Выбраные места из дневника 2001 года

Сергей Есин Выбранные места из дневника 2001 года

7 января, воскресенье. День Рождества. Накануне весь вечер смотрел по ТВ и слушал трансляцию патриаршего богослужения из храма Христа Спасителя. Очень жалел, что в этом году “вживую” на службу не попал. Храм изнутри производит грандиозное впечатление. Я все время размышляю, стоило ли храм восстанавливать или же надо было построить нечто не менее грандиозное. В повторении есть что-то искусственное, но все же думаю, что святость в этом новом здании приживется. Сколько надо было проявить воли и как далеко смотреть, чтобы решиться на такое!

В Москву с частным визитом как гость В. В. Путина приехал канцлер Шредер. В его программу входило и посещение вместе с нашим президентом рождественской службы. Единственный раз показали, довольно издалека, Путина и его гостя. В этот момент Путин крестился. Я не думаю, что стоило показывать этот интимный момент. Вопрос с религией сложен в нашей стране, особенно если учесть ее атеистическое прошлое.

Чтение газеты “День литературы”. Володя Бондаренко утверждает, что представлена в номере новая литература будущего. Пока сравнил только рассказ Олега Павлова и Славы Дёгтева. Теперь понятно, почему так Олег Павлов трепыхается. По крайней мере, в этой представленной его литературе нет энергетики. Оба парня пишут на биографическом материале. С одной стороны, слюнявые и довольно аморфные воспоминания раннего детства, а с другой — молодой мужик пишет рассказ о любви и страсти. И страсти здесь, пожалуй, больше. Страсть — редчайший зверь в литературе. Прочел еще Марину. Стал смущать Ал. Михайлов с его яростной любовью к маргинальной литературе.

Читал книгу Олега Табакова, которая заинтересовала меня еще в Иркутске. Кое к кому под влиянием этой книги я подобрел, например к Галине Волчек. По-другому теперь мною рассматривается и Олег Ефремов, но кое-что я и предчувствовал ранее, даже не имея никаких поводов и реальных фактов. Актер, конечно, блестящий, но человек разный. Захватывающе Олег Табаков пишет о своем раннем инфаркте. Теперь о том, с чем мне трудно согласиться, и тут же, в поле одной цитаты, с чем я полностью согласен:

“По сути дела, с детских лет я вынужден был иметь двойную, а то и тройную нравственную бухгалтерию — живя в этой жизни, соотнося себя с нею…”. Здесь, конечно, можно и запутаться! “Мне никогда не хотелось быть диссидентом. Я относился к ним настороженно. Они мне не всегда казались достойными людьми. Много лет спустя я прочитал подобные сомнения у Иосифа Бродского. Мне не нравились те, кто использовал свою принадлежность к стану диссидентов как некую индульгенцию на все случаи жизни… И мне всегда казалось, что средствами своего ремесла я тоже могу изменить жизнь к лучшему. Но не революционно, это уже совершенно очевидно. Что-то меня сильно не устраивало, как люди выходили на Красную площадь. Джордано Бруно мне казался в большей степени имеющим право на уважение, потому что его поступок был “одноразовым” — ведь нельзя быть перманентно идущим на костер революции” (стр. 280).

9 января, вторник. Первое, о чем меня спросил Е. А. Евтушенко, когда пришел, как договаривались, за своим дипломом, видел ли я во время праздничных дней концерт Пугачевой. Я сказал, что видел и концерт Пугачевой, и концерт Людмилы Гурченко, и оба мы здесь закивали, как это безвкусно и вульгарно. Я — об обеих, Е. А. — о Пугачевой. Я-то ведь, грешным делом, думал, что такие суровые оценки — это от моего возраста и непонимания их прогрессивных искусств.

Это перед вручением мэтру диплома об окончании Литературного института. Мне кажется, что Е. А. в это просто не верил, ведь уже пара ректоров ему этот диплом обещали и убоялись административных трудностей. Ох, не даром я получал разрешение на экстернат. Я к этому торжественному моменту приготовил из собственных запасов и заложил в холодильник литровую бутылку шампанского, но и Е. А. принес целую сумку провизии. Здесь было много минеральной воды, бутылка водки, две бутылки шампанского, хлеб, колбаса, какой-то рулет, все вкусно и дорого. Даже пучки зелени. Готовился, решил побаловать профессуру. Слух о прижимистости мэтра оказался сильно преувеличенным.

Церемония затягивалась и началась, только когда привезли мать Евтушенко, девяностолетнюю легендарную Зинаиду Ермолаевну. Я о ней много слышал самого интересного. Ей есть чем гордиться. Она плохо видит, недослышит, но еще сама благополучно передвигается. В своей речи старушка, итожа саму церемонию вручения, сказала замечательные слова: “Я очень рада, что Женя получил наконец настоящее советское образование, лучшее образование в мире”.

E. A. рассказал о письме интеллигенции в самом начале 90-х — 17 человек выступило с обвинением Евтушенко в использовании материальных средств Союза писателей в личных целях. Речь шла о поездке в Париж для получения премии за деятельность “Мемориала”. Я смутно помню в прессе это письмо, но тогда меня интересовали сами нападки на Евтушенко, как мне казалось, его мздоимство, а не подписи. Но самого Евтушенко, оказывается, больше волновали подписи: “Свой же брат демократ!”. Е. А. назвал несколько лиц, мне известных: А. И. Приставкин, Т. А. Бек, А. Курчаткин. Что ими руководило? Но я-то всегда в этом разбирался, я, человек, представляющий себе нижний этаж человеческой природы. Тогда буквально все предлагали себя в лидеры. Очень хорошо об этом сказал Толя Курчаткин, когда позже они встретились на каком-то приеме. С вопросом обратился Е. А. Ответ Курчаткина: “Ну, ты в Нью-Йорке, а я — здесь”. Дорогое и откровенное признание. Я никогда не смогу забыть смерть сумасшедшего Осташвили из-за Толиных очков. Тут же я вспомнил, как все же не взял Толю, с которым раньше дружил, к нам в институт мастером, когда он об этом просил и я это сделать мог. Я не забыл эпизод с Осташвили и разбитые очки, за которые человек потерял жизнь. Ах, эта страсть быть на сцене постоянно у рампы!

С Таней Бек, по словам Е. А., произошло по-другому. По телефону: “Таня, зачем ты это подписала, неужели ты во все это поверила?” — “Ну что ты, Женя, я же знаю тебя с пятнадцати лет. Я ничего не подписывала”. — “Тогда, Таня, опровергни это в печати”. — “Я никогда не стану унижаться и опускаться до этого”. Пришлось в этой беседе и мне по дружбе рассказать свою историю про подругу Таню, когда она сначала ставила, а потом снимала свое имя на моем предвыборном плакате. Я ее тогда понял, ей жить со своими товарищами демократами, я ее тогда простил, но не забыл. Мне вообще показалось, что и Е. А. рассказывает мне эти истории в надежде на мой дневник, и я внимательно его слушаю, чтобы вынести на свет Божий еще и другую правду. Но, с другой стороны, при огромной писательской активности Е. А. он, наверное, напишет или уже написал об этом и сам.

14 января, воскресенье. Для “Труда”:

“Два бенефиса этой недели. Значительное повышение цен на железнодорожный транспорт, включая пригородную электричку, вызвало бы в любой стране, но не в нашей, всеобщую забастовку. Практически огромная страна превращается в ряд удельных княжеств, когда из одного в другое надо будет сплавляться по рекам. История повторяется. Считается, что все это результат особых экономических условий и объективных обстоятельств. Но пора признать, что дело еще и в отвратительном управлении. Мы люди простые и сразу называем, как нам видится, главного героя. Это господин Аксененко, знаменитый тем, что всегда был под рукой у Ельцина в Бочаровом ручье. Это его рук дело. Хорошо, что хоть дали ему по рукам, когда он выходил с инициативой децентрализации железных дорог России.

Второй бенефис связан с именем знаменитого публициста Максима Соколова, появившегося в программе “Однако”. Ему принадлежит мгновенно ставшее знаменитым высказывание — “гуманитарное бомбометание”. Это о безобразии, которое НАТО сотворило в Косове”.

15 января, понедельник. С утра звонил Сереже Кондратову в “Терру”. Он, конечно, невероятный парень, говорит: “Пиши письмо, может быть, в этом году я тебе на кинофестиваль денег и дам”. Может быть, у богатых людей это что-то вроде отпускного… некая жертва судьбе, стремление следовать привычкам богатого человека? Истоки таких, как у Сережи, поступков у меня не поддаются анализу. А может быть, мы просто не знаем русского сердца? Но вот и Гусинский, как сказал мне в свое время Валера Белякович, давал ему большие деньги на театр. То, что это жертва, “замаливание”, для меня бесспорно, но есть и что-то еще неуловимое… Некая страсть к конструированию и в других областях.

В 15 часов, как и договаривались раньше с Пашей Нерлером, подъехал автобус. 110 лет со дня рождения Мандельштама и 10-летие мемориальной доски. К этому времени мы уже очистили тротуар от остатков последнего снегопада. Митинг занял всего десять-пятнадцать минут. В своей речи Паша вспомнил, как на открытии доски десять лет назад грянул гимн Советского Союза и как всех это тогда смутило. Музыка сейчас та же. Режим убил человека, но режим его и признал и ставит ему памятник. Сложно все это. Надо проявлять большее терпение по отношению к прошлому. Все мы в той или иной мере уже принадлежим ему, оно никого не пощадило и никого не пощадит. Потом мы с Пашей обменялись репликами. Тот валютный пункт, из-за которого мы городили такую переписку, уже закрыт. Время изменилось. В своей ответной речи, как “хозяин” мемориальной доски, которую мы “бережем и моем”, я говорил — имея в виду, что дальше автобус отправлялся на кладбище к могиле Надежды Яковлевны Мандельштам, — о женах русских писателей. Приводил примеры, среди которых два Монблана — Софья Андреевна и Надежда Яковлевна. Хорошо бы в Москве поставить памятник женам русских писателей. Правда, нет пока памятника ни Мандельштаму, ни Платонову — москвичам.

День досидел еле-еле — надо мной витает сильная простуда, а тут еще стояние без шапки возле мемориальной доски. Камень, даже с засунутым за него букетом, — мертв, а вот стихи дышат и живут.

Вечером с наслаждением вперился в “Книгу мертвых” Э. Лимонова.

16 января, вторник. Какая замечательная книга у Лимонова! Два дня запоем читал “Книгу мертвых”, какая жизнь, какая откровенность, какой точный и наблюдательный писатель… Мои “Дневники” рядом с этой книгой будут выглядеть мелкими и растянутыми.

19 января, пятница. Ночью читал “Завтра” и “День литературы”. Огромная статья про Швыдкого В. Бондаренко. Я-то все забываю, а кое-что надо бы помнить. Именно в то время, когда он директорствовал на телевидении, прошел знаменитый сюжет с генпрокурором Ю. Скуратовым. Многое в статье Володи непринципиально, но пафос ее весьма убедителен. Попутно давно уже хотел написать о том, что тот самый прокурор Баграев из военной прокуратуры, которым я в свое время так восхищался в деле Скуратова, теперь уже юрисконсульт в империи Гусинского.

Вечером НТВ устроило “Независимое расследование”: стреляла или не стре-ляла в Ленина Фанни Каплан? Сразу кто-то не утерпел и сообщил настоящие имя и фамилию этой женщины. У этого канала страсти к покойникам. Но догово-рились до того, что это если не Каплан, то заговор Свердлова против Ленина.

22 января, вторник. Накануне очень крепко ТВ дало по Федосеевой-Шукшиной. Артистка рекламирует какое-то чудодейственное лекарство, которое будто бы ей удивительно помогло, а старушку, которой Федосеева, как своя, деревенская, нравилась и которой она поверила, это лекарство чуть ли не до смерти довело. Тут же был эксперт, который объяснил, что ни от каких болезней это “лекарство”, которое представляет собой лишь пищевые добавки, вылечить и не могло. А вот угробить человека — запросто.

Актеры удивительно часто рекламируют разнообразную чушь, совершенно не чувствуя своей нравственной ответственности за качество рекламируемого товара. Ну, ладно Ульянова печется о “Комете”, в конце концов он только очищает или не очищает раковину от жира, но когда с лекарствами появляются на экране Ирина Мирошниченко и Андрон Михалков-Кончаловский, оба знаменитые своей моложавостью, я это расцениваю, как явление безнравственное.

О Кобзоне написал “Труд”:

“Не только Павел Бородин в обиде на американцев. После очередного отказа во въезде в США своей обиды не смог скрыть и депутат Госдумы Иосиф Кобзон: “Любая красивая девушка при въезде в США рискует оказаться в гинекологическом кресле, любую молодую россиянку там обследуют, ощупывают, подозревают в проституции”. Р. S. Практика показывает, Иосиф Давыдович, что лучше до отъезда в США посидеть в гинекологическом кресле, чем после приезда — на нарах”.

27 января, суббота. Еще два дня назад меня оглушила печальная новость — умер Вадим Валерианович Кожинов. Уже потом мне как некий апокриф или как быль рассказали, что несколько дней назад Кожинову позвонил Ю. Кузнецов, у которого 12 февраля должен был состояться вечер в ЦДЛ. Он напоминал Кожинову об этом вечере. И в несколько мрачноватой манере пошутил: “Ну, вы уж до 12 февраля не умирайте”. Это еще одно свидетельство, что смерть была для всех внезапной, Кожинов казался гигантом, который проживет бесконечно долго, ничего не предвещало внезапной смерти, не было даже намека судьбы.

Накануне мы с Левой прикидывали, когда будут хоронить. Решили, что похороны и панихида состоятся в понедельник. Но вечером в “Литроссии” Володя Еременко сказал, что панихида в ИМЛИ в субботу утром. Белый просторный, недавно отделанный зал с его хрустальными люстрами и белыми шторами, прикрывающими огромные окна, совсем не подходил для похорон. Попутно, как холодный и ревнивый хозяйственник, я отметил, что Ф. Ф. институт содержит неплохо. Полный зал совсем не богатых людей. Несли в основном гвоздички, розочки. Но цветов собралось море. Какая невосполнимая потеря!

Когда я клал цветы на гроб, я обратил внимание, что лицо В. В. неинтересное и невыразительное. А вот каков был в жизни! Сразу вспомнил мою с ним поездку по Волге, его оживление, спокойные комментарии, проплывающие над водой берега. Его лицо принадлежало к тому типу лиц, где очень важна проступающая через внешнюю оболочку душевная сила.

Ни на одних литературных похоронах за последнее время я не видел такого скопления народа. Хоронили семидесятилетнего кандидата наук, которому или не давали защитить докторскую диссертацию, ставя мелкие преграды, или не могли сообразить, что по своему значению и как общественный деятель, и как ученый он стоит больше всей академической науки. Ну что, давайте будем сравнивать? Меньше Аверинцева? Меньше покойного Лихачева? Очень хорошо сказал Шафаревич, что в любом сообществе, от приматов до человека, всегда есть лидер. Вот Кожинов и был таким неформальным лидером. Теперь с его смертью фронт оголился. Он был одним из очень немногих представителей патриотического русского лагеря, который полностью владел терминологией и оборотами лагеря другой интеллигенции. Его в другой части литературного сообщества не любили, наверное, но отдавали должное и боялись его эрудиции и интеллектуальной мощи. Интересно говорил и Петр Палиевский, который всегда говорит многослойно, глубоко и умно. О невозможности смерти, когда еще живет и дышит его литература. Он говорил, что Кожинов всегда был первым в распознании тенденций литературы и жизни. Ну, это мы все знаем, что Рубцова-то открыл он. Говорил о его даре и таланте русского беззлобия.

Надо отметить, что и все остальные, выступившие на этой печальной церемонии: Ф. Кузнецов, С. Куняев, Л. Бородин — говорили с редкой для некоторых теплотой и внутренней страстью. Все, правда, в этом зале немолодых людей прикидывали эти похороны и на себя, и я прикидывал — и десятой части такой любви и такого величия не заслужили.

28 января, воскресенье. Утром был на собрании в своем гаражном кооперативе. Вечером сидел редактировал дневник. Рукописи не горят, горят сроки сдачи книг.

Опять читал книгу покойного Вадима Валериановича. Сейчас не могу оторваться от главы, где Кожинов доказывает подлинный характер репрессий и показывает подлинных заплечных дел мастеров. Похоже, что в послевоенные годы всем этим руководил Н. С. Хрущев, недаром он так торопился со своим антисталинским докладом. Как говорили у нас в деревне: “Кто первый обознался, тот и обос…ся”.

29 января, понедельник. Показали встречу основных ведущих НТВ с президентом, которого через эфир выкликнула Светлана Сорокина. Здесь были основные и ударные силы нашей НТВэшной журналистики: от Парфенова и Митковой до Сорокиной. Не хватало только Паши Лoбковa. Ho он не мыслитель, он репортер.

Накануне уже несколько дней в эфире и прессе только и разговоров о вызове к следователю Татьяны Митковой. Ее допрашивают по поводу беспроцентной ссуды в 70 тысяч $, полученной ею на покупку квартиры. Демократы, естественно, выдают это за политическое давление и судебный шантаж. Но я думаю, что здесь все интересней. Мы в институте, у которого нет долгов, никому таких ссуд не давали. Наш предельный размер — 1 000 $. Но мы-то давали всегда из своего. Самими заработанного. Можно, конечно, было бы брать у государства, а если бы еще иметь возможность не отдавать, то ссуды могли бы оказаться во много раз больше. Второй момент этой истории показывает, какими деньгами оперируют эти люди и уровень прикормки. Я представляю, как в каком-нибудь сельце старушки рассуждают, переводя эти доллары в рубли.

Путин с этой компанией журналистов в 10–12 человек сотворил прекрасную историю. Они-то, небось, рассчитывали на филиппики и размыливание на виду у камер. А В. В. оставил только камеру своего протокола, о которой говорят, что она без звука. Это мне напомнило случай в институте, когда он также попросил убрать технику. Какое понимание возможности журналиста самоспровоцироваться, а потом придавать чужим словам любой угодный ему смысл.

30 января, вторник. Телевидение как объект нашей повседневной жизни. Фильмы и всякие развлекухи смотрю редко, интересуют коренные вопросы времени. Ну как же оно сделало такой зигзаг? И вроде бы даже укрепляется. Тенденция времени — это социализм, жизнь для всех. А пока Киселев планово и к 70-летию Ельцина, которое падает на 1 февраля, дает несколько серий передачи “Президент всея Руси”. Строгали этот проект, наверное, с лета, поэтому здесь совместились две тенденции: 1) апологетический, а порою и восхищенный взгляд на этого героя. Ну, действительно, можно восхищаться, как крестьяне восхищаются ловким цыганом, который увел лошадь из конюшни, из хорошо охраняемого двора. И, конечно, 2) вся передача, каждый ее поворот — это немой укор Путину: и ростом не вышел, и не пляшет, как Ельцин, и не врет так беззастенчиво. Но обо всем этом можно тоже было бы не писать, если бы в восхищенных тонах не поведали создатели передачи о технологии, при которой возник как фигура Ельцин, и каким образом случился этот переворот. Биография Ельцина и технология государственного переворота. Возникает в зале записочка, идет по залу, попадает на трибуну, и тут Ельцин вынимает из кармана другую записку-заготовку и начинает ее читать. Заговор, заговор, заговор, свербило у меня в мозгу, пока я все это смотрел, с технологией, тысячу раз описанной.

31 января, среда. Вечером ходил в Российский академический молодежный театр на “Дневник Анны Франк”.

Я приехал в театр, признаюсь, с некоторым предубеждением. Опять список Шиндлера, опять все виноваты, опять существуют только еврейские ценности. Но теперь, когда евреи превратились в самую мощную государственную группу в искусстве, здесь уже нечего сострадать. В силу объективных законов искусства, талантливости исполнителей и режиссуры спектакль не стал ни памятником Холокосту, ни его символом. Актеры (среди которых, по-моему, не было ни одного еврея) были свободны и поэтому уверенно себя чувствовали в предлагаемых обстоятельствах. А драматургия, которой мало было одной жертвенности, показывала иногда ситуацию, похожую на бытовой ад. Ой, не сладкое это дело, когда много евреев надоедают друг другу в одном месте. Ой, не так просто это талантливое, активное, обо всем рассуждающее еврейское дитя. Все те же люди. Недаром в пьесе звучит фраза: “Нацистам не нужно нас уничтожать, мы уничтожим себя сами”.

