Я буду первым

Выхожу из подъезда, чтобы ехать в офис, набирая его на телефоне, но поговорить нам не удается. Я не успеваю сделать несколько шагов, как меня скручивают добры молодцы, которые суют мне под нос удостоверения и пакуют в стоящий неподалеку полицейский автомобиль. Сотовый падает на асфальт и его экран покрывается сеткой мелких трещин.

— Платон! Алло! Платон! Алло! Алло! — раздается из динамика, пока кто-то из полицейских не наступает на него ногой.

— Зря ты так, служивый. Вещь дорогая. С одной зарплаты не расплатишься.

Тот скалится в некоем подобие улыбки:

— Он тебе нескоро понадобится.

Везут меня на окраину Москвы, где также неласково извлекают из машины и заводят в отдел. Но не бьют. Я бы даже этому не удивился. Руки в наручниках с непривычки ломит. И хочется заржать в голос над самим собой. Вот от кого не ожидал такой подставы, так от маленькой девочки — дочки родительских друзей. Но маленькие девочки вырастают. И становятся теми еще стервами.

Я думал, меня сразу же начнут допрашивать. Вместо этого меня заводят в длинный коридор с металлическими дверями, оснащенными решетками, досматривают, забирают содержимое карманов и ремень. Интересуются наличием шнурков, которых у меня нет. Предлагают подписать документы. Отказываюсь. Ребят в форме это не слишком удручает. И я оказываюсь в одном из номеров "люкс". За мной с противным скрежетом закрывают дверь.

В номерах — перенаселение. Компанию мне составляет немытый и нечесаный мужик неопределенного возраста, который враждебно поглядывает и на меня, и на то, во что я одет. Сильный дискомфорт доставляет вонь, впитавшаяся в эти стены за годы, что здесь гостят дети улиц. Да и мой сокамерник источает тот еще аромат. Аппетит отшибет теперь на неделю. Но кормить нас вроде никто и не собирается.

Я жду, что за мной придут. Но время тянется, а никто ко мне не спешит. Вонючее чудо ограничивается недовольными взглядами, не пытаясь завести разговор, безошибочно улавливаю дикую разницу социальных статусов.

Я устраиваюсь на деревянной полке, которая выполняет функцию кровати. Впечатлений мне теперь хватит надолго..

Не понимаю, что этим пытается добиться Ирина. Посадить меня? У нее не выйдет. Вызвать таким образом симпатию? Ничего кроме глухого раздражения не чувствую.

Время тянется. И я, прислонившись к каменной стене, успеваю задремать. Сон мне нравится больше, чем реальность. Я иду по светлому дому за Леной. Она что-то мне говорит и улыбается. Мне так приятно видеть ее улыбку хотя бы во сне. Еще приятнее смотреть на округлившийся животик.

Я тяну руку, чтобы погладить его, возможно, ощутить, как толкается мой собственный ребенок в ее животе, но не успеваю этого сделать.

Меня будит сиплый голос, который орет:

— Хромов, на выход!

Быстро прихожу в себя и следую за полицейским, который приводит меня в чистый кабинет, где за столами сидят трое мужчин в гражданской одежде.

Мне указывают на стул, располагаюсь. Напротив меня — мужик лет тридцати пяти, лысый, крепкий. Мускулы натягивают на плечах рубашку светлого цвета, немаленькие кулаки покоятся на столешнице среди бумаг.

— Ну, что, писать явку с повинной будем?

Не могу не съязвить.

— В чем? В убийстве Кеннеди? Так я тогда не родился еще.

Мои слова собравшимся не нравятся.

— Неправильный ответ. Легко Вам с нами, господин Хромов, не будет, — слышу я от лысого.

Жму плечами. Отец должен уже меня найти. Хороший адвокат обеспечит этим ребятам необходимые трудности.

Глава 16

Платон

Лысый откидывается на стул, сверлит меня взглядом:

— Сейчас мы Вас к следователю отведем. После допроса Вас отвезут на арест, а когда арестуют — в СИЗО. И вот там Ваше пребывание может быть сносным, если Вы осознаете свою вину. А нет — так со статьей, по которой Вас задержали, у Вас там может быть много проблем. Тамошний контингент не уважает насильников.

Он говорит уверенно. Значит, помощь мне придется еще подождать. Но подписывать какие-либо документы в такой ситуации — верх безумия.

— Не знаю, как Вам, а мне насиловать никого не приходится. Они сами из трусов выпрыгивают. Девушки нынче любят деньги. Ну, вам-то не понять. С вашей полицейской зарплатой. Ни в нормальный ресторан ее ни сводить, ни на шмотки ей отсыпать. Вот и пользуетесь, чем Бог послал.

Губы у лысого расползаются в нехорошей улыбке

— И чем же Вы, Платон Игоревич, собираетесь доказывать собственную невиновность?

Может, попробовать? Хотя, судя по всему, им моя невиновность до одного места. А вдруг?

— В моих вещах была флешка. На ней видеозапись, на которой четко видно, что Пархомова ушла от меня целая и невредимая.

— Эта? — в руках у лысого появляется флешка, на которую я успел скопировпть данные камер.

— Да, — подтверждаю я его догадку.

Если это не доказательство, то не знаю, что ему еще надо.

Затем, наблюдая, как флешка летит в корзину для мусора, осознаю, что " вдруг" не произошло.

— Не было у Вас в вещах никакой флешки, господин Хромов, — комментирует свои действия лысый.

Вот она- честная и неподкупная полиция.

Растягиваю губы в такой же неприятной улыбке. Если он решил, что это что-то меняет, то он дурак.

— Это абсолютно ничего не меняет, — объясняю ему простейшую вещь.

За кого он меня принимает? Серьезно надеется, что с перепугу брошусь писать признание?

— К следаку везите, — командует лысый.

Меня перевозят в Следственный комитет. Там я оказываюсь на допросе у следователя. На вид ей лет 35, волосы темно-шоколадного цвета, стрижка каре, внимательный взгляд синих глаз, стройная фигура, ухоженные руки с идеальным маникюром. Что она здесь делает? Нравится этим заниматься?

— Меня зовут Клавдия Сергеевна. Фамилия — Струева. Вы подозреваетесь в покушении на изнасилование Пархомовой Ирины Петровны, совершенное с угрозой убийства.

Я присвистываю:

— Вот это я Чикатило!

Синие глаза смотрят строже:

— Это не шутки. Показания давать будете?

Про флешку я уже рассказал, в результате ее выкинули. Поэтому рассказывать, как было дело, нет смысла.

— Нет.

— Тогда я оформлю необходимые бумаги и представлю в суд ходатайство о Вашем заключении под стражу.

Проверять, купили ли следачку, у меня желания нет. Без помощи извне я из этой заварушки вряд ли выберусь.

— Как Вам будет угодно. Подписывать ничего не буду.

Она хищно улыбается:

— Это уже как Вам будет угодно.

В кабинете появляется адвокат, предоставленный мне государством. Пробую протестовать, предлагаю вызвать другого защитника, так как в состоянии оплачивать его услуги. Меня не слышат. Ни следователь. Ни судья. Арест проходит быстро. И вот уже конвой везет меня в СИЗО, как и обещал лысый.

Я в курсе, что статья 131 Уголовного кодекса — позорная. И представители уголовного мира не особо жалуют тех, кто попал в тюрьму по ней. Так что не думаю, что мне будут особо рады за колючей проволокой. Меня ведут вдоль металлической сетки, из-за которой на меня скалятся сторожевые псы. Прохожу необходимые процедуры, и меня с почестями провожают в камеру. Здесь меня должны ждать. Народу немного, человек шесть всего. Понятия не имею, как себя надо вести. И обзаводиться подобными знаниями я не планировал.

Поэтому просто иду к свободной кровати. В конце концов, в этом учреждении у отца больше возможностей мне помочь.

— О, как! Здороваться, парень, у тебя не принято? — обращается ко мне мужик лет шестидесяти.

Весьма приличный на вид, как ни странно.

— Почему же? — деланно удивляюсь, — День добрый!

Голос звучит с некоторой долей сарказма. Причин опасаться за собственную жизнь пока не вижу. Если же что, то пожалуй я из сидельцев парочку на тот свет все же прихвачу.

Ловлю на себя цепкий взгляд карих глаз. Меня разглядывает практически мой ровесник. Может, лет на пять постарше. Коротко стриженный, в футболке. На жилистых руках полно татуировок. Они, наверняка, что-то значат, но осваивать и эту премудрость мне ни к чему.

— Добрый! — отвечает он мне с усмешкой, — И за что ж ты к нам, важный гость? Или тебя по ошибке сюда посадили?

Я так понимаю, он уже знает, и кто я, и почему здесь.

Да и вообще врать, трусливо поджав хвост — так скоро сам себя уважать перестану.

— Статья 131, - отвечаю и наблюдаю за его реакцией.

— Нехорошая статья, — роняет он медленно, — Я б такой гордиться не торопился.

Я и не горжусь. Более того, я чувствую себя последним дураком из-за того, как все случилось. Девочка Ирина выросла. И не очень выбирает способы достижения целей. Хотя я сам от нее тоже недалеко ушел.

— А тебя сюда за достижения в труде и спорте определили?

— Мирон, новенький, кажется, нас не уважает, — замечает еще один обитатель камеры.

Он поздоровее того, к кому обращается. Но и потупее.

— Ничё. Я его сейчас вежливости поучу, — за секунду он оказывается возле меня и, видимо, мой внешний вид привел его к ошибочному выводу, что он легко одержит верх.

Дальше в камере раздаются звуки ударов и мат, причем в драке не принимают участие Мирон, старик и еще один заключенный. Остальные трое решили оторваться по полной. Несколько раз мне прилетело, но двое уже корчатся на полу, а третий, сплевывая зубы на пол, выхватил заточку и двинул на меня.

Еленка

После с разговора с Платоном я никуда не ходила. С университетом все было решено. Мы с мамой заказали билеты в Испанию. Она настояла на том, чтобы поехать со мной и помочь обустроиться на новом месте. Я не возражала. Когда рядом близкий человек, любые трудности кажутся не такими пугающими. Веру мы решили взять с собой. Ей должна понравиться солнечная страна.

В ватсапе мне пришло странное сообщение. От Ирины. " Я понимаю, для тебя это неожиданно, но мне очень нужно с тобой поговорить. Можно я приеду?" — таков был его текст. Я перечитывала его раз за разом, жалея, что не удалила его сразу же, как получила. Но теперь нужно дать ответ. Поразмыслив, я написала: "Если тебе это нужно. Я — у мамы".

Не представляла, что ей от меня понадобилось.

Когда Ирина зашла, то первое, на что я обратила внимание — это синяк на ее лице. Не знаю почему, но начать разговор у меня не получилось. Как и поинтересоваться с притворным сочувствием, что у нее с лицом. Меня не очень интересовали ее проблемы. Своим поведением она показала мне, что я ее не интересую, а навязываться я никогда не умела.

Она тоже чувствовала себя не в своей тарелке.

