Я не вернусь (СИ)

1

Я не вернусь.

Так говорил когда-то и туман,

Бросал мои слова и превращал их в воду…

(«Серебро» — БИ-2»)

Первая страница, первая строчка…

Не знаю, с чего начать. И более того — я не знаю, когда все началось. В какой момент моя жизнь перевернулась с ног на голову? Я была маленькой, глупой девчонкой. Училась хорошо, ничем необычным не увлекалась, крестиком не вышивала, вредных привычек не имела и вообще была немного отсталой от жизни. Моя хата была всегда с краю, и, признаться, меня устраивало подобное положение вещей. А теперь что…? Теперь от прошлой жизни только и осталось, что воспоминания, которые иногда согревают душу, а иногда царапают ее острыми когтями. Не дают уснуть и заставляют до утра маяться и мечтать о беспамятстве. Много-много воспоминаний, которые по праву могут стать предметом изучения какого-нибудь заштатного психиатра.

Моим самым главным недостатком всегда считалась несобранность. У меня частенько теряются нужные вещи, ломается техника и происходят другие не самые приятные казусы. Я могу, задумавшись о своем, перепутать автобусы, опоздать на встречу или вообще про нее забыть.

— Катя, твою мать! Ты почему не пришла на примерку? Все уже сдали наряды, а у тебя до сих пор по нулям! Сколько можно быть такой несобранной? — кричит на меня именитый дизайнер всего лишь через пару недель сотрудничества.

И мне приходится с ней соглашаться. Да, я действительно ужасно несобранная. Статьи — это только вершина айсберга. Сколько раз я забывала включить будильник, в результате чего, естественно, опаздывала на работу, безуспешно пытаясь отыскать в завалах одежды футболку или джемпер.

Смотрели фильм «Билет на Вегас» с Михаилом Галустяном? Диалог между героями:

— Чувак, тебя ограбили!

— Нет, тут так всегда…

То же самое творится и у меня в шкафу, будто кто-то долго и с наслаждением рылся среди вещей, переворачивая все вверх дном. «Творческий беспорядок» — успокаиваю я себя, но в нем очень тяжело с утра найти джинсы или свитер. Я постоянно забываю дома ключи, документы, флешки, телефон и многое-многое другое.

И только благодаря этой моей не совсем положительной особенности началась эта история…

А именно — со встречи с лучшей подругой. Для меня Таня — это уникум. Конечно, некоторые ее идеи далеки от здравого смысла. Могу припомнить кучу историй, в которых я оказывалась по вине разлюбезной подружки. Один ужин в ресторане чего стоил! После него мы полночи мыли посуду на кухне под присмотром грозного администратора и пытались не обращать внимания на пошлые шуточки поваров… И спустя почти десятилетие она не изменилась. Даже возраст и семейный статус не прибавили ей мозгов в черепную коробку, но Татьяна — единственная подруга, которая знала меня раньше и осталась рядом со мной до сих пор.

Дело было на первом курсе моей учебы в универе. Что я могу рассказать о себе в то время? Маленькая, доверчивая, стеснительная — в трех словах. Будучи девушкой «из деревни», я совершенно не знала тот город, в котором с недавнего времени жила и училась. Пропускала остановки, заблудилась в центре, наглядно демонстрируя полную дезориентацию в открытом пространстве. По городу ходила как слепой котенок. Вот Таня и решила избавить меня от этой проблемы и в одну из ее импровизированных экскурсий пригласила в небольшую кафешку с летней верандой.

И как раз возле этого самого кафе произошла встреча, которая предупредила ВСЕ, что происходило после…

— Мельникова, ты когда научишься по сторонам смотреть? Я сижу в открытой беседке, а ты меня не видишь! Посмотри направо! — кричала мне в трубку Таня.

Я посмотрела в сторону, куда направил меня ее голос, и все равно не сразу разглядела сидящую за столиком подругу, которая энергично размахивала руками, привлекая к себе всеобщее внимание. Да и как можно не заметить эту яркую, высокую блондинку, раскрашенную, как на королевский маскарад и разодетую по последней моде девушку? Однако же я, как всегда, иду против системы.

Невнимательность считается одним из моих главных недостатков. На него-то и указала Измайлова, ничуть не стесняясь. Мне она всегда говорит прямо в лоб все то, что думает обо мне, моей личной жизни и о мировой ситуации в целом. Наверное, поэтому мы и сдружились, что были полными противоположностями друг друга. Таня — типичный холерик. А вот я — цитирую: «скромный меланхолик». С моим характером мне легко не обращать внимания на капризы и выходки лучшей подруги. Но иногда я даже жалею, что знакома с ней. Если Таня с головой окунается в какую-нибудь идею, то обязательно тянет меня за собой. Студия стрип-пластики — одна из таких причуд. До сих пор вспоминаю те немыслимые для моего тела кульбиты, которые мне приходилось выполнять с растяжкой в «минус пятьдесят» и те ни с чем не сравнимые боли в мышцах наутро после тренировок. Благо, хватило мою подругу ненадолго, и уже через месяц я могла вздохнуть свободно.

В качестве моральной компенсации за опоздание Таня потребовала составить ей компанию в клуб. Пришлось нехотя согласиться — не очень жалую подобные заведения. Огромное накуренное помещение, цветомузыка и громко кричащие колонки — и посреди всего этого балагана каменным изваянием в толпе танцующих стою я.

Расплатившись и выйдя из кафе, мы направились в сторону каруселей. И именно в этот момент к нам подошла цыганка — самая обыкновенная, в длинной юбке, яркой блузке, платке. В детстве меня всегда пугали, что цыгане воруют детей, и сейчас этот детский страх подталкивал меня к бегству.

— Девочки, хотите, я вам погадаю? — предложила она.

— Нет! — испуганно попросила я.

— У нас денег нет, — одновременно со мной огорчилась Таня, хотя деньги у нас были, пусть и небольшие.

— Разве я прошу денег? Дай-ка мне свои ладони, — обратилась цыганка к моей подруге, и та, улыбаясь как мартовский кот, выполнила просьбу. Еще бы — такое шоу! Забесплатно кто-то судьбу предскажет! Хотя Таня в подобную ерунду не верила, все же поучаствовать в экстрасенсорном розыгрыше не отказалась. — Дорогу вижу дальнюю, жизнь беспечную. Мужа вижу — за ним уедешь. Со всеми из-за него поругаешься, но ненадолго. Примут вас, никуда не денутся. Чужой он для всех здесь будет. Беременная на свадьбе будешь, двое детей у тебя родятся — мальчик и девочка. Проблемы взаимные появятся, очень много проблем, да переживете вы их. Многие будут тебе завидовать, — загадочным голосом поведала гадалка и с каким-то хитрым прищуром посмотрела на мою подругу. Уж не зомбирует ли она ее? Я в книжках читала, что цыгане умеют это делает покруче любого психолога…

— Мне верить? — спросила Таня, не отрывая взгляда от своих ладоней, пытаясь разглядеть на них образ будущего мужа.

— Сама решай. А ты судьбу свою узнать не хочешь? — повернулась цыганка ко мне.

— Не хочу, — несмотря на то, что в отличие от подруги я в подобные предсказания верила, все же не вызывала во мне эта представительница таборной жизни доверия.

— По глазам вижу, что хочешь, но боишься. Не бойся, я всю правду расскажу. Давай сюда свои руки.

Я с сомнением протянула ей дрожащие ладони.

— Мужчину твоего вижу. Красивого, высокого. Всю жизнь в сердце его держать будешь, только беда между вами ходит. Замуж за другого пойдешь, нелюбимого, а вот дети от любимого будут. Еще людей вижу, на тебя смотрящих. Много людей, и ты среди них звездой сиять будешь. Ничего не бойся — за черной полосой обязательно белая начнется, жди только.

Цыганка собралась уже уходить, как Таня опомнилась и стала рыться в сумке в поисках кошелька.

— Возьмите, — протянула она пятидесятирублевую купюру гадалке. У меня же в кармане была только «пятисотка», но расставаться с ней было жалко — мне на эти деньги еще целую неделю жить, и мелочь — от силы рублей семнадцать.

Вот мою мелочь цыганка взяла, а от Таниной бумажки отказалась. Странно, да? Сказала, что монеты звенят на счастье, а бумага хрустит — к беде. А напоследок добавила:

— Вы дружите, девочки, дружите…

Ночью я долго не могла уснуть, вновь и вновь прокручивая в голове предсказание. Перефразирую Шекспира: «Верить или не верить — вот в чем вопрос…». Решила, что время покажет. Ведь мне только семнадцать лет…

2

Конечно, тогда мы слова цыганки посчитали глупым бредом с намерением подзаработать, но когда у Тани все начало сбываться — я призадумалась. Конкретно призадумалась. Таня встретила Ивара — сына бизнесмена из Германии, и уехала с ним в Гамбург, где они и поженились, несмотря на уговоры родителей со стороны жениха передумать. Для них было немыслимо, что их единственный сын, наследник крупного бизнеса, выбрал себе обычную русскую девку, у которой за душой только диплом о среднем образовании. Тем не менее, они отлично уживаются друг с другом. Лично для меня они являются образцово-показательной семьей со всеми вытекающими из этой формулы слагаемыми — любовь, понимание, терпение, нежность, работа над собой и друг другом и огромное множество других немаловажных в семейной жизни факторов. И да — у них двое детей — сын и дочь, и замуж Таня вышла беременная, хотя до последнего не догадывалась об этом. Помню, как она приехала с медового месяца и позвонила мне с визгом:

— Катюха, я беременная!

Вот у нее все сбылось. Подчистую, от первого до последнего слова.

В моем же случае предсказание исполнилось лишь наполовину, и нет ни малейшего шанса, что все в дальнейшем сбудется. Не знаю, может, цыганка не на те линии смотрела? У Тани сбылось, а у меня не сбылось. Обидно, однако.

За эти годы я очень часто вспоминала ту встречу. То радовалась тому, что все получалось, а то чуть ли не на весь дом кричала всем известную фразу Константина Сергеевича Станиславского: «Не верю!» Если полагаться на народное поверье, что тот человек, о котором вспоминают, начинает икать, то та гадалка икала беспрерывно.

Кстати говоря, именно Таня познакомила меня с… ним.

Видит Бог, как я не хотела ехать, но только клятвенное обещание подруги поздравить ее с совершеннолетием толкало меня идти вперед. Я пожалела, что не поехала на такси — праздник Таня решила отметить в своей родной деревне, о-очень глубокой и всеми забытой, что по такой погоде пешком туда дойдет только ненормальный.

А ведь я могла бы преспокойно остаться в съемной городской квартирке, пить горячий чай и не думать о том, что у меня под носом скоро вырастет сосулька. А лучшую подругу я бы поздравила позже, лично и наедине.

— Катька! Как хорошо, что ты приехала! Удачно добралась? — выбежала меня встречать именинница: — Не потерялась?

Я что-то недовольно пробурчала и заскочила в дом — как-никак, на улице высокий мороз, а я минут сорок бодрым гусем шагала по улице, надеясь не отморозить себе щеки и нос.

Едва я переоделась и схватила со стола чашку с горячим кофе, как подруга тут же начала суетиться вокруг меня.

— Ты почему не в платье, а в джинсах?… Не кричи, я тебя не убиваю, а всего лишь выщипываю брови! … Сиди прямо, иначе тушь размажется…

Не скажу, что я дурнушка, но и далеко не красавица. Особенно на фоне Тани — высокой, всегда ярко накрашенной — я выгляжу несколько невзрачной. Русые волосы, серые глаза, невысокий рост — ничего выразительного. Косметикой принципиально не пользуюсь. Когда училась подводить глаза, классе эдак в восьмом, у меня потом лицо было красным и ужасно чесалось — не очень приятные ощущения, скажу вам. И после того случая зареклась даже безобидную помаду в руки брать.

Зато в этот вечер надела платье — полосатое, с каким-то нелепым голубым бантом. Таня еще отругала меня за эдакую «безвкусицу», но оно было единственным, которое мне понравилось.

Честно сказать, я была немного разочарована, потому что в глубине души, как бы я это не отрицала, все-таки надеялась на воплощение всем известной сказки про Золушку, которую три феи-крестных превратят в самую настоящую Принцессу. Но нет — я так и осталась самой обычной Катей.

— Пупсу точно понравишься, — вынесла свой вердикт Таня.

— Кому? — не поняла я.

— Пупсу, — повторила подруга. — Он очень хороший парень.

Я мысленно застонала. Разлюбезная подружка решила устроить мою личную жизнь. Н-да… И что это за «очень хороший парень Пупс»? Даже думать не хочу о том, почему его так называют.

Я предупредила, что ничего не получится — как раз тогда, когда Таня начала меня знакомить с первыми гостями. Имена честно старалась запомнить, но они тут же вылетали у меня из головы. Я знаю, что Таня общительная, но не догадывалась, что настолько — одноклассники, однокурсники, с некоторыми ребятами она вообще только в соцсетях общалась до сегодняшнего дня… Кольнула легкая ревность, но Таня меня успокоила, мол, лучше подруги, чем я, у нее никогда не будет. Приятно слышать…

Вновь раздался дребезг звонка, и Таня с победным: «А вот и последние гости!» — побежала открывать. Я сидела ближе всех к двери и отчетливо услышала:

— С днем рождения, Измайлова! — назвали подругу по фамилии.

Я аж подпрыгнула от звука голоса и, съедаемая любопытством, выглянула в коридор. И даже дышать перестала. Высокий… нет, не так — большой, как те богатыри с картинок в книжках, с довольной улыбкой на лице — он не сразу обратил на меня, продолжавшую стоять соляным столбом в коридоре, свое внимание. Зато Таня что-то у меня спросила и незаметно подмигнула в сторону новоприбывшего гостя. Я невнятно ответила и ретировалась в зал. Сердце перестало биться, что я даже испугалась, что оно остановится совсем.

А этот парень… Паша, кажется — громко и весело поздоровался с уже сидящими за столом и сел на другом краю стола от меня. Далеко сел, мне это сразу не понравилось. Смотрела на него и летела в пропасть. Сердце забилось с новой силой, и не просто билось сильней — оно грозило выскочить из груди.

