Выродок

Выродок

Лиза Павлова

ВЫРОДОК

Данный текст является вымыслом. Все совпадения случайны.

- Фамилия, Имя, Отчество.

- Родионов Дмитрий Андреевич.

- Год рождения.

- Тысяча девятьсот восемьдесят третий.

- Где родились?

- Город Москва.

- Как называется оружие, которое у вас было?

- Вепрь двенадцать и Бенелли М три.

Я слышу свой голос будто со стороны. Будто это не я говорю. И этот затравленный человек, ослепленный вспышками фотокамер – это не я, а кто-то другой.

Я больше не думаю об Ане. Ее имя для меня пустой звук. Мы поменялись ролями. Теперь Я ее страшный бред.

Вокруг меня суетятся люди. Они все при исполнении. Вот более опытный оперативник объясняет менее опытному, как должно проходить изъятие оружия и боеприпасов. А кто-то громко кричит в телефон какому-то Артёму, как проехать к нашей фабрике. И этот Артем ведь может сюда и не ехать. И не быть здесь. А я не могу отсюда уйти. Уже не могу… Я только сейчас осознаю, что они лучше меня, умнее меня. Они обыграли меня. Их сила в их обычности. Заурядность и бытовуха делает из них буйволов. Я же ничтожен и слаб по сравнению с ними. Я так завидую им. Они на работе. И вечером поедут домой. Лягут в свои кровати. Я тоже мог бы. Если бы не это…

Я сижу на стуле. Связанный. Чьи-то руки сзади, держат меня. Как зверя. Никто меня не боится. Все испытывают ко мне отвращение. Они хотят скорее закончить свою работу. И разъехаться по домам. Я всего лишь их быт. Их рутина. Ничего не изменилось. Только чувство отвращения ко мне окружающих усилилось. Я чувствую, как неприятно прикасаться ко мне тем, кто меня держит. Наверное, они потом будут тщательно мыть руки. Как же я устал…

Мама. Вчера она что-то стряпала на кухне. Так вкусно пахло мясом и чесноком. Сегодня я мог бы сидеть за столом, есть приготовленный мамой ужин. Мог бы видеть ее. И папу. Я вздыхаю. Слабый стон вырывается из груди. Никто не обращает на это никакого внимания.

Как объяснить им, что у меня не было другого выхода. Ведь они все равно не поймут. Ничего не поймут. Они никогда не понимали меня. Я осознал это еще в детстве. Когда учительница по литературе вызвала меня к доске, рассказывать стихотворение Некрасова про какого-то зайца. Я помню, как все ждали, что я начну рассказывать. А я молчал. Я смотрел в эти лица и не хотел произнести ни звука. Потому что ничто не могло пробить эту стену между ними и мной. Я получил двойку. И получал каждый раз, пока мама с папой не пришли в школу и не попросили учителей не вызывать меня к доске. Они сказали, что я боюсь аудитории. Я не оспаривал это, хоть и знал – никакой это не страх.

В юридической академии я перевелся на заочный по той же причине – я не хотел видеть их лица. Я не хотел говорить с ними. Я оставлял на потом этот разговор.

...

Я прыгал с работы на работу, нигде не задерживаясь. Мне надоедало однообразие и вынужденное общение с теми, кто осточертевал с первых дней знакомства. Я вымучивал из себя стандартные фразы, стараясь скрывать то, что я абсолютный чужак.

Но настал день…День, когда я впервые захотел говорить…Захотел стать одним из них…Потому что пришла ОНА. И ОНА была одна из них.

Это был мой первый рабочий день в фармацевтической компании, куда я устроился юристом по договорам.

Ее любопытные как у ребенка глаза я увидел впервые, когда заносил в финансовый отдел заявление на выдачу зарплатной карты. Она улыбнулась мне и сказала:

- Привет!

Я молча кивнул в ответ. Положил заявление на стол нужному сотруднику и вышел.

В 12:00 все, кто сидел рядом со мной, засобирались на обед. Подбадривающими голосами и снисходительно-приветливым тоном, которым обычно разговаривают с новичками, позвали и меня. Я сделал вид, что очень занят, и пообещал подойти чуть позже. На самом деле, я просто выждал несколько минут, чтобы у меня была возможность сесть отдельно от всех, после того, как они уже рассядутся за столами.

В столовой я выбрал рыбный суп, пюре и тефтели. Взял еще салат. Я сел за столик у окна. И только приготовился есть, как услышал:

- Приятного аппетита! Можно к тебе? – это была ОНА. Я вздрогнул и пролил суп из ложки на дисплей лежащего на подносе мобильного телефона.

Она не дождалась моего согласия. Она села за мой стол. Напротив меня и протянула салфетку:

- Теперь рыбный запах долго не ототрешь – улыбнулась она.

Я улыбнулся в ответ.

- Меня Аня зовут, - продолжала она, - я работаю в финансовом отеле.

- Дмитрий. Родионов, - голос почему-то был хриплым.

- Очень приятно. Ты же юрист, правильно?

- Да. Первый день сегодня, - я не знал, как есть, потому что у меня дрожали руки, а я не хотел, чтобы она видела мое волнение.

- Наверное, сложно адаптироваться? У нас непростой коллектив.

- Да нет, я уже освоился. А что не так с коллективом?

- Ну, у нас все молодые, амбициозные. Могут казаться заносчивыми.

- Не заметил.

В это время Аню позвали девушки из ее отдела.

- Ой, извини! – сказала она, – я обещала с моими коллегами обсудить кое-что, поэтому я тебя оставлю.

Я кивнул.

Аня взяла поднос, и направилась к своим коллегам, обернувшись ко мне, она вдруг сказала:

- Дима, а знаешь, у тебя очень голос приятный.

И ушла. Я смотрел ей вслед, а в душе у меня творилось что-то невероятное. Меня будто бы окунули в холодную прорубь после горячей сауны. Тысячи иголок вонзились в меня.

...

Из звенящей ужасом реальности продолжают доноситься вопросы протоколиста:

- Женаты?

- Нет.

- Дети есть?

- Нет.

Отвечая на эти вопросы, я вдруг на минуту задумался, а как бы я чувствовал себя, если бы мог ответить положительно, и не просто был бы женат, а был бы женат на НЕЙ, и у НЕЕ были бы от меня дети.

Я стал мужчиной в 17 лет. Я гулял по городу, и вдруг ко мне обратилась вульгарно одетая ярко накрашенная девушка. Она спросила меня, который час. Я ей ответил и уже хотел идти дальше, но она взяла меня за руку выше локтя и спросила наделано томным голосом:

- Не желаешь поднабраться опыта? Я многому могу научить.

Неожиданно для себя я сказал «Пойдем!». Я привел ее к себе домой. Мои родители уехали к друзьям на дачу, и квартира была свободна. С тех пор я время от времени покупал любовь шлюх. Это было очень удобно. С ними не нужно было ни о чем говорить. Всего три слова: Сколько, Пойдем, Раздевайся. И это меня устраивало.

Устраивало до тех пор, пока не появилась Аня.

Собираясь на следующий день на работу, я поймал себя на том, что тщательнее выбираю одежду. Переборов лень, я погладил мятые брюки. И надел новый свитер, который, как мне казалось, мне очень шел.

Но за целый день я увидел ее только один раз. В столовой. И то мельком. Когда я пришел, она уже уходила, о чем-то оживленно беседуя с парнем из ее отдела. Она меня не заметила, и мое настроение скатилось к нулевой отметке.

Потом шли дни. И ничего особенного не происходило. Моя работа была скучной. В день приходило с десяток запросов: «Дима, рассмотри, пожалуйста, договор и одобри». Я читал контракты, правил их, комментировал, одобрял.

За обедом Аня больше ко мне не подсаживалась, хотя я соблюдал ее расписание. Я наблюдал за ней издалека, угрюмо пережевывая столовские котлеты, а она щебетала со своими коллегами, и всегда смеялась больше обычного, если среди них были мужчины.

