Вторая молодость миссис Доналдсон

Алан Беннетт. Вторая молодость миссис Доналдсон Повесть

Как я понимаю, вы — моя жена, — сказал мужчина, сидевший в приемной. — Кажется, я еще не имел счастья… Позвольте узнать, как вас зовут?

Средних лет, сухопарый, с голыми ногами и в коротком халате, под которым, как подумалось миссис Доналдсон, он мог быть совершенно без всего.

— Доналдсон.

— Точно. А я Терри. Я уезжал.

Он протянул ей руку, и, хотя пожала она ее быстро, халат распахнулся, и она увидела оранжевые трусы с заткнутым за широкую резинку мобильным.

— Проблемы с задним проходом, — сообщил Терри бодро.

— Нет, — сказала миссис Доналдсон, — кажется, нет.

— У меня, дорогуша, а не у вас, — сказал Терри. — Вы просто моя жена.

— Мне сообщили, — ответила миссис Доналдсон, — что у вас трудности с мочеиспусканием.

— Вряд ли. — Терри подтянул трусы. — Быть такого не может.

— Частые позывы, — сказала миссис Доналдсон. — Всю ночь приходится бегать.

— Ну нет же! Я хожу перед сном, а потом утром, как проснусь. Ну, что я вам рассказываю, — хихикнул он. — Вы же моя жена.

Миссис Доналдсон открыла папку.

— Сами убедитесь — проблема по другому отделу. Стул твердый, болезненный. Бывает кровь. И все такое. Я подумал, наверное, я застенчивый, и вы пошли со мной, чтобы держать меня за руку.

— Да, я ведь была медсестрой, — согласилась миссис Доналдсон. — И все эти термины знаю прекрасно. Кишечник, прямая кишка, простата.

— Погодите-ка! — сказал Терри. — Вы и в самом деле были медсестрой?

— Нет, — ответила миссис Доналдсон. — Я вдова.

— Так, подождите минутку, — сказал Терри. И, завязав пояс на халате, вышел.

Когда он вернулся, она сидела на другом месте. Он сел рядом, но ничего не сказал.

— Ну и? — спросила миссис Доналдсон.

Он показал на свою промежность.

— Мочеиспускание-таки, но кишечник все равно в деле — чтобы осмотреть старушку-простату, так и так придется лезть с заднего хода. А уж дальше все зависит только от того, чем он решит их загрузить.

Дверь открылась. Послышался смех, и в приемную выскочила вся в слезах девушка с беджиком.

— Дорогуша, я же пыталась вам намекнуть, — сказала, застегивая на ходу блузку, вышедшая за ней пожилая дама. — Про желчный пузырь — это был ложный след.

Прозвенел звонок. Терри и миссис Доналдсон встали.

— После вас, — сказал Терри и ткнул миссис Доналдсон пальцем в спину пониже талии. Она увернулась.

— Не забывайте, вы же застенчивый.

В то утро студентов было шестеро — четверо юношей и две девушки. Помещение было обставлено под кабинет врача — письменный стол, стол для осмотра, и где-то в углу маячил, изображая полную безучастность, доктор Баллантайн, руководитель группы. Так кто же этот Терри, подумала миссис Доналдсон, трусы у него выдающиеся.

— Доброе утро, миссис Доналдсон, мистер Портер, — приподнялся в кресле Баллантайн.

— Не стану спрашивать, как вы себя чувствуете — это пусть выясняют наши юные лекари, увы, без покинувшей нас в расстроенных чувствах мисс Траскотт. Да вы проходите, проходите. Кто-нибудь предложит этим милейшим людям сесть? — Он снова опустился в кресло. — Мистер Роузвелл, за дело!

Нервный пунцовый юноша с разными ушами и в халате на пару размеров больше, чем надо, кое-как усадил их и сам с опаской сел за стол. Затем вытащил руку из чересчур длинного рукава и попытался улыбнуться Терри.

— Итак, что вас беспокоит?

Баллантайн тяжело вздохнул и обхватил голову руками.

— Поздравляю, мистер Роузвелл. Вы всего на втором курсе медицинского, а уже умеете то, чему я не научился за двадцать лет практики. Вы можете с ходу определить, кто болен, а кто нет.

Студенты подобострастно захихикали.

— Откуда вы знаете, кто из этих двух, с виду вполне здоровых людей, ваш пациент?

Роузвелл покраснел еще гуще.

— Он же в халате.

Баллантайн взглянул на Терри как в первый раз.

— И в самом деле. А что это вы, мистер Портер?

— Я думал время сэкономить.

— Мы здесь собрались не время экономить. Мы здесь, — он одарил миссис Доналдсон обворожительной улыбкой, — собрались жизни спасать. Больше не бегите впереди паровоза. Вот будь пациенткой миссис Доналдсон, я уверен, она не явилась бы… — он на секунду задумался, — …в неглиже. — Он мечтательно улыбнулся, нарисовав в воображении такую картину. — Продолжайте, мистер Роузвелл.

На занятия к медикам миссис Доналдсон стала ходить с месяц назад, а в больницу гораздо раньше. Именно здесь медленно и довольно мучительно умирал мистер Доналдсон, и супруга безропотно навещала его ежедневно. Со временем этот распорядок стал ее раздражать, но она приноровилась и даже привыкла к такой жизни, так что, когда муж скончался, утрата оказалась двойной — она тосковала по самим посещениям не меньше, чем по тому, кого посещала, и днем просто не знала, чем себя занять. Поскольку никаких обязательств у нее не осталось, она неделями торчала дома, что Гвен, ее замужняя дочь, сочла достойным проявлением скорби и в душе радовалась — она всегда считала, что мать недостаточно ценит отца.

Муж миссис Доналдсон был человеком глубоко порядочным, и она искренне сожалела о его кончине, однако не была готова жить и дальше в благопристойном одиночестве, которое, по мнению дочери, приличествует вдове. Спасение пришло неожиданно.

Из-за путаницы с мужниной пенсией, вдова оказалась в более стесненных обстоятельствах, чем предполагалось, и нуждалась в дополнительных источниках дохода. Оставшись одна в доме с тремя спальнями, она поняла, что может пустить к себе студентов.

Оспаривать экономическую сторону такого варианта дочь не могла, однако видела в этом намек на понижение социального статуса, что ее возмущало.

— Жильцы? В Лоунсвуде? Папа такого не одобрил бы. Совершенно не вижу тебя в роли квартирной хозяйки.

— Оттого что я сдам свободную комнату, я не стану квартирной хозяйкой. К тому же, — добавила миссис Доналдсон, — они не жильцы, они студенты.

Гвен спорить не стала, решив, что через несколько месяцев серые разводы в ванне, громкая музыка по ночам и плохо смытые унитазы убедят мать лучше любых доводов.

— Вот увидит презерватив в сортире, — сказала она мужу, — и запоет по-другому.

Возможно, миссис Доналдсон просто повезло, но двое студентов, которых ей прислали из университетского агентства, были безукоризненны во всех отношениях, кроме одного. Они были тихие, аккуратные, мыли за собой ванну, всегда спускали воду в унитазе и вели себя так деликатно, что миссис Доналдсон почти не ощущала их присутствия. Лора училась на медицинском, а ее бойфренд Энди изучал архитектуру (миссис Доналдсон решила, что, возможно, они поэтому такие опрятные), и именно благодаря им миссис Доналдсон пошла подрабатывать демонстратором — Лора увидела объявление в университетской газете.

Там говорилось, что никаких особых навыков не требуется — только умение запоминать и точно называть симптомы. Про уверенность в себе там не было ни слова — миссис Доналдсон это бы отпугнуло, она всегда считала себя застенчивой.

А Гвен, которой она об этом опрометчиво рассказала, тут же отметила:

— Начнем с того, что ты терпеть не можешь раздеваться на людях.

— Не люблю, — согласилась мать, — но это же для пользы дела.

— Я думала, ты на больницы достаточно насмотрелась. Вот уж не знаю, что бы на это сказал папа. — Миссис Доналдсон часто казалось, что Гвен назначила себя его представителем на земле.

Занятие хоть и было достойное и, даже можно сказать, похвальное, дочь его таковым не считала: то, что мать собиралась делать, отдаленно напоминало работу натурщицы — здесь тоже требовалась некая доля бесстыдства и умение показывать себя обнаженной.

На самом деле миссис Доналдсон никогда не просили раздеваться, к чему некоторые пациенты были весьма склонны, — например, Терри всегда был готов облачиться в больничный халат, даже если болезнь, которую он изображал, вовсе этого не требовала.

Миссис Доналдсон полагала, что такая готовность снимать одежду сама по себе симптом, только чего, она сформулировать не могла, но понимала, что симптом это печальный и связанный с возрастом. И была счастлива, что у нее подобных поползновений нет.

— Я даже не считаю, что играю роль, — сказала она своей приятельнице Делии в буфете. — Просто что-то изображаю. Способ не быть собой.

Делия тоже была членом их труппы.

— А по-моему, приятно, когда на тебя смотрят, — сказала Делия, — хоть какое-то да внимание. В нашем-то возрасте мы для молодых как невидимки.

Пути их пересекались редко и очень немногие знали об их отношениях за пределами больницы, но случилось так, что тем утром Лора была на занятиях и даже взялась осматривать Терри вместо заливавшегося краской мистера Роузвелла, который, дойдя до ректального осмотра, сразу же пал духом.

— Нежнее, нежнее, — сказал ему доктор Баллантайн. — Представьте, что это ваша девушка.

Мистеру Роузвеллу, у которого девушки никогда не было, это мало помогло, а вот Лора справлялась куда лучше, настолько хорошо, что Баллантайн позволил себе выйти — поговорить по мобильному.

В этот самый момент миссис Доналдсон повалилась на стол и потеряла сознание.

Все смотрели на Терри, и на нее обратили внимание не сразу. Но потом сгрудились вокруг нее, кто-то приподнял веко и поглядел в устремленный в пустоту остекленевший глаз, а одна девушка — не Лора, другая — стала возиться с ее платьем: пыталась отыскать сердце.

— Я кого-нибудь вызову, — сказал Терри и, натянув трусы, схватился за мобильный. — Вы куда обычно звоните?

— Что за херня! — воскликнул Роузвелл. — У одного геморрой, у другой удар.

— Что, правда, удар? — спросил Минскип. — Я думал, это по сценарию.

— Нет, — сказал Терри. — Я бы знал. Она же мне вроде как жена.

— Как бы то ни было, — сообщил Роузвелл, — мы удары не проходили.

Возвращается доктор Баллантайн, и все сомнения по поводу серьезности ситуации отпадают. Оценив обстановку, он немедленно вызывает по мобильному команду реаниматологов. А затем, пока они не прибыли, решив не упускать шанс, обсуждает со студентами, какие меры следует принимать в подобных случаях.

— А может это быть стресс? — спросил Терри. — Она, когда пришла, уже была не в духе. Просто она из тех, кто все держит в себе.

Баллантайн пропускает его слова мимо ушей, просто говорит:

— Ну, куда они запропастились? Дорога каждая минута. Мы-то уже в больнице. А если бы это случилось на улице?

— Миссис Доналдсон, — позвала Лора, склонившись над потерявшей сознание женщиной. — Миссис Доналдсон! — И добавила со слезами: — Понимаете, я ее знаю. Она моя квартирная хозяйка.

— Можем мы хоть что-нибудь сделать? — спросил Баллантайн. — Думайте, кретины, думайте!

Все задумались, хотя и понимали, что, если бы что-то могло помочь, доктор Баллантайн это бы уже сделал.

— У нее есть дочь, — сказала Лора. — Может, попробовать с ней связаться?

Платье миссис Доналдсон задралось, и видны были чулки на поясе с застежками, таком старомодном, что Баллантайн не стал обращать на это внимания студентов исключительно ввиду серьезности ситуации. Он лишь оправил, приподняв ноги миссис Доналдсон, платье и сказал бесчувственному телу:

— Вот так хорошо.

Лора, которая так и стояла около нее на коленях, положила руку ей на шею.

— Пульс нормальный.

— Прекрасно, — сказал доктор Баллантайн, — только вы щупали его, не сняв перчатку, в которой осматривали задницу мистера Портера.

Женщина, лежавшая без чувств, заметно вздрогнула.

— Она приходит в себя! — сказал Терри.

— Это потому, что она не теряла сознания, — объяснил Баллантайн. — Благодарю вас, милая дама. Можете встать. — И он помог миссис Доналдсон сесть на стул.

— Баллантайн явно к тебе неравнодушен, — сказала Делия, когда они сидели в буфете и болтали. А когда миссис Доналдсон поморщилась, добавила: — Тебе могло достаться что-нибудь похуже.

Когда миссис Доналдсон «очнулась», ворчание не стихало еще долго.

Все студенты были в той или иной степени уязвлены, но больше всех возмущался Терри, который, практически считая себя медработником, полагал, что это ему как члену команды должны были поручить розыгрыш. Но — что миссис Доналдсон отлично понимала, хоть и не желала себе в этом признаваться — это вряд ли бы случилось, поскольку она была симпатичной пятидесятипятилетней вдовой со стройными ножками, а Терри — несуразным лохматым длинноносым дядькой в обвисших трусах и вытатуированной вокруг пупка птичкой.

Однако Терри был прав: они были командой, хоть и собранной на скорую руку. Поскольку никаких особых навыков не нужно было, да и сами требования были довольно расплывчаты, неудивительно, что набирали в труппу людей, занимавшихся прежде кто чем. Разве что Делия некогда была актрисой и до сих пор считала себя таковой. Терри успел поработать, среди прочего, охранником и сторожем в больнице, рода занятий мисс Бекинсейл не знал никто, но, поскольку она была старше всех, она чувствовала свое превосходство и вела себя покровительственно, утверждая к тому же, что обладает определенными знаниями в области медицины, поскольку когда-то немного поработала в аптеке.

В эту разношерстную компанию миссис Доналдсон не вписывалась никак. Она была (точнее, таковой себя считала) обычной женщиной среднего класса, выброшенной на берега вдовства после брака — ничем, полагала она, не отличавшегося от множества других: поначалу счастливого, потом вполне приемлемого, а под конец надоевшего. Но она, хоть и считала себя типичной, таковой — даже в этом пестром окружении — не была ни в каком смысле.

Впрочем, это значило лишь, что ей приходилось играть две роли. Во-первых, ей приходилось демонстрировать большую широту взглядов, казаться более «расслабленной», чем на самом деле — чтобы не выглядеть занудой.

— Терпеть не могу брани, — призналась она Делии. — Когда ругаются, я не в своей тарелке.

— Не переживай, — ответила Делия. — Через пару месяцев ты запросто будешь говорить «ублюдки». — На самом деле она имела в виду «бляди», но решила, что к такому миссис Доналдсон пока еще не готова.

