латыши…

Грянет песня в разнобой:

«Мы…за Русь…святую…в бой!»

И мужицкий самосуд

Заклокочет там и тут!

Бей коммуну за «колхоз»,

Бей до крови, бей до слез!

Надо так гадюку бить,

Чтоб ей больше не ожить!

Краскомов с красными солдатами

Тех, кто к повстанцам перейдут,

Мы не считаем виноватыми:

Они давно восстанья ждут…

И всколыхнет Петровской славою

Наш Флаг на Невском берегу.

И станет снова Русь — Державою,

Грозящей внешнему врагу!..

14 февраля 1934 г.

НОВЫЙ ПУТЬ

Пол неба пламенем охвачено,

Гудит встревоженная медь!

Стране Великой предназначено

Гореть в огне и не сгореть.

Победы день годами выстрадан.

И Всероссийский крестный путь

Закончится последним выстрелом,

Пронзившим Сталинскую грудь.

На помощь нам рядами стройными

Подходит бывший комсомол.

Над головами беспокойными

На Русском знамени Орел!

15 мая 1934 г.

РУССКИЙ ВОЖДЬ

СССР…Там мчатся поезда,

Наполненные жаждущими хлеба…

Там молот, серп и красная звезда

Грозят погибелью земле и небу…

Там места нет Изгнаннику Христу.

Там жизнь горит, в пожаре не сгорая.

И часовой, стоящий на посту,

Прицелился в бегущего из «рая».

И, словно напряженный пульс, в Кремле

Торопится, и рвет, и мечет Сталин!

Покоя нет безумцам на земле.

Все слишком злы, и слишком все устали…

Где Командир безвестного полка,

Кронштадтского восстанья сокрушитель,

Чья твердая рука

Должна скорей вмешаться в ход событий?

Сейчас ему, наверно, тридцать пять,

Немного меньше или больше;

Но уж в Двадцатом он успел повоевать

На Западе с надменной Польшей.

Врагов больших и малых одолев,

В границах прежних Русь внеся на карту

И укротив народный гнев,

Он станет Русским Бонапартом!

1931 г.

ДОРОГОЙ ДАЛЬНЕЙ

Скрипят полозья у саней,

Мелькают вдоль дороги елки.

И вместо темных старых пней

Мерещатся во мраке волки.

А ночь, глаз выколи, темна!

По тракту широки раскаты.

Над бором звездочка одна

Горит торжественно и свято.

Когда-то, где-то, вдалеке

Ты так же ехал ночью синей.

На меховом воротничке

Лебяжьим пухом — белый иней.

Плыл неподвижный темный бор.

Швыряло сани на раскатах.

Привычным был родной простор

Для нас, просторами богатых!

Ямщик в овчинном кожухе,

Спой песню ту, что я любила.

Хочу покаяться в грехе:

Я этот бор почти забыла.

Вдруг душу памяти отдашь

И вспомнишь то, что жизни краше:

Ведь темный бор был наш!

И звездочка горела наша!

19 декабря 1933 г.

БЕССМЕРТНИК

У далекой реки,

Где живут и колдуют шаманы,

Берега высоки

И прозрачны ночные туманы.

Высоки берега,

Над водою — обрывы крутые.

И темнеет тайга

Со времен Ермака и Батыя.

Со времен Ермака…

Молчаливы степные курганы,

Молчалива река,

Где звенят бубенцами шаманы.

И другие живут,

Но другие попали случайно,

И они не поймут

Величавую древнюю тайну.

Тайну старой тайги,

Где ночные опасны засады,

Не отыщут враги

Драгоценные русские клады.

Первый клад Иртыша,

Что лежит, в волны темные канув:

Боевая душа

Ермака, победителя ханов!

Охраняет тайга

Клад второй: молодую Россию!

И пугает врага

Мрачным шумом лесная стихия…

Реки, степи, леса…

Сколько воздуха, солнца и шири!

И звенят голоса

Старой песней о Русской Сибири!

И казак удалой

Из безвестной сибирской станицы

Рисковал головой,

Охраняя родные границы.

«Жили мы на Оби… —

Так рассказывал дедушка внуку. —

Ты свой край полюби

За красу, за отвагу, за муку!»

Там бессмертник цветет,

Там шаманы звенят бубенцами…

Все чужое умрет,

Все родное — останется с нами.

26 сентября 1933 г.

ДАР УЛЬГЕНЮ

«Золотое озеро» на Алтае,

Горы гордо высятся над тайгою —

Это родина моя золотая,

Это мое самое дорогое!

Дым полоской стелется над логами,

Юрты островерхие дышат дымом.

Солнышко над конскими табунами…

Радостно рассказывать о любимом!

Кланяюсь ползущему с гор туману,

Издали сиреневым дальним скалам,

Буйному, сердитому Чолышману!

Их красу я памятью отыскала.

Чу! Гремит молитвенно старый бубен.

Там Ульгеню молятся, там камлают.

«Мы вас, духи горные, чтим и любим!» —

Голоса гортанные призывают.

В вечном одиночестве дремлют горы,

Грезят кедры древние в лунном свете,

Это все увижу я, но не скоро…

Жизнь моя летящая, вихорь-ветер!

В небе ястреб плавает одиноко,

В сторону кидаются птичьи стайки…

Шлю с улыбкой ласковой издалека

Дар Ульгеню песенный от алтайки!

1934 г.

НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ

Вставала затемно со свечкой.

Был слышен кашель за стеной.

Шла умываться на крылечко,

Где умывальник жестяной.

А под навесом, в полумраке,

Где кони хрумкали овес,

Чужие лаяли собаки

И пахло дегтем от колес.

Сейчас поедем. Мимо пашни,

Там, где под взрыхленной землей

Лежит мужицкий труд всегдашний

И клад наш русский золотой.

За синеватой дымкой — горы:

Алтай, утесы, снег и даль.

Мои знакомые просторы,

Моя знакомая печаль.

Блистает куполом церковным

Вдали село…

Опять меня к родным и кровным

Живое сердце увело!

И здесь, в чужом холодном мире,

Вдруг, не сдержавшись, закричу:

«Эй, далеко ли до Сибири?

Гони, ямщик! Домой хочу!»

26 декабря 1933 г.

ПОЖАЛЕЙ РОССИЮ

Матерь Божья, пожалей Россию!

Припади к Сыновнему кресту!

По-простому молимся, простые,

Ты помилуй нас за простоту…

Матерь Божья! Кровью и слезами

Заплатили мы за тяжкий грех.

Жалостная! Смилуйся над нами,

Заступись, Пречистая, за тех,

У кого душевная усталость

Выжгла веру в правду и в людей…

Ты когда-то с Сыном расставалась,

Мы расстались с Родиной своей…

Матерь Божья, пожалей Россию!

Капли слез пресветлых урони

В эту разъяренную стихию,

В эти взбудораженные дни.

Помоги бороться с темной силой,

Горный свет пошли во тьму ночей.

Сохрани, прости, спаси, помилуй

Нас, простых, бесхитростных людей!

Июнь 1934 г.

ГРОЗА НАД ГНЕЗДАМИ

Мирно жить нам под звездами

Почему-то нельзя.

И над нашими гнездами

Громыхает гроза!

Если шаг нерасчитанный

Вдруг погубит весь путь,

Над главой недочитанной

Можно только вздохнуть…

Не спеша, перелистывай

Жизни звонкие дни;

Только душу неистовой

До конца сохрани.

Смейся нежно и молодо,

Плачь, тоскуя, навзрыд.

От житейского холода

Ты ничем не укрыт.

Мирно жить нам под звездами

Почему-то нельзя.

И над нашими гнездами

Громыхает гроза!

30 апреля 1933 г.

КАЗНЬ

Стоял один под хмурым темным небом,

И грудь открытую пронизывал сквозняк.

Вот так (пусть он преступником не был),

Вот так, наверное, казнят!

И не жалеющим, а любопытным взглядом

На смерть идущего прохожий провожал.

Последний человек, палач, стоящий рядом,

Ему угрюмо руку сжал.

Наган, веревка, дыба, гильотина,

И смертник рядом с палачом.

Одна и та же, вечная картина

Жестокости.

Жалеть?

О чем?

1931 г.

НА ЭШАФОТЕ

В тюремной высокой башне

С тоской своей всегдашней

Сидит и хмурится гневно

Плененная королевна.

Изогнуты брови круто,

И очи грозят кому-то;

Быть может, тому народу,

Что отнял у ней свободу.

Народ (по какому праву?)

Вдруг отнял и трон и славу…

Все стало страшней и проще.

И смотрит она на площадь.

А там все та же картина:

Кого-то ждет гильотина.

Полна безумия чаша.

Принцесса, очередь Ваша!

Под хохот, свист и проклятья

Казнили отца и братьев!

Но, брови нахмурив гневно,

Не плакала королевна…

Указала царственным жестом:

«Палач, это ваше место»

И была в незримой короне

На эшафоте, словно на троне!

12 июля 1933 г.

НЕ БЫЛО В ЖИЗНИ

Знаю: приходят на дом,

Обыскивают, бьют прикладом,

Потом уводят в тюрьму.

Знаю: людей пытают,

Люди, как свечи, тают

Перед уходом во тьму.

Рассказ мой простой и грубый:

Глаза вышибают и зубы.

Под пыткой кости хрустят…

А где-то жизнь без угрозы,

А где-то … белеют розы

В хрустальных вазах грустят!

Есть холод чужого неба,

Есть жизнь без угла и хлеба,

И горечь бессильных слез…

Но не было… что такое?

Но не было в жизни покоя,

И не было белых роз.

Август 1933 г.

ЗИМОЙ

На крыльцо, засыпанное снегом,

Выходил высокий человек;

Выбегала в сад его собака,

Тщательно обнюхивая снег.

Из трубы дымок неторопливый

Крышу кутал в темную вуаль.

А собака лаяла тоскливо

И тревожно вглядывалась вдаль.

И стоял подолгу неподвижно

На крыльце высокий человек…

Он смотрел на черную собаку,

На деревья голые, на снег.

Думал он, что надо эту зиму

На усталых вынести плечах.

Думал о вещах неумолимых:

О работе, хлебе и дровах.

Прыгала собака с громким лаем,

Вился дым над низенькой трубой.

И собачья жизнь казалась раем

Рядом с человеческой судьбой…

14 января 1933 г.

ДЫШАТЬ НЕЧЕМ

Хорошо бы встретиться с человеком

На большом океанском пароходе;

И поговорить с ним не о войнах,

Не о политике, не о природе,

Не о спорте, интересующем многих,

Не о достижениях двадцатого века

Говорила бы я, встретив в дороге

Удивительного человека.

Ему, встреченному, совсем случайно,

Ему, с которым завтра расстанусь,

Рассказала бы я свои темные тайны

И поведала про великую свою усталость.

И губы, тоской прошлой томимы,

Расцветут потаенными словами

О людях, что были когда-то любимы,

А потом стали моими врагами;

О самом высоком душевном взлете,

О самой последней позорной ступени,

О самой тяжелой грязной работе, —

Когда пухнут руки и дрожат колени…

И снова о людях, о тех, которым

Отдавала тревожные удары сердца,

И о том, как искала тускнеющим взором

Близкого по духу, единоверца.

О том, как злобой душа томилась,

Оттого и бровь изогнулась круто…

Далека от меня Господня милость

В самые несчастные мои минуты.

В моем городе чужие люди,

Среди которых… дышать нечем!

Знаю, что на этом свете не будет

Такого парохода и такой встречи.

5 марта 1932 г.

ЭТО БЫЛО

Ночь темна. Река покрыта льдом,

Тишина безлюдная кругом.

На мосту, у стареньких перил,

Кто-то папироску закурил.

И взбрело же в голову ему, —

Верно, сам не знает, почему,

Прибежать, забыв ночной покой,

В полночь на свидание рекой.

Незнакомец, ты сошел с ума?

Ведь теперь не лето, а зима!

Подсмотрели сумрак и мороз

На ресницах капли крупных слез…

Это уж совсем не по-мужски

На мосту заплакать от тоски.

На морозе плакать и курить?

«Господи, невыносимо жить…

Господи, немыслимо терпеть!

Лучше бы скорее умереть»…

………………………………………………

Человек стоял возле перил

И шептал, и плакал … и курил.

Бедствия душевного сигнал —

Огонек во мраке догорал.

Папироса кончена. Домой.

Это было ночью и зимой.

13 декабря 1933 г.

ОСЕНЬ

Спит под серебряной луной

Мой темный мир, мой мир земной, —

Планета буйная моя,

Родная черная земля…

Луна сверкает серебром

Над злом земным и над добром.

Безмолвна осень и чиста.

Ночь величава и поста.

И голос женский за окном

Поет о милом, о земном:

О том, что в сердце вновь и вновь

Цветет и осенью любовь.

Рокочет сдержанно рояль

Про чью-то юность и печаль.

Деревья крыльями задев,

К луне летит земной напев.

А выше, дальше, за луной

Темнеет мир совсем иной.

Ружейный залп и звон копыт…

Быть может, друг сейчас убит?

Мечтатель нежный, как и я,

Влюбленный в землю и …в меня…

Но мертвый ли, живой ли ты, —

Дарю тебе мои мечты.

Не ласточка ли бьет крылом

За занавешенным окном?

Наверно, ты сейчас убит!..

Душа твоя ко мне летит

И по стеклу шуршит крылом,

Напоминая о былом.

Шумит листвой осенний сад.

Деревья чуткие не спят.

И широко раскрытых глаз

Я не могу сомкнуть сейчас.

Ружейный залп и стук копыт!

Должно быть, друг сейчас убит…

Тоскуй, душа, в тоске расти!

На человеческом пути

Так много терний и преград,

Что жизни человек не рад!

Но, все-таки, за годом год

Зачем-то, мучаясь, живет.

Надеется, что за межой

Если кто-то близкий, не чужой.

Но каждый в мире одинок…

Понять никто еще не мог

Чужую боль. Моя тоска

Чужому сердцу не близка.

Погасли лунные лучи.

Душа, усни и замолчи!

1932 г.

ГОРЕ

Горе случилось вчера у меня:

Воры угнали гнедого коня.

Зло меня взяло: а что ж это пес

Лаем на ворогов мне не донес?

К будке собачьей сердито иду,

С ужасом вижу другую беду:

Псу разрубили башку топором,

Песьи мозги разлетелись кругом.

Я отошел и присел на крыльцо,

Плакал, рукой прикрывая лицо.

Людям и жизни грозил кулаком!

Так я не плакал еще ни о ком…

Много я зла повидал от людей —

Вот почему так люблю лошадей.

Друг — человек через час будет враг —

Вот почему уважаю собак!

Горе случилось вчера у меня:

Воры угнали гнедого коня…

Верного пса погубил лиходей…

Всякое зло на земле от людей!

24 марта 1933 г.

СОБАЧОНКА

Когда подойду, покорна знаку,

К адовому костру,

Судьям скажу: «Я любила собаку,

Как друга и как сестру».

И когда с высоты небесной сбросят

В адский пламень меня,

Подойдет собачонка и тихо спросит:

«А где хозяйка моя?»

И знаю, разыщет меня, тоскуя,

И будет со мной гореть…

Как же ее не любить, такую,

Как же ее не жалеть?

1927 г.

ЛЮБОВЬ И ТРУД

Лукавым глазом наблюдаю

Твой юный пыл.

Чуть-чуть его подогреваю,

Чтоб не остыл.

И знаю я, смешные люди,

Давно, давно,

Что смолоду мечтать о чуде

Всем суждено.

Зигзаги звезд, упавших с неба

Моих потерь!

Того, кто дорог раньше не был,

Люблю теперь.

Мечтать и верить — это значит

Быть молодым.

А на закате сердце плачет,

Что счастье — дым,

Но запах дыма горьковатый

Так дорог нам.

Мы здесь во многом виноваты,

А что же там?

Всему на свете есть границы,

Но не мечтам.

Спрошу у пролетавшей птицы:

А что же там?

Что там, где нету воздыханий

И спит печаль,

Где в окнах белых райских зданий

Синеет даль?

Убийство на земле — обычай!

Запомни, друг,

Что страшно, страшно стать добычей

Злодейских рук!

Но после этого достоин

Ты в рай войти.

Идя на гибель, будь спокоен

В глухом пути.

Когда ты вспомнишь, умирая,

Любовь и труд,

Тебе в одном из окон рая

Платком взмахнут.

21 мая 1933 г.

ПОД ШУБОЙ

Лежать, укрывшись, шубой,

Дышать, смотреть, молчать.

В душе от жизни грубой

Угрюмая печать.

Ты не о зле вселенском

Со мной поговори:

О маленьком, о женском,

О спрятанном внутри.

О том, что злы морозы,

Что домик на краю,

Что жгли и выжгли слезы

Всю молодость мою.

Поговори о главном:

Что дороги дрова,

О том, что мы бесправны,

Живем едва-едва;

Что денег много надо,

Что выпал снова снег,

Что погибает рядом

Хороший человек;

Что в жизни есть задачи,

Которых не решить;

Что чем душа богаче,

Тем тяжелее жить…

5 января 1934 г.

ПЫТКА ЖИЗНЬЮ

О большом мечтать не буду;

Не умею, разучилась.

Я приемлю хлеб, как чудо,

Крышу, как Господню милость.

Гробит плечи злая тяжесть:

Труд тяжелый и забота.

А кому пойдешь, расскажешь?

Где на свете этот кто-то?

Каждый в жизни почему-то

Ждет, что завтра лучше будет.

И счастливую минуту

Ждут до самой смерти люди.

Нищетою устрашая,

Пытка жизнью длиться, длиться…

Плохо то, что жизнь большая.

Хорошо, что смерть — граница.

Непосильная задача!

И решать ее устала.

Нет, неправда, я не плачу,

Это… пыль в глаза попала.

Друг мой, надо закалиться,

Чтоб слезы из глаз не выжать;

В эти годы надо биться,

Надо выжить!

1933 г.

МЕДНЫЙ ГРОШ

Не осталось ни тропинки, ни следа

От ушедших в неизвестность навсегда.

Были. Жили. И куда-то все ушли

От любимых, от друзей и от земли.

А поля-то, как раньше, зелены,

А леса стоят дремучи и темны.

Там, где были староверские скиты,

Нынче травы да лазоревы цветы.

Там по тракту в день весенний голубой

Проводили осужденных за разбой;

Там девчонка из медвежьего угла

Достоевскому копеечку дала.

Край, где люди по-хорошему просты,

Где размашисты двуперстные кресты,

Где умели и в молитвах, и в бою,

Славить родину великую свою.

Только камушки остались от святынь,

И поля покрыла горькая полынь;

Но по-прежнему чиста и хороша

Светлой жалостью российская душа.

Помнишь, девочка безвестного села,

Как ты грошик Достоевскому дала?

Но едва ли ты родная сознаешь,

Что Господь тебя спасет за это грош!

1933 г.

РУССКИМ ЖЕНЩИНАМ

От шинели пахнет порохом, —

Это запах мне знаком.

Сердце вздрогнет тихим шорохом,

Чуть тревожащим толчком.

В наше время нашим женщинам

Не цветы дарит судьба.

И любовь, войной повенчана,

По военному груба!

Под удушливыми газами,

На полях, где льется кровь, —

Вижу, сестры ясноглазые,

Вашу нежную любовь.

Над людьми вооруженными

Взрывы, грохот и гроза!

Над заплаканными женами

Божьей Матери глаза…

Белым платом Богородица

Слезы женщин соберет,

С нами Господу помолится

За Россию в этот год.

Ведь за то, что мы не верили

В благость Божеских очей, —

Наказал Он нас потерями,

Отдал в руки палачей.

Но Усердная Заступница

Горе женское поймет,

И пред Господом заступится

За Россию в этот год.

1934 г.

ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ

Во Франции, в Чили, в Китае

Звучит наш певучий язык;

Но каждый о доме мечтает,

К чужбине никто не привык.

Никто никогда не решиться

Россию навеки забыть.

Нельзя по — чужому молиться

И край неродной полюбить.

И в церкви, в рождественский вечер,

Покорная горю и злу, —

Я, сгорбив усталые плечи,

Поплачу тихонько в углу…

У женщины русской осталось

Прибежище тихое — храм!

И я свою боль и усталость

Сюда принесу и отдам.

— Дай, Господи, сердце звенело,

Услышь молитву мою:

Мужчинам — на родине дело,

А женщинам — храм и семью!

Горят пред иконами свечи.

Сегодня родился Христос!

Но нам в этот радостный вечер

Нельзя удержаться от слез.

1933 г.

В ТОМ ДОМЕ…

В том доме, где мама родными руками

И полочку книжную к стенке прибила,

И вышила коврик цветными шелками…

И в стареньком кресле, в гостиной, любила

Сидеть вечерами, свернувшись клубочком,

Смотреть в темноту незавешенных окон,

Тихонько беседовать с маленькой дочкой,

Откидываясь с детского лобика локон.

Заглядывать в серые дочкины глазки…

В том доме… Да как же такое случилось?

Давно ли там девочка слушала сказки

Про царскую силу, про Божию милость?

В том доме чужие стучат сапогами.

И коврик украден. А книжною полкой

Топили «буржуйку»! Дом занят врагами.

Нельзя же о маме рассказывать волку…

Кривляется жизнь нестерпимо — нелепо:

И в нашей гостиной, в том домике старом, —

Сидит, развалясь, председатель совдепа.

Дыша самогонным густым перегаром!

Январь 1934 г.

ЖЕНА

Под звон и дрожь оконных стекол

От потрясающей стрельбы

Твой конь копытами зацокал,

Тебя спасая от судьбы.

А страх, и горе, и усталость

Жену — подругу стерегут.

Тебя спасла, сама осталась

На растерзание врагу.

Над головой простоволосой

На небе зарево, как кровь.

Нет, здесь не «высшие вопросы»,

А просто… женская любовь.

А ты на скакуне горячем

Летел, забывши о жене.

Мы часто слезы гордо прячем,

И нам от этого больней…

Догнав свой полк, ты на привале

Пел песни, пил всю ночь вино.

О женах вы не вспоминали,

Вам, пьяным, было … все равно!

А в этот час вошли оравой

Враги в твой дом. Твоя жена…

Она достойна вечной славы!

На ком вина? На всех вина…

1933 г.

ПОЛОНЯНКА

В те поры казак уехал на войну,

В те поры в родной станице не был он:

Злы татары увели его жену,

Чернобровую казачку во полон.

Тот казак за веру с ляхом воевал,

Влево — влево шашкой острою рубил.

Он в бою голов ни мало поснимал,

Ой, голов шляхетских много он срубил!

Тяжко было православным в полону…

У кургана поделили их, в степи;

Раздобыл татарин русскую жену,

Словно пленную орлицу на цепи.

Говорит казачка (эхом вторит Русь!)

Голос женский прерывается, звеня:

«Я косой своей черной удавлюсь,

Не видать тебе поганому меня!»

И не знал казак, вздремнувший на заре,

Что жена его (душой ему подстать!)

У татарина в узорчатом шатре

Удавилась, чтоб татаркою не стать.

Из забвенья быль старинную верну:

У орла была орлица и жена.

Сгибла смелая казачка в полону,

Вере родине и милому верна!

Апрель 1934 г.

ВСЕ ПРОХОДИТ

Все, что больно было — отболело.

Все, чем дорожила — отошло.

Помню, где-то крышами чернело

Между гор сибирское село.

Жаркою расплавленною лавой

Протекли, сжигая жизнь, года.

И зажглась над бедностью и славой

Никому ненужная звезда.

Над саманной фанзою в Китае,

Где живу, и плачу, и пою, —

Звездочка пылает золотая.

Помни, сердце, родину свою…

Конь привязан у ворот,

Седока, наверно, он ждет?

Мне обидно. У меня

Нету быстрого коня.

Молодой один джигит

Под Хабаровском убит.

Взяли шашку и коня,

Взяли радость у меня.

Запалю в тайге костер,

Позову моих сестер

Не гулять, не пировать, —

Горе вместе горевать…

«Все проходит», говорят…

Все проходит, только след

Остается, только след

Остается много лет.

Колокольчик под дугой

Пел о радости другой

Пел о ком-то о другом,

Тоже сердцу дорогом.

Кони бешено несли,

Нас, двоих, они спасли.

Третий трупом на снегу

Стал добычею врагу.

Все, что больно было — отболело.

Все прошло, травою поросло.

Говорят: давным-давно сгорело

Дальнее сибирское село.

Говорят, что кони, на которых

Удалось мне жизнь свою спасти,

Заблудились в снеговых просторах

И погибли с голоду в пути.

Подошла не осень, а усталость,

Подошла и стала вспоминать…

Все проходит? Жаль, не догадалась

В той дороге…память потерять!

14 октября 1933 г.

НАШИ ЖЕНЩИНЫ

Посидеть немного за чаем,

Отдых дать усталой спине.

Мы вины за собой не знаем,

Прозябая в чужой стране…

Огрубели тонкие руки

От кастрюль, от стирки белья.

В ежедневной кухонной муке

Умирает душа твоя.

Научились и шить, и штопать,

И варить дешевый обед.

Чад плиты и примуса копоть

Омрачают нам белый свет.

Много раз перешитой блузкой

Оттеняем усталость глаз.

Счастья нет у женщины русской

Ни в России, ни здесь, ни сейчас.

Кто услышит голос незвонкий?

Наша жизнь в Господних руках…

Но за что мечту о ребенке

Погасил Ты в женских глазах?

Сердце болью горит напрасно,

Без ребенка незачем жить!

……………………………..………..………..

А мужчинам нашим несчастным

Нечем наших детей кормить…

Январь 1934 г.

ПИСЬМА ИЗ АФРИКИ

Ветры выли для того ли,

И пожары бушевали,

Чтобы столько тяжкой боли

Мы с тобой переживали?

Поезда нас вдаль умчали,

Не видать родные крыши.

Заживающей печали

Вздохи медленней и тише…

Будни…мелочи…забота…

Жизнь трудненько доставалась.

Хорошо, что есть работа,

Хорошо, что есть усталость!

Друг мой в Африке горячей,

В легионе иностранном,

От него души не прячу,

Он мой близкий и желанный.

Пишет он: «Скажи на милость,

В твоих письмах много солнца.

Я боюсь, что ты влюбилась

В авиатора — японца?»

Пыль сотру с машинки тряпкой

И отвечу стуком клавиш:

«Не флиртуешь ли с арабкой?

Что-то в письмах ты лукавишь?»

Гимназистик из Тамбова

Стал теперь легионером.

Напишу ему три слова:

Дружба, родина и вера!

Синеглазая девчонка,

Что жила в горах Алтайских,

Нынче с ходями в лавчонках

Тараторит по-китайски.

Покупает лук и репу

Рис, варить к обеду кашу.

И торгуется свирепо:

«Игоян хунхуза ваша!»

Только кто-то злой и мудрый

У девчонки русокудрой

Раскрутил крутые кудри

И осыпал белой пудрой…

Старый друг мой из Тамбова,

Ты — мой сон, мечта и солнце!

Не влюблюсь я ни в какого

Авиатора — японца.

Не застигнуты погоней,

Будем жить с тобой, мечтая:

В африканском легионе,

В пестром городе Китая.

Нет ни горечи, ни драмы

В нашей странной переписке.

Для друг друга навсегда мы

Гимназист и гимназистка.

Май 1932 г.

ТЯЖЕЛЫЙ ВЕНЕЦ

Надоели дырявые туфли?

Надоели игла и утюг?

Стала каторгой дымная кухня?

Понимаю, мой маленький друг…

Все, решительно все понимаю.

И прости, что суровой рукой

О богатстве мечту отнимаю

И тревожу душевный покой.

Но пойми же и ты, Христа ради,

Поразмысли сама, наконец;

Без любви нету силы в обряде,

И тяжел с нелюбимым венец!

Как тебя уберечь, я не знаю,

Как тебя от неровни спасу?

Не губи свое сердце, родная,

Не позорь молодую красу!

Пусть иное советуют люди,

Фантазеркой меня не зови.

Настоящей-то жизни не будет,

Если нет настоящей любви…

Радость жизни не в пышном наряде.

Счастье — в нежном союзе сердец.

Без любви нету силы в обряде,

И тяжел с нелюбимым венец!

1933 г.

НАДЯ АЛЛИЛУЕВА

Собачья преданность и преданность жены

Так странно, так трагически похожи.

За мужнин грех — виновна без вины.

Несчастен муж — жена несчастна тоже.

Диктатор, и фанатик, и палач!

Таков он на работе. На параде.

Но рядом с ним я слышу тихий плач

Его жены, покорной нежной Нади…

Его мы ненавидим много лет…

Его бы я бестрепетно убила!

Но к этой женщине (как странно!) злобы нет,

Я почему-то обвинить ее не в силах.

Несчастная! За тяжкий мужнин грех,

За Соловецкую Голгофу и страданье,

За многих русских жен, за нас, за всех,

Бог дал тебе при жизни наказанье!

В ее глазах такая боль и грусть…

Был вечный страх уделом бедной Нади.

Днем химия. Запомнить наизусть

Составы ядов и противоядий.

И прежде мужа пробовать вино.

И каждый день ждать действия отравы.

Что ж, женщина, уж если суждено,

За мужа умереть имеет право!

Погибла на посту, как часовой.

Не изучила всех противоядий…

За мужа расплатилась головой.

И пытка страхом кончилась для Нади.

Но ужас в том, что многие из нас

Узнали эту пытку или знают…

Страх за любимого вчера, всегда, сейчас

И душу, и здоровье убивают.

Диктатор, и фанатик, и палач,

Тебя я ненавижу, как и прежде!

Но… за любовь…за страх…за тихий плач

Будь, боже, милостив к рабе Твоей Надежде.

1934 г.

МАТА-ХАРИ

Чье сердце дрогнуло

От залпа на рассвете

В последнем замирающем ударе?

В архиве смерти

Грозный Рок отметил:

«Расстреляна шпионка Мата-Хари!»

И эти руки,

Зацелованные руки,

Сжимавшие объятья принцев крови,

Раскинулись в последней

Смертной муке…

И губы замерли в невысказанном слове.

Вся жизнь ее,

Как сказочная тайна!

Пусть кто другой любовью был волнуем, —

Она-то целовала

Неслучайно

Расчетливым холодным поцелуем.

Как больно видеть

Нежный женский профиль,

Склонившийся над копировкой планов,

Восковка проданная —

Символ катастрофы!

Сигнал к войне!

В которой гибнут страны.

И вот она

В бушующем пожаре…

Вся жизнь — капризный росчерк сумасбродки.

Прищурила глаза

Шпионка Мата-Хари, —

И расшифрован смысл секретной сводки.

Она у статуи

Языческого бога

Танцует древний танец вечной жизни.

В глазах и ложь, и ум.

Но грязная дорога…

И золото за кровь чужой отчизны.

В Австрийском Штабе

Очень много комнат.

Там чертежи…Военные секреты.

Глаза шпиона

Видят, знают, помнят…

Стальная воля в панцирь злой одета.

Как бабочка в клубке

Тончайшей пряжи,

(Страшна чужая воля — злая сила!)

Запутавшись в тенетах

Шпионажа, —

Она и жизнь, и молодость сгубила!

…………………………………………………………

Ну, а зрители видели,

Как от жизни пьяна,

Танец риска и гибели

Танцевала она!

Бестолковые зрители,

Не понять им никак,

Что к их тихой обители

Подбирается враг.

Не о крохотном счастьице

Звон коротеньких строф,

А о тайной участнице

Мировых катастроф.

И пока не повешена,

Что урвешь, то урви!

Катастрофа замешана

На солдатской крови…

…………………………………………………………

Такие живут недолго!

Их родина? Рона и Волга,

Одесса, Париж и Вена.

Отец — золото, мать — измена.

Такие не просят пощады,

Давно ко всему готовы.

Расстрел? Повязку не надо!

Защитник? Молчать, ни слова!

…………………………………………………………

Пляску жизни танцуй же, танцуй!

Ты, танцуя, должна умереть…

По прекрасным плечам, по лицу

Злобно хлещет солдатская плеть!

Вот тебе! — За солдатскую боль…

Вот тебе! — За солдатскую кровь…

Ременная из скрученных воль

Рассечет твою тонкую бровь.

А пока что — прикушена боль,

А пока что — не скручена плеть;

У тебя не последняя роль

На спектакле военных действий;

Так танцуй же, шпионка, действуй!

Чтоб потом… умереть!..

1929 г.

ЛЕШАЧОНОК

Возле речки Модяговки,

Возле старого моста,

Под кустом нашла ребенка

Без рубашки, без креста.

Я обрадовалась детке,

Понесла скорей домой.

Шла дорогой и мечтала:

Воспитаю, будет мой!

Спал мой маленький найденыш.

Принесла, огонь зажгла,

Положила на кушетку,

Присмотрелась… Обмерла…

Вижу, (Господи, Исусе!)

Не ребенок, не щенок,

А покрытый шерстью серой

Жалкий маленький клубок.

Вместо ручек — пара лапок,

Головенка вся в пуху,

А на ней два бугорочка,

Вместо рожек наверху.

Хоть и мордочка собачья,

Но копытца на ногах!

Разглядела, отшатнулась…

И закрался в душу страх.

Поняла, что тварь лесную

Вместо детки я нашла.

Вместо детки лешачонка

Я в приемыши взяла.

Потерял, должно быть, маму

В этом городе чужом.

Больно стало, жалко стало…

Что ж, приму сиротку в дом.

Не в советском ли подвале

Леший твой папа сидит?

Жив ли он еще? Едва ли:

Сердцем чувствую — убит…

Убежала лешачиха

За границу из тайги

И сынишку утащила,

Чтоб не отняли враги.

В юбке с пышными борами,

В белом ситцевом платке

По китайским деревушкам

Шла в тревоге и тоске.

Подавали китаянки

Ей пампушки: «Сеза ю!»