9 февраля, пятница. Вечером был в клубе “Монолит” на презентации книги Александра Потемкина “Страсти людские”. Потемкин когда-то работал в “Комсомолке”, потом стал знаменитым экономистом и крупным бизнесменом. Естественно, вовремя уехал за рубеж, потом вернулся. Человек очень богатый, по моим меркам — немыслимо богатый. Сам клуб — он находится на Большой Грузинской — это особая статья, что-то из американского кино. Кормежка, интерьер, обслуга. Интересно, что Потемкин выходец из Грузии, жена его грузинка, Манана, младшая дочь — самый молодой налогоплательщик в России. Налог на проценты от капитала. В известной мере, в зале были все богатые московские грузины, а точнее — выходцы из Абхазии. Знаменитый хирург Б-зе, певец Зураб Соткилава, с которым мы были в бюро МК и который отринул все это, как сон, Марлен Хуциев, Анатолий Гребнев, который тоже почти грузин… Но много высшего разлива и творческой интеллигенции. Со многими меня знакомил Костя Щербаков, который был доброжелателен и незлобен. Последнему я учусь всегда и у всех. Изнемогая от собственной значительности, ходил доктор наук и главный редактор “Знамени” Сережа Чупринин.

Так вот, выступление Михаила Ардова, которого я не видел со времен “Комсомолки”, мне запомнилось весьма энергичным осуждением ереси Александра Меня, объединявшего светскую литературу и богословскую. Это две разных литературы. Михаил говорил о том, что, несмотря на неприятие церковью светской литературы, в наше время тем не менее она часто ведет к Богу. И это справедливо. Михаил приводил свои примеры, у меня — свой: мы часто даже с Библией знакомились по художественной литературе. Также Михаил, это к слову пришлось, говорил об ошибке у Потемкина в описании храма Христа Спасителя: не золотые у него кресты, и на крестах нет никакого сусального золота. Я передаю выступление довольно близко к тексту. На храм жаловали 16 килограммов золота, но на куполах и крестах, может быть, более долговечный, но титановый сплав. Бюджет строительства храма был засекречен лучше, чем оборонные объекты. Собственно, я предполагал, что храм и строительство — это огромный объект для воровства. Всегда смущал меня и оттенок храмового золота на куполах, отличный от отблеска кремлевских соборов.

Теперь о книжке А. Потемкина. Все это пока с ходу, перелистывая, буду читать. В книжке есть бойкость и стремительность журналиста, энергия, но со словом и стилем значительно хуже. Мне кажется, у Потемкина есть ощущение, что можно ворваться в литературу и в одночасье стать знаменитым — раньше все у него получалось. “20.00–20.30 — Коктейль. 20.30–21.00 —Презентация книги. 21.00–23.00 — Музыкальный час, фуршет”. Но с литературой будет сложнее, хотя шашлык из осетрины был первоклассный. Надо отметить доброжелательную и спокойную обстановку без какой-либо тени национальной розни или интеллектуальной зависти. Так всегда бывает, когда все сыты.

11 февраля, воскресенье. Ездил в Дом литераторов на вечер, посвященный 60-летию Юрия Кузнецова. Зал был полный, люди знали, на что пришли. Знаковая фигура и один из лучших современных поэтов России. Возможно, и самый лучший, для меня — так самый. О нем хорошо и интересно говорили все выступающие: Мария Аввакумова, Володя Бондаренко, Николай Лисовой, Сергей Небольсин, на выступлении Владимира Личутина я немножко поспал. Хорошо, как о последнем поэте Атлантиды, говорил о Кузнецове Евгений Рейн. В этом была определенная поэтическая передержка. Но Рейн говорил своим громоподобным басом, и говорил образно. Его оценка была, пожалуй, самой высокой. Кстати, проявил полное понимание кузнецовской метафорики. Его не смутило знаменитое “я пью из черепа отца”. Рейн воспринимает это как продолжение культурной традиции поколений. После выступления Рейна все подтянулись, и даже ведущий вечер Станислав Куняев, чувствующий себя здесь хозяином, подобрался. Рейна стали немножко задирать. Потом час Юрий Кузнецов держал зал своими стихами. Он не любитель адресов, всяких во время литературного вечера попевок, все в чистом виде, так сказать, чистый поэтический продукт.

С выступлением Рейна, человека очень справедливого и наивного, произошла такая история. В пригласительном билете он обозначен не был, и его появление и выступление стали литературной сенсацией. В субботу Женя позвонил мне и сказал, что готовится вечер Кузнецова, он, Рейн, считает его выдающимся поэтом и готов бы выступить на вечере, но сам предлагаться и звонить Кузнецову не хочет. Я, естественно, сразу сообразил, что означает присутствие Рейна на вечере, и взялся договориться с Кузнецовым. Последовал маленький перезвон. Пришлось звонить даже Куняеву в Калугу. А потом я уже отзванивал Рейну и просил его, прибыв на вечер, сразу пробиваться в президиум. Толковый и честный человек.

На банкет я не пошел, подвез Аввакумову, Рейна и Людмилу Зайцеву до Союза на Комсомольском, где чествование должно было быть продолжено. Вот тут, в машине, состоялся самый интересный для меня разговор. Он как-то незаметно соскользнул на Пастернака. Женя сказал, что Пастернак был очень расчетливым человеком. Я сделал стойку, потому что только что прочел об этом у Гребнева. Но тут же про себя посетовал, что плохо знаю бытовую историю советской литературы. Женя начал говорить, как точно порою Пастернак владел ситуацией. Так, он настоял, чтобы его имя было исключено под общим письмом писателей, выражающих сочувствие Сталину по поводу внезапной смерти его жены Аллилуевой. Он предпочел написать Сталину личное письмо. Может быть, поэтому Сталин исключил в 1939 году из огромного списка писателей и деятелей культуры, поданного НКВД, две фамилии. Остальные были репрессированы. Этими двоими была Лиля Брик, о которой Маяковский писал в предсмертной записке, и Борис Пастернак. Но Пастернак уже мистическим образом был связан с Маяковским. Он счел необходимым после доклада Н. Бухарина, назвавшего его первым поэтом эпохи на первом съезде писателей, написать Сталину записку, где тонко упрекнул Бухарина, над которым уже сгущались тучи, в недостаточной компетентности: первый поэт эпохи не он, Пастернак, а Маяковский. И эту подставу Сталин, конечно, не забыл.

Мы все недостаточно знаем некоторые свидетельства, продолжил Рейн. Он читал переписку Пастернака с одной французской журналисткой незадолго до присуждения тому Нобелевской премии. “Это был по пунктам расписанный план, кому позвонить и кому написать письмо, чтобы продвинуть дело с премией”. Хотел, очень хотел.

13 февраля, вторник. Утром сложились три семинара: Вишневской, мой и Киреева — и все слушали выступление Андрея Витальевича Василевского, главного редактора “Нового мира”. основная сенсация — то, что главными “звездами сезона” Василевский считает три публикации “Нашего современника”. Это мемуары старшего Куняева, документальная повесть о Павле Васильеве Куняева Сергея и роман Проханова “Идущие в ночи”. Речь шла о внутренней энергетике: для Василевского, как, впрочем, и для литературы, очень важен стиль. У Куняева его, в первую очередь, интересует литературный быт.

21 февраля, среда. Идет дискуссия о продаже земли. Может быть, иностранцы и не скупят землю, но южные пределы России заселят армяне и дагестанцы, превратив коренное население в бомжей. Мы, русские люди, открытые, доверчивые, полагающиеся на судьбу и Божий промысел. Обмануть нас труда не составляет. В этом смысле мы недалеко ушли от чукчей.

22 февраля, четверг. У меня была назначена встреча с С. А. Кондратовым у него в офисе на “Щепке”. Сереженька за год не изменился, выскочил ко мне в кабинет откуда-то с заседания директоров. Я подозреваю, что “Терра” уже давно больше, чем просто издательство. Без звука и канители на этот год Сережа дал мне 5 тысяч долларов на первый приз фестиваля и 5 тысяч долларов на приз Евгению Миронову за лучшую мужскую роль. Он ему, Кондратову, нравится. Ах, Сережа, Сережа! Опять мы имеем дело с русским характером! Я ему признался, что если бы не он, я на этот раз, который сделал бы для себя последним, никому ничего не говоря, отвез бы в качестве призового фонда свои собственные собранные деньги. Тогда, конечно, прощай, новая машина, которую я собираюсь купить у Самида, а на своих “Жигулях” я езжу уже десять лет. Сережа пожаловался на актеров и на фестиваль: лишь Лена Корикова, единственная, приехала к нему и его поблагодарила. Обычно наш фестиваль ему даже кассеты с премированными фильмами дать не может! Спасибо никто не скажет. Но, видимо, и он к этому привык, к неблагодарности, как и я. И все равно такая щедрость, такое внимание к делу, с которого живет — к литературе, удивительны! Разве какой-нибудь делец реконструирует округу, которую он в процессе своего дела испохабил? Сережа пообещал мне собрание сочинений через год или два. Мне надо торопиться.

“Независимая газета” поместила статью Маши Ремизовой “Духом окрепнем в борьбе. Литературный вечер как зеркало протестного электората”. Это тот вечер, на котором я был в воскресенье в ЦДЛ. В содержание и подробности статьи не вдаюсь, выписываю только то, что касается меня. “Все остальные выступления были выступлениями так или иначе политическими. Станислав Куняев зачитал свой вариант российского гимна, Сергей Есин признался, что вообще не верит в существование литературы отдельно от политики. Его всегда тянуло на изображение всякого рода гаденьких типов, и теперь, глядя окрест себя, он видит необозримое поле деятельности для своей музы”.

Прямо из “Терры” поехал в ИМЛИ, где состоялось чествование Ф. Кузнецова в связи с его 70-летием. Были трогательны его вологодские земляки. Я и сам подобрел к Феликсу, он все же один из редкой породы деятелей. Остальные все разговаривают.

25 февраля, суббота. Я пишу уже в Гатчине, рано утром. Через полтора часа машина фестиваля снова закрутится.

Накануне я больше всего перенервничал из-за Семаго. Несколько дней назад удалось договориться относительно фильма “В августе 1944-го”. Фильм принадлежит Владимиру Владимировичу Семаго, члену КПРФ, парламентарию, человеку известному, мне незнакомому, хотя я знаю его в лицо. Кстати, сам Семаго снимался в роли какого-то крупного бюрократа у Говорухина в его “Ворошиловском стрелке”, получилось у него это страшно. Для меня удача на сцене или в искусстве всегда предостережение.

Фильм окутан мистической тайной попыток его создания. Брался Жалакявичус, были еще попытки. Забегая вперед, должен сказать, что и сейчас в его титрах нет фамилии Богомолова. Простенько: по мотивам романа “В августе сорок четвертого”. Без упоминания автора. В Москве фильм неожиданно посмотрели на Днях Белоруссии. Мнения разделились, на фильм много было вылито грязи. Но я уже давно ни в какие мнения интеллигенции не верю. Пока не посмотрю сам.

Так вот, об истории появления фильма на фестивале. Иметь его престижно, потому что это самая свежая котлетка. В качестве конкурсного фильм уже обещан Рудинштейну, сам Семаго, позже, когда мы с ним все же встретились, говорит мне, что фильм берут в Канн. B. C., которая, несмотря на болезнь, цепко держит фестиваль в руках, очень хочет этот фильм получить. Официально в фильме уже отказано. Я звонить Семаго, потому что никогда не звоню сильному, отказываюсь. Я из тех охотников, которые готовы ждать добычу на тропе. Но B. C. развивает неслыханную телефонную деятельность. По телефону она, представляясь референтом Есина, все же дозванивается до владельца фильма. Тут же составляется некий заговор еще и у меня в институте, в ректорате. Сережа Гончаренко, Руслан, B. C. перезваниваются, и вдруг, заходя ко мне в кабинет, Сережа говорит, что меня спрашивает Семаго. Но здесь еще и совпадение движений звездных орбит. Сын Семаго, семнадцатилетний Денис, впервые написал рассказ. Мы по телефону впиваемся друг в друга. Ничем, как мне кажется, никому не обязанный, я говорю легко и весело. Семаго, видимо, легко возбудимый, доверчивый русский человек. Я говорю об уникальности аудитории, он соглашается отдать фильм нам. Я говорю: садитесь в поезд и на один вечер, на открытие, езжайте к нам. Он говорит: берите билеты. Но в семь часов вечера, когда я уже буквально сижу на чемоданах, раздается звонок: Семаго не едет, за пятнадцать минут до отхода поезда он привезет фильм к вагону. Я-то знаю этих занятых людей, я-то знаю этих “новых русских”! Ничего он не принесет, я не знаю, как мы будем открываться. Я вообще не знаю, как пойдет фестиваль.

Здесь надо бы живописать мое состояние возле вагона. Уже пришла величественная Федосеева-Шукшина, уже в вагоне Садальский и Виторган, уже проводники счищают снежок со ступенек, чтобы закрыть двери, как я вижу: с огромными блестящими коробками в руках, как караваи, прижимая их к груди, бегут два человека. Это уже второй случай за последние дни — умение крупного человека держать слово. Когда Сережа Кондратов вынул пачку долларов — 10 тысяч — и без расписки, без какой-либо жалости передал их мне, то я так растрогался, что поцеловал у него руку. Я ничуть этого не стесняюсь, я помню, как Нащокин и Пушкин целовали руки друг другу. Вот что-то такое произошло у меня в душе, когда я увидел летящего ко мне, как мальчишка, Cемаго.

С огромным успехом на открытии прошел фильм “В августе 44-го”. Это больше, чем фильм. Я даже не думаю, как обычно, что роман слабее фильма. Так всегда принято считать. Здесь другой уровень напряжения. Удивительно полно и отчетливо показана война. Я не считаю, что плох в фильме Таманцев, хотя первым номером в фильме идет Евгений Миронов. В этом смысле желание Сергея Кондратова наградить Миронова вполне понятно и уместно. Много интересного в показе начальства и в показе белорусско-польских особенностей обстановки. Это прекрасное и сильное народное зрелище. Таких фильмов мы не создавали уже лет двадцать пять, и народ по ним соскучился.

Когда после своего выступления я стал садиться на место, то Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина, сидящая рядом, сказала, что, открыв мой “Дневник” в “Современнике”, оторваться от него, пока не прочла, не могла.

27 февраля, вторник. Во вторую половину дня ездили в Павловск. И сам дворец, и парк, и Розовый павильон, который был построен для чествования Александра I его матерью Марией Федоровной (мы там ужинали), — на меня произвели большое впечатление. Эти царские покои — все это родное. Здесь еще дирекция фестиваля сделала все, чтобы заставить нас прочувствовать интимную прелесть дворца. В обеденном зале был маленький концерт, вышла Мария Федоровна, в которую быстренько переодели Машу Миронову, и пригласила всех участников фестиваля во главе с председателем жюри, знаменитой артисткой Скобцевой, и композитором Догой, музыку которого императрица слушает на ночь, послушать, а потом пройти по анфиладе залов дальше. В дворцовой библиотеке всем налили по бокалу шампанского. А перед Розовым павильоном ряженые сожгли чучело Масленицы.

Самым интересным была коротенькая беседа с директором Павловского музея Николаем Сергеевичем Третьяковым. Мы разговорились в библиотеке. Я невольно сравнил королевские музеи-дворцы Франции, которые осматривал прошлым летом, и наши царские дворцы. Меня удивила бедность дворцов французских. Как ни странно, на свой, как я полагал, риторический вопрос я получил конкретный ответ. И ответ самый неожиданный. “Большевики извлекли опыт из Французской революции. Французы начали с разрушения и разграбления. Вот почему полупустой Версаль, здесь, собственно, только позолота и архитектура. Французы и отмечать годовщины своей революции стали только через 100 лет. А вот большевики, сидя в парижских кафе, подготовили программу. Уже в 1911 году они опубликовали в “Правде” статью о порядке осмотра достопримечательностей царских дворцов. После революции они сразу же выпустили декреты о национализации художественных ценностей, это позволило ценности и спасти”. У Николая Сергеевича и своя концепция гибели многих дворцовых ансамблей во время войны. Он приводит выдержку из дневника одной из сотрудниц, которая была испугана тем, как с охраны дворца была снята перед приходом немцев милиция, т. е. действовали свои мародеры. Потом, после ухода немцев, начались пожары.

Доконал меня один из аспектов послевоенного “ленинградского дела”. После освобождения города обком не считал, что какие-либо прямые и быстрые усилия надо было сосредоточивать на восстановлении дворцов. Но в 1944 году И. Грабарь пробился со своей докладной к Сталину, и тот на документе написал резолюцию, что надо по копейкам собирать, но немедленно начинать восстанавливать. Какое удивительное чутье хозяина! Мне кажется, что недовольство ленинградской парторганизацией у Сталина впервые возникло именно здесь. Жаль, нет уже В. В. Кожинова, с которым можно было бы здесь поговорить.

28 февраля, среда. Витя Ерофеев показал свою знаменитую “Русскую красавицу”. Эта русская пленница в Витином исполнении в начале перестройки принесла ему много денег. Написано это еще очень ловко, без единого живого слова, так что очень удобно для перевода. Манекенщица, ставшая секс-символом России. Я даже не знаю, где хуже — в прозе или в кино. В фильме есть все: икра, интерьеры, сексуальные сцены, роскошь театров, комсомольское и профсоюзное собрания, заседание ЦК; инцест — учебник по нашей жизни. И тени, конечно, этой жизни нет и в помине. На Западе за фильм, так рассказывающий о стране, родной для зрителя, могли и побить. Особенно хорош был в роли знаменитого писателя — и без штанов — Костолевский. Я отчетливо помню его в “Звезде пленительного счастья”, в расшитом кавалергардском мундире, в одном шерстяном носке бегущим за своей француженкой. Декабрист. Другой век, другой уровень отношений! Но какова гибкость актеров!

1 марта, четверг. Утром два фильма, один из которых я давно ожидал — “Русский бунт” Александра Прошкина. Это фильм по “Капитанской дочке”. При всей своей любви к историческим, костюмным фильмам я должен сказать, что фильм не удался. Я даже не хотел думать о распределении призов, пока не посмотрю картину, но оказалось, что здесь даже нет претендентов на какие-то актерские призы. Ошибки и сценарные (Галина Арбузова, Станислав Говорухин, Владимир Железняков), и режиссерские. Режиссер засыпан бытом, реквизитом, экзотическими сценами. Боюсь, что в сознании создателей маячил обязательный набор для заграницы. Это, в первую очередь, жестокость и “русскость”. При такой чистой и драматургически наполненной повести понадобился еще и “русский бунт”. Мы-то помним, как заканчивается эта пушкинская цитата. Фильм не удался, став бессмысленным и беспощадным. Нелепа вся история с убийством Петра III. Для людей неподготовленных все это темно. Во всех этих подробностях утонула любовь Петруши Гринева и Маши, капитанской дочки. Кстати, эти молодые актеры — поляки. Думаю, что некоторая ориентация на западный тип — это тоже надежда на продажу.

3 марта, суббота. Вечером было вручение конфет и пряников — закрытие фестиваля.

Опять собрался весь областной бомонд, и губернатор, и председатель законодательного собрания. По тому, как они всегда держатся вместе, это напоминает секретаря обкома и предисполкома. Хорошие, думающие мужики. В конце губернатор вручил мне за заслуги огромную малахитовую вазу с портретом Пушкина. Я бы отдал ее Сереже Кондратову, но там уже пришпилена табличка. Самым неожиданным гостем фестиваля был Марк Рудинштейн. Не приехал ли он обнюхивать новые места для фестивального бизнеса? Я с удовольствием во время церемонии потряс перед его лицом пакетом с 5 тысячами долларов, сказав при этом, что на нашем фестивале все без обмана, коли пообещали, платим сразу и наличными. В этом смысле о Марке Рудинштейне рассказывают разные околичности, например, как он послал в Японию старого Тодоровского, вручив ему банковскую карту, на которой не было денег.

