Я самый красивый человек в мире

Сколько себя помню, я всегда был красивым.

Я говорю «красивый», хотя люди предпочитают другие слова: «обалденный», «потрясающий», «восхитительный», «невероятный». Самые образованные отзываются обо мне как о существе «небесной красоты».

Хотя чаще всего, когда я появляюсь, со всех сторон раздается: «Уау!»

Я слышал эти слова на всех языках мира, со всевозможными интонациями. Их произносили сквозь слезы, выкрикивали, они срывались с губ теряющих сознание барышень. Их шептали на ухо, не осмеливаясь поднять на меня глаза или, наоборот, поедая взглядом.

Часто их говорили молча. Одними глазами.

Я Самый красивый человек в мире.

И, конечно, я несчастен.

Это началось не сразу. Могу с уверенностью сказать, что первые десять лет жизни были просто восхитительны. Десять беззаботных счастливых лет, абсолютное блаженство! Я вспоминаю их с нечеловеческой ностальгией и иногда даже сомневаюсь, не сон ли это.

Но после того события моя жизнь превратилась в кошмар, который продолжается до сих пор.

Событием мама называла смерть отца, хотя на самом деле это было не событие, а убийство.

Папу убила моя красота.

Долгое время мой мир ограничивался глухой деревней, где помимо нас с родителями жило, дай бог, человек сто. Жизнь текла размеренно, люди восхищались мной, как восхищаются лишь новорожденными. Все норовили ущипнуть меня за щеку или нежно потрепать по волосам.

Я видел только улыбающиеся лица и жил, окруженный заботой, нежностью и любовью. Разве можно представить себе более счастливое детство?

Шли месяцы, годы. Постепенно ко мне пришло понимание, что я не такой, как все. Окна нашей кухни выходили на небольшую площадь, я частенько наблюдал за тем, что там происходит, и довольно быстро заметил любопытную вещь: каждое утро семеро деревенских детей залезали в грузовичок и возвращались лишь под вечер. Они выглядели очень радостными. Широко улыбаясь, они махали друг другу и кричали: «До завтра!» Я смотрел на них с завистью и однажды все-таки спросил родителей, куда ездят эти дети. Тогда папа объяснил, что такое школа. Мне тут же захотелось поехать вместе с ними. Папа был не против, но мама даже слышать об этом не хотела. Школа находилась в соседнем городке, и отпустить меня туда означало оставить наедине с кучей незнакомых ребятишек, а это было слишком рискованно. И потом, мама сама могла научить меня всему необходимому!

В конце концов папина настойчивость и мои истерики сделали свое дело: мама согласилась отдать меня в школу.

Не скажу, чтобы ее это обрадовало, но она не могла видеть мои слезы.

Я с нетерпением ждал первого учебного дня, хотя мама только и делала, что наставляла: там все выглядит не так, как дома, люди не привыкли ко мне, они могут повести себя жестоко и эгоистично и так далее и тому подобное. Меня, конечно, слегка пугала эта перспектива, но, к счастью, как только мама отворачивалась, папа мотал головой, словно говоря: «Не переживай, все будет хорошо».

Действительно, волноваться совершенно не стоило. Едва я оказался в школьном дворе, как ко мне один за другим подошли все учителя — кто просто улыбнулся, кто дружески потрепал по волосам. Каждый считал своим долгом сказать что-нибудь хорошее. Я успокоился, восхищенный доброжелательностью тех, против кого мама предостерегала меня. Они оказались замечательными людьми.

Дети тоже меня очаровали. Они столпились вокруг, засыпая вопросами:

Как тебя зовут?

— Давай знакомиться?

— А у меня есть конфеты, хочешь?

— У меня тоже! Самые вкусные в мире конфеты! Хочешь, возьми все!

— Можно я буду твоим другом?

— Я тоже буду твоим другом!

— Тогда я буду твоим лучшим другом, хорошо?

— И я! И я!

В классе нас было двадцать пять. За несколько минут я оказался счастливым обладателем двадцати четырех лучших друзей. Какое счастье!

Однако радость была недолгой. Прозвенел звонок, и все лучшие друзья бросились ко мне с одним желанием: встать вместе в пару. Они хватали меня за руки и тянули в разные стороны. Началась драка, кто-то заплакал. Учительница тут же вмешалась, но, наказывая виновников потасовки, не заметила, что у меня из глаз катятся слезы. В пылу борьбы дети расцарапали мне руку, и к запястью было больно притронуться.

Но такое начало не сильно расстроило меня. Вся неразбериха забылась как сон, едва я увидел класс. Невероятно! Просторное помещение, большая доска, наши маленькие детские парты, и всюду яркими пятнами выделяются книги, рисунки, буквы, цифры… А главное, я тут же влюбился в царившую в классе атмосферу.

Все эти звуки, движение.

Наш дом всегда был погружен в тишину. Порой мне казалось, что нас четверо: папа, мама, я и тишина. Мама никогда не смотрела телевизор и редко разговаривала с папой. В классе, наоборот, постоянно раздавались какие-то звуки. Например, когда учительница сказала: «Достаньте ваши тетради по математике», все полезли в портфели, щелкая замками и переговариваясь. Когда мы делали упражнение, до меня постоянно доносились смешки и шепот, хотя я слышал своими ушами, что нам строго-настрого запретили разговаривать! Потом мы пели и даже играли на всяких музыкальных инструментах! Я не верил своему счастью! У меня кружилась голова, словно я выпил.

Но вот пришло время обеда. Не успели мы дойти до столовой, как ребята снова устроили драку, выясняя, кто будет сидеть со мной за столом. Нескольких учеников наказали, но, едва взрослые ушли, они тотчас прибежали ко мне. В толчее я споткнулся, и на меня налетел какой-то мальчик, больно ударив по колену. Тут появилась директор школы. Она накричала на всех и, схватив меня за руку, увела из столовой, чтобы прекратить этот дурдом.

Да, мама оказалась права. Люди жестоки и эгоистичны. Но вечером я не стал ей ничего рассказывать. Приложить столько усилий, чтобы попасть в школу, и в первый же день пойти на попятный? Ну уж нет! Гордость не позволяла мне сделать это.

На второй день я еще больше разочаровался в людях. Все внимание одноклассников было приковано ко мне: они то и дело дрались за право сесть со мной за парту, поиграть вместе во дворе или пополдничать. Это портило все перемены. Тогда, чтобы покончить с хаосом, директриса решила изолировать меня.

На третий день в классе специально для меня поставили отдельный столик, хотя остальные дети сидели по двое. Перемены я проводил в директорском кабинете. Сидя на слишком высоком для меня стуле, я болтал ногами и со слезами на глазах грыз яблоко.

Время от времени директриса брала меня за подбородок, поднимала к себе мое заплаканное лицо и улыбалась, слегка склонив голову набок. Она сказала, что ей всегда жалко детей, когда они плачут, но со мной все по-другому: печаль придает моим глазам особый блеск, и от этого они становятся еще прекраснее.

Домой я вернулся грустный и напуганный и, не желая больше скрывать правду, разрыдался в маминых объятиях и во всем признался. Мама обрадовалась, что я наконец одумался, хотя не преминула напомнить о своих предостережениях. И все же она согласилась больше никогда не посылать меня в школу, а чтобы я успокоился, угостила вкусной булочкой. Съев ее, я попросил еще одну, ведь мне и правда было ужасно грустно, но мама не разрешила, сказав, что от булочек дети становятся толстыми и некрасивыми. На мой вопрос, что значит «некрасивый ребенок», она ответила:

— Это ребенок, которого никто не хочет обнимать и целовать.

Ужас от этой мысли пересилил мою любовь к булочкам.

Мы снова стали заниматься дома в тишине и покое. Двух-трех часов в день хватало, чтобы я потихоньку научился читать и писать.

— Смотри, как быстро ты все схватываешь! Признайся, дома гораздо лучше, чем среди этих дикарей, которые тебя чуть не искалечили?

Надо сказать, у мамы в жизни была одна цель: обеспечить мне хорошее образование. В тот день, когда она заметила мою неземную красоту, — а это случилось, едва я появился на свет, — она решила, что даст мне все самое лучшее. Она бросила работу, чтобы посвятить себя моему воспитанию. Это действительно была большая жертва, ведь папиной скромной зарплаты еле хватало, чтобы содержать семью. Но маму это не тревожило. Когда я не проявлял должного прилежания, она повторяла:

— Внешняя красота должна соответствовать красоте внутренней! Как ты не понимаешь, что без красивой речи и хороших манер твоя внешностью ничто?

Учитывая мамино простонародное происхождение, я должен был бы услышать:

— Такой красавчик должен нормально болтать.

Но мама, убежденная, что произвела на свет редчайшее сокровище, проводила время за чтением книг по грамматике, орфографии, правилам хорошего тона и изящных манер, справочников спряжений и всевозможных словарей, чтобы потом передать мне свои знания. За несколько месяцев она научилась красиво говорить и стала считать себя образованным человеком. Когда отец недоумевал, зачем ей все это, она тут же давала ему отпор:

— Мой сын — настоящий бриллиант, но чтобы он блистал, нужна хорошая огранка!

Мама гордилась этим каламбуром, который папа не понимал. Она обзывала его невеждой и безнадежным человеком и просила не мешать растить из меня человека-легенду.

«Сделать из меня человека-легенду». Я часто слышал это выражение и однажды спросил, как ей помочь.

— Тебе не надо прилагать никаких усилий, мое сокровище. Просто учись и заботься о своем теле.

— И все? У тебя нет никакого плана?

— А зачем строить планы? Природа создала тебя не просто так, она наверняка знает, как тобой распорядиться. Надо просто подождать.

Действительно, нужно было просто подождать. То, что случилось со мной, превзошло самые смелые мамины мечты.

Папа не ждал от меня ничего особенного.

Он все время говорил, что я должен быть нормальным ребенком. Это слово выводило маму из себя.

— Нормальным? Ты говоришь, нормальным?

— Конечно! Дай мальчишке пожить спокойно!

— He смей называть его мальчишкой! Ты что, не видишь, он не такой, как все! Это идеальный ребенок!

Он был бы еще лучше, если бы возвращался домой с пятнами от травы на одежде и в грязных кроссовках, как все ребята его возраста!

— Хочешь сделать из сына замарашку? Чумазого поросенка? Только через мой труп!

Я привык видеть вокруг спокойные доброжелательные лица, поэтому, когда родители ссорились, впадал в оцепенение. Но папа сразу замечал, что мне не по себе. Он вставал на колени и осторожно зажимал пальцами мой нос, словно украл его.

Я тут же заливался смехом. Папа всегда умел рассмешить меня, он обожал игры. В те редкие дни, когда мама оставляла нас одних, я делал то, что обычно было запрещено: переодевался в привидение, катался с горки головой вперед, не думая о том, что будет, если поцарапаешь лицо. Иногда папа покупал мне конфеты. Бывало даже, что мы дрались понарошку!

Если бы только мама знала…

Сейчас я понимаю, что лучше бы она узнала об этом. Может, тогда мы прекратили бы свои тайные игры и папа был бы жив.

Незадолго до моего десятого дня рождения мама заявила, что такой прекрасный ребенок, как я, заслужил необыкновенный праздник. Я могу попросить все что угодно, любое желание будет исполнено. Мне не пришлось долго думать, я уже давно мечтал побывать за пределами дома. Причем не просто погулять по деревне, нет!

Я хотел большего.

Я хотел поехать в город.

Мама ответила категорическим «нет». «Об этом не может быть и речи», — заявила она. Я видел город издалека, когда вместе с другими деревенскими детьми ехал на грузовичке в школу. С тех пор я мечтал туда попасть. Помню, во время одной из поездок ребята обсуждали сладости, одежду и игрушки, которые там продаются. С тех пор мне не терпелось увидеть все это своими глазами. Но мама была непреклонна, на все мои просьбы она приводила свои обычные аргументы: город — опасное место, там слишком много людей, мне не следует там появляться и так далее…

Я уже было отказался от этой идеи, как вдруг после очередного материнского отказа папа подмигнул и незаметно кивнул в сторону лестницы. Мы поднялись в мою комнату, он тихонько закрыл дверь и открыл страшную тайну:

— В следующую среду, когда мама уйдет в парикмахерскую, мы с тобой отправимся в город.

— В город? Вдвоем?

— Да. Если сынишка хочет побывать в городе, почему бы папе его туда не свозить? Но смотри, не проговорись маме.

Вне себя от радости я даже не знал, что ответить, — просто замахал руками и бросился к папе на шею.

Всю неделю я то и дело подходил к холодильнику, на дверце которого висел небольшой календарь, и считал дни до среды, умирая от нетерпения.

Утром худшего дня в моей жизни я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире.

Даже сейчас, двадцать лет спустя, я помню каждое мгновение, чувствую их звенящее напряжение. Снова и снова я переживаю этот день.

Я вижу город. Вернее, себя в городе, в самом центре. Среди шума, людских толп и разноцветных огней. Все такое большое, и этого всего невероятно много. Я опускаю стекло и втягиваю ноздрями воздух. Сначала запахи кажутся неприятными, но потом я принюхиваюсь и различаю приятные нотки духов и сильный аромат пиццы. Никогда в жизни я не вдыхал столько запахов одновременно.

Мы с папой едем, выискивая, где бы припарковать машину, от избытка впечатлений голова идет кругом. Я смотрю на прохожих, пытаюсь сосчитать их. Один, два, десять, сто — не успеваю! Их так много! Интересно, сколько всего людей на улицах города? А детей моего возраста? Так много, что и не сосчитать.

Машина останавливается. Я уже собираюсь выйти, но тут папа протягивает руку и нащупывает что-то на заднем сиденье. Тремя пальцами он берет меня за подбородок и поворачивает мою голову к себе. Со словами «Осторожность превыше всего» он нахлобучивает на меня свою старую красную кепку и опускает козырек пониже. Я, смеясь, приподнимаю его.

— Зачем это?

— На всякий случай. Ну, что, сынок, пойдем?

— Пойдем!

