Welcomeland

Перевод с английского: Igorium

Слэйд ехал весь день, и добрался наконец до поворота к дому. Дорожный знак, обрамленный угрюмой зеленью разросшихся каналов и заросших сорняками полей, стал другим. Вместо названия города на нём был желтый, удивительно яркий на фоне унылого июньского неба, указатель на парк аттракционов. По-видимому, его повредили вандалы, сохранились только последние буквы:…MELAND. Слэйду могло не представится другой возможности посмотреть на то, что он помогал строить. За время всей поездки на север он не нашел ничего, во что его клиенты захотели бы вложить деньги или купить. Он отпустил педаль тормоза и позволил машине везти себя дальше.

Сверкали редкие блики от замусоренных каналов, пересекавших оскал ландшафта. Солнце было клубком тумана, который всё не мог оформиться в небе. Железная дорога закрыла Слэйду обзор, когда он подъехал к городу. Он поймал себя на том, что ожидал увидеть город раскинувшимся перед собой, но, конечно, увидеть его так он мог только из окна поезда. Железная дорога была такой же заброшенной, как и дорога на протяжении последнего часа его пути.

Дорога спускалась к мосту под железнодорожным путем, проходила между склонами, такими близкими, что трава хлестала машину. В арку моста были вделаны ворота: створки, окрашенные в золотой цвет, были отворены до стен насыпи. Кромешная тьма в середине туннеля была такой плотной, что Слэйд включил свет в салоне. Вскоре машина оставила позади своё эхо и вывезла его к городу. Он не смог удержать стона. Было похоже, что строительство парка не продвинулось дальше ворот.

Он купил долю в проекте, когда отец прислал ему тот рекламный проспект. Новый адрес Слэйда был нацарапан так жестко, что конверт порвался в нескольких местах. Он надеялся, что парк оживит отца да и сам город после того, как рабочие места, и вслед за ними Слэйд, переместились на юг. Его отец умер, а владелец обанкротился вскоре после продажи паев. Главная улица была более убогой, чем когда-либо: дорожное покрытие позеленело, оконные сетки и клумбы без растений были цвета паутины, выцвели витрины в окнах магазинов, прерывавших ряды съежившихся домов. Слэйд решил, что сегодня короткий день, поскольку никого не увидел.

Приземистое черное здание было шириной в четыре дома и в четыре этажа высотой. Он часто укрывался от дождя под навесом из стекла и железа, но чем бы в те дни ни являлось это место, оно не было Старым Отелем. Вращающиеся двери, с жалобным стоном цепляясь за борозды в полу, впустили его в темную коричневую приемную, где единственным источником света была большая лампа над лестницей. Худая седоволосая женщина за стойкой закончила отстукивать по подбородку в такт какой-то мелодии (дум-да-дум-да-дум-да-дум), подровняла стопку бумаг и посмотрела на него, улыбнувшись и приподняв брови.

— Здравствуйте, могу я вам помочь?

— Да, извините. — Слэйд шагнул вперед, чтобы она могла видеть его. — Мне нужна комната на ночь.

— Какую вы хотите?

— Простите? Что-нибудь наверху, — Слэйд запнулся, начиная краснеть и стараясь не смотреть в ее пустые глаза.

— Уверена, мы сможем вам помочь.

Он не сомневался в этом — доска для ключей позади неё была полной.

— Тогда я заполню какую-нибудь вашу бумагу?

— Да, сэр, спасибо.

Перед ней была стопка бумаг, но не было ручки. Слэйд снял колпачок со своей чернильной ручки и заполнил верхний бланк, затем сунул стопку ей в руки, когда те начали ощупывать стойку.

— Комната двадцать наверху, не так ли? — сказал он чересчур громко. — Можно мне ее?

— Если мы можем сделать что-то еще, чтобы вы почувствовали себя дома, только дайте нам знать.

Он решил, что это значит «да».

— Я возьму ключ?

— Большое спасибо, — сказала она и ударила по звонку на стойке.

Возможно, она и не поняла его, но человек, открывший дверь между лестницей и стойкой, похоже, слышал Слэйда достаточно ясно, поскольку он лишь показал темное лицо в приемную прежде чем снова закрыть дверь. Слэйд наклонился через стойку, его щеки стянул румянец, и подцепил ключ одним пальцем, почти шарахаясь от служащей. Работа целыми днями при тусклом свете не пошла на пользу ее фигуре, если выражаться мягко, и теперь он увидел, что листы, которые она перебирала, были чистыми.