Шла, сутулясь и тоскуя,

Помня родину свою.

В Харбине остановилась.

И в питомнике густом

Порешила на чужбине

Лешачиный строить дом.

Возле речки Модяговки,

Возле старого моста,

Положила спать малышку

В тень зеленого куста.

А сама на мостик вышла,

Но взвилась столбушкой пыль.

Трах! И маму — лешачиху

Раздавил автомобиль!

………………………………

Спи, мой серый лешачонок,

Ты нашел себе приют,

И тебя уж я ручаюсь,

Не посадят, не убьют.

Молока дала я детке,

Полакал — и снова спит,

Простодушно на кушетке

Носом — пуговкой сопит.

Не щенок и не ребенок, —

Серый маленький клубок,

Беспризорный лешачонок,

Русский сказочный зверек!

Может быть, принес мне счастье

Он, найденыш неспроста,

Возле речки Модяговки,

Возле старого моста.

НА АЛТАЕ

Отдохнем от жизни, помечтаем,

Ты, как я, немного фантазер.

Будем жить с тобой мы на Алтае

Около сапфировых озер.

Вдалеке от скуки современной

В душу радость ясная сойдет.

Мы построим домик пятистенный

Обнесем заплотом огород.

Буду печь я вкусное печенье,

Ты — читать газеты у стола.

И придет в гости, в воскресенье,

Батюшка из ближнего села.

На обед гостям уху сварю я,

Заколю цыпленка пожирней.

И расскажет матушка, горюя,

Что украли курицу у ней.

Всколыхнет июльский горный ветер

Тюлевую штору на окне…

И скажу я: «Счастье есть на свете,

Это — жизнь в отеческой стране!»

Знаешь, я наплакалась, мечтая

О крутых вершинах синих гор.

Это будет, милый, на Алтае,

Около сапфировых озер…

Апрель 1933 г.

ОБРЕЧЕННАЯ МУЗА

Ты родилась из Русского пожара.

Явилась мне в пороховом дыму.

Упала я, сраженная ударом,

И… встала по приказу твоему!

Ты в той стране, где жизнь дешевле репы,

Где человечью кровь, как воду, льют

Где не по-женски женщины свирепы,

Не любят, не мечтают, не поют.

Не красным ли платочком кумачовым

Прикрыла шелк остриженных волос,

Праправнучка Емельки Пугачева,

С глазами, потемневшими от гроз?

О, нет, среди «проклятьем заклейменных»

Ты не поешь «интернационал»,

И глаз твоих, больших и удивленных,

Никто в толпе советской не видал.

А, может быть, по чуждым заграницам

Мытаришь за гроши свою красу?

Твои родные чары — небылицы

От глаз чужих укрою и спасу.

……………………………………………………………………….

Люди нынче измельчали,

Скучно Музе меж людьми…

Уходи от злой печали

И меня с собой возьми.

И от этой серой пыли,

От ненужной суеты

Ты уходишь? Не в скиты ли?

Полно, где теперь скиты?!

Удивленные, большие

Глянут очи на меня.

Кто ты? Тихая Россия?

Или молодость моя?

Потайной из рая дверцей

Вдруг выходит Гумилёв,

С большевицкой пулей в сердце,

Беспощаден и суров.

Гневом-горечью сгорая,

Потемнее выбрав ночь,

Он ушел тайком из рая,

Чтобы Родине помочь.

У него ли за плечами

Блещут светом два крыла?

О душе его ночами

Пели гимн колокола…

На геройство не готова,

Но за боль моей любви —

Светлой смертью Гумилёва,

И меня благослови!

ТРЕВОГА

Друг, живущий у чужого моря,

Слушай крик мой через версты в даль!

У меня опять большое горе,

В домик мой опять вошла печаль.

Не сердись, что снова беспокою,

Но черна, как ночь, моя беда…

Многое случалось, но такое

Не бывало право, никогда,

Цел пока мой домик под горою,

Цел высокий тополь под окном;

И глухой полночною порою

Не грохочут выстрелы кругом.

Мой приют — страна совсем чужая,

Все чужое: сад, ограда, дом,

Где живу, подчас воображая

Родину забытым давним сном.

Давний сон… Забытый? Неужели?

О забытом ночью слез не льют.

О забытом песен бы песен не пели,

Так, как их теперь у нас поют!

Ближние запутались в интригах.

Я молчу в сторонке и грущу.

Новую Россию в старых книгах

Жадно и внимательно ищу.

Неожиданно со дна морского

Жемчуг крупный подняла сама:

Светлые сказания Лескова,

Дивную фантастику Дюма.

Дюма, как будто, нет России.

Монте-Кристо… Лучезарный миф.

Но, быть может, силы роковые

Выведут и нас из замка Иф?

Понимаешь? Мучит неизвестность…

А кругом шакалий визг и вой!

Понимаешь, если выбрать честность,

Значит, поплатиться головой…

А костры новейших инквизиций

Снова зажигаются вокруг.

Головой не страшно поплатиться,

Но…кому довериться мой друг?

Чтобы знать, что жертвы не напрасны,

Понимаешь, горе-горечь-грусть.

Чтобы знать, что если мы несчастны,

То потом… счастливой будет Русь!

Октябрь 1933 г.

ЖИЗНЬ ПРОСТА…

Что ж, пускай враждебен и пуст

Этот город, рожденный прозой,

Не замкнуть мне поющих уст

Ни приказом, ни злой угрозой!

Не прикрыть пылающих глаз

Ни рукою, ни белым платом,

Хоть и плохо мне жить сейчас

В этом городе распроклятом.

А когда-то, здесь, нараспев,

Мы с тобою стихи читали,

Накопляли тоску и гнев,

Буйство юности расточали.

Мы брели тогда наугад,

Очарованы всякой новью.

Те пути позади лежат,

Молодой залиты кровью.

Многих нет удалых голов,

Оборвало их ветром резким…

Здесь сейчас не любят стихов,

И о них говорить мне не с кем.

Стала жизнь звериной, простой,

Стало грубым каждое слово.

Я больна теперь не мечтой,

А действительность суровой!

Много певчих крылатых стай

Из души взметнулось на волю.

Запеклись от жажды уста,

Пропадать мне без песни, что ли?

Петь не время о взлетах грез

И о розах и синем небе.

Много нынче прольется слез

О дровах и о сером хлебе…

Впереди сейчас не мечта,

А действительность хмурит брови.

Жизнь до боли стала проста

В каждом жесте и в каждом слове.

Злобы тяжесть давить должна

На живые каждые плечи.

Эта жизнь длинна, и темна

Озарить ее многим нечем…

А у нас-то с тобой огни!

Не пустая зажгла их скука.

Только жалко, что в эти дни

Нас разбросила врозь разлука.

Слушай песню, мой дальний друг,

Отвечай на нее, услышу.

Снова бури гремят вокруг,

Потрясая ветхую крышу!

А под ветхою крышей я

Над столом склонилась в тревоге;

Одиночка судьба моя

Неразрывна с судьбою многих.

Буду проще, буду грубей

В каждом слове, в каждой поэме.

Ветер свищет: эй, не робей!

Погибать, так вместе со всеми.

Новых дней чернеет гряда,

Видно, черти ее вспахали?

Если долго длиться беда,

Хорошо погибнуть вначале…

Впрочем, пусть темнеет лазурь,

Пусть грозят нам тучами дали,

Мы то выдержим натиск бурь —

Не такие беды видали!

И пускай враждебен и пуст

Это город, рожденный прозой,

Не замкнуть мне поющих уст

Ни приказом, ни злой угрозой!

НОЧНЫЕ ЗАРНИЦЫ

Жил в дворницкой Владимир Соловьев.

От стен бревенчатых немилосердно дуло.

Вся мебель, — не потратишь много слов, —

Кровать и стол, да два дешевых стула.

Жизнь стойких — невеселая игра.

И в дворницкой, где холодно и грязно,

Писал он «Оправдание добра»,

Не видя зла усмешки безобразной.

И Достоевского несчастья и долги

Замучили. Творить, заботой мучась!

Болезнь и бедность — вечные враги.

Белинского постигла та же участь.

И Пушкина и Гоголя нужда

По временам гасила и душила.

Не зажигайся гения звезда,

И не рождайся творческая сила!

Страна, которой и таланты не нужны,

Шла к гибели широким пьяным шагом.

Немудрено, что у такой страны

Стал вождь — разбойник и бродяга!

Страна, которая, все ценное губя,

Чертополох, взлелеявши, взрастила;

Откуда силы взять, чтоб не проклясть тебя,

Талантов русских ранняя могила?

О, скудоумная, ты не могла понять,

Что слава гениев — твоею будет славой;

Что жизнь и труд их надо охранять,

А не травить крысиною отравой.

Умела разводить породистых свиней,

И коней для купеческой забавы;

Но ты не берегла своих больших людей,

Своей национальной славы!

Ну, что скажу я, что тебе скажу?

В чем отыщу неправды оправданье?..

Ты покорилась пуле и ножу,

И ты теперь достойна состраданья.

И под дугой бубенчики, звеня,

Расскажут мне, когда домой поеду,

Что, может быть, ты сгубишь и меня…

Молюсь, пошли Господь тебе победу!

Не надо мной… Ведь я, любя, кляну,

Кляня тебя, душой с тобой болею.

Великую, родимую страну

Люблю и по-хорошему жалею.

В стране жестокой, темной и большой,

Где погибали гении — гиганты,

Мечтаю жить. Сродниться с ней душой

И послужить ей маленьким талантом.

Откуда покорность эта,

Откуда эта любовь?

Расстрелянного поэта

Недавно брызнула кровь…

И снова сдвинула брови:

Певец над певцами, князь!

И, вспомнив о Гумилёве,

Я снова злобой зажглась.

Недавнюю эту рану

Рукой на груди зажму.

Кого обвинять я стану?

Кого «прощу и пойму»?

Тащить в подвал на расправу

Свою небесную весть,

Свою высокую славу,

Свою народную честь!..

И чья-то тупая морда

Направила свой наган

В него, идущего твердо,

Не сгорбившего свой стан.

За воина и поэта, —

Чей взор орлиный был горд, —

Расстрелять бы в ту ночь, до рассвета,

Сотню бездумных морд!

…………………………………………………………………………..

Не все растрачено и пропито

Моей безумною страной.

Обогатилась новым опытом

И… новой тяжкою виной.

Отбушевала наша вольница,

Друг друга резать начала!

Вожак шатается и клонится

У поминального стола.

И кто-то вновь слезами давится.

И на коня! И скачет вдаль.

Кому-то новое не нравится.

Кому-то старого не жаль.

Пусть вихревой, мятеж — сумятица!

Сквозь залпы слышен звонкий крик:

Убей, убей того кто пятится

А кто бороться не привык!

Апрель 1934 г.

СЛАВА ТЕБЕ, ГОСПОДИ

Бывают потрясающие дни,

Когда душа крыло свое расправит;

И так запоминаются они,

Что только смерть забыть о них заставит.

А после бури днями тишины

Так хорошо залечивать тревогу.

И неизбежные ошибки и вины

Отдать на суд и совести и Богу.

Душе дано единое крыло,

Вот почему мы лишены полета.

Но есть одно, что к счастью привело —

Земная и любимая работа!

Какая радость что-нибудь уметь,

Какое счастье, если любишь дело!

Построить дом…Стихами прозвенеть…

И чтобы все — любовно и умело.

За душу потрясающие дни,

За творческую милую работу —

О, Муза, голос прежний мне верни,

Чтоб песней славить Мудрого Кого-то!

20 марта 1933 г.

ОПОЯСАНА МЕЧЕМ

От жизни музу уберечь?

Не вы ли мне вчера сказали,

Что дать ей надо в руки меч,

Пока ей крылья не связали.

И, опоясана мечем,

На звон мечей она помчится!

Грустить не надо ни о чем,

Живи и пой! Умрешь, как птица.

У каждой жизни есть предел.

О, Господи, какое горе —

Быть в этом мире не у дел

И жить с безумием во взоре!

Но шорохом карандаша,

В тетрадке старой, на рассвете,

Не жалуйся, моя душа,

Что тяжело на этом свете…

Не убежать и не спастись…

А ветры улиц злы и грубы!

Напрасно в голубую высь

Зовут мечтательные трубы.

Сама от жизни не уйду.

Прикреплена нерасторжимо

К земному черному труду,

К земле жестокой и любимой.

Все до конца перетерпеть:

Гореть душой в огне пожара,

Смотреть в глаза врагу и петь,

Не уклоняясь от удара.

И если ты, поэт, не стар

И пел о храбрости недаром, —

Сумей ответить на удар

Таким же бешеным ударом!

Для вдохновенья — тихий час,

А для борьбы — и дни и ночи.

Господь отметил знаком нас,

И наша жизнь других короче…

19 сентября 1932 г.

Книга стихов «НЕ ПОКОРЮСЬ» (Харбин, 1932)

НЕ ПОКОРЮСЬ

В глухую ночь,

как летописец некий,

Записываю горе наших лет;

А днем ищу я в русском

человеке

Неизгладимый, негасимый

свет.

Трагическая доля

Ярославны —

Мой горький плач

о гибнущих в бою…

Но тем, кто пал бесцельно

и бесславно,

Ни слез моих, ни песен

не даю.

Живу. Люблю. И верую

по-детски,

Как должен верить

Русский человек…

Но жив во мне строптивый

дух стрелецкий, —

Его ничем не вытравить

вовек.

А Русь молчит. Не плачет

и… не дышит…

К земле лицом разбитым

никнет Русь…

Я думаю: куда бы встать

повыше,

И крикнуть «им»:

«А я не покорюсь!»

Не примирюсь я с долей

Ярославны!

И пусть пока молчит

моя страна, —

Но с участью печальной

и бесславной,

Не примирится и она!

1930 г.

ЗАДАЧА

Сейчас у Русских

Одна задача,

Самая трудная,

Большая срочная,

Требующая

Вычисления

Точного,

Над которым взрослые,

Как дети плачут!

Головоломные

Числа такие!

Решают многие,

Но у всех неудача…

А условие

Этой задачи:

«Как спасти Россию?»

1930 г.

ЕДИНЫЙ ПУТЬ

Едино солнце над вселенной,

Един над всем живущим Бог;

Но мой родной народ смятенный

Найти единый путь не мог…

Давно утеряны навеки

Своя семья, своя страна.

Мечтать о близком человеке

Мне радость бледная дана.

Как тяжела чужая сила…

Нужда и боль к земле гнетет…

У Бога смерти я просила,

Но Бог мне смерти не дает.

Чем усмирю я в сердце ярость?

Крещусь измученной рукой:

Скорей пришли мне, Боже, старость,

А с ней усталость и покой!

В трущобах Дальнего Востока,

Во мраке злых трусливых дней

Тоскую зло и одиноко

Вдали от Родины своей.

Едино солнце над вселенной,

Един над всем живущим Бог;

И только мой народ смятенный

Найти единый путь не мог…

Август 1931 г.

ИМЕНЕМ ТВОИМ…

Годы горя, нищеты и бед

Проползли… мелькнули… отгорели.

Все же мы за много-много лет

Многого обдумать не успели.

Нам, серьезным, строгим и простым

Надоели выкрики актеров;

И хоть жар сердечный не остыл,

Но воспламеняемся не скоро.

Ну, конечно, было тяжело…

Наземь опрокинула усталость…

Горе безнаказанным прошло;

Дело незаконченным осталось.

Сами уж не знаем, почему,

(Темнота отчаяния, что ли?)

Медлим обращаться мы к Нему,

Корчась от невыносимой боли.

Скажут: слов пустых не говори,

Мы теперь не те, что раньше были:

Девушки нейдут в монастыри,

Юноши Россию разлюбили.

Жизнь эгоистична и пуста,

И в сердцах у нас темно и пусто…

Мы теперь не верим во Христа

И не станем слушать Златоуста.

Закрываю очи и молчу.

Сердцем проклинаю эти годы.

Мы вручаем Божьему мечу

Долю бесталанного народа.

Господи, поможешь только Ты,

Именем Твоим друг другу верим!

Выведи из этой темноты

И верни нам милую потерю!

1931 г.

ДЛЯ НЕМНОГИХ

Неужели для того я

Убежала от советов,

Чтобы выбрать горький жребий

Эмигрантского поэта?

Чтобы здесь, совсем измучась

От нужды и ностальгии, —

Плакать — петь про злую участь

Всеми преданной России?

Нет!

Накопляя гнев и жалость

И отыскивая правду

От одних к другим металась!

Создавала я поэмы

Из железа и из стали!

Свято веруя, что все мы

Для борьбы сюда бежали.

И в изгнаньи поняла я,

Почему мне песня злая

Болью душу обжигала…

Не для всех нужна Россия…

Дорога она немногим…

Их немного… Но такие

Не свернут с прямой дороги!

И под бело-сине-красным

Флагом, гордым и прекрасным

Снова будет Русь, мы верим!

Нас не тронут вражьи пули!

Смело, Братья, в бой с врагами!

Те, кто ночью не заснули,

На рассвете будут с нами!

1930 г.

ПРИМИ!

За веру в Бога — пытки и гоненья,

За верность родине — расстрел или тюрьма,

За правду резкую — жестокость и глумленье,

За стойкость — нищая сума.

Как тяжело идти дорогой узкой

И быть несчастнейшим между людьми,

Но если ты себя считаешь Русским, —

То нищету, тюрьму и смерть прими!

1931 г.

НЕОТРЫВНАЯ

Не пленница и не рабыня,

Но каждый час и каждый год

Я от рожденья и доныне —

Твоя, великий мой народ!

Русь, о тебе вдали тоскую,

Любовью кровною люблю,

Навеки-вечные родную,

Навеки-вечные мою!

И в грохоте чужих историй

Твоя История близка.

Твое — мое и наше горе.

Твоя — моя — одна тоска…

И в ненависти не одна я:

Мой дух в холодной тьме узрел,

Как отдает моя Родная

Своих героев на расстрел…

Национальные герои

Прославят родину мою.

Им вечный памятник построю

И цоколь песней обовью!

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Чужое, злое имя «Ленинград»!

В том городе, где жили исполины, —

Теперь пигмеи радостно галдят

У красного подножья гильотины.

Там льется много крови и … чернил.

Все кружится в безумно-быстром темпе…

И сатана с улыбкой приложил

На лбы людей пятиконечный штемпель.

Стал город славы кладбищем химер,

Стал призраком чужим и нереальным.

Там каждый семилетний пионер

Придавлен днем суровым и печальным.

Уродливый, нелепый, жуткий быт,

В котором нет друзей и нет любимых…

Никто не сыт, но каждый бит,

И в каждом зверь. И боль непоправима…

А «Допры», где палач, от крови пьян,

«Работает» в усердьи озверелом.

Где паклей забивают рты крестьян,

Чтоб не могли кричать перед расстрелом.

А за пайком голодные хвосты!

А в золоте зубов ухмылка Нэпа!

О, Господи, помилуй и прости

Рабов покорных подлого Совдепа!

Грузину, не татарам, платят дань.

Где гордость? Где любовь к родному краю?

Ах, «почему же мы такая дрянь?» —

Чужую фразу снова повторяю.

Российский город славы и побед, —

Ты выдержишь и это потрясенье.

Увидим вновь мы пышный твой расцвет —

Плоды трудов иного поколенья.

Былую мощь твою и красоту

Не видела, но верю, что увижу.

О них в отцовских книгах я прочту,

И «Ленинград» сильней возненавижу.

Санкт-Петербург, твой искаженный лик,

Назвали по-другому в эти годы.

Но все пройдет. И будешь ты велик,

Столица величайшего народа!

И гениальный русский драматург,

Который душу нации прославит,

Названием старинным «Петербург» —

Чудесную поэму озаглавит!

1932 г.

ПРИСТАНЬ

Много в жизни открыто америк,

Стран великих и средних и малых.

Где же тихая пристань, где берег

Для изгнанников и для усталых?

Много пыльных дорог и тропинок.

Нас грозою отмеченных много.

Прозорливый молитвенник-инок,

Укажи нам в Россию дорогу.

Много сказок и песен у жизни,

Но всех песен милее и краше

Мне легенды о нашей Отчизне,

О стране героической нашей.

Никаких нам не надо америк,

Опостылели страны чужие.

Есть для Русских единственный берег,

Наша тихая пристань — Россия.

1931 г.

ЗНАМЯ И ДЕВИЗ

Один сказал другому:

— Что делать нам с тобой?

Мы оба незнакомы

Ни с ветром, ни с судьбой.

Пойдем с тобой навстречу

И жизни и борьбе!

Опасность я замечу,

Скажу о ней тебе.

Другой молчал и слушал.

И понял: в этот миг

В измученные души

Надежды луч проник.

Один спросил другого,

(В вопросе страх и боль…)

— Скажи, какое слово

Запомним как пароль?

Другой ему ответил:

— Пойми, мой друг, меня…

Милей всего на свет?

Мне Родина моя!

Там, где гремят проклятья

И в битвах льется кровь,

Разделим мы, как Братья,

И злобу и любовь.

Смотри, орлы над нами

Под небеса взвились!

Россия будет — знамя

И Правда — наш девиз!

1929 г.

БРАТСКИЙ ПАРОЛЬ

Переносит ветер вести

И оттуда, и туда:

Мы бороться будем вместе,

Вместе навсегда!

Бой открытый невозможен,

Но сердца горят…

Смелый, умный, осторожный, —

Безымянный Брат!

Будем пить из общей чаши

Ненависть и боль.

Знают всюду Братья наши

Братский наш пароль!

В синем небе золотые

Сполохи горят…

«Служим Богу и России!»

— Слышишь? — Слышу, Брат!

1927 г.

НА ТОЙ СТОРОНЕ

Во вражеский лагерь не каждый пойдет,

Не каждый рискнет головой.

Не знает он, встретит ли солнца восход

И будет ли завтра живой.

Орлиную душу свою он понес

На крыльях отваги в борьбу,

Ушел он в страну громыхающих гроз

Испытывать жизнь и судьбу.

А если вернется, то скоро опять

На подвиг отправится он.

А женское дело — молиться и ждать,

Склоняясь над шелком знамен.

Скрипят под иглою тугие шелка.

Три буквы и крест на шелках.

Пусть будет винтовка верна и легка

В его молодецких руках.

За карие очи, что смотрят во тьму,

За руки, которые мстят,

Моюсь я. Дай, Боже, удачи ему

И пусть он вернется назад!

1932 г.

СЛЕДОПЫТ

Прищурены глаза. И не лицо, а… маска!

Но трудно лгать тебе на этот раз.

Душа, взъерошенная нервной встряской,

Тревожно смотрит из печальных глаз.

Я знаю, ты бродил по вражеским дорогам.

Твой взгляд был осторожен и колюч.

Имея малое, ты тосковал о многом!

В подпольной тьме искал восстанья луч…

И в тишине пустых и мрачных комнат

Твой голос звал, приказывал, просил…

И ты замечен. И тебя запомнят!

Поберегись! Не выбейся из сил.

Тебя броня спасает от измены,

Талантливый и умный следопыт.

Ты вскроешь не свои, а вражеские вены.

Убьешь! Пока… не будешь сам убит.

Двоякий смысл в твоем пытливом слове.

Привычно лжет нахмуренная бровь.

Ты весь в крови. И ты устал от крови…

И все-таки, твоя стихия — кровь!

1929 г.

РУССКАЯ ДЕВУШКА

Служащая губвоенкомата

Синеглазая машинистка;

Зовут ее «товарищ» Ната,

Но она не коммунистка!

С чекистами болтает смело

И смеется весело и звонко!

Но спрятан под блузкой белой…

Крестик на цепочке тонкой…

Вечерами с военкомом танцевала,

Интернационал пела.

А по ночам жизнью рисковала

За великое русское дело.

По ночам Ната уходит, —

У бедняжки много заботы:

За старым амбаром, в огороде

Ната встречает кого-то…

Поговорив с любимым, Ната

Не теряет времени даром

И, склоняясь над тяжелой лопатой,

Закапывает винтовки за амбаром.

Девушка без слез и стона

Проводила милого в горы.

Передавала в отряд патроны

И слушала заветное «скоро!»

Следили. Донесли. Арестовали.

При обыске нашли записку.

В холодном и темном подвале

Пытали синеглазую машинистку…

Прекрасная и молодая,

Она не просила пощады!

Расстреляли героиню восстанья…

А в снежных горах Алтая

Начальник партизанского отряда

Мечтал о скором свиданьи…

СЫН СВЯЩЕННИКА

Ты пришел из страны чудовищ,

Из страны полуночных слез.

Много ты бесценных сокровищ

На чужбину с собой принес.

Пусть в кровавую атмосферу

Ты с младенческих лет попал,

Но великую ценность — веру,

Веру в Бога — не потерял.

Если горькой будет дорога,

Верь, — наступит горю конец,

Ведь в стране, где забыли Бога

Был священником твой отец!

Был отец твой смел и упорен,

Был самим собой до конца.

И неведомо сколько зерен

Он посеял в русских сердцах.

Не Алтайские ли утесы,

Не Алтайские ли ветра, —

Сибиряк мой светловолосый,

Провожали тебя вчера?

Сын священника, сын Алтая,

И великой России сын,

Твоя молодость золотая

Расцвела средь черных годин.

Оттого-то чуть-чуть сурово

Голубые смотрят глаза,

В них желанья пути другого, —

Надвигающаяся гроза!

Ни душой, ни единым словом,

Мой любимый юноша-брат

Перед Родиной не виновен

Перед Богом не виноват!

ИЗ ТЬМЫ В ТЬМУ

Все случилось так непонятно,

Но запомнилось мне навек:

Подошел ко мне неприятный,

Злобой выдуманный человек.

Да, бывают в жизни минуты,

Сердце знает, что близок рок…

Человека того, почему-то

Я тогда оттолкнуть не мог.

Я не знал, что это Иуда,

Ненасытный и хитрый спрут,

Что пришел он как раз оттуда,

Где родных людей предают.

Не ушел от дьявольской драмы…

Боже мой, скажи, почему

Так их много злых и незнамых,

Их идущих из тьмы в тьму?

1931 г.

НЕ СВОЙ

О том, что будет, мечтать не будем.

Мечта от жизни уводит вдаль.

Устал бороться? Не веришь людям?

На сердце злоба, в глазах печаль…

Ну что же делать? Не все герои,

Не все способны идти на бой.

Не выходить же совсем из строя

И не склоняться перед судьбой.

Не вдохновитель земных трагедий,

Не полководец и не герой,

Среди тоскующих о победе,

Среди бунтующих, ты не свой.

Как человек, ты не безупречен,

Как гражданин, ты, душою слаб.

Тебя утешить мне, право, нечем,

Трусливый, жалкий советский раб!

1931 г.

МЕСТЬ

Бледны и сумрачны черты ее лица,

Ни крыльев нет, ни драгоценного венца.

И эти губы строгие молчат,

Но ты запомнишь говорящий взгляд.

Запомни также, мой небрежный друг,

У этой вестницы бессонниц и разлук

Поспешный шаг. Смотри, она идет,

И расступается почтительно народ.

Она замедлит там свои шаги,

Где подвиг, где опасность и враги.

И вот, пока она на свете есть

Неутоленная питьем кровавым месть,

Сквозь сумрак наших утомленных дней

Мы, оскорбленные, должны идти за ней,

И вместе с ней замедлить там шаги,

Где подвиг, где опасность и враги!

1931 г.

ПОГИБШЕМУ ПАРТИЗАНУ…

С шуткою, с улыбкою скептической

Прожил жизнь недолгую свою.

И над этой гибелью трагической

Я сегодня плачу и пою…

Ижевцы и Воткинцы, запомните:

Ваш соратник умер на войне

Умер не в изгнаннической комнате,

А погиб на Русской стороне.

Выклеваны очи жадным вороном

И уста шутливые молчат…

Ах, из тех, кто ходит на ту сторону,

Мало возвращается назад!

Ноябрь 1931 г.

ОТЦОВО КОПЬЕ

Народ мой в неволе, в тоске изнемог…

Доколе, о Боже, доколе?

За дерзость и грех наказует нас Бог,

За дерзость и грех мы в неволе.

В ночи наш пожар полыхай до зари!

Слезами зальем ли мы горе?

А наши убитые нами Цари

Скорбят о великом позоре.

И русское горе, и горе мое

Руками сплету воедино.

А вырастет сын, я отцово копье

Отдам ненаглядному сыну.

Скажу я: похож на отца, ты, мой сын,

Борись, как и он, за Россию!

Будь воином храбрым, ты в поле воин,

Коль с поля уходят другие.

1931 г.

ДЫХАНИЕ ПОДВИГА

Девушка, никому не нужная,

Попала в сутолоку чужих городов.

Идет наивная и безоружная

К врагам вооруженным до зубов.

Безрассудная, чего ты хочешь?

Жертвовать? Не надо, не стоит…

Обывательские, липкие, черные ночи

Забросают тебя грязью густою.

Девушка, остановись, не надо!

Спрячься, как все, под крыло к мужу!

Одну растерзают звери и гады!

Застынет сердце от ветра и стужи…

Но она прижимает к сердцу руки

И лепечет слова, не пойму какие:

«Дыханьем подвига потушу муки,

Твои огневые муки, Россия!

…………………………….….….….….…..

Молодость пожалей! Куда ты?

Много ли вас таких? Одна ли!

Много ли вас, отдающих свято

Юные души Русской печали?

Она, задыхаясь от слез, сказала:

«Нас мало»….

1928 г.

БУДЕТ!

Провели черту и сказали: граница!

А по обе стороны — живые люди.

И близким в разлуке тоскливо снится,

Что встречи не будет…

Провели черту. И стоят солдаты.

Пули в винтовке, в «Нагане», в «Смите»…

Отсюда кричу: «Отдайте брата!»

А с той стороны: «К сестре пустите!»

Стоят, как серые камни, молча.

Поджидают пули сестру и брата.

И над стражей чья-то жестокость волчья…

И стража не виновата.

Смертные шаги — перейти границу…

Но по обе стороны смелые люди!

Надо желать и уметь добиться…

И встреча будет!

Октябрь 1928 г.

СЕСТРА МОЯ

Сестра моя, Ненависть, куда идешь?

— Для гибели вражьей ищу я нож!

— Зачем он тебе, родная сестра?

Ты сама, как отточенный нож, остра!

Неужели поле, где посеяна рожь,

Ты снова русской кровью зальешь?

В руке у тебя ременная плеть,

Я знаю, ты не умеешь жалеть…

Руки грозят и глаза грозят!

Верить нельзя и жалеть нельзя…

А пуще всего душа грозит

За того, который давно убит…

Что же ты медленно так идешь?

На тебе в руки острый нож!

В злобные очи смотреть врагу

Вместе с тобой смело могу.

Это ты в колодезь вливала яд,

Из которого пил вражий отряд?

Ты взрывала мосты и жгла сады?

Кровь и огонь — твои следы!

Но все же иду по твоим следам,

Но все же я душу тебе отдам!

Давно я рядом с тобой иду,

Пойду я рядом и в этом году.

1929 г.

РУССКАЯ ЖЕНЩИНА

Чтобы скрыть в очах печаль,

Сдвину я на брови шаль.

Что же даст Россия мне?

Слезы о вчерашнем дне…

Горя много на веку,

Злость, обиду и тоску…

Снова братскую войну?

Грохот пушек на Дону?

Снова обыски и страх…

Кровь на вражеских штыках,

Я — сестра, жена и мать,

Мне — о близких горевать.

Ночь не спать, а утром вновь —

Белый снег и чья-то кровь.

Кровью обагренный снег…

Игорь, Светик мой, Олег!

Вновь костров полночных дым —

Петропавловск и Ишим!

И восстания заря,

«За Россию! За Царя!»

Очи и душа в огне!

Вдруг решетка на окне…

В Соловецких лагерях

Болт железный на дверях.

Слышу выстрелы в упор,

Крики: «заводи мотор!»

Конвоиров грубый смех…

…………………………….….….….….…..

«Ненавидеть — это грех?»

И ответил на вопрос

Кто-то взором полным слез…

— Боже, дай мне сил дожить,

Сына в бой благословить!

1931 г.

ПРОКЛЯТИЕ

Пусть будут снова яблони в цвету.

Весна… но все надежды отняты.

И крикнуть хочется в ночную темноту:

— Будьте вы прокляты!

Благословенны вы, идущие на бой

С мечтами смелыми и страстными…

На бой с неправдою, со смертью и с судьбой

Дерзающие — счастливы…

И больно за родной мой край и мой народ.

Но прежний ли ты, тот ли ты?

Октябрь и Восемнадцатый кровавый год

Будьте вы прокляты!

Проклятые и год, и месяц, и число,

Когда подвалы стали бойнями…

Был сброшен рулевой и сломано весло

Руками недостойными…

Придешь ли ты, возмездья грозный час.

День ли ты, год ли ты?

Но вы, убившие прекраснейших из нас

— Будьте вы прокляты!

КОМИНТЕРН К СТЕНКЕ

Как искорки во тьме —

Подпольная работа…

Вдруг вспыхнула б от них

Заря переворота!

И вновь могучая,

Как грозная стихия,

Заговорила

И запела бы Россия!

О, грохот гнева!

Пламенные взрывы

Во имя Родины,

А не «свободы» лживой!

…………………………….….….….….…..

И продавцы газет

Кричат в дыму пожаров:

«Расстреляны 17 комиссаров!»

В шелках знамен

Восстания отвага!

Перед святым крестом

На площадях присяга.

В соборах молятся

Митрополиты

О всех, за веру

И отечество убитых.

Бас протодьякона,

Как в колокол, ударит:

«Благочестивейшего

Даждь нам Государя!»

И бунтарей вчерашних

Горестные тени

Вдруг упадут

Покорно на колени.

…………………………….….….….….…..

Российский гнев,

Скорее помоги мне!

