Ядро кристаллизации

Я пришел с работы не столько усталый, сколько разбитый, что, собственно, для меня было одно и то же. Войдя в квартиру, в которой ощущалось отсутствие жены, я принял холодный душ. Температура в центре города, как передавали по радио, была тридцать градусов, но мой термометр показывал тридцать шесть. Я оделся и прошел в гостиную. Очень жаль, что не было моей жены Молли, она подсказала бы мне, почему дом производит впечатление такого заброшенного.

Что такое они, женщины, делают, размышлял я, что не сделано мной? Я выбил ковер, везде прибрал, поправил подушки. Что еще? А, пепельницы! Я опорожнил их, вымыл и поставил на место, но в комнате по-прежнему ощущалось отсутствие женщины.

Этот день вообще был неудачным. Я забыл завести будильник и был вынужден очень спешить, чтобы успеть на дискуссию по рассказам в студию телевидения, для которой пишу. Я не обратил внимания на то, что близилась гроза, и настоящий тропический ливень прихватил меня без зонтика. Можно было бы вернуться домой, но тут подъехало такси, из которого как раз вышла какая-то женщина. Я бросился к нему и занял освободившееся место.

— Угол Мэдисон и Пятьдесят Четвертой, — сказал я.

— Хорошо, — ответил водитель.

Послышался звук запускаемого двигателя. Водитель заводил мотор, заводил, но — безрезультатно.

— Очень жаль, — сказал он через минуту, — но вам придется поискать другое такси. Желаю успеха.

Дождь, если это возможно, лил еще сильнее. Я развернул газету, прикрыл ею шляпу и побежал в метро. Три перекрестка. Движение задерживало меня на каждом из них, и когда я вбежал на перрон тотчас после отхода поезда, на мне не было сухой нитки.

Пришлось долго ждать следующего поезда, который опоздал на центральную станцию. То же самое произошло при следующих двух пересадках, но, выйдя наконец на улицу, я увидел, что дождь перестал. Подходя к бюро, я миновал длинный котлован, который готовили под фундамент нового здания. Кучка зевак как обычно глазела на бульдозеры и на рабочих, особенно на человека с пневматическим молотком, разваливающего огромную груду окаменевшей глины. В тот самый момент, когда я взглянул в ту сторону, отвалился большой кусок глины, и из-под него показалась словно бы глыба грязного стекла величиной с порядочный сундук.

Она блеснула в солнечном луче, и тут же в нее ударил пневматический молоток.

Раздался стеклянный звон, и глыба распалась. Одни из кусков ударил рабочего по спине, явно не причинив ему никакого вреда. В тот же миг — миг взрыва, если можно это так сказать, — я почувствовал как бы укол в лицо и, прикоснувшись к щеке, увидел на пальцах кровь. Я вытер лицо носовым платком, царапина была незначительной, но несмотря на это кровь все текла. Поэтому, зайдя в аптеку, я купил пластырь и заклеил ранку. Когда наконец я пришел в студию, оказалось, что конференция уже закончилась.

На обратном пути я снова путал станции и домой приехал поздно. В подъезде нашего дома мне встретился полицейский, разговаривавший со сторожем.

— Добрый день, мистер Грэхем, — произнес он. — Что это случилось у вас в телестудии? — я вопросительно взглянул на него, и он пояснил: — Мы только что слышали, что в вашем бюро все шесть лифтов остановились одновременно. Ненормальная история. Вы были там?

— Нет, не был, — ответил я, а про себя подумал, что в нашем рекламном бюро все возможно. И направился прямо к себе.

Психиатры утверждают, что есть люди, особо восприимчивые к неприятным случайностям. Что касается меня, то я, в конечном итоге, подвержен воздействию стечения обстоятельств — надо мной попросту довлеет случай и, за исключением будильника, подчиняющегося моей власти, я не могу влиять на то, что происходит.

Я пошел в кухню, чтобы напиться чего-нибудь и еще раз прочесть указания Молли о том, что нужно делать до ее возвращения (она поехала к матери и должна была вернуться через десять дней). Молли подробно описала, как мне следует готовить кофе, как открывать консервы, кого вызвать, если заболею и т. д. Моя жена медсестра и свято верит в то, что без нее я не знал бы даже, как дышать. Она права, но совсем в ином смысле, чем представляет себе.

Я открыл холодильник, чтобы взять немного льда, и заметил листок: «Молоко и масло сразу же прячь назад в холодильник и плотно закрывай дверцу».

Обескураженный этим замечанием, я забрал бутылку с виски в комнату и сел писать. Просмотрев главу повести, которая должна была освободить меня от работы в телестудии, и заметив ошибку, я взял карандаш. Когда я отложил его, он упал со стола, а я, не сводя глаз с рукописи, протянул руку под кресло. Затем посмотрел вниз: карандаш стоял!

Вот, подумалось мне, тот единственный случай из миллиона, о которых иногда приходится слышать. Я поднял карандаш, вернулся к повести и глотнул виски в надежде на вдохновение и облегчение от влажной духоты. Но это мне ничуть не помогло. Чтобы взять разгон, я прочитал всю главу, но на последнем предложении застрял.

К черту жару, карандаш, телестудию и рекламу! Стакан был уже пуст, я пошел на кухню и снова прочел записки Молли. Там я наткнулся еще на одну, которую до этого не заметил, приколотую к сушилке: «Мусор забирают в шесть тридцать, значит, надо вынести его накануне вечером. Люблю тебя». Что ж поделаешь, если женщина любит?

Я приготовил себе новый стакан виски со льдом, вернулся в комнату и засмотрелся в окно на крышу дома напротив. Солнце снова светило, и какой-то мужчина с шестом возился со стаей голубей. Они кружились вокруг, стремясь сесть на крышу, а мужчина не давал им сделать это.

Голуби всегда летают определенным строем и поворачивают так, что их крылья одновременно ловят солнечные лучи. Я как раз думал об этом, как вдруг заметил, что в момент поворота птицы, казалось, собираются в одной точке. По какому-то странному совпадению все они хотели поворачивать в одном и том же месте на небе, сталкивались и падали вниз.

Мужчина на крыше тоже был удивлен. Он подошел к одной из лежащих птиц, взял в руку и гладил ее перья, изумленно покачивая головой.

Мои размышления об этом странном происшествии в небе прервали зычные голоса на лестничной площадке. Поскольку в нашем доме люди хорошо воспитаны, меня удивил этот шум. Среди других громких голосов я узнал голос своего соседа Ната, журналиста, очень спокойного человека, у которого никогда, насколько мне известно, не бывало шумных сборищ, особенно после обеда.

— Как вы можете утверждать такое? — кричал Нат. — Я же говорю вам, что только сегодня купил эти карты и распаковал колоду как раз перед началом нашей игры!

Внезапно в ответ раздались несколько других голосов:

— Ни у кого не может выпасть один цвет пять раз подряд!

— И именно тогда, когда раздаете вы!

Спор становился все горячее, и я открыл дверь, чтобы в случае необходимости помочь Нату. Перед ним стояли четверо мужчин, явно колебавшихся, уйти или остаться и отколотить Ната.

— Пожалуйста, — взывал красный от злости Нат, подавая колоду карт, — взгляните сами, крапленые они или нет!

— Хорошо, фокусник, — вскричал одни из мужчин, вырывая у него карты. — Предположим, что они некрапленые. Но пять раз подряд….

Он вдруг замолк, и все уставились иа лежащие на полу карты. Половина из них лежала вверх мастью. Это были бубны или черви. Тут подошел лифт, и четверо мужчин, с выражением удивления и ужаса на лице, молча вошли в него и съехали вниз. Нат все еще смотрел на странно расположенные карты.

— К черту! — закричал он, собирая их. — Взгляните! Боже мой, что за покер…

Я помог ему собрать карты и пригласил к себе на стаканчик виски с тем, чтобы он мог выложить всю историю, хотя я уже и догадывался, что услышу. Нат постепенно успокаивался, хотя все еще не мог придти в себя от удивления.