Однажды я задержался, обсуждая по телефону с партнёром компании правки, которые сделал к его форме договора. Разговор затянулся больше, чем на час, и я едва успел в столовую до закрытия обеденной раздачи. Мне казалось, что столовая пуста, но вдруг в самом углу я заметил ЕЕ. Сидя перед подносом с нетронутым обедом, она плакала. Лицо раскраснелось, губы дрожали.

Я взял свой обед, подошел к ней и кивнул на место напротив:

- Позволишь?

Она подняла на меня полные слез глаза и кивнула.

Я сел и молча ждал. Я не знал, что сказать. Она заговорила первая.

- Работа не место для эмоций, правда?

- Ну почему? Я где-то читал, что эмоции вредно сдерживать. Что у тебя случилось, если не секрет?

- Не секрет. С молодым человеком поссорилась.

- Он тебя обидел?

- Не то, чтобы обидел. Понимаешь, он очень невнимательный. Забывает о моих просьбах. Мне обидно его равнодушие.

- Ань, не переживай. Не думаю, что забывает. Скорее набивает себе цену. О тебе невозможно забыть.

Моя попытка перевести все в шутку увенчалась успехом, она заулыбалась. Ее улыбка, просиявшая сквозь слезы, была похожа на солнце после дождя.

Я любовался ею. Аня заметила это. Я вздрогнул и опустил глаза. И вдруг она положила свою руку на мою и сказала:

- Дим, спасибо тебе за поддержку.

Снова тысячи иголок вонзились в меня.

…

Эта чертова жизнь издевается над нами. Она отнимает у нас всё, чем мы больше всего дорожим сразу, как только мы перестаем скрывать свое сокровище. Так уж устроен мир. То, что тебе всего нужнее всегда бесследно растворяется в воздухе, лишь попав тебе в руки. Я ненавижу эту жизнь. Я ненавижу людей, которые с этим смирились и прячут свою боль за глухими стенами принципов и догм. Прячут так, что потом уже им не пробить эти стены и никогда не стать счастливыми. И вот они наклеивают улыбки на свои постные лица, и начинают искать утешения во вкусной жратве, в погоне за модой и стилем, последними новинками в технике и прочей дребеденью, постепенно превращаясь из великих создателей в ничтожных потребителей. Великими создателями мы были лишь в детстве, потому что мы сами создавали свой мир, мы не боялись быть счастливыми и не боялись признаться, что именно делает нас счастливыми, каким бы глупым это что-то не было. А потом мы выросли и загадили свою жизнь гниющими догмами и не мы стали царить над миром, а мир – над нами, превратив нас в безликих тварей, отняв у нас право на счастье.

…

Я помню тот день, когда во мне зародилась надежда. Я приехал с работы домой разъяренный. Эти фрикообразные недоумки в метро довели меня до белого каления. Грязное вонючее стадо. Мне хотелось снизить население Москвы как минимум вдвое. Этот маршрут Медведково-Кантемировская был призван убить во мне остатки человеколюбия…Мама молча накрыла на стол, она уже знала, что когда я прихожу вот такой, то меня лучше не трогать. Ужин немного утихомирил пламя ярости. Я закрылся в своей комнате и включил компьютер. Открыл Контакт…и вздрогнул…Заявка в друзья…ОНА!

Уже через секунду я рассматривал ее фотографии, зависая на каждой по полчаса. Я изучал ее.

Битый час я думал, что ей написать в ответ на эту заявку. Но решил ничего не писать. Добавил и всё, зачем лишние слова.

Ночью я не мог уснуть. Я представлял, как она сидит перед компьютером, как ее изящные пальчики набирают мое имя в поиске и как ее прекрасные глаза разглядывают фотографии в поисках моего лица. Зачем она тратила время на то, чтобы меня найти? Если искала, значит, думала обо мне, а что она думала обо мне. Вопросы и домыслы роились в моей голове.

…

В очередной раз меня везут из СИЗО в здание суда. Толпа людей дожидается меня у дверей, несмотря на дождь. Неужели им так нравится тратить на меня свое время. Я слышу свист и проклятия, пока меня ведут от машины до дверей. «Выродок, мразь, тварь!» - кричат люди, их лица искажены злобой и ненавистью. Вдруг я различаю в толпе лицо моей матери. Я вздрагиваю. Я вижу немой вопрос «зачем?» в складках ее губ, вопрос, который я уже не раз задавал себе в стенах тюремной камеры. Она постарела лет на двадцать. Плечи опустились. И я вдруг осознаю, что если не все люди, собравшиеся здесь, то хотя бы большая их часть – это не праздные зеваки, а родственники и друзья тех, кого я убил. И я понимаю, что горе моей матери в сотни раз страшнее их скорби и ненависти. Она потеряла сына, ибо я сейчас живой мертвец, и она взвалила на свои плечи этот чудовищный груз вины за всех убитых мною и за боль и слезы их близких. И как страшно ей сейчас слышать эти слова проклятий в адрес самого любимого и дорогого ей человека.

…

На следующий день после того как я видел Анины слезы, я привез ей музыкальную игрушку «Не плачь, малыш!» В инструкции, прилагаемой к этой игрушке, я маркером выделил слова: «мягкая игрушка с уникальными музыкальными эффектами. Специально разработана Японской Лабораторией Акустики с целью успокоения малыша во время плача». Я положил ее Ане на стол с утра, когда ее еще не было на работе. Вернулся на свое место и стал ждать. Через полчаса раздался звонок на мой добавочный номер:

- Димка, ты супер! Спасиииибо!

Ее восторгу не было предела.

С тех пор каждое утро я оставлял на ее столе какой-нибудь сюрприз – сладости, игрушки, фрукты, цветы. Однажды оставил кактус в горшочке, но ей это не понравилось. Она написала мне в коммуникаторе: «Дима, кактусы – к расставанию. А я тебя терять не хочу…» Эти слова ворвались в мое сердце, как ураган. Значит, между нами есть ЧТО-ТО, раз она говорит о страхе расставания.

Как-то, когда я с утра принес Ане сюрприз и в очередной раз поймал на себе косые взгляды ее коллег, я чуть помедлил у дверей их отдела и услышал, как один из парней сказал другому:

- И на что этот ботан-губошлеп надеется?!

- Злой ты, Андрюха! – последовал ответ со смехом.

В этот момент я вспомнил другой раз, когда меня так назвали. Это было, когда я учился на третьем курсе. Когда четверо подонков отняли у меня велосипед. Я катался по ночному городу и наслаждался летней ночью. Они шли мне навстречу, отморозь, с ничего не выражающими лицами. Один из них, поравнявшись со мной, изо всех сил пнул по колесу, я не смог удержать равновесия и упал. Эти твари принялись бить меня ногами. Потом тот, который пнул по колесу, сел на велосипед и поехал, обернувшись он крикнул: «Ну че, ботан-губошлеп, видишь свой велик? Ахахаааа – больше не увидишь!»

И теперь, когда я снова услышал эти слова, приступ ярости разлился по мне, обжигая все внутри. С этого дня я возненавидел ИХ, и эта ненависть росла во мне с прогрессией снежного кома.

…

Я всегда испытывал трепет к оружию. Особенно к огнестрельному. Но я никогда не соотносил его с собой. Разве что только в детстве, когда представлял себя великим воином. Я и вообразить не мог, что когда-нибудь я возьму в руки настоящую винтовку. Этого не было даже на уровне мечты. Зато я всегда с большим энтузиазмом смотрел передачи про оружие, читал статьи, просматривал информацию в интернете. Это вдохновляло меня. Вдохновляло лишь как стороннего наблюдателя…До тех пор, пока я не пришел в отчаяние…

…

Я думаю, у слов "преданный" ( в смысле "верный") и "преданный" (тот, которого предали) слишком близкие значения, чтобы считать их омонимами. Второе неизбежно для первого и наступает момент, когда два этих понятия сходятся в одну точку…Чем больше я привязывался к Ане, тем ближе я подвигался к этой точке…И где-то в глубине души я это знал…

…

Если бы меня попросили описать себя одним словом, я бы сказал – Наблюдатель. Я никогда не чувствовал себя участником жизни. Я всегда был только наблюдателем. Я многое замечал при этом, многое пропускал через себя, но никогда не был частью чего-то. Зато когда появилась Аня, я вдруг начал чувствовать жизнь, начал чувствовать себя в ней. Я был похож на застенчивого ребенка, который стоял в зале, где танцевали другие дети и не решался выйти в круг к танцующим, а только смотрел исподлобья, ловя каждое их движение. Но неожиданно для себя решился и ринулся в самый центр круга и начал танцевать так неистово, что другие вдруг испуганно расступились.