Мы выходим, и я машинально вцепляюсь в папину руку, удивляясь своей беспомощности: я чувствую себя потерянным среди этой толпы, а папино присутствие рядом меня успокаивает.

С каждым пройденным метром я все больше удивляюсь и радуюсь. Здесь все такое огромное, дома такие высокие… Я иду и кручу головой по сторонам. Внезапно папа тянет меня за руку, мы сворачиваем направо и оказываемся в ресторане. Я уже собираюсь сказать, что почти не голоден, как вдруг замечаю посетителей: они едят сэндвичи и картошку фри. Едят руками! Мгновенно передумав, я заказываю самую большую порцию. Надо сказать, у нас дома никогда не бывает такой еды, а уж мысль о том, что можно есть руками, мне бы и в голову не пришла. Я с дикой скоростью пожираю сэндвич. Папа смотрит с ухмылкой, а потом покупает на десерт не одно, а целых два мороженых. В какой-то момент я боюсь, не станет ли мне плохо, но ничего подобного. Я даже подумываю, не попросить ли третье.

Когда мы выходим на улицу, я с еще большим энтузиазмом рассматриваю город. Все вокруг разговаривают, суетятся, продают, покупают… Тут до меня доходит, что я ни разу в жизни не был в магазине. Я сообщаю об этом папе, и он ведет меня в универмаг.

Этот огромный магазин! Там есть все, что только можно представить, и даже больше. Что же выбрать? Я тяну папу за руку, умирая от нетерпения. Вот мы в отделе комиксов: сотни, тысячи комиксов, мне хочется их все купить и прочитать. Я хватаю сразу несколько штук, бегло просматриваю. Со страниц на меня смотрят герои, сражающиеся с чудовищами, и храбрецы, пустившиеся в кругосветное путешествие. В конце концов мой выбор падает на юного принца, оседлавшего дракона, но тут я поворачиваю голову и вижу… огромный отдел игрушек! Я бросаюсь туда, не веря своим глазам: столько разных игр! Мне хочется открыть все коробки. Да, этот день рождения и правда будет сказочным, как обещала мама! Ой! А еще я хочу новый мячик… Где тут продаются мячи? Наверное, там, рядом со спортивной одеждой. О-о-о! Эти два просто потрясающие, даже не знаю, какой выбрать, может, папа подскажет…

— Папа!

Я оборачиваюсь… но никого не вижу.

— Папа!

Странно, я же отдал ему комикс, а потом он вместе со мной отправился смотреть игрушки… Точно, в отдел игрушек мы пришли вместе. Думаю, он не заметил, как я побежал дальше. Скорее всего, он еще там! Бегом!

— Папа!

Но папы и там нет. Я впадаю в панику, бегаю по магазину, ищу его повсюду, но он словно сквозь землю провалился.

Я бросаю поиски. Мне становится страшно. Тогда я сползаю на пол, сворачиваюсь клубочком, и у меня из глаз текут слезы.

— Что случилось, малыш?

Ко мне подошла незнакомая женщина, кажется, она хочет помочь.

— Что произошло?

— Я потерял папу…

— Не волнуйся, сейчас мы его найдем! Только сначала надо вытереть слезки…

Я киваю головой, и женщина достает из сумочки носовой платок.

— Подожди, давай снимем эту огромную кепку, а то она закрывает все лицо, и вытрем глазки… О! Какой красивый ребенок…

Мимо проходят мужчина и женщина. При виде меня они восклицают:

— Невероятно, какой красивый ребенок… Вы видели?

Они окликают других покупателей. Те в свою очередь останавливаются и смотрят, вытаращив глаза. К нам подходит очень высокий мужчина и обращается к даме, которая решила позаботиться обо мне:

— Какой восхитительный мальчик! Но почему он плачет?

— Он потерял папу.

— Ах, бедняжка! Надо срочно найти его!

— Не беспокойтесь, я займусь этим!

— А вы собственно кто? Его бабушка?

— Нет, просто увидела, что он плачет, и решила помочь…

— Помочь, говорите? А как вы это докажете? Такой красивый ребенок… Может, вы собирались похитить его?

— Я же сказала, что просто хочу помочь!

— Знаете, в наше время никому нельзя доверять! Так что оставьте мальчика в покое, мы сами им займемся!

Женщина заметно волнуется, мужчина переходит на крик, люди подходят и подходят, их становится все больше и больше, они толкаются, как когда-то мои одноклассники. Мужчина берет меня за руку и тянет к себе, женщина, еще недавно казавшаяся мне такой приятной, тотчас хватает за вторую руку и изо всех сил тянет в другую сторону. Мне становится страшно, и я снова бросаюсь в слезы. Вдруг до меня доносится папин голос:

— Пустите! Пустите! Это мой сын!

Толпа расступается, папа подходит, но меня и не думают отпускать. Высокий мужчина обращается к папе:

— Это ваш сын, говорите?

— Да.

— Значит, вы его отец?

— Ну, конечно!

— Что-то не верится. Он совсем не похож на вас. Покажите-ка его документы.

— Они у жены, а ее здесь нет.

Тут каждый считает своим долгом вставить слово.

— Ну, надо же!

— Вы что, не видите, он врет!

— Да как он может быть отцом такого прекрасного ребенка? Вы только гляньте на него!

— Конечно, не может! Он же некрасивый!

— Надо забрать ребенка! Это наверняка маньяк!

— Мерзавец!

Люди отталкивают папу от меня. Он наклоняется и кричит:

— Ну чего ты молчишь? Скажи им, что я твой отец!

Меня душат рыдания. Я не успеваю открыть рот, как раздается громкий женский голос:

— Конечно, если накричать на ребенка, он что угодно скажет!

Люди напирают со всех сторон. Папа бросает на меня взгляд, и я понимаю: сейчас что-то произойдет. Он с размаху бьет высокого мужчину, хватает меня на руки и, орудуя локтями, выбирается из толпы. Женщина цепляется за мою футболку — мне больно и страшно. Папа тянет, футболка рвется, и нам удается сбежать. Но толпа преследует, и мы мчимся все быстрее. Выскакиваем из магазина, подбегаем к машине — обернувшись, я вижу орущее море людей. Достав из кармана ключ, папа судорожно поворачивает его в замке, распахивает дверцу и швыряет меня на заднее сиденье. Он кричит:

— Ложись на пол!

Я сворачиваюсь клубочком между сиденьями. Оттуда ничего не видно, слышен только рев мотора. Папа дает газу, а по кузову уже молотят кулаки… Мы едем все быстрее, потом машину начинает швырять из стороны в сторону, я слышу папин крик и чувствую, как его рука нащупывает мою голову и с силой прижимает ее к полу.

Пара секунд напряженного ожидания… и удар.

Столкновение очень сильное. Я слышу грохот — и больше ничего. Только тишина и черные точки перед глазами. Но я быстро прихожу в себя: ощупав лицо, я выпрямляюсь и зову папу. Он не отвечает. Тогда я пробираюсь между сиденьями и сажусь рядом с ним.

Папа сидит неподвижно, широко раскрыв глаза и положив голову на руль.

Я вижу его глаза, но они не смотрят на меня.

А потом я слышу толпу. Она приближается.

При виде меня люди замолкают.

Они видят, как я обнимаю папу и вытираю рукой стекающую по лбу кровь. Видят, как я зову его и жду, что он ответит.

Видят, как я жду еще немного.

Как я трясу его за плечи.

Как папина голова тихонько покачивается.

И тут они слышат мой вопль.

Они отшатываются от машины и пятятся в испуге.

Потом они уже не слышат меня.

Они просто видят, как я плачу. Как я схожу с ума от горя.

Они не видят одного: чувства вины, которое накатывает на меня через несколько секунд.

Папа умер из-за меня. Из-за моего каприза и непослушания.

Папа умер из-за моей красоты.

Последующие дни не оставили следа в моей памяти. Я ничего не помню. Вернее, я тогда просто не обращал внимания на то, что происходит вокруг.

Я дал себе обещание спрятать от мира свою красоту и никогда больше не выходить из дома. Сейчас, думая о том времени, я испытываю гордость, ведь я прожил затворником целых четыре года.

В разговорах мама почти не упоминала папу. Она была очень зла на него, ведь из-за него я тоже мог погибнуть. Когда я плакал, она просто обнимала меня и говорила, что я ни в чем не виноват, обещала, что когда-нибудь я это пойму и мне станет легче. Но я все равно винил во всем себя. Будь я не так красив, будь я хоть немного похож на отца, этого бы не случилось.

Шли месяцы. Дни были похожи один на другой, и я ужасно тосковал. Да, дорого я заплатил за папину смерть. Только ночи выводили меня из уже привычного оцепенения.

Все началось с того кошмара. В огромной комнате с белыми стенами собралась толпа, человек сто, не меньше: папа, мама, школьные учителя и одноклассники, женщина из магазина и куча незнакомцев. Я вошел в комнату и… ничего не произошло. Никто меня не заметил. Немало удивившись, я громко кашлянул. Несколько человек повернули головы и снова отвернулись, едва скользнув по мне взглядом. Они меня не видели. Не на шутку встревожившись, я пересек комнату. Мне пришло в голову, что я умер и попал на собственные похороны. Тут в центре комнаты возникло большое зеркало, закрытое простыней. Люди расступались, а я медленно приближался к нему. Сердце выскакивало из груди. Я схватил простыню и резко дернул. Из отражения на меня взглянул незнакомец. Я больше не был тем, кого так любила мама, тем, от кого люди не могли отвести взгляд. Я стал другим. Некрасивым. Осознав это, я заорал от ужаса и, подскочив в постели, понял, что кричу на самом деле. Мне с трудом удалось снова заснуть.

На следующую ночь кошмар повторился. Все произошло точно так же, как в первый раз, и от этого я испугался еще сильнее. Берясь за угол простыни, я мечтал об одном: никогда больше не видеть это странное лицо. Мне хотелось увидеть себя настоящего, но этого не случилось, и я снова проснулся в ужасе.

Кошмар возвращался каждую ночь. Он не менялся, зато каждый раз пугал меня немного меньше. Ночь за ночью, неделя за неделей я просыпался в холодном поту, но постепенно наваждение превратилось в обычный сон. Я приручил его и даже перестал просыпаться при виде своего чужого лица. Тогда у сна появилось продолжение: я бродил по комнате, наблюдал за людьми, разговаривал с ними. Просто болтал о пустяках. Это было так приятно — поговорить.

Так, незаметно для меня, кошмар обернулся мечтой.

Мечтой о другой жизни. О другом лице, которое никому не принесет зла.

Несколько месяцев спустя, когда я уже привык к этому сну, он стал появляться все реже и реже и, наконец, вовсе исчез. Теперь мои ночи были такими же спокойными, как дни.

Через год спокойствие превратилось в одиночество.

Еще через три года одиночество стало тюрьмой. Но я все равно не собирался отказываться от добровольного заточения и продолжал винить себя в папиной смерти.

Верный своей клятве, я был убежден, что моя красота больше не существует ни для мира, ни для меня самого.

Но судьба — а в ее роли выступила хрупкая бедренная кость моей матери — распорядилась иначе.

Четыре года минуло с тех пор, как я наложил на себя наказание. Однажды утром, завтракая в гостиной, я услышал страшный грохот, а следом за ним мамин крик: она оступилась и скатилась по лестнице вниз головой. Я подскочил, попытался ее поднять, но от боли она не могла даже шевельнуться. Мы срочно вызвали врача. Диагноз: перелом бедра.

Дорогостоящая операция и физические страдания были не единственными мамиными горестями, гораздо больше она переживала из-за того, что ей предстояло провести в больнице как минимум десять дней, а мне не разрешили остаться с ней. У нас не было ни друзей, ни родственников — никого, кто мог бы присматривать за мной. Поэтому нас поручили заботам социальной службы, которая предложила на время поместить меня в общежитие для неблагополучных подростков. Услышав это, мама чуть не упала в обморок.

— Вы только взгляните на этого ребенка! Как можно отправить это небесное создание в логово бандитов и хулиганов?

Сотрудница социальной службы некоторое время задумчиво смотрела на меня, потом широко улыбнулась и кивнула. Удостоверившись, что медсестры не слышат ее, она прошептала:

— Послушайте, я хорошо знакома с директором элитной школы-интерната, где учатся только дети из хороших семей. Я представлю ему вашего сына — уверена, он согласится принять его на время. Думаю, вы понимаете, что это исключительный случай…

«Элитная школа», «дети из хороших семей», «исключительный случай» — этого было достаточно, чтобы убедить маму. Я для вида поспорил, но мои протесты выглядели неубедительно. Сейчас я понимаю, что меня устраивала эта ситуация: я получил возможность выйти из тюрьмы, не нарушив клятвы, ведь это было не мое решение, а воля случая.

Во вторник социальный работник отвел меня в пресловутое учебное заведение. Оно занимало старинное здание и выглядело весьма буржуазно, не то что городская школа, где я когда-то провел несколько дней. Директор оказался милейшим человеком, он встретил меня очень тепло и заявил, что счастлив принимать такого прекрасного юношу в своем «благородном пансионе». Затем он проводил меня в класс и познакомил с учителем и новыми товарищами.

Не успел закончиться первый учебный день, а я уже понял, что за четыре года ничего не изменилось: все мои нынешние одноклассники, как и дети из городской школы, мечтали обо мне. Было только одно отличие: вместо «давай дружить» девочки теперь говорили «давай встречаться».

Между прочим, мне уже стукнуло четырнадцать, я был подростком.

Я заметил, что всем моим соученикам переходный возраст преподнес одни и те же сюрпризы: жирная кожа, зубная пластинка, ну и, конечно, ужасные прыщи и ломающийся голос.

У всех одни и те же проблемы. У всех, кроме меня.

Моя кожа мерцала легким загаром, безупречно ровные зубы сияли белизной, голос приобрел низкие бархатистые нотки, и ни один прыщик не осмеливался нарушить это великолепие.

Я вырос, мое тело постепенно сформировалось, под рубашкой уже прорисовывались мускулы, хотя я никогда не занимался спортом.