— Готово, — пробормотал он и протиснулся к лестнице.

Верхние этажи были освещены только окнами. Тусклый солнечный свет обходил ряды бесформенных белых дверей. Если отель и берег электричество, это не сулило ничего хорошего благосостоянию города. Все равно, когда Слэйд вошел в комнату, пахнущую старыми коврами, и прошел к окну, чтобы впустить немного воздуха и солнечного света, он впервые увидел парк.

Насыпь отходила от главной дороги в нескольких сотнях ярдов от отеля, и там заканчивались боковые улицы. Железная дорога отгораживала милю или больше громоздких незнакомых зданий, в которых он мог различить только то, что у них на крышах были названия. Все названия смотрели от него, но это должен был быть парк. Он был полон людей, собравшихся вокруг зданий, и железная дорога была подготовлена к поездке; вагоны с ухмыляющимися ртами были сцеплены на склоне дороги.

Конечно же в вагонах были не люди. Это должно быть манекены, хранившиеся там, чтобы не мешаться. Их длинные серые волосы колыхались, их головы синхронно раскачивались на ветру. Они казались более живыми, чем ожидающая толпа, но не это сейчас волновало Слэйда. Он желал, чтобы дом, в котором он провел первую половину своей жизни, сохранился после переустройства.

Отвернувшись от окна он увидел карточку над телефоном у кровати. НАБЕРИТЕ 9 ДЛЯ ИНФОРМАЦИИ О ПАРКЕ, гласила она. Он позвонил и ждал, пока комната погружалась обратно в затхлость. Наконец он обратился:

— Информация о парке?

— Здравствуйте, чем могу помочь?

Ответ был таким скорым, что говорящий, должно быть, молча поджидал его. Пока он делал вдох, чтобы отогнать неожиданность, голос сказал:

— Разрешите спросить, откуда вы узнали о нашем парке?

— Я купил долю, — сказал Слэйд, отвлекшийся на то, откуда он мог знать голос говорящего. — Вообще-то я отсюда. Хотел сделать что в моих силах для родных мест.

— Мы все должны возвращаться к корням. Нет прока в промедлении.

— Я хотел спросить про парк, — перебил Слэйд, возмущенный тем, как голос отступил от своих обязанностей. — Где он заканчивается? Что сохранилось?

— Изменилось меньше, чем вы можете подумать.

— Вы не знаете, улица Надежды все там же?

— Все, что люди желали, было сохранено, всё, где они почувствовали бы себя по-настоящему дома, — сказал голос, и, еще более возмутительно, — Будет лучше, если вы сами пойдете туда и посмотрите.

— Когда откроется парк? — почти закричал Слэйд.

— Когда вы туда доберетесь, не бойтесь.

Слэйд сдался и взмахнул трубкой — театральный жест, который заставил его гневно вспыхнуть, но не смог заглушить чувство вины, которое разбудил голос. Он переехал в Лондон, чтобы жить с единственной женщиной, с которой он делил постель, и когда они расстались друзьями менее чем через год, он не мог вернуться домой: его родители настаивали бы, что разрыв доказывает их правоту насчет нее и их отношений. Отец винил его в том, что он разбил матери сердце, и мужчины не разговаривали с момента ее смерти. То, как отец Слэйда смотрел на него поверх ее могилы, навсегда охладило чувства Слэйда, но без чувств живется легче, как он часто говорил себе. Теперь, дома, он чувствовал, что вынужден помириться со своими воспоминаниями.

Он заставил себя выйти из комнаты прежде, чем его мысли начали угнетать его. Служащая перебирала бумаги. Когда Слэйд вышел в приемную, дверь портье открылась, темное лицо выглянуло и скрылось. Слэйд проходил вращающиеся двери когда служащая сказала, «Здравствуйте, чем могу помочь?» Он выскочил через двери, с пылающим лицом.

Улица была такой же пустынной. Омертвевшее небо, казалось, зависло прямо над шиферными крышами как призрак дыма старинных фабрик. Даже машина Слэйда выглядела заброшенной, серая от дорожной пыли. Она была единственно машиной на дороге.