Павел улыбался и от этого становился еще красивее. От такой красоты перехватывало дыхание. Такая красота могла похитить сердце любой девушки при первом же взгляде. Мое сердце он точно похитил…

Когда гости начали разбиваться на пары и выходить на импровизированный танц. пол — небольшой пятачок на кухне, я застенчиво осталась за столом и, набравшись невиданной доселе смелости, села ближе к этому парню, подмечая, что его голубая футболка эффектно сочетается с моим такого же цвета полосатым платьем. Павел был совсем не против моего общества, а меня тянуло к нему как магнитом. Впервые в моей жизни было что-то подобное. Я даже испугалась новых эмоций.

3

Любовь с первого взгляда? Определенно, это была она. Наисильнейшее чувство, которое ударило обухом по голове и сорвало все стоп-краны. До этого я была уверена, что мне нравился мой одноклассник, с которым мы жили на соседних улицах. Но, видимо, в небесной канцелярии решила иначе.

В какой-то книжке я прочитала, что своего человека в любой толпе узнаешь. Я узнала. И в чем ирония судьбы — так это в том, что Паша и есть тот самый Пупс, за которого меня все так активно сватали…

Да, именно в тот день моя жизнь изменилась. Все, что случилось позже — лишь последствия. Без всяких клятв и обещаний я уже тогда знала, что буду любить этого человека.

В тот вечер я узнала его фамилию, которую тут же, как красивый наряд — стала примерять к себе. Редкая, звучная, мне понравилась. Вот дурочка была! Вспоминаю — и смешно. Узнала, что он учится на повара и играет в компьютерные игры. Что любит вкусную еду и кошек. И что у него есть младший брат. Мы с Пашей нашли пустую комнату, ели мятные конфеты и разговаривали о том, какая холодная зима выдалась в этом году. Паша приглашал меня в гости, а я строила из себя девочку-недотрогу и отказывалась, продолжая задавать миллион всевозможных вопросов. Мне было интересно все, что касалось моего нового и неожиданно ставшего очень важным знакомого. Я смотрела на его улыбу и не могла наглядеться, с трудом борясь с желанием прикоснуться к его губам. А глаза… в них было столько теплоты, что выпусти меня сейчас на морозный двор босиком — я бы не замерзла.

После первого же свидания Паша предложил встречаться. Я была готова прыгать до потолка от счастья, едва услышав эти слова от него, но вслух сказала, что подумаю. О чем я могла думать? Тем более что парень мне решить ничего не дал. Нет, фактически выбор подразумевался как таковой, но у меня на лице уже был написан окончательный ответ.

— Эй, я ведь тебе не ответила, согласна с тобой встречаться или нет? — мне нравится, когда Паша вот так обнимает меня. Рядом с ним я чувствую себя совсем маленькой девочкой.

— Не отвечай, — спокойно ответил парень.

— Но это же так важно! Что ты будешь делать, если я скажу «нет»?

— Например, вот это, — и он поцеловал меня.

Первая мысль — мороз! А вдруг мы примерзнем губами друг к другу? Дети же примерзают языком к качелям, когда пытаются лизнуть ее? Вторая мысль — вау, мой первый поцелуй! А потом мыслей вообще не осталось. Так приятно было…

Паша обнимал меня крепко-крепко. Я слышала его сердце даже через зимнюю теплую куртку. В животе порхали те самые пресловутые бабочки. Кайф…

Шел снег, и на фоне февральского вечера пейзаж вокруг нас был поистине сказочным. Мы стояли на аллейке в заснеженном парке и никак не могли отпустить друг друга. Как в каком-нибудь дурацком кино про любовь.

Вечер… снег… сердцебиение… Все отпечаталось в памяти настолько глубоко, что даже если захочу — все равно не забуду. Это одно из самых сильных моих воспоминаний. Я тогда еще не знала, сколько боли мне принесет этот человек, сколько слез будет пролито…

Кто-то скажет, что в девятнадцать лет первый поцелуй в нашем современном веке — это анахронизм. Но слишком много он для меня значил. Наверное, уже тогда, когда наши губы впервые соприкоснулись — да, уже тогда я знала, что этого человека буду любить всю жизнь. Не потому что цыганка когда-то нагадала, а потому что ни к кому до этого времени я не чувствовала такого притяжения, когда физически было необходимо видеть его, когда с каждым днем я зависела от него все больше.

На самом деле, все начиналось очень красиво. Хотя любая история начинается красиво, особенно та, в которой рассказывается о любви. Разве не так?

— Это будет наше место, — уверенно сказала я и для пущей убедительности даже топнула ногой по брусчатке тротуара. Паша в ответ лишь улыбнулся — не каждая пара может назвать «своим местом» небольшую аллейку рядом с парком — чаще какие-нибудь кафешки или скамеечки. А у нас — тротуар…

— Глупости это, — отмахнулся Паша.

— Нет, не глупости, — я вдруг сделала серьезное лицо и, чего-то неожиданно испугавшись, медленно проговорила: — Если мы когда-нибудь расстанемся, я буду приезжать каждый год в наш с тобой день именно сюда. И буду тебя ждать.

— Зачем?

— Потому что всегда буду тебя любить. Но… мы ведь не расстанемся? — мне почему-то стало очень страшно при одной мысли о возможной разлуке.

— Не думай об этом, — обнял меня мой любимый, а потом потянул в сторону остановки — вот-вот должен был подъехать наш автобус…

После первой совместной ночи все изменилось — притяжение стало и вовсе неимоверным. С Пашей было… хорошо? Да, с ним было очень хорошо. Паша умел свести с ума одним своим прикосновением. Один поцелуй — и внизу живота начинало гореть. Одно слово — и я кричала чуть ли не на всю квартиру. Но первое место в наших отношениях все же занимала любовь. Сейчас я понимаю, что желание отдаваться ему — именно так, с криками, стонами, объятиями до хруста костей — было связано в первую очередь не с физиологией, а с чувствами. Я так сильно хотела быть с ним, что если бы была возможность, я бы приросла к нему как сиамский близнец, вошла бы как вьюнок под кожу — в кровь, мышцы, мысли…

Я не знаю, что такое хороший любовник. Точнее, кто может быть лучше того, кто в один момент сделал меня своей и кому я продолжаю принадлежать до сих пор. Я прекрасно понимаю своих знакомых девчонок, которые меняют парней в поисках лучшего. Но сама к ним не отношусь. Для меня Паша — лучший. Первый. Единственный.

— Пашенька… я так по тебе соскучилась…

— Я тоже.

— Правда? — хитро прищурилась я.

— А что такое?

— Ну, я вот, например, по тебе во всех смыслах соскучилась.

— Как это? — Паша в праведном недоумении изогнул бровь и улыбнулся.

— Вот так… — и развела руками.

— Ну, как?

Я тут же почувствовала, как запылало лицо — наверняка я сейчас на спелый помидор стала похожа. А Паша продолжал так же делать вид, что не понимает меня. Вот же странный человек! Сначала открыл мне новую сторону отношений, которая мне безумно понравилась, а теперь издевается и не дает ощутить это снова!

Пришлось ему действенно объяснять — начала его целовать и одновременно задирать ему футболку. Как же приятно чувствовать под своими руками его кожу… Очень по нему соскучилась — целых две недели не виделись!

Родной мой… Мне очень нравится, когда он меня вот так в шею целует — ласково, мягко, едва касаясь губами, и в то же самое время крепко прижимает к себе руками. Нежность и сила — обалденный контраст.

Даже не поняла, как мы на диван переместились. И как платье мое оказалось на полу — когда успели-то? Пыталась связно думать, хотя бы немного контролировать себя — и не могла. Как у него так получается? Я не то что связно мыслить — я вообще мыслить не могу! Хватаюсь за его плечи и кусаю губы, чтобы не закричать в голос на всю квартиру, и все равно едва сдерживаюсь. Зато Паша превосходно себя контролирует. Еще и улыбается с победным выражением на лице:

— Один-ноль?

Такое впечатление, что он в футбол играет! Но как же хорошо… «Родной мой, милый, любимый… я больше без тебя не смогу… не хочу без тебя… не буду…» — и эта мысль так четко пришла в сознание, что я даже испугалась. Я и раньше-то начинала осознавать свою зависимость от Паши, а теперь он будто какую-то печать на мне поставил. Клеймо. Это как невидимая татуировка на теле, говорившая, что я навсегда принадлежу только ему…

С каждой последующей встречей у меня будто какие-то клапаны в голове щелкали. Гормоны? Черта-с два! Гормоны не могут запретить с интересом разглядывать других парней. А для меня других вообще не существовало.

— Так любить невозможно, — с сомнением покосилась на меня Таня после того, как я рассказала ей и Ивару о своих переживаниях относительно Паши.

— Возможно, — сидя в кресле, я прижала колени к груди и спрятала в них лицо. — Не могу без него, и все тут. Хоть ножом режь!

— Кать, этот Паша слишком… — Ивар попытался подобрать нужное слово. — Он подавляет тебя. Ты задыхаешься своими чувствами. Тебе нужен кто-то попроще…

— Психолог нашелся? — обиделась я. — Как-нибудь без тебя разберусь в своей личной жизни!

Таня любит Ивара. И он ее. Между ними сильные взаимные чувства, и врядли у них может быть то, что происходит у нас с Пашей. Таня не такая зависимая, а ее избранник — не такой эгоистичный. У них все ровно, четко, как на кассе. Как и у многих других нормальных пар — все чувства на поверхности, и скрывать нечего. Проблемы и обиды просматриваются как на ладони. А вот мы с Пашей — пара совсем даже ненормальная. Когда все хорошо — обязательно появится подвох. И чтобы увидеть проблему, нужно не плавать на поверхности, а заплыть на самую глубину, потому что все знакомые видят в нас вполне счастливых влюбленных.

И зачем я, спрашивается, об этом думаю? Откуда возникают эти дурацкие мысли? Мы ведь все еще вместе…

Мне было вполне комфортно в нашем небольшом мирке. Может быть, планета Земля и не крутилась вокруг Паши, но планета имени меня крутилась вокруг него. Паша был моей самой настоящей слабостью, но я ни о чем не жалела. Если ради его поцелуя и ощущения его рук на своей коже нужно было чувствовать себя слабой, то я была готова на все сто.

Я никогда не называла Пашу сопливыми словечками, обозначающими «заек», «котиков» или «рыбок», да и «дорогим» и «милым» пренебрегала. Только «родной» — всегда, едва ли не с самого начала знакомства. Паша стал мне именно родным человеком, а для меня это гораздо важнее самого ласкового слова.

Никогда не забуду, как впервые поцеловала его в ладонь. Мы сидели в кино, я в шутку щекотала его по внутренним линиям, а Паша в отместку ущипнул меня за нос. Я даже не поняла, как это произошло — сначала клюнула его руку, а потом крепко прижала его ладонь к губам. Казалось бы — мелочь, пустяк, но что со мной в этот момент творилось! Зашкаливающая нежность! Я даже не сразу сообразила, что произошло — настолько сильные были эмоции. И впоследствии мне нравилось целовать Пашу именно в его ладонь — широкую, сильную, слегка мозолистую.

Я сидела на кухне и пила чай с печеньем, когда позвонил Паша. Быстренько метнувшись к телефону, снова вернулась к чаю.

— Привет, родной, — тихо поздоровалась я, улыбаясь от уха до уха.

— Привет, — так же тихо и немного хрипловато ответил Паша.

Ничем непримечательный разговор о том, что он договорился о прохождении практики в хорошем ресторане, что в кинотеатрах новую комедию крутят, которую было бы неплохо посмотреть. А потом…

— Кать, я тут подумал…

— О чем подумал? — вроде бы причины к волнению нет, но я резко напряглась.

— Да ты, наверное, откажешься… — Паша пошел на попятную, зажался. — В общем, как ты отнесешься к тому, чтобы вместе…

— Что вместе? — слова моему любимому человеку явно давались с трудом.

— Ну, вместе жить.

— Где жить? — уровень моего интеллекта продолжал скатываться к нулевой отметке.

— Квартиру вместе снимать.

Печенька, которую я только что проглотила, стала пресловутым комом в горле. Я откашлялась и, собрав остатки здравого смысла, ответила:

— Нет, Паш. Извини, но мы с тобой еще не так долго встречаемся, чтобы вместе жить.

4

Видит Бог, как я жалею о том своем решении! Я тогда очень хотела согласиться и с пионерским призывом «Я готова!» в тот же вечер собрать вещи, но тем не менее отказалась. Господи, о чем я думала в ту минуту? Больше эту тему Паша никогда не открывал.

Да, действительно, это была моя самая большая ошибка. Если бы мы с Пашей вместе жили, то проблем было бы гораздо меньше.

Но все они случились гораздо позже, а до этого мы не расставались. Наша любовь прошла и дорогой ресторан на умопомрачительно высоких каблуках, и зимнюю рыбалку в огромных валенках с резиновыми калошами. Нет, мы и ругались, как это у всех бывает. Чаще всего Паша — отсчитывал меня как нашкодившую школьницу, если я не так посмотрела, не то сказала, по-другому сделала…

Сейчас я понимаю, что причины конфликтов, которые и конфликтами-то не назовешь — так, взаимные бзики — были выдавлены из пальца и глупы до маразма. Даже несколько смешно вспоминать. Смешно, а от того еще грустнее.

— Паш, мы же договорились поехать на море вместе! Почему ты едешь с друзьями без меня?

— Мать посоветовала ехать с друзьями.

— Ах, мать… А своего мнения у тебя нет?

— Кать, не начинай…

— Кать, сколько можно забывать у меня заколки?

— Это обычные заколки, Паша! Я же не апокалипсис устроила.

— Уж лучше бы апокалипсис. Мне мать весь мозг уже съела.

— Паш, ты испортил мне праздник.

— Сама виновата. Надо было в клуб пойти вместе со мной.

— Я не хочу идти в клуб!

— Это твои проблемы.

Я не устраивала истерик. Даже не кричала на него никогда. Просто замыкалась в себе. Я была спокойной, но… как бы так правильно сказать? С бзиком, да. Если меня что-то очень сильно не устраивало, то я пыталась уйти. Не важно — день, ночь, главное — покинуть место, где меня обидели. Паша поначалу был уверен, что никуда, дескать, я не уйду — знал, что от него меня разве что самосвал оттащит.

