Вступление

Была белая ночь на Земле и сумеречный рассвет на Венере…

Все люди знали о сияющей тьме, что превратила Землю в звезду на облачном небе. Но мало кто помнил, что венерианский рассвет незаметно сменяется тьмой. Подводные огни горели все ярче и ярче, превращая огненные башни в зачарованные крепости под поверхностью мелкого моря.

Семьсот лет назад эти огни горели еще ярче. Шестьсот лет прошло с момента гибели Земли. Шло двадцать седьмое столетие.

Время замедлилось. Вначале оно двигалось гораздо быстрее. Многое предстояло сделать. Венера оказалась непригодной для жизни, но люди были вынуждены жить на Венере.

На Земле юрский период миновал до того, как человечество превратилось в разумную расу. Человек одновременно прочен и хрупок. Насколько хрупок, он сознает лишь при извержении вулкана или при землетрясении. Насколько прочен, можно понять, если учесть, что колонии существовали не менее двух месяцев на континентах Венеры.

Человек никогда не знал ярости юрского периода — на Земле. На Венере он был гораздо хуже. У человека не было оружия для завоевания поверхности Венеры. Его оружие было либо слишком мощным, либо слишком слабым. Он мог либо полностью уничтожить, либо легко ранить, но не мог жить на поверхности Венеры. Он встретился с противником, которого раньше не встречал.

Он встретился с яростью… И бежал.

Безопасность ждала его под водой. Наука усовершенствовала межпланетные путешествия и уничтожила Землю; наука смогла создать искусственную среду на дне океана. Были построены купола из империума; под ними поднимались города.

Города были завершены… И как только это случилось, рассвет на Венере сменился сумерками. Человек вернулся в море, из которого когда-то вышел.

Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Эпилог

СЭМ ПРОСНУЛСЯ.

1

Из окна отеля Клиффорд Сойер мог видеть огни Фортуны, горящие в полярной мгле: мелкую россыпь огней шахтерского лагеря, голубые огни больницы, ярко-желтые огни домов и офисов. Отсюда он не мог видеть шахту, но ощущал ее присутствие. Глубокие, равномерные, почти не воспринимаемые органами чувств удары никогда не прекращались. И днем, и ночью, вот уже семнадцать лет, с тех пор как в 1958 году открылась шахта, под полярной шапкой работали насосы. Урановая руда нужна была многим, и правительство тоже хотело получить свою долю.

Он взглянул на отраженную в стекле девушку, которая сделала нетерпеливое движение. Он повернулся к ней с мыслью, что никогда не видел глаз такой формы и цвета, как у Клей Форд. В ней было что-то экзотическое, и сейчас он пытался вспомнить, что же он прочел о любопытном прошлом этой девушки, когда копался в архивах Королевской комиссии по атомной энергии в Торонто. Это она два месяца назад получила в наследство половину урановой шахты.

У нее были блестящие волосы цвета жженого сахара, гладкий лоб, круглые глаза глубокого голубого цвета. Сойеру очень нравилось, что передние зубы у нее чуть виднелись из-под вздернутой губы. В этом было что-то манящее, соблазнительное, что заставляло его вспоминать о Лизе Болконской из "Войны и мира", у которой прелестная маленькая губка тоже была коротка и не прикрывала передних зубов. Форма скул Клей Форд и то, как были посажены на ее лице глаза, завораживали его. Он еще никогда не видел таких лиц, а опыт у него в этой области был большой.

Сойер улыбнулся ей. У него были ослепительно белые зубы, бронзовое от загара лицо, а волосы и глаза были чуть светлее кожи. Он излучал ауру человека, находящегося в полном согласии с жизнью и знающего, что он всегда сможет приспособиться к новым условиям, если таковые возникнут.

— Я сделаю все, что смогу, — сказал он, пытаясь уловить странный акцент, с которым говорила эта необычная девушка.

— Правда, у меня нет даже пистолета. Обычно я работаю с вычислительными машинами, а не с револьверами. Может быть, вы расскажете мне об этом побольше. Председатель Комиссии не послал бы меня сюда, если бы не был уверен, что я сумею разрешить эту проблему по-своему. Вы сказали — привидения?

— Да, привидения, — твердо сказала девушка с тем же еле заметным акцентом, который действовал на Сойера так, как действует старая мелодия, которую не можешь вспомнить. — Они уменьшают наши доходы. На некоторых уровнях шахтеры отказываются работать. Наши химики докладывают об уменьшении процентного содержания урана в руде.

Она шевельнула пальцами, в ее круглых глазах застыла тревога.

— Шахта заколдована. Я не сошла с ума, мистер Сойер, но я уверена, что мой партнер очень хотел бы, чтобы вы так подумали. Этот человек хочет закрыть шахту. Я думаю… — она сжала ладони и испытующе посмотрела на Сойера. — Я знаю, что говорю, как сумасшедшая, — сказала она, — но кто-то хочет убить меня.

— Вы можете это доказать?

— Могу.

— Хорошо. А что касается закрытия шахты, то я не думаю, что Комиссия позволит это. Так что если вы беспокоитесь о…

— У Комиссии не будет выбора, если в руде не будет урана. — Девушка помолчала. — В конце концов правительство финансирует шахты только до тех пор, пока они дают прибыль. А Альпер… — она глубоко вздохнула и смолкла, встретив спокойный взгляд Сойера.

— Я боюсь его, — сказала она. — Он очень странный старик, полусумасшедший. Он что-то нашел в шахте. Вернее, кого-то…

Она неуверенно улыбнулась.

— Это бессмысленные слова. Но ведь пленка не солжет, верно? Пленка, отснятая в шахте, может быть свидетельством? Вот почему я и вызвала вас, мистер Сойер. Я хочу прекратить все до того, как мы с Альпером сойдем с ума. На Восьмом уровне есть женщина или тень женщины. О, я понимаю, как это звучит! Но я могу показать вам ее.

— Привидение? — поинтересовался Сойер.

Он внимательно смотрел на нее, стараясь вникнуть в ее слова. Верить или не верить словам было еще не время.

— Нет. Она похожа на… — она задумалась, потом нерешительно произнесла, — она похожа на колос.

— Колос, — задумчиво повторил Сойер. — Понимаю. А вы не думаете, что он встретил в шахте одну из женщин Фортуны?

— О нет. Я знаю всех женщин Фортуны. Кроме того, это не реальная женщина. Вы сейчас поймете, что я имею в виду. Альпер запретил мне спускаться на Восьмой уровень. Шахтеры тоже там не работают. Но сам он спускается туда и говорит с этой… тенью женщины. А когда он возвращается, он… он пугает меня. Теперь я боюсь ходить одна. Я взяла с собой двух мужчин, когда проверяла камеру на Восьмом уровне. Может, это смешно — бояться такого старика, как Альпер. Ведь он даже не может ходить без трости. Но…

— Нет, — осторожно сказал Сойер. — Вы совершенно правы относительно Уильяма Альпера. Он может быть опасен. У нас на него большое досье. Раньше ему бы не позволили появляться возле шахты, даже если она принадлежит ему. Альпер все еще находится в списке потенциально опасных людей. Этот опытный инженер не лишен странностей.

— Я знаю, — девушка кивнула. — Он странный человек. Я не думаю, что он когда-нибудь проиграл в чем-либо за всю свою жизнь. Он убежден, что он единственный человек в мире, который всегда во всем прав. Он решил закрыть шахту, и когда я говорю «нет», это сводит его с ума. У него навязчивая идея власти, мистер Сойер. Сейчас его воле подчиняется столько людей, что он считает себя таким же твердым и непреклонным, как закон всемирного тяготения.

— Он стал стар, — сказал Сойер. — И это его страшит. Людям свойственно примиряться с возрастом, но я сомневаюсь, что Альпер сможет это сделать.

— Он вовсе не такой старый, — сказала Клей Форд. — Просто он изнурял себя всю жизнь. Это же самое он сейчас делает с другими. Теперь он расплачивается за это, что приводит его в ярость. Я думаю, он сделал бы все, что угодно, лишь бы вернуть себе молодость. И кажется, он думает, что у него есть возможность для этого, мистер Сойер. Эта женщина… тень… с которой он встречается в шахте, играет на этой струнке. Она может заставить его сделать все. И кажется, она хочет избавиться от меня.

Сойер смотрел на девушку немигающим взглядом.

— Эта женщина в шахте, — сказал он, — заставляет меня задать вам один личный вопрос, мисс Форд. Странная женщина, появившаяся ниоткуда в шахте… Именно это вы имели в виду, когда говорили, что что-то произошло?

— О боже! — сказала Клей Форд несчастным голосом.

— Я пытаюсь понять ваш акцент, — продолжал Сойер с холодной решимостью. — Не можете ли вы сказать мне, мисс Форд, в какой стране вы родились?

Она резко вскочила, оставив в кресле свое меховое пальто с капюшоном, и начала расхаживать по комнате. Затем резко повернулась к нему.

— Вы все великолепно знаете, — сказала она. — Не нужно валять дурака.

Сойер улыбнулся и покачал головой.

— Я знаю, но не верю в это, — сказал он. — Естественно, Председатель Комиссии приказал провести полное расследование, когда вы… появились здесь, но…

— Я не знаю, кто я, — сердито сказала девушка. — Я не знаю, откуда я. Что я могу сделать, если у меня акцент? Я же не специально говорю так. Как бы вам понравилось, если бы вы однажды утром проснулись с полной амнезией в урановой шахте, о которой вы никогда раньше не слышали, и не имели понятия, кто вы и как сюда попали? — Она обхватила себя руками, чтобы унять дрожь. — Мне это очень не нравится, но я ничего не могу с этим поделать.

— Если бы вы исчезли с урановой шахты, чтобы появиться в… — начал Сойер.

— Я здесь ни при чем!

— … мы бы сейчас не ощущали растерянности, — невозмутимо продолжал Сойер. — Мы бы тогда не очень старались найти какое-нибудь объяснение тому, что произошло с вами. Но мы до сих пор ничего не знаем о вас и боюсь, что никогда не узнаем.

Она покачала головой.

— Все, что я помню, это пробуждение в сырой шахте. Я знала только свое имя — Клей. Старый Сэм Форд нашел меня, заботился обо мне и даже удочерил меня, хотя тоже не имел понятия, кто я и откуда. — Голос ее смягчился. — Сэм был очень добрый, мистер Сойер. И такой одинокий. Он ведь один занимался шахтой. Альпер финансировал ее, но никогда не появлялся здесь, пока старый Сэм не умер.

— Может быть, мисс Форд, — предположил Сойер, — вы связываете ваше собственное появление в шахте с появлением этой странной женщины? Другая женщина, подобная вам…

— О, она совершенно на меня не похожая! — мгновенно возразила девушка. — Она из Изверов, а они боги.

Увидев изумленный взгляд Сойера, она спохватилась и закрыла себе рот ладонью.

— Почему я так сказала? Откуда я это знаю? Постойте, постойте, я, кажется, начала вспоминать. Это слово — Извер… Оно что-нибудь означает на английском?

— Я никогда не слышал его. Постарайтесь вспомнить.

— Я не могу. — Клей замотала головой. — Оно исчезло. Когда я появилась здесь, я изучала английский. — Во сне, с помощью магнитных лент. Но этого слова я не знаю, оно не английское. Оно часть моих слов… О, это чепуха. Перейдем к фактам. Я могу кое-что доказать.

Она закатала рукав блузки, морщась, отклеила от кожи липкую ленту, которая держала магнитную кассету с пленкой.

— Вы не представляете себе, как это было трудно, — сказала она. — Я спрятала камеру в Восьмом уровне, тщательно замаскировала ее и заэкранировала от радиации. Но даже это не помогало, когда приходили привидения. Кажется, они сделаны из радиации. Пленка чернела полностью. Но… впрочем, подождите.

Она прошла через комнату, достала из шкафа маленький проектор.

— Поверните ту картину. На обратной стороне — экран. Вы видите, что я все приготовила. С тех пор, как я вытащила пленку из камеры, я ни разу не выпустила ее из рук. Я все делаю сама. Благодарю Бога, что Альпер ничего не знает. Я не хочу, чтобы он знал о том, что я обращалась к вам, пока я не предоставлю достаточно доказательств, чтобы защитить себя.

Она щелкнула выключателем. Белый луч скользнул по стене и заплясал на экране. На белом квадрате появились темные стены. Внезапно Клей спросила почти истерически:

— Мистер Сойер, вы ни разу не спросили меня о привидениях!

— Верно, — ответил Сойер. — Не спросил.

— Потому что вы не верите мне? Но это правда! Они выходят из камней. Я думаю, что именно поэтому мы их редко видим. — Теперь она говорила торопливо, как безумная. — Неужели вы не понимаете? Сколько под землей шахт? Они попадают в шахты по чистой случайности. И люди видят их, как… вспышки пламени…

На экране что-то сверкнуло. Девушка нервно засмеялась.

— Это не привидения. Просто вспышка. Смотрите. Начинается.

Луч двигался по камню, по его влажной и сверкающей поверхности, испещренной следами буров и отбойных молотков. Вот к мерному жужжанию насоса прибавился другой звук — звук тяжелых шагов человека и звяканье трости о камни. На экране появилась фигура, еле различимая во мраке. Сойер насторожился. Маленький квадрат экрана вдруг стал для него реальностью. Он услышал знакомый грубый голос Альпера, который повелительно звал кого-то:

— Нете! Нете! — и весь туннель наполнился многократно отраженными звуками его голоса.

— Смотрите! — прошептала девушка. — Слева… видите?

Это было похоже на отражение от камня. Только на те камни свет не падал и отражаться было нечему. Это было похоже на женщину, очень высокую и стройную, с нечеловеческой грацией и гибкостью, склонившуюся к Альперу, которого почти не было видно. Но вот зазвенела вода, закапала, заструилась по камням — нет, это был смех женщины — чистое серебро, холодный, нечеловеческий, как и ее движения.

Послышался голос. Но не голос Альпера. Голос был похож на музыку. Он говорил на английском, но со странным акцентом. Точно таким же, как у Клей. Сойер искоса взглянул на девушку, но она не отрывала взгляда от экрана. Губы ее приоткрылись и стали видны прелестные зубки.

Слова были неразличимы. Эхо и смех мешали воспринимать их. Кроме того, сама женщина то появлялась, то пропадала, и голос пропадал вместе с нею.

Но вот заговорил Альпер. Он почти кричал, и отчаяние слышалось в его голосе.

— Нете? Ты здесь?

Смех, как музыка, чистый и звенящий.

— Нете! Ты опоздала! Ты опоздала на целых три дня. Ты думаешь, я могу так долго обходиться без энергии?

Мягкий мелодичный голос беззаботно ответил:

— Кто думает о тебе, старик? Кому интересно, сколько ты проживешь? Ты убил девушку?

— Я не могу убить ее, — сердито ответил Альпер. Луч камеры следовал за ним, когда он передвигался. — Ты ничего не понимаешь. Если я сделаю это, у меня будут большие неприятности. И кто тогда будет поставлять вам руду? Если она умрет, я даже могу потерять шахту. У меня есть хорошая идея, и я сейчас работаю над ней. Еще несколько дней…

— Кому дело до того, что умрет Хом? — перебил музыкальный голос. — Она только Хом. Она ничего не стоит, как и ты, старик. Почему я трачу на тебя время?

— Я же говорю, что у меня есть идея! Дай мне неделю! Дай мне наконец энергию, и я установлю контроль над шахтой. Я закрою ее. Я клянусь, что закрою ее насовсем и продам ее вам. Только дай мне энергию, Нете! Я говорю тебе, что я почти…

— Нет, — ответил музыкальный голос. — Хватит. Я устала от тебя, старик Хом. Я сама покончу с девчонкой.

Альпер рванулся вперед, и теперь на экране была видна только его широкая спина. Ноги его шаркали, трость звенела по камням. В его голосе появились нотки отчаяния.

— Мне нужна энергия! — кричал он. Стены отражали его голос, и создавалось впечатление, что они сами кричат:

— Энергия! Энергия! — хвастались тем, что находится в них. — Мне нужна энергия, Нете!

— Хватит, — безжалостно отрезала Нете. — Пока ты не убьешь девушку, ничего не получишь.

— Если бы ты понимала! — горько сказал Альпер. — Если бы ты когда-нибудь вышла на поверхность, ты поняла бы меня. Кто ты, Нете? Что ты такое?

Холодный звенящий смех наполнил туннель.

— Спроси меня об этом через три дня, — сказала тень. — Богиня, богиня… Возвращайся, старик, и делай, что хочешь, но не получишь энергию, пока не убьешь девушку.

— Нет! — закричал Альпер. — Нете, мне нужна энергия! Без нее я не могу ничего сделать! Нете!

Высокая тень склонилась над ним, нечеловечески грациозная, расплывчатая во мраке, со смехом, похожим на звук падающей воды, стекающей с камней.

— Гуд бай, старик, — сказала она. — Ты больше ничего не получишь.

Тень растаяла, и Альпер бросился туда, где она только что стояла. Его отчаянный крик бесконечным эхом разнесся по туннелю. Луч фонаря прыгал по стенам, отыскивая тень женщины.

Пленка кончилась. Изображение погасло, и остался только белый квадрат на стене.

Сойеру понадобилось время, чтобы вернуться в реальность. Еще несколько секунд он оставался в туннеле, слыша уханье насоса и звон капель воды. Впечатление было настолько полным, что он не сразу осознал, что находится в комнате отеля и на него смотрит девушка по имени Клей Форд. Смотрит встревоженными голубыми глазами.

— Ну? — спросила она нетерпеливо. — Что вы скажете? Сойер бросил на нее быстрый взгляд, затем подошел к окну и стал смотреть на огни Фортуны, сияющие в полярной ночи. Он достал сигарету, закурил ее, выпустил голубой дым в окно.

— Я вам скажу, что думаю об этом. Совсем не то, что ожидаете вы. Я не думаю, что какое-то таинственное создание из другого мира уговаривает Альпера продать душу. Пленка действительно интересна, и Председатель Комиссии будет заинтригован. Но вполне возможно, мисс Форд, что нас кто-то дурачит.

— Этого не может быть, — горячо заговорила девушка. — Я ни разу не выпустила пленку из рук. Но… хватит об этом. Кто такая Нете? Что вы думаете?

— Я думаю, что кто-то хочет получить контроль над шахтой. Это очевидно. Есть страны, которые хотели бы заполучить больше урановой руды. Это просто хитроумная инсценировка, чтобы сыграть на навязчивой идее старика. Вы помните, что говорил Альпер об энергии?

Девушка задумчиво кивнула:

— Я кое-что вспоминаю. Это происходит краткими вспышками, как будто на мгновение какой-то экран у меня в мозгу. Но Нете… — она вздрогнула. — Нете меня пугает.

— Это единственная из пленок, которую вы засняли и на которой что-то получилось? — спросил Сойер. — Я хочу вернуться в Торонто со всеми материалами. Я верю, что вы в опасности. Значит, я должен действовать, чтобы обеспечить вашу безопасность. В данном деле мне видится много интересных возможностей.

— У меня заряжена и установлена еще одна пленка, — сказала девушка. — Может, мне забрать ее?

— Это было бы очень интересно. Но… там, на Восьмом уровне, не опасно для вас?

— Я никогда не хожу одна, — сказала она, заворачиваясь в меха.

Сойер помог ей накинуть пальто.

— Я пойду, — сказала она. — Мне хотелось бы взглянуть на… Дверь вдруг затряслась под градом ударов, и чей-то грубый голос прокричал.

— Открывайте!

2

Сойер бесшумно подошел к проектору, вытащил пленку, смотал ее в кассету и сунул в карман.

— Это Альпер! — сказала Клей, безумным взглядом обшаривая комнату. — Он не должен видеть меня здесь! Он не должен знать!

— Успокойтесь, — сказал Сойер. Он достал ключи на кольце. — Я не люблю помещений с одним входом. Я выпущу вас отсюда незаметно. Подождите меня. Я не хочу, чтобы вы пошли в шахту одна. Вы понимаете?

— Да, да, — сказала она, натягивая капюшон. — Быстрее! Снова раздался стук, от которого задрожали стекла.

— Сойер! — раздался грубый голос. — Вы дома?

— Иду, — спокойно ответил Сойер. Шепотом он добавил, — А сейчас уходите и помните, что я вам сказал.

Он запер за ней дверь, улыбаясь поспешности, с которой она покинула его номер. Затем он не спеша повернулся и открыл дверь, когда она уже сотрясалась от непрерывных ударов.

— Входите, Альпер, — сказал он вежливо и невозмутимо, хотя лицо его выражало напряженное ожидание.

Человек за дверью заполнил собой весь дверной проем. Мгновение он стоял на пороге, опираясь на трость и обследуя комнату острым насупленным взглядом. Он похож на тролля, подумал Сойер. Крепкая приземистая фигура старого великана, которого годы придавили так, что теперь он не мог обходиться без трости. Массивное лицо прорезали глубокие морщины и складки. Маленькие холодные глаза с неприязнью оглядели Сойера из-под густых лохматых бровей. Громоподобный голос спросил:

— Вы помните меня, мистер Сойер?

Не ожидая ответа, он шагнул вперед, так что Сойеру поневоле пришлось посторониться. Он шел как таран, казалось, сам воздух сжимается перед ним. Стального цвета глаза сверкнули, когда он увидел экран на стене.

— Дайте мне стул, мистер Сойер, — сказал Альпер, опираясь на трость. — Мне трудно стоять и ходить. Я старый человек, мистер Сойер. Благодарю. — Он тяжело опустился на стул, поставив трость между колен. — Я вижу, вы смотрели очень интересный фильм, — сказал Альпер и оглядел Сойера безразличным взглядом.

— Да-а… — неопределенно протянул Сойер.

— Я тоже, — сказал Альпер. — Вас это не удивляет? Отель был построен еще в то время, когда уран был материалом в высшей степени секретным. Сэм Форд и я незримо присутствовали на многих тайных конференциях, которые проходили здесь. Но ни одна из них не была столь важной, как то, что я видел сейчас.

Он перевел дыхание и остановил на Сойере свой тяжелый взгляд.

— Я пришел сюда, мистер Сойер, чтобы сделать вам предложение.

Сойер вежливо улыбнулся.

— Боюсь, что вы недооцениваете мои слова, — сказал Альпер. — Позвольте ввести вас в курс дела. Я готов предложить вам…

И он стал подробно излагать свое предложение. Это заняло Шестьдесят секунд. Когда он кончил, Сойер рассмеялся и вежливо покачал головой, выжидая, что будет дальше.

Альпер испустил тяжелый вздох.

— Молодые люди так глупы, — сказал он. — Вы сейчас можете исповедовать идеализм. Но когда вы достигнете моего возраста, для вас многое изменится.

Казалось, он над чем-то задумался. Затем тряхнул головой.

— Мне не хотелось бы делать это, но… — Он полез в карман, достал какой-то предмет и протянул Сойеру. — Вот, взгляните.

Сойер осторожно взял пальцами маленький, размером с таблетку аспирина, металлический диск, с закругленной нижней частью и внимательно его рассмотрел.

— Это мое изобретение, — сказал самодовольно Альпер. — Это передатчик, трансивер. Он излучает и принимает звук. Но звук не простой. Я не знаю, насколько вы знакомы с системами коммуникации. Основным ограничением в таких системах являются собственные шумы. Например, мозг человека — это тоже система коммуникации. Биение сердца, шум от тока крови по артериям и сосудам, шум от дыхания… Обычно мы не замечаем этих звуков, но их можно услышать…

Альпер откинулся на спинку кресла и рассмеялся. Сойер уловил неприязнь в этом смехе. Может, старик ревнует к молодости?

— … с помощью вот такого усилителя, — закончил старик. Диск начал вибрировать в руке Сойера. Тот посмотрел на руку Альпера — она была в кармане.

— Это вы заставляете диск вибрировать? — спросил он. Старик кивнул.

— А почему, — осторожно спросил Сойер, — вы показываете мне это?

— Честно говоря, — с неожиданной усмешкой сказал Альпер, — я могу сказать вам правду. Я сделал это для головы Клей Форд. Мне немного не по себе от того, что вы видели ту унизительную роль, которую я только что играл на этой пленке. Вы видели, что я выпрашивал то, что мне необходимо. Вы видели, что я получил отказ. Отлично. Вы также слышали мое заявление о том, что у меня есть способ поставить Клей Форд на колени. Это не пустая похвальба, мистер Сойер. Мой передатчик сможет сделать это.

Сойер посмотрел на него заинтересованный и встревоженный.

— Я могу доверять вам, — с сардонической улыбкой сказал Альпер. — Больше чем вы предполагаете. Единственное, чем я рискую, это сделкой с тем… с той, с кем я говорил в шахте.

— Неужели она вас действительно убедила, — сказал Сойер, — что владеет источником молодости?

— Вы идиот! — неожиданно резко сказал Альпер. — Что вы знаете о молодости? Неужели вы думаете, что всякие мумбо-юмбо могут одурачить меня? Как вы думаете, откуда приходит энергия, которой вы брызжете, все молодые?! От солнца! С помощью фотосинтеза энергия превращается в горючее для ваших организмов. Эта энергия может передаваться от одного организма к другому. Ты поверишь мне… позже. Есть нечто, во что человечество не может поверить. Мефистофель не покупал душу Фауста. Я это знаю. Это Фауст убедил дьявола, что его душа представляет ценность, это он заставил купить свою душу. И я хочу убедить Нете, что могу быть полезен ей. Я знаю, что она требует взамен энергии, которая мне необходима. Жизнь Клей в моих руках, и я могу устранить ее так, что Нете вовсе не будет нужно убивать ее. Но я не хочу смерти Клей. Тогда начнется расследование… Это будет ужасно! И вот я разработал для Клей этот передатчик. Но я вижу, что теперь передо мной встало другое препятствие, и я приготовился к этому. — Он рассмеялся. — Ну что ж, начнем!

Альпер был неуклюжим человеком, старым и слабым, и то, что он сделал сейчас, было совершенно невероятно. Он встал, выпрямился и резко отбросил трость, которая со звоном прокатилась по полу. Тролль все еще оставался медлительным и неуклюжим, но он уже не был сгорбленным и старым. Какая-то могучая энергия преобразовала его, пройдя через него подобно электрическому току. Он не стал молодым. Это было что-то другое, менее естественное, менее объяснимое, что внезапно восстановило его физические силы.

Сойер услышал звон трости, но не понял, что же произошло. Он был молод, силен, с хорошей реакцией, но его реакция не могла сравниться с противоестественной реакцией старика. Прыжок Альпера через пространство, разделяющее их, был подобен скачку электрической искры между двумя электродами, к которым подали высокое напряжение. Этот прыжок не мог быть вызван силами мышц. Никакие мышцы не могли бы сделать такое. Огромное, тяжелое тело Альпера привели в движение не мышцы и суставы, а нечто другое.

Тяжелое тело Альпера обрушилось на Сойера, отбросив его на несколько футов и припечатав к стене. Руки сомкнулись вокруг его горла. Комната поплыла перед глазами Сойера. Он смутно ощутил, как что-то давит на его череп.

И вдруг все прекратилось.

Давление на череп исчезло, и он уже мог собраться с мыслями. Как только зазвенела трость, мозг Сойера послал приказ телу приготовиться, но неожиданный прыжок Альпера произошел до того, как мышцы Сойера приготовились встретить нападение. Теперь эта доля секунды прошла, и Сойер нанес страшный удар по животу Альпера в тот самый момент, когда силы покинули старика.

Все произошло мгновенно. И кончилось тоже мгновенно. И этого было достаточно.

Альпер согнулся от удара Сойера, беспомощный, как мешок с мукой. Он тяжело спустился на пол, оперся на одну руку и посмотрел из-под опущенных ресниц на Сойера. Странная улыбка гуляла по его побледневшему лицу.

— Подай мне трость, — сказал Альпер.

Сойер массировал горло одной рукой, а второй осторожно ощупывал свою голову, самую макушку. Он не смотрел на Альпера. Его беспокоило странное пощипывающее давление на голову, на верхушку черепа.

— Подай мне трость, Сойер! — снова сказал Альпер. — Иначе я научу тебя прыгать. Ну!

Как только прозвучало "Ну!", череп Сойера как будто раскололся на две части. Молния проникла в череп, в самую глубину мозга. И через пересечение голубых молний Сойер увидел зловеще улыбающееся лицо Альпера. Он сжал ладонями голову, чтобы расколотый череп не развалился на две части. И пока молнии сверкали перед его глазами, он не мог ничего делать, кроме как терпеть и сжимать руками виски.

Наконец это кончилось. И тогда Сойер поднял старика на ноги. Ярость душила его.

— Спокойнее! — сказал Альпер. — Спокойнее! Ты опять хочешь этого? Подай мне трость!

Сойер испустил долгий нервный вздох.

— Нет, — сказал он. Альпер вздохнул.

— Ты нужный человек, — сказал он. — Мне не составит труда убить тебя. Я могу превратить твой мозг в такое желе, что ты вечно будешь повиноваться мне. Но тогда ты не сможешь приносить пользу ни мне, ни кому-нибудь другому. Будь благоразумен, Сойер. Почему бы нам не сотрудничать? Или ты предпочитаешь умереть?

— Скорее я убью тебя, — сказал Сойер, все еще сжимая голову руками и глядя на старика с ненавистью. — Я убью, как только смогу.

— Ты никогда не сможешь, — сказал Альпер. — Хочешь, я докажу тебе это еще раз? Все произойдет мгновенно, как удар молнии, и ты не успеешь притронуться ко мне. Ты ведешь себя глупо, Сойер. Я хочу поговорить с тобой, но сначала подай мне трость. Считаю до трех. И если ты не дашь мне трость, ты получишь еще один урок, мой мальчик.

Сойер стиснул губы.

— Нет! — сказал он и тут же на него обрушился удар грома. Он потерял разум, сейчас им управляла только глупая решимость животного — не подчиняться, пусть даже он погибнет. Он знал, что если сейчас поддастся Альперу, то навсегда станет его слугой, и ни молнии, ни дикая боль, ни разрывающийся мозг не могли заставить его отказаться от своего намерения.

— Нет! — сказал он Альперу и приготовился ко всему, что может с ним случиться.

— Раз, — сказал Альпер.

— Нет!

— Два…

Сойер бессмысленно улыбнулся и неожиданно для себя самого бросился на Альпера, стараясь схватить его за горло.

Молния расколола его голову, и в ее пронзительном броске растаяла комната. Последнее, что он видел, это летящий на него пол.

Когда зрение снова вернулось к нему, он увидел в нескольких футах от себя Альпера, который тянулся к трости, тяжело дыша и глядя на Сойера блестящими спокойными глазами.

— Ол райт, — сказал Альпер. — Ты совершенный болван, Сойер. Я сам взял трость. Ты уже пришел в себя? Я немного перестарался. Вставай, бери стул и садись. Нам нужно поговорить. Прежде всего я хочу сжечь пленку. — Он осмотрел комнату. — Вот эта металлическая корзина мне подойдет. Итак, дай мне пленку, Сойер.

Сойер с трудом выговорил:

— Подойди и возьми сам… Альпер улыбнулся.

Легкий дым от сгоревшей пленки растаял в комнате. Сойер в изнеможении откинулся на спинку кресла и смотрел на старика. Любопытно, что после таких адских мучений у него не осталось никаких последствий. Он чувствовал себя совершенно нормально. Но мозг его начинал мучительно болеть, как только он вспоминал о том, что ему пришлось пережить, — Альпер опять может сделать то же самое. О чем это он сейчас говорит?

— Ты должен понять, что с тобой произошло. Если ты откажешься сделать то, что я скажу, ты умрешь. Мне бы хотелось сотрудничать с тобой, ты хороший парень. Ты лучше, чем я предполагал. Я восхищаюсь тобой. Но если ты откажешься, я Убью тебя. Ясно?

— Нет, — сказал Сойер и поднял руку к голове. — Неужели ты хочешь оставить меня с этим?

— Конечно, — ответил Альпер. — Давай попытайся убрать передатчик. Ты не сможешь сделать этого, не убив себя. Танталовые электроды контактируют с твоим мозгом — через отверстие в твоем черепе, которое с возрастом зарастает. К счастью, ты еще достаточно молод, и твое отверстие еще не заросло. К счастью для меня.

Сойер опустил руку. Он все еще думал, что, если бы смог убить Альпера, он мог бы избавиться от мучений или, по крайней мере, умер бы сам. Но он решил подождать и послушать — может быть, перед ним откроется лучший путь. Тем более что Альпер был настроен говорить.

— Может быть, я сам не смогу удалить передатчик, — сказал Сойер. — Но врачи смогут это сделать.

— Возможно. Согласись, что это первоклассный прибор.

— Да, — угрюмо ответил Сойер. — Откуда ты его выкрал?

— Я и сам неплохой инженер, — хмыкнул Альпер. — Правда, должен признаться, что идея не моя. Я просто немного усовершенствовал его. Я увидел возможности, которых не увидел изобретатель. Миниатюрное электростриктивное устройство, которое преобразует давление звука в электрические сигналы и наоборот. О, я сразу увидел возможность для усовершенствования. Я просто предположил, что звук, как и свет, может отражаться, может усиливаться… Да, мой друг, передатчик воспринимает звуки, которых обычно не слышишь. Принимает, усиливает и излучает прямо в височную кость, в твой слуховой аппарат. И ты слышишь звуки, по сравнению с которыми Иерихонская труба всего лишь шепот.

Он рассмеялся.

— Ты знаешь, как действуют ультразвуковые сигналы? Разбивают стекло вдребезги. Сжигают дерево, разрывают человеческий мозг на части. Мистер Сойер! Ты еще должен помнить об альфа- и каппа-волнах, которые распространяются в мозгу. Я уверен, что мой передатчик усиливает и их.

Самое главное, что ты не сможешь избавиться от этого. Теперь это твое, так же, как дыхание, ток крови, мысли. И никто, кроме тебя, не будет слышать сигналов. Так что это безумие для тебя, мой мальчик. В конце концов ты согласишься делать то, что я прикажу.

Старик посмотрел на Сойера не без участия, и рука Сойера невольно сжалась в примитивный кулак.

— Еще одно, — быстро сказал Альпер. — Не сомневаюсь, что тебе очень хочется убить меня. Не надо. Это ничего не решит Теперь мы связаны с тобой. Если ты удалишь передатчик или убьешь меня, ты умрешь.

Кровожадная улыбка скользнула по его лицу.

— Мой прибор не только передатчик. Он может действовать как микрофон. А у меня приемник. — Он похлопал по карману. — Он настроен так, что принимает сигналы микрофона. Для тебя, конечно, это не очень удобно, но зато я буду знать все твои разговоры. Так что, когда ты пойдешь с Клей Форд в шахту и заберешь пленку, я буду в точности знать, что будет на пленке. Правда, я думаю, что на этот раз там ничего не будет.

Итак, — сказал Альпер, показывая всем своим видом, что разговор заканчивается. — Ты будешь сообщать мне о том, как будут разворачиваться дела. А пока ты сообщишь по радио в Комиссию, что здесь просто ложная тревога. Что касается этой девушки — Клей, то для нее самое безопасное — уехать отсюда. Если удастся доказать, что у нее были галлюцинации, то ей необходим годовой отдых где-нибудь в санатории. И у Нете уже не будет необходимости убивать ее. А она убьет без сожаления, если Клей будет совать голову в пасть льва. Убьет бесстрастно, без злобы. Безразличие Нете к проблемам людей иногда ужасает.

— Кто она? — спросил Сойер.

Альпер нахмурился и покачал головой, показывая этим, что он знает не больше Сойера.

— Хватит вопросов, — сказал он. — Надо действовать. В моих руках кнут, и я воспользуюсь им. Если ты сбежишь от меня и найдешь возможность удалить передатчик, — то, что сделал один человек, другой может сломать, — я убью тебя. Я везде найду тебя. Сейчас у меня мало энергии: я слишком много израсходовал ее на тебя. Мне нужно очень много энергии, и я получу ее. Но для этого нужно закрыть шахту, как этого хочет Нете. Тогда она выполнит свое обещание. Итак…

Его холодный взгляд испытующе скользнул по Сойеру.

— Ты молод. Ты хочешь жить. Верно? Я повторяю свое предложение. Думаю, что ты снова скажешь «нет». Но ты должен понять, что работаешь на меня — за свою жизнь. Что ты скажешь теперь, молодой человек?

— Ничего.

— Совсем ничего?

— Меня послали сюда делать дело, — спокойно сказал Сойер. — Может быть, я проиграл. Я и раньше проигрывал. Все проигрывают когда-нибудь.

— Не все, — с внезапной гордостью сказал Альпер. Сойер пожал плечами.

— О'кей, — сказал он. — Пусть будет так. Мне не стыдно проигрывать, если дело мне не по зубам. Но когда такое случается со мной, я знаю, что есть кто-то, кто выиграл бы на моем месте. Комиссия получит от меня ответ, что я провел обычную проверку. Однако дело не обычное. Так что я должен…

— Интересно знать, как ты намереваешься сообщить обо всем Председателю и остаться при этом в живых, — ухмыльнулся Альпер. — Если у тебя хватит ума, то ты сможешь получить деньги с обеих сторон. И те, что буду платить я, много больше тех, что ты получишь от Комиссии.

— Это, должно быть, очень большие деньги, чтобы компенсировать вот это, — и Сойер показал на свою голову.

— Я могу удалить передатчик, — сказал Альпер.

Он явно ждал согласия Сойера и, не получив его, разочарованно продолжил:

— Даже если я удалю передатчик, я все равно буду чувствовать себя в безопасности. Кто поверит твоему рассказу. Однако я уверен, что мы с тобой будем сотрудничать.

Сойер задумчиво произнес:

— Как же ты удалишь передатчик? Ты же сказал, что он прирастает к кости.

— О, это займет не одну неделю. А если я отключу энергию, то ты можешь удалить передатчик, не совершив самоубийства. Да, я могу отключить энергию. Выключатель у меня в кармане. Но на его изготовление я потратил больше времени, чем на изготовление передатчика. Так что не надейся, что, если тебе удастся завладеть моим контрольным устройством, ты легко разгадаешь секрет выключателя. Самому Гудини не удалось бы это. Так что, я полагаю, ты будешь во всем подчиняться мне. Тебе придется подчиниться, — Альпер улыбнулся, — или ты умрешь.

Они смотрели друг на друга, как бы выжидая, что дальше предпримет противник. И вдруг на улице завыла сирена, от звука которой задребезжали стекла.

Оба повернулись к окну. Сирена выла, не переставая, чей-то голос разносился по всему поселку, тысячекратно усиленный громкоговорителями.

— Тревога на Восьмом уровне! — гремело в морозном воздухе полярной ночи. — Тревога на Восьмом уровне!

Альпер фыркнул, повернувшись к Сойеру.

— Вот дурочка! — сказал он. — Она спустилась в шахту! Несмотря на все мои предупреждения, она спустилась, и теперь Нете разделалась с ней!

3

Будто во сне пробирался Сойер сквозь сумятицу улиц Фортуны вслед за сгорбленной, закутанной в меха фигурой Альпера по направлению к шахте. Вдали он видел ледяную гладь озера Литл Слейв, в которой отражались вечные огни Фортуны. Поселок был маленьким населенным островком, посаженным на верхушку Земного шара, — такое же инородное тело, как передатчик на макушке Сойера.

Они шли, спотыкаясь и скользя, по деревянным мостовым. В Фортуне не было улиц. Все дома и учреждения в поселке были связаны между собой деревянными мостками. Здесь не было земли. Здесь ничего не было кроме поселка. Ни одна дорога не вела сюда. Здесь был конец мира, и вечное молчание сомкнулось над ним. Иногда голоса людей нарушали это молчание, но затем тишина снова смыкалась над поселком.

Скользя, захлебываясь ледяным ветром, Сойер спешил за Альпером. Со всех сторон к шахте спешили люди. Альпер бесцеремонно распихивал их, не отвечая на тревожные вопросы. Они прошли мимо дизельной станции, которая давала энергию поселку: освещала дома, приводила в действие насосы, качала воду из озера Литл Слейв, поднимала руду из шахт.

Наконец они прошли мимо последних бараков, где жили шахтеры, и подошли к стволу шахты.

Альпер протолкался через беспокойную толпу. Сирена уже умолкла, и голос из громкоговорителя перестал разносить по улицам поселка тревожную весть, но здесь шум не прекращался. Люди возбужденно переговаривались, предсказывая катастрофу на шахте.

— Снова привидения! — услышал Сойер чьи-то слова. — Они выходят из стен в шахте!

— Мисс Форд спустилась вниз, — сказал кто-то. — Привидения утащили мисс Форд.

Альпер пробрался мимо них. У него была одна-единственная цель — туда, вниз! Сойер, войдя вместе с ним в лифт, внезапно подумал, что сейчас они заодно: ни тот, ни другой не хотели, чтобы мисс Форд погибла.

В шахте всегда было шумно. Буры, отбойные молотки, вагонетки… Голоса людей, разносящиеся по туннелям. Однако сейчас работы прекратились. Лифт спускался вниз, проходя мимо уровней, и каждый раз Сойер видел встревоженные лица под лампами, горящими на касках. Буры и отбойные молотки были забыты. Они стояли возле стен, где поблескивали прожилки руды, богатой руды, подумалось Сойеру, если бы привидения не воровали из нее уран.

— На Восьмом уровне привидения роятся, как пчелы, — крикнул кто-то, когда лифт проходил мимо очередного уровня. Альпер только хмыкнул. Он ухватился за руку Сойера и всем своим телом повис на нем. Когда лифт остановился, он прошептал Сойеру, нервно и взволнованно дыша:

— Не пытайтесь что-либо сделать, я предупреждаю, Сойер. Помогите мне, у меня совсем не осталось энергии.