4 марта, воскресенье. 23.30, в поезде. Наконец-то я узнал, что такое “Эхо фестиваля” и что происходит, когда я уезжаю из Гатчины. Это громкое эхо должно было состояться в гостинице “Москва”, куда мы приехали на час раньше. Гостиница напротив Александро-Невской лавры. Остаток светлого дня дал возможность рассмотреть архитектуру и саму структуру лаврской территории. Идет реставрация соборов. Как широко и роскошно было старое императорское время! По-прежнему напротив соборных дверей — могилы Эйно Рахьи и Лидии Парвиайнен. Помнит ли кто-нибудь их историю? Я постоял у их могилы и пошел искать Никольское кладбище, где похоронены Собчак и Галина Старовойтова. Уже никакой досады на них нет. А ведь такое могли занять место в истории! Но один запятнал себя “саперными лопатками” в Тбилиси и антинародной позицией, когда стал мэром, другая — торговлей, какими-то деньгами, своей деятельностью как бизнесмен. Вокруг лежал глубокий и яркий снег. Памятник Собчаку еще не готов, стоит только большая фотография. На снегу лежат цветы.

Запала в душу, когда ехали в автобусе, зимняя Нева. Широкие улицы, призрачный свет, какой город!

5 марта, понедельник. Вечером прочел в “Труде” статью о “русской Катыни”. Суть ее заключалась в следующем: во время наступления на Варшаву в 1919 году в результате ряда ошибок политического характера и ошибок полководцев попали в плен в Польшу около 100 тысяч красноармейцев, точнее сказать — русских. Около 20 тысяч были интернированы в Пруссию, а 70–80 тысяч оказались в Польше. Дальше я цитирую статью: “Если верить польской печати, наших военнопленных никто не расстреливал. Они якобы просто сами поумирали в течение 3–4 лет от эпидемий и болезней… Естественно, возникает вопрос, что же надо делать, чтобы крепкие здоровые мужики “сами” поумирали в течение 3–4 лет”. Дальше идут рассуждения, что Катынь не так далеко по времени отстоит от “польского мора”. Если им можно, то почему нельзя нам? Возможен и вариант мести, потому что Сталин был одним из руководителей похода на Варшаву. Интересно, что в 1937 году перестали числиться в живых все руководители этого похода. У Сталина был свой счет к мастерству этих военачальников.

7 марта, среда. Дума приняла слова государственного гимна на музыку Александрова. Вечером по НТВ выступал как герой дня Войнович, написавший свой вариант. Выступление было нескромным и агрессивным. Он говорил о Михалкове, который служил всем режимам. Меня удивило отсутствие солидарности у поэтов. Если не мое, то в оценке можно даже не быть объективным. Не понимает, что есть какие-то смысловые понятия, которые обязательно должны быть в этой песне. Только что принятый гимн сменят, уверял Войнович, при следующем президенте. Хвалил себя, говоря, что его перевели на 32 языка. Очень часто средняя, бесстилевая литература переводится мгновенно. Восхвалял “Чонкина” — скорее, грубо-политический, нежели художественный роман. Вот он, комплекс литератора маленького роста. Но ведь такой манеры безудержного и нескромного хвастовства полностью лишен, скажем, Вас. Белов.

9 марта, пятница. Третьяковка на этот раз буквально потрясла меня. Я будто бы наконец-то из сегодняшнего бытия попал в Россию. Какая все-таки мощная живопись! Насколько она человечнее и крепче, иногда и объективно лучше западной. Если бы Сомов или Кустодиев были французскими художниками, их слава стала бы мировой. И еще одно соображение, не относящееся, правда, к художественной стороне дела, а скорее — к политике. Когда говорят о классовой гармонии в царской России, о несвоевременности революции, я теперь буду отсылать всех в Третьяковку. Взгляните на живопись XIX века, на передвижников, на Ярошенко, на многие другие замечательные картины. Взгляните и сравните с парадными портретами. Если вам нужны иллюстрации к миру фундаменталистов-мусульман, посмотрите на картины Верещагина.

Сегодня годовщина со дня гибели в авиационной катастрофе журналиста Артема Боровика. Была какая-то передача, где закадровый текст читал Боровик-старший, знаменитый политобозреватель прошлого режима, “бесстрашный защитник” чистоты строя. Мне не показалось это участие безусловным выражением христианской печали. Журналист — он всегда журналист. Гибель Артему принес строй, который он приветствовал и защищал (как и советский в свое время), который, судя по интерьерам его дома, сделал его богатым. Собственной кровью оплаченное богатство. А может быть, и Божье веление. Сколько гибнет и умирает замечательных писателей и артистов, героев труда, принесших славу стране, а о них телевидение молчит. Я полагаю, что еще лет 20 мы будем слышать в этот день о достойной жизни младшего Боровика. А потом вырастут его высокоталантливые, как и папа, дети, и все повторится сначала.

12 марта, понедельник. Наибольшее впечатление от посещения налоговой инспекции — встреча с Татьяной Карякиной. Она меня опознала первой, когда мы сидели у разных инспекторов в одной комнате. Я сразу ей сказал: вот это все наделали вы вместе с Гайдаром. Она ответила: “Я поддерживала до 90-го года только Ельцина, а потом и от него отошла. Это все Гайдар”. Она имела в виду налоги, цены, состояние государства.

Лицо очень немолодое. Сразу же сказала, что если бы не какая-то договорная научная работа, то не выжила бы. Дочка родила близнецов. Пальто старое. Но, впрочем, Татьяна никогда особенно не следила за собой. Так, совершенно незаметная женщина. А ведь было время, когда, наверное, узнавали на улице.

16 марта, пятница. Вечером был на фильме Сокурова “Телец”. С самого начала фильм поражает свой физиологичностью. Сокуров любит смерть и мучения и тщательно это наблюдает через свою размытую оптику. Есть какая-то неразборчивость в показе загримированного лица и жалкого, совсем не похожего на ленинское, тела. Вялая, белая спина, худые обнаженные ляжки. Что бы ни говорили, но выбор на роль Гитлера и роль Ленина одного и того же актера, Леонида Мозгового, по-своему многозначителен. Уже по началу видно, что фильм полон сексотов, шпионов и НКВДэшников. Я бы досмотрел фильм до конца, но B. C. испугали подробности болезни, и она сказала, что смотреть его не может — это фильм и о нашей будущей смерти.

18 марта, воскресенье. Кажется, вчера по НТВ показали сюжет об отдыхе В. В. Путина где-то в Хакасии. Как раньше был моден теннис, так теперь горные лыжи. Кажется, это база “Сибирского алюминия”, который возглавляет Олег Дерипаска, по крайней мере, диктор ТВ упомянул это имя и утверждал, что в строительство базы вложено 600 тыс. долларов. Один из местных начальников, к которому обратилось НТВ, с чувством умиления говорил, что В. В. в этот день скатился 22 раза. Так умильно говорят о любимом дитяти.

22 марта, четверг. В двенадцать часов был на заседании ревизионной комиссии в Авторском обществе России. Из хорошо знакомых только Коля Добронравов и Петя Алешкин. Вел все это Владимир Николаевич — председатель общества. Как всегда, говорили о дефолте, вмешавшемся в доходы, о крушении прежнего порядка, о воровстве артистов и менеджеров. Все стараются обойти налоги. С этим поймали Ротару, которая в номере гостиницы в Ростове взяла “черным налом” 15 тыс. долларов — свой гонорар за концерт. Но ведь Алла Борисовна, это все со слов, берет точно так же по 30 тысяч. При этом все говорят о диктате государства. Рассказывали, как один менеджер, “возмущенный порядком”, сказал, что, дескать, “мы” скинемся по 50 тысяч долларов и пролоббируем другой закон в Думе. По мнению специалистов, стоимость любого закона в Думе — 400 тысяч долларов. Это конечно, неправда, но об этом говорят.

25 марта, воскресенье. Из общежития заехал к Андрею Мальгину. Пытал его советом о зарплатах компьютерщиков и по прочим кадровым вопросам. Между делом зашел разговор о публикации моих дневников. Андрей сказал, что все его знакомые говорят о том, что я упомянул посещение его дачи. Вспомнили поселок Гусинского, Чигасово. Я, оказывается, неправильно это название писал. Но рядом с Гусинским жили еще, кажется, Жириновский и уж точно Явлинский. Как удобно — частное телевидение и тут же частный, свой, карманный герой. Андрей хорошо перестроил квартиру, построив за счет мансарды еще один этаж. Лена все это держит с огромным вкусом. Зависти к этому богатству никакой нет. Позавидовал я только прозрачным раздвижным дверцам на книжных шкафах. Но зато книг у меня больше, и они лучше. Перестройку, как я понял, Андрей сделал ради своей дочери. Вот ребенку можно позавидовать: она сможет реализоваться полностью.

7 апреля, суббота. Днем в прямом эфире показывали митинг НТВ. Вечером другими камерами другой канал показал все то же самое по-другому. Журналисты НТВ бились за свой привычный образ жизни. Хорошо бы сюда списочек имен журналистов, опозоривших себя выступлениями на этом митинге. Как примитивно, плоско, для “простого народа”. Невооруженным взглядом были заметны группы поддержки, заранее подготовленные профессионалами плакатики и транспарантики. Я полагаю, что многое здесь организовала партия Явлинского, соседа Гусинского по загородному дому. Шел дождь, и все митингующие стояли возле Останкино под зонтами. Любопытно, что перед самой трибуной образовался как бы квадрат из демонстрантов, совершенно лишенных этих самых зонтов. Похоже, что это нанятая или обязанная клака. Этих персонажей камеры в основном и показывали. Киселев и присные тыкали разведенными в сторону пальцами — победа! Запах денег. На трибуне стояли в модном прикиде журналисты и журналистки. Вечная защитница демократии Новодворская по этому поводу цитировала Ахматову. Покойница, если бы о подобном поводе узнала, содрогнулась бы. Лобков призывал к гражданскому неповиновению. С канала ушли “из-за тоталитаризма Киселева Парфенов и Миткова”. Парфенов — почище и пообразованнее всех, думаю, что и Миткова девушка достаточно грамотная. Клака скандирует “Ки-се-лев!” Киселев, как взаправдашний вождь, машет рукой. Класс демагогии мне знаком — приблизительно в таком же положении, как государство, оказывался я, когда речь шла о музее Платонова.

Гусинский под НТВ взял у Газпрома около 100 миллионов долларов. Чего они так расщедрились? Вечером Верховный суд заявил, что президент не имеет права вмешиваться ни в какие дела и разборки акционеров.

15 апреля, воскресенье. Довольно рано вернулся в Москву, прочел Аникееву и принялся читать статью Бондаренко о Юнне Мориц. В основе огромной статьи ее новая поэма о Сербии. Здесь, собственно говоря, точка зрения части русской интеллигенции на войну в Сербии, развязанную США. Мориц называет НАТО ГОВНОНАТО. Есть крепкие и мужественные цитаты. Через все еврейство и последнее десятилетнее злорадство, что большевики, гробившие свою интеллигенцию, ушли, бьется нормальная сегодняшняя мысль: а, собственно, зачем все это случилось? Поэтому не пригласить ли Мориц прочесть поэму в институте? Как в былые дни?

21 апреля, суббота. Все это довольно трудно объяснить, но уже второй день я в Египте, в Хургаде.

Отчетливо понимаю, что и в этом году что-нибудь случится и отпуска у меня не будет, поэтому начал его заранее. Но здесь и точное знание институтского времени: перед маем единственная неделя, когда можно взять перерыв. Здесь окончание строительства, ремонт фасада, который опять обвалился, отпускные для профессорско-преподавательского состава. Правда, за прошлые года накопилось у меня месяцев 5–6 не отгулянного времени, но и эта неделя могла бы просто приплюсоваться. Но здесь еще какое-то обострение моих хворостей, нажим С. П., который сделал самое для меня важное — т. е. договорился с турбюро, оформил билеты, паспорта и обещал меня и в Хургаде опекать. Турбюро, которое существует у нас в институте, дало скидку в 10 процентов. Поездка оказалась не очень дорогая, получил еще только что и большую премию. По договору с министерством мне могут премию давать только два раза в год, вот я ее и получил. Тайная у меня была еще мысль, что удастся поехать на экскурсию в Абу-Симбел.

Уже здесь, в Хургаде, стало ясно, что можно поехать только в Луксор. Этого я тоже не пропущу. В Луксоре я лет десять тому назад был, но в этом и особенность великих памятников искусства и истории, что их потом осмысливаешь всю жизнь. Восприятие их, стоит лишь только в памятник “погрузиться”, меняется, и хочется сравнить новые впечатления и старые мысли. Но уже здесь я узнал, что в Шарм-эль-Шейхе, это севернее и на другом, синайском, берегу Красного моря, есть монастырь св. Екатерины, посещаемый экскурсантами, и стоит этот монастырь возле горы, где Моисей принял от Господа скрижали завета. Вот и опять возникло страстное и непреодолимое мечтание. А значит, не умру, пока этого желания не исполню. Заглянуть в грозную мистическую бездну всего человеческого бытия.

Прилет в Хургаду. Действие на меня этого яркого, равнодушного света, дымка на горизонте, кромка гор. Курится само библейское время? История и былое подчас отгораживают от меня жизнь. Ничего так не говорит о вечности, как эти низкие, обветренные горы Малой и Средней Азии. Вспомнил Навои, пуск Зерафшанского золотодобывающего комбината, вспомнил Узбекистан, бывший для меня всегда второй родиной. Минуло. Все можно отдать, но впечатления молодости отдать невозможно. Впечатление от толпы русских в аэропорту. Все проплатили, аффектированные, визжащие голоса. Простонародье, одетое в дорогое, от знаменитых мастеров платье. Перекормленные дети. Жуткая сцена, разыгравшаяся на моих глазах в аэропорту Хургады.

Мы с С. П. уже давно, еще с Москвы, приметили одну пару: отца и сына, видимо, люди эти большой “крутизны”. Одному лет пятьдесят пять, другому — восемнадцать-девятнадцать. В Москве они были в черных костюмах, но в самолете переоделись и в Хургаде оказались, как бывальцы курортов и пляжей, в шортах и шлепанцах. Мне такая развязная манера не нравится. Оба здоровые, кормленые, отец седой, а сын стриженый, с упрямым резаным затылком. Потом оказалось, что с ними была и мать парнишки, жена, соответственно, седого. Но чем сын отцу не потрафил? Я стоял с портфелями, в которых у нас были компьютеры, чуть в сторонке, а С. П. — возле транспортера с багажом, который долго не шел. Отец с сыном в трех метрах от меня, и с ними рядом стояла мать этого парня. Молодящаяся дама в открытых босоножках и с педикюром. Пошел багаж, в том числе и огромные чемоданы семьи. Может быть, не только отдыхают, но еще и спекулируют? И тут началась ругань. Громкая, в крик. Отец упрекал в чем-то сына. Говорил, что тот не имеет права рассуждать, что он сам должен копить себе на отпуск. Он, отец, дескать, устроит ему в Хургаде хорошую жизнь! Все это непередаваемо литературной речью, дело даже не в большом количестве матерных слов, а в омерзительном крике и непереносимой вульгарности. В этот момент я отвернулся и сделал вид, что я вовсе не русский, по-русски не понимаю. Но сколько вокруг было русских, которые слышали эту сцену. Я не знаю, что наделал этот парнишка сумасшедшего отца, но я впервые увидел и прочувствовал, что сын может убить отца. Вот они, современные братья Карамазовы. Вот он, “папочка”.

22 апреля, воскресенье. Читаю по рекомендации А. В. Василевского роман Димы Быкова “Оправдание”. По крайней мере, это действительно интересное чтение, и здесь есть о чем говорить. Обсматриваю также и другой из двух номеров “Нового мира”, которые я привез с собою. Как всегда, книгами нагрузился. Отпуск ли? Та же работа, но с другим бытовым и психологическим фоном.

24 апреля, вторник. Пока я читал “Оправдание”, меня все время душила рефлексия оценок. Довлела точка зрения редактора: “Читать, по крайней мере, в отличие от всех романов последней поры, напечатанных в “Новом мире”, не скучно”. Это действительно так, но хотелось сделать еще и свое открытие. Открыть новый замечательный роман и первым воскликнуть по привычке юности: ге-ни-аль-но! Напомню себе, как читал роман Анатолия Рыбакова “Дети Арбата”. Он выходил в самом начале перестройки, и я с жадностью проглотил книжку журнала “Дружбы народов”. Как бы даже бравируя перед друзьями широтой своей непредубежденности и объективизма, даже дразня их, писателей, и вызывая чувство ревности, я говорил: “Ну, вот, наконец-то у нас появился автор, претендующий на Нобелевскую!” Но роман старел так быстро, что уже, кажется, третий или четвертый кусок произведения я не стал дочитывать. И с “Оправданием” это же у меня получилось.

Это какое-то неоплодотворенное свойство умно и рационально пишущих писателей. Очень здорово изготовленный, с прекрасным мускулистым сюжетом, но с какой-то не выросшей, а лишь здорово придуманной заказной генеральной мыслью. Крутится Быков вокруг все тех же, характерных для интеллигенции, особенно либеральной, положений о репрессиях 30-40-х годов. По идее романа Верховный, т. е. Сталин, был не так прост, и под знаменитыми репрессиями была не все та же классовая борьба, не перехлесты правящей бюрократии, не просто террор прошлого, который всегда появляется во время революций, вспомним и английскую, и французские революции. Нет, здесь некая проверка, некий всеобщий фильтр, через который проходила вся страна. А если не прошла, то пройдет. Процесс остановила только смерть Сталина. Главные герои этой фильтрации — “неподписавшие”, прошедшие все мучения, но сохранившие свое человеческое достоинство, никого не оговорившие. Считалось, что и они сгинули, были расстреляны. Нет, они прошли проверку. За это им сохранили жизнь, дали новые имена, и они, идейные борцы, добровольно на какой-то период расторгли свои обязательства с этой жизнью. Это соль земли, и из них-то в свое время и были сформированы все те воинские части, которые оказали переломное сопротивление в битве под Москвой, под Курском. Контингент, не имеющий жалости, он участвовал в засылке диверсантов в тыл врага и в прочих героических делах.

Это посылка. Дальше появляется герой, некий историк, внук одного из таких героев застенка, который ищет следы и подтверждение этой гипотезы. Зовут этого главного героя романа Рогов. Пишу так подробно потому, что полагаю: сюжет потребуется мне при чтении каких-либо лекций о русской литературе за рубежом.

Композиция довольно сложная, в самом начале узел из нескольких связанных временем персонажей. Иван Скалдин, генетик, молодой советский принц Иммануил Заславский, сын высокопоставленных родителей, наконец, писатель Эммануил Бабель. Все прошли сложную проверку, остались живы, стали героями, о которых никто не знает. Писатель со всеми ними проводит некую реконструкцию. В романе их даже несколько. Рассказы о возможной судьбе. Попутно внук Скалдина Рогов проводит поиск таинственного места, некоего лагеря, где когда-то жила и тренировалась эта тайная и убежденная гвардия режима. Вот эта-то запутанность мысли, головная сконструированность посылки и делает на определенном этапе этот роман облегченным. Здесь Быкову мстит его журналистская деятельность, ощущение всеумелости, собственная легкость и безнаказанность письма. Не хватает цепкости, внутренней рефлексии. Поэтому текст недолго держится в памяти. Самое интересное, если оставить за бортом посылки замысла, — реконструкции. Особенно хороша последняя, где Рогов вроде под Омском находит остаточный лагерь бывших героев. Здесь же, конечно, и картинка русского народа, грязная, дебильная и жестокая. Героев без страха и упрека лишь несколько — Бабель, Заславский. Еврейский вопрос в романе возникает несколько раз.

По поводу “Библиографических листков”.

Еврейский вопрос существует потому, что именно я несправедлив к силе еврейской пробойности в советской и современной русской литературе, к их стремлению выдвинуть и дать дорогу своим, или действительно родство с евреями либо связь с ними талантливого человека уже предопределяет их пособничество, протекцию и помощь? Не забудем, что их много в издательских кругах, где они, действительно, часто образцовые редакторы, менеджеры и директора. Не хочу об этом думать, не думаю, но, заканчивая читать все те же “Библиографические листки” (“НМ”, № 4), в самом конце и листков, и самого журнала, буквально на последней, 238-й, странице наталкиваюсь: Лидия Яновская. “Королева моя французская… “. — “Даугава”, Рига, 2000, № 5, сентябрь-октябрь. Отрывок из книги Лидии Яновской “Записки о Михаиле Булгакове”, вышедшей в израильском издательстве “Мория” в 1997 году, в частности о русско-еврейской родословной Елены Сергеевны Булгаковой”.

