Я буду надеяться на чудо

Никуда не денешься, придется ехать

Валька с Толиком прятались под лестницей. Сегодня они от нечего делать соревновались в меткости. Получилась ничья: одно стекло в подвальном окне разбил Валька, другое Толик. Трус Толик уверял, что Валька виноват больше, потому что разбил нижнее стекло, а оно больше. Их застукала дворничиха тетя Настя и уже нажаловалась Толиковой маме тетке Наташке. А тетка Наташка обещала все сказать Валькиной маме. И ребята решили посидеть под лестницей, пока мамы перестанут сердиться.

– Ребята! – раздался громкий шепот Валерки. – Тетя Лена идет!

– Отойди, – зашипели на него оба.

Дверь подъезда была открыта и придавлена к стене кирпичом. Из-под лестницы было видно крыльцо, одна из скамеек у крыльца и часть детской площадки с песочницей, качелями и шведской стенкой. Дом их старый, небольшой, который год сноса ожидает. Вот и детская площадка старая, и скамейка. На скамейке сидели две бабушки и четвертый муж Люсипы дядя Андрей, который глядел за своим сыном Егоркой, ковырявшимся в песке. Рядом с дядей Андреем уселся и Валерка.

– Ленка! – завопила тетка Наташка. – Ты своего хулигана окороти! Это что же творится, приехали тут в столицу из деревни, вселились в чужую квартиру неизвестно по какому праву, и еще гадят! Чему твой байстрюк моего сына учит! Лимита чертова! Нарожают уродов черт-те от кого!

По лестнице быстро спустилась Люсипа, но, выглянув, тут же укрылась за дверью. Шедшая за ней тетя Вера спросила: «Ты чё?» и получила ответ: «Блин, Валентина Карловна». Валька приуныл. Мама немного посердится и перестанет, а бабушка теперь весь вечер будет зудеть. И Люсипа не заступится за него, потому что боится бабушки не меньше чем Валька.

Тем временем тетка Наташка продолжала орать. И перешла уже на такие слова, которые Валька еще с садика знал, но говорить вслух решался только в чисто мужской компании: за них мама его не только бы отругала, но, пожалуй, и побила бы. Вот это тетка зря, мама и ее побить может.

– Ах, простите, – каким-то особенно вредным голосом перебила ее мама. – Несчастная я мать! Говорила я этому ребенку: водись только с детьми из интеллигентных семей. Вот Сергеевы: потомственные москвичи, мать – образец изящества и культуры: одета всегда идеально, речь как у филолога, манеры как у графини. И родила не от святого духа, а от законного супруга. Тоже из графьёв, черного слова не скажет, всё только «Pardon» и «Merci». И парфюм у него прям из Парижа. Недаром она мужа из мордовского Версаля выписала. А ребенок! Отличник учебы, задачки по математике как орешки щелкает, с гувернантками иностранные языки изучает. И еще юный друг милиции… то есть полиции. А Валька такой идеал с пути истинного сбивает!

Валька прыснул. Толик показал ему кулак. А что, правда, смешно. Толика на лето оставили по математике и по английскому. И на учет его поставили в комиссии по делам несовершеннолетних, когда взрослые ребята киоск «Роспечати» ломали, а он на стрёме стоял.

Люсипа все-таки не выдержала. Засмеялась тонким голоском и вышла на крыльцо. Услышав материн смех, Егорка завизжал, подражая ей. Смех Егорки оказался таким заразительным, что не выдержали и бабушки. Улыбнулся сыну даже молчаливый дядя Андрей.

Как ни странно, тетка Наташка замолчала. Наверное, не поняла, что мама сказала.

Мама с бабушкой поднялись на крыльцо, и мальчишки затаились. Тихим голосом мама что-то спросила у Люсипы, та стала отвечать, но вдруг мама перебила ее:

– Эй, злоумышленники, вылезайте! Валька, кому говорю, нечего под лестницей пыль собирать.

Валька вздохнул и вылез. Вслед за ним вышел и Толик. Люсипа подмигнула Вальке и, вынув из кармана фартука пакет, сунула им с Толиком по коржику. Толик тут же впился в него зубами. Валька знал, что Толику сегодня вряд ли доведется есть, поэтому свой коржик тоже отдал ему, хоть и жалко было: у Люсипы они всегда вкусные.

– Пошли к нам, Толик, обедать, – сказала мама.

– Нет, я домой, – вздохнул Толик и поплелся во двор.

Со двора послышался плач Егорки. Люсипа бросилась к нему, а Шпильманы стали подниматься по лестнице на свой четвертый этаж. Бабушка молчала, но как только они зашли в квартиру, начала:

– Ну вот что, Елена…

– Валька, поставь суп разогреваться, – перебила ее мама. – Ма, ты с нами пообедаешь?

