Я вижу твои губы

Алана Инош

Я вижу твои губы

Аннотация:

Они сошлись: крепкий чай и кофе в турке; солнце, нарисованное тональным кремом, и чёрно-белый комикс о брюнетке; фотоаппарат и карандаш в нервных пальцах. У обеих в жизненном багаже – своя история и своя боль. Борьба за жизнь одарённой девочки – юной певицы с ограниченными возможностями тела, но неограниченной силой духа – стала их общим делом.

Что могло быть прекраснее горячей терпкости крепко заваренного чая? Эта ни с чем не сравнимая, бархатистая, темпераментная нотка во вкусе, благородный аромат и глубокий, насыщенный цвет... Грея о кружку озябшие ладони, Лия смотрела, как Катюшка играет со своими новыми знакомыми – двумя девочками, мамы которых сидели на соседней скамейке. Обе родительницы были поглощены «зависанием» в смартфонах и только изредка бросали на своих чад контролирующий взгляд. Иногда с их стороны слышалось что-то вроде:

– Наташа, не убегай далеко!

– Лена, голубя трогать не надо, он грязный!

Конечно, чай из термоса не мог сравниться со свежезаваренным, но и в нём было достаточно тепла и уюта, чтобы согреться в этот солнечный, но прохладный майский день. Нежная, клейко-зелёная тополиная листва лоснилась, будто лаком покрытая; Катюшка любознательно спросила: «Мама, а почему листики блестят?» «Потому что они новые», – объяснила ей Лия. Щедро поделившись с Наташей и Леной своим набором цветных мелков, маленькая почемучка рисовала завитушки на асфальте и уже совсем забыла о своём вопросе. А Лие это почему-то втемяшилось в голову, и она никак не могла перестать думать об этих новеньких, свежих, пахнущих щемящей весенней тревогой листиках.

Эти мысли порхали лёгкими пташками, звали куда-то в шелестящую тополиную даль, но действительность ржавой цепью приковала её к земле. Работа, зарплата, коммунальные услуги, продукты, плата за детский сад, отчёты, цифры. Жить. Выживать. Поднимать ребёнка. От всего этого брови застывали с вечной хмурой складочкой между ними, скулы сурово заострились, а челюсти были постоянно стиснуты в напряжении. Боль в плечах и шее становилась неотступной спутницей, привычной и обычной, как этот глухой, суетливый шум транспорта. Город-муравейник, в котором никому нет дела до других, где каждый уткнулся в свой смартфон и видит мир через маленький световой прямоугольник... Или думает, что видит.

У Лии, конечно, тоже был смартфон, но сейчас он лежал на дне сумочки. Вместо него она достала блокнот и карандаш; линии зашуршали, ложась на страницу. Тополь, скамейка, играющие дети. Лию это успокаивало. Рисование и горячий чай – вот два обезболивающих, на время снимавших это мучительное напряжение в шее. Сейчас она «принимала» сразу оба средства, а ветер шевелил длинные тёмные пряди её распущенных волос. Ясный весенний день улыбался, но не снимал груза забот с хрупких, усталых плеч.

– Мама, я кушать хочу! Можно мне бутербродик?

Это Катюшка прильнула к коленям, заглядывая в глаза – уменьшенная копия Лии, только без хмурой складочки между бровями, беззаботная и весёлая. Лия зашуршала пакетом, а дочка, щедрая душа, пригласила своих подружек – пришлось угощать и их чаем с бутербродами. А мамаши девочек даже не удосужились оторваться от виртуальной реальности: их пальцы проворно орудовали, прокручивая что-то на экранах. Их внимание было там, внутри; улыбки предназначались котикам, а поставить «лайк» фотографиям еды стало чуть ли не более социально значимым действием, чем нанести визит друзьям.

Вон и та рыжая девушка с ноутбуком на коленях тоже «жила» в глобальной сети. Она ещё и отгородилась от действительности наушниками и увлечённо печатала: пальцы так и порхали по клавиатуре. Лия сама не заметила, как начала рисовать её. Золотистая короткая шапочка волос, свободные джинсы, кеды, массивные спортивные часы на тонком запястье, а глаза – цвета чайной заварки, янтарно-тёплые. Янтарный электрический разряд.

Она слишком загляделась на рыжую девушку: та, оторвав взгляд от монитора, вскинула глаза на Лию. И снова будто электрический разряд – прямо в сердце. Оно затрепыхалось, захромало, переходя с галопа на иноходь и обратно.

Спокойно... Дышать, дышать медленно, раз, два, три – вдох... Четыре, пять, шесть – выдох. Новые листья обнимали свежестью весеннего глянца, чай горчил в горле, терпкое благородство кареглазого темперамента уносило в рыцарские времена. Карандаш перечёркивал этот бред, и следом за дыханием Лия выплывала на поверхность реальности – майской действительности с жёлто-розовыми меловыми завитушками на асфальте, в мир работы, усталости, ответственности и кибер-одиночества социальных сетей.

Асфальт льнул к ногам, полз серой плоскостью под шагами. Катюшкина тёплая ручка – в руке Лии, майское небо – обрывками белой облачной ваты над головой.

– Мама, а почему колбаса докторская? Её доктора едят? А из чего делают мелки? А куда попадает вода из раковины?

Впору было достать смартфон и задать вопрос: «О'кей, Гугл, почему колбаса докторская?»

*

Слишком много потерь обрушилось на неё в сравнительно небольшой промежуток времени. Отец Катюшки, Олег, погиб ещё до рождения дочки; они с Лией не успели оформить законный брак. Запутанная там была история, мучительная, с расставаниями и воссоединениями. Олег стал попыткой Лии быть «как все»; своё прошлое она от него скрывала, но оно всё-таки вышло наружу. Олег сгоряча назвал Лию «извращенкой», и они расстались. А через пару недель после разрыва тест показал две полоски. Лия не стала сообщать Олегу о ребёнке, но он узнал сам – от общих знакомых, когда под просторной одеждой у Лии уже красноречиво проступал животик. Олег пришёл с цветами, попросил прощения за грубые слова и сделал Лие предложение.

«Не знаю, какая бы у нас получилась семья, если бы ты выжил в той аварии, Олежек. Ты очень, очень хороший... Вспыльчивый и упрямый иногда, но честный и порядочный. Я знаю, ты любил меня. И Катюшку бы тоже любил, будь ты жив. В тебе было очень много любви... А вот во мне её не хватило, хоть я и пыталась...» – Ладонь Лии скользнула по надписи на памятнике. Поправив чёрный платок, она медленно выпрямилась и вышла из могильной ограды. На аллее её ждала мама с коляской, в которой мирно спала её внучка – Катюшка.

Они с Олегом учились в одном классе. Хороший парень, на которого можно положиться, лучший друг, который не подведёт – это всё о нём, безусловно. Лучше бы он только другом и оставался. После школы их пути разошлись, а снова увиделись они на встрече одноклассников спустя десять лет. Он совсем не изменился: был всё тот же добрый, открытый, энергичный парень, весёлый, с голубыми сияющими глазами и улыбкой с ямочками – одним словом, положительный со всех сторон... Яркий, заметный, мужественно-красивый, с тёплым, глубоким голосом и лучистым обаянием. Даже странно, что ни одна дамская ручка до сих пор не завела это редкое сокровище в загс. По его шутливым словам, попытки были, но он не поддался.

– Роскошный мужик Гордеев, просто исключительный, – говорили между собой одноклассницы в курительной комнате ресторана – подвыпившие и расслабленно-развязные. Задумчиво щурясь сквозь пелену табачного дыма, они сожалели, что не подцепили его ещё в школе. И от их слегка затуманенных хмелем, но не потерявших женской проницательности взглядов не укрылось, какими глазами Олег смотрел на Лию.

– Слушай, Никифорова, он же ещё класса с девятого по тебе сохнет. Эм-м... Ты же ещё Никифорова, да?

Лия натянуто улыбнулась и подтвердила, что в её паспорте по-прежнему стояла девичья фамилия. Языки подогретых выпитым девчонок развязались, и они охотно рассказывали подробности своей личной жизни, а она не могла быть столь же откровенной. Пробормотав что-то уклончивое, она поспешила покинуть курилку.

Результатом поисков Той Самой и Единственной стало не счастье, а опыт, состоявший из болезненных шишек, ноющих ран на разных стадиях заживления и изрядной порции усталого пессимизма. Тёмная, беспросветная, депрессивная полоса тянулась и тянулась, как бесконечная трасса; в отношениях с родителями настало отчуждение, они не поддержали и не приняли, считали это блажью. Мама мечтала о внуках. Её мечта в итоге сбылась, пусть и не совсем так, как хотелось бы.

Лучше бы Олег оставался другом... Надёжный, светлый, тёплый, сильный – перечислять все его прекрасные качества можно было бы бесконечно. Он умел развеселить, умел поддержать просто своей улыбкой, присутствием, звуком голоса. Мог бросить всё и приехать среди ночи.

«Ты заслуживал лучшего, Олежа. Заслуживал женщину, которая по-настоящему полюбила бы тебя». Горькое эхо реяло над осенними берёзами, светлыми и грустными стражами кладбищенского покоя. Что теперь толку сожалеть?..

Мамина мечта о внуках сбылась. Катюшка спала в коляске, а мама улыбалась. Они с Лией шагали по мокрой аллее среди могил – обе в чёрных платках. Фигура матери становилась прозрачнее, превращаясь в призрака, а потом совсем растаяла. Домой Лия вернулась одна – вернее, вдвоём с дочкой.

Тёмным снежным утром во дворе дома остановилась отцовская машина. Лия уже спешила по лестнице вниз, прижимая к себе Катюшку в зимнем конверте с рукавами – смешном и милом, с круглыми звериными ушками на капюшончике. Совсем игрушечная, как плюшевый медвежонок – с тем лишь отличием, что игрушки молчаливы, а свёрток на руках у Лии пищал и хныкал.