Был ли парк как-то звукоизолирован, чтобы не досаждать горожанам? Даже если аттракционы еще не заработали, он должен был слышать хотя бы толпу за домами. Ему казалось, что весь город затаил дыхание. Шаги его зазвучали твердо, механически, когда он поспешил по заросшему мхом тротуару. Он свернул на тропу, которая вела к ратуше. Среди костлявых домов улицы напротив был магазин, в котором горел свет.

Это была пекарня, в которой его мать покупала пирожки каждый уикэнд. Вкус его любимого пирога, желе, сливки и джем, наполнил его рот при воспоминании об этом. Он увидел пекаря, постаревшего, но не такого старого, как Слэйд ожидал. Тот обслуживал женщину при масляном свете, который казался ярче электрического, ярче, чем Слэйд когда-либо видел в магазинах. Вид всего этого и вкус вызвали у него такое чувство, что открыв сейчас дверь в магазин он может шагнуть в воспоминания, купить пирожки и отнести их как подарок к возвращению домой, в тепло чаепития у огня, долгие тихие вечера с родителями, когда он рос, но еще не перерос их.

Он не имел права воображать такое, он был уверен, что такое невозможно. Его рот высох, вкус исчез. Слэйд пошел мимо магазина не переходя дорогу, отворачиваясь, чтобы пекарь не позвал его. Когда он обошел магазин, свет погас. Может быть это был луч солнца, но он не мог найти просвета в облаках.

Кто-нибудь в ратуше должен знать, сохранился ли его дом. А в ратуше должно быть были люди: он слышал приглушенные звуки вальса. Он поднялся по вытертым ступенькам, прошел между колоннами декоративного портика. Двойные двери были слишком велики для этого здания, а оно было размером с отель, и сперва казались слишком тяжелыми или слишком разбухшими и не открывались. Наконец ржавые ручки поддались под его весом, и двери распахнулись вовнутрь. Приемная была неосвещенной и пустынной.

Вальс все еще был слышен. Бледный луч света протянулся перед ним и указывал на архитектурный макет на столе посреди приемной. Он прошел за своей размытой тенью по освещенному треугольнику ковра. Макет был так основательно разрушен, что было невозможно понять, какой вид на город он изображал. Если на нем были показан улицы и аллеи, нельзя было определить, где они начинались или заканчивались.

Он прошел мимо пустующего справочного стола в направлении музыки. После минуты блуждания впотьмах по коридору он оказался в бальном зале. За пыльными стеклянными дверями свет шел только от высоких фрамуг, но пары вальсировали по голому полу под музыку, которая, как ни странно, казалась еще более далекой. Их лица были серыми пятнами в полумраке. Это должно быть какой-то праздник для стариков, говорил себе Слэйд, так как больше половины танцующих были лысыми. Он направился обратно в приемную, не желая их беспокоить.

За пределами светлого треугольника темнота была почти непроглядной. Он мог различить только дальний край справочного стола. Кто-то похоже скорчился возле стула за этим столом. Если некто упал туда, то Слэйду следовало посмотреть, что с ним случилось, но поза тела была настолько невообразимо нелепой, что он решил, что это манекен. Танцоры все еще медленно кружились, все время в одном направлении, словно не собираясь останавливаться. Он внимательно осмотрелся и заметил полоску света в конце коридора… щель под дверью.

Она должна вести в парк. Он почти побежал по ковру к двери. Она была открыта потому что была повреждена вандалами: наполовину снята с петель, и ему пришлось потрудиться, чтобы приподнять ее над складками ковра. Слэйд подумал, что придется возвращаться через это здание и навалился на дверь с такой силой, что она порвала сгнивший ковер. Он пролез в проем, с трудом протиснув голову, и побежал.

Ему так хотелось поскорее убраться подальше от причиненных им разрушений, что сначала он едва смотрел, куда направляется. Самое главное — никого поблизости не было. Он пробежал около сотни ярдов между старинными домами, прежде чем задался вопросом, куда могла подеваться толпа, которую он видел из окна отеля. Слэйд неуклюже остановился и начал озираться по сторонам. Он уже был в парке.

Видно было, что город старались сохранить. Скопления трех и четырехэтажных домов с надписями на крышах беспорядочно стояли тут и там. И теперь он не мог прочитать надписи, даже те, что смотрели на него; возможно, их повредили вандалы… многие окна были разбиты… или не застеклены. Если бы не карусель, которую Слэйд увидел между домами, он мог и не понять, что находится в парке.