Физиологические метаморфозы привели к довольно неожиданным для меня самого последствиям: оказалось, я неравнодушен к знакам внимания одноклассниц. Надо сказать, в гостях у одной из них я потерял девственность.

Не с одноклассницей, нет.

С ее матерью.

Девочка подошла ко мне в первый же учебный день, когда я выходил из школы после занятий. В следующую субботу она отмечала день рождения и готова была отдать все, лишь бы я пришел на праздник. Понимая, что на просьбу отпустить меня в гости мама ответит категорическим отказом, я решил ничего не говорить ей и принял приглашение. Я собирался сбежать из интерната и отправиться на первую в своей жизни вечеринку. Услышав мой ответ, девочка долго рассыпалась в благодарностях, а потом неровной походкой вернулась к подругам, ждавшим поодаль. Сообщение о моем согласии вызвало шквал восторгов, причем радостные крики большинства заглушили рыдания некоторых завистниц.

В назначенный день я вылез из интерната через выходившее на улицу окошко туалета и направился к остановке автобуса, который шел к дому именинницы. Я предусмотрительно надел шапку и огромные, закрывающие пол-лица очки. Внезапно я осознал, что впервые в жизни иду по улице один. Меня тут же охватил страх, в голову полезли зловещие воспоминания. Я остановился на минуту, уже готовый пойти на попятный, но тут же взял себя в руки. Глубоко вздохнув, я подумал и почувствовал наконец, что я свободен. Фантастическое, ни с чем не сравнимое ощущение. Детство закончилось окончательно и бесповоротно.

Впервые в жизни заходя в автобус, я испытывал непередаваемые ощущения, которые, впрочем, моментально испарились от грозного окрика водителя:

— Ваш билет, молодой человек!

— Что, простите?

— Вы не хотите купить билет?

— Э-э-э… У меня нет денег…

— Тогда выходите.

Он сверлил меня взглядом. Я разозлился на себя за свою непредусмотрительность. Ведь если я не прокачусь на автобусе, весь день будет испорчен! И тут меня осенило. После недолгих колебаний я резким движением сдернул очки и шапку, немало удивив водителя. Но его взгляд быстро смягчился, а через пару секунд он улыбнулся и проговорил:

— Так уж и быть, заходи…

Я шел по автобусу и видел одни улыбающиеся лица. Многие люди предлагали мне сесть с ними. Я устроился рядом с очаровательной пожилой женщиной: мне хотелось сделать ей приятное, и потом, я всегда мечтал о доброй бабушке.

Поездка оказалась короткой, но очень приятной. Когда я выходил, все махали и прощались. Этот опыт несколько обнадежил меня, я даже подумал: «Может, когда-нибудь я смогу жить среди людей».

Я нашел дом моей одноклассницы, гораздо более богатый, чем наш, и позвонил. Едва ступив на порог, я потерял дар речи: среди толпы гостей стояла она. Впервые в жизни меня неодолимо потянуло к человеку.

Нет, не к девочке.

Ко взрослой женщине. Я не мог отвести от нее глаз и мечтал об одном: познать ее.

Не представляя, как вести себя в таких ситуациях, я подошел и протянул руку.

— Меня зовут Сандра, — проговорила она.

— Сандра? Очень приятно.

— Всю неделю дочь только о вас и говорит. Мне даже кажется, что мы уже знакомы!

Она приблизилась и прошептала мне на ухо:

— Честно говоря, ваш приход — лучший подарок для нее…

Сандра заговорщически улыбнулась, и тут я почувствовал нечто странное: я открыл рот, но не смог выдавить из себя ни слова. Мне хотелось продемонстрировать свое красноречие, но в голову ничего не приходило, словно в мозгу произошло короткое замыкание.

Весь вечер я не мог оторвать глаз от Сандры. К моему несказанному удовольствию, на мои взгляды она отвечала неизменной улыбкой или беззвучным вопросом: «Все хорошо?»

Ее губы… Верхняя, розовая и изящная, напоминала птицу с распростертыми крыльями, как их обычно рисуют дети, нижняя, более пухлая и рельефная, нежно поблескивала. Когда Сандра сдержанно улыбалась мне, в уголках ее губ мелькала легкая тень. Глядя на эту женщину, я замечал то, чего не видел ни у кого другого: лебединую шею, идеальный овал лица, слегка выступающие скулы, аккуратную дугу бровей. В уголках глаз брали начало тончайшие струйки, которые затем разбегались к вискам, испещренным еле заметными неровностями. Девочки моего возраста были лишены всего этого.

Меня влекла к ней неведомая сила, с которой я не мог совладать. Я смотрел, не отрываясь, пытаясь даже не моргать, чтобы ни на секунду не терять из виду это удивительное лицо. В тот момент, когда я почувствовал, что больше не могу просто сидеть и смотреть, она подошла и предложила показать дом. Я с радостью согласился. Мысль о том, чтобы провести несколько минут с ней наедине, и пугала, и восхищала меня, от волнения я был сам не свой. Не знаю, в скольких комнатах мы побывали, но, едва зайдя в спальню, Сандра заперла дверь. Она взяла меня за руку, молча, глядя прямо в глаза, раздела и подвела к кровати. Какое счастье, что она взяла на себя инициативу! Я смотрел на нее, обнаженную, и понимал, что сам от избытка чувств не знал бы, с чего начать.

Лишь годы спустя, вспоминая ее тело и ее прикосновения, я догадался, что так привлекло меня в Сандре. Меня заворожила ее красота. Впервые в жизни я видел столь прекрасную женщину.

В конце концов, я ничем не лучше других.

Но тогда я еще не знал об этом.

После того, как все закончилось, мы с Сандрой по отдельности вернулись к гостям, которые веселились в саду.

Я гордился тем, что стал мужчиной. К тому же три раза подряд.

Первая учебная неделя так восхитила меня, что я твердо решил остаться в школе. Я размышлял о сложностях, с которыми предстояло столкнуться: упросить маму отпустить меня из дома, несмотря на ее отвращение к «другим» и «внешнему миру», убедить директора оставить меня, несмотря на нашу бедность, ведь обучение, я уверен, стоило бешеных денег! Но я не терял оптимизма, уже предвкушая жизнь, полную удовольствий и наслаждений.

Моя мечта могла бы осуществиться, если бы не открытое окно.

Уединившись с Сандрой в спальне, мы, конечно, не подумали закрыть его. Наши страстные стоны были прекрасно слышны в саду, и у приглашенных не осталось никаких сомнений относительно того, чем мы с ней занимались. Уже в понедельник слухи об этом поползли по школе, наведя многих девушек на определенные мысли.

Из-за какого-то дурацкого окна я из объекта всеобщего любования превратился в главный секс-символ школы. Вскоре мне пришлось самому в этом убедился.

Перед уроком физкультуры пять одноклассниц устроили засаду в мужской раздевалке. Они повалили меня на пол и стали раздевать. На крики примчался школьный сторож и мигом выгнал разошедшихся девиц. Казалось, беда миновала, но не тут-то было: сторож оглушил меня ударом стула по голове, намереваясь изнасиловать.

Очнулся я в отделении «Скорой помощи». Чтобы навестить меня, маме пришлось подняться всего на один этаж. Она тотчас заверила, что ничего ужасного не случилось — ребята вовремя подоспели и оттащили сторожа. Видя, что я успокоился, она помолчала несколько секунд, а потом потребовала рассказать все с самого начала. Я сделал, как она просила, ничего не утаив.

Когда ты, наконец, поймешь, что твои выходки приводят к катастрофам?

— Мама, извини…

— Сколько можно извиняться? Ей-богу, ты уже не ребенок! Ты хоть понимаешь, что этот человек мог с тобой сотворить?

— Но ведь ничего не произошло…

— Какая разница, ты же был на волосок от гибели! А если бы он ударил по лицу, а не по голове? Это чудовище могло изуродовать тебя… или убить!

Мама права. Школьная неделя оказалась ловушкой, иллюзией свободы и настоящей жизни. Результат: дурацкая повязка на голове. Я в очередной раз испытал на себе жестокость мира.

В слезах я взывал к тени отца, умоляя его не сердиться. Больше я не нарушу свое обещание.

Я никогда не выйду из дома.

Однажды утром, ровно месяц спустя, я услышал стук в дверь. Сказать, что я удивился, — ничего не сказать, ведь к нам никогда не ходили гости. К тому же мне показалось странным, что посетитель явился, едва мама ушла на срочную встречу в банк. Не похоже на совпадение. Я решил не открывать. Стук раздался снова. Я тихонько подошел к двери, и в этот момент незнакомец постучал еще раз, более настойчиво. Мужской голос произнес:

— Откройте! Я друг Сандры!

И я поспешно распахнул дверь. Меня тут же ослепила вспышка — стоящий передо мной мужчина сфотографировал меня.

— Эй! Что вы делаете?

— Значит, это правда! Вы существуете!

— Что, простите?

— Я думал, это просто вымысел, сплетни…

— Ничего не понимаю! Вы действительно друг Сандры?

— Сейчас все объясню. Я журналист. Несколько недель назад в городе пополз слух, что где-то неподалеку живет молодой человек необычайной красоты. Новость распространялась с быстротой молнии. Я, естественно, считал это вымыслом или как минимум преувеличением, но несколько дней назад анонимный источник продал мне вот это.

Мужчина достал из бумажника фотографию: моя одноклассница задувает свечи на именинном торге, а на заднем плане виднеется мое лицо.

— Честно говоря, анонимный источник — это один знакомый воришка. Он нашел снимок в квартире, которую хотел ограбить. Целых два часа мальчишка возился с замком сейфа и в результате обнаружил какую-то фотографию! Он сообщил мне адрес, где, как я узнал, живет ваша подруга Сандра. Дальше оставалось только размотать клубок: директор школы рассказал о сотруднице социальной службы, потом я кое-что разузнал в больнице. Небольшая взятка, и я заполучил ваш адрес. И вот я здесь.

— Значит, вы не друг Сандры? Зачем вы соврали?

— Хочу написать о вас статью, взять интервью, сфотографировать…

— Знаете, мне очень жаль, но вы зря старались.

— Подождите, не отказывайтесь! Вы ведь такой красивый, люди будут…

— Можете не продолжать. Вам меня не переубедить. До свидания, месье.

Я захлопнул дверь у него перед носом в надежде, что он все поймет и больше не будет надоедать.

На следующий день мама разбудила меня непривычно грубо, чего она никогда не делала, ведь, по ее словам, неприятное пробуждение портит цвет лица, а от этого весь день может пойти наперекосяк. Но в то утро она была вне себя от ярости.

— Что это такое?

Она швырнула на кровать газету. На первой странице красовался огромный заголовок:

«ОН СУЩЕСТВУЕТ!»

Под ним таких же гигантских размеров фотография меня перед дверью собственного дома. Внизу подпись:

«И он еще красивее, чем мы думали!»

— Объясни мне, что это такое!

— Вчера приходил журналист, очень назойливый тип… хотел написать обо мне статью и…

— Почему ты не сказал мне?

— Не хотел расстраивать! И потом, я отказался от его предложения, и он довольно быстро ушел. Мне правда не хотелось беспокоить тебя из-за пустяков.

— Из-за пустяков, говоришь… А этот снимок?

— Ах, да, я и забыл… Он застал меня врасплох. Не успел я открыть дверь, как он… Но это же просто фотография!

— Просто фотография? Тогда посмотри на это!

Мама отдернула плотную занавеску. Из окна комнаты, выходившего прямо на улицу, я увидел с десяток журналистов, фотографов и даже машину с логотипом какого-то телеканала. Одна женщина задрала голову и закричала: Он там, наверху!

Защелкали фотоаппараты, камеры метнулись в мою сторону, люди замахали, пытаясь привлечь наше внимание.

— Мама, прости…

— Хорошо, я принимаю твои извинения. Но что нам теперь делать?

— Ничего. Ты прекрасно знаешь, что я к ним не выйду. Рано или поздно им это надоест.

Но им не надоело. Они просидели под окнами несколько дней. Потом стали раздаваться телефонные звонки. Сначала изредка, потом сплошным потоком. Мама всем повторяла одно и то же:

— Он не хочет выходить из дома, он ничего не хочет! Бесполезно настаивать!

И бросала трубку. Это длилось до тех пор пока одна деталь не привлекла ее внимание:

— Нет, нам это не интересно. Нет, даже не просите, мой сын… Что-что? Сколько? Минутку!

Прижав телефонную трубку подбородком к плечу, она вырвала лист из блокнота, нацарапала несколько цифр и показала мне. Сумма была впечатляющая, но я не собирался менять решение, даже за все сокровища мира. Я просто покачал головой. Мама все поняла и неохотно положила трубку.

Дальше каждый звонок лишь повышал ставки. Но один разговор решил все. Началось, как обычно: зазвонил телефон, мама взяла трубку и начала заученную фразу:

— Мой сын не хочет выходить, он ничего не хочет… Что, простите?

Тут ее глаза загорелись.

— Подождите, включу громкую связь, чтобы он сам все услышал. Говорите!

— Ваш сын не хочет выходить из дома? Отлично, я буду платить ему за это огромные деньги.

— Что вы имеете в виду? Это шутка?

— Мадам, когда речь идет о деньгах, я не шучу. Я готова заплатить огромную сумму, чтобы ваш сын продолжал сидеть дома. Позволите нанести вам визит?

Мама смотрела на меня, вытаращив глаза, и кивала головой. Я легонько кивнул в знак согласия. Честно говоря, предложение выглядело интригующе.

Несколько часов спустя огромный лимузин высадил перед нашим домом гостью, самоуверенную женщину лет сорока. Я не узнал ее, хотя это была звезда экрана, телеведущая, продюсер и, между прочим, одна из самых богатых женщин мира — Люсинда Феррари.

— Сейчас от имени компании «Люцифер Медиа» я сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться.

— Мы вас слушаем.

— Ни у кого нет сомнений, что этот молодой человек — прекраснейшее из всех творений природы. Уверена, однажды он станет звездой мирового масштаба. Но сейчас он еще слишком молод, надо подождать, пока он расцветет, а тем временем приложить все усилия, чтобы сделать из него…

— Человека-легенду?