– Спасибо, пап, – сказала Лия, садясь в машину.

– Да о чём речь... Не стоять же вам на остановке в минус тридцать.

Из детской поликлиники Лия шагнула с Катюшкой в мягкую, густую и влажную метель. Фигура отца, открывшего для неё дверь больницы, тоже стала призрачной и растаяла, пока они спускались с занесённого снегом крыльца. Лия села с ребёнком не в машину, а в маршрутку.

У кладбища пышно цвела сирень, и Катюшка запрыгала под душистым пологом, протягивая к нежно-лиловым гроздьям ручки. Лия отломила три веточки – по количеству могил.

– На, держи, – сказала она, вручая их дочке. – Подаришь по одной папе, бабушке и дедушке.

*

Майский день тонул в пышной яблонево-сиреневой пене. Перекатавшись на всех каруселях до дурноты, Катюшка потянула Лию в детский городок – на полосу препятствий. Пока она там лазала, как маленькая неугомонная обезьянка, Лия снова грела вечно зябнущие руки чаем из термоса. Тяжёлое время прошло, как страшный сон, но отголоски всё ещё порой холодили сердце. Выжить в одиночку, выстоять, не расклеиться... Та ещё задачка – с кучей неизвестных. Лия не могла позволить себе роскошь не работать: на пособие не очень-то проживёшь. Но с кем оставить ребёнка? На похоронах отца к ней подошла тётя Маша – то ли двоюродная, то ли троюродная его сестра. Невысокая, коренастая, улыбчивая, ласково-вкрадчивая – Лиса Патрикеевна, только что без рыжего хвоста. Не то чтобы совсем уж корыстная и не сказать чтоб жадная, скорее – ушлая.

– Ничего, девонька, не горюй. Я на пенсии, могу и с деткой посидеть, пока ты на работе. Нахлебницей я тебе не буду, у меня своя пенсия.

Но у тёти Маши было условие: её сыну Вове требовалось жильё. И желательно – по-родственному, без арендной платы.

– Коммунальные он сам платить будет. Зарабатывает он немного, а съём квартиры – удовольствие дорогое нынче. Может, потом работу получше найдёт, и другие варианты с жильём появятся.

Увидев брательника Вову, Лия испугалась: ей лыбился здоровый амбал с типично криминальной внешностью. Но тётя Маша заверила, что её Вовочка совсем не преступный элемент, а спортсмен и очень даже работящий парень. И, конечно же, не пьёт.

Это сейчас Лия понимала, что следовало вежливо отказаться, но тогда она была растеряна до слёз – одна, с ребёнком на руках... Доброта, ласка и заботливая хозяйственность тёти Маши её подкупили, и она согласилась на её условие. Тётушка перебралась жить к ней, а Вовчик вселился в опустевшую квартиру её родителей. Зажили они славно: Лия работала, тётя Маша пекла восхитительные пирожки и присматривала за ребёнком, Вовчик вёл себя тихо-мирно и по коммунальным счетам платил добросовестно. Случалось, женщин иногда водил, но он был парень холостой – что называется, в активном поиске.

Тихое житьё-бытьё кончилось через полгода: случилась пьяная драка с поножовщиной. Вовчика арестовали, а Лия почти без чувств сползла по косяку, увидев заляпанную кровью комнату. На полу – огромная лужа, пятна на ковре, отпечатки окровавленных ладоней на мебели, брызги на стенах... Вот тебе и спортсмен. Вот тебе и «не пьёт».

Тётю Машу с инфарктом увезли в больницу, и неизвестно, как бы Лия выкрутилась, если бы соседка по лестничной площадке, тоже пенсионерка, за символическую плату не согласилась присматривать за Катюшкой.

Квартиру родителей после совершённого в ней убийства долго не удавалось сдать или продать, хоть она и располагалась в хорошем районе. Способствовали тому «добрые» соседи, которые были готовы выложить ту историю во всех подробностях любому потенциальному съёмщику или покупателю. Пришлось сбавить цену, и не слишком придирчивый к таким деталям покупатель всё-таки нашёлся. Отцовскую машину Лия оставила себе, а деньги от продажи квартиры положила на счёт.

Лия ездила уже на другой, новой машине. Она была хорошим специалистом и неплохо зарабатывала, но её работа уже начала её тяготить. Всякий раз утром грудь наполняло безысходное и тяжёлое чувство, обнимавшее её, как холодная, тёмная толща воды: опять... Спасала лишь необходимость зарабатывать средства к существованию не только для себя, но и для Катюшки – единственный мотив, который ещё заставлял Лию держаться за эту работу и, стиснув зубы, идти туда снова, снова и снова... Пять дней в неделю, с девяти до девятнадцати, с обеденным перерывом с часу до двух. Белка, колесо, бегать. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.

Она разучилась радоваться. Совсем. Душа будто выгорела изнутри, и Лия жила на автопилоте, как некий механизм, робот, запрограммированный на выполнение набора функций. Маленький беспокойный огонёк внутри иногда вспыхивал тревогой: так не должно быть, это неправильно... Но как вырваться из этого порочного круга, Лия не знала.

Карандаш летал по линованной странице блокнота, из-под грифеля выходили штрихи, быстрые и небрежные, шероховатые, надломленные. Усталые. Карусель, тополя, фигурки людей. Киоск со сладкой ватой. Чего-то не хватало этому небу... Солнечного диска, быть может? Линованное небо молчало в ответ.

– Мама, мама, смотри!

Звонкий Катюшкин голосок ворвался в зыбкую пелену задумчивости, и Лия, вскинув взгляд, улыбнулась. Дочка не должна чувствовать эту пустоту, эту выжженность, мама должна быть её небом и солнцем, её миром, её каменной стеной. Лия искала внутри силы для улыбки и нашла – искорку тепла, маленькую и слабую, но ещё живую. Эта искорка умрёт в последнюю очередь.

Да, бумажному небу не хватало солнца, и Лия его нарисовала: схематичный круг и пара-тройка лучей. Белое солнце, ненастоящее и плоское... Цвет – вот чего ему недоставало. Рыжий, как волосы той девушки. Лия порылась в сумочке и нащупала в недрах тюбик тонального крема; повинуясь порыву, она собиралась использовать его не по прямому назначению. Нажатие – и горошинка крема застыла на кончике пальца. Пусть не рыжий, пусть телесного цвета, но – Бог с ним, оттенок неважен. Важен сам цвет, его наличие. Лия размазала круговыми движениями крем по солнечному диску на бумаге. Других красок у неё не было, но рисунок стал совсем иным. Кроны тополей отливали зеленью, шевелились и дышали, фигурки людей ожили и зашагали, а карусель закрутилась. Всего лишь капля крема – и такая метаморфоза.

– Возьмите.

Лия вздрогнула, будто солнце спрыгнуло с бумаги и зависло перед ней раскалённой шаровой молнией. Рыжая девушка протягивала ей какие-то разноцветные сухие брусочки, похожие на мелки, а ноутбук был уже убран в чехол и висел у неё на плече.

– Вашему рисунку не хватает цвета.

Карие глаза обдавали чайным теплом, дышали янтарным закатом. Лия взяла брусочки.

– Это что – пастель?

– Ага.

– Я не умею ей рисовать.

– Думаю, у вас получится.

– Хм... А вы всегда носите с собой набор?

Смех, искорки в чайной глубине глаз.

– Нет, завалялись на дне сумки.

Мягкие штрихи ложились на бумагу: зелёные, бежевые, голубые, жёлтые.

– По-моему, у меня получается детская мазня, – засмеялась Лия, возвращая девушке брусочки пастели.

– Да нет, всё хорошо. Надо только немножко сгладить... Смотрите!

Более уверенная рука положила на рисунок новые штрихи, слегка растушевала пальцем. Ветерок зашелестел страницами, перевернул их, вогнав Лию в краску: девушка увидела свой портрет.

– Знакомая личность, – сказала она с улыбкой.

* * *

– Ну наконец-то, Танюш... Кушать будешь? Я курицу запекла и блинчики твои сделала любимые, гречневые...

– Да какое кушать, ба... Поздно уж.

Чмокнув бабушку в морщинистую щёку, Татьяна оставила сумку в прихожей и сразу проскользнула в ванную – умыться. Юбилей затянулся до девяти вечера, а она была обязана оставаться до конца и снимать эти сытые и пьяненькие лица. Юбиляр с тремя подбородками и галстуком на животе почти параллельно полу, его супруга – дама-контрабас с таким же низким и властным голосом, как у этого инструмента. Завтра обрабатывать двести снимков.

Тинка не спала – читала в постели. Книга была слишком тяжёлой для её прозрачно-хрупких рук – огромный, как кирпич, том, и она поставила её нижним обрезом на одеяло. Свет бра озарял копну её золотых волос, собранных в небрежную косу. Тинка – это сокращённо от «Кристина».

Татьяна склонилась, накрыла тонкие косточки её запястий ладонями.

– Чего не спишь? Ты видела, сколько времени?

Улыбка Тинки прозвенела тихим колокольчиком (совсем как её имя):

– Я же сова, не засыпаю рано.

– Совёночек ты мой, – вздохнула Татьяна, пробегая пальцами по богатому шёлку золотистых прядей. – Как ты сегодня? Уколы все поставили?

– Ага. Норм.

Постель была приспособлена для искривлённой спины сестрёнки: прямо лежать та не могла и спала полусидя, поддерживаемая подушками. Диагноз её звучал грозно: спинальная амиотрофия Верднига-Гоффмана, его поставили ей в десять лет.

– У тебя всё хорошо? – Тоненькая рука невесомо легла на рукав Татьяны, большие прозрачно-голубые глаза смотрели с мягкой проницательностью усталого, искалеченного ангела. – У тебя лицо прямо измученное...

– Всё супер, Тинок. Просто работы было много. Все как обычно.