Бабушка промолчала. «Ой, сейчас начнется!» – подумал Валька, зажигая газ. В это время зазвонил телефон. Он поспешно схватил трубку:

– Здравствуйте, тетя Люся! Дома! Сейчас! – и, передавая матери трубку, поспешно пояснил для бабушки, услышав ее любимое «это переходит все границы!» – Люсява!

У мамы две самые лучшие подруги, и обе тети Люси. Когда-то они все трое учились в инязе, но тетя Люся Могалькова ушла с первого курса и уже лет двадцать работала парикмахером. А тетя Люся Павлова, как и мама, работала переводчицей. Чтобы их не путать, за глаза одну звали Люсипой, а другую Люсявой. Люсипа на кличку не обижалась, и сама, когда звонила, говорила Вальке: «Это я, Люсипа!». Эту кличку ей придумал Валька, когда был совсем маленький. У мамы есть любимая песня, называется «романс». Когда они с тетей Люсей пели «По широкому полю вдогонку мы пустили горячих коней», Валька им всегда завидовал: такие уже немолодые и толстые, а скакали верхом! Один раз, когда он болел и капризничал, мама стала эту песню ему петь. Там в конце такие слова:

Не заманишь Лисиппу в неволю,

И, пришпорив гнедого коня,

По бескрайнему пыльному полю

Унесется она от меня.

Валька, с досадой отвернувшись к стенке, огорченно пробурчал: «Ну, хоть раз бы ты ее обогнала!». «Кого?» –удивилась мама. «Ну, эту Люсипу, тетю Люсю. Она же даже толще тебя!» Как мама смеялась! Потом она объяснила, что это песня вовсе не про нее и тетю Люсю. Она называется «Амазонка», это такие женщины-воины. А Лисиппа – это царица амазонок. Потом она рассказала это тете Люсе, и они опять смеялись. И мама с тех пор зовет тетю Люсю Люсипой. А другую тетю Люсю, чтобы не обидно было, стала звать Люсявой. Кажется, ее на работе тоже так зовут. Вот с этой тетей Люсей мама сейчас говорила о каком-то срочном переводе:

– Технический? Нет, Люсь, тут я пас! Художественный, культурологический, исторический текст – милое дело. А тут наворотишь, деньгам не рада будешь. Нет, Люсь, никак. Все понимаю, и деньги нужны, но… нет, извини! Пока!

– Что, «голый кондуктор бежит под вагоном»? – спросил Валька со знанием дела.

– Да, пролетела мимо денег, – с сожалением вздохнула мама.

И тут бабушку прорвало! Как мама воспитывает ребенка! Он называет кличками взрослых людей, водится с малолетними преступниками, дебилами! Бьет стекла! А лексикон! И мать, вместо того, чтобы учить сына приличиям, говорит всякое… непотребство!

– Ба, это же цитата! Из фантастики! Это неправильный перевод технического текста! Надо «оголенный проводник электрического тока проходит под тележкой крана».

– Вот! Твоё воспитание! Он еще меня учить будет!

– Ма, мне подработать надо. Вот тебе возможность выплеснуть все твои нерастраченные педагогические знания. Возьми Вальку к себе или переезжай ко мне. Я месяц помотаюсь с иностранными группами по городам Золотого кольца и прочим злачным местам России и заработаю ребенку на одежду и витамины… и себе на шубу. А ты за это время выправишь все мои педагогические огрехи, и к сентябрю я получу образцово-показательного сына. Он будет говорить по-французски и дружить только с аристократами и не будет вмешиваться во взрослые разговоры. Идет?

Валька чуть не взвыл. Такого коварства он от мамы не ожидал! Это же концлагерь! Мама сама с бабушкой и часа продержаться не может, Валька сам слышал, как она это Люсипе говорила!

– Нет уж, моя милая. Я тебя воспитала, дала тебе образование. Будь добра, своего сына воспитывай сама.

Валька перевел дух.

– Ба, а как ты маме образование дала? Ты ее иностранным языкам учила?

– Нет, сынок, она мне не мешала их учить. Так и дала. Ладно, не отвлекайся. Ты слышал, что я сказала? Итак, твой выбор! Или в лагерь, или к бабушке!

– Ну, мам!

– Елена, я всё сказала! Свои проблемы решай сама!

– А я и решаю. Слава богу, бабушки – не мамы, их много. Валька, думай, и до вечера реши: в Сходню или в Утятин.

– А дома остаться нельзя?

– Одному? Ты сегодня на пол дня остался, и меня уже с оркестром встречают.

Валька понял, что дома остаться не удастся.