Эти слова сами вырвались из маминых уст. Люсинда Феррари пристально посмотрела на нее, потом взяла за руку и проговорила, глядя в глаза:

— Да, вы правы, мы сделаем из него человека-легенду.

Мама вздохнула с облегчением.

— Для этого я предлагаю следующий контракт. Он состоит всего из двух пунктов. Пункт первый: полная изоляция от общества, никаких появлений на публике до двадцатилетия. Конечно, вы будете жить не здесь, а в роскошном особняке.

Мне недавно исполнилось пятнадцать. Идея просидеть взаперти еще пять лет вполне вписывалась в мои планы, и я не видел ничего зазорного в том, чтобы получать за это деньги. Но это выглядело слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Должно было быть что-то еще.

— А второй пункт?

— Мне нужна одна фотография в год. Это все.

— Не может быть и речи! Во-первых, я не собираюсь выходить из дома, во-вторых, не хочу, чтобы мое изображение приносило людям несчастья! Я отказываюсь.

— Послушай, тебе не придется выходить из дома. Если хочешь, тебя будет фотографировать мама или даже ты сам! Мне не нужно специального освещения, костюмов или инсценировок. Всего один снимок анфас. И, если хочешь знать, твое изображение будет приносить людям счастье. Счастье, масштабы которого ты даже не можешь себе представить. Просто взгляни им в глаза раз в год. Это все, о чем я прошу.

Я помотал головой, отказываясь от сделки.

Люсинда продолжила, на этот раз обращаясь к маме:

— Взамен я предлагаю вам… вот это.

И протянула конверт. Мама вынула чек. При виде суммы ее глаза чуть не вылезли из орбит. Ни разу в жизни я не видел ее такой взволнованной.

— Подождите, я… не могу сосчитать, сколько здесь нулей… Вы случайно не ошиблись?

— Мадам, если есть область, в которой я не способна сделать ошибку, то это количество нулей в чеке.

Мама три раза проверяла сумму, не веря своим глазам. Она вела пальцем от цифры к цифре, пересчитывая их вполголоса, потом аккуратно промокнула лоб платком.

— Я уверена, эта сумма позволит нам безбедно существовать до конца дней…

— Думаю, вы меня неправильно поняли. Я буду перечислять вам эту сумму ежегодно.

Мама побледнела. Она сжала заветный клочок бумаги в кулаке и прижала к груди.

— Сын мой, я хочу, чтобы ты хорошенько подумал…

— Мама, вы же знаете о моей клятве.

— Конечно, знаю. Я столько лет пытаюсь объяснить, что ты не виноват в его смерти, но ты продолжаешь наказывать себя. Скажи, а обо мне ты подумал? Обо мне, которая пятнадцать долгих лет жила ради того, чтобы дать тебе достойное образование? У нас больше нет денег, на нашем счету ни сантима! Раз ты не хочешь ничего делать, придется мне с моей больной ногой искать работу. Неужели ты хочешь, чтобы я страдала, пока ты сидишь дома? Нет, думаю, пришло время отдать долг. Хватит нищенствовать, я заслужила немного счастья. Всего одна жалкая фотография в год — неужели ты не пойдешь на это, чтобы сделать счастливой свою мать?

Я повернулся к Люсинде.

— А что произойдет через пять лет?

— Думаю, через пять лет мы отпразднуем окончание твоего затворничества и возвращение к людям. И тогда мир вздрогнет.

— А если нет? Если я захочу остаться затворником?

— Значит, ты им останешься. Я тебя ни к чему не принуждаю.

Я сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул.

Люсинда достала контракт и протянула ручку.

Внизу каждой страницы я поставил свою подпись.

В тот же вечер Люсинда прислала за нами машину с тонированными стеклами, а также десяток крепких мужчин, которым поручила разогнать столпившихся перед входом журналистов. Нельзя было позволить им украсть мое изображение.

Люсинда велела ничего не брать с собой. В нашем новом жилище — мы, кстати, даже не знали, где оно находится, — было все, что нужно, и даже больше. Я вышел из комнаты со слезами на глазах. По дороге к машине мама обернулась и посмотрела на дом такими глазами, словно это был ее старый любовник.

Начиналась новая жизнь.

Всего несколько часов пути, и мы на месте. При виде отведенного нам роскошного дворца мама пришла в восторг. Действительно, это было невероятно красивое здание, я в жизни не видел ничего подобного и даже не мог вообразить, что такое существует. В центре вестибюль, оформленный в викторианском стиле, по темно-фиолетовым стенам извивался черный глянцевый рисунок. Из вестибюля открывался вид на огромную роскошную гостиную, обставленную с большим вкусом. Даже не знаю, что больше поражало воображение: оригинальная мебель или редкие сорта дерева, из которых она была сделана. В глубине стоял внушительных размеров стол, а напротив него возвышался гигантский камин, затмевавший все своим блеском и масштабностью.

По мере того как мы переходили из комнаты в комнату, наш восторг усиливался. Два крыла отходили от центральной части: левое было предназначено для меня, правое — для мамы. В своей части дома я обнаружил игровую комнату со всеми возможными играми, кинозал с одним-единственным креслом в центре и спальню размером с гостиную в нашем старом доме. На маминой половине помимо спальни была оранжерея и SPA-зона. В саду за домом поблескивал бассейн причудливой формы, который, казалось, соперничал по красоте с парком, спускавшимся по холму.

Мы не могли прийти в себя от восхищения и долго бродили по дому, исследуя свое новое жилище. Вдруг раздался странный звонок. Он исходил от маленького пульта управления с одной-единственной красной кнопкой. Я нажал на нее, и в тот же момент на всех экранах, развешанных по дому, появилась Люсинда. Она подробнейшим образом объяснила, как собирается сделать из меня звезду мирового масштаба.

— Видишь, я поселила вас в огромном доме. В нем есть все, что нужно человеку, ведь тебе придется просидеть взаперти долгих пять лет. Можешь просить у меня все, кроме наркотиков и алкоголя. Скажи, у тебя уже были женщины?

Мне стало неловко отвечать при маме, но та не отказала себе в удовольствии съязвить:

— Да, кажется, у месье уже проснулись инстинкты…

— Отлично. Ни о чем не переживай, я лично буду выбирать самых красивых девушек, которые с радостью удовлетворят нормальные для юноши твоего возраста потребности. Однако им будет запрещено разговаривать, и тебе тоже придется воздержаться от бесед. То же самое касается многочисленной прислуги, которая, помимо этого, не сможет находиться с тобой в одной комнате. Таким образом, все пять лет ты будешь видеть только специально отобранных женщин. И больше никого. Конечно, это не относится ко мне и к твоей матери.

Меня полностью устраивали условия Люсинды.

— Твое появление произвело настоящий фурор, поэтому журналисты попытаются любой ценой пробраться сюда. Нам нельзя этого допустить, ведь лучший способ создать миф, привлечь внимание публики — твое отсутствие, вернее, незримое присутствие. Каждый год первого января мы будем показывать людям одну фотографию. Весь мир будет ждать этого дня, чтобы прикоснуться к тебе. Прикоснуться к мечте. Для них год будет начинаться с созерцания прекраснейшего из творений природы. Пройдет пять лет, прежде чем они смогут увидеть нечто большее, чем изображение. Уж поверь мне, я сумею превратить их жизнь в ожидание, никто не умеет внушать людям желания лучше меня. А ты так красив, что легко станешь их мечтой. Они будут поклоняться тебя, как только ты выйдешь из своего заточения.

— Только если сам этого захочу!

— Конечно, только если сам этого захочешь. И хоть я вижу твою решимость, все равно от всего сердца желаю удачи. Ты уже не ребенок, и твой путь — тяжелое испытание. Очень тяжелое.

Люсинда даже представить себе не могла, насколько была права. Это оказалось не просто тяжело, а невыносимо. Несмотря на решимость, несмотря на ненависть к себе и своему телу, несмотря на сыновний долг, пять лет затворнической жизни превратились в настоящий кошмар.

Главный виновник всех несчастий незаметно проник ко мне в душу. День ото дня он набирал силу и, в конце концов, опутал плотными сетями. Это было одиночество. Почему-то раньше я гораздо меньше страдал от него. Может, из-за бесчисленных женщин, с которыми я занимался любовью? Формально я был не один, но, не имея возможности поговорить с ними, испытывал страшные муки. А может, из-за той школьной недели? Ведь, несмотря на драматичный исход, я сохранил ярчайшие воспоминания о своей недолгой свободе. Со временем я понял, что прожил несколько дней обычной жизнью, такой, о которой всегда мечтал папа, когда говорил: «нормальное детство, как у всех мальчишек».

Эти долгие пять лет я мучился от ненормальности своего существования. В огромных комнатах я чувствовал себя еще более покинутым, чем в нашем старом доме, словно одиночество было пропорционально жилой площади. Я умирал от скуки и постоянно жаловался на судьбу — в результате, к моему величайшему удивлению, мама разрешила мне смотреть телевизор. Это существенно облегчило страдания, особенно на первых порах, но уже на второй год я понял, что Люсинда была права. Я выйду отсюда и стану человеком-легендой.

Последние три года я просто сидел и ждал.

Первое января, день моего дебютного выхода в свет, сопровождалось ужасной неразберихой. Я отпраздновал свое двадцатилетие с двадцатью прелестными девушками, которых прислала Люсинда.

Всюду нагнеталась истерия по поводу моего первого появления на людях, обещавшего стать событием мирового масштаба. Афиши, открытки и футболки с моим изображением стали самыми продаваемыми предметами во всем мире. Всюду шли бесконечные дебаты о том, какая из пяти фотографий самая красивая. Не так давно Люсинда провела международное голосование, чтобы выбрать лучший снимок. Сотни миллионов людей отдали предпочтение прошлогодней фотографии, на которой мне девятнадцать лет. Именно она должна была украшать огромный экран в центре телестудии, где ожидалось мое первое появление на публике.

Люсинда называла это вторым рождением.

А я с нетерпением ждал начала новой жизни.

Вернее, мне очень хотелось наконец начать жить.

— Смотри, на сцене всего два стула. Один для меня, второй для тебя. Плюс огромный экран. Больше нам ничего не понадобится. Через несколько часов десять тысяч счастливчиков займут места в этом зале. Они почтут за величайшую честь увидеть тебя «вживую», как они говорят. Чтобы привлечь внимание к этому событию, мы раздали всего тысячу приглашений, остальные девять тысяч мест достанутся тем, кто придет первыми. Только что мне звонили из полиции, они не понимают, что делать. Знаешь, сколько человек сейчас стоит в очереди перед входом?

— Понятия не имею.

— Около ста тысяч. Несколько часов назад полицейские закрыли въезд в центр города. Ладно, скажи мне лучше, ты все ответы выучил?

— Люсинда, ты уже в сотый раз спрашиваешь!

— Прости, я немного нервничаю. Эта передача станет главным шоу века, поэтому все должно быть идеально.

Я провел за кулисами целых два часа. Все это время на экране крутили репортажи из разных стран мира. Публика изнемогала от нетерпения, но Люсинда, прекрасно осознающая цену первой минуты славы, оттягивала мое появление. Перед тем как выпустить меня на сцену, она организовала небольшую игру.

— Дамы и господа, уважаемая публика и вы, дорогие телезрители! Мне нужна ваша помощь. Нам нужно выбрать Самого красивого человека в мире!

Люди с криками вскакивают с мест.

— Подождите, подождите… Давайте сделаем так: я буду показывать фотографии, а вы выбирайте. Мы определим победителя по силе ваших аплодисментов. Итак, поехали! Первая фотография.

На черном экране возникает изображение Шона Коннери в образе Джеймса Бонда.

— Вы согласны, что Шон Коннери — Самый красивый человек в мире?

— Не-е-ет!

— Тогда… может, Марлон Брандо?

Публика безжалостно освистывает снимок.

— Неужели Джордж Клуни?

— Не-е-ет! Уро-о-од!

Реакция публики немного удивила меня. По-моему, Шон Коннери известен удивительным изяществом и элегантностью, Брандо сражает наповал образом плохого парня, а слегка манерная улыбка Клуни отлично подчеркивает его природную красоту.

— Тогда кто? Брэд Питт?

— У-род! У-род! У-род!

Некоторые в знак несогласия показывают опущенный вниз большой палец.

Ассистент предупреждает, что через десять секунд мой выход. Люсинда тем временем продолжает:

— Да уж, не думала, что здесь собралась такая требовательная публика… Так кто же Самый красивый человек в мире? Может, вы, наконец, поприветствуете… его?

Когда на экране появилась моя фотография, толпа впала в неистовство. Люди вскакивали с мест, прыгали, изо всех сил хлопали в ладоши. Даже Люсинда, привычная к удачно срежиссированным овациям, выглядела удивленной.

Она попыталась взять слово, но в зале стоял такой шум, что ее никто не слышал. Тогда, взмахнув рукой и широко улыбнувшись, она пригласила меня на сцену.

Я прошел несколько метров, отделявшие меня от Люсинды, с ощущением, что попал в другой мир. Казалось, мои барабанные перепонки вот-вот лопнут.

Овация длилась десять минут. Люсинда несколько раз призывала людей к тишине, но напрасно. Тогда мы решили сесть и подождать. В зале творилось нечто невообразимое: одни кричали, другие теряли сознания, а, едва придя в себя, тут же принимались орать что есть мочи.

Когда крики поутихли, Люсинда обратилась ко мне со словами:

— Думаю, публика сделала свой выбор. Вы Самый красивый человек в мире.

Снова раздались аплодисменты. Отодвинув микрофон и прикрыв рукой рот, Люсинда прошептала:

— Не делай этого! Не делай!

Пораженный происходящим, я не успел отреагировать и сделал все в точности, как мы репетировали: глядя прямо в камеру, произнес «Спасибо большое» и широко улыбнулся.