— Как ты выкрутишься из этого? — спросил Сойер. — Ты сделал ошибку, Альпер. Если что-нибудь случится с мисс Форд, начнется расследование. Тебе будут задавать щекотливые вопросы. Моя смерть тебе не поможет. Она не спасет тебя.

— Предоставь это мне, — прошипел Альпер. — Делай, как тебе сказано. Идем!

Они вышли на Восьмой уровень, в толпу бледных, возбужденных людей. Голоса здесь звучали глухо, давление воздуха было слишком сильным, и барабанные перепонки чувствовали это. Неожиданно Сойер ощутил запах озона.

— Что здесь случилось? — резко спросил Сойер.

Шахтеры заволновались. Лучи их фонарей запрыгали по мокрым стенам шахты. Один из шахтеров вышел вперед.

— Я и Эдди спустились вместе с мисс Форд, — сказал он. — Она ждала здесь. Вокруг никого не было. Мы не работаем на Восьмом уровне, потому что… мы не работаем здесь. Мисс Форд послала Эдди за камерой.

Сзади послышался звук, заставивший всех оглянуться. Туннель уходил во тьму и затем поворачивал. Из-за поворота были видны вспышки света, которые то появлялись, то пропадали. Казалось, что сам воздух в шахте зазвенел тысячью невидимых колокольчиков. Запах озона стал сильнее.

— Продолжай, — сказал Альпер. — Продолжай, я тебя слушаю.

Шахтеры расступились перед ним. Сойер почувствовал, что рука Альпера крепче сжимает его локоть. Нервы его были напряжены до предела.

— Эдди скрылся за тем поворотом, — говорил шахтер. — Простите, мистер Альпер, дальше я не пойду.

Он встал на месте, и было видно, что никакая сила не заставит его продолжить путь туда, во тьму.

— Рассказывать больше нечего. Эдди вдруг закричал. Затем появились привидения… Вернее, сначала появились вспышки, потом закричал Эдди. Мисс Форд сказала, что нужно идти и забрать пленку и камеру. Мы… она пошла впереди. И тут Эдди испустил ужасный крик и замолк. Мисс Форд была уже у поворота. Я побежал обратно и поднял тревогу, — голос шахтера был виноватым.

— Мисс Форд кричала? — спросил Сойер.

— Нет, сэр. Ни звука.

Альпер хмыкнул и пошел вперед к повороту туда, где во тьме вспыхивали и гасли огни. Наступила тишина. Шахта поглотила Клей Форд и шахтера по имени Эдди. Казалось, только огни были видимы в этом подземелье. Шахтеры со страхом смотрели на двух человек, которые шли по туннелю, а затем скрылись за поворотом. Никто не пошел за ними.

— Сойер, — прохрипел Альпер, всем телом опираясь на его руку, когда они медленно шли вперед. — Предоставь все мне, ничего не предпринимай сам. Я запрещаю тебе! Понял? Я все время буду держать руку на блоке управления передатчиком. Одно нажатие, и я убью тебя! Я думаю, что девушка в руках Нете. Мне хотелось бы сохранить ей жизнь, если удастся, но…

Он не договорил. Было и так ясно, что Нете, с ее таинственным источником энергии, убьет их, если дело дойдет до столкновения.

Они шли по туннелю. Странные огни мерцали в камнях стен. Альпер упрямо шел вперед, Сойер поддерживал его. Запах озона витал в воздухе…

Затем они увидели привидения.

Мертвый человек лежал на сыром полу туннеля сразу за поворотом. И над его телом то поднимались в воздух, то опускались крылатые мерцающие огни. Сойеру показалось, что перед ним внезапно открылся бескрайний мир. Запах озона щипал ноздри, резкий порывистый ветер гулял по туннелю.

Крылатые огни были как бы расщеплены, каждый, на два. Они действительно похожи на колосья, подумал Сойер. Все пространство было наполнено ими. Их слабый неверный свет едва пробивал тьму туннеля. Они были прекрасны. Они были ужасны. Они танцевали, как грифы над трупом: то ныряли вниз, то снова взмывали вверх.

Альпер остановился. Сойер почувствовал трепет этого дряхлого тела, когда тот сильнее оперся на его руку. Затем он громко позвал дрожащим голосом.

— Нете! Нете, ты здесь?

Знакомый ручеек смеха разлился во тьме туннеля. Это было единственным ответом, когда Альпер услышал его, он глубоко вздохнул и решительно пошел вперед, стараясь не поворачиваться к крыльям света.

Сойер тихо спросил:

— Что это? Ты знаешь? Они могут убить человека?

— Я не знаю. Я не хочу знать. Быстрее. Нете здесь, и я могу снова получить энергию, снова стать молодым. Быстрее!

Сойер колебался. "Это мой шанс! — думал он. — Когда он получит энергию, тогда будет поздно. А сейчас, пока я еще зачем-то нужен ему…"

И не закончив свою мысль, он резко отпрянул от Альпера, освободившись от его веса, и размахнулся правой рукой, чтобы нанести удар, который в случае успеха освободил бы его от тирании старика.

"Последний шанс, — мелькнуло у него в голове. — Может, он лжет, может, нет. В любом случае я заберу у него контрольное устройство. Может быть…"

Гром и молния возникли в самой середине его черепа, туннель закрутился перед ним в бесконечную спираль, сверкающую огнями, среди которых были не только привидения. Тяжелая рука Альпера стиснула его кисть еще до того, как он пришел в себя.

— Идем! Быстрее! И не нужно больше таких выходок. У нас нет времени!

Шатаясь и спотыкаясь, Сойер позволил тащить себя дальше. Круглые огоньки порхали вокруг них некоторое время, а затем снова вернулись к трупу шахтера и продолжили бессмысленный танец над ним. Альпер тащил его дальше, во тьму туннеля.

Постепенно туннель стал расширяться. Снова свет. Светящийся круг на стене, как от луча прожектора. И в круге света неподвижно стояла Клей Форд, повернувшись спиной к камням и глядя перед собой во тьму.

Сойер посмотрел, встряхнул головой, снова присмотрелся. Свет исходил из камня. Клей стояла неподвижно. Глаза ее были открыты, голова запрокинута, руки распростерты и прижаты к камню. Сойер внезапно понял, что она неподвижна не по собственному желанию, что она отчаянно хочет вырваться — и не может.

Она рвалась из светящегося круга, но не могла сдвинуться ни на дюйм. Только частое дыхание, сверканье глаз и блеск зубов под прелестной верхней губой говорили, что она еще жива. Она кричала, и в голосе ее было отчаяние.

— Ты не сделаешь этого! — кричала она в глубокую тьму. — Ты не имеешь права! Ты не Богиня!

Сойер автоматически повернул голову, чтобы проследить направление ее взгляда. Во тьме что-то шевельнулось. Нете! Неестественно высокая фигура, закутанная в тени и держащая их перед собой, как темную вуаль, через которую тускло просвечивало ее лицо. Сойер пытался и не мог сфокусировать свое зрение на ней, на ее фигуре и на ее лице под вуалью. Но голос ее был ясным, четким, сильным. В нем звучала музыка небесных сфер, недоступных землянам.

— Я скоро буду Богиней, — говорила Нете. — Откуда ты меня знаешь, Хом? Ты ведь Хом! Настоящая Хом, а не землянка. Как ты попала сюда?

— Я не знаю! Я не знаю! — голос Клей дрожал. — Но ты не богиня! У тебя нет Двойной Маски. О, как бы мне хотелось вспомнить…

Нете внезапно перешла на незнакомый язык, который, на слух, состоял из любопытных звукосочетаний, скорее всего дифтонгов. Она говорила очень быстро. Затем послышался всхлип Клей.

— Я не понимаю тебя! Я не понимаю! Кто ты? Я не помню! Почему…

Альпер двинулся вперед, и Клей заметила его краешком глаза. Она замолчала и попыталась повернуть к нему голову.

— Нете, — сказал Альпер.

Голубые глаза Клей силились рассмотреть его.

— Кто это? Альпер, это вы?

— Успокойся, Клей, — сказал старик. — Если ты хочешь остаться в живых, успокойся.

— С каких это пор жизнь Хома имеет какую-то ценность? — язвительно спросила Нете. — У меня с тобой все кончено, старик Хом, девушка — моя!

— Не делай этого, Нете! — в отчаянии воскликнул Альпер. — Если ты убьешь ее, я потеряю шахту. Тогда ты совсем не получишь руды.

— Жизнь этой девушки имеет для тебя слишком большое значение, — сказала Нете. — Но на самом деле она ничего не стоит.

— Ее тело обнаружат! — кричал Альпер. — Меня обвинят в убийстве! Нете, не делай этого!

— Тело?! — презрительно сказала Нете. — Тела не будет. Но я должна задать ей один вопрос до того, как она умрет. Она — Хом. Если бы я знала это раньше… но откуда я могла узнать? Все вы, как животные, похожи друг на друга. И девчонка все время говорила на вашем языке, пока ей не пришло время умереть. Ну что же, этим она лишь отсрочила свой приговор, так как я должна понять все, должна узнать, как она прошла через Ворота. Но я не собираюсь… впрочем, это неважно. Я знаю безопасное место, где смогу допросить ее. И тогда мне, пожалуй, не будет необходимости возвращаться в ваш мир. Итак, прощай, старик Хом.

Гибкая длинная фигура наклонилась вперед, из-под вуали неожиданно вытянулась рука, невообразимо длинная и очень грациозная. В ладони вспыхнуло сияние. Она держала что-то похожее на золотую полоску, длиной шесть дюймов. Затем она прижала ее пальцами с двух сторон, и полоска расщепилась, став подобием тех крылатых огней, что порхали над трупом. Золотой огонь слепил глаза. Держа полоску перед собой, Нете стала приближаться к Клей. И чем ближе она подходила, тем ярче становился круг на стене.

Альпер с трудом перевел дыхание. Он, казалось, задыхался. Когда полоска вспыхнула пламенем в руке Нете, он содрогнулся во внезапной конвульсии. Затем отшвырнул Сойера в сторону, вероятно, затратив на это последние силы, и, как загипнотизированный, пошел к Нете. Его притягивало к ней, как магнитом, он не мог сопротивляться этому притяжению.

— Дай его мне, Нете! — крикнул он сдавленным голосом, протягивая к ней руки. — Нете, дай мне этот огонь! Позволь прикоснуться к нему! Нете! Я…

Сойер увидел, что рука старика находится далеко от рокового кармана, и прыгнул за ним, точно подброшенный пружиной. Он и сам не знал, что хотел сделать, но понимал, что Нете — прямой враг и что если ему удастся завладеть крылатым огнем, который она держит в руке, то, возможно, в руках у него будет ключ к пониманию всего происходящего, если, конечно, это возможно понять.

Все произошло с ошеломляющей внезапностью.

Его вытянутые руки обхватили высокую, закутанную в вуаль фигуру на мгновение раньше, чем до нее дотянулись руки Альпера. Под вуалью он почувствовал сверхъестественно тонкое, гибкое и очень твердое, как стальной канат, тело. Несмотря на изумление, он крепко держал ее. Он надеялся удержать ее одной рукой, в то время как другой достать до крылатого огня. Но удержать ее было так же трудно, как легендарную змею Мидгард.

Он услышал ее крик — дикий, яростный, звенящий, как удар гонга, крик, полный музыки и гнева. Стальной канат ее тела пришел в движение. Он извивался в руках Сойера, как змея. Сойер понял, что ему не удержать его. Но ничего другого ему не оставалось. Стиснув зубы, задыхаясь, он изо всех сил вцепился в свою добычу.

Альпер издал сдавленный крик. Что-то пролетело мимо лица Сойера и, рассыпая искры, упало на пол. Альпер бросился туда, толкнув на пути Сойера. Тот потерял равновесие, и Нете, подобно вихрю, вырвалась из его рук.

Альпер, схвативший пламя, преобразовывался на глазах. Пламя озаряло его сиянием, и годы стекали с него один за другим. Тело его выпрямилось, щеки стали упругими и твердыми. Глаза засверкали фанатическим торжеством. Он теперь выглядел молодым, сильным, ловким.

— Вот оно! — кричал он. — Вот откуда исходит энергия!

— Отдай это мне! — крикнула Нете, бросившись вперед. — Ты сам не знаешь, что делаешь! Ты получишь слишком много энергии, старый Хом. Смотри, Ворота уже начали открываться! Отдай!

Альпер отпрыгнул от нее, хохоча как безумный. Сойер теперь видел, что не молодость преобразила его. Старое лицо осталось старым, но энергия, казалось, истекала из него золотыми струями.

Нете старалась схватить обеими руками сверкающую полоску. Увертываясь от нее, Альпер сильно ударил в стену раскрытыми огненными крыльями. Раздался дикий музыкальный звук, как будто камень ответил на удар, и светящийся круг стал таким ярким, что на него было больно смотреть. Клей казалась тенью на фоне этого бешеного сияния.

— Сожми ее, Альпер! — кричала в отчаянии Нете. — Сейчас мы все провалимся! Альпер! Сожми Огненную Птицу! Держи ее у себя, но сожми!

Сам воздух звенел вокруг них. Круг превратился во вход туннеля, круглый, излучающий сияние, ведущий в длинную, сужающуюся трубу, вырезанную во льду…

Какой-то вихрь подхватил их всех и поволок в туннель. Стены зазвенели от яростного отчаянного крика Нете. В воздухе стояло гудение и свист, крылатые огни тысячами пролетали мимо них. Многие вылетали в туннель, другие ударялись о стены и медленно угасали…

Альпер, охваченный ужасом, сжал обеими руками крылатое пламя, но было уже поздно. Их тащило, кружило, мимо проносились ледяные стены туннеля, провожая их в бесконечный полет.

4

Одно мгновение Сойер почувствовал такой холод, что ему показалось, что молекулы его тела слились и превратились в хрупкие кристаллы.

Но вот он уже стоит на твердом полу, глядя перед собой в длинный, кольцевой туннель, как будто вырезанный в зеленоватом льду. Он не один, рядом с ним Клей. Ее ноги немного дрожат. В трех шагах позади стоит Альпер, одной рукой держась за стену, а другой судорожно сжимая свою драгоценность.

Но не это привлекло внимание Сойера. Он смотрел на беспорядочную толпу других людей. Их было много, и все они быстро уходили от Сойера и остальных его спутников по длинному туннелю. Все они были очень высокие, тонкие, гибкие. Некоторые из них шли задом наперед. Слепые лица тупо улыбались Сойеру.

Сойер посмотрел на Клей. Глаза ее округлились, в них был изумленный вопрос. Он посмотрел на Альпера и увидел то же изумленное выражение. Сойер нерешительно заговорил.

— Альпер, ты слышишь меня?

Голос его глухо прозвучал в туннеле. Альпер сделал две безуспешные попытки, прежде чем смог заговорить.

— Да, я слышу тебя. Где…

— Где мы? — опередил его Сойер. Он бессмысленно улыбнулся, а Альпер собрался с силами, расправил плечи, взглянул на них с высоты своего роста и внезапно расхохотался торжествующим смехом. Двигаясь с пугающей легкостью, он отошел от стены зеленого льда. Не за этой ли стеной находится шахта Фортуны?

— Я не знаю, где мы, — сказал Альпер. — Но я знаю, как мы сюда попали. Вот.

Он разжал руку, и золотая полоска тускло засветилась в его руке. Толстые пальцы Альпера сжались. Плоские золотые крылышки пламени расправились как лепестки цветка. Языки пламени затрепетали, разгораясь все сильнее. Альпер ухмыльнулся и ударил полоской по ледяной стене. Она отозвалась слабым мелодичным звоном. Больше ничего не произошло.

Альпер растерянно улыбнулся и ударил сильнее. Снова ничего, хотя сияние вокруг него становилось все ярче.

— Сожми ее, Альпер! Сожми ее!

Они повернулись. И в первый раз ясно, без вуали увидели женщину по имени Нете.

Среди этих странных безликих фигур, удалявшихся от них по коридору, одна казалась живой. Остальные двигались, как будто в трансе. Но одна фигура повернула голову и посмотрела на них через плечо. Между ними было футов тридцать. И теперь они поняли тайну этих бессмысленно улыбающихся слепых лиц, повернутых к ним.

Эти лица оказались масками. Настоящие лица погруженных в транс людей смотрели вперед. На затылках их были одеты слепые улыбающиеся маски. Только Нете старалась повернуться к ним, борясь с какой-то силой, которая тянула ее вперед.

Они увидели ее лицо. Странное, нечеловеческое лицо, полное жизни. Оно было узкое, заостренное к подбородку и расширяющееся к огромным, блестящим, как у змеи, глазам, полузакрытым тяжелыми ресницами. Рот ее был похож на узкую алую щель. Уголки рта были загнуты вверх в полубезумной улыбке. Такие улыбки изображали у своих мраморных статуй этруски.

Ее тело, как и тела всех остальных людей, идущих с ней, были не более человеческими, чем тела людей на картинах Эль Греко. Удлиненные линии тела, непропорциональные искажения создавали впечатление уродства.

На Нете тоже была надета маска. И сейчас, когда Нете старалась повернуться к ним, Сойер увидел маску в профиль. Но он не мог понять, были ли у Нете волосы. В ушах ее были серьги в виде сетчатых сфер, в каждой из которых светился мягкий огонек. При каждом ее движении по ее щекам пробегала россыпь огоньков — свет, проникающий сквозь отверстия сфер. Одета она была как все они — в свободно ниспадающую от плеч мантию бледно-зеленого цвета.

— Сожми ее! — кричала она, изо всех сил стараясь повернуться к ним. — Быстрее! Иначе вы не сможете вернуться обратно!

Воздух уже начал трепетать вокруг них.

— Сожми ее, Альпер, — сказал Сойер. Он повернулся и хотел приблизиться к нему, пройдя те три шага, которые их разделяли. Но не смог сделать этого. Твердый, непреодолимый воздух сопротивлялся ему. Это было не давление, а миллионы мельчайших игл, устремленных на него из пространства туннеля.

— Я уже пыталась, — сказала Клей. — Вернуться невозможно. Даже стоять на месте трудно. Смотрите, мы уже начинаем двигаться.

Сопротивляясь увеличивающемуся давлению, Сойер пытался задержаться, но тщетно. Впереди них яростно сопротивлялась Нете. Ее странное лицо было полно ярости и тревоги. Поток тащил ее и остальные фигуры вперед. Расстояние между Нете и людьми все время увеличивалось. Она вытянула руку и крикнула:

— Альпер! Иди ко мне! У тебя Огненная Птица, и ты можешь двигаться. Отдай ее мне!

Альпер рассмеялся смехом безумца. Он сжал полоску, и свет померк, воздух успокоился. Он с подлинной страстью сжимал Огненную Птицу.

— Ты лишила меня энергии! — крикнул он удаляющейся Нете. — Теперь я буду сам черпать ее из этого источника. Ты идиотка, если думаешь, что я верну тебе его.

— Мне это необходимо! — в отчаянии кричала Нете. — Ты сам не знаешь, что делаешь! Неужели жизнь этой маленькой Хом может сравниться с моей? Я не могу уйти без Огненной Птицы.

В голосе ее послышалась угроза:

— Неужели ты думаешь, что, когда мы дойдем до конца туннеля, я не смогу убить тебя и забрать Птицу обратно? Торопись, Хом! Торопись!

По мере того, как она удалялась, ее голос становился все более гулким, так как смешивался с многократно отраженным от ледяных стен эхом.

— Отдай! — кричала она уже издалека, маленькая фигурка со сверкающими глазами. — Отдай, и я позволю тебе жить! Но торопись, торопись, пока…

Одна из быстро удаляющихся фигур, среди которых она двигалась, метнулась в сторону и сильно задела ее плечом. Нете повернула голову, чтобы посмотреть вперед, и ее дикий, высокий, полный гнева крик гулко разнесся по туннелю. Эти слепые, погруженные в транс фигуры совершенно не обращали внимания ни на нее, ни на ее крики. Они просто увлекали ее с собой в своем движении вперед, к концу туннеля.

Там колыхались бледно-зеленые полупрозрачные шторы, похожие на утренний туман. В складках этого тумана скрывались по одному, по двое эти молчаливые, безразличные фигуры, они уходили в какой-то таинственный мир за шторами, куда вел туннель.

— Альпер! — снова послышался звенящий голос Нете. — Альпер! Теперь поздно! Слушай меня! Слушай внимательно! Меня уже увидели, и Богиня ждет, чтобы меня схватить. Я буду помогать тебе, если сумею. Но спрячь Огненную Птицу и никому ее не показывай. Если ты хочешь остаться в живых, спрячь ее, пока я не приду к тебе!

Внезапно стена тишины оборвала ее крики. Нете исчезла. В последний раз ее блестящие глаза взглянули на них с мольбой сквозь бледно-зеленый туман.

Альпер, нервно сжимавший в руке Огненную Птицу, потер лицо и с сомнением взглянул на Клей.

— Я… я не понимаю, — сказал он. — Мы спим? Где мы? Клей, мне кажется, она думает, что ты… ты знаешь, что произошло?

Клей сжала руку Сойера. Она теперь медленно двигалась, подчиняясь мягкому, но сильному давлению воздуха. Альпер сделал три шага и догнал их.

— Это не сон, — нерешительно сказала Клей. Ее странный акцент стал заметнее. — Мне кажется, что когда мы были на полюсе, в Фортуне, то был сон, а сейчас я начинаю пробуждаться, возвращаюсь в реальный мир. Мой мир, Хомад, в конце этого туннеля, где живет мой народ. Где правят Изверы. Где…

Она внезапно замолчала, коротко ахнув. Пальцы ее впились в руку Сойера в судорогах внезапного ужаса.

— О, нет! — вскричала она. — Я не могу идти туда! Я не хочу возвращаться!

Она как безумная повернулась и побежала обратно. Но меховая шуба мешала ей, а обувь скользила по полу. Она сбросила сапоги и попыталась бежать босая — навстречу давлению воздуха. Но это ей не удавалось, она не могла сдвинуться с места.

— В чем дело? — спросил Сойер. — Скажи, что ты вспомнила. Клей? Чего ты боишься?

— Н-Нете… — пробормотала Клей.

Вся дрожа, она повернулась к туманному занавесу, за которым исчезали молчаливые фигуры в мантиях. Бесстрастные, улыбающиеся маски смотрели на нее невидящими глазами.

— Я вспомнила… Когда мой дед был рабом в замке, Нете уже стала избранницей Богини. В следующем ранге, в ранге жрицы, она уже имела бы право носить Двойную Маску. Затем я исчезла… — и девушка коснулась своего лица, своего тела, как будто они были для нее странными, как и ее воспоминания.

— Меня не было целых два года, если, конечно, у нас время такое же, как на Земле. Я сбежала отсюда и не могу теперь возвратиться обратно: меня назначили в жертву Огненной Птице. Что же теперь делать?

Она бросила обезумевший взгляд на Сойера.

— Подожди, — сказал он. — Объясни подробнее. Там, в конце туннеля, находится другой мир? Твой мир?

— Да! — отчаянно вскрикнула она. — Я знаю это! Вы видели Нете! Видели и остальных. Неужели вы думаете, что находитесь в своем мире? Похожи они на людей Земли? Там другой мир, и я знаю это!

Сойер задумчиво смотрел на нее. Затем посмотрел на слепые улыбающиеся фигуры, двигающиеся перед ними по своим отражениям в зеркальном полу. Он с трудом повернулся, чтобы посмотреть на сомкнувшуюся позади стену туннеля. Ему показалось, что кто-то ударил его в шахте по голове и что сейчас он лежит на полу и ему чудятся различные кошмары.

— Сон это или явь, — сказал он, — нам нужно действовать. Альпер, ты можешь двигаться против потока. Проверь, можешь ты остановить нас?

Альпер неохотно встал перед ними. Но из этого ничего не вышло. Плотный поток воздуха тащил их так легко, как будто никакого Альпера не было на их пути. Отойдя в сторону, он крепко взял Клей за руку и уперся изо всех сил. Но поток, который тащил Клей, увлек и его. Ноги Альпера скользили по гладкому полу.

Сойер вздохнул.

— Похоже, ничего не выйдет. Что нас ждет, Клей, по ту сторону занавеса?

— Город, — сказала она нетерпеливо, тщетно стараясь удержаться на скользком полу. — Хомад, мой мир. О, мне еще столько нужно вспомнить. Все передо мной как в тумане. Но я вижу точно — Нете опасна!

— Скажи, что ты помнишь о ней, — сказал Сойер, — и побыстрее. Времени у нас мало.

— Она — Извер, бессмертная, она из расы богов, которые правят Хомадом. Боги не стареют. Ничто не может повредить им. Богиня может править вечно, если только не возникнут волнения и народ не прогонит ее за это.

— Богиня? — переспросил Сойер.

— Не совсем. Просто Извер, как Нете, только более могущественная и имеющая право носить Двойную Маску и Темную Мантию. Нете собирается стать такой через три дня, если она не лжет. Мне очень страшно! Вероятно, без меня произошли большие волнения, иначе Нете не смогла бы сменить Богиню.

— Волнения? — спросил Сойер. — Они отразятся на нас? Расскажи, что ты помнишь.

— Волнения среди богов, — неуверенно заметила Клей. — Откуда может простой Хом узнать об этом? Но иногда Изверы начинают исчезать, таять, как туман, и никто не понимает, почему. А иногда снизу приходит жуткий народ, и даже Изверы не могут справиться с ними, убить их. Тогда Хомов приносят в жертву. Требуется много жертв, гораздо больше, чем обычно. Когда мы придем туда, Изверы принесут меня в жертву Огненной Птице. Птица съест меня на Торжественной Церемонии.

— А может, и нет, — сказал Сойер. — Скажи, что представляют собой Огненные Птицы. Это то же, что сейчас находится в руках Альпера?

Она покачала головой в смятении.

— Вы видели Огненных Птиц. Привидения. Летающие огни, которые вынимают уран из руды. Это для меня совершенно ново. В Хомаде мы ничего не знали об Огненных Птицах — только в глубине Источника Миров, куда бросают жертвы, видны всплески огня, как взмахи крыльев. Вот почему Изверы называют их Огненными Птицами, а место это — ямой Огненных Птиц. Им приносят жертвы. Однако в самом Хомаде мы никогда не видели живых Огненных Птиц, подобных привидениям в шахте. Да и об уране мы тоже ничего не знали.

Она помолчала.

— Как все это странно. У меня в памяти все двоится. И воспоминания о Земле, и воспоминания о Хомаде.

— А это что? — спросил Альпер, показывая золотую пластинку.

— Я не знаю. Нете называет это Огненной Птицей. Я предполагаю, что это просто символ, талисман. Ведь он действительно похож на Огненную Птицу, верно? Мне кажется, что она собирает их. Мы видели, что, когда она расправляет крылья, воздух начинает сгущаться.

— И она открывает стену, через которую мы пришли, — сказал Альпер. — Я знаю, я видел это. Но мне кажется, что она открывается только в одном месте.

— Ключ? — неуверенно спросила Клей. — Между мирами? Может, именно поэтому Нете так хочет заполучить его обратно? Я должна вам сказать, что если Нете через три дня станет Богиней, то Извер, которая сейчас является Богиней, постарается убить ее. Она не отдаст Двойную Маску без борьбы. Нете нужна эта Огненная Птица, так как она является источником энергии. А энергия понадобится Нете в этой борьбе.

— Да, это источник энергии, — сказал Альпер низким басом. — И я буду хранить эту вещь. Нете что-то нужно от меня, она…

— Идиот! — сказала Клей. — Нете — Извер, полубогиня. В моем мире ты — ничто, человек, один из Хомов. Неужели ты не понимаешь этого?

Сойер внезапно усмехнулся.

— Ты вступил в сделку с дьяволом, Альпер, старый Хом. Но мне кажется, что ты получил слишком короткую ложку. Слушай меня. Сейчас нам может понадобиться помощь друг друга. Тебе следует освободить меня от своего передатчика. Лучше используй его на Нете. Может, это будет твое единственное оружие против нее. Ведь как только мы выйдем отсюда, ты будешь в ее руках. Тебе понадобится наша помощь.

— Нет, — тяжело сказал Альпер. Его маленькие глазки блеснули подозрением. — Я свободен и не буду выходить отсюда. И сохраню этот кнут, которым могу заставлять тебя подчиняться.

Сойер взглянул на туманный занавес, который колыхался в конце туннеля. Он был совсем близко. Плотный воздух гнал их вперед — все быстрее и быстрее.

"Как поток электронов в вакуумной лампе, — подумал Сойер, глядя на занавес. — Если ты электрон, то ты не можешь двигаться в обратном направлении. Этот конец туннеля — катод, и мы летим прямо к нему".

Вот уже занавес коснулся их лица. Поток воздуха стал еще сильнее, они буквально пролетели сквозь хлопья тумана. И вот они стоят, щурясь от яркого света, на небольшой площадке, откуда ведет вниз лестница. У Сойера задрожали колени: поток воздуха внезапно кончился, и было непривычно стоять свободно.

— Вот, — тихо сказала Клей, стоящая рядом с ним. Он услышал глубокий вздох девушки. — Это Хомад. Я вернулась. Я — дома.

5

Это оказался шумный мир. Ступени вели на многолюдную площадь, где высокие Изверы, одетые в мантии цвета зеленоватого льда, величественно расхаживали среди толпы более мелких людей. Один из Изверов играл на странном квадратном барабане, отбивая непривычную мелодию, и группа богов вокруг раскачивалась в такт ударам. Их бесстрастные глаза с лицами-масками смотрели на толпу, но, казалось, не видели ее.

Еще одна группа людей с двумя лицами ожесточенно спорила о чем-то прямо у подножия лестницы. Звенящие голоса далеко разносились в воздухе. Один из погруженных в транс пришельцев остановился на ступенях, потряс головой и затем, издав пронзительный звенящий крик, бросился вниз по лестнице.

Группа спорщиков расступилась перед ним.

Странным был этот мир под холодным небом и ярким солнцем. Бой барабанов, шуршание ледяных мантий, высокие крики, странная мелодия, незнакомый язык — все было непривычно и странно для Сойера.

Среди высоких, по змеиному гибких фигур робко передвигались люди — Хомы. Сойер наконец увидел расу, к которой принадлежала Клей. Те же странной формы скулы, тот же разрез глаз: все это он видел теперь в каждом лице. Они были смуглы и выглядели приземистыми по сравнению с непомерно высокими богами. Они были одеты в штаны и туники. Они все время боязливо оглядывались и уступали дорогу, когда мимо них проходили не замечающие их Изверы.

Шумная многолюдная площадь была окружена причудливыми зданиями из камня и кирпича. В промежутки между зданиями испуганно, как кролики, ныряли узкие улицы, которые моментально сворачивали и скрывались из виду за углом. В домах уже начинали зажигаться огни, наступал вечер, и на этот странный мир опускалась темнота. Где-то вдали, над крышами домов было можно видеть шпили огромных башен, сделанных из стекла и льда. Они сверкали, как алмазы на холодном свету, лившемся из-за облаков.

— Замок, — пробормотала Клей. — Ты видишь? Во время Церемонии Открытия Источника можно видеть отблески крыльев Огненных Птиц. Они отражаются башнями и освещают почти половину города.

Просыпающиеся Изверы все еще спускались по лестнице и вливались в толпу на площади. И там же, внизу, нерешительно стояла Нете, оглядываясь назад. Ее живое зловещее лицо с этрусской улыбкой и огромными змеиными глазами полыхало яростью и, может быть, страхом. Она смотрела на занавес, из складок которого выглядывал Альпер. Альпер спрятался, заметив взгляд Нете, девушка прошипела что-то на своем языке, затем, изогнувшись по-змеиному, повернулась лицом к площади.

Холодная дрожащая рука Клей нашла руку Сойера.

— Смотри! — сказала она испуганным голосом. — Богиня! Внезапно она втянула голову в плечи и накинула свой меховой капюшон.

— Может, меня никто не узнает, — сказала она. — Я попробую спрятаться. О, если бы знал мой дед!

Сойер сжал ее руку с бесполезным сочувствием и посмотрел на площадь, где двигались две колонны Изверов. Они шли быстро, и длинные их мантии развевались на ветру.

Наконец первый ряд приблизился к подножию лестницы. Изверы расступились, и вперед вышла Богиня…

На мгновение Сойер полностью потерял чувство реальности происходящего. Он не мог поверить в существование этого мира. Конечно же он находится на Фортуне, а этот мир Хомад не существует, его нет…

Когда они путешествовали по длинному ледяному коридору, он почему-то был уверен, что в конце концов они выйдут на поверхность и окажутся где-нибудь в ледяных равнинах полюса. Или, может, снова попадут в шахту. Но нет, это не шахта. Над головой небо. Изредка на нем проглядывало солнце. Какое солнце? То, что светит на Земле? Где находится этот Хомад? Где…

Богиня заговорила глубоким резонирующим голосом.

— Клей, — произнесла она.

Девушка вздрогнула и медленно стянула с головы капюшон.

Длинное гибкое тело Богини было закутано в черную мантию, контрастировавшую по цвету с бледным бесстрастным лицом, на котором выделялись два больших, как изумруд, глаза, таких ярких, что в них невозможно было смотреть. На Богине трудно было сфокусировать взгляд: черная мантия поглощала падающий на нее свет. Казалось, что там, где она стояла, образовалась дыра в пространстве, а лица у Богини нет вовсе.

На голове у нее были две маски — одна смотрела вперед, другая назад. В отверстия для глаз были вставлены две плоские линзы изумрудно-зеленого цвета, совсем не пропускавшие света. "Каким же должен восприниматься мир сквозь такие линзы?" — подумал Сойер.

Зеленые глаза, как два луча, остановились на Клей, с любопытством осмотрели ее, затем обосновались на Сойере. Тот почувствовал ожоги в тех местах, где его коснулся этот взгляд. Когда Богиня отвела от него свой взор, Нете разразилась страстной речью, тщетно стараясь привлечь к себе взгляд Богини. Но все было бесполезно. Ее взгляд был прикован к туманному занавесу, из-за которого пришли Изверы…

Сойер тоже повернулся в ту сторону. Там смутно виднелось лицо Альпера, которому вздумалось подглядывать за тем, что происходит снаружи. Он встретился взглядом с зелеными лучами Богини, и Сойер увидел, как Альпер весь напрягся, а затем медленно двинулся вперед.

Точно загипнотизированный Альпер вышел из-за занавеса и медленно, как автомат, стал спускаться по лестнице. Дыхание Нете со свистом вырывалось между зубов. Рука Альпера была в кармане, Огненной Птицы не было видно…

Богиня заговорила во второй раз. Голос ее глухо звучал из-под маски. Ее охранники вышли вперед. И тогда Нете прыгнула вперед и встала между ними и тремя землянами на ступеньках лестницы. Она что-то повелительно крикнула охранникам. Голос ее был музыкален, несмотря на ярость, звучащую в нем. Охранники нерешительно остановились, оглядываясь на Богиню. Сойер подумал, что, если Нете действительно собирается через три дня надеть эту жуткую мантию и маску, то охранники должны призадуматься, прежде чем ослушаться ее приказа.

Снова заговорила Богиня. Нете, шелестя ледяной мантией, рванулась к ней. Они долго стояли друг против друга, раскачиваясь, как две кобры, готовые к нападению.

— Она угрожает Богине, — прошептала Клей. — Она говорит, что сделает после того, как… О, подождите! Слушайте!

Богиня заговорила, и голос ее разносился по площади. Нете с шипением отшатнулась назад. И Изверы, и Хомы в толпе возбужденно заговорили.

— В чем дело? — спросил Сойер. — Что она сказала?

— Тихо! — тревожно сказала Клей. — Не мешайте слушать. Она… она не собирается отдавать Двойную Маску без боя. А это значит, она вызывает Нете на Открытие Источника. Что, в свою очередь, означает смерть кого-то из них. Это ее право. Если она хочет использовать свой последний шанс, никто не может воспрепятствовать ей. Она…

— Я думал, что Изверы бессмертны, — сказал Сойер.

— Для пришельцев — да. Но есть одно средство, что уничтожает их. И правящая Богиня хранит его. Я не знаю, что это. Ни один Хом не знает. Если Богиня решает воспользоваться этим оружием, она рискует при этом погибнуть сама. Но она все равно бросила вызов. Она сказала, что или убьет Нете во время Открытия Источника, или погибнет сама от ее руки. — Клей глубоко вздохнула, затем невесело улыбнулась: — Зато теперь я увижу интересное зрелище, — сказала она Сойеру.

— О чем ты говоришь? — спросил Сойер, крепче сжимая ее руку. — Что такое Открытие?

— Церемония, — ответила Клей. — Она совершается тогда, когда требуется принесение жертвы. А Богиня узнала меня. Так что мне есть, чего ждать.

Нете замерла перед величественной фигурой Богини. Затем она непроизвольно подалась назад. Клей засмеялась, и Нете услышала ее: голова ее чуть-чуть повернулась, и по маске побежали золотые огоньки из отверстий сережек. Она снова прошипела что-то Богине, затем резко повернулась к троице, стоящей на ступеньках лестницы. Она бросила убийственный взгляд своих змеиных глаз на Клей. У девушки перехватило дыхание, и она прижалась к Сойеру. На губах Нете появилась зловещая улыбка. Огромные светящиеся глаза нашли Альпера, застывшего перед Богиней.

— Тобой я займусь потом, — быстро сказала она. — Но предупреждаю, когда тебя начнут спрашивать, ни слова об Огненной Птице. Помни это, или мы все погибли. Ты слышишь меня, Альпер?

Тот тупо мотнул тяжелой головой.

Нете повернулась и пошла к Богине, а охранники бросились вверх по лестнице к людям. Странные нечеловеческие лица не смотрели на них, но их железные руки схватили Сойера и потащили его вниз. Альпер вдруг очнулся и начал сопротивляться, хотя это было заведомо бесполезно. Клей почти лишилась чувств, когда холодные руки схватили ее. Их быстро стащили вниз, на площадь.

Солнце уже почти скрылось за горизонтом, когда Изверы повели пленников по извилистым улицам к стройным башням Замка. Быстро темнело, и на улицах один за другим стали зажигаться фонари. Улицы были узкие, и пленникам пришлось идти по одному. Сойер уже не мог больше разговаривать с Клей. Девушка отбросила капюшон назад и рассматривала улицы и дома, стараясь припомнить город.

Сойер шел, как во сне. Он слышал обрывки разговоров на неизвестном языке, видел странные дома и странные тени в освещенных окнах домов. И все это был реальный мир, а не плод его воображения.

Из некоторых окон, освещенных синими или ярко-золотыми источниками света, неслась странная музыка, исполняемая на инструментах, которых Сойер никогда не слышал в свою бытность на Земле. Знакомый запах дыма смешивался с неизвестными запахами кухни. Маленькие мальчики доставали что-то из плетеных конусообразных корзин и с криками швыряли в толпу. Они делали свой собственный бизнес, хотя Сойер не мог понять, в чем он заключается.

Но в основном на улицах было тихо, и встречающиеся Хомы безмолвно исчезали при виде процессии Изверов, которые вели своих пленников. Сойер не раз встречался глазами со спокойными взглядами людей. Было ясно, что они сочувствуют пленникам, но не испытывают никакого желания оказаться на их месте. Однажды из окна вылетел какой-то фрукт, мягкий, полугнилой. Он попал прямо в голову Извера, шагавшего впереди Сойера. Тот быстро поднял голову, зорким взглядом нашел окно и продолжал идти дальше. Сойер почувствовал холодок между лопатками.

Когда они дошли до улицы, в конце которой возвышался Замок, сильнейшие раскаты грома потрясли весь город, и струи косого дождя, окрашенные в алый цвет лучами заходящего солнца, забарабанили по крышам домов. Окна и двери всех домов поспешно захлопывались, матери звали своих детей. Пленники дошли до ворот Замка по совершенно пустой улице, заливаемой кроваво-красным дождем.

Ворота, причудливые по архитектуре и отделке, были сделаны изо льда или из стекла. Обычно бесцветные, сейчас они приобретали под лучами заходящего солнца зловещую окраску. Медная сеть, свисающая складками, закрывала ворота.

Отряд остановился. Извер, шедший впереди, вытянул тонкие губы и издал звук, похожий на звук флейты, чистый и мягкий. Потом они долго стояли под дождем и ждали.

Как только медный занавес затрепетал, в аллее снова послышался шум. Из-за дождя Сойер не мог разглядеть, что там происходит. Но вот появилась целая вереница повозок. Ржанье лошадей, стук колес, крики людей — все перемешалось в сплошном гуле. Отраженное от стен домов эхо тысячекратно усиливало этот шум.

Сойер увидел, что повозки нагружены чем-то, что по запаху напоминало сырую нечесаную шерсть. Лошади, пятнистые, как леопарды, неслись вскачь по булыжной мостовой. На передней повозке сидел старый толстый человек в тунике и переднике. Он сидел, свесив ноги, подгоняя и без того несущуюся во весь опор лошадь. Его белые бакенбарды развевались на ветру. За ним на большой скорости неслись другие повозки. Ржали лошади, кричали люди, лаяли собаки, открывались окна домов, и из них высовывались любопытные.

И вот вся эта шумная процессия обрушилась на них. Лошади, фыркая и лягаясь, пробивались через колонну, ожидавшую у ворот Замка. Собаки путались под ногами и оглушительно лаяли, лошади ржали, и это ржанье походило на человеческие крики. Люди обрушивали на несчастных лошадей град ударов, побуждая их бежать быстрее и ржать громче.