Для меня много прояснено и в линии поведения самой Елены Сергеевны, в частности, ее уход от мужа и детей. Ничего здесь странного нет. Но все же… А может быть, и по-другому: какая верность и вера у этой подруги M. A. с ее русско-еврейской родословной!

5 мая, суббота — 6 мая, воскресенье. Еще до отъезда на дачу прочел в “Труде” под рубрикой “Так и сказал” некое соображение Солженицына о литературе. “Меня коробит сегодняшний массовый поток литературы в нашей стране. В ней нет ответственности перед Россией и нынешним состоянием ее народа”. Самого мэтра не покоробили его сочинения, так активно служившие разрушению и гибели Советского Союза, ему самому можно было писать и своими писаниями ломать быт и сложившийся уклад тысяч и тысяч людей, а вот теперь, когда с его легкой руки записали все — это писание и издание надо, видите ли, прекратить! И разве у диссидента Солженицына была ответственность перед Россией и ее народом? В первую очередь была мысль о собственной литературной славе. По внутренней эгоистической бесцеремонности Солженицын для меня равен покойному Волкогонову. Ради себя и своего верховенства в общественном мнении заложит все! Но нет, не забываю, что он замечательный писатель, не забываю, что человек действия, не забываю, что смелый человек. В связи с моими собственными инвективами в адрес нобелевского лауреата вспоминается мысль Татьяны Толстой, очень справедливая, что настоящему писателю должно быть все равно, что о нем думают и говорят в обществе.

По непонятной для меня случайности именно на даче я прочитал огромную статью В. Бушина, напечатанную в пику В. Распутину, получившему из рук Солженицына премию в 25 тыс. долларов. Статья с продолжениями печаталась в четырех номерах газеты “Патриот”. Слишком велика сумма, чтобы ее смог обойти стороной даже такой выдающийся публицист и острослов, как Вл. Бушин. Досталось обоим — и В. Г. Распутину, и самому Солженицыну. Зачем, дескать, первый брал из нечистых рук второго. В больших передержках эпизод с приглашением и Распутина, и Солженицына на блины. Мне грустно от такой склоки, а самое главное, в ней обострение отношений у В. Распутина и Вл. Бушина, я обоих считаю людьми выдающимися. Есть обстоятельства в жизни, на которые надо смотреть без излишнего морального и нравственного ригоризма. При всем том сколько и Солженицын сделал для русской культуры, литературы и для нашего нового вызревания. Жаль, что разрушен Советский Союз и его культура, но система боязни, внутреннего предательства и доносительства, в том числе и партийного, должна была быть разрушена. Я иногда даже думаю, что в определенный момент и я бы выбрал свободу, скорее свободу, чем корку хлеба. Но нельзя было делать выбор за весь народ, народу важнее была его популяция. Мне кажется порой, что если бы Вл. Бушин написал про меня что-либо подобное, я вряд ли бы особенно трепыхался. Качество письма снимает остроту написанного, понимаешь, что человека ведет стиль.

За субботу и воскресенье Толик доделал забор на даче. Перед этим мы купили недостающую часть штакетника и прожилины. Во время работы Анатолий все время слушал очень неплохие песни певца Михаила Круга. Песни этого автора и исполнителя пользуются большой популярностью среди молодежи. Это воровская романтика и блатной романс, некоторые песни и я, как мне неизвестное, слушал с удовольствием. Но тут же подумал, сколько вреда приносят они нашим ребятам, как часто и неизбежно они одни понятия заменяют другими. Я думаю, что больше вреда, чем пользы, принес и Владимир Высоцкий. Криминализация страны началась с него, с его песен, к тому времени, когда банды вызрели, культурная платформа для них уже была выстроена.

13 мая, воскресенье. В Обнинске весь день лил дождь, немножко поработал дома и читал книжку Куняева. Много мужественных и отважных кусков. Можно только позавидовать такой целеустремленной с ранней юности жизни. Наверное, не удержусь и кое-что поцитирую. Его все обвиняют в антисемитизме, таких антисемитов полстраны.

16 мая, среда. Уезжаю на один день вместе с Н. И. Рыжковым в Poccошь, это на юге Воронежской области. Это выездное заседание “Интеллектуально-делового клуба” на тему: “Как живешь, глубинка?”. Я там в качестве эксперта. Но я, в отличие от интеллектуалов, и так знаю.

“Интеллектуалы” едут в двух вагонах СВ. Но и это не обычные спальные вагоны, а из особого фонда — все сверкает, ковры даже в туалете. Для нашего транспорта необыкновенно: в туалете и мыло, и туалетная бумага, и освежитель воздуха. Не говорю о белье, занавесках, потомственно-правительственных проводницах. Был вагон номер один и вагон номер два. Как осетрина первой и второй свежести. Пишу об этом без обиды. В вагоне номер один — Николай Иванович Рыжков с супругой и Валерий Николаевич Ганичев с супругой, с нами едет и Елена Владимировна Панина. На следующий день в Россоши Николай Иванович мне скажет, с каким удовольствием он в “Современнике” читал мои дневники. Народ очень немолодой, скорее всего, это элита прошлых времен. Не выходя из вагона, начали кормиться и поиться: вино, водка, вода, фрукты, рыба, мясо, курица. Пожилые люди не так плохо устроились. Кажется, один из “интеллектуалов” — бывший заместитель министра ж.-д. транспорта, отсюда и вагоны.

17 мая, четверг. Суть того, что я услышал на заводе. Я подобрался поближе к Н. И. Рыжкову и внимательно слушал объяснение заводского начальства. Завод в годы советской власти выпускал 30 процентов всех минеральных удобрений в стране. Теперь удобрения тоже выпускаются, но в основном идут за границу. Вот цифры потребления минеральных удобрений: Европа — 600–700 кг на гектар, Китай — 500, мы — 10–12 на гектар. Отсюда потеря производства продуктов питания. Мы сейчас ввозим около 50 процентов этих продуктов, считается, если страна ввозит более 35 процентов продуктов питания — это уже потеря независимости. Средний заработок на заводе 2600 рублей. Экспорт в 21 страну, если только что-либо не перепутал в записной книжке.

После получасовой экскурсии на завод — небольшое часовое заседание. Объяснял глава районной администрации Владимир Михайлович Гринев, еще далеко не старый, энергичный человек. В зале, где совещались, была устроена выставка. Хороши были фруктовые соки. На одном из заводов раньше делали электронику для авиационных бомб, сейчас делают фены и пылесосы. Завод хиреет. Это вообще очень сложный вопрос — о военной промышленности, о ее пользе и ее вреде. Слишком много народа в стране вокруг нее кормилось. Потом, когда мы задавали вопросы, я свой вопрос сформулировал следующим образом: вот у вас все выставлены оболочки, пакеты, а, по сути, больше ли стали надои и выше ли оказалось производство мяса? Не выше, всего меньше. Вот и ответ. На вопрос об учителях ответ был такой, что, конечно, все вынуждены что-то добывать на своих огородах. Но огороды — это время, вот учителям уже и некогда читать. Говорили о земле. Гринев: “Люди против продажи земли”. Рост населения за счет вынужденных переселенцев. Наркомания, о которой раньше и не слыхивали. Крупных сбытчиков трудно выявить.

Теперь о самой поездке. Вещи оставили в вагонах, которые будут нас ждать до вечера. С поезда заехали в какой-то пансионат, чтобы побриться, но я погулял по соседнему бору. Чудное утро. Потом завтракали со всевозможной провинциальной роскошью продуктов: блины с икрой, фаршированная рыба, курица, овощи, фрукты, вареники, мясо, выпивка.

После завода многочасовая поездка по Дону с остановкой на уху и шашлык. Поговорил с капитаном нашего пароходика: судоходство на Дону почти исчезло. Но какая земля, какие пейзажи, какая вокруг воля! На пикник во время остановки приезжал губернатор, по этому поводу был хор из Воронежа и много охраны. Вот так живет глубинка!

18 мая, пятница. Наконец-то часам к двум ночи дочитал “Коронацию” Бориса Акунина. Это лауреат прошлого “Антибукера”. Сознательно культурным и знающим человеком сконструирована нелитература. Точное знание природы псевдоинтеллигентного читателя, который уже давно ничего из классики не перечитывал. Это читатель Б. Акунина. В некотором смысле это даже предательство литературы, жрец выдает сакральные тайны. Сюжет довольно мерзкий. похищение ребенка и мысль, что этим ребенком, членом императорской фамилии, во имя высших принципов, стоящих ровно столько, сколько стоит знаменитый бриллиант “Орлов”, император и Романовы пожертвуют. Никогда, или я не знаю природу русского человека и не представляю нашего последнего царя. В “Коронации” есть все: и описание царских драгоценностей, и быт царских и великокняжеских покоев, и дно, и лесбиянки, и педерасты, и даже их быт, и терроризм, и лакейская. С этой частью здесь вообще все в полном порядке. Будто именно этот автор написал “Другой Петербург”. Все прозрачные ребусы вроде бы для посвященных: московский генерал-губернатор, страдающий “голубизной” — это великий князь Сергей, композитор, растливший молодого в. к. Сергея, — Чайковский. Никого не пощадили! Повествование ведется от лица дворецкого одного из в. к. И тут я вспомнил роман Кадзуо Исигуро “Остаток дня”. Здесь тоже повествование ведется от лица батлера. Воистину литература — это процесс. Надо бы почитать теперь какую-нибудь Дашкову.

23 мая, среда. По телевизору передали об окончании Каннского фестиваля. Сокуровский “Телец”, на которого так много ставили наши деятели демократического искусства, ничего не получил. С каким упоением об этом фильме говорил наш министр культуры Михаил Швыдкой! По телевидению сообщили, что у фильма было, по мнению французских критиков, много шансов на получение одного из самых крупных призов. Я это понимаю очень просто. Мнение критиков — это мнение клики особого рода, оно всегда абстрактно, и в основе его лежат головные представления среды и предощущение заказа власти. Это обслуживающий персонал искусства. Но жюри-то — это люди, знающие, почем страсти, страдания, они эти страсти должны пережить, это взгляд изнутри, это веление души. Эти люди знают механику искусства и, как собаки, чувствуют политическую или эмоциональную имитацию.

В среду же состоялось заседание правления и ревизионной комиссии Авторского общества России, бывшего ВААПа. Меня избрали председателем ревизионной комиссии.

Теперь самое невероятное. Пять лет назад, когда мы выбирали предыдущий состав авторского совета, ответственным секретарем была избрана Ирэна Андреева, известный общественный и политический деятель перестройки. Она была председателем или президентом Союза дизайнеров. Как горячо и напористо она выступала! Какие задавала вопросы и Горбачеву, и Крючкову, как развязно, пользуясь своим положением женщины, держала себя среди мужчин-политиков. Я уже давно заметил, что отважная дама исчезла с экранов телевидения и растаяла в жизненной метели. Нет, нашлась! Она на постоянном месте жительства в Германии. Вышла замуж или оказалась политической беженкой. Кто же по крови эта милая деятельная дама?

27 мая, воскресенье. Для “Труда”:

“В последнее воскресенье в зеркальце у Н. Сванидзе прозвучало поразительное выступление любимца народа замечательного писателя-юмориста и лицедея Михаила Задорнова. Разговор между этими двумя знаменитыми людьми начался мило. Касались они, в том числе, памятной сердцу Задорнова Латвии, национализма, антисемитизма и других столь же актуальных вещей. Наш сатирик придерживается русской ориентации и справедливо полагает, что у России есть свой путь. И так бы этому разговору мило и закончиться, но вдруг спонтанно перепорхнули собеседники на восточного соседа, на Японию, и Сванидзе ничего не оставалось делать, как спросить, а как, по мнению сатирика, следует поступить с Курильскими островами. И тут с милым присловием, дескать, “кому-то надо сказать об этом первым”, сатирик заявил, что Курилы следует отдать, в лучшем случае продать и за счет японцев выкарабкаться из экономической и политической дыры. Первый! Опустим, куда в России деваются все деньги. Но каков стратег! С какой орудует бестрепетностью и поразительной быстротой! О чем в этот момент думал знаменитый сатирик, раздавая территории? И какая будет следующая? Калининградская область? Остров Сахалин? И не мерещился ли сатирику его собственный немыслимый концерт где-нибудь в Токио или в Киото? Как известно, везде любят первопроходцев. Толпы народа, а наш сатирик — в белом фраке.

Но, собственно, взялся писать я совсем не об этом. Проблема серьезнее, чем простая передача, скажем, Благовещенска или Хабаровска Китаю. Последнее время наше телевидение привлекает огромное количество драматических актеров, оперных и рок-певцов, классических балерин, третьестепенных писателей, дамских парикмахеров и других визажистов. Часто эти представители выступают и с политическими заявлениями. Не надо. Еще Пушкин сказал, что сапожник должен судить не свыше сапога, а Апеллес — заниматься апеллесовым…”

31 мая, четверг. Утром достал из почтового ящика газету: целый кусок, заканчивающий мою газетную заметку про очень доброго Мишу Задорнова, выброшен. Я думаю, это даже не воля редактора, на которую все ссылаются в таких случаях, а осторожная мысль Анри Суреновича.

17 июня, суббота. Для “Труда”:

“Несколько телеканалов специализируется на показе несчастий и криминала. Взрывы и теракты, дорожные происшествия и аварии, похищение людей. География поразительная — все пять континентов и бочком наша страна с каким-нибудь, скажем, наводнением. В этом сгущении страстей иногда начинает казаться, что мы живем, как все, с тем же объемом происшествий. Я не думаю, что телевидение нас специально отвлекает от внутренних дел, но согласимся, что в этой суете мы порой начинаем не видеть подлинной сути собственных событий. Я не о драке в Думе во время принятия закона о земле. Ну, подрался миллионер и предприниматель Брынцалов с коммунистом Тихоновым во время процедуры. И не такое в Думе видывали. Но, впрочем, если взглянуть, допустим, на фабрику Брынцалова возле подмосковного Электрогорска, можно понять, за что он дрался. С моей точки зрения, Закон о земле, конечно, сделан с прицелом на богатых. Бедные об этом или не думают, или просто на земле живут. Они даже не понимают, чем все это им грозит. В воскресной передаче Андрея Караулова в интервью с саратовским губернатором Аяцковым, пионером продаж, прозвучала даже такая цифра — 9 долларов за гектар! Приехали люди из Израиля и купили не очень дорогую землю, которая в Израиле стоит значительно дороже. Губернатора радует, что купили по закону — с аукциона. Но когда-нибудь мы проснемся и выяснится, что так как не имеем второго гражданства, то вроде бы живем не на родине”.

18 июня, понедельник. Записываю все это глубокой ночью. Внизу под нами, в бывшей квартире генерала, идет капитальный ремонт, и, видимо, рабочие засорили канализацию. Купил квартиру какой-то человек с греческой фамилией. Звоню в диспетчерскую, которая якобы работает круглосуточно. Диспетчерша с голосом тихоокеанской акулы говорит: “Все засоры разблокируются только за счет квартиросъемщиков”. Это значит, слесарь и шагу не сделает, не учуя запашка специальной оплаты. “Вы должны принести заявку, — продолжала акула, — потом пойти в сберкассу, предоставить нам оттуда квитанцию, и уже потом ждите прихода слесаря”. Диспетчерша, как опытная садистка, умышленно, понимая, что я стою или перед хлещущей грязной водой, или перед жерлом воняющей отбросами канализационной трубы, разворачивала передо мной предварительную картину. Стоимость, в том числе и ее услуги, повышалась. Я сразу же понял ее игру, видимо, она в одной команде со слесарями. “А можно ли договориться непосредственно со слесарями?” — спрашиваю я, одновременно раздумывая, в какой форме они делятся — вместе пьют или слесаря приносят своим кормилицам деньгами или коробками конфет. Оказалось, можно. Но слесаря очень важные люди, меньше всех они подвержены капиталистической организации дела: быть тогда, когда нужно клиенту. Слесарь нужен, как акушер быта, всегда. “Заказать” слесаря можно только после 9 часов утра. Рабочий день его превосходительства начинается, как в министерстве. Вот тут я и начинаю вздыхать по канувшим в Лету райкомам. Было хоть кому пожаловаться! Какая оглушительная реакция последовала бы, дозвонись приличный жилец до секретаря! “Ладно, — говорю я весьма вежливо, понимая, что не в два ночи, а лишь в одиннадцать вечера уже напившегося пива слесаря ни за какую плату из его логова не вытащить. Да и зачем ему, собственно, суетиться? Заказчик и клиент никуда от него не уйдут. — Можно я позвоню утром?”

Утром другая женщина-диспетчер, с контральтовым, как и положено в той среде голосом, откликается на мой телефонный звонок. Сразу схватывая экономическую суть проблемы — клиент уже исстрадался и морально готов ко всему, — она вызывает умельца. Умелец не идет. В трубку я слышу ленивые выкрики, утренние клики неопохмеленных работяг, другие бытовые шумы. Чужую неприукрашенную жизнь всегда слушать интересно. Наконец моя благодетельница не выдерживает, на весь подвал она орет. Ее голос и каждый нюанс ее речи отчетливо доносятся до меня. Истошно: “Сергей, ты подойдешь наконец к телефону? Тебе калым предлагают, а ты не можешь двинуться!” Уже ни о какой сберкассе, естественно, речи не идет. Мне окончательно становится виден расклад этой немудреной игры. Разговариваю с Сергеем, он ленив и вальяжен. Он все понимает, но работа с канализационными трубами его не греет. У него наготове какая-нибудь смена вентиля или крана. Он лениво говорит: “Я бы пришел, но идти мне не с чем, нет инструмента, которым прочищают трубы”.

20 июня, среда.

Еще вчера кто-то мне сказал, что появилась книжка Солженицына по еврейскому вопросу и его же интервью, данное Лошаку, в “Московских новостях”. Начал со статьи. Солженицын, конечно, мудрейший человек эпохи. Но его заметный человеческий недостаток в том, что он ни на минуту не забы-вает, что он писатель, и что бы он ни делал, все служит тому, чтобы именно писателю принести пользу. Обо всем остальном он забывает. Только он сам.

Книгу буду читать, а пока выписываю очень интересные цитаты из интервью. Самое интересное, что и у меня за много лет тоже скопились цитаты по еврейскому вопросу. Их мне еще предстоит разбирать, а пока Солженицын. Вот как он говорит о взбалмошности наших либералов по любому случаю, когда речь заходит о евреях или когда им кажется, что она заходит. “Вышел “Иван Денисович” — антисемитизм. — Да где?! — А вот: почему Цезарь Маркович — не на каменной кладке? — Договорились до того, что антисемитизм и потому, что ни разу в тексте не упомянуто слово “жид”…” Дальше. “Но самое потрясающее было с “Августом 14-го”. Еще он не появился по-английски, еще никто его не мог прочесть в Америке, а уже поднялась кампания, что он крайне антисемитичен, до предела. А именно потому, что я не скрыл, что Богров, убивший Столыпина, был еврей… Дошло до того, что в марте 85-го года американцы собрали сенатские слушания вокруг моего “Августа 14-го” и его “антисемитизма”. Характерно, что никто же не читал”. В своем интервью он говорит, что внутри него никакого антисемитизма нет. Это верно, ни в одном русском антисемитизма нет, его за нас придумали и будут еще долго нас возить носом о лавку по этому поводу. Мне эти цитаты очень близки. Надо их перенести на карточки.

30 июня, суббота. Утром по телевидению слушал о том, как югославское правительство выдало Милошевича Гаагскому трибуналу. Вроде бы это произошло по воле премьер-министра, который даже не сообщил об этом президенту. Величайшая подлость совершилась. В Белграде началось настоящее восстание, по крайней мере, это вызвало целый ряд многотысячных митингов. В этом событии есть опасность и для нас: свидетельство, что власть способна сделать все вопреки воле общественного мнения.

Последнее время я много думаю о поступках и воле президента. Не так уж много у него получается. Это связано с тем, что в социалистической русской стране он ничего не может сделать для всех, грубо выражаясь — для народа. Жизнь народа, села, провинции все время ухудшается, сокращается диапазон народной воли и свободы индивидуума, закованного в экономические неурядицы. Но чтобы что-то предпринять, надо наступить на банкиров, собственников и олигархов. А этого президент не хочет и не может, он уже сроднился с ними. Не сделав выбор в пользу социалистической идеи, Путин потеряет популярность, которая уже уходит. Любовь к нему улетучивается, как когда-то привязанность к Ельцину. Вспомним, Ельцина мы когда-то любили, я сам проехал с дачи 100 километров, чтобы за него проголосовать. В России среднего класса не построишь, мало негров, а русские уже не очень хотят становиться рабами, лучше уж пьянка.