Но, не дождавшись от меня какой-либо реакции, моя бывшая подруга сказала:

— Я хотела извиниться. Мы с тобой так по-дурацки поссорились. Я думала, что ты неправа. Думала, что ты предвзята по отношению к Платону. А оказалась, что я сама ошибаюсь. Он… — она делает драматическую паузу, — Он пытался изнасиловать меня.

Новость ошеломляющая. Хочется приземлиться куда-нибудь, чтобы ее переварить. Неужели Платон докатился еще и до такого?

А потом я, взглянув на Ирину, с ясностью осознаю — она мне врет. Не знаю, зачем ей это надо. Не знаю, зачем она пришла с этим именно ко мне. Но она так внимательно на меня смотрит, ожидая от меня каких-то слов, поступков, возмущения, что у меня не остается и тени сомнения. Она говорит мне неправду.

— Я написала заявление, — она делает шаг ко мне, а я подавляю желание отступить, лишь бы она не стояла со мной рядом, — Я так виновата перед тобой, Лен. Может быть, я еще могу все исправить?

Какая-то мысль мешает мне слушать.

— Ты заявила на него. И что?

— Его посадили. Будет следствие, суд. И он за все ответит.

Ее слова так не вяжутся с ее прошлым отношением к Хромову. Как же быстро он из божества превратился в ее врага. Как и я — не так давно.

Не знаю, что двигает мной. Разумнее выпроводить ее и забыть этот разговор, но мне почему-то это не удается.

— Ирина, ты мне лжешь. Таким, как Платон, нет нужды кого-то насиловать. Попроси он, и ты сама бы дала.

У меня есть много причин так думать. Ведь и я не устояла.

Краска заливает ее лицо. В сочетании с ярко-рыжими волосами это смотрится, как будто у моркови выросла красно-оранжевая ботва.

Но затем ее прорывает:

— Считаешь себя лучше меня? Да? И всегда считала. Да только с тобой тоже поиграли. Думаешь, он все равно достанется тебе? Нет уж! Если я ему не нужна, то пусть в тюрьме гниет. И да, ты права. Платон меня не трогал. Он меня просто не захотел. Знаешь, я себя такой униженной никогда не чувствовала! А синяки не проблема. Только Хромов ничего не докажет. Того, кто меня действительно ударил, не найдут. И к тебе он не прибежит!

С порога раздается спокойное:

— Ирина, тебе лучше уйти.

Мама, наверное, услышала, как она кричала.

— Уйду я, уйду! — выкрикивает Пархомова и уносится прочь.

Я вытаскиваю руки из кармана худи, где лежал телефон, на котором я успела нажать аудиозапись.

— Это правда?: — спрашиваю у мамы.

— Да, Платона арестовали и отправили в СИЗО, — отвечает она.

То, что случилось между нами, требует, чтобы я спокойно занималась упаковкой вещей и не вмешивалась. Платон получает по заслугам. Но, если сделать вид, что ничего не произошло, то я сама, чем отличаюсь от Ирины и Хромова? Разве это справедливо, что он будет наказан за Ирискину ложь? И если жаждать возмездие, то надо было заявить о похищении и попытки продажи меня в рабство. Я этого делать не стала.

— Мам…

Я даже не договариваю фразу до конца, за меня ее заканчивает она.

— Ты хочешь рассказать о визите Ирины следователю.

— Да, я записывала наш разговор.

— Так ли необходимо тебе вмешиваться?

— Если я промолчу, это будет неправильно. Я один раз уже поступила так, как не должна была. Второй раз этого делать не хочу.

— Я позвоню, узнаю у кого дело, потом отвезу тебя.

Киваю. Если бы я не знала, что Ирина оговорила Платона, то улетела бы. Теперь все же нужно рассказать правду.

— Мам, а нельзя, чтобы показания я дала уже сегодня? Чтобы не откладывать вылет?

— Можно.

Ей удается все быстро выяснить. И вот мы уже идем по коридору следственного комитета.

В кабинет к следователю я захожу одна. За это я тоже ей благодарна. Мне неудобно чувствовать себя маленькой девочкой. За столом я вижу миловидную женщину. Это, видимо, и есть Клавдия Сергеевна Струева.

— Елена Даниловна Новикова, я так полагаю? — голос у нее не слишком довольный.

— Да.

— Что привело Вас?

— В Вашем производстве находится уголовное дело в отношении Хромова. Об изнасиловании. Мне стала известна важная информация.

— Что именно? — мне кажется, или она усиленно имитирует заинтересованность?

— Ко мне сегодня приходила Пархомова. Так вот из ее слов следует, что никакого изнасилования не было. Хромов не согласился на интим, после чего она нашла кого-то, кто ее ударил. И написала заявление.

— Хм. А зачем она Вам это рассказала?

Мне не нравится настрой этой женщины. Похоже, она вынуждена меня слушать. Вот только собирается ли что-нибудь делать?

— У нее и спросите.

— Я обязательно спрошу. Но чтобы Вы понимали, Ваши слова против ее слов… Она же будет утверждать, что ничего подобного не говорила.

Я достаю специальное устройство и воспроизвожу запись. После того, как следователь ее прослушала, добавляю:

— Экспертиза без труда подтвердит, что это голос Пархомовой.

Тонкие пальцы Струевой сжимают ручку чуть сильнее, чем следовало бы.

— Милая барышня, а в каких отношениях Вы состоите с Хромовым?

Я понимаю, к чему она это говорит, и собираюсь прямо у нее спросить, сколько ей заплатили, но тут дверь открывается и в кабинет проходит мужчина. Вместе с моей мамой.

Женщина насторожилась.

— Олег Романович, в чем дело?

Платон

Скорее всего, для меня бы всё закончилось печально, потому что на помощь симпатяге с заточкой бросились Мирон и еще один сокамерник. Меня спасла случайность. Дверь камеры открылась, и внутрь ворвались сотрудники СИЗО, которые, не разбирая правых и виноватых, быстро навели порядок трехэтажным матом и чувствительными ударами палками, в результате чего мы оказались на грязном полу.

Даже в это умиротворяющее мгновение парень, который затеял драку, не успокоился, зло прошипел в мой адрес:

— Я тя все равно достану.

За что получил еще один воспитательный тумак. Я предусмотрительно не стал отвечать, потому что мазохизмом не страдаю.

Не знаю, куда дели моих соседей, но я я попал в карцер. Мрачный, темный мешок навевал воспоминания о прочитанных в детстве романах Жюля Верна. Однако мне не понравился. Было холодно и сыро, хотелось жрать и в свою квартиру в Хамовниках. Я безуспешно поискал хоть какую-то лежанку. Так ничего и не найдя, постелил на пол свой недешевый пиджак и уснул, прислонившись спиной к стене. Надеюсь, крыс здесь нет.

Когда мне в лицо ударил сноп света, я проснулся и не сразу вспомнил, где нахожусь.

— Хромов, на выход! К стене, руки за спину! — эти команды быстро привели меня в чувство.

Я не стал спрашивать, куда меня ведут, справедливо полагая, что итак всё сейчас узнаю. Меня привели в следственные кабины, где меня уже ждала Струева. Особой радости от встречи ни я, ни она не испытали.

— Платон Игоревич, вот постановление о Вашем освобождении из-под стражи. Ознакомтесь.

Я взял в руки листы и стал читать. С удивлением обнаружил фамилию "Новикова" в документе. Сначала подумал, что показалось. Перечитал, и губы сами собой расползлись в улыбке. Моя ж ты хорошая! Значит, не наплевать тебе на меня, если показания пошла давать в мою пользу. Ради такого даже в тюрьму попасть не жалко.

— Что смешного?! — вырвал меня из приятных грез голос следователя.

Вот противная баба!

— Да вот думаю, сколько запросить компенсацию за произвол, творимый правоохранительными органами.

Синие глаза недовольно сверкнули.

— Вам вообще повезло, что эта девушка — Новикова пришла ко мне. Если бы не она, то версия Пархомовой выглядела более, чем убедительно. Совсем девчонке голову вскружили. Она не постеснялась даже мать о помощи попросить. Хотя с такой смазливой мордашкой это особого труда не составляет. Они так друг друга переубивают вообще.

Я напрягся:

— Если это — шутка, то несмешная.

Клавдия Сергеевна чуть наклонила голову на бок и продолжила:

— Почему же шутка? Пархомова не испугалась ложных обвинений, за которые ее саму можно привлечь к ответственности. Что мешает ей избавиться от соперницы по-другому?

Мне что-то поплохело.

— Вы побледнели, Платон Игоревич. Вам нехорошо? — уже приторно сладким голосом поинтересовалась следователь.

— Нормально все. Когда я могу покинуть эти гостеприимные стены? — рыкнул я нетерпеливо.

Надо решить проблему с Ириной. Мало ли что еще придет ей в голову.

— Прямо сейчас. Жаловаться будете?

— Обязательно!

Дальше мне вернули вещи и проводили за забор. Я глотнул воздух свободы и встретился глазами с отцом, который ждал меня под воротами.

— Такое впечатление, что я встречаю тебя после десяти лет отсидки, — тянет родитель задумчиво, — Как там?

При этом он кивает на уродливое здание за моей спиной.

— Курорт! — саркастически замечаю в ответ, — Слушай, может, поедем отсюда уже, а то как бы стражи правопорядка не передумали?!

У меня тысячи вопросов, которые хочу задать. Но прежде всего мне нужен душ и чистая одежда. Эту — выкину.

По дороге отец рассказывает, как пытался меня разыскать все это время, но безуспешно. Пархомов подсуетился. Фамилию бывшего друга отец произносит через зубы, добавляет, что тот знал, что дочь врет, предлагал забрать заявление, если я женюсь на Ирине.

— Я так понимаю, ты отказался.

— А что — надо было соглашаться?

— С ума сошел?

Потом отцу позвонила Давлатова и сообщила, что мою невиновность удалось доказать. И меня сегодня выпустят. А еще сказала, где меня содержат и телефон следователя, связавшись с которой, отец узнал, во сколько меня встречать.

— Ирка пришла к Лене, устроила там скандал, рассказала, что наняла кого-то, чтобы ее ударили, и написала заявление, обвинив меня в попытке изнасилования. Лена успела записать на диктофон признание Пархомовой и отнесла запись в следственный комитет. Струевой ничего не оставалось, как меня выпустить, — объясняю я то, что стало известно мне.

Отец удивленно крякнул:

— Я думал, падчерица Давлатова еще одно заявление побежит писать. А оно вон как!

— Я незабываем! Слушай, попроси Давлатова, чтоб меня к ней пустили. Мне поговорить с ней надо.

Отец хмурится:

— Единственное, что незабываемо — это твое самомнение, сынок.

Во мне же просыпается надежда. Я могу, сколько угодно бравировать напоказ. На самом деле, я просто очень соскучился. Мне б увидеть ее хоть на пять минут. Услышать голос.

— Пап, позвони, а?!

Отец отворачивается к окну:

— У нас только отношения наладились. Ладно, чего не сделаешь ради единственного сына.