Дай музыку к словам

В грозящем гимне:

— В прах сокрушим

Чекистские застенки,

А Коминтерн с его слугами…

— К стенке!!

1930 г.

ВЫШИВКИ

Словно арестанта под конвоем,

Разум мою душу стережет,

Я она, склоняясь над канвою,

Свет очей узорам отдает…

А узоры странные такие,

Дышат жизнью пестрые шелка.

Верую, что Русскую Россию

Возвеличит русская рука!

Буду делать маленькое дело.

Разум, сторож черствый, не мешай!

Пусть, пока труба не прогремела,

Путается в вышивках душа…

Декабрь 1929 г.

В МИРЕ МЕМУАРОВ

Мы с тобой врагами не добиты,

Но в тупик глухой заведены,

Два обломка королевской свиты,

Короля трагической страны.

Подвиг — это миг самозабвенья,

Огненный полет в ночную высь.

Клятву долголетнего терпенья

Мы с тобою выполнить взялись.

Жизнь диктует новые законы,

Вожаки кричат: «Не отставай!»,

Но перед отцовскою иконой

Огонек зажечь не забывай.

Никому нас не переупрямить,

Жизнь борьбой неравною полна.

В эти дни сожжем о прошлом память,

Чтоб не помешала нам она!

Чтоб душа слезой не растекалась,

В мусорную яму сволоку

Нашу эмигрантскую усталость,

Нашу эмигрантскую тоску.

1931 г.

ЗА ОБИДУ

По ночам я о многом думаю,

На подушку слезы роняю,

Но маленькую личную беду мою

К общей не приравняю.

На чужбину шквалом отброшены,

Оглушенные гулким громом,

Раскатились мы, как горошины,

В поле чуждом и незнакомом.

Не люблю я запаха ладана,

Рано петь по нас панихиду,

Будет день: нежданно-негаданно,

Отомстим за нашу обиду!

Не за ссылку за нашу дальнюю,

Не за горечь отдельной драмы, —

За обиду национальную,

За поруганные наши храмы!

За все то, что русскому дорого,

Что для сердца русского свято —

Отомстим мы жестоко ворогу

В грозный год Великой Расплаты!

20 октября 1931 г.

ГЕОРГИЙ

Охвачена жарким и светлым пожаром

Забуду ль о прошлом, о темном, о старом?

О звоне серебряных колец кольчуги,

О князе, о храбром забуду ли, други!

Всегда в горделивом и нежном восторге

Я имя твое повторяю — Георгий!

На фоне Российских алеющих зарев —

Мой храбрый Георгий, слуга Государев.

О топоте четком копыт лошадиных,

О вьюге, о снеге сибирской долины,

О серой шинели, о серой папахе,

О страхе за милого, девичьем страхе…

О всаднике стройном, чье имя Георгий,

Пусть память поет в горделивом восторге!

О взгляде последнем навеки родного…

О шелковой гриве коня вороного.

Короткое счастье за горе разлуки.

Напрасно цепляются женские руки

За шашку, за краешек серой шинели

В ту ночь, когда трубы за окнами пели.

Напрасно цепляются руки за стремя:

Не время любить нам и плакать не время.

На фоне Российских бунтующих зарев,

Не милый он мне, а слуга государев!

Но женское сердце, как пленная птица, —

Ему суждено тосковать и томиться.

Узнала: в дыму багровеющих зарев

Погиб Государь… и слуга Государев

Признаюсь, призанием горестным мучась:

Завидной казалось Царицына участь…

Ах, встретить бы пулю из той же обоймы!

Но не были рядом, Георгий, с тобой мы.

За вызов, за гордый отказ помириться,

Пришлось на чужбине далекой томиться.

И вот вереницею пасмурной годы,

Прошли под знаменами черной невзгоды.

Но в черной заботе о крыше и хлебе

Мне звездочка светит в полуночном небе,

И память поет в горделивом восторге,

О Русском герое, чье имя — Георгий!

9 декабря 1931 г.

В БРОНЮ ЗАКОВАНА

Российскому Обще-Воинскому Союзу посвящаю.

Переберу рукой взволнованной

Страницы прошлых ярких дней,

И встанет Русь, в броню закована,

В красе воинственной своей!

Сегодня вспомним мы нечаянно

Имен и дел великий ряд…

И в красоте своей отчаянной

Набег Аскольда на Царьград!

Впервые стал Царьград добычею.

И первые Аскольд и Дир

Мечами звонкими и кличами

О русских известили мир!

А Святослав с дружиной верною

Прославил Новгородский край.

Его отвагу беспримерную

Узнали Волга и Дунай.

А битва на Неве со шведами,

Где Александр пресветлый вновь

Украсил Русь своей победою

И пролил вражескую кровь.

И Куликово поле знаем мы,

Где Дмитрия Донского рать

Разбила полчища Мамаевы.

Привычным стало побеждать!

На небе сумерками поздними

Расскажет алая заря

Нам про Царя Ивана Грозного,

В России первого Царя.

Конь Грозного чертил подковами

Победы радужную грань…

Пред покорителями новыми

Склонилась буйная Казань.

Восток далекой снежной тайною

Манил вечернюю зарю…

Отдал Ермак Сибирь бескрайную

В подарок Грозному Царю.

А дальше бой, воспетый Пушкиным,

И мне ли петь после него?

И не Полтавскими ли Пушками,

Гремело эхо над Невой?

А дни Суворова, которыми

Костры победы зажжены,

Над безграничными просторами

Моей прославленной страны!

Пускай враги от злобы хмурятся,

Мы духом были велики —

И по Парижским ярким улицам,

Наш Царь провел свои полки!

Забуду нынешнее горе я,

Мне ясен наш грядущий путь:

Нельзя страну с такой Историей

Ни задушить, ни зачеркнуть!

Потомки славных тех воителей

Вдали от родины своей

Заслужат лавры победителей

На рубеже грядущих дней.

1931 г.

Д.Л. ХОРВАТ

Главе Дальневосточной эмиграции посвящаю

Защиту наших прав ему вручаем.

И под его отеческой рукой

Мы, русские изгнанники в Китае,

Найдем защиту и покой.

Недаром раньше был хозяин края,

Осталось твердою хозяйская рука.

Душе его близка страна родная,

И горесть русская душе его близка.

Хранителю традиций — эти строки,

Главе изгнанников — поклон мой до земли!

Привет всем тем, кто в эти злые сроки

За ним одной дорогою пошли!

1932 г.

НА МОРЕ И СУШЕ

Адмиралу Федоровичу посвящаю

Кричу «ау!» прошедшим временам.

Ведь только что отгрохотали войны.

И с человечьей кровью пополам

Мы воду пьем бесстрастно и спокойно.

Война для многих стала ремеслом;

Но есть такие люди, у которых

Военным вихрем знамя унесло

В чужие неизвестные просторы.

Пою о вас, родные корабли,

В чужих морях — Российская отвага!

Пою о тех, которых погребли

Без панихид и спущенного флага.

Чужие люди сердцу далеки.

Напоминает якорь о надежде.

Вы, Русские родные моряки,

Такими же остались, как и прежде.

От снов чужих когда-нибудь очнусь.

На Родине найду родные души.

И будет вновь сиять, как солнце, Русь,

И побеждать на море и на суше!

24 июня 1931 г.

АЛЕКСАНДРУ ПОКРОВСКОМУ

Из беды святая сила вынесла,

Выручила правда из беды.

Жизнь не терпит путанного вымысла,

Заметает ложные следы…

Все пугали вьюгой да сугробами:

«Нынче правят миром зло и ложь,

Встретишься в дороге с меднолобыми

И в бою неравном пропадешь!»

Помолился он перед киотами:

«Николай Угодник, помоги!»

Клеветой, нуждою да заботами

Не затравят хитрые враги!

Дни легли коротенькими шпалами

Не заметил, как по ним шагал.

В бурю над бездонными провалами

Он с непримиримыми стоял.

Вражьи очи в злобе кровью налиты

Но ему их злоба нипочем!

Спрашивал он силу: не ушла ли ты?

Ангела: стоишь ли за плечом?

Шел он под охраной Белокрылого,

А у Силы Темной… силы нет…

Не слыхал от ближних слова милого.

Но зато от Родины — привет!

И пускай морозная метелица

Кудри его снегом серебрит.

Если тронуть кто его осмелится —

Будет Силой Светлою убит!

Пристальнее в душу посмотрите-ка;

Отдает свою по капле кровь…

Самая мудрейшая политика

— Искренняя к Родине любовь!

1931 г.

КАЗАЧИЙ ХОР

Посвящается Казачьему хору В.И.Федотова

Звуки песен казачьего хора

Нам навеяли милую быль:

Бесконечность степного простора

И степной золотистый ковыль…

Островерхие горные грани,

Широта многоводная рек,

И зеленые дали Кубани

И Сибирский сверкающий снег…

Как плывет по утрам над станицей

Колокольный серебряный звон,

И как сердцу казачьему снится

Величавый и сказочный Дон…

В этих песнях шумит Забайкалье,

Бродит ветер по склонам тайги…

Это там, где знамена склоняли

Побежденные вами враги.

Знай, Ермак, победивший Кучума

И погибший в волнах Иртыша,

Что твою заповедную думу

Не забудет казачья душа!

Волны плещут и бьются о берег

И о прошлом поют без конца…

Не тебя ли, бушующий Терек,

Вспоминают казачьи сердца?

Прогудели баллады седые

Голосами родных кобзарей

О просторах великой России

И о солнышке ясном над ней!

Июль 1931 г.

КАЗАЧКЕ ТАНЕ

Анне Лариной посвящаю

Тебе немало причинили боли…

И ты готовилась к упорству и борьбе,

Но материнства солнечную долю

Ты выбрала, любимая, себе.

У побежденных, в нашем темном стане,

Но все-таки на воле, не в тюрьме,

Пусть будет наша маленькая Таня,

Как зайчик солнечный во тьме.

И если нас с тобою опалило

Безвременье сжигающим крылом, —

Добьемся мы, чтоб все у Тани было:

И Родина, и близкие, и дом!

Хочу, чтоб эти детские глазенки

Увидели великой нашу Русь.

И о тебе, и о твоем ребенке

Сегодня ночью Богу помолюсь.

27 декабря 1931 г.

ИСПОВЕДЬ (Многих)

Прохожий, может быть, поймешь

Ты исповедь мою простую,

Как в жизни, ненавидя ложь.

Всю жизнь я прожил, протестуя.

И если даст отсрочку враг,

Хочу я, чтоб потомство знало,

Что прожили мы кое-как

И гибли тоже, как попало…

Под сенью Русского орла

Не вспоминайте вы о зрящих,

Чья смерть геройской не была,

И жизнь была не настоящей.

Позор! Один из них ведь я…

Мой день тосклив и сон тревожен,

И маленькая жизнь моя

Порой мне Родины дороже…

Потом… да будет миг тот свят,

Когда раздастся окрик властный,

И вспомню вдруг, что я … солдат

Страны великой и несчастной

И с рельс привычных ринусь я,

Как поезд, пущенный с откоса, —

Навстречу вам, мои друзья,

Расстрелянные без допроса.

Но коль забуду и прощу

Больную Русскую обиду,

Пусть я друзей не отыщу

И в Царство Божие не вниду!

1930 г.

ГРЯДУЩИЙ ДЕНЬ

Грядущий день, тебя зову и жду я,

За край твоей одежды уцеплюсь!

Я верю, ты создашь другую, молодую —

И неожиданную Русь!

Так суждено, что старый дом разрушен;

Мне затхлый запах плесени не мил…

Но все ж октябрьский ветер не потушит

Лампадки у родных могил.

А день сегодняшний, продажный и тоскливый,

Не брызнет солнцем в души и глаза.

Но завтра освежит дождями нивы

Святая покаянная гроза!

Грядущий день, тебя зову и жду я!

Твои шаги — другой эпохи взлет!

Русь неожиданную, Русь иную

Грядущее на крыльях принесет!

1927 г.

ПРЕЕМНИК

Взметнутся белые мятели,

Сверкнет иной, не красный свет,

И будет то, что мы хотели,

О чем мечтали много лет.

И, тяжесть Власти возлагая

На чью-нибудь опять главу,

Увидит вновь страна родная

Свой сон желанный наяву.

С зарей мы выйдем на дорогу;

Напомнит алая заря,

Как долго вопияла к Богу

Кровь неповинного Царя.

И венчанный венцом терновым

Несчастный убиенный Царь

Узрит с небес: Россия снова

Такой же стала, как и встарь.

Но чувствую, что тот, который

Приемлет тяжесть Власти вновь,

Забыть не в силах будет скоро

Его предшественника кровь…

1931 г.

РАЗДУМЬЕ

Загробный мир? Кто приходил оттуда?

Кто рассказал хоть раз о нем живым?

И я о нем напоминать не буду

Веселым, смелым, молодым.

Рожденье человека — это чудо!

А жизнь — немножко горький дым…

У жизни есть неведомые дали.

В глазах моих — желанье и вопрос:

Где встретить тех, что отлиты из стали,

И предназначены для гроз?

Какими маленькими люди нынче стали…

И нет в садах ни соловьев, ни роз…

Но эту жизнь за привкус горьковатый

И за короткую тревожную весну

И за осенний терпкий час расплаты —

Я все-таки не прокляну!

Душа сама без меры виновата,

Пока у тела бренного в плену…

1931 г.

ХХI ВЕК

Двадцать Первый Век, не о тебе ли

Сегодня вечером деревья прошумели?

………………………………………………………………………..

Над внуками потом, а не над нами

Взовьется к небу радужное знамя!

И будут дни, на наши не похожи,

Спокойнее, медлительнее, строже.

А кто-нибудь, уж поздно или рано,

Найдет дорогу в солнечные страны.

И песенный дворец я не построю

Грядущему великому герою.

А самое чудесное на свете

В те годы будут маленькие дети!

Что может быть прекраснее ребенка,

Смеющегося радостно и звонко?

Над тружениками, над королями —

Взовьется к небу радостное знамя!

И кто-нибудь, на сотню лет далекий,

Найдет в архиве пыльном эти строки…

Так слушай же, надменный мой потомок!

Не в солнечном краю, в стране потемок

Жила твоя прабабушка. В хибарке

Мигал всю ночь огонь свечи неяркий.

Сгоревшая от мук в Двадцатом Веке,

Она мечтала о любимом человеке…

И ежилась от пушечного грома

Под ненадежной, ветхой крышей дома.

В стране, где поезда летели под откосы,

Сочла за удаль срезать свои косы.

И сделала всю жизнь свою ошибкой

За чью-то мимолетную улыбку…

А осенью протягивала руки

И о ненужной плакала разлуке…

Боюсь, потомок мой самодовольный,

Ты не поймешь, что значит слово «больно»

Ах, если б ты не понял, (хорошо бы!)

Что значит: «побледнеть от черной злобы!»

…………………………………………………………………………………

Двадцать Первый Век, не о тебе ли

Мечты мои под утро прозвенели?

1930 г.

БОР МОЙ

Плачу над грушей дюшес,

Сгорбилась в горе великом:

Где ты, родимый мой лес,

Папоротник, земляника!

Право, смешной разговор:

Я разлюбила бананы.

Бор мой, сосновый мой бор,

Запах медовый и пряный!

Может быть, в этом году

(Дай помечтаю немножко!)

Утром на зорьке пойду,

В рощу с плетеным лукошком.

Как это мог ты забыть?

Тише… в лесу — это в храме!

Буду сбирать я грибы,

И воевать с комарами.

Лес мой, родимый мой лес!

В горести сгорбила спину…

Видно, попутал нас бес,

И уволок на чужбину.

Грусть мою, русскую грусть,

Выпущу птичкой из рук я.

До-пьяна нынче напьюсь

Новой печалью — разлукой.

Склоны отвесные гор…

Нет, уж не песней, а криком:

— Бор мой, сосновый мой бор,

Папоротник, земляника!..

1929 г.

ЦАРЕВНА

Легенды узорчатый белый рукав

Мелькнул между сосен угрюмых…

Я в шепоте низко склонившихся трав

Услышал народные думы.

И плачу, и стонут, и песни поют

И степи, и реки, и горы

О том, как вершили неправедный суд

Над Русью убийцы и воры.

Народную память никто не убьет,

Как солнца не скроют туманы.

Чудесная сказка в Сибири живет

О сердце Царевны Татьяны.

Сегодня в тайге запылали костры —

Червонные вестники смерти!

Погибли Царевны, четыре сестры…

Не верят? Не надо, не верьте.

Не шепот, а ветер! Не ветер, а гром!

Царевны навеки заснули…

Сейчас не забыли и вспомним потом

Четыре смертельные пули.

Легенда в огне золотого костра…

Я слушать ее не устану…

Одна не погибла Царевна-сестра,

Не тронула пуля Татьяну.

Умчали для жизни кого-то двоих

Гнедые отважные кони.

И ветер прислушался, ветер затих:

Не слышен ли топот погони?

Но то, кто Царевну-страдалицу спас

От страшной мучительной смерти,

Не вынес печали Татьяниных глаз…

Не верят? Ну, что же не верьте.

И он, умирая, кому-то открыл:

«Спокойно я Богу предстану.

Светла белизною архангельских крыл

Одежда Царевны-Татьяны.

Тяжел ее крест и тернист ее путь,

Но ей неизвестна усталость

С той ночи, как пуля ударила в грудь

И в сердце Царевны осталась.

Как жертва вечерняя, бродит она,

Тайга стережет ее свято.

За злобный твой грех, о, родная страна,

Она без вины виновата».

…………………………………………………………………………………

Легенда взмахнула своим рукавом…

Я слушать ее не устану.

Увидел я с пулею в сердце живом

Святую Царевну-Татьяну…

1930 г.

КУРГАН В СТЕПИ

Струны ветровые над курганом

О князьях и воинах поют…

И навстречу мчатся ураганом

Золотые искорки минут.

Выросла из крови половецкой

Через сотни лет разрыв-трава,

О былом, о славе молодецкой

Шепчет потаенные слова.

Ветром опьяненные, качаясь,

Целовались травы и цветы,

Нежным и песнопеньем величая

Райских небожителях святых.

Утром на цветах и травах росы —

Радостные слезы облаков.

Дали — безответные вопросы,

Отраженье будущих веков.

Ветер, не тебя ли убаюкал

Под курганом в солнечной степи,

Злая человеческая скука,

Пленная волчица на цепи?

А вчера кукушка куковала

Для цветов степных и для меня:

«Ночи без любви бы не бывало,

А без солнца не было бы дня!»

И любить и верить надо молча…

Жизнь мою кургану расскажу,

Закопаю в землю сердце волчье,

Злобу мою рядом положу…

Поцелуя девичьего крепче

И вина столетнего пьяней —

Голос тот, который ночью шепчет

О далекой Родине моей!

Тяжело в бессоннице томиться…

Горько мне, никак я не пойму:

Кто на свете выдумал границы,

Кто на свете выдумал тюрьму?

И со мной запели мои степи

Ветровые звонкие слова:

Кто придумал кандалы да цепи

И в решетки окна закопал?

Струны ветровые над курганом

О былом и будущем поют…

И навстречу мчатся ураганом

Золотые искорки минут.

1930 г.

СИБИРЯЧКА

От Сахалина до Урала

И от Таймыра до Акши

Свои богатства разбросала

Сибирь — алмаз моей души!

Мой дедушка седобородый

Упрямо покорял тайгу.

И для сибирского народа

Нет даже слова «не могу!»

И перед Богом я не скрою,

(Пусть буду в ад осуждена)

Была упрямой оттого я,

Что сибирячкой рождена!

Не мы ли первые, не мы ли,

(Напомнила Иртыш — река)

Сибирь холодную крестили

Горячей кровью Ермака.

Молчат улыбчатые дали

И люди хмурые молчат;

Но слов трусливых: «мы пропали…»

Сибиряки не говорят!

Чего хочу, добьюсь упорно,

Пускай я против всех одна.

Недаром с сердцем непокорным

Я сибирячкой рождена!

1928 г.

ЛАЗОРЕВЫ ЦВЕТЫ

Наташе Г.

За морем (для сердца друга близко)

Помню, что живет уж много дней

Девушка Наташа в Сан-Франциско,

Далеко от родины своей.

Белокуры спутанные косы,

В сердце — нежность, удаль и гроза!

И неразрешимые вопросы,

Затаили синие глаза.

Заклинаю старой дружбой нашей:

Помни среди чуждой красоты,

Что в России чужеземных краше,

Во полях лазоревы цветы.

Города на свете есть другие.

В Сан-Франциско, вот уж скоро год,

Девушка, рожденная в России,

В небоскребе каменном живет.

Где б ты ни жила, навеки наша.

Знаешь ли, на что похожа ты?

Имя твое нежное — Наташа —

Во полях лазоревы цветы!

1931 г.

ДОМОВОЙ

Над столом при мягком полусвете

Я склонилась низко головой…

Новый год со мною вместе встретить

Из-за печки вылез Домовой.

Он пушистый. Он такой уютный.

У него седая борода.

Собеседник мой пятиминутный,

Деревенский спутник в городах.

Что-то он сегодня мне расскажет?

О деревне вдруг заговорил:

«Помню, лапки я запутал в пряже,

Над работой пряху усыпил.

Прокатившись по двору клубочком,

Коням гривы в косы заплетал.

А потом в трубе глубокой ночкой

Озорные песни распевал».

Он утер лохматой лапкой глазки,

Покачав печально головой.

Ах, какие старенькие сказки

Рассказал мне русский Домовой!

Домовой, а тоже, ведь, скучает

О снегах сибирского села…

Я дала ему на блюдце чаю

И кусочек сахару дала.

Уцепился лапками за блюдце;

Скромно спрятал хвостик в полутьму.

«Нынче люди что-то все дерутся,

А зачем, никак я не пойму!»

«О людских делах сейчас забудем

И спокойно встретим Новый Год.

А зачем дерутся злые люди,

Даже леший сам не разберет!»

Покосился Домовой на двери

И, махнувши лапкой, прошептал:

«И в меня то, нынче уж не верят,

Вот они — крушенье и развал»…

Покачал тоскливо головою

(Глаз-то добрый, светло-голубой!)

И сказал: «пойду в трубе повою

Над своей и над твоей судьбой»…

………………………………………………………………

С Новым Годом, милый Домовой!

ГЕРАНЬ

Хочу обычного. Чтоб на окне герани.

Чтоб бабушка сидела у окна.

Чтоб кот мурлыкал сказки на диване,

И чтоб в ушах звенела тишина.

Чтоб утром к чаю пышные ватрушки.

Чтоб не бояться наступающего дня.

Чтоб хрюкали за воротами чушки,

И бабушка ворчала на меня

За то, что я такая непоседа,

Все бегаю, а кружев не вяжу;

За то, что сплю частенько до обеда,

А по ночам над книжками сижу.

Грозила бы пожаловаться маме,

(«Большая уж, степенной быть пора!»)

За то, что переглядывалась в храм?

С псаломщиком у всенощной вчера.

И уж пора бы перестать взбираться

Всех выше на черемуху в саду.

Ведь барышня! Ведь стукнуло пятнадцать.

А дочка батюшки в деревне — на виду!

Что, мол, поповне даже и не гоже,

Какие то там «романы» читать!

Что раньше девушек воспитывали строже,

Но легче было замуж выдавать.

А я под воркотню моей старушки,

Свернувшись на диване, подремлю.

Во сне увижу прапорщика-душку,

Который шепчет мне «люблю».

Ходить по ягоды с лукошком из бересты

Туда, где лес синеет. Далеко!

Все было так; по-деревенски просто,

Все было так по-девичьи легко…

Да было ли? Я, может быть, приснилось?

На чьем окне цветет моя герань?

Где прошлое, скажи ты мне на милость

И глаз моих слезами не тумань.

За чьи грехи я радость потеряла?

За чьи грехи я счастье отдаю?

И сколько пар чулок уже связала

Для нищей внучки бабушка в раю?

1931 г.

НАЕДИНЕ С СОБАКОЙ

Зачем кладешь ты лапку на тетрадь.

Дружок родной, смешная собачонка?

Уйди с колен и не мешай писать,

Вон там, в углу, твоя печенка.

……………………………………………………………………….…….

Печальные стихи я напишу

Про собственную горькую отвагу,

Что я еще жива, еще дышу

И порчу неповинную бумагу.

Что узенькими лентами стихов

Я в эти дни, как никогда, богата.

И с каждым часом больше ярких слов

Поющих, разноцветных и крылатых!

О, Господи, за эту радость вот,

За эту муку, светлую такую,

Которая в душе моей поет, —

Благодарю! И большего взыскую!

Живу. Ищу огней в самой себе.

Смотрю вокруг внимательно и строго.

Ведь в этой долгой жизненной борьбе

Огня и силы надо много.

Воспитывалась я в монастыре,

Цвела во тьме и холоде теплушек,

Участница в чудовищной игре

Под грохот революционных пушек.

……………………………………………………………………………..

Ты лапку положила на тетрадь,

Ты снова тут, мой друг четвероногий?

Да, ты права, не надо вспоминать

О пройденной безрадостной дороге

Иди к дверям, ложись и карауль,

Готова будь ежеминутно к драке.

Оберегай меня от вражьих пуль,

Ну, а себя… от бешеной собаки.

И снова я вдыхаю аромат

Моих стихов, моих воспоминаний…

И вижу вновь: карательный отряд

Куда-то мчится в утреннем тумане.

Не запах роз, а дым пороховой,

Не музыка, а… залпы, по бегущим!

И чей-то труп с пробитой головой,

И чей-то конь без всадника отпущен.

Был ветер неминуемо свиреп…

Вопрос ребром; ты с нами или с ними?

И слово ненавистное «совдеп»…

И родины зачеркнутое имя…

И, подойдя к тюремному окну,

Я прошептала: нет, моя родная,

Тебя в душе моей не зачеркну

И на паек тебя не променяю.

Ночной допрос. Душа моя, молчишь?

И ставка очная. И провокатор рядом…

Потом… меня кокаинист-латыш

Бил рукояткой… вспоминать не надо!

Зачем ты подошла опять ко мне,

Сердечко чуткое, дружок четвероногий?

Не я одна, — в то время, в той стране

Не только били, убивали многих.

Зачем же обе лапки на тетрадь?

Спасибо за твою любовь собачью.

Ну не волнуйся, я не буду вспоминать.

Нам спать пора. И я… совсем не плачу.

1931 г.

СПОКОЙНО ЖИТЬ

Я думаю сейчас: как хорошо бы,

Вдруг выпутавшись из чужих судеб,

Спокойно жить без горечи и злобы

И зарабатывать свой хлеб.

И в тишине и свете милых комнат,

В своем углу, где близко нет врага,

Забыть того, кто обо мне не помнит,

Любить того, кому я дорога.

Но знаю я, что этого не будет.

Кругом кипят, волнуются, грозят!

И каждый день ко мне приходят люди

И говорят: «спокойно жить нельзя!»

Предчувствую я сердцем неспокойным

Гигантскую трагедию земли:

Пожары, революции и войны

И… собственные горести мои…

И, жребий добровольно в жизни выбрав,

Иду вперед по избранным путям.

Многозначительный, задумчивый эпиграф

Я к следующим выберу стихам…

Грядущих дней услышав гром и грохот,

Мы будем знать: опять идет гроза.

Вот почему сейчас нам очень плохо,

И никому спокойно жить нельзя!

25 июля 1931 г.

ДУША ЖИВА

Быть может, это и нехорошо,

А, может быть, наоборот, отлично, —

Что я, мечтавшая об общем и большом,

Заплакала над маленьким и личным?

Я думала, мне выжгла душу месть…

И стали в суматохе дни короче.

Но оказалось, что душа то есть!

Я в ней особый потайной кусочек…

Не знаю, может быть, я не права.

В своей беде чужую вижу зорко.

Я рада, что еще душа жива

И есть еще над чем заплакать горько…

1929 г.

ЧЕРНЫЙ ВОРОН

Может быть, в тумане сером

Что-то обозначится?

Может быть, оттуда выйдет

Мудрая разгадчица?..

Если в следующей жизни

Стану черным вороном,

О тебе я не забуду,

От меня оторванном…

Знаю, буду я кружиться

Над твоей оградою;

Но тебя не поцелую,

Лаской не порадую.

И сказать тебе не сможет

Птица чернокрылая,

Как тебя жалела в жизни,

Как тебя любила я…

На крыльце тебя увижу

С книгой одинокого.

«Надоел мне этот ворон,

Все летает около!»

Закричу я жалким криком,

Отлетая в сторону:

«Это я твоя родная,

Стала черным вороном!»

И за то, что в этой жизни

Так тебя любила я,

Пристрели потом, мой милый,

Птицу чернокрылую.

1930 г.

МЕНЯ УБИЛИ

От усталости и вижу и слышу плохо, —

А кругом — крики и суматоха:

На живых повстала серая нежить…

Кто-то кого-то душит и режет.

Безумец кричит: «Дайте дорогу!

Я сейчас телеграмму Богу!»

А закутанный в плащ говорит бесстрастно:

«Какое мне дело до тебя, несчастный?

Если сохранишь огонь под пеплом,

Значит, — душа твоя окрепла.

А если нет… пресмыкайся, ползай!

А если нет… погибай без пользы!»

Тишину ночную воплем нарушу,

Если острая пика вонзится в душу.

И вот, — вонзилась… но в эту минуту

Из упрямства, что ли, не кричу почему-то…

Человек в плаще показался из-за угла,

Подошел и спрашивает: «Как ты могла?

Я пришел поклониться твоей силе, —

Ведь, тебе душу сейчас пронзили!

Ты героиня, ты не кричала!»

Я могла ответить только одно:

— Это не геройство… я просто… устала…

И мне было… все равно…

* * *

И мчатся по-прежнему автомобили

И витрины горят цветными огнями…

А меня не стало… А меня убили!

И я не увижусь с моими друзьями.

Над твоею душой склонилась жалость,

Ты остался жив… А меня убили…

У тебя память обо мне осталась,

Потому что мы друг друга любили.

* * *

И вот… шумы земли все тише.

Я на крыльях поднимаюсь к тучам

И знаю, что ты меня не услышишь, —

Мой голос теперь беззвучен;

Но, все же, кричу с безумной силой:

«Прощай навеки, мой милый!»

* * *

Аэропланами облака скользят.

А мне даже оглянуться нельзя…

* * *

— На земле — жестокость и суматоха…

Господи, мне было там очень плохо!

Но, все же, я хочу вернуться назад…

— Мне бы только родину увидеть мою,

Да еще успеть сказать одно слово

Тому, кого я люблю!

А потом… пусть пронзят снова…

1929 г.

НОЧЛЕГ В БЕРЛОГЕ

Вечер, как бездомный нищий,

Бродит в полусне…

По-бунтарски ветер свищет

Где-то в стороне,

Дождик, словно мокрый веник,

Заметает след.

Нет друзей, коль нету денег.

Одинок поэт…

В теплой комнате хочу я

Душу отогреть!

Если пустишь, я ночую

У тебя, медведь?

Ты не выгонишь поэта,

Зверь душою прост!

Я заштопаю за это

Твой облезлый хвост.

Отодвинь-ка, старый, лапу;

Ну, причем тут «брысь!»

Хорошо, я лягу на пол,

Только не сердись!

Что? Мешаю? Беспокою?

Это не беда.

Ты не знаешь, что такое

Горе и нужда…

Птица боль свою не прячет,

Песней прозвенит.

Это сердце мое плачет,

Сердце говорит!

Слушай горе человечье,

Милый, умный Зверь:

За ночлег платить мне нечем

Ты мне в долг поверь.

Надо мной нависли камни,

Раздавить грозят!

Людям говорить пока мне

Обо всем нельзя…

Не поймут, да и осудят

Песенный мой храм.

Люди, это только люди,

Не чета зверям!

Знаешь, что люблю я свято?

Песню, ночь и тишь…

Что, хозяин мой косматый,

Ты уже храпишь?

Спит иль нет он, я не знаю;

Что ж, усну и я…

Спи, бездомная, шальная

Молодость моя!

УСТАЛОСТЬ

Ты бросила черную розу

Ко мне на кровать.

И как не заметила я,

Что открыто окно?

Ты смерть мне пророчишь?

Но я не хочу умирать!

А впрочем… не все ли равно?

Не надо ни черных, ни белых,

Ни розовых роз.

Я серое скорбно приемлю

И лучше пойму;

Ты видишь, что нет у меня

Ни улыбки, ни слез…

Не знаю сама, почему…

Усталость, одна ты теперь

Неразлучна со мной.

От горя устала, а счастья

Не видела я.

И этот вот домик,

В котором живу я, не мой,

И я то… сама не своя

И кто это кличет меня

В полуночную сонную тьму

Настойчиво так, но не скажет,

Не скажет зачем.

Теперь у меня,

Я не знаю сама, почему,

В душе не осталось поэм.

Усталость, ты бросила розу

Ко мне на кровать;

Сестра твоя — Смерть

Уж, наверно, стоит у ворот?

Сегодня с поклоном

Ее мне придется встречать,

А, может быть, мимо пройдет?

Не знаю, судьба или ветер

Поет за окном?

Бессонница пристально

Смотрит и смотрит в глаза.

Я думаю, думаю, думаю

Все об одном.

Но выдумать счастье… нельзя!

Июль 1931 г.

СКЕПТИЦИЗМ

Мой скептицизм — сердитый репетитор!

Он душу проверял мне вновь и вновь,

Когда, лишившись сна и аппетита,

Искал я в книгах правду и любовь,

Последний скоро выдержу экзамен.

Учительница-жизнь, учи меня

Серьезными, нелгущими глазами

Смотреть на солнце завтрашнего дня.

Мой скептицизм — дешевый репетитор…

Но все же плата слишком дорога.

Встречал его я честно и открыто,

А провожал, как злейшаго врага.