1 июля, воскресенье. Вечером по ТВ-6 — это программа Киселева — Березовского — говорили об упраздненной комиссии по помилованию при президенте. Комиссары жаловались, что за год президент подписал лишь 8 указов о помиловании, это составляет менее одной тысячной процента от количества осужденных, в то время как раньше комиссия этих помилований делала до 0,56 процента. Теперь они требуют от президента объясниться. Так бы, может быть, они и отмолчались, но в обществе пошли разговоры о том, что эту либеральную, построенную на тесной связи друг с другом комиссию могут заменить на другую. Я уже писал в дневнике, что пару лет председатель комиссии А. Приставкин не получает зарплаты, довольствуясь другими благами, которые председатель имеет: машина, зеленый паспорт, связи, лечение, зарубежные командировки и многое другое. Но возможно, в своих размышлениях я не прав, а в А. И. сильно общественное начало, и он любит всех миловать. Выступавшие члены комиссии — М. О. Чудакова, Аркадий Ваксберг, живущий, кажется, почти постоянно в Париже, — расходиться не хотят. Комиссия — это, дескать, связь президента с обществом, поэтому не нужно никаких замен и нельзя, чтобы туда вошли люди из Минюста или прокуратуры, или из Верховного суда, потому что так, видите ли, было при тоталитарном режиме. Не хотят и каких-либо иных фигур, иных знатоков народной жизни. Например, Белова, или Проскурина, или Проханова. Боюсь, что эта комиссия составлялась так же, как в свое время назначались многие министры: торопливо, за преданность идее. А почему, собственно, милостивецы от имени президента должны выбираться не самим президентом, а, скажем, Бурбулисом?

8 июля, воскресенье. Для “Труда”:

“В России определенно существует феномен “черного ящика”. Шутить по этому поводу и в эти дни не приходится. Но в действительности все обстоит именно таким образом: чего только из этого ящика не достают! И главное, как быстро! В ящике — квартиры, компенсации, быстрые страховки, перелеты родных, обещания памятников. Здесь невольно возникает мысль: вот если бы так да по отношению к живым. Телевидение в своих рассуждениях о последней иркутской катастрофе договорилось до того, что вот, дескать, после многочисленных катастроф, не последней из которых был атомоход “Курск”, страна вполне готова и к катаклизмам будущим. Есть наготове психологи, которых не было раньше, и есть методика, так сказать, “после”. Повода для радости здесь мало, так же как и рассуждений о том, что злополучный “Ту” прошел предполетные проверки. Лично меня в этой истории смущает другое — опять же со слов телевидения: пролетав 15 лет в Китае, именно этот трагический самолет по демпинговым ценам был снова куплен Россией. Это же просто какой-то “секонд хенд”! Возьми, боже, что нам не гоже! Невольно вспоминаю огромную великую страну и всемирную державу, которая не носила платья с чужого плеча. В которой существовала жесткая государственная система, отвечавшая за электричество, за здоровье граждан и за воздушные перевозки. Но если бы это была только плата за демократию, а не за чьи-то личные доходы!

Запомнился также на этой неделе умело гримасничающий в телепередаче Познера министр труда Починок. Он лоббировал у телезрителей новый кодекс о труде, отрицательные стороны которого для простых граждан вводятся в действие немедленно, а гипотетические преимущества — только через пять лет, да и то если опять что-нибудь не случится”.

9 июня, понедельник. Утром старательно передал текст Вартанову, попеняв ему, что он вырезал из предыдущего материала самую соль. В ответ он, как всегда, стал ссылаться на какое-то анонимное начальство.

Но в разрешение этой проблемы сегодня возникло по телевидению выступление Путина, где он, как цивилизованный европеец, говорил о недопустимости смертной казни. Он против, хотя чуть ли не большинство народа “за”. В своей речи В. В. упомянул не слово Бог, а слово Всевышний. В этой неумелой приподнятости была какая-то надуманность, искусственность. Путин — европеец. Он уже не наш, он уже весь, как в небесах, во внешней политике. Он думает о впечатлении Запада. На этом впечатлении многие наши политики теряли лучшие перья из своих разноцветных хвостов.

11 июля, среда. Около двенадцати — в 11 я уже был на работе, встав в 5.30 — раздался звонок от Володи Харлова: по телевидению и радио передают, только что в десять утра убили нотариуса Галину Ивановну Перепелкину. Я ее прекрасно знаю, она работала в роскошном офисе у нас на Бронной, и мы всегда делали у нее копии уставных документов. У нее же я заверял доверенность на машину С. П. и B. C. Ее убили двое молодых людей в масках. Она приехала на своем джипе “мерседес”. Эти сведения я собрал в течение дня, а потом то же самое сказало и телевидение. В обед мы с Федей ходили смотреть на место убийства, следов уже никаких нет. В этом же доме находилась и фирма, принадлежащая мужу Галины Ивановны. Он очень крупный бизнесмен. Уже год он под следствием и находится в следственном изоляторе. Женщина Галина Ивановна была обворожительная, мягкая и женственная. Мы несколько раз с ней беседовали. Тогда я еще не знал, что она очень богатая дама. Раньше любой договор на куплю-продажу квартиры заверялся нотариусом, а это несколько процентов от сделки. Если взять фирму по недвижимости, которую держали французы у нас в институте, то это сотни тысяч. По мнению наших знавших ее специалистов, гонорар Г. И. в месяц достигал 10 тыс. долларов. Один раз я был у нее в кабинете, когда раздался телефонный звонок, видимо, она говорила с мужем. Я не помню ни одного слова из этого разговора, но на мгновение в комнату залетела тень очень больших денег. Я сразу для себя понял, что нахожусь в опасной зоне.

13 июля, пятница. Приехал в институт рано и пошел в читальный зал изучать новую, после назначения Юры Полякова на должность главного редактора, “Литературку”. Газета действительно изменилась, но выражается это пока только в привлечении новых авторов.

Я сразу же вцепился в последний номер с большой статьей старого моего знакомого Александра Ципко относительно смертной казни. Как и у многих людей в нашем отечестве, точка зрения у Ципко отлична от той, что выражает президент. Взял бы я на себя на его месте решение о смертной казни? Или кто-либо другой из думающих людей? Но, с точки зрения нынешнего управления нашей страной, это очевидно. Аргументация “государственников” тоже очень точная. Бандиты раньше действительно боялись “мокрых дел”, — это с одной стороны. С другой — приводятся случаи, когда убийца, на совести которого несколько загубленных жизней, сначала получает пожизненное заключение, потом, через “помилование”, пятнадцать лет, потом “за образцовое поведение” через шесть лет его досрочно освобождают, а потом, через полгода, совершив новые преступления, этот “исправившийся” вновь попадает в тюрьму. Ципко пишет очень точно. “В самом стремлении многих наших правозащитников поставить право убийц выше прав законопослушных и добропорядочных людей есть тоже что-то разрушительное. Оно является выражением открытого пренебрежения к обществу и к его гражданам. Обращает на себя внимание, что некоторые правозащитники, добивающиеся отмены высшей меры наказания в России, уже давно связали свою судьбу с “лидерами мировой демократии”, и им, по большому счету, наплевать, что будет и с нашей страной, и с нами”. В этом и заключается мастерство публициста, чтобы так формулировать. К сожалению, я так не могу.

В статье Ципко есть еще один пример, который я не смог не переписать. Это даже тенденция. Люди, переставшие верить в какую-либо общественную или социальную справедливость, начинают действовать поодиночке и часто от себя. “Весной 2000 года Михаил Горбачев получал премию “Человек эпохи”. Кажется, церемония проходила в киноконцертном зале “Россия”. К широко улыбающемуся Горбачеву подбежала, торжественно и благодарно неся перед собой букет, растрепанная девушка. Она, не сняв даже целлофановую обертку, отхлестала по растерянному горбачевскому лицу обсыпающимися розами. А в это время другие партийцы, чтоб ситуация была всем ясна, разбросали листовки, где и высказали претензии к бывшему советскому лидеру…” (“Литературная газета”, № 28 (5840), 11–17 июля 2001 г.). Цветочная акция! Я завидую смелости этих людей, наверное, это даже страшнее, чем в бою, там все внезапно, случайно, неизвестная пуля, а здесь руки выкручивают вполне очевидные громилы. Но хорошо, что люди, как Горбачев и Яковлев, привыкшие чувствовать свою безнаказанность, что-то начали получать.

В “Сегодня” напечатано письмо президенту России относительно ареста Эдуарда Лимонова. Какая-то инсценированная властями история с покупкой оружия. Теперь Лимонова идентифицируют с его лирическим героем и всякие слова этого “героя” ставят в вину писателю. Никаких других обвинений против него, кроме того что оружие, одна или две единицы, куплено по его указанию или по его согласию, нет. Пафос письма — Вольтеров не судят. Так сказал де Голль в ответ на предложение арестовать Сартра. Лимонов мешал всем: и русским, и спецслужбам, и нацменьшинствам, и власти. Его очень трудно было приручить и прикормить, потому что установка у Эдуарда Вениаминовича была на славу, а не на деньги. Ему нужна энциклопедия, а не дача, он высоко ценил литературу.

16 июля, понедельник. Заходила с визитом Александра, дочка Татьяны Никулеско, моей старой знакомой. Александра дама крупная, витальная, как и мать, она преподает русский язык, но уже не в Венеции, а в Милане. В свое время закончила МГУ и сейчас учится там в аспирантуре. По гражданству дочь и мать — румынки. Рассказывает, что сейчас Румыния по рекомендациям Европы ввела визовый режим с Молдавией и Украиной. Через Румынию идет основная украинская эмиграция в Италию. Едут в основном женщины, которые нанимаются ухаживать за стариками. Кормят своих мужиков. Женщины не остаются в Италии, работают год или два и возвращаются на родину. Во-первых, украинки отличаются честностью, они не знают языка и, значит, не уйдут из дома, не бросят своего старика, наконец, в месяц им платят до одной тысячи долларов, в то время как итальянцы за ту же работу требуют в четыре раза больше. “Так много этого народа, что, когда мы с мамой идем в Милане возле вокзала, мы стараемся даже не говорить по-русски”. Рассказывает также, что где-нибудь в районе Черновцов население сплошь старики и дети — родители на заработках. Это на фоне самоуверенности Кучмы.

27 июля, пятница. Похороны Цыбина. Перед отпеванием к нам в институт пришел прямиком из мэрии с разрешением на место на кладбище В. Бояринов: не хватает денег, похороны на Троекуровском совершаются по генеральскому разряду. Всего с бедной вдовы требуют 34 тысячи, одно только захоронение стоит 18 тысяч. Я тут же добавил из кассы института 7 тыс. рублей. Похоронный, т. е. ритуальный, бизнес опять у людей кавказской национальности. Бог с ней, с национальностью, лишь бы не было русской расхлябанности и необязательности. Квитанцию на все услуги мне отдали уже в церкви.

Я хорошо помню церковь Большого Вознесения, еще когда она была лабораторией высоких энергий и стояла обнесенная высоким забором. По улице Качалова, так стала называться после смерти Вас. Ивановича Малая Никитская, ходили филеры, стерегшие Берию, который тоже жил на этой улице, как и я, маленький, сопливый мальчик, волокущий за собой тяжелый портфель с учебниками. Зима, холодно. Пролетающие, сверкая алыми глазами фар, автомашины бериевского кортежа. Стоят, подняв воротники, знакомые в подъездах оперативники. И над этой всей картиной — огромное мрачное здание, накрытое куполом.

Владимир Дмитриевич не предполагал, что в роскошном дубовом гробу его внесут через боковой вход и поставят в центр храма. Это момент торжества поэта, которого не было у него в жизни. Так же как и не предполагал, что гроб этот привезут на роскошном американском катафалке. При жизни мы никогда не ездим на таких машинах. В гробу он лежал в недорогой рубашечке, как ходил и всегда, нестерпимо в смерти помолодевший. Хорошо служил священник, пел истово и слаженно хор из четырех человек. На улице было убийственно жарко, народа было немного, все в светлых рубашках. Уже погрузневший Арсений Ларионов, В. Н. Ганичев, вернувшийся из своей поездки по Транссибу, Эдик Балашов, который в этих похоронах отчаянно и бескорыстно помогал, были ученики.

Перед панихидой Владимир Георгиевич Бояринов принес стопку сигнальных экземпляров книжки В. Д. “Крестный путь”. Живое слово встретилось с мертвым мастером.

“Спит Божий мир, спит мир безбрежный, Устав от памяти и грез; И, тишины касаясь нежно, Уснули крылья у стрекоз”.

“А там — за самым краем дали, Уже сейчас навеяв жуть, За нами вслед, и в дней провале Продолжится наш крестный путь”.

“Спать уложила птиц рябина. Спит Божий мир — одна семья; И новый день — моя чужбина Страшит безмолвием меня”.

Появились эти сигнальные экземпляры каким-то чудом. Стихи в книге — вещие.

“Светлеет понемногу В груди, где, трепеща, Горит душа — как Богу Зажженная свеча”.

31 июля, вторник. В “Независимой” статья о комиссии по помилованию при президенте. Я давно интересуюсь этой комиссией, может быть, еще и потому, что она сплошь сформирована из интеллигенции. А интеллигенцию я знаю как людей не действия, а слова, знаю, как людей, не стремящихся увидеть результаты своих поступков. Вот что пишет “НГ” о деятельности этой комиссии. “Вот лишь несколько цифр, которые показывают динамику работы комиссии: в 1992 году были помилованы 2726 человек, в 1995-м — 4988 человек, в 1999-м — 7418 человек, а в 2000-м — 12843 человека. Из помилованных в 2000 году более 76 процентов были осуждены за совершение тяжких и особо тяжких преступлений, 2689 человек сидели за убийство, 2188 человек — за причинение тяжкого вреда здоровью, 1834 человека — за разбой” (“НГ”, 25 июля 2001, № 134). Эти добрые господа, возвышенные и просвещенные, хорошо защищенные от жизни даже своим положением члена президентской комиссии, впускают в нашу простую, проходящую в метро и магазинах жизнь людей, которые уже убивали и насиловали и готовы убивать. Далее “НГ” пишет: “Несколько озадачивает и подход членов комиссии к отбору заявлений осужденных с просьбой о помиловании. Взять хотя бы несколько конкретных примеров. Недавно рецидивист Владимир Песков был помилован. В 1982 году он был осужден на 2 года лишения свободы за кражу и освобожден по амнистии, в 1984 году снова осужден за кражу. В 1987 году осужден в третий раз на 7 лет лишения свободы за грабеж и разбой, попытался сбежать из тюрьмы, но был пойман и осужден еще на полтора года. Освободился в 1996 году, и в том же году осужден снова — на 8 лет лишения свободы за разбой. В прошлом году был помилован. С другой стороны, в помиловании было отказано человеку, осужденному на 5 лет за кражу трех куриц и двух индюшек”.

Из этой же газеты узнал и еще одного члена комиссии, которого я как-то выпустил из виду, — Марка Розовского. По какому же принципу их отбирали? В чем здесь дело, откуда такая быстрота и страсть к “милости к падшим”? Невольно вспомнил, как однажды ко мне в ректорский кабинет ворвался некий пышнотелый восточный мужчина и пообещал 10 тысяч долларов только за знакомство с Приставкиным.

4 августа, суббота. Постепенно из телевизионных программ становится ясно, что Россия — страна постоянно действующих чрезвычайных ситуаций. Эта “чрезвычайка” действует так интенсивно, что мы постепенно начинаем отвыкать по-человечески этому всему сочувствовать. Трагедия превращается только в зрелище. Сегодня упавший самолет, завтра убийство в Чечне милиционеров, а послезавтра торговля человеческими органами. Возникает вопрос: или этого раньше было меньше, или мы об этом не знали? Наверное, не знали, потому что прежний обкомовский режим немедленно, не дожидаясь окрика и финансирования из центра, переселял людей, тушил пожары и не допускал того, чтобы в центре автономной республики возникали холерные очаги. Разве для этого получили суверенитеты автономии, сколько могли проглотить? Управлялись на местах, потому что знали — за это в центре снимут штаны. Многое для обывателя и тогда, и сейчас очевидно: например, если не завезти в Приморье уголь, то оно опять замерзнет, если регулярно, с весны, не бомбить ледяные заторы на Лене, то опять возникнет наводнение. Не видит этого всего только власть. А если не видит, то чего взялась управлять? Все ссылаются на то, что нет денег, но в критические ситуации деньги находятся. А может быть, у нас дефицит сообразительности, которая исчезла с переходом на рыночные отношения? Какой же, например, умелец так составил маршрут движения северокорейского лидера, чтобы вызвать у пассажиров, а летом почти все — пассажиры, сильнейшее раздражение? Мне иногда кажется, что такого лизоблюдства и низкопоклонства не было и при старом режиме, который я прекрасно помню.

17 августа, пятница. Все время отвлекался на передачи, связанные с 10-летием ГКЧП. Сейчас сама правда ГКЧП уже вроде никому не мешает. Поэтому по телевидению идут поразительные подробности.

Неожиданно достаточно убедительным оказался Янаев и, как всегда, умен и аргументирован бывший премьер Павлов. У людей было стремление спасти Родину, т. е. оставить ее народу веру в будущее, в будущее их детей, в то, что нужно для обычной, может быть, даже и мещанской, жизни, жизни без излишеств. Но здесь на пути встает Горбачев, который в этих передачах предстает как личность мерзейшая. Самое худшее, крестьянское лавирование и осторожность сложились с элитным образованием, которого он, в общем-то, так и не получил: полудурость-полуловкость. Возникли и новые обстоятельства вокруг “Альфы”, защиты Белого дома, вокруг личности Хасбулатова, выманивания Горбачева из Крыма и проч. и проч.

19 августа, воскресенье. Поздно вечером, почти ночью, для “Труда”:

“Случилось невероятное, мы все же дважды, как в реку, вошли в одну и ту же историю. В связи с десятилетием так называемого августовского путча все каналы телевидения показали свои версии. Это все равно, как если бы к десятилетию Октября появился не только один фильм Эйзенштейна, уже художественно отточенная и неколебимая версия, а заговорили все участники событий. Точка зрения Николая Второго, точка зрения Троцкого, точка зрения императора Вильгельма, и еще здесь же баламут Распутин слушает красавчика и убийцу Феликса Юсупова. Я уже не говорю здесь о В. И. Л. Что-то подобное произошло сейчас, и зритель вынес свое суждение. От зрителя первой трети века наш зритель отличается тем, что уже не следит за версиями — версию каждый комментатор и каждый телевизионный герой придумывает себе удобную и выгодную, — зритель следит за людьми! Какое, оказывается, большое количество врунов и карьеристов сопровождало это историческое событие. Возьмем, например, знаменитого Павла Грачева, который до последней минуты играл сразу за две команды и лишь очень изысканным маневром сумел и советскую присягу вроде соблюсти, и капитал у Ельцина приобрести. А наш первый и единственный президент СССР, которого мы выбрали себе на гибель! Как малодушен, как труслив, как суетлив и ничтожен. Здесь просматривается аналогия с уже упомянутым царем Николаем, который подписал отречение, желая счастья своему народу. А этот вернулся, всех предав и оказавшись всеми преданным, в Москву из форосского курортного плена! Бедный, ни о чем не ведающий президент! Нашел время отдыхать! И потом, заметили ли, с каким сожалением персонажи говорят, что не хотели разрушать СССР? Однако разрушили, чтобы кататься на “мерседесах”. Кусок же оказался таким, что не прожевать. А счастья у народа, чью кровь ни один из высокопоставленных начальников не хотел проливать, нет. Но начальники при деле. Ни такой роскоши, ни такой безответственности, ни такой семейственности предыдущий режим никогда и никому не позволял. Радетели за народ определенно выиграли. Выиграло ли телевидение? Телевидение битву за десятилетие путча, безусловно, проиграло по всем фронтам и на всех каналах, но в соответствии с правдой времени делает вид, что выиграло”.