Даже величественные Изверы были вынуждены уступить дорогу этой сумасшедшей процессии. Сойер почувствовал, как на его руке сомкнулись железные пальцы одного из Изверов, и он позволил увести себя к стене одного из домов. Теперь уже кричали и Изверы. Они выкрикивали высокими пронзительными голосами ругательства и приказания. С ужасающим грохотом одна из повозок перевернулась. Тюки мокрой шерсти покатились по земле.

И среди этого бедлама Сойер увидел взгляд Клей. На ее лице пылало возбуждение и надежда. Она буквально тянулась вперед, насколько ей позволяла рука охранника, вглядывалась в лица проезжавших мимо людей. Сойер видел надежду, забрезжившую на лице девушки, вспомнил несчастную Лизу Болконскую с ее немного короткой верхней губой, придававшей ей шарм, и рванулся из рук державшего его Извера.

Стараясь удержать его, Извер поскользнулся на мокрых камнях. Тогда Сойер перебросил его через бедро, и оба они покатились по земле — прямо под ноги того Извера, что держал Клей.

Это был именно тот шанс, которого она ждала. Извернувшись, она выскользнула из своего мехового пальто и одним прыжком подскочила к первой повозке.

— Клей! — старый толстяк наклонился и подхватил ее, она вмиг очутилась в повозке, которая с грохотом и лязгом, не снижая скорости, пронеслась мимо.

— Это ее дед, — догадался Сойер, когда вся процессия с торжествующими криками скрылась вдали.

Железная рука Извера легла на его плечо, не оставляя надежды на побег. Сойер выругался и поднялся на ноги. Шум повозок и крики людей уже затихли в глубине извилистых улиц города. Два Извера молча направились туда, где исчезли повозки. Несколько собак все еще бежали по улице, заливаясь истошным лаем, но остальные уже успокоились. Все происшедшее казалось сном.

За исключением одного, подумал Сойер. Пустое пальто с капюшоном все еще было в руках изумленного Извера, который несколько мгновений назад держал Клей. Сойер ощутил внезапную тоску в душе при виде этого пальто. Девушка исчезла, как будто она никогда и не существовала. Исчезла в этом городе, который был ее родиной и вместе с тем чужим и враждебным для нее местом.

Все это случилось практически мгновенно, занавес все еще лениво поднимался, раздвигаясь, в то время как шум повозок затихал вдали. За поблескивающей медной сеткой открылся широкий стеклянный коридор. Охранник толкнул Сойера вперед, под тяжелые складки медной сети. Сойер успел оглянуться назад и увидел пальто Клей, лежащее на мокрой земле с распростертыми рукавами, как бы в бесконечном отчаянии. Занавес закрылся и полностью отрезал Сойера от внешнего мира, с его звуками, надеждами, тревогами.

Альпер сидел на стеклянной скамье в пустой стеклянной камере и смотрел на Сойера. Тот сидел на полу в противоположном углу, обхватив колени руками. Он смотрел на Альпера.

— Ты дурак, — сказал Альпер.

Сойер не обратил внимания на его слова.

— Ты помог ей бежать, — продолжал Альпер. — С твоей стороны это была идиотская выходка. Теперь мы оба заплатим за это.

Сойер медленно обвел стены камеры, совершенно гладкие и чуть зеленоватые. Взгляду не на чем было остановиться, и он поневоле вернулся к Альперу. Где-то здесь была дверь. Они ведь вошли сюда через дверь, но когда она закрылась, абсолютно невозможно стало определить ее местонахождение.

Свет в комнате давал какой-то невидимый светильник под самым потолком.

— Мне тоже все это не нравится, — медленно проговорил Сойер. — Совсем не нравится. Мне кажется, что теперь мы оба в одной лодке.

— Лодка! — сказал Альпер. — Это же не Земля. Я не понимаю…

— Может быть, ты понимаешь больше, чем я. Если мы хотим что-то предпринять, тебе лучше рассказать мне все, что тебе известно. Например, о Нете. Неужели она тебе никогда не говорила о существовании этого мира?

— Нет, — угрюмо сказал Альпер. — Она явилась ко мне на Фортуне. Ты сам видел как. Как тень. Но когда она коснулась меня, я почувствовал, как энергия стала проникать в меня…

Он с торжеством посмотрел на Огненную Птицу в руке.

— … и после этого я решил дать ей все, что она хочет.

— Урановую руду?

— Да. Она хотела, чтобы урановую руду добывали и увозили. Поэтому я хотел закрыть шахту. Но об этом мире я не имел никакого понятия.

— Я думаю, нам следует сотрудничать, — сказал Сойер. — В нашем положении лучше быть друзьями, чем врагами. Ты понимаешь, что я не могу отсюда послать доклад в Торонто? Может статься, мы пробудем здесь долго.

Альпер кивнул.

— Прекрасно, — сказал Сойер. — Тогда первое, что следует сделать, это извлечь передатчик из моей головы.

— Нет.

— Почему? Ведь теперь тебе не надо контролировать меня.

— Это не позволит тебе убить меня. Глаза Альпера светились подозрением.

— Я прекрасно знаю, что у тебя на уме, молодой человек.

— Ты идиот, — глубокомысленно заметил Сойер. Альпер немного подумал.

— Хорошо, — сказал он. — Пожалуй, нам лучше действовать сообща, но передатчик останется в твоей голове. На всякий случай. Ты говорил о том, что мы что-то должны предпринять? Что, например?

Сойер снова обхватил колени руками.

— Единственное, что я могу предложить на данный момент, — сказал он, — это ждать.

6

Они молча сидели минут десять, изредка обмениваясь враждебными взглядами. Но вот их внимание привлек странный звук, исходивший откуда-то сверху. Оба повернули головы. В стеклянной стене появился сверкающий квадрат размером три на три дюйма. Они в изумлении смотрели, как поверхность квадрата раскаляется, стена становится прозрачной, так что уже можно было рассмотреть гексагональную структуру стекла. Затем стекло внезапно превратилось в зеленый пар, который ворвался в камеру, и лица Альпера и Сойера обдало жаром. У них выступил пот.

Температура, однако, быстро снизилась. В воздухе медленно таяло облачко зеленоватого пара, а квадрат в стене стал отверстием. Видимо, молекулы этого стеклообразного материала мгновенно испарились, не переходя в жидкость, точно так, как это происходит с кристаллами двуокиси углерода — сухого льда. Вещество, из которого состояла стена, не исчезло, а просто перешло из твердого в газообразное.

Величественная голова Извера со стеклянной короной появилась в отверстии. Он с любопытством смотрел на землян. Видимо, так же люди наблюдают за деятельностью муравьев в муравейнике. Лоб Извера тоже был мокрым от капелек пота. Видимо, для испарения стекла потребовалось много энергии и выделилось много тепла.

Большие, полуприкрытые ресницами глаза Извера взглянули на Альпера. Видимо, Извер решил, что Альпер именно тот, кто ему нужен. Не входя в камеру, он вытянул свою длинную руку и положил на колени Альпера квадратный предмет размером около десяти дюймов. Предмет был черного цвета и слабо мерцал.

Прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, голова Извера исчезла. Несколько мгновений отверстие оставалось открытым, а затем жуткий холод наполнил камеру. Молекулы зеленоватого пара мгновенно сконцентрировались и заполнили отверстие в стене. Воздух стал чистым и прозрачным, а стена — такой же монолитной, какой была до этого.

Альпер осторожно коснулся предмета на своих коленях. При этом он подозрительно взглянул на Сойера. И тут предмет вдруг шевельнулся, как будто с него спали невидимые ремни, и оказалось, что с колен Альпера свисает мерцающая черная ткань, такая черная, что она поглощала все лучи, падающие на нее. Глаз человека не мог сфокусироваться ни на чем, глядя на нее, — настолько глубока была эта чернота. Эта ткань не была запакована — ни в бумагу, ни в картон. Ее держало в сложенном состоянии ее собственное силовое поле. Приглядевшись, Сойер понял, что это не просто ткань, а что-то вроде плаща, такого огромного, что трудно было поверить, что он мог сложиться в такой маленький сверток. Из складок плаща выпал квадратик белой бумаги, который сам развернулся и лег на пол перед Альпером.

Альпер осторожно взял его за самый уголок. Там было что-то написано. Альпер быстро пробежал текст глазами, и его лицо осветилось торжеством. Он рассмеялся радостным лающим смехом, глянул на Сойера, и тут же рука его оказалась в кармане.

Громы и молнии возникли в самых глубинах мозга Сойера и ослепили его страшной болью. Пульсирующий ток крови в ушах усилился так, что, казалось, пришел конец света. Все исчезло перед его глазами.

Но на этот раз он был готов к этому. Почти готов. Готов настолько, насколько человек может приготовиться к удару молотком по обнаженному мозгу.

Он видел, как двинулась рука Альпера. Он прочел намерения в глазах старика еще до того, как рука начала движение к карману. И все мышцы и нервы без какой-либо команды успели приготовиться к тому, что его ожидало.

Прежде, чем гром расколол его череп на части, он успел прыгнуть. Внимание Альпера раздвоилось: с одной стороны, оно было привлечено к таинственно мерцающей ткани на коленях, а с другой стороны, он старался привести в действие свое оружие против Сойера. И тут на него обрушилось полубессознательное тело Сойера, совершившего прыжок через всю комнату. Все же это был тяжелый и сильный мужчина.

Альпер упал на бок. Он хотел оттолкнуть Сойера обеими руками, но, когда он отпустил кнопку управления, громы моментально прекратились в голове Сойера.

Сойеру повезло, что он не убил Альпера, хотя он стремился к этому. Удар ребром ладони, нацеленный на шею, пришелся в скулу Альпера. Другая рука тут же нанесла удар в живот, заставивший Альпера согнуться пополам, а следующий удар коленом в лицо швырнул Альпера на пол.

Сойер нагнулся над извивающимся на полу телом, готовясь нанести удар ребром ладони по основанию черепа. Этот удар должен был прикончить Альпера. Но затем осторожность взяла вверх: а не взорвется ли у него в голове передатчик, если Альпер умрет.

Сойер ударил Альпера в челюсть, и другой раз. Он подождал, желая убедиться, что Альпер без сознания. Затем он повернул его на спину и сунул руку в роковой карман. Там он нащупал маленькую коробочку, размером с наручные часы, и вытащил ее. Легкое нажатие пальцами, и в голове его послышалось гудение, как будто кровь забурлила по сосудам мозга.

Он отпустил палец, приложил коробочку к уху и, наклонившись к Альперу, позвал его.

— Альпер! Альпер! — послышался из коробочки его собственный голос. Значит, Альпер не солгал, это действительно был не только передатчик, но и микрофон, с помощью которого Альпер мог узнавать о нем все, как бы далеко он ни Находился.

Сойер решил отойти от Альпера, но не успел сделать и шагу, как у него возникло гудение. Еще шаг — и гудение превратилось в раскаты грома. Сойер поспешил вернуться в прежнее положение и осторожно положил коробочку обратно в карман. Он передумал убивать Альпера.

Безнадежная ситуация. С одной стороны, он не мог больше терпеть этот передатчик у себя в голове, а с другой стороны, он не видел способа избавиться от него. Он с ненавистью посмотрел на распростертое тело своего мучителя, которого не осмеливался убить.

Альпер говорил, что там есть выключатель, но замаскированный так, что его не смог бы найти и Гудини. Сойер снова вынул коробочку.

Может, секрет выключателя в простоте маскировки? А может, подумал Сойер, Альпер солгал, и тут нет никакого выключателя. Во всяком случае, стоило попробовать найти этот секрет.

Через десять минут он осознал тщетность своих стараний, сунул коробочку в карман Альпера и взял бумагу, которую Альпер выронил из рук.

Она зашуршала под его пальцами. Письмо было написано по-английски, но почерк был таким, как будто человек, написавший это письмо, впервые пользовался английскими буквами. Тем не менее письмо было безукоризненно с грамматической точки зрения.

Подпись под этим сугубо деловым посланием была простой:

Сойер взглянул на Альпера и с трудом удержался, чтобы не убить его. Он взял плащ, который был на удивление легок и такой черный, что даже на таком близком расстоянии Сойер не мог сфокусировать на нем взгляд.

Он понятия не имел, что на самом деле затевает Нете, но все же это казалось ему более предпочтительным, чем полная беспомощность в плену, в этой стеклянной коробке.

Единственным слабым звеном во всем плане был Альпер. Ведь как бы далеко не ушел Сойер, если ему удастся вырваться на свободу, Альпер всегда сможет расколоть ему череп молниями в любой момент, когда ему этого захочется.

Сойер покачал головой, уверенный, что есть выход из этого положения, нужно только его отыскать. И он нашел его.

Возможно, этому помогло то, что он тряхнул головой, приводя мысли в надлежащий порядок. Он рассмеялся, бросил плащ, перевернул Альпера и стал обыскивать его карманы. И вот Огненная Птица у него в руках.

Ручкой Альпера он написал на обороте записки Нете:

Подписываться было не обязательно. Сойер завернул контрольное устройство в записку и сунул в карман Альпера. Затем он взял плащ, накинул его на плечи, натянул капюшон на голову и пробежал пальцами по краю плаща, отыскивая пуговицы. Вот они.

Стенка, через которую приходил Извер, засветилась в одном месте, когда Сойер приблизил к ней пуговицы. Вскоре жар стал нестерпимым, и Сойер отпрыгнул назад. Стена высветила кристаллическую структуру, затем начала испаряться. Снова появилось облако зеленоватого пара, который сгустился в атмосфере камеры. Еще мгновение, и в стене образовалось отверстие.

Сойер быстро выбрался наружу. Огненная Птица в кармане приятно грела ему бок. Он пожалел, что не воспользовался случаем и не пополнил свою энергию. Нете утверждала, что Птица не излучает энергию, если она не открыта. Сойер чувствовал себя усталым, голодным, очень хотелось пить. Но все это было неважно по сравнению с тем, что ждало его впереди. Перед ним было трудное дело, и он не знал, как к нему подступиться.

Впереди забрезжил рассвет, послышался шум дождя.

Дождь длинными косыми струями падал на улицы, сверкая в свете, падающем из окон домов. Он барабанил по капюшону Сойера, стекая холодными ручьями с его плеч, и иногда заглушал монотонное гудение, которое указывало путь к Нете. Сойер медленно шел по пустынным улицам, ориентируясь по звуку, который доносился из двух пуговиц, пришитых на капюшоне — близ ушей.

Стараясь держаться в тени, он шел по улицам города, который находился в другом мире — само существование Изверов доказывало это. Насколько эта планета отличалась от Земли, Сойер еще не мог сказать, но он уже знал достаточно, чтобы идти осторожно, с опаской.

Изверы, по всей вероятности, добились больших успехов в технике. Они знакомы с электричеством, с проводимостью металлов. А мгновенное испарение материала стены камеры? Это большое достижение. Вероятно, прижатие пуговицы к стене настолько возбуждает молекулы, что они выделяют огромное количество тепла, достаточное для испарения. Правда, обратный эффект — мгновенная концентрация молекул, при которой происходит восстановление материала, — не совсем понятен. Но что из того, что Изверы кое-что знают о химии и физике? Цивилизации могут иметь общие точки соприкосновения, но это не мешает им быть в корне различными и не понимать друг друга. Пусть здесь, как и на Земле, на закате дня загораются огни в домах, готовится ужин, кричат дети, лают собаки. Но из этого не узнаешь, каковы моральные ценности этого мира.

Во всяком случае, подумал Сойер, где-то под мокрой крышей одного из этих домов сидит возле очага Клей и рассказывает толстому старику свои впечатления о неизвестном мире под названием Земля.

Гудение в ушах внезапно стихло, а затем снова появилось, немного сместившись. Сойер вертел головой, пытаясь сориентироваться. Он повернул под прямым углом к прежнему направлению. Вероятно, Нете тоже не стоит на месте, подумал он.

Куда же он идет? Ему очень хотелось знать местный язык. Если бы он нашел Клей, ее деда, половина проблем была бы решена. Но он понимал, что шансов на это слишком мало. Пока он будет искать этот мизерный шанс, Нете или кто-нибудь из Изверов схватят его.

Однако у него есть нечто, очень важное и ценное для Нете — Огненная Птица. Сойеру казалось, что лучше всего спрятать ее где-нибудь и пойти на рандеву с Нете без Птицы. Причем следует держаться подальше от Нете. Сойер почтительно вспомнил силу этого гибкого тела. Нужно с ней сторговаться повыгоднее. Например, узнать, как с помощью Огненной Птицы открыть Ворота обратно на Землю.

Однако сейчас не время, чтобы загадывать далеко вперед. Не будет ничего удивительного в том, что Нете высунется из одного из окон, стукнет его по голове и спокойно заберет Птицу, пока он будет лежать без сознания. И он шел очень осторожно, зорко вглядываясь в тени и уповая на провидение, которое всегда на стороне правды. Впрочем, так бывает далеко не всегда, даже на Земле.

Но главное — Огненная Птица. Сойер боялся держать ее при себе, но боялся и спрятать ее где-нибудь.

"Хоть бы эта Нете стояла на месте", — раздраженно подумал он, вертя головой, чтобы снова найти нужное направление. Он остановился на мокрой улице под окном, из которого доносился плач ребенка, и стал ждать, пока Нете остановится и гудение станет более устойчивым. Откуда-то из-за двери залилась истерическим лаем собака. Она яростно скребла дверь, когда Сойер проходил мимо.

Сойер прошел несколько десятков метров, и собака начала лаять снова. Он понял, что за ним кто-то идет. Тогда он вошел в глубокую тень и стал вглядываться в темноту позади себя. Но если у него и был преследователь, то он тоже был невидим в темноте, и Сойер видел лишь пустую улицу и слышал только лай собаки и скрежет ее когтей по дверной панели.

Делать было нечего, он пошел дальше. Во всяком случае, пока он остается в тени, он невидим. Однако время от времени он осторожно оглядывался назад.

Он шел и размышлял о том, что все, что он скажет Нете при встрече, он скажет и Альперу, если тот будет слушать. И что бы ни ответила Нете, ее услышит и Альпер. Так что они не смогут договориться без участия Альпера в этой сделке. Все это, конечно, будет в том случае, если Альпер позволит ему жить. Ведь он будет в ярости, когда придет время и обнаружит, что в камере нет Сойера, а у него самого нет Огненной Птицы. Но это был неизбежный риск. Сойер мог только ждать и надеяться на лучшее.

Уже минут пятнадцать сигналы от Нете приходили довольно устойчиво, и Сойер шел быстро, пытаясь приблизиться к ней настолько близко, чтобы увидеть ее и не блуждать больше по улицам, повинуясь гудению в капюшоне.

Конец путешествия оказался внезапным.

Сигнал был четким и ясным. Сойер повернул за угол и остановился так резко, что даже поскользнулся на мокрой мостовой. Он прижался к стене в какой-то нише и выглянул из нее, ругая про себя Нете. Перед ним была высокая каменная стена, в которой были проделаны ворота. Ворота были сильно укреплены и в настоящий момент закрыты. Это был конец города, и Сойер понял, что этот город опасается нападения.

Ворота были высокие, с огромными железными дверьми. На стене охранники-Хомы вглядывались вдаль, в направлении невидимой опасности. Другие охранники, тоже Хомы, одетые в окованные железом туники, охраняли ворота. В руках у них были какие-то трубки, видимо, оружие.

Один из Изверов, возвышаясь как божество над низкорослыми Хомами, что-то высокомерно говорил Хому-офицеру. Ворота, по всей видимости, тщательно охранялись, и беспокойство Сойера усилилось. Сигнал в его ушах звучал четко и ясно, и явно шел из тьмы за воротами.

Может, Изверы тоже ждут Нете? Может, ему сейчас следует выйти и отдать Огненную Птицу этому полубожеству? Или же он должен подчиняться зову Нете и пробираться к ней? Он долго размышлял над этой альтернативой. Если он сейчас сдастся, то окажется во власти неизвестно кого. Реакции же Нете он мог до некоторой степени предсказать. Поэтому он осторожно пошел по аллее. Ему нужно было найти брешь в стене или хотя бы лазейку.

В конце концов он нашел возможность перелезть через стену и спрыгнуть бесшумно на сырую траву. Он огляделся, но увидел только деревья, а в просветах между ними линию горизонта, расплывавшуюся в потоках дождя.

Где-то под деревьями вспыхнул тоненький лучик света и исчез.

— Я здесь, — нетерпеливо сказала Нете. — Иди! Иди ко мне. Быстро! Иди ко мне, и все будет в порядке.

Сойер осторожно пошел на свет. Под ногами скользила мокрая трава. Плащ его был непромокаемым, но дождь бил по лицу, а ветер прижимал полы плаща к мокрым ногам. Он с трудом различил бледное пятно лица под деревьями. Между ветками он заметил яркое свечение, как будто там было огромное озеро, отражавшее от своей поверхности свет небес.

Когда он прошел футов двадцать, раздался голос Нете:

— Стой!

Он остановился.

Послышался смех Нете, мягкий, торжествующий.

— Хорошо, — сказала она. — Иди!

Было что-то в ее смехе, в тоне, каким она позвала его, что заставило Сойера насторожиться. Он пошел вперед, но медленно, осторожно. Он весь насторожился, все нервы напряглись, предчувствуя какую-то опасность, хотя он и не мог распознать ее. Он шел к деревьям и внезапно поймал себя на том, что считает шаги.

Он насчитал семь шагов по мокрой траве, а восьмой шаг пришелся в пустоту, и он рухнул в ничто. Где-то над ним раздался торжествующий смех и послышались торопливые шаги: это Нете спешила к месту падения.

7

Очень отчетливо, с одного взгляда, Сойер увидел то, что находится перед ним. Он успел разглядеть все, до мельчайших подробностей.

Светящаяся область за деревьями вовсе не была озером. Это была пустота. Высокие деревья окаймляли край твердой земли на внешней оболочке этого загадочного мира, где стоял город. Но внизу, бесконечно далеко внизу, в бесконечно широком пространстве находилась другая планета. Молочные облака плавали в бледно-серебряном небе. Некоторые из них, видимо, были грозовыми, так как имели зловеще-черный цвет.

Сойер рухнул в какую-то трещину в планете. Нете устроила ему ловушку, подозвав к себе, заставляя его идти. Все было рассчитано точно. Сойер должен был упасть вниз, и спасения не было.

Он летел вниз бесконечно долго. Затем что-то хлестнуло его по лицу, и он ухватился обеими руками за то, что показалось ему какой-то сетью.

Падение резко прекратилось. Рывок был настолько сильным, что он чуть было не сломал себе позвоночник. Далеко внизу загадочная планета раскачивалась под ним взад и вперед. Сойера стало тошнить, и он закрыл глаза, изо всех сил вцепившись в спасительную сеть, которая изредка дергалась. Это лопались нити под его тяжестью. Сойер с трудом заставил себя открыть глаза. То, за что он держался, было таким слабеньким и ненадежным, что, даже поднимая ресницы, он боялся, что это движение заставит оборваться нити, которые его держали.

Теперь он видел. Слабое сияние заполняло огромную пустоту, над которой он висел. Прямо под ним плыла незнакомая планета. То, за что он успел зацепиться, было корневой системой деревьев. Возле края слой почвы был очень тонким, и деревья, которые росли на краю, выпустили свои корни в пустоту. Сойер увидел, что не так далеко от него находятся более толстые и надежные корни. Но ему казалось, что достаточно одного движения, и он сорвется, полетит вниз.

На его голову и плечи посыпался щебень. Он осторожно поднял голову. Над краем обрыва появилось торжествующее лицо Нете. Но затем Сойер увидел, что торжество омрачено. Он еще жив!

— О! — удивленно сказала она.

Сойер промолчал. Он боялся даже говорить. Он измерил взглядом расстояние, отделяющее его от толстых корней, и прикидывал, что произойдет, если он рискнет до них дотянуться. Впрочем, что тут думать, он неминуемо сорвется.

— Альпер! — окликнула его Нете. — Альпер, это ты? Сойер ощутил ласковое тепло Огненной Птицы в кармане и снова начал обдумывать линию поведения. Смешно было думать о будущем при таких обстоятельствах, но мозг человека — удивительное творение.

Снова посыпался град мелких камней — Нете перегнулась через край пропасти.

— Ты не Альпер, ты другой. — Она рассмеялась. — Хочешь, я помогу тебе выбраться наверх?

Он ничего не сказал даже сейчас. Он знал, что она не будет, не может помогать ему. Если он и сумеет спастись, то только сам. Все мышцы у него болели, и он знал, что долго ему не выдержать. Он начал перемещаться всем телом, с тревогой прислушиваясь к треску корней, готовясь совершить прыжок через бездну.

— Если ты принес Огненную Птицу, — заговорила Нете, — я помогу тебе. Она у тебя? О, конечно. Ты не дурак. Дай ее мне, и я вытащу тебя.

Он даже не посмотрел на нее. Корни выдержали его, несмотря на рискованные движения. Наконец он напрягся и сделал безумный рывок через пустоту — к толстым корням, которые могли его спасти.

Бездна поплыла перед его глазами. Корни манили его, и вот уже обе руки ухватились за шершавую кору. Он обнял толстые грубые корни, закрыл глаза и прислонился щекой к колючей поверхности. Все внутри у него дрожало от напряжения.

Сверху раздался возглас, и посыпался щебень. Затем в пучину свалилось несколько камней, а сверху послышались звуки, как будто кто-то карабкался вверх. Нете выругалась на своем языке. Сойер сразу понял, что это ругательство, несмотря на чистый музыкальный звук. Он рассмеялся. Теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Хотя положение его улучшилось ненамного, теперь он по крайней мере имел твердую опору.

— Ну, как ты там? — спросила Нете. — Я повторяю, если ты дашь мне Птицу, я спасу тебя. Ты хочешь спастись? Я хотела погубить Альпера, а не тебя.

Она говорила, и в ее голосе слышалась паника, но у Сойера теперь была другая проблема, и он временно перестал слушать ее. Теперь он мог держаться за корень ногами и высвободить одну руку. Он осмотрел край обрыва, откуда торчали корни. Его внимание привлекло небольшое отверстие. Он сунул туда руку. Внутри что-то зашуршало. Он вытащил руку, и вслед за ней высунулась маленькая головка с любопытными глазами. Две маленькие лапки крепко ухватились за края отверстия. Небольшой зверек, вроде белки, с интересом смотрел на Сойера и крутил головой: видимо, животное впервые видело человека.

Сойер шикнул на него, испугав. Он быстро развернулся в узком отверстии, задев пушистым хвостом по лицу Сойера, и приготовился драться за свою жизнь. Сойер протянул руку и вытащил зверька из норы. Белка отчаянно сопротивлялась, но Сойер сунул ее в другое отверстие, поменьше. После этого он вытащил камень из отвесного обрыва и затолкал в беличью нору. Только потом он осторожно достал из кармана золотую полоску — Огненную Птицу.

Она казалась теплой. И слабо светилась на фоне зеленоватой поверхности бездны.

Сойер осторожно нажал на нее и почувствовал, как полоска шевельнулась в его пальцах. И вот уже расправились крылья, и свет, похожий на солнечный, заструился откуда-то из глубины. Сойер ощутил, как в него вливается поток энергии.

— Огненная Птица! — закричала Нете. Она увидела сияние. Нете бросилась грудью на край обрыва. — Она у тебя! Я вижу огонь! Отдай ее мне, и я спасу тебя!

Но Сойер, несмотря на всю опасность своего положения, хорошо знал, что делать. Он не рискнул держать Птицу раскрытой более десяти секунд — время, необходимое ему для восстановления сил. Он не знал, какие опасности таит в себе Птица, но хорошо помнил, как Огненная Птица открыла Ворота в Землю, помнил, как порхали вокруг него крылатые языки пламени…

Он снова закрыл Птицу, и поток энергии медленно угас. Однако теперь он ощутил себя бодрым. Ему уже не хотелось ни пить, ни есть.

Во всяком случае, подумал он, Нете не получит Птицу. Он нашел идеальное место, где ее можно спрятать. Он спрятал золотую пластинку в нору и заложил отверстие камнями.

После этого он попытался, пользуясь полученной энергией, вскарабкаться по корню наверх. Корень угрожающе затрещал. Все же ему удалось немного подняться. Ему даже показалось, что он видит Нете.

Черт побери, не может же он висеть здесь вечно! Впрочем, место, где он спрятал Птицу, тоже ненадежно. Белка, движимая любопытством, может подкопаться под камень. Она станет самой богатой белкой — обладательницей Огненной Птицы. Но во всяком случае, Нете не получит ее. А если он упадет, у Нете не останется ни малейшей надежды.

Ну, что ж, подумал он, пора поторговаться. Он поднял голову.

— Нете, ты слышишь меня?

Ее лицо показалось над обрывом. Она раздвинула траву, и на Сойера стали падать дождевые капли.

— Если ты поднимешь меня, — сказал он, — то я смогу договориться с тобой.

Она протянула руку.

— Я не верю тебе. Дай сначала Птицу.

— Хорошо. Только протяни руку пониже. Мне не достать. В футе от его лица появилась тонкая длинная рука. Сойер сжал ее запястье и сделал предупредительный рывок.

— Давай тащи меня, а не то мы оба рухнем вниз!

Крик ярости, раздавшийся у него над головой, заставил Сойера невольно содрогнуться. Рука начала отчаянно извиваться, пытаясь стряхнуть его. Держать эту руку было не легче, чем извивающуюся змею. Корень, на котором он висел, угрожающе затрещал. Сойер стиснул зубы, стараясь не выпустить руку. Он висел на одной руке, сражаясь за свою жизнь, и кричал:

— Прекрати, Нете! Прекрати! Веди себя спокойно, а не то мы оба упадем в пропасть! Тащи меня наверх!

Но она только яростно шипела и вырывалась.

— Я не могу вытащить тебя, идиот!

— Так какого же черта ты торговалась со мной? — сказал Сойер, еще крепче сжимая ее руку. — Ну? Тащи меня наверх, или мы вместе свалимся!

Он услышал, как воздух с шипением вырывается между ее зубами, увидел над собой лицо, освещенное дикой яростью, которой горели ее огромные нечеловеческие глаза. При виде этого искаженного злобой лица сердце Сойера сжалось. "Тот, у кого такое лицо, никогда не согласится пойти на уступку. Она скорее умрет", — подумал он.

— Я сейчас упаду, — сказал он спокойным и ровным голосом. — Мои руки вспотели, я не могу удержать корень. Решай быстрее, Нете.

Злобные глаза сверкнули, глядя вниз, в бездну. Его рука, цеплявшаяся за корень, скользила все быстрее и быстрее. Нете подтягивалась к обрыву и злобно шипела. Она уже была на самом краю бездны, и серьги в ушах, как маленькие лампы, освещали ее путь к гибели. И тут Сойер услышал треск: корень сломался.

— Ну что ж, — сказал он, глядя в лицо Нете. — Жизнь интересна, пока она продолжается.

Они оба повисли. Удерживал их только корень, которого не видел Сойер, но за который отчаянно цеплялась Нете. Вдруг на лице ее появилось выражение, которое он не мог разгадать. Он увидел, что она посмотрела в пучину. Увидел, как ее злобное лицо исказилось гримасой не менее злобного торжества.

Нете рассмеялась и… выпустила корень.

Какие мысли промелькнули у него в голове, когда они начали падать? Этого он осознать не успел. Время остановилось для него.

Он взглянул вверх и увидел отверстие, куда провалился сам и куда только что проскользнула Нете. Над краем обрыва среди травы он увидел темное мужское лицо, смотревшее на них. Он увидел все с фотографической точностью: и лицо, и край обрыва со свисающей травой. И все это быстро удалялось от него, уменьшалось в размерах. Лицо мужчины, лежащего на краю обрыва, запечатлелось у него в мозгу, как на фотографии. А затем это лицо скользнуло куда-то вбок и исчезло.

Они летели вниз, и их сопровождал, точно хвост кометы, громкий чистый смех Нете.

Они летели вниз, и ветер свистел у них в ушах. Они летели прямо в грозовые облака, которые проплывали под ними, и, казалось, были готовы принять их. Может, именно поэтому Нете так торжествующе рассмеялась, прежде чем бросилась с ним в бездну? Ведь она, прежде чем сделать это, посмотрела вниз. Но как могут эти облака спасти их?

И тут Сойер с удивлением увидел, что это не облака, не тучи — это кроны деревьев.

Вокруг них затрещали ветви, листья хлестали их по лицам. Сучья пружинисто согнулись, принимая их тела, затем выпрямились, подбрасывая их в воздух. Сойер подумал, что падения им не избежать, но деревья в этом мире оказались более дружелюбно настроенными к нему, чем люди. Дважды они опускались на кроны деревьев. Чем может им помочь плывущее по воздуху дерево, Сойеру было не понятно. Но приятно было чувствовать под собой опору.

"Хорошее дерево, — подумал он. — Умное, доброе дерево, держи меня". И тут дерево стукнуло его по голове обломком сука. Впервые в своей жизни Сойер с удовольствием лишился чувств.

Ему казалось, что он лежит на твердой булыжной мостовой. Серебряно-серые тени мелькали перед его глазами. Вымощенные камнями облака были выше его понимания, и он приподнял голову, чтобы получше все рассмотреть, но тут рука Нете придавила его голову к камням, и он почувствовал боль.

— Где она? — послышалось яростное шипение Нете. Обыскивая его, она рванула за плащ с такой силой, что Сойер покатился по булыжникам, и звезды засверкали в его глазах.

— Что ты сделал с Огненной Птицей? Я знаю, что она была у тебя. Где она?

Она наклонилась к нему. Ее сверкающие глаза были в футе от него, яркие фонарики в ее ушах слепили глаза.

— Может, я выронил ее? — сказал Сойер, пытаясь подняться. — Где мы? На облаке?

— Мы на одном из плавающих островов, — нетерпеливо ответила Нете и тут же вновь яростно затрясла Сойера. — Ты выронил ее?! Отвечай!

Сойер почувствовал боль в том месте, куда его ударил сук. Он посмотрел на дерево. Обломанные ветви и сбитые листья показали ему путь, по которому они прибыли сюда. То, что он остались живы после такого падения, было чудом, хотя и не самым удивительным. Значит, темное облако маскирует плавающий остров? Плавающий остров? Сойер с силой ударил кулаком по камням.

— А это безопасно? — нервно спросил он. — На чем он держится?

— На чем держится Солнце? — злобно спросила Нете. — Откуда я знаю? Где Огненная Птица? Отвечай мне, пока я тебя не убила.

Сойер знал: если дать понять Нете, что Огненная Птица пропала для нее навсегда, то она приведет свою угрозу в исполнение.

— Обращайся со мной поосторожнее, и тогда я скажу тебе, — поспешно проговорил он. — Я выронил Птицу, когда мы падали. Но я заметил место. Ты никогда не найдешь ее без…

Она бросила вокруг себя быстрый взгляд.

— Куда она упала? Отвечай!

— Я не скажу тебе.

Нете обрушилась на него. Она схватила его за руку и начала изо всех сил выкручивать ее, шипя сквозь зубы:

— Ты ответишь мне, Хом!

Энергия, которую почерпнул Сойер из Огненной Птицы, позволила ему оказать сопротивление. Изловчившись, он нанес сильный удар ребром ладони по шее, прямо под сережкой.

Плоть Нете оказалась холодной и твердой. Удар только привел ее в бешенство. Она зашипела и еще сильнее заломила его руку. Мышцы его чуть не рвались, суставы затрещали. Пот ручьями стекал со лба. Он сжал зубы и, преодолевая боль, сказал:

— Ну, давай, ломай руку!

Она с удивлением взглянула на него.

— Я не Хом, — ровным голосом сказал он. — Ломай. Я ничего не скажу. Ты можешь убить меня, если не хочешь договориться по-доброму. Но…

Она еще дальше заломила руку. Сойер застонал от боли и повернулся вслед за рукой, стараясь спасти ее, пока не поздно. Она непременно сломала бы ему руку, если бы в конфликт не вмешалось еще что-то.

Откуда-то сверху упал камень, который попал Нете прямо в лоб. Она выпустила Сойера, и тот в изнеможении упал, массируя свою руку. Несмотря на боль, он подумал о том, что камень такой величины, брошенный с такой силой, должен был бы разнести голову Нете на части. Хотя все произошло мгновенно, он был готов поклясться, что перед тем, как камень попал в лоб Нете, из ее головы вырвалось сияние, которое смягчило удар. Да, конечно, оно вырвалось из головы. Значит, Изверы действительно неуязвимы? Тогда понятно, почему Нете рискнула броситься вниз, на этот плавающий остров. По сути, она ничем не рисковала. А вот Сойер неминуемо бы разбился, если бы листва деревьев не самортизировала удар.

Впрочем, думать об этом уже не было времени. Нете еще не успела упасть на землю, как послышался ужасный шум, доносившийся с деревьев. И на них, как лавина, обрушилась орда каких-то существ.

Сойер не мог разглядеть их отчетливо. Но ему этого и не хотелось. У него вызывали отвращение эти приземистые фигуры, эти вросшие в плечи головы. Конечно, это не люди! Даже Изверы по сравнению с этими существами казались настоящими землянами.

Но эти существа ходили на двух ногах, могли кидать палки и камни. У них было и другое оружие. Сойер видел сверкание длинных ножей в толпе, окружившей его и Нете.

Эти пахнущие мускусом существа двигались с неестественной быстротой, пока Сойер безуспешно пытался привести в порядок смятенные мысли, а Нете, пошатываясь, поднималась с земли. Сойер почувствовал, как сильные руки схватили его. Он начал вырываться, но тщетно. Его легко подняли с земли, как будто он весил не более фунта.

Он огляделся вокруг. Какого же они роста? Казалось, что они все время меняют свой рост. Но затем он понял, почему ему так кажется. Их головы походили на головы черепах. Они могли вытягиваться на длинной суставчатой шее и втягиваться в плечи. Сойеру показалось, что их мускулистые руки вовсе лишены костей, так как они изгибались во всех направлениях.

Они дышали ему прямо в лицо горячим мускусом и передавали его друг другу, обмениваясь странными звуками: похрюкиванием, свистом. Сойер решил, что эти звуки не имеют ничего общего с членораздельной речью и в их маленьких головах разум находится в зачаточном состоянии. В полутьме их большие, светлые, совершенно пустые глаза, светились, как драгоценные камни.

Один из них издал звук, похожий на дробь большого барабана, и протянул к лицу Сойера обе руки. Большие, холодные, пахнущие мускусом, они ощупывали его лицо, уши, крутили его голову. Сойер подумал, что еще секунда и это чудовище свернет ему шею.

Сквозь растопыренные пальцы большой руки он увидел Нете, которая сражалась с врагами с гораздо большим успехом, чем он.

Он крикнул ей, хотя ладонь заглушала его голос: — Нете! Нете!

Ладонь дикаря мешала Сойеру увидеть все подробно, но он разглядел, что его крик как будто вселил в Нете новую энергию. Она рванулась с такой силой, что ее враги разлетелись в стороны. Лицо ее светилось изнутри, глаза горели, как фонари, она двигалась с такой скоростью, что оставляла после себя в воздухе огненные языки.

И тут раздался ее крик, подобный удару гонга. Ни одно человеческое горло не могло бы издать такой звук, такой продолжительный, такой чистый. Сойеру показалось, что в воздухе поплыли светящиеся круги звуковых волн.

Реакция дикарей была неожиданной. Руки отпустили Сойера, и теперь он стоял, массируя больную шею, и с удивлением оглядывался вокруг. Все черепашьи головы повернулись к Нете, каждая пара пустых блестящих глаз смотрела только на нее.

Сойер воспользовался свободой, выхватил из ближайшей руки длинный нож и вонзил его по самую рукоять в грудь дикаря.

— Не надо! — крикнула ему Нете с другой стороны поляны. — Не теряй времени — слушай меня. Сбрось плащ. Избавься от него, пока ты не погиб!

Подчиняясь приказу, Сойер стал снимать плащ и краем глаза посмотрел на дикаря, которого он ударил ножом. Тот не отрывал взгляда от Нете. Он даже не взглянул на нож, торчащий у него в груди. Рука его поднялась и вытащила нож с такой небрежностью, как будто это была иголка, оцарапавшая ему кожу. На груди дикаря не оказалось никакой раны. Темная плоть мгновенно и бесследно затянулась, как только нож был вытащен из раны. Только с лезвия ножа скатилось две капли золотой жидкости, которые тут же исчезли.

"Неуязвимы! — подумал Сойер. В нем шевельнулся страх. — Здесь все неуязвимы, кроме меня".

Но думать ему было некогда, так как плащ раскалился в его руках.

Сойер вовремя выбросил его — в следующее мгновение плащ вспыхнул ярко-белым пламенем.

Блестящие овальные глаза дикарей проследили его полет и больше не отрывались от яркого света. Дикари смотрели на него, как загипнотизированные. Нете была забыта. Сойер был забыт. Пламя притягивало к себе дикарей, они тянулись к нему, как мотыльки.

Сойер содрогнулся при мысли о том, какой ужасной смерти могла подвергнуть его Нете, если бы захотела, если бы его жизнь была не нужна ей. Как она это сделала, осталось для него загадкой, но он видел своими глазами, как невообразимо черный плащ превратился в невообразимо белое пламя, которое разгоралось все ярче и ярче, черпая энергию из какого-то невидимого источника. Дикари двинулись к нему, возбужденно толпились вокруг него, к ним присоединялись другие дикари, выбегавшие из леса.

Сойер увидел, что Нете пробирается к нему сквозь загипнотизированную толпу. Фонарики на ее сережках слабо светились в темноте. Сойер понял, что опасность приближается. Она спасла его потому, что он был нужен ей, но конец его неминуем, если Нете настигнет его.