— Никогда не видел ничего подобного, — сказал он. — Те не верили, да, в конце концов, и никто не поверил бы. Все раздачи обычные: тут тройка, там иногда парная или что-то в этом роде, только один раз у кого-то было три дамы и десятка — пока не начал раздавать я. Боже! Раз за разом один цвет, начиная с королей… И каждый раз у кого-нибудь было четыре туза.

Он тяжело дышал, и и встал, чтобы налить ему еще стаканчик. У меня остался один сифон сельтерской, но когда я нажал на рычаг, верх топнул, и осколки стекла упали внутрь.

— Надо сойти вниз за водой, — сказал я.

— Я тоже сойду. Мне надо выйти на воздух.

В гастрономе на углу продавец подал мне три бутылки воды. Он положил их, очевидно, во влажный пакет, ибо когда вручал его мне через прилавок, дно пакета прорвалось, и бутылки упали на каменный паркет. Ни одна, однако, не разбилась, хотя, они и упали с высоты не менее полутора метров. Нат был слишком погружен в свои мысли, чтобы заметить это, а я уже привык сегодня к чудесам. Покидая магазин и продавца, стоявшего с открытым ртом, мы столкнулись с моим знакомим полицейским, тоже ошеломленно глядевшим внутрь магазина.

На тротуаре какой-то человек, шедший впереди Ната, вдруг нагнулся, чтобы поправить шнурки. Нат, не желая столкнуться с ним, перешагнул бордюр, и в ту же минуту подъехавшее такси свернуло, чтобы не сбить Ната. Асфальт все еще был мокрый, такси занесло, и задний бампер его слегка стукнул в передок небольшого автомобиля, идущего с большой скоростью. Машина свернула в сторону, въехала на ступеньки подъезда противоположного дома и остановилась, когда капот ее оказался во входной двери, которую кто-то как раз открыл.

Другой водитель тоже хотел избежать столкновения, его машина заскользила, и когда, наконец, он и таксист перестали маневрировать, оказалось, что оба стоят друг против друга поперек улицы. В результате ни тот, ни другой не могли двинуться ни взад, ни вперед, так как такси задом упиралось в столб, в машина — в пожарный кран.

Улица, хоть и узкая, была с двухсторонним движением, и в мгновение ока движение в обе стороны оказалось застопоренным вплоть до ближайших автомагистралей. Все водители нажимали на клаксоны.

Дэнни, полицейский, был в бешенстве: его- плохое настроение стало еще хуже после неудачной попытки дозвониться в комиссариат из ближайшей телефонной будки.

Телефон не работал.

У меня наверху был сквозняк, и я закрыл окно. Мне хотелось также отгородиться от шума и криков с улицы. Нат пришел в хорошее расположение духа.

— Выпью с вами еще стаканчик, а потом пойду в редакцию, — сказал он. — Знаете, это будет хороший материал для газеты.

Он улыбнулся, кивком головы указав на улицу. Когда он вышел, я заметил, что становится темно, и зажег настольную лампу. И тут я обратил внимание на занавески. На всех были завязаны узлы, а на одной — даже три.

Ну конечно, подумал я, это, наверное, ветер. Но все же решил, что стоит посоветоваться с кем-нибудь по этому поводу и подошел к телефону, чтобы позвонить Мак-Гиллу. Тот состоит ассистентом профессора на кафедре математики в университете и живет неподалеку. У него буйное воображение, но я считаю, что он знает обо всем.

Однако в трубке было глухо. Еще одна неприятность, подумал я. Но тут услыхал, что кто-то кашляет. Я произнес: «Алло!». Отозвался голос Мак-Гилла:

— Это ты, Алек? Видно, я поднял трубку как раз, когда мы были соединены. Особое стечение обстоятельств.

— Вовсе нет, — ответил я. — Приходи ко мне, у меня есть для тебя кое-что, требующее объяснения.

— По правде говоря, я как раз звонил тебе, чтобы пригласить вас с Молли…

— Молли уехала на неделю. Ты можешь приехать сейчас? Дело срочное.

— Еду, — сказал Мак-Гилл и положил трубку.

Мне хотелось, пока он будет в дороге, написать хоть небольшую часть моей повести, может, хоть сейчас придет что-нибудь в голову. Действительно, у меня начало получаться, но в какой-то момент, когда надо было напечатать слово «булькание», мне показалось, не знаю почему, что это звучит претенциозно, и я остановился на букве «л». Но тут заметил, что безотчетно три раза подряд ударил по соседней клавише, вместо нужной. Я разозлился и порвал лист.

Такой уж неудачный день.

— Собственно, — сказал Мак-Гилл, который, вскоре появившись, выслушал меня, — ничто из того, что ты мне сейчас рассказал, не является невозможным или сверхъестественным. Только очень, очень невероятно. Если говорить об этом покере, то я тоже подозревал бы Ната, хотя хорошо знаю его. Но вкупе со всеми остальными происшествиями…

Он встал, подошел к окну и выглянул в жаркие сумерки, а я ждал. Потом он повернулся ко мне с выражением озабоченности на лице.

— Ты рассудительный парень, Алек, и, думаю, не обидишься на то, что я тебе скажу. Все, что мне пришлось услышать, настолько непостижимо, что или ты меня обманываешь, или подвержен каким-то галлюцинациям.

Я хотел прервать его и все объяснить, но он велел мне молчать.

— Я знаю, что ты скажешь, но, очевидно, тебе также понятно, что такое объяснение более правдоподобно, чем… — он замолчал, покачал головой и задумался, наконец его лицо прояснилось. — У меня идея. Давай произведем опыт, — он размышлял с минуту, полную напряжения, затем спросил:

— У тебя есть какая-нибудь мелочь?

— О да, даже порядочно, — я сунул руку в карман. Там скопилось около двух долларов серебром и бронзой. — Ты что, думаешь, что на всех будет одна дата?

— Ты все эти монеты получил сегодня?

— Нет, это насобиралось примерно за неделю.

— В таком случае, не может быть одной и той же даты, отбрасывая возможность того, что ты приготовил все заранее. Это потребовало бы возврата времени. Позже я объясню тебе. А сейчас просто брось монеты. Посмотрим, все ли упадут орлом вверх.

Я сошел с ковра и бросил горсть монет на пол. Они зазвенели, подпрыгнули, столкнулись и легли друг на друга ровным столбиком.

Я посмотрел на Мак-Гилла. Он прищурил глаза, молча вытащил из кармана горсть монет и швырнул наземь. Они не сложились в столбик. Они упали одна за другой, образовав прямую линию.

— Видишь? — сказал я. — Чего еще тебе надо?

— Боже мой! — воскликнул он и сел. — Допускаю, что ты знаешь два мнимо противоречащих друг другу принципа, управляющих миром: случай и план. Песок на пляже — пример случайного размещения, а жизнь — пример плана. Движение молекул газа мы называем случайным, но их так много, что они подчиняются второму закону термодинамики, на который можно полностью положиться. Это проявление закона больших чисел. С другой стороны, жизнью, кажется, не управляет никакая вероятность. В противном случае не наблюдалось бы столько случайных явлений.

— Этим ты подразумеваешь, — в замешательстве спросил я, — что какая-то форма жизни обладает властью над этими монетами и прочими вещами?

— Нет. Я думаю только, что невероятные явления имеют и невероятную основу. Когда я вижу нарушение законов природы, я не говорю себе: «О, это чудо!», а подвергаю пересмотру свои прежние взгляды на эту тему. Происходит что-то — не знаю, как это назвать, — что по принципу странной вероятности связано с тобой. Ты был в здании телестудии или поблизости, когда остановились лифты?

— Это, по моему, случилось сразу после того, как я вышел из бюро.

— Гм! Значит, ты являешься центром. Да, но почему?

— Прежде всего, — чего? — спросил я. — У меня такое ощущение, словно я центр электрической бури. Что-то действует во мне.

— Не будь суеверным, — усмехнулся Мак-Гилл. — А прежде всего не антропоморфизируй.[1]

— Но если это противостояние случаю, то оно должно быть какой-то формой жизни.

— На каком основании ты это утверждаешь? Нам известно только, что случайные движения упорядочены и лишь это достоверно. Но кристалл, например, не является формой жизни, хотя и отличается неслучайным расположением атомов, — он замолчал и глубоко задумался.

Я почувствовал голод, а спиртное уже перестало действовать.