Ушел мой враг. И дерзко хлопнул дверью!

Экзамен выдержан. Убито много сил…

За то теперь я в будущее верю

И сумрачное прошлое простил!

1930 г.

ПОСЛЕ ИСПОВЕДИ

В прекрасных черных глазах священника

Великой скорби огни…

Сегодня жизнь выпускает пленников,

Но как несчастны они!

И каждый сегодня крестится истовей

И светлой минуты ждет.

Святая, чудесная тайна — исповедь,

От будней греховных взлет!

О, Господи, вот мы здесь бескрылые,

Побежденные в злой борьбе;

И наши грехи земные, постылые

На суд принесли Тебе.

И властью, данной Тобой, таинственной

Священник прощает нас.

Прими и пойми, Судия Единственный,

Тоску его кротких глаз.

Ведь, нашу греховную тяжесть тленную,

Несчитанную вовек,

Берет на плечи свои согбенные

Не ангел, а человек…

Господь мой, прими от земного пленника

На крыльях ангельских сил

Молитву за этого вот священника,

Который меня простил!

1931 г.

ДРУГ

Не знаю, где, не знаю, с кем я встречусь;

Но в полусвете сумрачных годин,

Нечаянно, в один прекрасный вечер,

Почувствую, что вдруг я не один.

Почувствую, что есть на свете кто-то,

Кому нужны цветы моей души,

И мой огонь, и напряженная работа,

И голос мой в ночной тиши.

Ах, если сердце солнцем не согрето,

То не вернуть утраченный покой…

Грядущий друг, еще не знаю, где ты,

Не спрашиваю даже, кто такой.

И пусть поют о грозных войнах флаги,

И бредят юноши величием побед…

Я на обрывке скомканной бумаги

Пишу тебе, идущему, сонет!

Приедешь ты оттуда, несомненно,

Где «остров мертвых» видел Левитан

Войдешь ко мне, такой обыкновенный!

И улыбнешься книгам и цветам

Расскажешь мне, как плачет пьяный ветер

Во всех углах измученной земли,

И как по-разному живут на белом свете

Развенчанные жизнью короли.

Споешь о том, что чей-то меч заржавел,

Что захлестнул пловца девятый вал…

А я спрошу: «Скажите, Вы — Державин,

Который Пугачева усмирял?"

Ответить на улыбку не успею.

Но что-то главное, хорошее пойму…

Начну рассказывать о нашей эпопее,

О злобных днях в пороховом дыму…

………………………………………………………………………..

Он не приехал, он еще не встречен,

Но каждый день (уж вот который год!)

Я жадно жду: настанет синий вечер

И в дверь мою с улыбкой он войдет.

1930 г.

ЛЮБЛЮ — ЖАЛЕЮ

Ах, не люблю я осени унылой,

И ветра ноющего ночью за окном,

Уж сколько раз тебе я говорила:

Уйдем от осени, куда-нибудь уйдем!

Ведь где-то есть под тропиками

Там летний день в цветении сердец…

Там вечер тих, и звездам волны сестры

Там зверству человечьему конец.

Там моря смех и паруса, как птицы,

Легко дышать и можно гордым быть!

Под солнцем петь и плакать и молиться,

Любовно верить и доверчиво любить.

Здесь истеричный шепот листопада,

Чужая ненависть звериных тусклых глаз.

Ни денег нам, ни почестей не надо;

Им тоже нечего отнять у нас сейчас.

Уйдем скорей от этой жизни лютой,

От волчьей злобы, скуки и тоски.

Забыть года и не считать минуты,

Не выпускать из рук родной руки…

Ты говоришь, нельзя уйти отсюда?

Мы будем здесь, где горе и борьба?

Не покорюсь я! не хочу! не буду!

Под тропиками ждет меня судьба.

Да, я уйду от осени и горя,

От ветра и от злобы. От всего!

Уйду туда, где тишина и море…

Но… как тебя оставить одного?

О, сокол мой, надменный и угрюмый,

Единственный и нерасстанный друг!

Прости меня… Как смела я подумать,

Чтоб ты один… Чтоб никого вокруг?

Зачем мне остров? Без тебя? Не надо!

Зачем мне солнце, если нет тебя?

В осенний мрак пойду с тобою рядом,

Оберегая и любя!

Октябрь 1930 г.

НАША ОСЕНЬ

Вот осень усталая — смерти предтеча.

Пусть будет еще запоздалая встреча,

Но бледным холодным последним огнем

Мы милую юность уже не вернем.

О наших улыбках, о нашей печали

С тобой мы упорно и долго молчали;

Но звездам и астрам и морю сейчас

Имеем мы право поведать о нас.

И астры нам скажут: «не надо разрыва,

Сумейте вы встретить и осень красиво!»

«Любимая», шепчут мне губы твои,

«Мы оба достойны последней любви…»

Пока еще веришь, пока еще молод,

Легко переносишь и голод и холод;

Но к старости станешь совсем не такой,

Полюбишь ты кресло, камин и покой.

И будешь потом вспоминать вечерами

О прошлой любовной мучительной драм?

Десяток болезней… лекарства… кровать…

И все вспоминать… вспоминать…вспоминать…

Глядеть в одну точку, и, брови нахмурив,

Продумать прошедшие грозы и бури.

Послушай, что если с тобой мы вдвоем

Всю долгую пеструю жизнь проживем?

Пусть даже мы разными будем вначале

Сравняют нас общие наши печали.

Возлюбленный, брат мой, защитник и друг,

Не надо нам даже коротких разлук.

А вот, когда смерть затрепещет над нами,

Из мрака, из ветра взмахнувши крылами, —

Приникнешь ко мне ты седой головой

И скажешь: «не плохо мы жили с тобой»

Для всех неизбежен приход этой Дамы!

Обнимем покрепче друг друга тогда мы…

Из снежных холодных невянущих роз

Букет принесет нам могильщик-мороз.

1930 г.

ЖИЗНЬ НАУЧИЛА

Мою любовь, мои печали

И молодость мою и грех, —

Я помню, скрытная вначале,

Угрюмо прятала от всех.

Гонимая постылым роком

Из той страны, где смех затих,

Шла мимо всех дверей и окон

И не заглядывала в них.

Жила одна я, меж чужими…

Зачем? Да просто, чтобы жить.

Любимое, когда-то имя

Скорей хотела позабыть,

Не разлюбила имя это,

Ни той страны, где смеха нет

И стала женщина — поэтом,

Певцом героев и побед.

Безмерна в мире Божья милость,

Земная злоба горяча!

У жизни днем я петь училась,

У смерти — плакать по ночам.

1930 г.

НЕ УХОДИ, МЕЧТА

Какие пасмурные дни,

Какие тусклые закаты…

Но я ни в чем невиновата,

Не виноваты и они.

В грехе несовершенном брата

Нечаянно не обвини…

Не проклинай судьбу свою

И нищету, и жизнь собачью.

Мне тяжело, но я не плачу,

Но я не плачу, а пою!

И жизнь — сплошную неудачу

Благословляю и люблю.

Взгляну без слез в лицо обману

И никого не прокляну.

И звать на помощь сатану

В тоскливой злобе я не стану.

Мечта, не уходи в туманы,

Не оставляй меня одну!

1931 г.

НЕТ ПРОСВЕТА

Мечта идет — святая весть,

Навстречу ей — раскрыв объятья!

Но… человеку надо — есть,

Но человеку надо платье

И нужен кров над головой.

И меркнет жизнь… и мир не твой.

Какая смертная тоска,

Как этот мир неинтересен.

Ведь без насущного куска

Не до любви и не до песен!

У нищих нет цветов весной…

Им не угнаться за мечтой.

Цветенье есть у красоты,

У старости — воспоминанья;

Нет ничего у нищеты.

В котомке нищенской — страданье,

В душе — бездомная печаль…

Для них навек закрыта даль.

За ропот, Господи, прости

И не наказывай поэта.

В полночном мраке нет пути

И даже в песне нет просвета…

Нет силы, крепнуть и расти…

За ропот, Господи, прости!

1931 г.

РАСПЛАТА

Не солнце сверкающей люстрой

Над сумраком жизни зажглось,

То грозные очи Искусства

Прожгли мою душу насквозь.

«Не бойся», сказало мне Время,

«У Вечности много часов;

Но Вечности крылья над теми,

Кто жизнью платить ей готов.

Живая, горячая плата —

Вечерняя жертва — тоске.

Пусть влажные руки Пилата

К твоей прикоснутся руке».

За грозные очи Искусства,

За вечность живущую в нем,

За искренность мысли и чувства —

По капле мы жизнь отдаем.

И гордые нашей расплатой,

(Судьбой нам святыня дана!)

Картиной, поэмой, сонатой

Мы славим свои имена,

Пусть тучи над миром нависли,

Пусть солнце погасло над ним,

Мы молнией творческой мысли

Безлунную полночь пронзим!

Кто песнями душу тревожил,

Кто музыкой мир покорил,

Тот вдвое и втрое дороже

За творческий взлет заплатил.

Кто больше выматывал нервы,

Горел и стремился и рос,—

Тот Вечности лучший и первый

Бесценный подарок принес.

Хочу и молю и мечтаю,

Чтоб голос мой звонко запел!

Я буду платить, не считая,

И… славить свой горький удел.

За грозные очи Искусства,

За Вечность, живущую в нем,

За искренность мысли и чувства

По капле мы кровь отдаем!

1930 г.

МОЛЬБА

Сколько в мире песен и поэм?

Для кого написаны, зачем?

Кто изведал творческий полет,

Тот не знает сам, зачем поет.

Одиноким темным вечерам

Песенную боль мою отдам.

Музы моей тихие шаги,

Господи, услышать помоги!

Этот мир таинственный велик.

Ничего не вычитать из книг…

Но талант, настойчивость и труд

По земле бесследно не пройдут.

Огненный зовущий этот след

Величавых благостных побед,

Устрашая горем и борьбой, —

Мою душу манит за собой.

Господи, дай сердцу расцвести,

Укажи мне верные пути!

1930 г.

ДОМА

Знаю, что счастье не в славе,

Не в красоте, не в деньгах.

Малого требовать вправе

Мало имею в руках.

Полка любимых поэтов,

Письменный стол… и над ним

Думать — дышать до рассвета,

В синий закутавшись, дым.

Жалость и ненависть рядом

Два за спиною крыла.

Все, что самой было надо,

Им до конца отдала.

Вот почему неспокойна

Ночью душа у меня,

Вот почему недостойна

Счастья обычного я.

В синем дыму папиросы

Сердце за строчкой нести,

Незаплетенные косы

На ночь, забыв заплести.

Вот оно, горькое счастье,

Острое в сердце копье,

Радость в годины напасти,

Солнце ночное мое!

1932 г.

НЕ ЛЮДИ

И сама того не желая,

Неожиданно вдруг проснулась!

Эти годы, ведь, не жила я,

А березкой от ветра гнулась…

Да какой был упорный ветер

Рвущий, резкий, словно проклятье!

И не верилось, что на свете

У людей есть сестры и братья.

Розовели в окно закаты,

Ночь, как ангел, шла, чернокрылый.

Счастье в жизни есть у богатых,

У красавиц бывает милый…

Наши дни ничем не согреты,

Наши дни омрачил лукавый.

Умирают во мгле поэты,

Не дождавшись солнца и славы…

И над песней моей и вашей,

Обреченные мои братья,

Небо — синей холодной чашей,

Ветер резкий, словно проклятье!

Только мысль над миром царица,

Слава ей, живой и неспящей!

А у жизни надо учиться

Человеком быть настоящим.

Если хочешь пробить дорогу,

И нависла над сердцем туча,

Знай: не люди в борьбе помогут,

Я упорство, талант и случай!

1931 г.

ПОД УГРОЗОЙ

Знаю я, что тленно все земное…

Я пою, но будет день и год —

И за песни, созданные мною,

Может быть, взойду на эшафот.

Страшно… Но не это, а другое:

Душу на земле оставлю я,

Выстраданное и дорогое —

Все, что жгло и мучило меня.

Что же, если песню мою люди,

Жизнь мою, — в веках единый миг,

Позабудут в пропыленной груде

Брошенных, неинтересных книг?

Мои мысли трепетно — живые

О борьбе, о жизни и тоске

Будут крысы жирные и злые

В полумрак? грызть на чердаке.

И никто не вспомнит, что когда-то

Под угрозой, худшей из угроз, —

Человек, ни в чем не виноватый,

Наказанье тяжкое понес.

1930 г.

ХАТА С КРАЮ

Вот в эти неожиданные строфы

Таинственно и бережно сейчас

Я спрячу боль душевной катастрофы

И горькую печаль бессонных глаз.

Пусть душу разрывают мне на части

Тоска и давние обиды и грехи;

Мне кто-то светлый дал большое счастье

Писать простые нежные стихи.

Пишу ли о величии России,

О женской ли нерадостной любви.

Напевность и слова всегда другие,

Всегда невыдуманные, мои!

Но вместо маленькой крикливой славы

Прошу тревожно я у завтрашнего дня,

Чтоб не попутал мысль мою лукавый

И искренность не отнял у меня.

Пусть голову я в битве потеряю…

О, Господи, пошли навеки мне,

Чтоб не стояла «моя хата с краю»

И сердце от России в стороне!

1931 г.

ОГНИ

Как драгоценны эти дни

Расцвета творчества и силы

Пускай горят в душе огни

И не потухнут до могилы.

Сжигающий меня огонь —

Моя любовь к моей отчизне!

Его от вражеских погонь

Унес в душе я вместе с жизнью.

Второй мой факел золотой,

Поработивший ум и чувство

Своею гордой красотой, —

Мое любимое искусство.

И третий нежный огонек…

Его зажгли в душе другие,

Те, кто хоть чем-нибудь помог

Родной замученной России,

Благословляю эти дни

Расцвета творческой работы

И трех лампад моих огни

Перед святым Твоим киотом!

Август 1931 г.

Книга стихов «МЕДНЫЙ ГУЛ» (Шанхай, 1937)

МЕДНЫЙ ГУЛ

Почувствуй: в ритме этих строк

Сквозь чьи-то жалобы и вздохи —

Грядущей радостной эпохи

Шумит издалека поток.

Здесь об Империи ветра

Пропели голосом поэта.

И топот Всадника — Петра

Грохочет гулко в книге этой.

Страницы эти — вещий сон

О днях грядущих Русской славы.

О неделимости Державы,

О вечном шелесте знамен!

Ломают, сокрушают, гнут

Враги Россию. Мы на фронте.

Нам не страшны борьба и труд:

Предупреждаем: нас не троньте!

Слова угрозы слушай, враг:

Окрепла сила наша в горе;

Над ширью наших территорий

Мы водрузим Петровский флаг.

России сильной стать пора!

И, как предчувствие поэта,

Тяжелой поступью Петра

Гудят напевы книги этой…

I.О ДЕРЖАВЕ РОССИЙСКОЙ…

«Ужасен он в окрестной мгле

Какая дума на челе!

Какая сила в нем сокрыта!

А в сем коне какой огонь,

Куда ты скачешь, гордый конь

И где опустишь ты копыта?»

А. Пушкин

ДВА СЛОВА

Два слова, как две громады,

Как гул воздушной армады,

В них — сила, гордость и слава:

Российская Держава!

Гремят слова, от которых

Душа, как птица в просторах,

Взметнется ввысь над полями,

Как мысль, как песня, как знамя!

В них — наша мощь и отвага,

В них — гром солдатского шага,

В них — наша былая слава!

И в будущем мы готовы

На смерть за эти два слова:

Российская Держава!

18 сентября 1934 г.

ДЕРЖАВНОЕ ЗНАМЯ

Пылала Русская Держава…

Пожар пол-мира озарял!

Но не погибла наша слава,

И стяг трехцветный не упал.

Мы унесли его оттуда

И никому не отдадим.

Как честь свою, как веру в чудо,

Мы знамя Русское храним!

Героям солнце светит в очи.

Пути — иные, цель — одна.

Пускай у храбрых жизнь короче, —

Им слава вечная дана.

Взглянув на пройденные тропы,

Вспомянем прадедов сейчас:

Пол-Азии и пол-Европы

Отвоевали вы для нас!

Страна родная, край любимый.

Должны мы жить и побеждать,

Что б вновь Великой Неделимой

Державой ты могла бы стать!

18 октября 1934 г.

КАРТА РОССИИ

Глядишь на карту? Хмуришь строго брови?

С. С. С. Р. — четыре буквы, в них

Смятенье толп, гром пушек, море крови —

И гибель близких и родных твоих…

С. С. С. Р. — Глядя в лицо чужое,

Ты ищешь прежние знакомые черты.

Ты все забыл, ты вырос за межою,

Твоей страной забыт сейчас и ты.

Смотри, сейчас под буквами чужими

Просвечивает что-то, словно кровь?

Не кровь на карте. Видишь? Это — Имя:

Россия… Родина… Любовь…

8 февраля 1936 г.

БОЛЬ ЗАБЫЛА…

После долгих дней вражды — разлуки,

Пасмурных, невыносимых дней, —

Я целую ласковые руки

Родины моей…

Долго я тебя не узнавала,

Изменились милые черты,

Но не скрыть под алым покрывалом

Русской красоты!

Гордостью и нежностью томима,

Боль забыла и не помню зла;

Пусть тобой я буду нелюбима,

Лишь бы Ты жила!

1935 г.

РОДИНЕ ГОВОРЮ…

«Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам,

яко Иуда, но, яко разбойник, исповедую Тя»…

Родина, к тебе придти нельзя;

Знаю: у границы встретит стража,

Твой тюремщик, пулей мне грозя,

О любви к тебе не спросит даже.

Будут снова арест и тюрьма.

От душевной боли изнывая,

В одиночке я сойду с ума,

Каждый вечер пыток ожидая.

Отчего ж, при мысли о тебе,

В сердце столько силы и отваги,

И стихами о твоей судьбе

Я мечтаю вслух и на бумаге?

Родина, к тебе нельзя придти.

Я в слезах протягиваю руки

И клянусь учиться и расти —

И любить, любить тебя в разлуке!

О России младшим говорю,

Начиная: «в некотором царстве»…

Им мечту о Родине дарю, —

О могучем Русском Государстве!

Зорким взглядом усмотревши ложь,

Упрекнув в предательстве кого-то, —

Поспеши, родная молодежь,

Претворить мечту твою в работу.

Пусть придет строитель и герой,

Как пришел Великий Петр когда-то.

Снова станет край мой дорогой

Государством грозным и богатым!

1935 г.

ЗВЕЗДА ГЕРОЯ

«Настанет час —

и новый грозный Рим

Украсит север

Августом своим!»

М. Лермонтов.

В сочельник святую Звезду

Усталыми ищем глазами.

В каком же счастливом году

Она загорится над нами?

Невольно смотрю я туда,

Где отблеском адской стихии

Другая пылает звезда.

Затмившая солнце России…

Что ж, сердце, скорей забывай

О прошлой немыслимой муке.

И, все-таки, рвутся в тот край

Мои непокорные руки!

Дурманящий чертополох

Стеною стоит на границе.

Топор мой иззубрен и плох,

Но надо рубить и пробиться!

Скорее тропу прорубить

Сквозь заросли эти густые.

Россию нельзя разлюбить,

И жить нам нельзя без России.

Вдруг вспыхнет Героя звезда

Над Родиной! Труд и упорство

Нас всех уведут навсегда

С чужбины, холодной и черствой!

24 декабря 1934 г.

НЕДЕЛИМАЯ

Господи, хоть Ты скажи мне, надо ли,

Чтобы под ударами мы падали?

Демоны борьбы, нужды и гибели

Родину мою возненавидели…

Ослабели духом и заснули мы, —

Трудно разбудить нас даже пулями…

Наши земли нам достались дорого,

Мы их добывали не для ворога!

Сколько б сил на это ни потратили

Торгаши, да воры, да мечтатели,

Не раскрошат по кускам на области

Нашей Русской гордости и доблести!

Земли наши, добытые дедами,

Русской кровью, Русскими победами,

Воинскою храбростью украшены —

Мы должны сберечь навеки нашими!

Я напрасно спрашиваю, надо ли,

Чтобы под ударами мы падали.

Знаю, что окрепнем под ударами…

Горе тем, кого в ответ ударим мы!

Чтобы спеть про грозную Москву мою,

Слов, ее достойных, не придумаю.

А с Москвой навеки крепко спаяны

Малые народны и окраины!

Сколько б революция ни гикала, —

Устоит Страна Петра Великого!

Не развалят злобой да раздорами

Край, который вырастил Суворова!

Будет время, встанем под знаменами

Не горстями, всеми миллионами!

Во главе красавица упрямая —

Великодержавная Москва моя!

1933 г.

МОСКВА

«О, пусть кричат трибуны злые!

Мы верим сердцу своему.

Жива Москва! Сильна Россия!

И Божий свет рассеет тьму!»

А. Майков.

Это имя сердцу свято.

Это — Русская столица!

Исторические даты,

Исторические лица…

Это ты в огне и дыме

При нашествии французов,

И твое родное имя

Повторял тогда Кутузов.

Под раскинутым над нами

Небом чуждого Востока

Сумасшедшими глазами

Жадно смотрим издалека

На тебя, с тоской о чуде,

С гневом, с болью, со слезами

Смотрим мы, простые люди,

Истомленными глазами…

Будут имена другие,

Будет жизнь совсем иная; —

Но столицею России

Будешь ты, Москва родная!

20 мая 1934 г.

МОСКОВИТЫ

Это предки мои — Московиты

В горностаевых шапках аршинных

Заграницу посольствами шли.

Но потомками ныне забыто,

Как бояре в Европе старинной

Государеву честь берегли.

Третий Рим в седмихолмной столице,

В православной Москве, словно солнце,

Засиял в золотых куполах!

Московит, раздвигая границы

Вширь и вдоль, в слюдяное оконце

Русь увидел в Петровых руках.

И течет наша кровь в миллионах,

Шепчет нам о героях былинных,

Вяжет жилы в тугие узлы.

И недаром на наших знаменах,

На Московских хоругвях старинных,

Крылья вширь распахнули орлы!

В наше время все чаще и чаще

(Видя боль и позор поражений)

Голос крови во мне говорит.

В эти дни становлюсь настоящим

Человеком, и умным и жестким,

Как мой предок — гордец Московит!

О СЕПАРАТИСТАХ

Россия, твоему молчанью,

Большому горю твоему,

Тебе за близкой грозной гранью,

В твою советскую тюрьму

Мысль о тебе, из тьмы изгнанья,

Я шлю. И всех врагов кляну,

В чьих мыслях жадное желанье

Испепелить мою страну!

………………………………………………………………

Она молчит за гранью…

Но песню Ей, одной!

Готовимся к свиданью

Мы с Матерью родной.

Как воду из колодца.

Ты жизнь испить дала.

И маленьким народцам

Ты Матерью была.

Великая — устала…

А гномы все наглей,

Вздымают меч свой малый

Над Матерью своей.

Величиной с булавку

Трусливый этот меч.

Но каждая козявка

Мечтает кус отсечь.

Придет Хозяин Новый,

Порядок наведет,

Опять рукой суровой

Всех вместе соберет…

………………………………………………………..

Тебе за крепкой грозной гранью,

В твою советскую тюрьму,

Россия, твоему молчанью,

Большому горю твоему —

Жизнь отдаю. И нынче смело

Мазепу каждого кляну!

Избави, Боже, от раздела

Мою Великую Страну!

2 августа 1935 г.

НАШЕ БОГАТСТВО

Нашими были — и будут навеки —

Русские пашни, леса и поля,

Русские горы и Русские реки, —

Прадедов наших святая земля!

Экой домище себе сколотили

Дедушки, царство небесное им!

Это добро, что они накопили.

Мы по наследству считаем своим.

Наши навек города и деревни.

Золото, уголь и нефть и руда.

Дедовский клад, драгоценный и древний,

Нам он достался, — и наш навсегда!

Ехал с добычей солдат из похода.

Спину крестьянин сгибал на полях, —

Все для России, Царя и народа, —

Ворогам внешним на зависть и страх.

Кланяюсь низко Отцовскому Дому,

Подвигу, силе, упорству, труду;

Кланяюсь прадеду, деду родному, —

Вашей дорогой я в жизни пройду.

Прадеды полили потом и кровью

Землю родную. Недаром же я

С болью и гневом, с тоской и любовью

Громко кричу, что Россия — МОЯ!

8 февраля 1935 г.

СЛАВЯНЕ-ПРЕДКИ

От берегов Дуная

Славянская волна!

Нам наша кровь родная

Славянами дана.

Чужих племен не надо.

Своим родным горжусь.

Высокая ограда —

Родное племя Русь!

С Дуная на Карпаты,

Потом с Карпатских гор

Шел на восток к сарматам

Славянский Святогор.

Шел богатырь. Кровавый

Алел по травам след.

Шел на Восток со славой

Для боевых побед.

Горели в небе зори.

А предки шли и шли

И пели о просторе

Великой их земли!

Шли сквозь пески сухие

Не годы, а века.

Раскинулась Россия

На два материка!

Славяне — это слава!

И в мире есть одна

Великая Держава,

Славянская страна!

И ныне мы сказали:

(Враг должен это знать!)

Мы многих покоряли

И будем покорять!

15 марта 1936 г.

МОСКВА НА ДОЗОРЕ

Станем сердцем в грозе непокорней,

Станем жесткими в жесткой борьбе:

Нынче люди не-русского корня

Угрожают разбоем Тебе!

Мы, взобравшись на древние вышки,

На дозоре кричим: стереги!

Припасайте сосновые крышки

Для гробов своих завтра, враги!

Не развалин замшелую груду

Бережем, не щадя головы.

И стучит нынче в мире повсюду

Неуемное сердце Москвы.

От Руси кочевой, от метели —

От России мужичьей — ползли,

Миллионами жизней корпели, —

До Великой России дошли.

Но страшнее, чем бунт Пугачева,

И чем Разина Стеньки разбой, —

Озорным, кровяным, кумачовым

Флагом бурю взмело над Тобой —

Но и эта беда на исходе.

И от белых и красных огней

Загорается в Русском народ?

Солнце новых решительных дней!

И разбойничьи посвисты — свисты,

Пугачевщину — топи болот,

И не-русскую кровь — коммунистов —

Наша сила и мощь изживет.

После смутных годин и позорных

Будет Родина в русских руках

Перекличкой Московских дозорных

Грохотать в непроглядных ночах

И в грозе мы всегда непокорней.

Жестче камня мы в жесткой борьбе, —

Если люди не-русского корня

Угрожают разделом Тебе.

15 апреля 1936 г.

НЕ К СОВЕТСКОЙ ОТЧИЗНЕ

«Неволя заставит пройти через грязь,

Купаться ж в ней свиньи лишь могут.»

А. Толстой.

Нет, не к «советской отчизне»

Рвется душа, а к России!

К мирной и ласковой жизни,

К людям, чье имя — родные…

Голодом, кровью и горем —

Вехами путь наш отмечен.

Чем приближенье ускорим?

Господи, видишь, что нечем…

Кровью и снегом покрыты

Темные люди и годы.

Как там живут без защиты

В каторжном мире «свободы»?

Силою жизни душевной, —

Тяжко взволнованной горем,

Подвигом нежным и гневным

Мы приближенье ускорим.

Близится наша Россия,

Веет над миром крылами.

Завтра блеснут не чужие —

Русские звезды над нами!

Счастье невиданной жизни

Снится нам в ночи глухие…

Нет, не к «советской отчизне»

Рвется душа, а к России!

29 апреля 1936 г.

НА РАССВЕТЕ

Многим, многим будет плохо

В свете завтрашнего дня.

Не души меня, эпоха,

Не вычеркивай меня!

Не прошу, — просить напрасно,

Нет, в работе я горю!

Не для белых, не для красных,

А для Русских говорю

О величии России,

О могуществе Ее;

Ей слова мои простые,

В Ней романтика моя!

От погасшего пожара

Ветром прочь уносит дым.

Не погибнуть в горе старом

Русским, смелым, молодым!

Звоном бодрого напева

Покажу другим пример.

Завтра мы трудом и гневом

Зачеркнем СССР.

Людям с крепкими руками

Для победы жизнь дана.

Здравствуй, Русскими путями

Вдаль грядущая страна!

Шире путь родной Державе!

Флаг Петра вздымая ввысь,

В силе, золоте и славе

Вновь РОССИЕЙ назовись!

27 сентября 1935 г.

ЗА РОССИЮ

И в эти ночи вихревые

Молюсь за цвет страны моей,

За молодость твою, Россия,

За тихий звон твоих церквей.

И за весну черемух русских,

За святость Пасхи и Кремля;

Пусть от Московских улиц узких

Цветет просторами земля.

И за граниты Петрограда,

И за Урал, и за Сибирь

Молюсь. Живи, моя отрада,

Цвети, моя родная ширь!

За душу русскую, живую,

За православие, за свет

Церковных свеч, за огневую

Дорогу боли и побед

Молюсь я в церкви, на чужбине!

И для меня, во все года, —

Россией ты была доныне,

Россией будешь навсегда!

7 апреля 1936 г.

II.СТАРАЯ и НОВАЯ РОССИЯ

…«В искушеньях Божьей кары,

Перетерпев судьбы удары,

Окрепла Русь.

Так тяжкий млат,

Дробя стекло, кует булат».

А. Пушкин.

РУСЬ ДО-ПЕТРОВСКАЯ

Петру досталось мрачное наследство:

В аршинных шапках чванные бояре,

которые сидят, «брады уставя»,

в великом Государевом Совете;

тяжелая помеха, а не помощь

орлиному полету Государя!

Еще Петру достались изуверы,

кричавшие о древлем благочестьи

и в спорах о «сугубом аллилуйя»

не видевшие света новой жизни.

И два перста вздымавшие упрямо

из пламени карательных костров.

В монастыре ковала козни Софья,

стрельцов, привычных к бунту, подымая;

Супруга нелюбимая, Авдотья,

внушала с детства сыну Алексею,

что Петр, его отец, — гонитель веры,

которого антихристом зовут.

Немудрено, что в Слободе Немецкой

Царь отдыхал от темноты и скуки,

от душных теремов с пуховиками,

от Дунюшки с коровьими глазами,

царицы и законной половины,

старо-московской лапушки своей.

Раз, выходя из храма от обедни

и видя, как юродивый лениво

почесывал привычные коросты,

гнусавя о пришествии втором, —

Царь крикнул оглушительно и гневно:

«убрать скорей отселя дурака!»

Юродивую, вшивую, слепую

Убрали «Русь» с Кремлевского крыльца.

На Невском берегу взросла Россия,

Держава с православною культурой,

на страх врагам, и внутренним и внешним,

под скипетром Великого Петра!

13 сентября 1934 г.

БЫЛО И ПРОШЛО…

Приснилась юноше Россия

В тумане прошлых милых лет.

Приснились странники святые,

Которых тоже больше нет.

Урядник с пышными усами,

Старик, «непомнящий родства»,

Старушки с добрыми глазами…

Березок свежая листва…

И в деревенской каталажке,

(От волости недалеко)

Махорки «дух» вдыхая тяжкий,

Пил странник Божий молоко.

Вздыхали бабы, подпирая

Руками щеки: «ох-ти-хти»…

Теперь, мой друг, там жизнь другая,

Другие люди и пути!

Не стало добрых глаз старушьих,

«Мильтон» урядника сменил,

И нет былого простодушья,

Которым быт наш полон был.

Осталось, правда, то же небо.

Шумит, как встарь, берез листва.

Но… нет в России корки хлеба

Для нас, «непомнящих родства»!

30 июня 1934 г.

«БАТЬКИ-АТАМАНЫ»

На конях неслись пройди — светами,

Песни пели мы с перезвонами!

Бились с белыми и с советами,

Атаманили над «зелеными».

Версты дальние кровью политы.

Плакать некогда над убитыми.

Не канючь, молчи! Баба што-ли ты?

По-бандитски жить, коль с бандитами!

Самогонку лей в барски чарочки, —

Не укуплены, не подарены.

Нынче любят нас пролетарочки,

Полонянками будут барыни.

За разбой, за кровь — платим шкурами

Воля вольная, нас не наняли.

Над прожженными, да над хмурыми

Горделиво мы атаманили.

Верховые, — вскачь за тачанками!

Принимай-ка, степь, всю оравушку.

Скатертями мы самобранками

На пиру примнем в поле травушку.

Атаман найдет смерть нечаянну, —

Пропадай тогда, что накрадено …

На пути у нас, на отчаянном,

Два столба стоят с перекладиной!

1931 г.

КРОНШТАДТ (из цикла «старый мир»)

Хмурый начальник политуправления

Застыл у телефона в недоумении:

Вызывает кронштадцев товарищ Зэт,

И на срочный вызов ответа нет…

……………………………………..

Передают из Кронштадта в Петроморбазу,

Чтоб делегатов прислали сразу:

На Якорной площади митинг назначен.

Питер не понимает, что это значит?

А матросы читают листки воззваний:

«Питерцы, на помощь, военморы восстали!»

А в главном штабе Петросовета

Волнуются люди всю ночь до рассвета.

Зеленык лица и дым папиросный…

«Кронштадт взбунтовался! Восстали матросы!»

И жаркие споры о том, кто виновен;

И как бы так сделать, чтоб не было крови.

……………………………………………..

Говорил по радио Петросовет:

«Что ж, товарищи, сдаетесь, нет?»

Ответил Кронштадт шестого марта

Орудийными залпами! Жизнь на карту!

Орудия северных батарей

Гремели двенадцать долгих дней.

В океане борьбы крепили снасть.

Мишень для прицела — советская власть!

……………………………………………

Под мартовским ветром снега шумели.

В халатах белых поверх шинелей,

Кронштадт окружая с севера, с юга,

Неслась на приступ людская вьюга!