Татьяна всё-таки закинула в себя пару блинчиков со сметаной, прихлёбывая травяным чаем. Свой поздний ужин она ела, не отрываясь от компьютера. А у Тинки была радостная новость: они с бабушкой съездили на прослушивание к педагогу по вокалу, и та согласилась заниматься с Тинкой.

– Представляешь, я арию Царицы Ночи ей спела... Ну, какая из меня Царица? – Сухонькая, измождённая ладошка сестрёнки сделала «фейспалм», прикрывая смущённую улыбку. – Но мне ж хотелось блеснуть!.. Впечатление произвести.

Тинка бредила оперой. Одному Богу было известно, чего ей стоило извлекать из своей впалой груди ангельские звуки – чистейшее, райское, хрустальное, летящее колоратурное сопрано. Ей было тяжело дышать, тяжело просто жить... Каждый день, каждая минута были борьбой. До сих пор она занималась сама, искала какие-то уроки вокала в интернете, поглощала специальную литературу и пела, пела, пела – до изнеможения, до потери дыхания. Она даже мужские арии исполняла по-своему, в только ей доступном божественном диапазоне – заоблачном, крылатом. Больше всего она любила арию Неморино – «Una furtiva lagrima». У соседей не хватало духу жаловаться. Да кто бы посмел заикнуться – потребовать, чтобы это чудо смолкло?

Операция на позвоночнике стоила дорого, им удалось собрать пока только четверть суммы. Татьяна работала с утра до вечера, откладывая понемногу; также сбором средств занимался детский благотворительный фонд. Тинка мечтала о консерватории... Когда-нибудь, когда ей сделают операцию, она обязательно поступит – так она говорила. Вся душа сияла сегодня в её глазищах: Любовь Васильевна согласилась с ней заниматься. Бесплатно!

– Золотая женщина, просто золотая, – сказала бабушка, смахивая слезинку. – Дай ей Бог здоровья!..

От возбуждения сестрёнка не могла уснуть до полтретьего ночи, а с ней и Татьяна – падающая замертво от усталости, но заражённая этой чистой, наивной радостью. Чтобы достойно предстать перед учительницей, Тинка с бабушкой даже сшили красивое белое платье; теперь оно висело на плечиках, а сестрёнка бросала на него лихорадочно-нежные взгляды, полные самых смелых надежд.

– Ну всё, совёнок, спать, – зевнула Татьяна, роняя голову на руки.

Воздушные пальцы ласково тронули её волосы.

– Ты ложись, если устала, Танюш. А я ещё немножко почитаю.

В четыре утра светильник над кроватью всё ещё горел, но книга лежала на одеяле, а голова Тинки покоилась на подушке. Татьяна тихонько положила книгу на тумбочку и щёлкнула выключателем. За окном светало, просыпались первые птицы.

В девять Татьяна, зевая с риском вывиха челюсти, варила кофе в турке, а бабушка суетилась у плиты – пекла творожные сырники.

– Слушай, а как вы ездить на уроки будете? – Татьяна сняла турку с огня, плеснула в чашку горячего молока. – Каждый раз такси заказывать?

– У нас специальное такси для колясочников появилось, ты не слышала? – Бабушка ловко перекинула партию сырников со сковородки на тарелку. – Вот и попробуем, что за услуга. Вроде бы недорого – я звонила, узнавала. Занятия дважды в неделю, так что, думаю, не такие уж и большие деньги выйдут... Главное, чтоб Тиночка училась. Она же живёт этим.

Школьную программу Тинка осваивала дома, ездить приходилось только на экзамены. Сестрёнка каждый раз волновалась до рвоты и обмороков, но сдавала всё благополучно; тройки у неё были только по алгебре, геометрии, физике и химии, все остальные предметы – на «хорошо» и «отлично». Она самостоятельно занималась итальянским, французским и немецким – основными языками европейской оперы; Татьяна работала целыми днями, но и у Тинки было насыщенное расписание. Утром – школьные предметы, после обеденного перерыва – пение (пока соседи на работе), вечером – языки, чтение музыкальной литературы. Едва ли в этом плотном графике находился хотя бы один свободный час. Иногда хрупкое здоровье подводило, но, едва почувствовав себя лучше, Тинка с удвоенным жаром принималась за свои занятия снова. Ни единой праздной минуты, ни единого пустого и ленивого дня. Тинка стремилась успеть как можно больше.

Тридцать-сорок лет при хорошем поддерживающем лечении – таков был прогноз врачей на её жизнь, но это – в самом благоприятном случае. Операция Тинке требовалась безотлагательно. Всё упиралось в деньги.

До одиннадцати Татьяна трудилась дома – обрабатывала снимки, прерываясь только на варку очередной чашки кофе, потом поехала в студию. Вчера она снимала юбилей, сегодня – свадьбу.

Ей удалось освободиться пораньше – в пять. Конечно, дома её ждал бабушкин вкусный ужин, но организм требовал сладкого, а кафе-кондитерская манила уютными столиками. Татьяна не устояла – перебила аппетит пирожным. Майский вечер шелестел тополиными песнями, в городском парке работали карусели. К горлу подступил тугой горький ком: она-то сама в детстве накрутилась вдоволь на всех аттракционах, а вот Тинке не покататься.

– Ты что-то рано! – удивилась и обрадовалась бабушка. – А у нас сегодня пирожки с картошкой и грибами...

– Я попозже, ба. – И Татьяна забралась в душ.

Освежённая, с влажными волосами, она заглянула к сестрёнке: та усердно занималась немецким, повторяя слова и предложения за диктором.

– Ладно, учись, не буду отвлекать... – Татьяна только подмигнула и отправила воздушный поцелуй, который Тинка поймала, не отрываясь от урока.

На рабочем столе лежала папка с комиксом. Сюжет застопорился, Татьяна ломала голову, как свести героинь вместе. У каждой – своя история, своя жизнь, но момент знакомства как-то не вырисовывался. Наверно, потому что Татьяна сама не очень-то умела знакомиться с женщинами. Нет, не из-за бабушки; бабушка всё знала и не осуждала, а Тинка и подавно. Внезапная немота и неуклюжесть накатывали, точно приступ болезни, и Татьяна не могла выдавить из себя пару связных слов. Да ещё и живот начинал ныть. В интернете, правда, было полегче вести беседу, она даже переписывалась с двумя девушками. С одной из собеседниц она даже встретилась в реале, но позорно провалилась на свидании. Воспоминания об этом фиаско до сих пор болезненно пульсировали, заставляя щёки и нутро гореть от стыда. Встречу со второй девушкой Татьяна оттягивала, как могла.

Нарисованные на бумаге комиксы она сканировала и выкладывала на сайте художников. Из-за большой загруженности на работе истории выходили не часто, на один сюжет она тратила от месяца до трёх. Рисовала урывками, иногда ночью.

Как же познакомиться с этой длинноволосой брюнеткой? Татьяна рассматривала героиню, кончики пальцев скользили по каштановым прядям рисованной красавицы, медлительно лаская и впитывая их шелковистое тепло... Она немела перед плодом собственного воображения, как перед живой женщиной, даже низ живота начал предательски поднывать.

...Откуда-то взялся парк аттракционов. Брюнетка садилась на колесо обозрения, а героиня Татьяны в последний момент заскакивала в соседнюю кабинку. Ну, покатаются они, а дальше? Нет, этак опять ничего не выйдет. Татьяна смяла листок.

И снова парк, брюнетка ест мороженое, оно тает и течёт по руке... А Татьяна (вернее, её рисованный «аватар») с глуповато-радостным и услужливым выражением лица протягивает ей салфетку. Ну что ж, очень мило с её стороны, но снова ни к чему не ведёт. Листок опять полетел в корзину.

Любовные сюжеты плохо ей удавались, свободнее Татьяна себя чувствовала в философии и юморе, иногда у неё вырывались мрачные истории в жанре нуар. Порой её фантазия порождала сказочных персонажей или нечто сюрреалистическое и малопонятное даже ей самой. А вот романтика и «любофф», увы, не покорялись.

В общем, вечер прошёл крайне неплодотворно, так ничего путного Татьяна и не придумала, сюжет не продвинулся ни на страницу. Бабушка с доброй сочувственной улыбкой подсунула тарелку с пирожками, чай и яблочное повидло:

– Танюш, ты кушай, не забывай. А то весь день бегаешь, бегаешь... В чём только душа держится?!

Массивные спортивные часы охватывали тонкое, жилистое запястье Татьяны, подчёркивая его хрупкость. Впрочем, истощение ей не грозило: одно то пирожное тянуло калорий на пятьсот, да ещё кофе со сливками и сахаром – на двести. Беспорядочное и редкое питание девушка частенько пыталась уравновесить вот такими сверх-калорийными перекусами, могла целый пакетик орехов за один присест сгрызть и «заполировать» его сухофруктами, но всё равно оставалась поджарой, как русская борзая. Потому что бабушкины сырники и пирожки зачастую оставались нетронутыми – ну, или чуть надкушенными. Татьяна вообще была плохим едоком, чувство голода у неё почти отсутствовало, и только нарастающая слабость сигнализировала ей о том, что пора подкрепиться.

– Спасибо, ба. Что б мы без тебя делали?..

– С голоду померли бы точно, – покачала головой бабушка.

Татьяна намазала повидло на пирожок с картошкой и грибами, чем нанесла удар бабушкиным понятиям о сочетаемости видов пищи.

– Ну, ты даёшь! – поразилась та. – Как так можно есть, не понимаю...

– Ба, фшё ошень фкушно, – пробормотала Татьяна с набитым ртом. – Шпашыбо ышо раж.

– Ну, хоть так поешь, – вздохнула бабушка, сдаваясь. – А то носишься, как веник с пропеллером, вся еда – на бегу... Разве так можно! Желудок себе смолоду испортишь только...