Жмет вызов, ставит телефон на громкую связь:

— Да! — слышу я голос Давлатова.

— Сергей, здравствуй! Тут такое дело. Платон хочет Лену навестить…

Давлатов перебивает

— Не получится.

— Сергей, да хватит. Дело молодое, помирятся…

И в этот раз Давлатов не дает отцу договорить:

— Не получится, Игорь. Лена уехала. Куда не скажу, если она сама не захочет увидеть твоего охламона.

Распустившаяся было надежда увядает, рассыпаясь в прах.

Как же так?

Глава 17

Еленка

Я поражена тем, как быстро изменилось поведение следователя, которая ведет дело Платона.

Вот только сейчас она собиралась обвинить меня в том, что я лгу, пытаясь оправдать своего любовника. А уже через минуту она согласно кивает головой на каждое слово своего начальника, который сухим тоном дает ей указания допросить меня в качестве свидетеля, изъять у меня запись, осмотреть ее с моим участием, приобщить в качестве вещественного доказательства. И затем вынести постановление об освобождении Платона из-под стражи.

Все вышеперечисленное занимает по времени не так много, как я думала первоначально.

После всего, оказавшись в салоне маминой машины, я озвучиваю шальную мысль:

— Слушай, может, мы можем улететь сегодня? Ведь документы у нас готовы…

Если это трусость, то пусть это будет она. Я не эпический герой, призванный бороться со злом, а всего лишь беременная девушка, которая бережет свое хрупкое душевное равновесие.

— Можем. Возьмем у Сергея самолёт.

Качаю головой, я всё время забываю, что Давлатов — не простой смертный. И нам нет нужды ждать какой-то там рейс. Можно просто попросить самолет, который доставит нас в любую точку земного шара. Это очень удобно, учитывая, что я не хочу встречаться с Платоном. Мы подъезжаем к дому, забираем чемоданы и Веру, а после в компании Сергея отправляемся в аэропорт. Давлатов уже успел дать все необходимые распоряжения. Судя по его лицу, он не в восторге от того, что мама и Вера уезжают, но переносит данное неудобство стоически, замечая прежде чем покинуть борт:

— Я с Матвеем прилечу на выходных.

Мама довольно улыбается. Ее можно понять. Испания — красивая страна, и их ждет внеплановый отдых.

Самолет поднимается в воздух. Я, утомленная беспокойным днем, засыпаю. Но перед этим все же задумываюсь, будет ли Платон меня искать, когда его выпустят. Сама себя ругаю за это. Но… мне хочется, чтобы искал. Чтобы понял, кого потерял. Чтобы тосковал по мне.

Просыпаюсь перед приземлением. У моего состояния будущей мамы пока только один недостаток — я стала больше спать. Кроме того раза в день похищения, меня больше не рвало. Тошноты я тоже не испытываю, как и зверского аппетита.

Севилья встречает нас прекрасным солнечным днем. Мне кажется это хорошим знаком. Мне не хочется какого-то особого положения, поэтому еще дома мы договорились, что обойдемся без сопровождения.

Садимся в такси, которое везет нас в квартиру, где я буду жить. Во всяком случае, так я думаю по дороге. Однако машина останавливается на тихой улочке напротив двухэтажного дома, оштукатуренного голубой краской. Некоторые элементы декора — белые. Мы вылезаем, рассчитываемся с таксистом, и я задаю вопрос, ответ на который уже знаю.

Но вопрос не задать не могу.

— Это что?

— Твой дом, — также лаконично отвечает мама.

Заходим внутрь, и Вера принимается носиться по просторным коридорам. А я влюбляюсь в это место, потому что дом на самом деле прекрасен. Светлые стены и мебель в сочетании с темно-серым полом играют тонами гостеприимства в ярком солнечном свете. Пять спален позволяют разместиться и хозяевам этого великолепия, и гостям. Уютная кухня создана для изготовления кулинарных шедевров. А белая гостевая зона идеальна. Элементы голубого и зеленого оживляют интерьер. На мансарде есть даже бассейн.

Но вместе с восхищением я испытываю то же чувство, когда обуваешь новые, красивые туфли, а они натирают. Неудобно. Потому что стоимость этого дома не под силу маминому бизнесу. Значит, снова Давлатов.

— Это ведь не арендованное жилье?

— Нет. Это твой собственный дом, Лена.

— На который я не заработала.

— Что тебя смущает? Ты хочешь быть взрослой, я это понимаю. Но некоторые вещи нужно просто принимать. Сергей сделал это, чтобы тебе и твоему малышу было комфортно. Это просто забота. Не попытка чего-то добиться. Ты же это знаешь.

Я знаю. Но все равно… Дом стоит дорого, наверняка, больше миллиона евро. И это как-то чересчур, что ли.

— Ты себя накручиваешь, — слышу я в ответ на свои невысказанные мысли, — А потом мы будем приезжать в гости. Часто.

Может, мама и права. Здесь мне и моему ребенку будет хорошо. Так зачем упрямиться?

Обустраиваемся на новом месте. Очень хочется посмотреть город, но свободного времени у меня не так много, как хотелось бы. Послезавтра я должна уже быть у синьора Алехандро Фернандеса. Сложность заключается еще и в том, что я не очень хорошо знаю испанский. Но впереди у меня много практики, а первоначально мы можем общаться по-английски.

Я справляюсь с легким волнением, выходя из такси перед зданием университета, нахожу нужный мне кабинет, стучусь и слышу приятный мужской голос:

— Войдите.

Прохожу во владения синьора Фернандеса, который, завидев меня, встает из-за стола и выходит мне навстречу, протягивая руку.

— Синьорита Новикова, я рад, что Вы приняли мое предложение.

Я пожимаю протянутую ладонь.

Профессор продолжает:

— Я думаю нас ждет плодотворное сотрудничество.

Мужчина высок ростом, хорошо сложен, обладает харизматичной внешностью, которую не портят начавшие серебриться виски.

— Я на это надеюсь.

И это правда. У Алехандро Фернандеса есть чему поучиться. Чем я и собираюсь заниматься.

Платон

Брендовый костюм, такая же рубашка и туфли. Элитная отделка офиса. Яркое пятно галстука моего собеседника раздражает. Как и он сам. Это уже третий детектив, которого я сменил за пять месяцев, пытаясь найти Лену.

Но в отличие от предыдущих, этот не торопится рассыпаться в заверениях, что он справится с этим заданием на раз-два. Он вообще ни в чем меня не пытается уверить.

— Я Вас услышал, Платон Игоревич, — его цепкий взгляд проходится по мне, пытаясь пробраться внутрь, — И у меня к Вам вопрос. Не получится ли так, что после успешного выполнения этого задания, небезысвестный господин Давлатов захочет свернуть шею не только Вам, но и мне?

Я усмехаюсь:

— Вы боитесь?

Его тренированное тело не может скрыть дорогой костюм. Вряд ли он занимается только кабинетной работой.

— Нет, я не боюсь, — теперь уже усмехается он, — Но это моя работа. Которая должна приносить доход. А не головняк. Если девушку так хорошо спрятали, что Вы не можете ее найти уже несколько месяцев, то для этого должны быть причины. И буду честным, мне хватает работы. Чтобы не браться за что-то сомнительное.

Я еще и оправдываться перед ним должен? В любое другое время я бы уже послал его. Но тот, кто его рекомендовал, клялся, что детектив творит чудеса.

Поэтому давлю в себе раздражение.

— Мне всего лишь нужно с девушкой поговорить.

Однако мужчина напротив не ведется на такое объяснение.

— Если Вам нужна всего лишь такая малость, то проще обратиться к ее родственникам. Они должны пойти Вам навстречу.

Да ходил я уже. Давлатов в конце концов запретил пускать меня к себе в офис. Мать Лены по телефону не захотела со мной разговаривать. А на личной встрече настаивать не могу. Мне стыдно ей в глаза посмотреть.

— У них есть причины не доверять мне. И не идти на уступки. Иначе я бы уже воспользовался этой возможностью. В любом случае я не планирую афишировать Ваше участие. Да и вообще ничего не планирую. Мне нужен только один разговор.

Михаил Кавицкий откидывается на спинку своего кресла.

— Хорошо. Я Вам поверю. Но если у меня из-за Вас будут неприятности. То они будут и у Вас.

Очень интересное сотрудничество намечается. Сумма за которое, кстати, заставляет мои брови ползти вверх. Зато срок исполнения — два дня.

— Вы уверены, что справитесь за такой короткий промежуток времени?

Я пытаюсь уловить хоть какие-то сомнения, но их у этого человека нет.

— Абсолютно! — получаю ответ.

Наша встреча проходит поздно. Мне сегодня еще нужно заехать к родителям. Я обещал матери.

Пока еду к ним, боюсь поверить, что у Кавицкого получится. И что я смогу увидеть Лену. Через два дня. У нее должно уже быть видно животик.

И в то же время мне страшно, что и у этого детектива ничего не получится. Но это не так страшно, как то, что Еленка все же от обиды могла избавиться от ребенка. То, что она этого не сделала тогда, я знаю наверняка. Я надавил на врача, который выдал справку о прерывании беременности. И тот сознался, что никакого аборта не было. Однако это не значит, что его нельзя было сделать позже.

— Привет, сынок, — родной голос звучит встревоженно.

Меньше всего я хочу, чтобы мама волновалась. Но она все равно волнуется.

— Отец не приехал еще. Это и хорошо. Я поговорить хотела.

Она берет меня за руку и ведет в гостиную, садится на диван, усаживает меня рядом.

— Ко мне приходила Ирина мама, — я собираюсь резко высказаться, но она меня останавливает — Не перебивай меня, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты подумал над тем, чтобы ей помочь. Она сделала глупость. Но, Платон, судимость, наказание… Это чересчур для нее. Она ведь ровесница Лены.

— При чем здесь Лена? И что я должен сделать, а? Признать вину в покушении на изнасилование? Ты соображаешь, что говоришь? Я вообще в это все не лезу. Не выдвинул никакого иска. По поводу ответственности за ложный донос эта семейка пусть разбирается сама.

Я понимаю, моя мать и Иркина родительница — подруги со школьной скамьи. Поэтому она и просит. Только меня это не касается. Они затягивают следствие, как только могут. Я не стал во все это лезть. Однако помогать этой дуре не собираюсь. Вывезут на обвинительный приговор — хорошо. Выкрутится Ириска — так тому и быть.

Она вздыхает:

— Ты прав, конечно. Но просто мне всех вас жалко. И тебя, и Ирину. Мы столько лет дружили. А теперь твой отец запрещает нам общаться.

— Он правильно делает. А вот о чем ты думаешь, я не понимаю.

— Ирина… Она же от отчаяния. Потому что любит тебя.

— Разве так любят? Еленка же не написала заявления, хотя была бы в своем праве. Да еще и показания пошла давать в мою пользу.

Не знаю, что сегодня с матерью.

— А ты как с ней поступил? Тоже говоришь, что любишь. Значит, врешь? Потому что " разве так любят"?