– Тогда в Утятин… Там хоть спать после обеда не заставят и хором петь…

– Ладно, сынок, не обижайся. Еще спасибо мне скажешь. Бабушка и кормить тебя будет не чета мне. Помнишь ее пирожки? А рыбу в кляре? А квас? И на речке будешь купаться, и на озеро ходить рыбачить. А дядя Гена тебя раков ловить научит. Знаешь, как раков ловят? Ночью с фонарем! Ты же любил ездить в Утятин! Помнишь, как ты плакал и просил меня оставить у бабушки?

– Я маленький был… и вообще, мы же с тобой вместе ездили. А теперь ты меня одного отправляешь.

– Валь, я тебе обещаю, что заработаю отгулов и на неделю приеду. Ты думаешь, мне самой на родину не хочется? Но надо же деньги зарабатывать. И отпуск я уже использовала, когда бабушка болела. Ладно, все, давай вещички собирать.

– А удочку взять можно?

– Только без удилища.

Бабушка слушала их, поджав губы. Потом сказала:

– Ну вот, сама с теткой договорилась, а матери нервы треплешь.

– Ой, правда, я же в Утятин не позвонила! Вдруг бабушка больная или уехала куда!

– Так ты и за нее как за меня решила? Эгоистка!

– Не эгоистка. Просто знаю, что мама Лена и меня, и Вальку очень любит и примет с радостью.

– Это что, намек, что я вас не люблю?

– Может, и любишь, но как-то… отстраненно, – роясь в сумке, ответила ей мама. – Не прикладывая рук. Внушением на расстоянии. Критикой без личного примера. Продолжить?

– И это говорит мне родная дочь! Я на тебя молодость свою потратила! Я замуж не вышла, чтобы тебя отчим не обижал!

– И как бы он меня обидел, если я жила в Утятине, а ты в Москве? А в Утятине у меня были любящие родители, бабушка и братья. Такую ораву не обидишь. Спокойно могла выйти хоть за Синюю Бороду.

Валька задумался, кто бы победил, Синяя Борода или бабушка. Представить бабушку, ноющую: «Анна, сестрица Анна» он не мог. А вот ухватить за бороду и потащить по асфальту – это запросто. Да еще и ругая его на все корки при этом, как она сейчас маму ругает. И мама вон стоит вся красная. Да, бабушку не переорать.

Кажется, последнюю фразу он произнес вслух, потому что обе они враз замолчали, повернувшись к нему. Валька испугался.

– Валя, ты что? – спросила мама.

– Вот! Твое воспитание! Мало того, что дочь хамит, так еще и внук родной ни в грош не ставит! Ноги моей здесь не будет!

С треском захлопнулась входная дверь. Мама дернулась было бежать за бабушкой, но махнула рукой.

– Ну, и что это было? Действительно охамел!

Пискнул дверной звонок. Мама испуганно охнула:

– Не доругалась! – и побежала открывать дверь. Но это была Люсипа.

– Я услышала, как дверь хрястнула, гляжу, Валентина Карловна летит. Что-то быстро она от вас отстала.

– Сынок озверел. Мы ругаемся, а он говорит: «Бабушку не переорешь».

Люсипа захохотала:

– Устами младенца глаголет истина!

– Подожди ржать! Видишь, тут действительно меры принимать надо! Валя, как ты мог?

– Ну, ты сказала, что бабушка могла за Синюю Бороду замуж выйти. Я и подумал, что она бы не дала себя зарезать: за бороду схватила бы и по асфальту поволокла и еще ругала бы на все корки… как тебя. И нечаянно вслух это сказал. Мама, я, правда, не хотел!

– Лен, да брось ты малого ругать! Видишь, он расстроился! Он не хотел! Да и кто бы в здравом уме с Валентиной Карловной связался… – и тетя Люся захохотала.

Ободренный заступничеством Люсипы, Валька сказал:

– Ты сама не выносишь, когда бабушка тебя учит…

– Ты не прав, дружок, – поспешно перебила его Люсипа. – Годочков-то маме сколько? Ее уже учить поздно. А вот тебя еще учить и учить.

– Ладно, теть Люсь. Учите!

Мама с тетей Люсей переглянулись и захохотали.

– Ладно, Валька, – отсмеявшись, сказала мама. – Бабушке Лене, я надеюсь, ты хамить не будешь?

– Я не хамил! Я просто задумался… и сказал вслух то, что думал. А бабушка Лена добрая, про нее ничего такого не подумаешь.

– Дневник свой не забудь… мыслитель!

Дневник Валька решил вести с этого лета. В прошлом году им задали сочинение «Как я провел это лето». Столько всего было, а когда понадобилось, почему-то ничего не вспомнилось. И Валька уже две недели записывал вечером, что днем произошло. Вот и сегодня перед сном он записывал: «Мы с Толиком разбили стекло, я нахамил бабушке и теперь меня отправляют в Утятин. Никуда не денешься, придется ехать».