Я всегда первая извинялась даже тогда, когда ни в чем не была виновата. Даже когда Пашина ошибка была очевидна. Ему самому прощения просить не надо было — я всегда все прощала заранее. Как сказано в одной из книг Натальи Нестеровой: «В нашей жизни есть такие люди, которым мы прощаем все. На обиды закрываем глаза, на недостатки не обращаем внимания. Потому что любим. Потому что не можем жить без их тепла, улыбки, объятий…» В моей жизни таких людей всегда можно было пересчитать по пальцам одной руки. И Паша всегда будет входить в их число.

— Паш, прости.

— Кать, ну сколько можно извиняться?

Да сколько угодно! Ведь я боялась, что он о чем-то неправильно подумает, обидится, сделает какие-то неверные выводы… Для меня его обвинительный взгляд звучал похоронным маршем в ушах громче, чем если бы он кричал на меня благим матом. Нет, проще было извиниться, чтобы любимый человек не смотрел на меня с осуждением.

Паша был нужен мне, как воздух, необходим как дыхание. Смотрели кино «Сумерки»? Как там главный герой говорит о своих чувствах? «Ты мой личный сорт героина». Поначалу я улыбалась над этой глупой, затролленной в интернете фразой, но очень скоро в полной мере познала на себе всю точность подобранных слов. Паша для меня был как наркотик. Все мои действия были направлены на то, чтобы хотя бы ненадолго оказаться рядом с ним, и с каждым разом этого времени становилось недостаточно.

Я была уверена, что нашла свою настоящую любовь. Первую, единственную и на всю жизнь. А с моим… «объектом любви», так сказать, произошли колоссальные метаморфозы. Даже продолжая любить, он говорил, что не любит.

Переломный момент наступил через полгода, в тот самый злополучный вечер, когда я уперлась, как баран рогами, и не пошла на свидание. Подготовка к зачету оказалась важнее. И, как бы я хотела с ним не согласиться, спорить до хрипоты, но все-таки да — тогда что-то поменялось. Что-то? Нет, конкретно кое-что. Его мать влезла в наши отношения.

С Ниной Владимировной я познакомилась практически сразу, как мы с Пашей начали встречаться. Первое впечатление о ней было смутным. Невысокая, темноволосая женщина, говорила что-то приятное, улыбалась. Если бы я тогда знала, что именно эта женщина сломает мою жизнь, то нашего знакомства вообще бы не состоялось. Даже в случае свадьбы. Даже после свадьбы. Да, точно… Знала бы, где упаду — соломки бы постелила. С одной стороны, родители — это святое, но с другой… обвинения Нины Владимировны были настолько необоснованы и нелепы, что порой хотелось рассмеяться ей в лицо.

— Мать сказала, что ты постарела.

— Паш, мне двадцать лет! Что за глупости?

— Ей со стороны заметней.

— Мать сказала, что ты шизофреничка.

— Родной, ты сам себя слышишь?

— Ей виднее. Она все-таки медсестра.

— Мать сказала, что любовь длится один год, поэтому нам лучше расстаться.

— ЧТО-О? — я настолько опешила от подобного заявления, что не смогла выдавить из себя ни звука — будто чья-то невидимая рука сдавила горло и не позволяла произнести хотя бы один аргумент в защиту своих же собственных чувств и чувств любимого, но такого глупого человека.

«Мать сказала…» Уже и не сосчитать, сколько раз я слышала эту фразу, после которой театрально улыбалась, говорила, что все в порядке и в то же самое время просто мечтала всадить этой женщине в глаз вилку. И это несмотря на то, что она — родная мать моего любимого человека. Мне очень стыдно, неприятно думать и говорить об этом, но да, надо признать — такие мысли в моей голове были. Любовь не проходит. Никогда. Ей некуда и незачем уходить. Она занимает собой все пространство, вытесняет все другие чувства… и не спрашивает позволения.

Но вопреки вышеперечисленным обвинениям Паша своей бабушке говорил обо мне немного иные слова.

— Катюша, знаешь, что Павлик сказал? — хитро улыбнулась бабуля, когда я устало вздохнула после очередного бзика ее внука. В этот раз ему не понравился приготовленный мной завтрак.

— Не-а, — я отрицательно покачала головой. Что нового может Павлик сказать обо мне из того, чего я не слышала? Он мне всегда напрямую говорит все, что думает, без посредников. Хотя лучше бы молчал, ей-Богу!

— Что он все равно на тебе женится! — и бабуля так крепко сжала мою ладонь, что я каждой клеточкой почувствовала ее тепло. Да и сами слова были сказаны с такой теплотой, будто бы бабуля уже считает меня своей внучкой. Как было бы здорово, если бы мы с Пашей приезжали в деревню не на несколько дней, а жили все вместе. Я, Паша и Ба. И кот. Господи, пусть эти его слова сбудутся! Пусть не сейчас, но потом… и чтобы навсегда…

Теперь я точно знаю, что Паша не может ответить ни за свои слова, ни за свои действия. А может, это относится лично ко мне? Как бы то ни было, Паша прекрасно осознавал, что главной проблемой является его же родная мама.

— Если бы мать постоянно не давила, то и проблем бы не было… — часто повторял Паша в раскаянии, и он был как никогда прав в своей жизни.

Даже был момент: я смотрела в зеркало и на полном серьезе соглашалась с тем, что я некрасивая. Хорошо хоть, Таня была рядом и смогла меня переубедить.

Некрасивая? Да. Ненормальная? Конечно. Умственно отсталая? Без сомнения. Проще было согласиться, чем объяснять, почему не верблюд. Нет, поначалу, естественно, я пыталась его переубедить. У меня это не получалось, я от бессилия и досады начинала плакать, и — вуаля! Еще одно подтверждение того, что мой родной дом — палата с желтыми стенами. Поэтому я молчала, скрепляла зубы и со всем соглашалась. А что мне еще оставалось делать? Для того, чтобы быть с Пашей, я была готова простить все — и оскорбления, и унижения.

Мы хотели поехать на море вдвоем, хотя бы на неделю. Нина Владимировна надавила, переубедила, и в Сочи Паша поехал с друзьями.

За день до поездки мы расстались. Глупо и беспричинно.

Я чувствовала себя какой-то жалкой, использованной, и едва Паша сел в поезд, я впервые в жизни сказала сама себе: «Катя, с этим надо завязывать».

Но завязать так просто не получилось. Отношения с Пашей уже успели захватить меня полностью. Он стал моей жизнью, моей любовью, которую я из-за очередного заскока могла потерять.

Именно во время этой поездки, фактически — вынужденного расставания, я осознала, что слишком сильно люблю Пашу. Без него окружающий мир становился скучным, неинтересным. И я испугалась своих чувств — слишком уж глубокими они были.

На фоне моей драмы Ивар сделал предложение Тане, которая та с радостью приняла. И решила устроить девичник, дань прощания свободной жизни. Смутно помню само действо, и даже короткие мгновения, запечатленные на фотографиях — вспоминаются слабо. Я криво улыбаюсь в камеру, прикрывая часть лица самодельным хиджабом — полупрозрачной фатой и белой кружевной маской. Кажется, было весело… Не помню. Но точно помню, как из клуба нашу шумную женскую братию забирал Ивар.

— Катюх, мне будет не хватать тебя в Германии. Из всех моих русских знакомых ты единственный положительный персонаж, — признался будущий муж, пытаясь убрать с руля Танину ногу, которую та задрала, чтобы показать жениху свои мозоли. Ивара это изрядно раздражало: — Я тебя предупреждал, малышка, что не надо было обувать эти туфли!

— Ну, Иви-ик, — заплетающимся языком протянула пьяная вхлам малышка. — Они же красивые… Катерина! — она резко повернулась ко мне, забыв про мозоли. — А ты… ты… ты коза, вот ты кто! Подруга, называется… Бросаешь меня прямо перед свадьбой!

— Я тебя не бросаю, Тань, но в Гамбург поехать точно не смогу, — оправдывалась я, но подруга слышать ничего не хотела, прекрасно зная, что все мои оправдания вилами по воде писаны.

— Из-за какого-то козла пропустить свадьбу лучшей подруги! Нет у тебя совести! Я тоже на твою свадьбу не приду, вот так! — Танюша устроилась поудобнее на автомобильном сидении, облокотившись на любимого, и замолчала — видимо, обещанного ею при выходе из клуба продолжения банкета не будет, так как виновница торжества в состоянии нестояния.

Я резко почувствовала себя пятым колесом в телеге и уткнулась в окно — мы как раз проезжали модный торговый центр. Если пешком пройти чуть дальше, то можно дойти до Пашиного дома…

Я всхлипнула — тихо, но мне кажется, что даже если бы я зарыдала навзрыд, все равно никто бы не услышал. Ивар следил за дорогой, а Таня, судя по количеству выпитых коктейлей, видит сейчас десятый сон.

Наконец хлынули слезы — не от отчаяния и не от осознания безысходности своего положения, а из-за элементарной обиды, что в этот момент Паши нет рядом. Потому что я ему не нужна. Но, несмотря на это, он нужен мне… и от этой мысли почему-то сжалось сердце, в которое один нехороший парень успел забраться с головой. И этот парень сейчас наверняка с какой-нибудь барышней на пляже загорает и даже не вспоминает обо мне.

Правильно меня Таня называла — влюбленная дура. Влюбилась — и теперь придется пережить это, переступить через свою любовь так, как это сделали со мной. Наступить на горло своим чувствам и жить дальше. Вот только как жить без него?

5

После того, как Паша вернулся, мы с ним встретились. Я не была к этому готова, сразу в бутылку свернулась, смотрю: а в глазах у Паши, как в самом темном море, белой пеной плещутся нежность, забота… и любовь. Да, она была даже тогда, когда Паша сам оспаривал данный факт. Кто-то подумает, что это я для самоуспокоения говорю, что мне просто так хочется думать, но нет…! Поверьте, я Пашино настроение научилась различать по звуку голоса в телефонной трубке, по одному взгляду его родных глаз. Я его знала, наверное, даже лучше, чем саму себя.

Паша уговорил меня встретиться с Ниной Владимировной. Хотел устроить нам мировую. Да, тогда он еще надеялся нас примирить, и ради него мне пришлось согласиться. А Пашина мать сходу начала критиковать мою внешность. Понимая, что примирения не выйдет, Паша попросил мать не вмешиваться в наши отношения. Нина Владимировна просьбу сына проигнорировала.

Мы начали встречаться тайком. Конечно, меня это задевало, обижало, но ничего другого нам не оставалось. Не было иного выхода.

Как-то раз мы целую неделю пробыли вдвоем. За грибами ходили, на речку… Пашку тогда как подменили. Чуткий, нежный, заботливый, как в первые дни знакомства. Ни на один мой недостаток он мне не указал, даже наоборот. А после возвращения в отчий дом — «Абонент временно недоступен». Взрослый поступок, однозначно! «Поступок не мальчика, но мужчины». Это Шекспир сказал, и Паша наверняка бы с ним согласился. Я — нет. Меня жутко раздражало, когда Паша соглашался на встречу и не приходил. Еще немного, и у меня, как у собаки Павлова, выработался бы рефлекс — радоваться редким звонкам любимого человека.

У нас все было не «как у людей» — сильные, но в то же время ненадежные чувства. Мы были готовы выложиться в полную силу, но чужие слова могли в один миг все разрушить. Все закрутилось, завертелось в отрицательную сторону, и да — были те самые пресловутые «сотни попыток все изменить, тысяча слов и море слез».

«Но в чаще терпения есть точка кипения…» — так поется в одной песне. И она наступила. После очередного расставания. И после очередной случайной встречи.

Домой ехать не хотелось. Вышла на несколько остановок раньше и пошла вниз по улице — куда угодно, лишь бы не стоять на месте. Сегодня Паша сказал, что нашел себе другую девушку… Обманул? Я ведь стойко чувствую, когда он врет. Но зачем? Он же понимает, что делает мне больно этими словами…

Мне необходимо его увидеть. Только так, заглянув в его красивые голубые глаза, которые иногда кажутся мне холодными льдинками, я пойму, где правда, а где ложь. Мне необходимо сказать, как сильно я его люблю… а Паша в очередной раз меня оттолкнет… Не привыкать, да? С каждым разом расставание дается мне все больней, переживания — острее. И чувства — сильнее. Мне ничего не нужно. Только бы увидеть его. Ненадолго. А может, прямо сейчас к нему поехать? Да, точно…

Хотела купить жвачку и возле магазина в прямой видимости столкнулась с Пашиными друзьями. Блинский блин! Меньше всего я хочу сейчас с кем-то разговаривать, особенно с его друзьями. Есть большая вероятность, что я зарыдаю прямо у них на глазах, а показывать слабость при посторонних как-то не улыбается. Но незаметно пройти не удалось — меня тоже заметили и замахали руками в знак приветствия, так что пришлось подойти и наигранно поздороваться. Я уже для себя мысленно решила: задам несколько банальных вопросов о делах насущных, сделаю вид, что куда-нибудь опаздываю — и по-быстрому свалю в закат.

Однако же странная реакция при виде меня ребят изрядно повеселила.

— Ой, сейчас что-то будет… — сквозь смех признался Серега. Это он о чем?

— Я на клоуна похожа? — с плохо скрываемым раздражением спросила я и осеклась, услышав позади себя родной голос:

— Откуда…?

Этот голос я почувствовала всей кожей, каждой ее клеточкой. С трудом обернулась — Паша стоял близко. Настолько близко, что у меня закружилась голова. Я превратилась в комок нервов, в оголенные провода под током. Хотела закричать — и не смогла. Вместо этого я, забыв обо всем на свете, прижалась к нему, схватив за куртку. Вот он… мой… Мне казалось, что воздух покидает легкие, и вздохнуть я уже не смогу никогда. Я смотрела ему в глаза, и земля уходила из-под ног. Он привлек меня к себе прежде, чем я успела пошатнуться. Подхватил за талию, не давая упасть, и от прикосновения его рук у меня зашлось сердце.

— Ты! — всхлипнула и снова рывком обняла его, так крепко, что руки заболели. Прижалась к нему всем телом и задрожала от счастья. Нет никакой другой. Точно знаю. Чувствую.

Я боялась пошевелиться, боялась открыть глаза, чтобы не исчез, не пропал. Мне было достаточно вдыхать его запах. Чувствовать его большие ладони на своих плечах. В отличие от меня, вцепившуюся в его куртку цепким клещом, Паша касался моего дрожащего тела очень нежно, осторожно. Мой родной…

Паша, видимо, пришел в себя и мягко оттолкнул меня. Что-то сказал друзьям и направился куда-то вперед.