Тут публика снова впала в неистовство, точно так же, как при моем появлении на сцене. Я понял свою ошибку: нельзя было улыбаться. Люсинда строго взглянула на меня и закатила глаза. Она уже поняла, что задавать вопросы бессмысленно. Мы встали и, помахав на прощание зрителям, скрылись за кулисами. Люсинда велела продолжать передачу еще десять минут, поочередно показывая восторженную публику и мою фотографию, парящую над пустой сценой.

После финальных титров овация продолжалась еще минут двадцать, если не больше. Все произошло не так, как Люсинда планировала, но, в общем и целом, ее замысел осуществился.

— Теперь я Самый красивый человек в мире.

Сказав это, я подумал о папе.

Новая жизнь оказалась новой тюрьмой. Я чувствовал себя узником изобретательности Люсинды, которая еще пять долгих лет заставляла меня то надолго пропадать с экранов, то вдруг появляться на публике, чтобы тут же снова исчезнуть. Все мероприятия с моим участием были умело срежиссированы. Прямым следствием этой стратегии стал рост продаж предметов с моим изображением. Вскоре я уже не представлял размеры своего состояния, не знал, настолько велико оно было, столько домов, денег и ценных бумаг мне принадлежало, а иногда даже не догадывался об их существовании.

Я был Самым красивым человеком в мире. И, очевидно, самым богатым.

Хотя на самом деле ничего собой не представлял.

Я подсчитал, что за десять лет, предшествовавших выпуску передачи «Кто Самый красивый человек в мире?» провел вне дома всего неделю, когда ходил в школу. С момента первого выпуска передачи Люсинда организовала мне тридцать восемь выходов в свет. Итого сорок пять дней за три года. Три дня в год, меньше чем одна сотая жизни.

За последние несколько лет я тысячу раз решал покончить с этим, отказаться от своей роли. Тысячу раз я делился с Люсиндой своими намерениями, но каждый раз она находила нужные слова, чтобы отговорить меня:

— Что ты будешь делать один? Где и как будешь жить? Неужели сможешь самостоятельно избегать катастроф, которые идут за тобой по пятам? Ты сам знаешь, что нет. Я нужна тебе.

Иногда я откровенничал с мамой, надеясь, что она поймет, как мне плохо. Но каждый раз она отговаривала меня от принятого решения:

— Что я буду делать одна? Как ты смеешь бросать меня? Ты же знаешь, что у меня больше никого нет… Только я зажила спокойно и счастливо, как ты решаешь лишить меня всего! Думаешь, твой несчастный отец оценил бы такой поступок?

Со временем я перестал делиться своими переживаниями. Меня все равно не хотели слышать. Отныне я хранил все в себе. Одиночество уступило место страданию, страдание — гневу. Гневу на себя самого.

Я решил было покончить с жизнью, но, вспомнив о маме, отказался от этой затеи: мне не хотелось причинять ей боль.

Потом мне пришло в голову обратиться к пластическому хирургу, но ни один из врачей, с которыми я общался, не согласился оперировать меня. Все они считали преступлением желание испортить такую красоту.

Однажды вечером, стоя в ванной комнате перед зеркалом, я пытался придумать, что делать с этой красотой, которая давно стала тяжким бременем. После папиной смерти я избегал зеркал: при виде своего идеального лица я еще острее ощущал чувство вины. Но на этот раз я долго разглядывал отражение: несколько минут смотрел, не отрываясь, но, несмотря на все желание, не находил ни одного недостатка. Ни одного! Время шло, я проникался все большей ненавистью к своему лицу. Мне хотелось сделать его несовершенным. Даже больше, мне хотелось испортить его. Это желание росло во мне, становилось все сильнее, и когда я уже не мог его контролировать, с размаху ударился головой о зеркало. На некоторое время боль заглушила ненависть, но потом я почувствовал, как по лицу стекает кровь. Целые потоки крови. Я страшно испугался, ведь со мной никогда такого не было, и выбежал в гостиную. Мама в ужасе закричала и вызвала врача.

На следующий день я вышел из больницы с перевязанной головой. Что ж, еще один день на свободе, и то хорошо.

Две недели спустя мое лицо красовалось на первых страницах всех газет. Абсолютно все журналисты сходились во мнении, что с небольшим шрамом, словно перечеркнувшем правую бровь, я выглядел еще сексуальнее, чем раньше.

Все напрасно, на мне лежало проклятие. Даже хуже, благословение. Страшное благословение.

Я попал в двойную ловушку: с одной стороны я сам, с другой — все остальные. Проблема состояла в том, что я хотел жить как все, но из-за красоты, на которую люди так странно реагировали, это было невозможно.

Уравнение с двумя неизвестными, которое я никак не мог решить.

Я думал, что хуже уже некуда, но жизнь показала, как сильно я заблуждался. Однажды вечером я лежал в ванне и слушал музыку. Внезапно ко мне ворвалась Люсинда.

— Выключи музыку!

Я послушался.

— Люсинда, что ты тут делаешь?

Ты не берешь трубку, поэтому я сама примчалась. Срочно едем в больницу! Твоей матери плохо!

В больницу? Но мы с ней ужинали пару часов назад, все было хорошо!

— Да, я знаю… Когда это случилось, никто из прислуги не осмелился зайти к тебе, боясь нарушить запрет. Это я виновата, надо было предупредить, что в экстренных случаях… Короче, они вызвали «Скорую», а потом позвонили мне. Давай собирайся, врачи сказали, она хочет тебя видеть.

Я вошел в палату. Среди белых подушек и одеял мама выглядела такой тщедушной, что я не сразу узнал ее.

Врач шепнул мне на ухо:

— Мне очень жаль, месье. У нее слабое сердце, неизвестно, сколько она еще продержится. Нам чудом удалось реанимировать ее.

Я взял маму за руку, она приоткрыла глаза.

— А! Ты здесь, сын мой…

— Да, мама, я приехал…

— Хочу поговорить с тобой в последний раз. Знаешь, я попала в рай задолго до смерти: каждая секунда рядом с тобой была для меня частицей вечности. Теперь я могу спокойно умереть, унося с собой твой образ. Ни одна мать, ни одна женщина даже не мечтала о такой прекрасной смерти.

Не успела она договорить фразу, как ее глаза закрылись.

Я почувствовал, что пальцы разжались, и жизнь покинула ее.

Тогда я наклонился к ее уху и прошептал сквозь слезы:

— Мама, я люблю тебя.

Ее лицо просияло, на губах заиграла умиротворенная улыбка. Я понял, что она тоже любит меня.

Я поцеловал ее в лоб, и она испустила дух.

После похорон я впал в глубокую депрессию. Мне ничего не хотелось. Мама умерла, оставив меня совсем одного.

Видя, как мне плохо, Люсинда наняла лучших психологов. Я жаловался им на одиночество, желание покончить со всем, исчезнуть с лица земли; они внимательно слушали, но ничего не советовали.

Однажды вечером Люсинда без предупреждения вторглась ко мне в дом с целой армией мужчин и женщин, которые тащили несусветное количество чемоданов и коробок. Она заявила, что отныне будет жить здесь, в маминых комнатах.

— Буду присматривать за тобой. Моя мать тоже умерла, и я прекрасно понимаю, что никакая женщина не способна заменить человеку ту, которая произвела его на свет. Но знай, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты не страдал от одиночества. Ты же мне как сын.

Я расплакался в ее объятиях. Прижимая меня к себе, она проговорила:

— Если сидеть сложа руки, боль не пройдет. Надо действовать!

— Ты права. Но мне это надоело! Когда я появляюсь на публике, меня охраняют лучше, чем президента, никто не имеет права даже приблизиться ко мне… А я хочу видеть людей, разговаривать с ними, понимаешь?

— Конечно, понимаю. Мы придумаем, как это сделать, обещаю.

— Хочу, чтобы это произошло как можно скорее.

— Завтра утром я организую общее совещание и возьму тебя с собой. Это будет хорошее начало!

Я шел нехотя, но, признаюсь, совещание пошло мне на пользу. Вокруг кипела жизнь, и это неплохо отвлекало от грустных мыслей. Конференц-зал был битком набит. Люсинда призналась, что впервые собрала вместе всех, кто работает над ее проектами. Я сидел в соседнем помещении, отделенном от зала зеркальным стеклом — «антивандальным щитом», как называла его Люсинда. То, что я увидел, очень напоминало улей: люди разговаривали, окликали знакомых и весело смеялись. Мне ужасно захотелось оказаться среди них.

По другую сторону стекла.

Люсинда взяла слово. Она объявила, что не случайно собрала здесь всех, от генерального продюсера до уборщиков. Никто не будет лишним, учитывая стоящую перед нами задачу, сказала она. Речь идет о том, чтобы выработать концепцию передачи, которая позволит Самому красивому человеку в мире общаться с людьми. Люсинда впервые проводила такой масштабный сеанс мозгового штурма и возлагала на него большие надежды, поэтому раздавшийся шквал аплодисментов остановила одним взмахом руки.

— Не будем терять времени. Жду ваши предложения.

Проходили минуты, часы, собравшие высказывали одну идею за другой, но Люсинда все отвергала. Казалось, она уже отчаялась найти подходящий проект, как вдруг одна девушка поднялась и заговорила:

— Я придумала. Что если выпустить передачу «Кто хочет выйти замуж за Самого красивого человека в мире?». Я имею в виду… Хотя, наверное, и так все ясно. Он может встречаться с претендентками или даже пожить какое-то время среди них.

В конференц-зале повисла гробовая тишина. Некоторое время Люсинда стояла неподвижно, потом повернулась ко мне:

— Что думает об этом Самый красивый человек в мире?

Жить среди женщин. Знакомиться с ними, общаться, разговаривать… Я включил микрофон и сказал два слова:

— Я согласен.

Все запрыгали от радости. Люсинда добавила:

— Кажется, я вас знаю, мадемуазель.

— Меня зовут Элизабет, я работаю ассистенткой в программе «Сюрприз!».

— Поздравляю! Вы не подойдете на минутку?

Девушка приблизилась к Люсинде, и та что-то прошептала ей на ухо. Элизабет покраснела и чуть не упала в обморок. Почему, я узнал, только когда Люсинда зашла ко мне.

— Я пообещала, что ты проведешь с ней сегодняшнюю ночь. Ей очень повезло.

Фраза «ему (ей) очень повезло» была последним аргументом Люсинды, когда какой-нибудь секс-символ или кинозвезда планетного масштаба не решалась принять участие в знаковом ток-шоу. Я удивился:

— Люсинда, это так странно.

— Что ты имеешь в виду?

— Обычно такой чести удостаиваются важные персоны или очень красивые женщины, а эта малышка совсем не красивая, она такая обычная…

— Ты прав, но благодаря ей мы заработаем миллионы. И потом, этот подарок позволит не повышать ей зарплату.

Общую концепцию проекта разработали очень быстро. Передача будет выходить во всех странах мира одновременно, все женщины независимо от национальности, цвета кожи и вероисповедания смогут принять в ней участие.

Некоторое время Люсинда уговаривала меня разрешить мужчинам участвовать в конкурсе. Недавние опросы выявили, что не только гомосексуалисты, но и многие гетеросексуальные мужчины охотно переспали бы со мной, будь у них такая возможность. Но я категорически отказался.

Передача была рассчитана на сто дней, а снимать ее собирались в условиях абсолютной секретности, вдали от любопытных глаз. Желающим выйти замуж за Самого красивого человека в мире достаточно было просто прислать свою фотографию. Никакой дополнительной информации от них не требовалось.

Имена ста финалисток должны были объявить на первой же передаче.

Конечно, руководить всем собиралась Люсинда, кроме того, она обещала помочь с выбором.

Она решила, что каждое утро я буду называть имена трех кандидаток, которые кажутся ей наименее привлекательными. Вечером телезрители смогут проголосовать и выбрать ту, которая им нравится меньше двух других.

И так на протяжении девяноста пяти дней. В последние пять дней выбор оставят за мной.

В последний день я сыграю свадьбу с одной из двух финалисток, причем мероприятие будут транслировать в прямом эфире.

Очень просто и эффектно.

— В этом вся я, — заявила Люсинда.

Люсинда с командой внимательно просмотрела миллионы присланных фотографий и отобрала тысячу девушек. Кроме того, ей пришла в голову идея продемонстрировать публике подборку самых идиотских снимков. Было решено посвятить им отдельную часть передачи под названием «Они осмелились!».

И вот наступил долгожданный вечер, когда все кандидатки собрались в огромном зале. Люсинда посчитала, что на первой передаче мне необязательно появляться на публике. Достаточно моего голоса. Я буду наблюдать за происходящим из-за кулис и по очереди вызывать каждую из ста финалисток. Мне не терпелось увидеть девушек, с которыми вскоре предстояло познакомиться.

Первая финалистка — номер четыреста сорок семь. Высокая темноволосая девушка, естественно, потрясающе красивая, вскочила со своего кресла, и остальные девятьсот девяносто девять кандидаток устремили на нее завистливо-уважительные взгляды. Она взяла микрофон и заговорила на незнакомом наречии. К счастью, в зале присутствовало шестьдесят пять переводчиков, и слова красавицы тотчас прозвучали на понятном мне языке. Со слезами на глазах она благодарила за выбор, завершив свою речь следующим утверждением: будь на земле хоть немного больше таких людей, как я, люди забыли бы, что такое война и голод. На этой патетической ноте она исчезла за кулисами под рукоплескания растроганной публики.

Все последующие девушки соревновались в том, кто сделает лучший комплимент. Конечно, не мне, а моей красоте. На тридцать шестой речи я начал было скучать, как вдруг произошло нечто неожиданное. Я вызвал очередную кандидатку, и, когда ее фотография появилась на экране, по залу пронесся вздох изумления. Она действительно была невероятно красивой. Самой красивой из всех, кого я видел до сих пор.

Но поразило меня другое.

Услышав свой номер, она поднялась, но, в отличие от остальных претенденток, не помчалась со всех ног к сцене. Я решил, что она относится к нашей затее с меньшим энтузиазмом, чем остальные, но тут же понял, что причина ее медлительности не в этом. Девушка держала в руке белую палку.