А во-вторых, ей приходилось играть, как и всем ее коллегам, ту роль, которая требовалась по сценарию: убитую горем мать, страдающую депрессией дочь, капризную пациентку. В целом это давалось ей легче, чем играть себя другую. Работа требовала от СП — симулированных пациентов, как они официально назывались, определенной подготовки: нужно было вжиться в личность того человека, которого они изображали, а это подразумевало не только знакомство с симптомами предполагаемого заболевания или с ситуацией, в которой он оказался, надо было также знать, кто он и откуда, чем болел раньше. Поэтому перед сном она частенько изучала задание на следующий день. Доктор Баллантайн сразу же отметил, что она куда ответственнее остальных, поэтому ей поручали самые сложные случаи и самые неочевидные заболевания. Она была, вне всякого сомнения, ценным приобретением.

Впрочем, она хоть и была человеком ответственным, однако очень расстраивалась из-за того, что не могла предупредить Лору о своем обмороке — Баллантайн сообщил ей о задании перед самым началом занятия и представил скорее как шутку, которую хочет сыграть со студентами, а не как обычное упражнение. Миссис Доналдсон нисколько не импонировала атмосфера таинственности, которой окутал эту историю Баллантайн («Это будет нашей маленькой тайной»): она предпочитала заранее знать, чем страдает, чтобы свободно ориентироваться в симптомах. Да, на сей раз от нее требовалось только упасть в обморок, но что-то должно было это предвещать — например, она могла вскользь заметить или же продемонстрировать всем своим видом, что у нее болит голова. Баллантайн все эти соображения отмел с ходу, а когда все закончилось, осыпал ее комплиментами, и она, помня о его предыдущих выходках, догадалась, что все это было устроено не для того, чтобы преподать студентам еще один урок, а чтобы стать к ней поближе… — в чем он пока не преуспел.

— Все очень понятно, — сказала Делия. — Ты потеряла мужа, он — жену. Сын у него в Ботсване, дочь замужем за оптометристом. По-видимому, ему одиноко.

Вернувшись домой, миссис Доналдсон застала Лору на кухне.

— По правде говоря, — сказала Лора, — мне вас немного жаль. Очень уж он противный.

— Терри? — уточнила миссис Доналдсон. — Да, пожалуй.

— Нет… впрочем, да, но Терри, он просто придурок. Я про Баллантайна. Все эти «Можете встать, милая дама». — Она скорчила соответствующую рожу. — Удивительно, как вы все это терпите. Вам никогда не бывает неловко?

— Он мужчина, — сказала миссис Доналдсон. — А мне всего-то и надо было что потерять сознание. К тому же я должна быть ему благодарна: эти деньги для меня не лишние.

Это было сказано не без намека.

Какими бы идеальными жильцами они ни были, в одном отношении (и немаловажном) они вели себя удручающе — вечно запаздывали с платой за комнату. Вреда не будет, думала миссис Доналдсон, если им время от времени напоминать, что она хоть и домовладелица и даже имеет собственный, пусть и небольшой автомобиль, деньги на нее с неба не сыплются, и их вклад в хозяйство, если и когда они будут намерены его сделать, пойдет не на роскошества, а на самое насущное.

Знай ее дочь, как молодые люди платят за жилье, она бы с миссис Доналдсон не слезла, поэтому, дабы избежать скандалов, миссис Доналдсон благоразумно держала это обстоятельство при себе и о «квартирантах», как по-прежнему называла их Гвен, отзывалась только положительно.

Но справедливости ради следует признаться — миссис Доналдсон не могла не отмечать это про себя, — что дети, как мысленно называла их она, и сами страдают. Они не хотели, чтобы на них поступила жалоба в квартирное агентство, а еще меньше хотели оказаться на улице, и Лора, когда миссис Доналдсон набралась решимости поговорить с ней о квартплате, сама уже была готова завести разговор.

Лора начала первой, взяв миссис Доналдсон за руку.

— Насчет квартплаты… — сказала она.

— Да? — отозвалась миссис Доналдсон.

— Это что здесь такое? — сказал вошедший в кухню Энди. — За руки держитесь?

— Я как раз говорила миссис Д., мы все решим. С квартплатой.

Энди взял ее за другую руку.

— Да, мы что-нибудь придумаем.

Миссис Доналдсон не понимала, что тут можно придумать. Они должны ей деньги. Их надо заплатить.

Но Лора заварила ей чаю, а Энди предложил сменить мешок в пылесосе, и момент был упущен.

На следующее занятие со студентами-медиками миссис Доналдсон досталась язва двенадцатиперстной кишки, диагноз, к которому ей готовиться было незачем, поскольку мистер Доналдсон страдал от язвы практически с молодости. Она знала все симптомы, знала, как что болит, знала, что провоцирует обострение, и решила, что в ее случае это будет стресс на работе — она представилась личной помощницей одного крупного промышленника. С чего это приключилось с мистером Доналдсоном, она понятия не имела, иногда думала, что причина была в ней, но, если это и было так, он никогда на это не намекал даже.

Группа была из первокурсников, при осмотре ей весьма неумело мяли диафрагму и делали это с таким пылом, что, когда нащупали-таки нужную точку, миссис Доналдсон вскрикнула от боли почти без притворства.

Обычно доктор Баллантайн спешил защитить псевдобольных от чересчур рьяных действий студентов хотя бы потому, что традиционно использовал возможность поиздеваться над будущими врачами («Говорите, мистер Хоррокс, ему трудно глотать? Немудрено — вы же ему кулак чуть не в глотку засунули»). Однако на сей раз он был поглощен новым в своем арсенале орудием — видеокамерой, на которую снимал занятие.

Баллантайн никому ее не доверял («Это медицинский инструмент. Нужно знать, откуда и что снимать. Камера для меня — что скальпель для хирурга»). Он, вне зависимости от происходившего, снимал в основном миссис Доналдсон, и она решила, что это скорее игрушка, нежели инструмент, но решила так потому, что ее супруг так же страстно увлекался всяческими технологическими новинками и так же ревниво их охранял. Ей запрещалось прикасаться к газонокосилке, к CD-проигрывателю и даже к электроножу, и только после его смерти она получила возможность пользоваться ими напропалую, и одной из маленьких радостей, скрашивавших ее горе, было то, что она уже не должна была играть роль хрупкой, беспомощной женщины.

Миссис Доналдсон относилась к съемке на видео скептически еще и потому, что считала: камера подчеркивает в симулированных пациентах самые слабые стороны, побуждает их переигрывать и выпендриваться, и здесь Делия с ней была согласна.

— Как можно быть естественной, когда тебе тычут в нос эту штуковину?

К примеру, имелся Терри, у которого в тот день был рак в терминальной стадии. И всякий раз, почувствовав на себе взгляд объектива, он устремлял взор вдаль, словно разглядывал свое трагическое будущее и неотвратимое небытие.

Мисс Бекинсейл, которая обычно не таила своих актерских талантов, в данном случае оставалась равнодушной. Она объяснила миссис Доналдсон, что к камере давно привыкла, поскольку слабоумие в ее исполнении было оценено так высоко, что она даже демонстрировала его «на настоящую камеру» в Глазго, и ее возили на медицинскую конференцию на остров Мэн.

Как оказалось, скепсис миссис Доналдсон по поводу видеокамеры оказался совершенно оправданным. В следующий четверг ей нужно было изображать болезнь Крона, но к тому времени аппарат утратил свою притягательность и уже не казался таким незаменимым орудием в борьбе с болезнями, каким выглядел неделю назад.

Справедливости ради следует отметить, что дело было не в легкомысленности Баллантайна. Он был высокого мнения о своих актерах, которые были по-своему первопроходцами. Но, просматривая отснятый материал, Баллантайн ужаснулся тому, как неубедительно все это выглядит. Затянуто, плоско, размазанно. Те сюжеты, которые казались ему естественными и жизненными, в записи оказались искусственными и постановочными.

Кое-что можно было списать на неопытность симулированных пациентов, стеснявшихся камеры, но на самом деле запись просто нуждалась в монтаже. Этого Баллантайну никто не объяснил, и он забросил опыты с видео, а поскольку рассказать почему, он не мог, миссис Доналдсон решила, что подтвердились ее догадки.

Она-то на записи получилась отлично, во всяком случае, по мнению доктора; впрочем, он смотрел на нее с большей симпатией, чем на всех остальных, к тому же, правду сказать, он ее слегка побаивался. Знай она об этом, возможно, и она бы относилась к доктору теплее, но они с Делией только и увидели, что игрушка, которой Баллантайн забавлялся всю предыдущую неделю, теперь в основном стояла на треноге и обозревала происходящее своим циклопьим глазом.

— И они еще говорят, что им средств мало выделяют, — сказала Делия.

Дома же так и оставался нерешенным вопрос платы за комнату — жильцы задолжали уже за четыре недели. Сирил такого бы не потерпел, говорила себе она, впрочем, он вообще не стал бы пускать жильцов. С раздражением справиться не удавалось, и от этого она чувствовала себя унылой занудой. Однако твердо решила поднять этот вопрос.

Она не видела их несколько дней — видимо, оба старались не попадаться ей на глаза, но как-то вечером, придя из больницы, застала их на кухне — они ее будто поджидали.

Энди налил ей чаю. (Вот тут они безупречны, подумала она, отлично понимая, что Гвен отругала бы ее за наивность.)

— Что у вас было сегодня? — спросила Лора.

— Очередная язва двенадцатиперстной кишки, однако сами знаете, кто посоветовал не исключать и грыжу пищевода. Ну и, естественно, изжога.

— Из-за стресса? — спросила Лора.

— Вероятно, — ответила миссис Доналдсон. — Впрочем, последние исследования говорят о том, что причиной могут быть и бактерии.

— Точно, — сказала Лора. — Я как-то об этом забыла. Да, насчет денег.

— Мы должны за четыре недели, — сообщил Энди.

— Неужели? — сказала миссис Доналдсон. — Дайте-ка вспомню. — И она сделала вид, что считает. — Да, четыре недели.

— За неделю у нас есть. — Энди положил на стол конверт. — Пока что мы не можем заплатить больше и хотели предложить как-то договориться по поводу остального. Мы могли бы что-нибудь сделать… — Он устремил взгляд в чашку, — …взамен.

— Вы так много для нас делаете, — подхватила Лора. — И мы хотели бы что-нибудь для вас сделать.

— Взамен, — повторил Энди.

Миссис Доналдсон подумала о хозяйственных делах: уходу за садом, покраске, уборке. Здесь она в помощи не нуждалась — тем более взамен трехнедельной платы.

— Мы вчера вечером это обсудили, — сказала Лора, — и мне пришло в голову вот что: вы же работаете в больнице, показываете себя студентам. А не хотели бы вы…

— Чтобы мы показали что-то вам? — закончил мысль Энди. — Взамен.

Миссис Доналдсон поняла не сразу.

— Что показали?

Энди достал свой ежедневник.

— Когда мистер Доналдсон был жив, — сказала миссис Доналдсон, — это была наша с ним спальня.

— Она нам очень нравится, — сказала Лора.

Дело было несколько вечеров спустя. Миссис Доналдсон только что с особой тщательностью задернула шторы — как по совершенно другой причине некогда задергивала шторы ее мать во время бомбежек.

Миссис Доналдсон еще не до конца осмыслила тот факт, что предложена была не помощь по хозяйству, а нечто более… более взрослое — то, к чему сейчас шли последние приготовления. Она вовсе не сгорала от нетерпения, однако не знала, как отказать молодым людям, не проявив при этом неблагодарности.

— Вы когда-нибудь видели, как другие занимаются любовью? — спросила Лора.

— По правде говоря… — Миссис Доналдсон сделала вид, что роется в памяти. — …кажется, никогда.

— Отлично! — воскликнула Лора. — А мы беспокоились, будет ли вам это в новинку.

— Будет, — сказала миссис Доналдсон. — Конечно, будет. — Впрочем, имейся у нее выбор, она, возможно, предпочла бы звонкую монету. — Нет, я прежде ни в чем таком не участвовала.

— Мы тоже, — призналась Лора. — Естественно, мы делали это при других, ну, как это бывает на вечеринках. Но по предварительной договоренности — никогда. Не было ничего такого…

— Официального? — подсказала миссис Доналдсон.

— Да, наверное.

— Официальным это и не будет, — сказал Энди, появившийся в рубашке и трусах, с бутылкой воды в руке. — Все будет очень неформально. Только не ожидайте от нас чего-то сверхъестественного. Все вполне обычно и естественно, никакой экзотики. В этом мы не мастаки, правда, Лол? Во всяком случае, пока что.

— Я полагаю, — заявила Лора, — что для этого у нас еще достаточно времени. Вы согласны?

— О да, — сказала миссис Доналдсон. — Время всему — свое.

— Так, а свечи-то, свечи! — воскликнул Энди и вышел.

— Где бы вы хотели сесть? — спросила Лора.

— Мне все равно, — ответила миссис Доналдсон, которой все время хотелось набраться смелости и все это прекратить. — Если вы не против, могу здесь.

Она присела на стул у изножья кровати.

— Если вам удобно, пожалуйста, — сказала Лора, на которой вдруг не оказалось ни майки, ни лифчика. Миссис Доналдсон, увидев это, тут же стала рыться в сумочке — искать салфетку.

— У этого места один недостаток, — заметила Лора. — Отсюда вы почти ничего, кроме зада Энди, не увидите… Думаю, вам будет удобнее вот тут. — Она показала на обитый тканью табурет у туалетного столика, за которым при жизни мужа миссис Доналдсон сидела каждый вечер, накладывая на лицо крем.

— Так вы будете видеть, — сказала Лора, — и его и меня, так сказать, во взаимодействии.

Она удалилась в ванную, оставив миссис Доналдсон сидеть у кровати. И тут у миссис Доналдсон сердце забилось так медленно и гулко, как не билось с юности. «Это жизнь», — подумала она.

Пришел Энди с тремя свечами, которые он зажег и расставил в разных углах комнаты, одну, как молча отметила миссис Доналдсон, сунув в чашу, которую им с мужем подарили на свадьбу, но она ничего не сказала. Энди выключил свет.

— Так намного лучше, — сказал он.

Он снял рубашку, в одних трусах улегся на кровать, подложив руки под голову.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала миссис Доналдсон, думая при этом о том, собираются ли они снять покрывало.

— Пустяки, — ответил Энди. — Мы все равно собирались этим заняться. Так что мы не только из-за вас.

Он покосился на свой плоский живот и на то, что скрывали узенькие плавки.