Он резко повернулся и побежал…

8

За деревьями на фоне серебряного туманного неба вырисовывалась темная гряда холмов. Сойер с трудом бежал вверх по склону, не имея никакого четкого плана, кроме желания оставить между собой и Нете как можно большее расстояние. Он не забыл, что находится на острове, непостижимым образом плавающем в пространстве. Он внимательно смотрел на холмы перед собой и вскоре увидел клочья серебристо-серого тумана между двумя из них. Видимо, там был конец тверди.

Так и есть. Сойер взбежал на вершину и остановился, ухватившись за ствол дерева. И он, и дерево находились на самом краю бездны. Это был край острова. Клочья тумана плыли прямо у его ног. Корни дерева свисали вниз, совсем как у того дерева, за которое он уцепился наверху. Сойер заметил, что корни слегка отклонились назад. Значит, остров движется.

Держась за дерево, Сойер перегнулся через край. Он увидел: то, что он принял за темные тучи, на самом деле было островами. Их было много. Они медленно плыли между верхним миром и далеким, таинственным нижним миром. Он подумал, что эти острова, как ступеньки лестницы. Если повезет, то, перебираясь с острова на остров, по мере того, как они поднимаются и опускаются в своем медленном дрейфе, можно добраться до нижнего мира…

Так вот почему ворота города так тщательно охраняются! Они все время ждут нападения.

Он посмотрел вверх, и у него перехватило дыхание. Нижняя поверхность верхнего мира светилась алым пламенем, на фоне которого мелькали ослепительно белые молнии. Сойер решил, что так должен выглядеть конец света. Но затем он понял: это всего лишь зловещие отблески пылающего плаща. Сила его свечения была такова, что отблески пламени достигали верхнего мира.

А когда он оглянулся, то увидел, что к нему быстро приближаются две светлые точки. Нете настигала его. Сойер схватился за дерево и стал молить Провидение, чтобы оно вспомнило о нем. Ведь сейчас он находился буквально между адом и дьяволом. Нете отрезала ему путь к отступлению, и перед ним была бездна.

Нете заметила его силуэт на фоне серебряного неба и торжествующе захохотала. Музыкальный ее смех разнесся по долине.

— Твой последний шанс! — крикнула она ему. — Если ты скажешь мне, где Огненная Птица до того, как я схвачу тебя, я сохраню тебе жизнь.

Сойер взглянул вниз.

— Хорошо, — сказал он спокойно. — Только остановись. Если ты хочешь говорить со мной, я услышу и оттуда. Стой на месте, так как я скорее спрыгну вниз, чем позволю тебе убить меня.

Нете рассмеялась, правда уже менее уверенно. Она замедлила шаг, но продолжала идти. Сойер нагнулся над бездной. Камни из-под его ног полетели вниз.

Нете остановилась.

— Осторожно, Хом. Ты можешь упасть. Я…

— Я не Хом, — настойчиво сказал Сойер. — Мною ты не можешь повелевать. Я знаю, куда упала Огненная Птица. Совсем не на этот остров.

Он посмотрел вниз, и ему показалось, что он видит движение людей на острове.

— Скажи мне, и я спасу тебе жизнь, — предложила Нете, делая еще шаг вперед.

Сойер столкнул еще один камень, и Нете сразу остановилась.

— Должен предупредить тебя, что я действительно брошусь вниз, если ты подойдешь ко мне, — сказал Сойер. — Скажи, почему ты прыгнула на этот остров? Разве ты не знала, что он кишит дикарями?

— Я вовсе не предполагала прыгать именно на этот остров. Если бы ты не зацепился за корни, мы бы спрыгнули на другой остров и…

— Так вот в чем дело… — пробормотал Сойер. — Сбросить Альпера и убить его. Такова была твоя цель. А затем ты хотела ограбить мертвеца. Но ты не на того напала. Что ты предложишь мне, если я верну тебе Огненную Птицу?

— Смерть, если ты ее не вернешь! — выкрикнула Нете и продвинулась вперед на три шага. — Она у тебя?

Сойер спихнул еще один камень в пучину.

— Представь себе, что это я — вместе с Огненной Птицей. Она неожиданно остановилась.

— У меня ее нет, — продолжал он, — да ты и сама это знаешь. Ведь ты обыскала меня. Неужели ты думаешь, что, если бы она была у меня, я остался бы здесь? Я открыл бы Ворота и вернулся бы туда, откуда пришел.

— Идиот. Ты не смог бы открыть Ворота, — презрительно сказала Нете.

— Альпер открыл, — напомнил ей Сойер.

— Он смог открыть Ворота потому, что я отперла замок, — сказала она. — Если бы замок не был отперт, то Огненная Птица ничего бы не смогла сделать, разве что вызвать настоящих Огненных Птиц.

— А что такое настоящие Огненные Птицы?

Она не успела ответить. Новый звук потряс воздух, и они оба посмотрели вверх. Несущиеся откуда-то тяжелые глубокие удары большого колокола, казалось, сотрясали остров до самого основания.

— Это колокол тревоги, — сказала Нете, повернувшись по направлению к источнику звука. Сейчас на Сойера смотрела ее маска, которая не выражала к нему никакого интереса. — Они заметили, что острова поднимаются.

Не успели еще затихнуть звуки первого колокола, как эстафету принял другой, более удаленный, за ним третий. Сойер представил себе, что сейчас происходит возле ворот города, и от всей души пожелал защитникам, чтобы их оружие в форме труб оказалось более эффективным в бою с дикарями, чем нож, который он вонзил в грудь одного из них.

— Они действительно неуязвимы? — спросил он у Нете. — Я имею в виду дикарей.

— Селли? Да. Как и мы.

— Но ведь против вас есть оружие?

— Не у тебя, Хом. — Она рассмеялась и снова повернулась к Сойеру. Глаза ее горели злобой. — Все живое уязвимо. Но только Богиня имеет право обнажить оружие, которое может убить Извера. Не бойся. Селли тебе ничего не сделают. Неужели ты думаешь, что такая небольшая банда сможет устоять против Изверов?

Сойер взглянул на острова, которые плыли под ним. Возможно, маленький отряд дикарей ничего не сможет сделать с Нете. Но дикарей будет много. Он вглядывался в темноту бездны, которую сейчас прорезали отблески алого и красного цветов.

Камни содрогались под его ногами, подчиняясь неумолимо ритму барабана тревоги. Сойер вспомнил об Иерихонских трубах, звуки которых разрушали городские стены… Может быть, это было просто совпадение, но в его мозгу вдруг возник звук, отделяющий его мозг от костей черепа…

"Альпер, — подумал он. — Проснулся. Колокол… Это он разбудил его. Он поднялся, осмотрел пустую камеру, попытался вспомнить, что с ним произошло. — Сойер представил все себе очень четко. — Вот он вспомнил обо мне. Вот его рука уже в кармане, пальцы нащупали кнопку управления…"

Сойер представил себе, как Альпер мечется по камере, бросается на стеклянные стены. Лицо его темно от гнева. Но вот он нащупал в кармане листок бумаги. Сойер подумал, спасет ли его эта записка? Жизнь его была в кармане у Альпера. Альпер мог убить его простым нажатием пальца, словно они находились в одной комнате и в руке Альпера был заряженный пистолет. Если ярость заставит палец Альпера нажать кнопку до того, как он осознает смысл записки…

— Альпер, — громко сказал Сойер. — Ты слышишь меня? Отдаленный грохот, нараставший в его мозгу, начал стихать.

И вот он прекратился. Альпер слушал его.

— Что такое Огненная Птица? — спросил Сойер, тщательно выговаривая слова. Он представил себе, как передатчик в его черепе уже приготовился принять убийственные сигналы. Но Альпер хотел знать ответ на этот вопрос. Он интересовал Альпера не меньше, чем Сойера. Чтобы еще больше заинтересовать Альпера, Сойер добавил: — Что это такое, Нете?

— Ключ, — нетерпеливо ответила Нете. — Ключ между мирами. А кроме того, это линза Источника. Линза. Затвор. Я плохо знаю язык. Может быть, в нем нет эквивалента для обозначения Огненной Птицы. А какое тебе до нее дело? Тебе все равно не воспользоваться ею. Предупреждаю тебя — лучше не пытайся. Ты можешь высвободить силы, которыми не могут управлять даже Изверы. Скажи мне, где Птица, и я обещаю тебе жизнь и безопасность.

— Ха, — сказал Сойер и склонился над пропастью. — Это самое щедрое обещание, которое я получил в своей жизни.

Он рассмеялся. Ему стало немного легче. Все-таки Нете и Альпер зависят от него — пока. Нужно воспользоваться этим и выжать из них как можно больше.

Глаза Нете сверкнули:

— Слушай, Хом! Моя жизнь зависит от того, получу ли я Огненную Птицу. Богиня ненавидит меня. Через три дня она должна уступить свое место мне. Я хотела переждать эти три дня в вашем мире. Тогда Двойная Маска автоматически перешла бы ко мне. Но ты и твой друг Альпер нарушили все мои планы. Из-за вашей глупости я вернулась в Хомад без Огненной Птицы. За это я убью Альпера, когда доберусь до него. Мне сейчас опасно находиться в Хомаде, даже имея Огненную Птицу. Но с ней по крайней мере я могу скрыться, пройдя через ворота между мирами. А без нее я совсем беспомощна.

Охранники Богини следят за мной. Если она схватит меня, мне придется вступить с ней в единоборство на Церемонии. Одна из нас должна будет погибнуть. Если бы у меня была Огненная Птица, я бы победила, а теперь…

— Может, мне лучше заключить союз с Богиней? — доверительно спросил Сойер. — Альпер, ты слышишь меня?

— Хом! — свирепо выкрикнула Нете. — Животное!

— Назад! — предупредил ее Сойер. — Я действительно хочу договориться с тобой. Например, можешь ты отослать меня обратно в тот мир, откуда я пришел?

И добавил поспешно:

— С Альпером, конечно, и с Клей, если она захочет.

— За Клей сейчас охотятся охранники. Она предназначена для принесения жертвы на Церемонии. Но тебя я могу отослать обратно. И Альпера тоже. А сейчас давай мне Огненную Птицу…

— Не так быстро, — посоветовал ей Сойер. — Что ты можешь сделать для меня, чего не может Богиня?

— Я могу оставить тебе жизнь! — выкрикнула Нете и сделала еще шаг вперед. — Богиня не знает ничего! Ничего! Только я могу отослать тебя обратно!

— Очень интересно, если это правда, — пробормотал Сойер и заглянул в пучину, где плавали острова. Свет уже достигал самых нижних из них, и Сойер видел какое-то движение между деревьями.

— Если ты сможешь доказать мне свои добрые намерения, то я поверю тебе, — сказал Сойер.

Он надеялся, что Альпер их слушает и сможет заметить любую фальшь в словах Нете, которую он, Сойер, может пропустить.

Нете бросила на него ненавидящий взгляд и сказала:

— Изверы — боги. Почему я говорю с тобой, животное? Нет, нет, я должна говорить. Я расскажу тебе все. Когда-то очень давно мы тоже были смертными. Конечно, мы были выше вас, людей, но все же были смертными. Так было до тех пор, пока мы не сделали величайшее открытие, которое изменило нас. Это случилось тысячу лет назад, совсем в другом мире. Мире, который ты сейчас можешь увидеть внизу. Между Хомадом и нижним миром в гравитационных потоках плавают эти острова.

Тогда наши мудрецы сделали Источник Миров, и мы стали богами. Мы полностью изменились. Наши тела изменились как внешне, так и внутренне. Но тем не менее мы оставались сами собой. В вашем мире есть аналогия тому, что произошло с нами: превращение элементов, изотопов. Именно это делает Источник с нами. Мы стали изотопами самих себя. Мы стали богами, за исключением одного — мы нуждаемся в энергии.

Мы черпаем ее из Источника. Он дает нам бессмертие. Нашим телам ничто не может повредить, мы все можем излечить мгновенно. Нам не нужно спать, пить, есть. Я попробую тебе рассказать, что такое Источник, и тогда даже такой ограниченный разум сможет понять опасность Огненной Птицы.

Во Вселенной множество миров. Множество состояний материи. Ты об этом знаешь? Ты знаешь, например, что Солнце совсем не такое, как ваша Земля? Так вот, различных состояний материи множество, гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Например, миры из пара. Миры, недоступные вашим органам чувств, но тем не менее такие же реальные, как ваша Земля.

Хомад тоже мир другого состояния материи. Ваше Солнце и ваш мир невидимы для нас, как и наши миры для вас. Существуют другие элементы — легче водорода и тяжелее трансурановых.

Но хотя ваши миры невидимы для нас, они доступны благодаря Источнику. Как вы черпаете энергию от вашего Солнца, так мы получаем ее от других миров с помощью Источника.

"Трансформаторы, — пробормотал Сойер про себя. — Наверное, встроенные. Вероятно, рентгеновский снимок Извера мог многое объяснить. Может, внутри у них намотаны катушки индуктивности? Впрочем, дело не в этом".

— Ты еще ничего не сказала об Огненной Птице, — сказал он вслух.

— Птица — это регулятор энергии в Источнике. Это часть Источника. Она должна быть там. Но ее украли… — Нете помолчала и твердо добавила: — Украла Богиня. И с тех пор начались наши беды. В последние годы мы плавали возле вашего мира, где оказались богатые залежи урана. Они находятся у вас на полюсе, на Северном полюсе. А наш полюс — это Источник. К сожалению, он у нас Южный, и это тоже усугубило наши беды.

Ваш уран оказался для нас слишком мощным источником энергии. Вы, люди, сами не понимаете, насколько опасен уран, хотя вы и делаете из него бомбы.

Обычно, когда мы приближаемся к такому мощному источнику, Огненная Птица складывает крылья и отключает наш источник на то время, пока мы не отдалимся на безопасное расстояние. В противном случае Источник поглотит столько энергии, что сгорит сам и сожрет Изверов.

— Значит, Птица — прерыватель реакции, — сказал Сойер. — Ясно. И что дальше?

— Когда ваш мир проплывал мимо нашего, Огненная Птица сложила крылья, отключив Источник. Богиня была одна. Она вытащила птицу из Источника. Ведь в этот момент было безопасно взять ее, а такое случается редко. А как только контрольное устройство — Птица, была вытащена, миры притянулись друг к другу Северным и Южным полюсами. Теперь они никогда не разделятся, пока Птица не будет посажена не место.

Два мира сомкнулись между собой. Но Источник мертв. Изверы получают все меньше и меньше энергии. И они не понимают почему. Только я и Богиня знаем все, но она тоже не понимает смысла Огненной Птицы. И не знает, где она теперь.

Бывают времена, когда наш мир проплывает пространство, где нет источников энергии. Нам неоткуда пополнить свои запасы, и тогда мы должны приносить энергию Источнику. Благодаря этому мы восполняем энергию до тех пор, пока не приплывем туда, где есть энергия. Изверы думают, что именно это и происходит сейчас.

Но это не так. Энергия не будет поступать к нам, пока Огненная Птица не будет помещена в Источник. А пока нам приходится приносить жертвы, чтобы сохранить жизнь и бессмертие Изверов. Это дает нам энергию, но очень мало. Близится катастрофа. Если Извер тратит энергии больше, чему него есть, то в нем что-то меняется. Примерно то же происходит с изотопами.

Сойер вспомнил о превращении урана в нептуний, затем в плутоний, а затем снова в уран, но уже с другой массой и с другими свойствами.

— Это происходит потому, что они нестабильны, — пробормотал он. — Нептуний теряет электрон и… Продолжай. Во что же превращаются Изверы?

Нете бросила на него подозрительный взгляд.

— Они… они превращаются в облако пара. А потом, много позже, возвращаются так, как это ты видел в Ледяном Холле. Именно это я имела в виду, когда говорила о странных переходах из одной формы в другую. Что происходит с Изверами в этот период времени, никто не может сказать.

Она нетерпеливо шагнула вперед.

— Теперь ты знаешь все. Ты вернешь мне Огненную Птицу. Или предпочитаешь прыгнуть вниз?

— А кто эти дикари? — спросил Сойер, стараясь, чтобы Альпер узнал обо всем.

— Это нам наказание за то, что Богиня похитила Огненную Птицу. Все неприятности будут продолжаться до тех пор, пока Птица не вернется на место. Я забрала Птицу у Богини. И когда сама стану Богиней, я верну ее в Источник и избавлю свой народ от мучений.

— Ты можешь вернуть Птицу Богине, — предложил Сойер. — А почему она сделала такую глупость? Ведь она же Богиня. Или, может, это не она украла, а Нете?

— Конечно, она, — поспешно ответила Нете. — Она хотела энергии, много энергии, больше, чем мог дать ей Источник. Почему я должна вернуть ей Птицу и позволить сохранить Маску и Мантию? Когда я буду Богиней, я устраню все беды. А она пусть расплачивается за то, что совершила.

Сойер задумчиво посмотрел на нее. Ему стало ясно, кто стащил Птицу из Источника. Он надеялся, что Альпер слышит все и сможет передать весь этот разговор Богине, которая будет его допрашивать. Если, конечно, он все это слышит.

— Я все еще не понимаю, что такое настоящие Огненные Птицы? Есть ли связь между ними и этим маленьким талисманом?

— Этого я тебе не скажу, — рявкнула Нете, внезапно вспыхивая гневом. — Давай, прыгай вниз, если тебе так хочется. Единственное, что я скажу о них, это то, что они питаются энергией урана в вашей шахте на полюсе. Они могут также пить энергию из Хомов. И из тебя тоже. Надеюсь, что так и случится.

Она злобно посмотрела на него.

— А что произойдет, — спросил Сойер, — если Богиня узнает, что Птица у тебя?

— Может быть, и так знает. Но она постарается, чтобы никто больше не узнал, что Птица исчезла из Источника. Источник был доверен ей. Неужели ты думаешь, что она захочет, чтобы все узнали о том, что она позволила… что она украла Птицу?

Сойер кивнул. Он был уверен в том, что талисман украла сама Нете. Может, она прочла это по его лицу, потому что продолжала:

— А ты хочешь пойти к ней с этим рассказом? Во-первых, Богиня заставит тебя открыть, где ты прячешь Птицу. У нее есть для этого могущество, которого нет у меня. А во-вторых, она позаботится о том, чтобы ты замолчал навсегда, чтобы никто не узнал о том, что Богиня не оправдала доверия. Она носит Двойную Маску и намеревается носить ее дальше. Но для этого ей надо убить меня во время Церемонии Открытия. А если я умру, то Богиня не будет вступать в переговоры с каким-то Хомом. Как ты думаешь, почему я не ждала тебя возле самого Замка?

— Ты чего-то боишься?

— Конечно. Солдат Богини. Я не подчиняюсь вызову на Церемонию. И я буду прятаться от Богини. Но где можно укрыться от нее? Только открыв Ворота, куда Богиня не может пойти за мной.

— Ворота на Землю?

Нете была в нерешительности.

— А может быть, куда-нибудь еще? — ехидно продолжал Сойер, глядя на нее. — В урановой шахте ты хотела куда-то унести Клей, чтобы допросить ее. Я уверен, что не в Хомад. А потом нас всех засосало в… — Сойер помолчал, а затем добавил: — Скорее всего, ты собираешься туда, куда хотела забрать Клей. Но без Огненной Птицы тебе не совершить это путешествие. Ветер в туннеле тащил нас всех, кроме Альпера, у которого была Огненная Птица.

— Значит, ты теперь понимаешь, — нетерпеливо сказала Нете, — что я в отчаянном положении. Город кишит солдатами, которые хватают Хомов, чтобы принести их в жертву на Церемонии. Источник поглотил уже много жизней. У Богини много способов схватить меня, так что я должна получить Птицу. Или ты будешь прыгать? — Она сделала несколько шагов вперед. — Думай, животное, да или нет?

Сойер посмотрел вниз, в темноту бездны, пронизанную красными лучами отраженного света, плывшего за холмом. Он видел, что на поднимающихся островах что-то движется.

— Подожди, Нете, — сказал он. — Ты кое-что не учла. Я не знаю, понимаешь ли ты это, но твой огонь привлек внимание дикарей, которых ты называешь Селли. Я думаю, что в Хомаде скоро поднимется тревога. Взбирайся на камень и посмотри сама! Не приближайся, а то я спрыгну!

Она презрительно фыркнула на него и вскочила на камень, чтобы увидеть то, о чем он говорил.

В красноватом свете огня, отраженного от нижней поверхности Хомада, было видно, что поднимающиеся острова буквально кишели дикарями. Они стремились к пламени, прыгали с острова на остров, хватались за торчавшие корни, влезали наверх, ни на секунду не отводя своих пустых сверкающих глаз от притягивающего их света. Они были как в гипнозе.

В это самое время земля под ногами Сойера содрогнулась, как пришпоренная лошадь. Нете выругалась и упала с камня. Сойер инстинктивно ухватился за ствол дерева, и это спасло его от падения. Он ударился головой о ствол, из глаз посыпались искры.

Затем остров под ним вдруг накренился, снова по его лицу захлестали мокрые сучья. Он поднял голову как раз вовремя. Остров поднялся и вплотную приблизился к Хомаду. Корни деревьев Хомада сплелись с вершинами деревьев острова.

А над головой, подобно воротам Рая, сквозь тьму и дождь смутно проглядывали железные двери и каменные стены города. Двери были открыты. Удары колокола гулко разносились по всему городу.

Сойер из всех сил держался за дерево и смотрел.

9

Водопад человеческих фигур перехлестывал через край верхнего мира. Отблески света выхватывали из тьмы сверкающие, будто штыки, трубки — таинственное оружие Хомов. Они бежали вперед и кричали.

Глухой вой дикарей отозвался, как эхо. Черепашьи головы втянулись в квадратные плечи, длинные руки извивались, ножи блестели. Дикари ринулись навстречу людям.

Перекрывая воинственные кличи Хомов и дикие завывания Селли, трижды ударил гонг. Сильный чистый воздух разнесся волнами по воздуху. И среди человеческого водопада, обрушивающегося на городские ворота, появились три богоподобные фигуры.

Трое высоких Изверов с высоко поднятыми головами и широкими плечами возвышались над человеческой массой. Они размахивали кнутами над головами Хомов, большими огненными кнутами. Раскаты грома сопровождали удары этих молний. Они кричали, и голоса их были подобны голосам разгневанных ангелов, сильные, звенящие серебром. Сойер подумал, что у Хомов есть возможность победить дикарей.

При первых же звуках голосов Изверов Нете резко повернулась, шипя с яростью и тревогой. Она бросила на Сойера злобный взгляд и нерешительно шагнула к нему. Тот отреагировал немедленно и перегнулся через край обрыва, сказав через плечо:

— Ты ничего не добьешься. Я спрыгну, и ты это знаешь.

Она разрывалась между желанием схватить Сойера и необходимостью бежать от Изверов. Сойер снова обратил внимание, что ее фигура имеет те же диспропорции, что и искаженные изображения людей на картинах Эль Греко.

— Не думай, что ты выиграл, — зашипела она. Глаза ее горели гневом. — Я сказала тебе слишком много, и теперь ты в постоянной опасности. Ты не скроешься от меня! Я… — Она не договорила, свирепо улыбнулась и одним грациозным прыжком скрылась за камнями. Она побежала по направлению к холмам, прочь от того места, где началась битва.

Сойер сделал несколько осторожных шагов от обрыва, наблюдая за сражением. Первые ряды Хомов и лавина дикарей уже столкнулись, и это их столкновение заставило остров содрогнуться.

Изверы величественно шагали вперед среди этого хаоса. Их кнуты-молнии рисовали огненные кольца в воздухе, которые разрывались со страшным грохотом. Их звенящие крики заглушали глухой вой дикарей и воинственные крики Хомов. А над всем этим стоял тревожный звон колокола, сотрясающий воздух. Полузатухшее пламя плаща подсвечивало битву снизу, подобно адскому пламени.

Сойер увидел, как передний Извер и Селли сошлись лицом к лицу в кошмаре битвы. Казалось, огромная искра ненависти проскочила между ними. Глаза дикарей сверкали, а лицо Извера вспыхивало пламенем божественного гнева. Извер взмахнул кнутом, раскрутил молнию, и огненное кольцо захлестнуло безобразных рептилий.

Селли выли, шатались, падали… но не умирали. Сойер смотрел на них в изумлении. Он видел, как оглушенные дикари поднимались, тряся головами, и снова шли в бой.

Вдруг Сойер заметил движение между холмами, и вскоре там появилась голова человека. Тот взмахнул рукой, что-то крикнул и осторожно пошел по направлению к Сойеру. Сойер прыгнул к своему дереву, готовый броситься вниз, если это штучки Нете.

Бегущий Хом приблизился к Сойеру, тяжело дыша и махая рукой. Он что-то выкрикивал, но Сойер не мог понять, что именно. Он колебался.

И тут он узнал этого человека. Темное лицо… Он же видел, как это лицо стремительно удалялось от него, когда он сорвался в бездну…

Человек резко остановился, увидев, что Сойер стоит на самом краю обрыва. Он перевел дыхание, кивнул Сойеру и сказал:

— Клей! Клей!

Сначала Сойер ничего не понял. Это слово для него ничего не обозначало. Но затем он внезапно прыгнул вперед, схватил Хома за плечи, бессмысленно повторяя:

— Клей! Клей!

Человек широко улыбнулся и закивал. Потом взял Сойера за руку и оттащил от обрыва. Сойер не сопротивлялся, осторожно оглядываясь по сторонам. Мозг его бешено работал, стараясь составить стройную логическую картину из обломков информации. Он даже пытался говорить со своим гидом по-английски.

— Ты шел за мной, когда я вышел из тюрьмы. Ты видел, как я упал, видел, как поднимался остров. Видел дикарей на острове. Значит, это ты поднял тревогу? Теперь ты ведешь меня к Клей?

— Клей, — закивал маленький человек и потащил Сойера еще быстрее. Они остановились на вершине холма. Под ними разворачивалась битва. Было ясно, что проводнику хотелось бы пройти прямо здесь, через ряды сражающихся, к воротам города, но он понимал, что в данный момент это невозможно.

Сойер посмотрел на темную громаду Хомада, плавающего у них над головами. Остров прижался к самому дну Хомада. Две трети острова высовывались из-под материка, образуя гигантскую площадку перед воротами города.

В верхнем мире все еще шел дождь. Часть острова была защищена от дождя. Но в одном месте на остров падали струи дождя. Сойер посмотрел вверх и узнал это отверстие.

— Идем, — сказал он и потащил своего проводника за руку.

Но тот неожиданно начал сопротивляться и показал куда-то вдаль.

Сойер взглянул туда и увидел среди деревьев Нете. Лицо ее пылало возбуждением и яростью. Она старалась держаться в тени, чтобы Изверы ее не видели, но глаза ее вспыхивали огнем, когда она смотрела на холм, за которым прятался Сойер.

— Она знает, что мы здесь, — сказал Сойер, хотя и знал, что человек не может понять его. — Нам нужно поскорее убраться отсюда. Идем!

Однако он не тронулся с места. Он заметил, что глаза у Нете были какими-то странными. Он стоял, охваченный изумлением, неожиданная идея начала формироваться в его мозгу.

Случайно один из дикарей повернул голову к Сойеру, и тот увидел его глаза. Такие же глаза, как у Нете. Большие, овальные, сверкающие как бриллианты и чуть-чуть раскосые. Единственная разница заключалась в том, что в ее глазах светился разум, а глаза дикарей были совершенно пустые.

Гид Сойера снова потянул его за собой. Сойер неохотно повиновался, все еще раздумывая над странной идеей, которая возникла у него в голове, хотя, казалось, она не имеет к нему самому никакого отношения. И снова ему не удалось уйти. Его внимание привлекло то, что происходило внизу.

Извер шел вперед, как карающий ангел, и гнал перед собой дикарей своим пламенным кнутом. Длинный нож, брошенный рукою дикаря, полетел в него. Извер усмехнулся с божественным презрением. Нож ударился о грудь, закутанную в ледяной плащ, и отскочил от нее, как от стальной стены. Вспышка молнии озарила Извера. Нож упал на землю.

Но Извер встал, как замороженный. Он стоял бесконечно долгие секунды, лицо его внезапно стало неподвижным, глаза остекленели. Затем вокруг него вспыхнуло пламя, озарившее поле битвы. В следующее мгновение Извера не стало.

И Селли, и Хомы отскочили назад, как будто их обожгло. Они недоумевающе смотрели друг на друга, тупо качая головами, а затем их ряды вновь сомкнулись, и битва разгорелась с новой силой.

"Когда Извер расходует больше энергии, чем у него есть, он… испаряется…" — так сказала Нете.

В смятении от того, что он увидел, Сойер повернулся. Ему нужно было еще кое-что сделать, прежде чем он вернется в город. Причем сделать в строжайшей тайне, чтобы даже гид ничего не знал.

— Идем, — сказал он, уводя Хома от места боя. — Мы поднимемся там, где я упал.

Дождь хлестал через знакомое отверстие, которое находилось на высоте десяти футов. Сплетенные корни деревьев достигали поверхности острова.

— Сначала ты, — сказал Сойер, делая соответствующий жест. Хом взялся за корни и в мгновение ока скрылся из виду.

Сойер последовал за ним более медленно, внимательно осматривая стены колодца. Это казалось чудом, но он увидел знакомую нору, закрытую камнем. Сойер перевел дух, вытащил камень, сунул руку в нору, и вот он уже держит эту чудесную и ужасную, пульсирующую теплом золотую полоску — Огненную Птицу.

Сойер сунул ее в карман и быстро поднялся наверх. Его встретил улыбающийся Хом и помог выбраться на твердую почву.

Дважды во время их путешествия по городу Хом замирал на месте, затем затаскивал Сойера в подворотни, где они пережидали, пока пройдет отряд солдат или патруль. Город кишел солдатами, но его гид обладал шестым чувством — чувством опасности, благодаря чему они прошли без особых приключений.

Но вот впереди они увидели слабые огоньки. Сережки Нете?!

"Вот оно что! — подумал Сойер. — Она спряталась, когда солдаты Богини начали атаку на остров. А теперь она хочет выследить меня. — Он нащупал в кармане теплую полоску и задумался. — Она не видела меня, когда я забирал Птицу. А сейчас она не может схватить меня. Она просто будет следить за мной и выжидать удобного момента".

Гид похлопал Сойера по плечу и начал возиться с дверью. Наконец дверь открылась. В кромешной тьме они спустились по корявым ступенькам, вылезли в низкое окно и, оказавшись на узкой темной улице, пошли быстрым шагом.

На ходу Сойер подумал о том, что ему следует ублажить Альпера, в руках которого его жизнь и который может в любой момент нанести смертельный удар. И он начал шепотом уговаривать Альпера, своего невидимого врага, пока они шли по улицам незнакомого города в неизвестное место.

И вот они свернули направо, в узкую глухую улочку, где противно пахло навозом и сырой шерстью. Гид Сойера отбил пальцами какой-то сигнал на двери, мгновенно появились два Хома, заглянули им в лицо, пошептались и исчезли. Дверь открылась. Сойер и его провожатый проскользнули внутрь.

Фонарь, распространяющий запах горящего масла, висел на балке под низким потолком. Он раскачивался, и странные тени мелькали по углам. Головы пятнистых лошадей сонно склонились к кормушкам. Под самым фонарем, в круге света, сидели куры. А вдоль стен стояли лавки, где сидели люди. Все головы мгновенно повернулись к ним, когда они вошли.

Это были Хомы. Они сидели, вытянув ноги. Глаза их поблескивали в свете фонаря. Они были готовы к любой угрозе, откуда бы она ни исходила.

А в дальнем конце этого сарая сидел на тюке сена старый толстяк Хом, держа на коленях полосатого кота. Возле него на разостланном голубом плаще лежала Клей, подложив руку под щеку. Лицо ее было испачкано в саже, из-под верхней губы трогательно выглядывали белые зубы.

Старик ласково погладил ее по голове. Ее глубокие голубые глаза открылись, она все еще не могла отойти от сна. Затем она вскочила на ноги и крикнула:

— Сойер!

Она бросилась к нему, улыбаясь и протягивая руки. Сойер обрадовался этой встрече. Было так приятно увидеть снова знакомое лицо и услышать английские слова. Но она заговорила на своем языке, оживленно, чуть задыхаясь.

— С тобой ничего не случилось? — спросила она. — А я сплю! Это я вовлекла тебя в такие неприятности, когда пришла просить помощи. Мне очень жаль… Я…

— Говори по-английски, — перебил ее Сойер. — Я не понимаю вашего языка.

Клей засмеялась, тряхнув головой, и перешла на английский язык, хотя от чрезвычайного возбуждения путала слова. Он коснулся свежей царапины на лице девушки.

— Что это?

— Приходили охранники, — просто ответила Клей. — Мы, конечно, ждали их. Они сожгли дом, но мы успели убежать. Они ищут меня. И наверное, уже схватили бы, если не нападение на город. Ты имеешь к этому отношение? Расскажи, что произошло с тобой?

Голос сзади заставил Клей повернуться. Старик улыбался, но глаза его были тревожными и холодными. Клей вмиг сделалась серьезной и подвела Сойера к старику.

— Его зовут Затри, — сказала она. — Это мой дед. Он чудесный человек. Он говорит, что сейчас нельзя тратить время. Я рассказала ему об Огненной Птице и о том, что говорила Нете на ступенях до того, как появились стражники и Богиня. Мы ничего не знаем об Огненной Птице, но дед уверен, что это что-то очень важное. Он хотел бы услышать, что с тобой произошло, но сейчас на это нет времени. Селли уже проникают в город, и, возможно, нам придется сражаться на улицах. Дед надеется, что у тебя есть информация, которая может нам помочь.

— Что именно его интересует? — спросил Сойер.

Клей перевела вопрос, и глаза старика блеснули. Он наклонился вперед, выговаривая фразы на своем языке. Когда он замолчал, Клей начала переводить:

— Тысячи лет назад Изверы поработили наш народ. Нас лишили всех свобод, даже свободы учиться и думать. Для Изверов мы просто животные. Дед считает, что сейчас у нас появился шанс покончить с этим.

Он хочет, чтобы ты знал, что он не стал бы рисковать жизнью людей даже ради спасения своей внучки, если бы не надеялся, что у меня есть информация, которая может помочь сбросить иго Изверов. Но у меня не оказалось такой информации. Он надеется, что она есть у тебя.

— Постой, — перебил ее Сойер. — Скажи ему, что если он против Изверов, то я с ним. Я вмешался в эту историю, чтобы прекратить разграбление урановых шахт на Фортуне. Теперь я знаю обо всем этом гораздо больше. Я хочу вернуться на Землю и закончить свою работу. Кроме того, мне хотелось бы остаться в живых.

Он улыбнулся Клей.

— Но сейчас я не хочу ввязываться в борьбу с Изверами. Без них нам не удастся победить Селли, и они уничтожат всех. У Хомов есть защита против дикарей?

Она с беспокойством посмотрела на него и покачала головой.

— Насколько я знаю, даже Изверы не могут убить их. Дикари трепещут перед Изверами, но их страх кончается, когда они приходят в ярость, как сейчас. Я не знаю, что вызвало сегодня такой взрыв ярости с их стороны.

— Я хотел бы знать немного больше об этих дикарях, — сказал Сойер. — Уверен, что вы каким-то образом сумели договориться с ними, иначе вы все уже давно были бы мертвы.

— Но все началось совсем недавно, — возразила Клей. — Они начали беспокоить нас, когда пришли Изверы. Мы, Хомы, ничего не знали о них. Но мой дед долгое время был рабом в Замке я хорошо знал, где можно подслушать разговоры Изверов. Мы даже знаем, почему Изверы боятся дикарей.

Селли на нашем языке означает "младший брат", но в этом слове живет чувство соперничества и ненависти. Изверы говорят, что Богиня совершила страшный грех, позволив Источнику умереть. Теперь кара ждет всю расу. Изверы пришли сюда из нижнего мира. Это запретный мир. Никто не имеет права ходить туда. Но вскоре после того, как умер Источник, там начали вспыхивать огни, и Селли стали проникать на плавающие острова и нападать на нас. Они неуязвимы, как и Изверы. Утверждают, что внизу развивается новая раса богов, которая вытеснит Изверов, когда станет достаточно сильной. Поэтому Изверы ненавидят и боятся Селли.

— Но они совершенно непохожи на Изверов, — вмешался Сойер, — как…

— Это непонятно самим Изверам, — перебила его Клей. — И тем не менее сходство есть. Вспомни: Огненные Птицы появились на Земле, когда здесь начались вторжения Селли. Здесь, в Хомаде, никто не видел Огненных Птиц. Они появляются только на Земле.

— На другом конце Источника, — заметил Сойер. — Это очень интересно. Здесь есть какая-то связь. Три формы жизни должны соответствовать трем сторонам проблемы. Но…

Крики Изверов прервали его.

На мгновение в сарае воцарилась мертвая тишина, прерываемая только фырканьем лошадей и отдаленными звуками битвы. Когда Сойер пришел сюда, криков Селли не было слышно. Значит, они уже прорвались в город. "Если у Изверов есть оружие против них, — угрюмо подумал Сойер, — пора пускать его в действие".

Тишина длилась с полминуты. Затем ее разорвали крики Изверов и среди них тот, единственный, который Сойер узнал бы среди тысячи. Он мог исходить только из одного горла.

— Нете! — сказал он и ринулся к двери.

Затри двигался быстрее, чем можно было ожидать, судя по его виду. Он был уже рядом, когда Сойер открыл двери. Старик что-то крикнул, и один из Хомов погасил лампу. В конце улицы была видна какая-то возня.

Нете была в опасности. Сойер увидел вдали ее знакомую фигуру. Фонарики сережек бешено метались, бросая отблески света на лицо. Она боролась с двумя Изверами, которые тащили ее по улице к Замку. Она извивалась в их руках, выкрикивая бешеные ругательства. Но они, казалось, их не слышали. Их маски на затылках безразлично смотрели на пустынную улицу и на нескольких человек, которые наблюдали за происходящим, прячась в тени.

— Она, должно быть, следила за нами, — сказал Сойер. — Интересно, что предпримет Богиня.

— Заставит ее появиться на Церемонии, — сказала Клей откуда-то сзади. — И это будет концом той или другой. Но как бы то ни было, Изверы будут править, как раньше, если мы не найдем способа избавиться от них. Идем, нам нужно хорошо обдумать план действий.

— Хорошо. Но скажи мне одну вещь. Какого черта они носят эти двойные маски?

Откуда-то с улицы донесся спокойный голос:

— Интересный вопрос, мой мальчик. Посмотри, что я принес тебе.

Сойер сразу узнал этот голос. Эти глубокие органные тона могли принадлежать только одному человеку. Он обернулся:

— Альпер?

Из-за угла появилась грузная фигура и направилась к ним. Альпер двигался легко и без усилий. Видимо, энергия, которую он почерпнул от Огненной Птицы, еще не истощилась. Однако он уже немного ссутулился.

В обеих руках он нес бледные, улыбающиеся, со слепыми глазами маски Изверов.

10

Затри снова опустился на свой трон, в качестве которого ему служил тюк соломы. Бдительные Хомы сидели вдоль стен, по их лицам прыгали отблески света фонаря. Альпер стоял под балкой, слегка опустив голову, расставив толстые ноги и оглядывая всех присутствующих внимательным взглядом. Шум битвы в ночи усилился. Глухой вой Селли, младших братьев, разносился по тесным улицам Города. Он смешивался с боевым кличем Хомов и звенящими голосами Изверов. Альпер повернулся в ту сторону, откуда доносились звуки боя.

— Они хотят ускорить Церемонию Открытия, — сказал он Сойеру. — Я говорил с Богиней. С этими… — и он потряс двумя смеющимися масками, — … говорить очень просто. Пока ты и Нете беседовали на острове, я рассказал всю историю Богине. К счастью, твоего поведения она не смогла понять. И я ничего не сказал об Огненной Птице. Она не знает. — Он помолчал, зажал одну маску под мышку, а освободившуюся руку сунул в карман. Голос его стал угрюмым.

— Где она, Сойер? — спросил он. — Что ты сделал с Огненной Птицей?

Сойер лихорадочно вспоминал, не говорил ли он об этом вслух. Ведь тогда все было бы известно Альперу.

— Ничего я с ней не сделал, — ответил он. — Она там, где я ее оставил.

Легкий знакомый гул прокатился внутри его черепа. Снова передатчик! Сойер почувствовал, как гнев захлестывает его. Он двинулся к Альперу, даже не пытаясь скрыть своей ярости, которая была написана на его лице.

— Прекрати! — прошипел он. — Ты знаешь, что этим ты со мной ничего не сделаешь. Еще немного, и я сделаю так, что тебе придется убить меня!

Гул прекратился.

— Хорошо, хорошо, — сказал Альпер торопливо. — Я просто напоминаю тебе. Я знаю, что ты не лжешь. Ведь Нете тебя обыскивала. Я слышал весь ваш разговор, и у меня возникла интересная идея. Сюда меня привели сигналы передатчика. Это оказалось просто. Нападение дикарей оказалось весьма кстати для нас обоих. И ты, и я свободны, да и Клей тоже освободилась из плена. Теперь мы можем действовать, если этот старик поможет нам.

Он повернулся к Затри и начал говорить, потом пожал плечами и протянул одну из масок старику. Тот осторожно взял ее, глядя на Альпера испытывающим взглядом. Альпер одел на себя другую, смеющуюся маску и заговорил слегка приглушенным голосом.

— У меня есть план, как спасти твою внучку, ну и себя, конечно. Мне нужна твоя помощь.

Затри поднял руку, помолчал и тоже надел маску. Странно было видеть эти две смеющиеся маски Изверов, глядящие друг на друга. В овальных отверстиях одной из них виднелись голубые глаза Затри, а в другой — маленькие холодные глаза Альпера.