— Эй, а я…? — словно обиженный ребенок прокричала я ему вслед, но осталась неуслышанной. Слезы все-таки брызнули из глаз. Вот же черт!

Догнала. Попыталась остановить, но мои слабые попытки были тщетны. Это как удерживать мчащий по рельсам паровоз. Только руки в карманы засунул.

— Паш… Ну, Паша…

— Я же тебе сказал, что у меня другая девушка, — с нажимом ответил он мне.

— Неправда! — я даже головой покачала головой в знак отрицания, а потом засунула свою руку ему в карман, туда, где была и его ладонь. Теплая, большая, родная — и победно улыбнулась, когда под тканью куртки Паша переплел наши пальцы.

Мое сердце кричало от счастья, ликовало, сходило с ума. И если сначала мне хотелось ругаться на Пашу, вопить, спрашивая, почему он меня обманул и придумал какую-то мифическую девушку, почему он хотел, чтобы я поверила в это — то теперь мне нечего было говорить, да и Паше тоже. За нас говорили наши ладони, которые тесно переплелись пальцами.

— Ты как колючка, — совсем беззлобно, даже с улыбкой признался Паша. — Нигде от тебя не спрячешься.

— А ты и не прячься. Люблю тебя…

Паша глубоко вдохнул и обнял меня уже по-настоящему, крепко, до хруста костей. Ребята стояли неподалеку — ждали, чем закончится наша встреча.

— Я знаю, — тихо прошептал он мне в ухо, а потом легонько поцеловал.

Наши отношения напоминали собой качели — то вместе, то врозь, то опять вместе, то снова врозь. Чувства на грани, нервы на пределе. Все было настолько неопределенно, что любое предположение о том, что будет завтра — делалось методом тыка пальцем в небо. Даже известный предсказатель Нострадамус развел бы руками и сказал что-нибудь навроде того, что миссия узнать будущее невыполнима. И если нормальные отношения строят двое — парень и девушка, то у нас с Пашей «строителей» было трое — я, он и его мама.

Мои родители не вмешивались, и я им за это благодарна. Конечно же, они видели мои переживания, красные от слез глаза, слышали тихие рыдания по ночам, но в то же время понимали, что слушать я никого не буду и поступлю по-своему.

— Кать, тебе не надоело? — спросил меня лучший друг Паши, видя, с каким пренебрежением относиться ко мне любимый человек. — Это же чистый мазохизм…

— Он мне и не надоест, — честно призналась я. — Мне хорошо с ним.

Подобную, но более горькую правду я говорила Тане. Своей главное проблемой она считала расплывшуюся под глазами тушь и стертую помаду, за что я очень ее уважала. Еще до знакомства с Иваром Танюша без комплексов и страхов садилась на мотоцикл случайного байкера и каталась с ним по городу, сидела на капоте машины, громко и весело крича водителю: «Гони быстрее!» — и вообще была раскрепощенной девушкой, по которой сходила с ума большая половина мужского окружения. Я сравнивала себя с ней и понимала, что мы с Пашей ссоримся отчасти по моей вине. После того, как он появился в моей жизни, я абсолютно забыла о косметике, других парней обходила десятой дорогой, мотоциклистов боялась, а вместо того, чтобы сидеть на капоте авто — предпочитала мягкое сидение рядом с водителем.

— Это же Пу-упс! — выкрикнула Таня, не поднимая глаз от экрана телефона, пытаясь поймать сеть и дозвониться Ивару. — Игнорируй его, пусть сам за тобой бегает…

Нет смысла говорить подруге, что тяжело любить такого человека — врядли она поймет. Тяжело ссориться изо всякой ерунды. И тяжело прижиматься к нему и ощущать это всепоглощающее чувство, захватывающее полностью, отделяющее от мира, создающее новою вселенную только вокруг Паши…

По части советов Таня была первой. Только она могла придумать какие-то сложные комбинации, просчитать ситуацию на десять ходов вперед — и не ошибиться! У этого генератора идей в лице необычайно харизматичной девушки почти всегда было прямое попадание. На моей памяти она ни разу в своих суждениях не ошиблась. И в этот раз она предложила действовать напрямую. Захотела увидеть своего мужика — пошла и увидела.

Я поступила так, как и советовала Таня. Пришла к нему на работу в кафешку, где он нарабатывал практику помощником повара.

— Привет, — подошла я к нему.

— Привет.

— Я соскучилась… — и потерлась носом о его плечо.

— Поэтому ты здесь?

— Я зашла перекусить, — сказала я чистейшую правду, но каждое мое лукавство Паша чувствовал нутром, как будто бы по книге читал.

— Да? — недоверчиво спросил он. — Поэтому ты пришла именно в это кафе?

— Чтобы тебя увидеть, — призналась и не смогла сдержать улыбку — увидела…

Паша уже не выглядел таким мрачным, и я то и дело выпадала из реальности, просто любуясь им. А когда он мне улыбнулся, лишь слегка приподнимая уголки губ — мир вообще стал в миллион раз прекраснее.

Паша однажды сказал, что меня для него слишком много. Для меня же его всегда было недостаточно. Это как бесконечная черная дыра, в которую затягивает все больше и больше. Он без меня мог жить — спокойно, не задаваясь постоянным вопросом «Как у меня дела?» и не ища частых встреч. Я же до знакомства с ним будто бы не жила — прошлые воспоминания казались мне чем-то далеким и мутным.

— Вы с ним как два долбо…ба! — глядя на мою беззвучную истерику, высказалась однажды Измайлова, ничуть не стесняясь в выражениях.

А другие знакомые говорили: «Забудь, начни заново». Я упиралась своим упрямым характером и продолжала искать встречи. Добровольно отказаться от любимого человека — чистый мазохизм в действии. Жалею ли я о том, что как побитая собачонка бегала за тем, кто каждый раз все прочнее опускал меня до уровня плинтуса? Не могу ответить точно, но если бы можно было вернуть время назад, я бы поступила так же, не задумываясь. Наверное, нет — не жалею. Я забивала большой железный гвоздь на свою гордость, переступала через все мыслимые и немыслимые моральные принципы. Гордость — о чем речь? О каких принципах нужно говорить, когда на другой чаше весов пусть крохотная, но все же возможность быть с единственно любимым? Несмотря на боль от этой несправедливости, я все же была счастлива. Короткими отрезками, моментами, но я была самой счастливой.

6 Ты прости меня…

… За то, что мне любовь твоя

Порой была нужнее хлеба.

Ха то, что выдумала я

Тебя таким, каким ты не был…

(«Романс» — OST «Мы из будущего»)

Ты открыл дверь и жестом пригласил меня на кухню. Ноги с каждым шагом немели все больше — как же я соскучилась… Вот и ты — в перепачканной мукой футболке, в шортах — готовишь что-то, явно доволен процессом. И деловито не поворачиваешься ко мне, изображая важнейшую занятость. Я скинула с себя рубашку, чтобы не запачкать, и осталась в одной майке — быстро подошла к тебе и уткнулась лицом в спину.

Втянула запах и прижалась еще сильнее. Родной… любимый… рядом. Наконец-то.

— Привет, — глухо прошептала я тебе в спину. Ты вконец расслабился, твои руки легли на мои и крепко сжали их. Я могла бы вечность стоять в таком положении.

— Шаверму хочешь? — вместо приветствия спросил ты и, вывернувшись из кольца моих рук, повернулся ко мне лицом. Сердце ухнуло еще больше — вот оно, мое любимое, идеально вылепленное лицо. Вот они — такие мягкие и нежные губы в душещипательной улыбке…

Я крепко прижалась к тебе, запустила пальцы в твои волосы и с силой сжала — и начала целовать. Крепко, страстно, чтобы знал, как я соскучилась. Я уже потянулась к краю футболки, чтобы стащить ее, но ты вдруг отстранился и сильно прижал меня к себе, призывая успокоиться. А я вся горела. Хотелось твоей близости. Немедленно. Сейчас.

— Хочу… — подалась я вверх по твоему телу, требуя продолжить поцелуй, но ты пошел на хитрость и расценил мою просьбу как запоздалый ответ на свой вопрос.

— Тогда помогай, — и улыбнулся такой дразнящей улыбкой.

Ты продолжал спокойно стоять возле стола и раскатывать тесто. Я устроилась так, чтобы не мешать и в то же время иметь возможность лицезреть тебя всего — нельзя быть таким красивым, Паша!

Я всегда любила смотреть, как ты готовишь. Раздетый по пояс, в одних шортах или трусах — очень сексуальное зрелище, заводит покруче любого порнофильма. Возьмешь нож, и за пару секунд целый помидор становится мелкой нарезкой.

— Малыш, помешай картошку, — и я с удовольствием выполняю твое указание. Сама готовлю из рук вон плохо, но под твоим руководством чувствую себя Сеней из сериала «Кухня». А ты кто? Шеф-повар — злой и усатый? Хотя нет, тебе больше подходит роль Макса, такой же непостоянный и центр внимания практически всех девушек. Ты — центр моего внимания. Точнее, твои глаза. Они у тебя потрясающие. Беззащитные. Циничные. Отсутствующие. Я полжизни готова отдать за один твой взгляд…

Закрывая сковородку крышкой, я осталась верной себе и случайно обожгла палец. Вскрикнула от боли.

— Вот эта Катя… — ты смотришь на меня как на неразумного ребенка и, видимо, хочешь еще что-то добавить по поводу моего катастрофического невезения. Я снова прячусь за твою спину, обнимаю сзади и целую между лопаток. Хочу в плечо, но даже на носочках не достаю — уж больно ты высокий.

В такие минуты меня просто переполняет нежность. И даже про обожженный палец забываю — улыбаюсь от уха до уха и сильнее прижимаюсь к тебе. Вот оно, мое счастье. Когда все спокойно и больше ничего не хочется. Да, мне больше ничего не нужно, кроме этого момента.

Стремясь быть хоть немного полезной, раскрываю лаваш и смазываю его готовым соусом. Ты в то же время перемешиваешь мясо, капусту, помидоры, огурцы и жареную картошку. Набираешь полную ложку и предлагаешь попробовать мне. Ханжой я никогда не была, да и стесняться мне некого — открываю рот, и через мгновение на ложке ничего не осталось.

— Мм, фкуфно, — прошамкала я.

— Я ведь готовил, — был твой не в меру скромный ответ.

Ты начал выкладывать основную часть на лаваш, используя одно из своих любимых правил «на своих не экономить». И через несколько минут я уже ловила чистый кайф… действительно, получилось очень вкусно.

Мы сидели на диване перед экраном ноутбука, смотря комедию про ожившего медведя, и с видимым удовольствием поедали шаверму и запивали колой. Съев половину, я честно призналась, что больше не осилю ни единого кусочка, и отдаю тебе свою тарелку. Ты не споришь, но, откусывая мою часть, тут же едва ли не силой запихиваешь мне в рот «еще кусочек», «еще один», «последний», «самый последний», «наипоследнейший» — и так до тех пор, пока тарелка не опустеет. Кажется, я тебе не говорила об этом, но я очень ценю подобные проявления заботы с твоей стороны. Они красноречиво заменяют признания в любви, которые ты не любишь делать. Но привкус наивкуснейшей шавермы со сладким соусом был почему-то горьким — как и моя любовь к тебе. Должна быть приятной, но иногда она вызывает дикий страх перед потерей.

Поцеловала тебя в лоснящиеся губы, и в который раз посетила мысль, что если я когда-нибудь тебя потеряю, то умру. На экране говорящий мишка курит кальян, а мы обнимаемся. Честно говоря, за сюжетом фильма я почти не слежу, полностью погрузившись в нирвану. Моей нирваной по праву считаешься ты — мой единственно любимый человек с бесконечно родной улыбкой и самыми красивыми в мире глазами. Я люблю твои волосы, люблю твои перепачканные в муке шорты и яркие футболки, и то, как порой цинично ты реагируешь на жизнь. Как ругаешь меня, отчитывая, словно нашкодившего ребенка. Люблю спорить с тобой, понимая, что ты прав.

Я немного повернула голову и дотянулась губами до твоей шеи, вдыхая родной запах. Как кошка потерлась щекой о твое плечо.

— Ты еще не уснула? — спросил ты, повернувшись ко мне. Есть у меня нехорошая привычка — засыпать в самом начале фильма. Я отрицательно покачала головой и еще сильнее прижалась к тебе, хотя куда сильнее? Еще немного — и я прирасту к тебе кожей, и что немаловажно — мне этого хотелось.

Никакой романтики — шаверма, кола, диван, кино. Но это один из лучших вечеров в моей жизни. «А какие другие?» — спросишь ты. Все они проведены рядом с тобой, когда у меня есть возможность уткнуться в твою теплую шею и ощущать непередаваемое счастье.

И в это мгновение я чувствую себя самой счастливой. Зачем мне остальной мир, если у меня есть вот этот маленький мирок, умещающийся на небольшом пласте теста?

А ведь еще утром я проснулась в съемной квартире в обнимку с плюшевым медведем, которого ты подарил, и приготовила себе нехитрый завтрак из остатков вчерашнего ужина. В переполненной с утра маршрутке по пути на работу до ломоты в костях захотелось тебя услышать, увидеть, обнять и сказать, как сильно я тебя люблю. На работе удалось переключиться, но все равно нет-нет — да и проскользнет мысль о том, что было бы здорово тебя увидеть. Не сдержалась — позвонила. И вот мы рядом.

Ты улыбнулся. Я все, что угодно готова отдать за твою улыбку — столько в ней моего личного, того самого персонального счастья, с которым забываю обо всех проблемах.

Я положила голову тебе на грудь и слушаю, как размеренно стучит твое сердце: «тук-тук, тук-тук», а когда пошевелюсь, ритм убыстряется: «тук-тук, тук-тук-тук…»

— Родной… — завожу я старую как мир песню.

— У? — ты уже знаешь, что я хочу сказать.

— Я люблю тебя.

— Угу.

Родной мой, милый, любимый, ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя люблю. И с каждым днем все сильнее. Внутри меня столько нежности, любви, заботы, что мне иногда кажется, что мое сердце скоро взорвется от этой наполненности.