— Пойдем поедим чего-нибудь, — предложил я. — В кухне ничего нет, а я не умею готовить ничего, кроме кофе и яичницы.

Мы надели шляпы и вышли на улицу. Отовсюду было слышно, как буксировщики растаскивают застрявшие машины. Кучка полисменов управляла движением. Мы услышали, как один из них говорил Дэнни:

— Не понимаю, что тут творится, но что-то стряслось с каждой из этих проклятых машин. По какой-то причине ни одна из них не может толком сдвинуться с места. Никогда не видел ничего подобного.

Тут же рядом с нами двое прохожих выделывали какие-то странные коленца, стремясь разойтись друг с другом. Как только один отступал в сторону, чтобы пропустить другого, тот отшатывался в ту же сторону. Оба озадаченно улыбались, но вскоре на их лицах появилось подозрительное выражение, а затем гнев.

— Остряк! — воскликнули оба одновременно и ринулись вперед, столкнувшись друг с другом. Они тут же отскочили и выбросили перед собою кулаки, встретившиеся на полдороге. Началась совершенно необычная драка, в которой кулак всякий раз ударялся только в кулак, пока противники не разошлись наконец, бормоча одни и те же оправдания, бросая одинаковые угрозы.

Возбужденный Дэнни приблизился к нам.

— Как вы себя чувствуете, мистер Грэхем? — спросил он. — Понятия не имею, что тут происходит, но с той минуты, как я заступил на пост, все сходит с ума. Бэртли! — позвал он своего младшего коллегу, — переведи вон тех женщин на другую сторону!

Трех женщин, сбившихся в крикливую кучку и дергавших ручки сцепленных между собой зонтиков, перевели на нашу сторону улицы, что было почти равносильно перелезанию по бамперам автомобилей. Бэртли, красивый молодой полицейский, был сильно озабочен — в противоположность женщинам.

— Пожалуйста, хватит уже, мадам Мак-Филипп, — взывала одна. — Отпустите наконец мой зонтик!

— Опять вы болтаете о какой-то Мак-Филипп! Что за шутки? — ответила ее противница.

Третья женщина, стоявшая к нам спиной, по виду моложе остальных. тянула за ручку своего зонтика, стараясь вырвать его из клубка других. Испепеленная взглядом, она отпустила ручку, которая, однако, зацепилась за ее перчатку. Женщина повернулась к нам. Это была Молли, моя жена.

— А, это ты, Алек, — воскликнула она. — Как ты себя чувствуешь?

Как я себя чувствую!

— Молли! А ты что тут делаешь?

— Я так беспокоилась… А когда увидела, что тут творится, прямо не знала, что и думать, — она указала на неподвижные машины. — С тобой в самом деле ничего не случилось?

— Конечно нет. А почему?..

— Телефонистка сказала, что кто-то все время набирал мамин номер, но не отзывался. Поэтому мы попросили проверить, и оказалось, что это с нашего телефона. Я пробовала звонить, но наш номер был постоянно занят. Дорогой, с тобой точно ничего не случилось?

Я обнял ее за плечи и посмотрел на Мак-Гилла: он был погружен в свои мысли. Одновременно я заметил, что Дэнии смотрит на меня внимательно и с подозрением.

— Рядом с вами все время происходят какие-то неприятности, — сказал он.

Мы пошли в дом.

— Растолку все это Молли, — обратился я к Мак-Гиллу. — Ну и мне тоже, потому что я до сих пор еще ничего не понимаю.

Мак-Гилл начал объяснять, но когда он перешел к изложению выводов, у меня сложилось впечатление, что Молли ориентируется лучше него.

— То есть ты считаешь, что это что-то органическое?

— Сомневаюсь, — ответил Мак-Гилл. — Собственно, я размышляю над каким-нибудь другим объяснением. Но мне ничего не приходит в голову, — признался он.

— Если я правильно понимаю, — сказала Молли, — то это только стечение обстоятельств, без всякой упорядоченности'?

— Ну нет. У этих явлений есть свой центр. Этим центром является Алек.

Молли внимательно посмотрела на меня.

— А ты в самом деле чувствуешь себя хорошо, дорогой? — спросила она. Я горячо подтвердил. — Может, это глупо, — обратилась она к Мак-Гиллу, — но что если это какой нибудь пленный дух?

— Натянутая концепция, — ответил он. — Никаких доказательств.

— Магнетизм?

— Решительно нет. Во-первых, это действует, как правило, на предметы амагнитные. Кроме того, ты должна понимать, что магнетизм является силой, а не формой энергии, большое количество которой вступает в игру в данном случае. Правда, источником ее были в основном предметы, которых коснулись эти явления, но в случае магнитного поля мы имеем, дело исключительно с аккумулированной кинетической энергией, например, когда магнит притягивает кусок железа. Притянутое железо становится неподвижным, как маятник в остановившихся часах. А тут — все совершенно иначе: все движется.

— Почему же ты тогда упоминал о кристалле? Почему он не может быть какой-то формой жизни?

— Только для аналогии, — ответил Мак-Гилл. — Кристалл напоминает жизнь потому, что обладает определенной формой и тенденцией к росту. Но это и все. У этой же таинственной вещи нет воспринимаемой формы — в игру несомненно вступает движение. Но это еще не довод — растения не могут двигаться, а у амеб нет формы. Кроме того, кристалл поглощает, не преобразуя того, что поглощает, а только придавая ему определенную неслучайную структуру. Здесь же мы имеем дело с изменением системы случайных движений. Сущность явления заключается в ядре, которое, кажется, растет.

Так что же это такое? — в раздумье спросил я. — Из чего оно сделано?

— Можно сказать, из движений. Примерно так, как мы представляем себе атом. А с кристаллом это роднит тот факт, что оно способно формировать вокруг ядра отличающуюся от него субстанцию — так же, как песчинка, брошенная в перенасыщенный раствор, становится ядром кристаллизации.

— Как жемчуг в раковине, — произнесла Молли, иронически поглядывая на меня.

— Почему, — спросил я Мак-Гилла, — ты сказал, что на монетах не может быть одна и та же дата? Конечно же, исключая случайную возможность?

— Потому что не думаю, чтобы это нечто начало действовать до сегодняшнего дня. Даты на монетах уже были, и их изменение потребовало бы воздействия на прошлое, возврата времени. А это, по-моему, невозможно. Что же касается телефона…

Позвонили в дверь. Это был телефонный мастер. Он разобрал аппарат и начал копаться в нем.

— Вы его, должно быть, уронили, — с упреком сказал он.

— Совершенно точно — нет, — ответил я. — А что, что-нибудь разбилось?

— Не разбилось, но… — мастер покачал головой.

Мак-Гилл подошел к нему, и они вполголоса стали обсуждать случай с телефоном. Наконец мастер вышел, а Молли позвонила матери, чтобы успокоить ее. В это время Мак-Гилл, пытался растолковать мне, что случилось с телефоном.

— Очевидно, ты что-то расшатал. Кроме того, ты так положил трубку, что цепь не была замкнута полностью.

— Но ведь Молли говорила, что к ним названивали очень долго. А я звонил только тебе и то тогда, когда она уже давно должна была быть в дороге, так как тут почти два часа езды.

— В таком случае, ты должен был прикоснуться к аппарату раньше. И в какой-то раз сотрясение пола или что-нибудь в этом роде должно было вызвать соответствующие индукционные импульсы. Знаешь, я понимаю тебя, — добавил он, глядя на меня. — Представляю себе, как это досаждает…

Молли закончила разговор и предложила пойти пообедать. Я так был доволен ее приездом, что совсем забыл про голод.

— У меня нет настроения готовить, — сказала Молли. — Пойдемте куда-нибудь, чтобы вырваться из этого.

— Если, — вмешался Мак-Гилл с сомнением, — это нечто захочет нас выпустить.

Внизу нам встретился Нат. Он был очень доволен.

— Я напишу обо всем, что видел. Ничего удивительного, ведь я здесь живу. Пока что я в этом ничего не понимаю. Расспрашивал Дэнни, но немного смог сказать. Мне, однако, кажется, что ты впутан в это все каким-то мистическим образом. О, Мак-Гилл, как поживаете?