Тинка уже закончила свои уроки и что-то самозабвенно слушала в наушниках, прикрыв глаза. Её мохнатые ресницы трепетали, губы вздрагивали, а истаявшая, худая рука дирижировала в воздухе. Что там у неё звучало? Конечно, классика, что же ещё! Татьяна заглянула в монитор компьютера: Вивальди. Музыкальная память у сестрёнки была феноменальная, а жажда познаний в этой области – ненасытная.

Татьяна хотела удалиться на цыпочках, но Тинка заметила её и сдвинула наушники с одного уха. По её взгляду, постепенно приобретавшему осмысленное выражение, было видно, как она возвращается с небес на землю.

– Сегодня было первое занятие с Любовью Васильевной, – сообщила она.

– И как всё прошло? – Татьяна присела на корточки рядом с сестрёнкой.

– Здорово, – серьёзно, с жаркими огоньками во взгляде, ответила та. – Это совсем не то, что заниматься самой. У меня эмоции через край хлещут... Я могу расчувствоваться и зареветь. С этим надо бороться.

– А почему ты ревёшь? – Татьяна коснулась подбородком перекошенного плечика, ткнулась носом в щёку Тинки.

Та ответила только одним словом:

– Музыка...

Гораздо больше сказали её глаза, в которых и сейчас плавала влажная пелена.

По дороге в студию Татьяна присела на скамейку в парке: её вдруг накрыло беспросветное отчаяние. Душа выла волком. Дети катались на каруселях, майская суета порхала в воздухе на легкомысленных крылышках, но перед глазами Татьяны встала укрытая венками могила, а на памятнике – Тинкино личико...

Ноутбук – на колени, наушники – в уши. Пальцы забегали по клавиатуре.

«Привет... Прости, у меня настроение дурацкое, хочется выговориться. Я боюсь, что мы не успеем собрать деньги. Когда родители были живы, они чего только не делали... Чего только не было! Бесконечные больницы, обивание порогов. Бесплатную операцию не получилось выхлопотать. А потом отец устал. Ушёл к другой женщине – беспроблемной. Маму это предательство подкосило. Её не стало... А потом и отец умер. И сейчас вот я бьюсь... Но даже если я буду работать двадцать четыре часа в сутки, мне не заработать столько... Извини, ни к чему тебе мои проблемы...»

Щелчок клавиши – и недописанное сообщение отправилось в корзину. В самом деле, к чему подруге по переписке её заботы? Да и собирать деньги «всем миром» можно годами, а состояние здоровья сестрёнки требовало немедленных действий.

Среди парковой суеты субботнего дня Татьяна искала в интернете информацию о потребительских кредитах. И, контрастируя с прозаичностью этого поиска, в наушниках фоном звучал Тинкин божественный голос – запись «Una furtiva lagrima» в её исполнении. Любительский микрофон не передавал в полной мере всей его пронзительно-грустной (предсмертной?) красоты, но никакие недостатки домашней аппаратуры не были над ним властны. Он побеждал их. Глаза оставались сухими, но душа всё так же выла волком.

А на скамейке неподалёку сидела её брюнетка из комикса. Живая, с тронутыми ветром длинными и тяжёлыми прядями каштановых волос и изящными, тонкими щиколотками. Та – и одновременно не та. Рисованная брюнетка была гораздо «фигуристее», с соблазнительными изгибами, а эта – астенически-хрупкая, напряжённая, с застывшей в тёмных глазах тревогой. Тоже, наверно, постоянно забывала поесть...

– Мама, я кушать хочу! Можно мне бутербродик?

А вот и ещё одно отличие героини от прототипа. Оно подбежало к незнакомке, оставив свои цветные мелки на асфальте, и та зашуршала пакетом, доставая еду. На скамейке рядом стоял блестящий термос из нержавейки. Незнакомка держала на коленях блокнот, а в длинных нервных пальцах вертела карандаш.

Её взгляд словно бы мягко вытолкнул скамейку из-под Татьяны, и пространство поплыло вокруг неё тополиной суматохой.

Звонок Антохи пробился сквозь кокон тёплого солнечного морока.

– Ты где? Клиентка пришла на фотосессию!

– Слушай, будь другом, возьми её на себя, а? – пробормотала Татьяна, глотая сухой комок.

Нельзя сейчас уходить, никак нельзя: брюнетка ускользнёт.

– Может, и зарплату твою я тогда тоже себе возьму? – съязвил коллега. – Это, вообще-то, твой заказ.

– Э! – приходя в себя от этой шуточки, воскликнула Татьяна. – Я те щас дам – «возьму»!... Ладно, я скоро буду, минут через... несколько. Предложи пока клиентке кофейку, пусть переодевается, готовится.

Татьяна выбежала из парка и вскочила в подошедшую маршрутку. Ехать было всего две остановки – напрасная трата денег при отсутствии спешки, но сейчас ей пригодилась бы способность телепортироваться.

Через полтора часа, отработав с клиенткой, Татьяна вернулась в парк. Администратору она наплела что-то про заболевшую бабушку; голова плыла, охваченная жаром, в груди стоял кузнечный грохот и гул, проклятый живот ныл. Сколько шансов, что брюнетка всё ещё здесь? Да один на сто тысяч, не более... Татьяна сама не ожидала от себя такого безрассудства: бросив всё, бегать по парку в поисках женщины, похожей на вымышленного персонажа – это был просто верх... Верх чего? Даже слово не подбиралось, застряло где-то между тополиных крон.

Нет, похоже, всё это зря... Купив охлаждённую воду, Татьяна остановилась у ограждения карусели, чтоб перевести дух; покатала бутылочку по разгорячённому лбу, открыла, плеснула в ладонь и смочила виски. Ветерок лизнул влажную кожу милосердной прохладой, а потом вода наконец пролилась в стиснутое сушью горло.

Это был один шанс из миллиона, но Татьяна его поймала. Брюнетка сидела на скамейке у входа в детский городок. Один шанс из двух миллионов: их роднило одно и то же хобби. Может ли тональный крем зажечь в небе солнце? Может, если небо бумажное, а солнце нарисованное.

Если рояль обычно прячется в кустах, то пастельные мелки от разных наборов валялись на дне сумки – огрызки и обломки, которые Татьяна всё не удосуживалась выложить. Рисование пастелью она уже года три как забросила, перейдя на чёрно-белые комиксы, и сумку не меняла столько же лет. Мелки жили там привычно, пачкая подкладку, и вот сейчас пригодились.

Один шанс на три миллиона: Татьяна рисовала брюнетку, а брюнетка рисовала её в своём блокноте.

Звали незнакомку Лия, и должность у неё была довольно прозаичная, не связанная с искусством – помощник главного бухгалтера. Где именно она занималась бухучётом, Татьяна пропустила мимо ушей: живот скрутило спазмом, но она волевым усилием подавила его, мысленно завязав кишки узлом. Треклятая утроба не должна была всё испортить, только не сейчас!

– Вы художник?

– Да нет, просто увлекаюсь в свободное время. Я фотограф. Тут неподалёку наша студия.

– Здорово... Ой, а детские художественные фотопортреты вы делаете? Мне давно хочется Катюшку сфоткать как-нибудь... красиво.

«Как-нибудь красиво» – с этим пожеланием приходило большинство клиентов; редко кто точно знал, чего хочет. Ну, а сотрудники студии должны были проникнуть в самые потаённые мысли заказчика и угодить ему.

– Вообще-то у нас Антоха... То есть, Антон... Он спец по детским и семейным фото, – призналась Татьяна. – А я с детьми не работаю.

– Жаль, – проронила Лия, грустновато и кротко улыбнувшись. – Мне почему-то показалось, что вы с детьми должны хорошо ладить.

Она так стрельнула своими тёмными глазищами – мягко и вместе с тем обжигающе, что кишки Татьяны вырвались из волевого узла. Хорошо, что хоть не забурчали оглушительно, что и явилось причиной того памятного провала на свидании, но ощущения были не из приятных – глаза из орбит чуть не полезли.

– Я... Кхм, я, с вашего позволения, отлучусь буквально на минуточку, – сдавленно проскрежетала Татьяна. – Вы... не уйдёте?

– Я никуда не тороплюсь, – улыбнулась Лия. – Катюшка в этом городке надолго застряла.

Татьяна еле успела добежать до уличного туалета. Там её чуть не вывернуло наизнанку от вони, а возвращалась она к скамейке на трясущихся ногах, про себя молясь, чтобы Лия ни о чём не догадалась.

– Кхм, прошу прощения, мне нужно было... сделать звонок по работе, – придумала она неуклюжее объяснение.

Лия безмятежно кивнула: кажется, она поверила в это оправдание, а может, просто тактично не подала виду. Её дочка уже наигралась в детском городке и сейчас застенчиво льнула к коленям матери, завидев незнакомку.

– Это Таня, – представила Татьяну Лия. – Она умеет делать красивые фотографии. Ты хочешь сфотографироваться?

Девчушка уже почти преодолела смущение и щербато улыбалась: в верхнем ряде её молочных зубов зияла милая дырка. Она была хорошенькая, с кукольными ресницами и бантами-пропеллерами по бокам головки. Слова о том, что она всё-таки не работает с детьми, так и застряли в горле Татьяны несказанными; вместо этого она выудила со дна сумки визитку, слегка запачканную крошкой пастельных мелков.

– Вот... Здесь адрес и телефон студии. Приходите... Мы работаем с десяти утра до восьми вечера без выходных.

– Спасибо, мы обязательно придём, – мило улыбнулась Лия и взяла визитку.

«Только не стреляй глазами, – мысленно молила Татьяна. – Второго приступа я не вынесу».

Обошлось без стрельбы. Они приятно посидели в уличном кафе под навесом; Катюшка ела пломбир с шоколадной крошкой, а Татьяна с Лией удовольствовались плохоньким кофе из пакетиков «3 в 1».