— На данный момент, увы, ничего не происходит. Проблем с этим у меня нет, но в последнее время так часто бывает. Надо подождать, пока пес почует зайчишку.

На этой фразе появилась Лора — по-прежнему без лифчика, но теперь еще и без трусиков. Собственно, совершенно обнаженная. Пока миссис Доналдсон сморкалась, Лора легла на кровать — на ту сторону, что была ближе к миссис Доналдсон.

— Вот, уже хорошо, — сказал Энди и, приподняв задницу, снял с себя трусы. — Видите, о чем я?

Миссис Доналдсон ласково улыбнулась новой детали мизансцены.

Лорина левая рука опустилась на правое бедро Энди.

— Поначалу мы немножко дурачимся, — сказал Энди.

— О, да! — понимающе кивнула миссис Доналдсон. — Прелюдия.

Миссис Доналдсон тянуло отвести взгляд, а не пялиться на голого юношу, который целовал свою столь же голую подругу, засунув ей руку между ног, и она уставилась на пол, раздумывая, не пора ли почистить ковер.

— Пробуждает воспоминания? — спросила Лора. Лицо Энди было уже там, где только что находилась его рука.

— Да-аа, — ответила миссис Доналдсон, хотя, по правде говоря, вспомнилась ей ваза в Британском музее. Впрочем, Лора все равно не слышала сказанного — ее тело отринуло все, за что обычно в ответе голова.

Все прочее, что вытворял Энди, не показывали даже в Британском музее, и миссис Доналдсон неожиданно для себя подалась вперед и немного вбок, чтобы получше разглядеть, что именно делает юноша и где.

Хоть лицо Энди и было где-то между ног Лоры, краем глаза он заметил интерес миссис Доналдсон и услужливо отодвинул голову, прижавшись щекой к ляжке Лоры — чтобы не загораживать миссис Доналдсон вид.

От неожиданной смены позиции Лора несколько раз резко вскрикнула и стала так неистово извиваться, что Энди, не прерывая своего занятия, показал миссис Доналдсон большой палец, а затем, подтянувшись на локтях, перешел к исполнению собственно полового акта, а Лора, когда он вдруг вошел в нее, разразилась еще более дикими криками.

С традиционным половым актом миссис Доналдсон была более-менее знакома, однако этот исполнялся с пылом и изобретательностью, ей неведомыми.

Суть была та же, но миссис Доналдсон не могла припомнить, чтобы даже в годы молодости Сирил занимался этим с таким рвением и, прямо сказать, размахом, к тому же Энди порой издавал поощрительные или же удовлетворенные возгласы, а мистер Доналдсон в процессе занятий любовью, если их можно было назвать таковыми, бывал сдержан и молчалив.

Однако люди так это делают, подумала она. Но осталась при том мнении, что прежде люди так этого не делали. Они не наблюдали, как она, за происходившим с табурета у кровати, на котором миссис Доналдсон чувствовала себя судьей на напряженном теннисном матче.

Все это было полным откровением, но были и другие неожиданности, помельче. Например, когда Лора лежала на спине, а Энди был сверху, и оба они пронзительно кричали почти в унисон, зазвонил мобильный Лоры.

Крики стихли, но Лора, не сбивая ритма, протянула руку к телефону.

— Прости, момент неподходящий…

И крики возобновились.

Миссис Доналдсон была удивлена, как быстро улетучилось острое ощущение новизны. Она любовалась тем, как изгибается тело юноши, когда он, как дельфин, резвился в волнах страсти. Тем, как изящны оба. Лорины ноги теперь были у него на плечах — процесс при этом не прервался ни на миг.

И все же, пока она сидела и наблюдала за спектаклем, ей вдруг подумалось, что она могла бы быть матерью кого-нибудь из них (ее или его — она не решила), которую почему-то призвали засвидетельствовать окончательную самостоятельность ее дитятки… матерью доброй и всепрощающей (хотя что тут было прощать?), но и понимающей, что наблюдение за этими столь изобретательно совокупляющимися молодыми людьми едва ли входит в обычный круг ее занятий.

И еще был вопрос денег. Все случилось так легко, что она задумалась — а была ли она первой или же и предыдущие долги оплачивались той же будоражащей валютой.

Лицо Лоры, стоявшей, опершись на руки и колени, поперек кровати, оказалось совсем рядом с лицом миссис Доналдсон. Женщины обменялись улыбками.

— Мужчины… — заговорщицки шепнула Лора, пока Энди возился, прерывисто дыша, сзади. Миссис Доналдсон понимающе улыбнулась.

Миссис Доналдсон не поняла, заметил ли Энди, что дамы общаются, и поэтому разозлился, но он вдруг стал куда более груб, потянул Лору за волосы, развернул ее к изголовью кровати и сам за него ухватился, так что кровать стала мерно ударяться о стену. Одновременно он завопил, завопила и девушка, и ее хриплые крики становились все пронзительнее.

У Доналдсонов половой акт обычно проходил в молчании (и уж точно без ущерба имуществу), а когда Сирил коротко хмыкал, это означало что уж он-то, по крайней мере, удовлетворен. Теми редкими вечерами (а бывало это только по вечерам), когда и миссис Доналдсон случалось вскрикнуть, мистеру Доналдсону приходилось останавливаться: он утверждал, что это его расхолаживает — на самом же деле поведение жены его смущало.

Нынче им, наверное, посоветовали бы все это «проговорить», но из-за скованности, порой типичной для супругов, открытое обсуждение вряд ли было возможно.

Эти же двое нисколько друг друга не смущались, они вопили постоянно и громко, все время словно балансировали на краю и будто бы ждали, когда что-то подтолкнет их к следующим действиям.

Этому и поспособствовала безо всякого умысла миссис Доналдсон, когда, опасаясь за настольную лампу (еще один свадебный подарок), придержала рукой изголовье кровати, что помогло Энди обрести упор, нужный, чтобы довести происходящее до шумного завершения. Лора успокаивалась дольше, чем Энди, и, когда он вышел из нее и примостился рядом, она еще продолжала постанывать. А потом они оба, изнуренные, долго пытались отдышаться.

Доналдсоны после совокупления укладывались по разные стороны кровати и засыпали. Никогда ничего не обсуждали и не комментировали. Тема закрывалась до следующего раза.

Эти же молодые люди вели себя иначе: если считать оргазм маленькой смертью, они затем проводили вскрытие и оценивали степень полученного удовольствия.

Энди приобнял Лору.

— Я бы не отказался от чая.

Миссис Доналдсон была счастлива хоть как-то поучаствовать и поспешила вниз, а поскольку для нее это все-таки было экстраординарное событие, она положила на поднос салфетку, поставила чашки, а не кружки, открыла новую пачку печенья. Но старалась она, выходит, зря: когда она вернулась в спальню, они уже возобновили свои занятия, но на сей раз безо всяких прелюдий и изысков: юноша упорно трудился над девушкой, лежавшей с закрытыми глазами на спине.

Миссис Доналдсон пила чай, ела шоколадное печенье и ко второму бурному финалу успела съесть три штуки, а их чай остыл.

— Надеюсь, я вам не испортила удовольствия, — сказала миссис Доналдсон, когда Энди натягивал джинсы.

— Никоим образом, — ответил он и положил руку ей на зад. — Разве что добавили.

Размышляя об этом эпизоде, а следующие несколько дней она много о нем думала, миссис Доналдсон пришла к выводу, что из всего, что с ней случалось, наблюдение за молодыми людьми, занимающимися любовью, было ближе всего к тому, что можно назвать поступком.

Не она это предложила — только согласилась и сомневалась, можно ли считать согласие поступком. Например, супружество принято считать поступком, она согласилась на него, хотя, если оглянуться назад, от поступка тут было не больше, чем, скажем, от поисков козырька во время дождя.

Одним поступки даются легче, чем другим, думала она, кто-то вообще совершает их без усилий. А ей придется стараться.

Миссис Доналдсон, у которой никогда прежде особых секретов не было, тем более столь интимных, сама удивлялась тому, как велико ее желание поделиться увиденным. Ей безумно хотелось рассказать Делии о своих отношениях с жильцами, но она понимала, что об этом не то что речи, даже слабого намека быть не может. Здравый смысл ей подсказывал, что и юная пара об этом эпизоде предпочтет не распространяться — присутствием в их спальне столь пожилой и респектабельной дамы не похвастаешься, не выдашь это за пикантный поворот событий. Однако настроение улучшилось просто потому, что теперь у нее была тайна, и эта тайна ограждала ее от мелких неприятностей в больнице, от излишнего внимания Баллантайна, от упреков дочери. Вечерок, если вспомнить, получился сумбурный, однако он стал ее историей, скрытой от посторонних глаз, прибежищем, куда, кроме нее, хода никому не было.

— С чего это ты такая счастливая? — спросила Делия в буфете. — Жильцы заплатили?

— Ты знаешь, заплатили, — ответила миссис Доналдсон. — На сегодняшний день мы в расчете.

— На эти деньги и платье купила?

— Платье? — переспросила миссис Доналдсон. — Да нет, оно у меня уже тыщу лет. Просто решила его выгулять.

— И прическа! О губной помаде даже не говорю. Джейн, ты, похоже, перевернула страницу.

— Да нет, нет же, — сказала миссис Доналдсон. — Ты не так поняла. Это по работе. Я в образе.

Парфитт, худосочный юноша с пшеничной шевелюрой, сидел за столом. Миссис Доналдсон постучалась.

— Войдите, — сказал Парфитт тоном, подслушанным по телевизору.

— Неплохо было бы и встать, — сказал из угла Баллантайн. — Джентльмены встают. А врачи — они ведь джентльмены. По крайней мере, раньше были таковыми.

Парфитт предложил миссис Доналдсон стул, она села, расставив ноги и сложив руки на груди. Затем высморкалась в клетчатый платок и сообщила, что ее фамилия Дьюхерст.

— А имя? — спросил Парфитт, держа ручку наготове.

— Джеффри.

— Джеффри?

— Да. Через два «ф».

Парфитт в надежде на помощь ошарашенно поглядел на соучеников. Никто не помог.

— Мы ждем, — сказал Баллантайн. — Пациент не будет так весь день сидеть.

Парфитт заглянул в незаполненную карту.

— Вас всегда звали Джеффри?

— Да. А что тут такого?

— Необычное имя для женщины.

— Я не женщина.

— О! — воскликнул Парфитт, почувствовав себя значительно увереннее. — Выглядите вы очень убедительно.

— Благодарю.

— Я бы ни за что не догадался, — сказал Парфитт ласково и чуть снисходительно.

— Вас что-то смущает?

— Меня? Отнюдь. Однако… — Парфитт задумчиво потер руки. — Я должен задать вам несколько вопросов, во избежание путаницы.

Кто-то из студентов заржал, но тут же смолк под суровым взглядом Баллантайна.

— Позвольте вас кое о чем спросить.

— Разумеется. Вы же доктор.

— Вы поменяли внешность, преодолели столько трудностей, так почему же вы не поменяли имя?

— А зачем? — удивился Дьюхерст. — Я же не женщина. Я — мужчина.

— Так у вас не было операции?

— Была.

— И что с вами делали?

— Разрезали живот. У меня был аппендицит.

— Я имел в виду ваши… проблемы.

— А нет никаких проблем.

— Да? — Парфитт задумался. — Так вы не по этому поводу пришли?

— Нет. Я насчет колена.

— Насчет колена? — просиял Парфитт. Про колени он много чего знал. Колено было как нельзя кстати. — Какое именно колено? Давайте-ка посмотрим.

— Не стоит беспокоиться, — сказал Баллантайн. — Тут дело не в колене.

Сказал он это почти ласково — учитывая обстоятельства.

— Мы поблуждали вокруг да около, но в конце концов добрались до сути.

— Я бы сообразил, — жалобно протянул Парфитт, — только она совсем не похожа на мужчину.

— А мы разве знаем, — сказал Баллантайн, — кто это на самом деле? Можем только верить ему/ей на слово.

Парфитт никак не мог понять, чего же от него хотели.

— Мне что, нужно было ее осмотреть?

— Нет, осмотреть нужно было колено, — терпеливо ответил Баллантайн.

Он вышел вперед и сел.

— Вам нужно помнить, что в наше время «пол» — понятие относительное. Пациент может оказаться трансвеститом, транссексуалом, а может, он еще не определился. Это к делу отношения не имеет. Как они одеты, как выглядят — все это к заболеванию, с которым они пришли, никакого отношения не имеет. От пациента, — он улыбнулся миссис Доналдсон, — может плохо пахнуть. Его или ее тело может просто вонять. Но и это не ваше дело. Если хотите лечить тех, кто не воняет, идите в хирургию — перед операцией больных моют.

Уселся он между Парфиттом и мнимым Дьюхерстом, подозревавшим, что это представление в том числе и для нее.

— Не забывайте, что вы врач, а не полицейский или священник. Вы должны принимать людей такими, какие они есть. И еще помните: вы, конечно, знаете о заболевании больше, чем пациент, но болен-то пациент, и именно поэтому он обладает тем знанием, которого у вас нет. Да, вы разбираетесь в данной проблеме, но это не повод чувствовать свое превосходство. Ваше знание делает вас слугой, а не хозяином.

Баллантайн сидел на краешке стола, болтал ногами и скромно поглядывал на собравшихся. Проповедь, которую выдал под конец дня их обычно бесстрастный и даже язвительный руководитель, студентов огорошила и поэтому проняла. Одно то, что их назвали врачами, было наградой. Они словно получили право думать о себе лучше, чем им обычно позволялось, и кое-кто даже вспомнил, что это не просто профессия, а призвание.

Кое-кто, но не Парфитт.

— Так мне колено осматривать?

Баллантайн вздохнул.

— По-моему, вам лучше оставить колено в покое. Ну, разве что он/она вас себе на это колено положит и хорошенько отшлепает. Благодарю вас, миссис Доналдсон. Очередная номинация на «Оскара».

— Тебе все самое вкусное достается, — сказала Делия. — Я бы тоже такое сыграла, только мне поручают одни эндогенные депрессии…

Миссис Доналдсон, мысли которой теперь постоянно крутились вокруг истории в спальне, уже подумывала, что ее раскованность (которая, впрочем, выражалась лишь в уступчивости) идет именно отсюда — ведь на занятиях она научилась быть не собой. Не будь этого опыта, она бы не согласилась так легко на столь, честно говоря, возмутительное предложение. Однако эту трактовку она отмела на том основании, что «она не из таких». А из каких же? Теперь она и сама затруднялась ответить на этот вопрос.