Альпер повторил свое предложение на английском. Затри, немного помолчав, как будто привыкая к мысли, что он понимает чужой язык благодаря маске, начал отвечать на своем языке. Хомы изумленно переглядывались между собой.

— В чем дело? — спросил Сойер у Клей. Девушка ответила ему удивленным взглядом.

— Это маски для общения, — сказала она. — Я думаю, что Нете выучила английский язык с их помощью. Изверы используют их для общения друг с другом. Они ведь живут очень долго, тысячи лет, и каждый достигает в своей области — в науке или в искусстве — таких вершин, что другие не могут их понять без специальной подготовки. Поэтому они создали маски, чтобы все могли понимать друг друга, о чем бы они ни говорили. Хотела бы я знать, как Альперу удалось добыть маски?

— Я тоже, — задумчиво сказал Сойер. — Я не очень-то доверяю Альперу. Слушай… что говорит твой дед?

— Он хочет знать план Альпера. Он говорит, что мог бы провести нас в Замок. Но только не сейчас. Церемония Открытия, может быть, уже началась. На улицах небезопасно.

— Я посвящу вас в свой план, — сказал Альпер приглушенным голосом. В улыбке его маски таилась коварная злоба. Может, выражение маски выдавало его истинные чувства?

— Сойер знает, где находится Огненная Птица. Я должен получить ее. После этого я заставлю Нете открыть Ворота на Землю…

— Как ты заставишь ее? — спросил Сойер. Смеющаяся маска повернулась к нему. Из-под нее послышался нетерпеливый голос Альпера.

— Ты дашь мне Птицу, а я освобожу тебя от передатчика. Разве это не справедливо? Я пойду к Нете и вмонтирую передатчик ей. После этого она будет делать то, что я скажу.

Сойер сомневался в этом, но не сказал ничего, так как Затри потребовал объяснений.

Альпер быстро изложил все. Затри что-то сказал Клей, и та подвела к нему Сойера, чтобы старик осмотрел голову англичанина. Но когда Сойер попытался заговорить, Альпер нетерпеливо перебил его.

— Не теряйте времени. Ты согласен или нет? Я заберу Птицу с собой на Землю, и тогда у меня не будет необходимости закрывать шахту. Клей может идти с нами, если захочет. Все, что нам нужно, это забрать Птицу и вмонтировать передатчик в Нете. Она откроет для нас Ворота, и мы все четверо уйдем отсюда с Огненной Птицей. Однако нужно сделать все до того, как начнется Церемония.

Затри что-то сказал. Клей не перевела, но Альпер пожал плечами и сказал:

— Ты должен довериться мне. Но… подожди! Он стянул с себя маску и подал ее Сойеру.

— На, одень ее. Тебе он поверит. Убеди его, Сойер. Скажи ему, чтобы он повел нас к Нете.

Сойер с любопытством посмотрел на маску.

— Я уже ношу кое-что, что ты дал мне. Я получил от тебя передатчик. Может, если я надену ее, то превращусь в барана?

Альпер фыркнул.

— Чепуха! Я же надевал ее, разве нет? Это — средство общения. Она воспринимает твои слова и делает их понятными твоему собеседнику. Изверы между собой общаются телепатически, но с Хомами им приходится говорить. Маски передают последовательность представлений. Человеческий мозг работает, как телеграф, он излучает волны, которые, усиливаясь маской, действуют на другой мозг.

Излучение альфа-волн служит несущей частотой для информации, передаваемой каппа-волнами. Впрочем, я не знаю всего этого, я просто предполагаю. Речь — не единственный способ общения, ты знаешь это. Есть еще запах и многое другое. А как передается информация в самом теле человека?

Сойер ухмыльнулся и надел маску на лицо. Она была холодная, гладкая и очень хорошо подходила по размеру. Сойер открыл глаза, посмотрел через овальные отверстия…

И все перед ним мгновенно изменилось. Теперь он видел все в четких чистых красках. Даже в детстве он не воспринимал мир таким красочным. А запахи! Запах сена привел его в состояние экстаза, а запах горящего масла показался ароматнее ладана. Сойер ощутил невероятное спокойствие, уверенность в себе. Излучение мозга? Да, наверное. Импульсы мозга обычно очень слабые и не воспринимаются органами чувств. Но маска — это и приемник, и передатчик.

Не удивительно, что Изверы, носящие такие маски, чувствуют себя богами!

Он увидел голубые глаза Затри, смотрящие на него сквозь прорези маски.

— Ты понимаешь меня? — спросил старик.

Затри говорил на языке Хомов. И то, что слышал, вернее ощущал Сойер, не было словами, а мгновенно меняющимися картинками в его мозгу. Не только картинками, но игрой света и тени, звуков, запахов… И весь этот комплекс ощущений каким-то таинственным образом воздействовал на различные области его мозга и приобретал смысл, облекался в оболочку известных Сойеру понятий. Слова Затри все еще звучали в воздухе, а в мозгу Сойера уже сформировался смысл его вопроса.

— Клей рассказала мне об Альпере. Ты лично доверяешь ему?

— Конечно нет, — ответил Сойер, — но весь вопрос в том, есть ли у нас выбор?

Он кивнул в направлении улицы, где слышался вой дикарей.

— Здесь сейчас небезопасно. Если сюда вернутся Изверы, они убьют всех нас. У вас нет оружия против них? Например, взрывчатки? — Он внимательно смотрел на Затри, чтобы оценить, понял ли он вопрос, смогла ли маска транслировать правильно смысл его слов.

— У нас есть кое-что, — сказал Затри. — Конечно, незаконно. Но насколько взрывчатка будет эффективна против дикарей, я не знаю. Неужели Изверы могут допустить, чтобы мы имели оружие против Селли? Ведь это будет оружие и против них самих. Они же одинаково неуязвимы. Но есть одно оружие, которое Изверы могут использовать. Я думаю, это скоро случится. Но оно небезопасно и для них самих, вполне естественно, что они не решаются. Они…

Послышался стук в дверь. Затем просунулась голова Хома, который что-то сказал и исчез. Затри перевел взгляд на Сойера.

— Башни замка начали светиться, — сказал он. — Значит, Церемония началась. И значит, Нете уже вошла в Холл Миров и ни — когда не вернется оттуда, как Нете. Богиня либо убьет ее, либо по гибнет сама. Если победит Нете, она наденет мантию и маску и станет Богиней. План твоего друга потерял смысл. Теперь человек может войти в Холл Миров только в виде жертвы.

Он беспокойно посмотрел на Клей. Сойер тоже взглянул на нее и был поражен новой красотой, которая преобразила ее лицо. Тогда Сойер посмотрел на Альпера и с облегчением увидел, что маска не прибавила привлекательности лицу старика. Он передал Альперу слова Затри и тот нетерпеливо фыркнул.

— Нете нужна Огненная Птица, — сказал он. — Мы должны приблизиться так, чтобы она заметила нас и узнала, что мы принесли Птицу. Как только это произойдет, я клянусь, что она бросит всю Церемонию и прибежит к нам. Без птицы ей не победить Богиню. Только дайте мне приблизиться к Нете с Огненной Птицей. Она сделает все, что я ей скажу. Она откроет нам Ворота, и мы вернемся на Землю.

Клей переводила все это Затри, который испытующе смотрел на Альпера. Наконец он нерешительно произнес:

— Ворота, о которых ты говоришь, очень опасны. Я не…

— Клей же прошла сквозь них? — сердито спросил Альпер, когда ему перевели слова Затри. Затри заговорил, обращаясь к Сойеру:

— Я послал Клей вслед за Нете, через Ворота, хотя это было чрезвычайно опасно. У нас не было другого выхода. Я спрятал Клей поблизости от того места, куда часто ходила Нете, чтобы заниматься магией.

— И что дальше? — спросил Сойер.

— Я много раз подсматривал за Нете из укрытия, но так ничего и не понял. Я видел, как она создает огненную пружину между пальцами и затем делает спираль в воздухе. Тогда я ничего не знал об Огненной Птице. Но я знал, что Нете проходит через спираль и уходит из этого мира. Иногда она исчезала надолго. Я подумал, что есть надежда спасти Клей, если она исчезнет из этого мира, где ей спасения нет.

— Я немножко помню, — заговорила Клей. — Я помню, как дедушка подтолкнул меня за Нете, помню, как быстро шла Нете, как я упала где-то в темноте. А потом Нете снова сделала огненную спираль — теперь я знаю, что это была Огненная Птица, — и…

Девушка затрясла головой.

— … я проснулась в урановой шахте, к в памяти моей не сохранилось ничего, кроме моего имени.

Она говорила по-английски, и Альпер быстро сказал:

— У меня большие подозрения, что темное место, где ты упала, — это Нижний Мир. Богиня мне многое рассказала. Она очень хотела знать как можно больше о Нете, и я, пользуясь этим, вытягивал из нее информацию. Я думаю, что Ворота — это кольцевой процесс, который…

— Если Богиня, — сказал Сойер, — в таком отчаянном положении, может, нам удастся столковаться с ней?

— Нет. Я это знаю точно. Вспомни, что мы для Изверов всего лишь не представляющие интереса животные. Они бессмертны, но ключ к их бессмертию — Огненная Птица. Ты не знаешь, что это может быть, Сойер?

Он глубоко вздохнул.

— Источник Миров — это настоящее чудо. Я не представляю, как он работает, но могу предположить, что это связь между Землей и Хомадом. Он соединяет эти два мира вместе. Но кроме того, это канал, по которому Изверы получают для себя энергию из мира, находящегося в другом измерении, в другом континиуме. Это труба, сделанная из чего-то, возможно, даже не являющегося материей. И это нестабильное что-то, находящееся постоянно в движении. Здесь, в Хомаде, где находится конец трубы, она сделана из материи Хомада, а на Земле — из земной материи. Другой конец трубы можно преобразовывать в любую другую материю. Так осуществляется контакт Хомада с другими мирами, с другими типами материи. Эта труба может мгновенно перестроиться для контакта с любым другим миром. По-видимому, она сделана из какой-то магнитной суспензии, частицы которой могут перестраиваться в зависимости от природы магнитного поля другого мира.

А что такое Огненная Птица? Это идеальный преобразователь энергии и проводник ее. Она преобразует энергию и передает ее тому, кто прикасается к ней. А откуда берется энергия? Отовсюду. Птица берет ее из самого пространства, из урановой руды. Именно так с ее помощью и открываются Ворота между мирами. А может быть, Птица изменяет частоту колебаний мозга и всех тканей при переходе из одного мира в другой, так что Ворота — всего лишь метаморфоза, которая происходит в нас самих при изменении нашей внутренней энергии.

Может быть, именно поэтому только Изверы могут открыть Ворота. Как мы теперь знаем, они состоят не просто из материи. Нете говорила, что они нечто подобное изотопам в нашем мире. Они могут преобразовывать свое тело в такую форму материи, которая может непосредственно получать энергию от Источника, заряжаться, как аккумулятор.

Альпер улыбнулся.

— На Земле электричество в дома подается через предохранитель. Вот почему она отключила поступление энергии с Земли на Хомад. Ведь если бы этого не произошло, чудовищное количество энергии с урановой шахты хлынуло бы сюда черен Источник, который вошел в контакт с Землей. Физическая связь Хомада с Землей существует, но энергия не поступает. Я полагаю, что именно поэтому Огненные Птицы не появляются на Хомаде, они не могут пройти через закрытую для энергии трубу.

Но я не знаю, что произойдет, если открытую Огненную Птицу опустить в Источник. Закрытый канал спасет нас пока что от… я не знаю от чего. Тем не менее Изверы страдают от отсутствия поступления энергии. Они спасаются только тем, что приносят жертвы Источнику. Но этого мало.

Изверы исчезают, когда потратят слишком много энергии. Куда? Где-то, как-то они пополняют свою энергию и возвращаются оттуда через ледяной туннель. Но что будет дальше? Я знаю, что и Нете, и Богиня боятся чего-то. Вот почему нам надо убедить Затри, чтобы он помог нам и чтобы мы могли убраться отсюда поскорее. Скажи ему, Сойер!

Клей быстро переводила слова Альпера. Теперь Затри внимательно смотрел на Альпера сквозь прорези маски.

— Спроси, зачем ему все это нужно? — сказал он.

— Конечно, чтобы получить Огненную Птицу, — нетерпеливо ответил Альпер. — Я хочу с ней вернуться на Землю.

— Что даст тебе Огненная Птица?

— Бессмертие, — ответил после паузы Альпер. — Что мне еще нужно? Молодость, сила, бессмертие. Разве этого мало?

Затри спокойно заговорил.

— А почему я должен помогать тому, чтобы на твоей земле появились бессмертные, появилась раса, подобная нашим Изверам? Ваш народ такой же, как и наш. Мы люди, а не боги! Нет, бессмертных не должно быть среди людей. Я и сам старик. Скажи Альперу: я считаю, что людям нужно стареть. И встречать смерть человек должен, считая ее отдыхом после трудного жизненного пути. Ни один человек не должен стремиться к вечной юности! О, нет! Я не хочу, чтобы этот землянин получил Огненную Птицу и стал бессмертным! Я не поведу его в Замок!

Сойер внезапно рассмеялся с облегчением и радостью:

— Молодец, Затри! — сказал он. — Я тоже не верю ему. И пусть он убивает меня своим передатчиком…

Он резко повернулся к Альперу и презрительно посмотрел на него сквозь овальные отверстия маски.

— … но я не хочу тебе больше помогать! Если тебе нужна Огненная Птица, то от меня ты ее не получишь…

Альпер нетерпеливо шевельнул рукой.

— Ну, хватит, — сказал он. — Я ожидал этого. Теперь за это дело возьмусь я сам. И помните, что вы сами хотели этого.

Пока они стояли в замешательстве и смотрели на Альпера, гот крикнул громко и пронзительно. С улицы ответили звенящие голоса Изверов. Прежде чем кто-либо успел опомниться, дверь слетела с петель, сорванная сильными руками Изверов.

В дверях стояли две закутанные в мантии богоподобные фигуры. Третья фигура стояла за ними, с презрением оглядывая грязный сарай.

Одним рывком Альпер сорвал маску с лица Сойера. Мир для Сойера снова стал прежним: с белыми красками, с обычными запахами и звуками. Совсем не как в кино, подумал Сойер, как будто цветной широкоэкранный фильм стал черно-белым. Он не успел выхватить обратно маску у Альпера. Тот уже натянул ее на себя и проговорил что-то, приглушенно, но отчетливо.

Изверы, хотя их маски были не на лицах, а на затылках, прекрасно поняли его.

— Вы можете арестовать девушку, — спокойно сказал Альпер. — Богиня хочет принести ее в жертву. Этот человек и старик пойдут с нами. Остальных можете уничтожить.

Он повернулся к Сойеру. В холодных глазах его плясали огоньки торжества.

— Ну, вот, — сказал он, — это твой последний шанс, мой мальчик. Мне нужна Огненная Птица!

11

Голос Альпера еще не успел стихнуть, а в мозгу Сойера промелькнули тысячи разнообразных вариантов освобождения, большей частью невыполнимых. От дикого воя Селли дрожали стены. Крики людей и звуки битвы были уже совсем рядом.

— Быстро! — сказал Альпер и сунул руку в карман. — У меня на руках все козыри, Сойер. Не будь дураком. Я могу убить тебя. Я могу лишить тебя чувств. Изверы могут разорвать тебя на части. Дай мне Огненную Птицу, и ты получишь все, что хочешь. Если ты откажешься…

Один из Изверов издал рокочущий звук и двинулся вперед, как мраморный ангел возмездия, величественно подняв свою длинную руку. Он сказал что-то на своем языке. Что-то очень презрительное. Он обошел Сойера, схватил за руку Клей и потащил ее вдоль сарая к двум Изверам, стоящим у двери. Они расступились, чтобы дать им пройти, и Извер с Клей исчезли в темноте.

Дикий бессмысленный прыжок Сойера вслед им был остановлен сильной рукой одного из оставшихся Изверов, который схватил его за плечо. Он так тряхнул Сойера, что у того лязгнули зубы.

— Подожди! — закричал Альпер. — Извер, подожди! Дай мне поговорить с ним. Богиня обещала мне это, помни!

Извер вздохнул, но отпустил Сойера.

— Сойер, будь благоразумен, — нетерпеливо сказал Альпер. — Слушай, я договорился с…

Он замолчал, бросил быстрый взгляд на Извера и поспешно скинул маску.

— Я не хочу, чтобы они слышали нас, так как обещал Богине добыть Огненную Птицу для нее. Она хочет получить ее обратно и скрыть факт кражи. Я думаю, что украла Огненную Птицу не Богиня, а Нете. Но самое главное то, что Птица исчезла, и Богиня готова обещать все, лишь бы вернуть ее. Если я не принесу Птицу, она убьет меня. А моя смерть, это и твоя смерть. Умру я — умрешь ты, помни! Что ты скажешь, Сойер?

Сойер слушал шум боя, такой близкий, что Альперу приходилось повышать голос, чтобы Сойер мог его расслышать. Он знал, что действовать надо быстрее. Ведь следующим шагом Альпера будет приказ обыскать его, а Птица в данный момент была у него в кармане. Нельзя было терять времени. Он бросил взгляд на Затри, у которого на лице все еще был маска.

— Хорошо, — сказал он. — Ты победил.

Он слегка шевельнулся, чтобы ощутить тепло Огненной Птицы.

— У меня нет Птицы, но я знаю, где она. Мне нужен свет.

— Не показывай ее, — быстро сказал Альпер. — Изверы не должны видеть…

Тяжело вздохнув, Сойер кивнул Альперу, тот снова натянул на себя маску. Сойер сделал три шага вперед и подошел к лампе. Все глаза смотрели на него, все лица были полны ожиданием. Голубые глаза Затри блестели сквозь прорези маски. Никто не знал, что будет дальше. Но все Хомы были готовы действовать.

Сойер внезапно расхохотался. Одним резким движением он швырнул лампу прямо в кучу соломы. Хомы, сидящие там, попрыгали в разные стороны, причем Сойер краем глаза увидел, как один из них раскидал горящее сено в стороны. Хом понятия не имел, что задумал Сойер, ему было ясно одно — землянину понадобился пожар.

Сойер тут же бросился на Альпера. Руки его стиснули кисть Альпера и заломили ее назад. Сойер крикнул:

— Затри!

Но кричать не было необходимости. Пламя еще не успело охватить сено, как Затри был уже на ногах и отдавал приказы своим людям. Один момент Хомы были в замешательстве, и Изверы, издавая угрожающие звуки, двинулись к борющимся Сойеру и Альперу. Но перед ними возникла толпа Хомов, которые быстро пришли в себя и бесстрашно бросились на возвышавшихся, как башни, богов.

Изверы пошатнулись от неожиданного нападения. Но вот они встали покрепче, широко расставив ноги, и начали отражать атаку. Каждый удар ломал кости людей. Хомы ничего не могли сделать с Изверами, но отчаяние придавало им силы и заставляло забыть страх о смерти.

Сойеру потребовались все силы, чтобы удержать огромное тело Альпера, и некоторое время он думал, что это ему не удастся. Но вот Альпер прекратил сопротивление.

Сойер подумал, что это уловка, и продолжал крепко держать его за руку. Но затем он понял: просто Альпер экономит силы, которых у него было не так много. Сойер вывернул руки Альпера и, задыхаясь, посмотрел на то, что происходит вокруг.

Дым обволакивал весь сарай. Огонь с треском пожирал сухое сено, и этот треск, усиливаясь с каждой секундой, переходил в оглушительный вой. В сарае стало очень жарко и светло. И Хомы, и Изверы поневоле отступили подальше от огня — к дверям.

Перепуганные лошади ржали и старались вырваться на свободу. Многие уже порвали привязь и перескочили через низкий барьер. Вся эта кричащая, лягающаяся, борющаяся масса людей и животных вывалилась из сарая на улицу. Сойер и Альпер волей-неволей последовали за ними. С дальнего конца улицы доносился вой дикарей. Он становился все громче. Сойер и устроил пожар специально, чтобы привлечь их внимание. Он знал, что Хомы, сколько бы их ни было, не смогут противостоять двум Изверам. Но он надеялся, что дикари задержат их.

Он сжал зубы и без предупреждения ударил Альпера в висок. Тот охнул и лишился чувств.

— Затри! — крикнул Сойер, осматриваясь вокруг.

Старик, как бульдог, вцепился в холодную руку Извера и висел на ней. Над ним склонилось надменное лицо. По нему стекал пот, но это бесстрастное лицо по-прежнему не выражало никаких эмоций. Извер стряхнул со второй руки нескольких Хомов и поднял свой громадный кулак над головой старика. Сойер крикнул что-то вроде "берегись!", но кулак уже опустился, и дни Затри должны были кончиться в эту минуту.

И вдруг, совершенно неожиданно, Извер исчез. Ослепительный свет и обжигающее тепло — вот все, что осталось от него. Облачко молекул рассеялось в воздухе. Энергия Извера кончилась, и он исчез, испарился, отправился в путешествие по таинственному кругу, куда отправляются все Изверы, когда беззвучный зов настигнет их.

Затри покачнулся и чуть не упал, когда из его рук внезапно исчезла рука, которую он держал. Он покачал головой, на которой все еще была надета маска.

Сойер наклонился, стянул маску с лица Альпера и одел ее на себя. Снова мир преобразился перед ним, наполнился сочными красками, ароматами, волшебными звуками. Маска сидела очень плотно. Сойеру стало ясно, почему даже во время драки Затри не потерял свою маску.

Внезапно Альпер пришел в себя. Он взглянул на Сойера, и рука его потянулась к карману.

Сойер наклонился, схватил его руку и рывком поставил старика на ноги.

— Сюда! — спокойно скомандовал Затри, и он бросились вдоль улицы, волоча за собой Альпера.

Они приблизились к какой-то двери. Затри что-то крикнул через плечо своим людям, а Сойер, оглянувшись назад, увидел, что последний Извер боролся с десятком извивающихся Селли, глаза которых сверкали золотом в свете пожара.

Для такого именно момента Альпер берег свои силы. Он внезапно рванулся и освободился из рук Сойера. Затем он бросился к стене и с торжествующим смехом сунул руку в карман.

Сойер, уже собираясь прыгнуть за ним, внезапно ощутил в голове сильный гул и остановился. Альпер, держа руку на кнопке, решил говорить, диктовать условия. Он мотнул головой в сторону Затри и сказал, задыхаясь:

— Прикажи ему… вести нас… в замок. Сейчас.

— На чьей ты стороне, Альпер? — едва шевеля губами, спросил Сойер. — Когда ты лгал? Когда договаривался со мной или когда говорил о переговорах с Богиней?

— Я на своей стороне, на стороне Альпера, идиот! — хрипло ответил Альпер, наслаждаясь своим триумфом. — Я не лгал. Мы договорились с Богиней — моя жизнь за Огненную Птицу. Но я ей не верю. Я говорю тебе, что мы для Изверов всего лишь животные. Может, она и не убьет меня, но наверняка не отпустит нас на Землю и не отдаст мне Огненную Птицу. А мне нужна Птица — или ничего. Поэтому мой план относительно Нете остается в силе, если старик поведет нас. Он поведет?

Альпер многозначительно пошевелил рукой в кармане.

— Тебе лучше уговорить его, мой мальчик!

Для Затри весь этот разговор был лишен смысла, но общую картину происходящего он понял. В неверном свете пожара его движения были молниеносны. Рука его бросила кольцо серебряной веревки. Она захлестнула шею Альпера и стала натягиваться — все туже и туже, глубоко врезаясь в жирный загривок. Альпер стоял, будучи не в силах двинуться с места.

— Скажи, чтобы он прекратил, Сойер! Это же и твоя жизнь! — прохрипел он.

— Не говори! — спокойно сказал Затри. — Я догадываюсь, что он сказал. Мне жаль, юноша, но сейчас я должен думать о Клей. Скажи ему, чтобы он не двигался, пока я не прикажу. Я могу убить его одним движением. Я стар, но сил у меня хватит.

— Сойер, ты хочешь умереть? — в отчаянии вопил Альпер. — Скажи ему…

— Он сказал, что ты можешь убить меня, — безразличным голосом ответил Сойер, — но сам умрешь первым. Он думает о Клей. Альпер, я…

— Скажи, чтобы он вытащил руку из кармана, — заговорил Затри. — Скажи, что, если он не послушается меня, он умрет. Он боится смерти. И пусть он знает, что ни его жизнь, ни твоя, ни моя собственная — ничто не встанет между мной и тем, что могу сейчас сделать.

Сойер перевел. Медленно, неохотно Альпер вынул руку из кармана. У Сойера вспыхнула надежда, и он сказал:

— Вытащи из меня передатчик! Альпер взорвался.

— Нет! Я не сделаю этого! Даже если вы убьете меня сейчас!

— Он не вытащит, — ответил Затри. — Я знаю. Мы оба старики, и мы понимаем друг друга.

Он усмехнулся.

— Я поведу вас в Замок. Ты знаешь, почему я передумал, почему я решил дать Альперу возможность получить Огненную Птицу и бессмертие?

— Почему?

— Чтобы человек стал богом, нужно нечто большее, чем Огненная Птица, — ответил Затри. — Я слишком стар и не могу всего этого объяснить тебе. Альпер может стать бессмертным, но никогда не сможет стать неуязвимым.

Он рассмеялся.

— Передай ему это!

— С этого момента мы должны говорить только шепотом, — тихонько сказал из-под маски Затри.

Сойер посмотрел назад, во тьму извивающегося туннеля. С тех пор, как они покинули шумные улицы, им пришлось долго идти под землей. Затри, держа веревку, захлестывающую шею Альпера, внимательно разглядывал стены. Квадратные каменные блоки, сложенные тысячу лет назад, были скреплены между собой светящимся раствором. Чистый мягкий свет струился от стен, и они шли по кажущемуся бесконечным коридору из светящихся квадратов.

Но вот Затри остановился: один из квадратов перед ним стал темнеть, как будто кто-то повернул выключатель и прервал подачу энергии. Затри нажал на угол, и каменная панель бесшумно отошла в сторону. Перед ними открылся темный проход.

— Если нам повезет, — сказал Затри, повернувшись к Сойеру, — то охранников здесь не будет. Церемония уже началась, и все Изверы, которые не дерутся на улицах, сейчас в Холле Миров. Мы сейчас прямо под ним. Камера с жертвами тоже рядом. Изверы не боятся, что они сбегут.

Затри тихо рассмеялся сардоническим смехом. Сойер не понял, почему.

— Единственный путь, открытый для бегства, Изверов не беспокоит. Идем и будь осторожен.

Сойер пошел за двумя стариками.

Ему показалось, что он внезапно оказался у водопада Ниагары. Он остановился, оглушенный, и, задрав голову, смотрел, как вверх поднимаются золотые струи, которые затем скрываются в туманной бесконечности.

Но вот они уже стоят перед длинной лестницей, ведущей вверх. Лестница зигзагами огибает золотой водопад, подобно золотой молнии среди золотых облаков. Сойер догадался, что и золотые струи и золотые облака — это всего лишь золотые занавеси, спускающиеся сверху — прямо из золотого неба.

— Нам нужно подниматься, — прошептал Затри. — Только тихо! Если кто-нибудь появится — прячьтесь за занавеси. И молчите!

Они поднимались быстро, стараясь ступать бесшумно. На третьем этаже Затри начал огибать занавеси и заглядывать за них.

За занавесом открылась маленькая шестиугольная комната, похожая на ячейку в пчелиных сотах. На стене ее переливались разные цвета, смешиваясь между собой в причудливых сочетаниях и снова распадаясь в каком-то неуловимом ритме. Взгляд не мог оторваться от игры света, она буквально зачаровывала зрителя.

— Не смотрите, — предупредил Затри. — Это гипноз. Скажи Альперу. Он нам нужен.

Сойер, не поворачиваясь, предупредил Альпера. Сам он смотрел на сонную Клей, которая сидела в углу шестигранника, уронив руки на колени, откинув голову назад и глядя остановившимся взглядом на непрерывно меняющийся цветной рисунок на стенах.

Сойер тоже смотрел на стену и перед его взором появилась комната, громадная и очень странная. Сойер с усилием отвел свой взгляд. Он не знал, верить ему своим глазам или нет.

Затри постучал по стеклянной стене шестиугольника. Клей еле заметно шевельнулась и снова села неподвижно, запрокинув голову и не отводя глаз от игры света. Затри постучал снова. Очень медленно Клей повернулась.

— Хорошо, — прошептал Затри. — Мы еще не опоздали. Ее можно спасти. Юноша…

Он повернулся, пристально глядя на Сойера.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, — мягко сказал он. — Слушай внимательно. У меня разработан свой план. Но риск очень велик. Я хочу, чтобы ты знал об этом. Риска избежать нельзя. Для нас нет другого пути — либо свобода, либо жизнь в рабстве под гнетом Изверов.

Он помолчал, не сводя глаз с Сойера, затем сказал:

— Я хочу спросить тебя: Огненная Птица сейчас с тобой?

Сойер колебался, стараясь понять, что кроется за этим вопросом, за таким пристальным взглядом. Но не пришел ни к какому выводу.

— Да. Она у меня. Затри глубоко вздохнул.

— Я рад. Значит, мы можем остаться живы, несмотря ни на что.

Альпер смотрел, как они беседуют, стараясь уловить смысл слов. Во взгляде его рождалось подозрение.

— Что он говорит! — обратился он к Сойеру. — Переведи!

— Успокойся! — Затри дернул веревку и погрозил Альперу. — Еще одно, прежде чем мы начнем действовать, — сказал он Сойеру. — Ты видишь Клей. Она в гипнозе, совершенно беспомощна. Есть только один способ освободить ее.

Он засмеялся.

— Изверы нас хорошо знают. Они могут не охранять эти камеры, так как никто не может освободить пленника, не заняв его места.

Говоря это, он резко вышел вперед и толкнул Сойера с такой силой, что тот пошатнулся и навалился плечом на стену. К своему удивлению, он почувствовал, что стена поддается под его тяжестью.

12

Это был момент полной дезориентации. Стены камеры, казалось, двигались относительно друг друга в сложном взаимодействии, как великолепно отлаженная машина. Когда Сойер упал на пол камеры, он увидел, что Клей вытолкнуло из камеры движущимися стенами. Это была ловушка. Когда он вскочил на ноги и бросился к стене в отчаянии, в тщетной попытке вырваться, он увидел лицо Затри в маске, прижавшееся к стеклу с той стороны, услышал его голос, мягкий и чистый.

— Прости меня, юноша, — сказал он. — Я пришел сюда, чтобы самому занять место Клей. Но лучше, если там окажешься ты, так как для тебя не обязательно все кончится смертью. У тебя есть шанс. А для любого другого… Он обреченно махнул рукой.

Клей упала на колени возле Затри. Дед осторожно и нежно поднял ее. Сойер смотрел на них сквозь переменчивые взоры на стекле. Они уже начали гипнотически действовать на него, так что он даже не мог сфокусировать на них свой взгляд. Сон уже затуманил его мозг. Он постучал по стеклу.

— Закрой глаза, — сказал Затри. — Не смотри на стены, пока я говорю. Нет, это не убийство. Ведь если ты умрешь, умрем и мы. Но у тебя есть шанс спастись и спасти всех нас. Может быть, и весь наш народ. Если бы у меня был хоть малейший шанс, я пошел бы в камеру сам. Но только у тебя есть амулет — передатчик. Ты один сможешь сопротивляться гипнозу, когда настанет высший момент Церемонии. Только ты.

Он взглянул на Альпера, который смотрел на все это, ничего не понимая. Затри слегка дернул веревку.

— Как твоя жизнь — в его руках, так и его жизнь — в моих. И я не пожалею ничьей жизни, чтобы достичь цели, к которой стремлюсь. Если бы Альпер согласился избавить тебя от передатчика и вмонтировать его в меня, я бы поменялся с тобой местами. Но он не сделает этого. Итак, тебе придется идти на Церемонию в качестве жертвы, но не беззащитной. У тебя есть передатчик. У тебя есть Огненная Птица. У тебя есть такой шанс, какого не может быть ни у кого.

Моя цель — сбросить иго Изверов и освободить мой народ. Я знаю, что тебе наше дело чуждо, но я не могу щадить ни тебя, ни себя. Я должен сделать все, что могу, чтобы достичь своей цели. Теперь слушай меня, потому что времени у нас мало. Ведь в любой момент ты можешь попасть на Церемонию.

Сойер, внимательно слушающий старика с закрытыми глазами, услышал тревожный шепот Клей. Он открыл глаза и сквозь переливающуюся всеми цветами стену увидел, как девушка подняла голову и стала изумленно осматриваться вокруг себя. Затри мягко встряхнул ее.

— Ты пойдешь на Церемонию не беспомощный, — продолжал он, — не загипнотизированный, не слепо повинующийся им. Каждый раз, когда ты почувствуешь, что начинаешь терять волю, ты можешь попросить Альпера тронуть слегка кнопку управления передатчиком. Я все объясню ему. Малейшего звука в твоем мозгу будет достаточно, чтобы нарушить гипноз.

Что происходит на Церемонии, никто не знает, известно только, что жертву, прежде чем ее скормят Огненным Птицам, необходимо загипнотизировать. Но еще до того, как подойдет твоя очередь, вмешаются мои Хомы. Может быть, они спасут тебя. У нас есть взрывчатка. Я надеюсь взорвать стену Замка, чтобы туда ворвались Селли. Таков мой план. Если он сработает, ты спасен.

Перед окончанием Церемонии башни Замка начнут светиться, и все дикари соберутся вокруг него. Может, нам удастся взорвать стену самого Холла Миров и направить Селли на Изверов. Начнется драка. — Глаза старика заблестели в отверстиях маски. — Тогда у Изверов не останется выбора — им придется применить свое последнее оружие. Я надеюсь, что Селли возьмут верх над Изверами. Но если этого не произойдет, у нас останется последняя возможность. Все будет зависеть от тебя…

Он замолчал в нерешительности.

— Ты слышишь меня? — спросил он. — Открой глаза на секунду. Я хочу убедиться, что ты еще в своем уме. Слушай! Если ты увидишь, что побеждают Изверы, тогда сам выбирай момент. Когда ты решишь, что пора, прорывайся к Источнику. Ты должен бросить туда Огненную Птицу — бросить ее открытой!

— Но… Альпер говорил… — попытался возразить Сойер.

— Альпер прав, это очень опасно. Бессмертие Изверов зависит от Источника, мы не можем убить их. Но… мы можем уничтожить сам Источник. Конечно, это может погубить город, может взорваться весь Верхний Мир, Хомад. Но… — Затри сделал паузу. — Если победят Изверы, мы все погибнем. Лучше погибнуть в бою, чем быть принесенным в жертву. Лучше погибнуть, уничтожив целую расу богов, чем умереть одному. Лучше погибнуть, зная, что после тебя останутся свободными люди, которые вечно будут благодарны тебе за то, что ты сделал для них.

Затри замолчал, с трудом переводя дух. Наконец он сказал:

— У нас мало времени. Лучше будет, если ты скажешь Альперу, что он должен делать, только не упоминай об Огненной Птице. Если он поймет, что Птица для него потеряна, он может отказаться помогать нам. — Он кашлянул.

— Взгляни на меня, юноша, — сказал он. — Только на секунду открой глаза. Я не прошу у тебя прощения, но я должен сказать, что я сделал то, что должен был сделать. Если умрешь ты, умрем мы все. Если ты победишь, победим и мы. Мне бы очень хотелось сделать все самому. Ты веришь мне?

Сойер встретился с ним взглядом сквозь переливающуюся радугу стекол.

— Я тебе верю. Я не говорю сейчас о прощении. Если мне удастся выбраться живым, тогда и поговорим о том, что ты сделал. Но я тебе верю. — Он повернулся к Альперу. — Альпер, я…

Он посмотрел на Альпера.

— Альпер! Затри, разбуди его!

Альпер безвольно прислонился к стеклянной стене, глядя расширенными глазами на игру света. Он уже был под гипнозом. Затри сильно встряхнул его, чтобы разбудить. Клей сонно смотрела на них. Сойер звал Альпера, не рискуя кричать громко:

— Альпер! Альпер! Ты слышишь меня? Альпер, проснись!

— Я не сплю, — внезапно сказал Альпер, вырываясь из рук Затри. — Со мной все в порядке. Но… Сойер? Ты видишь? Ты понимаешь, куда попал?

Сойер не смотрел. После первого своего ощущения бесконечности, которая таилась в этих сполохах цветного пламени, он больше не хотел смотреть. Да и времени не было.

— Слушай меня, — сказал он. — Если ты хочешь получить Огненную Птицу, то сделаешь то, что я скажу. Альпер, ты слышишь меня?

— Да, да, — рассеянно сказал Альпер. — Что ты хочешь сказать?

Сойер быстро пересказал ему разговор с Затри, умолчав об Огненной Птице. Но Альпер что-то бормотал про себя:

— Сердце атома… Танец атома… Электроны… на семи оболочках. Огненные круги в камерах, где крутятся электроны! Сойер, ты понимаешь, что это? Я и раньше предполагал это, а сейчас полностью убедился, что…

Сойер смотрел на Альпера сквозь цветное стекло, не совсем понимая, что случилось. Стеклянная стена начала вдруг вибрировать. Фигура Альпера стала расплываться, и голос его стал вибрировать. Как будто и звуковые и световые волны модулировались вибрацией стен.

— Это электрон! — сказал Альпер. — Космотрон, синхротрон, все, что ты хочешь. Что-то внутри его создает силы, которые разгоняют электроны в камере. Планетарный циклотрон! Где-то здесь находится аппаратура, фокусирующая пучок высоко-энергетических лучей. Ты видишь?

И голос, и лицо Альпера расплывались все больше. Расплывалось все: и тревожные глаза Затри в отверстиях маски, и поднимающаяся фигурка Клей. Вибрация была такой, что заставила дрожать все молекулы в его теле. Движущиеся цвета на стене вдруг двинулись на него, проникая в самый центр его мозга. И последними остатками своего сознания Сойер стал Молить Альпера о помощи…

И вот в его мозгу послышался шепот. Шепот становился все громче. Вот уже прерывистый ток крови в жилах стал казаться ему отдаленным рычанием льва…

Сойер, с трудом сохраняя сознание, крикнул в золотистый туман, наступающий и затопляющий его:

— Хватит, Альпер! Хватит! — и рычание льва стало стихать, превращаясь в еле слышимый шепот, который проникал в его плоть, заполняя артерии и вены, сохраняя его разум живым и светлым.

Вокруг него больше не было стеклянных стен. Он находился внутри цветного шара, он стал его центром. Стены шара вращались вокруг него, и их вращение увлекало за собой мозг Сойера, погружая его в сладостное забвение. И только шепот в мозгу не давал подчиниться этому вращению, заставляя оставаться в сознании.

Он помнил, что говорил Альпер до того, как вращение стен скрыло его от Сойера. Атомы. Танец атомов. Циклотрон. Стеклянные стены — это электронные оболочки. А он сам ядро, вокруг которого крутятся электроны. Их вращение захватывало его.

Где-то высоко, в золотом небе, на золотых тронах сидели Изверы. Снизу они казались не больше кукол. Они плыли в необъятном пространстве по замкнутому кругу, в центре которого находился он. Но круг был настолько большой, что сознание Сойера отказывалось воспринять его. Он тщетно пытался вернуться к реальности, изгнать из своего мозга это потрясающее душу видение. Но ему оставалось только смотреть.

Вокруг него сидели на золотых тронах торжественные ангелы. Они смотрели на него, и их троны висели в воздухе, не поддерживаемые ничем. Они плавали в золотом тумане. Но у их ног что-то поблескивало. Может, невидимый помост, на котором стояли их троны? Помост из стекла?

Ангелы были не на всех тронах, многие из тронов были пусты. Где же остальные? Может, они испарились, израсходовав всю свою энергию, и отправились в таинственное путешествие, откуда они вернутся, возвратив запасы энергии.

В центре круга находился шар, такой яркий, что Сойер не мог смотреть на него. Он находился между двумя высокими фигурами, которые смотрели друг на друга, между ними вспыхивали зеленые молнии. Но он не мог сейчас сфокусировать свое зрение. Потому что теперь он сам кружился, кружился по широкой орбите. Где-то глубоко под ним он видел головы, увенчанные стеклянными коронами. На головах было по две маски, одна слепая, без выражения, смотрящая назад пустыми глазницами, другая, живая, улыбающаяся, смотрящая вперед. Одна из масок смотрит в прошлое, другая в будущее, подумалось Сойеру.

Теперь он уже кружился по снижающейся орбите, спускаясь все ниже и ниже. Вот он уже находится ниже уровня тронов, где сидели ангелы, и спускается все ниже, вглубь, туда, где кружится золотой туман. Теперь он увидел золотые троны снизу. Они стояли на твердых площадках. Сойер видел ноги Изверов, бесчисленное количество пар ног, уходящих в бесконечность, в ничто.

Теперь он пролетал уже где-то сбоку от них. Это была самая удивительная точка орбиты. Он увидел, что троны стоят на золотой туманности, окружая ослепительно сияющий шар. Он не мог смотреть на этот шар, его глаза не выдерживали такого света.

Из стеклянного шара вырвались языки пламени, которые скрещивались, перехлестывались между собой, сворачивались в невообразимые спирали.

Он был не один в своем полете через золотое пространство, наполненное золотыми копьями света. Другие светящиеся точки кружились по своим орбитам вокруг сонма богов. Это были маленькие человеческие фигуры, заключенные в шестиугольные камеры. Они были неподвижны в своем стремительном движении вокруг ослепительного солнца. Сойер не мог сосчитать их — так их было много. Но он вспомнил, что говорил Альпер, и, закрыв глаза ладонью, сосчитал орбиты. Семь. Семь орбит, по которым бесчисленные электроны вращались вокруг ослепительного ядра, на которое невозможно смотреть.

