Я, Фаина Раневская …и вздорная, и одинокая

Составление и литературная обработка текстов: Юрий Крылов

Иллюстрации – Андрей Карпов

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

«Пионеры, стройтесь попарно…»Вместо предисловия

Так, конечно, могла сказать только Фаина Георгиевна Раневская. Ее забавные словечки, смешные реплики, острые характеристики людей передавались из уст в уста.

Удивительна была ее популярность. Припоминаю, как мы однажды стояли с ней возле дома отдыха «Серебряный бор», где как-то одновременно отдыхали. И откуда-то маршировала группа солдат. Проходя мимо нас, они приветственно замахали руками. Я вообразил, не скрою, что это относится ко мне, и собрался порадоваться своей известности. Но со стороны солдат дружно раздалось: «Муля, не нервируй меня!» Фаина Георгиевна устало помахала им рукой и сказала мне:

– Боже, как мне надоело это «Муля, не нервируй меня!».

Эта реплика из фильма «Подкидыш» стала настолько крылатой, что преследовала Раневскую на каждом шагу. Слышал от нее самой: как-то ее на улице окружила группа ребят с криками: «Муля, не нервируй меня!». Выйдя из себя, Раневская им скомандовала: «Пионеры! Стройтесь попарно и идите в задницу!». Любопытно, что сама Раневская считала эту роль из «Подкидыша» одной из самых незначительных, а после неожиданной популярности буквально ее возненавидела. И можно себе представить ее злость, когда, вручая ей орден за творческую деятельность, Леонид Брежнев, как она мне рассказывала, произнес осточертевшие ей: «Муля…» и т. д.

Поразителен сценический диапазон Раневской – от поистине трагических ролей, таких, как в спектаклях «Странная миссис Сэвидж» или «Дальше – тишина», трогавших зрителей буквально до слез, до комических образов, таких, как Спекулянтка в «Шторме» или мать невесты в чеховской «Свадьбе», вызывавших гомерический смех. Надо сказать, что нелегко давались Раневской эти сложнейшие психологические перевоплощения. Помню, как-то после спектакля «Дальше – тишина» мы с женой и внуком Витей зашли за кулисы с цветами для Фаины Георгиевны. Я захватил с собой и незадолго до того вышедшую книгу своих воспоминаний.

– Спасибо вам, Фаиночка, огромное. Вы играли потрясающе.

Пионеры! Стройтесь попарно и идите в задницу!

– А вы думаете, это легко дается? – спросила Раневская и вдруг заплакала. – Ах, как я устала… От всего, от всех и от себя тоже.

Я растерянно смотрел на нее и, меняя тему разговора, сказал:

– А это, Фаиночка, наш внук, Витя. А есть еще внук поменьше, Андрюша, которого мы называем Поросюкевич.

Фаина Георгиевна улыбнулась сквозь слезы.

– Поросюкевич? Это очаровательно. А почему?

– А он с рождения был толстенький, как поросенок.

С тех пор, где и когда бы мы ни встречались, Раневская неизменно спрашивала:

– А как поживает ваш очаровательный Собакевич?

– Не Собакевич, а Поросюкевич, – обиженно поправлял я.

– Да, да. Простите, дорогой. Конечно Поросюкевич.

Но при следующей встрече все повторялось:

– Как поживает, Борис Ефимович, ваш очаровательный Собакевич? – спрашивала Раневская, лукаво улыбаясь.

– Фаиночка!!! – вопил я. – Не Собакевич, а Поросюкевич!

Мы оба хохотали. И это стало своего рода традицией при наших встречах. Прочитав подаренную мною книгу, Раневская прислала мне следующее письмо:

Раневская находилась в дружбе с Татьяной Тэсс, хотя трудно себе представить более разные характеры – экспансивная, эмоциональная, не слишком воздержанная на язык Фаина и сугубо практичная, деловитая, скуповатая Татьяна.

Помню, мы с Татьяной Тэсс были на премьере спектакля «Странная миссис Сэвидж». Как всегда, игра Раневской произвела огромное впечатление, и мы на другой день послали ей общую телеграмму, высказав свое восхищение. Вскоре я получил от Раневской ответную телеграмму с трогательными словами благодарности. Мы жили с Татьяной Тэсс в соседних подъездах, и, встретив ее на следующий день во дворе, я спросил:

– Таня, вы получили телеграмму от Раневской?

– Никакой телеграммы я не получала, видно, начхала она на меня. Наверно, за что-то надулась. За что – не пойму.

Через пару дней мы сидели с Раневской рядом в Доме кино на просмотре итальянского фильма со знаменитой Клаудией Кардинале.

– Фаиночка, – спросил я, – что у вас произошло с Таней Тэсс? Она обижена, что вы ответили на нашу общую телеграмму только мне.

– А пошла она в жопу. Посудите сами, Боря. Мне надо было срочно перекрутиться с деньгами. Вы знаете, что Танечка достаточно состоятельная дама. И я попросила ее выручить меня на пару дней. И вы знаете, как элегантно она мне ответила? «Фаиночка, вам будет трудно их вернуть». Какая изобретательная форма отказа… По-моему, это большое свинство. Да бог с ней. Скажите лучше, как поживает ваш очаровательный Собакевич?

Когда мы выходили из зала после просмотра картины, сюжетом которой была довольно мутная история о кровосмесительной связи между братом и сестрой, кто-то спросил:

– Какое у вас впечатление, Фаина Георгиевна?

На что последовал ответ, целиком в духе Раневской:

– Впечатление, как будто наелась кошачьего дерьма.

Надо сказать, что подобные выражения и еще более сочные в устах Раневской воспринимались отнюдь не как неприличная брань, а как абсолютно органично присущая ей манера разговора, ни для кого не оскорбительная, а только забавная. Ведь это была – Фаина Раневская! Но умела она шутить и обходясь без всяких «непечатных» словечек, а с простодушным веселым озорством. Я был свидетелем, когда к ней домой позвонила одна надоедливая дама и завела с ней длинный, скучный разговор. Раневская некоторое время терпеливо слушала, а потом прервала ее:

– Ой, простите, голубушка. Я разговариваю с вами из автомата, а тут уже большая очередь, стучат мне в дверь.

Она положила трубку и весело рассмеялась. И это тоже была – Фаина Раневская!

В день своего восьмидесятилетия я получил от Фаины Георгиевны такое письмо:

Фаина Георгиевна Раневская ушла из жизни в 1984 году. Обидно и горько, что эта уникальная актриса была так мало востребована в театре и в кино в достойных ее ролях. В этом непростительно повинны близорукость и недоброжелательство и не в последнюю очередь интриганство тех, кто в ту пору делал погоду в искусстве.

Борис Ефимов