— У Мак-Гилла теория, — заявила Молли. — Может, вы пообедаете с нами, а заодно поговорим и об этом.

Мы выбрали приятный с кондиционером ресторан по соседству и поэтому пошли пешком. Автомобильная пробка ничуть не уменьшилась. Дэнни по прежнему действовал. Он как раз разговаривал со старшим лейтенантом полиции. Увидев нас, он что-то сказал ему, а лейтенант с интересом посмотрел на нас. Особенно на меня.

— Ваш зонтик, — Дэнни обратился к Молли, — можете взять его в комиссариате. Вернее, то, что от него осталось.

Молли поблагодарила, наступила минута молчания, и я снова ощутил изучающий взгляд лейтенанта. Я достал пачку папирос и как обычно разорвал ее сверху. Но нечаянно перевернув пачку и все папиросы вывалились. Я не успел двинуть ногой, чтобы расшвырять их, лейтенант и Дэнни прочитали фразу, в которую папиросы улеглись на тротуаре. Лейтенант недружелюбно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я быстро столкнул папиросы в канализационный люк.

В ресторане было людно, но прохладно, хотя прохлада не могла сохраниться долго. Мы сели за боковой столик неподалеку от входа и, прежде чем ознакомиться с меню, заказали коктейли. За соседним столиком сидела толстая мадам в великолепном длинном зеленом вечернем платье и какой-то худощавый кислого вида господин. Когда приблизился кельнер, они остановили его и перебрав все меню, заказали обед: холодное мясо для господина, а для толстой мадам неаполитанский суп, рыбу и клубничный крем.

Я попробовал коктейль. У него был странный вкус, как будто в нем была соль вместо сахара. Я спросил своих спутников. То же самое. Кельнер, весьма смущенный, извинился и забрал стаканы в бар, что в другом конце зала. Бармен посмотрел на нас и попробовал напитки. Сделал удивленную мину, вылил все в раковину и залил в миксер новую смесь. Расставил новый ряд стаканов, положил лед и начал разливать.

Короче говоря, он потряс миксером над первым стаканом, но из этого ничего не вышло. Он ударил миксером в стойку и попробовал снова — опять с тем же результатом. Он снял крышку и — весь красный от усилий — старался засунуть внутрь длинное острие. Я подумал, что содержимое миксера, должно быть, промерзло насквозь. Ну что ж, лед — это тоже кристалл.

Другой бармен подал первому новый миксер, но опять получилось то же самое. Дальше я уже ничего не видел, ибо клиенты столпились у стойки, давая советы. Наш кельнер, ошеломленный, подошел к столику, заверил, что сейчас подаст коктейли, и исчез в кухне. Он вернулся, неся неаполитанский суп для наших соседей, поставил его, подал булочки и отправился в бар, где толкотня становилась все сильнее.

— Я думаю, — произнесла Молли, закуривая, — что это продолжение того же… Здесь становится странно жарко, — добавила она.

Действительно. У меня при этом было впечатление, что стало тише. Через минуту я сообразил, что уже не слышу легкого жужжания кондиционера над дверью. Вспомнив об этом, я указал пальцем на устройство. Моя рука столкнулась с рукой Молли, которая в это время стряхивала в пепельницу пепел, и папироса ее приземлилась в суп соседки.

— Что за шутки? — пробормотал прокисший господин.

— Тысячу извинений, — сказал я. — Это чистая случайность.

— Швырять в людей папиросами! — возмутилась толстая мадам.

— Я правда не хотел, — заверил я, вскакивая.

В скатерти соседей с краю, очевидно, была дыра, за которую зацепилась моя запонка, ибо, когда я сделал шаг между тесно стоящими столиками, то потянул за собой все — скатерть, приборы, стаканы с водой, пепельницы и неаполитанский суп — наземь.

Полная мадам вскочила и влепила мне пощечину. Ее сотоварищ сжал кулаки и принялся изображать из себя боксера. Из другого конца зала к нам подбежал владелец ресторана — крепкий мужчина с тупыми черными бровями. Я попытался объяснить неприятное происшествие, но крики заглушили меня, а владелец грозно сдвинул брови. Тут к нему подбежал один из кельнеров и сказал, что кондиционер не работает. На время это отвлекло внимание всех — за исключением толстой мадам.

— Пьяный! — сказала она своему сотоварищу, который пренебрежительно кивнул.

Со стороны кухни подошел человек со складной лесенкой. Заглядевшись на кондиционер, он толкнул владельца в спину как раз, когда тот поворачивался ко мне.

Толчок, собственно, был несильный, владелец, однако, потерял равновесие и машинально схватился за кельнера, после чего повернулся ко мне, явно убежденный, что это я толкнул его. Зал теперь разделился на две группы. Мы — и остальные. В этой второй группе выделялся монтер с лесенкой, занятый исключительно кондиционером, а также владелец ресторана, явно рассерженный на меня.

— Послушайте! — воскликнул он. — Будет лучше, если вы покинете ресторан.

— Ни в коем случае, — сказала Молли. — Это чистая случайность, а вы, — добавила она в адрес толстой мадам, готовящейся произнести какую-то новую реплику, — успокойтесь. Мы заплатим за ваш суп.

— Может, это была и случайность, как вы говорите, — заметил владелец ресторана, — но это не повод, чтобы толкать меня. Прошу выйти. За коктейли мы не возьмем с вас ничего.

— Мы их еще не получили, — ответил я. — Предыдущие были с солью.

— Что вы плетете! Мой бармен…

Кондиционер вдруг взревел, и я машинально глянул вверх. Лесенка, на которой стоял монтер, внезапно начала раздвигаться, как танцовщица, делающая шпагат. Я бросился, минуя владельца ресторана, чтобы поддержать лесенку. Но в тот же миг скрепляющая ее металлическая поперечина соскочила совсем, и лесенка с грохотом рухнула, перевернув целый ряд столиков. Монтер, падая, потянул за собой какую-то деталь кондиционера, которую держал в руке: лента внутри лопнула, а мотор завыл. Повалил черный дым.

— Что вы вытворяете! — простонал владелец ресторана, стараясь перекричать завывание мотора. — Боже мой, неужели вам еще мало?

Я отступил на два шага, возмущенный необоснованным обвинением, и наступил на платье толстой мадам. Она сделала два шага в противоположную сторону и — как будто вышла из платья.

Суматоха, царившая перед этим, была ничто по сравнению с тем, что началось теперь. Дым становился все гуще. Затем открылась дверь; к моему ужасу вошел Дэнни с лейтенантом, и взгляды их сразу упали на меня.

В ту же минуту внезапно заработал огнетушителе.

Камера была чистой, но очень душной, и относились ко мне неплохо. Я бы даже сказал, с каким-то суеверным почтением. Один из полицейских дал мне почитать журналы и даже, вопреки предписаниям, последние выпуски газет. Однако там еще не было описания происшествия в ресторане. Зато был напечатан репортаж о событиях на улице, и сообщение о лифтах в здании телестудии, хотя никаких выводов о связи этих явлений между собой сделано не было.

Однако в том расстроенном состоянии, в каком находился, читать я не мог и только прохаживался по камере. Прошло уже много часов с тех пор, как Мак-Гилл вызвал моего адвоката Винелли. Значит, какие-то совершенно необычные обстоятельства должны были задержать его. Меряя камеру быстрыми шагами, я в какой-то момент коснулся двери и понял, что замок не защелкнулся.

Еще одно стечение обстоятельств. Только убегать, собственно, не было смысла. Куда я мог пойти? Впрочем, мне надо было бы пройти через дежурку, в которой сидели дежурный и младший офицер. Но мне было интересно, что произойдет, если я позову их и скажу о замке.

— Эй! — крикнул я, но мой голос заглушила вырвавшаяся из радио в следующей комнате мелодия. Вслед за тем наступила тишина: кто-то, вероятно, крутил ручку настройки. Мне пришла а голову новая мысль.