— Я виноват. И отрицать этого не собираюсь. Если б можно было это исправить… Мам, ты не обижайся, я нагостился. Поеду.

Ухожу в молчании. Мне нечего сказать. Ей, видимо, тоже.

И теперь после разговора с матерью меня мучает вопрос — что же такое я могу сказать Лене, чтобы она мне поверила? Кажется, что и слов таких нет. Не придумали еще. Тогда я посмотрю только.

Все эти месяцы я изучил все оттенки тоски. И если б знал, где Лена, сидел бы у нее под дверью как цепной пес. Не очень руководствуясь доводами рассудка. Только я не знал, где она. И от этого становилось лишь хуже.

Двое суток прошли как дурной сон. Я прочувствовал каждую секунду из них.

Наконец, раздался долгожданный звонок.

— День добрый, Платон Игоревич. Нашел я Вашу пропажу.

Во рту пересохло:

— Где? — единственное слово, которое я оказался способен произнести.

Платон

Севилья встречает меня удушающей жарой. И да, я вылетел сразу, как только детектив назвал мне адрес. Не знаю, какой прием меня ждет. Да и вообще…

Но оставить Еленку там, где она решила обосноваться, одну — выше моих сил. Я взвинчен и нервничаю. Все это время я хотел одного — увидеть ее. А теперь думаю о том, что будет после.

Такси заезжает на тихую улочку, останавливается возле двухэтажного особняка, где живет Еленка. Сразу понимаю, что без Давлатова не обошлось. Такое жилье может позволить себе не каждый.

Ловлю себя на том, что не могу выйти из машины. Сердце грохочет в груди, собираясь проломить ребра. Я не знаю, что могу сказать. Думал, будет просто — прилететь, приехать, выйти из такси, позвонить в дверь. Нет, это не просто. Это практически невозможно. Но и уехать — тоже. Пока я маюсь и борюсь с сомнениями, к дому подъезжает яркий спортивный автомобиль, из которого выпархивает черноволосая девушка, которая что- то говорит и смеется. Она устремляется к багажнику, открывает его. В этот же момент с пассажирской стороны выбирается ее спутница. Делает это медленно, посадка автомобиля низкая, а ей мешает приличный живот.

Прикрываю глаза и, не стесняясь, шепчу:

— Спасибо тебе, Господи.

Я не особо религиозен. Но сейчас чувствую, что от полной катастрофы, меня спасло что-то свыше. Сам я ничем такое не заслужил.

Потом жадно разглядываю Лену, которая помогает доставать из багажника пакеты. Она поправилась, увеличились грудь, попа, фигура стала более женственной. Личико тоже округлилось. Я всегда выбирал идеальных, как с картинки, подружек. Теперь же с удивлением понимаю, что это не важно. Еленка — она родная. И все равно, сколько она весит. Мне она нравится любой.

Больше с такого расстояния не могу ничего разглядеть, как ни пытаюсь.

Водитель такси что-то говорит, я его не слушаю, сую ему деньги в руки. Надеюсь, хватит.

И выхожу из машины. Как будто прыгаю в прорубь. Раскаленный воздух обжигает холодом. Да и каждый шаг дается с трудом. Больше всего хочется подойти, сгрести ее в охапку и поцеловать. Увидеть, что она мне обрадовалась. Это возможно только в мечтах. Я так накосячил…

Я подхожу к автомобилю, на котором приехали девушки, вплотную. Еленка меня пока не видит, зато замечает ее знакомая, что-то спрашивает у меня. Я не понимаю. Не знаю испанского.

В этот же миг Лена поворачивается. И замирает. Также как я. Испанка что-то тараторит, но мы оба ее не слушаем. Еленка разглядывает меня. Я не могу отвести взляд от ее лица. Воздух между нами электризуется напряжением. Молчание затягивается.

— Привет, — единственное слово, которое я оказываюсь способен произнести.

Когда представлял нашу встречу, то в голове вертелось много чего. А теперь — пустота.

— Нашел все-таки, — мелодичный голос, лишенный каких-либо эмоций, проходится по моим натянутым нервам наждачной бумагой, сдирая последние остатки самообладания.

— Нашел, — подтверждаю очевидный факт.

— Зачем? — все тот же голос продолжает добивать.

Нежно и ласково. Как она умеет.

— Ты не сделала аборт. Зачем наврала?

Может, не надо было с этого. Но у нас никогда не было с ней легко. У нас много чего не было. Чему придется учиться. Если Еленка захочет.

Черноволосая девушка обеспокоенно нас изучает и что-то спрашивает у Лены. Причем во фразе присутствует слово "policia"(полиция). Которое я способен понять, даже не зная языка.

Лена отвечает по-испански. Из ответа улавливаю лишь, что испанку зовут Лючиа и, видимо, полицию вызывать не надо.

Разговор между девушками продолжается еще несколько минут. В результате Лючиа уезжает. А я и Еленка остаемся вдвоем на улице. У нее в руках пакеты, которые достали из машины.

Забираю:

— Давай помогу.

Девушка не сводит с меня внимательного взгляда, а я, соприкоснувшись с ее пальцами, теряю контроль. В одной руке держу пакеты, а второй осторожно притягиваю ее к себе. Для нее это неожиданно. Может, поэтому не вырывается. Обнимать беременную — это что-то мне до сих пор неизвестное. Я боюсь причинить вред. И между нашими телами оказывается ее живот. Достаточно плотный. Который меня пинает. Или толкает. Не поймешь, что это — то ли крохотный кулачок. То ли маленькая пятка.

И меня накрывает такой шквал эмоций. Основное, что чувствую — это какой-то нереальный восторг.

— Толкается?!

Еленка чуть отстраняется.

— Ты ее придавил.

Её? Она знает пол? Дочка… Пытаюсь разобраться в себе.

— У нас дочь будет?

Лена закусывает нижнюю губу.

— Нам надо поговорить.

Она отпирает дверь и заходит к себе домой. Я захожу следом.

— Куда пакеты отнести?

Обычный вопрос.

— На кухню, — ответ тоже обычный.

Прохожу в светлую кухню. Оставляю пакеты на столешнице. Кухня и гостевая зона объединены. Еленка опускается в кресло молочного цвета, мне кивает на такого же цвета диван напротив.

— Зачем ты приехал, Платон? — все тот же вопрос и все тот же внимательный взгляд.

Она не скатывается в истерику. Не бросает мне в лицо, что я — сволочь и идиот. С чем я в принципе согласен. Не кричит, чтобы я убирался и что больше не пустит меня на порог. Но этого всего и не надо, потому что ее вопрос звучит так, как будто она уже добавила — " когда ты мне не нужен".

Но так наша история не закончится. Я не позволю.

— Я приехал, потому что хочу быть с тобой.

Невесело улыбается:

— Так ты был уже. Сначала хотел слить, как трахаешь меня, в интернет. Выгнал из квартиры, сказал, что тебе не до меня. У тебя — очередь. Из готовых на все дур. Потом гонялся за мной по всей Москве. Только для того, чтобы унизить. Снова. Как ты думаешь, приятно слышать после близости с тем, кто тебе нравится, что-то про видеокамеры и широту аудитории, которая будет смотреть, какая ты дура, и не можешь оттолкнуть того, кто тебя не стоит?! И после… За что? Что я тебе такого сделала? Я так испугалась… Я ведь только тест на беременность сделала. Как ты мог?

У нее в глазах слезы, обида и упрек. Того, чего быть не должно. И правда — как я мог?

Все эти байки про сильных женщин — чушь. Я ее обидел. Очень. А не должен был. Должен был расшибиться ради того, чтобы она была счастлива. Но не сделал. И эта ее боль — она моя на самом деле.

Сам не замечаю, как оказываюсь перед ней на коленях. Прячу лицо, которое горит как от пощечин, прижимая его к ее ногам.

Вот правда, лучше бы их надавала.

И ерунда, что мужчины не просят прощения.

— Больше так не будет. Прости меня.

Выпросить бы его.

Глава 18

Еленка

Мужские красивые руки обхватили мои бедра, лбом Платон уткнулся мне в колени. Вид виноватый, как у нашкодившего щенка.

И что мне с ним делать? Я пытаюсь вынырнуть из разнообразных эмоций — обиды, разочарования, недоверия, радости, любви. И уцепиться за разум, который должен помочь мне разобраться. С собой. С ним.

Легко сказать — он такой плохой, я не буду его больше любить. Но рука сама тянется зарыться в каштановые кудри, ощутить их мягкость. Хочется скользнуть руками по сильным плечам, прижаться к мощной груди. И почувствовать, что мы с малышкой не одни. Хочется…

А еще хочется оттолкнуть его, швырнуть в него чем-то тяжелым. И прогнать. Чтобы мучился.

Но я не сделаю ни того, ни другого.

Совсем скоро я стану мамой. Я пока плохо представляю, что это такое. Но уже люблю своего ребенка. А ребенку нужны оба родителя. Потому что даже сейчас, когда в консультации вижу других женщин с мужьями, это неприятно царапает. И если бы я взялась утверждать, что не хотела иметь папу, как у других детей, я бы солгала. Я хотела. Хотела, чтобы его машина ждала меня и маму у детского сада, хотела жаловаться ему на Петьку, который больно дернул за косичку, хотела пойти с ним на выходных в пиццерию и парк, хотела, чтобы он катался со мной на аттракционах, учил ездить на велосипеде, плавать, хотела, чтобы он отвозил меня в школу, помогал решать задачки по математике, хотела, чтобы он ждал меня с первого свидания, научил водить и… Я много чего бы хотела. Только в моем случае это невыполнимо. Моего папы нет.

А в случае с моей дочерью все по-другому. У нее есть отец. То, что он обидел меня, это наши с ним проблемы, которые не должны касаться ребенка. У меня было время подумать. Остыть.

Способен ли Хромов стать папой для моей дочери? Точнее, для нашей дочери?

Я не знаю.

Я пока не готова решать, нужен ли он мне в качестве партнера. А вот насчет отца для дочери. Да, нужен.

И чего Платон стоит, тоже будет видно. Я знаю, о чем говорю. У меня есть младший брат и младшая сестра. Дети — это прежде всего труд и терпение.

Когда-то давно, когда Матвей только родился, мы были с мамой вдвоем, без денег, без жилья, без поддержки, мама пересказывала мне притчу, которую ей рассказала врач-неонатолог: "Тундра. Там живет оленевод, который в понедельник пасет оленей. Он пасет их во вторник, среду, четверг, пятницу, субботу. Наступает воскресенье. Где же оленевод? Думаете, у него выходной? Нет, оленевод опять пасет оленей. И с понедельника все повторится — оленевод продолжит пасти оленей".

— Платон, тебе не приходило в голову спросить, чего хочу я? — задаю этот вопрос и не знаю, как он отреагирует.

Поднимает голову, всматривается мне в лицо, но рук не отнимает.

— Чего? — переспрашивает, нахмурившись.

Мы с ним сегодня пытаемся разговаривать. Нам это, правда, нужно.