Фильм закончился, и ты сел ближе к компьютеру, открыв «контру». Я мысленно застонала, но решила последовать твоему совету и здравому смыслу — лечь спать. Спустя пять минут безуспешных попыток уснуть я кладу подушку тебе на колени. Ты тяжко вздыхаешь, возмущаешься, а потом наклоняешься и целуешь. Я довольно улыбаюсь и засыпаю под звуки выстрелов в твоей игрушке, напоследок чмокнув тебя в пупок.

Из сна меня выдергивает твой хриплый полусонный голос:

— Малыш…

— У? — не могу проснуться.

— Ложись удобнее на подушки, спать будем.

— Угу.

Соглашаюсь, но сил, чтобы хотя бы пошевелиться, нет. Сладко зевнула и почувствовала, как твои сильные руки поднимают меня и укладывают на подушку. Я что-то недовольно пробормотала, а ты уже лежишь рядом и обнимаешь мое тело обеими руками. Крепко. Сильно. Нежно. Кайф…

— Спокойной ночи, родной, — целую тебя в грудь и тоже обнимаю. Нельзя так часто целовать, нежничать, ведь жизнь совсем не такая, но этот вечер я хочу провести именно так.

— Спокойной ночи, малыш, — целуешь меня в висок.

И я знаю, что наутро проснусь рядом с тобой, и это тоже будет счастье. И пусть ты боишься таких сильных чувств с моей стороны, для меня они — лучшее, что есть в жизни. Я люблю тебя, но как…?

Любовь.

Люблю.

Прости… прости, родной, что я так сильно тебя люблю.

7

Это признание посвящено именно таким моментам, и теперь любая домашняя вкуснятина ассоциируется у меня с теми блюдами, которые готовил мой любимый человек. Спустя время у меня никак не получается приготовить блюдо именно с тем самым Пашиным вкусом.

Как и любой нормальный человек, Паша всегда тянулся к самому лучшему. А если не тянулся, то волею случая все равно получал. Только вот со мной ему не повезло — в моем лице ему достался самый неразумный вариант маленькой женщины. Я до сих пор искренне удивляюсь, как парень с зашкаливающим природным обаянием — таким, когда любая девчонка за одну его улыбку была готова лечь в кровать — выбрал меня. Среди всех знакомых мне девушек я была самой невзрачной. Как тот утенок из сказки Ганса Христиана Андерсена. Я была невидимкой: если бы Паша встретил меня где-нибудь на улице, то прошел бы мимо, не заметив. Толчком стало совершеннолетие Тани, после которого у меня в телефоне появился новый абонент со смайликом-улыбкой рядом с именем и рингтон — песня Даши Суворовой. Едва я слышала в трубке заветные позывные «И до утра опять не будет спать…» — понимала: звонит мое счастье.

— Привет, — всего одно слово родного голоса, и все внутри наполнилось приторной нежностью и жуткой тоской. Тут же захотелось на всех парусах нестись к нему, пусть даже пешком и босиком по снегу. Мой родной человек был далеко, не рядом, и от этого становилось невыносимо, сердце разрывалось от слишком глубоких чувств к нему…

А у Паши был кулон в виде штанги — он тогда начал в спортзал ходить. Я с нулевым результатом обошла все магазины города, и в итоге заказала этот кулон посылкой из столицы. Павлик врядли пошел бы на такое подвижничество, а вот мне очень уж хотелось сделать ему приятное.

— Крутой кулон, — оценил его друг. — Где нашла?

— Там уже нет, — загадочно улыбнулась я, наблюдая за Пашкой, которому подарок явно понравился.

И вскоре этот самый кулон стал причиной очередного расставания. Якобы я потратила деньги на ерунду. Моей искренней обиды не было предела.

Когда Таня приехала перед Новым годом в Россию, то тут же решила вспомнить былые времена и первым делом направиться в сонмище громкой музыки и нескладно двигающихся тел. К сожалению, неугомонная подруга из всех танцевальных клубов города выбрала один нетанцевальный. Караоке-бар. Мои попытки отговорить ее от этой не самой удачной затеи не дали ровным счетом никакого результата.

— Хочу петь и танцевать! — повторяла она, словно заведенная, всю дорогу до бара. А в баре было о-очень много народу — естественно, предновогодние вечера. У людей корпоративный отдых в большинстве случаев. Какая-то часть меня рвалась обратно домой и едва ли не кричала: «Мельникова! У тебя же нет ни слуха, ни голоса! Беги отсюда, матом прошу! А Танька пусть сама отдувается у микрофона!» И, тем не менее, я осталась. Ту нескладную, не попадаемую ни в одну ноту «Скажи» группы «Сплин» я запомнила надолго. Было стойкое ощущение, что все гости того караоке-бара едва сдерживались, чтобы не закидать грязными тарелками неудавшуюся певицу.

— Скажи, что я его люблю-у,

Без него вся жизнь равна нулю-у… -

пела я так самозабвенно, как красные на митинге. И представляла перед собой лицо своего любимого человека, которому, в принципе, и были посвящены эти несколько минут позора. Но только он не слышит и врядли услышит мои потуги, сформировавшиеся в несложное признание. Хотя… вот же Танька!

Сходя с небольшого пятачка сцены, я заметила, как подруга снимает меня на камеру в телефоне. Только не это… Она же этим компроматом мне репутацию напрочь испортит! Какой позор… Ну все, Катерина, пропала твоя честь в маленьком мобильнике лучшей подруги…

Таня, глядя на мое испуганное лицо, от души рассмеялась.

— Ой, не могу… Кать, в тебе умирает Пугачева! Достойная замена Примадонне! Без него вся жизнь равна нулю-у-у-у… — протянула она и засмеялась еще громче. Я раскраснелась и начала попивать коктейль, заодно наблюдая за другими выступающими, которые выбирали менее притязательные композиции. О, Виктор Цой, мой личный катарсис. Правда, «Звезда по имени Солнце» в нескладном исполнении трех парней была даже более фальшивой, чем мой «Сплин»…

Когда вновь наступила наша с Таней очередь, я всерьез хотела отказаться и дать ей право опозориться одной, но подруга решительно потянула меня на сцену. Сопротивлялась я слабо, так, для виду больше. Все-таки пару глотков алкоголя уже дали о себе знать, ударив в голову легким бесстрашием. Я не знала, какую композицию попросила для нашего недодуэта Таня, но по первым нотам догадалась. Да и не только я, но и весь зал. Твою мать, Танюха! Уж лучше бы ты «Владимирский централ» заказала! Но только не это…

— Глупая, ну хочешь — плачь,

Я буду за руку тебя держать… -

запела она и, как ни странно, вполне даже сносно запела. Приятно. Не Дубцова, но около того. Мое соло оставляло желать лучшего:

— Они нам реки измен,

Они нам океаны лжи,

А мы им веру взамен,

А мы им посвящаем жизнь… -

продолжила я воспроизводить быстро меняющиеся строчки текста на экране, физически ощущая, как напряглась стоящая в полуметре от меня подруга. А она ведь действительно любит Ивара… и жизнь ему посвятить готова… я ведь помню, как она мечтала стать хирургом.

— Представь, — говорила она лет эдак пять назад: — приходят ко мне благодарные пациенты и приносят цветы, конфеты, кофе… особенно кофе. Я даже в свой кабинет кофеварку куплю и буду варить кофе на все отделение…

Благодарных пациентов не случилось, как, впрочем, и кофеварки — распробовав лимонный чай, заваренный свекровью, Таня решительно отказалась от других напитков. А сразу после получения диплома вышла замуж, переехала в Германию и до сих пор не знает о том, что такое трудовая книжка… Ее ежедневная работа — маленький сынишка, требующий постоянного маминого внимания. Сейчас она впервые за долгое время взяла домашние каникулы.

— Кому? Зачем?

А мы им посвящаем жизнь!

Кому? Заче-ем?

Подпевал весь бар. Даже снующие между столиками официанты не скрывали улыбку и тихонько шевелили губами. А мы пели! Самозабвенно, не замечая ничего и никого вокруг. Не было перед нами полного зала слушателей. В нашем воображении перед сценой сидели только двое — Паша и Ивар. Два, не побоюсь этого слова — идиота, которые не понимают, насколько это тяжело — любить. Ревность, глухая и слепая ревность, которая стирается лишь одним, тем самым всепоглощающим чувством, которое захватывает полностью и отдаляет от всего мира.

— Те, кому мы не нужны,

Каждую ночь без стука в наши сны.

Так скажи мне, правда чья?

В клочья душа, но им Господь судья…

Когда мы под громкий шквал аплодисментов, раскрасневшиеся и погрузившиеся каждая в свою внутреннюю вселенную — приземлились за стол, я не переставала думать: а действительно, чья правда? Паша слушает свою мать, которой я по неизвестным причинам пришлась не по нраву. А я люблю Пашу — всей душой, всеми своими мыслями и чувствами. И кто из нас прав? Тот, кто позволяет кому-то другому решить за себя или тот, который вообще никого не слушает?

А неплохо Дубцова поет, однако. Ведь действительно, самую сильную боль причиняют именно близкие люди. Самые близкие. А кто есть ближе любимого человека? Ответ, конечно, может быть — мама, папа, брат, сестра, но… Но в конечном итоге появляется тот, который заменяет собой весь мир. Всех близких и дальних родных-знакомых. И когда будешь стоять перед выбором — все изменить или оставить как прежде, первым делом ты послушаешь не свое сердце, а того, кто занимает собой все пространство в твоей груди. Таня вышла замуж, плюнув на условности. Переехала в другую страну, полностью подчиняясь воле Ивара. Это та Таня, которая мечтала сделать карьеру в медицине вслед за родителями и дедом — теперь сидит дома, варит борщи и воспитывает сына. И неужели ее муж настолько глуп, что перестал ценить это подвижничество, направленное только ради него? Ивар, тот самый Ивар, который едва ли не звезду с неба для Тани пытался достать, который уговаривал меня устроить им свидание, который на руках носил жену до и первое время после рождения сына… В моем сознании слова «Ивар» и «измена» никак не вмещались в одно предложение. А Паша? Неужели он не знает, как я тоскую о нем? Как круглосуточно держу телефон в зоне видимости в страхе пропустить самый важный звонок — от него?

Конечно, они все знают и понимают. Прекрасно понимают и, наверное, даже немножечко нас жалеют, но все равно с садистским удовольствием причиняют боль, заставляя скручиваться от слез и безуспешно собирать осколки разбитых сердец. Только вот тюбик клея, которым их можно склеить — у них, наших любимых, родных, тем, кому мы при любых обстоятельствах останемся верны.

На Таню было жалко смотреть. Вслед за одиноко скатившейся по щеке слезинкой хлынул целый поток, размазывая весь макияж под глазами. Подруга, собрав весь свой внутренний резерв, сделала вид, что все в порядке, и одним махом вылила в себя бокал коктейля.

— Выпей и ты, — предложила она мне. — Полегчает…

Мне было так муторно на душе, так хотелось избавиться от этого разрывающего чувства тоски, что я не сдержалась и повторила действие подруги.

Одним коктейлем дело не обошлось. Впервые в жизни я попробовала ром, после которого вообще ничего не помнила. Даже обрывками — дала о себе знать моя врожденная закодированность, которая блокирует мозг после принятия даже малейшей дозы алкоголя. Последнее, что осталось в памяти — как ко мне со спины прижимался малознакомый парень и предлагал присесть к нему за столик…

… Проснулась на кровати в одних трусах и майке. Оглядев тяжелым взглядом комнату, я сразу поняла, что обстановка мне незнакома. Вмиг напряглась, сна как и не бывало. Вот же черт… Остается надеяться, что в кои-то веки обошлось без глупостей. И тихо застонала от головной боли.

Рядом раздался ответный позывной, и из-под одеяла показалась блондинистая макушка Измайловой.

— Принеси водички, пожалуйста, — жалобно попросила меня она. Если бы не мое напрочь обездвиженное состояние, я бы точно посмеялась над ее сходством с ощипанным цыпленком.

В коридоре послышались мужские голоса, хлопнула входная дверь.

— Тань, где мы? — я уже не на шутку испугалась.

Таня ничего не ответила. Она снова уснула… Ох, подружка, и ведь зарекалась я когда-то с тобой отдыхать.

Вылезать из кровати мне было реально страшно, но организм требовал отправиться на поиски уборной. Как же мне плохо…

На глаза попалась фотография в рамке. Неопознанную мной девушку обнимал Даниил. Данька! Кораблев! Слава Богу…

Не особо раздумывая, как нас с Танькой к нему занесло, я выхватила из груды одежды на стуле свои джинсы и натянула на себя. Потом вышмыгнула в коридор и прямо в дверях столкнулась с парнем.

— О, Катька! — поприветствовал меня он. — Ну что, проснулась, алкашка?

— А где… — я не успела спросить — понимающий Даня кивком указал мне на дверь.

На кухню я вошла уже в более собранном состоянии, но голова по-прежнему отказывалась транслировать события вчерашнего вечера.

— Ты один? — задала я первый вопрос и получила на него положительный кивок. После спросила уже более осторожно, схватив со стола только что поставленный Даней стакан с компотом, словно собиралась обороняться: — Что вчера было?

— Ты не помнишь? А Танька…?

— А Танька спит!

— Вы вчера родителей моих здорово напугали, — начал словно «за упокой» Даня. — Представь: час ночи, звонок в дверь — открывает батя. И вы ему песню какую-то пели…

— Какую? — сгорая от стыда, прошептала я.

— Да эту… как там… Кому-у? Заче-ем? — громко передразнил Кораблев и даже немного протанцевал. Мне же было не смешно, и я продолжила сыпать вопросами.

— А у тебя как мы оказались?

— Это я и хочу узнать! — потряс парень перед мной своими ладонями, будто призывая бога здравого смысла себе на помощь. — Где-то напились, прилезли ко мне… Меня, кстати, Даниилом зовут, а не Пашей. И не Иваром!

— В смысле? — я почувствовала себя дауном.

— В прямом! — заржал Кораблев. — Вы вчера обе вешались на меня и целоваться лезли. Пашечкой называли… вот конкретно ты называла меня так. А Танька мужа вспомнила… да-да, — глядя на мой растерянный взгляд, подтвердил свои слова парень. — А у меня, между прочим, девушка есть. Любимая!

— Хреновая у тебя девушка, если нас еще не выгнал, — показалась на кухне растрепанная Танька.

— Танечка, милая, — обратился Даня к бывшей однокурснице. — Если вы так оригинально хотели меня с Новым годом поздравить, то надо было потерпеть немного… Праздник-то только через три дня!