– Я вообще чай больше люблю, – сказала Лия, сделав крохотный глоточек и оставив одноразовую пластиковую кружечку в сторону. – Крепкий, не менее трёх ложечек заварки на порцию.

– А я – кофе, сваренный в турке, – в свою очередь призналась Татьяна.

– А ещё мне нравится индийский чай масала – с молоком и специями, – поигрывая пластиковой ложечкой, добавила Лия. – Вы пробовали такой?

– Гм, нет, но очень хотела бы попробовать. – Голос Татьяны слегка осип, но нутро, хвала богам, понемногу расслаблялось и согревалось, как после пары рюмочек коньяка. Или это глаза Лии наполняли её тёплым хмельком?

Рядом с этой женщиной не нужен был и алкоголь: голова Татьяны и так приятно кружилась и плыла в облаках цветущей сирени. Какое тающее мороженое, какая салфетка, какое колесо обозрения? Боже, что за чушь... Натужная и высосанная из пальца. До мучительно-сладкого содрогания в желудке Татьяне хотелось, чтобы Лия угостила её этим индийским чаем, приготовленным ею собственноручно, но она не смела напрашиваться в гости. Единственным якорьком была визитка, на неё-то она и возлагала надежды. Если бы Лия пришла... О, если бы!

От резкого и грозного звука телефонного звонка Татьяна подпрыгнула на стуле, схватившись за сердце.

– Какая бабушка? У тебя совесть есть? – возмущался Антоха. – Иди и работай, прогульщица!

Пришлось извиниться перед Лией и встать из-за столика.

– Вообще-то, у меня рабочий день, хе-хе-кхм-кхм, – призналась Татьяна со смущённым смешком-кашлем. – Мне пора, дела зовут... Очень надеюсь увидеть вас в нашей студии.

Лия тоже поднялась и подала руку. Татьяна замялась, не зная, что с ней делать – то ли пожать, то ли поцеловать. Сердце выбирало второе, но она ограничилась вежливым пожатием.

* * *

Лужи пузырились, в воздухе стоял острый запах сырости. Катюшка радостно выскочила из машины под проливной дождь и затанцевала под струями, и Лия кинулась за ней с зонтиком:

– Куда?! Волосы намочишь – как фотографироваться будем?

Причёска дочки не успела сильно пострадать. Вручив ей зонтик и наказав крепко держать его, Лия бережно достала с заднего сиденья платье в шуршащем чехле и коробку с туфельками.

– Укладывались, завивались два часа, – ворчала она. – Мама старалась, причёсывала тебя, а ты что делаешь?

Катюшка виновато стояла под зонтиком в резиновых сапожках – вылитая «Кудряшка Сью» со своими локонами, только у героини фильма глазёнки были хитрющие, а у дочки – испуганные. Ребёнок всего лишь обрадовался дождику – и получил гневный окрик. Сердце Лии покаянно заныло.

– Дождик бы тебе всю причёску испортил, Катюш, – сказала она, сменив тон с сердитого на мягкий. – Мы же хотим, чтоб ты на фотографии была красивая, правда?

Студия располагалась на третьем этаже большого торгово-офисного центра. Там их любезно встретила невысокая и полненькая девушка-администратор – с необъятным бюстом и чёлкой до бровей.

– Детский портрет? Это к Антону. Проходите, пожалуйста.

Антон, обходительный молодой человек лет тридцати, сиял улыбкой и наметившейся на макушке плешью. Он проводил заказчиц в уютный интерьер для детских снимков – с мягким диванчиком, плюшевыми медведями, креслом-качалкой и изящным столиком с цветочной вазой.

– Вот здесь, в кабинке за занавеской, можно переодеться. Прошу.

– А у вас ведь Таня работает, да? – поинтересовалась Лия.

– Да, такая девушка у нас числится, – усмехнулся Антон.

Его усмешка почему-то напрягла Лию – будто коготок душу скребнул. Может, они в не очень хороших отношениях? В коллективе всякое бывает, она по собственному опыту знала.

– Только её сегодня нет, – добавил Антон. – У неё сестра заболела, вот она и отпросилась.

«Неприятный тип», – подумалось Лие. А чем именно он ей был неприятен, она и сама толком не могла понять. Не нравился и всё тут. Может, её задела эта кривоватая усмешка, с которой он отозвался о Татьяне... «Числится», а не работает! Хотя... Может, просто чувство юмора у него такое – специфическое. Но ей почему-то не хотелось, чтобы он фотографировал Катюшку. Даже если Татьяна и не специализировалась на детских фото, уж лучше бы по ту сторону объектива была она.

– А это кто у нас такой красивый, кто это у нас такой очаровательный? – разразился Антон слащавыми восторгами, когда Катюшка в пышном бело-розовом платье и лакированных туфельках наконец появилась из кабинки. – Прямо принцесса! Ну, ваше высочество, проходите, присаживайтесь на диванчик... Вот вам мишка... Не нравится этот? Ну, тогда возьмите вот этого, он же симпатичный, правда? Вот так, замечательно...

Может, он и считался хорошим детским фотографом, но какая-то неуловимая скользкость в нём была. Напряжение Лии передалось и Катюшке, и она держалась в кадре очень зажато и скованно. Антон с ней и так, и этак, но девочка ни в какую не хотела расслабиться и улыбнуться. Никакие уговоры и увещевания не действовали, и кончилось тем, что дочка соскочила с диванчика и подбежала к Лие.

– Мамочка, поехали домой, я не хочу...

– Что значит «не хочу»? Катюш, ну, это же несерьёзно, – присев на корточки, расстроенно сказала Лия. – Мы же с тобой целую неделю ждали, с самого утра готовились, наряжались, причёсывались... И вот тебе на! Ну, что такое?

– Я не хочу, чтобы меня этот дядя фоткал, – прошептала Катюшка, цепляясь за шею Лии ручками. – Я хочу Таню... Пусть Таня придёт...

– Так тебе Таня понравилась, да? – невольно улыбнулась Лия, ощутив сердцем тёплое прикосновение рыжего солнечного зайчика.

Дочка кивнула и шмыгнула носом.

– Мы хотим только Таню, – развела Лия руками, выпрямляясь.

– Ничем не могу помочь, – сухо ответил Антон. – Её сегодня не будет.

Услышав это, Катюшка разрыдалась так горько, что вскоре вокруг неё собрались все сотрудники студии. Её уговаривали, успокаивали, угощали конфетами, но девочка была безутешна.

– Послушай, солнышко, у Тани болеет младшая сестрёнка, – сказала девушка-администратор. – Ты же болела сама, правда? И, наверно, помнишь, как это плохо... И чего тебе больше всего хотелось, когда ты болела, м? Правильно, чтобы мама была рядом с тобой. Вот и Таня не может отлучиться и оставить сестрёнку одну.

Катюшка как будто принимала эти доводы, но ей всё равно было невыносимо грустно и обидно: ведь она-то ожидала, что снимать её будет Таня! Она уже не плакала, только вздрагивала от судорожных всхлипов и даже согласилась взять конфетку в качестве компенсации морального ущерба. Однако от Антона в качестве фотографа она всё равно отказывалась.

– Ладно, мы придём в другой раз, когда Таня выйдет на работу, – решила Лия. – Вы не знаете, когда она будет?

Этого ей подсказать не могли, но ей удалось заполучить номер мобильного телефона Татьяны и адрес её личной электронной почты.

Весь остаток этого дождливого воскресного дня Катюшка грустила. Лия, как могла, старалась её отвлечь играми, мультиками, совместной выпечкой её любимого торта. Вечером, когда дочка была уложена спать, она наконец добралась до электронной почты и написала Татьяне.

«Здравствуйте, Таня. Это Лия, мы с вами познакомились в парке, вы мне ещё визитку дали, помните? Мне ваш адрес подсказали у вас в студии. Мы с Катюшкой сегодня приходили, но она упёрлась: не хочу Антона – и всё тут. И ни в какую не захотела фотографироваться у него, так мы и ушли ни с чем. Она очень ждала вас. Мне сказали, у вас сестра заболела. Желаю ей скорейшего выздоровления».

Сообщение упорхнуло в глобальную сеть, оставив в груди Лии лёгкое, светлое волнение, какого она не испытывала уже давно. Её окутывали мистические мурашки – предвестники чего-то судьбоносного, а сердце щемило, обливаясь то холодком, то живительным жаром.

Ответ пришёл неожиданно скоро, минут через пять.

«Добрый вечер, спасибо, Тинке уже лучше) Температура подскочила сегодня утром, 38,5, но ни насморка, ни кашля... Сейчас всё уже почти нормально. Так мы и не поняли, что это было. Хм, Антоха вроде знает подход к детишкам, даже странно, что девочка так себя повела».

Удивительно: буквы на экране звучали голосом Татьяны, как будто та сидела напротив Лии. Тёплое, живое человеческое присутствие окутывало, как пушистый шарф, щёки потихоньку разгорались. Это было похоже на лёгкий хмель, какой разливается в крови после одной-двух рюмок горячительного. Осмелев, Лия написала:

«Дело, наверно, во мне)))) Меня ваш хвалёный Антон почему-то насторожил, вот деть и распсиховался. Они же всё чувствуют подсознательно. Еле успокоилась, весь день пошёл насмарку... Если вы не против, мы всё-таки придём фотографироваться к вам, Таня. Да, я помню, вы говорили, что с детьми не работаете, но может, всё-таки не откажетесь попробовать? Катюшка именно к вам потянулась, а это, как мне кажется, важно. Боюсь, без вас ничего не получится))))))»

Лия зябко обняла себя за худощавые плечи, закрыла глаза. В окно скреблись невесомые коготки дождя, дочка видела десятый сон. Дзинь! Единичка во входящих.

«Ладно, уговорили, давайте попробуем) Я пока не знаю, как у Тинки с самочувствием дальше сложится. Если больше никаких сюрпризов на неделе не случится, тогда давайте ориентировочно на субботу или воскресенье договоримся».