Она была слепой.

Медленно и осторожно девушка добралась до Люсинды, нащупывая путь спасительной тростью.

Люсинда взяла ее за руку и, все еще не оправившись от удивления, молча поставила рядом с собой, в центре сцены. Через секунду ее профессионализм взял верх над чувствами, и, победно ткнув пальцем в камеру, она воскликнула:

— Смотрите, телезрители всей планеты! Смотрите, как великодушен Самый красивый человек в мире! Он принимает всех людей, он протягивает руку дружбы даже тем, кто несовершенен! Самый красивый человек в мире не судит людей по внешности! Он любит вас всех, какими бы вы ни были!

Зал разразился аплодисментами, некоторые женщины даже всплакнули. На огромном экране сменяли друг друга крупные планы растроганных лиц.

Люсинда обратилась к девушке:

— Добрый вечер. Скажите, как вас зовут?

— Джессика.

— Как вы себя чувствуете, Джессика?

— Немного волнуюсь…

— Это естественно. Вы знаете, что очень красивы?

— Мне часто говорят об этом. Но я слепа от рождения и не представляю, что такое красота. Я знаю только, как она действует на людей.

Ее нежный голос и искренность потрясли меня до глубины души. И, судя по овации, не только меня. Не представлять, что такое красота… Я, к сожалению, слишком хорошо знал, что это такое и какое впечатление она производит на окружающих.

Воспользовавшись этим эпизодом, Люсинда запустила рекламный блок и поспешила ко мне. Никогда еще я не видел ее такой воодушевленной.

— У нас есть победительница!

— Уже?

— Конечно. Я почувствовала это, едва увидела белую трость, а ее слова только подтвердили мою догадку. Она не только необычайно красива — благодаря ей ты сможешь продемонстрировать миру то, чего еще никогда не проявлял: великодушие.

Когда я впервые попал в «обитель красоты», Люсинда велела мне сразу не выказывать интереса к Джессике.

— Нельзя отнимать надежду у других кандидаток, — объясняла она, — пусть и они, и публика верят, что у всех равные шансы на победу.

Я не знал, как это сделать, ведь никогда раньше не общался с людьми и страшно нервничал, боясь что-то забыть или перепутать… К тому же Люсинда буквально засыпала меня всевозможными инструкциями. Это было слишком, мне стало страшно.

Но Люсинда все предусмотрела. Она дала мне крошечный наушник и предложила подсказывать, что говорить и что делать. Я успокоился: этот способ давал мне возможность постепенно привыкать к обществу людей.

Ритуал отбора кандидаток был главным событием вечернего выпуска. Три дрожащие девушки стояли на сцене, умоляюще взирая на меня. Голос Люсинды в наушнике сообщал имя той, которую помиловала публика, и я вручал ей статуэтку Афродиты, символизирующую отсрочку.

У меня оставалась еще одна статуэтка. Прежде чем вручить ее, нужно было немного потянуть время, чтобы хорошенько накалить обстановку.

Сделав дело, я покидал сцену, оставляя проигравшую один на один с камерой.

Время шло, каждый новый день был лучше предыдущего, и мне очень нравилось находиться в компании таких прекрасных девушек. Пребывая в восторге от происходящего и, благодаря подсказкам Люсинды, приобретя уверенность в себе, однажды я решил пренебречь ее советами. Я проникся симпатией к одной очень милой девушке и проболтал с ней полчаса, если не больше. Кроме мамы, папы и Люсинды ни с одним человеком я не разговаривал так долго. Она рассказала о себе, о своем детстве, о том, куда ездила отдыхать. Это было невероятно увлекательно. К концу беседы мы даже вместе посмеялись какой-то шутке. Я был неописуемо счастлив.

Не успел я выйти из студии, как на меня набросилась разъяренная Люсинда:

— Что на тебя нашло?

— Ничего особенного, я просто почувствовал, что готов действовать самостоятельно.

— Не посоветовавшись со мной?

— Да, Люсинда, не посоветовавшись с тобой. Ты же не считаешь меня роботом? И, думаю, я поступил правильно: впервые в жизни я смог пообщаться с человеком. Мы даже шутили и смеялись, представляешь?

— Смеялись, говоришь? Ну, надеюсь, ты доволен, потому что ей сейчас точно не до смеха.

— Почему ты так думаешь?

— Смотри.

Она включила один из мониторов студии.

— Видишь, что творится? Все остальные кандидатки возненавидели ее лютой ненавистью. Они видели вас вместе, видели, как ты улыбаешься и светишься от счастья. Ты совершил ошибку, а она будет расплачиваться.

Я увидел, как ее окружила группка девушек: они кричали, оскорбляли ее. Несчастная попыталась дать отпор самой агрессивной из нападавших, но та влепила ей пощечину. Потом еще одну, и еще, и еще. Никто не вмешался, все с довольным видом наблюдали за спектаклем. Бедняжка закрылась в комнате и разрыдалась.

— Теперь понимаешь, что я имела в виду? Посмотри, что ты натворил! Эта девушка предпочла бы увидеть перед собой «робота», как ты говоришь. Тебе так не кажется?

— Да… да.

— Мы даже не можем позволить ей участвовать дальше в передаче, это будет слишком тяжело для нее. Вот чем обернулись несколько минут твоего эгоистического удовольствия. Вот что происходит, когда ты не слушаешь меня!

Я в отчаянии наблюдал за плачущей девушкой. Опять то же самое: моя красота приносит беды тем, кто мне нравится. Я снова убедился в этом. С этим ничего не поделать.

— Люсинда, я больше не могу. Я хочу уехать.

— Уехать? Но нам надо закончить передачу!

— Неважно. С меня хватит.

— Но куда ты хочешь уехать? Тебе некуда бежать! Разве ты еще не понял? Весь мир — как эти женщины! Весь мир влюблен в твою красоту!

— Неужели на земле нет ни одного места, где я смогу жить спокойно? Где меня никто не знает?

— Где тебя никто не знает? Смотри, мне только что принесли последние цифры продаж: ты везде, во всем мире. Мы не обошли вниманием ни одну страну. Люди со всех уголков планеты любят тебя и мечтают уподобиться тебе. Вот, например, эта крошечная страна — я даже не знала о ее существовании! А теперь мы продаем там твои фотографии. Некоторые отказывают себе в еде, чтобы купить открытку с твоим изображением. Представляешь себе?

— Не может быть, чтобы абсолютно все считали меня красивым!

— Конечно, может! А знаешь почему? Потому что уже несколько десятилетий люди вроде меня работают над тем, чтобы как можно больше людей разделяло наши вкусы! Кино, телевидение, пресса — все средства массовой информации внесли свою лепту! Ты стал финальным аккордом нашего титанического труда и вбил последний гвоздь в гроб разнообразия. Отныне везде, куда дотягиваются СМИ, люди верят, что ты Самый красивый человек в мире.

Я окаменел от ужаса. Люсинда права, здесь есть и моя вина, ведь я принимал участие в этой игре. Но в то же время я ликовал: сама того не понимая, Люсинда подсказала мне выход. Я отправлюсь туда, «куда не дотягиваются СМИ», где нет ни прессы, ни телевидения, ни торговли — ничего. Неиспорченное цивилизацией место, где я смогу жить, как хочу.

Да, именно так я и сделаю.

Однако я решил дотянуть до конца передачи, беспрекословно выполняя указания и не позволяя чувствам завладеть моей душой. Все же я многим был обязан Люсинде и не хотел подводить ее. Тем временем надо было готовиться к отъезду. У меня оставалось несколько недель, чтобы все продумать.

Я понимал, что найти подходящее место будет непросто, а собраться в дорогу и того сложнее.

Зато потом можно будет исчезнуть и больше никогда не причинять людям зла.

На пятидесятый день Люсинда решила, что пора наконец проявить интерес к Джессике. До сих пор девушка вела себя очень скромно, ни с кем не ссорилась и неизменно лидировала во всех опросах.

Она была первая, кого я пригласил поужинать тет-а-тет. Я в мельчайших подробностях рассказывал ей о своей жизни и так старательно следовал подсказкам Люсинды, что даже не понимал, о чем говорю. Но она, казалось, была восхищена моими словами. В конце ужина Джессика попросила разрешения потрогать мое лицо. Люсинда пришла в восторг от этой сцены и выпустила ее на экраны с подписью своего собственного сочинения: «Красота на кончиках пальцев».

На следующий день лицо Джессики украсило первые страницы всех журналов и больше не покидало их.

Финальный выпуск передачи снимали на стадионе. Семьдесят пять тысяч человек сражались за пропуск в волшебный мир сказки. Накануне состоялся последний опрос общественного мнения: девяносто четыре процента опрошенных заявили, что на моем месте выбрали бы Джессику. Все, как и хотела Люсинда.

На этот раз вместо статуэтки победительница получала кольцо с огромным бриллиантом. Когда я протянул его Джессике, из-под ее черных очков покатились слезы.

— Да, я хочу быть твоей женой. Я хочу быть ею, потому что ты красив. Я говорю не о внешней красоте, ведь слепые воспринимают мир по-другому. Я говорю о красоте внутренней… То, что я увидела в тебе, потрясло меня до глубины души: ты самый добрый, самый нежный, самый умный человек, которого я когда-либо встречала. Это и есть настоящая красота.

Меня охватил стыд, ведь она полюбила не меня, а опыт и чутье Люсинды. Она влюбилась в слова, тщательно подобранные командой чудовищно одаренных сценаристов. Это было невыносимо.

К счастью, врать оставалось недолго.

После окончания передачи мы сели в лимузин и отправились домой. Устроившись на диване, Джессика положила голову мне на плечо и нащупала мою руку. Она выглядела такой счастливой, что я почувствовал себя неловко. Я не мог больше ждать ни секунды.

— Джессика, я должен кое в чем признаться.

— У тебя… у тебя такой странный голос. Ты никогда не говорил со мной таким тоном.

— Именно это я и хочу обсудить. Джессика, ты совсем не знаешь меня.

— Любовь моя, у нас вся жизнь впереди. Мы еще успеем познакомиться поближе, и потом, мы уже так много общались…

— С тобой разговаривал не я, а вот это.

Я положил ей в ладонь крошечный наушник.

— Не понимаю.

— Когда я вручил кольцо, ты сказала, что любишь мою душу. Моя душа сейчас лежит в твоей ладони. Все, что я говорил, абсолютно все, до последнего слова… я говорил не сам. Мне очень жаль…

Она резко выпрямилась и повернула ко мне голову.

— Это был заранее написанный текст?

— Да. Прости, мне ужасно стыдно…

— Хорошо, может, я не знаю, какой ты на самом деле, но ты-то меня знаешь! Мы столько времени провели вместе… Неужели ты не испытывал ко мне никаких чувств? Неужели я не показалась тебе умной или, например, веселой? Неужели ты не почувствовал, как я нежна с тобой, как люблю тебя?

— Джессика, ты для меня чужой человек. Я не делал никаких усилий, чтобы лучше узнать тебя. Да и как я мог полюбить, если столько времени только и делал, что обманывал? Я не мог испытывать чувств ни к тебе, ни к кому бы то ни было еще. Меня переполняло отвращение. Отвращение к себе самому и к этому представлению, где я был одновременно куклой и кукловодом, где чувствам не было места.

— Не могу поверить… Я влюбилась в пустышку…

В этот миг я почувствовал облегчение оттого, что она не видит меня. В ее голосе было столько горя! Хорошо, что черные очки скрывали от меня ее печальные глаза.

Прошло несколько секунд, показавшихся мне бесконечными. Внезапно Джессика вскочила и закричала, сжимая кулаки:

— Но если ты так страдал, если этот цирк был так противен тебе, почему ты не отказался? Почему не взбунтовался, не отказался участвовать в передаче, не уехал, в конце концов?

— Именно так я и собираюсь поступить. Я уезжаю. Уезжаю, чтобы больше никогда не возвращаться. Всю жизнь я был роботом. Человеком-призраком. Но с этим покончено. Я готовился несколько недель. Теперь пора.

Джессика собиралась что-то сказать — очевидно, хотела отговорить меня от бегства, — но передумала.

Она все поняла. Разжав кулаки, она рухнула на диван и произнесла убитым голосом:

— В глубине души я знала, что так и будет. Чудеса случаются только в сказках.

— Если бы ты знала, как я себя ненавижу… Но мне пора.

— Прямо сейчас?

— Да, я больше не могу ждать. Мои нервы на пределе.

— Можно попросить тебя об одолжении?

— Конечно.

— Позволь мне жить в этом доме.

— Живи, он теперь твой, я обо всем позаботился. Это единственное, что я мог для тебя сделать… Правда, не понимаю, почему ты хочешь остаться тут.

— Здесь все пропитано твоим запахом. А он такой же уникальный, как твоя красота. Ты даже не представляешь, как вкусно пахнешь… В этом доме я смогу наслаждаться этим ароматом: днем буду доставать твою одежду и нюхать ее, а вечером засыпать в благоухающей постели… И мне будет казаться, что ты где-то рядом…

— Джессика, мне так жаль…

— Хватит, уезжай, Но не забывай: я буду любить тебя вечно.

Сидя в самолете, я в сотый раз обдумывал свой план, хотя был уверен, что все пройдет гладко. Первый этап не преподнес никаких сюрпризов, и я без проблем выбрался из дома. Я заранее позаботился о том, чтобы в первую брачную ночь меня оставили наедине с женой: никакой прислуги, никакой охраны, все камеры выключены. На всякий случай я все же перелез через ограду в глубине сада, но никаких препятствий не встретил. Как и было задумано, я отправил Люсинде прощальное письмо. Последнее прости.

Я был уверен, что дальше все пойдет как по маслу. Честно говоря, мне крайне повезло, ведь я нашел настоящее сокровище, избранный народ. Изучив племена, живущие в дебрях Амазонии и на островах Бенгальского залива, я отверг их все: одни были чересчур агрессивными, у других черты лица слишком напоминали мои, и я опасался прослыть красавцем. И тогда мой выбор пал на туркана.