Показав парню изящный фак, подруга накинулась на компот. Ого, а вертолеты у Таньки жесткие, аж руки трясутся.

— Алкашка, — повторил для нее Даня то же, что было сказано и мне несколькими минутами ранее.

Хорошенько позавтракав и придя в себя, мы с Таней развалились на кровати Дани с намерением уснуть и не просыпаться до новогодних торжеств. Та только родителям позвонила и поитересовалась сыном. Я же, радуясь так удачно наступившим выходным, блаженно закрыла глаза, погружаясь в царство Морфея. Но уснуть мне все же не удалось — наглый Кораблев, протиснувшись по кровати и отвоевав себе место между мной и Таней, лег на подушку. Лишенная всяческий комплексов Измайлова улеглась ему на плечо и даже ногу на бедро ему закинула. Ой, Танька, соблазнительница хренова! Узнает Ивар о твоих подвигах — убьет нафиг! И тебя, и что хуже — меня, как соучастницу.

Мне близость Даниила была не совсем приятна, и поэтому я укуталась в одеяло, словно в кокон. Почувствовав себя Казановой, парень раскинул руки в стороны, обнял нас с Танькой и предложил все вспомнить. Что было, как, где, а главное — с кем…

Слава Богу, у нас ничего и ни с кем не было. Единственное, что удалось вспомнить — как Таня отговаривала меня ехать к Паше. Я же очень хотела увидеть любимого и была готова идти к нему пешком. Подруга не стала бросать меня одну и, схватив за руку, лишь спросила:

— Куда идти?

— Прямо, — ответила я ей, неуклюже махнув рукой в противоположную сторону.

Ну, а в самом-то деле — прямо и прямо, никуда не сворачивая. Именно так с тараном в руках можно пробиться к любимому человеку. Если в обход — глухая стена.

В конце концов вызвали такси. Но поехали в совершенно противоположный район города. Кстати, кто именно придумал поехать именно к Кораблеву — до сих пор остается загадкой… но что-то мне подсказывает, что это была Танькина идея.

Представляю себе весь ужас ситуации, если бы мы устроили концерт в его подъезде. У Нины Владимировны появился бы объективный повод вызвать санитаров со смирительными рубашками. Благо, предки Даниила — люди до приятности лояльные к друзьям и подругам сына. По его словам, мама Оля поначалу оказалась слегка шокирована: еще бы, такие серенады под дверью в середине ночи! Но потом, прояснив ситуацию и узнав в одной из артисток бывшую однокурсницу сына, тут же предложила скоротать ночь до утра у них в гостях. А папа Миша и вовсе подключил немалую долю юмора, заявив, что даже во времена его бурной молодости ни одна девочка не исполняла для него арию Джульетты, а тут аж целых две!

8

Легкие смешки и тихие расспросы прервал звонок телефона. Моего телефона. Ни в какую не желая подниматься с постели, я попросила Таню ответить. Наверняка мама звонит — потеряла дочку… Но подруга меня растолкала и сунула под нос экран мобильника, на котором светилось имя моего любимого человека. Паша! Да ладно… Спустя месяц — сам позвонил… а вдруг что-то случилось?

— Привет, — услышала в трубке родной голос. — Что ты делаешь?

— Ничего особенного, — банальный ответ на банальный вопрос.

— Может, увидимся?

Вот так, в упор и без объяснений. Стараясь не думать о том, что принесет за собой эта встреча, я согласилась. Внутри все ликовало — через несколько часов я его увижу…

— Ты куда? — удивилась Таня, когда я начала бегать по комнате, собирая свои вещи и вытряхивая Танькину косметичку.

— К Паше, — с придыханием ответила, будто речь как минимум об одной из пещер Мертвого моря.

— А глаза-то как горят, — оживился Кораблев. — Он тебя замуж позвал, что ты так радуешься?

— Нет, просто предложил встретиться…

Я начала рыться в своей сумке. Воистину, это отдельная вселенная. Врядли кто-то догадается, что я таскаю с собой книжку весом и размером со строительный кирпич, «стопятьсот» запасных ручек и растаявшие шоколадные конфеты. А еще, что более интересно — китайские палочки для еды. Использованные. Зачем они мне — непонятно.

Найдя, наконец, что искала, я начала приводить себя в порядок. Даниил внимательно за мной наблюдал и посмеивался, а Таня комментировала каждое мое действие:

— Тушь на ресничках хорошо размажь… румяна только на скулы нанеси… нет, на лоб не надо! Там лучше помадой напиши слово «дура»!

— Почему я дура?

Мне даже стало обидно. Вместе гуляли, вместе в клуб пошли, вместе к Даньке завалились — а дура я!

— Потому что к Пашеньке своему по первому зову бежишь! — пояснила Таня. — И шарф ему подарить хочешь… Такие вещи нужно дарить тому, кто оценит, а не тому, кто этим шарфом вместо машинного троса пользоваться будет! Дань, я права?

— Ну… — парень решил отмолчаться, но по его виду было предельно ясно, что мои поспешные сборы его не впечатляют. Ну и ладно, подумаешь… Друзья друзьями, а любимый человек у меня один.

Я ему недавно теплый шарф купила в качестве подарка к Новому году. И пусть под елку я его положить не смогу, но попрошу кого-нибудь из друзей передать — с пожеланиями, чтобы этот шарф согревал Пашу вместо меня. А тут встреча! Личная! И возможность так же лично вручить подарок адресату.

Поэтому наскоро собравшись, я выскочила из квартиры друга и побежала на остановку. Через полчаса наконец я его увижу…

На улице не боящиеся мороза торговцы развалили палатки с символами наступающего года. Игрушки, календари, фонарики, гирлянды… Разглядывая мигающие цветные лампочки, в отражении глянцевой витригы заметила знакомый силуэт.

— Привет, — поздоровался Паша, и я чуть не задохнулась. Смотрела на светящуюся елочную гирлянду и боялась смотреть на него. Как у него получается — одним звуком своего голоса припечатывать меня так, что даже пошевелиться не могу?

— Привет, — выдавила я из себя и все же повернулась. Вот он. Красивый. Мой. Что бы там не было между нами, все равно — мой.

Без лишних слов Паша взял меня за руку и повел в сторону. Он хочет таким образом от меня избавиться? Убить тихонько и закопать мой труп в сугробе? Но для начала, видимо, решил допросить:

— С кем Новый год будешь встречать?

Первым делом я подумала о Тане — ей наверняка понадобиться моя компания, а потом вспомнила о соседе этажом ниже, который совсем недавно приглашал меня в свою компанию.

— А… я… — пока я пыталась подобрать слова, Паша достал из кармана телефон и набрал чей-то номер. С первых слов я поняла, что на параллельной связи — лучший друг моего любимого человека.

— Ало, Серег? — поприветствовал он товарища. — Слушай, у нас найдется еще одно место за столом? Тут кое-кто желает к нам присоединиться… — и уверенно посмотрел на меня, будто бы принял важное решение. Так, наверное, смотрел на старую Галлию Цезарь, переходя знаменитый Рубикон.

— Кого? — поинтересовался Сергей по громкой связи, а потом догадался: — Катюху, что ли? Конечно, найдется!

Я посмотрела на Пашу округлившимися от удивления глазами:

— Ты хочешь, чтобы Новый год я встречала с тобой?

— Ну да, а что такого? — как ни в чем не бывало выдал Паша. Как у него все просто!

— В качестве кого? — пожалуй, самый интересующий меня вопрос, тяжелый, ответ на который сейчас перевернет течение всей моей жизни. И Паша, продолжая меня удивлять, заявил:

— В качестве моей девушки.

Внутри меня все запело. Какие бабочки? Там табун лошадей пронесся!

— А разве я твоя девушка? Помниться, мы расстались с тобой месяц назад.

Паша промолчал. Видимо, посчитав все слова недостаточным аргументом, он наклонился и поцеловал меня. Я не стала уворачиваться и искать виноватых, а открыто наслаждалась поцелуем. Приятно… как мне не хватало ощущения его губ на своих губах и прикосновений именно этих сильных рук.

Я счастлива. Я определенно счастлива. И плевать, что будет дальше. Плевать на проблемы между Таней и Иваром — я хорошо знаю лучшую подругу, чтобы быть уверенной в том, что до развода дело не дойдет.

А вечером, зайдя в популярную социальную сеть, я увидела ссылку, отправленную со странички Дани. Таня интернет-общением не пользовалась после замужества — Ивар строго-настрого запретил ей злоупотреблять подобными и, на его взгляд, сомнительными средствами связи.

— Хоть по телефону звонить разрешает — и на том спасибо, — любит бухтеть на мужа недовольная таким поворотом Таня.

Кораблев прислал мне видео — то самое, где я демонстрирую всем и каждому свой оттоптанный медведями слух и вкупе с ним дословное знание текстов группы «Сплин».

«Это шантаж?» — спросила я его в ответном сообщении.

«О да!» — подтвердил друг кучей смайликов и тут же добавил: — «Теперь ты полностью в моей власти!

И сразу же перезвонил на сотовый:

— Кстати, как у тебя дела с Павлом?

Я рассказала другу о том, каким способом Паша предложил возобновить наши отношения.

— Мужы-ык, — протянул Даня. — Я думал, он у тебя и вправду тряпка…

— Он у меня самый лучший! — я тут же стала грудью на амбразуру.

— Э, ты что! — возмутился парень. — Самый лучший здесь я, запомни.

Я промолчала, думая о том, что для своей девушки он, может быть, действительно идеальный. Так же, как и для меня Пашка. Ведь со всеми своими плюсами, минусами, принципами и идиотизмами он продолжает оставаться в моих глазах идеалом самого лучшего парня на свете.

С Даней я не могу заигрывать, рассматривать его с любопытством, проявлять хоть малую толику симпатии. Я просто разучилась замечать все мужское население, кроме одного-единственного человека… Зато мужское население замечает меня и активно комментирует то самое видео, где я на невысокой сцене караоке-бара нескладно пою:

— Скажи, что я его люблю,

Без него вся жизнь равна нулю,

Из-за него вся жизнь равна нулю…

Он всегда уходил, но возвращался. Потому что любил. По-своему, по-дурному, отрицая и говоря, что это всего лишь эмоции и гормоны. Любил, я точно знаю. Я его знаю как облупленного, хотя все же некоторые его слова мне были непонятны, а действия — непредсказуемы. Но это зависело не от него, а от его матери. В здравом уме и чистом разуме он бы говорил и поступал иначе. Но он — лучший. Лучший… Сначала это была просто мысля влюбленной девочки, потом — объективное мнение на фоне сравнения со всеми друзьями-знакомыми. И через недолгое время появилась непоколебимая уверенность в правильности своего выбора. Даже когда он обижал меня, оставлял — все равно продолжал тянуть к себе как магнитом. Потому что одновременно он был нежным, заботливым, внимательным. Как в нем могли уместиться так много противоположных чувств? Утром он мог целовать меня, обнимать, улыбаться, а вечером — выключить телефон. И так по кругу…

9

Паша мог сделать со мной все, что угодно. И он делал.

Звал меня, подпускал к себе, давал глоток счастья и снова прогонял. Хотелось взять что-нибудь потяжелее в руки и хорошенько отделать его за то, что он мучил меня, чтобы выбить всю дурь из его головы. А вместо этого я даже голос на него не повышала. Ненавидела себя за такое безволие и ничего не могла с собой поделать. Можно, было, конечно, состроить из себя оскорбленную невинность и заявить, что, мол, «иди-ка ты, дорогой, на хутор к троюродному дедушке». Но я боялась после этого и вовсе его не увидеть. И это не Паша был тряпкой, когда слушал мать. Это я была тряпкой, когда душу была готова продать, лишь быть рядом с ним. Я слабая и безвольная, но когда любишь по-настоящему — ты будешь бороться за свое счастье, что бы ни было. Здесь нет место гордости, и я наступала на горло даже самой себе.

Просила только об одном: чтобы не обижал. Но, видимо, понятие обиды у нас не совпадало, и моя просьба так и осталась неуслышанной. Ему не нравилось, как я готовлю. Как сервирую на стол или режу хлеб. На какой громкости слушаю музыку или каким приветствием здороваюсь с его друзьями.

Я терпела и была с Пашей сознательно. Это только мой выбор — быть рядом с тем, кто показывал мне один круг ада за другим. Помните стихотворение Эдуарда Асадова?

Я могу тебя очень ждать –

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать –

Год, и два, и всю жизнь, наверно.

Пусть листочки с календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что все не зря,

Что тебе это вправду надо.

Я могу за тобой идти

По чащобам и перелазам,

По пескам, без дорог почти,

По горам, по любому пути,

Где и черт не бывал ни разу.

Все пройду, никого не коря,

Одолею любые тревоги,

Только знать бы, что все не зря,

Что потом не предашь в дороге.

Я могу за тебя отдать

Все, что есть у меня и будет.

Я могу за тебя принять

Горечь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даря

Целый мир тебе ежечасно.

Только знать бы, что все не зря,

Что люблю я тебя не напрасно.

Каждая строчка, каждое слово, каждая буква в этих словах рассказывают о том, что я чувствовала к Паше. Я могла ждать его сколько угодно. Ждать… как Ассоль ждала Алые паруса. Вы знаете, мне почему-то жаль эту героиню Александра Грина, а еще жальче себя, потому что теперь мне придется ждать до конца жизни.

Я могла умереть за него, а вместо этого раз за разом умирала без него. Но тогда у меня была возможность воскреснуть. Сейчас меня лишили и этого.

Дело было зимой. Мы стояли на улице, я плакала (я в то время постоянно плакала), а Паша говорил. Говорил больно, словно кнутом бил:

— Если ты сейчас не уйдешь, то я тебя ударю.

Почему-то я ничуть не сомневалась в его словах, хотя он никогда не поднимал на меня руку.

— Ударь, — вдруг согласилась я. В тот момент мне действительно было плевать — пусть бьет меня, что угодно со мной делает, только не оставляет. Какая может быть гордость? Я давно положила свою гордость к его ногам. — Только не по лицу.

И глаза закрыла.

Не знаю, что именно все изменило — мои слова или мои слезы, но он очень нежно поцеловал меня, обнял, и я поняла, что он совсем не хочет меня обидеть.