— Эй, — крикнул я снова, и снова меня заглушили. Я открыл зарешеченную дверь и посмотрел вглубь коридора. Никого не видно. Не делая лишнего шума, но и не украдкой, совершенно естественным шагом я подошел к дежурному помещению, где все полицейские сидели спиной к двери, собравшись вокруг радио, по которому передавали сенсационные высказывания известного радиокомментатора Билла Барта:

— …И по мнению нашего комментатора, этот человек опасен. Он напал на женщину в ресторане, возбудил там пожар, был задержан и сейчас находится под арестом, но я полагаю, что ученые, угостят нас каким-нибудь научным лепетом, в результате чего все мы, обыкновенные жители, по-прежнему не будем знать, как и зачем Грэхем устраивает все эти штучки. К счастью, пока что особо большой вред не причинен, но можно предвидеть…

Я пошел по коридору дальше.

Значит, Билл Барт использует меня в личных целях. Просто невозможно предугадать, какие еще бредни он внушит общественности. Думая об этом, я вошел в дежурку. В дверях приостановился и огляделся. В одном углу дежурный сержант, спиной ко мне, разговаривал с двумя пожилыми людьми. За столом сидел седоватый лейтенант. Когда я вошел, он уронил очки на пол. Они разлетелись на мелкие осколки.

— Матерь божья! — пробормотал лейтенант, после чего мимоходом взглянул на меня. — Спокойной ночи, доктор, — сказал он. — Хотя, правду говоря, ночь не очень спокойная, — он стал рыться в столе, а я вышел.

По другую сторону улицы в тени стоял какой-то мужчина, подошедший ко мне, когда я спустился по лестнице. Это был Мак-Гилл.

— У меня было предчувствие, что так случится, — произнес он, обнимая меня за плечи. — Машину я поставил немного дальше. Винелли давно был бы тут, но он поскользнулся на тротуаре и сломал ногу в лодыжке.

— Ха, предатель! — вскричал я. — Извини. Собственно, все это из-за меня. Куда мы идем?

Мак-Гилл не отвечал, лишь подгонял меня. Горячий ветер делал вид, что освежает воздух. За поворотом улицы я увидел старый автомобиль Мак-Гилла с включенными стояночными огнями. Как раз закрыли какой-то бар, и несколько посетителей направились в нашу сторону. Один из них остановился, увидев меня, и обратился к остальным:

— Вон тот тип, о котором я вам говорил, — Грэхем.

Это был монтер, что перед обедом ремонтировал наш телефон. Он выглядел трезвым — в противоположность своим коллегам.

— Да? — спросил один из них, глядя на меня с вызовом. — Ведь Билл Барт только что говорил, что его заперли в кутузку.

— Да, — ответил второй, — но, очевидно, он сбежал. Послушайте, я его придержу, а вы идите в бар и звоните в полицию.

— Бар закрыт, — сказал монтер. — Но рядом за углом — комиссариат. Ты иди и сообщи, а мы задержим его.

Один из выпивох побежал за угол, монтер с тремя оставшимися стали осторожно приближаться к нам. Вдруг мы услышали громкий лай: в нашу сторону мчалась маленькая собачонка, гонясь за кошкой. Кошка держала во рту рыбью голову и стремительно ворвалась в самую середину мужской группы, мимоходом роняя добычу. Пес, мчась за ней, бросился под ноги монтеру, который со всего маху рухнул наземь. Падая, он машинально ухватился за соседа, а тот упал на него. Третий выпивоха поскользнулся на рыбьей голове.

— Черная кошка! — крикнул он, падая рядом с теми двумя. — Она перебежала мне дорогу!

Мы сели в машину Мак-Гилла, и он тотчас отъехал. Я обернулся и увидел, что друзья еще не поднялись, но заметили, в какую сторону мы поехали. Одновременно мне показалось, что уличный фонарь за нами погас.

— Счастливый случай, — сказал я. — Этот пес с кошкой…

— Ясно, — сказал Мак-Гилл. — Что-то следует за тобой и явно оберегает тебя. Мы можем без опасения развить самую большую скорость. Поехали ко мне в лабораторию и посоветуемся. Я подозреваю, что это нечто просто-напросто придерживается тебя. Но кто знает, не удастся ли нам избавиться от него.

— Придерживается меня?

— Да, ты теперь являешься ядром.

Мы выехали на западную автостраду, и Мак-Гилл прибавил газу. Движение транспорта почти отсутствовало.

— Но что это, собственно, такое? — допытывался я. — И почему оно избрало именно меня?

— Не знаю. Но, быть может, оно избрало тебя для ядра. Ведь ты являлся жертвой различных стечений обстоятельств — в такси, в метро. Следовательно, ты как бы представляешь суть этого явления: стечения обстоятельств. Я предчувствую, что и в дальнейшем ты будешь охраняем.

— А ты слышал, что Билл Барт говорил по радио?

— Да, это не лучшее, но…

Я посмотрел в зеркало и заметил, что нас преследует полицейский автомобиль, который все приближался, хотя мы давали не менее ста миль в час.

— Полиция уже наступает нам на пятки, — прервал я МакГилла.

Но прежде чем он успел ответить, мы услышали легкий взрыв, полицейская машина вильнула и резко затормозила, а через минуту исчезла из виду.

— Шина, — сказал я.

— Теперь тебе понятно, что я имел в виду?.. — спросил Мак-Гилл и с разгона въехал в главную аллейку университетского городка. — Молли ждет нас в лаборатории, — добавил он.

Мак-Гилл сбавил ход, и мы въехали в какие-то старомодные ворота. Машина остановилась перед совершенно неосвещенным зданием. Мы поднялись по лестнице. Тут было прохладно и сильно дуло. Мак-Гилл взялся за ручку, но дверь была заперта. Он начал рыться в карманах, потом выругался.

— Ты забыл ключи? — спросил я.

Он потряс головой, потом начал дергать дверь и снова пытался искать в карманах. Я протянул руку и взялся за ручку. Замок щелкнул, и мы вошли внутрь. Я с извиняющимся видом посмотрел на Мак-Гилла, который только поднял брови.

Мы поднялись наверх по совершенно темной лестнице. Снаружи лился лишь слабый отблеск фонаря. По мрачному коридору, в котором глухо отдавались наши шаги, мы добрались до лаборатории, где ожидала Молли. На столе стояло радио, выключенное в тот момент, когда мы вошли.

Для меня было некоторой неожиданностью, что она не удивилась моему появлению.

— Я оказался прав, — произнес Мак-Гилл. — Он освободился из-под стражи.

— Я вижу, — ответила Молли, улыбаясь и с гордостью глядя на меня. — Каким образом? Ты нокаутировал охранника?

Я возразил и рассказал все, как было, включая пса, кошку и полицейскую шину.

— Не забудь о двери здесь внизу, — вмешался Мак-Гилл, а когда я рассказал и об этом, он добавил: — Похоже, что это нечто вмешивается все активнее. Оно начинает с каждым разом заметнее охранять свое ядро. Алеку теперь должно постоянно везти.

— Я как-то не ощущаю этого. Более того, у меня впечатление, что я в петле.

Молли посмотрела на меня с беспокойством.

— Что будем делать? — спросила она.

— Сначала, прежде чем снова случится что-нибудь необычное, я хочу провести несколько-тестов и проверить, произошли ли в нем изменения и какие. Исследую его даже на ЭМС, чтобы успокоить тебя, Молли.

— На что? — спросил я.

— На электромагнитную силу. Ты, Алек, отдохни, а тебя, Молли, попрошу помочь мне. Мы позовем тебя, когда все будет готово. Лишь бы полиция и зеваки не узнали, где мы находимся.

Они вышли в соседнюю комнату, а я встал у окна. Ветер поднимал бумаги и пыль, создавая миниатюрный смерч. В слабом свете было видно, как он закручивается. Я подумал, что, наверно, близится гроза. Несколько запоздавших студентов возвращавшихся в общежитие, думали, очевидно, то же самое, ибо все время поглядывали на небо. Я подошел к столу и включил радио.

— …делают, что могут, а это, кажется, представляет не так уж много, — выводил Билл Барт. — В последний раз его видели едущим по западной автостраде, но полицейские потеряли его из вида. Город охвачен суеверным страхом. Сейчас известно, что это Грэхем остановил лифты в студии телевидения сегодня утром, но как — никто не знает. И каким образом, он выключил ток во всем районе Гринвича? Я обратился за разъяснением в компанию по электросети, но меня угостили какой-то ерундой, из которой ничего не следует. Повторяю еще раз: этот человек должен быть пойман. Он является…

Я выключил приемник. Значит, вот почему мне показалось, что фонарь погас, когда мы отъезжали! Через минуту вошла Молли.