И, кажется, он готов слушать.

— Я тебе не верю. Ты знаешь, почему. Но и выставить тебя я не могу. Не потому что у меня нет для этого возможностей. Потому что это будет нечестно по отношению к ребенку, который должен скоро родиться. Если ты захочешь быть отцом, я не буду мешать. Но предлагаю тебе задуматься, а нужно ли тебе это все. Это ведь не игра, это на всю жизнь.

Конечно, это не то, чего Платон ждал, но пока все, что я готова предложить.

— А мы? — он тоже старается прояснить свое положение.

Тут я ему не помощник.

— Я не знаю. Меня это теперь не очень волнует. Насколько я помню, ты утверждал, что все, что тебя интересует в девушках — это их возможность удовлетворять тебя в интимном плане. У меня ее нет. Так что ничем тебе помочь не могу.

Лицо Платона приобретает встревоженное выражение.

— Почему? Тебе, что, нельзя сексом заниматься?

Пытаюсь как-то справиться с желанием расхохотаться.

— Платон, ты всерьез спрашиваешь, почему у меня на восьмом месяце беременности нет желания обслужить тебя во всех позах?

Я не знаю, как у кого, но я сексуального возбуждения во время беременности не испытывала. Совсем.

Он снова хмурится:

— Да не про это я! У тебя какие-то проблемы со здоровьем?

Как тут ответишь? На последних месяцах беременности гинекологи советуют избегать половых актов. Кроме того, у меня отекают ноги, мучает изжога, ребенок все время пинается, причем довольно чувствительно, я не могу самостоятельно обуться, если обувь — не сандалии. Чтобы слезть с кровати, нужно поперекатываться с бока на бок словно колобок. И да! Все о чем я мечтаю — это заняться любовью со знойным мачо!

— В последнем триместре врачи не рекомендуют что-то совать во влагалище. А отсасывать я тебе не хочу — не заслужил!

Мой ответ звучит возмущенно. Что я сморозила, я понимаю лишь после того, как сказала.

— Лен… — Платон поднимается, возвышаясь надо мной, — Можно попробовать анал. Ты мою рожу даже видеть не будешь, раз уж я тебя так бешу.

— Ты-ы-ы! — и дальше я не могу усидеть на месте и подскакиваю с кресла.

Движение было резким, и очень не понравилось дочери, потому что она сразу же зарядила мне по ребрам.

— Ой! — я схватилась за живот.

Платон поддержал меня, обхватив руками.

— Я пошутил. Черт с ним с сексом. Давай ты рожать подождешь. Рано еще.

— Дурак! — фыркнула я, не удержавшись.

Ребенок в животе успокоился, только Платон не спешил убирать руки.

— Чего ты в меня вцепился?

Он приблизил свое лицо к моему, и я уловила запах жевательной резинки. Клубничной.

— Я на испытательном сроке? Жить у себя не оставишь?

Я в очередной раз задохнулась от возмущения. Может, ну ее — толерантность? И правда, ему скалкой втащить?!

Отпихиваю от себя этого индивида.

— Даже не мечтай. Здесь полно гостиниц. А парень ты небедный. Заодно найдешь, кто тебе напряжение в самой главной мышце снимет.

Платон смотрит с укоризной.

— Лен, я приехал к тебе.

Но мой боевой запал только начал разгораться:

— Не помню, чтобы я тебя звала.

— Ты не звала. Ты сбежала. Я тебя полгода искал. Лен, хватит. Я тебя очень сильно обидел и напугал. Мне жаль. Я очень жалею о том, что случилось. И… я же нравлюсь тебе…

Пока говорит, одну руку кладет на поясницу, вторую — на плечо. Удерживая меня, начинает поглаживать по спине, поднимаясь вверх по позвоночнику. Лицо, словно с обложки модного журнала, склоняется ко мне. Его теплое дыхание касается кожи. Я делаю вдох. И это моя ошибка. Запах его кожи, смешанный с запахом хорошего парфюма, проникающие в меня, сбивают с толку. Потому что подсознательное бывает сильнее сознательного. И память воскрешает во мне его прикосновения. Там, у него в квартире. Среди цветочных лепестков. Его губы, его руки, тяжесть его тела его член внутри меня. Дрожь пробегает по спине, возрождая потребность принадлежать мужчине. Подчиняться. Ноги слабнут. Губы приоткрываются, чтобы ответить. А руки оказываются на его плечах, чтобы оттолкнуть. Да, именно для этого.

Но почему вместо гневного ответа мой язык встречается с языком мужчины, что меня обнимает? И руки не отталкивают — напротив, притягивают его сильнее? Так хорошо! Жар мужского тела обволакивает меня, я чувствую его силу.

И кое-что другое. Тоже чувствую. Очень твердое. Упирающееся мне в бок.

Это заставляет прийти в себя. По поводу секса я не пошутила. Гинеколог высказался по этому поводу очень категорично. Ничего такого мне нельзя. Если я не хочу вызвать преждевременные роды. А я не хочу. Я хочу, чтобы моя дочка родилась вовремя, сильной и здоровой.

— Пла-а-то-о-он, — почему я имя его произношу, как будто уже стону под ним?

Тем не менее, мне удается отвернуться.

И даже сказать:

— Не надо, — правда, это звучит как мяуканье голодной кошки.

Вдох-выдох.

И уже тверже:

— Мне нельзя.

Он не отпускает, утыкается лицом в мои волосы, пытается привести в норму дыхание. Я чувствую, как подрагивают его руки. Да и все его тело сотрясает дрожь.

— Мне нужно в душ, — говорит осипшим голосом.

Я же в состоянии только мотнуть головой в направлении, куда ему идти.

Оседаю на кресло. Не хочу думать о том, что он будет делать в душе. Голый. Со стояком, который вот-вот порвет штаны.

Как все так быстро свернуло не туда?

Или все изначально было не так, как надо?

Платон появляется минут через тридцать, завернутый в мое любимое полотенце. С утятами.

И тут я задаю вопрос:

— А где твои вещи?

Хромов немного опешил.

— Я, что, сумку не заносил?

Он это специально?

— А документы? Телефон? Карты, деньги? — вылетают из меня следующие вопросы.

Он трет ладонью лоб, а я разглядываю обнаженный торс, слепленный из литых мышц с камушками темно-коричневых сосков. На его коже блестят капельки воды. Чем я вообще занимаюсь?

— Подожди, — Платон скрывается в коридоре, возвращается через пару минут.

— Только телефон. И немного наличных. Остальное — в сумке. Сумка была в такси.

Озвучиваю то, что вертится на языке:

— Ты — специально!

Он в ту же секунду оказывается рядом. Заглядывает в глаза. Хорошо хоть руки держит при себе.

— Я очень нервничал, когда ехал сюда. Увидел тебя, и все вылетело из головы. Какие там вещи! Я так боялся, что ты сделала аборт! Ни о чем другом думать не мог. Лен, поверь мне. Это не специально.

И я верю. Может, напрасно.

— Карты заблокируй. Я стажировку прохожу у профессора. У него много знакомых в полиции. Наверное, надо позвонить. Погоди! А такси где ты взял?

— Поймал возле аэропорта.

Да уж. Это вряд ли чем поможет.

Пока Платон ковыряется в телефоне, я звоню синьору Фернандесу. Мне немного неудобно, но Платону необходим паспорт. Он в стране, гражданином которой не является, и ухитрился оказаться без документов.

Профессор отвечает на мой звонок, я объясняю ему произошедшее. Он уточняет, помнит ли мой гость номер автомобиля. Тот, к счастью, помнит часть номера. Однако, Фернандес сам сейчас в аэропорту. Он торопится, быстро говорит мне, что ко мне приедет Матео и поможет.

Я же прихожу в некоторое замешательство.

Матео — это сын Алехандро Фернандеса. Который за мной ухаживает. А у меня здесь отец моего ребенка. В одном полотенце. С уточками.

Что делать-то?

— Ну, что там? — Платон смотрит на меня вопросительно.

— Одежда твоя где? — у меня в голове проясняется.

— В стирке.

Блин, я уже забыла, какой он. Везде, как у себя дома.

Я выхожу из ступора и иду в спальню родителей. Пусть простит меня великий и ужасный господин Давлатов. Видимо мне придется одолжить его одежду. У того везде порядок. Новые вещи лежат отдельно, они постираны и выглажены. Сергей и Платон примерно одного роста, только Давлатов более объемный, что ли. Беру трусы, шорты и футболку, возвращаюсь в гостевую зону. Там Хромов уже потягивает свежеприготовленный кофе.

— Вот, — протягиваю ему одежду, — Это всё — новое.

Он смотрит на вещи в моих руках, так как будто я принесла ему женский купальник и парео.

— Откуда мужские шмотки? — челюсть напрягается, а глаза начинают сверкать.

— Это — отчима. Или ты предпочитаешь ехать разыскивать свое барахло в моем полотенце?!

Что за невозможный человек!

— Раз его то, как я могу отказаться!

Он отбрасывает полотенце и остается передо мной нагишом. А я — я чувствую, что краска заливает лицо. Я мужиков голых видела — всего ничего. Да и точнее — только его. И было это давно. Отвести бы взгляд. Да он не отводится.

Платон с усмешкой следит за моей реакцией. А я — за его телом. Которое реагирует на стриптиз определенным образом. Сглатываю.

Ничего не успеваю сделать и сказать. В дверь стучат молоточком, который приделан ко входной двери.

— Да одевайся ты уже! Нудист!

Иду ко входной двери и впускаю Матео.

Платон за это время успевает надеть трусы и шорты.

Молодой Фернандес шутит и радостно улыбается. До тех пор, пока не замечает полуголого Хромова.

В моей гостиной раздается один одинаковый вопрос, заданный на двух разных языках:

— А это еще кто?

Платон

Почему так всегда? Почему возле этой девушки полно мужиков? Или может это просто знакомый? Тогда, какого он сверлит меня таким взглядом? Да, я полуголый в гостиной у своей даже не девушки, у своей будущей жены. И никуда она от меня не денется.

Она по-прежнему реагирует на меня. Это невозможно не заметить и не почувствовать. Ее тело откликается, даже несмотря на запреты разума. Сейчас, главное дать ей уверенность в том, что я могу быть той каменной стеной, которую хочется иметь каждой женщине.

Поэтому, надевая футболку, жду, что последует за нашей встречей с испанским мачо.

Еленка смотрит на меня предупреждающе. В ее взгляде отчетливо читается: "Только попробуй что-нибудь выкинуть и со своими проблемами будешь разбираться сам!" Я, конечно, и сам справлюсь, но еще полгода бегать за девушкой не готов.

— Платон, это мой знакомый Матео Фернандес. Он — сын профессора, у которого я стажируюсь. И работает в полиции. Он поможет тебе найти таксиста, у которого ты забыл вещи.

Потом она поворачивается к испанцу, что-то ему говорит, отчего он становится еще более недовольным.

— Платон, ты можешь общаться с Матео на английском, — это уже она адресует мне.

Очень быстро я и Фернандес оказываемся в его машине.