Мартовской ночью в халатах белых

Шли смельчаки на таких же смелых.

Двигались цепью, грозя Кронштадту!

Русский на русского, брат на брата…

Прошитый снарядами серый лед…

Флажки над отрядами ветром рвет!

Замолкли орудия… Пал Кронштадт

Четырнадцать лет тому назад.

Обрызганный кровью матросский миф!

Всех дольше держался форт Риф.

В руках у кронштадцев последний форт…

И кто-то зубами скрипнул: «чорт!..»

Рабочий из Питера, конвоир,

Кронштадцу — пленному говорил:

«От Питера помощи ждал ты, клеш?

Ошибся маленько и смерти ждешь?!»

Патронные гильзы хрустят под ногами.

Раскиданы пачки газет и листовок…

Вы русскими были — и стали врагами,

Палили друг в друга из русских винтовок.

Меж трупов, уснувших навек под картечью,

Засеян патронами лед у Кронштадта…

А жены убитых? Утешить их нечем.

И нынче уж поздно искать виноватых.

…………………………………………….

У проволочных заграждений

Среди обрывков газет

Краснеет пятном кровавым

Партийный чей-то билет.

Лежит владелец билета,

Застывший на льду, ничком,

У проволочной крестовины,

Раскинув руки крестом.

И там, в замолкшем Кронштадте,

Под открытым небом лежит

Человек в матросском бушлате,

Петроградской пулей убит.

В те дни и душа бы из глаз не глядела…

Их кровь пролилась не за русское дело.

Их в бой друг на друга послали чужие,

Которым не жалко ни их, ни России.

Великая тяжесть, великое горе

В великой стране, в бесконечном просторе…

В России тогдашней, советской и красной,

И храбрость, и доблесть, и силы — напрасны.

Ошибки оплачены русскою кровью.

Задумайся крепко над завтрашней новью.

Нам, русским, под русским и ласковым небом

Всем хватит и доли, и солнца, и хлеба!

1935 г.

ОБЫВАТЕЛИ

В наше пламенное время

Жизнь пришлось вам доживать,

Вымирающее племя,

Изнывающая рать.

И, копя свои приметы,

Вы сидите у окна,

Без цыганок, без балета,

Без рулетки и вина.

Вы идете в рестораны

Унижать в гнилом чаду

Наше горе, наши раны,

Нашу русскую беду.

Что вы сделали, что дали,

Равнодушные ко всем?

Чтоб и жить вы перестали,

Чтоб вас не было совсем!

Вы, как призраки, бесплотны,

Вы, как тени, холодны,

Навсегда, бесповоротно

Вы на смерть осуждены.

Нелюдь, нежить, ничевоки!

И 17 лет подряд

Вам Истории уроки

Ничего не говорят.

Места теплого искатель,

Не найти б тебе его;

Будь ты проклят, обыватель,

От смиренья моего!

12 ноября 1934 г.

СТАРЫЙ МИР

Где и кто из вас, гусары,

Притомился и заснул?

Старый мир под звон гитары

В белом море затонул…

Разве было? Ах, давно ли…

Разве можно разлюбить?

Прошлой радости и боли

И под старость не забыть.

Задушевный звон гитары…

Белый призрак сквозь туман,

День ушедший, мир твой старый

Лунной грустью осиян.

Разве было? Помню ясно.

Расцветет огнем душа, —

Если женщина прекрасна,

Если песня хороша!

В Ледовитом океане

Есть забытый остров — Сон;

Там поют еще цыгане

Под гитарный перезвон.

Где и кто из вас, гусары,

Притомился и заснул?

Старый мир под звон гитары

В белом море затонул…

1 января 1934 г.

ДНИ ПЕТРА I

В терему-то скука, — мухи дохнут!

И грустит боярышня Наташа.

На щеках румяных слезы сохнут;

Ох ты, горе, ох ты, скука наша!

Прикажи, боярышня, шутих?

Для потехи вымазаться сажей.

Огласится пусть твой терем тихий

Смехом девичьим и визгом даже.

Аль пускай споет тебе калика

Перехожий о стрелецких казнях,

Али быль про Новгород Великий

Так, что ахнешь тихо от боязни;

О боях кулачных, о разбое

На больших дорогах и в Приказах.

Али няня сказочной резьбою

Пусть чарует девок быстроглазых.

……………………………………..

А за тусклым слюдяным оконцем

Над Москвою старою, большою —

Всходит ярко новой жизни солнце:

Русский Царь с великою душою.

Начертал корявую заметку

Царь в тетради тяжкой, словно камень:

«Начинаем строить Двухсотлетку

Собственными Русскими руками»!

25 февраля 1935 г.

НОВЫЕ ЛЮДИ

Отстонали, отрыдали,

Отжили свое

Вы, которые видали

Прежнее житье.

Мы не помним и не знаем

Мирных, сытых дней;

Мы сейчас с них… читаем!

Но от книг больней…

Ваш покой и ваше счастье

Не понять вовек.

Встал из крови и напасти

Новый человек.

Прошумел в саду листвою

Ветер. И затих.

И горят над головою

Звезды стран чужих.

Но от Родины и детства

Унесли мы в даль

Ваше горькое наследство —

Русскую печаль.

Мы не помним, мы не знаем

Старопрежних дней.

Мы о них порой читаем,

Чтобы стать… сильней!

1 августа 1934 г.

ЗАПОМНИМ ВСЕ

Кто мог нас так жестоко бросить

На произвол чужих судеб?

Над молодыми лбами проседь —

Цена за наш приют и хлеб.

За наше раннее знакомство

С нуждой, с опасностью, с тюрьмой

Под алым знаком вероломства

Мы платим жизнью молодой.

И прятать ненависть умеем…

Свидетели неправых дел, —

Мы никого не пожалеем,

Как нас никто не пожалел!

23 февраля 1935 г.

О НАС

Достались нам тяжесть и горе.

В заботах о завтрашнем дне

Нам некогда думать о вздоре:

О картах, цыганках, вине.

Всю юность с врагами рубиться!

Всю молодость нищими жить…

И как-то суметь прокормиться

И близких своих прокормить.

Отцы увлекались балетом,

А деды «ходили в народ».

Но мы и не мыслим об этом,

Судьба нас к иному зовет.

Мы «чашу не пьем круговую», —

Нам некогда пить и гулять,

Отцовскую «скорбь мировую»

Нам тоже сейчас не понять.

Чужда нам былая Россия,

Советская — тоже чужда

Народам чужим — мы чужие.

И наша царица — Нужда.

И все же… сквозь красные дали,

Сквозь ненависть, слезы и тьму, —

Вплотную мы жизнь увидали

И цену узнали всему.

А то, что отцы не сумели

Наш Дом сохранить от воров,

Искали туманные цели

И слушали «песни без слов»,

Да будет нам вечной наукой!

Сумеем иначе мы жить:

Мы гордостью, верой и мукой

Учились Россию любить!

19 октября 1934 г.

?…

Потемнел горизонт.

Шепчет ветер о войнах и мире.

Надо творческий фронт

Развернуть напряженней и шире.

От печальных молитв

Перешли мы к тревожному делу —

Неожиданных битв

Беспощадных и дерзких и смелых.

За Россию свою

По врагу мы стреляли из окон.

Умирали в строю,

Шли на грозный террор одиноко.

За державную ширь,

За имперское русское благо —

Русский Юг и Сибирь

Поднялись против алого флага.

……………………………………

Были по-русски мы смелыми

И не щадили себя.

Что ж, ты, Россия, наделала

С теми, кто любит тебя?

Многим из нас покалечила

Душу и тело борьбой.

Все-таки, делать нам нечего

Нынче в разлуке с тобой…

Многих ты в землю пуховую

Спать уложила навек…

Где ж твое счастье то новое?

Где твой Большой Человек?

30 январря 1937 г.

БУДУЩЕЕ

Вглядываюсь ночью не во тьму ночную, —

В будущее наше, в нашу жизнь иную,

Знаю: вместо тройки в русском поле чистом

На пути я встречу трактор с трактористом!

Будет нынче много нам работы дома:

Надо инженера, надо агронома.

Надо нам окрепнуть, укрепить хозяйство

Без привычной лени и без разгильдяйства.

В огородах — овощ, на окошках — розы.

Никого не грабим, никого не режем.

Звоны колоколен с криком паровоза

Я хочу услышать и в углу медвежьем.

Чей это зловещий шепот о «расплате»?

Хорошо б увидеть книги в каждой хате,

Хорошо б услышать споры молодежи

Не насчет «шамовки», не насчет одежи;

Нет, мои родные, о другом поспорим:

Как бороться надо с нищетой и горем,

Как поднять Россию, чтобы стала снова

Сильной и богатой, умной и здоровой!

Прошлое погасло, зори отгорели.

Паровоз и трактор двигаются к цели.

Там, где бушевало так недавно пламя —

Заблистают Церкви златом — куполами!

1935 г.

КРАСНОАРМЕЙЦУ

Взор голубой твой, а волос, как лен.

Пылью походов насквозь пропылен.

Только в одном, только в главном пробел:

Что защищаешь от вражеских стрел?

Родину? Партию? Сытный паек?

Мир твой душевный закрыт на замок…

Знаю, ответишь ты, перелистав

Красноармейский казенный устав.

Но от казенных неискренних фраз

Ярче не станут огни твоих глаз…

Будет ли Русскою в битве рука —

Красноармейца и «большевика»?

Взгляд голубой твой и волос льняной.

Ты мне по вере и крови — родной.

Ты мне по вере… Но веру твою

Бог и Россия проверят в бою.

Бог и Россия! Ты эти слова

Слышал в тумане и помнишь едва.

Верую, вспомнишь ты эти слова.

Так же, как в то, что РОССИЯ ЖИВА!

17 апреля 1936 г.

НЕРАЗРЫВНЫЕ ЗВЕНЬЯ

Русское небо над старой околицей.

Кто-то по старому Господу молится,

Кто-то по новому строит заводы,

Кто-то по-прежнему ищет свободы.

А над заводом, над храмом, над улицей

Русское небо по-прежнему хмурится.

Небо с Востока затянуто тучами.

Скольких напрасно убили, замучили…

Как бы теперь пригодились они

В эти грозовые сумные дни.

Много еще мы на свете намучимся,

Если Россию любить не научимся.

Сколько богатства по свету растеряно,

Сколько людей то хороших расстреляно…

Сколько погибло и слева и справа

Сильных из крепкого русского сплава!

А у живых были слезы не считаны,

Души каленым железом испытаны.

Мыслью тревожной кружусь над границами:

Люди на страже и с русскими лицами.

Что ж они думают? Кто же они

В эти тревогой объятые дни?

Кто-то по новому строит и борется,

Кто-то по старому Господу молится…

29 марта 1936 г.

БИТВОЙ И ТРУДОМ

Грозная и грустная Родина вдали…

По морям проносятся наши корабли.

Мы живем без Родины много лет подряд.

Ветры чужеземные о чужом шумят…

А над грустной Родиной черно — сизый дым,

Ненавистный — старости, милый — молодым;

Дым заводов пушечных выдохнул Урал!

В небо над границами самолет взыграл!

Защищайся яростно битвой и трудом!

Надо на развалинах строить Новый Дом.

Великодержавная золотая ширь:

Русская Украина, Русская Сибирь!

Все, что завоевано в прежние года,

Все, что заработано, — наше навсегда!

Молодым хозяевам жить да наживать,

Русскую Империю заново создать.

Я за нашу будущность нынче не боюсь,

Черная, железная, нефтяная Русь!

Будем завоевывать хлеб, тепло и свет —

Силою оружия на полях побед!

13 мая 1935 г.

РУССКИЕ

Какие-то особенные люди,

С решительными зоркими глазами,

Привыкшие встречаться с бурей грудью,

В недрогнувших руках удержат знамя

Живой, родной, единственной страны!

Такие люди нам сейчас нужны.

Они не предадут и не обманут.

Пускай земля гудит под их шагами,

Такие от работы не устанут

И встретятся бестрепетно с врагами;

Такие люди жить сейчас должны

Для мощного цветения страны!

И как бы их сейчас ни называли,

В их жилах пламя нашей русской крови!

Они еще не все завоевали,

Насторожились зорко… Наготове…

В бою с врагом они добыть должны

Богатство и величие страны.

Какие-то особенные люди

Из нового чудесного металла!

И мысли их упрямые о чуде:

Чтоб СССР — РОССИЕЙ снова стала!

Россией эти люди рождены,

И для России жить они должны!

26 марта 1936 г.

НАДО ЖИТЬ!

Посвящаю Р.Ф.О

Под святым крестом

против сатанинской звезды

и безбожной свастики!

Молодые, бодрым шагом!

Цель — Россия!

Путь — домой!

Враг таится по оврагам

От России молодой.

В наши дни и в наши годы

Цель — Держава,

Жизнь — борьба!

Там, под русским небосводом.

Наша русская судьба.

Молодые, в годы мрака

Пусть в глазах

Горит мечта.

Нет у нас иного знака,

Кроме знаменья Креста.

Молодые, правда с нами,

Зорче глаз,

Бодрее шаг!

Есть одно у русских знамя —

Трех цветов Петровский флаг.

Быть, как Пушкин и Суворов!

Всюду только

Русским быть!

Мы в России будем скоро:

Надо крепнуть, надо жить!

14 апреля 1935 г.

III. ПОД ВЛАСТЬЮ ИНТЕРВЕНТОВ (В «Маньчжуго»)

… «Глаза словно щели, растянутый рот

Лицо на лицо не похоже,

И выдались скулы углами вперед.

И ахнул от ужаса русский народ:

“Ай, рожа, ай, страшная рожа!”»

А. Толстой.

… «Штыки точили, да шептали

Молитвы родины своей»…

М. Лермонтов.

НАЕДИНЕ С СОВЕСТЬЮ

Встал кто-то темный за плечами,

Он, как дыханье злых людей.

И я не сплю теперь ночами,

Готовясь к гибели своей.

Я каждый час теперь готова

Принять венец из вражьих рук,

Но ни единым лживым словом

Не оттолкну грядущих мук.

И если за любовь к России,

За верность Ей — меня убьют,

Из русских только молодые

Меня и вспомнят и поймут…

Когда мужчины измельчали

В грызне за брошенную кость,

Избави, Боже, от печали,

Пошли мне мужество и злость!

Чтоб на Суде, в Христовом храме,

Душа, от мук земных легка,

Могла бы встретиться глазами

С правдивым взором Колчака.

Пошли мне, Боже, в год напасти

Бесстрашие познать больней,

Мое единственное счастье:

Быть верной Родине моей!

5 сентября 1935 г.

ЗА ЧТО?

Ездить зайцем без билета,

Жить из милости в углу,

И не видеть в жизни света

Сквозь чужую злую мглу.

Выть печальным каждый час…

Знаешь, что такое это?

Это молодость у нас.

Безработица. Бездомность.

И заплаты на локтях.

Окружающих никчемность.

И тоска о лучших днях.

Ты к борьбе за хлеб привык.

Но и в будущем — бездомность

И усталость. И тупик…

Оскорбленья. Безоружность.

Беззащитность. Так везде.

Сознавать свою ненужность,

С грустью думать о гнезде,

О Стране, в которой будем

И полезны и нужны.

Что же, видно, русским людям

Не найти такой Страны?

У себя? В родной России?

Нет, туда нельзя сейчас.

Там хозяева — чужие.

Там — штыками встретят нас.

Слезы брызнули из глаз…

Это — молодость у нас?

25 мая 1935 г.

ЗА СИНЕЮ ДАЛЬЮ

Ты смотришь на запад с печалью,

С тоской — на восток и на юг.

Людей, опоясанных сталью,

Напрасно здесь ищешь, мой друг.

Глядишь ты на рыцарей старых:

Они в чужеземном плену

Забыли о славных ударах

В боях за родную страну.

Как Дева-Обида крылами,

Взметнется призыв по ночам —

К твоим, отшумевшее знамя,

К твоим отзвеневшим мечам…

За синею северной далью,

Где вечности белый шатер, —

Людей, опоясанных сталью,

Взрастили тюрьма и позор!

Там новые, крепкие люди,

Чьи силой гремят голоса, —

Живут, не мечтая о чуде,

Но сами творят чудеса.

Рожден для того ли ты, рыцарь,

Чтоб век в чужеземном плену,

Как женщина, охать-томиться

И жадно тянуться к вину?

Бессильный мечтает о силе,

О песне тоскует поэт.

Во мраке мы силы копили,

И скоро мы выйдем на свет!

13 октября 1934 г.

В ЭМИГРАНТСКОЙ КОНУРЕ

Жилище несколько квадратных аршин.

Плита. Два окна. Живи!

Здесь о России стихи пиши,

О ненависти и любви.

В этой конуре проходят года,

А годы свое берут…

Здесь о России говорят всегда

И врагов России клянут.

………………………………

Родные бури ворвались

В мое жилье!

Какая ширь, какая высь!

И все — мое!

Поднялся белый потолок

До самых звезд.

В другую жизнь меня увлек

Воздушный мост.

Из школы горя и нужды

Пойдем со мной

В национальные ряды

Страны родной!

Не сто ли шестьдесят племен

Моя страна?

Из глубины седых времен

Растет она.

Сквозь дым веков, издалека

Царьград горит.

Блестит сквозь дымные века

Олегов щит.

Поля, заводы, города —

Край гордый наш,

Ты не разлюбишь никогда

И не отдашь!

Чужой победоносный щит,

Враждебный нам,

Не будет никогда прибит

К родным вратам!

……………………………

Несколько квадратных аршин —

Для бренного тела жилье.

А простор голубой для души —

Государство мое!

Жилье — тараканья щель,

Но в сердце не стынет кровь:

В жизни есть великая цель —

К России любовь!

16 января 1935 г.

ПИСЬМО С ФРОНТА

Ольге Скопиченко

Помнишь, — ты вошла тогда случайно…

За столом сидели партизаны,

Крепкие курили сигареты,

Обсуждая новые походы.

Ты остановилась на порог?

И, смутившись, вспыхнула, как зорька.

А другая девушка, постарше,

Видевшая многое и многих.

Твой испуг с улыбкой наблюдала

И сказала: «Заходи, родная, —

Это наши русские герои»…

Ты вошла не в комнату, а в душу

Новой героической России.

После ты, надув по-детски губы,

Занималась важными делами, —

Собирала деньги на отряды,

Шила знамя, с тылом связь держала,

И не раз в подпольном полумраке

Головой кудрявой рисковала.

Милая, за девичью отвагу,

За мечту о подвиге и славе

Искренно тебя мы полюбили…

Ты потом уехала далеко;

Мы тебя, как будто, потеряли,

Но душой по-прежнему ты с нами.

Изредка ты получаешь письма,

Почерком написанные женским

(На конверте адрес по-английски).

Узнаешь о горестных утратах.

О друзьях, погибших за Россию,

О борьбе, о злобе, об измене…

Знаешь ли, что здесь, в глухом предместьи,

Вечером вдруг стукнет дверь, и кто-то

Из дому выходит торопливо,

И стоит подолгу у калитки,

И тебя напрасно поджидает:

Это значит — мука нестерпима.

Может быть, придешь ты, как бывало?

Может быть, почувствуешь, что нынче

Кто-то разучился улыбаться,

Никому не верит. И не знает.

Что же дальше, что же дальше будет?

Горе окруженному врагами…

20 февраля 1935 г.

ЧУЖАЯ АРМИЯ

«Если вздумает оттяпать

Браг родной земли кусок,

Штык — на север, штык — на запад

Штык — на юг и на восток!»

Новая солдатская песня.

Стоим под вражеским огнем,

Удары стойко отражая.

И в это время о чужом

Запела армия чужая.

Толпа зеленая людей

Приземистых и темнолицых

Мечтает вслух дойти скорей

До четкой вражеской границы.

И песня их, как хриплый вой,

Гортанно, хищно и тягуче

Нависла вдруг над головой,

Как над землей ночная туча.

И, слыша гулкие шаги

Зеленой грозовой колонны,

Я чувствую: идут враги

К границам русским неуклонно.

Трепещет знамя их страны

Над воинской суровой кастой.

Глаза их узки и черны,

Темны их лица и скуласты.

И узкоглазый офицер,

Команду выкрикнув протяжно,

(Солдатам пламенный пример!)

Идет, раскачиваясь, важно.

Чужая армия идет,

Дорога стонет под шагами.

Чужая армия поет

О схватке завтрашней с врагами!

А чьи-то русские глаза

В орбитах зло окаменели:

«Пожалуй, не страшна гроза:

Ведь наши лучше шли и пели!»

И вдруг веселые огни

В орбитах век горят злорадно:

«Не так-то уж сильны они,

И многое у них неладно»…

А песня армии чужой

Прорвется рано или поздно —

Над нашей русскою межой

В бою стремительном и грозном.

И зорко взяты на прицел

Людьми, чьи души, как зарницы, —

Ряды зеленых вражьих тел

Навеки лягут у границы!

1935 г.

ЯПОНСКИЙ ШПИОН

«Будь ты проклят от моего смирения!»

Слова Пaтpиapxa Гермогена

изменнику — интервенционисту Михайле Салтыкову.

Пусть ненавидят. Жизнь моя полна.

В Стране Больших Сердец я рождена.

Ее враги — мои враги всегда,

Ее беда — моя беда.

Вчера предатель подходил к окну,

Продавший Бога, душу и страну,

Ту самую страну, в которой он,

Как милый сын, когда-то был рожден.

Нашептывал он черный ряд угроз,

Но на его предательский вопрос,

О самом главном, о таком больном —

О сумрачном Отечестве моем,

Надменно я ответила ему:

(К несчастью или к счастью своему?)

«Враги Отечества — мои враги всегда,

И Русская беда — моя беда!»

И продал он мои слова врагам.

Сочтемся с ним потом, не здесь, а там,

В той закаленной бурями стране,

Где он умрет, где жить придется мне!

23 июля 1935 г.

ГОЛГОФА ПАТРИОТА

Приходят люди, пугают «букой»,

Шепчут, делают «страшные» глаза…

Отравляют жизнь трусливой скукой…

И выгнать этих людей нельзя…

Я только крепче сжимаю зубы

И стараюсь руками не коснуться их.

Говорю с ними спокойно и грубо,

И они злятся от слов моих.

Злятся оттого, что они неправы,

Оттого, что не могут стойкими быть.

И стараются страхом, как отравой,

Крепость души моей сокрушить.

Близкие мои на меня восстали

В эти, и без того тяжелые, дни…

От тревоги за меня они устали,

И «спокойно пожить» хотят они.

И я ухожу от злых разговоров

К иконам, к знаменам, к портретам Вождей!

А ночью во сне приходит Суворов

И учит меня не бояться людей.

Он учит меня не кланяться пуле,

Отражать атаки со всех сторон.

Он учит меня стоять в карауле

На страже державных Русских знамен!

28 февраля 1935 г.

КРЫЛОМ ОБ РЕШЕТКУ?

После горя такого не нужно душе тишины.

Убежать от себя, чтоб не думать об этом ночами…

Чем заранее знать, что тебя обвинят без вины,

Лучше чувствовать смерть каждый день, каждый час за плечами.

Вихрем сделать бы жизнь! Или просто в горячем бою

Вдруг, раскинувши руки, упасть… И расстаться навеки

С этой жизнью чудесной, которую страстно люблю;

Чтоб расстаться с мечтой о живом и родном человеке.

Если жить суждено, то попробуем попросту

Только б яркость души не растратить с жить, пустыми в пустую.

Но кому же поверить и прошлое как позабыть?

Где найти эту жизнь, словно утро и детство, простую?

Вновь не верить себе и себя самого проверять?

А не верить другим — это всех неприкаянных участь…

Вновь чужие слова безнадежно — мертво повторять?

Ждать чудес от людей, неустанно сомненьями мучась?

А к великой Стране, где нашелся бы сердцу простор, —

Ни единой тропы… Даже узенькой тропки над бездной!

И немыслимо вынести этот последний позор:

Доживать, догнивать, так бессмысленно и бесполезно…

И, жалея себя, сил своих бесполезный расцвет

В этом городе злом, с неизбывной тоскою о чуде, —

Вдруг кого-то спросить: «неужели же выхода нет

Ты скажи, где они, настоящее русские люди?

Где такие слова, от которых растаял бы лед?

Где такие слова, от которых бы стало теплее?»

Хорошо бы узнать, что тебя кто-то любит и ждет,

Хорошо бы понять, что тебя кто-то близкий жалеет…

А возможно ли это без Родины и без угла?

И в России немыслимо это, там люди чужие…

Ничего то, душа, ты сегодня решить не могла,

И тобой не разгадана эта загадка —

Р О С С И Я!

1935 г.

ОТВЕТ НА ВСЕ

«Враги России — коммунисты и интервенты, а не «советские» и не эмигранты.

Спасти России могут только Русские».

Комитет Действия РФО.

Мне дороги и те и эти…

Ничьим не буду палачом.

Ни перед кем на этом свете

Не виновата я ни в чем.

Мне кто-то сильный и крылатый

Дал право мучиться и петь.

И песнями я так богата,

Что все могу перетерпеть:

И злобу красной чрезвычайки

И подлость «ниппонских» зверей!

Нет места нынче белой чайке

У берегов родных морей…

Опасность — это та стихия,

В которой дух мой расцветал.

Во мне твой звонкий сплав, Россия,

И революции металл!

От красных я не жду пощады,

От «белых» — радости не жду.

Моей душе Россию надо!

Она зовет. И я иду…

И, в Бога веруя по-детски,

Как жизнь, я Родину люблю!

На «эмигрантов» и «советских» —

Родных и русских не делю.

Родные мне и те и эти.

Ничьим не буду палачом.

Ни перед кем на этом свете

Не виновата я ни в чем…

1935 г.

БЕССТРАШНЫЕ ЛЮДИ

Посвящаю людям разных убеждений, но в час опасности

для России оказавшимся прежде всего Русскими:

А. Н. Покровскому, Д. Н. Долматову и Н. Н. Горчакову.

(Аресты Русских в Маньчжуго в 1935 г.)

Нынче я, волнуясь и тоскуя,

Запрещаю сердцу говорить,

Потому что надо жизнь плохую

Перестроить и перекроить.

Только разум жесткий и холодный

Все пути пройденные сочтет.

Враг чужой и враг неблагородный

В нас любовь к России не убьет!

День за днем к чудесной нашей цели:

К Родине, к победе и мечте.

Каждый час у злобы на прицеле —

В бедности, в работе, в простоте.

Обыск. Арест. Все обыкновенно.

Так же, как у красных в те года…

В Харбине в те дни нас незабвенно

Породнила русская беда.

На допрос японский злобный «кто ты?»

Их ответы: (что найдешь ясней?)

«Не чужой страны мы патриоты,

Патриоты Родины СВОЕЙ!»

Их ответ (не красных и не белых)

Русских героических людей:

«Мы не станем помогать разделу

НЕДЕЛИМОЙ Родины своей».

Рождаются тьмой и тревогой они,

Бесстрашные люди в трусливые дни.

Когда забиваются в норы кроты.

Когда часовые бросают посты,

Когда побежденный врагом офицер

В плену победившим сдает револьвер, —

Тогда нашу гордость спасают они,

Бесстрашные люди в трусливые дни!

Приходят они, чтоб узлы развязать,

Упрямое, смелое слово сказать;

Слова у них прежние, гордые есть:

«Достоинство, долг, самолюбие, честь!»

А дума их краше и песен и слов:

«За верность России на гибель готов»…

Мужчины и воины! Их имена

В историю подвигов впишет страна!

И о том, что есть такие люди

С русской неподкупною душой,

Женщина взволнованная будет

Говорить потом Стране большой:

«От Камчатки и до Петрограда

О героях слушай, молодежь!..

Как они, любить Россию надо,

Для которой ты сейчас растешь»,

Женщина, удерживая слезы,

Скажет, вспомнив бывшее давно:

«Верным быть России… под угрозой…

Это, ведь, не каждому дано».

Пусть потом больной и старой буду

(Всякому болезнь и смерть грозят),

Но об этих людях на забуду,

Потому что их забыть

Нельзя!

18 января 1936 г.

С ЭШАФОТА (В японской тюрьме)

«День меркнет, приходит ночная пора,

Скрипят у застенка ворота…

Заплечные входят опять мастера,

Опять началася работа»…

А. Толстой.

Никем не защищенную — колоть,

Ничем не огражденную — ударить!

Живую душу, душу, а не плоть

Пытаются унизить и состарить…

В их лица, заостренные враждой,

Смотрю недоуменно и устало.

Враги, я так пришиблена бедой,

Что даже плакать нынче перестала.

И под осенним ветром и дождем,

Все так же прямо, к той же самой цели, —

Иду! Еще немного подождем,

Не все еще мы здесь перетерпели.

Друзья, нас мало. Тяжко нынче нам.

Но нарастает, крепнет возмущенье…

Молчу и удивляюсь этим дням

И моему не — женскому мученью.

И, как Остап, когда свершалась казнь,

Кричал отцу: «ты слышишь?» — так же ныне

Кричим и мы. Не боль и не боязнь,

А гордость и призыв звенит в пустыне!

А эти строки, как сквозь зубы стон,

Как тихий крик прощальный с эшафота…

Палач подходит ближе…

Нынче он

Похвастает

Отчетливой работой.

Покатится немая голова

Под восклицанья зрителей глухие.

С губ остывающих

Предсмертные слова,

Остапа крик:

«Ты слышишь ли, Россия»?

14 октября 1935 г. Харбин

ОДИН ИЗ РУССКИХ

Оцепили и дом и ограду.

И, неслышно взойдя на крыльцо,

В дверь стучали ружейным прикладом

К человеку с упрямым лицом.

Человека искали, который

Будет ночью сегодня убит.

В окнах спущены белые шторы,

Дом, как будто бы, накрепко спит.

В темном доме бесшумна тревога…

Сиплым голосом гибель кричит:

— Не твоя ли там смерть у порога

В дверь ружейным прикладом стучит? —

Дом, как будто бы, накрепко спит…

Ветер выл над заброшенным садом.

Дверь взломали! Под грохот стрельбы

Человек, не искавший пощады,

Шел путем одинокой борьбы.

Он прорвался. И трупы лежали

На земле перед старым крыльцом.

Упустили. Ушел. Не догнали

Человека с упрямым лицом!

Улыбнусь темноте и крыльцу:

Бог помог храбрецу!..

1935 г.

БЕГСТВО ИЗ «МАНЬЧЖУГО»

Из железных пут, из плена,

Из страны, где жжет измена

Верных Родине людей,

Из тюрьмы — бежать! Скорей!

Хорошо на пароходе

Плыть из сумрака к свободе

В край, который называем

Вольным городом Шанхаем.

Здравствуй, эмигрантский рай,

Гордый каменный Шанхай!

Вспомнив черные минуты,

Улыбаюсь я кому-то

Ободряюще и нежно.

Море милое безбрежно, —

Словно боль моя в груди,

Словно воля впереди!

Неизвестность не пугает.

Будет жизнь совсем другая,

Может быть, еще труднее,

Может быть, еще больнее;

Все же будет труд не тот,

Все же эта боль пройдет.

За кормой полоска пены…

От шпионов, от измены —

Вдаль на белом пароход?

К русской верности, к свободе!..

3 января 1936. «Дайрен-Мару».

СВИДАНЬЕ

«Глухие гитары,

Высокая речь,

Чего им бояться,

И что им беречь?»

Н. Асеев.

Старый друг мой, сядем здесь, покурим

Пусть пока спокойно дышит грудь.

От советских и маньчжурских тюрем

Мы имеем право отдохнуть!

От тебя сейчас скрывать не стану, —

Я устал немного и притих…

Улыбаюсь каждому платану

На Шанхайских улицах чужих.

Улыбаюсь потому, что радо

Сердце жизни! Нам с тобою, друг,

Не нужна дешевая бравада,

От которой гул гудит вокруг.

Посидим подольше и покурим.

И проверим прошлый грустный путь.

От советских и маньчжурских тюрем

Мы имеем право отдохнуть!

Издалека голос нежной скрипки

Нам поет про девичью любовь…

Вспоминаем грозные ошибки

И напрасно пролитую кровь…

Наша встреча снова не случайна.

Чувствую, что скоро снова в бой.

Наша встреча — это чья-то тайна,

Нас навек связавшая с тобой.

Завтра утром встретимся чужими, —

Нам нельзя друг друга узнавать.

Завтра я твое «забуду» имя,

Чтоб тебя случайно не предать.

И часами тянется беседа,

За ночь надо многое решить.

Два врага… И далека победа…

Но должны мы, все же, победить!

Говорим и торопливо курим.

Новый план и новые пути,

На которых мы советских тюрем

Снова не сумеем обойти.

Говорим. И понимаем оба,

Что ничьи нам тюрьмы не страшны;

Что ничья не опрокинет злоба

Нас за то, что Родине верны.

Попрощались просто: «до-свиданья!»

Глядя вслед, задумавшись, стою.

Старый друг, до нового страданья…

Встреча под знаменами, в бою!

2 июня 1936 г.

НАЦИОНАЛ-ОБОРОНЦЫ

«О, в этом испытаньи строгом,

В последней роковой борьбе,

Не измени же ты себе

И оправдайся перед Богом.»

Ф. Тютчев.

Чьи губы жадные, сухие

Сказали шепотом судьбе:

«Я так люблю тебя, Россия,

Что не пойду сейчас к тебе»?

Горячим ветром иностранным

Шумит чужбина за окном,

А сердце стуком неустанным

Напоминает о родном.

Прожив полжизни «вне закона»,

Под ураганом злой борьбы, —

Нельзя усталым тихим стоном

Просить пощады у судьбы.

Пусть будет Лагерь Побежденных

Жильем для пламенной души.

Среди больных и изможденных

Живи, работай и дыши.