— Теперь идем, дорогой, и подвергнись измерениям. У Мак-Гилла приготовлены гальванометры и разные электронные приборы, и если от тебя исходит какое-нибудь излучение, он сможет определить его с точностью до микрона.

Я прошел за ней в лабораторию, где был усажен в кресло, облеплен пластырями и окружен множеством инструментов. Мзк-Гилл испытывал меня на разных приборах и снимал столько показаний, что не сосчитать. Раздавалось какое-то жужжание, загорались и гасли цветные огоньки, пока, наконец, Мак-Гилл с разочарованием не покачал головой:

— Буквально ничего, — известил он. — Молли, твой муж — непроводящий, амагнетичный и ничего не эманирующий[2] человек.

— Магнетизма-то у него хватает! — воскликнула Молли. — Даже слишком!

— Возможно. Во всяком случае, он ничего не излучает. Это чертово нечто, вероятно, попросту любит его. Как ядро, разумеется.

— Это что-нибудь плохое? — спросила Молли. — Может ли оно быть опасным?

— Что плохое — так это да! — мрачно вмешался я.

— А может быть, и хорошее, — ответил Мак-Гилл, загораясь научным азартом. — Знаешь, Алек, я совсем не удивился бы, если бы ты мог делать все, что захочешь, под видимостью случая.

Он смотрел на меня как на подопытное животное, что мне вовсе не нравилось. Я прямо сказал ему об этом и добавил, что за исключением пары счастливых приключений, таких, как побег из-под ареста, все остальное было очень неприятно.

— Я не хочу выглядеть неблагодарным, но было бы лучше, если бы это нечто оставило меня в покое и занялось бы кем-нибудь другим.

— Послушай, неужели ты не понимаешь, что если бы завтра пошел на ипподром, то ни одна твоя лошадь не проиграла бы?

— Вряд ли я доехал бы до ипподрома, — ответил я мрачно.

— И могу спорить, — продолжал Мак-Гилл, игнорируя мое замечание, — что если бы кто-нибудь бросил в тебя нож, то не попал бы. Знаешь что, произведем небольшой эксперимент…

— Но-но! Благодарю покорнейше! — вскричал я.

— Мак-Гилл, ты что, сошел с ума? — воскликнула Молли.

Тот, не обращая на нас внимания, открыл ящик стола и вытащил пару игральных костей.

— Выбрось-ка две семерки! — произнес он, вручая мне кости.

— Я думал, что мы собрались здесь для того, чтобы посоветоваться, — ответил я. — Не знаю, известно ли тебе, что по всему Гринвичу отключили ток и Билл Барт сваливает вину на меня.

— Вот тебе и на! Откуда ты знаешь?

— Только что услышал по радио. Кроме того, Барт говорит, что весь город «охвачен суеверной тревогой».

— Вполне возможно, — признал Мак-Гилл. — Человечество не намного продвинулось вперед со времен средневековья. Вспомни-ка, что было, когда Орсон Уэллс передал по радио инсценировку о марсианах.

— Может, было бы лучше немедленно уехать из города? — спросила Молли. — Поехали бы к моей матери или куда-нибудь к морю… — вдруг она стала прислушиваться. — А это что за шум?

Через окно вместе с воем ветра доносился теперь говор множества голосов. Мы выглянули наружу. Толпа в несколько сот человек стояла на университетском дворе и смотрела на небо.

— Что они там видят? — спросил Мак-Гилл. — Ведь никто же, наверно, не знает, что мы здесь.

Я высунулся из окна и задрал голову, чтобы взглянуть вверх.

— Спрячься, Алек, тебя увидят, — предупредил Мак-Гилл и втащил меня обратно.

— Здесь есть выход на крышу? — спросил я, а Молли вдруг закричала:

— Смотрите, они уже здесь!

Как раз подъехали три патрульные машины, и из них начали высаживаться полицейские.

— Может, погасим свет? — предложил я.

Молли тотчас повернула выключатель лабораторной лампы, которая была здесь единственным источником света. Свет горел только в кабинете Мак-Гилла. Я заглянул туда.

— А может, выйдем? — отозвалась Молли.

Ответом ей был громкий стук в парадную дверь внизу.

— Надеюсь, этот чертов замок на этот раз не поддастся, — шепнул Мак-Гилл.

— Но они могут выломать дверь! — испугалась Молли.

— Ничего подобного. Это университетское здание, а ордер на обыск в эту пору они так легко не получат.

— Алек Грэхем! — позвал какой-то голос снизу. — Вы там?

— Не отвечай, — предостерег меня Мак-Гилл. — И не подходи к окнам. Кажется, они заметили свет в кабинете. Что вам надо? — крикнул он, высовываясь из окна.

— Это полиция, откройте!

— И не подумаю. Только в том случае, если у вас есть ордер.

Крики стихли. Полицейские, видимо, советовались. Толпа же, наоборот, принимала все более грозный вид. Вдруг резкий луч света ударил в окно, осветив потолок: полицейский прожектор. Я заметил, что Молли исчезла, и понял, что она пошла в кабинет.

— Энергично берутся за дело, — сказал Мак-Гилл. — Но как, черт возьми, они напали на след?

— Ты забыл, что на крыше что-то есть. Все глядят туда. Надо посмотреть, что это такое.

— Хорошо, но ты лучше останься. Крыша, правда, плоская, но без навеса — тебя увидят.

Мак-Гилл подошел к двери, а я решил сопровождать его до самого выхода на крышу. В эту минуту из коридора вышла Молли. Она была напугана.

— О боже! Я поднялась по пожарной лестнице и выглянула на крышу. Над домом висит небольшой циклон. По крайней мере, тонна разных бумаг, пыли и мусора. Это видно, наверно, издалека.

— Ну да, — простонал Мак Гилл. — Теперь это нечто устраивает штучки с ветром. Из-за того нас и выследили.

— Может, будет лучше, — вмешался я, — если я отдамся в руки полиции?

— Сомневаюсь, — ответил Мак-Гилл, — смогут ли они провести тебя через эту толпу. Слышишь, что там творится? Только бы найти какой-нибудь способ успокоить этот проклятый кристалл. У меня сложилось впечатление, что это нечто что-то ищет. Не может оно вытворять все это без всякого повода. Неизвестно только, чем оно руководствуется — кроме единственной очевидности, что благоприятствует тебе. С чего это началось, хотел бы я знать?

Он машинально зажег лабораторную лампу. Я пожал плечами и потер щеку. При этом невольно содрал пластырь, и ранка снова начала кровоточить.

— Порезался при бритье? — спросил Мак-Гилл.

— Нет. Это, собственно, была какая-то глупая случайность.

— О! — заинтересовался Мак-Гилл. — Все случайности, касающиеся тебя, меня очень занимают. Расскажи.

Я начал рассказывать, а Мак-Гилл слушал с возрастающей сосредоточенностью.

— Говоришь, эта глыба стекла вдруг как бы распалась? Как она выглядела? Большая была?

— Я видел ее лишь какое-то мгновение. Она была грязной, более-менее округлой, но поверхность имела всю как бы отшлифованную. Довольно большая, около двух футов в поперечнике.

Мак-Гилл, очень взволнованный, приблизился ко мне.

— Этот осколок, который ударил тебя в щеку, только поцарапал тебя или вонзился в тело? Если вонзился… — Мак-Гилл взял бутылку со спиртом и вату, из ящика стола вынул лупу. — Молли, в столике лежит пинцет. Принеси его сюда, — он направил свет лампы на мое лицо и промыл ранку спиртом.

— Ой!

— Не шевелись! Это лишь немного пощиплет… Да, мне кажется, я вижу.

Молли вернулась, Мак-Гилл взял у нее пинцет и ловко вытащил что-то из ранки. Держа на свету, осмотрел это сквозь лупу. Затем сполоснул под краном, высушил на клочке промокашки и пригляделся к осколку еще раз.