Оглядываясь назад, она понимала, что занятия в больнице, хоть и не давали большого простора для фантазии, в каком-то смысле расслабили ее, подготовили к тому, чему предстояло случиться, неожиданным образом побудили ее к открытости, хоть открытость и была напускной, да, собственно, и не была открытостью вовсе. Она играла роль и дома, и на работе — тут она себя не обманывала. Училась изображать что-то, в то время как прежде, когда был жив муж, если она что и изображала, то только вежливость. До нынешнего времени она ничего не изображала, как говорят нынче, «на упреждение».

Молодые люди были при ней откровенны в спальне, поэтому неудивительно, что они вообще стали вести себя более свойски, Энди в особенности. Он часто ходил без рубашки, а порой и без джинсов, и хоть Лора и была поскромнее, оба нисколько не смущались.

Миссис Доналдсон это нравилось, поскольку создавало домашнюю атмосферу (хоть и не такую, какая обычно царила в ее доме). Но однажды Гвен приехала без предупреждения и застала в кухне Энди, который, оставив Лору в спальне, спустился в одних трусах сделать себе тост.

— Я готова была сквозь землю провалиться, — заявила она матери, — а ему хоть бы хны. Взял хлеб с вареньем, сказал «Привет» и пошел наверх. Она что, тоже так себя ведет? Расхаживает по дому полуголая? Трусы у него — одно название. Я думала, таких уже не носят. Наш Джастин плавки ни за что не наденет. Перешел на боксеры. — Поскольку Джастин был немногим симпатичнее своей матери, миссис Доналдсон совершенно не хотелось думать на эту тему.

— Они здесь живут, — попробовала напомнить она.

— Позволь уточнить: они здесь снимают жилье. Все из-за этой больницы. Ты как начала туда ходить, стала какой-то… расхлябанной.

— Расхлябанной? — переспросила мать.

— Что бы папа подумал? Ты всегда была такая скромница.

— Ну, они хотя бы музыку не заводят, — сказала миссис Доналдсон. — Вот заводили бы, тогда было бы на что жаловаться.

— А мне кажется, — сказала Гвен, — пусть они в спальне занимаются, чем хотят, но ты имеешь полное право требовать, чтобы по дому они ходили одетыми.

— Дресс-код ввести? Они же здесь живут.

— Так же как и ты.

— Мне с ними веселее, — сказала мать.

— Что значит «веселее»? Им всего по восемнадцать. — На самом деле им было по двадцать, но миссис Доналдсон решила, что уточнять нет смысла.

В отношениях с жильцами все было по-прежнему — разве что приличия теперь соблюдались не так строго. Разумеется, только ими. Это Лора могла спуститься вниз почти раздетая — Лора, но не миссис Доналдсон. Она отлично понимала, что ей за рамки выходить не следует. Нужно вести себя соответственно возрасту.

С тех пор как она стала работать со студентами, молодежь ее больше не пугала, да и не особенно — если не брать в расчет квартирантов — интересовала. Она замечала, что кое-кто вполне привлекателен, но они так робели, ставя диагноз или осматривая ее, что впечатления не производили.

В более спокойной обстановке (например, когда поблизости не было Баллантайна) они держались дружелюбно, относились к ней как к родной бабушке, из тех, про которых говорят «еще ого-го» (ее выражение) или «клевая старушка» (их выражение), но всегда чуть снисходительно. Она была как натурщица, с которой сравнила ее Гвен, — вроде бы есть, а вроде и нет: одна оболочка, по которой изучали симптомы заболеваний.

Доктор Баллантайн ввел мистера Малони в курс дела.

— Перед вами миссис Дикинсон. Она уже не первый раз у врача, жалуется на экзему. Причину так и не удалось выявить. Все обычные средства перепробованы, но экзема не проходит. Врач теперь хочет проверить, а нет ли здесь глубинной психологической причины, не является ли экзема симптомом какого-то другого заболевания? Это вам и предстоит выяснить.

Малони понимающе кивнул.

— Удачной охоты.

Доктор Баллантайн заботливо дотронулся до якобы зудящей и мокнущей руки миссис Дикинсон, а затем, одарив обоих улыбкой, отправился в соседний отсек.

— Терпеть не могу копаться в психологии, — сообщил Малони и закинул ногу на стол. — Никогда не знаешь, куда это заведет. Вот старая добрая опухоль — это всегда пожалуйста.

— Прошу прощенья? — сказала миссис Дикинсон.

— Да ладно вам, голубушка. Вся эта психосоматика… Итак, у вас экзема. Реакция на мыло. Или на стиральный порошок. Может, на что-то из продуктов… Обычно реакция на что-то конкретное. Но в наше время — хотя бы для проформы — принято копаться в психологических причинах.

Малони был нацелен на хирургию, все остальное считал пустой тратой времени. Вот если бы экзему можно было оперировать — тогда другое дело:

— Итак, каков сюжет? Откуда у нее экзема?

— Откуда у вас экзема? — строго поправила его псевдопациентка.

Малони вздохнул. Опять попалась из тех, кто требует играть по правилам.

— А может, это вследствие менопаузы?

— У меня еще не было менопаузы.

— То есть вы еще в строю?

— Ни в каком я не в строю. У меня счастливый брак.

— Рад за вас. Мои поздравления. Вы курите?

— Нет. К тому же курение экзему не вызывает.

— Знаю, милочка. Я просто подумал, может, выйдем, курнем за мусорными баками.

— Мне плохо, — сказала миссис Дикинсон. — Замучил зуд. Спина разодрана до крови.

— Ну да, да, конечно, — сказал Малони. — Вот что я предлагаю: вы мне излагаете суть, зачитываете заключение, которое у вас записано, и дело с концом. Ведь если причина в голове, мы ничем помочь не можем. Дерматологию никто всерьез не воспринимает.

— У меня другое предложение, — сказала мнимая миссис Дикинсон. — Давайте вернемся к истории болезни. А потом вы можете спросить у меня, как это все началось.

«Эта сука заставила меня разобрать всю эту ерунду по пунктам, — рассказывал потом Малони в пабе. — Ей-то какая разница? А я-то думал, она клевая».

Снова приближался день внесения платы, и миссис Доналдсон готовилась к беседе. Она ужа решила, что, если ей опять предложат посмотреть представление, она прикинется, будто это ее не устраивает по финансовым соображениям, но потом все-таки согласится на тех же условиях. Однако наступила пятница, а разговор об этом зашел только перед сном. Миссис Доналдсон зашла на кухню, где Энди заваривал Лоре чай.

— Ой, пока не забыл, — сказал он и протянул миссис Доналдсон несколько банкнот. — Кажется, все правильно.

Она не поняла, сколько там денег, но пересчитывать у него на глазах не хотела, поэтому просто улыбнулась и убрала бумажки в кошелек.

— Мы исправляемся, — сказал Энди.

Миссис Доналдсон подождала несколько минут, а когда поднялась наверх и села на кровать, ей показалось, что они смеются.

Она готовится ко сну и уже не в первый раз переставляет шаткий стул от кровати к туалетному столику. Она усаживается — на плечах плед, ноги укутаны одеялом — и прижимает ухо к стене.

Где-то на другом конце города несет свою вахту Баллантайн: он снова и снова просматривает видеозапись, которую сделал несколько месяцев назад. Стоит появиться миссис Доналдсон, он ставит все на паузу и жалеет, что не знает, как увеличить изображение. Иногда она глядит прямо в камеру — будто прямо на него, и ему это особенно приятно. Но в основном он просто смотрит на нее.

После того приключения в миссис Доналдсон словно что-то раскрылось. Да, в той сцене, которую она наблюдала, до ее прелестей никому дела не было, но необъяснимым образом потому, что она это видела (и в какой-то степени в этом участвовала), она приобщилась к очарованию юности. Она теперь и сама чувствовала себя моложе, выглядела лучше и, пусть это покажется смешным, но ей казалось, что она все еще в игре.

Однако длилось это недолго.

Миссис Доналдсон не была тщеславна. Она никогда не считала себя красоткой, однако сознавала, что сейчас она, возможно, привлекательнее, чем в молодости. Хрупкой она не была, скорее крепкой, но у нее была хорошая кожа, пышные волосы, всегда аккуратно причесанные и завитые, и не было ничего удивительного (а она и не удивлялась), что она нравилась мужчинам своего возраста. Возможно, и женщинам, но она не имела ни возможности, ни желания об этом узнать.

Однако ей было пятьдесят пять — в таком возрасте не стоит раздеваться при свете, да и в гостиничную ванную лучше не заходить.

То, что молодые люди, пусть и по финансовой необходимости, пригласили ее в свою спальню, много для нее значило, хотя, если бы ее пригласили поучаствовать — а эта дикая мысль посещала ее все чаще и чаще, — она бы предпочла электрическому свету свечи. И пусть ей было пятьдесят пять, эта история убедила ее в том, что она не совсем уж отвратительно выглядит.

Эта иллюзия таяла потому, что она ежедневно находилась среди молодых. В тот день она страдала от сильного сердцебиения и головокружений, и кому-то из первокурсников велели ее послушать. Для этого нужно было ее немного раздеть — расстегнуть пару пуговиц на блузке, не более того, чему она и не придала бы значения, если бы, конечно, ее не попросили реагировать как-то по-особенному. Но осматривал ее красивый юноша; он опытной рукой расстегнул ей блузку, и она смотрела на него, пока он ее слушал. Он тоже на нее смотрел, и она заметила — когда он коснулся ее уже тронутой возрастом груди — гримасу отвращения, но он, умный мальчик, сделал вид, что это он хмурится озабоченно.

Однако миссис Доналдсон нисколько не обманулась — она смотрела на выражение его лица не глазами пациента, а своими собственными, и если обычно такие прикосновения доставляли ей легкое и совершенно неосознанное удовольствие, то теперь, глядя на его поросшее пушком ухо, она чувствовала себя тусклой, увядшей, никому не нужной.

— Отлично! — сказал Баллантайн. — Но вот что мистер Адамс сделал неправильно?

Юноша втянул голову в плечи, а миссис Доналдсон почувствовала, что краснеет. Видимо, Баллантайн тоже заметил его брезгливый взгляд и собирался прочесть ему нотацию, воспользовавшись несовершенством ее физической природы.

— Ну, слушаю вас. В чем была его ошибка?

Было высказано несколько соображений, но все были отвергнуты.

Баллантайн вздохнул.

— Мистер Адамс, я уверен, что вы мастер расстегивать дамам пуговицы, но лучше, когда пациентка делает это сама. Помочь ей следует, только если она не может справиться. Но это не случай миссис Доналдсон. Не торопите события.

Мистер Адамс уныло кивнул.

— Все остальное безукоризненно, и даже при таком рутинном осмотре достоинство пациентки не было попрано. Благодарю вас, миссис Доналдсон.

— Вот напыщенный индюк, — сказала Делия в буфете. — Но положа руку на сердце — мы ведь все расплылись. Их, например, раздражает мой варикоз.

— Я думала, я к этому привыкла, — сказала миссис Доналдсон.

— Разве к этому привыкнешь?

Во времена оны, то есть до того, как у нее появилась тайна, миссис Доналдсон из-за подобного инцидента впала бы в депрессию. Теперь же она, как бы сказал Баллантайн, разъярилась, и былую расположенность к молодежи как рукой сняло.

Прентис сел за стол на возвышении. Она постучалась.

— Войдите, — сказал Прентис.

Она вошла и подождала, пока Прентис встанет.

— Моя фамилия Бэкхаус. Я пришла навестить мужа. Он сегодня утром упал, и его привезли сюда — на всякий случай.

Прентис шагнул от стола, уставился на свою планшетку с записями.

— Я уже понял, что мистер Бэкхаус отправился в мир иной, — сказал Баллантайн. — Или близок к тому. Как я догадался?

Кто-то поднял руку.

— Когда она вошла, он на нее даже не посмотрел.

— Вот именно, — сказал Баллантайн.

— Но разве… — начал другой студент, — разве обязательно было смотреть? Ведь если он на нее не смотрит, он как бы подготавливает ее к печальному известию.

— Все зависит от того, — сказал Баллантайн, — поняла ли миссис Бэкхаус намек.

— Сестра сказала, что его здесь нет. — Миссис Бэкхаус не сводила с молодого человека глаз. — Где же он?

— Я сейчас позову сестру, — сказал Прентис.

— Сестер на месте нет, — сообщил Баллантайн. — У них культпоход. Все пошли на «Звуки музыки».

— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал Прентис.

— Я уж думал, вы ей никогда стул не предложите, — сказал Баллантайн.

— Миссис Блэкхаус… — начал Прентис.

— Бэкхаус, — поправила его миссис Доналдсон. — А не Блэкхаус.

— Миссис Бэкхаус! Когда ваш муж упал…

— Смотрите на нее, — велел Баллантайн. — Вы же знаете, что произошло. Не прячьтесь за бумажками.

— Когда ваш муж упал… Вы что-нибудь знаете о мозге?

— Миссис Бэкхаус ничего не знает о мозге, — сказал Баллантайн. — Но хочет узнать — узнать о муже.

— О мозге я какое-то представление имею, — ответила миссис Бэкхаус. — Я работала в бригаде Скорой помощи в Сент-Джонсе.

— Признаю свою ошибку, — подал голос Баллантайн.

— У него был удар?

— Не совсем, — промямлил Прентис. — Впрочем, кровотечение имело место.

— Я знаю. Я видела кровь. Потому и вызвала «скорую».

— Мы положили его в отделение интенсивной терапии, но он впал в кому…

— Он умер?

Прентис взглянул на Баллантайна.

— Вот здесь сестра и пригодилась бы.

— Сестры еще не вернулись, — сказал Баллантайн. — Пошли поесть рыбы с картошкой. Или попить чаю с хлебом-маслом. Вы здесь один.

— Позвольте предложить вам чаю?

— Не надо чая! Вы еще не сказали, что ее муженек помер.

— К сожалению, он скончался. Не хотите ли чаю?

— Чая нет! — взревел Баллантайн. — Вырубили электричество, буфет закрыт. Не бегите от нее. Чай, сестра, бумажки… Почему вы от нее прячетесь? Вы за нее в ответе.

— Может быть, вы хотите кому-нибудь позвонить? — предложил Прентис. — Можно с моего мобильного.

— У нее и свой есть, — сказал Баллантайн.

— Вы давно замужем? — спросил Прентис.

— Интересный ход, — сказал Баллантайн, — но поскольку он мертв, надо спросить: «Вы много лет были женаты?»

Группа захихикала.

Прентис взял миссис Бэкхаус за руку, кто-то, не сдержавшись, фыркнул.

— Не понимаю, чего вы смеетесь, — сказал Баллантайн. — И вообще, что вы, болваны такие, над своими же глумитесь.

Студент из последнего ряда покачал головой и напустил на себя серьезности.

— Продолжайте, Прентис.