…

Я помню тот момент, когда Аня пригласила меня в кино. Был конец рабочего дня. Я спускался по лестнице, и чуть не столкнулся с ней. Она бежала наверх с телефоном в руках, хмурая и злая.

- У тебя всё хорошо? – спросил я ее.

Она замешкалась на пару мгновений, потом вдруг какая-то мысль осенила ее, она просияла и спросила:

- А ты в кино не хочешь сходить? Сегодня ведь пятница, завтра выходной. Можно и погулять.

Я еще не успел ничего ответить, как она, выпятив губки, начала дергать меня за рукав и говорить:

- Ну, пожалуйста! Ну, пойдем! Пойдем!

Был летний вечер. В воздухе витало что-то такое, что как будто дурманило голову и наполняло грудную клетку предчувствием чего-то огромного, светлого, радостного. Я провожал Аню домой после кино. Мы поймали машину, но вышли чуть раньше перед ее домом. Ей захотелось пройтись. Я помню, говорил без умолку, воодушевленный ею, я был еще под впечатлением того, что целых два часа в полутемном зале она сидела рядом со мной. Я видел ее красивые глаза, глядящие в экран, в них отражались блики кадров, я чувствовал ее дурманящий запах. Когда она что-нибудь говорила мне, она наклонялась к самому уху и один раз даже ее губы коснулись моей мочки. Я никогда не забуду это ощущение. Внизу живота будто атомная бомба разрывалась…И вот я шел, рассказывая ей о каком-то кризисе четверти, поразившем умы нашего поколения. Пересказывал какую-то статью, которую прочел в интернете накануне.

- А тебе фильм-то понравился?! – вдруг спросила она.

- Мне понравилась ты - совершенно без робости ответил я.

- А мне понравился Сталлоне в этом обмундировании. Классные они там все были. Мне понравились их черные жилеты и столько оружия. Оружие делает даже сопляка мужиком, правда?

- Я обожаю оружие – сказал я. - Оно живое. У каждой винтовки есть свой характер….

Я говорил это с таким жаром, что Аня вдруг остановилась и странно посмотрела на меня. Задумалась на мгновение, потом сказала:

- Не думала, что ты так любишь оружие. Я тебя не представляю со стволом в руках.

Через несколько дней после этого разговора, я записался в секцию по стрельбе.

…

В следующую пятницу я положил ей на стол билеты в кино. Ждал ответного звонка часа полтора. Но вместо звонка пришла смс в коммуникаторе аутлука:

«Я не смогу сегодня никуда идти. У меня дела. Зайди после обеда, забери билеты».

Билеты я не забирал. И обедать пошел поздно. Когда пришел, увидел их у себя на столе. Я поднес билеты к носу, и уловил тонкий запах Аниных духов. В груди ныло. Я чувствовал физически катастрофическую нехватку ЕЁ.

За пятнадцать минут до конца рабочего дня зазвонил стационар. Ее имя высветилось на сером дисплее сразу и разукрасило его в самые яркие цвета.

- Дим, у тебя еще осталось желание в кино сходить?

- Осталось, - ответил я, радость как теплый глинтвейн разливалась у меня в груди.

- Тогда пойдем. Я отложила все свои дела, мне будет приятно провести с тобой этот вечер.

Я не знаю почему, но в момент счастья насладиться ощущением того, что ты счастлив невозможно. Осознание того, насколько сильно ты был счастлив, приходит только после всего, уже из прошлого, уже невозвратное оно заставляет тебя прочувствовать всю его полноту, и разрывает сердце на куски…

С этого звонка началась короткая, но безудержно яркая феерия моей жизни.

Я не помню ни фрагмента из фильма, который мы смотрели. Я был в каком-то безумном напряжении. Если бы я только знал, как недолго это продлится, я бы не упустил ни одну деталь…Я бы старался запомнить, впитать в себя всё, что было связано с этими встречами.

В тот вечер я впервые поцеловал Аню. У ее подъезда. Прощаясь, она приблизилась ко мне, заглянув в глаза и приоткрыв губы. Я понял и принял этот призыв. И я не знаю, как выдержало мое сердце этот бешеный ритм, который оно выстукивало, перегоняя кипяток крови по пульсирующим венам.

…

Мы почти каждый день гуляли после работы, но на выходных не виделись ни разу. Это меня огорчало. Я скучал по Ане. Скучал так, что с какого-то времени стал замечать сходство моего отражения в зеркале с ее лицом.

И вот однажды, она пригласила меня на встречу со своими друзьями. В субботу.

В крохотной квартире-студии с вычурной отделкой и подогреваемым полом разместилось человек двадцать гостей. Все шумно разговаривали и пили алкоголь из стеклянных бокалов. Когда мы вошли, Аню стали радостно приветствовать, а я поймал на себе несколько удивленных, вопросительных взглядов.

- Это мой коллега по работе –Дима Родионов. Он юрист.

- Опа, юрист, полезные знакомые у тебя, Анет! – пошутил один из парней.

Аня громко засмеялась.

Я молчал, но внутри меня уже начал закипать гнев. В течение всего вечера на меня больше никто не обращал никакого внимания. Аня постоянно уходила от меня, прибиваясь к разным группкам, чтобы успеть пообщаться. А я вообще не понимал, что делаю здесь. Разговоры были абсолютно пустые. Все эти твари, как оказалось, одевались только в брендовые вещи и уже объехали полмира. И я понимал, что должен чувствовать себя абсолютным чмом по сравнению с ними, потому что я был в турецких джинсах и ни разу не выезжал никуда дальше Крыма, куда ездил в рамках акции по спасению птиц, попавших в нефтяное пятно. Этим моральным уродам не понять, что такое раненая птица в руках, и что можно чувствовать, спасая жизни беззащитных существ. Я так сильно ненавидел этих напыщенных неискренних ломающихся друг перед другом недоумков, что мне хотелось подойти к каждому и плюнуть в лицо. Некоторых особо одаренных хотелось схватить за шею и бить мордой об пол.

Потом, когда на полигоне я стрелял по цели, я частенько представлял эти самодовольные рожи…

Когда Аня, наконец, соизволила поехать домой, она даже ничего мне не сказала. О ее намерениях я понял только тогда, когда она стала искать свое пальто в куче шубок и кожаных курток. Я молча поплелся за ней, на ходу застегивая свою неказистую куртенку.

Мы ехали в лифте, Аня некоторое время молчала, потом вдруг, посмотрев на меня с презрительным прищуром прошипела:

- Ты вел себя как идиот. Как бирюк какой-то. Ни одного разговора не мог поддержать.

- Мне не о чем было разговаривать с этими людьми. Я вообще не понимаю, зачем ты меня сюда притащила, - огрызнулся я.

- Ух ты! Смотрите-ка какие мы важные. Чувствуешь себя выше этих людей?! Им еще нет и 27, а они уже столького добились в жизни, а ты?! Юристишка-заушник! Зануда и ботаник!

Я не верил своим ушам. Я был в таком ужасе, будто у меня на глазах восхитительно красивый благоухающий цветок превратился в безобразную жуткую склизскую зловонную змею.

Лифт выплюнул нас в полутемную парадную. Она смотрела на меня и ждала ответа. Я сначала просто сорвался с места и стал уходить. Она стояла и смотрела мне вслед. Я все-таки не выдержал - вернулся, подошел к ней вплотную и выпалил:

- Ты такая же пустышка, как они!!!

И ушел.