— Сейчас поедем в аэропорт. Там посмотрим камеры. Ты помнишь номер автомобиля?

— Частично.

Фернандес разговаривает сквозь зубы, кидая на меня недружелюбные взгляды. Собственно, я ему не навязывался. Он сам захотел побыть рыцарем для прекрасной дамы. Теперь пусть терпит.

Дорога до аэропорта занимает какое-то время. В салоне держится напряженная тишина. Потом испанец решает высказаться.

— Елена сказала, что ты — отец ее ребенка.

Умничка. Вот эта склонность не сглаживать углы мне в ней очень нравится.

— Это не важно для меня, — продолжает испанец свой монолог, — Она от тебя в другую страну переехала. Все это время ты ни разу не появился. Значит, не очень ты ей нужен. Или она — тебе. А я такую девушку не упущу.

Мне тоже есть что сказать.

— Вы встречаетесь? Живете вместе? Собираетесь пожениться?

Фернандес молчит.

— Нет ведь ничего, — делаю я вывод и тут же решаю подвести итог, — И не будет. Да, мы с Леной поссорились. Но я собираюсь увезти ее домой. А тебе советую лучше присмотреться к испанкам. Наверняка среди них полно красивых и умных.

Он слегка улыбается.

— Она от тебя сбежала. И возвращаться не хотела. Это я знаю точно. А по поводу того, кого мне выбирать, я в твоих советах не нуждаюсь.

Жму плечами:

— Я хотел, как лучше. Но дело твое. Вещи найти поможешь? Или потеряешь меня где-нибудь?

— Заманчивая перспектива. Но нет. Я Елене обещал, что помогу тебе.

Дальнейшее занимает не так много времени, как я думал. Посмотрев камеры, Фернандес достаточно быстро находит нужную машину, устанавливает номер полностью, затем данные владельца и его телефон. Через полтора часа я получаю назад вещи, которые все на месте.

Но меня ждет интересный сюрприз.

Испанец садится в свою машину и бросает на прощание:

— Назад я тебя не повезу. Она меня об этом не просила.

Смотрю вслед уносящейся тачке и перебираю известные ругательства. Вот же ж…

Сбрасываю оцепенение и снова сажусь в то же самое такси, которое везет меня по тому же адресу. Почти у самого дома мы встречаемся с отъезжающим автомобилем Фернандеса. Что ж… Похоже, доблестного полицейского отправили восвояси. Интересно, какая участь ждет меня. Такси на всякий случай не отпускаю.

Вылезаю из салона, подхожу к двери и стучу молоточком.

— Что тебе? — Лена раздражена и не пытается этого скрывать, — Жить ты у меня не будешь. Разве это не понятно?

Поднимаю обе руки в знак того, что ни на что не претендую.

— Тихо, тихо. Я помню, ты все еще злишься. Мы с тобой так ни о чем не договорились, но сегодня и ты, и я устали. Давай так. Поедем завтра к морю? Погуляем, поплаваем, посмотрим какие-нибудь древности…

На самом деле опасаюсь, что она меня сейчас отправит смотреть Мавзолей.

Лена изучает меня недоверчивым взглядом.

— К морю? — переспрашивает, — А куда?

— Куда захочешь.

Видно, что ей хочется. В самой Севилье моря нет.

— Ладно, — соглашается, — У меня машина в гараже. Только я за руль не сажусь. Ты поведешь. Приезжай завтра к 4 дня. Тут ехать полтора — два часа. Зато очень красиво.

Киваю. Где-то внутри теплится надежда, что, может, позовет в дом. Но Еленка начинает закрывать дверь. Я быстро целую ее в щеку, буквально заставляю себе развернуться и уйти.

— Пока, — доносится мне в спину.

— До завтра, Лен, — отвечаю, не оборачиваясь.

Ведь если обернусь, то никуда не уйду.

Глава 19.

Еленка

Матео вернулся один. Когда я спросила, где Платон, то он начал разговор о том, как я ему нравлюсь. Я его остановила. Я не собираюсь устраивать личную жизнь сейчас. Мне бы приготовиться к роли матери. Пока этого достаточно.

И усиливать противостояние между мужчинами не хочу. Платону мне хочется довериться, но я столько раз на нем обжигалась… А к Матео у меня нет таких чувств, чтобы ноги подкашивались и сердце из груди выпрыгивало. Если их нет сейчас, то появятся ли они потом? И так ли мне это все нужно именно в данный момент? В общем-то, меня устраивает то, что есть.

Но Хромов как всегда старается оставить за собой последнее слово. Едва от моего дома отъезжает автомобиль Фернандеса, как подъезжает такси. С Платоном разговариваю на пороге, потому что мне кажется, что стоит его впустить и выпроводить будет тяжело. Однако он прав, нам нужно прояснить многое. И сделать это на свежую голову. Да и к морю съездить — неплохая идея. Давно хочу попасть в городок Чиклана-де-ла-Фронтера на пляж Санкти-Петри. Говорят, там потрясающие закаты. Но после пары обмороков за руль я не сажусь. Не хватает еще угробить себя и ребенка, если мне станет плохо.

Кроме того, у нас с Платоном странные отношения. Какае-то недоразвитые, что ли. Нас связывает необъяснимая тяга друг к другу. Связывает прочно, словно канат, разорвать который не получается ни у меня, ни у него. Но в наших отношениях нет того, что обязательно должно быть. Нет сближения. Поэтому совместная поездка в красивое место, прогулка по пляжу, купание, ужин в каком-нибудь ресторанчике — это то, что нам нужно, чтобы перестать быть незнакомцами.

Матео весь вечер и следующий день закидывает меня сообщениями. Я их читаю, но не отвечаю. Не знаю, что ответить.

Платон приезжает в точно оговоренное время. На нем шорты, футболка, сандалии и панамка. Выглядит забавно. А еще так, как будто он мой.

Жара в августе стоит ужасающая. Легче становится лишь к вечеру. Но существование без кондиционеров невозможно в принципе.

На мне сарафан и шляпа, на ногах шлепки. Поправилась я не то, чтобы сильно. Но поправилась. Хотя, по-моему, Платона это не напрягает. Он все время поглядывает на мою увеличившуюся грудь. Еще чуть — и начнет облизываться.

Однако и о том, зачем он здесь, тоже не забывает. Выгоняет автомобиль из гаража, помогает мне сесть и пристегнуться, спрашивает, на какой режим установить режим кондиционера в салоне, включает негромко музыку. Пока едем, я не хочу углубляться в наши с ним проблемы, рассматриваю в окно проносящиеся мимо пейзажи и сама не замечаю, как засыпаю.

Просыпаюсь сама, когда мы подъезжаем к Чиклана-де-ла-Фронтера. Город напоминает туристическую открытку. Белый под синим небом и слепящим солнцем, он кажется чем-то нереальным. Но до чего же красиво!

— Выспалась? — спрашивает меня мой водитель.

Я поворачиваю голову к нему и пытаюсь найти в его словах скрытый смысл. Которого, похоже, нет.

— Да, — голос после сна звучит хрипло, — Я теперь много сплю.

Он улыбается в ответ и кладет руку мне на живот.

— У нас там маленькая Сонька-Засонька.

— Она не Засонька, — заступаюсь я за дочку, вместе с тем завороженно наблюдая, как улыбается ее отец.

Он — красивый. Но обычно он не улыбается. Ухмыляется, саркастически скалится.

А улыбка — настоящая, искренняя, которая отражается в его глазах, делает его таким, что я не могу оторвать глаз. Счастливым. Потому что, мне кажется, таким я его не видела.

Мы приезжаем на пляж. Здесь не очень людно. И жара переносится легче. Полоска песка вдоль кромки воды притягивает как магнитом. Платон берет сумку, в которую я побросала вещи для отдыха, протягивает мне руку, и мы идем по пляжу.

Свою обувь я несу в руке. Мне нравится идти босиком. И держаться за руку Платона тоже нравится. А еще нравится, как он на меня смотрит. Словно ласкает каждый сантиметр моей кожи. Так он на меня не смотрел. Во всяком случае я этого не помню. Я просто утопаю в нежности, которой лучатся его глаза.

Мы находим тихое место вдали от всех. Я достаю из сумки огромное полотенце, потому что люблю лежать на песке. И некоторое время я, сбросив сарафан, лежу в позе морской звезды. Платон сидит рядом, по- прежнему мне улыбаясь.

Все еще жарко. Я хочу в воду.

— Пойдем искупаемся? — предлагаю мужчине.

— Пойдем, — соглашается он.

Мы неторопливо идем к воде. Стоит только погрузиться в которую, как сразу чувствуется облегчение от зноя, а в теле появляется легкость. Платон, рассекая волны сильными руками, уплывает вперед. Я же плыву медленно, не планируя удаляться от берега.

Вдруг ногу обездвиживает сильная судорога. Я теряю способность двигать ногой. И начинаю погружаться под воду. Меня накрывает паника. Я пытаюсь, как-то размять ногу, но в воде это невозможно.

Ничего не могу сделать. Все происходит слишком быстро. Я совершаю рывок из воды и успеваю крикнуть:

— Платон!

По-моему, он плывет назад. Но точно я не уверена, потому что вода заливает лицо, попадает в нос и рот. Из последних сил стараюсь снова вынырнуть на поверхность. В этот же миг мне становится еще страшнее. Потому что меня опоясывает резкая боль, от которой меркнет в глазах. Страх превращается в ужас, потому что я начинаю терять сознание и захлебываться водой. Но даже сквозь беспамятство ощущаю, что меня раздирает от боли.

И нет ничего, что я могу сделать.

Платон

Этот день был идеальным, пока отплыв от Еленки, я не услышал, как она меня зовет. Обернулся, и сердце перестало биться. Лена тонула. Беспомощно уходила под воду. Я бросился к ней. Кровь грохотала в ушах. Движения были резкими. Но я думал лишь о том, чтобы успеть. Ее спасло то, что она несколько раз выныривала на поверхность.

Я успел. Подхватил ее, когда она ушла в очередной раз под воду. Вытащил на поверхность и обнаружил, что она без сознания. Поплыл с ней к берегу. Неужели захлебнулась? Нет, нет и нет. Вынес из воды на руках. К нам торопились спасатели. И только опустив Еленку на песок, заметил, что купальник внизу в крови. Кровь была у нее на ногах. Ее кровь была на мне.

Липкий, противный страх сжал все внутри. Спасатели — мужчина и женщина тоже уже поняли, что все гораздо серьезнее. Женщина проверила пульс. Он был. Значит, не захлебнулась. Мужчина сделал звонок. И я увидел, как к нам торопятся медики с носилками.

Они что-то начали спрашивать по-испански. Я ответил по-английски.

Дальше шли стандартные вопросы:

— Какой срок?

— Семь месяцев.

— Патологии?

— Не знаю, — ответил, проклиная, что был все это время не с ней.

Только бы обошлось. Только бы…

— Вы кто ей?

— Муж, — слово слетело само собой.