— Наверное, я лучше просто посижу рядом, подержу ее за руку. Пусть она выговорится, — сказал Прентис. — Только вот…

— Что?

— А если это был бы мужчина? — сказал Прентис. — Тогда его за руку держать неуместно.

— Положить руку на плечо, что ли? Боже ты мой, ваше поколение помешано на прикосновениях. Только умоляю, без объятий. Просто постарайтесь почувствовать ситуацию. Вы же люди — ну, большинство из вас. Состраданию научить нельзя.

Прентис немного подержал миссис Бэкхаус за руку.

— Сволочь он был, — сказала миссис Бэкхаус.

— Простите? — удивился юноша.

— Муж мой, мистер Бэкхаус. Свинья.

Аудитория тихо ахнула.

— Вы просто очень расстроены, — сказал Прентис.

— Вовсе нет, — ответила миссис Бэкхаус. — Я понесла утрату, но я не расстроена.

— Нужно время, чтобы это принять.

— Он мертв, — сказала миссис Бэкхаус. — Все принято. Двадцати пяти лет брака как не бывало. Он мертв.

Поскольку утешений не требовалось, Прентис отпустил руку миссис Бэкхаус.

— Ничем не могу помочь, Прентис, — сказал Баллантайн. — Вы тут один на один.

— У вас есть дети? — спросил Прентис.

— Дочь. Наверное, ей надо сообщить.

— Она расстроится?

— О да! Больше никаких подачек. Никаких обедов с папочкой. О, она будет безутешна.

— Ну, — сказал Прентис, — я думаю, вы справитесь.

И встал, чтобы завершить наконец эту довольно отвратительную сцену. Прентис пожал ей руку — вроде бы выражал соболезнование, однако в соболезновании нужды не было.

— Если вы подождете, вам принесут бумаги, которые необходимо заполнить.

Прентис уже собрался уйти, но обернулся.

— Я хотел спросить… это пустая формальность… Чем занимался мистер Бэкхаус, когда упал?

Миссис Бэкхаус посмотрела на него.

— Ничем не занимался.

— Он оступился?

— Понятия не имею. Я была наверху, услышала грохот, спустилась, а он на полу.

— Врач из Скорой сказал, что он, по-видимому, упал с табуретки.

— Он что-то доставал с верхней полки… Он там прятал бутылку.

— Что ж… — Прентис вдруг взял дело в свои руки. — Придется провести вскрытие. Коронеру нужно будет во всем разобраться.

— Коронеру? — воскликнула миссис Бэкхаус. — Будет дознание? Зачем? Я читала, что дома происходит девяносто процентов всех несчастных случаев.

— Так оно и есть.

Она снова села.

— Я была наверху. Я тут ни при чем. — Прентис молчал. — Можно мне чаю?

По окончании выступления были даже робкие аплодисменты, и сам Баллантайн хлопнул несколько раз в ладоши.

— Очень хорошо, Прентис, а вы, миссис Доналдсон, нас просто заинтриговали. Может, мы и немного узнали о том, как сообщать печальные новости, а о том, как утешать скорбящих, и того меньше, но хотя бы вспомнили, что смерть — это не всегда горе, утешение предлагать следует, но оно не всегда приветствуется. Понесший утрату знает умершего, а врач нет, а раз не знает, то как выразить соболезнования? Да, конечно, это просто формула вежливости, но скорбящий может полагать, что вежливости здесь не место, и все, кроме искреннего горя, — лицемерие. Люди — существа непредсказуемые. И я думаю, — он взглянул на часы, — именно этому мы можем научиться.

Студенты расходятся, некоторые на прощанье улыбаются миссис Доналдсон.

— Вы ребятам нравитесь, — сказал Баллантайн. — Они считают, вы классная.

«И я тоже», — хотел добавить он, но смолчал.

— Вы так часто делаете неожиданные ходы, что все уже почти привыкли ждать их от вас. Я вот пытаюсь научить их изображать сострадание, а вы их учите чему-то другому.

— Чему?

— Честности — звучит слишком пафосно. Наверное, быть чистосердечными. А не просто внимательными.

И он ушел, печально качая головой.

На самом деле миссис Доналдсон мало думала о сценке, которую они разыгрывали. Она была не в настроении изображать убитую горем вдову или хоть как-то опираться на свой опыт. Ее дочь оплакивала отца слишком бурно, а сама она делала это по обязанности и довольно формально, так что в некотором смысле бесчувственность миссис Бэкхаус была ею прочувствована. Но она никогда не питала ненависти к мужу, он просто ей наскучил; бутылка на верхней полке, возможно, прибавила бы живости их отношениям.

К тому же Делия отметила, что миссис Доналдсон выглядит усталой — что, ввиду ее еженощных бдений у стены спальни, было неудивительно. Так что она решила позабавиться над Прентисом и его жалкими попытками проявить заботу, чтобы показать Делии, что та ошибается. Поворот сюжета был неожиданный, и она решила, что студенты смеялись именно поэтому. Саму ее удивило, что Баллантайн сумел извлечь мораль из того, что с ее стороны было просто дурачеством, и она опять убедилась, что Баллантайн может быть хорошим учителем, но этого она ему не сказала — опасаясь осложнений («Может, пообедаем вместе?»), которые неизбежно последовали бы.

Пришел день платы за комнату, и Энди рассчитался с ней так поспешно, будто хотел исключить даже намек на возможное повторение. Миссис Доналдсон хоть и расстроилась, но деньги пришлись кстати, к тому же она надеялась, что определенность ее успокоит. Да, она по-прежнему занимала вечерами свой пост, но понимала — все, что происходит за стеной, происходит без ее участия.

На следующей неделе у Энди начинались экзамены, и в тот вечер он сидел внизу и копался в своих записях, а Лора гладила. Миссис Доналдсон, воспользовавшись тем, что они заняты столь невинными делами, читала задание на завтра — ведь как только они пойдут наверх, ей надо будет заступать на вахту. Да, она была разочарована сложившимися обстоятельствами, но утешалась тем, что имелось.

Проснулась она, оттого что сползла со стула. Было далеко за полночь, она замерзла. И только забравшись в кровать, она поняла, что разбудил ее шум. С лестницы доносились крики, вдруг дверь распахнулась, в спальню влетела девушка и тут же стала запирать дверь. Но услышав, как топочет по лестнице юноша, она кинулась к миссис Доналдсон. Девушка, кутавшаяся в одну из его рубашек, присела на корточки — словно хотела спрятаться.

Миссис Доналдсон была потрясена.

— Не беспокойтесь! — Миссис Доналдсон встала помочь Лоре. — Что вы такого натворили?

— Ничего, — всхлипнула девушка. — Надела его рубашку.

Тут в спальню ворвался Энди в одних джинсах.

— А ну, вылезай, тупая корова!

— Это моя комната, — подала голос миссис Доналдсон. — Не можем мы просто поговорить?

— Нет, бля, не можем. Вы оставайтесь на месте. Я хочу, чтобы вы это видели. А ты сюда — давай!

Он залез на кровать, стукнув миссис Доналдсон по больному колену, девушка, всхлипывая, тоже заползла на кровать.

— В этом нет необходимости, — сказала миссис Доналдсон.

— Есть, бля, и еще какая, — сказал Энди и со всей силы шлепнул Лору по заднице. Та громко вскрикнула.

— А ну, кончай орать!

Девушка вскрикнула еще громче, и он зажал ей рот рукой.

Миссис Доналдсон очень хотела помочь, и первым ее поползновением было побежать на улицу, позвать соседей или позвонить в полицию. Найти хоть кого-нибудь, сказать: «Скорее сюда, тут девушку насилуют».

Она двинулась к двери.

— Это вы куда? Смотрите!

Девушка завыла, а миссис Доналдсон закрыла лицо руками, а когда осмелилась посмотреть, юноша уже насиловал Лору прямо на ее кровати. В самый разгар событий зазвонил телефон, и миссис Доналдсон решила, что вот оно, спасение, однако Энди, не прервавшись, протянул руку и вырвал телефонный провод из розетки, отчего Лора завопила в два раза громче, а миссис Доналдсон подумала, что это, возможно, только начало.

К счастью, все длилось недолго, и в конце он кричал, а она громко стонала от боли.

Он улегся на спину, а девушка лежала рядом и тихонько подвывала.

Миссис Доналдсон, так и не решив, что сказать после такого, молчала. Ее била дрожь.

— Что ж, — сказал Энди и закинул руки за голову, — полагаю, мы и аванс внесли.

— Ты сделал мне больно, — сказала Лора.

— Это ты сделала мне больно. Это была моя любимая рубашка. Я вас случайно не задел ногой?

— Нет, — солгала миссис Доналдсон, которая мечтала о чашке чаю и готова была предложить его и присутствующим, но боялась, что, пока она будет внизу, они помирятся и начнут все заново, как в прошлый раз.

— Вы могли бы меня и предупредить, — сказала миссис Доналдсон.

— О чем?

— Что вы притворяетесь.

— Я не притворялся, — сказал Энди. — А ты?

— Нет, — ответила Лора. — Я испугалась. Ты сделал мне больно.

— Я, конечно, выпил, но совсем чуть-чуть. Она это заслужила. Испоганила мою лучшую рубашку.

— Я могу ее постирать, — предложила миссис Доналдсон.

— Как мило с вашей стороны, — сказал Энди. — Правда, мило? — Он обнял Лору, уткнулся носом ей в шею.

Миссис Доналдсон замерла на месте.

На следующий день соседка сказала, что ночью они слышали крики, и спросила, все ли в порядке.

— Мы чуть было не пошли к вам, но был час ночи.

— Это все мои студенты, — сказала миссис Доналдсон. — Ничего особенного. Но хотя бы они музыку громко не заводят. У них теперь эти штучки в ушах.

— А вы-то как?

— Все хорошо.

— Вам, наверное, очень не хватает мистера Доналдсона.

Миссис Доналдсон только грустно улыбнулась.

До Гвен тоже дошли слухи — она встретила соседку (уже другую) в «Уайтроуз», и миссис Доналдсон испугалась, что они перебудили всю улицу.

— Миссис Трумэн сказала, что она звонила, но трубку никто не взял.

— Телефон не работал.

— Что они такое устроили посреди ночи?

— Что люди устраивают посреди ночи?

— Сексом занимались?

— Полагаю, этим все и закончилось. Я постучала им в дверь, и они тут же угомонились. Они же молодые.

— Ты всегда так говоришь. А этот юноша, у него нет садистских наклонностей?

— Не говори глупостей. И вообще, они скоро съезжают, — закрыла тему миссис Доналдсон.

Что было правдой. Они сказали об этом утром. Энди пообещали место в архитектурной школе в Эдинбурге, а Лора решила отправиться на год в Малави[1].

— Вы больше этого делать не будете?

— Чего?

— Комнату сдавать.

— Не знаю, — сказала миссис Доналдсон. — Я еще не решила.

— Мне будет их не хватать, — сказала она Делии, но объяснить, почему именно, вряд ли могла бы. — Из-за них я старалась быть в форме.

— Тогда возьми других, — посоветовала Делия. — Заранее же не знаешь.

Они ждали начала занятия. Две сестры, чья мать лежит в коме.

— Чего заранее не знаешь?

— Может, это будут симпатичные ребята.

— Я еще не решила. Неплохо будет и немного одной пожить.

Неплохо (об этом она не сказала) и спать ночью нормально, и иметь беспрепятственный доступ к ванной. Плохо то, что больше нечего будет ждать, и она снова уйдет в свою скорлупу.

— Ну, пора, — сказала Делия, когда вошел Патридж. — Начинаем горевать.

Патридж позвонил им и сказал, что аппараты, поддерживающие жизнь их матери, хотят отключить, но нужно их согласие. Их мать сбила машина, и она находилась в коме.

— Я бы их кастрировала, — сказала Делия, по сценарию Джеки.

— Кого?

— Тех, кто сматывается с места аварии.

— Лучше от этого не станет, — ответила миссис Доналдсон, она же Кора.

— Мне станет.

— Она вечно сходила с тротуара на проезжую часть.

— Кора, этого никто не отрицает. Дело-то в другом: он даже не остановился. Я бы его кастрировала.

— Сейчас речь не о кастрации, — вмешался в разговор Патридж. — А о том, отключать ли мать от аппарата.

— Это кого вы матерью называете? — вскинулась Джеки. — Она вам не мать. Она вам миссис Хендерсон. Откуда вы знаете, что она не очнется? Вам всего-то лет четырнадцать, вы даже галстук еще не носите. Собираетесь приговорить человека к смерти, так хоть оденьтесь соответственно.

Патридж стушевался.

— И вообще, — продолжала Джеки, — вспомните, сколько написано о людях, которые годами лежали в коме, а потом вдруг приходили в себя.

— Иногда необходимо принимать трудные решения, — сказал Патридж.

— А почему нельзя оставить все как есть? — спросила Джеки. — Подождем, посмотрим.

— Смотреть нечего, — ответил Патридж. — Ее мозг умер.

— Но она жива, — сказала Джеки. — А пока есть жизнь…

— Я бы ее отпустила, — сказала Кора.

— Ты бы — да, — буркнула Джеки.

— Вот видите, — обратился Патридж к классу, — здесь очень пригодилась бы медсестра.

— Всё вы требуете медсестер, — сказал Баллантайн. — Почему?

— Женщины лучше это умеют, — сказал Гулли.

— А если бы это был медбрат?

— Все равно — он бы подставил плечо.

— А вы давно бывали в больнице? — спросил Баллантайн. — Этого вам, конечно, никто не расскажет, но дело в том, что большинство нынешних медсестер вообще не способны сочувствовать, утешать и вообще вести себя по-человечески. Они умеют делать процедуры — потому что этому их учили, но, когда нужно просто подержать за руку, утешить умирающего или несчастного родственника — то есть сделать то, чему могла бы научить их жизнь, от медсестер проку никакого.

— Разве их не учат ухаживать за больными? — спросил Патридж.

— Разумеется, учат. Их этому учат на курсах, а должна бы научить жизнь. Личный опыт. Вы слишком молоды для врачей, так и они — слишком молоды для медсестер. Лучшие сестры — женщины среднего возраста, только они уже не сестры, а администраторы. Так что, если вам нужен тот, кто посочувствует вместо вас, не ищите медсестру. Если нужно кого-то успокоить или утешить, вы должны делать это сами — вы же врачи.

— Я работаю бухгалтером, — сказала Кора. — Я правильно понимаю, что это вопрос финансов?

— Ну… — Патридж обрадовался, что наконец слышит голос разума.

— Патридж, предупреждаю вас, — вмешался Баллантайн, — если вы скажете «да», вторая сестра вас самого подключит к аппарату.