Через полчаса я уже писал ей смс: «Аня, прости меня! Я не знаю, что на меня нашло. Ты самая лучшая девушка в мире! Я люблю тебя! Мне без тебя даже дышать тяжело!»

Ответа не последовало. Тогда я позвонил. Мое сердце беззащитно сжималось под пинками телефонных гудков. Я набирал несколько раз. Сначала она просто не отвечала, и я еще надеялся, что не слышит. С третьего звонка она начала сбрасывать меня. А потом и вовсе отключила телефон. И я с ужасом осознавал, что впереди целая пропасть мучительного воскресенья, и только в понедельник я смогу ее хотя бы увидеть.

…

Я с интересом наблюдал, как мне ставят штампы в заключение оружейной медкомиссии. Клиника состояла из двух кабинетов. В одном сидел врач, который якобы проводит осмотр, во втором выдавалось заключение, затем ставился итоговый штамп на рецепции клиники. Весь медосмотр состоял из трех вопросов:

- Алкоголем злоупотребляете?

- Нет.

- А наркотиками.

- Нет.

- Были ли когда-либо выявлены психические заболевания?

- Нет

Годен!

…

Сердце пыталось сбежать, изо всех сил вырываясь из груди, когда я шел в финансовый отдел.

Я подошел к ее столу. Она делала вид, что напряженно работает и не поднимала головы.

Я тихо сказал:

- Аня, надо поговорить!

- Ты не видишь разве, я занята. Мне надо отчет сдавать.

- Аня! Ну, пожалуйста! Я не могу так больше!!! – мне было уже плевать, что эти идиоты все слышат и уставились на меня во все глаза.

Аня продолжала щелкать пальчиками по клавиатуре, вбивая какие-то цифры в экселевский файл.

- Ну, я прошу тебя! – умолял я. Мой голос дрожал.

Вдруг поднялся один из финансовых аналитиков – Костя Суфтин. Такие, как он, всегда нравятся женщинам – уверенный, красивый, гордый. Я ненавидел его, потому что с ним Аня была особенно любезна, и обедали они очень часто вдвоем, как будто случайно задержавшись, чтобы не обедать со всем отделом:

- Дмитрий, я думаю не стоит отвлекать Аню от работы. Вам, наверное, тоже есть чем заняться на своем рабочем месте.

И всё! Ни одного обидного слова!!!! Но эта реплика в мой адрес была равносильна пулеметной очереди. Я был расстрелян. Я сгорал от стыда.

Мне ничего не оставалось, как уйти. Окружающая обстановка звенела и раздражала каким-то ярким светом. Голова кружилась. Меня бросало в жар. Волны отчаяния хлестали как вымоченные в соленой воде плети. Все кружилось, улюлюкало, выживало меня из этого мира….

…

«Самое страшное – это осознавать, что ты никогда не будешь с тем, с кем хочешь быть больше всего на свете. Аня, пожалуйста, вернись!»

«Я понимаю, что ты не хочешь быть моей девушкой. Но давай хотя бы будем просто друзьями. Позволь мне хоть изредка с тобой говорить, слышать твой голос, видеть тебя!»

«Сегодня в столовой хотелось просто подбежать к тебе и обнять! Прижать к груди изо всех сил, Я не могу без тебя!»

«Аня, я сижу в твоей парадной. На ступеньках. Я буду так сидеть до утра!»

«Я ненавижу тебя!!!! Зачем ты меня мучаешь?!!! Знаешь ли ты, что у меня появляются мысли, чтобы покончить со всем с этим! Ты доиграешься, что я убью тебя… и себя заодно!..»

«Милая, прости за злые слова. Прости за угрозы! Я не знаю, что на меня нашло!».

Ни одно из этих смс не получило ответа, а гудки на ее линии как будто вели отсчет дней, которые остались мне и им…

…

- Шел бы хоть мусор вынес! Смотри на него - пожрал и на диван! – голос отца ревел на всю квартиру.

- Ну что ты к нему пристал! Не видишь, он пришел с работы, он устал!

- Это у него-то работа?! В офисе за компьютером! Помантулил бы с мое!!! Работник тоже мне! Тьфу! Дармоед он, а не работник!

- Ну что ты такое говоришь?! Перестань, пожалуйста! – взмолилась мама.

Отец замолчал. Я повернулся к стене и уснул.

После таких выпадов в мой адрес отец часто чувствовал себя виноватым, я это знал. Поэтому на следующее утро попросил у него машину, и он не отказал. Проворчал только:

- Ты что в пробках решил постоять. Тебе ж через весь город ехать!

Я знал примерно, когда Аня должна идти от автобусной остановки. Я припарковал машину и ждал. Минут через 20 увидел ее. Отъехал от поребрика и медленно двигался вдоль тротуара, по которому она шла, погруженная в свои мысли и не видела меня. Я посигналил. Она вздрогнула, и лицо ее вытянулось в удивленной гримасе.

- Аня, садись подвезу! – я старался говорить нарочито бодро и весело, как будто между нами не было конфликта и того бойкота, который она мне объявила. И мой тон подействовал.

Недолго думая, она села ко мне в машину, по-прежнему сохраняя выражение восторженного удивления на лице.

- Не знала, что ты за рулем.

- Я просто на работу на ней не ездил. Ты же понимаешь, в нашем достославном городе лучше на метро.

- Ну да!

Аня улыбалась. Мы вместе зашли на фабрику. Я проводил ее до отдела. У дверей она многозначительно заглянула мне в глаза. И я понял – лед тронулся.

На свое рабочее место я пришел чуть ли не вприпрыжку. Мне хотелось кричать от счастья.

Когда я включил компьютер, сразу в коммуникаторе высветилось:

«Давай сегодня пообедаем вместе. Только не в нашей столоффке».

В 12 мы поехали в ресторан неподалеку от фабрики. Уютное заведение с романтичной музыкой. Я чувствовал себя таким счастливым, что мне хотелось сделать что-нибудь грандиозное, но я ничего не мог придумать.

- Что-то я так устала от города, - вдруг призналась Аня, - хочется уехать куда-нибудь, подальше от этой суеты.

- Хочешь, съездим куда-нибудь! – предложил я, почему-то даже не рассчитывая на положительный ответ. Но неожиданно она сказала:

- Я давно хотела в Тулу съездить. Давай уедем на этих выходных? Я хочу попробовать теплый тульский пряник.

Я думал, мое сердце выпрыгнет из груди. Эта поездка могла означать только одно – в эти выходные она станет МОЕЙ!...

…

- Зачем вы убили этих людей?

- Я хотел поговорить с ней.

- С кем поговорить?

- С Аней.

- Для этого вы убили шесть человек? Чтобы поговорить с девушкой?

- Я хотел, чтобы она увидела, до чего она меня довела.

- Сколько человек вы планировали убить?

- Я не знаю.

- Вы планировали убить Анну?

- Нет.

- Кого вы планировали убить?

- Всех…А потом себя.

…

Я угнал отцовскую машину. А как это еще назвать? Я честно спросил его в четверг вечером, можно ли взять его машину на выходные, на что услышал:

- Ну вот еще! На свою-то тямы нет накопить, так ты мою решил раздолбать?

Спорить я не стал, но утром встал пораньше, взял из отцовской барсетки ключи и документы и насвистывая вышел из дома.

На работе время тянулось очень медленно. Я даже начал психовать, мне хотелось заставить часы идти быстрее. Аню видел мельком. Она была в джинсах. Она редко носила джинсы и надела их, видимо, чтобы удобнее было в дороге.

И вот настал долгожданный вечер. Я видел, как люди собираются домой и сочувствовал им. Их ждет скучнейший вечер перед телеком или в крайнем случае дискотряска в клубе, а меня ждет ошеломляющее, безумное, зашвыривающее душу в небо приключение.

Аня ждала меня на стоянке. В лучах идущего к закату солнца, она сияла как волшебная заветная милая звездочка. Я не верил своему счастью.

По дороге мы заехали в автомакдак. Было что-то чудесное в этой простоте. В этом перекусе биг магами и картошкой фри. Чувствовалась какая-то невероятная внутренняя свобода и бесконечное счастье.