— Похоже на стекло. Интересно. Может, это и есть ядро той стеклянной глыбы… — он умолк, глубоко задумался и положил промокашку с осколком на стол.

Я взял это в руки. Оно было похоже на песчинку, но блестело сильнее.

Новое открытие на несколько минут поглотило наше внимание. Однако спустя мгновение Молли начала беспокойно кружить по лаборатории. Пока что мы, собственно, ничего не могли предпринять, а ожидание очень нервировало ее. Она стала присматриваться к разным стеклянным банкам и бутылочкам, стоявшим на полках.

— Что это? — спросила она, указывая на большой сосуд с черным порошком и с надписью: «Графит в порошке». — Держу пари, что полицейские отправились за ордером.

— Очень мелко измолотый уголь, — пояснил Мак-Гилл. — Проклятие, не имею никакого понятия! Глыба стекла… распадается…

— Графит — это уголь? — спросила Молли. — Наверное, они не сделают ему ничего плохого.

— Другое состояние угля. А еще иное — алмаз — редчайшее кристаллическое состояние. Эта толпа, — добавил он, — способна на все.

— Да, теперь я припоминаю по химии, — сказала Молли. — Но полиция, вероятно, сдержит их, а?

— Мне кое-что пришло в голову, — попытался я вмешаться.

— Могут не справиться, — ответил Мак-Гилл Молли.

— Мы обязательно должны отсюда вырваться! — воскликнула она.

— Если алмаз… — начал я.

— Разве что на вертолёте, — произнес Мак-Гилл. — Ибо мы полностью окружены.

— Может, мы спрячем его где-нибудь? — спросила Молли. — А сами сделаем вид, что ничего не знаем.

— Я не хочу, чтобы меня прятали, — возразил я. — Я уже говорил вам, что должен быть…

— Или признаем свою вину. Это было бы еще лучше. По крайней мере, они будут удовлетворены.

— Если они сюда ворвутся, — пробормотал Мак-Гилл, — то разорвут нас на куски.

Я украдкой выглянул в окно. Мне показалось, что Мак-Гилл преувеличивает, говоря, что мы окружены — почти вся толпа была сосредоточена возле патрульной машины, стоявшей перед главным входом. Вид у людей был агрессивный и, хоть мне и не хотелось уходить, я в то же время опасался, что мое присутствие здесь послужит причиной нападения толпы на Молли и моего лучшего друга. Полиция без ордера не войдет, а толпа может ворваться. И я решил исчезнуть в надежде, что какое-нибудь новое явление отвлечет внимание сборища от лаборатории. Что касается меня, то ничего худшего я уже не ожидал. Лучший выход для меня — это постоянно двигаться.

Молли и Мак-Гилл все еще обсуждали положение, когда я на цыпочках выбрался в коридор. Я хотел поискать запасной выход где-нибудь в полуподвальном помещении — и сбежал на три этажа вниз. Я очутился в темном коридоре с цементным полом и при свете спичек нашел дверь, ведущую на зады здания. Открыв ее и выглянув во двор, я заметил каменные ступеньки, которые вели вдоль невысокой стенки на землю. Я закрыл за собой дверь, замок щелкнул, и я понял, что сжег за собой все мосты, иначе говоря, отрезал себе обратную дорогу. В руке у меня по-прежнему была промокашка с завернутым в нее осколком кристалла.

Несколько правее стояли двое полицейских. Они оживленно беседовали, стоя спиной ко мне, и посматривали на небо. Я поднял голову и увидел описанный Молли воздушный вихрь порядочных размеров. Сжимая в руке как талисман промокашку, я осторожно сошел по ступенькам и свернул влево. Сразу же за углом стояла группа молодежи, тоже глядевшая вверх.

— По-моему, — сказал один из юношей, — эта толпа готовится к линчеванию. Не совсем понятно почему.

— Такова психология толпы, — ответил другой.

Я оцепенел, когда они приблизилось ко мне, но потом вспомнил, что в газетах не было моей фотографии, да и откуда ей было взяться? Значит, никто не мог узнать меня и, следовательно, я мог свободно выйти за пределы университетской территории. Что делать потом — это уже другой вопрос. Во всяком случае, у меня было время поразмыслить.

Теперь я двигался с большей уверенностью, притворяясь одним из зевак и время от времени поглядывая на воздушный вихрь. Оказавшись на другой стороне двора, я пережил новое потрясение. В нескольких шагах от меня стояла группа полицейских, среди которых, к своему ужасу, я узнал лейтенанта из ресторана. Он как раз поворачивался в мою сторону; мне едва удалось ускользнуть незамеченным в какие-то ворота. Было ощущение, будто я ирландский повстанец в Дублине во время беспорядков. Я притаился за дверью, откуда мне был слышен голос лейтенанта:

— Он, несомненно, там, наверху. Мэдиган вот-вот появится с ордером, а тогда… — голос отдалился.

Дверь, у которой я стоял, вдруг открылась, и я чуть не упал. Показался студент с пачкой бумаг под мышкой.

— Извините, — сказал он и отошел в сторону собравшихся.

Он, однако, не закрыл за собой дверь, и, испугавшись, я ввалился внутрь. Тут царил мрак, но я сориентировался, что передо мной пожарная лестница. Взобрался на третий этаж, вошел в какую-то аудиторию, а оттуда в кабинет, напоминающий кабинет Мак-Гилла. Лаборатория теперь была прямо напротив меня.

Из окна хорошо было видно всю толпу, полицейских, верхний ряд окон лаборатории, ярко освещенных прожекторами, а над всем этим — вихрь бумаг и мусора. Но в эту минуту вихрь начал опадать. Ни Молли, ни Мак-Гилла мне не удалось разглядеть. Я с тревогой думал о том, заметили ли они мое отсутствие.

На стоявшем поблизости столе я увидел телефон и решил позвонить Мак-Гиллу. Но прежде мне хотелось проверить мою новую концепцию. Я опустил жалюзи на окнах, зажег лампу на столе и внимательно осмотрел вынутый из промокашки осколок. Он великолепно сверкал. На столе, рядом с чернильным прибором, спортивным кубком и мячом для игры в гольф стояла оправленная в кожу фотография молодой женщины с толстощеким малышом на руках. Фотография была под стеклом. Я потер стекло осколком и заметил слабый, но ясно видимый след. Итак, значит, подтвердилось одно предположение. Я набрал номер кабинета Мак-Гилла. Через минуту трубку подняли, но — ни звука.

— Говорит ядро кристаллизации, — произнес я, а Мак-Гилл в ответ облегченно вздохнул.

— Куда ты девался?

— Я в доме напротив. Взгляни в окно, а я пару раз зажгу и погашу свет.

— Ты, — сказал Мак-Гилл, — в кабинете профессора Грэндола. Почему ты убежал?

— Об этом поговорим позже. Слушай, Мак-Гилл, этот осколок — алмаз.

— Что?

— Во всяком случае он оставляет след на стекле.

— Почему ты раньше не сказал об этом? И вообще — где осколок? Я никак не мог найти его.

— Вы не дали мне высказаться. А осколок у меня. По моей концепции…

— Алмаз! Все становится ясным. А какова твоя концепция?

— Мы все время говорим о кристаллах, и когда ты сказал Молли об угле и алмазах, мне пришло в голову, что, может, это нечто силится выкристаллизоваться. Что-то, что некогда было кристаллом, было разбито и хочет восстановить первоначальное состояние. Оно пробует сделать это с помощью игральных карт, машин и других штучек, но из этого ничего не выходит. Поэтому не думаешь ли ты, что уголь?..

Наступило молчание. Я посмотрел напротив, но Мак-Гилла не было видно. Я заметил кусок старой газеты, зацепившийся за толстый провод, натянутый между окном кабинета Мак-Гилла и окном, у которого я стоял. Вероятно, своего рода антенна. Затем я увидел, что вихрь, вместо тою, чтобы опадать, передвигается в моем направлении. Значит, вскоре он снова выдаст меня.

— Ты, очевидно, имеешь в виду графит, — произнес Мак-Гилл. — Но зачем ты ушел и забрал с собой осколок?

— Забыл, — ответил я, — что держу его в руке. Во дворе меня никто не узнал, поэтому думаю, что смогу вернуться.