21 августа, вторник. До удивления наши мысли — меня, неимущего человека, и Алексея Васильевича, одного из богатейших людей России, — сходятся. Я вижу в сегодняшней КПРФ, хотя бы в ее большевистской основе, некий социальный и справедливый стимул первого христианства. Наши первые большевики и социалисты — это были люди аскезы, фанатики. Потом аскеза ушла, ушел фанатизм, и следующее поколение стало устраиваться в жизни, хотя социальную струну общества они, в соответствии с учением, держали. Другое дело, что совершенно исчезла морально-нравственная компонента. Социализм и даже коммунизм значительны, когда рядом существует Церковь, когда есть какие-то проходы, по которым функционируют эти идеи справедливости, социального равенства. Потом партийная компонента задавила и придавила Церковь, и она стала чувствовать себя лишь частью государства, не более. И это психология самой Церкви, которой надо бы сейчас все брать в свои руки.

Тут я вспомнил одно свое раннее интервью, которое давал еще до начала перестройки, когда только что стал членом Московского комитета партии. Старший преподаватель Литературного института, член МК. Парадоксально, что рекомендовал меня туда Евгений Юрьевич Сидоров, по крайней мере, с ним советовались. Так вот, тогда я в интервью как бы потребовал свободы слова для коммунистов, т. е. на интуитивном уровне мысль о соединении этих двух начал, будоражащих нашу страну, мне тогда уже была ясна.

Как ни странно, коммунистические идеи не уходят и сейчас с повестки дня, и все больше молодежи проникается этими идеями. Победа Ходарева на губернаторских выборах в Нижнем знаменательна. Другое дело, что очень неосмотрительно он приостановил свое членство в КПРФ и проч. Голосовали за него не как за гениального хозяйственника, плюралиста, а как за коммуниста. Много ли мог украсть тогда секретарь райкома? Вот то-то.

22 августа, среда. Уже несколько дней все говорят о Дне флага, который связан с августовским путчем. Показали митинг-концерт на площади у Белого дома. Ведущий корреспондент отметил, что площадь уже не та, она приняла державный вид, Белый дом стоит за крепкой решеткой. По поводу решетки я всегда думаю о том, что и перед парадным двором Версаля была решетка, — а ничего, закачалась. Концерт собрал не так уж много народу. Выступали Немцов и кумир всех режимов Виталий Коротич.

Удивительно, но просто на митинг по поводу путча уже никого нельзя собрать, поэтому сосвистывают эту халявную молодежь, которой не пробиться уже послушать где-нибудь в зале группу. Такая ситуация была и с флагом, и с возложением венков у могил трех безумных ребят, погибших в туннеле, когда толпа накрывала танки брезентом и каким-то образом мешала танкистам организовываться… Бог с ними. Но к памятнику люди тоже не пришли. Не получилось из этих бедных, несчастных ребят героев нового времени. Апокрифы еще долго будут рассказывать, что “караул устал”, вспоминать имена Зои Космодемьянской, Николая Гастелло, Паши Ангелиной, Стаханова, — а вот эти имена не прижились и уже не приживутся. Как очень верно заметил поэт: дело прочно, когда под ним струится кровь. Но кровь — во имя счастья всего народа, а не нахрапистой его части.

30 августа, четверг. Утром открыл “Труд”. Тот сюжет, который я посвятил 10-летию путча, отсутствует. Вместо него широко и вальяжно раскинулось что-то написанное Леней Павлючиком. Интересно, струсили или что-то не сообразили по стилистике?

В 12 часов дня на собрании отговорил свой доклад. Это все, что сделано за последний учебный год, и планы на будущее. К моему удивлению, был полный зал, значит, народ чего-то ждет, значит, все находятся в ожидании. Вообще-то доклад достаточно традиционен, единственно, что нового — это его композиция и некоторая литературная концовка.

Но начал я со смерти Цыбина, с его похорон в церкви Большого Вознесения. И это лето, эта жара, это невидимое присутствие в этой церкви молодого и счастливого Пушкина, это мое желание окончить свой жизненный путь в той же церкви — и тогда литературная и жизненная дороги сомкнутся. Одна и та же улица, где находится Союз писателей, где находится сберкасса, о которой я уже писал, и где возвышается церковь. Я уже не говорю о том, что и проработал я полжизни на улице Качалова… Это не просто совпадения, это судьба. Вот, собственно, моя родина и пространство моей литературной и человеческой жизни. А жил я где? Там же — улица Качалова, дом 10 дробь 12. Валя бежала вечером по двору (двор тогда был проходным на Гранатный переулок, это уже потом на месте этого прохода вырос огромный новый корпус Дома звукозаписи), и летом, через открытые окна, доносился стук ее каблуков. У нее была удивительно характерная, летящая походка, и я по звуку определял, что идет она…

11 сентября, вторник. С шести и до восьми занимался дневником, а потом чистил сливу. Вычистил полведра, а остальное отложил на вечер.

День в институте начался с семинара, где обсуждали двоих иркутян — Мишу Прокопьева и Володю Мешкова. Это разные ребята, но с общими сложностями с языком. Такое ощущение, что оба не читали литературы, а только газеты и журналы, я даже не очень понимаю, как они обходятся такими аскетическими средствами. Сами рассказы интересные, но ребята, видимо, мало пишут и пока не писатели, а лишь создатели нескольких рассказов. Рассказов неплохих. Семинар прошел интересно, может быть, потому, что были простые и легко читаемые тексты. Хорошо говорил С. П., который пришел перенимать опыт. Он очень сильно вырос, точно анализирует и понимает текст. За его выступлением я все время чувствую свою школу, впрочем, уже полсеминара говорит если не как я, то не хуже. Сейчас спокойно пишу обо всем этом, зная, что произошло вечером.

Уехал с работы около четырех, потому что решил съездить на улицу Россолимо в ветлечебницу сделать собаке прививку. К моему удивлению, все прошло довольно быстро, и вернулся к шести домой, взял с балкона ведро с оставшейся сливой, включил телевизор и стал отделять сливу от косточек. Тут-то я и увидел, что происходит в Нью-Йорке и других городах Америки. Сначала мне показалось, что это какое-то кино. Картинку, как самолеты врезались в 110-этажные башни Дома всемирной торговли, не описываю. Это все теперь перед глазами. Не буду рассуждать о том, чьи это террористические акты. Это первые звуки и катастрофы Апокалипсиса. Что будет дальше? К боли за гибель простых людей примешиваются странные чувства. Во-первых, ощущение нового этапа жизни всего человечества. Цивилизация в том виде, в котором она существует, уже больше существовать не сможет — слишком она уязвима. Во-вторых, мне начинает казаться, что события подобного масштаба не могут произойти без воли Бога. Америка наказана за то, что долго следила без сочувствия и волнения, а только с любопытством за страданием других. И теперь кто-то ее наказал за развал СССР, за расстрел Белого дома, за Ельцина, за реформы Гайдара и за Чубайса. С этого события начался ХXI век. Из этого всемирного горя Россия выйдет с новым авторитетом, как страна Бога. Теперь и у нас в России что-то произойдет. Телевидение со страстью показывает ужас и панику в Нью-Йорке. По ощущению все это похоже на то, как CNN транслировало расстрел Белого дома.

12 сентября, среда. Весь день думал о вчерашних событиях в Америке. Какая неготовая к несчастьям страна! Какая паника, как не готова эта великая страна к нападению и войне. Буш, изображая мужественность и решительность, мечется из одного тайного бункера в другой и расстерянно роняет по национальному телевидению приличествующие случаю слова. Поразительно, что Америка получила то, что посеяла. Все это было бы невозможным без Интернета, мобильной связи, всего этого вальяжного демократического образа жизни. Теперь ищут, кто виноват. Но ненависть могла возникнуть просто в свободных людях, которые не хотят этого чванливого первенства Америки. Очень жалко людей, которые внезапно оказались под развалинами. За многое здесь отвечает искусство, и особенно кино. Искусство часто додумывает образ разрушений и предательства. Все это предупреждение правительствам всего мира. Наши телеведущие критикуют людей с Ближнего востока, из Палестины, которые видят в этом террористическом акте некую мистическую расплату. А как же им бороться против такого гнета сильного? Пастушонок Давид подобрал с земли камень, чтобы сделать пращу. В Америке, так долго писавшей о лицах кавказской национальности в Москве, теперь хватают арабов.

20 сентября, четверг. Из телевизионной передачи узнал, что Америка практически ввела цензуру на ряд песен, авторов, выражений. Они убрали с экранов все фильмы-катастрофы, закрыли все подобные голливудские проекты. Голливуд будет нести чудовищные убытки. Это и понятно: они считают себя уже в войне. Но и вне войны, чтобы война никогда не возникла, надо кое в чем укрощать интеллигенцию, именно в смысле цензуры. Это та часть общества, которая в своем умствовании готова на любые разрушения, особенно если они не коснутся ее. Да и не столько интеллигенцию, сколько эти низкие слои псевдопоэтов, псевдокомпозиторов, псевдописателей. Они всегда готовы бросить на распыл своим амбициям любую общую идею, общее благо, тихую размеренную жизнь страны. Теперь бы и нам взять это на вооружение, пока не поздно, запретить показ по телевидению ряда песен, фильмов, исполнителей; меньше наркотиков, меньше насилия, меньше секса, меньше технологии убийств, пыток, меньше уловок — как отнять деньги, отнять жизнь. Но интересы Бабкиной и Киркорова превыше всего!

Сегодня же Госдума приняла закон о земле. Нас успокаивают тем, что речь идет лишь о двухпроцентной территории страны — это площади под промышленными объектами, городская площадь. Но это свидетельствует о том, что категории нашего народа резко разъединяются: будут теперь собственники домов, улиц, китайского квартала, чеченского квартала. В России начинается новый, особый виток. Революция в свое время началась из-за земли, и именно землю, как главный козырь, Ленин бросил в 17-м. Поэтому за ним пошел народ. Россия крестьянская страна не по количеству людей, а по внутреннему духу. Мы эту собственность долго не потерпим, в нас слишком сильно чувство религиозной справедливости. Земля дана человеку Богом.

Все начинается сначала. Я уже чувствую себя человеком второго сорта.

24 сентября, понедельник. Утром, гуляя с собакой, встретил Володю Машовца. Он торопился к своему “мерседесу”. Володя, как мне кажется, давно забросил литературоведение и уже лет 10 занимается изданием детской литературы. Это дело не такое уж неприбыльное; как он сказал, оборот нескольких его газет и журналов достигает 1 млн долларов. В том числе он издает какую-то сказочную газету для малышей, тираж которой 27 тыс. экземпляров, а 10 лет назад был 350 тысяч. Для детей, в общем-то, ничего никому не жалко, но Володя жалуется сейчас на систему распространения, и в этом он абсолютно прав, потому что настоящая о б в о р о в ы в а л к а царит повсюду. С нас, с института, требуют лицензий на перевозки грузов, на учебный процесс, на вывоз мусора, а ведь каждая из этих лицензий стоит денег, и их надо самим заработать.

Володя говорит об огромных взятках, которые приходится платить чиновникам. Правда, об этом все говорят, и никто не осмелится назвать тетю, которая открывает ящик письменного стола, чтобы вы туда положили 6 тыс. долларов за право что-либо арендовать под издательство, детскую газету и т. д. И тети понимают, что доходы от этого есть и у дядь. Но Бог с ними. И вот сейчас Володя, оказывается, садится в машину, чтобы объехать несколько киосков, где, возможно, примут для реализации его газету. Володя говорит, что в каждом из них — независимо от того, продадут ли они его газету или нет, просто за знакомство — надо заплатить 20 долларов, и если подойдешь к киоску, то увидишь эту детскую газетку в самом дальнем углу, а на виду будет висеть журнал “Плейбой” или новый журнал для мужчин. Потому что они платят больше. А на этом проклятом Западе существует порядок, при котором подобные эротические журналы киоскер может выложить на передний план, т. е. на линию огня, только после 7–8 часов вечера.

Долгая схватка между Чубайсом и директором Мосэнерго закончилась победой Чубайса. Он поставил на этот пост своего человека, и теперь надо ожидать нового повышения цены на электричество. Чубайс знает, что население выдержит все, а если не выдержит, то его можно и выселить, лишить всех благ цивилизации. То, что раньше было почти бесплатно, теперь станет по цене красной икры. Но ведь богатые не задумываются, что есть на ужин. А кого посадил Чубайс на такое ответственное место? Это загадка для бедных! Аркадия Евстафьева. Да, да, того самого, причастного к делу с коробкой из-под ксерокса, которую выносили из Белого дома во время выборов Ельцина. Как заманчиво звучит цифра — 500 тысяч долларов. Какое наивное было время: чтобы заплатить артистам, участвующим в избирательной кампании, украдкой выносили деньги и стеснялись. Евстафьева его рыжий дружок всегда располагает ближе к деньгам.

26 сентября, среда. Я редко езжу по Москве, и каждый раз она чем-то меня удивляет. Она строится быстрее, чем я попадаю куда-нибудь в новый район. Какие дома, какой уровень строительства! Эти дома и квартиры действительно для очень богатых людей, время в этом смысле меняется. Но где же живут бедные? Мне кажется, они постепенно вытесняются не только из центра, но вообще с глаз долой.

По дороге из министерства остановился возле Болотной площади, решил посмотреть только что открытый памятник Михаила Шемякина. Детей окружают пороки. Фигуры, довольно выразительные сами по себе, скорее мне нравятся. Символично, что памятник еще окружен оградой с воротами, которые на этот раз были закрыты. С одной стороны, конечно, берегут дорогую бронзу, которую могут открутить, отпилить и сдать; с другой — может быть, заперли зло, чтобы оно не разбежалось, а может быть, держат за решеткой этих детей вместе со злом принудительно? Но у ворот и этой ограды еще одно предназначение. Очень это не русское сооружение, могут ведь сокрушить и по идейным соображениям. На этой Болотной площади казнили Пугачева. По преданию, на том самом месте, где сейчас находится фонтан.

В министерстве купил новые книги — “Женщины нацистов” и “Мемуары Понятовского”. Дома начал их читать с жадностью. В первую очередь посмотрел все, что связано с Лени Рифеншталь и с женами Геринга — Карин Геринг и Эммой Геринг. В прошлом году эта великая немка приезжала в Россию и в Ленинграде показали ее грандиозный фильм “Триумф воли”. Я борюсь с собой, фильм о нацизме, но сколько красоты и для искусства нового. Читать вообще нужно больше, тогда какие-то детали из художественной литературы проясняются. Кстати, после этого моего вечернего чтения стали более понятны намеки в романе Клауса Манна “Мефистофель”, который я читал прошлым летом. Ясно, между прочим, кого он еще в своем романе имел в виду. Художник не может просто так написать роман, он еще должен кого-то пришпилить. Это, конечно, выдающиеся дамы, и конечно, не так просты были, оказывается, и Гитлер, и Геринг, и Геббельс. В книге довольно много цитат из Геббельса, из его дневника. Умный и наблюдательный человек, а что касается Гитлера, то он, видимо, действительно обладал какой-то магнетической силой, которая от него исходила.

29 сентября, суббота. Утром ездил на I конгресс патриотов России. Для меня это было тем интереснее, что происходил конгресс в здании Академии наук возле площади Гагарина, которое я уже много лет рассматриваю издалека. Некие золотые конструкции на горизонте. Вблизи это невероятно красиво и величественно. Это действительно здание имперского стиля, огромное, выстроенное на века, символизирующее и мощь человека, и мощь империи. Прекрасные внутренние дворы, мощная “античная” скульптура и замечательные интерьеры. Каким-то образом здание оказалось и не особенно изгажено временем. Может быть, это время отдает себе отчет в том, что теперь ничего подобного себе не построит, все распылили на башенки, на подмосковные особнячки, на кирпичные заборчики.

На конгресс мне прислали билет из секретариата Зюганова. Про себя я хотел бы заметить, что в последнее время успокоился, деполитизировался, обуржуазился. Как всегда, идти в субботу никуда не хотел, хотел на дачу, к яблоням, к компьютеру, к книгам. Тем не менее сел в машину и поехал, благо недалеко.

Огромный зал, больше чем на тысячу человек. Президиум знакомый: Зюганов, Селезнев, Драпеко, много руководителей регионов, привычные протестанты, но это я иронизирую. Прекрасный доклад сделал С. Глазьев. Это для меня удивительный по внутреннему устройству человек, не готовый поступаться своим внутренним миром. Он вскрыл механизм и особенности нового бюджета. Данные чудовищны, мы все работаем ради других стран и ради людей, которые украли общественное богатство. Наметившийся за несколько последних лет подъем промышленности закончился.

4 октября, четверг. По ТВ объявили о взрыве нашего самолета, летящего из Тель-Авива в Новосибирск. Это произошло в воздухе на высоте 11 тысяч метров. Первая версия была — “террористы”. Потом передали еще одну версию: в это же время в Крыму украинский флот проводил маневры, и было выпущено несколько боевых ракет. А вдруг?

Уже несколько дней назад у нас с С. П. возник план скоренько поехать в Шарм-эль-Шейх. В связи с последними событиями в этих местах возникли скидки. Улетаем, кажется, на неделю, в эту субботу.

6 октября, суббота. Летим, оказывается, все той же компанией “Сибирь”, которой принадлежал возвращавшийся из Тель-Авива разбившийся лайнер. На ум приходят разные неловкие и пошлые остроты. Стюардессе: “Девушка, а мы уже достигли зоны досягаемости украинских ракет?”.

К концу полета я взглянул в окно: это самый библейский пейзаж, который только можно себе представить. Ни одного клочка зелени, коричнево-выцветшая земля и коричневые слева по борту горы. Потом днем, прожарившись в городской духоте, придет другая мысль: только здесь, когда плоть от жары находится в как бы парящем состоянии, когда силы на исходе, а сознание кипит, могли возникнуть и святые откровения и родиться великие религии.

9 октября, вторник. Завтра мы все же лезем на гору Синай. Первый раз в жизни я волнуюсь перед мероприятием, требующим физических усилий, и уже подумываю, что бы из лекарств взять. Что я там, на вершине горы, собираюсь найти? Подтверждение легенды, а значит, подтверждение Бога? Жертва легенде? Попытка узнать, на какой почве легенда вырастает?

10 октября, среда. Я неотчетливо, к счастью, это путешествие себе представлял, иначе вынужден был бы отказаться. Мне трудно описать наше быстрое многокилометровое пешее скольжение по предгорьям и горным тропинкам. У каждого был электрический фонарик с батарейкой, которым нас снабдила фирма. Где-то вдалеке, в горах, как звезды, блестели довольно яркие огни, и к этим огням мы шли. Когда подходили — это оказывался свет газовой или карбидной лампы у хижина бедуина, где уставший мог отдохнуть, поесть каких-нибудь простеньких продуктов или просто до утра поспать. В ярком свете ламп, словно в хорошем кино, рельефно бросались в глаза узнаваемые фрагменты: чья-нибудь рука, тюрбан бедуина, этикетка на бутылке с водой, кусочек ковра. А потом открывался во тьме новый огонек.

По этой же тропе рядом с людьми шагали и верблюды. Наши молодые соотечественники, не понимая этой, как им казалось, сложной игры в религиозное паломничество, оседлали этих верблюдов и переговаривались друг с другом, как на пикнике. Стоила эта прогулка верхом 10 долларов. “Леша, бери скорее верблюда, все равно стоит десять долларов, за ту же плату проедешь дольше”. Но эти всадники не рассчитали, что последние семьсот или шестьсот метров самого крутого подъема им придется совершить самостоятельно.

Где-то в середине пути я почувствовал, что мне становится плохо. С. П. всегда внимательно, как погонщик за дорогим животным, присматривающий за мною, взял мою руку и насчитал 190 ударов пульса в минуту. Мы сделали остановку, потом дошли до следующей карбидной лампы, и тут дорога оборвалась. Впереди, по отвесной горе, под крупными, как горох, библейскими звездами поднималась вверх лестница с крутыми и высокими ступеньками. Какое счастье, что ничего, кроме желтого кружка света от фонарика, не было видно. Сколько их, этих ступенек? Я не предполагал, что их так много, да и отступать практически было некуда. Моя рубашка давно была мокрая, и уже чувствовалось холодное дыхание предрассветных часов в горах.