Несколько раз Аня просила остановить, чтобы сходить в туалет. Я смотрел, как она бежит писать в лесополосу, и мои фантазии рисовали безумные картины, которые всю дорогу держали меня в сексуальном возбуждении. Я не мог расслабиться. Всё, что я мог – лишь смотреть вперед и изо всех сил давить на гашетку.

Трасса бросалась под колеса. Я летел в опускающуюся ночь и думал, что лечу к счастью, но это был огонь, который выжег меня дотла…

В Туле мы выбрали уютный с виду отель и заселились в номер. Мне было приятно, что люди видят меня с Аней и воспринимают как пару, возможно, даже семейную. Это радостное чувство щекотало меня внутри, и радость разливалась теплой волной по венам.

По дороге мы купили вино и разные вкусности, которые Аня трогательно называла «ништяками». Ко всему этому мы заказали еще шампанское и ужин в номер. Внутри у меня все дрожало.

В тот вечер радужное счастье встретилось с огненным отчаянием в бешеной страшной схватке…И победило отчаяние….

Я всегда буду это помнить - уничтожающую смесь насмешки, разочарования и удивления в ее глазах…

Назад мы ехали практически молча. Аня только несколько раз сказала, что очень устала. Я тоже чувствовал смертельную усталость…Впереди в кровавом закате маячила Москва.

…

Несколько раз я здорово напугал маму. Первый раз, когда я утром собирался на работу, долго глядел на свое отражение в зеркале на дверце шкафа, а потом ударил в него кулаком. Мама вбежала на шум и увидела осколки зеркала на полу и мою окровавленную руку. Второй раз, когда она зашла в комнату и увидела, как я сижу на полу, смотрю в одну точку под музыку из игры The Wolf Age. Она вскрикнула.

В тот же вечер, мама сказала, вкрадчивым голосом:

- Сынок, я позвонила Елене Алексеевне. Она могла бы с тобой поговорить. Мне кажется тебе это нужно.

- Да я и сам думал ей позвонить.

Когда мы с мамой подходили к психиатрической клинике, я вспомнил, как в детстве мама водила меня по врачам. С сожалением подумал, что она за всю жизнь со мной намучилась. Поэтому, наверное, так любит меня. Поэтому и я ее так сильно люблю.

…

Я очень хорошо помню разговор с Еленой Алексеевной. Я был предельно откровенен с ней, а она обещала мне успокоить маму, чтобы она за меня не тревожилась.

- Твоя мама сказала, что ты как-то оставил компьютер включенным, и она увидела, что у тебя открыта страница сайта самоубийц. Зачем ты посещал эти сайты?

- Не знал, что мама видела это. Вы ее, пожалуйста, успокойте потом, что все это несерьезно. На самом деле я часто посещаю эти сайты в последнее время. Я стал бояться сам себя. Всё время думаю о смерти.

- Почему ты думаешь о смерти?

- Я устал. Усталость меня угнетает. И пустота. Я боюсь эту пустоту.

- Тебя беспокоит чувство опустошенности?

- Да.

- Если бы ты был этой опустошенностью, как бы ты себя описал.

- Я огромная, растущая с неимоверной силой пустота. Я занимаю всё пространство внутри Димы. Я разрываю его изнутри. Я уничтожила его мечты, я пожираю его мысли, я выжигаю его чувства. Я превращаю его в ничто.

- Насколько она огромная? Твоя пустота?

- Она необъятна.

- Ты видишь выход из нее?

- Смерть.

- Ты хочешь себя убить?

- Не только себя.

- Кого еще ты хочешь убить?

- Иногда я представляю, как стреляю в своих коллег.

- Почему ты хочешь убить своих коллег?

- Потому что это выход.

- Выход из пустоты?

- Да.

Елена Алексеевна замолчала. Нахмурилась.

- Я бы порекомендовала найти занятие, которое помогло бы тебе выплеснуть свою агрессию и занять твои мысли. Что-то вроде кружка единоборств.

- С недавнего времени я хожу в секцию по стрельбе. Это не очень-то помогает. Отвлекает только на пару часов, пока идут занятия.

- У тебя органическая депрессия.

- Это как-то связано с моей травмой в детстве?

- Безусловно. Травма головы может давать о себе знать таким образом. Но я не настаиваю на диагнозе. Я только рекомендую тебе внимательнее отнестись к себе. Понаблюдаться у врачей.

Я спросил ее о таблетках, о которых читал в интернете, спросил, помогут ли они мне.

- То, что ты называешь - финлепсин и сердолект – конечно, помогают в подобном случае. Врачи их, как правило, рекомендуют. Но употреблять их необходимо с большой осторожностью. Нельзя увеличивать дозу. Нельзя прекращать курс. Они сродни антибиотикам, только в отличие от антибиотиков, могут не просто не помочь при неправильном употреблении, но и очень сильно навредить. В общем, я не советую тебе их пить. И я прошу тебя, Дима, позвони мне, если ты почувствуешь, что это состояние от тебя не уходит, я знаю хороших компетентных врачей, которые помогают в подобных случаях. Береги себя!

В тот же вечер я зашел в аптеку и купил финлепсин.

…

Помню ее глаза, когда я преподнес ей путевки в Эдинбург.

Удивление и радость. Она мечтала об этом городе и не раз говорила мне об этом.

Я понял, что это начало оттепели, после затянувшихся заморозков.

После поездки в Тулу я сразу почувствовал, что она меня избегает. Хотя надо отдать ей должное, она изо всех сил первое время старалась делать вид, что отношение ее ко мне не изменилось.

Интерес Ани ко мне падал с неимоверной быстротой, ее уже не вдохновляли подарки и цветы, и я вспомнил про Эдинбург.

В тот же день мы обедали вместе и планировали поездку, которая должна была состояться через двадцать восемь дней…

Я снова был счастлив…

…

Я не понимал, почему она всегда так нервничала, когда мы заходили в ее двор. Она постоянно оглядывалась, торопилась зайти в подъезд и никогда не приглашала меня к себе. Понял, лишь когда решил сделать ей сюрприз и утром встретить ее у парадной с цветами, чтобы вместе поехать на работу. Какого черта эта бредовая идея залезла в мою голову!!!

Я немного замешкался, выбирая цветы, и бежал изо всех сил, чтобы не пропустить ее, и, выбежав из-под арки, я вдруг встал как вкопанный. Аня выходила из парадной под руку с плечистым парнем. Они не видели меня, я зашел за колонну, а они прошли мимо меня. Аня смеялась чему-то. А его рука вдруг легла на ее талию и плавно опустилась вниз.

У меня пересохло во рту, я не знаю как, но по каким-то признакам, я понял, что за пару минут до выхода у них был секс. Это было написано на их лицах, было видно в их походке, и, мне казалось, я даже чувствовал этот запах…

Я с остервенением сломал цветы и бросил на застывающий в утренних заморозках асфальт…До поездки оставалось две недели.

Сразу по приезду на работу, я зашел в Анин отдел. Аня снимала пальто, увидела меня и улыбнулась своей привычной улыбкой. Спросила:

- Завтракать идем?

- Идем, - хрипло ответил я.

В столовой нам не дали поговорить. Эти идиотки из ее отдела прилипли к ней, и пришлось завтракать в их компании.

«Аня нам надо поговорить» - написал я в коммуникаторе.

«Пошли в переговорку в производственной зоне. Буду там через 15».

У меня колотилось сердце и стучало в висках, пока я шел до этой переговорки. Я зашел туда и не стал включать свет. Ждал ее в полумраке комнаты, освещенной лишь светом из коридора через маленькое окошко под потолком. Я услышал стук ее каблуков. Душа замирала.

- Темнота друг молодежи! – радостно провозгласила Аня. Войдя в комнату, и увидев меня. – Я надеюсь, ты не предложишь мне сделать это прямо здесь?

Она явно была в приподнятом расположении духа.