Пусть крепнет голос от разлуки,

Чтоб спеть о Родине вдали,

О многолетней русской муке

И о пути, которым шли

Все мы — враги советской власти,

Великой Родины сыны,

В ее величьи и несчастьи

Всегда и всюду Ей верны.

Растет упорное желанье

Быть нужным Родине своей.

Но мы останемся в изгнаньи,

Чтоб в русский час быть снова с Ней

Быть на чужбине, как на фронте,

В боях от Родины вдали, —

За ту черту на горизонте —

Границы Дедовской Земли,

Которая навеки — наша!

И если грянет грозный бой,

Нам наша гибель будет краше,

Чем над Россией флаг чужой.

И перед смертью наши лица

Мы обратим, прощаясь, к Ней,

К Ее святым родным границам, —

С приказом грозным:

«Будь сильней!»

4 августа 1936 г.

IV.РУССКАЯ ДВУЕДИНАЯ ЗАДАЧА

«Русская двуединая задача — воссоздание Российской государственности

путем свержения большевицкой власти и защиты родной земли.

В случае вторжения врага в русские пределы надо не втыкать штыки в землю,

а, сбросив ими врага внутреннего — комвласть, — направить их против врага внешнего»…

Вождь Русского Белого Движения ген. А.И. ДЕНИКИН.

МОЛИТВА О ПОБЕДЕ

Господи, если Твоею волей

Лучшая в этом мире страна

На раздел и на смерть осуждена, —

Не дай мне познать нестерпимой боли,

Не допусти дожить до этого дня, —

Сначала убей меня!

И если предать родные просторы

Русский пойдет рядом с чужим, —

Прегради ему путь трупом моим:

На могу видеть национального позора,

Не хочу дожить до траурного дня! —

Господи, убей меня!

Еще не вырыта черная могила,

В которой Россию можно схоронить.

Великая Держава будет жить!

Ничья человеческая вражья сила

Не сможет ее убить.

Россия будет жить!

Господи, укрепи мечи и сердца

В боях за Россию со ВСЕМИ врагами!

В войне до победного конца

Благослови трехцветное знамя!

Армию нашу не красной, не белой,

А Христолюбивой и Русской сделай!

Февраль 1936 г.

«БЫЛА БЫ ЖИВА РОССИЯ»

Отступились «друзья» карой грозя,

Выдумать боль такую нельзя…

Горько и страшно, а надо идти:

Нет нам на свете другого пути.

Знаю, что мы забрели в тупик:

Здесь — интервент, а там — большевик…

Если Россия тебе дорога,

Помни: два злейших у нас врага

(Здесь — интервент, а там — большевик).

Изменили России друзья… Ну, что ж!

А на русских полях колосится рожь,

Над границей парит орлом самолет,

И в красном остроге Россия живет!

Задумался ты? Головой поник?

Здесь — интервент, а там — большевик…

Взовьется над Армией Русский флаг!

Внешний и внутренний сгинет враг!

(Здесь — интервент, а там — большевик).

1936 г.

ЖИВАЯ ПРАВДА

Вспоминаем былые пути,

Все о прошлом вздыхаем да плачем.

Надо к будущему подойти,

Прикипеть к нему сердцем горячим!

Вспоминать хорошо в тишине.

Чтобы слушали дети и внуки.

Нынче надобны нашей стране

Молодые хозяйские руки.

Что ты смотришь на этих людей,

У которых душа опустела?

Пусть они вымирают скорей,

Потому что в них все омертвело;

Потому что они не нужны

Ни себе, ни другим и ни чорту.

Жизнь и труд для великой страны,

В бой за жизнь, трудовые когорты!

О победе, любви и труде, —

В этом жизни и правда и счастье!

С этой мыслью не страшно в беде,

С этой силой не тяжко в напасти.

Пахнет кровью и порохом вновь,

И войны кто-то ждет не дождется.

Только эта последняя кровь.

Для России недаром прольется.

Две преграды: «раздел» и рубеж…

Две задачи решительным людям.

На клочки, на куски нас разрежь, —

А мы, все-таки, Русскими будем!!!

20 апреля 1936 г.

В КОЛЬЦЕ ВРАГОВ

На оскорбленья ответить нечем.

Туго сжимается врагов кольцо!

Грузно ответственность легла на плечи.

От боли и горечи побледнело лицо.

На оскорбленья отвечать не стоит.

Перед Богом и Родиной я права.

Россия! Слово такое простое,

Но прекрасней, чем все на свете слова!

И от этого слова неровно бьется

То гневом, то жалостью сердце в груди.

Или умереть за Россию придется,

Или победа нас ждет впереди.

А вокруг злорадный шепот — шипенье,

Хулиганский посвист, звериный рык!

Много надо храбрости и терпенья

Чтоб человек ко всему этому привык…

Россия — это родные люди!

Встречусь с ними и забуду о нем,

О враге сегодняшнем, очередном Иуде, —

Пропади он в злобе и сгори огнем!

Россия — это земля родная,

Окропленная кровью дедов моих.

И землю нашу (я твердо знаю!)

Нельзя отдать в руки чужих!

3 марта 1936 г.

НА ЧЕРНОЙ РАБОТЕ

Если всмотришься зорко и смело

В сумрак наших бессмысленных дней,

То найдешь настоящих людей

И найдешь настоящее дело.

Сколько их в наши черные дни

Не-чужих и по-русски хороших!

Как несут терпеливо они

Ежедневные подвиги — ноши.

Приходи, чтоб в работе узнать,

Что пути нашей жизни простые.

Будем вместе с нуждой воевать

И готовиться к встрече с Россией.

Хочешь гордость былую найти,

(Если этого сердце просило), —

Вспомним вместе былые пути

Исторической славы и силы.

Обернемся назад, поглядим:

Побеждали и строили деды!

Нам придется вести, молодым,

Завтра Родину к новым победам!

9 февраля 1936 г.

ОСАЖДЕННАЯ РОССИЯ

Люди спорили, кричали

О больной своей печали:

О защите, о границах,

О стальных советских птицах

И об Армии, которой

В руки нынче отданы

Неоглядные просторы

Удивительной страны!

Осажденная Россия!

Лязг оружия кругом!

Люди жадные, чужие

Окружили отчий дом.

«Наши» спорили, кричали

О сегодняшней печали,

Эти — против, эти — за…

Не глядели бы глаза!

Слава Богу! В наше время

Подросло иное племя,

Ты, поэт, его поймешь.

Там, в России, молодежь

Смотрит русским глазами

Зорко. И чего-то ждет…

Молодежь России знамя

К новой славе пронесет.

Осажденная Россия!

Русский Мир прекрасный наш,

За поля твои родные

Душу подвигу отдашь!

Наши русские просторы

Краем светлым Омофора,

Богородица, покрой!

……………………….

Молча молится герой…

19 февраля 1936 г.

НОЧНАЯ ТРЕВОГА

Не криви искусанные губы,

Ни на чьи гримасы не гляжу.

Может быть, скажу я слишком грубо,

Но зато я искренно скажу

Мне чужды тургеневские розы,

Мне смешны те чуждые года;

Но писать поэмы о колхозах

Я не стану, друг мой, никогда!

Усмехнешься и кивнешь на-право.

Скажешь «там балконы, да луна;

Обветшала, мол, былая слава,

Коль она забвенью предана».

Прошлым не пробудишь миллионы,

Люди могут настоящим жить;

Значит, наши ветхие знамена

Надо вражьей кровью окропить.

Здесь, в изгнаньи, только прошлым бредят.

Там, в «Союзе», будущим живут.

А сейчас нас «добрые соседи»

На куски, быть может, разорвут…

Нам заметна хитрость их кошачья,

Нам шакалья поступь их слышна.

План защиты! Трудная задача

Штабу Русской Нации дана.

Чтоб не в землю мы штыки втыкали,

А вонзали в грудь чужую их.

Помнишь, как французы удирали

От сермяжных прадедов твоих?

В даль гляди внимательно и строго

К ворогам штыками обернись!

Барабанщик бьет в ночи тревогу:

Берегись, Россия, берегись!

Руки рвутся за Россию биться!

Но в родном краю чужая власть…

Не над красной, над родной границей

Сердце хочет звездочкой упасть…

10 мая 1935 г.

ПЛАН ЗАЩИТЫ

(Слабыми женскими руками созданное посвящаю Сталину и атаману Семенову).

Это почти невозможно,

Страшно подумать об этом…

С этою мыслью тревожной

Часто не сплю до рассвета.

Женщине думать о войнах,

Правда, нелепо и дико?

В маленьком мире спокойном

Жить бы без дум о великом

Крае.

Но сердце тревожно

Бьется и плачет и злится!

Это почти невозможно…

Кто защищает границы?

Те ли, кто мир заключали

В Брест? позорный? Проклятье!..

В злобе, в тревоге, в печали

Ворогов буду считать я.

Вор есть Тушинский, который

В смуту вдруг стал «атаманом»;

Нынче родные просторы

Продал врагам чужестранным.

Есть у него и ворята, —

Темный народ, полупьяный;

Ради добычи богатой

Всюду пойдет с «атаманом».

Продал Сибирь до Байкала!

Что ему, вору, Россия?

Продал завет Адмирала…

Люди купили чужие.

Встанут под знамя чужое

Родину грабить бандиты…

Боже! А там, за межою,

Встанет ли кто для защиты?

Встанет ли кто для защиты

Родины, лучшей на свете?

Тайна свинцовая скрыта

В пуле армейской, в ответе….

Мощный мотор самолета,

Крепости верный стены,

Жадная пасть пулемета, —

Эти не знают измены!

Верю вещам и машинам.

Людям не верю. В печали

Я говорила мужчинам:

Грозные сроки настали;

О воровском «атамане»,

(Продал Сибирь до Байкала!)

О незакрывшейся ране —

Бресте позорном сказала…

И о позоре несмытом —

О Порт-Артуре… О старом…

Встанет ли кто для защиты?

Родина вновь под ударом!

План: на два фронта защита

Силой народа-титана:

Сталина — к стенке, бандита!

И на фонарь — «атамана»!

А воронье-то чужое

Ляжет костьми за межою!

19 февраля 1936 г.

НА ДВА ФРОНТА

Прикипело сердце русской кровью

К той стране, где Петр Великий жил.

Я люблю ревнивою любовью

Каждый взмах ее орлиных крыл.

И слежу за ней я издалека,

Для любви разлуки в мире нет.

Для одних ты — каторга без срока,

Для других — край солнца и побед.

Я не знаю правды в эти годы,

Я не знаю правды о тебе!

Сочетанье с каторгой свободы,

В нищете, величьи и борьбе!

Знаю, как бы ты ни называлась,

Для меня ты — воздух, жизнь и свет!

С гордостью слились и гнев и жалость,

Только грусти — ненависти нет.

Слава Богу, победила сила

Светлого спокойствия души!

Задыхалась … Ненависть душила …

Но любовь ничем не потушить.

Ворог — чужеземец, угрожая,

К Родине направил жадный шаг.

Ненавистна нам рука чужая;

Сталин — враг! Но Родина — не враг…

На простор родного горизонта

Выплывает русский самолет…

Надо биться, биться на два фронта:

Ворог в доме! Ворог у ворот!

20 января 1936 г.

ВЗВИЛАСЬ ЧУЖАЯ ШАШКА…

«Тверд еще наш штык трехгранный,

Голос чести не замолк»…

Преображенский марш.

Сердцу — тесно,

Сердцу — тяжко…

О России нынче речь:

Замахнулась

Чья-то шашка,

Чтоб Ей голову отсечь.

Злая сила

Захотела,

Столковавшись за межой,

Разрубить

Живое тело

Чьей-то шашкою чужой.

Нам врагу

Нельзя сдаваться,

Не сдадимся никогда.

Если надо,

Будем драться

Дни, недели и года!

А в бою,

Без разговоров,

Под счастливою звездой,

Новый явится

Суворов —

Храбрый, умный, молодой!

Били ханов,

Били шведа,

Били многих и других…

Будем драться

Лучше дедов,

Лучше прадедов своих!

Чтоб ни справа

И ни слева

Гнезд измена не свила,

На кострах,

Горящих гневом,

Мы сожжем ее дотла;

Чтоб ни слева

И ни справа

Не могли нам помешать

Добывать

России славу

И судьбу свою решать.

Двадцать лет

Борьбы и смуты

Даром в жизни не прошли,

Чтоб теперь

Отдать кому-то

Хоть вершок родной земли!

23 марта 1936 г.

НАШИ ГРАНИЦЫ

От Камчатки до Кронштадта,

Коль Россия дорога,

Рой, железная лопата,

Рой могилу для врага!

Чужеземцу рой могилу.

Оружейный строй завод.

Накопляй, Россия, силу,

Чтобы выступить в поход!

Будут биты карты чьи-то,

Биты будут и враги.

Ты опору для защиты

ПЕТРОПАВЛОВСК береги…

Выход к морю наш навеки,

К океану путь открыт.

В каждом русском человеке

Сердце русское кипит…

Если брошена перчатка,

Значит, вызов, значит, бой!

Нашу русскую КАМЧАТКУ

Мы удержим за собой…

От Камчатки до Кронштадта,

Коль Россия дорога,

Рой железная лопата,

Рой могилу для врага!

27 января 1936 г.

ПЕСНЯ О ПОБЕДЕ

Есть мрачная сила и в мысли и в слове:

Поэзия тюрем, поэзия крови,

Чугунная тяжесть холодных надгробий,

Глухая и гулкая песня о злобе!

Не стоном, а гулом, чтоб стены дрожали,

О новом завете, о русской скрижали —

Такую бы песню, такое бы слово,

С которыми жизнь начинается снова!

Под чьим-то продуманным, грозным приказом

Идти и идти, не споткнувшись ни разу.

А те, кто России сберечь не сумели.

Пускай бы скорее под пеплом дотлели.

Есть грозная сила и в мысли и в слове.

За сжатые зубы, за хмурые брови,

За крепость, которая сдаться не хочет,

За сердце, которое гневом клокочет,

Я песню свою, как бокал, поднимаю!

За новых, которых умом понимаю,

За русских: не красных, не желтых, не белых,

За русских, кто делает русское дело!

За тех, кто умеет не спать от заботы,

За тех, кто умеет пьянеть от работы,

Кто сил для России сейчас не жалеет

И даже …погибнуть за дело умеет.

Есть грозная сила и в мысли и в слове.

Поэзия боя… Поэзия крови…

Об Армии Русской, (не красной, не белой),

Чтоб шагом державным она прогремела

По улицам чинным Берлина, Варшавы —

Под знаменем шумным победы и славы!

И рявкнула так бы о Русской скрижали,

Чтоб в Азии тоже враги задрожали!!

23 августа 1936 г.

V.МИР МОЙ…

«Если, Господи, это так,

Если правильно я пою,

Дай мне, Господи, дай мне знак,

Что я волю понял Твою».

…………………………………………………

«За то, что не был ты, как труп,

Горел, искал и был обманут,

В высоком небе хоры труб

Тебе греметь не перестанут».

Н. Гумилев.

МИР МОЙ

Перелистывать страницы

Жизни. И грустить над ней.

И смотреть пытливо в лица

Окружающих людей.

И, отыскивая взглядом

То, что нужно в людях мне, —

Вдаль идти с судьбою рядом

В одинокой тишине.

Пусть незримые оковы

Охватили кисти рук.

Пусть еще я не готова

К отречению, мой друг…

Город. Вечер. Звон трамвая.

Еду. Думаю. Молчу.

Хорошо, что я живая,

Хорошо, что жить хочу!

Быть покорной не умею,

И обиду не прощу!

Но кого-то пожалею

И о ком-то погрущу…

В сердце — ненависть и нежность

От людей, а не от книг.

Путь мой — Русская безбрежность.

Мир мой — светел и велик!

11 октября 1934 г.

ВЕРУЮ, ГОСПОДИ!

Водопадом страшной силы

Мчится жизнь с крутых высот.

Эту силу я любила

Схватит, скрутит, понесет!

Понесет, прервет дыханье…

Захлестнет большой волной!

Гнев борьбы и боль страданья

Рядом, около, со мной…

Рядом берег, рядом люди.

Зубы стиснуты. Молчу.

Мысль одна в мозгу — о чуде!

Божьей помощи хочу!

Мысль одна в душе — о Боге,

Верю, все увидит Он.

В буре, в горе и тревоге

Слышит каждый тихий стон.

Исступленной этой верой,

Верой прадедов родных, —

Озарю в работе серой

Монотонность дней моих.

Водопадом страшной силы

Мчится жизнь с крутых высот.

Ненавидела… Любила…

Тяжко станет Бог спасет!

НАД БИБЛИЕЙ

Солнце в старой Библии багровое,

Люди в ней суровы и просты.

Об ушедшей жизни вечно-новое

Шепчут пожелтевшие листы.

Веруя в далекие пророчества,

Легче жить в проклятые года.

Господи, большое одиночество

Дал Ты человеку навсегда!

Льнешь душой несчастной и заброшенной

К человеку милому и вдруг

Узнаешь, что был ты гость непрошенный,

Нежеланный и докучный друг.

Чувствовала в жизни не однажды я

Темную пустыню и откол,

Как душа покинутая каждая,

От которой близкий отошел.

За покорность огненным пророчествам

И за то, что все враги для всех,

И за это злое одиночество

Мне простится ненависти грех.

Солнце в старой Библии багровое,

Люди в ней суровы и просты.

Об ушедшей жизни вечно-новое

Шепчут пожелтевшие листы…

23 июля 1935 г.

ЖАННА Д'АРК

Пастушка из безвестного села.

Вдруг славу полководца обрела!

За Францию! Войска родной земли

Воспрянули. Поверили. Пошли.

Обветренная девичья рука

Сжимала нервно пальцы вкруг древка.

И знамя, трепетавшее над ней,

Шептало ей: иди, ты всех сильней…

Вздымалась ввысь со знаменем рука,

И шли за ней бестрепетно войска.

Внушая страх мифический врагу,

Она не знала слова: «не могу».

Воительница! Вождь народных сил!

Ее на подвиг Бог благословил!

От девичьей недрогнувшей руки

Бежали иноземные полки!

Не сказка, не легенда и не миф.

Она жила. Души ее порыв,

Победа и трагический конец

Создали ей немеркнущий венец.

Мы будем помнить о тебе века,

Недрогнувшая девичья рука!

27 октября 1934 г.

РУССКАЯ МУЗА

У нынешней Музы и голос глухой,

И крылья измяты в тетушках.

Поет она грустно о жизни плохой:

О тифе, о бегстве, о пушках.

О залитых кровью Иркутских снегах,

О трупах, в оврагах забытых.

О гневе народном, о бешеных днях,

О раненых, пленных, убитых…

У нынешней Музы от пыток болят

Ночами и руки и ноги.

Пытали: зачем оглянулась назад

В последней, прощальной дороге?

В солдатской шинели, с гранатой в руке,

С лицом, потемневшим от дыма,

Простуженным голосом, в гневной тоске

Ты пела о крае любимом.

Охрипший в походах твой голос глухой

Я слышу, скорей, чем другие.

Суровые песни о жизни плохой,

О белой и красной России!

Зачем ты бродила, дичая, в лесу

С повстанческим грозным отрядом,

Студеным ветрам отдавая красу,

Боям и опасностям рада?

Ты пулей пробитым, измятым крылом

Солдатской коснулась гармони:

Запела гармонь о великом былом…

Заслушались люди и кони.

Гармоника пела о прежних боях

За славу Великой Державы!

И вспыхнуло снова в усталых сердцах

Дерзание будущей славы!

А годы проходят. А годы прошли…

И люди забыли о многом,

Вдали от единственной милой земли,

В житье и пустом и убогом.

И люди сказали: зачем ты в крови

Все бродишь с ружьем и гранатой?

Мы очень устали… Спой нам о любви,

О розах, как пела когда-то.

Так люди сказали. Внезапно на них

Взглянула ты злыми глазами.

Потом среди этих навеки чужих

Заплакала злыми слезами…

Ты вытерла рваным своим рукавом

Случайные слезы. И снова

Запела о долге, о дне роковом,

О доле простой и суровой.

23 февраля 1935 г.

СИБИРЬ

Уходит за «поскотину»

Веселая гурьба.

У запевалы голос то,

Как в судный день труба!

Гармошка стонет, жалуясь,

Как человек, поет,

О том, что чья-то молодость

Напрасно пропадет.

Как всхлипнула гармоника.

Да как зашлась от слез…

От ветра чуть колышется

Пшеница и овес.

Привольно за «поскотиной»

Ватаге молодых, —

Просторы наши Русские

Раскинуты для них!

Дубравы в ночи праздников

Для молодой гульбы.

Под картузами новыми

Приспущены чубы.

Кисеты шиты бисером.

Цыгарок едкий дым.

Горят глаза лукавые

Задором молодым.

Сыграй, сыграй, гармоника,

Про молодость мою,

Про серый дом бревенчатый.

Стоявший на краю

Той самой тихой улицы,

Где милый проживал,

Где хаживал, поглядывал.

Да песней подзывал.

В бору грибы да ягоды,

В полях растут цветы,

В глазах у русской девушки

Всегда цветут мечты…

А где тот домик серенький,

«Крестовый» домик тот,

И кто теперь в том домике

Невесело живет?

Сидит ли кто мечтательно

Ночами у окна,

Когда село окутают

И мрак и тишина?

И так же ли гармоника

Рыдает и грустит?

А может быть, молчит она,

И… гармонист убит?

Прокуковала вещая

Кукушка мне о том,

Что через год покину я

Отцовский край и дом.

Цыганка нагадала мне:

«С иконкой на груди

На чужедальнюю сторону

Украдкой уходи»…

Кукушке не поверила,

Цыганку прогнала.

Куда пойду из милого

Веселого села?

Гаданье-то цыганское

Все через год сбылось:

Бездомною кукушкою

На свете жить пришлось.

Сыграй, сыграй, гармоника,

Про молодость мою.

Сама я песен ласковых,

Как прежде, не пою.

Пусть гармонист расстрелянный

Не снится мне весной;

Пусть не шумит черемуха

Чужбиной надо мной!..

24 мая 1935 г.

В БАРНАУЛЕ

Это было в старом Барнауле.

Правду всю скажу, не утаю;

Это было там, где чья-то пуля

Догоняла молодость мою.

Серебром украшенная сбруя,

Расписная золотом дуга…

Там, у жизни милый час воруя,

Мчались мы сквозь легкие снега.

Чью-то душу ранили глубоко.

Навсегда. Бессмысленно и зло…

Под сосной сибирской одинокой

Чье-то счастье снегом замело.

Молодой и храбрый, не твое ли

Счастье под сугробом снеговым?

Не шатайся, не клонись от боли, —

Нелегко в России молодым!

Тяжело в России молодому

С непокорной русскою душой!

Никогда не жалуйся чужому,

Что на свете жить нехорошо…

Мчат по снегу кони вороные!

Та дорога сердцу дорога…

Крепости мелькают ледяные,

Да летят сыпучие снега.

Поворот. Знакомая дорожка.

Городок, похожий на село…

Сколько снегу под твое окошко

Барнаульской вьюгой намело!

Ты в дохе, накинутой на плечи,

С побледневшим радостным лицом

Синеглазой девушке навстречу

Выходил поспешно на крыльцо.

19 февраля 1935 г.

СЛОВНО СОН…

В темный бор пойду я «по грибы»,

Туесок брусники наберу.

От людей, от злобы, от борьбы

Хорошо бы спрятаться в бору.

На опушке пасечник живет,

С золотыми пчелами дружит.

В шалаше прохладно. Свежий мед

В деревянной чашечке лежит.

Хорошо с пшеничным калачом

Вечерами чай пить у костра.

Хорошо не думать ни о чем,

Жить сегодня также как вчера.

Только ночью, лежа в шалаше,

Я боюсь, что сразу не уснешь,

Снова город загудит в душе,

До рассвета память не уймешь.

Будут сниться городские сны

О деньгах, о злобе, о борьбе,

И на языке чужой страны

Буду бредить, друг мой, о тебе.

А проснусь уж солнышко взошло!

Словно сон — чужие города.

И скажу я деду: «все прошло.

Я в России. Дома. Навсегда!»

4 августа 1936 г.

К ЧЕРНОЙ ГРИВЕ

Шепот горной студеной струи:

Ай, темны вы, прошедшего ночи!

За персидские брови твои

И за смелые зоркие очи —

Чья душа, не скупясь, отдала

Без возврата и гордость и нежность

Мчись, мой конь, закусив удила,

В даль чужую, в глухую безбрежность.

Это молодость в белом снегу.

Мы тогда ни о чем не просили.

Это — пуля навстречу врагу

За любовь, за себя, за Россию!

Из винтовки на полном скаку.

Озверев от обиды и крови.

Полу-чай! За раззор и тоску

И за чьи-то персидские брови!

Посмотри, не с пустым ли седлом

Чья-то носится лошадь по полю?

А седок? Ты не думай о нем,

А спасай свою душу и волю.

За Тюменью гайдучья трава.

Вдаль глядели наместничьи очи.

На губах застывали слова

В одинокие темные ночи.

Конь от родины нес навсегда.

Перед будущим не было страха.

Только низко в пути иногда,

К черной гриве склонялась папаха…

19 октября 1936 г.

ЛУЧШИЙ ПОЭТ

Прошлого нетающие льды

Взгромоздили за плечами горы.

Вкус во рту тюремной баланды.

Смертников усталых разговоры.

За решеткой, в духоте, в крови

Губы сжав решительней и строже

Думать молча: даже здесь — живи

За науку платят и дороже…

В городе тогда цвела сирень.

Месяц май был нежный и красивый

Часовой в фуражке набекрень

Под окном расхаживал лениво.

Уголовник бровь тебе рассек…

А ночами гулким коридором

Проходил высокий человек

Поступью тяжелой командора —

И тебе казался он стальным,

Командором в старой гимнастерке.

Воздух, колыхавшийся за ним,

Был пропитан запахом махорки.

Памятка осталась — тонкий шрам

Над твоей изогнутою бровью.

Почему же все, что было там,

Вспоминаешь ты почти с любовью?

Прошлого нетающие льды…

Чей-то шаг по коридору гулкий.

Вкус тюремной кислой баланды.

Звон ключей и оклик: «на прогулку!»

Дорого? А знаешь, почему?

Молодость была твоим поэтом:

Все она — и муку и тюрьму —

Осияла розоватым светом.

17 августа 1936 г.

ЧУЖАЯ ШКОЛА

Каждый день учусь, как ученица;

Тяжко нынче лень одолевать

И суметь кому-то подчиниться,

Чтоб потом уметь повелевать,

Закалить расхлябанную волю,

Чтобы стала ясной голова;

Чтоб потом из гордости и боли

Вырастали мысли и слова;

Чтобы там, в Париже или Праге,

Несколько измученных людей

Прочитали строчки об отваге

И о силе Родины моей.

Приходилось — и сейчас бывает —

Спорить, плакать, злиться, угрожать!

Спорить с теми, кто изнемогает

И мешает жить и побеждать.

Молодая легкость и небрежность,

Нелюдимость прежняя моя

Переплавилась в большую нежность

К людям, не покинувшим меня.

Каждый день учиться и учиться,

Без унынья, без нытья, без драм.

Все, чему научит заграница,

В будущем я Родине отдам!

19 мая 1935 г.

БРОДИТ ЛУНА

Бродит устало по небу луна.

Молча стоит человек у окна.

Пристально смотрит сквозь стекла во тьму,

Тяжко, должно быть, сегодня ему.

Холод стекла для горячего лба.

Злое лекарство для сердца — борьба.

День для работы. А ночь — у окна.

Бродит устало по небу луна.

Думать, сутуло к окну прислонясь:

«Грязь на земле, невылазная грязь!

Зря на позорище я отдаю

Молодость, нежность и волю свою.

Грех несвершенный приму на себя.

Жизнь проживу, никого не любя;

Тяжко мне, зрячему, падая в грязь,

Думать ночами, к окну прислонясь…

Господи, в этом ли правда Твоя?

В этом ли ужасе жертва моя?

На переломе и жизнь и судьба.

Холод стекла у горячего лба…

Шепчут платаны за темным окном

Лживую сказку о счастьи чужом.

Где-то далеко родные края…

Господи, в этом ли правда Твоя?»

Бродит устало по небу луна.

Молча стоит человек у окна.

Вздрогнули плечи. От сырости? Да!

Падает с темного неба звезда.

Может быть, где-то и кто-то другой

Так же вот мучился ночью глухой,

Так же часами стоял у окна…

Бродит устало по небу луна…

15 сентября 1936 г.

БЕЗ ПЕЧАЛИ

Ты не будешь об этом ни с кем никогда говорить,

Потому что земная любовь

Только ранит и мучит.

Надо завтра упорно работать и холодно жить.

Пусть работа и горечь

Спокойствию душу научат.

Ты не будешь ни с кем никогда о любви говорить…

Золотясь, догорают закаты былого вдали.

За столетьем столетье —

Идут невозвратные годы.

Можешь требовать хлеба у черной жестокой земли

Ты же просишь, безумец,

Зачем-то любви и свободы?

Невозможного требуешь ты от людей и земли.

И, тоскующе вскинув к высотам нездешним глаза,

Запрокинув лицо, ты кричишь

Равнодушному небу:

«Почему надо мною всю жизнь грохотала гроза?

Ничего я не видел еще

И нигде еще не был

И не встретил ни разу на свете родные глаза»…

Ты не будешь об этом ни с кем никогда говорить

И напрасно, так долго

Другие об этом кричали.

Если только ты хочешь спокойно и радостно жить

Без ненужной тревоги.

Без терпкой и страстной печали,

То не будешь ни с кем никогда о любви говорить.

15 июля 1936 г.

И СИЛУ НЕ ПРОСТЯТ

Зачем ты смотришь в темный вечер

С таким отчаяньем в окно?

Вся жизнь прошла, а вспомнить нечем.

А дальше… дальше, все равно!

С таким отчаяньем предельным,

С таким презреньем ко всему,

С усмешкой над трудом бездельным,

С вопросом гневным: «почему?»

Стоишь ты в этот вечер темный

Одна у темного окна,

Собаке нищей и бездомной

Своей трагедией равна…

Душа полна непоправимой

Тоской. Ты горьким «ни к чему»,

Перечеркнула труд любимый,

Отдав всю молодость ему.

И с этой складкою упрямой,

Прорезанною меж бровей,

Осталась ты все той же самой,

Но стала старше и сильней.

На силу есть чужая сила!

Душа ли… кости ли хрустят?..

Но те, в ком все живое сгнило,

Тебе и силу не простят…

6 октября 1936 г.

ТРУДНО

В жизни кто из нас не ошибался?

Кто из нас не падал на пути?

Кто из нас в тоске не надрывался,

Что нельзя по-своему цвести?

И за то, что хочется иначе

Жить, работать, верить и любить,

И за то, что с каждой неудачей

Тяжелей и горестнее жить, —

Дай нам, Боже, тишины немного,

Простоты и нежности пошли,

Теплым солнцем озари дорогу

Дерзновенной грешницы-земли!

Чтобы нам над нашим счастьем малым

Не дрожать от страха и тоски,

Чтоб судьба из рук не вырывала

Чьей-то милой ласковой руки.

По вине своей или случайно

Вдруг упал ты и расшибся в кровь…

Боль твою пускай залечит тайно

Нежностью и жалостью любовь.

Наше разнодумье, разноречье

Вечно будет близких разлучать.

Трудно встретить душу человечью,

А еще трудней… ее понять!

19 августа 1936 г.

ДРУГ БОЕВОЙ

Без сочувственного приветствия

Он проходит дорогой бедствия.

И, отмахиваясь от пиявок,

Обретает суровый навык,

Не тонуть и в людской пучине.

Так и следует жить мужчине!

Чтобы душу его не расплющили

Между битыми, между бьющими.

Мимо пухлых прошел диванов,

На тепло и уют не глянув.

Мимо радостей, без кручины.

Так по жизни идут мужчины!

Над обвалами, над обрывами

Провожаемый злыми взрывами,

Свой поход до крутой вершины

Не отмеривал на аршины,

И на слезных жалоб разливы

Он смотрел и зло и брезгливо.

Равнодушен к славе и к золоту.

Сердце болью живой уколото…

Круто в нем замешана злоба.

С ним на фронте быть хорошо бы

В шаг с его походкой упругой

Боевым товарищем — другом!

Чтоб под вражескими прицелами

Обменяться взглядами смелыми.

Чтобы общий чай с сухарями,

Чтоб одно над сердцами знамя!

Чтоб винтовки и души рядом,

Чтоб убило одним снарядом!

Чтоб над нашей общей могилою

Расцвела бы Родина милая!

23 июля 1936 г.

НЕ ОПОЗОРИТ!

Строки про русское горе

Кровью своей напишу.

Может ли враг опозорить

То, чем живу и дышу?

В грозные годы, о други,

Тяжесть не сбрасывать с плеч!

Звонко по звеньям кольчуги

Вражеский лязгает меч!

Это не в дедовском кресле

Щурить устало глаза,

Крепче становишься, если

Над головою гроза!

Все же в минуты такие

Скажешь невольно, скорбя:

Как далеко ты, Россия,

Не дозовешься тебя!..

7 июня 1936 г.

СКВОЗЬ ГОДЫ

И в полночь громыхали поезда,

Кричали паровозы суетливо.

А в темном небе грустная звезда

Горела одиноко и красиво.

И все таким же было, как всегда.

Но сколько тысяч лет прошло над нами?

Какими были раньше города,

Какими ты смотрел на них глазами?

Наверное, ты был умен и зол,

Мой предок? До зубов вооруженный,

Наверно, ты врагам навстречу шел

И дрался храбро, ими окруженный?

Так было. Быть иначе не могло.

Кто передал мне жесткое уменье

Смотреть, как ты, насмешливо и зло

И убивать врагов без сожаленья?