Физически — да, он меня не трогал. А морально ломал, вбивал под плинтус, заставлял желать его до одури и грубо отталкивал. Ей-Богу, лучше бы бил!

У певицы Эльвиры-Т есть песня, в которой — дословно:

«Ты же смог меня приручить,

Всегда буду за тобой ходить…»

В этом, наверное, и кроется причина того, что у меня не выходит отделаться от этого не самого приятного чувства — другого объяснения я просто не вижу. Я действительно шла за ним, как слепой котенок — не понимала куда, зачем и нужно ли мне это вообще? Но если бы Паша и сейчас позвал меня за собой — я бы пошла. Долго бы думала, сомневалась, но пошла. За ним — куда угодно, хоть за полярный круг, хоть в самый ад. Как у других девушек получается? Захотела — полюбила, захотела — разлюбила… Я себя ощущаю ущербной, обделенной на их фоне.

И если раньше любовь к Паше приносила мне боль и счастье одновременно, то теперь только боль и еще более сильную боль, к которой я уже привыкла. Хотя кого я обманываю? Нет, не привыкла. В моей голове с годами все та же дурь — самое что ни на есть верное определение. Актуально так же, как и несколько лет назад. Мои тараканы в голове себе не изменяют, и через десять, двадцать лет назад мои чувства будут такими же острыми.

Таня как-то предположила, что Паше от меня нужны только физические потребности. Постель. Нет. Ему было мало моего тела, ему была нужна я целиком. Да, он сам был этому не рад, но он не умеет, как я, жить наперед. Он берет с избытком, не задумываясь, что будет потом. Ему было не важно, что после его постоянным уходов я каждый раз собирала себя по крупицам, плакала по ночам и искала новой встречи. Паша никогда под меня не подстраивался, когда как я ломала все свое расписание, все планы — ради того, чтобы увидеть его хотя бы ненадолго. Хотя бы на несколько минут.

Я ждала его возле кафе. Решив не пробивать выход взглядом, я отвернулась и, глядя на часы, решила позвонить маме — Паша должен был выйти через несколько минут.

— Привет, дочь, как у тебя дела? — мама была рада услышать мой голос. — Почему ты утром трубку не брала, когда я звонила?

— Я была на работе, — родительница прекрасно знает, что в детском саду у воспитателя выбор небольшой — либо следить за входящими вызовами в телефоне, либо за детьми. Но все же Пашкин звонок с предложением встретиться я уловила и даже успела ответить.

— Ты сегодня приедешь домой? — мы около недели не виделись, но уже успели соскучиться друг по другу.

— Нет. Я останусь в городе, — сказала и замерла: а вдруг у Паши настроение снова поменялось?

Неожиданно меня кто-то схватил за плечи и прижался сзади. Не нужно быть пророком, чтобы понять, кто это…

— Зачем тебе оставаться в городе? — с намеком спросил Паша, щекоча ухо своим шепотом — аж мурашки по коже побежали.

Я откинула голову ему на плечо и счастливо улыбнулась:

— Поеду к одному парню, — решила подыграть.

— Какому парню? Я его знаю? — продолжал шутливо изображать удивление Паша.

— Нет, но я могу вас познакомить. Уверена, вы найдете с ним много общего…

10

Когда Паша в очередной раз исчез с горизонта, я собралась с духом и пошла прямиком к Нине Владимировне с логичным вопросом: «Что не так…?» И после ее слов на меня будто ведро грязи вылили. Я никак не ожидала, что Пашина мать сможет говорить откровенные гадости о девушке собственного ребенка.

— Оставь моего сына в покое. Найди себе другого парня. Сравни его, проверь свои чувства, — настойчиво советовала Нина Владимировна.

— Я не хочу никого искать. Я Пашу люблю, — у меня даже голос задрожал — настолько неприятно слышать о себе подобные слова. Она меня что, проституткой считает?

— Почему ты его любишь? — Пашина мать пытливо посмотрела на меня.

Глупый вопрос. Почему человек любит другого человека? За красоту и прочие достоинства? Так Бриджит Джонс описывала в своих дневниках Дэниэла. Или вопреки доводам разума и всем недостаткам своего избранника? Так любили Ромео и Джульетта. Только вот Бриджит Джонс осталась как бабка из пушкинской сказки про золотую рыбку — у разбитого корыта, а в результате любви героев шекспировской трагедии погибло пять человек, да и сама любовь продлилась только три дня. Почему я люблю Пашу? Не знаю я! Необъяснимо, но факт.

— Просто так. За то, что живет, дышит…

— Мой сын — не тот, кто тебе нужен. А ты не нужна моему сыну.

— Стерва, — выдала Таня только одно слово, когда я ей все рассказала.

Сама же я пыталась понять, откуда в этой женщине столько пренебрежения и ненависти? Я тогда ничего ей не ответила. В голове вертелась тысяча слов, но если бы я хоть одно произнесла, то комнатный конфликт тут же перерос бы в мировой, где были бы задействованы психологическая служба, медицинская и Бог весть что еще. А я хотела спокойствия.

Нина Владимировна не имела никакого морального права говорить настолько гадкие и совсем необъективные вещи. Я не хочу быть Пашкиным адвокатом, но меня он выбрал сам. Пусть я покажусь мстительной, но очень надеюсь, что эта женщина расплатится за каждое сказанное в мой адрес слово.

А тогда я была, наверное, самой несчастной в мире. Даже несчастнее тех голодных детей в странах третьего мира, потому что их можно накормить. А Пашина мать сыграла похоронный марш на моих чувствах.

Появилась страшная мысль о том, что не хочу жить. Я уже понимала, что без Паши моя жизнь не будет полноценной. Нет, я, конечно, могла и есть, и пить, и дышать, и спать, но жить в самом настоящем смысле этого слова без Паши не получалось. Дура? Однозначно.

Я спилила вены… Очень хотелось избавиться от той раздирающей ломки, которая возвращалась ко мне каждый раз, когда мой любимый человек, ничуть не заботясь о моих чувствах, говорил те холодные, острые, словно иголки под ногтями, слова: «Катя, ты мне больше не нужна».

Теперь эта боль навсегда — хроническая, обреченная, которая не притупляется, не отступает. Я пытаюсь привыкнуть к этой боли. Я с ней просыпаюсь, я с ней засыпаю, понимая, что ничего не изменить.

— Катя, как ты можешь перестать ценить такой дар, как жизнь? — негодовала Таня, гладя меня по забинтованной руке. — Тем более из-за какого-то козла! Это глупо, ведь мир не остановился на Паше!

— Я не могу без него…

Слезы текли больше не от осознания, что еще вчера я была в шаге от смерти, и только вовремя подоспевшая Таня спасла меня.

— Что в нем такого особенного? Почему ты так страдаешь?

И я рассказала. Мой монолог потряс даже вошедшего незаметно в комнату и остановившегося у двери Ивара — и было от чего. Так чувственно и эмоционально не смогут сыграть даже МХАТовские актрисы, а у меня тут не сцена. У меня тут жизнь со всеми ее вытекающими… Я с каким-то диким, неконтролирующим отчаянием говорила о том, что Паша мне очень дорог, что любовь к нему не угаснет никогда, что для меня не существует других вариантов…

— Я слабая… я очень слабая… слабачка! — выкрикнула я, комкая в руках подушку и ненавидя себя за безволие, которым сковал меня Паша.

Ивар, на которого моя наполненная горькими эмоциями речь явно произвела впечатление, сел рядом и, подняв мне голову за подбородок и пристально заглянув в глаза, серьезно заявил:

— Ты сильная. Знаешь, почему? Потому что ты умеешь любить. Слабые любить не умеют — запомни это и успокойся.

После его слов я снова за последние пару дней дошла до кондиции и разревелась.

— Сделай ей чаю, — попросил он жену, а сам начал укачивать меня, словно ребенка.

Неудивительно, что Таня его ко мне не ревнует — такой зареванной, заплаканной, в растянутой футболке и с запутанными косами на меня не взглянул бы не только Ивар, но и вообще никто. И когда Таня ушла, парень тихо прошептал мне:

— Хотел бы я, чтобы меня так Танюха любила… а ты не реви… не реви, я сказал! Если твой Паша не дурак, то он поймет…

— Не поймет… — я даже головой покачала в знак отрицания.

— Значит, он все-таки дурак.

— Он боится этих чувств…

— Конечно, боится, — проявил мужскую солидарность Ивар. — Я бы тоже боялся. Боялся и держал тебя рядом с собой… А знаешь… — потрепал он меня по макушке: — я даже завидую твоему Павлу. И что-то мне подсказывает, что это еще не конец.

После той неудачной и глупой попытки суицида я почти полгода пыталась прийти в себя. Это время стало до безумия апатичным в моей жизни. Я не замечала, как превращалась в жалкое подобие человека — забывала помыться, расчесаться и даже поесть. Практически не выходила из квартиры, в которой жила. Наверное, подсознательно я все же решила себя убить. Именно тогда начала писать первые статьи в журналы. Кстати, полные оптимизма статьи, что удивительно — депрессия у меня была очень сильная. Таня с Иваром пытались меня как-то расшевелить, «вывести в свет», а мне не хотелось лишний раз показываться на глаза людям. Меня не волновало, что обо мне подумают, просто видеть никого не хотелось. Я превратилась в живой труп, который весил не более сорока килограммов и с трудом передвигался по квартире.

И в один из таких дней глянула на себя в зеркало, а в отражении… жесть. Выглядела словно пугало. Я очень сильно похудела, и это было заметно даже на моей и без того худощавой фигуре. Кожа просвечивалась, лицо осунулось, а глаза казались нереально огромными. Внутренне я ощущала себя еще хуже.

Не без помощи Тани было принято решение поговорить с Пашей. Потому что иначе жить и бороться с депрессией у меня не выходило. Даже новая работа не принесла ожидаемые плоды.

«Найти любовь в семье врагов –

То дар судьбы, то дар богов.

Девиц полно, а жизнь одна…»

Мне было куда приятнее слушать арию Ромео из известнейшего шекспировского мюзикла в наушниках, нежели Таню с ее наставлениями. Ей-Богу, она со мной носится больше, чем со своими детьми! А их у нее уже двое, на минуточку…

— Не нужно за ним бегать! — учила она меня жизни. — Твой Паша — эгоист, и твои слезы только поднимают его самооценку! А на самом деле твой повар — просто тряпка без права голоса.

Мне понравилось, что Татя, говоря о Паше, прибавляет местоименительное «твой». «Твой Паша», «твой повар» — приятно звучит. Только вот обзывать не надо.

— Он ничего не видит дальше собственной поварешки! — продолжала подруга. — Поэтому поставь его перед фактом — либо вместе, либо врозь, чтобы сразу все решить, а не компостировать друг другу мозги!

— Я как-нибудь сама разберусь…

— Ты уже один раз разобралась, — напомнила мне Татя и слабо схватила за руку — ту самую, где розовел тоненький шрам на запястье. — Кать, я не хочу нести цветы на твою могилу. Если опять случится что-то подобное, то я твоему ненаглядному Павлику голову оторву!

— Не случится… — я отрицательно помахала головой, но, честно говоря, сама не верила своим словам. Когда речь идет о Паше — предугадать ничего невозможно.

— Полгода назад ты тоже так говорила…

Кстати говоря, Нина Владимировна заявила, что эти полгода я лечилась в психушке. С каким диагнозом? Шизофрения, точно. Раздвоение личности. Когда я об этом узнала, смогла только рот открыть и глазами хлопать от удивления. Все-таки права фраза о том, что о лучших мгновениях своей жизни узнаешь из рассказов очевидцев.

11

О моей непереносимости спиртного знали все кругом. Еще в школе одноклассники шутили, что мне для опьянения нужно лишь понюхать пробку. Но в этот раз отмазаться мне не удалось — коллегу на работе повысили, и она решила отметить это дело в хорошем ресторане.

Сначала я честно пила свой любимый персиковый сок, пока кто-то (кажется, это была сама виновница пьянки) не подлил в него мохито. Спорить и ругаться я не стала, дабы не показаться мелочной, и начала пить импровизированный коктейль с наинеприятнейшим, надо сказать, вкусом. А потом еще и бокал вина вдогонку выпила. Для меня — явный перебор.

— Кать, ты же рядом живешь? — посмотрела на меня мутными глазами Аня.

— И…? — предчувствуя подвох, спросила я.

— Тогда мы идем к тебе в гости! — «обрадовала» меня девушка, а остальные с радостью ее поддержали. Мои возражения потонули в звоне поднятых бокалов.

До моей съемной квартиры мы не добрались. Остановились на полпути, присели на скамейку. Уже стемнело, но лето все-таки — и хотелось приключений. Девчонки что-то продолжали обсуждать, кажется, они передумали идти ко мне в гости и теперь рвались в клуб. А в моей голове бушевали алкогольные мысли. Клубы я по натуре своей не любила, поэтому решила пойти домой. Попыталась вспомнить, где живу. Нет, картографически-то я помнила, а вот дойти до дома не представлялось возможным — ноги были будто ватные. Путая кнопки на телефоне, набрала номер Олеси, с которой я вместе снимала квартиру.

— Лесь… — я даже сама удивилась, с каким трудом я выдавила из себя ее имя. И как другие по десять бутылок за раз в себя вливают? — Я иду домой.

— Мы тебя ждем.

— Мы? — я все-таки нашла в себе силы удивиться. — Кто «мы»?

— Я и Андрей, — это она о своем парне.

— Аа-а… — недовольно протянула я. Нет, против Андрея я ничего не имела, хороший парень. В деревню к родителям один раз меня отвозил, но есть одно «но» — квартира у нас однокомнатная, они сейчас обниматься-целоваться при мне будут (благо, не сексом заниматься — мозги у них есть), а я буду их подкалывать и в душе завидовать. Тоже хочу целоваться… и конфетку… шоколадную… «Мишка на севере»… Вот конфетку очень хочу!

А самые вкусные конфеты продаются в универмаге в одном из отдаленных от центра районов города. Однозначно. Про другие магазины я как-то не подумала и резво подскочила со скамейки. Девчонки что-то прокричали вслед, но я лишь отмахнулась, мол, конфетки важнее.