Лие нравилась эта сдержанность – надёжная, внушающая доверие. В парке Татьяна как будто занервничала в какой-то момент, убежала куда-то, но после отлучки стала сама собой и расслабилась. Чай масала... «Очень хотела бы попробовать». Лия улыбалась, поглаживая себя по плечам и худым выступающим ключицам, а румянец разгорался всё жарче. Откинув голову, она заскользила пальцами по шее. Её руками будто кто-то управлял, но это было не пугающее, а забавное и даже будоражащее чувство, сладкое до мурашек между ног. Хотелось ему отдаться и просто наслаждаться им.

Они поболтали в почте ещё минут тридцать-сорок. Лия удивилась, узнав, что они с Татьяной ровесницы, а ведь девушка-фотограф выглядела на двадцать один – максимум двадцать два года, не старше. Может, такому впечатлению способствовал её молодёжный стиль в одежде и какая-то подростковая угловатость. Татьяна рассказала немного о своей сестрёнке Кристине, чьё уменьшительное имя – Тинка – звенело бубенчиком и прыгало ласковым солнечным лучиком. Пальцы Лии, гладившие шею, стиснулись в судороге сострадательной боли; часть суммы от продажи родительской квартиры она потратила на жизненные нужды, но на счёте оставалось ещё немало средств – около миллиона. Горячее желание отдать всё до копейки Тинке на операцию встало солёным комом в горле и защипало в уголках глаз. На это Татьяна ответила со свойственной ей мягкой сдержанностью:

«Спасибо, Лия, но это будет излишне... У нас уже кое-какая сумма собрана, а недостающие деньги я намереваюсь взять в банке под залог квартиры. Но всё равно спасибо большое».

На неделе они ещё несколько раз обменивались электронными письмами. Татьяна выслала видео, после просмотра которого Лия дня два рыдала без остановки; даже на работе она то и дело вытирала слезинку, что вызывало осторожные расспросы и косые взгляды. Но Лия ничего не могла с собой поделать, перед её глазами стояло хрупкое существо с перекошенным и скрюченным телом, а в ушах звучал голос, исполнявший знаменитый «Романс Неморино» из оперы Доницетти. Казалось невероятным, как такой великолепный голос мог рождаться в глубине этой тщедушной, сдавленной сколиозом груди – не иначе, каким-то божественным чудом. Он порхал в заоблачных высях, сильный и чистый, непобедимый, то звеня детской невинностью, то разливаясь со зрелой женской силой.

Слёзы лились, лились бесконечно; хлюпая покрасневшим носом, Лия искала в интернете информацию о диагнозе Тинки, о лечении, о ценах на операцию по коррекции позвоночника. Татьяна не называла, какой именно фонд занимается сбором денег, но Лия сама разузнала, это оказалось не так уж сложно. На настоящий момент была собрана лишь четверть необходимой суммы.

Первый свой порыв отдать всё до последнего рубля Лия пересмотрела и перевела семьсот тысяч; а если, не приведи Бог, что-то с Катюшкой? Разумнее было всё-таки оставить какую-то сумму на непредвиденные расходы.

Она бросилась в соцсети, выложив видео Кристины и указав реквизиты фонда для перевода денег. Да, она не спросила разрешения у Татьяны; да, не согласовала свои действия с фондом; да, возможно, она что-то там нарушала – Бог его знает. Но обо всём этом Лия думала в последнюю очередь.

В воскресенье она приехала с дочкой в студию не без внутреннего трепета. Договорённость насчёт фотопортрета оставалась в силе, но узнала ли Татьяна о действиях, которые Лия предприняла без её ведома? Как она к этому отнесётся? Погода на сей раз не подвела, и Катюшка выскочила из машины на сухой тротуар под лучи июньского солнышка. На случай, если Татьяна рассердится, они с Лией подготовили маленький козырь в рукаве.

Девушка-администратор их узнала.

– А, это наша знаменитая поклонница Таниного искусства!.. Ну здравствуй, здравствуй, – усмехнулась она, обращаясь к Катюшке.

Она сказала, что придётся подождать: Татьяна работала на выезде – снимала мероприятие клиента.

– Она будет где-то через часик. У нас подождёте? Есть чай, кофе, фрукты, печенье. А ещё найдутся карандаши и бумага.

Катюшка скрашивала ожидание рисованием, а Лия, сидя на диванчике под комнатной пальмой, прихлёбывала чай. От печенья и мандаринов она отказалась: кусок не лез в горло. Кошки всё-таки поскрёбывали на душе из-за видео, и она не знала, чего ждать. Мурашки озноба бегали под строгим приталенным жакетом, а пальцы то и дело лезли теребить тоненькое золотое колье с жемчугом и листиками из голубых фианитов. Они не знали покоя, эти пальцы: то поправляли выбившуюся из причёски прядку, то трогали гребень на затылке, то ощупывали выпирающие кости ключиц и ямки над ними.

Сидеть в студии пришлось не часик, а чуть-чуть поболее; Катюшка успела изрисовать целую стопку листов, а Лия – выпить три чашки чая и, как следствие, посетить уборную. Они с дочкой побродили по центру вдоль коридора со стеклянными секциями; зорко разглядев красочно маячивший впереди магазин игрушек, Катюшка потащила Лию туда и не успокоилась, пока та не купила ей плюшевого щеночка. Отвлекаясь от тревожных мыслей шоппингом, себе Лия приобрела набор специй для чая и крошечную баночку липового мёда.

Наконец показалась знакомая рыжая шапочка волос. Татьяна, в белой футболке и с фотоаппаратом на шее, мерила коридор стремительными широкими шагами ног, обутых в светлые «конверсы»; заметив Лию с Катюшкой, она на миг притормозила. Лия похолодела, встретившись с ней взглядом.

– Тань, к тебе тут... – начала девушка-администратор.

– Да, я знаю. Сейчас, минуточку, – рассеянно отозвалась Татьяна, нырнув в служебную каморку и прикрыв за собой дверь.

Кошки на душе у Лии уже не скреблись, а закатывали концерт, противный и тоскливый. Ни тебе «здрасьте», ни «привет», ни улыбки, ни хотя бы кивка головы... Шасть за дверь – вот и вся встреча.

Но и выскользнув из каморки, Татьяна не спешила приветствовать Лию с Катюшкой. Внезапно сморщившись и побледнев, будто бы настигнутая резкой болью, она подняла палец и пробормотала:

– Простите, буквально ещё одну минуточку. – И пулей вылетела из студии – только подошвы «конверсов» по полу скрипнули.

Мягкий, чуть слышный звук её шагов удалялся по коридору, пока не стих совсем. Озадаченной и приунывшей Лие оставалось только растерянно и обречённо ожидать худшего. Она наконец рассмотрела имя администратора на нагрудном бэйджике – Наташа. Обладательница этого имени, кокетливо подпирая рукой подбородок и поставив пухлый локоть на стол, чему-то загадочно улыбалась.

Вернулась Татьяна минут через пять уже изменившейся, более расслабленной походкой. Не глядя ни на Лию, ни на улыбающуюся Наташу, она с каменным лицом устремилась к кофемашине. Что-то в её движениях было от долговязой, изящной гончей собаки.

– Тань, – обратилась к ней Наташа с многозначительным и полным намёков видом. – А здороваться с клиентами не надо? Они твою царскую особу, между прочим, уже давно ждут! Кофе от тебя никуда не денется.

«Покер фейс» Татьяны дрогнул, протянутая к кофемашине рука стряхнула с корпуса прибора незримую пыль и спряталась за спину.

– Гм, да... Прошу прощения. Здравствуйте. – И, приподняв уголки губ, Татьяна добавила: – Привет, Катюх.

Катюшка как будто только и ждала этого знака приветливости – её мордашка сразу расплылась в счастливой улыбке от уха до уха, способной растрогать и каменное сердце. Отблеск этой улыбки отразился на лице Татьяны и смягчил её взгляд. Потеплело на душе и у Лии. Может, и обойдётся всё...

Съёмка прошла как по маслу. Катюшку даже приглашать не пришлось, она сама подбежала к диванчику и уселась, расправив подол нарядного платьица. И откуда в ней только взялась такая бездна кокетства и фотогеничности! Как будто какую-то кнопочку нажали – и она стала совершенно другим маленьким человечком. Татьяне оставалась лишь чисто техническая сторона дела: Катюшка без чьих-либо подсказок изображала фотомодель вполне успешно, в процессе изрядно повеселив и Лию, и Татьяну. Та, не удержавшись, отщёлкала кадров двадцать и остановилась с трудом. От напряжения и тревоги не осталось и следа, и Лия, забыв обо всём, тепло и искренне улыбнулась Татьяне. Её улыбка короткой вспышкой отразилась в глубине глаз девушки-фотографа, а в следующий миг та опять натянула «покер фейс».

Нюансы заказа они обсудили уже в сухом и деловом тоне. Сказав, что портрет будет готов в течение недели, Татьяна посмотрела на часы.

– Извините, мне пора бежать, выезд к клиенту.

– Я на машине, могу подбросить, – предложила Лия, снова почувствовав удручающий холодок.

– Нет, что вы, благодарю. Я сама доберусь, – с прохладной сдержанностью отказалась Татьяна.

Они попрощались; о видео не было сказано ни слова, и козырь не пришлось доставать из рукава. Вечером, не выдержав, Лия написала Татьяне. Она долго водила подушечками пальцев по клавиатуре, печатала и удаляла текст, набирала его снова и опять удаляла... Заварив чай, она впускала в себя его пряное тепло крошечными глотками и дышала голубой прохладой летних сумерек через щель приоткрытого окна.

«Тань, если вам есть что мне сказать, не молчите, пожалуйста».

Щёлк – сообщение полетело. Уронив горячий лоб на руку, Лия ждала ответа – этой заветной единички во входящих.

Дзинь... Ответ пришёл, но Лия не сразу смогла его открыть – не хватало смелости.