Я уже собирался ответить на первый вопрос, как вдруг вспомнил, что защелкнул замок полуподвального помещения и что Мак-Гилл, вероятно, не сможет меня впустить, поскольку полицейские стерегут все вокруг. Однако я чувствовал себя странно беспечно и уверенно. Кристалл охранял свое ядро, а именно я держал его в руке.

— Подожди немного! — воскликнул я. — Надо кое-что проверить.

Я положил трубку, взял со стола мяч для игры в гольф и, положив на землю, встал на него правой ногой, а левую осторожно оторвал от пола. Во всяком случае, я упал бы с небольшой высоты. Однако я вовсе не падал. Стоял, выпрямившись, с промокашкой в руке и только слегка покачивался. Кроме того, я закрыл глаза — но со мной опять ничего не случилось. Талисман действовал, как и предсказывал Мак-Гилл. Сойдя с мяча, я взял трубку.

— Сейчас я приду к вам, — сказал я. — Если только провод между окнами выдержит меня.

— Алек! Ты сошел с ума! — крикнул Мак-Гилл, а я положил трубку.

Я посмотрел, как закреплен провод. Его поддерживал мощный крюк, крепко вбитый в стену. Сжимая в кулаке промокашку с осколком, я вылез в окно, поставил ногу на провод — и у меня сразу же закружилась голова. Провод вибрировал, как струна, но прогнулся лишь незначительно, и я встал на него также и второй ногой. Я был близок к беспамятству и закрыл глаза.

Когда я открыл их, то увидел, что прошел порядочный путь над пропастью. У меня не было ничего, чтобы поддерживать равновесие, но мое тело, казалось, сохраняло его автоматически, как будто я был опытным канатоходцем. Замирая от страха, я продвигался дальше, неотрывно глядя в окно лаборатории, в котором видел Мак-Гилла и Молли, наблюдавших за мной с побледневшими лицами.

Я был на полпути, когда меня заметили из толпы. Раздались восклицания. Выбежал какой-то мужчина в шляпе с широкими полями. К моему ужасу, он вытащил револьвер. Другой мужчина поднял с земли камень, раскрутил его, как дискобол, и метнул на секунду раньше, чем первый нажал на спуск. Выстрелы были необычайно меткими: пуля попала в камень, и оба снаряда распались в воздухе. Мужчина в шляпе хотел выстрелить снова, но револьвер заело, а полиция ухватила обоих героев за руки.

С колотящимся сердцем я продвигался дальше. Оставалось шага четыре до окна, когда моя нога на что-то наткнулась. Я посмотрел вниз. На проводе в этом месте был узел с острым концом, торчащим вверх. Я закачался, но тут же выпрямился и… выронил бумажку.

Воздушный вихрь теперь находился надо мной, и мой талисман подхватило ветром. С минуту я растерянно качался и, наконец, свалился так стремительно, что перехватило дыхание. Полой пиджака зацепившись за торчащий провод, я повис, как поникшая марионетка. Толпа заволновалась, раздались крики, а полицейские поспешно начали отдавать приказания. Лейтенант велел вызвать пожарников. Я не мог смотреть вниз, хотя мог еще дышать.

Бесценная бумажка летала теперь перед окном лаборатории, и Мак-Гилл старался ее поймать. Неожиданный порыв ветра швырнул бумажку внутрь. Показалась голова Мак-Гилла, который жестами пытался подбодрить меня. Молли не отходила от окна, взгляд у нее был полубессмысленный. Я пробовал спокойно улыбнуться ей, на что она пыталась ответить мне тем же. В отдалении уже завыли сирены пожарных машин.

Где-то за спиной Молли вдруг вспыхнуло яркое голубое сияние. Оно быстро усиливалось, а фигура моей жены вырисовывалась как черный силуэт. За ней виднелась голова Мак-Гилла. Он вглядывался во что-то, что выглядело, как сапфирная бутылка. Вдруг воздушный вихрь перешел в ураган — все занавеси на окнах лаборатории выгнулись внутрь, а рыжие волосы Молли откинулись назад.

Пожарные машины въехали во двор, одну из них поставили как раз подо мной. Послышался звук вращаемой рукоятки, я ощутил, как что-то прикоснулось к моей ноге, и в ту же минуту услышал треск. Ткань моего пиджака не выдержала и порвалась, Молли закрыла глаза, а я приземлился, словно огромный паук, на верхушке лестницы.

Пожарники и полицейские на лестнице опережали друг друга. Первым добрался до меня знакомый лейтенант. Он вторично арестовал меня и начал тянуть вниз. Однако я отрицательно покачал головой и накрепко прикипел к верху лестницы. Оказалось, что совершенно невозможно оторвать упорно сопротивляющегося человека от ступеньки лестницы, особенно если сам стоишь на ней.

Полицейские наконец оставили меня в покое. И тут — снова возникло стечение обстоятельств: заело механизм спуска. Лестница отъехала, унесся меня на своей верхушке.

Лейтенант велел отвезти лестницу в один из комиссариатов, где вскоре появился мой адвокат Винелли и освободил меня под залог. Полиция отнеслась ко мне необычайно благосклонно: они были, впрочем, злы на Билла Барта. Одновременно некая большая научная величина, знакомый Мак-Гилла, профессор Штейн, убедил полицию, что я ни в чем не виноват. Затем профессор Штейн дал прессе совершенно непонятное, но успокаивающее интервью, а я выехал с Молли к ее матери на море.

— Через две недели все уже забудут об этом, — сказал лейтенант. — Может, вы еще станете героем…

Перед отъездом мы с Молли пошли посмотреть алмаз. Он покоился на столе, великолепно сверкая, поверхность его была гладкой, без изъянов. Размеры составляли по крайней мере два фута в диаметре, — столько же, сколько в глыбе «стекла» на Пятьдесят Четвертой улице.

— Полиция даже не догадывается, что это такое, — сказал Мак-Гилл. — Потому что оно такое большое…

— Кто же догадался бы… — вмешалась Молли. — Мак-Гилл, у меня есть одна мысль…

— Это очень просто, — не отвечая на ее замечание, пояснил Мак-Гилл. — Я насыпал графит на кучку шлака, а на графит положил осколок. Затем направил на это луч Бунзена, и все тотчас запылало, издавая сильный блеск и совсем не выделяя тепла. Адиабатический процесс[3], — добавил он, а я кивиул. — Необходимое давление, — продолжал Мак-Гилл, — ядро черпало из хаотических случайных движений частичек графита. Да, случайные движения! Когда это кончилось, ядро подпиталось сначала шлаком, а потом двуокисью углерода, извлекаемой из воздуха. Именно это и вызвало внезапное движение воздуха, занавесок и… волос Молли. Но этого ты, наверное, уже не видел. Во всяком случае…

— Мак-Гилл, — прервала Молли, — у меня есть идея!

— Во всяком случае, нужно утопить это в море.

— О! — огорченно воскликнула Молли. — А я как раз хотела предложить отломить кусочек и продать в Амстердаме.

— Боже упаси! Вся история начнется сначала!

— Только кусочек, Мак Гилл…

— НЕТ!

С помощью Штейна Мак-Гилл убедил полицию, что эту вещь надо утопить. На полицейской моторной лодке мы вышли далеко в океан и на глазах удивленных полицейских бросили алмаз в глубину. Их удивление, несомненно, было бы еще больше, если бы они знали, что это такое.

Мак-Гилл посетил нас у моря в воскресенье, и мы играли в карты. Это была памятная партия — карты вели себя нормально и… я даже проиграл немного. Мак-Гилл поздравил меня, но с каким-то неуверенным выражением лица.

— Почему ты не радуешься? — спросил я.

— Я радуюсь, конечно, — ответил он. — Но только…

— Только — что? — подхватила Молли, проявляя внезапное беспокойство.

— Я видел стаю рыб, плывущих хвостом вперед, и размышляю над тем, не начало ли это новой истории.

Мы вернулись к прерванной игре, но мыслями были где-то далеко. И с тех пор все еще не можем обрести душевный покой. Не далее как вчера большой трансатлантический лайнер оборвал канат, оставил позади буксир и отправился вверх по Гудзону на туристическую прогулку.