Сергей буквально втащил меня наверх. Он взял меня за руку и тащил. Я понимаю, что это были усилия всего в пять-шесть килограммов, но именно на это моего организма и не хватало. Я шел в каком-то тупом беспамятстве. Скорее, не дыхалка ломалась, а не гнулись в бедрах ноги. Мне кажется, я запомнил здесь каждый кирпич.

Путешествие в такое странное место и должно быть странным. Я уже думал, что это какой-то мне жизненный урок и я не дойду до вершины никогда. Но вдруг показалась еще одна палаточка с ослепительным светом карбидной лампы — и мы на плосковатой вершине. Сама вершина напоминает зуб с неровной поверхностью среза. Еще шаг — и покатая площадка с железными перилами. Меня подташнивало, я был весь в поту, а на горе, как только я перестал двигаться, оказалось дьявольски холодно. Ледяной ветер, кругом полная темнота. Больше всего я боялся инфаркта. А как меня отсюда снимут, и что будет дальше? А сколько хлопот я всем понаделаю? Я прислонился к какому-то камню среди множества набившегося на вершину народа и попытался расслабиться. Тут С. П. куда-то исчез и через пару минут вернулся: с другой стороны тоже есть площадка. Мы перешли туда, С. П. опять исчез и возник уже с каким-то тюфяком и шерстяным одеялом. Вот так, на вершине горы, прижавшись друг другу под одеялом, мы ждали рассвета. На краю площадки какой-то фотограф установил камеру, чтобы запечатлеть первый проблеск солнца. Стало быстро светать, обнажился окрестный пейзаж — будто красное тесто, его только что вымесили, и Создатель отнял руки. Недалеко еще одна гора, уже самая высокая на Синае, на нее, про преданию, ангелы перенесли тело Святой Екатерины. Я не уверен, что где-нибудь в мире есть еще такой пейзаж, и все время думаю о том, что именно это видел Моисей, пришедший сюда босой. Тогда не было и каменных ступеней, которые монахи высекли позднее. Что произошло в душе, что произошло в сердце? Я понял состояние паломников в конце пути. В моей жизни произошло что-то очень важное. Этого не забыть.

Я помню все — и спуск вниз, и стоящий внизу монастырь. Мое нездоровье вдруг исчезло. При свете дня я получше разглядел путь, который был проделан ночью. Пожалуй, зная все сейчас увиденное, я бы наверх полезть не рискнул. Тем не менее, как два козла, побежав с горы впереди всех, мы перепутали дорогу и вниз спустились по другой, более крутой, монашеской лестнице. Шли как бы в складках гор, ступеньки здесь еще более высокие, — все это напоминало скорее слалом. Шли часа полтора. Наконец, внизу показался монастырь Святой Екатерины. Ни разу не разрушенный и ни разу не разграбленный больше чем за полторы тысячи лет. Башни, купола, стены — замок, а не монастырь. А ноги уже не идут. Но это уже другой день, и ночь минула и предыдущий день прошел.

11 октября, четверг. Я уже писал, что на обратном пути, только спустившись с самого пика, мы перепутали на развилке тропу и принялись спускаться не по той довольно пологой дороге, по которой поднялись, а по почти отвесной, которую проложили здесь монахи. Это было невероятно тяжело, мышцы икр напряглись и с непривычки онемели, но дорога эта запомнится на всю жизнь. Сползая с камней, среди которых не было ни одного, что не стоял бы, приваренный цементом, прочно и неколебимо, я все время думал о невероятном подвижническом труде, вложенном здесь неизвестными строителями. В конце тропы стал виден нависающий над нами монастырь Святой Екатерины. Я еще не предполагал, какие редчайшие переживания мне выпадут в нем.

Зря мы ругались из-за так называемого сухого пайка. Нашу компанию, спустившуюся с горы, повели “за счет фирмы” завтракать. Нас всех, постояльцев разных отелей с изысканной кухней, не смутили ни скромно нарезанные помидоры, ни мисочки с вареной фасолью, а тех, кто следит за своей фигурой, не разочаровала и разнообразная, скромная на вид местная выпечка.

В монастыре я купил за 10 фунтов тоненькую книжечку-путеводитель, содержание которой и повторял наш экскурсовод Али. Вмещала брошюрка и много других сведений, о которых Али не говорил. Тем не менее и эта хорошо составленная книжечка не может передать огромного впечатления, производимого монастырем.

Последнее, что нам показали там, был реликварий. Я знал об этой традиции средневековых монастырей по роману Умберто Эко “Имя розы”. Здесь почти та же ситуация. В монастыре, зажатом между горами, есть крошечное, на шесть мест, кладбище. Здесь покойник лежит три года, а потом его останки выкапываются и переносятся в реликварий, полуподвал, неплохо даже освещенный, одна часть которого занята грудой черепов, а другая — сложенными штабелями косточками. Все это лежит за стеклянными стенками. Реликварий еще и туристический объект показа. Каждый монах готов послужить обители еще после своей смерти!

Экскурсию в реликварий проводил монах, говорящий no-русски. Двадцать два года назад он окончил филфак, и его выбор и служение были вполне оправданны. Для нашей группы он говорил очень убедительно и ясно. Говорил о грехе и покаянии, о необходимости раскаиваться и исповедоваться. Надевая фелонь, иерей в служении своем изображает Господа, принесшего Себя в оправдание за людей, и потому должен облекаться правдой при всех делах своих. Но разве не Бог устроил и обустроил этот жестокий мир? Почему все, кто жил до Христа, праведно они жили или нет, все пойдут в ад? потому что на них не лежит печати священного крещения? Именно так сказал в реликварии святой отец-филолог. Пятнадцать веков назад, когда религия поднималась и оборонялась от окружающего ее идолопоклонства, быть праведными значило уйти от мира и своей жертвенностью показать преимущество новой религии. Но сейчас есть еще и другие способы возносить хвалу божественному устройству мира. И почему в Божье царство не войдут люди, которые не были крещены по причине отсутствия обряда Крещения?

Из реликвария мы пошли по пыльной дороге к автобусу мимо добротных строений, мимо старого и нового монастырского сада. Каждый монах знает, что его череп будет в реликварии анонимно. А может быть, столь же анонимно и бессмертие? Как бы там ни было, все равно аккуратно монахами поливаются молодые деревья, которые увидят чужие и незнакомые люди.

Во время путешествия назад заснуть почти не удалось. С нагорья по шоссе автобус долго спускался вниз. Сначала шли горы темно-коричневого, почти красного цвета. Потом черного. Редко встречаются истерзанные жарой и ветрами деревья. Каждое такое деревце рассматриваешь как чудо. Иногда видятся выгороженные из каких-то платков и ковров палатки бедуинов, кое-где лежат верблюды. Что они едят, где пасутся? Большие кузнечики пустыни. Верблюдов почему-то жалко, но ведь они живут в своей естественной среде. Как же хочется некоторым людям навязать другим свое представление о счастье.

Весь вечер зализываем свои раны. Спим, читаем, в восьмом часу пытаюсь пройти по городу, ноги совсем не ходят. Есть не хочется. С. П. отказывается от ужина и разгружает тот сухой паек, который нам дали в отеле: прошелся по кексу и крутым яйцам, потом, естественно, будет жаловаться на крепость желудка. Спать легли часов в девять. Увиденное произвело слишком большое впечатление. Ощущение, что приобщился к каким-то серьезным внеземным тайнам.

12 октября, пятница. До сих пор я под влиянием увиденного за последние дни. Картины нашего посещения горы, час лежания на каменных плитах с глухо бьющимся сердцем, почти мороз под утро и пронизывающий ветер — и ведь ни инфаркта, не заболел, не простудился, — солнце, встающее над горами, потом спуск по крутым отвесным ступеням, монастырь, появившийся с высоты, и путешествие по нему, неопалимая купина, эхо голоса прабога — все это стоит перед глазами. Иногда я жалуюсь себе, что ничего не успеваю запомнить: с какими значительными встречаюсь людьми, какие смотрю спектакли, как в этот момент я волнуюсь, умственно переживаю, а проходит некоторое время и — нету этого в моей памяти. Здесь же, верю, все будет по-другому, во мне что-то как бы замкнулось. Выходя из монастыря, я почему-то вспомнил, как стоял на холме, под которым подразумевалась Троя, и смотрел на мелкую, усаженную огородами долину. Вот оно, возникающее из небытия прошлое.

17 октября, среда. Сегодня хоронили Виктора Ивановича Кочеткова. Он умер 78 лет от роду. Гражданская панихида проходила в Малом зале ЦДЛ. Народу было человек тридцать, это все люди моего поколения, в основном служивые, поддерживавшие определенные идеи. Виктор Иванович многие годы работал в “Нашем современнике”, был там членом редколлегии, поэтому в основном собрались авторы и сотрудники журнала. Говорили все на редкость хорошо, и старый редактор, Сергей Васильевич Викулов, и новый, Станислав Юрьевич Куняев. Оплакивали ушедшие годы, свою молодость, чувство равенства и защищенности, которых мы все лишились. Я тоже не утерпел и сказал несколько слов. Я вспомнил замечательный вечер, когда Виктор Иванович приехал в Москву из Саратова и пришел в гости к нам, к маме. Это было году в 68—69-м. Самотеком журнал “Волга” собирался печатать мою повесть “Живем только дважды”. Виктор Иванович приехал в Москву, чтобы убедиться, что моя повесть не мистификация какого-то писателя, работающего под псевдонимом, что автор не еврей, что автор вообще существует, потому что писателя с моей фамилией в справочнике не было, а повесть, по словам В. И., “была высочайшего качества”.

22 октября, понедельник. Объявили волю президента и правительства о прекращении аренды военных баз на Кубе и во Вьетнаме. На Кубе аренда обходилась казне в 200 миллионов долларов. Это, конечно, мелочь в общегосударственном масштабе. Но ведь мы отдаем, чтобы уже никогда не вернуться. В свое время, имея в виду сиюминутные выгоды, отдали Порт-Артур и отдали Крым. А вон как оно повернулось. Мы ушли из Афганистана, а закончилось все это 11 сентября. Шеварднадзе вместе с Горбачевым во имя светскости, чтобы казаться широкими западными людьми, уступили какие-то острова на востоке, обернулось все это потерей огромных рыболовецких площадей — 52 тыс. кв. км моря (три Польши!).

26 октября, пятница. Наибольшее впечатление за день я получил от статьи Дмитрия Галковского в свежем “Дне литературы” и от чудовищной пробки, в которую попал где-то на улице Димитрова. Я просто обратил внимание, что вдоль всей этой правительственной трассы одна часть милиции занята только обслуживанием проезда спецмашин, а другая, укрывшись в подворотнях, собирает деньги с тех водителей, у которых сдали нервы и которые пытались развернуться в объезд по встречной пустой полосе. Светофор на слиянии улицы Димитрова и Полянки около двадцати минут горел ровным красным светом. Кого ждали? Кого пропускали? Сколько же других злобных мыслей пришло в мою голову!

Но до того, как перейду к Галковскому, еще об одном. Возвращаясь на метро домой, обратил внимание, что у станции опять воздвигают новый ряд палаток — рынок живет! Завтра, наверное, он откроется. Во всех палатках горит свет и мастера что-то доделывают. Ну, конечно, весь он будет принадлежать армянам, чеченцам или азербайджанцам. И тут же я отметил, что и эти рабочие-мастера тоже все кавказской национальности.

И вот после этого, придя домой, я лег в постель и залпом прочел статью Галковского. Потом я перечитал избранные убийственные цитаты.

“Любое государство устроено по принципу “пищевой пирамиды”. Внизу — зоопланктон, наверху — небольшое число крупных хищников, контролирующих или осуществляющих политическую, экономическую и социальную жизнь общества. В самом демократическом обществе наверху находится много-много четыре процента от общего числа населения. Смысл “еврейства” заключается в том, что еврейская община принципиально отказывается заселять нижние этажи государственного здания и всеми правдами и неправдами стремится полностью разместиться на верхушке, занимаемой четырьмя процентами коренного народа”. Дальше Галковский остроумно варьирует эту тему: “В принципе безразлично, какая национальность венчает конкретную пищевую пирамиду. Более того, история со всей наглядностью показывает, что верхушка и должна в этическом отношении отличаться от основной массы населения. Однако из-за того, что господство осуществляется евреями не прямым захватом, а путем постепенного, многосотлетнего “выдавливания” местных конкурентов, евреи становятся специалистами не по руководству, а по захвату власти. Львиная доля еврейских усилий уходит на дискредитацию конкурентов и собственную рекламу, содержательная же работа исчезающе мала. Кроме того, местная элита является именно элитой, то есть выборкой из основной массы. Со всеми частными исключениями наверх попадают наиболее сильные и талантливые особи. Индивидуального подбора из еврейской массы почти нет. Любой еврей уже по своему происхождению обречен на “богоизбранность”. Поэтому еврей всегда сравнительно хуже вытесняемого им конкурента. Он плохой чиновник, плохой писатель, плохой промышленник. Подлинный успех достигается евреями только в областях, суть которых и состоит из вытеснения конкурентов. Это социальный активизм, банковская деятельность, реклама”.

Галковский спорит с Солженицыным о месте и характере деятельности евреев в России. В первую очередь, Галковский освобождает читателя от иллюзии существования еврейского вопроса. Еврейский вопрос — это вопрос евреев. Для нас, русских, должен существовать только русский вопрос.

28 октября, воскресенье. Умер Петр Лукич Проскурин. Он был очень болен и лежал в реанимации уже несколько недель. Умер или отключили? О том, что он безнадежен, я слышал за неделю. Мир литературы редеет.

29 октября, понедельник. Вечером говорили о “деле” Аксененко. У него взяли подписку о невыезде. МПС, оказывается, покупал рельсы в Японии и Канаде. Каково? Это когда считается, что лучшая сталь до сих пор у нас. Да никакого бюджета здесь не хватит, если бюджетные российские деньги мы будем ни за что ни про что, а только по воле взяточников передавать в другие государства. Причем всеми перевозками занимались — у МПС-то! — некие частные фирмы. В том числе фирма, которую возглавлял 26-летний сын Аксененко! Каково? Говорили еще об огромных тратах министерства на квартиры для высшего руководства. До восьми комнат и чуть ли не по 3 миллиона рублей! Теперь понятно, почему министерство повышало тарифы. Это сколько же дачников должно было внести свои рубли, чтобы сынишка Аксененко жил “как все люди”!

Гроб с телом П. Л. установили в Большом зале ЦДЛ. Я там давно не был, а тем временем произведен ремонт, все по-европейски усреднилось. На лестнице сняли портреты писателей, Героев Социалистического Труда и Героев Советского Союза, открыли окно, но на другой стороне стены зато повесили портреты лауреатов Нобелевской премии. От Бунина, через Пастернака, до Бродского. В духе времени. Сам зал тоже изменился, стоят, как в западном кинотеатре (впрочем, теперь это действительно кинозал), новые кресла с какими-то пластмассовыми добавлениями, для того чтобы держать там свою индивидуальную бутылку с напитками.

Лицо Проскурина мертвое и белое. Лиля, его жена, стоит рядом, закинув на гроб и тело мертвого мужа руки. Потом она села. Я стоял рядом и слышал, как она скомандовала садиться и родственникам. И Лилю жалко, я хорошо помню ее по прошлогоднему фестивалю в Гатчине. Как там тепло принимала публика П. Л., как аплодировала, как его любят. После отпевания в церкви Большого Вознесения его повезут хоронить на родину в Брянск. Петя из очень трудной семьи, и я, узнав его историю, поразился, как он сумел вытащить себя, потому что все было против него. При немцах его отец был старостой, скорее всего, как справедливый мужик по просьбе сельчан. Пришли наши, как водится, быстро захотели Луку поставить к стенке, но не расстреляли только благодаря случаю. Это один из тех редких писателей, который имел всенародную славу и любовь и которому все далось очень нелегко.

31 октября, среда. Дума, конечно, опозорила себя, не лишив права неприкосновенности депутата Головлева. (Фамилия тоже, конечно, говорящая в русской литературе.) То, что перед этим сообщили и корреспонденты, и правоохранительные органы, кажется мне вполне убедительным: мальчик, конечно, попользовался. Но мне кажется, что путинские сети его все же накроют. То, что происходит сейчас в политике, т. е. борьба со старым и новым воровством — а тронули не только министра путей сообщения Аксененко, но находят какие-то беспорядки и у Шойгу (и как им не быть, когда совершались такие безумия — завозили батареи на самолетах из Хабаровска во Владивосток!), — свидетельствует, по-моему, о твердом курсе на диктатуру закона. За всем этим я вижу волю Путина. Тут его отличие от Ельцина, и эта своеобразная расчетливость лучше. К счастью, и дочки Путина еще не подросли. А впрочем, все зависит от общих семейных установок.

Но все это размышления вечерней поры.

7 ноября, среда. По ТВ показали несколько демонстраций, которые коммунисты устроили в Москве и городах России. В Липецке даже жгли государственный флаг. Характер демонстраций изменился. Очень много красного цвета, значительно больше народа. Показывают по-прежнему людей пожилых, но молодых становится все больше и больше. На митингах коммунисты ставят в вину власти земельную реформу, втягивание России в американскую войну в Афганистане и т. д.

Показали еще одну демонстрацию — молодежи, скорее всего, это какая-то проправительственная организация. Молодежь была в фартуках и с метлами: они символически чистили Россию. Наводят чистоту в мозгах, призывают освободиться от каких-то имен и от каких-то газет. Я подумал, что чистят они свои мозги и от сложности нашей собственной истории. Молодежь мне казалась облегченной и слишком легко организуемой. В связи с этим я вспомнил и другое соображение Пруста из книги: о том, что после каждого витка революции возникает волна тоталитаризма.

22 ноября, четверг. В “Культуре” объявлен Совет при Президенте РФ по культуре и искусству. Президент хочет работать с новыми людьми. Можно выделить тенденцию: эстрада представлена Геннадием Хазановым, театр Константином Райкиным, Александром Калягиным, Олегом Табаковым и Евгением Мироновым. Самый опасный для президента и самый влиятельный цех — писательский — Эдвардом Радзинским, он же и по драматургии. Кино — Никитой Михалковым и Сергеем Жигуновым, у которого “в миру”, кажется, была другая фамилия. Не оставлена в стороне и другая, “внешняя” — подчеркиваю! — сторона культуры и искусства с художником-модельером Валентином Юдашкиным. Вот люди, которые теперь будут лоббировать искусство. Я понимаю, что это, наверное, не вкус президента, но и его понимание искусства как чего-то внешнего, эффектного, а не глубинного здесь наличествует. Возможно, мое раздражение связано с тем, что я хотел увидеть в этом списке себя? Откуда такие амбиции? Нет Дорониной, нет Распутина, нет почти никого из “народного” оппозиционного направления.

27 ноября, вторник. Вечером по TB, по второму каналу, прошла двухчасовая передача Елены Масюк о Курильских островах и наших в связи с этим отношениях с Японией. Передача такой силы, что в любой другой стране она вызвала бы, по меньшей мере, отставку губернатора тех мест. Конечно, ничего не произойдет. Но какая удивительная показана повсеместность предательства наших чиновников и общественных деятелей, их забвения интересов России, какая нищета, какое удивительное воровство и глупость! Такого портрета новой власти на телевидении еще не было. Я подозреваю, что все это делается не без указаний верховной власти, которая хотела бы изменений и предлога, чтобы схватить вора за руку. Иначе она погибнет и рухнет сама. А может быть, это только мои иллюзии? Больно за страну и за наш доверчивый народ. Какова власть инородцев! Линия Шеварднадзе, передавшая большую часть дальневосточного шельфа Америке, и соглашение о рыболовстве, подписанное с Японией Немцовым! Масюк говорила о Сахарове, Попове, Горбачеве, Собчаке как о предателях интересов России. Хотелось бы сказать, что они просто красовались, но один из приглашенных в передачу специалистов и свидетелей говорил об оплате поездок этих господ в Японию, об их книгах и гонорарах за счет японской стороны. Платное лоббирование. И как, в принципе, по дешевке.

29 ноября, четверг. Умер Виктор Петрович Астафьев. В этот день у нас был ученый совет. Первое интервью я дал “REN ТВ”. Приехал милый парень Роман, я наговорил ему то, что и должен был сказать. Астафьев великий писатель, и я всегда так считал. Негоже, конечно, здесь вспоминать, что покойный В. П. приветствовал расстрел Белого дома, но и забыть об этом не могу. Я ничего не могу забыть из прошлого. Этому пареньку и его камере я рассказал, как встречался с В. П. Астафьевым на радио и как он нарисовал мне свою царь-рыбу в альбоме. Незабываемым остались удивительные рассуждения В. П. о том, как в “Пастухе и пастушке” он писал сцену любви.