— Вашу жену надо срочно в больницу. Похоже на отслойку плаценты.

Не очень разбираюсь в этих медицинских терминах, да и времени разбираться нет.

— Нужна срочная госпитализация. С нами поедете?

— Да, конечно. Все, что успеваю сделать, это подхватить сумку с вещами, которую мы бросили на пляже. Там телефоны, ключи от машины.

Лена так и не приходит в сознание. Кровотечение продолжается.

По приезде в больницу, ей делают узи. И сразу же забирают в операционную. Ко мне выходит администратор — молодая женщина, которая начинает заполнять бумаги и спрашивает про медицинскую страховку. Объясняю ей, что нас забрали с пляжа, и документов при себе нет. Вернее, они есть в автомобиле. Но оставить сейчас Лену одну не могу. Мне кажется, что случится что-то непоправимое. По поводу страховки объяснить вообще ничего не могу. Ну, не знаю я. Спрашиваю, что с девушкой.

К нам подходит врач, который говорит, что нужно срочно делать кесарево, потому что началась полная отслойка плаценты. И у Лены обширное кровотечение. И внутреннее тоже. Но если нет страховки, то им нужны разрешение на операцию и полная оплата. Я готов уже его придушить, но сдерживаюсь, отвечаю, что произведу полную оплату их услуг прямо сейчас. Он называет сумму, я через телефон перевожу деньги с валютного счета. Хорошо, что телефон на пляже не забыл. Доказывать что-либо в чужой стране и требовать медицинской помощи мне не приходит в голову, потому что четко понимаю, время слишком ценно сейчас.

Самого потряхивает. Меня оставляют дожидаться исхода операции. Ленин телефон уже несколько раз звонил. Достаю его из пляжной сумки, отвечаю на вызов, потому что на экране фотографии Давлатовой и подпись "мама".

— Алло.

— Кто это? Где Лена? — она словно чувствует, что все плохо, а потом, не дав мне возможности ответить, снова спрашивает, — Платон, ты?

И уже более напряженно?

— Где Лена?

Хорошо хоть не кричит сразу — "Что ты сделал?!"

Но она имеет право знать.

— Лена в операционной. У нее началась отслойка плаценты, когда мы были на пляже.

По ту сторону устанавливается тишина.

— Как она? — наконец, тихо спрашивает.

Мне и тут ее порадовать нечем.

— Не знаю. Жду, когда закончится операция. Ей делают кесарево.

— А ребенок?

— Ничего пока не известно.

Я бы и сам хотел знать, что с дочкой и ее мамой все в порядке.

В этот момент слышу уже другой голос с рычащими интонациями;

— Если ты и здесь каким-то боком успел отметиться, то я тебя своими руками утоплю у побережья Испании.

Давлатов.

— Я ни при чем. Не знаю, из-за чего это случилось. И в любом случае, я бы ей ничего плохого не сделал.

Необходимость оправдываться раздражает, но и позволить им думать невесть что не хочется.

— Мы вылетаем, — бросает он резко и отключается.

Единственное, что мне остается, это ждать. Заставляю себя сидеть на месте. Зарываюсь руками в волосы и еле сдерживаюсь, чтобы не заорать.

Через полтора часа ко мне выходит врач.

— С Вашей женой все более-менее в порядке. Ее вовремя привезли. Кровопотеря, конечно. Но мы сделали переливание. Сейчас она под наркозом, спит.

— А дочь? — вынуждаю себя спросить, хоть все и замирает внутри.

— Жива. Но ребенок недоношенный. Ее поместили в кувез. И Вы должны понимать, ребенку потребуется специальное лечение и уход. Вес всего 1600 и рост 35 см. Патология легких. Надо смотреть. Современная медицина хорошо справляется с такими случаями, поэтому будем надеяться на лучшее.

Щемящее чувство тоски сжимает сердце.

— Можно ее увидеть?

— Только через стекло. Вас проводят.

Медсестра ведет меня в специальное отделение для новорожденных. Там стоят кувезы. Она указывает мне на тот, в котором лежит моя дочь. И в это мгновение я понимаю — моя жизнь изменилась навсегда. И никогда не будет прежней. Потому что для девочки, что лежит там, я сделаю возможное и невозможное.

Она такая маленькая. Очень маленькая. Я лишь надеюсь, что она сильная, как ее мама.

Потому что силы ей понадобятся. Она обязательно выживет. По-другому никак.

Еленка

Меня приводит в чувство ощущение тревоги. И тошнота. В теле странное онемение. Комок рвоты подкатывает к горлу, но я не могу подняться. На меня накатывают один за одним рвотные спазмы. Однако тело не принадлежит мне. И я ничего не могу сделать. В тот же миг чьи-то сильные руки подхватывают меня за плечи и поворачивают на бок.

— Блюй на пол. Вытрут, — командует мне мужской голос.

Меня выворачивает какой-то слизью. Я открываю глаза и вижу Платона, который придерживает меня. Мысли ленивые и неповоротливые ворочаются в голове. Понемногу начинаю ощущать собственное тело, которое болит. Всё, от пяток до макушки. Особенно сильно болит в области живота. Рука тянется туда на инстинктах, но Платон перехватывает её.

— Э. нет. Так делать не надо.

Я затихаю на краю больничной койки, а он салфеткой вытирает мне губы. Как маленькой. Потом протирает лицо.

Тут меня и сносит паника. Что с моим ребенком? Силюсь произнести вопрос, но и язык меня не очень хорошо слушается.

Все же мне удается выдавить из себя:

— Дочка?

Мужчина напротив напрягается.

— Лен, ты только не нервничай. Тебя прокесарили.

Поэтому так болит живот? Но… Ужас сжимает сердце, холодом бежит вдоль позвоночника.

— У меня ведь 31 неделя только. Что с моей дочерью?! — шепчу так, словно кричу на всю палату.

— Жива она. Жива! — Платон мгновенно считывает мое состояние и не дожидается следующих вопросов, — В кувезе она. Не бойся. Врачи ей обязательно помогут.

Что он глупости говорит? Как можно не бояться? Она же наверняка крохотная совсем. И мало ли какие осложнения…

Говорить тяжело. Но он меня и так понимает.

— Не нагнетай. Это же наша дочь. Она справится. Мы в хорошей клинике. Ей проводят необходимое лечение. Нужно будет привезем еще спецов. Оборудование. Лекарство. Всё будет, что нужно.

— Увидеть хочу, — шепчу, понимая, что рада, что он здесь, рядом.

— Нет, — мне кажется, я вижу, как он отрицательно машет головой, хотя глаза я закрыла. Они сами закрылись. Сил нет, — Нельзя. Ты после операции. Врач разрешит вставать, сходим вместе.

Помолчав какое-то время добавляет:

— Она красивая.

Что в его голосе? Нежность? Странно так. Мне казалось, что Платон и нежность несовместимы.

— Им документы твои нужны… добавляет он, имея в виду персонал клиники.

— В машине должны быть. Паспорт и страховка.

Стоп. А как меня оперировали без документов?

— Платон, ты, что, документы не нашел?

— Я их и не искал. Не до того мне было.

— А как же тогда?

— Деньги, Лен.

Возвращаются воспоминания, как все случилось.

— Я тонула. Ты меня вытащил?

Я делаю над собой усилие и открываю глаза, внимательно изучая идеальное мужское лицо.

Он серьезно смотрит на меня:

— Ты от меня не отделаешься. Даже не мечтай.

— А я думала, ты меня еще притопишь. Чтобы не мучилась.

— Твое счастье, что ты — больная. А то бы я тебя выпорол за то, что ерунду говоришь, — вот теперь знакомая кривоватая усмешка танцует на его губах, — Я позову кого-нибудь, чтобы убрали.

Он нажимает какую-то кнопку, появляется сотрудница клиники, которая вытирает пол.

Мне нужно еще многое узнать, но у организма нет на это резервов. Глаза снова закрываются.

Я успеваю лишь пробормотать:

— Мама?

— Знает. Они с Давлатовым летят сюда.

После этого, несмотря на тошноту, я снова проваливаюсь в небытие.

В следующий раз в себя меня приводит испанская речь. В палате мужчина и женщина в белых халатах. Врачи. Они обсуждают мое состояние. Заметив, что я очнулась, начинают сыпать вопросами. Отвечаю.

В свою очередь спрашиваю, когда мне можно будет встать. Очень хочу увидеть дочь и понять, что она на самом деле существует.

— Сегодня лучше этого не делать. Завтра после осмотра, — отвечает мне мужчина.

— А моя дочь? Как она? — задаю вопрос, который заставляет сердце сжиматься от страха и неизвестности.

— Ребенок недоношенный. Вес 1600 грамм, рост 35 сантиметров. Есть проблемы с легкими. Но Ваш муж оплатил необходимые препараты. Их уже доставили. Проводится соответствующее лечение. Угрозы жизни нет. Для остального необходимо время.

Сердце сжимается от слов "1600 грамм", "рост 35 сантиметров". Слишком крохотная. Проблемы с легкими вообще не внушают оптимизма. Я так сильно беспокоюсь, что мой мозг не сразу распознает какое-то странное слово "муж". Нет у меня никакого мужа. О чем я и собираюсь заявить, но вовремя прикусываю язык. Вряд ли им нужны подробности моей личной жизни.

Вместо этого интересуюсь с запинкой:

— Проблемы с легкими?

— Да. Девочка родилась рано. Легкие не до конца развиты, — заметив испуг на моем лице, женщина добавляет, — Не переживайте. Это все поправимо.

Мне хочется ей верить. Хочется взять мою малышку на руки и никому не отдавать.

В дверях показывается Платон. Врачи отчитываются ему о моем состоянии. А он выглядит тем, кто привык командовать. И брать ответственность за себя и других людей. Я такого Платона пока не знаю. Но он мне более симпатичен, чем тот другой Платон, который перевернул мою жизнь с ног на голову.

Врачи, переговорив с Хромовым, покидают палату.

Он подходит ко мне и протягивает мне телефон.

— Матери перезвони, а то Давлатов обещал меня утопить, когда увидит.

— Зачем?

— Видимо, решил, что это всё из-за меня.

За беспокойством о дочери я совсем забыла об их "нежных" отношениях.

— Перезвоню, конечно. А почему ты моим мужем назвался?

— Как-то по-другому надо было? — и, не давая мне ответить, заявляет, — Выйдешь за меня?

Неужели я слышу это от него? Нет, не может быть. Он же считает, что во всем этом нет никакого смысла, а женщины существуют лишь для того, чтобы скакать на его члене.

На всякий случай, вдруг у меня галлюцинации после наркоза, переспрашиваю:

— Что ты сказал?

— Выйдешь за меня замуж, Лен?

Глава 20

Еленка

Я уверена, что не ослышалась.

Но все равно не ожидала этого, поэтому спрашиваю как всегда прямо:

— Зачем?

Подтягивает стул к моей кровати, опускается в него.

— Я люблю тебя, — простые слова звучат словно звон колокола по палате, — Ты можешь мне не верить. Я сам себе долго не верил. Однако ж… И меня угораздило.