Слэйда беспокоило не столько запустение, сколько ощущение, что город все еще пытается меняться, пытается жить. Если его дом затронули эти изменения, Слэйд не был уверен, что хочет увидеть его, но не мог уехать, не взглянув. Он пробрался через обломки между двумя кварталами.

Небо было темнее, чем когда он входил в ратушу. Сгущающиеся сумерки замедлили его шаг, как и открывшийся вид парка. Два опрокинутых столба, каждый с улыбающимся ртом на конце, должны были, видимо, поддерживать экран. Возможно, секция винтового спуска, забитая грязью — Это всё, что было доставлено, хоть он и ввинчивался прямо в землю. Слэйд хотел знать, какие аттракционы кроме карусели были закончены, и сердце подпрыгнуло у него в груди, когда он понял, что уже несколько минут идет мимо ярмарочных представлений. Они были в домах, и там же была толпа.

По крайней мере, он предположил, что это игроки сидели вокруг ведущего бинго на площадке дальше по улице, хотя силуэты в темноте были таки неподвижны, что он не мог быть уверен. Слэйд предпочел не рассматривать их поближе, а тихо пройти мимо. Карусель осталась позади, и он решил, что относительно ясно помнит дорогу туда, где должен быть его старый дом. Но вид подземелья в следующем оскалившемся участке улицы заставил его замереть на месте.

То было не подземелье, то была камера пыток. Полуголые манекены были прикованы к стенам. На их шеях висели таблички: один был НАСИЛЬНИК, другой РАСТЛИТЕЛЬ ДЕТЕЙ. Женщина с кудрями, похожими на червей, пронзала подмышку одного манекена раскаленной докрасна кочергой, мужчина в матерчатой кепке вырывал своей жертве зубы. Все персонажи, не только жертвы, были абсолютно неподвижны. Если это по чьему-то замыслу было восковой скульптурой, Слэйд не мог понять его. Он смотрел так пристально и так долго, что уже казалось, фигуры пошатываются, не в силах сохранить позу, когда он услышал, как что-то оживает позади него.

Ему показалось, что мгла, в которой утопали его ноги, превратилась в глину. Даже если бы звуки не были такими громкими, он предпочел бы не видеть, что их производит: слабое свистящее дыхание, скрежет и стук, словно огромное сердце пытается ожить. Он заставил свою голову повернуться, со скрипом в шее, но сначала заметил только, как темно стало вокруг, пока он был поглощен видом подземелья. Он заметил движение чего-то размером с дом между размытыми контурами зданий и весь сжался внутри себя. Но это была всего лишь карусель, тяжело вращавшаяся в темноте.

Слэйд не смог посмеяться над своим страхом. Лошади двигались так, словно им было трудно подниматься и они стремились поскорей упасть обратно, и, наконец, им это удавалось. Верхом на них сидели люди, и теперь он вспомнил, что замечал их и раньше, а в таком случае они сидели неподвижно: дожидаясь темноты? Они никуда не шли, они не представляли для него угрозы, он мог не смотреть на них и направиться домой… но когда он отвернулся, он отскочил, так резко, что чуть не упал. Мучители в подземелье шевелились. Они поворачивали головы в его сторону.

Он не мог разглядеть их лиц, и видимо не только из-за темноты. Он начал опускаться на корточки, как будто мог спрятаться от них, он был готов зажмурить глаза, словно бы это сделало его невидимым, как он верил в детстве. Слэйд бросился в сторону, долой с чьих-либо глаз, и побежал.

Ночь становилась все темнее, но он мог видеть больше, чем хотел бы. Один квартал неосвещенных домов был превращен в тир, однако он не сразу сообразил, что шесть отделенных голов, кивающих в унисон, служили мишенями. Должны были, хотя бы потому что у всех шести было одно и то же лицо… лицо, откуда-то ему знакомое. Спотыкаясь, он миновал головы, которые наклонились к нему из тьмы за силуэтами стрелков, целившихся в них. Слэйд почувствовал, что головы умоляли его вмешаться. Он так отчаянно желал отдалиться от навязчивого смятения, что чуть не свалился в канал.

Он не заметил его сразу, поскольку участок был огорожен и образовывал туннель. Вероятно, Туннель Любви: гондола выплывала из заросшего входа, издавая звук приглушенного выхлопа и запах злокачественной опухоли. Слэйд мог различить только головы влюбленных в гондоле. Они выглядели так, будто не видели дневного света несколько лет.