Честно говоря, как я шла — не помню, но мой внутренний путеводитель выдает именно этот маршрут. В себя пришла только когда стояла перед дверью квартиры, где жил…

Ноги мои ноги, куда же вы меня принесли? И, прежде чем развернуться и уйти, я нажала на кнопку звонка. А в ответ — тишина… Я еще минут пять не отпускала палец от кнопки, а потом, все же понимая, что дома никого нет, села на ступеньки и предалась воспоминаниям. Как мы по этим ступенькам вместе поднимались, и он обязательно хлопал меня по попе, а я визжала от неожиданности на весь подъезд… Романтика, ничего не скажешь.

Прошла целая неделя после того, как я вернулась из Гамбурга, где гостила немного у Тани, и полгода, как я не видела его. Его… моего единственно любимого человека… а ведь вернулась-то именно к нему.

— Лесь… — снова набрала я номер подруги. — Забери меня.

— Ты почему еще не дома, Катя? — беспокоилась Олеська. — Откуда тебя забрать?

Я назвала улицу и точный адрес.

— Что ты там делаешь? Что-то случилось? Мы с Андреем сейчас приедем.

— Случилось, — я даже слезу пустила. — Я так хочу его увидеть…

— Кого?

— Пашу…

— Ой, дура!

Тут я с Олеськой не могла не согласиться. Я и вправду дура. Ну, какая нормальная девушка будет любить человека, который обижал ее на протяжении длительного времени? А я ведь ему изначально все простила — и обиды, и предательство, и все на свете.

Вдоволь наревевшись в подъезде, я наконец успокоилась и встала с грязных ступенек, намереваясь выйти на улицу и там подождать Олесю с Андреем. Одиннадцать вечера — и я под его дверью… н-да.

В этот момент будто кто-то невидимый не пустил меня, заставив вернуться и вновь нажать на звонок.

«Катя, матом тебя прошу, иди отсюда! — кричали мысли в моей голове. — Дома никого нет!»

И в опровержении из-за двери услышала до боли родной голос, недвусмысленно просивший:

— Уходи.

Я вздрогнула, а потом даже руки затряслись. Он здесь, рядом… Павлик мой… До дрожи в коленях захотелось его увидеть. Прикоснуться к нему. Вдохнуть запах родного тела.

Дверь открылась, и только что нарисовавшаяся мечта стала реальностью.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовался он. Как-то совсем недобро поинтересовался.

Я не знала что ответить. Вместо этого тихо поздоровалась:

— Привет.

Говорят, алкоголь прибавляет наглости. Так и есть. Не спрашивая разрешения, я вошла в квартиру. Мысль о его родителях как-то не посетила меня, а между тем его мать — последний человек в этом мире, которого я бы хотела увидеть.

Молчит. В его глазах недоумение. Давай, Паша, кричи на меня, ругайся, обзывай, говори, как я тебя достала, но только не молчи… Я так соскучилась по твоему голосу.

Парень сначала сопротивлялся, но потом перестал спорить и позволил мне снять обувь. Я тут же скинула кеды и направилась в его спальню. Ничего не изменилось — шкаф, диван и компьютерный стол. Как же я скучала по этой комнате! Села на диван и уставилась в экран ноутбука, на котором замерла заставка игры «Counter Strike».

— Я сейчас Лене позвоню, и она тебя выгонит, — пригрозил Паша.

— Кто такая Лена?

— Моя новая девушка.

В этот раз я сразу поняла, что он говорит правду. Ревность пробила каждую клеточку в теле. Даже дышать стало труднее. А я…? А как же я…? Я ведь так люблю тебя… Я полгода только о тебе думала…

— Есть хочешь? — неожиданно предложил он и поставил передо мной тарелку с домашней пиццей — именно этого вкуса не хватало мне там, в Германии. Я недоверчиво посмотрела на Павлика — никак цианистый калий в тесто замешал, чтоб от меня избавиться?

— И ты не будешь ругаться? — с удивлением спросила я.

— А какой в этом смысл? Ты все равно не понимаешь… — Паша смотрел на меня как на неразумного ребенка, и я улыбнулась — не прогнал…

Я ведь действительно не понимаю. Нет, разумом-то как раз прекрасно понимаю, а вот сердце признает обратное. Это время без Паши я будто не жила. Знаете, как в книжках традиционно пишут? «Дышать не могу». Или в песнях поется, например, у Елены Ваенги: «Я болею тобой. Я дышу тобой. Жаль, но я тебя люблю…»

Да, так и есть. Без него я не дышала. А тут Лена какая-то…

Телефон заиграл мелодию из современного молодежного сериала, и на экране высветилось имя Леси. Наверное, уже приехали с Андреем и меня разыскивают. Но теперь меня от Паши и самосвал не оттащит. Сбросила вызов, даже не задумываясь о том, что завтра явно получу хорошую взбучку от подруги и ее парня.

— Напилась — веди себя прилично, — предупредил Паша, заметив, что я в упор смотрю на него, вновь и вновь радуясь, что могу видеть любимого человека вот так — вживую, а не на фотографии, как было последние полгода.

Паша же старательно отводил взгляд. Меня это задело, поэтому я выдала:

— Мне умыться надо, — чувствуя, что еще чуть-чуть и зарыдаю от его напускного безразличия. А при нем плакать как-то не хотелось. Ушла в ванную, по дороге захватив его футболку, чтобы переодеться — парень даже возмутиться не успел. Как наркоман нюхала эту футболку, прижав к лицу — Господи, как же сильно я люблю этого человека! Я давно уже поняла, что любовь к нему — это одержимость, зависимость. Да, мое счастье зависит от него.

Когда вернулась в комнату — босиком, в трусах и доходящей прямо до колен футболке, Павлик предложил:

— Ложись спать.

Даже не предложил. Приказал. И из чувства противоречия я заявила:

— Не хочу.

Не смогла сопротивляться своему желанию и положила голову ему на плечо. Едва не задохнулась от счастья. Паша тяжко вздохнул, включил какой-то фильм и сунул мне в руки благополучно забытую тарелку с пиццей.

Почувствовала жуткий голод, будто не ела несколько дней, но кольнула ревнивая мысль, что эту пиццу он готовил не для меня. Вновь отставила тарелку и села рядом, честно пытаясь вникнуть в сюжет фильма. Куда там…! Ни о чем другом, кроме близости любимого человека — думать не могла. Я боялась, что он меня с лестницы спустит, а теперь он сидит рядом, откинувшись на подушку, и не делает попыток меня прогнать. И так же боялась, что если до него дотронусь — тут же лишусь руки. И все же рискнула. Паша не пошевелился, все свое внимание переключив на экран. Но я слышала, как и в его груди сердце стало стучать громче и быстрее. И мое сердце тоже — да так громко, что, наверное, на улице было слышно.

Душа пела от вновь обретаемых ощущений: «Катя, он здесь, он с тобой!»

И теперь уже без всякого страха обняла его. И Пашина рука дернулась в ответ, легла на мою спину — обнимая, согревая, успокаивая.

Вы когда-нибудь плакали от счастья? В тот момент мне хотелось от счастья рыдать! И наплевать на все предостережения Тани. И на Пашкины слова, что он не хочет меня больше видеть — вопреки всему, он ведь сейчас обнимает меня. И на его девушку тоже было плевать. Я даже не думала о том, что мы не виделись целых полгода — для меня этого времени не существовало. Я просто не жила без него эти месяцы. Теперь он здесь, рядом, и никакая сила в мире этого не изменит.

И было все равно, что скажут другие. Что скажет он сам. Я хотела быть здесь, с ним — на день, неделю, год… сколько получится.

Ну, какая тут может быть гордость, о которой мне все говорили? Я видела лишь совершенную мной глупость, когда уехала в Гамбург, отказавшись бороться за свои чувства. Послушалась Нину Владимировну и ее глупые домыслы. А гордость… зачем она мне, если рядом не будет любимого человека? Я предпочту лишиться всего, если взамен получу счастье быть вместе с Пашей.

Сколько я ждала этого момента — одному Богу известно. Сколько молилась. Сколько ночей не могла уснуть, повторяя про себя словно мантру: «Я не вернусь! Я не вернусь! Я не вернусь!»

Вернулась. Правда, в не совсем благопристойном виде — слегка пьяненькая. Стыдно? Чуть-чуть. А если честно — вообще не стыдно. Какая теперь разница? Важно лишь то, что он рядом и меня обнимает…

С довольной улыбкой повернула голову и прижалась губами к его щеке. Колючий…

— Не надо, — попросил Паша, но даже если бы сейчас обрушился потолок, я бы все равно его поцеловала. По-настоящему. В губы.

Тут уже сам Паша не выдержал. Прижал к себе обеими руками, и уже не просто отвечал, а сам целовал. От прикосновений его рук к своей коже хотелось стонать во весь голос. Пусть он говорит, что не хочет меня видеть. Пусть потом прогонит меня. Черт, да хоть убьет! Но только не сейчас… Сейчас я рядом с ним, и буду рядом столько, сколько он позволит.

И когда парень потянулся к ящику стола, в моей голове ярко загорелась победная лампочка: «Не все потеряно. Все можно вернуть». А значит, надо руками, зубами держаться за свое счастье. Держать его крепко и ни в коем случае не отпускать. Иначе — game over… И я держалась. Изо всех сил хваталась за его плечи. По-моему, даже кричала в голос. Целовала в шею, ключицу, грудь — куда могла дотянуться. И пальцы на ногах до боли сжались…

Мне удалось возвратить то время, которое, как я думала, потеряла для себя навсегда. Снова почувствовала возможность дышать, любить, смеяться.

— Любишь? Ну, любишь? — пытливо заглядывала я в глаза Паше и требовала ответа.

— Люблю, — замученно улыбнулся в ответ парень и потянул ко мне свои руки, чтобы крепко-крепко обнять. А я, хитро прищурившись, продолжала приставать:

— А насколько сильно ты меня любишь?

Паша вспомнил известный фильм с Марио Касасом, который мы вместе недавно смотрели, и ответил:

— На три метра выше неба… — и поцеловал, давая понять, что тема закрыта.

Тогда хорошее время было. Тогда вера какая-то была, надежда на то, что все закончится хорошо. И я была вся в мечтах — мы с Павликом сидим, уже старенькие, седые, где-нибудь на лавочке, и перед нами в песочнице внуки наши играют. В общем, дурочкой я была. Ведь раньше проблем ни с чем не было. Больших проблем. Кто мы были с ним, по сути? Два ребенка, которые учились любви. А я, наверное, заигралась, потому что была готова ползать у него в ногах, лишь бы он больше не уходил. С Павликом всегда было именно так — на грани. Иначе не получалось — я пробовала. Все чувства внутри натянуты как та удочка, на которую случайно подцепили крокодила.

Мы просто хотели быть вместе…

11

Говорят, со временем лица стираются из памяти, становятся смазанными, неясными. Я закрываю глаза и вижу Пашу так четко, будто на фотографии. Помню каждую родинку, каждую морщинку, которые так любила целовать. Наверное, я бы узнала его где угодно и при любых обстоятельствах по одной-единственной родинке на спине или на руке. Забыть такое невозможно. Память может выкинуть какие-то моменты детства, школьных друзей, первый медленный танец, слова инструктора по вождению, лицо нового знакомого, чье-то имя… Но тело любимого человека, которое тысячу раз целовала, ласкала — забыть нельзя. Память постоянно возвращает его образ во снах. В его руках находится мое счастье с того самого момента, как мы впервые встретились, и до этих самых пор. Я сама ему отдала и счастье, и сердце, и душу, и тело, и всю себя — без возможности вернуть обратно. И ни разу об этом не жалею. Потому что знаю, уверена — он самый лучший, и мне безумно повезло, что мы были вместе. Наверное, так любят первый и последний раз. Да-а… Говорят, первая любовь — от Бога, а последняя — от черта. А от кого единственная?

За время с Павликом я будто прожила целую жизнь. Счастливую, яркую, насыщенную жизнь. Я ни о чем не жалею. Разве только о том, что это больше никогда не повторится. Знаете, теперешнее одиночество по ночам — это, наверное, плата за то, наполненное блаженным счастьем время. За все в жизни надо платить. Я заплатила сполна. Стоит ли это того? Не знаю… Зато я впервые могу спокойно подумать о своей жизни. Не просто задаваться риторическим вопросом: «Что было бы, если бы вдруг…?», а вот именно действенное: «Почему именно так, а не иначе…?» Узнаю о себе много нового.

Паша никогда не грустил, ко всему относился позитивно. Он мог быть задумчивым, усталым, загруженным, злым, но грустным — никогда. Это качество я всегда в нем ценила. Каждый раз, когда у меня падало настроение, я вспоминала его улыбку, чуть прищуренные глаза — и на душе становилось светлее. А сейчас, когда в памяти возникает его образ — хочется зажаться, спрятаться от бессилия и рыдать. Кровать кажется непомерно огромной, жизнь кажется непомерно ошибочной. Черт бы побрал эту любовь! Кто только ее придумал? Того надо сжечь на костре инквизиции… или поставить вечный памятник.

И какими бы не были радостными воспоминания, от них хочется только плакать — тихо и беззвучно.

— Ну, Паш! Щекотно же! Отпусти! — я громко смеялась и уворачивалась от любимого, который решил за очередную оплошность помучить меня.

— Отпустить? — так же громко и со смехом спросил парень, сидя сверху и зажав мои ноги своими — щекотал меня по животу.

— Да! У меня кожа нежная! И весь живот у меня станет одним большим синяком! Отпусти!

— Ты уверена?

— Уверена!

— Тогда отпускаю.

И я кубарем падаю с кровати, закатываясь от смеха.

Кто-то подумает, что у нас детство в одном месте играло. Да, так и есть! И это было весело! У меня видеозапись осталась после очередного такого дурачества — Паша прячется под одеяло, как Карлсон, и рычит на меня. Удивительно, но за несколько лет отношений у меня осталось только это видео и не больше десятка общих фотографий… И когда накатывает очередная волна слез, я включаю эти кадры и слушаю его нарочито испуганный голос, прерываемый моим смехом. Господи, это, наверное, самое глупое и бредовое видео на свете! Но у меня так мало осталось от Паши, что даже оно стало для меня одним из самых ценных воспоминаний.

Это видео для меня до сих пор сродни иконе, символизирующей мое прошлое… хотя кого я обманываю? Это символ моей мечты, да.

На небе яркими огоньками взрывается салют. Прямо над головами, лишь ненамного выше самых высоких струй фонтана, возле которого мы стояли. Люблю салют. Он возвращает меня в детство.