— А ей есть ради чего жить? — проблеял Патридж.

— Ради нас, — сказала Джеки. — Во всяком случае, ради меня.

Патридж вздохнул. Ему было плевать, кто отключит аппарат. Он мечтал стать патологоанатомом. И иметь дело с уже мертвыми телами.

— Давай попробуем найти в этом что-то хорошее, — сказала Кора. — Если мы ее отключим, углеродный след, который оставит она, будет меньше.

Джеки застонала.

Патридж вздохнул.

— Давайте посмотрим по обстоятельствам, — сказал он. И пожал руки обеим сестрам. — Подождем недельку-другую.

— Отметку не ставлю, — сказал Баллантайн. — И вот что, Патридж, с медсестрами или нет, но вам надо поупражняться в человечности. Пока она у вас на нуле. А вы, дамы, губите здесь, в больнице, свои таланты. Вам надо на телевидение.

Оставшись без квартирантов и без денег, которые они хоть изредка, но платили, миссис Доналдсон была вынуждена искать еще одну подработку. Как-то за ланчем она обратилась к Баллантайну.

— На вас так действует мое обаяние? — спросил Баллантайн. — Или нужна новая морозильная камера? Есть кое-какие свободные места, но ничего особенно привлекательного. Впрочем, я буду рад видеть вас чаще. Так, что у нас на завтра? Аноректальное кровотечение вас ведь не интересует? Есть камни в желчном, но это такой пустяк для нашей Мерил Стрип с Бикертон-роуд.

Он протянул ей папку.

— Еще разве что судороги.

— Судороги уже недавно были, — сказала миссис Доналдсон.

— Были… и весьма запоминающиеся. Конечно, можно и со рвотой, но лучше не стоит. Давайте что-нибудь простое. Камни в желчном.

— А что, если она будет глухая? — предложила миссис Доналдсон.

— Или латышка? — сказал Баллантайн.

— С диабетом, — сказала миссис Доналдсон. — Это я знаю прекрасно.

— Умница!

Миссис Доналдсон все обдумала и решила, пусть не будет лишних денег, но комнату она сдавать не станет. Не будет больше по ночам прижимать ухо к стене, не будет взволнованно ждать каждую четвертую пятницу — день квартплаты. Она позволила себе немного отдохнуть от респектабельности, но всего однажды, и шансы найти новых жильцов столь же свободных взглядов (и столь же малообеспеченных), как Энди и Лора, были ничтожны. Нет, эта страница перевернута. Да, она об этом сожалела, но слишком уж велико было нервное напряжение.

Однако любопытство, даже желание, оставалось, желание, которое ассоциировалось у нее со свободой, легкостью и новой жизнью и которое она теперь так стремилась подавить. Она когда-то слыхала, что все это можно найти в интернете. В интернете она ничего не понимала, но наверняка есть какие-нибудь курсы. Теперь полно всяких курсов, впрочем, она сомневалась, что обучают и тому, что ее интересует. Но именно так, не нарушая никаких приличий, она и решила поступить. И рассказать Делии.

После скучноватого дня (щитовидка, грыжа пищевода и внутренний геморрой) она сидела с коктейлем у себя на кухне, и тут в дверь позвонили.

Решив, что это Гвен, она спрятала стакан в буфет, повесила на дверь цепочку и только после этого открыла ее.

— Миссис Доналдсон?

— Да.

На пороге стояли юноша и девушка.

— Извините, — сказала она, — я думала, это моя дочь.

— Нет. Мы насчет комнаты.

Он был в тоненьком пальто, джинсах, рубашке и, как ни удивительно, узеньком, но галстуке. Она видела что-то такое по телевизору, шляпу уж точно — маленькую, черную, с узкими полями, к тому же на размер меньше, чем нужно. Такая шляпа скорее ассоциировалась с поп-певцом, которого часто сажают за наркотики, и, хотя лицо у юноши было приятное, шляпа его нисколько не украшала, разве что он выглядел моложе (для этого он, по-видимому, ее и надел) и совсем не походил на светского франта.

Девушка была обычная, в кардигане, с длинным шарфом, единственной данью моде казалась розовая блестящая сумка.

— Насчет комнаты? — переспросила миссис Доналдсон. — Какой комнаты? Никакой комнаты нет.

Решение больше не брать жильцов далось ей нелегко, но, увидев эту совсем не подходящую парочку, она почувствовала облегчение и даже взбодрилась. Нет-нет! Эти уж никак не годились.

— Вы в списке, — сказал юноша. — Кстати, меня зовут Олли. А это Джералдина. Я учусь в художественном колледже, Джералдина работает в кафе.

— В органическом, — уточнила девушка и протянула юноше список тех, кто сдает комнаты.

— Вы тут есть. — Олли показал на ее фамилию. (Она заметила, что ногти у него чистые.)

— Я просила меня оттуда убрать, — сказала миссис Доналдсон.

— А они не убрали, — пожал плечами Олли. — Обидно — мы так долго добирались. Вам не повезло с прошлыми жильцами?

— Простите… — удивилась миссис Доналдсон.

— Вы поэтому попросили убрать ваше имя из списка?

— Нет-нет… Я просто решила немного передохнуть.

— Может, возьмете нас на испытательный срок? — сказал юноша. Девушка робко улыбнулась. — Вдруг мы вам подойдем? Мы можем принести рекомендации. И мы знаем Энди, — добавил он, — правда?

Девушка кивнула и уткнулась в шарф.

— Энди? — спросила миссис Доналдсон.

— Который раньше здесь жил. Мы однажды к нему приходили, только вас дома не было.

Разговаривали они через дверь, но, поняв, что это люди не совсем посторонние, миссис Доналдсон сняла с двери цепочку.

— Вы их видите? — спросила миссис Доналдсон. — Как они?

— Энди в Эдинбурге, — сказал юноша. — А Лора где-то в Африке.

— В Малави, — уточнила миссис Доналдсон. — Она мне прислала открытку. Вы проходите.

Они уселись за стол на кухне. Олли по-прежнему был в шляпе.

— Мы квартплату задерживать не будем, — сказал Олли. — Джералдина работает в кафе.

— Дело не в этом, — сказала миссис Доналдсон.

— Они ведь были не такие, — сказал Олли.

— Какие — не такие? — спросила Доналдсон, забыв о пропасти, в которую может рухнуть.

— Не такие уж аккуратные в смысле квартплаты.

— Они были неплохие ребята, — сказала миссис Доналдсон. — Нет, дело не в этом.

— В нас? — Юноша улыбнулся ей. Выглядел он лет на четырнадцать.

— В вас? Нет, нет… Не в вас.

— Они сказали, что с вами можно договориться. — Юноша улыбнулся. — Насчет квартплаты.

Джералдина замотала руки шарфом.

— У нас с этим проблем не будет, скажи, подруга?

— Нет. — Рот девушки был прикрыт шарфом. — Никаких проблем. Вообще.

— Прошу меня извинить, — сказала миссис Доналдсон. — Мне надо сходить наверх.

Она поспешила в ванную, закрыла за собой дверь, и ее не пойми с чего вырвало.

Она села на кровать, на их кровать, уткнулась лицом в подушку.

Такого она себе даже вообразить не могла — хотя теперь, когда это произошло, все казалось столь очевидным. Если они знают, значит, все знают. Она представила возможные последствия, и у нее голова пошла кругом. Значит, поползли слухи и на медицинском факультете. Самое место: это же диагноз. Ни о каком сочувствии или уважении и речи быть не может. Ходячий анекдот. «Наша квартирная хозяйка».

Она вытерла слезы и пошла вниз.

Они молча сидели за столом.

— Мне надо все обдумать, — сказала миссис Доналдсон. — Я пока что не могу решить.

Они встали, юноша взял ее под руку.

— Мы никакого беспокойства вам не доставим. Музыку слушать не будем, и вообще. — Он протянул ей листок. — Я тут записал свой мобильный.

Она мило улыбнулась — будто дело не было решенным.

Они стоят на крыльце, и юноша впервые снимает свою дурацкую шляпу и так по-старомодному прижимает ее к груди, и она с трудом сдерживает смех: он похож на жалкого бродягу, которого в поисках пристанища занесло к ее дому.

— Симпатичная у вас шляпа, — говорит она.

Он снова ее надевает, над ее головой самолет чертит в небе белую полоску, где-то поет женщина.

Она возвращается в дом и видит на столе листок бумаги с номером его мобильного, а рядом он пририсовал глупую улыбающуюся головку в шляпе. Наверху она ложится на кровать, которая раньше была ее кроватью, ложится как обычно — слева.

Здесь, казалось бы, в конце этой истории, истории-предупреждения, можно было бы и оставить миссис Доналдсон, а читатели, которым нужна мораль, могли бы тут и остановиться, сосредоточиться, так сказать на этой кровати, где женщина тоскует по себе прежней — основательной и здравомыслящей, какой ее считали и все остальные, но в голову ей лезет только слово «шлюха»… Похотливая старуха с обвисшей грудью, подсматривающая за чужим наслаждением.

Она представляет, как над ней смеются, как ее презирают, никто не желает ее простить или понять, а ее домик в пригороде считается, может, и не борделем, но уж точно местом, где можно получить кое-что в обмен на эротические услуги.

Нет, остается одно — печалиться о том, что она так бездумно отринула.

Заглянув в расписание, миссис Доналдсон вспомнила, что сегодня она работает с мисс Бекинсейл, чьей вотчиной давно уже были все старческие хвори. Началось все с деменции, столь впечатлившей доктора Баллантайна: мисс Бекинсейл очень натурально бормотала нечто бессвязное. За долгие годы мисс Бекинсейл захватила и прилегающие территории: афазию и амнезию, инсульты и прочие мозговые расстройства. «Печальные последствия, — любила говорить она, — утраты рассудка».

Однако мисс Бекинсейл была уже не столь молода и порой настолько упивалась своим представлением, что ее героиням медицина уже была бессильна помочь, поэтому Баллантайн изредка перепоручал нелады с головой миссис Доналдсон — ранние признаки Альцгеймера, пару аневризм и (настоящее наслаждение) синдром Туррета. Туррета предлагали и мисс Бекинсейл, но она его отвергла, поскольку ей пришлось бы извергать из себя ругательства, о которых, по ее утверждению, она прежде и не слыхивала. Не слышала она и про само заболевание, а когда ей объяснили, в чем суть, до конца не поверила — решила, что все дело тут в недостаточном самоконтроле.

Мисс Бекинсейл предчувствовала скорый распад ее империи.

— Истерику не троньте, — предупредила Делия. — Это мое.

Впрочем, поначалу старейшая актриса труппы держалась вполне дружелюбно, даже взяла миссис Доналдсон под ручку и шепнула ей:

— Добро пожаловать в царство рассудка.

Баллантайн также предвидел возможные пикировки, но, поскольку их не последовало, в этот день решил задействовать обеих дам одновременно, в сценке, где дочь хотела сдать слегка помешанную мать в клинику.

Дело было после ланча.

— Вы сиделка? — спросила мисс Бекинсейл.

Миссис Доналдсон вздохнула.

— Нет, Вайолет. Я Джейн.

Студенты еще не вернулись после перерыва, и миссис Доналдсон совершенно не желала подыгрывать мисс Бекинсейл.

— Вайолет, мы еще не начали.

Мисс Бекинсейл зажмурилась.

— Я ничего не начинаю. Какая я есть, такая и есть. Вы сиделка.

— Я не сиделка, — сказала миссис Доналдсон. — Я твоя дочь, Лойс.

— Ты? Какая ты мне дочь? Начнем с того, что ты слишком стара. И еще: моя дочь ни за что не надела бы кардиган такого цвета.

Это была обычная для мисс Бекинсейл тактика. Отлично понимая, что обвинить ее будет трудно, она, хоронясь в зарослях своего гипотетического слабоумия, кидала в коллег напоенные ядом дротики, и одним из симптомов ее «сумасшествия» было то, что она ничего не держала в себе.

Стали подтягиваться студенты, и мисс Бекинсейл прикрыла глаза и пустила свой рассудок по волнам.

Вести прием должен был Меткалф, флегматичный молодой человек, который весьма положительно относился к геронтологии. Он поднялся на подиум, где его уже ждали дамы, пожал руку изображавшей дочь и готов был так же поздороваться и с предполагаемой матерью, однако мисс Бекинсейл, уже вошедшая в роль, не заметила ни Меткалфа, ни его протянутой руки.

Он усаживается за стол, делает какие-то пометки.

— Итак, мисс Мергатройд…

— Миссис, — поправила его миссис Доналдсон.

— Прошу прощения. Значит, имеется и мистер Мергатройд?

— Имелся. Он умер.

— Она его убила, — сообщила ее мать. — Выкинула в окно.

— Простата… — пояснила дочь.

— Я даже как звать ее не знаю, — заявила старая дама.

— Кстати, как вас зовут? — спросил Меткалф.

— Лойс.

— Вовсе нет, — сказала ее мать. — Ее зовут… — И мисс Бекинсейл стала подбирать имя попротивнее. — …мою дочь зовут Трейси.

— Лойс, — повторила миссис Доналдсон.

Меткалф еще что-то записал.

— Я задам вам пару вопросов, чтобы понять, какой именно уход требуется вашей матери. Она страдает недержанием?

— Только когда сама этого хочет.

— А может обделаться?

— Когда ей это удобно.

— Что она такое говорит? — подала голос старая дама. — Спрашивайте меня, а не ее.

— Мне приходится все делать, — сказала Лойс.

— Интересно, — донесся голос Баллантайна из дальнего угла. — Когда говорят «Мне приходится с ней возиться», обычно имеется в виду только одно.

— У нее столько мужиков, — сказала старая дама. — Стаи.

Баллантайн пропускает это мимо ушей.

— Вот что еще интересно, — продолжил он, — дочь говорит о престарелой матери «Мне приходится с ней возиться», а вот на другом отрезке жизненного пути мать никогда не скажет про младенца «Мне приходится с ним возиться». Почему мы принимаем безропотно беспомощность младенцев, но совсем иначе беспомощность стариков? Кулли, есть идеи?

Кулли задумался.

— Начнем с того, что у стариков дерьмо сильнее воняет.

Студенты разразились хохотом, но Баллантайн к ним не присоединился.

— Это серьезный аргумент. Действительно, сильнее. Продолжайте.

Меткалф задавал все положенные вопросы — про память, способность передвигаться, про ночные вставания, но ничего особенного не выяснил. Понятно, что между матерью и дочерью согласия нет. Мать хочет остаться дома, дочь не справляется и хочет отправить ее в совсем иное место. Если бы они хоть немного друг друга любили, это было бы трогательно, но чего нет — того нет.

— А раньше вы с матерью ладили? — спрашивает он.