Он подавил крик и ретировался вдоль канала, по направлению к главной улице. Пока он крался по заросшей каменной кромке канала, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, он вспомнил, где видел лицо мишеней: на фотографии. Это было лицо владельца парка. Тот умер от сердечного приступа вскоре после того, как обанкротился, а разве обанкротился он не после того, как уговорил горожан вложить деньги? Слэйд начал отчаянно бормотать извинения за весь вред, который он возможно помогал причинять городу, если это вызвало гнев кого-то, кто мог его сейчас слышать. Он только делал что мог для города, он сожалел, если все пошло не так. Все еще беззвучно извиняясь, Слэйд перебрался с кучи обломков на мост, по которому главная улица пересекала канал.

Он бежал по неосвещенной дороге, мимо ратуши и звуков беспощадного вальса во тьме. Пекарь в фартуке обслуживал посетителя, совершая те же движения почти наверняка перед тем же покупателем, и Слэйд почувствовал, что каким-то образом виноват, как будто он должен был принять предложение света. Он не должен сбивать себя с толку, он должен добраться до машины и ехать, ехать куда угодно, пока не выберется из этого города. Ему пришло на ум, что все, кто мог уехать из этого города, так и сделали… а затем, когда он увидел свою машину, он вспомнил про слепую женщину в отеле.

Он не может бросить ее. Она должно быть не знает, что случилось с городом, что бы это ни было. Она даже не включила свет в отеле. Он отчаянно протиснулся через вращающиеся двери, которые показались ему проржавевшими и хрупкими, и ворвался в приемную. Он ухватился за край двери, чтобы успокоится, пока его глаза привыкали к мраку, который клубился, порождая сгустки тьмы. Служащая стояла за своей стойкой, постукивая по подбородку в такт ей одной слышной мелодии. Он отложила бумаги и подняла голову:

— Здравствуйте, чем могу помочь?

— Нет, я хотел… — Слэйд говорил через всю приемную и запнулся как раз когда к нему уже окончательно вернулся голос.

— Какую вы хотите?

Он боялся подойти ближе. Он вспомнил портье, который мог открыть дверь у стойки и теперь, когда стемнело, даже выйти. Впрочем, не поэтому Слэйд потерял дар речи. Он понял, что эхо его голоса было поразительно похоже на голос в телефоне в отеле.

— Уверена, мы сможем вам помочь, — сказала служащая.

Она всего лишь пытается угодить гостю, говорил себе Слэйд. Он все еще пытался заставить себя подойти, когда она сказала: «Да, сэр, спасибо.»

Наверно, она разговаривала по телефону, иначе она не стала бы говорить: «Если мы можем сделать что-то еще, чтобы вы почувствовали себя дома, только дайте нам знать.» Теперь она должно быть положила трубку телефона, который Слэйд не видел, и он подойдет к ней… «Большое спасибо», — сказала она и ударила по звонку на стойке.

Слэйд прокладывал себе дорогу через ржавый капкан вращающихся дверей, когда в приемной показалось темное лицо портье. Служащая была всего лишь такой же незрячей, как и остальные жители города, истерическим смешком проскочило в его голове. Он понял еще одно: мелодия которую она выстукивала. Дум, дум-да-дум, дум-да-дум-да-дум-да-дум. Это был Шопен: похоронный марш.

На бегу к машине Слэйд выдернул ключи из кармана, разорвав несколько швов. Ключ не подходил к замку. Конечно подходил… просто он вставлял его под наклоном к двери. Ключ с ржавым скрипом вошел в замок, и тут он понял, откуда взялся наклон. Обе шины с этой стороны были спущены. Колеса стояли на ободах.

Машина была ему не нужна, он мог бежать. Наверняка горожане не способны передвигаться быстро и, по его наблюдениям, на большие расстояния. Он побежал к туннелю, проходящему под железной дорогой. Но даже если бы он мог заставить себя пройти через зловеще шепчущую тьму к воротам, в этом не было бы проку. Ворота были закрыты, и несколько балок толщиной в его руку, держащихся в пазах в стене запирали их.

Слэйд отвернулся, словно падая назад. Как будто давление крика, который он сдерживал, истощало его мозг. На дороге все еще никого не было. Единственный оставшийся путь из города был на противоположном его конце. Слэйд побежал. Хрип и боль в легких, мимо домов, где семьи, казалось, обедали в темноте. Мимо ратуши и ее приглушенного вальса; по мосту, к которому сплавлялась гондола с парочкой, чьи головы отклонялись, а затем стукались ртами с глухим костяным стуком. Закругление дороги скрывало от него окраину города пока он почти не добрался до нее. Последние дома открылись его взору, и он попытался убедить себя, что дорогу перекрыла только темнота. Но она была твердой и высотой с дом.