Ядро становилось все ярче. Когда Сойер взглянул на него сквозь ресницы, он увидел, как одна из коленопреклоненных фигур, затянутая неведомой силой, нырнула в самый центр шара. На мгновение темный силуэт мелькнул на ослепительно ярком фоне и исчез в самом центре, между двумя Изверами, которые стояли, глядя друг на друга сквозь шар. Сильная вспышка обожгла глаза Сойера.

И вновь между Изверами стали проскакивать зеленые молнии.

Сойер напрасно пытался привести свои мысли в относительный порядок. Слишком многое случилось, слишком многое он увидел, и все, что он видел, не поддавалось его пониманию. Непрерывное кружение по орбите действовало на него гипнотически, но слабое гудение в мозгу помогало ему держать сознание ясным.

— Чуть больше, Альпер, — сказал он, и голос его зарокотал в ушах, многократно отраженный стенами камеры. Он подумал о диске в руках Альпера, из которого слышится его голос. — Немного. Вот так, теперь хорошо.

Шум в ушах стал сильнее, но размышлять стало легче. Он пытался понять, что с ним происходит, подыскать аналогию, Чтобы найти удовлетворительное объяснение. Я — ось, вокруг которой вращается камера. Я был протоном, когда растолкал все электроны стены и оказался в камере. Но теперь я сам электрон и вращаюсь вокруг Огненного шара. Кто знает, из чего состоят электроны? Никто. — И тут в его мозгу возникла картина — маленькие электроны на своих орбитах, и каждый из них — это шестиугольная камера со скорчившимся в ней неподвижным человеком. Громадным усилием воли он отодвинул от себя это видение.

Что это за стеклянный шар, вокруг которого крутятся электроны? Ядро этого атома имеет семь энергетических оболочек. Атом урана? Вокруг его тяжелого ядра крутятся электроны по семи орбитам. Именно уран высасывается Огненными Птицами с полюса Земли. Так, может быть, это…

"Источник! — догадался он. — Источник Миров?"

Он напряг свои глаза, стараясь рассмотреть Огненный шар, тщетно стремясь проникнуть взглядом в это ослепительное сияние и увидеть дальний конец Источника, где он совмещается с Землей.

Но он не мог. Однако теперь он видел более четко две фигуры, которые стояли друг против друга, разделенные Огненным шаром. Фигура в белой мантии и что-то колеблющееся, темное, над чем плавала белая маска.

Богиня и Нете. Нете и Богиня.

Значит, это и есть Открытие, после которого одна из них уйдет отсюда живой и торжествующей, а ее соперница останется здесь, около Источника. Интересно, подумал он, кто может заставить умереть Извера? Как смерть может победить неумирающего бога?

Электроны мчались по орбитам. Когда жертвы, одна за другой устремлялись в центр ослепительно сияющего шара, между двумя соперницами ярко вспыхивало пламя.

Электроны с внешних оболочек заменяют те электроны, которые ныряют с внутренних оболочек в белое пламя. Как только один из электронов падает, сразу происходит перераспределение на всех семи оболочках. Одну за другой они вырывают из стен камеры с жертвами и швыряют их в огонь, когда им это нужно. Мы…

Внезапный толчок смешал его мысли. Его перебросило ближе к огню. Внутренние орбиты требовали еще электронов, в одним из них оказался Сойер.

— Сейчас, — подумал он, — я нахожусь на шестой оболочке затем окажусь на пятой. И так, шаг за шагом, я буду падать все ниже, все ближе к пламени, пока не рухну в него вслед за остальными, чтобы дать энергию двум Богиням, которые хлестали друг друга кнутами из зеленых молний. Что это за оружие? Как они черпают энергию из пылающего Источника?

И как бы для того, чтобы он получил ответ, пламя между Богинями стало меньше, и Сойер мог видеть более ясно и четко. Один из электронов, который должен был упасть, чуть замешкался над Источником. Может, несчастная жертва от толчка пришла в себя, в то время, как она должна была падать в полном забытьи.

Зеленое пламя захирело, погасло. И Сойер одно мгновение мог видеть все неослепленными глазами. Правда, он боялся заглянуть в самую глубину Источника. Но он хорошо видел двух Изверов, которые остановились передохнуть перед тем, как продолжить битву.

Огромные, злобные, полуприкрытые ресницами глаза Нете, как глаза змеи, горели тем же адским пламенем, что бушевало в Источнике. По ее лицу стекали светлые капли пота, на широкой мантии виднелись почерневшие пятна — следы попадания молний. Она все время покачивалась из стороны в сторону, безостановочно, бесконечно. Ей нельзя останавливаться: злоба и страсть к убийству, горящие в ней, убьют ее самое, если она остановится хоть на миг.

И также покачиваясь, с такой же смертельной злобой во взгляде стояла перед ней Богиня. Она была одета в темную мантию, и там, где мантии коснулась зеленая молния, остались горящие зеленые пятна.

Но с их головами было что-то не то. И Сойер не мог рассмотреть, что за оружие держат они на уровне груди обеими руками.

Он не сразу понял, что произошло: Богини сняли маски и держали их перед собой обеими руками. Маски злобно смотрели друг на друга пустыми глазницами, извергая не меньшую ярость, чем лица. Богини раскачивались из стороны в сторону, выжидая момент.

Но вот замешкавшаяся жертва нырнула в Источник, и ожидание кончилось.

13

Пламя Источника взметнулось вверх. Языки белого пламени пронзали все пространство, искривляя орбиты, по которым неслись электроны, и те закружились по немыслимым спиралям, словно подхваченные невидимым ураганом. Они неслись все быстрее и быстрее.

Как это сказал Альпер? Циклотрон? Какие-то силы разгоняют электроны.

И это была правда. Или близко к ней. Все происходило так, как в циклотроне. Энергия выплескивалась из Источника, когда туда падала жертва. Но энергия не распространялась во все стороны, чтобы Изверы могли воспринимать ее своими таинственными приемниками и преобразователями. Она падала в какое-то мощное силовое поле и разгоняла электроны по спирали, заставляя их двигаться все быстрее. Сойер понятия не имел, что это за силовое поле, ось которого проходит через полюс.

Теперь было понятно, зачем нужно это ускорение. В циклотроне заряженные частицы разгоняются до громадных скоростей, а затем через фокусирующую систему наружу вырывается поток частиц с высокой энергией. В этом планетарном циклотроне не было искусственной фокусирующей системы, но в нем тоже рождались высокоэнергетические частицы. В этом не было сомнения. Отражающие панели, о которые ударялись частицы, уже начали светиться.

И теперь глаза масок двух Богинь извергали зеленое пламя. Два луча из каждой маски скрещивались, как два лезвия. Взгляд Медузы Горгоны был ничто по сравнению с этими смертоносными взглядами. Хотя эти лучи имели бледно-зеленый цвет, они были такими яркими, что глаз человека не мог смотреть на них.

Но еще более ужасно было видеть эти бесстрастные улыбки на масках. Они были в вопиющем контрасте с убийственной яростью глаз, которые смотрели сквозь отверстия масок. В Источнике Миров бурлили волны энергии, в которые падали все новые и новые жертвы.

С каждым падением Сойер оказывался все ближе и ближе к Источнику. Но он забыл об опасности, которая грозила ему. Он забыл о том, что вращается по непрерывно сужающейся орбите вокруг шара, который постепенно притягивает его.

Все, что он мог видеть сейчас, о чем мог думать, это была дуэль двух Богинь, которые сражались возле Источника, в котором вместо воды бурлило пламя, над которым скрещивались бледные зеленые лучи, более смертоносные, чем любой меч, выкованный человеком.

Соперницы были достойны друг друга. Они наносили удары друг другу и отражали удары, защищая свои уязвимые тела. Да, уязвимые, ибо тела Изверов были уязвимы — только для этого оружия. Сойер теперь понимал это.

Он видел, как Нете внезапно сорвала с себя маску, высоко подняла ее и направила зеленые лучи глаз маски в левое плечо Богини.

Рана была ужасна. Богиня покачнулась. Она на мгновение опустила маску и смертоносные лучи из ее глаз ударили в пустоту. Черная мантия не выдержала удара зеленой молнии, из-под нее потекли струйки золотистой крови…

Золотистая кровь, подумал Сойер. Золотистая кровь! При виде ее ангелы, наблюдающие за поединком, ахнули. Нете издала дикий, звенящий торжеством крик.

Но вот Сойер снова ощутил сотрясение, от которого у него закружилась голова. Его рывком перебросило на другую орбиту, и теперь он был совсем близким к ядру. Но он не обратил на это внимания. Он был раздосадован лишь тем, что в результате сотрясения на мгновение потерял из виду сражение.

Нете не рассчитала. Она слишком надеялась на смертельный удар, и теперь ее маска была поднята слишком высоко, чтобы парировать ответный удар. Золотая кровь все еще текла по руке Богини, беспомощно висящей, но другой рукой она схватила маску и очертила ею спираль. Скорость и направление движения руки совпадали со скоростью и направлением бешено вращающейся энергии в Источнике. Возможно, она хотела воспользоваться энергией самого Источника.

Ее маска снова смотрела на Нете. Лицо в лицо. Эти взгляды Горгоны извергали смертоносную энергию. Пламя колыхнулось между Богиней и Нете. Раздался жуткий крик Нете. Когда языки пламени стати слабее, горестный вздох вырвался у всех зрителей. Один глаз маски Нете стал слепым. Луч Богини сжег его.

И теперь, когда ее силы наполовину уменьшились, Нете с удвоенной яростью стала нападать на покалеченную Богиню. Ее единственный луч метался вокруг шатающейся фигуры в черной мантии, которая изо всех сил старалась парировать удары. Богиня, движения единственной руки которой были быстры, как молния, сплетала вокруг себя защитную сеть. А Источник меж тем иссякал… Электроны с внутренней орбиты сыпались в него как снег. Источник вспыхивал, когда очередная жертва давала ему новую порцию энергии, энергии, в которой нуждались обе сражающиеся Богини.

Снова сотрясение! Снова Сойер перескочил на другую орбиту. Теперь он уже на внутренней орбите, и следующее падение будет уже прямо в огонь!

Огонь! Сойер посмотрел вниз, прямо в Источник.

Источник жег глаза и мозг смотрящего в него. Но он вовсе не был ярким.

Боль в глазах внезапно исчезла, и Сойер увидел все с неожиданной ясностью. Источник оказался чем-то плоским и сверкающим, как зеркало. Он был окаймлен широким кольцом. В зеркальной плоскости отражалось золотое облачное небо, а внутри что-то кружилось, бурлило, вращалось… Расплавленный свет, выбивающийся из центра мироздания? Может, это фонтан света с полюса Земли? Сойер не мог подобрать слов. Но мозг и глаза не могли оторваться от завораживающего бурления в Источнике. Это движение проникало в мозг, расплавляло его, влекло Сойера к себе… Он стал падать, падать…

Он и хотел падать. Он хотел видеть все, что происходит внизу, в Источнике. Видеть все ближе и ближе… Странно, подумал он, как во сне, я так близко и все не могу сфокусировать зрение на этих пузырьках. Что это? Пузырящийся жидкий металл? Холодная блестящая ртуть? Нет, это не жидкий металл, так как Сойер видел очертания отдельных пятен, которые кружились сами по себе. Они, казалось, совершали какой-то танец, который вплетался в ткань видений Сойера, увлекая его вниз, на эту сверкающую плоскость, где все вовлечено в завораживающее движение…

— Альпер! — внезапно крикнул он, и звук его голоса, отразившийся от стен шестигранной ячейки, едва не оглушил его.

И Альпер откликнулся. Как гулкий колокол, кровь загудела в его жилах. Звук своего дыхания показался ему свистом громадной турбины.

Сойер с трудом оторвался от жуткого очарования Источника. Теперь он знал, что такое Источник. Ни один человеческий глаз не видел подобного зрелища, ни один самый изощренный ум не мог вообразить себе такого.

Это был сложный танец ядра в атоме. Один за другим, притягиваемые протонами, в ядро ныряли электроны. Его очередь близка.

Но вот его вращение приостановилось. Сойер не хотел быть жертвой. Он собрался с силами, чтобы сопротивляться падению в устрашающую красоту Источника. Удары грома раскалывали череп Сойера, и он закрыл глаза, стараясь собрать все свое отвращение к смерти, чтобы это помогло ему выстоять против колдовских чар Источника.

Падение прекратилось.

Источник снова казался ему зеркалом, на поверхности которого не отражалось ничего. Он казался огромным ртом, открытым в ожидании жертвы. Но жертва не падала, и поверхность зеркала подернуло дымкой, как будто на нее дохнуло холодом.

Зеленые молнии двух соперниц скрещивались друг с другом. Удары наносились с такой скоростью, что за ними было трудно уследить. Но вот они начали замедляться, молнии стали заметно бледнее. Шипение разрядов стало тише и слабее.

Богиня сделала шаг назад и посмотрела вверх. Нете, тяжело дыша, опустила одноглазую маску и тоже подняла голову. И тут она узнала Сойера и рассмеялась звенящим безжалостным хохотом.

Наступило время достать Огненную Птицу из кармана. Что произойдет после этого, Сойер не знал, но выбора у него не было: в любой момент он мог рухнуть в сверкающую поверхность Источника, и ему никогда больше не придется принимать решений.

Рука его нащупала Огненную Птицу. И тут он обнаружил, что он ничего не может. Какая-то сила, которой он не мог сопротивляться, сковала его члены, сделала беспомощным. Его вращение по орбите вокруг Источника возобновилось. Мозг его был ясен, но он не мог двинуть ни один мускулом, не мог даже шевельнуть пальцем.

— Альпер, — позвал он в отчаянии, — прибавь немного. Только, прошу, не перестарайся!

Глухие раскаты грома в мозгу становились все громче, как будто на Сойера надвигался нагруженный железнодорожный состав. Вот грохот стал уже непереносимым…

— Хватит! — крикнул Сойер. — Оставь так!

Где-то внизу, совсем рядом, раздался другой грохот, как от страшного взрыва. Ангелы, неотрывно следившие за дуэлью, одновременно повернули головы в направлении взрыва, который раздался в стенах Замка.

Да, что-то взорвалось в самом Замке.

Послышался второй взрыв, а вслед за ним — грохот рушащихся стен, звон стекла. Взрывы раздавались совсем рядом. Все Изверы вскочили на ноги, встревоженно переглядываясь. Что могло прервать священную Церемонию? В последний раз Сойер увидел сонм богов, стоящих в пустоте.

Но вот в золотом небе возникла трещина, на пол посыпались стекла. Стены Вселенной трещали, рушились, и через пролом в огромный стеклянный Холл хлынула толпа дикарей. Они неслись по стеклянному полу — прямо к ангелам.

Некоторое время Изверы были в остолбенении. Невероятность происходящего потрясла их. Тысячелетиями они были уверены в покорности всего мира, и теперь не могли поверить в то, что стены их Замка разрушены, что святая святых подверглась нападению, и змееподобные дикари ворвались в зал, потрясая длинными сверкающими ножами и издавая жуткий утробный вой.

Это было для них подобно кошмару, который парализовал их волю.

Но вот Богиня выкрикнула приказ, и Изверы ожили. Беспредельное отвращение отразилось на лицах богов, когда они в шелесте ледяных мантий двинулись вперед на орду Селли. Отвращение к себе подобным, подумал Сойер, вспомнив золотистую кровь, стекавшую из раны Богини, и каплю золотистой жидкости, повисшую на кончике ножа, которым он ударил в грудь дикаря.

Неуязвимая раса вступила в бой с другой неуязвимой расой. Сойер видел маски на затылках Изверов, которые безразлично смотрели на Сойера, на Источник, на обеих соперниц. Они смотрели так, как будто все это было уже в прошлом и теперь не представляло для них никакого интереса. Но вот Богиня вскрикнула еще раз, и из рядов Изверов послышались крики торжества. Все руки взметнулись вверх, как бы выражая неописуемую радость.

Теперь над их головами покачивались маски, те самые, что столь безразлично смотрели в прошлое. Однако они уже не были безразличными — они смотрели в будущее. Маски все еще улыбались бледными змеевидными губами, но улыбки их были устрашающими, а из глаз излучались двойные зеленые лучи — огненные мечи.

Сойер увидел, как мечи ударили первого Селли, уже протянувшего свои извивающиеся руки, чтобы схватить первого Извера. Двойной луч пронзил толстую, закрытую чешуей грудь у самого основания шеи. Сойер увидел, как луч прошел сквозь его тело, словно луч света сквозь тьму.

Огромное змееподобное существо покачнулось. Мгновение сверкающие глаза излучали тот же зеленый свирепый свет, что и глаза маски. Затем дикарь издал дикий вой и рухнул прямо на Извера. Золотистая кровь хлестала из его раны.

Извер тщетно пытался оттолкнуть от себя дикаря. Селли не был еще мертв. Он обхватил своими извивающимися руками корпус Извера и тянулся к маске, глаза которой сейчас смотрели в потолок. Два смертельных врага схватились в жестокой схватке, исполняя танец смерти на стеклянном полу. Кровь Селли уже образовала лужу возле их ног, и эта лужа все увеличивалась. Сойер увидел, что лужа достигла края стеклянной поверхности и теперь падает золотым туманом в пустоту…

Прозрачный круглый помост, на котором стояли троны, плавал в пустоте, поддерживаемый стеклянными колоннами.

Селли и Извер, обхватив друг друга, упали вниз. Вместе с ними упала и маска, пронизывая пустоту зелеными лучами своих глаз.

Это падение пробудило Сойера. Он вспомнил об опасности, которая грозила ему самому, и начал яростно бороться с поразившим его параличом. Он хорошо знал, что маски Изверов тратят много энергии и что вскоре источник потребует новых жертв, чтобы пополнить свои угасающие силы.

Сойер полностью сосредоточился на громовых ударах в своем мозгу и изо всех сил постарался шевельнуть рукой. Это ему удалось — рука еле заметно шевельнулась.

Его снова тряхнуло. Он открыл глаза, и перед ним открылось поле битвы между двумя расами, столь похожими и непохожими друг на друга. Они были как бы одной расой, особи которой были пропущены через разные искажающие фильтры.

Но размышлять над этой проблемой Сойеру было некогда. Пламя в Источнике начало угасать, наступало истощение энергии. Вокруг Сойера летали шестигранные ячейки с жертвами. Они дождем сыпались в Источник. И с каждым падением из него выплескивался язык пламени. Сойер, стиснув зубы, прохрипел:

— Альпер, добавь еще! — и приготовился стойко встретить спасительные мучительные удары грома.

Он понял, что этот акт самоуничтожения жертв был добровольным. Ядро притягивало к себе электроны, но и сами электроны тянулись к ядру. И если сопротивляться этому взаимному тяготению, то можно спастись… Вероятно, начальный гипноз был неотъемлемой частью всех церемоний. И пока Сойер может сопротивляться, пока его разум ясен, его ячейка будет висеть над поверхностью Источника… Но колдовской танец теней в Источнике был настолько завораживающим, что долго противиться ему было невозможно…

Сойер из всех сил стал подтягивать руку к карману, где находилась Огненная Птица. Удастся ли ему это? Сойер не уверен в этом. Он взглянул вниз на поле битвы. Змееподобные Селли гнулись, как колосья под ударами зеленых лучей Изверов. На стеклянном полу стояли лужи золотистой крови. С края платформы по двое, по трое падали вниз Селли и Изверы. Они летели, крича, обхватив друг друга мощными руками.

Сойер вдруг понял, почему это место называется Холл Миров. Кольцо тронов, окружавших Источник, символизировало разделение мира на Хомад и Нижний Мир.

Сойер все еще боролся. И вот пальцы его рук нащупали карман. Он не был уверен, что Огненная Птица спасет его. Но и терять ему было нечего. Если он не сделает ничего, то погибнет в Источнике, притяжение которого все усиливалось. Он знал, что не должен смотреть в Источник, не должен думать о нем. Однако Сойер всем своим существом, всеми костями, нервами, мозгом чувствовал, что его тянет туда, в этот колдовской танец. Все атомы его тела рвались туда, вниз…

Вокруг него валились в Источник жертвы, пополняющие угасающую энергию. Но вот Сойер увидел внизу Нете, которая не обращала никакого внимания на битву. Резким движением маски она наносила удар Богине, которая, забыв о поединке, следила за битвой Изверов с Селли.

Нете нанесла удар по здоровой руке Богини, в которой она держала свое оружие. Другая рука беспомощно висела, кровь стекала по кончикам пальцев и падала на стеклянный пол. Богиня развернулась, чтобы отразить удар одноглазой маски, но не успела…

Ячейку Сойера снова встряхнуло, и он повис над бурлящей поверхностью Источника. Раскаты грома в его мозгу были невыносимы, еще немного и он потеряет сознание. Сойер больше не просил Альпера усилить действие передатчика. Он чувствовал, как все атомы его тела откликаются на предательский зов Источника, нервы его принимали то, что отвергал мозг, плоть стремилась к Источнику, хотя воля и разум препятствовали этому. И жизнь, и смерть одновременно присутствовали в его сознании, в его существе…

Пока жив, он должен действовать. Неимоверным усилием воли он заставил руку подчиниться. Закрыв глаза, с трудом преодолевая раскаты грома в мозгу, он коснулся пальцами Огненной Птицы.

Под его рукой затрепетали, раскрываясь, сверкающие золотые крылья…

14

И таким же сверкающим золотым потоком в него хлынула энергия. Огненная Птица, казалось, рвалась из его рук, стремилась к Источнику, который был совсем близко и где было ее место. Если Птица вернется в Источник, единственный путь на Землю будет закрыт навсегда. Но если он не пустит туда Птицу, то как долго он сможет сопротивляться колдовскому притяжению Источника?

Выбирать ему не приходилось. Как только в его руках расправил а крылья Огненная Птица, Нете на миг забыла о том, что собиралась нанести последний, смертельный удар по своей сопернице: сейчас Богиня была совершенно беспомощна перед ней. Но вот Нете встрепенулась, и луч из единственного глаза ее маски ударил в лицо Богини, закрытое маской. Раздался пронзительный крик, Богиня пошатнулась и упала…

Впрочем, нет, не упала, а наклонилась вперед, к Огненной Птице. Спотыкаясь, она пошла вокруг Источника к Сойеру и к той драгоценности, которую он держал в руках.

Нете тоже видела распростертые золотые крылья, видела Птицу в руках Сойера. Желанное было совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки…

И тут произошло нечто неожиданное для Сойера. Стены его ячейки внезапно исчезли, и он упал с высоты в шесть футов на стеклянный пол.

По-видимому, это сделала Нете, вознамерившаяся схватить Огненную Птицу. Еще не придя в себя после падения, он заковылял прочь, подальше от Нете и от Источника.

Оглянувшись через плечо, Сойер увидел Богиню, глаза которой сверкали через отверстия маски, услышал, как она выкрикнула имя Нете и в последнем усилии подняла свое грозное оружие.

Нете резко повернулась, чтобы отразить эту отчаянную атаку. Она подняла свою маску, чтобы защититься ею, как щитом. Лицо к лицу, глаза в глаза две маски смотрели друг на друга.

И маска Нете погасла.

Нете взглянула на нее с недоумением, все еще держа бесполезный щит в руках, затем внезапно расхохоталась резким и пронзительным смехом. Она отбросила маску и, как змея, рванулась к Сойеру.

С огромной силой Сойера швырнуло на пол. Он почувствовал, как Огненную Птицу вырвали у него из рук, и услышал дикий крик торжества. Это кричала Нете, наконец-то державшая в руках так необходимый ей талисман.

Этот победный клич долго висел в воздухе. Но вдруг тембр его резко изменился. Два луча из глаз маски Богини вспыхнули над головой Сойера, и крик, возвещающий победу, превратился в жуткий вопль нечеловеческой боли…

Все еще лежа на полу, Сойер увидел, как два зеленых луча пронзили, точно два меча, это высокое извивающееся тело, которое не могла возродить к жизни даже Огненная Птица, понапрасну излучающая сейчас свою энергию…

Селли умирали медленно, но Изверы умирали еще медленнее. Сойеру казалось, что она стоит над ним уже целую вечность. Он видел на ее лице нечеловеческую ярость, затем нечеловеческое отчаяние и, наконец, решимость.

Она была уже мертва и знала это, но с внезапной решимостью змеиным движением рванулась к Богине. Если уж она сама погибала, то пусть не выиграет битву никто из них. Если ей суждено погибнуть, она уничтожит всю расу. Она не могла доказать свою божественность обычным путем, путем дуэли. Тогда она докажет ее иначе…

Сойер видел блеск струящейся материи, видел сверкающую Огненную Птицу с распростертыми крыльями. Зеленые мечи еще пронизывали Нете, но она уже утратила страх перед смертью — она была мертва. Она рвалась вперед, не обращая внимания на эти лучи. Вперед, к высокой темной фигуре своей убийцы.

Сойер видел, как они сплелись в яростном объятии возле бурлящего пламени Источника. Он слышал их звенящие яростью голоса, потом они обе покачнулись и упали.

Источник принял их в себя.

И вместе с ними принял Огненную Птицу с раскрытыми крыльями. Вместе с ней Источник принял конец расы богов.

Шатающийся, полуоглушенный, ослепленный сиянием Источника, Сойер видел их падение. Они падали и изменялись на лету.

При падении они излучали свет, который окутывал их наподобие пара. Казалось, молекулы их тела покидают их и собираются в облака пара. Вскоре оба тела исчезли. Молекулы в облаках начали вновь формироваться во что-то…

Сойер разглядел длинные змеевидные конечности, извивающиеся тела, приплюснутые уродливые головы, пустые, сверкающие глаза… Селли!

Он знал, что так будет. Он был уверен в этом. Он уже понял, что Селли и Изверы это не две расы, происходящие от одного предка, это одна раса. Изверы и Селли. Сойер вспомнил старые забытые легенды о раздвоении личности, о вселении дьявола в человека, вспомнил Джекила и Хайда, которые были одно и то же, но в разных формах…

Интересно, какой же мостик смогли перекинуть Изверы от жизни простых смертных к атомной энергии, когда они впервые превратили себя в бессмертные изотопы?

Теперь этого уже никто не узнает. Но ясно одно: Изверы подвергали себя смертельной опасности. Ведь они не могли держать под контролем стабильность изотопов во времена кризисов. Пока Источник функционировал, они были в безопасности, но когда Источник прекращал поставлять им энергию, они не могли поддерживать стабильность своего существования в форме Изверов. Энергия иссякала, и они опускались по энергетической шкале в более низкое энергетическое состояние… превращались в Селли…

Но это еще не конец. Полный цикл видоизменения на этом не завершался.

Падающие, исчезающие, изменяющиеся тела скрывались из виду в Источнике, другой конец которого, как предполагал Сойер, находился на Земле. Некоторое время стояла тишина, и только на поверхности источника возникали и исчезали тени, туманные пятна, продолжающие свой бесконечный таинственный танец.

Где-то вдали, как будто в другом мире, между Изверами и Селли продолжалась битва. Это была самоубийственная война одной и той же расы, порожденная странной неуправляемой ненавистью подобных к подобным. Схватившиеся между собой в смертельной схватке, они один за другим падали в ничто, издавая такие же крики, какие издавали ангелы, падавшие с небес во время битвы с серафимами…

В глубине Источника, где исчезла Богиня, Сойеру почудился трепет крыльев, и вслед за этим появились вспышки света. Свет становился все ярче. Сойер прижался к стеклянному полу, впился в него, желая оказаться как можно дальше отсюда. Он знал, что это за крылья. Он уже слышал его в шахте на Фортуне. И вот эти Птицы поднимаются сюда. Не было силы, которая могла бы управлять этими адскими созданиями. Ведь Нете исчезла, и вместе с ней исчез могущественный талисман.

Источник был открыт и неуправляем. Из него бил фонтан энергии, и струи этого фонтана состояли из множества Огненных Птиц. Казалось, вся мощная энергия, концентрирующаяся в Источнике, хлынула в Хомад.

Струи фонтана поднимались высоко вверх и затем обрушивались вниз, где в смертельной схватке сплелись Изверы и Селли. Огненные Птицы падали прямо на сражающихся, как огненные копья.

Эта раса предстала теперь в третьей, совершенно новой форме. Изотоп Извера распадался не на два, а на три элемента. Теперь цикл завершился. Третьим элементом были Огненные Птицы, которые должны были уничтожить первые две формы.

Они обрушивались на сражающихся, как молнии, трещали разряды. Разуму человека было трудно воспринять все это. Сойер, распластавшийся на стеклянном полу, понимал, что сходит с ума. Никто не мог бы выдержать это и остаться в здравом рассудке.

Вокруг рвались взрывы, фонтан неукротимой энергии бил из Источника. Оставшиеся Изверы продолжали свой цикл изменения. Когда иссякала их энергия, они превращались в молекулярный пар, который неведомыми путями поступал в Нижний Мир, где из него конденсировались Селли.

Но и это был не конец. Энергия иссякала, и это нужно было как-то уравновешивать. Селли тоже изменялись. Снова отворялась дверь в другое измерение. Она открывалась на Землю, на полюс, с которым Хомад был крепко-накрепко связан. На шахте в Фортуне появлялись тысячи Огненных Птиц, которые были последней, третьей ступенью превращения изотопов Изверов.

Огненные Птицы поглощали атомную энергию земного урана до тех пор, пока не насыщались и не превращались вновь в Изверов, которые через ледяной туннель возвращались в Хомад. Одна только Нете знала о том, что произошло. Она изо всех сил старалась оставить все, как есть, до тех пор, пока не станет Богиней. Тогда она вернула бы Огненную Птицу в Источник.

После кражи Огненной Птицы Источник перестал поставлять энергию, в которой нуждались Изверы. И по мере того, как они тратили свою энергию, не восстанавливая ее, они переходили в нестабильную форму и продолжали цикл трансмутации.

Этот цикл был совершенно безопасен, если, конечно, три формы одной материи не встречались между собой. При встрече же происходило взаимное уничтожение, аннигиляция.

Когда в Источнике была Огненная Птица, она регулировала поток изотопов, перемещая их по кругу и не давая им возможности встретиться. Когда ее не стало, цикл пошел по спирали. Примером можно считать превращение урана 236 в нестабильный плутоний, который вновь превращается в уран, но другой уран — 235, который может взорваться, если его масса превысит критическую.

Из Источника все еще бил фонтан Огненных Птиц, вводя последний необходимый фактор в уравнение. Планетарный циклотрон содрогнулся от всплеска титанической энергии и…

Сформировался новый изотоп. Совершенно новый, состоящий из Селли, Извера и Огненной Птицы одновременно. И масса их превышала критическую.

Одно мгновение сквозь стеклянный пол Сойер видел три взаимослившиеся фигуры — три и в то же время одну. Змеевидного дикаря, высокого статного полубога и крылатое пламя над ними. Одно лишь мгновение он наблюдал эту золотую скульптуру.

"Это Сатана перед падением в ад", — подумал Сойер. Он буквально вдавил лицо в стеклянный пол, чтобы рассмотреть все как следует. Сверкающая фигура — полузмея, полуангел… и огненные крылья, яркость которых невыносима для его глаз.

Мгновение она стояла неподвижно в пространстве — и затем взрыв, бешеный взрыв, подобный тому, что впервые произошел в Аламагордо. Грибовидное облако повисло над Хомадом…

Эхо гигантского взрыва прокатилось над миром Хомов. Они избавились от власти богов. Канал, из которого боги черпали энергию, закрылся навсегда.

В стеклянном полу дымился мертвый, обугленный Источник Миров. Сойер видел, как он вспыхнул в последний раз, и эта вспышка была каплей, переполнившей его разум. Сознание покинуло его.

Гром в голове вернул его к жизни. Он лежал на стеклянном полу, под которым клубилась золотая пустота. Он лежал долго, очень долго, глядя на маску, не в состоянии вспомнить, что произошло.

Нашествие дикарей через проломленную стеклянную стену, как ему казалось, произошло тысячу лет назад. Он смутно вспоминал фигуры в масках, которые приближались к нему… Но вот из-за разрушенной стены послышался шепот, затем голоса, ликующие крики. Он услышал вдали колокольный звон, возвещающий радость и торжество.

Но здесь, в святилище исчезнувших богов, еще не наступило время для радости. Вокруг лежал спасенный и счастливый мир, а к Сойеру медленно приближался человек в маске — и с ним приближалась смерть.

Альпер шел неуверенно, ноги его подгибались, последняя энергия Огненной Птицы уже иссякала в его дряхлом теле.

Он остановился в десяти футах от Сойера. Было странно видеть маску Извера, глаза которой не излучали смертоносных лучей. Вместо них в глазницах моргали маленькие серые глазки Альпера. Вероятно, он поднял эту маску на поле боя, когда шел сюда…

— Она пропала! — сказал он. — Ты позволил Огненной Птице пропасть!

— Земля тоже пропала для нас, — услышал Сойер свой голос. Он с усилием втянул в себя воздух. — Пути назад нет! Моя смерть ничего не изменит. Мы можем жить здесь, в Хомаде…

— Альпер! — послышался чей-то голос. — Альпер, подожди!

Через развалины стены пробиралась грузная фигура Затри в маске. Эхо его голоса гулко прокатилось под стеклянными сводами. Сойер не имел понятия, что произошло снаружи. Но теперь это уже не имело значения. Осталась одна, последняя битва. И в ней никто не мог помочь Сойеру, кроме него самого.

— Жить здесь?! — горько переспросил Альпер. — Без Огненной Птицы? Много ли я проживу? У тебя еще есть время. Ты можешь найти здесь дело, женишься, у тебя будет семья. А я? Как я смогу править…

— Ты не сможешь, — спокойно ответил Сойер. — У тебя не получится. Ты способен на многое, но правление не твоя стихия.

— Альпер! — крикнул Затри. — Подожди!

— Ждать?! — фыркнул Альпер. — Чего ждать? Чтобы вы опять надули меня? О, нет!

Он прыгнул к Сойеру, сжав кулаки.

— Ты выбросил Огненную Птицу! Без нее я умру! Я умру! — из-под маски раздался взрыв смеха. — Но ты умрешь раньше!

Правая рука его скользнула к карману, где находился передатчик.

Отдавая себе отчет, что он опоздал, Сойер все же прыгнул.

Вихрь молний взорвался в его мозгу, раскаты грома потрясли сознание. Его череп превратился в циклотрон, который раскручивал свою спираль все быстрее и быстрее, пока он, полуослепший, полуоглушенный, летел к улыбающейся маске…

Руки его сжали череп и ощутили маску. Он совсем забыл о ней.

Он мельком видел, что Затри ведет себя как-то странно. Морщась, как от нестерпимой боли, он сжал виски обеими руками, затем сорвал с себя маску и швырнул ее на стеклянный пол.

Все это продолжалось долю секунды, пока Сойер летел к Альперу, а тот делал все, чтобы расколоть его череп пополам. Он расхохотался и еще в воздухе сорвал с себя маску, потому что все понял, когда увидел лицо Затри без маски.

Затем он обрушился на Альпера и сбил его с ног. Старик все еще нажимал кнопку управления. Но сейчас Сойеру это было на руку. Он знал, почему Затри сорвал маску, и знал, что происходит в мозгу самого Альпера.

Альпер поднял руку, чтобы сорвать свою маску, — он тоже все понял.

Маски тоже были своего рода передатчиками. Они генерировали свои несущие волны. Кроме того, они были и мощными усилителями. Зрение и слух человека, надевшего маску, усиливалось в тысячу раз. И те же ультразвуковые колебания, которые звучали в мозгу Сойера, тысячекратно усиленные, звучали в мозгу Альпера — пока на нем была маска!

Сойер свалился на старика всем телом, прижал его к полу, мешая ему сорвать маску, нащупал рукой кнопку управления и нажал ее…

Альпер закричал.

Он пытался сопротивляться, но бесполезно. Гром гремел в их головах. Он оглушал Сойера, но в голове Альпера он был страшным, почти смертельным. Он страдал гораздо сильнее Сойера.

Теперь Альпер думал только о том, как избавиться от этого грома. А Сойер, оглушенный, полуослепший, крепко прижимал пальцы старика к кнопке. Он надеялся только на то, что тот постарается найти и нажать кнопку выключения до того, как гром убьет их обоих.

Если Альпер умрет раньше, чем сделает это, Сойер тоже обречен. Пока передатчик связывает их, смерть Альпера означает смерть Сойера.

Старик лихорадочно шарил пальцами по коробке. Сойер боялся дать ему свободу действий, но…

Внезапно все кончилось.

Оглушенный внезапной пронзительной тишиной в мозгу, Сойер приподнялся на локтях и услышал, как что-то звякнуло на стеклянном полу. Сойер увидел рядом с собой тонкий блестящий металлический диск.

Передатчик!

Не смея поверить в это, он прижал руку к голове… Ничего. Он был свободен!

Когда Сойер отпустил Альпера, тот медленно перекатился на бок, выпрямился и затих. Тяжелая голова в улыбающейся маске Извера запрокинулась и смотрела прямо вверх. Стального цвета глаза в прорезях маски смотрели прямо на Сойера, но ничего не видели. Возраст был трагедией Альпера — теперь он уже никогда не будет стареть.

Сойер долго смотрел на мертвеца, затем поднял голову.

Затри шел к нему по стеклянному полу. За ним у развалин стены стояла и смотрела на Сойера Клей. Встретившись с ним взглядом, она неуверенно подняла руку, и он улыбнулся ей. Он не мог двигаться, он слишком устал.

Все было позади. Он осмотрелся вокруг. Разрушенный Источник был теперь всего лишь грудой расплавленного металла. И где-то за ним, в другом измерении, остался навсегда потерянный для него его собственный мир — Земля.

Это было неотвратимо. Сойер сделал все, что мог. Он сделал свое дело.

Где-то невообразимо далеко, в другом пространстве, некто в офисе Торонто напишет на его досье: «Закрыто». Сойер покачал головой, отгоняя это видение. Теперь у него есть только Хомад. На Хомаде тоже можно жить — ему больше ничего не остается.

Сойер, с трудом поднявшись на ноги, повернулся к Клей.

Человек должен делать свое дело в любом мире. Сойер знал, что Землю он не забудет. Каждый раз, когда он напьется, он будет говорить о ней. Если на Хомаде есть вино, подумал он, то он должен напиваться и бубнить окружающим о Земле, о ее зеленых полях, о морях… К нему снова вернется Земля, он будет долго говорить о ней, говорить нежно, гораздо нежнее, чем тогда, когда жил на ней…

Он был молод. Перед ним — долгая жизнь. Все будет хорошо, если он постарается.

Улыбающаяся маска Альпера смотрела, как он неуверенно шел вперед, над клубящимся золотым туманом бездны — к Затри и к ожидающей его Клей.

Огонь в ночи

Лениво извиваясь, тонкая струйка дыма поднималась на севере в темнеющее небо. И вновь меня охватила беспричинная тревога, неподвластное разуму желание бежать куда-то сломя голову, желание, овладевавшее всем моим существом время от времени в последние дни. Я сознавал, что для подобной тревоги не было причин. Ведь это всего лишь обычный дым, поднимающийся над заболоченной пустынной местностью не далее, как в пятидесяти милях от Чикаго, где люди давно уже похоронили суеверия под железобетонными конструкциями.

Я знал, что этот дым порожден обычным костром, и одновременно я сознавал, ЧТО ЭТО НЕ ТАК. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что это необычный костер, я узнавал тех, кто сейчас находился рядом с ним и рассматривал меня сквозь каменную стену, уставленную до потолка толстенными книгами моего дяди-библиофила и увешанную инкрустированными серебром трубками для курения опиума. Здесь же находились доставленные из Индии шахматы с фигурами из золота, шпага…

И вновь картины прошлого поплыли предо мною, и цепкий страх сковал мои члены.

Справившись с ним, я в два прыжка оказался у стены, сорвал с нее шпагу, сжав эфес с такой силой, что побелели фаланги пальцев. В сомнамбулическом состоянии я приблизился к окну и устремил свой взор в ту сторону, где все еще струился дым костра. Я по-прежнему сжимал в руках шпагу, но она не прибавила мне уверенности, потому что это была не та шпага.

— Успокойся, Эд, — раздался за спиной голос моего дяди. — В чем дело? Твой вид напоминает мне… дикаря.

— Это не та шпага, — ответил я, с трудом услышав собственный голос.

Туман наваждения рассеялся. Я уставился на дядю, по-детски моргая глазами и удивляясь, что подобное могло происходить именно со мною.

— Это не та шпага, — вновь заговорил я. — Та, что мне необходима, находится в Камбодже. Она из священной триады талисманов владыки Огня и владыки Воды. Они владеют тремя могущественными талисманами — неподвластным тлению фруктом Куи, раттаном с вечно благоухающими цветами и оберегающей Дух шпагой Як.

Мой дядя пристально рассматривал меня сквозь клубы наполнившего комнату дыма.

— Ты сильно изменился, Эд! — сказал он глубоким мягким голосом. — Я думаю, что это последствие войны и этого следовало ожидать. По всей видимости, ты болен. Прежде ты никогда не интересовался подобными вещами. Не слишком ли много времени проводишь ты в библиотеке над ветхими фолиантами? Я так надеялся, что за время отпуска ты восстановишь утраченные силы. Отдых…

— Отдых не входит в мои планы, — перебил я его с горячностью. — Я пожертвовал полутора годами ради отдыха на Суматре. Ничего не делал, отрешившись от всего в той маленькой паршивой деревушке в глубине джунглей и все ждал чего-то, ждал, ждал…

Я вновь увидел ее пред собой, запах ее коснулся моих ноздрей. Я вновь оказался во власти лихорадочной дрожи, которая сотрясала мое тело, когда я лежал в беспамятстве в хижине, на вход в которую было наложено табу.