— Да мы ладим, — говорит мать. — С чего вы взяли, что мы не ладим?

— Вы только что назвали ее коровой.

— Она же моя дочь. Как хочу, так и называю.

Меткалф ни с того ни с сего спросил:

— Кто у нас сейчас премьер-министр?

— Ну, этот… — ответила она. — Я знаю, но вам не скажу.

— Вы можете вычесть из семи пять?

— Это еще зачем?

Меткалф оборачивается к дочери.

— Видите ли, миссис Мергатройд, отлично известно, что пожилые пациенты лучше себя чувствуют в знакомой обстановке, к тому же это ведь дом вашей матери.

— Вовсе нет! — встревает мать. — Он хоть и выглядит как мой дом, и улица выглядит как моя, но сейчас каких только декораций не делают. Честно говоря, я считаю, я давно уже в доме престарелых, только мне боятся сказать.

Меткалф что-то записывает, а Лойс понимающе улыбается.

— Дело-то в том, — говорит мисс Бекинсейл, — что она хочет пустить постояльца.

Студенты навострили уши.

Поскольку в сценарии про постояльцев не было ни слова, миссис Доналдсон сразу понимает, что это очередной дротик из колчана мисс Бекинсейл.

— Муж у нее помер, вот она и хочет постояльца.

— Не хочу я никакого постояльца, — говорит Лойс. — Для него и комнаты-то нет.

— Все зависит от того, как улечься, — сказала мисс Бекинсейл.

Кто-то засмеялся. Миссис Доналдсон посмотрела на публику. Еще кто-то тихо усмехался.

— Они будут этим заниматься, — сказала ее мать.

— Чем это этим? — спросил Меткалф.

— Ну, чем обычно занимаются, — сказала мисс Бекинсейл. — И стар, и млад. — Кто-то аж взвизгнул. Обычно мисс Бекинсейл ни о чем подобном речи не заводила.

— Ты про то, — сказала Лойс, — что тебе пришлось делать до моего рождения?

— Прекрати говорить гадости! Я никогда этого не делала. Я ни с кем этого не делала. Я была учительницей в воскресной школе. Это ты так делала. И делаешь. — Тут она стукнула кулаком по столу.

Все это было на нее совсем не похоже. Какую бы белиберду она ни несла, тему секса мисс Бекинсейл обходила стороной.

По столу ей стучать понравилось, поэтому она стукнула снова.

У миссис Доналдсон в сумке всегда есть бутылка воды, поэтому, воспользовавшись суматохой и прикрывшись сумкой, она наклоняется и льет воду под стол.

— А как же муж? — спрашивает старую даму Меткалф. — Вы с ним ладили?

— Ее спросите.

По полу растеклась лужица.

Миссис Доналдсон мило улыбнулась Меткалфу.

— Кажется, у мамы небольшая авария.

— Со мной такого не бывает, — возмутилась мисс Бекинсейл то ли от лица мамы, то ли от своего.

— Она этого даже не осознает, — сказала Лойс. — Ей нужен профессиональный уход.

— Я позову сестру, — сказал Меткалф. — Пусть здесь все вытрет. По таким вопросам можно же обращаться к сестре?

— Да, — устало кивнул Баллантайн. — По таким можно.

Пока студенты расходятся, а мисс Бекинсейл выходит из образа, Баллантайн отводит миссис Доналдсон в сторонку.

— Отлично, просто замечательно. Только я не уверен, что все получилось. Как по вашему, Вайолет была достаточно безумна? Мне показалось, она слишком уж хорошо соображала. Она правда обмочилась?

— Ей так не показалось, — сказала миссис Доналдсон.

— Да вы что? Бедняжка. Однако она еще тянет, хотя — не сочтите это диагнозом — она в последнее время слишком уж погружается в свои фантазии.

— Однако, не могу не заметить… — Он положил руку чуть пониже талии миссис Доналдсон, чего она не могла не заметить, — …каким бы безукоризненным ни был сценарий, вы с непонятным упорством изображаете то, что так далеко от вас настоящей — равнодушную дочь, обиженную вдову, затаившую обиду на супруга. Все ваши героини малоприятные дамочки.

— Я не очень умею изображать чувства, — сказала миссис Доналдсон.

— В жизни, — осмелился спросить Баллантайн, — или только на занятиях? Вы все еще по нему горюете?

— По кому горюю? — удивилась миссис Доналдсон.

— По мистеру Доналдсону.

— А-аа, — сказала миссис Доналдсон. — Наверное.

— Быть может… — его рука все еще лежала на спине миссис Доналдсон, — …вы согласитесь как-нибудь со мной поужинать? Это вас отвлечет.

— Что он так долго собирался? — сказала Делия. — Надеюсь, ты согласилась?

Миссис Доналдсон согласилась, причем чуть ли не с радостью, поскольку приглашение свидетельствовало о том, что даже если о ее эскападе с Лорой и Энди кто-то и знает, то ушей доктора Баллантайна слухи не коснулись.

Однако она ошибалась. Баллантайн, спросив как-то студентку, видела ли она когда-нибудь мертвое тело, и услышав в ответ «только хомяка», взял в морг ее и еще пару студентов, которые смерть вблизи не видели, посмотреть на трупы. После чего счел своим долгом пригласить всю троицу выпить, прежде всего чтобы их приободрить, но также и потому, что близилось заседание аттестационной комиссии и ему хотелось получить побольше положительных отзывов от студентов.

Встреча была довольно чопорная («Розмари, скажите, а чем вас так привлекает пищеварительный тракт — ведь обычно на этом поле работают мужчины?»), но пропасть этому дню не дал Найджел, еще один будущий хирург, сказавший, что простата — это зона роста («Шутка! Ха-ха-ха»), и поведавший, не удаляясь от выбранной им темы, несколько забавных историй о половых отношениях у стариков. Как раз во время этого довольно вульгарного рассказа Локвуд, до той поры молчавший и думавший о том, не напишет ли Баллантайн в своем отзыве, что у Локвуда проблемы с общением, понял, что пора и ему внести вклад, и поделился слухами о миссис Доналдсон.

Оба его соученика об этом уже знали, только Розмари отказывалась верить, но Найджел клялся и божился, что Лора ему сама об этом рассказала. Баллантайн заявил, что это в любом случае не их дело, и предложил побеседовать о чем-нибудь более достойном. Последовало молчание.

— Вы лучше ответьте, — сказал Баллантайн, — как вы относитесь к новой концепции поликлиники?

Баллантайн не выказал никакого интереса к этой щекотливой теме («Миссис Доналдсон — настоящий профессионал»), хотя и мечтал узнать подробности. История его нисколько не шокировала и даже вдохновила. Свою заинтересованность миссис Доналдсон он демонстрировал довольно неуклюже, но явно. А дальнейших шагов не предпринимал потому, что вообще бывал робок с женщинами, а уж перед всегда уверенной в себе миссис Доналдсон и вовсе тушевался. Он немного побаивался миссис Доналдсон. Теперь страх прошел. Оказалось, что она ничем не отличается от остальных. Он словно получил индульгенцию. И твердо решил пригласить ее на ужин.

Миссис Доналдсон успокоилась насчет Баллантайна, однако была абсолютно уверена, что ее тайна известна и мисс Бекинсейл, и всем прочим. Так что спросила напрямик Делию, которая, как выяснилось, давно была в курсе.

— Это нечестно! — сказала Делия. — Я на десять лет тебя моложе. Секс с юнцами, ужин с руководителем… Ну чем я хуже?

— Секса не было, — уточнила миссис Доналдсон.

— А что же было?

Она все рассказала, поняв, что именно этого ей и не хватало, и обе то и дело хохотали как безумные.

Да, миссис Доналдсон немного подредактировала действительность, умолчав о ночах, проведенных у стены, но, хоть она и рассказала о своем приключении, оно не потеряло очарования, а даже наоборот, и поэтому, вернувшись вечером домой, она тут же полезла в мусорное ведро и отыскала среди чайных пакетиков и помидорной кожицы скомканный листок, который оставил Олли.

Вскоре новые жильцы переехали, плата была внесена за две недели вперед, но ни о каких иных условиях оплаты или вариантах решения вопроса в случае неуплаты речи не было.

Вели они себя скромнее, чем Энди с Лорой, например, почти не заходили на кухню — Олли, похоже, питался в основном пиццей на вынос.

Гвен, как и можно было предположить, была недовольна.

— Она вообще разговаривает? Я уже дважды заходила, и она оба раза тут же исчезала наверху. Он вполне разговорчив, только что это за дурацкая шляпа? Какие-то они богемные.

— Они вполне тихие, — ответила ей мать. — Я иногда даже не знаю, дома они или нет.

— Ну, хоть в чем-то лучше предыдущих. А на кого он учится?

— Кажется, на модельера.

— На модельера? Ну, тогда ты должна благодарить бога, что он не гей.

— В этом нет ничего предосудительного, — сдержанно сказала миссис Доналдсон. — Я как-то изображала в больнице лесбиянку.

— Это еще зачем? — простонала Гвен.

«Для смеха, — хотелось ответить миссис Доналдсон. — Или во искупление того, что подарила миру такое безрадостное создание, как ты».

Однако, хоть на дочь ей было в целом наплевать, она понимала, что разозлилась она прежде всего потому, что Гвен была права.

Чем, она, собственно, занималась в больнице? И зачем предоставила этим двум ребятишкам крышу над головой?

Все это было непристойно. Она хоть и храбрилась, но на самом деле это была не она. Но именно потому она это и делала — потому что это была не она.

Как только новые жильцы заселились, все ее тайные мотивы полезли наружу — она опять заняла свой пост у стены. В основном ее бдения были тщетны — из соседней комнаты не доносилось практически ни звука, стояла такая тишина, что однажды миссис Доналдсон пять минут прислушивалась к какому-то стуку, пока не поняла, что это бьется ее сердце. Изредка слышался сдавленный стон, по-видимому, Джералдины, но стон тоски или восторга, разобрать не получалось — возможно, причиной стона была просто скука.

Миссис Доналдсон со своей стороны начала беспокоиться — а вдруг намек, брошенный Олли в самом начале, вовсе не был намеком? Вдруг она неправильно поняла? Или же это был такой прием — так вставляют в дверной проем ногу, чтобы дверь не захлопнули, — а теперь, когда они заселились, тема закрыта? Так или иначе, но сама она этот разговор завести не могла и вскоре стала думать, что выставила себя на посмешище не один раз, а два.

Впрочем, контакты были — может, и не столь значительные. Как-то вечером, столкнувшись с ней на кухне, Олли сказал:

— А можно, я вас как-нибудь нарисую? Правда, я даже вашего имени не знаю.

— Джейн, — ответила миссис Доналдсон. — Ну, если хотите… Нарисуете? А как? Когда вы хотите этим заняться?

— Если вы не против, можно прямо сейчас… Джейн.

Она села за кухонный стол, а он сделал рисунок — получилось очень похоже — и еще несколько набросков. Он рисовал, высунув кончик языка — как маленький мальчик, который очень старается.

— У художников давно существует традиция рисовать своих квартирных хозяек. Вы знали про это?

— Нет, — ответила миссис Доналдсон, которой по-прежнему не нравился статус квартирной хозяйки.

— Миссис Маунтер, например, — сказал Олли, продолжая рисовать. — Она была квартирной хозяйкой художника Гаролда Гилмана. И кстати, дамой в возрасте.

В этот момент в кухню зашла Джералдина и тут же вышла.

— На сегодня достаточно, — сказал Олли. — А вы мне еще попозируете?

— Вы бы как хотели? — спросил Олли.

Они с Джералдиной сидели рядышком на кровати, он держал ее за руку. Вид у нее был несчастный.

— Может, я вас позову, когда мы будем готовы?

Миссис Доналдсон направилась к двери, и тут Олли спросил:

— А вы не раздеваетесь?

— Да нет, — сказала миссис Доналдсон. — По-моему, так проще, вы как считаете?

— Согласен.

Они явно уже обсуждали этот вопрос.

— Джерри боялась, вдруг вы захотите присоединиться.

— Я? — удивилась миссис Доналдсон. — Нет, что вы! Я просто… — Она хотела сказать «муха на стене», но получилось бы слишком похоже на правду. — Я просто наблюдаю.

Так долго ожидаемое предложение поступило час назад. Они весь вечер сидели у себя в комнате, и, услышав голос Джералдины, миссис Доналдсон решила, что они ссорятся. Но когда она готовила себе на кухне тосты с яичницей, туда зашел Олли. Она угостила его и предложила сделать тост и для Джералдины, но выяснилось, что та яиц не ест.

Она мыла посуду, Олли вытирал, и тут Олли спросил:

— А как насчет сегодня? Да, за комнату мы заплатили, но это можно считать авансом. Энди с Лорой ведь так делали?

Миссис Доналдсон ответила, что делали, не упомянув о том, что это было лишь однажды. И пока Олли заваривал Джералдине ромашковый чай, поднялась наверх.

Когда оба уже забрались в кровать, Олли позвал ее, и миссис Доналдсон, войдя, села на табурет у туалетного столика.

Оба не торопились начинать. Юноша сидел, прислонившись к спинке кровати, прикрывшись ниже пупка простыней. Джералдина же лежала, укутавшись до подбородка, и смущенно косилась на миссис Доналдсон.

— Как дела в кафе? — спросила миссис Доналдсон. — Там подают только органическое?

— В кафе все прекрасно, — ответил Олли. — И еда там вся органическая, правда, милая?

Джералдина кивнула.

— Кроме хлеба, — сказала она.

— Кроме хлеба, — повторил молодой человек. — Он цельнозерновой, но не органический. Миссис Доналдсон, а каким был ваш муж?

— Бывший муж, — шепнула Джеральдина.

— Почему? Они же не были разведены.

— Он умер, — снова шепотом, словно это было что-то постыдное, сказала девушка.

— Я знаю, что умер, — сказал Олли, — но не стал от этого бывшим. — Он улыбнулся миссис Доналдсон и одними губами произнес «Извините». — Вам, наверное, не хочется о нем говорить.

Миссис Доналдсон этого действительно не хотелось, особенно при таких обстоятельствах, но она лишь улыбнулась — мол, не имеет значения.

— Вы долго с ним прожили?

— Двадцать пять лет. — На самом деле — тридцать.

— Здорово!

Он чуть приспустил простыню, а девушка, воспользовавшись этим, укрыла своим концом и лицо.

— Джерри немного смущается.

— Это вполне понятно, — сказала миссис Доналдсон. — Я тоже.

— Слышишь, Джерри? Миссис Доналдсон тоже смущается.