Меня привлек не весь народ, а буквально несколько деревушек, где, по моим сведениям, белые люди бывали считаные разы и то очень давно — в промежутке между одна тысяча девятьсот сорок четвертым и одна тысяча девятьсот пятьдесят первым годами.

Туркана идеально соответствовали моим требованиям. Этот мирный народ обитал на севере Кении в пустынной труднодоступной местности, а их критерии красоты не имели ничего общего с нашими.

Мое путешествие продлилось шесть дней. Первые два я провел на борту трех разных авиалайнеров и с удивлением обнаружил у себя воздушную болезнь. Догадка подтвердилась, когда я устроился в крошечном двухмоторном самолете, где провел, наверное, самый долгий час своей жизни, ежесекундно подпрыгивая и раскачиваясь в разные стороны.

Затем я целых два дня наблюдал из окна автобуса удивительные пейзажи. По мере того как менялся цвет земли, преображался весь мир. Сначала все кругом было зеленое: куда ни глянь, везде яркий, величественный, брызжущий жизнью зеленый цвет. Через некоторое время он стал терять спесь, бледнеть и постепенно уступать место желтому. Он появился незаметно, небольшими пятнами, но постепенно отвоевал позиции, и к вечеру мир окрасился в охру. Поначалу она была с примесью оранжевого, довольно насыщенная, словно откормленное животное. А спустя еще тридцать часов, на этот раз на спине верблюда, а потом и пешком, вокруг осталась лишь пожелтевшая охра, сухая, как солома. Охра, умирающая от жажды. Вплоть до самого горизонта потрескавшаяся земля, глядя на которую удивляешься, откуда в ней силы кормить те чахлые растения, которые упорно продолжают здесь расти.

И вот наконец я у цели.

Стояла чудовищная жара, кругом простиралась голая пустыня, от созерцания которой мне становилось не по себе.

Завидев вдалеке первое селение, я уселся в спасительной тени старой акации. Это дерево с мощным узловатым стволом возвышалось посреди бескрайней пустыни. Обрадовавшись, что деревенские жители не замечают меня, я предвкушал момент, когда сниму наконец закрывающий лицо тюрбан. Мне хотелось продлить удовольствие, ведь скоро я смогу жить среди людей, не опасаясь, что мое появление доставит им чрезмерную радость. Я наконец стану как все.

Я посидел на земле, прислонившись спиной к дереву и набираясь сил, потом достал флягу и выпил почти все содержимое. Утолив жажду, я решил понаблюдать за своими будущими соседями в бинокль, который предусмотрительно взял с собой.

То, что я увидел, полностью соответствовало моим ожиданиям. Мужчины туркана были, как я и читал в книгах, сплошь покрыты шрамами: испещренная буграми кожа считалась у них воплощением красоты. Со временем они даже разработали специальную технику, позволяющую достичь «идеала»: каждые два-три месяцы шрамы вскрывались и от этого еще явственнее проступали на коже. Самыми привлекательными мужчинами считались обладатели самых заметных и распухших рубцов.

Кроме того, мне бросились в глаза их отвисшие нижние губы, украшенные внушительного размера металлическими кольцами. Туркана до сих пор практиковали древний ритуал, состоящий в следующем: при помощи обычного ножа мальчику вырывали один-два зуба на нижней челюсти, а потом в губе проделывали огромную дыру.

Меня это, конечно, шокировало, но вместе с тем и обрадовало: вряд ли они посчитают красивым мое гладкое тело.

Итак, мечта осуществилась: я нашел людей, которые не разделяют общие представления о прекрасном, живут вдали от цивилизованного мира, и, самое главное, никому из бывшего окружения не придет в голову искать меня здесь. Я сбежал от вездесущего телевидения, которому так долго помогал в его жуткой работе.

Этот монстр добрался до всех, кроме туркана — людей, которые скоро станут моими братьями. Я улыбался во весь рот, предаваясь мечтам о светлом будущем. В этот момент я чувствовал себя первопроходцем, обнаружившим новый континент и принявшим решение наслаждаться своей находкой в одиночку.

По-видимому, не я один пребывал в радужном настроении. Несколько абсолютно голых ребятишек весело играли неподалеку от деревни. Я умиротворенно наблюдал за их мельтешением, как вдруг мое внимание привлекла яркая деталь. Я поднес бинокль к глазам и попытался навести резкость на бегавшего туда-сюда ребенка.

Наконец мальчуган остановился. Его лицо ничем не отличалось от лиц его товарищей, но меня интересовало другое.

Я медленно опустил бинокль, чтобы рассмотреть его ноги.

То, что я увидел, разбило мне сердце.

У абсолютно голого мальчика на ногах были кроссовки Nike.

Ни удаленность от цивилизации, ни страшная нищета не помешали миру Люсинды добраться сюда.

Я понял, что нигде не буду свободен.

Мною овладело отчаяние. Последняя надежда разбилась о кроссовки на детских ногах, и я отправился в единственное место, где меня не найдут, — в самое сердце пустыни, туда, где нет ни одной живой души.

Твердо решив умереть, я несколько дней блуждал под палящим солнцем, расходуя запасы еды и воды.

Когда мне стало плохо, я пожалел, что не умею ориентироваться в этой враждебной человеку местности.

Потеряв сознание во второй раз, я понял, что хочу умереть быстро, а не мучиться долгие часы от голода и жажды.

Уже на исходе сил я вспомнил о чудодейственном средстве, лежавшем на дне рюкзака, среди многочисленных вещей, которые я взял с собой на случай опасности.

Система спутникового определения местоположения.

Только включи его, и через несколько часов Люсинда примчится на помощь с командой лучших врачей мира.

Я нажал кнопку «вкл», точно так же, как дома, готовясь к поездке, но ничего не произошло.

Вопреки инструкции, аппарат не издал пронзительного сигнала, не мигнул зеленой или хотя бы красной лампочкой.

Я вынул батарею, снова вставил, повторил операцию несколько раз. Безрезультатно: чудо-аппарат не работал.

Солнце пекло, я был на исходе сил. Меня покачивало из стороны в сторону, руки висели как плети.

Я шел, зная, что каждый шаг приближает меня к смерти.

Когда силы изменили мне, я упал на землю. Я даже не мог перевернуться на живот, чтобы укрыть лицо от палящего солнца.

Мое лицо исказила гримаса, и на пересохших, местами потрескавшихся губах выступило несколько капель крови, которые я инстинктивно слизнул.

Перед глазами замелькали черные пятна. Они стали разрастаться и росли до тех пор, пока полностью не затмили свет.

Все, конец.

Открыв глаза, я увидел на редкость безобразное существо, сверлившее меня взглядом. У существа было лицо древней старухи, обрамленное седыми косами, в них были вплетены обрывки веревки, украшенные деревянными статуэтками.

На иссохшем теле болтались голые груди.

Я огляделся и понял, что лежу в крошечной хижине. С глиняных стен взирали страшные маски, на полу валялись полотняные мешки и деревянные сосуды. Все они были наполнены травами, кореньями и прочими странными вещами, которые мне не удалось разглядеть.

Старуха взяла меня за руку и помогла подняться. У меня закружилась голова, и я тотчас снова сел. Но она не отставала. В результате мне удалось опять встать и даже сделать несколько шагов. Я вышел из хижины. Немного привыкнув к яркому свету, я огляделся и не увидел в округе никаких следов жилья. Насколько хватало глаз, тянулась голая пустыня.

Я вздрогнул, услышав гнусавый голос:

— Пей солнце. Оно тебе больше не враг, ведь твое тело уже не испытывает жажду.

— Вы говорите на моем языке, бабушка?

— Я знаю очень много вещей.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне известно гораздо больше, чем ты можешь себе представить.

— Честно говоря, я ничего не представляю, я просто не понимаю, куда попал.

— Ты там, где и должен был оказаться.

— Что?

— Перестань задавать вопросы, ты все понял.

— Нет, клянусь вам, я ничего не…

— Ты здесь не случайно. Уже после новолуния я знала, что ты двигаешься по направлению к Мидана. Тогда я пошла навстречу и нашла тебя.

— Мидана?

— Неважно, все равно не поймешь. Я принесла тебя в хижину и вылечила твое тело — вот все, что тебе нужно знать. Моя миссия почти закончена.

— Почти?

— Да, почти. Я излечила тело, но душа твоя все еще больна.

— Ты сможешь исцелить ее?

— Может быть. Но ты сам должен понять, в чем твоя беда, иначе лекарство не поможет.

— Я прекрасно знаю, в чем моя беда, но никакое лекарство не в силах совладать с ней.

— Ты забыл, что мне известно гораздо больше, чем ты можешь вообразить. Пойдем в дом, расскажешь о своем горе.

— Мое горе — это я сам. Лицо, тело… Я словно сосуд с ядом.

— Твой яд действует на других?

— На тех, для кого я лишь образ, нет. Говорят, я даже делаю их счастливыми. Всем остальным, кроме мамы и Люсинды, я приношу одни страдания. В лучшем случае страдания, в худшем смерть.

— Ты как солнце: светишь тем, кто далеко, и обжигаешь тех, кто осмеливается приблизиться.

— Да. Но я солнце, у которого внутри могильный холод.

Старуха буравила меня взглядом. И вот что меня поразило: она не обращала внимания на мое лицо, словно ей было все равно, как оно выглядит, она смотрела прямо в глаза. Я не находил в ее взгляде ни восхищения, ни опьянения моей красотой, а лишь одну доброжелательность.

— А ведь ты хороший человек. Да, теперь я понимаю, почему Мидана позвал меня. Твоя доброта — словно узник в тюрьме печали и одиночества.

Я опустил голову, тщетно пытаясь скрыть слезы, которые капали, оставляя на пыльных штанах мокрые пятна.

Старуха накрыла мою ладонь своей. Впервые в жизни я почувствовал, что ко мне прикасаются спокойно, по-дружески. Я вздрогнул.

— Странное ощущение, да?

— Да.

— Этого ты хочешь? Не обжигать тех, кто приближается к тебе?

— Да! Да! Я все перепробовал, но ничего не помогло.

Я могу исполнить твою мечту. Да, пожалуй, я сделаю это. А пока тебе надо отдохнуть. Когда наберешься сил, я объясню, что надо делать.

Несколько дней прошли в тишине и покое. Мы ничего не делали, почти не разговаривали. Я много спал и наслаждался тем, что, просыпаясь, не испытываю страха. Все остальное время я любовался пейзажем, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь кроме горизонта.

Время от времени старуха уходила в никуда, а потом возвращалась с едой или пучком растений странных оттенков.

Однажды утром она сказала:

— Время пришло. Скоро тебе придется уйти.

— Даже не знаю, хочу ли я… Здесь так хорошо. Рядом с тобой.

— Ты так говоришь от страха. Но в глубине души знаешь, что твоя судьба не здесь.

— Мечта еще не значит судьба.

— Для тебя именно это и значит. Выспись хорошенько этой ночью, завтра ты уходишь.

Я надел рюкзак, заметно потяжелевший от запасов продовольствия и воды, и долго благодарил старуху. Она неспешно протянула руку и ткнула пальцем в сторону горизонта.

— Иди прямо, никуда не сворачивай, через две ночи выйдешь к деревне. А потом деньги помогут тебе вернуться домой.

Сама она отказалась от моих денег, сказав, что огонь лучше разгорается, если подкидывать хворост.

Когда я отошел метров на двадцать, она крикнула:

— Не забывай, ты должен сделать то, что я тебе сказала, в следующее полнолуние! Иначе ничего не получится!

Я обернулся и еще раз помахал.

Несколько часов спустя я уже с трудом верил, что все это произошло на самом деле.

Обратный путь занял почти восемь дней — испытание пустыней вымотало меня больше, чем я думал. Но, уверен, это было частью инициации, переходом к новой жизни.

Несколько лет назад я на всякий случай купил и обустроил небольшую квартиру лично для себя и теперь был несказанно доволен своей прозорливостью. Ее скромные размеры и спартанские условия сполна окупались двумя важными достоинствами. Во-первых, она находилась в районе, где никому бы и в голову не пришло искать меня, а во-вторых, тамошний запас денег и продовольствия позволял жить припеваючи долгие годы.

Все было готово. Я выполнил все необходимые условия.

Устроившись на террасе, я любовался ночным небом, в центре которого висела полная луна, единственный свидетель последних минут моей бывшей жизни.

В точности следуя наставлениям старухи, я извлек содержимое джутового мешочка. Я высыпал травы, коренья и прочие странные ингредиенты в кипящую воду, потом тщательно процедил драгоценный отвар.

Все, пора!

Поднеся кружку к губам, я залпом выпил терпко-горькое зелье и три раза подряд, очень четко проговорил свое желание.

Я ждал чуда. Не двигаясь и практически не дыша, я прислушивался к своим ощущением, хотя понятия не имел, что должно было произойти: может, молния разрежет пелену облаков, а может, земля содрогнется. Через несколько минут нетерпение сменилось недоверием, а то, в свою очередь, гневом.

Чуда не произошло. Зато на меня навалилась необъяснимая усталость: руки и ноги налились свинцом, глаза закрывались.

Из последних сил я дотащился до спальни и рухнул на кровать: вместо магического зелья мне подсунули сильнейшее в мире снотворное. Я был разочарован.

Проснулся я среди ночи. Все тело ломило, я ощущал каждую косточку, каждую мышцу. Я с трудом поднялся, чувствуя себя ужасно разбитым. Со мной такого никогда не было.

Я еле дополз до ванной комнаты и уже у двери испытал странное чувство. Нащупывая в темноте выключатель, я несколько раз промахнулся, потому что, как выяснилось потом, искал его на добрых двадцать сантиметров ниже.

Наконец я зажег свет и взглянул в зеркало.

Я увидел…

Увидел себя.

Уже несколько часов я разглядываю свое лицо.

Часа три-четыре точно. А может, и больше.

Не верю своим глазам! Результат превзошел мои самые смелые ожидания.

Вчера, произнося свое желание три раза подряд, я и представить себе не мог, что оно исполнится в точности, как я просил.