Мысленно я перенесся в прошлое, преодолев временной промежуток, измеряемый восемнадцатью месяцами. Я вновь летел в боевом самолете над джунглями Суматры, и все было на своих местах, и я был самым обычным, нормальным человеком. Вторая мировая война близилась к закономерному концу, я был одним из тех, кого она перемалывала в своих жерновах, и все-таки оставался нормальным человеком, уверенным в себе и в своем будущем, и не мучился от собственного бессилия осознать воспоминания, теснившие мою память.

Так было вплоть до того последнего часа, когда внезапно и в одно мгновение упорядоченная жизнь канула за черту неведомого. Теряюсь в догадках, что послужило этому причиной. Самолет устремился вниз, ветви могучих деревьев смягчили удар, и я отделался легкими повреждениями и несколькими царапинами. Обошлось без переломов, но аспидный мрак окружил меня надолго со всех сторон, а окружающий мир казался чужим и враждебным.

Дружелюбные батаки извлекли мое бесчувственное тело из искореженного фюзеляжа. С помощью своих грубых, странных, но весьма эффективных методов лечения они избавили меня от приступов лихорадки и припадков беспричинной ярости. До сих пор я еще ни разу не задумывался о цене той услуги, которую они оказали, спасая мне жизнь. А ведь у их шамана уже тогда зародились подозрения…

Он что-то знал, покрытый замысловатой татуировкой дикарь, он произносил своим старческим голосом загадочные заклинания над грязной веревкой с многочисленными узлами, над жменею риса и потел при этом от напряжения, природа которого была мне тогда неведома. Помню только размалеванную уродливую маску, витающую надо мной, повелительно-властные жесты распростертых надо мной рук. И странное дело, смысл его слов не был для меня тайной за семью печатями.

"Вернись в свое лоно, душа, где бы ты ни хоронилась: в лесных зарослях, в горных теснинах или на дне глубокой реки. Внемли, я призываю тебя: "тозыба брас" — "яйцо истины Раджи", меелиджа — одиннадцать целебных листьев хинного дерева…"

Поначалу все без исключения батаки относились ко мне с искренним сочувствием. Но вскоре шаман, почувствовав во мне что-то неестественное, чуждое его разуму, при общении со мною стал держаться настороженно. И мне не стоило труда наблюдать, как он все больше и больше удаляется от меня, как меняется его отношение ко мне. Следуя примеру своего священнослужителя, насторожились и батаки. Не мой беспомощный вид вызывал их первобытный страх, а… Что?

В тот день, когда мне предстояло сесть в вертолет и вернуться в цивилизованный мир, в беседе со мною шаман попытался объяснить причину своей отчужденности. Возможно, в тот час он осмелился переступить через грань допустимого…

— Ты всегда должен быть настороже, сын мой. Ты должен прятаться всю свою жизнь, ибо не поддающееся моему разумению разыскивает тебя…

И при этом старец произнес слово, смысл которого остался мне тогда непонятным.

— Оно явилось из иного мира: из страны духов, чтобы выследить тебя. Помни, отныне все магические предметы для тебя табу. Но вряд ли ты убережешься, даже не нарушив запрет, — тебе необходимо завладеть заветным оружием. Но я не могу указать, где оно находится, я пробовал узнать, но мои заклинания оказались бессильны. Отныне ты предоставлен самому себе!

Он был рад, когда я садился в вертолет. Не скрывали своей радости и остальные батаки.

С той поры я не знаю покоя, одна-единственная мысль гложет меня: "Что стряслось со мною? От чего я стал совершенно иным? Лихорадка тому виной? Возможно. Так или иначе, но я не чувствую себя тем человеком, каким был прежде".

Сновидения, расплывчатые воспоминания — они пытались воскресить давно забытое. Несомненно, где-то и когда-то я сошел с дороги, которая вела меня к цели всей моей жизни. Все эти полтора года я был страшно одинок, общество мне подобных не прельщало меня, и только со своим дядей я мог быть до конца откровенным.

В его присутствии с меня словно спадала пелена. Пелена непроницаемого тумана. Для меня становилось осознанной неизбежность происходивших событий, казалось, я способен проникнуть в потаенную суть окружающих меня предметов, в то, что философы называют "вещью в себе". Происходившее со мною в такие минуты в далеком прошлом было бы попросту невозможным. В далеком прошлом, но не сейчас.

— Ты ведь знаешь, дядя, я путешествовал достаточно долго. Но и путешествие не принесло мне облегчения. Каждый раз нечто увиденное заставляло течь мои мысли в прежнем направлении. Был ли это амулет в лавке старьевщика, опал, фосфоресцирующий подобно кошачьему глазу в кромешной темноте, часто встречающиеся на моем пути две странные фигуры. Кстати, в последнее время я постоянно вижу их во сне. А однажды…

Я умолк, задумавшись.

— Да, — напомнил о своем присутствии дядя.

— Это произошло в Новом Орлеане. Я проснулся среди ночи и тут же стряхнул с себя остатки сна, уверенный, что секунду назад кто-то притаившийся в темноте разглядывал меня. Он был рядом, не далее, как в двух шагах. Я всегда храню под подушкой пистолет, не совсем обычный пистолет. Когда я дотянулся до рукоятки, он… назовем его собакой, бросился в открытое окно. Только я не уверен, что это была действительно собака.

Я заколебался; дядя терпеливо ждал, когда я продолжу.

— Пистолет был заряжен серебряными пулями.

Дядя надолго погрузился в раздумья. Я знал, о чем он думает.

— А другая фигура? — нарушил он наконец молчание.

— Не знаю, была ли она тогда в комнате. Обычно она покрыта с головы до ног капюшоном и плащом из плотной материи. Но что-то в облике этой фигуры подсказывает… В общем, это особь женского пола, и она прожила много, очень много лет. А иногда со стороны их фигур исходит…

— Я слушаю!

— Голос. Очень нежный голос. Зовущий куда-то. И огонь. И на фоне огня лицо, черты которого мне еще ни разу не удалось разглядеть.

Дядя кивнул головой. Комната погрузилась в полумрак, а дым снаружи давно уже растворился в густеющих тенях ночи. Я еще раз выглянул в окно: среди деревьев в саду угадывалось какое-то движение. И это видение было порождено моим воспаленным воображением?

Я подозвал дядю и уступил ему место у окна.

— Я видел этот огонь и раньше, — молвил я.

— Не вижу в этом ничего необычного. Бездомные всегда разводят костры.

— Нет. На этот раз это не огонь, согревающий бедняков. Это — Огонь Нужды.

— Поясни, что это такое.

— Он непременный атрибут древнего ритуала. Подобно кострам шотландцев, разводимым в середине лета. Но Огонь Нужды разжигают только в годину несчастий. Насколько мне известно, корни этого обычая проникают в седую древность.

Дядя вернулся на прежнее место и уселся, наклонившись вперед.

— Хватит дурить, Эд! Ты отдаешь отчет своим словам?

— Я думаю, что психолог охарактеризовал бы мое состояние как манию преследования, — ответил я с некоторым промедлением. — Я… теперь я верю в то, что раньше никогда не принял бы всерьез. Мнится мне, что кто-то безуспешно пытается напасть на мой след. Нет, он уже напал. И зовет. Кто это — я не знаю. Но внутренний голос подсказывает мне, что во время встречи с ним в моих руках должна быть эта вещица.

Я поднял шпагу и взмахнул ею над головой.

— Это совсем не то, что мне нужно, — продолжал я. — Просто в те минуты, когда мой мозг работает с особым напряжением, я начинаю осознавать, что шпага — гарант моей безопасности. Нет, это не та шпага, которая мне нужна. Необходимая мне находится в Камбодже, я уже говорил об этом. Я не знаю, какая она с виду, но все сомнения в ее подлинности рассеются, как только она попадет в мои руки.

Я засмеялся.

— И еще я знаю: стоит мне извлечь ее из нетлеющих ножен и взмахнуть над пламенем костра, и оно погаснет, как слабое пламя свечи…

Я не удивился, когда мой дядя укоризненно покачал головой. Вновь наступило молчание, длившееся с минуту.

— Ты обращался к врачам? — дядя раскурил потухшую трубку. — Способны они тебе помочь?

— Я знаю заранее, что они скажут, стоит мне к ним обратиться: "Вы на грани сумасшествия, молодой человек!" Убедите меня, что я сумасшедший, и мне станет легче. Прошлой ночью неподалеку от нас убили собаку, ты слышал об этом?

— И даже знаю, как ее зовут: Старый Герцог. Видимо, беднягу загрыз чей-нибудь сторожевой пес, спущенный на ночь с веревки, чтобы охранять ферму.

— Или же волк. Тот самый волк, который проник в мою комнату прошедшей ночью и поднялся надо мною, как человек, а затем вырвал клок волос с моей головы.

За окном в глубине ночи что-то вспыхнуло на миг и вновь погасло, поглощенное темнотой. Огонь Нужды.

Дядя тяжело поднялся со своего места и приблизился ко мне.

— Ты все еще болен, Эд, — сказал он, опустив свою тяжелую ладонь на мое плечо.

— Ты уверен, что я не совсем в своем уме. Вполне возможно, что это соответствует истине. Но я уверен также, что предчувствие не обманет меня — скоро наступит конец нашим сомнениям.

Я вложил шпагу в ножны и приставил ее к колену. Дядя уселся на свой стул, и каждый из нас погрузился в свои невеселые думы. На этот раз молчание было продолжительным.

Далеко на севере в лесной чаще горел Огонь Нужды. Я не мог его увидеть, но зато чувствовал, как порожденный им жар растекается в моей крови, и вот-вот она закипит, переполняясь злобой.

Зов рыжей ведьмы

Мне так и не удалось заснуть в эту ночь. Нечем было дышать — духота жаркого летнего вечера накрыла меня как одеялом. В конце концов, прекратив попытки одолеть бессонницу, я встал и направился в гостиную в поисках пачки сигарет. Из открытой двери до меня донесся голос дяди.

— Все в порядке, Эд?

— Да. Никак не могу уснуть. Попробую почитать немного. Я взял с полки первую попавшуюся книгу, уселся поудобнее в кресле и зажег настольную лампу. Могильная тишина окружала меня. Сюда не доносился даже шорох волн, набегающих на песчаный берег озера.

Для полного комфорта мне на хватало самой малости.

В роковую минуту рука снайпера шарит вокруг в поисках отполированной поверхности ружейного ложа. И точно также моей руке хотелось сжимать нечто подобное, однако — я был в том уверен — не тяжеловесное ружье и не легкую шпагу. Я был не в состоянии припомнить, как выглядело то оружие, которым я владел в прошлом так умело.

Мой взгляд наткнулся на кочергу у камина, и я решил, что эта кочерга именно то, что мне нужно. Но уверенность в этом длилась всего лишь мгновение и исчезла без остатка.

Книга оказалась популярным романом. Я быстро перелистывал страницы, читая по диагонали знакомый текст. Притаившееся глубоко в подсознании возбуждение проснулось и готово было, казалось, завладеть моим разумом.

Нахмурившись, я покинул кресло и поставил книгу на полку. Здесь я на мгновение задержался, пробегая глазами по корешкам книг. Повинуясь безотчетному инстинкту, я взял в руки увесистый том, к услугам которого не прибегал много лет. Это был молитвенник, реликвия нашей семьи.

Он самопроизвольно открылся в моих руках, и первое изречение, которое я прочел, гласило: "Я пришел, и чудовища окружили меня".

Я вернул молитвенник на прежнее место и вновь уселся в кресло. Свет настольной лампы действовал раздражающе, и я нажал на выключатель. Не успели мои глаза привыкнуть к полумраку, как неосознанное чувство ожидания чего-то неведомого нахлынуло на меня с удвоенной силой, как будто распахнулся невидимый занавес.

Вложенная в ножны шпага по-прежнему покоилась на моих коленях. Несколько секунд я рассматривал ее, как будто видел впервые, затем посмотрел на небо, укрытое легкими облаками, среди которых плыла полная луна, окруженная серебряным ореолом. Вдалеке угадывалось слабое сияние — Огонь Нужды все еще полыхал на болотах.

И он звал.

Золотистый квадрат окна влек к себе с гипнотической силой. Полузакрыв глаза, я в изнеможении откинулся на спинку кресла, и тут же почувствовал дуновение подступающей опасности. Затем я явственно расслышал отдаленный звон, который мне доводилось слышать и прежде. Он обычно сменялся отчетливым зовом, явственным и повелительным, но я всегда находил в себе силы сопротивляться ему.

В эту ночь я заколебался.

Отрезанный с моей головы пучок волос — не он ли дал возможность моим преследователям управлять мною? "Понятно, это из области суеверий" — подсказывал мне эту мысль рассудок, но в то же время я был глубоко внутренне убежден, что сверхъестественное воздействие на человека с помощью его волос не было досужим вымыслом впавших в детство старушек. С той поры, как я побывал на Суматре, от прежнего моего скептицизма не осталось и следа. И с тех пор я с головой погрузился в старинные фолианты, доставая их с помощью моего дяди и его друзей.

Это были ветхие книги, посвященные белой магии, спиритизму и даже заклинаниям для вызывания демонов и духов из мира теней… Я прочел их все от корки до корки.

Во время чтения мне казалось, что я всего лишь повторяю давно изученное, освежаю в памяти то, что давным-давно знал назубок. Только одно обстоятельство тревожило меня — во всех книгах я встречался с упоминанием некой субстанции, обладающей сверхъестественными возможностями.

И эта субстанция была сама вечность. Творцы народных сказаний наделили ее множеством имен, и многие из них сохранились до наших дней: Дьявол, Люцифер, Сатана, Кутчи, Иерарх австралийских аборигенов, Тулья эскимосов Гренландии, Абенсам африканских негров, Стрателли швейцарских пастухов.

Я не пытался познать сущность дьявола, да у меня и не было в этом нужды. И все же все это время по ночам к моему изголовью нисходил один и тот же сон, который не мог быть ни чем иным, как посланием черных сил, олицетворяющих собою Зло. Проснувшись в холодном поту, я приближался к золотистому проему окна, купаясь в лунном свете, все еще не совладавший с испугом, стремящийся всеми фибрами души к неописуемому словами совершенству. И тогда на фоне черного неба представал предо мною мерцающий неземным светом квадрат, в бездонной глубине которого угадывалось какое-то движение. Я уже знал, что мне необходимо совершить в определенной последовательности несколько требуемых церемониалом движений, чтобы дать толчок к началу действа, но был не в состоянии сбросить с себя оцепенение, парализовавшее все мои члены.

Квадрат, похожий на залитое лунным светом окно моей комнаты, похожий, но не тот. Поэтому страха не было.

Напев, который я явственно слышал, был мелодичным, успокаивающим, как колыбельная матери, убаюкивающей ребенка.

Золотистый квадрат заколебался, подернулся туманной дымкой, и крохотные змейки света блеснули мне в глаза. Низкое пение очаровывало, лишало последних сил.

Золотые змейки сновали взад и вперед, словно охваченные удивлением. Они соприкасались с лампой, поверхностью стола, ворсом ковра и только потом окружили меня. И тут же увеличили частоту своих колебаний. Я еще не успел испугаться, а они уже окружили меня со всех сторон, сжали в своих бестелесных объятиях, окутывая пурпурными покрывалами сна. Напев зазвучал еще громче, овладевая мною.

Так косматое тело сатира Марсия дрожало в экстазе, подвластное мелодиям родной Фригии. Я был знаком с этим напевом… Я знал это заклинание!

В проеме утонувшего в золотистом свете окна мелькнула — нечеловеческая, с янтарными глазами и лохматой лапой — тень волка.

Тень заколебалась, словно отбрасывающий ее оглянулся назад. И сразу же в комнате возникла еще одна фигура, укутанная в плащ с капюшоном, скрывавшим и голову, и тело. Фигура была крохотной, как будто под плащом прятался маленький ребенок.

Волк и укрытый капюшоном висели в золотом тумане, наблюдая за мною и чего-то дожидаясь. Пение прекратилось и тут же вновь возникло, слегка изменившись в тональности. Теперь можно было следить не только за мелодией, но и различать слова песни. Подобных слов не было в лексиконе ни одного народа Земли, и все-таки смысл их легко доходил до моего сознания.

— Ганелон! Я зову тебя, Ганелон! Печатью скрепляющей повелеваю: услышь меня!

Ганелон! Ну конечно же, это мое имя! Мне ли не знать его?!

— Но кто призывает меня?

— Я взывала к тебе и раньше, но путь был закрыт. Сейчас через разделяющую нас бездну перекинут мост. Спеши ко мне, Ганелон!

Тяжелый вздох.

Волк оглянулся через худое плечо, оскалил желтые клыки. Фигура в капюшоне наклонилась в мою сторону. Я почувствовал пронзающий взгляд, устремленный на меня из-под непроницаемой материи, ледяное дыхание достигло моего лица.

— Он забыл нас, Медея. — Эта фраза была произнесена тоненьким голосом, который мог принадлежать только ребенку.

И опять тяжелый вздох.

— Так он забыл меня?! Ганелон, Ганелон! Неужто забыты объятия Медеи, губы Медеи?

Борясь с дремотой, убаюкиваемый золотым туманом, я попытался встать на ноги.

— Он забыл, — повторила фигура в капюшоне.

— Все равно он должен вернуться ко мне, мой Ганелон! Полыхает Огонь Нужды. Врата в Темный Мир открыты настежь. Огнем и Водой, Светом и Тьмой вызываю я тебя, Ганелон!

— Он все забыл!

— Несите его! Воспользуйтесь данной вам властью! Туманная пелена стала плотнее. Волк с горящими глазами и фигура в капюшоне направились в мою сторону. Я почувствовал, как меня приподняли и понесли куда-то, даже не справившись, желаю я этого или нет. Проем окна раздвинулся, сделался шире. Я успел дотянуться до покоящейся в ножнах шпаги, прижал ее к груди, но и эта незаменимая в битве сталь не помогла мне справиться со стремительным отливом, уносившим меня в неведомую даль. Волк и фигура в капюшоне плыли рядом со мною.

— Огонь, торопитесь к Огню!

— Он ничего не помнит, Медея!

— К Огню, Эдейри, торопись к Огню!

Кроны искривленных деревьев проносились под нами. Далеко впереди та часть проема, к которому нес нас прилив, осветилась пламенем костра, и оно становилось все ярче и ярче. Это полыхал Огонь Нужды.

Скорость полета нарастала, нас несло прямо в Огонь…

"Нет! В Кэр Ллур!"

Из глубины моей пробуждающейся памяти всплыли эти загадочные слова. Волк с янтарными глазами вздрогнул всем телом и пристально посмотрел на меня. Фигура в капюшоне еще плотнее закуталась в пурпурную ткань. Я почувствовал струи ледяного воздуха в окружающем нас тумане.

— Кэр Ллур, — детски-нежным голосом прошептала Эдейри, обладательница капюшона. — Он вспомнил Кэр Ллур, но помнит ли он Ллура?

— Он вспомнит! Он несет на себе клеймо Ллура! В Кэр Ллуре, дворце Ллура, он вспомнит остальное!

Пламя Огня Нужды возносилось к небу — расстояние до него значительно сократилось. Я сопротивлялся как мог влекущему меня приливу, но все попытки противостоять ему оказались тщетными. И тогда я взмахнул шпагой, откинув прочь ножны, и принялся полосовать золотистый туман, по-прежнему окутывающий нас.

Закаленная сталь полосовала космы тумана, он распадался под ее ударами, и вновь смыкался. Гармоничная мелодия прервалась на мгновение, наступила мертвая тишина, затем…

— Матолч! — вскричал кто-то совсем рядом, скрытый туманом. — Лорд Матолч!

Волк насторожился, оскалил клыки. Я направил острие шпаги в его рычащую пасть, но зверь прыгнул в сторону, легко избежав удара.

Мощные челюсти волка сомкнулись, обхватив тонкий клинок; одно движение крупной головы — и эфес шпаги выскользнул из моей руки. Золотистый туман вновь уплотнился, не выпуская меня из своих теплых объятий.

— Кэр Ллур, — шептали вокруг меня. Огонь Нужды рвался ввысь алым фонтаном. Из огня вышла женщина.

Волосы чернее темной ночи мягкой волной ниспадали до колен. Из-под ровных бровей бросила она на меня долгий взгляд, как бы вопрошая о чем-то. Эта женщина была воплощением красоты. Мрачной красоты.

Лилит?! Медея, ведьма Колхиса.

И…

— Врата закрываются, — предупредила Эдейри.

Волк, все еще державший в зубах мою шпагу, тревожно прижал уши. Вышедшая из огня женщина не проронила ни слова.

Золотистые облака толкали меня в ее сторону. И тут она раскрыла мне свои объятия.

Волк и фигура в капюшоне устремились в огонь; многоголосый хор, набрав силы, превратился в громоподобный рев, способный расколоть планету.

— Это трудно, очень трудно, — сказала Медея. — Помогите мне, Эдейри и лорд Матолч!

Огонь угасал. Залитые лунным светом болота исчезли, словно испарились; вокруг меня раскинулась серая, не имеющая очертаний пустошь, уползающая в бесконечность. Даже звезд не было видно.

На этот раз голос Эдейри вибрировал от страха.

— Медея, я изнемогаю… Я слишком долго пребывала в мире Земли.

— Открой врата! — вскричала Медея. — Открой их хоть немного, иначе мы навсегда останемся между двумя мирами.

Волк припал к земле и зарычал. Я почувствовал, как из моего тела стремительно изливается поток энергии. Мозг волка не был мозгом зверя.

Золотой туман вокруг нас начал таять.

— Ганелон! — вскричала Медея. — Помоги мне, Ганелон!

— Он обладает властью! — шептала Эдейри. — Он посвящен Ллуру. Пусть Ганелон вызовет Ллура!

— Нет, нет! Я не смею! Ллур?

На повернувшемся в мою сторону лице Медеи застыло удивленное выражение. У ног моих волк зарычал и напряг свои мускулы, словно собираясь с помощью грубой физической силы распахнуть Врата между двумя Мирами.

Теперь я полностью погрузился в черное марево. Мысль моя устремилась вдаль и пронзила пространство мрачного ужаса — бесконечного, необъятного, а затем… Наткнулась на что-то…

— Ллур… ЛЛУР!

— Врата открываются, — выдохнула с облегчением Эдейри. Исчезла и серая пустошь. Золотистые облака потускнели и растаяли. Вокруг нас поддерживали высокий потолок белые колонны. Мы очутились на нешироком помосте, разрисованном странными узорами.

Страдая от ужаса и жалости к самому себе, я упал на колени, прикрывая глаза рукою.

Я смог вызвать Ллура!

Темные миры

Проснувшись, я долго лежал неподвижно и смотрел на низкий потолок, прислушиваясь к боли, пронизывающей мое тело. Воспоминания неудержимым потоком хлынули на меня. Я лежал на мягком ложе с горою подушек в небольшой комнате, меблированной без особого вкуса. Слева от меня в стене имелась ниша с прозрачной перегородкой, через которую в комнату проникал наружный свет. Рядом со мною на трехногом стуле сидела, не нарушая молчания, крохотная фигура в плаще и капюшоне. Без сомнения, это была Эдейри.

Мне так и не довелось увидеть ее лицо, — слишком плотной была ткань ее одеяния. И все-таки я почувствовал на себе ее пронизывающе-настороженный взгляд и учуял запах чего-то незнакомого, холодного и смертельно опасного. Плащ был тяжелым, грубым, грязновато-серого цвета и неестественно-замысловатого покроя. Приглядевшись еще раз повнимательнее, я лишний раз убедился, что под таким плащом может скрываться существо не более четырех футов.

— Не желаете ли откушать, лорд Ганелон? Или пить? — произнесла сиделка нежным детским голосом. Невозможно было определить, существу какого пола он принадлежит.

Я откинул шелковое покрывало и опустил ноги на пол. Я был облачен в серебристую тунику из тонкого мягкого материала. Эдейри не шелохнулась и оставалась неподвижной даже тогда, когда в спальню бесшумно вошел человек с накрытым подносом в руках.

Вид его действовал успокаивающе. Это был высокий человек с развитой мускулатурой, с крупной головой под этрусским шлемом с плюмажем. От его загорелого лица веяло мужеством и спокойствием, как мне показалось поначалу, но стоило мне встретиться с ним глазами, и я убедился в обратном: в глубине прекрасных голубых зрачков утонул животный страх. Странно знакомый страх, легко узнанный мною.

Он поставил поднос предо мною и удалился, не промолвив ни слова. Эдейри кивнула в сторону яств.

— Ешь и пей, пища поможет тебе восстановить силы, лорд Ганелон.

На подносе лежали кусок отварного мяса, странной формы лепешка, и стоял стакан бесцветной жидкости. Я отпил глоток — это была не вода, судя по вкусу.

— Значит, я вовсе не сумасшедший? — спросил я у Эдейри.

— Нет, хоть душа твоя и блуждала в потемках, а ты пребывал в ссылке. Но теперь ты опять в своих покоях.

— В Кэр Ллуре? — спросил я, сам не зная почему. В знак отрицания Эдейри затрясла своим плащом.

— Нет. Но ведь ты должен помнить…

— Я ничего не помню! Кто ты? Что произошло со мною?

— Вспомнил ли ты, что тебя зовут Ганелоном?

— Ты ошибаешься: мое имя — Эдвард Бонд!

— И все же ты многое вспомнил, например Огни Нужды, — с упором на два последних слова произнесла Эдейри. — Вспомнишь и остальное, хоть это и потребует немало времени. Ты должен знать: нас повсюду подстерегает опасность. Кто я? Я — Эдейри, и служу Совету.

— И ты…

— Женщина, — перебила меня гостья своим детским нежным голосом и тут же рассмеялась. — Очень старая женщина, самая дряхлая в Совете. Когда-то нас было ровно тринадцать, а теперь он значительно сократился. В нем, как в былые времена, Медея, лорд Матолч…

При этом имени тень волка мелькнула перед моими глазами.

— …Гэст Райми, обладающий могуществом большим, чем у любого из нас, но который слишком стар, чтобы в нем сохранилось желание им воспользоваться. И, наконец, ты, лорд Ганелон, или Эдвард Бонд, как ты себя назвал. Нас осталось всего пятеро, а ведь когда-то подобные нам исчислялись многими сотнями. Но даже я не помню, когда это было, и только Гэст Райми способен вспомнить все, стоит ему только захотеть.

Я обхватил голову руками.

— Великие небеса, я ничего не понимаю! Все, о чем говоришь ты сейчас, для меня не больше, чем набор ничего не значащих звуков. Я даже не знаю, где нахожусь!

— Выслушай меня и пойми. — Я почувствовал мягкое прикосновение к своему плечу. — Ты просто утратил на время память.

— Это неправда.

— Это правда, лорд Ганелон. Информация, накопившаяся в твоей памяти за долгие годы, была стерта и заменена новой. Все то, что ты относишь к событиям своей прежней жизни на Земле, эфемерно и не принадлежит тебе вовсе. Этих событий никогда не было, а если они и происходили, то без твоего участия.

— Ты сказала: "на Земле"? А где мы находимся в эту минуту?

— Ты сейчас на другой планете, но это — твой родной мир. Ты здесь родился. Восставшая чернь, враги твои и мои, отправили тебя в ссылку, заменив предварительно твою память памятью Эдварда Бонда.

— Ты никогда не сможешь убедить меня в этом!

— Подойди сюда! — крохотная фигура в капюшоне направилась к оконной нише. Она дотронулась до чего-то рукой, и окно стало совсем прозрачным. Я смотрел поверх ее головы на открывшийся моему взгляду пейзаж, подобный которому мне никогда не приходилось обозревать.

Или приходилось?

Лес внизу купался в кровавом свете тусклого красного солнца. Я глядел на могучие кроны со значительной высоты и поэтому не мог разглядеть отдельных деталей. Мне показалось, что деревья двигаются, именно двигаются, а не колеблются под воздействием ветра. Здание, в котором мы находились, стояло на берегу реки, устремившей свои воды в сторону гряды холмов, прикрывающих горизонт. Над лесом возвышались несколько белых башен. Вот и все, что мне удалось разглядеть.

Полыхающий в небе огромный красный диск поведал мне о многом. Нет, это была не та Земля, на которой я родился и вырос.

— Другая планета?

— И даже более того, — ответила Эдейри. — Мы вернули тебя в Темный Мир, — так зовут твою родную планету. Она отличается от других сгустков материи, вращающихся вокруг центральных светил в необъятной Вселенной, и в чем ее необычность, знали прежде только члены Совета. К несчастью для тебя об этом узнали и другие и не преминули воспользоваться своим знанием. Во Вселенной существуют параллельные миры, дивергентные в потоке времени, почти идентичные, если, конечно, не успели разойтись слишком далеко друг от друга.

Я ничего не понял.

— Миры существующие и несуществующие в обычном Пространстве-Времени, не разделенные обычным измерением, вариацией вероятности. Мир, в котором мы сейчас находимся, мог бы быть миром Эдварда Бонда, если бы что-то не произошло в далеком прошлом. Первоначально наша планета и Земля были одним целым, неразделенным в Пространстве-Времени миром. Потом кто-то принял решение, очень важное решение, хоть я и не могу сейчас сказать точно, в чем именно оно заключалось. Так или иначе, но оно было принято, и с того мгновения временной поток разделился, и, подобно амебе, прежний мир распался на два: Темный Мир и Землю. И вновь я ничего не понял.

— В начале они оставались абсолютно идентичными, за тем исключением, что в одном из них не было принято ключевое решение. А это не могло не повлиять на окончательный результат. Много столетий кануло в вечность с тех пор, и все-таки оба мира сосуществуют в сравнительной близости во временном потоке. Фатальная неизбежность отдаляет их друг от друга, различия растут лавинообразно. И все же они остаются сходными настолько, что каждый человек на Земле имеет своего двойника в Темном Мире.

— Двойника?

— Человека, которым он мог бы быть, если бы ключевое решение не было принято столетия назад. Да, двойники, например лорд Ганелон и Эдвард Бонд. Теперь тебе все понятно?

Я отошел от ниши и уселся на неприбранную постель.

— Сосуществуют два мира, порожденные планетой-амебой, — это я способен понять. Но мне кажется, что в твоих словах имеется гораздо больше информации, чем ты пыталась в них вложить. Если я тебя правильно понял, то где-то здесь околачивается мой двойник. Ведь в том мире, который я покинул с вашей помощью, его не было.

— Ты родился в Темном Мире; Эдвард Бонд — твой двойник — родился от земных родителей. Среди восставшей черни имеются и обладающие достаточными знаниями, способные поменять местами переменные величины в формуле Времени. Мы вспомнили об этой возможности много позже, а ведь когда-то она была хорошо известна каждому члену Совета. — Эдейри перевела дух, слегка поправив капюшон. — Повстанцы поменяли местами переменные, и в результате лорд Ганелон оказался на Земле, а Эдвард Бонд среди повстанцев. Они…

— Но зачем? — задал я давно мучивший меня вопрос. — С какой целью они это проделали?

Эдейри повернулась в мою сторону, и я в очередной раз почувствовал необычный холод, лишь только она уставила на меня свои невидимые из-за ткани капюшона глаза.

— Для чего им это понадобилось? — произнесла она с расстановкой. — Думай, Ганелон. Посмотрим, удастся ли тебе вспомнить.

Охотно последовав ее совету, я закрыл глаза и попытался расслабиться, давая возможность моей памяти ухватиться за нить воспоминаний Ганелона. Я все еще не мог смириться с мыслью о том, что подобное могло произойти именно со мною, хоть услышанное от Эдейри объясняло многое. В том числе и беспричинную потерю сознания в самолете, и комплекс неполноценности, развившийся во мне сразу же после падения.

Возможно, именно над джунглями Суматры произошла замена Эдварда Бонда на лорда Ганелона, замена двух близнецов, слишком испуганных и слишком беспомощных, чтобы осознать происшедшее с ними.

Но разве подобное возможно?

— Нет, не могу вспомнить! — сказал я с вызовом. — Этого не могло быть. Мне ли не знать, кто я? Я хоть сейчас могу рассказать тебе обо всем, что происходило… с Эдвардом Бондом на протяжении всей моей… его жизни. Можешь ли ты убедить меня в том, что это всего лишь иллюзии? Мои воспоминания достаточно ясны и отчетливы.

— Ганелон, Ганелон… — В голосе подошедшей ко мне Эдейри звучала укоризна. — Вспомни о черни, пытающейся низвергнуть установившийся порядок. Пошевели мозгами, Ганелон, подумай, зачем понадобилось им сыграть с тобой такую шутку?! Обитатели леса, Ганелон, непокорные ничтожные человечки в зеленых одеяниях. Ненавистные человечки, осыпающие нас угрозами. Ганелон, их, я надеюсь, ты помнишь?

Может быть, воздействие на меня Эдейри было сродни гипнозу. К мысли об этом я пришел много позже, но так или иначе, а в тот миг я увидел мысленным взором толпу облаченных в зеленые одеяния туземцев, пробиравшихся сквозь лесные заросли. Я едва не задохся от ярости, на краткий миг превратившись в Ганелона, знатного могущественного лорда, презиравшего этих ничтожных людишек, недостойных завязывать шнурки моих ботинок.

— Нет сомнений, ты ненавидел их, — прошептала Эдейри, от которой не ускользнуло выражение моего лица.

Ей не обязательно было читать мои мысли — весь мой облик красноречиво повествовал об обуревавших меня чувствах. Плечи горделиво расправлены, грудь выпячена вперед, губы искривились в презрительной усмешке.

— И, конечно же, ты карал их где и когда только мог, — продолжала Эдейри. — Это было твоим долгом и обязанностью. Но они обошли тебя, оказавшись хитрее. Обнаружили дверь, вращающуюся на временной оси, и вышвырнули тебя в иной мир. По другую сторону этой двери пребывал Эдвард Бонд, не питавший к ним ненависти. Поэтому они открыли перед ним дверь…

Эдейри повысила голос и продолжала с неприкрытой насмешкой.

— Фальшивые воспоминания, фальшивые воспоминания, Ганелон. Вместе с обликом Эдварда Бонда ты наследовал и его прошлое, но житель Земли явился в этот мир самим собою, ничего не ведая о лорде Ганелоне. Он причинил нам много беспокойства, друг мой, доставил немало хлопот. Поначалу мы не поняли, что произошло. Тогда мы уверовали, что лорд Ганелон покинул наш Совет и влился в ряды повстанцев, воодушевляя их и сплачивая для борьбы против собственной касты. Она мягко рассмеялась.

— Нам пришлось вывести Гэста Райми из дремотного состояния, в котором он пребывает. С его помощью мы изучили принцип поворота осей времени, затем переправились в мир, именуемый Земля, где и нашли тебя после продолжительных поисков. В конце концов нам удалось вернуть тебя в этот мир. Он твой, Ганелон, готов ли ты принять его?

Я помотал головой, словно пребывая во сне.

— Все это неправдоподобно, я — Эдвард Бонд.

— В наших силах вернуть тебе твою истинную память, и мы сделаем это, сколько бы времени нам не понадобилось. А пока что знай, ты входишь в состав Совета, возможно, самый могущественный из всех нас. Вместе с Матолчем вы были…

— Позволь мне задать вопрос, — в который раз перебил я прятавшуюся под капюшоном. — Я многое не понимаю. Матолч? Это тот самый волк, который сопровождал тебя прошедшей ночью?

— Ты не ошибся.

— Ты говоришь о нем, как о наделенном разумом.

— Род Матолча знатен не менее, чем твой, лорд Ганелон! Могу добавить, чтобы рассеять все твои сомнения. Он — ликантроп. При желании может менять свой облик.

— Оборотень? Это невозможно. Эти существа есть нечто иное, как порождение народной фантазии, персонажи мифов и наивных суеверий.

— Как зарождались мифы? — спросила Эдейри. — В далеком прошлом множество проходов соединяло Землю и Темный Мир. Воспоминания о тех днях сохранились на Земле в форме суеверий. Но корни их уходят в реальную действительность.

— И все-таки они остаются суевериями, и ничем больше, — убежденно сказал я. — Так легко утверждать, что существуют оборотни, вампиры и подобная им дребедень, но доказать их существование невозможно.

— Гэст Райми может рассказать о них больше, чем я, но стоит ли будить его из-за таких пустяков. Я попробую избавить тебя от твоих заблуждений… Слушай меня внимательно. Человеческая плоть состоит из мириад клеток, которые в определенных пределах способны приспосабливаться к изменившимся условиям. Если заложенную в них самой природой приспосабливаемость увеличить, то ускорится и процесс метаболизма. Следствие этого, как ты уже мог догадаться, появление оборотней.

Наконец-то я начал понимать хоть что-то из услышанного в это утро. Во время своего обучения в колледже я прослушал полный курс биологии и не раз наблюдал через микроскоп взбесившиеся клетки, клетки-мутанты и то, чему еще не придумано названий. Да и на своем жизненном пути я неоднократно встречался с людьми, с головы до ног покрытыми таким волосяным покровом, что им позавидовал бы любой волк.

А если ускорить процесс приспосабливания клеток? В таком случае могли бы происходить странные вещи!

А кости? Специфическая костная ткань, так непохожая на мягкие ткани организма. Физиологическая структура, способная изменяться таким образом, чтобы человек мог принимать облик волка? Такое даже трудно представить, настолько она уникальна!

— Конечно, здесь не обходится и без внушения, — подсказала Эдейри. — Во время своего перевоплощения Матолч обладает не такой уж звериной фигурой, как это кажется. Но тем не менее он в состоянии полностью изменить свой облик и часто делает это.

— Но как? — спросил я. — Откуда у него такая феноменальная способность?

Впервые за все время нашего разговора Эдейри несколько помедлила с ответом.

— Он мутант. В Темном Мире множество мутантов. Есть они и в Совете.

— Ты тоже мутант? — Да.

— И тоже… способна менять свой облик?

— Нет, — тотчас же ответила Эдейри и, как мне показалось, крохотное тельце ее под плащом задрожало. — Я не способна менять свой облик, лорд Ганелон. Но ты, наверное, помнишь, на что я способна?

— Нет.

— И тем не менее я обладаю способностями, которые могут тебе пригодиться, когда повстанцы вновь предстанут перед нами во всеоружии. — Эдейри повернулась в сторону ниши. — Да, среди нас много мутантов, и может быть именно этот фактор повлиял на наше отделение от Земли много веков назад. На Земле не должно быть мутантов, по крайней мере подобных нашим. И еще, Матолч не единственный в своем роде.

— А я, я тоже мутант? — спросил я и насторожился. Эдейри покачала головой в капюшоне.

— Нет, поскольку никто из мутантов не может обладать кровью, помеченной знаком Ллура. Ты был посвящен ему еще до своего рождения. Один из Совета должен владеть ключом к Кэр Ллуру.

Ледяные щупальца страха вновь на краткое мгновение сжали сердце. Нет, не страха, а ужаса, смертельного, перехватывающего дыхание кошмарного ужаса, в который я погружался каждый раз при упоминании имени Ллура.

Я заставил себя обратиться с вопросом к Эдейри.

— Кто такой Ллур?

Ответом послужило продолжительное молчание.

— Кто тревожит покой Ллура? — раздался позади меня властный голос. — Не прикасайся всуе к завесе, Эдейри!

Я оглянулся и на фоне черной портьеры разглядел стройную фигуру человека, облаченного в тунику и брюки. Его рыжая бородка торчала вперед острым клинышком. Незнакомец улыбался, обнажив крепкие зубы, вид которых показался мне знакомым. В каждом движении его гибкого тела угадывалась кошачья грация.

Желтые глаза смотрели на меня с изумлением.

— Молись, чтобы не было необходимости в этом шаге, — проронил незнакомец. — Лорд Ганелон, неужели ты и меня забыл?

— Он забыл тебя, лорд Матолч, — опередила меня Эдейри. — По крайней мере в этом облике.

Матолч — волк. Способный менять обличье. Он усмехнулся.

— Советом решено: сегодня вечером — шабаш, — громко сказал оборотень. — Лорд Ганелон должен приготовиться к тому, чтобы принять в нем участие. Однако посвятить его — забота Медеи, и она интересуется: проснулись ли вы, лорд Ганелон. Я вижу, вы бодрствуете, и ничто не может помешать нам пройти в ее покои.

— Готов ли ты отправиться с Матолчем? — спросила меня Эдейри.

— Почему бы и нет? — ответил я. Рыжебородый вновь усмехнулся.

— А ты действительно многое забыл, лорд Ганелон. Во времена, предшествовавшие твоему исчезновению, ты никогда не допустил бы, чтобы я оказался за твоей спиной.

— Но и у тебя хватило разума, чтобы не вонзить в его спину остро-отточенный кинжал! — поспешила пресечь возможную ссору Эдейри. — Стоило бы Ганелону воззвать к Ллуру, и ты тотчас же подвергся бы справедливому возмездию.

— Я пошутил, — небрежно молвил Матолч. — Мой враг должен быть достаточно силен, чтобы я стал с ним считаться.

Так что я подожду часа, когда к тебе вернется память, лорд Ганелон. А пока должен признать, что Совет оказался в незавидном положении, и мы нуждаемся в твоем содействии точно так же, как ты — в нашем. Итак, идешь ли ты к Медее?

— Иди с ним. — Эдейри сделала один шаг в мою сторону. — Опасности нет — рычание и клыки волка несопоставимы, даже если он не в Кэр Ллуре.

Мне показалось, что ее слова таили скрытую угрозу. Пожав плечами, Матолч отодвинул тяжелую портьеру и посторонился, пропуская меня вперед.

— Мало кто осмеливался угрожать оборотню, — сказал он через плечо.