И все таким же было, как сейчас.

И, как теперь, звезда горела в небе.

О камни спотыкался ты не раз,

Задумавшись о людях и о хлебе.

Ты тоже, побелевшие виски

Сжимая непокорными руками,

С ума сходил от гнева и тоски

За чье-то опозоренное знамя?!

Приди ко мне, надменный предок мой,

И помоги победы мне добиться —

Над ночью безучастной и немой,

Над жизнью — кровожадною тигрицей,

За городом шумели поезда,

Кричали паровозы суетливо.

Ты сколько тысяч лет горишь, звезда,

Так одиноко, нежно и красиво?

2 декабря 1936 г.

БОЖЬЯ ВОЛЯ

Пронизана болью душа…

Духовный полет в стратосферу!

От боли почти не дыша,

Цепляюсь за детскую веру.

И чувство: как будто, расту,

Как будто бы, крепну в работе.

Взлететь бы скорей в высоту!

Нельзя. Не мечтай о полете.

Иди. Только трудность пути

Поможет и силе и росту,

Иди. Ведь нельзя не идти.

Вернуться? не так это просто.

Пронизана болью душа…

Ступени все выше и выше.

А как же там жить, не дыша?

Да, может быть, там и не дышат.

За детскую веру мою

Цепляюсь я, как за перила,

Что ж, может быть, там запою;

А здесь на земле говорила.

Господь озаряет лучом

И лестницу эту крутую,

И жизнь человечью простую…

А плакать не надо

О чем?..

1 апреля 1936 г.

КРЫЛОМ О ШТЫКИ

«Я тебе отвечу,

Друг дорогой, —

Гибель нестрашная

В петле тугой!»

Н. Асеев.

Жалеючи, упрашивал Музу мою:

Куда же ты рвешься?

Погибнешь в бою…

Тебе, легконогой, — дороги земли?

Ведь, этой дорогой

Солдаты прошли!

Ведь, эти на части тебя разорвут!

Ведь, это — несчастье, —

Быть Музою Смут!

Не будет пощады от этих и тех.

Зачем ты? Не надо!

Одна против всех…

Подымет с тоскою упрямую бровь.

Не знает покоя

Славянская кровь!

И песню, как порох взорвет от огня,

На вражеский шорох,

На топот коня!

Кого беспокоишь? Спокойны кругом.

Кого ты прикроешь

Прозрачным крылом?

Налево-направо: темно, как в бору.

Погибнешь без славы!

За правду умру…

Ты пой, словно птица: о нежном, простом,

Нет, наши границы

Прикрою крылом!

Порвешь и изранишь крыло о штыки.

Ударят! — не встанешь

От вражьей руки…

Не вам уговаривать Музу мою:

Она рождена —

Для победы в бою!

15 марта 1936 г.

КРИК ИЗ ТУПИКА!

Люди те же, но другие дни.

И тогда такими люди были.

Понимаешь, это ведь они

Александра Пушкина убили.

Был талантливей и ярче всех,

Умный и по-русски простодушный.

И за это, как за тяжкий грех,

Он толпой затравлен никчемушной.

На людей смотрю я в наши дни:

Тоже лучших мучают без цели.

Узнаю: да это ведь они

Пушкина убили на дуэли!

Те же лица и повадка та,

Те же — пошлость, злоба, самомненье.

Так же липнет грязью клевета.

Все, как раньше. Все — без измененья.

И зачем о Пушкине писать

Сотни книг… А жить ему не дали?!

Лучше бы живого охранять

От нужды, от злобы, от печали.

Родина, скажи мне, отчего

Губишь злобно ты свою же силу?

Ты за что поэта своего,

Лучшего поэта затравила?

Жить на свете с каждым днем больней.

Отчего же так всегда бывает,

Что поэты родины моей

Очень молодыми умирают?

Душит нынче и меня тоска,

Как петля, захлестывая туже.

Этот слабый крик из тупика

Никому не слышен и ненужен…

И пускай. Ведь речь не обо мне.

Есть другие, ярче и нужнее.

Говорю о них я той стране,

Той стране, что сердцу всех роднее,

Поберечь бы надо их, живых,

От нужды, от злобы, от печали.

И совсем не важно, чтобы их

После смерти славой увенчали!

Да кому ж я говорю, кому?

Тем, кто ныне Пушкина лелеет?

Нужно это мертвому ему?

А живых никто не пожалеет…

Думаю: такие же они,

Лучше люди и сейчас не стали.

Если Пушкин жил бы в наши дни,

То его бы снова расстреляли!..

11 февраля 1937 г.

ДВА КРЫЛА

Одиночество и бесстрашие рядом,

Словно два неизменных друга.

Это что, «в рядах» да «с отрядом»

Повстречаться с людскою вьюгой!

Это что! Ты один попробуй

Устоять под напором резким,

Повстречавшись с людскою злобой

Чтоб один… Чтобы было не с кем

Говорить о том, что дороже

Для тебя и жизни и счастья.

Чтоб кругом не лица, а рожи,

Чтоб вокруг не страхи, а страсти!

Напряженьем души и тела

Ты на жизнь завоюешь право.

И над грозным твоим уделом

Зашумит недобрая слава.

Одиночество и бесстрашие рядом.

Два крыла, две незримых силы,

С двух сторон для сердца ограда,

Чтоб оно бестрепетным было.

2 ноября 1936 г.

ЗА РОГАТИНУ!

Тяжело с побежденными быть,

Тосковать об утраченной силе,

Но упрямо желать победить

И бороться, пока… не убили!

И обида заставила вновь

Обрести и решимость и твердость,

Взбаламутила русскую кровь,

Возмутив Московитскую гордость!

И, с тоской в помраченных глазах,

Но с нестынущей волей к победе.

Даже… Еле держась на ногах…

За рогатину! И на медведя!!

31 июля 1936 г.

РЕШИМОСТЬ

Пусть колышется дым папиросный.

Устремясь, не тускнеет в дыму

Неподвижный мой взор, безвопросный,

Пронизав безответную тьму.

В облаках папиросного дыма

Снова труд, над которым сгорю.

Вновь о самом святом и любимом

Я с людьми по ночам говорю.

Ничего, что вчера еще ропот

Буйно рвался из сердца и рос,

Что вчера мне нахмуренный опыт

Незабвенные раны нанес.

Видит Бог, появилась недаром

Серебристая прядь на виске.

Суждено ль мне упасть под ударом

С заготовленным камнем в руке?

Поднимусь! С головою разбитой

И с расколотым сердцем в груди…

Ни пощады не жду, ни защиты, —

Голод, холод и враг впереди…

Поднимусь, чтоб не быть дезертиром…

Чтобы снова стоять часовым

На границах Прекрасного Мира.

Где родился я крепким таким!

13 января 1937 г.

МИР ОСОБЫЙ

Улыбнулась увядающим цветам.

Снова комнатка такая же, как там,

Снова люди с разговорами о ней,

О любимой грозной Родине моей.

Вновь на пишущей машинке дробный стук.

Вновь, глаза прищурив, зорко: это друг?

Это враг. А это — так, ни то, ни се.

Вновь работа дни и ночи. Вот и все.

Снова строки о России и о том,

Что добиться можно многого трудом.

Душу надо, надо молодость отдать.

Чтобы Родину и жизнь завоевать!

Нищета, борьба, опасность… А потом

Мы состаримся спокойно и умрем.

Мир особый наш — Россия — расцветет,

И, быть может, нас когда-нибудь… поймет.

В нашем лагере живется тяжело…

Нас предательство в трущобу завело.

Но предатели умрут. Из тупика

Уведет нас только Русская рука!

У чужих дверей напрасно не стучи.

Безысходность? Одиночество? Молчи!

Мир особый — зори, бури и гроза —

Наша Родина взглянула нам в глаза!

24 января 1936 г.

ЖИЗНЬ ИДЕТ…

Жизнь идет

Таким неровным шагом,

Без дорог идет, по целине.

Напролом

Ведет ее отвага

По чужой и воле и вине.

Виноваты в этом

Наши годы,

Наши годы — злые бунтари;

Наши дни —

Невольники свободы,

Мятежей российских главари!

Жизнь прошла,

О трупы спотыкаясь,

Обжигая злобой и тоской.

Жизнь прошла…

Но я ни в чем не каюсь,

Пусть не «со святыми упокой».

Пусть покой мой

С грешными и злыми,

С теми, кто врагов рубил с плеча.

Грех наш в том,

Что были молодыми,

Грех наш в том, что жили сгоряча!

Может быть,

Потом придут потомки,

Лучше нас, умнее в сотню раз;

Развернут

Истлевшие котомки,

Что с собой таскаем мы сейчас.

Развернут,

Качая головами,

Разорвав истлевшие ремни:

Чья-то жизнь…

А это чье-то знамя…

Это чьи-то горестные дни…

Жизнь идет,

Спеша и спотыкаясь,

Напрямик по жестким пустырям.

Жизнь идет,

Но я ни в чем не каюсь

И ее без боя не отдам!

8 марта 1936 г.

ГОРДОСТЬ И РАБОТА

Тосковать не стоит по-пустому,

Жизнью ты обманут не впервой.

Чтоб прогнать сердечную истому, —

Ты встряхни упрямой головой!

Есть на свете гордость и работа,

Крепко научившие тебя —

Улыбаться людям с эшафота,

Никого на свете не любя.

Не беда, что снова чье-то жало

Ядом отравило жизнь твою,

Что к стене нужда тебя прижала,

И стоишь ТЫ снова на краю

Пропасти. И треплет ветер локон

У виска. Над пропастью… Ну, что ж!

Смотрят любопытные из окон,

Ждут, что ты, наверно, упадешь.

Не дождутся! Чтоб их черти взяли!

Улыбнись насмешливо и зло,

Чтоб чужие люди не узнали,

Как тебя тоскою обожгло.

Коль душа в болоте не увязла,

То на крыльях к высоте рванись!

Выше, выше! Этим людям назло

Кречетом над ними закружись.

Есть на свете гордость и работа.

А в последний час твой не забудь

Улыбнуться жизни с эшафота,

Чтоб врагов улыбкой обмануть…

4 сентября 1936 г.

ПОСЛЕ РАБОТЫ

Написано. Пришла опустошенность —

Расплата за подъем и за полет.

Благодарю за эту обреченность,

Которая к бессмертию ведет.

За остроту и горечь русской боли,

За вечный ритм стихов в моей груди,

За царство звуков — милую неволю,

За нищету и славу впереди

Благодарю! И Бога и Россию

За то, что дали жизнь и милый труд,

И тех людей и те пути простые,

Которые на смерть меня ведут, —

Благодарю! Пускай на этом свете

Россия вспомнит в блеске новых дней

О неизвестном маленьком поэте

С большой любовью к Родине своей.

А там, куда приду на суд нездешний,

Где прогремит над головой гроза,

Хочу взглянуть в мой сад святой и вешний

Суворову и Пушкину в глаза.

17 мая 1936 г.

ЗА ЭТУ ЖИЗНЬ…

Благодарю за эту жизнь простую,

Суровую, как Ледяной Поход!

За то, что против злобы протестую.

За то, что сердце радости не ждет…

За каждый час, который ясно прожит,

За смелый взгляд в упор, в глаза врагу.

Пускай никто мне в мире не поможет, —

Сама себе упрямо помогу!

За мужество, которое дается

Тому, кто хочет мужественным быть,

Благодарю за то, что сердце бьется

Желанием упорным — жить и жить.

Благодарю за то, что в жилах пламя, —

Кровь той Страны, где жизнь вина пьяней!

За то, что Родина дала такое знамя

Душе неунывающей моей!

Дала такое знамя, под которым

Не страшно мне любить и умирать.

С таким сроднила ветровым простором,

Что от него души не оторвать!..

Пока жива, пока дышу, — спасибо!

Нет ничего на свете моего…

Пусть плечи давит чьей-то злобы глыба,

Дерзай, душа. Посмотрим, кто кого?!

Так до конца. Так — до последней пули

На баррикадах, в грохоте борьбы.

Быть рядовым в бессмертном карауле

На страже Исторической Судьбы России!

27 июля 1936 г.

VI.НА СТРAЖЕ РОССИИ

СТРАШНО ЗА РОССИЮ

Как страшно было в эту ночь.

Всего страшней перед рассветом…

И некого просить помочь,

И рассказать нельзя об этом.

Рукою жесткой ледяной

Тревога крепко душу сжала,

И кто-то темный надо мной

Раскинул в небе покрывало.

И вся предчувствием полна,

Пронизана тревожной дрожью

Металась молча я одна

И призывала милость Божью.

Смотрела в окна темнота

Глазами мертвыми, пустыми.

Бог видит, что душа пуста,

И что живет она в пустыне.

Опустошенная — жива,

В пустыне — все же ищет Бога!..

Проникновенные слова

Звучат молитвенно и строго.

И стало легче… Страх исчез.

К иконе старой подошла я

Просить пощады и чудес

У Чудотворца Николая.

Просить пощады для страны,

В которой я жила когда-то,

Где ныне стали все равны:

Несчастны, злы и виноваты…

14 января 1934 г.

О НАШЕМ ГОРЕ

Приходят, все такие разные,

Толкуют, каждый о своем.

Над жизнью ноют несуразною,

Грустят над горестным житьем.

В их лица, бледные и красные,

Смотрю. И слушаю. И жду.

Что вдруг я встречу душу властную,

Вдруг силу русскую найду.

Чем эти люди обессилены?

Тоскливо спрашиваю я.

И рвется вдаль от обескрыленных

Душа несчастная моя.

В глаза, в дома, в дела их темные

Смотрю я пристально давно.

Огнем, как горе неуемное,

Во тьме горит мое окно.

Чужую тяжесть трудно вынести,

Своя-то боль всего больней…

Учусь просить у Бога милости

Не для себя, а для людей.

Пусть люди подбирают крошечки

С чужого скудного стола…

Пусть по ночам в моем окошечке

Горит огнем душа дотла!

Днем буду снова с раздражением,

С глухою болью говорить

О нашем русском унижении,

О нашем «быть или не быть?..»

4 марта 1935 г.

ОБ ОДНОМ РАЗГОВОРЕ

Говорили: «приходите,

Посидим, поговорим…

В буйном пламени событий

Мы, ведь, с Вами не горим;

Не горим, а только тлеем,

Только тлеем и чадим.

Дело делать не умеем;

Посидим-поговорим…»

А когда я закричала,

Зарыдала от тоски,

Попытались Вы сначала

Оправдаться по-мужски.

Толковали о терпеньи.

Повторяли слово «ждать»…

Ах, не надо сожаленья,

Если нечего отдать.

Люди бури, воли, страсти

Пусть нарушат тишину!

Я поверю даже в счастье,

Если Родину верну!

Жить осталось нам немного,

Ненавидя и любя…

Что-то сделать бы для Бога,

Для России! Для себя…

2 декабря 1934 г.

В ДНИ ИЗМЕН

Той, что жизни всей дороже,

Верным быть!

Ради этого, быть может,

Стоит жить?

Быть у злобы на прицеле,

Смерти ждать…

Предки с гордостью умели

Умирать.

И в Иркутске так недавно

Адмирал

На посту своем державном

Погибал…

Над непроданною шашкой

Русский Флаг…

Пусть собьет с тебя Фуражку

Пулей враг.

Пуля в черепе застрянет —

Ты умрешь.

Будет время, явной станет

Чья-то ложь!

Лучше в сердце вражью шпагу.

Но не плен.

Крепни, верность и отвага,

В дни измен!

29 сентября 1935 г.

О ГЛАВНОМ ВРАГЕ

«Каков бы ни был противник,

человек в сражении не имеет

другого врага, кроме страха».

Психология командования.

Дю-Тейль.

Если план продиктован усталостью, —

Значит, надо его зачеркнуть.

Думать нужно над каждою малостью.

Проверяя намеченный путь.

Не теряй своих сил до сражения.

Будь к внезапному бою готов.

Наблюдая за каждым движением

В затаившемся стане врагов.

Укрепляй напряженье душевное

Волевой устремленностью сил,

Чтоб в часы громовые и гневные

Бес бесцельно тебя не кружил.

Берегись раздвоений неясности

И тумана сомнений в глазах.

Знай, во всяком бою и в опасности

Самый главный твой враг —

Это… страх!

20 апреля 1936 г.

НА СТРАЖЕ РОССИИ

Корнилов, Колчак и Деникин —

Родные душе имена!

Прямым, благородным, великим

Великая боль суждена.

Слова о великом простые.

Два мертвых. И третий, живой.

Деникин на страже России —

Орел над гранитной скалой!

Он гордый, он Русский, он воин!

Он верит в Россию. И ждет.

Он знает, что славы достоин

Великий Российский народ.

Кричат молодые: «Деникин,

Ты сильный, ты гордый, ты наш

Державы заветам великим

Ты рыцарски душу отдашь!»

13 апреля 1935 г.

РУССКАЯ АРМИЯ

Ген. Г. А. Вержбицкому посвящаю.

«И испытанный трудами

Бури боевой

Их ведет, грозя очами.

Генерал седой»…

Лермонтов

Солдатским четким шагом.

Печатая с носка,

Идет-гремит отвага,

Гремевшая века!

Их очи огневые

Горят из под бровей.

Идет моя Россия!

И я иду за ней.

И вижу я другие,

За гранью далеки,

Пока еще чужие,

Но русские полки…

Раз…два…три! С носка печатай!

Жди расправы, враг проклятый!

Примем жизнь и смерть со славой.

Снова будет Русь Державой!

В чужой стране над нами.

Где ныне жить пришлось,

Святое наше знамя

Рванулось и взвилось!

Для сердца жизни краше

Трехцветный флаг Петра!

Поют о славе нашей

Российские ветра.

Вновь команда: левой!.. левой!

Накипело много гнева…

Примем жизнь и смерть со славой.

Знаем, будет Русь Державой!

1934 г.

ВЕЛИКОДЕРЖАВНИКУ — ПАТРИОТУ

А. Н. Покровскому.

Когда-то мы, падая духом в борьбе,

С тоской и тревогой сказали тебе:

«Себя не жалеешь, других пощади

И завтра на гибель ты нас не веди!»

Но каменным было лицо вожака,

И жесткой, как раньше, осталась рука.

Ты, выслушав нас, ничего не сказал.

А вечером в бой нам идти приказал.

И, глухо ропща, мы пошли за тобой,

В неравный, напрасный по-нашему, бой…

Врагов было много. Нас мало. Но ты

Сжигать приказал за собою мосты!

Мы поняли: нет нам дороги назад.

А ты, нас ведущий, был подвигу рад.

Ты выкрикнул четко приказ боевой, —

И шашка взвилась над твоей головой!

И первая пуля пропела тебе

О Русской Державе, о грозной борьбе!

А пуля вторая тебя, вожака,

У правого глаза задела слегка.

И, кровь твою видя, мы вместе с тобой

С невиданной доблестью ринулись в бой!

Как знамя, несли мы идею твою,

И мы победили в неравном бою!

Надменно смотрел ты на пленных врагов.

А с нами привычно был прост и суров.

А мы, и тобой и победой горды.

Для нового боя смыкали ряды.

Ты вновь посылаешь движеньем руки

Нас, горсть небольшую, на вражьи полки.

И в каждом бою ты всегда впереди,

С Державным Крестом золотым на груди!

22 января 1935 г.

ВЦЕПИВШИСЬ В ПОВОДЬЯ…

Копыта цокали о камень…

Нас двое в мире, — конь и я;

А там, в пространстве за хребтам

Темнеет Родина моя.

Скала вздымалась над тропою,

А ширина тропы — в аршин.

Отчаянья копье тупое

Коснулось дрогнувшей души…

Печальный сумрак над Алтаем

Раскинул трауром вуаль.

Мой конь родной, мы погибаем!

Себя не жаль, — коня мне жаль.

Из-под копыт сорвался камень,

И грохот камня, словно взрыв.

Мой умный конь прядет ушами,

Косится глазом на обрыв.

Здесь где-то замок Черномора,

Людмилу здесь искал Руслан…

Тропинка уже, круче горы,

Ползет из пропасти туман.

Там за хребтами — Беловодье,

Край Божьей Русской красоты…

Нет, я не выпущу поводья!

Мой конь, не поскользнешься ты!

10 сентября 1935 г.

ПОД КРАСНОЙ МАСКОЙ…

«Промысл Божий… зло или пресекает или исправляет

и направляет его к благим последствиям.»

Митрополит Филарет.

«Мы с любой бедою сладим,

Всех врагов рассеем в дым;

Мы родной земли ни пяди

Никому не отдадим!»

Солдатская песня.

Под красными знаменами

Колоннами идут

И песни про Буденного

Заливисто поют.

Звенит-кричит гармоника

Под залихватский свист

О том, что правит Родиной

Разбойник-коммунист!

Идут. Их шаг отчетливый

По всей Стране гремит.

С опаской враг расчетливый

На них сейчас глядит:

Загадочная Армия!

Не банда, не орда.

Совсем не та, что в прежние.

Безумные года.

Давно ли? В Девятнадцатом

От мятежа пьяна

Оборванная «гвардия»

В мужицких зипунах

Боролась, простодушная,

Не распознав обман.

За «Китеж очарованный

Рабочих и крестьян»:

За власть «руки мозолистой».

За свой «советский край»,

За землю, за обещанный

Земной «рабочий рай!»

От голода зеленая,

С погибелью в очах

Неслась «краснознаменная»

На краденых конях!

В те времена командовал

Отчаянной ордой

Из бывших подпоручиков

Упрямец молодой;

Военное любимое

Святое ремесло

Его к чертям в советский ад

Случайно занесло…

Промчался Девятнадцатый,

Как буря! А за ним

Еще шестнадцать грозных лет

Растаяли, как дым.

Страна жила. Но как жила?!

Везла тяжелый воз

Под свист бича, под крик «ату»

Под жесткий лязг угроз.

За эшелоном эшелон

Гремело горе вдаль:

На Соловки, в Нарым, в Бамлаг

Повсюду, где печаль…

Не мне решать, не мне судить,

Но ненавидеть — мне

Всех, кто удары наносил

Народу и Стране!..

Но Русский трактор, Русский танк

И Русский самолет

Люблю за то, что завтра в них

Россия расцветет!

Позалечат люди печаль,

Нам забвенья радость дана;

Но Байкальская Магистраль

Для России проведена.

Оружейных заводов дым —

Словно храбрость в жилах бойца

Это — близко нам, молодым,

Не озлобленным до конца.

Дней былых назад не вернуть.

Молодые видеть должны

Величавый будущий путь

Самой крепкой в мире страны!

…………………………………….

Названье сокращенное

Кончается на а,

Идет «краснознаменная»

Под кличкой РККА.

Сверкнуло солнце отблеском

По жестяной звезде.

Россия-то зачеркнута…

Зачеркнута везде…

Будь проклят, красный

Сталинский Кровавый карандаш!

Запомните, «товарищи»,

Что Сталин-то не наш!

Живи, Россия крепкая,

Для счастья и побед.

И Армия Российская

На много, много лет

Да здравствует! И музыка…

И Русский клич: «ура!»

Большая начинается

Не-детская игра…

Загадочная Армия!

Не банда, не орда.

Душа у этой Армии

По старому горда,

По новому обучена,

И по-советски зла.

Попробуй-ка, разрубишь ли,

Враг,

Три тугих узла?

……………………………..

«Возьми-ка наши города,

Рубни-ка, враг, рубнешь да мимо!»

В России Армия всегда

По-Русски и непобедима!

Дороже Армии у нас

Нет никого, мои родные…

В руках у Армии сейчас

Судьба и жизнь и честь России!

10 мая 1935 г.

ОГОНЬ!

Показалось на миг, — из того, что мечталось,

Ничему не бывать…

Неужели, вдвоем нам с тобою, усталость,

Этот день доживать?

Голова разболелась от дум и от зноя,

День был жарким, как ад.

В этом дне было что-то необычное-злое,

Словно казни обряд.

И с петлею на шее надо было метаться,

Чтоб спасенье найти;

Чтоб поняв и проверив, правдивым остаться

И на том же пути.

Было душно и трудно. Надо было без вздоха

Эту ношу поднять.

А в немытые окна заглянула эпоха,

Чтобы все разузнать.

Зубы стиснуты крепко, чтоб не вырвался ропот

Против Воли Его.

Это — только наука, это — жизненный опыт,

Это — стержень всего.

Это — медные трубы! Чтоб, в огне закаляясь,

Не пугаясь беды, —

Человек научился, с чуждой силой сражаясь,

Не уйти с борозды; —

С борозды этой первой — и неровной и узкой —

Колыбели зерна.

Что ж, душа, против злобы, против силы не-русской

Защищайся одна!

До последней измены, до последнего боя,

До последней черты…

Укрепляясь в упорстве, закаляясь борьбою,

Охраняя форты.

Часовые, на вышки!

Примем дьявольский бой мы!

Ну, попробуй-ка, тронь!

Перебежка к прикрытьям.

Щелк! Проверка обоймы.

И команда: о-гонь!

21 июня 1936 г.

РАССЫПНЫМ СТРОЕМ!

Рассыпным строем! Без равнения.

Противник подходит. Вы-жи-дать.

Надо оказывать сопротивленье,

Обороняться и побеждать!

Рассыпным строем! Тише… Внимание!

Крепче устраивай упор для ружья.

Взвод по линии! И чье-то дыхание,

И звякнула шашка неведомо чья.

Определи расстоянье до цели

На постоянный прицел,

Чтобы глаза твои зорко глядели

Так, как Суворов глядел.

Пробными залпами! Не глазомером

Ты расстоянье измерь.

И окруженный убожеством серым, —

В яркую Родину верь!

Дело святое, родное, большое

Вверено нынче тебе.

Маревом горе над русской душою,

Крепнущей в лютой борьбе.

Для оборонческой выдержки нервам

Выбери цель для стрельбы.

Бей непрестанно по вражьим резервам!

Бей по истокам борьбы!

Бей по продажному подлому тылу.

Панику там наводи!

Чтоб у противника сердце застыло

Жалким комочком в груди.

Помни, что меткость стрельбы сильнее

При одиночном огне.

Бей по противнику! Бей больнее!

Тебе приказанье и мне.

Рассыпным строем! Без равнения.

Противник подходит. Вы-жи-дать.

Надо оказывать сопротивление,

Обороняться и побеждать!

10 июля 1936 г.

СИЛА РОДИНЫ

Что в краю твоем творится, разве издали поймешь?

И над чьею головою занесен там нынче ноже

Ты страну свою в тревоге любишь крепче и родней.

Ты пьянеешь от дыханья буйной Родины твоей!

Но себя тоской напрасной на чужбине не губи.

Не юродивую слабость, — СИЛУ Родины люби.

Сам будь сильным, чтоб спокойно стать участником борьбы

Окрыленный взлетом новым нашей царственной судьбы!

Что-то будет? Ты не знаешь и не знаю также я…

Но хочу я, чтобы СИЛЬНОЙ стала Родина моя!

1937 г.

ПО-СУВОРОВСКИ!

Если друг обернулся врагом,

Если фронт увеличился вдвое,

Если враг обступает кругом,

И гроза над твоей головою, —

В напряженности силы твоей,

В боевой и настойчивой воле

Размахнись, чтоб ударить больней,

Чтоб враги вдруг завыли от боли!

Если Бог над тобой и с тобой,

И в руках твоих русское дело, —

То вступай в неожиданный бой

По-Суворовски — быстро и смело!

Нападай! Расцветая в бою

Всем твоим существом, всей, душою,

Напрягая всю волю твою

Для победы за дело большое.

Если друг обернулся врагом…

Пусть горнисты споют «в наступленье

И с винтовкой — в атаку! Бегом!

По-Суворовски — весь устремленье!

Это предков бесстрашная кровь

Забурлила по жилам, запела!

Это — Родина, жизнь и любовь,

Это — русское слово и дело!

12 октября 1936 г.

ТВОЙ ДОЛГ

У грани подвига… У рубежа измены…

Почти один. Браги шумят кругом!

Ты должен ровным голосом, надменно,

Как равный, разговаривать с врагом.

СССР…Тускнеют буквы эти.

Сквозь эти буквы, словно сквозь туман,

Сверкает имя лучшее на свете,

Живет и дышит лучшая из стран!

Она — в полете русского пилота,

В крылатых днях эпохи боевой.

Она — борьба и счастье и работа,

Она, — как русский флаг над головой!

Богатыри рождаются эпохой.

Тоскуй, мечтай об этом, говори!

Всегда, когда Стране бывает плохо,

На помощь ей встают богатыри.

В историю запишем кровью даты,

Вновь прогремят героев имена.

Погибнут чужеземные солдаты

У стен твоих, Великая Страна!

Мы зачеркнем четыре буквы эти.

И зачеркнет их русская рука.

Она бессмертна, лучшая на свете,

Россия — озарившая века!

У грани подвига… У рубежа измены…

О Родине — и ни о чем другом

Ты должен ровным голосом, надменно,

Как равный, разговаривать с врагом.

30 октября 1936 г.

НА БОЕВОМ ПОСТУ

За Родину, за храбрость, за мечту!..

И, высоко подняв над головою

Тетрадь стихов, как знамя полковое.

Стою, в глухую полночь, на посту.

У Пушкина звучит родной язык,

Зовет горнист на бой у Гумилева.

Огонь живой души — родное слово —

Не искалечит даже большевик!

Я пью, припав к святому роднику.

Прозрачную целительную воду,

Чтоб дать потом Российскому народу —

Достойную его, прекрасную строку.

Чей конь в бою подкову потерял?..

Суворова? — Найду подкову эту!

Был дорог воин русскому поэту, —

Сейчас поэту воин братом стал.

Что напишу в заветную тетрадь?

О Родине, об Армии, о Вере,

О Пушкине, о русском офицере,

О тех, кто жизнь умел завоевать!

О тех, кто завоевывал Кавказ,

О тех, кто победил Наполеона,

Кто в Азии развертывал знамена, —

О вас, непобедимые, о вас!

За высшую на свете красоту:

За Родину, за храбрость, за искусство

За песню, продиктованную чувством! —

Я, высоко подняв над головою

Тетрадь стихов, как знамя полковое,

Стою, в глухую полночь, на посту.

ПРИЛОЖЕНИЯ. СТАТЬИ МАРИАННЫ КОЛОСОВОЙ В ГАЗЕТАХ (из архива БРЭМ)

ЯПОНЦЫ ПРОБУЖДАЮТ РУССКИЙ ПАТРИОТИЗМ СРЕДИ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ. ЯПОНЦЫ УКРЕПЛЯЮТ ОБОРОНЧЕСКИЕ НАСТРОЕНИЯ СРЕДИ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ. РУССКИЕ ДОЛЖНЫ БЫТЬ БЛАГОДАРНЫ ЯПОНЦАМ «ЗА СНЯТИЕ ПЕЛЕНЫ С ГЛАЗ»

Прежде всего, призываем русскую дальневосточную эмиграцию к спокойствию. Просьба не проклинать японцев на каждом шагу, как обычно делают все русские, приехавшие, прибежавшие или высланные из Манчжу-Ди-Го.

Будем справедливы к японцам. И будем спокойны, потому что беспокоиться больше не из-за чего. Нет никаких оснований беспокоиться. Все идет хорошо и, все идет на пользу России.

Враг страшен тогда, когда он силен и хитер. Враг не страшен, когда его планы расшифрованы и когда его бессилие становится явным.

Будем беспристрастны в оценке японцев и их деятельности в отношении русской эмиграции. Нам незачем прибегать к выливанию ушатов грязи и клеветы на головы японцев, как это делают они в борьбе с русскими патриотами. Нам незачем лгать при оценке деятельности японцев, в наших руках достаточно фактов, которыми можно доказать безнравственную подкладку деятельности японцев по отношению к их собственной родине — Японии. Да. Пять лет японцы работали в Манчжу-Ди-Го и на всем Дальнем Востоке. И вся их работа была во вред Японии и … на пользу России. Нас мало интересует деятельность японцев работающих в Манчжу-Ди-Го против их собственной родины — Японии. Пусть интересуется Токио. Нас интересует деятельность японцев на пользу нашей — России. Об этом мы много думали и об этом будем говорить. Пусть наша оценка деятельности японцев в Манчжу-Ди-Го и на Дальнем Востоке вообще будет иметь две стороны: польза России и вред Японии.

Вспомним, прежде всего, те «распростертые объятия, которыми встретила русская эмиграция, проживающая в Манчжурии, пришедших туда завоевателей — японцев. О, как верило тогда большинство эмигрантов, что японцы идут бороться против — «мирового зла» — коммунизма, что следующий поход японцев на территорию России, для освобождения ее от власти коммунистов, закончиться торжеством мировой справедливости». А скептиков среди русских эмигрантов, которые сомневались в бескорыстном благородстве японцев в отношении России и коммунизма, сами же эмигранты, объявляли большевизанами и «советскими патриотами». В 1935 году декорации изменились. Вместо «распростертых объятий» русской эмиграции, в адрес японцев показались конвульсивно сжатые кулаки, вместо приветственных криков «банзай», все чаще стали слышаться заглушенные проклятия. Люди не меняют свои симпатии на антипатии ни с того ни с чего, для таких перемен, всегда имеются серьезные причины.

А причины были серьезные. Унижение и оплевывание русского национального достоинства, ставка японцев на центробежные силы эмиграции, насильственное подчинение всей патриотической русской эмиграции, органу выполняющему функции жандармерии — «бюро по делам русских эмигрантов», насильственное навязывание в «вожди» эмиграции, ненавидимого и презираемого всей эмиграцией никчемного человека и продажного политика — атамана Семенова, насильственная мобилизационная запись всех эмигрантов, способных носить оружие, в «союз дальневосточных военных», который должен в недалеком будущем вести в поход на Россию «русских людей под желтым соусом» а-ля борьба с коммунизмом».