Я уже сомневался, говорить или нет, о моем утреннем визите. Может, оставить все как есть. Но надежда на то, что она сможет это объяснить и злость не дали мне молчать:

- Ты, кажется, уже делала это сегодня утром! – я сам удивился себе, насколько мрачным был мой голос.

- Ты о чем? – видно было, что Аня вздрогнула и насторожилась.

- Я видел тебя сегодня с ним. Как вы выходили из твоего подъезда, и он лапал тебя!

Анино лицо исказилось в злобной гримасе:

- И давно ты шпионишь за мной?

- Нет. Я сегодня хотел сделать тебе сюрприз и приехал тебя встретить у подъезда. А там – ОН!!!

- Ты хочешь сказать, что ты не знал, что у меня есть парень?

- Но я думал, раз ты со мной…ты же не можешь быть сразу с двумя.

- А кто тебе вообще сказал, что я с тобой?

- Но Ань! А как же наши прогулки, как же поездка в Тулу, как же Эдинбург?!

- Не поеду я с тобой ни в какой Эдинбург! Решил подкупить меня заграничной поездкой? Да что ты там себе возомнил?

Потом ухмыльнулась и добавила:

- А вот про Тулу, на твоем месте, я бы не напоминала…

Разъяренный я вылетел из комнаты.

…

Было время, когда я ходил на занятия только с тетрадкой и ручкой, чтобы изучать теорию, и как же сладки были те мгновения, когда я ехал на занятие уже со СВОЕЙ обжигающей ладони винтовкой. С каким трепетом я гладил ее, с каким вожделением прижимал приклад к плечу.

Несколько часов я не думал ни о чем, кроме винтовки и цели.

Мне нравилось, как мужики на полигоне разговаривают со мной на равных. Как будто я такой же суровый и мужественный. Они уважали меня за молчаливость и упорство. Мой тренер не раз ставил меня в пример и просил вместе с ним показывать некоторые приемы стрельбы.

В камуфляже с винтовкой в руках, окрыленный своими успехами, я набрал Анин номер. Я хотел с ней поговорить уверенным голосом, чтобы она почувствовала во мне мужчину:

- Аня, привет! Давай вечером сходим куда-нибудь!

- Куда?

- Ну, я не знаю, а куда бы ты хотела?

- Я никуда не хочу!

- Ну, я прошу тебя! – уверенный мужик растворился в умоляющем тоне – Давай встретимся!

- Зачем?

- Я постараюсь все вернуть!

- Что вернуть?

- Нас!

- Да не было никаких НАС! И никогда не будет! Когда ты это уже поймешь!

Звук прерванной связи…и убивающая душу тишина…

Выстрелы…выстрелы…выстрелы…и отдаленные круги целей превращались в моем мозгу в лица всех, кто настраивал Аню против меня, кто смеялся надо мной, кто называл меня губошлепом и ботаником, кто обедал с ней, сидел с ней каждый день за одним рабочим столом, и не знал, какая это роскошь.

…

Вспышки камер, гул, искаженные любопытством и жаждой сенсаций лица журналистов…Я не хочу с ними говорить. Они все равно не поймут ни слова.

- Вы сожалеете о содеянном?

- Да! Сожалею!

- Может, что-то хотели бы сказать родственникам погибших?

- Хочу попросить прощения.

- А всё-таки почему пошли на этот шаг?

- Я не видел другого выхода.

- Выхода откуда? Из чего?

- Из жизни.

- Если вы считаете, что люди не должны жить, то, что вы можете сказать о себе, вы же тоже человек.

- То же самое.

- А почему же вы не сделали то же самое с собой?

- Мне не дали.

Меня выводят из здания суда через двор. Какая-то цыганка издали кричит:

- Будешь сидеть! Это я тебе предсказываю.

Кто-то еще добавляет:

- Сдохни! Выродок!

…

Я больше не интересовал Аню. Я понимал, что эта полоса отчуждения уже никогда не исчезнет. Я исчерпал все свои возможности. С какого-то момента она перестала даже здороваться со мной. Я помню, как я решился, преодолев унижение, подсесть в столовой за их стол. Они о чем-то оживленно беседовали, но, когда я сел, вдруг резко замолчали:

- Приятного аппетита, коллеги! – нарочито бодрым тоном сказал я.

Кто-то буркнул в ответ:

- Тебе тоже.

И всё! больше меня никто не замечал, они продолжили общаться на свои темы, мне неизвестные, шутить, смеяться, будто бы я был пустым местом. Аня ни разу не взглянула на меня. Ее внимание полностью занимал Суфтин.

Вдруг разговор зашел о Брейвике. Все хором провозглашали его сумасшедшим. Но Аня, которая любила удивлять публику своим необычным мнением, вдруг заявила:

- Если этот человек совершил такое ради идеи, то что бы он мог сделать ради любви.

Еще немного порассуждали на эту тему, потом Аня встала с места, взяла поднос и сказала:

- Ладно, коллеги, мне надо доделать отчет один до часу, приятного всем аппетита.

Я встал и пошел следом за ней. Мы поставили подносы на отведенный для грязной посуды стол. Она явно была напряжена тем, что я рядом.

- Аня, прекрати меня мучить. Осталась неделя до поездки. Мы же оба так хотели в Эдинбург. Мы сделали визы. Ты ведь даже отпуск взяла. Я прошу тебя, давай все вернем! Ну я прошу тебя, слышишь!

- К твоему сведению, отпуск я отменила. Никуда я с тобой не поеду. Ты сумасшедший! Что ты вообще себе возомнил? Ты что считаешь, я брошу все ради слюнтяя, у которого даже не стоит?!

У меня потемнело в глазах и как будто что-то лопнуло в голове и стало разливаться бурлящим кипятком по мозгам. В бешенстве я схватил ее за руку, чуть выше локтя. К нам подбежали парни из ее отдела - Костя Суфтин и Андрей Малышев.

- Слушай ты! Оставь девушку в покое! – прошипел Суфтин. Он грубо толкнул меня в плечо. Я дернул плечом, хотел броситься на него, но передумал.

Я вернулся на свое рабочее место, мне тяжело было дышать, голова кружилась, всё тело болело. Я с трудом пришел в себя. Работать в таком состоянии было трудно - невозможно было сосредоточиться даже на самом простом контракте, поэтому я машинально открыл поисковик и набрал «Брейвик. Биография».

Я зачитался и не заметил, как ко мне подошел мой руководитель – Дубинин.

- Дмитрий, - внушительно произнес он, - если вы так и дальше будете работать, то я вынужден буду предложить вам уволиться. Сотрудники жалуются, что контракты висят месяцами, ожидая вашего одобрения. А сейчас произошел вообще вопиющий случай. Мне позвонил сотрудник финансового отдела и объявил, что вы преследуете их коллегу. Дмитрий, я надеюсь, вы понимаете, что это грозит увольнением. Я убедительно прошу вас подумать об этом и, возможно, стоит уже сейчас подыскивать новое место работы.

- Спасибо. Я понял.

Я чувствовал себя так, будто со всех сторон на меня наступает стая голодных волков, готовых меня растерзать. Это было похоже на западню. Я не знал, куда деться.

…

Когда я пришел домой, я заметил, что мама встревожена.

- Что случилось, мам, - спросил я.

- Сынок, я не хотела тебе говорить, но помнишь Федю. Сына Ирины Петровны, с которым ты ездил в Крым, спасать птиц?

- Конечно, помню. Это единственный человек, которого я называю своим другом. А что произошло? А?

- Федя умер. От рака. Прости, сынок.

Я выбежал из дома в морозные сумерки.

…

Водка обжигала нутро. Я пил ее захлебываясь и рыдая. Я пил…Мне хотелось забыть всё, всё, всё! Всё, что со мной связано в этой долбанной жизни…Господи, как же я ненавидел эту жизнь, в которой как в компостной яме копошились лживые гады, живучие, как черви…Я тоже был червем, разрубленный на кусочки, я продолжал извиваться…

…

В день, когда мы должны были вылетать в Эдинбург, я был в отчаянии. Я понимал, что сейчас мог бы быть самым счастливым человеком на земле. Осознание диссонанса того, что могло бы быть и того, что есть, приводило меня в ярость. Я целый день писал Ане смс, в которых называл ее тварью и гадиной, бессердечной дрянью, пустышкой, напыщенной курицей. Моя агрессия подогревалась тяжелым похмельем, и когда я встретил Аню на лестнице, мое лицо так исказилось гневом, что она шарахнулась в сторону и застучала каблучками, откровенно убегая от меня и с ужасом оглядываясь.