«Здравствуйте. А что вы хотите услышать?»

Холодком веяло от этой строчки. Или Лия домысливала?.. С тяжело и сильно бьющимся сердцем она принялась сбивчиво набирать текст, то и дело исправляя опечатки:

«Я выложила без спросу ваше видео. Я хотела помочь... Думала, это ускорит сбор средств, ведь смотреть и слушать это равнодушно просто невозможно! Я сама два дня не могла успокоиться. Сижу на работе, работать надо, а я реву... На меня уже косо смотрят, а я всё равно реву. Простите меня, пожалуйста, если это причинило вам какие-то неудобства! Я только хотела помочь».

Ответ последовал молниеносно.

«Я знаю. Знаю, что хотели как лучше. Это, в общем-то, сработало. Сумма собрана на восемьдесят процентов, деньги продолжают поступать. Гораздо быстрее, чем раньше. А кто-то перевёл сразу очень крупную сумму. Это были вы, насколько я понимаю?»

Не медля ни секунды, Лия отправила:

«Да. Я не могла оставаться в стороне. Простите, что я всё сделала за вашей спиной, не посоветовавшись».

С быстротой устного ответа прилетело сообщение:

«Да, вы резко привлекли к Тинке внимание. Её страничка в соцсети просто трещит по швам от наплыва комментов. Много хороших слов, много добрых пожеланий. Но и дураки всякие тоже пишут, увы – без грязи не обходится. Дебильных комментов мало – капли в море. Это просто идиоты и тролли, но Тинка всё читает и принимает близко к сердцу. Она не умеет по-другому, у неё беззащитная душа. Это, конечно, отрицательная сторона».

Роняя тёплые слёзы на дрожащие пальцы и уже не отлавливая неизбежные опечатки, Лия набрала:

«Нашлись же сволочи...Простите,яоб этом как-то не пждумала. Но бещ внимания – никак. О Тинке должны услышать, иначе денег не собрать. Её жизнь стоит того,это для её спасения. Это самое главное, остальное не должно волновать. Простите, я разневничалась немножко, отлучусь на какое-то время».

Солёные ручейки текли безостановочно, а рука, словно бы для того, чтобы всё нарочно усугубить, потянулась к наушникам и включила видео. Голос Тинки снова и снова на безупречном итальянском рассказывал о пролитой тайком слезинке, с ангельским терпением прощая всем дуракам их глупость и злобу, а Лия, чтобы не разбудить Катюшку, зажимала себе рот. Если бы не мигающий экран телефона, она не услышала бы звонок. Высвечивался номер Татьяны, который Лия сохранила себе в контактах, но пока не воспользовалась.

– Лия, вы как? С вами всё нормально?

– Да... Да, всё в порядке, – пробормотала та.

Успокаиваться пришлось на балконе, подняв лицо к темнеющему небу. Огоньки окон и фонарей плясали, растекались и двоились во влажной пелене, а спазмы всхлипов были почти сладкими – за гранью адекватности, в той точке исступления, из которой так непросто вырулить; выражаясь языком пилотов, в неуправляемом штопоре.

– Лия... О Господи, ну что вы! – пробормотала на том конце линии Татьяна.

Это не динамик передавал дрожь искреннего волнения в её голосе, это по каким-то иным каналам Лия ощущала живое присутствие, тепло ладони, запах... Да, запах она помнила: свежая футболка, аромат шампуня от волос. Кондиционированная прохлада студии, горьковатая терпкость чая, новогодний дух от мандариновых корочек (Катюшка всё-таки соблазнилась).

– Лия, не плачьте, пожалуйста... Ну, что мне сделать? Если бы я была сейчас рядом с вами...

– Я... я чувствую вас рядом, Таня.

– М-м... Хорошо, тогда я обнимаю вас... можно?

– Да... Я вас – тоже...

– А я подхватываю вас на руки. Всё хорошо, я с вами... Тинка в порядке, не волнуйтесь за неё. Осталось собрать совсем немного. Мы обязательно успеем. Операцию сделают, и всё будет хорошо, я знаю.

Перекошенное приподнятое плечо прижимало к уху телефон, а руками Лия обхватила себя. Они были продолжением голоса Татьяны, он управлял ими, а они реагировали на каждое слово, на каждую интонацию.

– Как вы там, Лий?

– Не отпускай... те... меня...

– Я вас держу... Кстати, можете мне уже не выкать. Сделано и сказано уже более чем достаточно.

– Тань...

– Да?

– Я вам... то есть, тебе... забыла кое-что передать там, в студии... Маленький подарок от Катюшки.

– Мне? Даже не знаю...

– Не только тебе... Тинке тоже. Я отдам, когда приду за портретом, ладно?

– Хорошо. Заинтриговала прямо...

– Да так, пустячок. Для поднятия боевого духа, так сказать... Тань...

– Да?

– У меня предложение...

Прижимая телефон к уху плечом, Лия бесшумно прошагала на кухню. Не включая свет и довольствуясь уличными фонарями, она достала из холодильника бутылку красного вина. Её силуэт в короткой кружевной сорочке скользнул тенью по стене.

– Я открываю вино и наполняю бокал... За Тинку... За то, чтобы всё прошло хорошо.

– У меня сейчас дома нет ничего с градусами. Я кофе сварю, ладно?

– Подойдёт... Ой, поздно ведь уже! Ты уснёшь потом?

– Да пофиг. Просто хочу кофе...

– Со сливками?

– Ага. И с тобой...

– Я вижу твой взгляд сейчас...

– И какой он?

– Пристальный... Ласковый...

– Угадала. А я вижу твои волосы.

– И какие они?

– Чудесные... Спадающие по плечам.

Лия вынула заколку и тряхнула волосами, отпуская их на свободу.

– Угадала. Кофе уже сварила?

– Турка уже на плите. Сейчас... Уже скоро. А ты меня этой... как её... масалой угостишь?

Лия рассмеялась приглушённо-серебристо, снова встряхивая волосами, чтобы до мурашек ощутить их воздушную щекотку на плечах и спине.

– Непременно.

– Ловлю тебя на слове. Кофе готов, наливаю.

– Вино уже ждёт. Согрелось чуть-чуть в бокале – в самый раз, чтоб аромат раскрылся.

– Замечательно... Я вижу твои губы.

– И какие они?

– Яркие... Влажные чуть. Пахнут вином.

– Так и есть... Только...

– М-м?

– Губы оставим на потом, ладно?

– Как скажешь. Извини, если тороплю события.

– Нет, всё хорошо. Слушай, а откуда у тебя мой номер?

– Ты же сама его вписала при оформлении заказа.

– Да, точно... А у меня из головы вылетело. Тань...

– Да?

– А куда ты убегаешь всё время... Ну, когда мы видимся?

Смешок на том конце линии.

– Это страшный секрет.

– Нет, ну правда, куда?

– Не вгоняй меня в краску. Я больше не буду убегать... теперь. Надеюсь. Катюха спит?

– Давно уже... А Тинка?

– Нет ещё. Она у нас, видите ли, сова.

– Она слышит?

– Нет, она в наушниках. Она полжизни в наушниках, если не больше. А бабушка на ночь беруши вставляет. Ей звуки мешают.

Окна домов гасли одно за другим. Время перевалило за час ночи, а разговор всё не кончался. У Лии разрядился аккумулятор в телефоне, и она кинулась в почту; сердце колотилось, как будто ей внезапно перекрыли воздух. Единичка во входящих уже бодро маячила, и Лия скорее щёлкнула по ней мышкой, жадно бросаясь в раскрытые объятия, из которых её бесцеремонно вырвали пресловутые технические причины.

«Батарейка села?»

«Ага».

Читая буквы на экране, Лия продолжала слышать голос – у себя в голове. Смайликами Татьяна пользовалась редко и умеренно, но Лия всё равно чувствовала её интонации.

«Лий, ты не устала ещё? Поздно уже».

«Есть чуть-чуть. Но мне так не хочется с тобой расставаться...»

«И мне. Но мне завтра можно хоть поспать до девяти, а тебе, наверно, раньше вставать».

«Мне – в шесть)))»

«Так, быстро в кроватку».

«А ты?»

«А меня, похоже, торкнуло)) Кофе...»

«Ну вот, так и знала...»

«Да ладно. Пустяки. Но виноват не только кофе)»

«А что ещё?»

«Угадай».

«Даже боюсь предположить)))»

«Ладно, не будем торопиться) Давай-ка, иди уже баиньки».

«Ужасно не хочется от тебя отрываться...»

«Завтра продолжим с того места, где остановились».

«Не отпускай меня...»

«Ни за что. Никогда. Реветь там только не вздумай, ага?»

«Поздно(( Уже реву...»

«Боюсь, придётся принимать крайние меры)»

«Это ещё какие?)))»

«Вернуться к теме губ».

«Ой, всё, я уже успокоилась)))»

«Эх... А мне так хотелось принять меры...»

«)))))))))) Ты можешь принять их просто так, без повода».

«Думаю, этим лучше заниматься в реале)»

* * *

Над кроватью Тинки висел листок бумаги с детскими каракулями – Катюшкин подарок, тот самый «козырь», но уже переделанный и дополненный. Три фигуры, держась за руки, спускались с крыльца здания с красным крестом и корявой вывеской «Болница»; если постараться, можно было угадать в крайних фигурках саму юную художницу и Татьяну, а в центральной – Тинку. Четвёртая фигурка встречала их у машины с букетом цветов; то была Лия. Тинку Катюшка изобразила идущей на своих ногах – без кресла.

Кровать была пуста и аккуратно застелена. Поток воздуха из приоткрытой балконной двери колыхал тюлевую занавеску.

Лия в лёгком длинном сарафане стояла на балконе, дыша предгрозовым ветром. Тучи наползали, затягивая небо жутковато-сизой тьмой, кроны деревьев шумели тревожно и сильно, по асфальту летела сухая пыль.