Вместо ожидаемой усмешки Платон остается серьезным. Протягивает руку, касается моей щеки. Шероховатости на кожи мужской руки ощущаются мною, как нечто само собой разумеющееся. От руки я чувствую тепло, которое согревает мою истерзанную душу.

— Сейчас после всего я бы не стал в нашу первую ночь заниматься с тобой сексом. Я бы подарил тебе кольцо и попросил бы твоей руки. Отвел бы сначала в ЗАГС, потом в церковь. Любовался бы тобой в белом платье. И как маньяк ждал бы первой брачной ночи. Так бы было правильно, Лен. Я понял это поздно. Только ничего не изменилось. Я хочу, что бы ты была моей, чтобы носила на пальце мое обручальное кольцо, чтобы в храме дала клятву быть со мной и в болезни, и в здравии, чтобы родила мне еще детей. А я буду беречь тебя, потому что ты самое большое мое сокровище. Клянусь, что больше никогда тебя не обижу. И сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Он продолжает гладить меня по щеке, а я смотрю на него во все глаза. Что случилось с тем циником, которого я знала?

— Так что — выйдешь за меня замуж? Или будем жить во грехе? Другого выбора я тебе не дам.

Может, и надо встать в позу. И вечно припоминать ему то, что он сделал. Но я не хочу. Я ведь тоже люблю его. И мне хочется узнать его по-настоящему. Без состояния войны.

— Выйду, — соглашаюсь на предложение, решив рискнуть.

Если не давать друг другу ни малейшего шанса стать лучше, если не прощать, то какой смысл любить другого человека? В этом случае я бы любила идеальный образ в своей голове, а не его, живого и настоящего.

Его губы касаются моих нежно, слегка, но и этого достаточно, чтобы я ощутила себя самой-самой на всем белом свете.

Дверь открылась, не знаю, может, в нее и стучали, а мы не слышали.

Платон отодвинулся, и я увидела маму. Ее глаза изучали меня, подмечая все мелочи, потому что мне очень повезло с мамой. Благодаря ей я знаю, что такое любовь.

Но она пришла не одна.

По палате прокатился тяжелый вздох и емкое замечание:

— Опять ты!

Давлатов все бросил и примчался вместе с ней. И с неудовольствием глядел на Хромова, ожидая объяснений.

Платон встал и произнес:

— Дина Витальевна, здравствуйте! Я прошу у Вас руки Вашей дочери. Мы с Леной решили пожениться.

На лицах у мамы и Сергея Владимировича отражается владеющее ими изумление.

Наконец, мама откашливается и говорит:

— Лена — взрослый человек. И если она согласилась, я ее, конечно, поддержу. Но не кажется ли вам, молодые люди, что вы торопитесь?

— У нас сегодня дочь родилась. По-моему, мы наоборот, припозднились, — отвечает ей Платон.

— Поэтому давайте сначала поговорим про это. Лен, с тобой все в порядке? А малышка?

При этом вопросе начинает свирбеть в носу и хочется разреветься.

Платон отвечает за меня. И это к лучшему. Я расплачусь.

— Кесарево прошло нормально. Но дочка… Слишком маленький вес, не развиты легкие. Врачи, правда, сказали, что угрозы для жизни — нет.

— Что с врачами? — берет инициативу в свои руки отчим, — Может, имеет смысл пригласить каких-либо специалистов? Или перевезти ребенка в Мадрид?

— Необходимое лечение проводится. Насчет всего остального я пока не узнавал. Но вряд ли ребенка разрешат перевозить. Она маленькая очень.

— Ясно. Пойду сам поговорю. И ты пошли со мной.

Я понимаю, что Давлатов уводит Платона, чтобы дать нам с мамой время побыть вдвоем. И благодарна ему за это.

Я всхлипываю обиженно:

— Мам, мне ее увидеть не дают. Вставать не разрешают. А она в кувезе… — начинаю жаловаться.

Накатило. Сейчас быть сильной просто не могу.

Она ласково гладит меня по голове.

— Что ты, глупенькая? Разрешат вставать и посмотришь. А что недоношенная, так сейчас таких малышей выхаживают! Нужно будет, привезем любого специалиста, любые лекарства и оборудование.

Всхлипываю еще раз:

— Спасибо, мам.

— Как это все случилось? И насчет замужества, ты — серьезно?

Она, что же, Платона винит?

— Он не при чем. Он меня спас, — и начинаю сбивчиво рассказывать, — Мы поехали на пляж. Я давно хотела. В воде ногу свело судорогой. Я стала тонуть. Пока тонула, потеряла сознание. Дальше ничего не помню. Платон меня вытащил. Не знаю, из-за чего, может, из-за перенапряжения стала отслаиваться плацента. С пляжа меня привезли сюда. Прооперировали. Без документов и страховки. Он все оплатил.

— И из-за этого ты решила выйти за него замуж?

— Я решила, потому что люблю его. Не слишком правильного. Не слишком нежного. Всего какого-то не слишком. Но его, а не того же Матео.

Она присаживается на стул, на котором до этого сидел Платон.

— Не такого мужа я тебе хотела. Но ведь не мне с ним жить, верно? Просто ты хорошо подумай.

— Я подумаю.

— Время и у тебя, и у него подумать будет. Сначала нужно дочку выходить. Как назовешь?

— Софийка?

— София. Сонечка. Соня, — пробует мама имя внучки, — А что, мне нравится.

Следующие три месяца становятся для меня очень тяжелыми. И становится резко не до себя самой, не до Платона. Эти месяцы бесконечного страха за жизнь дочери, потому что вес она набирает медленно. У нее обнаруживают ряд проблем с внутренними органами. На поправку идет туго. Все, что мне остается, — это стоять и смотреть на нее через стекло, чувствовать собственную беспомощность.

Через полтора месяца Платон вспылил и настоял на переводе Сони в Мадрид. Там через пару недель стали появляться улучшения. Состояние стабилизировалось в течение месяца. Еще месяц дочку держали в патологии новорожденных Но он дался нам легче. Девочка пошла на поправку. Мне разрешили брать ее на руки, ухаживать за ней. Это такое счастье держать своего ребенка и впитывать его запах, что я долго не могла поверить, что теперь я — обычная мама.

Наконец, нас выписали, и мы улетаем домой. Я очень благодарна врачам, что спасли нашу малышку. И Платону, который был все это время рядом, мучаясь вместе со мной неизвестностью и страхом. Не каждый мужчина на его месте не вылезал бы из больницы. А мы с ним прожили первые месяцы жизни нашей дочери в больничной палате.

Он мог бы сбежать, сославшись на работу и бизнес. Когда мне самой иногда, глядя на приборы, окружавшие мою дочь, хотелось сделать именно так. Когда я билась в истериках, не понимая, за что мне это. Когда я собственной слабостью надоела уже сама себе. Когда в очередной раз мы слышали от врачей — "Ей стало хуже".

Но не сделал этого.

Этим он заслужил моё уважение. Потому что это выдержал бы не каждый. День за днем жить в аду, не имея возможности освободиться.

И теперь я ни капли не сомневаюсь в собственном решении.

Эпилог

Платон

Сегодня день моей свадьбы. Я еду забирать невесту в особняк Давлатова. Свадебный кортеж растянулся за воротами родительского дома. Все автомобили белого цвета. Я и Лена поедем на белом лимузине. Ради такого дня она отказалась от своей любви к черным автомобилям.

На улице не слишком жарко, несмотря на июньское солнце. Прохладный ветерок лениво колышет ветви деревьев.

Мы с отцом во дворе дома ждем мать, которая завершает последние приготовления.

Отец тоже нервничает, хотя старается держать лицо.

— Да, сынок, не думал я, что это когда-нибудь случится.

Старика потянуло на философские темы.

— Что, пап?

— Ты и эта девочка… Муж и жена…

Не совсем понимаю, к чему он.

Он решает объяснить:

— Вы же, как огонь и порох. Если их соединить, следует взрыв. А в семейной жизни лучше, если все тихо и спокойно.

— У нас все хорошо. Дочери девять месяцев. Чем ты опять недоволен?!

Он трет ладонью лоб и вздыхает:

— Доволен я. Просто кому-то из вас придется держать себя в узде, иначе не уживетесь.

— Так мы вместе и живем. И вроде ничего. Не переубивали друг друга.

Это правда. После возвращения из Испании мы живем вместе. В том доме, который я купил, думая о ней. Я, Еленка и София Платоновна. И так классно я себя чувствовал разве, что в детстве.

— Не слушай его, — вмешивается мама, которая очевидно какое-то время стояла и слушала, о чем мы говорим, — Он просто ворчит. У тебя и твоей будущей жены всё будет замечательно. Я в это верю. И желаю вам огромного счастья.

Она подходит ко мне ближе чуть привстает на носочки и целует меня в щеку. Я с ней согласен — у нас с Леной все будет превосходно. Потому что я люблю ее, а она любит меня. Гордость же не стоит того, чтобы жертвовать ради нее счастьем.

— Да я так просто, — бормочет отец, — Я что же, против? Вон у нас внучка — какая красивая! Еще бы внука надо было бы…

— Папа!

— Игорь!

Наши голоса звучат одновременно. На самом деле он очень привязался к Лене и Софии. А бухтит скорее по привычке.

— Ладно, ладно. Поехали?

— Да, пора.

Я беру из рук матери букет цветов. Мы садимся в автомобили. Процессия трогается. А у меня тревожно сжимается сердце. Лишь бы невеста не передумала.

Нас уже ждут. Я прохожу в гостиную, ищу взглядом Лену, потом замечаю ее на лестнице. И сердце замирает. От того, что так красива. От того, что сегодня станет моей женой. От того, как сильно я ее люблю.

Рядом с ней Давлатов. Он предлагает ей руку, она опирается на нее. И они начинают, не торопясь, спускаться вниз. Белое платье струится волнами, оттеняя изящную фигуру, Волосы уложены в замысловатую прическу, украшенную диадемой. На губах светится счастливая улыбка, а глаза светятся от переполняющих ее эмоций.

Когда они останавливаются передо мной, то Давлатов перекладывает узкую ладошку в мою руку, а потом говорит:

— Сегодня я передаю тебе свою старшую дочь. Имей в виду, Платон, ты отвечаешь за нее головой.

Еленка явно не ожидает от него таких слов. Но я вижу, что она растрогана. Буквально до слез.

Шепчет одними губами:

— Спасибо.

Я слегка сжимаю руку девушки и отвечаю:

— Не волнуйтесь. Я не подведу.

Потому что Еленка и Соня — смысл моей жизни.

Я любуюсь ее по дороге в ЗАГС.

Там я говорю то, что на самом деле чувствую:

— Ты единственная женщина, с которой я хочу быть, и женщина, без которой я быть не могу.

В ответ слышу самые дорогие слова:

— Я люблю тебя.

Мы обмениваемся кольцами, И выходим оттуда уже мужем и женой.

Чтобы пройти эту жизнь вместе, оберегая друг друга.

Конец