Я же стоял, смотрел ей вслед и ухмылялся.

Усмешка была горькой и страшной.

-Дима, что с тобой? – испуганно спросила девушка из моего отдела, когда я вернулся на свое рабочее место.

Я молча взглянул на нее, отрицательно помотал головой и уставился в компьютер.

…

Миллионы раз в моем мозгу возникала такая картина:

- Я залег на крыше дома в Анином дворе с винтовкой и жду…

Вот они выходят, вдвоем, держась за руки. О чем-то разговаривают, смеются. Тихо щелкает затвор. Я смотрю сквозь оптический прицел, выбираю точку. Я нажимаю курок.

Глушитель скрадывает звук выстрелов. Птицы взмывают вверх, хлопая крыльями.

Аня кричит стоя на коленях над мертвым телом того, кто еще недавно держал ее в своих объятиях.

Иногда я представлял, что убиваю их обоих.

…

Вменяем ли я?

Этот вопрос так любят задавать журналисты, заставляя моих адвокатов нервничать:

- Дмитрий Андреевич, вы можете не отвечать на подобного рода вопросы.

А я не знаю, что и отвечать на вопросы о вменяемости. Так же, как не знал, что ответить, когда мама, как-то провожая меня на полигон, вдруг спросила:

- Я вот не пойму, как человек, который, бросив все, поехал спасать птиц, вдруг так полюбил то, что несет в себе смерть?

Я мысленно перефразировал это на «ТУ, что несет в себе смерть». Получилось красиво, и я написал Ане смс: «Ты та, что несет в себе смерть, и ты породнила меня со смертью»! Кстати, в ответ от Ани тогда пришло: «Ты невменяемый!».

- С вами связывался кто-нибудь с тех пор, как все произошло?

- Нет.

- А ваша девушка?

- Нет, - я мотнул головой для убедительности, «моя девушка», «моя». Хм! Иногда я люблю этих журналистов.

Мне задают вопрос, готов ли я понести наказание за то, что сделал. А я не готов. Я просто хочу домой. Они даже не представляют, какое это счастье, зайти в свою комнату, включить любимую музыку и лечь на свой диван. Они делают это каждый день и не понимают, какая это роскошь, а я уже никогда не смогу этого сделать. Никогда! И осознание этого приводит меня в ужас. От этого леденящего ужаса я перестал спать по ночам. Мысли путаются в голове. Отчаяние, боль и страх!

…

А ведь я просил о помощи!

Просил Аню…

Просил Дубинина дать мне отпуск на 2 недели, чтобы уехать.

Просил Елену Алексеевну. Я позвонил ей за неделю до случившегося и сказал:

- Елена Алексеевна, у меня возникают странные желания. Я хочу убить людей.

- Димочка, это агрессия. Странно звучит, но это нормально при органической депрессии. Раз ты говоришь об этом, то, конечно, риска, что ты воплотишь свои желания, нет. Но я тебе все-таки советую обратиться к очень хорошему специалисту – Троекурову Вадиму Давидовичу.

- Спасибо, Елена Алексеевна…

Я положил трубку и заплакал. Я уже знал, что больше ни к кому я обращаться не буду.

…

Я помню, как зашел на страницу к Кате, Аниной подруге и коллеге по работе и нашел, что на фотографиях она похожа на Аню. Только волосы у нее светлые. Я отметил лайками все ее фото. А утром купил букет декоративных розочек и пришел в финансовый отдел. Аня, увидев меня, скорчила недовольную мину, но эта мина быстро сменилась на удивленную, когда я прошел мимо ее стола и вручил розы Кате, пожелав ей хорошего дня. Катя смутилась. Покраснела. Аня тоже покраснела и опустила глаза.

Вечером того же дня я предложил Кате довезти ее до дома, и она согласилась. По дороге до ее дома, мы немного покружили по городу. Потом за разговорами о природе и погоде я отвез ее домой.

Мы с Катей стали общаться, часто ходили на обед. Несколько раз даже выезжали обедать в ресторан, где когда-то я обедал с Аней.

После одного такого выезда, я получил сообщение от Ани: «Что ж! Ты нашел достойную замену! Правда, она для тебя старовата!».

По офису поползли слухи, что мы с Катей в отношениях. Я их не отрицал. А вот Катя стала заметно сдержаннее и, в конце концов, наше общение свелось к прохладному привет-пока.

Я не хотел стрелять в Катю. Я попал в нее случайно. Пуля пробила легкое. Но она осталась жива. Она сейчас в больнице. Я очень хочу, чтобы она выжила.

…

В последнее время я уже просто плыл по течению. Я настолько устал, что бороться с собой или с Аней, или с кем бы то ни было еще, у меня не было сил. Дубинин уже не раз намекал мне, что нужно подыскивать другую работу. Об этом же говорила мне моя мама, наивно полагая, что это именно работа оказывает на меня такое подавляющее воздействие.

Иногда я заходил на хэдхантер. Отрешенно просматривал несколько каких-нибудь вакансий и думал о том, что если я сменю работу, то Аня станет для меня лишь голосом в телефонной трубке. А, может, она даже не будет отвечать на мои звонки и мне придется звонить ей, скрывая номер, чтобы услышать сначала тревожное «Алло!», потом раздраженное «Говорите, вас не слышно!»

…

У меня два адвоката Владислав Аркадьевич и Андрей Станиславович. Они самоотверженно работают, пытаются зацепиться хоть за что-то, что могло бы сократить мне срок. Очень надеются на то, что меня признают невменяемым. Они вообще с самого начала взяли курс на невменяемость.

Я иногда смотрю на них и думаю, а сказали ли им вообще, ЧТО я совершил. Может, они не в курсе?! Может, им сказали, что я украл конфету в киоске за углом, а не убил шесть человек из огнестрельного оружия?

Но с другой стороны, мне так нравится их забота. Эти двое создают иллюзию, что я не изгой. Что кому-то хочется мне помочь, меня спасти.

Среди общего отчуждения и ненависти, этот маленький островок деловой заботы согревает вмерзшее в застывшую душу сердце…

…

В последние дни я чувствовал себя настолько уставшим, будто по мне проехал каток. Мама заметила это и очень встревожилась. Она уговаривала меня взять отпуск. Отпуск я брать не стал, но зато взял отгул на пятницу.

В понедельник я поехал на работу на отцовской машине, на съезде с кольцевой меня тормознул гаишник. Остановил за превышение и забрал права за невыветрившийся с прошлой ночи алкоголь. Я не спорил, пропускал мимо ушей намеки на взятку, и молчал, пока он составлял протокол.

Он начал было читать мне нотации про опасности пьяного вождения, но увидев мой отрешенный вид, отпустил на все четыре стороны.

- Теперь полтора года без прав будешь, - пробурчал гаишник, досадуя на то, что не удалось погреть руки.

- Да они мне, может, вообще уже не понадобятся – ответил я, явно поставив его в тупик.

На работу я опоздал. В коридоре встретил Аню. Она невольно остановилась, увидев меня.

- Привет, меня прав лишили – зачем-то сказал я.

- Ну и дальше что? – отрезала Аня.

- Аня, я устал от всего этого, я прошу тебя, прекрати! Перестань так себя вести со мной! Ну что я тебе сделал?

- Отстань! – буркнула она, и поспешила уйти.

Мне хотелось кричать. Хотелось просто сесть на пол посреди коридора и рыдать в голос, широко-широко открыв рот.

Вечером дома мама подошла ко мне и обняла за голову, и долго-долго молча гладила по голове.