Была ли это куча мусора или недостроенная стена, лезть на неё было слишком опасно. Слэйд развернулся, чувствуя, как проваливается в отчаяние, непроглядное и вязкое как деготь, и увидел свой дом.

Паника ли заставила его сиять среди прочих домов? В остальном он ничем не отличался от своих соседей: окно спальни над занавесками гостиной возле непримечательной двери с узкой фрамугой. Слэйда не волновало, как он смог разглядеть дом — он был слишком рад этому. Уже на бегу ему пришло в голову, что отец мог сменить замок после того, как Слэйд уехал, что его ключ не впустит его в дом.

Замок подался легко. Дверь распахнулась в темную прихожую, которая вела мимо лестницы налево в гостиную, за ней находилась кухня. Дом казался самым родным местом в мире и был единственным доступным ему убежищем, но войти Слэйд боялся. Он боялся, что там могут быть его родители, безвольно повторяющие какие-нибудь домашние дела, не видящие его и не осознающие своего состояния… впрочем, если то, что от них осталось, заметит его, будет даже хуже.

Тут ему послышалось какое-то шевеление на улице, и он налег на дверь гостиной, открывая ее. Гостиная была запустелой, диван и кресла были серыми как и камин, к которому они были обращены, но неподвижный мрак казался напряженным, готовым обнаружить, что комната вовсе не пустует. Бездыханность кухни с деревянными стульями, придвинутыми к пустому столу между плитой и раковиной также таила угрозу, но Слэйд почти отчетливо слышал движение — медленное и скрытное — где-то вне дома. Он прокрался к передней двери, закрыл ее насколько мог тихо и наощупь двинулся к лестнице.

Глухой прямоугольник окна ванной слабо мерцал в зеркале, как приподнимающееся веко. Ванна выглядела так, словно ее наполняли дегтем. Но даже это пугало Слэйда меньше, чем спальня его родителей: что, если он найдет их в постели, тщащихся заняться любовью, как бесплотные куклы? Он почувствовал, как сжимается, возвращаясь в тот возраст, когда отец кричал на него, запрещая открывать их дверь. Дрожащими руками он приотворил дверь настолько, что стала видна пустая кровать, и проскользнул в свою комнату.

Его кровать была на месте, его комод, его гардероб, уже не достаточно большой, чтобы спрятать Слэйда. Он плотно закрыл дверь плечом и сполз по ней. Ему вдруг показалось, что если он сейчас ляжет спать, то может проснуться и обнаружить, что это город ему приснился, как кошмар о взрослении. Он не должен искать убежища в кровати, это было бы как сбежать в детство… и он понял, что уже так и поступил.

Когда был ребенком, он оставался один дома только однажды. Он проснулся и блуждал по пустым комнатам, каждая из которых, казалось, скрывала какой-то ужас, который вот-вот покажется. Он вспомнил, на что это было похоже: точно так же было в доме сейчас. Он непроизвольно продолжил ход воспоминания. Тогда сосед, который должен был приглядывать за ним, зашел проведать его, но Слэйд молился, чтобы этого не случилось сейчас, чтобы никто не избавлял его от одиночества. Уж точно его дом не был местом, где себя почувствовали бы дома они.

«Не бойтесь», — советовал голос по телефону… но Слэйд боялся. Ночь не может длиться вечно, отчаянно убеждал он себя, вжимаясь в дверь. Солнце встанет, железные балки втянутся, ворота откроются, а если и нет, он все равно сможет найти какой-нибудь выход. Но ему казалось, что идти некуда: он не мог вспомнить лиц сослуживцев, название лондонской фирмы, даже название улицы, на которой он жил. Ему и не надо было их вспоминать, лишь бы бодрствовать до рассвета. Наверняка город слишком занят, чтобы навестить его дом, если только его страх не был причиной движения, которое он слышал на улице. Звучало оно как шевеление безмолвной толпы, которая едва способна ходить, но беспрестанно пытается. Они не могут быстро передвигаться, было его последней мольбой, им придется остановиться, когда встанет солнце… но еще более ясным было воспоминание о том, какой бесконечной бывает ночь.