Он выпростал ногу и погладил ступней колено миссис Доналдсон. Пальцы у него были крепкие, сильные, как у взрослого — в отличие от лица, и мизинец длинный — не то что недомерок миссис Доналдсон. Она хотела было погладить его ступню, но Джералдина вдруг повернулась и обняла его, отчего простыня сползла.

— Ого! — воскликнул Олли, прикрыл свои чресла и рассмеялся. — Не знаю, зачем я это сделал, — сказал он. — Учитывая обстоятельства. — И убрал руку.

Миссис Доналдсон улыбнулась и постаралась не выказывать излишнего интереса, однако отметила, что возбужден он куда больше, чем хотел показать.

— Теперь твоя очередь, — сказал он и освободил от простыни и свою подругу. Она уткнулась лицом ему в грудь, а он стал гладить ее по спине, приговаривая: — Расслабься, радость моя, расслабься.

— Вам правда это удобно? — спросила миссис Доналдсон.

Он успокаивающе кивнул и стал ласкать Джералдину более основательно — целовал плечи, гладил по спине.

— Вы не против, если мы просто продолжим?

Миссис Доналдсон помотала головой, он показал ей большой палец и занялся девушкой вплотную.

— Вот как она любит, — сказал Олли.

— Нет, не люблю!

— Вчера тебе нравилось.

— Ей не нужны твои комментарии.

— А может, нужны? — сказал Олли. — Вам нужны мои комментарии? Вот сейчас я собираюсь засунуть руку моей девушке между ног.

Она вскрикнула, впрочем, как заметила миссис Доналдсон, от удовольствия.

Лора иногда дарила миссис Доналдсон веселой улыбкой и даже подмигивала ей поверх эндиного плеча, Джералдина же, сосредоточившаяся на поставленной задаче, была не в настроении проявлять любезность. Она даже ни разу не взглянула на пожилую зрительницу, и, если бы не реплики Олли, миссис Доналдсон чувствовала бы себя нежеланной гостьей. Но Олли всячески старался вовлечь ее в происходящее, например, из вежливости отводил в сторону колено Джералдины, чтобы предоставить зрительнице лучший обзор. А поставив Джералдину на четвереньки, потянулся к ней, пожал руку и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Вот это мне больше всего нравится.

Когда через довольно продолжительное время дело подошло к концу, он не был таким уж беззаботным: Олли был серьезен и сосредоточен, а Джералдина сотрясалась в рыданиях и даже издала отчаянный протяжный стон — именно такой миссис Доналдсон слышала несколько раз через стену.

Действо закончилось, Джералдина тут же направилась в ванную, а Олли остался лежать на кровати.

— Прошу прощенья, — сказал он. — Надо было таблетку сначала принять, она бы лучше расслабилась. Ну, и как вам? — спросил он, усмехнувшись.

— Очень мило, — вежливо ответила миссис Доналдсон. — Мне понравилось. Спасибо большое.

— Не уверен, что это стоило таких денег, — сказал молодой человек. — Мне бы хотелось больше самозабвенности. Которая обычно возникает, ну, знаете, один на один.

— Это вполне понятно, — сказала миссис Доналдсон.

Он натянул на себя простыню.

— А как по сравнению с Энди и Лорой?

— Мне кажется, — сказала миссис Доналдсон, — они занимались этим и раньше. Я имею в виду при зрителях.

— Да? У нас это в первый раз, как вы, наверное, догадались. Мы очень неуклюжие?

— Ну что вы! — сказала миссис Доналдсон. — Это и было самое трогательное. Все так… непосредственно.

— Я про Энди хотел спросить. Если сравнить… Вы же понимаете, о чем я?

— О, практически то же самое, — сказала она, покривив душой. А потом услышала, как говорит дальше: — Для сравнения мне надо увидеть их рядом.

— Не заводитесь!

Тут очень вовремя вернулась из ванной Джералдина, миссис Доналдсон пожелала им спокойной ночи и вернулась к себе в комнату, скорее довольная своей нахальной репликой.

Но в остальном событие не показалось ей особенно увлекательным, не было ощущения авантюры, на которое она рассчитывала. Возможно, все это утратило новизну.

Она проснулась под утро, и ей показалось, что девушка плачет.

Через несколько (ничем не примечательных) недель у миссис Доналдсон было утреннее занятие. Она теперь работала буквально с утра до ночи, но поскольку все диагнозы и симптомы она уже изучила, подготовка ее нисколько не утомляла, и она почти всегда знала, что сказать и как себя вести.

Начался новый семестр, шли занятия с первым курсом, миссис Доналдсон мало кого из студентов знала, а Баллантайна, который мог бы помочь, рядом не было. Начальные этапы обучения его всегда интересовали мало. Да, общее невежество обучающихся давало ему бесчисленные поводы для издевательств, которым он был бы рад предаваться, но, начав некогда демонстрировать свое превосходство, он предположил (и совершенно справедливо), что эта сторона его натуры нравится миссис Доналдсон меньше всего. Так что, не рассчитывая на собственную сдержанность, он предпочитал не посещать занятия новичков, тем более, когда — как сегодня — пациентов изображали опытные члены команды. Здесь были Терри с ущемлением грыжи и с очередной возможностью выставить на всеобщее обозрение свои оранжевые трусы, Делия с болью в груди, что могло указывать на сердечный приступ, но должно было оказаться несварением желудка, и миссис Доналдсон с целым букетом смазанных симптомов, которые, по ее мнению, указывали на рак.

В это утро миссис Доналдсон не чувствовала себя на высоте, а перед самым выходом из дома ее даже вырвало. Она приняла пару таблеток, но действие их уже заканчивалось. С Терри и Делией разобрались быстро, и вот уже она лежала на каталке в больничном халате, над ней склонились два студента, а ей было совсем не по себе, у нее даже начались боли в животе.

Внезапно миссис Доналдсон начала бить дрожь, причем такая сильная, словно бедняжку подключили к какому-то агрегату.

— Это мышечная ригидность, — сказала девушка.

— Как это у нее так получается? — сказал юноша. — Поразительно. Посмотри, у нее даже пот выступил.

— Ты не волнуйся, — сказала девушка. — Это, наверное, и есть самая искусная. Мне кто-то из третьекурсников рассказывал. Так, уважаемая, что вас беспокоит? — спросила она, склонившись над каталкой.

— Я заболела, — сказала миссис Доналдсон, стуча зубами. — Меня сегодня утром вырвало. Позовите кого-нибудь. Позовите доктора Баллантайна.

— Всему свое время. Мы вас для начала осмотрим.

Юноша начал неумело ее щупать.

— Постарайтесь по возможности не дергаться.

Он нажал ей на живот так, что она вскрикнула, а он отдернул руку, словно его укусили.

— Черт подери! Не надо так уж переигрывать.

Миссис Доналдсон оставила свою папку на стуле, и девушка, чтобы ускорить процесс, заглянула в нее, чтобы понять, что именно должен обозначать этот букет симптомов.

Сразу многое прояснилось.

— Беспокоиться не о чем, — сказала она. — Это все психосоматика. — И неожиданно заорала миссис Доналдсон прямо в ухо: — У вас нет рака! Это не рак!

— Мне холодно, — прошелестела пациентка. — Можно мне одеяло? Вызовите кого-нибудь на помощь.

— Мы вам и поможем, — сказал юноша. — Видно, она всегда так. Бесподобно.

Миссис Доналдсон трясется от холода, а в животе у нее полыхает пламя. Она смутно припоминает, что когда-то изображала нечто похожее. Напрягшись, она делает девушке знак склониться поближе.

— Думаю… думаю, у меня приступ аппендицита.

— Да? Так это же прекрасно. Хорошо, что не рак.

— Помогите мне.

— Время идет, — сообщил юноша. — Через пять минут я должен быть на обходе. Дорогуша, можете прекращать выступление. Мы все уяснили. Господи, теперь она якобы без сознания. Знаете, мы от вас уходим.

Студенты направляются к двери, но тут девушка возвращается и шепчет миссис Доналдсон на ухо:

— Это не рак. Не рак….

Баллантайн, никуда особенно не торопясь, шел по коридору и столкнулся с мечущейся в истерике Делией, которая зашла позвать подругу пить кофе и обнаружила ее на каталке, без сознания и в полном одиночестве.

— Вы — жертва собственной репутации, — сказал Баллантайн, пришедший на следующий день в палату ее навестить. — Но вы оказались совершенно правы. Это аппендицит. Они должны были догадаться по ригидности мышц, да и боль была в хрестоматийном месте. Им нет прощения.

Баллантайн успел несколько раз поужинать с миссис Доналдсон, но даже до нее не дотронулся. А теперь, поскольку она была если не больной уже, то хотя бы выздоравливающей, он счел себя вправе погладить ее по руке — в терапевтических целях.

— Это я во всем виноват. Я должен был быть там. И все же, им это пойдет на пользу — в самом начале карьеры они чуть не уморили пациента. Сегодня утром я обсуждал этот случай на занятиях и сказал…

Баллантайн воспользовался своим положением врача, а миссис Доналдсон воспользовалась положением больной — она, изобразив усталость, прикрыла глаза.

— Вы утомились, — сказал Баллантайн, нехотя отпустил ее руку и перешел на традиционный докторский тон, который он всегда передразнивал, если так начинали говорить студенты. — Постарайтесь отдохнуть. Скоро мы отправим вас домой.

Едва он ушел, явился посетитель поинтереснее — в лице Олли. Он принес букет цветов из сада — две ветки душистого горошка, одуванчик, бирючина и голубиное перо, — который поставил в стакан для полоскания рта и тут же стал рисовать, присев на краешек ее кровати. Он тоже взял ее за руку, и она обрадовалась, что он без Джералдины, которая — миссис Доналдсон это нисколько не удивило — терпеть не могла больниц.

Олли хотел посмотреть шрам и, узнав, что шрам сейчас под повязкой, огорчился — а то бы он и его нарисовал.

— Ничего, — успокоил он миссис Доналдсон, — у нас еще будет время.

И, пообещав содержать дом в порядке, он ушел.

Затем пришла Гвен, и, хотя о недобросовестности студентов ей не сказали ни слова, она с удвоенной энергией принялась уговаривать мать найти другую работу или лучше даже вообще не работать. Ее речи перемежались рыданиями, поскольку, подчеркнула она, прийти сюда ей было особенно тяжело, потому что в последний раз она была здесь, когда умирал отец. Это она пыталась донести до матери, но, как позже рассказывала равнодушно внимавшему ей мужу: «Мама выглядела очень усталой. Пока я там была, она почти все время спала. Да, тут и понимаешь, что она не всегда будет с нами».

Миссис Доналдсон, когда вернулась домой выздоравливать, прежде всего решила не поддаваться искушению и прекратить ночные бдения. После первой и неудачной ночи вероятность, что приглашение повторится, была ничтожна, да и необходимости не было, поскольку Олли заплатил за комнату вовремя и полностью.

Наверное, получив урок бренности жизни, она должна была обратить свои мысли к более достойным вещам, но этого не случилось. Больше всего ее выводила из себя Джералдина. Ее робость и невыразительность раздражали миссис Доналдсон хотя бы потому, что в ночных дежурствах не было никакого интереса. Да, она порой возвращалась на свой пост, но это увлекало ее все меньше, и однажды она даже задремала посреди действа, которое никак не заканчивалось, а поскольку она знала, что закончится оно протяжным меланхоличным стоном Джералдины, то предпочла лечь в кровать. К тому же, напомнила она себе, она ведь только что перенесла операцию.

То, что некогда, пусть и недолго, было столь захватывающим, превратилось в рутину — такую же, какой это было при жизни мистера Доналдсона, когда она сама была непосредственной участницей. Ей эти ощущения не нравились — она считала их приметой возраста. Нравственность к этому не имела никакого отношения.

Впрочем, это означало, что она охотно избавится от дежурств у стены, и, когда Джералдине пришлось уехать в Галифакс к сестре, миссис Доналдсон была рада возможности пораньше лечь спать и почитать на ночь.

В тот вечер она ужинала с доктором Баллантайном, или с Дунканом — так ей было позволено его называть. Он говорил о своей жизни и работе, а когда подали кофе, предложил ей выйти за него замуж.

Она ожидала этого, и, хотя не могла ответить немедленно, сказала заранее заготовленную фразу: мол, она польщена и благодарна, но предложение столь внезапно, что ей бы хотелось все обдумать.

Он был воодушевлен ее неоднозначным ответом и, памятуя об историях про ее взаимоотношения с жильцами, решился на следующий шаг — положил руку ей между ног и предложил, чтобы ей было легче принять решение, провести вместе ночь.

Это также не было неожиданностью, и первым средством защиты был ее недавно удаленный аппендикс и необходимость беречь недавно продырявленную брюшную полость.

Эти сомнения он рассеял, прочитав пространную лекцию о способностях организма восстанавливаться и напомнив, что, помимо вагинально-пенисуального контакта, удовольствие можно получить и другими способами, которые не требуют нагрузки на данную группу мышц.

Этого хода она не предвидела, но на занятиях со студентами научилась реагировать быстро и ответила, что таким доводам трудно противостоять и она согласилась бы, не будь этот день особым, ведь сегодня (вдохновенно солгала она) годовщина смерти ее покойного мужа. И из уважения к памяти Сирила она попросила… Дункана отложить их интимную встречу.

Дункан накрыл ее ладонь своей.

— То, что вы сейчас сказали, вызывает только огромное уважение. Разумеется, мы подождем. Мы должны подождать.

Ложь была безобидной, однако, вернувшись домой и улегшись спать пораньше, она подумала, что, случись это в романе, все непременно бы раскрылось: упомяни он об этом при Гвен, правда вышла бы наружу.

Подумала она и о браке. Ей пришлось бы пойти на серьезные уступки. Она уже пошла на уступки, когда вышла за мистера Доналдсона, впрочем, уступать-то было особенно нечего. Брак с доктором Баллантайном тоже подразумевал уступки, но на сей раз было что терять.

Она читала на ночь и уже собиралась выключить свет, но тут в дверь тихонько постучали.

Это был Олли, в одной футболке.

— Я хотел спросить, не загляните ли вы ко мне?

— Так Джералдины же нету.

— Нету. Ей пришлось поехать в Галифакс. У нее сестра заболела. Придется ей там пробыть неделю, а то и две.

Он ждал.

— Так что скажете?

— К тому же, — ответила миссис Доналдсон, — за комнату вы заплатили. В пятницу.

— Ага. Этот момент я упустил, так что скажете?

Она отложила книгу и взглянула на него поверх очков.

— Ну, не знаю…

— Да? А почему?

— Я как раз на самом конце главы. Но если вы согласны пару минут подождать, я приду.

— Правда?

— Да, — сказала миссис Доналдсон и поправила очки. — Не вопрос.