Но утро началось не с интервью, а с того, что пришла Надя Астафьева, слушательница ВЛК, и написала заявление с просьбой оказать ей материальную помощь в связи со смертью ее отца Виктора Петровича Астафьева — на билет. Я быстренько подписал все бумаги на 3500 рублей и сам отнес в кассу. Девочка неплохо пишет прозу и стихи. Самое поразительное в том, что Надя уезжала из той же аудитории, где много лет назад занимался ее отец. В. П. ведь заканчивал Высшие литературные курсы, т. е. Литинститут.

После ученого совета приехали ребята от Володи Кара-Мурзы. У них были интересные вопросы, и это меня привлекло. Например, о политической деятельности Астафьева и о его роли в избирательной кампании Ельцина. Ну, я так и сказал, как думал: что B. П. был большой художник, а в политике имел психологию люмпена, бомжа. Здесь сказалось его беспризорное детдомовское детство. А что касается его участия в предвыборной кампании Ельцина… Говорят, Астафьеву вроде пообещали Нобелевскую премию. Но ведь не Шолохов, здесь усилий государства оказалось мало. Надо взглянуть и правде в глаза. Царь литературы — все же роман. Здесь писатель выступает со своей картиной мира. Астафьев гениальный рассказчик. Я помню, как в отпуск взял новые, нечитанные рассказы Астафьева, среди которых “Лов пескарей в Грузии”, и его “Печальный детектив”. Начинал я с рассказов. Это было так возвышенно и с такой колдовской силой слова, что я себе поклялся, если так же он пишет и роман, я навсегда прекращаю писать. А вот сегодня я даже не помню, о чем “Печальный детектив”, хотя прекрасно помню сцены из “Пескарей”.

Карамурзинцы, естественно, всю политику — и, наверное, правильно — вырезали. В эфире говорили Вознесенский, Дементьев, бывший губернатор Красноярского края и кто-то еще. Все говорили очень благостно.

1 декабря, суббота. Закончился проект “За стеклом”. Это о ребятах и девушках, проведших месяц в квартире-аквариуме. Пять человек. Это любимая передача народа в жанре раскованного подглядывания. Ребята сами по себе ничего, но в них какая-то глобальная дебильность, отсутствие привычной мне духовности. Зато в духе телевидения все очень болтливы и раскованны. Несут что ни попадя. Девушки еще и вульгарны. Особенно одна, все время смеющаяся истерическим и визгливым смехом. Девушки и ребята вечно слонялись из комнаты в комнату со стаканами вина и пива. По-моему, об одной книге за все время и поговорили, но натужно. Самоуверен и самохвалебен был ведущий Набутов, постоянно твердящий о телевизионной славе этих молодых людей, но подразумевается, что о его славе. А ведь был неплохим репортерoм.

4 декабря, вторник. Безумно волнует, как никогда, война в Афганистане. Что мне Гекуба? Что я Гекубе? Тем не менее, есть ощущение, что все это не обойдет стороной и нас. Особенно меня волнует, что конфликт расширяется. Совершено несколько жутких терактов в Израиле, и израильтяне ответили на это всей тяжестью военной мощи. Теперь началось: металл и деньги станут молотить по живым людям, но мировой опыт показал, что металл слабее. Палестинцев все время сравнивают с обычными террористами, но у них есть кроме внутреннего бунта, террора и еще один импульс: это их земля, на которой они жили так, как хотели.

6 декабря, четверг. Вечером поехал в ресторан “Царев сад” на десятый букеровский обед. Сам сидел за рулем и долго искал стоянку. Было очень холодно. Этот самый “Сад” расположен в устье Болотной площади, как раз на съезде с моста, идущего от Красной площади. Новое, только что построенное здание очень современной архитектуры. Мне эта архитектура не нравится. Сам ресторанный зал похож на зал для кегельбана или на билетный зал большого вокзала. Полно мальчиков и девочек в виде официантов и официанток. В здании холодно. Позже, в конце церемонии я сказал в одну из телевизионных камер: обед был плохой, но результат впервые лично меня удовлетворил.

Я люблю наблюдать за тусующейся литературной общественностью. Отчетливо сознаю, что сам я тоже являюсь объектом наблюдений. Но ведь литературная общественность из всех самая неудовлетворенная и честолюбивая. Как все постарели! Сколько за каждым стоит разных несправедливых суждений, которые, раз вызвав в своем кругу аплодисменты, не принесли им ни славы, ни удовлетворения. Многих я с трудом узнавал. Но так редки у нас праздники… Старые дамы с удовольствием расхаживали по залу с полным бокалом чего-нибудь дорогого в одной руке и с сигаретой в другой. Пепел летел на пол. Моя знаменитая профессорша со мною не здоровается, и я не пишу ее фамилии. Людей, с которыми не здороваюсь я и которые не здороваются со мною, можно перечесть по пальцам. У нее сегодня есть повод для ажитации. Но искомого она, как мне кажется, не получит, хотя силы, наверное, задействованы огромные.

В связи со сменой в “Литгазете” редактора раскланялся с Аллой Латыниной. Но это уже потом, а сначала встретился с самим Латыниным и подумал, как его внутренне характеризовать: муж знаменитого критика Латыниной или отец знаменитой публицистки и экономического обозревателя Юлии Латыниной.

10 декабря, понедельник. Утром, как всегда, постоял в дверях, гоняя опоздавших студентов. Потом поехал на похороны Анатолия Андреевича Ананьева.

О том, что он умер, сказала мне В. С., которая сейчас в больнице все читает и все время что-либо смотрит по ТВ. Я рассчитал, что хоронить его станут не раньше понедельника, и утром принялся названивать в Дом литераторов. Предполагал, что все будет рядом, на Большой Никитской. К половине одиннадцатого выяснилось, что панихида состоится в одиннадцать в морге Кунцевской больницы. Я еще несколько минут колебался, потому что помню и тот случай, когда Г. Я. Бакланов кричал мне в телефон: “мы здесь с Анатолием Андреевичем”, и кое с кем, в частности с Г. Я., лишний раз встречаться не хотелось, но потом что-то меня будто бы толкнуло, и я полетел. Я предполагал, что увижу и О. Павлова, который именно через “Октябрь” рассылал свои инвективы против меня, и встречу своих знакомых по “Октябрю”.

К счастью, дорога была хорошая и, хотя и мело, не было пробок. Я люблю этот чистый московский вначалезимский асфальт, много машин, идущих на большой скорости по шоссе, и впереди них волнами летит поземка. По дороге я вспоминал, что несколько раз печатался в “Октябре”, и Ананьев неизменно был ко мне лоялен, вспомнил всю эту работу, и как B. C. сделала с ним полосу в газету, и Ананьев был неизменно к ней внимателен. Я бросился на эту панихиду, лишь приблизительно представляя, где находится Кунцевская больница и ее морг. Но вместе с Пашей нашли.

Последний раз я здесь был, когда хоронили Женю Велтистова. Та же просторная и высокая строгость, гирлянды, черные полотнища, просторные окна, через которые видна вечная заснеженная природа. В гробу посередине холодного каменного пространства лежит маленький и сухонький старичок — останки А. А. На лбу бумажная ленточка с текстом молитвы. И верный раб КПСС, Герой Социалистического Труда тоже стал православным. Просто констатирую, говорю об этом без осуждения. И Сережа Чупринин крестится, и С. А. Филатов крестится, и я крещусь. В этом случае я всегда вспоминаю свою тетку Антонину из Таганрога, которая крестила меня в 14 лет.

Кладу шесть розовых гвоздик, которые купил по дороге в киоске на Кутузовском, они как некий символ рядом с ворохом гвоздик красных. Почему Ананьеву я не взял красных гвоздик? Какой подтекст вкладывала в это моя интуиция?

Прохожу в дальний угол зала, здесь редакционные, рядом со мною Ира Барметова, первый зам. главного. Шепчемся. Две недели назад А. А. еще приезжал в редакцию. Он приезжал в редакцию, как минимум, два раза в неделю. Последнее время ходил тяжело, с палочкой, и его шатало. Болен А. А. уже семь лет. Они все узнали о его болезни, когда он стал проходить лечение — у него начали редеть волосы. Кто теперь станет главным редактором? Этот вопрошающий дух витал над всеми редакционными. Пришла в голову подловатая и несправедливая мысль: рак — это болезнь нечистой совести. Держался за место, работал изо всех сил, ну, это я понимаю, он держался за образ жизни, за то, чтобы хотя бы формально числиться не выброшенным из элиты, писал романы, о которых молчали и которые печатались только в его журнале. И — итог. Я думал об этом совершенно спокойно, безо всякого внутреннего торжества, умиротворенно и скорбно. Не было Г. Я., надо иметь мужество, чтобы придти на похороны сотоварища и понимать, что завтра твоя очередь. Холодное ложе, белое покрывало, красные гвоздики, бумажная ленточка на лбу, усохшее лицо.

В этом зале, видевшем мертвые лица маршалов, знаменитых артистов и ученых социалистической поры, началось отпевание. Я не хожу специально в церковь, но когда бываю в подобных ситуациях, внимательно слежу за ходом службы. Отпевает еще не старый священник. Он кадит на покойного, потом кадит на живых. Все окутано сладким общим туманом, мертвые и живые едины в благодати. “Прости грехи вольные и невольные”. В этих словах вся мудрость и бесконечная доброта Господа Бога — грехи не только невольные, сделанные случайно, но и грехи вольные, совершенные как зло или нарушение заповедей.

В конец молебна священник, став рядом с покойным, читает по листу бумаги молитву. Потом он сворачивает молитву вчетверо, откидывает покрывало и пытается просунуть этот лист в сомкнутые ладони покойного. Но лист не проходит, священник перегибает его еще раз и снова не может разомкнуть заледеневшие ладони. Кощунственная мысль приходит мне в голову: бывший яростный критик православия не принимает молитву. Я поворачиваю голову влево и встречаюсь взглядом с Ириной. По ее взгляду я понимаю, что ей в голову пришла точно такая же мысль. Мы отворачиваемся друг от друга и оба гоним от себя эти греховные помыслы. Я говорю это о себе, но полагаю, что то же переживает и Ирина.

11 декабря, вторник. Вечером мне рассказали по телефону, как закончились вчерашние похороны Анатолия Андреевича. На кладбище никто не поехал. Были, кажется, только жена и дочь, Стасик с Леной Смирновой, они оба не работают в “Октябре” уж давно, шофер и бухгалтерша. Все его многолетние сотрудницы блистательно отсутствовали. Вечная, так сказать, память. Я ведь отчетливо понимаю, что были дела и поважнее, надо было решить, кто станет новым главным редактором и какие деньги будут за этим избранником стоять. Самое интересное, что вчерашнее отпевание заказал шофер А. А.!

12 декабря, среда. Опять весь день сидел дома и читал “Книгу цивилизации” Игоря Давиденко и Ярослава Кеслера.

Давиденко и Кеслер — это адепты академика Фоменко, который предлагает другое летоисчисление. Например истории Египта не 3 тыс. лет, а лишь 800. Не веришь в эти резкие перебросы чисел, но когда принимаешься читать эти тексты, связанные с историей материальной культуры, когда датировка связывается с тем, была или не была зубчатая пила и когда появилась стамеска, многое становится на свое место. К своей чести, я тоже все время пытался реально представить, как именно при мускульной силе втаскивались 22-тонные блоки на вершины пирамид и как эти блоки из гранита и диорита отламывались от монолитов. В моем воображении это тоже не получалось. В общем, читаю взахлеб, я не могу сказать, что мир сужается, но время предстает совершенно другим.

Сколько забылось и исчезло уже за жизнь моего поколения! Дима, постоянный смотритель телевизора и наш охранник, только что демобилизовавшийся из армии, уже не может вспомнить, кто такой Синявский! Естественный процесс времени — не хранить, а забывать. И сегодня вечером буду читать и начну перечитывать. Все, что я принес из книг на эти праздники из института домой, так и не открыто.

Прочел мемуары Лени Рифеншталь, которые журнал “Киносценарии” выпустил к ее столетию. Здесь очень интересные разговоры с Гитлером и поразительная сцена, когда Геббельс на официальном просмотре полез под шелковую юбку режиссерши. Я понимаю, что все прошло и кануло, но обращение к этой фигуре как бы приоткрывает дверь в ад. Журнал под видом установления истины и справедливости стремится к “специфическому” — письма Параджанова из зоны и пр.

13 декабря, четверг. Прочел в “Новом мире” большую часть романа Улицкой “Казус Кукоцкого”. Это очень грамотно, местами даже сильно, но самая настоящая беллетристика. У Улицкой отчаянные попытки всплыть над этой самой беллетристикой, она пытается это сделать, но парения, такого естественного, как даже в занудных романах Маканина и Кима, не происходит. Здесь какая-то духовно-глубинная немота. Все кружится вокруг врача-гинеколога, здесь же его семейная жизнь и история, переданная через быт. Самое интересное — биология и генетика, это Улицкая знает. Читается интересно: здесь традиционные для таких авторов вопросы крови, наследования, рода, своих и чужих, отмеченных и простецов. Естественно, присутствует и еврейский вопрос, и фраза о том, что христианство если не замешено на антисемитизме, то связано с ним. Хорошо бы и антисемитизм, и кто евреи, и кто не евреи — все в одночасье забыть. Тем не менее, если удастся пригласить Улицкую на семинар, то это было бы хорошо. По-человечески она мне нравится, как прозаик она тоже не агрессивна и добра.

16 декабря, воскресенье. Весь день дома, хрипеть стал меньше, но и в бассейн не хожу. Сегодня выборы в городскую думу. У меня такая апатия к власти, что я решил на выборы не ходить. Твердое ощущение, что власть, в том числе и в Москве, в руках коррупции, а это огромный чугунный каток, из-под которого не вылезешь.

Разговаривал с Игорем. Интересные новости про журнал “Октябрь”. Чуть ли не 50 процентов акций журнала принадлежали покойному А. А. Ананьеву. О том, как он их получил (со слов опять же Игоря). Уходит, например, Лошкарева: “Ты не против, Ниночка, если я эти бумажки оставлю себе?” Значит, теперь главного редактора смогут выдвинуть главные акционеры — жена и дочь.

17 декабря, понедельник. Объявили явку избирателей на выборы в городскую думу. Это двадцать девять с десятыми и сотыми процентов. С моей точки зрения и по сравнению с другими годами, годами богатых надежд, это процент тревожный. Надо не забывать еще и о том, что Москва город в общем сытый, с деньгами, с начатками среднего класса. Здесь, как нигде, много чиновничьего люда и целый класс перекупщиков, валютных спекулянтов и продавцов. Последнее время много говорят о том, что с первого января повышается плата за квартиру. Город уже не хочет доплачивать до 60 % за коммуналку. И это богатейший город, укравший у своих жителей дома и социальную сферу. Меня не удивляют вызывающие офисы, жилые богатые комплексы и особняки, которые выросли за последнее время. Город дает возможность нажиться строительным фирмам, и, я думаю, произойдет еще немало по этому поводу кровавых разборок. Но одновременно город старается ничего не тратить на здешнюю красоту. Словно в каком-нибудь Якутске, вдоль улиц протянулись временные сети отопления. У нас на улице Строителей между домами на металлических подставках, а также вдоль всей Молодежной вытянулись эти крашеные серебрянкой или завернутые в жесть трубы. Раньше все это было уложено под землю.

Правительство снова нам преподнесло подарок. Теперь мы начнем платить все налоги с продаж и пр. Льготы на высшее образование закончились, даже то, что мы зарабатываем, облагается и облагается. Это напоминает налоги с бороды в средние века. Не желая и не умея брать налоги с богатых, правительство, чтобы жить и здравствовать сытно и представительно, стрижет бедных голых овечек.

19 декабря, среда. В три часа дня началась защита Даши Валиковой, нашего библиотекаря. Тема у нее несколько более размашиста, чем следует: “Художественный мир Бориса Можаева”. Это — на докторскую, но, кажется, она сделала довольно удачно. Правда, желая подстраховаться, она пригласила Александра Никитича Власенко и, видимо, оказалась в таких хороших отношениях с М. О., что та принесла прямо на диссертационный совет отзыв на автореферат. В толковом отзыве M. О. была, как многим показалось, какая-то заданность. Можаев был явно “свой”, хотя он много раз переходил из лагеря в лагерь, но дружил с Солженицыным, с кем-то еще. Даша была хорошая и услужливая девочка; наконец, понятно: это свой брат библиотекарь. Но преувеличенность тона по отношению к диссертации вызвала реакцию. Здесь же из президиума послышался гусевский басок: “Человек был скверный”. Я-то даже вспомнил гусевский рассказ, как покойного Можаева никто из писателей особенно хоронить-то и не хотел, ни патриоты, ни демократы. Вспомнил сцену, тоже рассказанную в свое время Гусевым: “По обе стороны гроба стояли, поблескивая очами друг на друга, Солженицын и Куняев”.

В тот же вечер возле ректората объяснились с М. О. Вроде помирились, она обвинила меня в двойном стандарте в разговорах. Это соображение я принимаю, некоторое лицемерие в моем характере имеется, будем его выковыривать. В этом смысле позиция Стасика Куняева мне нравится больше, нежели моя, он прямодушнее.

К вечеру замело, и я собрался ехать в Дом литераторов на вечер, посвященный новому роману Александра Проханова “Господин Гексоген”.

Зал оказался полон, хотя вечер был платный. Мне билеты достал Сережа Сибирцев, который очень трогателен. Все время звонит, держит меня в курсе писательских дел, вот и здесь достал нам с С. П. два билета за счет фонда Проханова. Публика на последних вечерах сменилась, здесь уже меньше маргиналов, людей с флагами и плакатами, да и сама политическая борьба приобрела другие формы, скорее экономические. Присутствовавший на вечере Г. А. Зюганов говорил о том, сколько губернаторов из, так сказать, “красных” было приведено к власти, и вот именно эти люди постепенно поднимают свои регионы. Это понятно: этим людям, как и мне, интереснее социальные процессы, их честолюбие опирается на славу и благодарность целого края, нежели на лелеяние собственного кошелька. Здесь, по существу, надо говорить о задаче общей и задаче семейной.

Среди гостей вечера в президиуме были Зюганов, Глазьев, маршал Язов, он, кажется, единственный, кто прочел роман и пересказывал его очень смешно, иногда просто опасно смешно. Были также генералы, Володя Личутин, Сергей Беляк, адвокат Эд. Лимонова… Станислав Куняев сообщил: только что они на редколлегии присудили Саше Проханову годовую премию журнала за “Идущие в ночи”. К сожалению, я не читал эту работу Саши и вообще чувствую себя виноватым, что читаю его мало, а, видимо, зря, памятуя, как его хвалил Андрей В.

Молодая певица пела романсы на стихи преимущественно Тимура Зульфикарова, и это было хорошо. Его же байка о встрече Ходжи Насреддина с Усамой бен Ладеном была принята очень прохладно. Вообще стиль нагнетания тревоги как-то из моды вышел и уже не вызывает прежнего восторга. Было скучновато. Зюганов, как всегда, выступил политически виртуозно. Да и вообще все говорили очень точно, выверенно и правильно, но мне по-настоящему интересно было только выступление молоденького рыженького парня Эдварда Султанова, представленного как журналиста и политолога, и Алины Витухновской, которую зал, очевидно, не понял.

Ее стихи, хотя и непричесанны, но имеют взрывную ментальную силу, а выступление мальчика было очень неплохим по словам и сильным по смыслу. Сам строй его речи был таков: это поколение политиков ушло, прислушайтесь к молодежи. Был, естественно, Володя Бондаренко, который и вел удачно это мероприятие, позванивая иногда в звоночек, когда кто-то нарушал регламент. Были, конечно, и те, кто Проханова объявлял пророком, колдуном, чуть ли не мессией.

22 декабря, суббота. Когда мне говорят: ах, как хорошо и интересно вы написали свой дневник, я улыбаюсь и отмалчиваюсь. Я мог бы сказать: написать полдела, надо этот дневник сначала прожить!