Будем справедливы к японцам. Кто сказал, что японцы хитрые? Нет, это — очень откровенные люди. За пять лет владычества в Манчжу — Го они доказали, что они не только откровенные, но и горячие и вспыльчивые люди.

А кто-то говорил, (из пораженцев, конечно) о японской выдержке, хитрости и политической дальнозоркости. Нет никакой выдержки в национальном характере японцев, горячие люди, вспыльчивые люди, чуть, что сейчас русскому человеку в нос — три четыре чайника воды или керосина вольют, вместо валерьянки. А потом извиняются, что по ошибке, по ложному доносу, арестовали и покалечили человека и выпустят его. А бывают случаи, говорят, что выпустить уже нельзя, настолько человек изувечен пытками, тогда его приканчивают и сжигают труп.

А жене убитого, которая приходит и пытается узнать, где ее муж, всегда можно сказать, что ее муж «бежал в Советский Союз». И концы в воду.

А сцена на площади между Модягоу и Гондатьевкой осенью 1935 года, когда среди бела дня, при огромной толпе народа (русских и китайцев) японцы забили насмерть двух китайских возчиков за какую-то маленькую оплошность. И не только забили насмерть, но еще у полумертвых, а может быть и, совсем мертвых (это были же мешки с костями, а не людьми), — так вот у этих полумертвых с хрустом были выломаны руки из плеч, так что кости рук торчали наружу. А вокруг стояла и смотрела, затаив дыханье толпа русских и китайцев. Что думала эта толпа? И к какому решению пришли многие и многие из этой толпы? Об этом господа японские колонизаторы не задумались? И в этой толпе было немало школьной детворы и китайской и русской.

Какая нравоучительная картина из периода японского владычествования в Манчжу-Го запечатлеется в детском воображении русских и китайских детей. Сначала Корея, потом Манчжу-Го, а потом «Сибирь-Го», так что ли думают японские националисты?

Но то, что удалось сделать с беззащитной Кореей, может быть, не удастся провести до конца в Манчжу-Го.

А в Сибирь то уже теперь даже русские эмигранты готовы защищать всей своей кровью от частицы «Го», от бесчеловечных японских колонизаторов.

Как мы, русские эмигранты должны быть благодарны японцам за их откровенность и вспыльчивость. Для нас совершенно не важно, что японцы работающие в Манчжу-Ди-Го причиняют своей недальновидностью непоправимый вред своей родине

— Японии. Это нас не касается. Этим должно интересоваться Токио и те благородные самураи, которые, по слухам, там проживают.

В Манчжу-Го некоторые пораженчески настроенные русские эмигранты все ждут, что «вот приедет барин, барин нас рассудит», что вот приедут из Токио какие-то благороднейшие и справедливейшие японцы, сместят гг. Аньдо, Окигусу и др. закроют «Бюро по делам Российских Эмигрантов», арестуют атамана Семенова, и наступит в Манчжу-Го эра солнечного благополучия и для русских и для китайцев. Ходят эти пораженцы русские по улицам Харбина, и многозначительно моргая осовевшими от страха глазами, шепчут друг другу на ушко: «Слышали, скоро будут ба-альшие перемены. Из Токио едет ба-альшой ниппонец для контроля над местными ниппонскими властями».

Никаких, конечно, перемен в Манчжу-Го не будет, а если и будут таковые, то по независимым от японцев причинам.

А вот то, что среди русской эмиграции все шире и шире разрастается движение против иностранной и, в частности, японской интервенции, это хорошо для Русского Государства. Японцы с каждым днем все больше и больше укрепляют оборонческие настроения среди русской эмиграции не только Дальнего Востока, но и всего рассеяния. И за это, мы русские государственники, должны быть благодарны японцам. Ведь могло быть хуже. Ведь японцы могли оказаться хитрее, и действительно сыграть на эмигрантской ненависти к коммунистам и сделать из этих эмигрантов орудие своей экспансии для отторжения Сибири. Мало того, японцы могли оказаться дальновиднее и действительно создать «рай» в Манчжу-Го для тех же советских подданных, большинству которых не особенно хотелось ехать в СССР.

Но этим советским подданным пришлось ехать в СССР, потому что в Манчжу-Го любому из этих советских грозила участь попасть в японский застенок и наглотаться керосину и иметь вместо спины окровавленный бифштекс. А ведь те советские подданные, которые были арестованы в Харбине, и которых после зверских пыток выслали в СССР, ведь они там РАССКАЗЫВАЛИ, о том, что из себя представляют японцы. И русские люди там ПОНЯЛИ, что «хрен редьки не слаще», а японцы для русской эмиграции не лучше красных чекистов. А окровавленные рубашки, после избиений снятые с этих людей и переданные женам для отстирки ведь были же посланы этими женами в Советский Союз как документальные доказательства того, «как живется весело, вольготно в Манчжу-Го» русским людям, не по своей вине иной раз, имеющим советские паспорта. Ведь после пережитого в тюрьмах Харбинского

«особого отдела» высланный в СССР некий Колпакчи доехал только до Хабаровска и умер. Орлов тоже умер — где-то в дороге. Бывший хорунжий Амурского казачьего войска — некто Голобоков, после пыток в особом отделе высланный в СССР сошел с ума.

Значит, Советский Союз русские люди знают, что Манчжуговский «рай» ни в чем не уступает большевистскому «раю», что Манчжу-Го имеется Соловки у Трехречья, где система выжимания пота и крови из русских людей ничем не отличается от системы концлагеря.

Выгодно ли все, что сделали японцы в Манчжу-Го с эмигрантами и советскими подданными — для Российского Государства? Да, выгодно. Потому, что русские люди, на собственных спинах убедились, что японская палка бьет также больно, как и Сталинская.

Да, выгодно. Потому, что русские люди поняли, что японцы несут с собой не освобождение от коммунизма, а новую крепостную зависимость, только не красного, а желтого цвета. А когда человека бьют, то не все ли равно, какого цвета у него искры из глаз сыплются, красного или желтого.

Да, выгодно. Потому, что русские люди (не важно, какие у них паспорта, важно, что кровь русская) поняли: надо собственными силами, без иностранных доброжелателей, снять со своей шеи красную петлю, а не накручивать на эту шею еще более тугую петлю только желтого цвета.

Выгодна ли деятельность японцев в Манчжу-Го для Японии? Нет, не выгодна, и весьма не выгодна. А почему невыгодна таковая деятельность, пусть об этом думают высокие японские политики.

В нашу компетенцию не входит детальное разъяснение японского вредительства Манчжу-Го против Японии. Нам важно, чтобы у нас в России были государственно-мыслящие люди, которые бы заботились о пользе своего Государства и проводили бы разумную и точную политику в этой области. Нам важно, чтобы в будущей Великодержавной России, наши государственные деятели никогда не были смешными и неумными, в глазах врагов России. Это ведь самое страшное для государственных деятелей, какой бы то ни было страны — стать неумными и смешными в глазах своих врагов.

Вернемся к теме.

В Тяньцзине последние полгода ведется упорная систематическая травля Русской патриотической эмиграции. Травлю эту по приказу японцев ведет газета «Возрождение Азии», — и ведет ее настолько неумно и смешно (уже не говоря о подлости), что право становится странно, неужели японцы не понимают, что ведя, таким образом, борьбу с патриотической русской эмиграцией, они… теряют лицо.

Ведь не дети же, в самом деле, русские эмигранты, которых можно запугать, показав бамбуки и, неужели японцы всерьез мыслят, что при помощи клеветы и морального террора можно властвовать сердцами русских эмигрантов.

Газета «Возрождение Азии» принесла большую пользу Русскому делу, тем самым, что она наглядно продемонстрировала в течении полугода все тайные планы Японии в отношении России вообще и Русской Белой эмиграции в частности. И, наконец, эта газета наглядно доказала, что национальномыслящей Русской эмиграции не по пути с японскими интервентами. А самое главное, эта газета, на которую тратятся деньги японского государства своей более чем неумной работой, принесла громадный вред Японии, создав новые и очень крупные кадры оборонцев среди русской эмиграции Дальнего Востока. Мы можем уверенно сказать, что русские пораженцы Д.В. потерпели поражение, главной причиной которого является их собственная глупость и продажность.

А что мы можем сказать о японцах, которые покровительствуют русским пораженцам, размножая их в пределах Манчжу-Го и северного Китая?

Мы пока ничего не скажем, а иностранцы уже говорят многое…. Конечно, было бы весьма умно и тактично со стороны японцев — прекратить травлю Тяньцзинской белой эмиграции путем закрытия вредительской для Японии газетки «Возрождение Азии». Но, к счастью для нас, русских государственников, японцы этого конечно не сделают. Потому что закрытие «Возрождения Азии» будет очень выгодно для Японии и очень невыгодно для нас, русских государственников.

Если японцы закроют «Возрождение Азии», то часть русских эмигрантов, наиболее доверчивая, решит, что все мол «даже и у японцев есть справедливость» и станет симпатизировать японцам. Но этого не случится, мы можем быть спокойны. Случится может другое, Шанхайские японцы будут сердиться на автора этой статьи, и даже может быть, будут жаловаться на него куда следует. И будет после всего этого, в руках русской эмиграции еще одно доказательство, чьей-то политической недальновидности. Будем спокойны. Беспокоиться больше не о чем. Все делается к лучшему. И даже враги России работают для ее будущего. А уже гремит вдалеке державный шаг Великой России.

31 июля 1936 года.

Государственное учреждение

«Государственный архив Хабаровского края»

Фонд 830

Опись 3

Ед. хранения 21960

Лист 1-11

МАРИАННА КОЛОСОВА. «ИХ» ЖЕЛТЫЙ ПУТЬ (газета «Новый путь» № 208 от 6 июня 1936 года)

Журнал в желтой обложке. На желтом фоне черная свастика. На свастике белый двуглавый орел с тремя коронами. В центре орла фигура, смутно напоминающая Георгия Победоносца на коне. Это юбилейный номер «Нашего пути» газеты, которая издается так называемой «всероссийской фашистской партией» в Харбине. Начинаю перелистывать. На печальные размышления наводят строки приветствий от Архиепископа Мелентия, Архиепископа Нестора и епископа Димитрия. Подневольное положение русского православного духовенства давно всем известно. А то, что созданию безвыходного положения для духовенства и патриотической эмиграции весьма много поспособствовал именно «Наш путь», тоже всем известно. А посему невыносимо больно видеть благословляющие строки от Православных Владык на страницах юбилейного «Нашего Пути», газеты, которая служит нерусским интересам, и которая не раз поносила и шантажировала пастырей церкви. Дальше идут приветствия: атамана Семенова, бюро по делам эмигрантов (БРЭМ), то самое БРЭМ, которое по заданиям «свыше» разгромило патриотическую эмиграцию, приветствие подписано заместителем председателя Бакшеевым. От Дальневосточного союза военных, подпись под приветствием поставил числящийся по Забайкальскому Казачьему Войску генерал от кавалерии В.Кислицын(тот который был легитимистом и нарушил присягу своему Государю для ради денег и карьеры). От генерала Власьевского…. А чистых, нет…

Да и где их, чистых то БРЭМ возьмет? Одни — высланы, другие разбежались от ковчега подальше, третьи — запачканы доносами БРЭМа и инсинуациями «Нашего пути» и сидят смирно по домам и ждут, когда их арестуют, где же их, чистых то, БРЭМ возьмет?

Дальше есть еще несколько приветствий: от Плужникова — начальника особого сыскного отряда, общество работников искусства (порабощенных БРЭМом), и от игумена Нафанаила, который, говорят, является членом ВФП (?!). И… все!

А где приветствия от тех нац-патриотических организаций, которых существовало в Харбине около ста?

Одни только семеновцы и приветствуют ВФП так сказать, «сами себя и друг друга» поздравляют!

Правда на странице 42-й имеется забавный заголовок: «Дождь приветствий со всех сторон». Это значит, по поводу пятилетия ВФП поздравления. Посчитаем капли этого «дождя»: от Союза Его Высочества Князя Никиты Александровича Мушкетеров — раз! От союза юных фашистов авангарда… Два! (Позвольте, это с какой же стороны дождь, как будто изнутри «партии», сама себя поздравляет?) От «союза юных фашисток— авангардисток» — три! От «союза юных фашистских крошек» — четыре! «дождь» этих двух последних приветствий тоже как будто из самой «партии».

…Матковские-Родзаевские, которые хотят «втереть очки» кому-то «всероссийскими масштабами», неужели они думают, что до сих пор они не разгаданы?

Дальше идет гнусная по своей лживости статья П.Борисова (Василия Голицына), под названием — «у истоков российского фашизма». Голицын, описывая возникновение Русской Фашистской Организации в 1922 году, не постеснялся поставить свое имя впереди А.Н.Покровского, а имя Б.С.Румянцева и совсем не изволил упомянуть. А ведь на самом деле А.Н.Покровский и Б.С.Румянцев являются идеологами Русского Фашизма на Дальнем Востоке. И об это свидетельствую не только я, тоже старый член РФО, а об этом знают ВСЕ.

И «вождь» Родзаевский, перед сомнительным гением которого так распластывается и ползает Голицын, был на побегушках у того же А.Н.Покровского. Только на побегушках, потому что в РФО Родзаевского никто за серьезного человека никогда не считал, и ему было дано даже соответствующее его характеру прозвище — «балаболка». А в 1931 году, когда Родзаевский проворовался (украл деньги, принадлежащие РФО), то этого воришку попросту выгнали из РФО. Но нашлись люди, которые из мелкого воришки сделали дутого «вождя» в Харбинском масштабе. Кому-то это время нужно было, для выполнения каких-то темных планов.

Впрочем, скоро Родзаевский этим людям будет не нужен. Смею вас заверить господин Голицын. Не на ту лошадь поставили. Изменила на этот раз г. Голицыну природная смекалка. Все вышесказанное о Родзаевском, отлично известно г. Голицыну, потерявшему честь и совесть человека и журналиста… Дальше следует еще более лживая статья, озаглавленная: От А.Покровского — к К.Родзаевскому. Наглость автора этой статьи безмерна! Поставить рядом безупречное имя А.Н.Покровского — бесстрашной души Русского Фашистского Движения на Дальнем Востоке рядом с именем продажной желтенькой козявки — Кости Родзаевского!

Господа из «Нашего Пути» должны понять, что они с 1931 года по сие время на глазах у всей эмиграции катились по наклонной плоскости и скатились в бездну вместе с Родзаевским, который, именую себя «вождем», на самом деле просто состоит на посылках у японской жандармерии, особого отдела и пр. учреждений, дающих те или иные задания русским «стукачам».

О причинах «разрыва Покровского с Родзаевским», автор, скрывшийся под буквами Н.П. (подозрительные буквы!) сообщает, что это были, якобы, разногласия по важнейшим тактическим вопросам. А об украденных Родзаевским деньгах, хитроумный автор сей, ни словом не обмолвился.

С документами на руках и имея за собой свидетелей, сим утверждаю, что Родзаевского исключили из РФО за кражу денег и еще некоторые неблаговидные поступки, а документ-то я ПРИВЕЗЛА из Манчжуго и они теперь в сейфе, ожидают, когда Родзаевский окажется вне защиты некоей державы. В то время у него в Харбине оказались слишком крупные «защитники», но мы можем подождать. Бурцев с делом Азефа дольше ждал…Как много лгут темные люди из «фаш. партии». И как скучно возиться с разоблачениями этой изолгавшейся кучки авантюристов и уголовников, и только сознание, что это — мой патриотический долг в данном отрезке времени и пространства, заставляет, стиснув зубы, продолжать чистить эти «авгиевы конюшни».

Собственно говоря, это не мое дело, а дело «хозяев» Манчжуговского «рая» заглянуть повнимательнее в эти псевдофашистские конюшни, но… «хозяевам», очевидно, за пять лет управления, все еще «ничего не известно».

Вернемся к юбилейному номеру ВФП. Отметим на 7 странице стишки Николая Дозорова, только потому, что по слухам, Николай Дозоров, никто иной, как Арсений Несмелов. Если это так, то одно скажу: плохо стал писать Арсений Несмелов, раньше, когда он работал в советских газетах, он писал немножко ярче. А теперь в рассказах он подражает Ремарку, а в стихах Цветаевой, и «дозоровские стихи» совсем не годятся.

Конечно, я понимаю и сочувствую, какого же поэта может вдохновить такой «вождь», как Костя Родзаевский.

О статье самого «вождя» говорить не хочется, надоел он всем смертельно своей болтологией, это желтый мортомат!

Дальше перечисления дутых отделов и очагов, затем фотографии, из которых отметим Ю.А.Перминова и.о. Шанхайского отдела ВФП, «жалкую фигуру» которого даже свастика не украсила. Дальше опять притянуты за волосы к ВФП какие-то несчастные шестилетние «фашистские крошки», с которых конечно, взять нечего, а родителям следовало бы всыпать, чтоб не калечили детей псевдо-политикой, да еще под руководством такого политруководителя, как Родзаевский.

Дальше идет почему-то «Красочная жизнь М.А.Рычковой», члена ВФП… Ну, Бог с ней, женщин принципиально не трогаю в политической борьбе. Выскажу только удивление как можно после «красочной жизни» — записаться в ВФП?

Следует поговорить особо о приветствии Барышникова, Начальника Союза Его Величества Князя Никиты Александровича. Думаю, что господин Барышников вообще превышает полномочия данные ему его шефом, подчинив мушкетеров «союзу дальневосточных военных» и приветствуя Родзаевского.

Имея шефом организации Члена Дома Романовых неудобно начальнику таковой организации — иметь какой-либо контакт с бандой политических авантюристов, хотя бы она именовала себя громогласно «всероссийской фашистской партией». Шеф за дальностью расстояния может и не знать харбинской обстановки, а господину Барышникову следовало бы в ней разобраться.

Подводя итоги после просмотра «юбилейного номера» «Нашего Пути», можно сказать одно. ВФП, выросшая на гнилой почве: провокации, предательства и купли-продажи, сейчас уже не гниет. Да, не гниет, потому что она сгнила без остатка! И юбилейный номер «Нашего Пути» напоминает собою нарумяненный и наблеванный труп. И напрасно этот труп пытаются выдать за что-то живое.

МАРИАННА КОЛОСОВА

4 июня 1936 года

Государственное учреждение

«Государственный архив Хабаровского края»

Фонд 830

Опись 3

Ед. хранения 21960

Лист 12

МАРИАННА КОЛОСОВА Газета «Новый путь» 25 июля 1936 года «ВОЖДЬ» ПРЕДАТЕЛЬ. ПРЕСТУПНИКИ ЗА РАБОТОЙ. ПРЕСТУПНИКИ ВЕДУТ ПЕРЕГОВОРЫ. ПРЕСТУПНИКИ «БОГУ МОЛЯТСЯ»

«Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва? Не делами ли оправдался Авраам, отец наш, возложив на жертвенник Исаака, сына своего?» Видишь ли, что вера содействовала делам его, и делами вера достигла совершенства». Этими словами начал свое прощальное поучение Митрополит Московский Макарий. Он уезжал из Томска в Москву для Великого служения Богу и России. Небольшого роста, худенький старичок с глазами сияющими таким кротким голубым светом, от которого тепло и радостно становилось на сердце. Макарий, Митроплолит Московский, благословивший бледной и прозрачной от худобы рукой, стриженную голову томской епархиалки-приготовишки. Хор нежных девичьих голосов пел:

«Алтай голубой,

Прощаюсь с тобой,

Прости, дорогой!»

Голубой Алтай провожал своего многолетнего миссионера, который стал по Монаршей Милости Митрополитом Московским. Прекрасные, неземным светом сияющие глаза Митрополита Московского Макария запомнила на всю жизнь маленькая приготовишка. И руку его легкую и нежную, благославением пророческим прикоснувшуюся к детской голове, — запомнила на всю жизнь. И слова его:

«Оправдай веру свою делами, возложи душу твою на жертвенник. Отдай ее на заклание правды ради»…Слова эти запомнились.

Прошли года. Война, Революция, Гражданская война. Харбин. Молоденькая девушка вошла в кабинет Высокопреосвященного Мефодия Архиепископа Харбинского. Как родная к родному. Склонилась к руке Владыки. Долгая беседа. Все сказано. Разве можно что-нибудь утаить? Несколько решающих слов.

«Ничего не умею, Владыка, ничего не могу, бессильна, а должна делать что-то еще, научите, помогите!»

Не я, научу и помогу, Господь научит и поможет и даст силу, «ибо и в немощи сила Божия совершается, не живи без тяжести, возлагай тяжесть на душу свою добровольно». Спустя много лет после этого, девушка узнала, какую непереносимую святую тяжесть носил в своей душе сам Владыка Мефодий. Было много встреч и много бесед, потому что стала она ученицей Владыки.

И в одну из встреч, (опять прошли годы), Высокопреосвященнейшего Мефодия Митрополита Харбинского и Манчжурского: «Благословите на подвиг»… И опять как родная родному: все без утайки, потому что беседа была как исповедь. А глаза Владыки были уже полны предсмертного ожидания. Ибо Он свое делание земное заканчивал, и приближалась к нему смерть преждевременная. Над смертью Его простерла крылья тайна…

Во имя правды Божией жил Митрополит Мефодий. Припомним случай, когда он, узнав, что осуждены на смерть невиновные, пришел к тем, кто осудил их, опустился перед ними на колени и сказал:

«Не встану, пока не помилуете невиновных». И никакие уговоры, никакие «доказательства» и даже запугивания не подействовали на Владыку. Непреклонный в своем святом смирении стоял он на коленях перед судьями неправедными. Стоял до тех пор, пока устрашенные и пристыженные прекрасной непреклонностью преклоненного перед ними Владыки, судьи не отменили смертного приговора. Вот почему такие горячие и искренние слезы пролиты были у гроба его десятками тысяч русских в Манчжурии. Мы знали, что хороним нашего земного заступника и правдолюбца. И большого русского Патриота мы похоронили и смерть его овеяна тайной… Помоги Боже нам, оставшимся в живых, принять на свои плечи ту тяжесть борьбы за восстановление Божьей справедливости в России. На это нас благословили молитвенники Земли Русской Макарий Митрополит Московский и Мефодий Митрополит Харбинский и Манчжурский. По заветам двух Митрополитов Земли Русской, помоги Боже, обличить в преступной неправде врагов Бога и России!

В Манчжуго под покровительством Японских властей ведет работу против России и русских патриотов, государственный преступник, польской национальности, переменивший несколько подданств,

«вождь» обманутого им русского «быдла», предатель русского дела — КОНСТАНТИН РОДЗАЕВСКИЙ.

Константин Родзаевский виновен в том, что ведет работу совместно с инородческими самостийниками — сепаратистами, и иностранными, агрессорами интервентами, чтобы расчленить Великую Россию на части и создать из русских пограничных областей независимые буферные государства, которые помысли врагов русской национальной государственности, будут могилками Великодержавной России.

Эти «буферные государства» в конце концов, должны будут превратиться (с согласия Московских коммунистов) в эксплуатируемые колонии международного капитала.

Константин Родзаевский виновен в том, что по заданиям интервентов борется с центростремительными силами Русской эмиграции Дальнего Востока, верными Богу и России.

Константин Родзаевский сознательно и по злой воле блокируется с центробежными силами русской эмиграции, каковые по трусости и продажности предают русские интересы, помогая предательской работе К.Родзаевского прямо или косвенно.

Константин Родзаевский виновен в том, что с 1931 года, будучи исключенным в дисциплинарном порядке из Русской Фашистской Организации, создал группировку под названием «фашистская партия» с релятивистской, неустойчивой и нефашистской идеологией и вышеуказанная партия выступает облыжно от имени Русских Фашистов, пороча своими выступлениями Русское Фашистское движение и подрывая русское национальное дело на Дальнем Востоке.

Воспользуемся данными, собранными и проверенными в 1934 году, которые достаточно ярко обрисовывают работу К.Родзаевского и его «партии». Итак, «ВФП» была создана в мае 1931 года, лицами, исключенными из Русской Фашистской Организации и Союза Национальных Синдикатов за присвоение денег и кражу документов (Родзаевским, Василенко и некоторыми другими).

ВФП создавалась при содействии генерала Косьмина и группы его сторонников, бывших членов «Народно Монархической Партии», существовавшей с 1926 года до 1931 года. К указанной инициативной группе, возглавляемой Родзаевским и генералом Косьминым вскоре присоединились лица (Матковский, Долов, Коновалов, Никитин, Арсеньев, Дудукалов, Векшин) устраивавшие зимой 1931–1932 годов под флагом харбинского «Русского Студенческого Общества» аферную лотерею «Книга-студенту», и присвоившие себе вырученные с лотереи деньги и не давшие до сего времени отчета об этой лотерее. Деньги эти захваченные Родзаевским и Матковским, а также деньги, вырученные с «бала интеллигенции» и не сданные по принадлежности в РФО — явились финансовой базой для создания этой псевдофашистской партии.

К.Родзаевский предал и обокрал Русскую Фашистскую Организацию, это было первое крупное преступление будущего «вождя» — предателя.

С июня 1931 года по июль 1933 года главой партии (президентом ВФП) был генерал Косьмин; Генеральным секретарем ВФП — Родзаевский, «начальником ДВ сектора ВФП» Матковский.

В начале 1933 года был зверски убит «начальник военного отдела ВФП» Огнев. Его голова была найдена в ограде Советского Консула с надписью на щеке: «смерть предателю». По городу ходили упорные слухи, что его убил полусумасшедший Болотов, который являлся в то время «начальником Особого отдела» ВФП.

После похищения и убийства Кофмана, убийства Гришанковой, похищения С.Каспе и разбойного нападения на журналиста Макса Арска, который был избит настолько жестоко, что по очевидному расчету избивавших, должен был умереть от побоев. А избиением, как выяснила полиция, руководил Болотов по приказу Родзаевского. Харбинская эмиграция перестала сомневаться, что нити многих нераскрытых преступлений ведут к «фашистской партии» К.Родзаевского.

После всего вышесказанного, прислушавшись к голосу эмиграции, генерал Косьмин ушел из партии вместе с группой своих прежних сотрудников.

В 1935–1936 годах руководящим органном «партии» номинально являлся «верховный тайный совет ВФП», состоявший их Родзаевского, Матковского, Долгова и Василенко. Другими заметными работниками ВФП являлись: Тараданов, Кибардин, Дудукалов, Никитин, Миллер, Высоцкий, Болотов, Александр Толосов; вне Харбина — Чепурин, Лагин, Галицкий. Теперь вместо Галицкого в Шанхае подвизается Перминов, который 28 июля сего года собирается здесь в Шанхае отпраздновать годовщину работы предательски-провокационной работы фашистской партии.

Сотрудники газеты «Наш путь», (в частности Носач-Носков, Кармилов и др.) числятся членами партии, хотя по своим убеждениям они в душе далеко стоят от фашизма вообще и тем более от каждый год меняющей программу ВФП. Состав членов ВФП крайне своеобразен, неопределенный и текучий. В партии видные посты занимают такие лица, как Волгин, которому прокуратурой было предъявлено обвинение в участии в торговле живым товаром; членом партии является бывший сумасшедший садист Болотов бывший несколько раз под судом за уголовные преступления и, которого даже семеновцы разоблачили как чекиста. Инженер П… В. которому партия доверила сначала заведывание всей связи с СССР, а потом эта же партия его обвинила в красной провокации.

У автора этой статьи имеется на руках материал, который, к сожалению, опубликован сейчас быть не может, в виду того, что факты подтверждаются подписями лиц, проживающих в настоящее время в Манчжуго.

Этот материал может быть показан только авторитетным и неподкупным лицам из русской эмиграции проживающей в Шанхае, лицам, которые не имеют даже косвенного отношения к японской жандармерии.

А для сведения местного отдела ВФП, что зря не тратили энергию, сообщаю, что все материалы по делам ВФП находятся в надежных руках и надежном месте, а не у автора этой статьи.

Относительно численности ВФП, характерно следующее. Когда осенью 1934 года кончил жизнь самоубийством член ВФП Гранин, то Родзаевский издал приказ, чтобы все члены ВФП явились в форме и с партийными знаками на похороны Гранина. Таковых членов явилось всего 50–60 человек. На «параде подлости» в этом году в Харбине прошло 200 человек из которых больше половины были женщины, дети и лица, набранные из ночлежек. Значит цифра «активных» членов партии 50–60 человек осталась такой же, что и в 1934 году.

Шантажи, посредством которых ВФП добывает средства для существования, известны всем харбинцам. Так ВФП рассылали и рассылают отдельным фирмам, предприятиям и даже отдельным лицам требования о том, что бы последние вносили известную сумму денег в кассу партии, недвусмысленно намекая при этом, что в случае отказа газета «Наш Путь» начнет «разоблачения» лиц и предприятий отказавших жертвовать.

Все это можно доказать фактами, фактами и фактами, если когда будет суд над государственным преступником Константином Родзаевским и его уголовной бандой.

Приведем два факта:

Пока академик Рерих во время в Харбине «жертвовал» в кассу партии, газета «Наш Путь» положительно отзывалась об этом лице, но когда Рерих пожертвовавший 100 долларов, отказался дать в следующий раз 500 долларов в ненасытную кассу «партии», то руководители партии начали яростно обливать его грязью, на страницах «Нашего Пути».

Интересно так же отметить, что когда харбинский Банк Домовладельцев отказался выдать под вексель редакции «Наш Путь» 1000 гоби, то «Наш Путь» начал печатать свои «разоблачения» о деятельности руководителей Банка обвиняя их в самых невероятных проступках и намерениях. Интересно отметить следующий многоговорящий факт. В 1935 году самые активные и патриотически настроенные организации и группы русской эмиграции были разгромлены японской жандармерией и особым отделом при активном доносительстве и участии русского государственного преступника Константина Родзаевского и его единомышленниками-семеновцами.

Были разгромлены путем террора и арестов: Русский Обще-Воинский Союз, Русская Фашистская Организация, Отдел Союза Младороссов, Восточно— Казачий Союз, Трудовая Крестьянская Партия и много других.

У большинства русских политических организаций работавших до разгрома их, в Манчжуго, были свои представители и секретные агенты на линии. Но они вели настоящую политическую работу и старались конспирировать. А руководители ВФП заявлявшие и заявляющие, что они якобы ведут, «политический подкоп под СССР», открыто афишируют своих представителей находящихся на линии бывшей СМжд. И близ границы СССР.

Ясно, что такие лица в лучшем случае только декорация для рекламы ВФП и смешно говорить о серьезности их работы. В этой статье не все сказано. О «партии» и о «вожде» — предателе ее, были написаны десятки статей в нашей газете «Новый Путь» и в газетах по всем местам эмигрантского рассеяния. И, тем не менее, очевидно не все шанхайцы знают правду об этих преступниках. В эти дни ко мне приходили люди испытавшие на себе ужасы манчжурговских преступников. Люди с исполосованными спинами, с отбитыми легкими, с испорченными от вливания через нос керосина — бронхами, с выбитыми зубами, с манией преследования в испуганных глазах, с навсегда искалеченными нервами. Эти люди спрашивали меня:

«Почему здесь в Шанхае существует легально отдел «харбинской фашистской партии» и продолжает здесь свою разбойничью работу против русских патриотов»? И робко добавляли: «Нельзя ли об этом написать, чтобы все знали».

Именем этих измученных пытками людей, я спрашиваю:

Почему здесь в Шанхае разрешается работа агентов государственного преступника К.Родзаевского? Почему русские люди в Шанхае, от лица некоторых организаций, находят возможным вступать в какие-то «переговоры» с представителем здешнего отдела ВФП Перминовым и устанавливать с ними какие-то деловые «контакты»?

Именем измученных пытками в Манчжуго русских людей, спрашиваю:

Можно ли допускать в Храм Божий членов «партии» Родзаевского, торгующих Россией и кровью русских людей?

Можно ли допускать в Храм Божий их, украшенных нерусским знаком свастики, в то время как под этим же знаком в Германии ведется борьба против Христианства?

Можно ли допустить, чтобы в Святой Праздник равноапостольного Князя Русского Владимира, эти темные и страшные люди объявляли своим «партийным» праздником, здесь в Шанхае?

Пусть эти люди, торгующие родиной и украшенные иностранной свастикой, не трогают наши святыни!

Говорю об этом от имени измученных манчжуговскими пытками русских людей. Ибо придет время для государственного преступника К.Родзаевского, сделать то же, что сделал в свое время Иуда.

«И бросив сребреники в Храм, он вышел, пошел и удавился. Первосвященники, взяв сребреники, сказали: не позволительно положить их в сокровищницу церковную: потому что это цена крови».

Шанхайский отдел ВФП собирается 28 июля в день святого равноапостольного Великого Князя Владимира праздновать свой «партийный» праздник. Неужели в Шанхае среди русских людей и организаций найдется кто-либо кто примет хотя бы косвенное участие в этом празднестве?

Неужели родзаевцы с каиновой печатью на лбу и антихристовым знаком на рукаве — участники кошмарных преступлений в Манчжуго или же их пособники таковых преступлений не будут изгнаны из Храма Божьего?

По завету двух Митрополитов, молитвенников Земли Русской, говорю об этом громко, не боясь никаких темных кар за мои правдивые слова.

Если бы знала, перед кем надо встать и просить защиты для измученных пытками в Манчжуго русских людей, встала бы.

Потому что так сделал, в свое время, Учитель и Пастырь мой Митрополит Харбинский и Манчжурский Мефодий.

Верую, Господи, что все кому нужно и должно услышать мои слова, услышат их. Да не помрачится вера моя. Пусть, те, кому следует, задумаются над слезами и кровью измученных пытками русских людей в Манчжуго.

МАРИАННА КОЛОСОВА.

23 июля 1936 года.

Государственное учреждение

«Государственный архив Хабаровского края»

Фонд 830

Опись 3

Ед. хранения 21960

Лист 14