— Хочу быть обычным. Хочу быть обычным. Хочу быть обычным.

Я мечтал стать самым обычным человеком в мире. И вот я им стал. Может, даже более обычным, чем мне хотелось.

У меня такая банальная внешность, что стоит на секунду отвернуться от зеркала, как я уже не узнаю себя, снова взглянув на отражение.

Даже глядя на себя, я не способен описать, что вижу. Во мне нет ничего выдающегося.

Не низкий и не высокий.

Не блондин и не брюнет.

Не толстый и не тонкий.

Ни одно из тех слов, которыми обычно характеризуют людей, мне не подходит.

Теперь я никто.

Могу делать что хочу.

Говорить что хочу.

Думать что хочу.

Потрясающе!

Я даже не заметил, как взошло солнце. Лишь по шуму за окном понял, что наступило утро. Я готовился открыть для себя настоящий мир, не будучи центром всеобщего внимания. Но тут возникла небольшая проблема: я не учел, что обычный человек — это человек среднего роста. Несмотря на обилие одежды, мне нечего было надеть, все штаны и рубашки были велики.

Неприятное чувство.

К счастью, небольшой сейф ломился от банкнот, так что я мог спокойно купить все необходимое.

Купить. Пойти в магазин и купить. Какое счастье.

Лифт останавливается на третьем этаже, входит женщина. Я по привычке опускаю голову, боясь, что она заметит меня и начнет приставать. Но, не обращая никакого внимания, она встает справа и прислоняется к стеклу.

Очень странное ощущение.

Некоторое время я смотрю на нее, но ничего не происходит. Лифт останавливается, раздается негромкий звонок, и женщина выходит. Честно говоря, я удивлен, что она не поздоровалась и не попрощалась. Это же обычная вежливость. Ладно, главное — желание сбылось: впервые в жизни мое появление не вызвало никакой реакции.

Идти по улице, будучи обычным человеком, — это настоящее счастье. Можно делать все что угодно. Рассматривать людей, витрины, машины. Остановиться, поглазеть на фонтан, пойти дальше, а минуту спустя снова замереть на месте, рассматривая что-то другое.

Это называется свобода.

Нахожу магазин и прошу продавщицу подобрать одежду нужного размера. Она отвечает спокойно и четко, как и полагается профессионалу. Молча приносит в примерочную штаны, футболки, свитера и пиджаки, иногда позволяя себе короткий комментарий. Я смакую каждый момент. Каждую паузу между фразами.

Какое забавное у меня теперь брюшко! Я щупаю его, а когда отпускаю, оно колышется некоторое время.

Поскольку на улице холодно, я покупаю теплый свитер с забавными снежинками. Он будет неплохо смотреться с ветровкой цвета хаки.

Надо сказать, эта одежда гораздо удобнее той, что я носил раньше.

Вот я и проголодался. Как же приятно зайти в ресторанчик и наконец сесть! Просто сесть за столик. Никакой шумихи, никто не кричит и не разглядывает меня.

Я так счастлив. Мне хочется обнять весь мир!

Похоже, я выбрал не лучшее заведение: официант проходит мимо, не замечая меня! Пришлось несколько раз помахать, прежде чем он соизволил подойти.

— Чего изволите?

— Что, простите?

— Я вас слушаю, заказывайте!

— Курицу с картошкой фри, пожалуйста.

— Напитки?

— Просто вода.

— Курица с картошкой фри и вода, о’кей!

Ну и тип, ни «здравствуйте», ни «добро пожаловать»… Кажется, мне сегодня не везет: сначала эта женщина в лифте, теперь он. Что за невежи…

Ладно, ничего страшного, им не удастся испортить мне настроение!

Ну что, мир, выпьем за нас с тобой?

Я смертельно устал! Весь день бродил по городу и совершенно вымотался. Кажется, мое новое тело не в лучшей форме, наверное, стоит заняться спортом. Боже, как болят ноги!

А еще такое впечатление, что я не всегда себя контролирую и из-за этого постоянно натыкаюсь на людей. Наверное, когда я хожу, меня болтает из стороны в сторону.

Конечно, все не может быть идеальным. Я выбрал жизнь обычного человека, и теперь мне придется смириться с некоторыми своими недостатками. Обычное тело, обычная внешность, обычные способности… Такое ощущение, что и мысли у меня самые что ни есть банальные. Удивительно! Принимая душ, я заметил, что все мои части тела стали обычными…

Признаюсь, это меня слегка расстроило.

Ладно, надо чем-то жертвовать, к тому же я так много получил взамен.

Впервые в жизни вижу людей, ведущих себя естественно. Раньше, даже когда я прятался за зеркальной перегородкой, они выглядели несколько странно, очевидно, нервничали при мысли о том, что я смотрю на них. Сейчас, даже стоя на расстоянии метра, они ведут себя так непринужденно, словно меня не существует. Иногда я слышу обрывки разговоров, это очень интересно.

Когда я зашел в кафе, за соседним столиком сидела молодая пара. Они весело болтали, не обращая на меня внимания. Вначале мне показалось, что молодой человек ведет себя довольно странно: он постоянно делал комплименты сидящей напротив девушке. Какая ты красивая, как с тобой весело, какая ты умная… Это длилось больше часа. На прощание она подставила ему щеку, но он поцеловал ее в губы. Девушка ничего не сказала, хотя явно не ожидала такого.

Я понял: он врал, чтобы соблазнить ее. И это сработало.

Раньше все пытались соблазнить меня. Правда, они никогда не врали.

О’кей, теперь можно поужинать и посмотреть хороший фильм! Съем-ка я сэндвич с говядиной и запью все это дело хорошим пивом. А что там у нас по телевизору? Ого, «Чао! Манхэттен» Палмера и Уайсмана! Когда у меня брали интервью, я по совету Люсинды всегда говорил, что это мой любимый фильм. А поскольку его мало кто знает, я привычно пояснял, что нахожу его «высокохудожественным» и «экспериментальным». Честно говоря, я смотрел его два или три раза, но так ничего и не понял. На вопрос о любимой книге я неизменно отвечал: «Кодекс Серафини», написанный Луиджи Серафини, и у людей непроизвольно вытягивались лица. Если честно, сам я это вообще не читал.

Больше в моей жизни нет журналистов. А значит, нет и лжи. С этим покончено раз и навсегда.

Что мне сейчас хочется, так это посмотреть хорошую комедию.

Ого! Не может быть! Впервые за долгое время мне чего-то хочется.

Так, чем бы заняться завтра? Утром буду гулять, пообедаю в ресторанчике, а потом…

А потом посмотрим.

— Здравствуйте, месье!

В чем дело? Почему он не отвечает?

— Добрый день, мадам!

И эта прошла мимо! Невероятно! Мне же хочется поговорить! Бродить по улицам с утра до ночи — это прекрасно, но я хотел стать обычным, чтобы общаться с людьми! А со мной никто не хочет разговаривать!

Что-то здесь не так.

Наверное, приставать к людям на улице не лучшая идея. Но как же привлечь к себе внимание?

Боже мой, скольким вещам мне предстоит научиться… Как это здорово!

Вот в фильмах люди часто знакомятся в барах. Да, точно! Обычно один угощает другого пивом, потом они болтают о том о сем, обсуждают свою жизнь, разные проблемы, чокаются, и не успеешь оглянуться, как становятся лучшими друзьями.

Друзьями…

Только сейчас я понимаю, что у меня никогда не было друга! А ведь в кино всегда показывают приятелей. Они делают вместе кучу всего интересного: путешествуют, устраивают ужины, подшучивают друг над другом… Мне тоже хочется над кем-нибудь подшутить! В фильмах друзья постоянно хохочут, хлопают друг друга по спине, выливают друг дружке на голову стакан воды или, еще лучше, кидаются кремовыми тортами! Отлично, я найду друга, и мы будем кидаться тортами. Быть может, однажды алюминиевое блюдо приклеится на несколько секунд к его или моему лицу, прежде чем упасть на пол, обнаружив сладкие потоки, стекающие по лбу и по щекам. Вот это будет весело!

О, думаю, этот бар — отличное место, чтобы найти друга! Внутри много народа, все как надо. Потом мы будем вспоминать этот день и говорить:

— Помнишь тот бар на углу? Конечно, помню! Ведь именно там мы стали лучшими друзьями!

Я захожу, расплываясь в улыбке, но внутри царит гробовая тишина. Все лица обращены к большому экрану. Работает новостной канал, внизу светится красно-белая надпись: «Специальный выпуск». Бармен, встав на цыпочки, протягивает руку с пультом и увеличивает громкость.

— Мы получили официальное сообщение об исчезновении Самого красивого человека в мире. Люсинда Феррари только что выступила с обращением, посвященным этому событию. Вот ее слова.

На экране появляется Люсинда. Она почти не накрашена и выглядит лет на десять старше, чем несколько недель назад.

— Дорогие друзья, хочу поделиться с вами своими тревогами. Недавно я получила письмо от Самого красивого человека в мире, где он ясно говорит, что больше не хочет появляться на публике. В последнее время он часто намекал на желание уйти от мира и о невероятном давлении, которое постоянно ощущал. Прочитав его послание, я поняла, что он принял решение. Дорогие друзья, думаю, что…

Все посетители бара задерживают дыхание.

— …что мы его никогда больше не увидим. Никогда. Даже не представляю, что он с собой сделал. Я знаю его лучше других и поэтому очень волнуюсь. Надеюсь, с ним все будет хорошо, но…

Не договорив фразу, Люсинда захлебывается в рыданиях. Она вытирает слезы платком, шепчет: «Прощайте» и отворачивается, не обращая внимания на вспышки фотоаппаратов и вопросы сотен окруживших ее журналистов.

Прощай, Люсинда.

Хотя лично я совершенно не жалею, что Самого красивого человека в мире больше не существует.

На экране снова появляется ведущая, зачитывающая анонс новостей. Официант убавляет звук, и постепенно бар снова наполняется шумом голосов.

Вот и тема для разговоров! Отличный момент попробовать свои силы! Так, кого бы выбрать…

О, вот этот выглядит довольно мило.

— Ну, исчез этот тип и что дальше?

— Как «что дальше»? Да ты вообще соображаешь?

Ну вот, нарвался на хама. Ладно, ничего страшного! Попробую заговорить вон с тем, он вроде выглядит нормальным.

— Здорово! Ну и история!

— И не говори! Просто ужас! Представляешь, если мы больше никогда его не увидим? А вдруг… вдруг он покончил с собой?

— Нет, конечно!

— Что значит «нет, конечно»? Как можно такое говорить? Ты же не знаешь его!

— Ха! Отлично знаю.

— Что? Ты знаешь Самого красивого человека в мире? Хорош врать!

— Я не вру, мы с ним… как бы так сказать… он мне как брат!

Мой собеседник замирает на пару секунд, а потом вскакивает с криком:

— Эй, ребята, послушайте! Этот тип выдает себя за брата Самого красивого человека в мире!

— Кто? Вот этот?

— Он самый. Клянусь, он именно так и сказал!

Все смотрят на меня с презрением. Я вижу в их глазах… Даже не знаю, что это за чувство. На меня никогда так не смотрели.

И тут начинается:

— Да за кого он себя принимает?

— Ты вообще видел его рожу? Он же некрасивый!

— И не стыдно ему?

— Ага, еще и в такое время!

— Вот мудак!

— Лжец!

— Неудачник!

— Давай, вали отсюда!

Один из обидчиков вытаскивает из-под стакана салфетку, сминает и кидает в меня. Салфетка попадает в плечо. Все остальные тут же следуют его примеру. Я по привычке закрываю лицо руками, словно скомканные бумажки могут поранить его.

Обстрел продолжается секунд десять. Наконец с места поднимается здоровенный детина и, подойдя ко мне, просит всех успокоиться. Ну наконец! Хоть кто-то пришел на помощь.

— Прекратите! Оставьте его в покое!

Дождь из салфеток и оскорбления тут же прекращаются. Кажется, я обрел друга.

— Спасибо, месье.

— Не стоит благодарности, малыш. Нельзя же, в самом деле, оскорблять брата Самого красивого мужчины в мире!

— Конечно, нельзя. Я с вами полностью согласен.

— Полностью согласен! Офигеть! Эй, ребята, давайте-ка проучим его!

Он берет с барной стойки кружку пива и медленно выливает мне на голову. Кажется, я начинаю бояться. Или не бояться… Что же это за чувство… Никогда прежде такого не испытывал…

— Что сидите? Помогайте!

Мужчины и женщины встают из-за столов, подходят и с громким смехом по очереди выливают мне на голову содержимое стаканов. Я не знаю, что делать, как реагировать.

У меня горят щеки, кружится голова. Это новое для меня ощущение, но, кажется, я видел людей в подобных ситуациях. Людей, которых прилюдно оскорбили.

Так вот что я ощущаю!

Чувство унижения.

Впервые в жизни я испытываю стыд.

Я вылетаю из бара, с меня текут ручьи пива и содовой.

Со всех ног бегу прочь.

Наконец я дома. Закрываю замок на два оборота и сползаю на пол.

Почему мир так жесток?

Я готов расплакаться.

В день папиной смерти я испугался людей. Испугался безумной толпы, движимой животными инстинктами. В баре все было по-другому. Я испугался людей, потому что они прекрасно понимали, что творят, и действовали с холодной расчетливой жестокостью.

Думаю, люди от природы злые.

Я сижу дома уже три дня. Даже не знаю, осмелюсь ли в ближайшее время выйти на улицу. Но ведь я пожертвовал своей красотой, чтобы жить полной жизнью, а не сидеть взаперти, как раньше…

Хм, кто-то звонит в дверь. Я вроде не заказывал ни пиццу, ни… А! Может это сосед хочет познакомиться со мной? Было бы неплохо завязать добрососедские отношения. Пойду посмотрю, как он выглядит…

— Откройте, полиция. Что вы здесь делаете, месье?

— Я у себя дома!

— Нет, вы не у себя дома. Вы в квартире Самого красивого человека в мире.