Во вторник я ехал в маршрутке, смотрел в окно на зябнущих на остановке людей-пингивнов, и вдруг отчетливо осознал, то, что уже давно чувствовал – я обречен. Я просто понял, что иногда бывает неизбежен выбор, который поломает тебе жизнь. И хотя на другой чаше весов спокойная размеренная жизнь, ты абсолютно точно знаешь, что неизбежно выберешь то, что тебя погубит.

Рядом со мной села женщина в форме милиционера, точнее полицейского, и через какое-то время она беспардонно ткнула меня пальцем в бок и попросила убавить звук в плеере. И вдруг я, сам от себя не ожидая, сказал каким-то не своим очень хриплым голосом, горько при этом посмеиваясь:

- А ведь даже на *** Вас не пошлешь, Вы при исполнении. Придется и вправду звук убавлять...

Ментовка не нашлась, что ответить, она несколько раз глотнула воздух, будто задыхалась, потом процедила:

- Больной!

Перед началом рабочего дня я пришел к финансовому отделу и стал ждать. Мне плевать было, что обо мне подумают. Я просто стоял прислонившись к стенке и скрестив руки на груди. Когда появилась Аня, я так и остался стоять, взглядом проводил ее до дверей и под звук захлопнувшейся двери побрел в свой отдел.

Мне весь день почему-то очень хотелось сделать что-нибудь для родителей, я позвонил маме и пригласил их в кино вечером. Я почему-то чувствовал, что это будет последний душевный вечер, и мне очень хотелось, чтобы они его потом вспоминали с теплотой.

В среду я отрешенно смотрел в монитор, потом вдруг взял телефон и написал Ане смс: «Что мне сделать, чтобы ты перестала меня презирать?».

Отложил телефон и стал ждать. В офисе резко воцарилась полная тишина, ни тренькающих телефонов, ни голосов, ни шагов, ни шелеста бумаг, ни треска сканера – тишина шипела, извивалась, заползала змеями в мои уши и заполняла их.

Вдруг - Бах! – как выстрел, звук смс, и телефон задергался от вибро, как будто в предсметных корчах. ОНА! Руки дрожат, неуклюже нажимая кнопки: «Стать похожим на мужчину». И в конце безапелляционная точка. Как приговор. Многоточие обычно дает шанс или надежду. Точка решает всё!

В четверг я увидел ее в столовой:

- Ань, подожди! Твоя вчерашняя смс привела меня в тупик! Что для тебя означает «стать похожим на мужчину», что я должен сделать?

- Ну если ты этого не знаешь, то о чем тогда вообще разговор?! – отрезала и ушла, разрывая мне голову громким стуком каблуков.

Вечером в метро я испытал чувство дикой ненависти к людям вокруг меня. Я смотрел в эти серые, одутловатые лица, с прорезями для глаз, откуда торчали мониторы с бегущей строкой: «Трахаться и жрать!» «Жрать и трахаться!» или просто «Жрать! Жрать! Жрать Жрать!». Я представлял их сидящими на белых фаянсовых унитазах, выгаживающими все то, что сожрали, чтобы освободить в себе место и снова жрать.

Придя домой, я отказался от ужина, закрылся в комнате, включил ноутбук и стал выплескивать свою ненависть на чистые листы. Меня трясло.

Дописав, я лег на диван, свернулся калачиком и лежал. Через пару часов встал, подошел компьютеру, перечитал все то, что напечатал, кое-что подправил и выложил его на свою стену в Контакте.

Затем я занялся винтовками. Я протер их тщательно. Разложил на ковре рядом с коробочками, где лежали патроны. Зачем-то сфотографировал это на мобильный телефон и бережно сложил винтовки в чехол.

Взял походный рюкзак, сложил в него винтовку и патроны. Внимательно осмотрел свой черный камуфляж и тоже положил в рюкзак.

Без четверти пять я принял душ и оделся. Пока я обувал берцы в коридор вышла сонная и испуганная мама.

- Сынок, ты куда собрался, у тебя же выходной!

- Мам, не переживай. Я на полигон. Постреляю и вернусь.

И вышел из дома, куда уже никогда больше не вернусь.

Я сел за руль папиной машины. Завел мотор. Ехал медленно, но в пятнадцать минут седьмого я был уже у фабрики. Я не стал подъезжать к самой фабрике, остановил машину чуть-чуть дальше. Откинул сидение и меня закрутило в воронку сна. Беспокойного, поверхностного, но цепкого и тяжелого.

Ровно в восемь я зашел в проходную. Охранники о чем-то оживленно разговаривали. Моя сумка не вызвала у них никаких подозрений.

Я зашел в туалет на первом этаже и закрылся в кабинке. Переоделся, вытащил и зарядил винтовки. На все приготовления ушел час. Затем вышел, облокотился на раковину и долго смотрел на свое отражение. В голове было пусто. Абсолютно никаких эмоций. Мне все время казалось, что я сейчас остановлюсь, что уберу винтовки и поеду домой. И в то, что я сейчас поеду домой, я верил больше, чем в то, что делаю, поэтому мои действия казались мне какими-то нереальными. Будто это не я их совершаю. Я достал телефон и набрал Анин номер, чтобы в последний раз услышать ее голос...

- Алло, - голос недовольный и немного уставший.

- Ты хотела увидеть во мне мужчину?! Сегодня увидишь!

Я не дождался ответа. И бросил телефон в мусорный бачок.

Я попрощался с жизнью!

Не помню о чем я думал, когда стрелял, и что чувствовал в этот момент. Помню искривленное от ужаса лицо Ани. Потом она куда-то исчезла.

Потом всё куда-то исчезло.

…

- Вы считаете, что были в состоянии аффекта во время совершения преступления?

- Не знаю. Мне трудно судить.

- Антидепрессанты, которые вы принимали, как-то могли на это повлиять?

- Вряд ли.

- А компьютерные игры, в которые вы играли, может быть, они способствовали?

- Нет. При чем тут игры? Это просто синдром…

- Какой синдром? Вы что настолько любили эту девушку?

- Не знаю. Наверное, да.

- Что бывает такая сильная любовь, что можно убить шесть человек?

- Я не знаю, зачем я это сделал.

- Вас сравнивают с Брейвиком, вы согласны с этим сравнением?

- Нет. У нас были разные мотивы.

- Вот вы говорите о мотивах, а какой у вас был мотив?

- Я не хочу об этом говорить сейчас.

- Но он связан с личной жизнью?

- Да. С любовью.

- Вы эту девушку до сих пор любите?

- Я не хочу говорить на эту тему.

- А сколько, вы полагаете, вам дадут?

- Пожизненное.

- Вы готовы к пожизненному?

- Нет, конечно.

…

Я попросил у Владислава Аркадьевича сделать так, чтобы я мог услышать мамин голос. И он сделал даже больше. Он принес мне запись интервью с мамой.

Я смотрю запись. Мама сидит на кухне. Я вижу родные стены, приглушенный свет на кухне, я любил пить чай поздно вечером, когда был включен один только светильник, как здесь, на этой записи. Сердце жжет от боли. В горле ком. Мама закрывает лицо рукой, плачет и говорит. Рассказывает обо мне, показывает фотографии и грамоты.

- Девушка здесь ни при чем. Ну она же тоже живой человек. Ну не понравился ей молодой человек, ну что же здесь сделаешь. Но он сильно переживал. Он так бережно и нежно к ней относился. И он так хотел что-то ей прекрасное сделать. И поехать они хотели в Эдинбург — он так стремился, визы получали. Он был скрытный, особо не говорил, но винить девочку здесь вообще нельзя… Я не могу представить, что я это говорю о своем сыне, если бы мне неделю назад это сказали, я бы не поверила, что я буду говорить о сыне, что он в кого-то стрелял. Вы можете себе такое представить?! Я не знаю, как же так! Я буду каждый день молиться за убитых людей. Это словами не передать. Вы представляете, если бы вот вашего ребенка так, взял и убил кто-то!.. Сердце разрывается… Он, наверное, боится встречи со мной… Я не знаю, что ему сказать! Не знаю…не знаю….Но он мой сын! Всё равно – он мой сын!..