«Принятие крайних мер» состоялось. В обеденный перерыв, махнув рукой на нужды желудка, Лия заехала в студию за портретом; Татьяны опять не оказалось на месте, и Лия, затаив вздох разочарования, оплатила заказ и вышла на улицу с плотным бумажным конвертом, который показался ей тяжеловатым и чересчур пухлым. Сев в машину, она открыла его. Там она обнаружила не один портрет Катюшки, а всю фотосессию, которую Татьяна увлечённо нащёлкала. Ещё в конверте нашлась фоторамка – то ли подарок от студии, то ли лично от фотографа.

Она чуть вздрогнула от стука в стекло: к дверце склонилась Татьяна. Лия с улыбкой открыла дверцу и впустила её на сиденье.

– Привет... Ну, как тебе? – Татьяна кивнула на снимки.

– Зря ты открещивалась – мол, с детьми не работаю. Всё получилось замечательно. Мне очень нравится. – Лия с удовольствием рассматривала фотографии, осторожно держа их за края, чтоб не заляпать их поверхность отпечатками пальцев. – Думаю, Катюшка тоже будет в восторге.

– Я тут ни при чём. Катюха почти всю работу сама сделала, – усмехнулась Татьяна. – Королева кадра! Мне это чудо только щёлкать и оставалось.

– Не преуменьшай значение личности фотографа, – улыбнулась Лия. – Если бы не ты, этих снимков вообще не было бы. Ни о ком другом, кроме тебя, её величество королева кадра и слышать не хочет!

– Я не против стать личным фотографом её величества, – проговорила Татьяна с задумчиво-пристальным взглядом – тем самым, который Лия «угадала» по телефону. – Только если её мама разрешит.

– Мама её величества не возражает, – рассмеялась Лия.

– Тогда договорились, – сдержанно приподняла уголки губ Татьяна. – Слушай, я к клиенту опаздываю... Не поработаешь личным водителем личного фотографа её величества?

Лия завела двигатель, включила кондиционер: день был жаркий.

– Нет проблем. Куда ехать?

– Тут недалеко... Я покажу.

Через десять минут машина остановилась у цветочного магазина. Выходя, Татьяна сказала:

– Подожди меня, не уезжай, ладно? Я сейчас.

– Опять «буквально на минуточку»? – двинула бровью Лия.

Настала очередь Татьяны смеяться.

– Нет... Это другое. Я правда скоро.

– Ну ладно, коли так. А то у меня обеденный перерыв уже кончается. – И Лия постучала по циферблату маленьких изящных наручных часов.

Минуты через три Татьяна села в машину с букетом роз в шуршащей обёртке.

– Я не мастер красивых слов... Надеюсь, мама её величества согласится принять эти цветы в знак моего... гм... безграничного восхищения.

Розы, шелестя упаковкой, вкрадчиво-нежно легли на колени Лии – бархатисто-алый гром среди ясного неба. Цветочный магазин... Как она сразу не догадалась? И пресловутая женская интуиция промолчала, как рыба.

– Гм... Кхм! Похоже, теперь моя очередь убегать буквально на одну минуточку, – пробормотала Лия, не сводя потрясённых глаз с роскошных бутонов насыщенного и глубокого винно-красного цвета. – Ты умеешь делать сюрпризы...

– Так само получилось, – сказала Татьяна просто и серьёзно. – Ты позволишь?

Бережно взяв руку Лии, она склонилась и коснулась её губами – легонько и как будто неуверенно, но во взгляде не было и тени робости, когда она снова подняла лицо. Мягко пригвождённая этим взглядом к месту, Лия безропотно подставила губы – только ресницы затрепетали и сомкнулись в поцелуе.

С обеденного перерыва она вернулась с получасовым опозданием. Букет она сперва хотела малодушно оставить в машине, но, решительно встряхнув головой, передумала и гордо понесла его в кабинет, чтобы поставить в воду.

...Ветер, набирая штормовую силу, трепал выбившиеся из узла пряди волос. В груди смерчем поднималась тревога, но Лия подставляла лицо порывам. Только когда засверкали первые вспышки молний, она вернулась в комнату.

Катюшкин рисунок Тинка хотела взять с собой в больницу, но впопыхах забыла – так он и остался висеть над кроватью, приколотый булавкой к настенному ковру – старому, ещё советских времён. Ночь перед отъездом Тинки на операцию Лия с Катюшкой провели у Татьяны; Лия заварила индийский чай со специями и молоком, а бабушка испекла пирог с вишней. Татьяне предстояло сопровождать сестрёнку туда и обратно.

Позавчера Татьяна позвонила: операцию сделали, позвоночник удалось выпрямить по максимуму, хоть и не до конца. Некоторая кривизна сохранялась, но теперь органы не были сдавлены и располагались правильно. Особенно важно это было для лёгких. «Теперь Тинке будет легче дышать, – сказала Татьяна по телефону. – И петь». Она провела бессонную ночь возле реанимационной палаты, и в её голосе Лия чувствовала усталость и вместе с тем – облегчение.

Несмотря на обнадёживающие новости, бабушка так волновалась, что Лие приходилось навещать её каждый день – благо, она как раз ушла в отпуск. В отсутствие внучек они с Катюшкой стали основными «жертвами» ватрушко-блинно-пирожковой диктатуры Лидии Тимофеевны.

– Лиечка, Катюшенька, пойдёмте блинчики кушать! Со сметанкой, с черносмородиновым вареньем...

Катюшка радостно протопала вприпрыжку на кухню. Блины она обожала с чем угодно: хоть со сметаной, хоть с мясом, хоть с вареньем, хоть просто с маслом и сладким чаем.

– Уже идём, Лидия Тимофеевна, – отозвалась Лия, обречённо направляясь следом за ней для блинной «экзекуции».

А что тут ещё скажешь?..

На Катюшкином рисунке Тинка спускалась с крыльца на своих ногах; в действительности же на такое чудо надеяться не приходилось. Хотя бы легче дышать, а главное – петь. И прожить, быть может, не тридцать лет, а... Впрочем, кто его знает, как всё обернётся?

Пытка румяными, узорчатыми блинами на молоке достигла своего апогея, и только телефонный звонок спас Лию от печальной участи. Увидев на экране «Таня», она с блинчиком в зубах выскочила из-за стола и метнулась в комнату.

– Тань?! Ну, что там, как вы там?! – Получилось не вполне внятно, но Лия прилагала титанические усилия, чтобы скорее прожевать и проглотить.

– Привет... Что у тебя с голосом? – засмеялась Татьяна. – Кто тебе там рот зажимает?

– М-м-м... Меня тут пытают! Блинный кляп пытаюсь доесть, – промямлила Лия.

– А-а... Ба в своём репертуаре, – усмехнулась Татьяна. И добавила уже серьёзнее: – Ну что... Новости кое-какие есть. Возникли некоторые осложнения, Тинку опять положили на операционный стол. Прооперировали повторно.

– О Господи, – похолодела Лия.

– Да погоди ты пугаться. Всё прошло нормально, она уже очнулась. Не сказать чтоб прямо бодрячком, но уже улыбается. Бабуле и Катюхе привет от неё.

Ливень уже хлестал безудержными струями, ветер кружился в бешеной пляске с деревьями, связь барахлила, но и сквозь прерывистые хрипы Лия жадно ловила голос, ласково говоривший:

– Всё хорошо... слышишь? Не волнуйтесь там. Пусть ба не переживает... И ты тоже не переживай.

Бабушка, конечно, уже выглядывала из кухни и напряжённо слушала, прильнув к дверному косяку и пытаясь по обрывкам разговора понять самое главное.

– Всё нормально, Лидия Тимофеевна, – хрипловато сказала Лия. – От Тинки вам привет. А мне бы ещё чайку... горло промочить.

Впрочем, она не отказалась бы сейчас от чего-нибудь покрепче, но единственными содержащими градусы жидкостями в холодильнике были валокордин с настойкой боярышника.

Связующая нить разговоров соединяла их изо дня в день. Услышав наконец в динамике голос Тинки, бабушка едва не расплакалась, но удержалась; только Лия видела, какого усилия ей это стоило.

– Домой?.. Ну, слава Богу! Наконец-то! А когда, когда?! Послезавтра?! Ох ты, Господи, Пресвятая Богородица! Ну хорошо, хорошо... Нет, Тиночка, я не волнуюсь, всё... Хорошо... Мы ждём... Мы вас ждём!

Уже лёжа в постели, Лия набрала номер. В приоткрытое окно веяло свежестью вечернего воздуха, в ясном небе висел тонкий полупрозрачный серпик месяца.

– Тань...

– Да, родная?

– Вы правда скоро будете дома? Даже не верится...

– Правда, солнышко. Тинка молодцом... Всё выдержала. Был, правда, опасный момент, когда через сутки после операции из швов кровь потекла. Опять её – в операционную... Ничего, кровотечение остановили, всё обошлось.

– Ей лучше?

– Конечно. Видела б ты, как она теперь сидит ровно и головку держит... Она себя теперь называет «железная леди» – из-за конструкции в позвоночнике. Скорее уж – титановая.

– Катюшка верит, что Тинка будет ходить... Она ждёт от этой операции сказочного чуда. Даже не знаю, как ей объяснить, что ходить Тинка всё равно не будет, что это невозможно.

– Так и скажи. Есть такие болезни, которые нельзя полностью вылечить, но можно продлить и облегчить человеку жизнь.

– Тань...

– М-м?

– Как ты думаешь, у Тинки теперь есть будущее?

– Я верю в это. Нет, я знаю. И образование, и концерты, и слава. Всё будет. Просто не может не быть.

– Тань... Я люблю тебя. Очень-очень...

– И я тебя, родная. Я вижу твои губы.

– И какие они?

– Улыбающиеся. Прекрасные. Мои любимые.

4 мая – 15 июня 2017 г