Я здесь… Взгляд в толпе

Они смеялись. Совершенно очаровательные девчушки, весёлые м беззаботные, словно само детство. Они втроём ели одну большую свежую булку, шутили и хохотали.

Было весело — весь день был пропитан радостью. Светило солнце — бледное, холодное, по-зимнему скупое, но всё же солнце! Под его лучами когда-то царственно-белый снег медленно таял, обнажая чёрную землю. Вдоль тротуаров стремительно неслись целые потоки мутной талой воды, постепенно оттаивала мёрзлая земля. Смешалось всё: вода, размокшая земля и чёрный, пропитанный промышленным городом, снег, который таял и превращался в жидкую кашицу. И ноги прохожих монотонно продолжали месить её, оставляя свои следы.

Утром они бежали на автобус, опаздывая на работу, а после — стремились попасть ещё в тысячу мест, прежде чем вернуться домой — и снова бежали. Постоянно кричали, ругались, разговаривали и смеялись — наверное, они говорили о чём-то очень важном, судя по выражению их лиц. По дороге почти непрерывным потоком с монотонным рычащим шумом неслись машины, с рёвом сменяли друг друга автобусы.

А солнце светило, и таял снег — его холодная чёрная вата сменялась не менее холодной грязной водой.

Совершенно мокрые, озябшие лапки мелко переступали на месте, словно отбивая быструю барабанную дробь. Когда-то они тоже были белыми — как снег, что летит с небес. И это было единственное белое существо здесь, в этом промышленном мире. В мире, где всё покрылось таким слоем пыли, что она стала второй кожей и светилась под бледным солнцем матово-туманным обманчивым светом. И потому особенно непривычно блестели его глаза — в ни не было матово-туманного оттенка пыли. Они блестели совершенно особенно, как будто… живые. В них не было привычного отражения бешено мчащегося мира, они говорили о чём-то своём — и потому и никто не видел… не замечал…

Десятки, даже сотни людей проходили мимо каждый день. Весёлые и грустные, беззаботные и словно согнувшиеся под тяжестью своих проблем, старые и молодые, красивые и… да самые разные, совсем непохожие друг на друга, но в одном всё же одинаковые — ну словно братья-близнецы! Все они куда-то спешили, думали о чём-то, наверно, очень важном, смотрели прямо перед собой — и никого не видели. И ничего не видели. Взгляд каждого был направлен внутрь себя, пронизывая всё, на чём бы он ни остановился, и ничего из этого не замечая. Да и себя, наверное, тоже…

Он доверчиво заглядывал в эти глаза, он заговаривал с ними и ждал ответа, он просил. А люди проходили мимо и не замечали его. В их глазах не было ответа — они не слышали вопроса. В их глазах не было ничего. Но он верил — а что ещё ему оставалось? Разве умереть.

Маленький щенок со смешно висящими ушками снова подбежал к стайке играющих детей и дружелюбно завилял хвостиком. Они были заняты — спорили, кто сможет откусить самый большой кусок булки. Он подошел ещё ближе и даже привстал на задние лапки, и взгляд его не отрывался от Хлеба. Там была жизнь.

Господи, хоть маленький кусочек крошечку, запах хлеба! Желудок сводило так, что больно было дышать — вообще всё было больно… Но он доверчиво смотрел, стараясь поймать взгляд красивой девочки, держащей в руках булку, и весело вилял хвостиком. Он говорил: «Я здесь, я друг! Пожалуйста, заметьте меня! Покормите…», — и быстро переступал озябшими лапками, и смотрел. Но в его глазах не мчался мир, покрытый промышленной пылью — в его глазах отражался свой мир. Он просил. Не слышали… Не замечали…

Они смеялись. Совершено очаровательные девчушки, весёлые и беззаботные, они ели большую булку, шутили и хохотали…

Январь, 2002 г.