— Я осмеливаюсь, — раздалось из-под капюшона.

И я вспомнил, что и она принадлежала к мутантам, хоть и не была ликантропом, подобно рыжебородому оборотню, который устремился следом за мною, лишь только я вышел в коридор.

Так кто же ты Эдейри?

Матолч и Медея

Ощущения мои можно сравнить с эмоциями заблудившегося в густом тумане человека. Я так и не смог решить для себя, наяву ли все это происходит или во сне. От нервного шока притупились все мои чувства, и я потерял способность логически мыслить. Самые обыденные мысли переполняли мой мозг и ничто вокруг не вызывало во мне тревоги. И это несмотря на то, что прошло менее суток, как я покинул привычный мне мир.

Но к моему немалому удивлению что-то знакомое было в этих сводчатых залах с белыми стенами, которые я пересекал вместе с Матолчем. Знакомое точно так же, как и в простиравшемся до горизонта сумрачном лесном пейзаже — им я любовался из окна отведенной мне комнаты, ежась от холода, исходившего от плаща Эдейри.

— Эдейри — Медея — Совет.

Я чувствовал весомость этих слов, будто в иные времена они отложились в моей памяти, оставив глубокий след.

Подпрыгивающая, стремительная походка Матолча, широкий размах его мускулистых плеч, хищная улыбка на полных губах — все это было не ново для меня.

Матолч пристально наблюдал за мною, скосив слегка свои желтые глаза. Внезапно он остановился перед красной портьерой и, помедлив немного, отодвинул ее в сторону, приглашая войти.

Я сделал всего лишь один шаг и остановился, застыв в ожидании.

Матолч кивнул головой с довольным видом, лицо его при этом так и не изменило своего вопросительного выражения.

— Значит, ты кое-что помнишь, лорд Ганелон?! Достаточно, чтобы прийти к выводу: за этой портьерой не могут скрываться покои Медеи?! И все-таки войдем сюда на минуту, мне необходимо поговорить с тобою наедине.

Только оказавшись на ступеньках винтовой лестницы я осознал, что до сих пор мы общались с оборотнем на языке, ничего общего не имеющем с английским. Но я отлично понимал его.

— Проходи, Ганелон!

Мы очутились в комнате округлой формы с прозрачным потолком. В насыщенном дымом воздухе устоялся неприятный запах неостывших углей, продолжавших тлеть в самом центре комнаты на жаровне с тремя бронзовыми ножками. Матолч указал мне на кресло с красной обшивкой.

— Интересно, многое ли тебе удалось вспомнить? — спросил он.

— Совсем немного. — Я сопроводил свои слова отрицательным жестом. — Но достаточно… чтобы не доверять тебе полностью.

— Значит искусственные воспоминания землянина, наложенные на твою память, все еще сильны. Гэст Райми предупредил, что в итоге ты вспомнишь все, но на это потребуется немало времени. Фальшивая запись в нейронной оболочке твоего мозга сотрется и обнажится первоначальная, истинная. Но на это нужно время.

"Как реставрированная икона, — подумал я. — Слой краски поверх другого. Не знаю, предстоит ли мне стать Ганелоном, но пока что я остаюсь Эдвардом Бондом".

— Интересно, — сказал Матолч, поглаживая рыжую бородку, — ты провел около двух лет вдалеке от нас. Не изменился ли ты окончательно и бесповоротно? Прежде ты всегда… ты ненавидел меня. Ганелон, ненавидишь ли ты меня по-прежнему?

— Нет, — ответил я не колеблясь. — Чувство, которое я испытываю в твоем присутствии, можно охарактеризовать как недоверие.

— И у тебя есть на то веские причины! Мы всегда были врагами, Ганелон, хотя и были повязаны заботами и постановлениями Совета. Желаешь ли ты, чтобы и в дальнейшем нас разделяла вражда?

Нет, если это зависит только от меня. Я вовсе не намерен наживать себе врагов — особенно здесь.

Рыжие брови Матолча взметнулись вверх.

— Ты неузнаваем, лорд Ганелон! В старые добрые времена тебе было бы безразлично, сколько человек числят тебя среди врагов. Боюсь, что изменения, происшедшие с тобою, неисправимы, и тогда всем нам не избежать подстерегающей нас опасности.

— Я ничего не понимаю. — Мне надоел этот бесплодный разговор. — Смысл твоих слов не доходит до меня. Все это похоже на затянувшийся сон.

— Подведем итоги. Если прежний Ганелон возродится в тебе — вражда неизбежна. Но пребывание на Земле могло изменить тебя, и как знать, мы еще можем подружиться. Признаю, друг предпочтительней врага. Медее это не понравится, но Эдейри будет в восторге. А что касается Гэста Райми… — Матолч пренебрежительно пожал плечами. — Он уже стар, очень стар. А ведь после него ты, Ганелон, станешь обладателем наивысшей власти. Но бразды правления тебе дано подхватить только в Кэр Ллуре.

Матолч умолк и несколько секунд смотрел на меня с ожиданием. Но что я мог сказать в ответ на услышанное?!

— Прежде ты знал, что ожидает тебя в Кэр Ллуре. Ты страшился и в то же время жаждал власти. Однажды ты побывал там: в день, когда тебя посвящали… Но сейчас ты изменился, и связь между тобою и Ллуром утончилась. Но ее можно укрепить, стоит тебе только захотеть.

— Кто такой Ллур? — я все еще надеялся получить ответ на этот вопрос.

— Не советую тебе задумываться над этим! — Голос Матолча звучал вполне искренне. — Будь настороже, если во время беседы с тобою Медея заговорит о Ллуре. Не знаю, Ганелон, предстоит ли нам враждовать как прежде, но ради нашего общего благополучия, ради благополучия Темного Мира — заклинаю тебя: избегай посещения Кэр Ллура. Как бы ни умоляла тебя Медея! По крайней мере дождись, когда восстановится твоя память.

— Так кто же такой Ллур? — повторил я. Матолч отвернулся от меня.

— Я думаю, только Гэст Райми может ответить на твой вопрос. Я не знаю, и не хочу знать. Ллур — это… это зло… постоянно испытывающее чувство голода. И его аппетит может удовлетворить лишь… лишь…

Матолч умолк и посмотрел на меня как-то странно.

— Ты забыл многое, — продолжал он через некоторое время, — и это смущает меня. Но помнишь ли ты, как вызывать Ллура?

Я отрицательно покачал головой, в которой воцарилась звенящая пустота. Как будто что-то материальное просилось наружу и никак не могло вырваться.

Ллур — Ллур?

Матолч соскреб с жаровни щепотку золы.

— Можешь ли ты вызвать Ллура? — спросил он, и голос его зазвенел от нетерпения. — Отвечай, Ганелон. Быть может, ты способен вспомнить?

Усилился неприятный запах дыма, пустота в моей голове как бы раздвинулась, освобождая путь бесформенной тени. И я узнал этот смертельный запах!

Я встал, пристально глядя на Матолча. Сделал два шага и ударом ноги опрокинул треножник. Угли рассыпались по каменному полу. Рыжебородый вздрогнул от неожиданности и отвел свой взгляд в сторону.

Вытянув руку, я схватил Матолча за ворот туники и встряхнул с такой силой, что зубы его застучали как кастаньеты. Ненависть и презрение к этому человеку помутили мне разум.

— Чтобы Матолч пытался меня обмануть?!

Кто-то неведомый вселился в меня, повелевал мною и говорил моим языком. Я же, оттесненный на задний план, прислушивался со стороны к его словам.

— Побереги свои чародейства для рабов и иеродул! — Казалось, мои голосовые связки готовы лопнуть от напряжения. — Я скажу тебе только то, что сочту нужным сказать, и ни слова больше! Жги свои зловонные травы где угодно, но не смей это делать в моем присутствии.

Челюсти Матолча сжались, в глазах вспыхнул желтый огонь. Лицо его перекосилось, плоть потекла подобно жидкости, едва различимая в клубах дыма, порожденного рассыпанными углями.

Пара желтых зрачков угрожала мне из желтого тумана.

Из горла оборотня вырвались булькающие звуки, способные зародиться только в глотке зверя. Злобный волчий рык! Алчущий хищник глядел на меня!

Дым рассеялся, мираж растаял. Матолч — в своем первозданном обличье — подался назад, пытаясь освободиться.

— Ты напугал меня, лорд Ганелон, — сказал он, поправляя ворот туники. — Я надеялся, что ты ответишь на мои вопросы, если эти травы, — тут он кивнул головой в сторону опрокинутого треножника, — восстановили бы твою память.

Я круто развернулся и направился к выходу из комнаты.

— Погоди, — окликнул меня Матолч. — У меня сохранилась вещица, принадлежавшая Эдварду Бонду. Взгляни на нее.

Я задержался в двух шагах от тяжелой портьеры.

Рыжебородый приблизился с оружием в руках. Я узнал свою шпагу, чьи ножны остались на Земле.

— Я прихватил ее перед тем, как вступить в Огонь Нужды. Твои права на нее неоспоримы.

Приняв из его рук оружие, я вновь направился к прикрытому портьерой выходу. Но Матолч еще не успел выговориться.

— Я не желаю вражды между нами, Ганелон. — Голос оборотня звучал вполне искренне. — И если к тебе вернулась прежняя мудрость, ты не поступишься моими предупреждениями. Не ходи в Кэр Ллур!

Мы расстались. Держа перед собою шпагу, я торопливо спускался по винтовой лестнице. Завладевший моим сознанием не собирался отступать. И все-таки первоначальные краски иконы проступали наружу, как бы проявляясь под воздействием сильного растворителя.

Верхняя запись, убившая мою память. Мою индивидуальность и мои воспоминания.

Замок — каким образом мне стало известно, что это замок? — являлся лабиринтом. Дважды мне довелось проходить мимо воинов-стражников, в чьих глазах застыл животный страх, усиливавшийся, казалось, при моем появлении.

Я шагал — ноги сами несли меня — по каменным плитам и в конце концов добрался до светло-янтарной залы с фонтаном в середине. Дуновение легкого ветерка коснулось моей щеки, сигнализируя о наличии поблизости открытого пространства. В конце залы я обнаружил выход в виде арки, орнаментированный по периметру переплетающимися экзотическими ветвями с крупными листьями.

Я прошел под аркой. И оказался в саду, огражденном высокими стенами. В саду невиданных цветов и причудливых деревьев.

На фоне черной земли цветы казались драгоценными камнями. Рубины и аметисты, прозрачные и молочно-белые, серебряные, золотые, изумрудные, слившиеся в роскошные ковры, они казались наделенными жизнью. Да и деревья казались живыми.

Искривленные и шероховатые деревья высились могучими дубами, их толстые сучья и упругие ветви скрывались под зеленым покровом листьев.

Деревья распрямились в ожидании, зеленый занавес зашевелился, и в этом движении я почувствовал угрозу.

А затем черные сучья заколебались и медленно потянулись в мою сторону…

И тут же расслабились, застыв в неподвижности. Они узнали меня!

Над этим лютым садом темный небосвод резко контрастировал со сверкающим на нем оком дневного светила. Деревья вновь зашевелились.

Смутное беспокойство завладело мною и зелеными кущами. Змееподобная ветвь изогнулась и быстро выпрямилась — нанесла удар и вновь приготовилась для очередного удара.

В том месте, где движение ветвей было наиболее интенсивным, я заметил фигуру человека, бегущего зигзагами, кидающегося из стороны в сторону, уворачивающегося от страшных ударов гибких ветвей ожившего леса-сторожа.

Человек в плотно обтягивающем его одеянии бежал в мою сторону.

Его суровое волевое лицо горело от возбуждения, такое выражение появляется обычно на лице одержавшего победу. В руках бегуна не было никакого оружия, только к поясу была пристегнута кобура пистолета или нечто в этом же роде.

— Эдвард! — окликнул он меня приглушенным голосом. — Эдвард Бонд!

Я узнал его. Не его именно, конечно. Но мне уже доводилось смотреть вслед убегающим, облаченным во все коричневое человеческим фигурам, и представший предо мною был одним из их племени.

Ненависть, которую я час назад испытал в присутствии Матолча, вновь окатила меня от одного вида этого человека.

Враг! Бунтарь! Представитель тех, кто использовал волшебство, чтобы погубить лорда Ганелона!

Я почувствовал, как волна гнева залила краской мое лицо, как закипевшая кровь застучала в висках с необычной, яростной силой. Мое тело напряглось, приняв позу Ганелона: плечи назад, грудь выставлена вперед, презрительная улыбка на губах, высоко поднятый подбородок. Я вслушивался, как моя гортань сыплет проклятиями, пользуясь словарным запасом языка, который я не знал вовсе. Бегун отступил назад, недоверчиво оглядывая меня. Рука его потянулась к кобуре.

— Ганелон? — произнес он с едва заметной заминкой, пытаясь перехватить мой взгляд. — Кто же ты: Эдвард Бонд или лорд Ганелон?

Ведьма в алом

Правой рукой я все еще сжимал шпагу. Моим ответом послужил молниеносный выпад, но для способного избегать хлестких ветвей живого дерева мой выпад оказался не опасным. Уклонившись, бегун окинул меня грозным взглядом и извлек из кобуры свое оружие. Перед этим он оглянулся назад, я проследил за его взглядом и увидел другую фигуру, на этот раз в зеленом одеянии, скользящую между взбесившихся деревьев. Она была меньше ростом и изящнее — девушка в тунике цвета земли и сочной зелени. Ее черные распущенные волосы ниспадали до плеч. Выбравшись на свободное пространство, она перевела дыхание и обратила в мою сторону искаженное ненавистью лицо.

Человек, представший предо мною первым, поднял руку повелительным жестом.

— Даже если ты Ганелон, ты должен помнить Эдварда Бонда! Он был с нами, он верил в нас! Выслушай меня, пока не поздно. Арле сможет убедить тебя, Эдвард. Торопись к Арле. Даже если ты Ганелон, позволь мне сопроводить тебя к Арле!

— Все бесполезно, Эрту! — произнесла девушка. Она боролась с крайним из деревьев, чьи ветви обхватывали ее и пытались притянуть к стволу. Ни Эрту, ни его подруга не старались уже говорить шепотом. Они кричали, как будто не знали, что на вызванный ими шум сюда устремятся стражники, а ведь я хотел убить их сам, никому не предоставляя право на такое удовольствие. Я жаждал крови, я желал лицезреть своих врагов поверженными, и в тот момент имя Эдварда Бонда ничего мне не говорило.

— Убей его, Эрту! — вскричала девушка. — Убей его или предоставь это мне! Я знаю Ганелона!

Я вгляделся в ее лицо и крепче сжал эфес своей шпаги. Несомненно она говорила правду — она знала Ганелона, и у нее были веские причины ненавидеть его. Я видел это лицо раньше, искаженное отвращением и отчаянием. Я не помнил, где, когда и при каких обстоятельствах мне приходилось встречаться с этой девушкой, но, несомненно, в забытом мною прошлом наши пути пересекались.

Повинуясь приказу, Эрту с явной неохотой наводил на меня свое оружие. Я понимал его состояние: трудно целить в человека, некогда бывшего твоим другом. Я торжествующе рассмеялся и сделал очередной выпад — шпага со свистом рассекла воздух. На этот раз Эрту не выказал былого проворства, и моей шпаге удалось-таки испить его крови. Отпрянув назад с опозданием, Эрту поднял свое оружие — черное дуло смотрело мне в переносицу.

— Не вынуждай меня совершить непоправимое, — процедил он сквозь сжатые зубы. — Это пройдет. Еще вчера ты был Эдвардом Бондом — ты станешь им вновь. Зачем ты вынуждаешь меня нажать на курок, Ганелон?

Я поднял шпагу. Все плыло передо мною, как в тумане, красная пелена ярости застлала мой мозг. Все мое существо переполнилось беспричинным торжеством. Мысленным взором видел я фонтан крови, хлынувшей из его разорванной аорты, лишь только острие моей шпаги достигнет цели.

Я изготовился для нанесения последнего, решающего удара!

И вдруг шпага ожила в моих руках. Она дернулась и задрожала, пытаясь вырваться из моей ладони.

Невозможно передать это словами, но мой удар возвратился ко мне же. Вся энергия, которая должна была повергнуть противника на землю, прокатилась по клинку, по моей руке, по всему моему телу. Острая боль и изумление: мне показалось, что сад завертелся вокруг меня. Земля встала дыбом, обрушившись на мои колени.

Туманная пелена спала с моих глаз. Я все еще оставался лордом Ганелоном, оглушенным чем-то более могущественным, чем простой удар материального тела.

Я стоял на коленях, опираясь о землю одной рукой, чувствуя непереносимую боль в мышцах правой руки, и с удивлением смотрел на шпагу, которая валялась метрах в пятнадцати от меня и светилась.

Я не сомневался: все подстроено Матолчем, и никем иным! Я слишком рано забыл, с каким плутом свела меня судьба, сколько злобы и коварства в этом скользком оборотне. Я поднял на него руку в его же апартаментах и должен был знать: он сделает все, чтобы отомстить!

Даже будучи наивным простаком Эдвардом Бондом, я должен был все хорошенько обдумать, прежде чем принять дар из рук оборотня!

Но сейчас у меня не было времени думать о Матолче. Я уставился в глаза Эрту и на дуло его пистолета и видел, что лицо моего противника все более хмурилось по мере того, как он пристальным взглядом изучал меня.

— Ганелон! — произнес он зловещим шепотом. — Душегуб! Курок его пистолета начал вращаться, я физически ощутил это движение.

— Подожди, Эрту! — вскричала тонким голосом девушка, успевшая освободиться от объятий гибких ветвей. — Подожди, дай мне!

Все еще оглушенный, я гордо поднял голову. После перенесенного удара любая попытка оказать сопротивление была обречена на провал, и мне ничего не оставалось, как следить за ее действиями. Девушка подняла свое оружие — черное дуло пистолета казалось огромной родинкой на ее бледном лице, искаженном от ненависти.

— Позволь это сделать мне! — вновь вскричала она. — Он должен вернуть мне свой долг!

Я все еще чувствовал себя беспомощным, словно опутанный сыромятными ремнями. Расстояние, нас разделявшее, было незначительным, и она не должна была промахнуться. Ярость пылала в глазах, пистолет дрожал в руках, потому что сама лесная красавица дрожала от душившей ее ненависти. В эти мгновения причудливые видения пронеслись перед моими глазами — отдельные события из жизни лорда Ганелона и Эдварда Бонда.

Затем шорох, громкое шипение, похожее на вой ветра, раздалось со всех сторон. Деревья двинулись в нашу сторону с неожиданной для них быстротой, и издаваемое ими шипение еще более усилилось. Эрту вскрикнул предостерегающе, но его напарница слишком глубоко погрузилась в обуревавшую ее ненависть, чтобы реагировать на звуки извне. Ей не суждено было узнать, что произошло. Быть может, она даже не почувствовала, как развалился ее череп от могучего удара острого сука. Смерть была мгновенной, и все-таки она успела выстрелить — раскаленная молния ударила в землю рядом с моим коленом. Я почувствовал запах испепеленной травы.

Она уже была не в состоянии вскрикнуть, когда кровожадные ветки обвились вокруг стройной фигуры. До меня отчетливо донесся хруст ломающихся костей, хорошо мне знакомый хруст, поскольку мне неоднократно доводилось слышать его в этом саду. Хребет человека то же, что обычная щепка в могучих объятиях неусыпных ветвей.

Оцепенение Эрту длилось не более двух секунд. Помутневшие было глаза вновь засверкали, и я понял, что на этот раз он спустит курок без колебаний. Но мне не суждено было умереть в этот день. За моей спиной раздался смех, нервный и презрительно-холодный. Я увидел, как неподдельный страх и яростная злоба исказили черты лица Эрту, как он отвел от меня со всей поспешностью свой пистолет и направил его поверх моей головы в исходившего издевательским смехом. Он так и не успел нажать на курок: пепельно-белый луч вырвался из-за моего плеча и ударил ему в грудь чуть повыше левого соска.

Эрту рухнул на землю как подкошенный; стекленеющие глаза его исходили ненавистью.

Я оглянулся, медленно поднимаясь на ноги. В десяти шагах от меня стояла улыбающаяся Медея, стройная и прекрасная, облаченная в роскошное пурпурное платье. В правой руке моя спасительница держала черную трубку, по-прежнему направленную в сторону Эрту.

— Ганелон, — прошептала Медея бесконечно нежным голосом. — Мой Ганелон!

Не отрывая от меня сулящего все земные блага взгляда, Медея хлопнула в ладоши. Тотчас же безмолвные, как ожившие статуи, стражники проникли в сад, подняли с земли безжизненные тела Эрту и его подруги и унесли в глубь сада. Деревья зашевелились, зашумели зелеными кронами и направились к ограде.

— Память вернулась к тебе, как я рада этому! — воскликнула Медея, лишь только мы остались вдвоем. — Ты опять с нами, лорд Ганелон. Но помнишь ли ты свою Медею?

Медея, ведьма Колхиса! Черная, белая и алая, стояла она предо мною, радостно улыбаясь; обвораживающая красота моей спасительницы разбудила во мне забытые воспоминания. Еще не было такого человека, который, хоть раз увидев Медею, мог навсегда забыть о ее существовании. До тех пор, пока жизнь теплилась в нем.

Однако еще что-то очень важное, связанное с Медеей, я обязан был вспомнить. Свойственное натуре этой женщины заставляло даже лорда Ганелона быть всегда начеку в ее присутствии. Ганелона? Итак, я все-таки лорд Ганелон? Еще пару минут назад, готовый вступить в единоборство с пробравшимися сквозь живой лес, я без колебаний ответил бы утвердительно на этот вопрос, и даже тени сомнения не возникло б в моем мозгу.

Вновь воспоминания нахлынули на меня. И в то время как прекрасноликая ведьма смотрела на меня с ожидающей улыбкой, все, что способствовало моему превращению на непродолжительное время в лорда Ганелона, спадало с моего мозга, как надрубленный плющ. Эдвард Бонд в одежде с чужого плеча глядел с ужасом и отвращением на незнакомый сад, содрогаясь при одной мысли о том, что здесь произошло.

Я боялся этой женщины, я не хотел, чтобы она догадалась, какие черные мысли бродят в моей голове, и поэтому поспешил отвести в сторону свой смущенный взгляд. Я был выведен из равновесия, и неудивительно: по моей вине погибли искавшие со мной встречи, и мне не может служить оправданием то обстоятельство, что мною, моим телом руководил чуждый мне разум Ганелона.

Впрочем, я по-прежнему находился в теле Ганелона; теперь в этом не было никакого сомнения. Эдвард Бонд возвратился на Землю, в окружение своих близких, только память его задержалась в ином мире. Впрочем, вполне возможно, что у нас на двоих одна и та же душа. А душа Ганелона не могла найти себе применения и витала поблизости, в надежде изыскать подходящий момент и вытеснить навсегда из принадлежащего ей по праву тела душу Эдварда Бонда.

Я искренне ненавидел лорда Ганелона. Я презирал и суть, и дух этого человека. И пусть моя память фальшива, представляет собою копию памяти Эдварда Бонда, она сильнее, ближе и дороже мне, чем память Ганелона, впитавшего в себя жестокость и коварство с молоком матери. Пусть недолго, но я был Эдвардом Бондом, я останусь Эдвардом Бондом навсегда!

Полный заботы мелодичный голос Медеи прервал мои размышления. Не дождавшись ответа, она повторила свой вопрос.

— Ты помнишь меня, лорд Ганелон?

Я не хотел, чтобы она догадалась о моем смущении, и попытался совладать и со своим лицом, и со своим голосом.

— Меня зовут Эдвардом! — сказал я с достаточной твердостью. — О существовании лорда Ганелона я узнал впервые от Матолча, Эдейри и от тебя.

— Будем надеяться, что заблуждение твое не затянется надолго, — вздохнула очаровательная ведьма. — Не будем подстегивать бег времени, рано или поздно, но ты сбросишь путы чуждой тебе памяти. Когда ты поживешь прежней жизнью в привычной тебе обстановке, окунешься в заботы Совета, — двери твоего рассудка раскроются сами собою. Я думаю, что это произойдет во время шабаша…

Улыбка исчезла с ее лица и вишнево-красные губы слились в тонкую линию.

— С той поры, как я отправилась на поиски в мир Земли, шабаш не проводился ни разу, — сочла нужным сообщить мне Медея. — Полтора года — это слишком много. Потому что в Кэр Ллуре есть некто, кто уже зашевелился и требует очередную жертву. Ты помнишь Кэр Ллур, Ганелон?

И вновь холодное дыхание необъяснимого страха коснулось меня при упоминании некоей загадочной местности в Темном Мире.

Ллур — Ллур! Кромешная темнота и шевелящееся за золотым окном. Что-то слишком чуждое, чтобы ступать по той же земле, по которой ступает нога человека; что-то такое, чему не должно быть места в обжитом людьми пространстве. Неспособное, по всей видимости, существовать без людей, это нечто в то же время таило в себе угрозу всему человечеству. Я не имел об этом нечто никакого представления, я испытывал к нему инстинктивное отвращение и одновременно (возможно ли такое?) ощущал прочные нити, связывающие меня с Ллуром.

Я знал! Я вспомнил!

— Я ничего не помню, — бросил я в ответ. Потому что именно в эту минуту осознал, что мне необходимо быть предельно внимательным и осторожным. В этом мире я не должен доверять никому, и себе в том числе. Я вспомнил! Но никто не должен об этом догадаться. Пока я не проникну во все их замыслы, не проведаю обо всех их ловушках, не стоит даже упоминать о том, что помимо шпаги, этой безобидной булавки, у меня имеется иное, более грозное оружие.

Ллур! Сама мысль о нем… о… — это значительно укрепит мои позиции. Потому что между подлинным Ганелоном и Ллуром существовала некая мистически-жуткая связь. Я знал, что Совет попытается подтолкнуть меня к полному слиянию с Ллуром, и я знал, что даже Ганелон трепетал при одной мысли об этом. Я должен притвориться более несведущим, чем являюсь на самом деле, пока все не прояснится окончательно в моей памяти.

Движимый осторожностью, я счел нужным повторить:

— Я ничего не помню.

— Даже Медею? — не без лукавства произнесла ведьма и приблизилась ко мне плавной походкой. В ней действительно было что-то колдовское. Мои руки властно притянули к груди ее податливо-страстное тело, как будто они оставались руками Ганелона, а не моими. Но губы, ответившие на жгучий поцелуй чародейки, остались губами Эдварда Бонда.

— Даже Медею?

Эдвард Бонд или Ганелон — какая мне, в сущности, разница? Если это безразлично такой красавице, то мне — тем более!

Не от поцелуя ли вишнево-красных губ произошла во мне эта перемена? Я держал в объятиях божественно-прекрасное тело, но что-то сродни отчуждению продолжало разделять нас. Мозг мой работал лихорадочно быстро, я решил, что всему виной я — то ли житель Земли, то ли Темного Мира. Разошедшиеся миры… мутанты… Быть может, я для нее то же, что демон для земной женщины?

— Ганелон!

Дрожа всем телом, она приставила ладони к моей груди, толкнула изо всех сил, желая вырваться из моих объятий. Крохотные капли пота выступили на мраморном лбу.

— Достаточно! — выдохнула она. — Или ты не знаешь?

— Что я не знаю, Медея?

И теперь непритворный ужас появился в ее раскосых глазах.

— Ты забыл?! — голос ее задрожал, казалось, она готова разрыдаться. — Ты забыл меня, Ганелон, забыл, кто я такая… Что я такое!

Поездка в Кэр Сапнир

В то время, как я маялся без дела в покоях, принадлежавших Ганелону, все остальные обитатели замка готовились к шабашу. Ноги Ганелона мерили шагами просторные залы Ганелона, но человек, любовавшийся развешанными на стенах старинными картинами и боевыми доспехами, был Эдвардом Бондом. Я все еще не переставал удивляться тому, как воспоминания чуждого этому миру индивида, наложенные на мозг Ганелона, в корне изменили владельца всего этого великолепия.

Задумывался я и о том, смогу ли в конце концов разобраться, кто я таков на самом деле. Ганелон был мне неприятен, к подобным ему я никогда не питал доверия. И в то же время я должен быть во всеоружии: знать больше того, что предполагают о моих знаниях обитатели замка, — в противном случае меня ждет скорый и бесславный конец. И какая разница, с чьим сознанием я отправлюсь в потусторонний мир: лорда Ганелона или Эдварда Бонда. Предостеречь меня некому: Медея уклонилась от ответа, точно так же поступит и Эдейри; Матолч может наговорить мне много, но будет лгать при этом.

Будь на то моя воля, я не стал бы участвовать в шабаше, который — я знал об этом — будет Шабашем Ллура. О, эта ужасная связь между нами! И жертвы, ему предназначенные!

Могу ли я быть уверенным, что не окажусь в числе этих жертв, что меня не бросят на алтарь перед… перед Золотым Окном?

На краткие мгновения Ганелон завладел моим сознанием, пытаясь связать обрывки воспоминаний, слишком быстро мелькавших в моем мозгу, чтобы их можно было выстроить в логический ряд. В итоге во мне осталось только ощущение страха — страха, отвращения и безысходной, безнадежной тяги.

Но могу ли я отказаться принять участие в шабаше?!

Отказываясь, я как бы заявлю во всеуслышанье, что знаю гораздо больше, чем это положено Эдварду Бонду, об опасностях, подстерегающих Ганелона. Единственным моим оружием против них остается слабое знание, которое мне удалось воскресить в своей памяти, но и его я должен оберегать как зеницу ока. Я последую за ними. Я должен идти даже в том случае, если меня ждет алтарь.

Но что представляют собою остальные обитатели Темного Мира, облюбовавшие густые леса?! Они были вне закона, и воины Совета охотились за ними, как за дикими зверями. Плен влек за собою рабство — я хорошо помнил ужас во взгляде этих живых мертвецов, являвшихся слугами Медеи. Оставаясь Эдвардом Бондом, я думал о них с искренним сочувствием, готов был принять участие в любой акции, способной освободить их от власти Совета. Подлинный Эдвард Бонд провел рядом с ними в лесной чащобе полтора года, влившись в ряды повстанцев, стал среди них заметной фигурой. Я догадывался, как мается он сейчас на Земле, не по собственной воле расставшийся с друзьями и не завершивший всех планов по их освобождению от пут, наложенных с помощью черной магии.

Не исключено, что мне придется отправиться на поиски лесных жителей. Быть может, среди них я буду чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока моя память не вернется ко мне полностью. Но когда она вернется… Тогда обуянный яростью Ганелон окажется в самой гуще своих врагов, содрогаемый от унижения и приступов бешенства. Могу ли я допустить, чтобы жители леса подверглись опасности, которую воплотит в себе лорд Ганелон, когда его память завладеет моим сознанием?! И в то же время, должен ли я подвергнуть себя такой опасности — их священной мести, непредотвратимой и скорой, поскольку их великое множество, а я один?!

Я не желал принимать участие в шабаше, но посмею ли я сказать об этом вслух? Я нигде не могу чувствовать себя в безопасности, поскольку Ганелон мог вытеснить Эдварда Бонда в любую минуту. А опасности будут подстерегать меня и в замке, и за его пределами. Я должен остерегаться и лесных жителей, и каждого из членов Совета.

Она могла исходить от бесшабашного, коварного Матолча.

От Гэста Райми, кем бы он ни был. От Эдейри или от рыжей ведьмы.

"Но скорее всего от Медеи, — подумал я. — От Медеи, которую некогда любил!"

Ближе к вечеру две девушки-рабыни принесли мне пищу и новую одежду. Я торопливо поел, переоделся в простые полотняные брюки и тунику, накинул на плечи короткий голубой плащ. Я вертел в руках маску из плотной золотистой парчи, когда одна из девушек заговорила.

— Мы проводим тебя, лорд, когда ты будешь готов.

— Я уже готов, — откликнулся я, и девушки тут же направились к выходу из комнаты. Я последовал за ними, все еще крутя в руках маску, пытаясь догадаться, какую роль ей предстояло сыграть в ближайшее время. Миновав два коридора, мы очутились в покоях Медеи. Бледно-молочный, непонятно откуда проникающий свет освещал огромную залу. В своем туго обтягивающем стан алом платье Медея была ослепительно прекрасна. На ее мраморные плечи был накинут пурпурный плащ, на мои — голубой.

Повинуясь повелительному жесту госпожи, рабыни скрылись за портьерой. Медея улыбнулась мне вымученной улыбкой; она была взволнована, если судить по ее надкушенным губам и учащенному дыханию. Казалось, она ждет неприятных известий.

— Ты готов, Ганелон?

— Не знаю, — ответил я. — Все зависит от того, что ты имеешь в виду. Ты же знаешь, я ничего не помню.

— Мы надеемся, что твоя память вернется нынешней ночью, по крайней мере значительная часть ее. Но ты не должен принимать участие в ритуале, по крайней мере до тех пор, пока не будет принесена жертва. Будет лучше для всех, если ты останешься обычным наблюдателем. Ты забыл требования ритуала, так предоставь мне и остальным членам Совета вершить его без твоего участия.

— С кем, с Матолчем?

— И Эдейри, — сказала Медея. Гэст Райми не сможет присоединиться к нам. Он давно уже не покидает замок, не покинет и на этот раз. Он стар, очень стар…

Я нахмурился.

— Куда мы идем? — спросил я как можно жестче.

— В Кэр Сапнир. Я уже говорила, что давно не приносили жертвы, с тех пор, как я отправилась на Землю, надеясь отыскать тебя. Задерживать жертвоприношение опасно.

— Чего вы ждете от меня?

Медея притронулась нежными пальчиками к моему плечу.

— Ровным счетом ничего, но до определенного момента. Когда память вернется к тебе, ты не станешь задавать подобные вопросы. А сегодня тебе остается только наблюдать за нами, не более того. Надень свою маску.

Как бы подавая мне пример, она надела небольшую черную маску, оставившую открытой нижнюю часть ее лица. Когда я проделал ту же операцию, Медея направилась к выходу, пригласив меня следовать за собою. И вновь — освещенные молочно-белым светом залы и длинные коридоры.

— Старайся держаться рядом со мною, — сказала Медея, когда мы очутились вне замка. Навстречу нам двое конюхов вели под уздцы пару тонконогих скакунов. Медея с грацией амазонки вскочила в седло передней лошади, я, но совсем не с тем проворством, уселся в седло последней.

Наступил тот предзакатный час, когда все в природе готовится ко сну. Отворились массивные ворота, за ними начиналась дорога, скрывающаяся в лесных зарослях. Торжественно-сердитый диск солнца красным щитом повис над горным кряжем, прикрывающим горизонт. Я погрузился в раздумья, и видимо надолго — когда я очнулся, солнце успело скрыться за хребтом. Черный полог неба прикрыл замок, на небосводе зажглись мириады огоньков. В слабом свете звезд не прикрытая маской часть лица Медеи казалась выкрашенной белилами. Но глаза, ее прекрасные глаза сверкали все тем же дивным блеском.

Из сгущавшейся тьмы до нашего слуха долетел слабый звук трубы. Затем тишину нарушил усиливающийся шорох, постепенно превратившийся в ритмичный стук копыт. Около нас замаячила человеческая фигура: стражник без маски молча смотрел в сторону раскрытых настежь ворот.

Вскоре дворик заполнили скрип ремней амуниции и мелодичное цоканье подковок, прибитых к подошвам сапог. По крайней мере три взвода воинов прошли мимо нас, следом за ними группа сбившихся в кучку девушек-рабынь. Каким-то образом я догадался, что предо мною девственницы, которых этой ночью принесут в жертву Ллуру.

На легком быстроногом скакуне подъехал Матолч, не преминувший окинуть меня изучающим взглядом. Его желтые глаза сверкнули неприязнью. С широких плеч свисал легкий плащ.

И вот наконец крохотная фигурка Эдейри, восседающая на пони. Ее сопровождал эскорт всадников. Стало слишком темно, и я не смог разглядеть их лица.

Мы выбрались на дорогу через раскрытые ворота, так и не обмолвившись ни словом, прислушиваясь к стуку лошадиных копыт. Открытое, доступное обстрелу пространство было незначительным, и вскоре нас поглотил наступающий со всех сторон лес.

Я оглянулся назад. Огромная туча, прикрывающая южную часть неба, являлась тем самым замком, из которого мы только что выбрались.

Мы ехали шагом под тяжелыми, нависающими над самой головой ветвями. Когда мы покинули тень, отбрасываемую замком, и глаза мои привыкли к темноте, я смог разглядеть подступающие к дороге деревья. Между ними и черными стражниками сада не было ничего общего, и все-таки их очертания были непривычно дики для обитателя Земли. Не могу объяснить причину тревоги, хлынувшей на меня сверху и со всех сторон.

Около часа, а то и более, длился наш переход. Из-за наших спин поднималась в небо луна. В ее золотистом свете в долине под нами виднелась башня — темная, без окон башня, с острыми шпилями, как бы вылезшая из черной земли и черного скопления старых и кровожадных деревьев.

— Кэр Сапнир!

Мне уже приходилось бывать в этом месте. Ганелон из Темного Мира мог ориентироваться здесь с закрытыми глазами.

Кэр Сапнир. Сапнир? Изучая на Земле магию, я встречался с этим именем на страницах древних фолиантов. Старинное имя в Гасконии… Ну конечно же!

Mecca святого Сапнира!

Человек, которому служили эту мессу, должен был умереть, — это я тоже помнил. Будут ли сегодня служить черную мессу лорду Ганелону?

Нет, это не было Кэр Ллуром. Каким-то образом я знал это. Кэр Ллур находился совсем в другом месте, а не в башне, предназначенной для паломников. Но сюда, в Кэр Сапнир, как и в другие храмы Темного Мира, Ллура можно вызвать, чтобы он принял участие в пиршестве. И если его вызвать на поминальный пир — он непременно явится.

Умрет ли сегодня Ганелон? Я с силой натянул поводья, заставив скакуна заплясать на месте. Воздух вокруг был наэлектризован, и я не мог понять, что послужило этому причиной. Медея, державшаяся рядом со мною, была удивительно спокойна. Эдейри всегда оставалась спокойной, при любых обстоятельствах. Что касается Матолча, то этот человек вообще был лишен нервов. И все-таки в звуках ночи было что-то тревожное, заставлявшее учащенно биться сердце.

Передо мною и членами Совета безмолвной монолитной колонной шествовали воины и группа девственниц. Казалось, воины толкали перед собою клубок из человеческих тел. Движения тех и других были монотонно-механическими, как будто они заснули при выходе из замка и до сих пор не могли проснуться. Члены Совета не сочли нужным пояснить мне, с какой целью столько девственниц вели в Кэр Сапнир. Но почему никто из них не попытался скрыться в лесу? Не напряженность ли тому виной, сгущавшаяся в темноте вокруг нас?!

Я не мог ошибиться: кто-то ждал нас в ночи.

Люди леса

Наш отряд уже приступил к спуску в долину, как неожиданно-пугающе в глубине леса кто-то протрубил в рог. В ту же самую секунду улюлюканье и громкие воинственные клики взорвали тишину, под неудержимым напором многих сотен тел затрещали иссохшиеся ветки, яркие вспышки выстрелов осветили придорожные кусты. Еще одна секунда, и на дорогу вырвалась беснующаяся толпа, вознамерившаяся охватить со всех сторон колонну воинов, отсечь от нее группу девушек-рабынь. Скакун подо мною испуганно заржал и замотал головой, словно отбивался от назойливых слепней. Вглядевшись в нападающих, я ощутил физически, как бешеная злоба вновь оживает в моем сердце. Вид лесных жителей придал новых сил притаившемуся во мне Ганелону, и он в очередной раз попытался завладеть моим разумом. Огромных усилий стоила мне победа над лордом.

Выведенный из равновесия неожиданным поворотом событий, я в то же время сознавал, что в сложившейся ситуации я могу извлечь определенную пользу.

Я наблюдал, как Медея привстала на стременах и посылала молнию за молнией в зеленых человечков из своей черной трубки, которая дергалась в ее руках после каждого выстрела. Эдейри спряталась за спины воинов и не принимала участия в разыгравшемся сражении. Ее маленькая, скрюченная, закутанная в плащ фигурка казалась ворохом тряпок, но даже в этой ее неподвижности было что-то устрашающее. Почему-то я ни секунды не сомневался, что она способна в один миг уничтожить всех нападающих, стоит ей только захотеть.

Что касается Матолча, то он давно уже покинул седло. Его брошенная на произвол судьбы лошадь, одурев от громких криков, вломилась в придорожные кусты и исчезла за стволами деревьев; сам Матолч бросился в битву, как одержимый. От его неистового клича мурашки побежали по моей спине. Я догадывался, что изумрудно-зеленый плащ накинут на плечи существа, ничего не имеющего общего с человеком, — недаром лесные жители отшатывались в разные стороны, когда он прорубался сквозь их ряды к началу колонны.

Нападавшие предпринимали одну отчаянную попытку за другой, надеясь вызволить из плена своих соплеменниц. Было не трудно догадаться, какая цель движет ими. Я видел также, что ни в одиночку, ни скопом не осмеливаются они нападать на членов Совета. Все их усилия были направлены только на то, чтобы смять шеренги воинов, обратить их в бегство. Но ход сражения сложился не в их пользу. Девушки-рабыни вели себя как-то странно-апатично: никто из них не предпринял попытки добежать до деревьев, где цепи рабства спали бы сами собою. Если они и обладали когда-то целенаправленной волей, то давно уже лишились ее. Они уподобились роботам, не способным на самостоятельные действия и выполняющим чужие приказы.

У лесных жителей явно отсутствовал предводитель. Когда я в этом убедился, то сразу же догадался, кто тому виною. Я, и никто иной. Видимо, Эдвард Бонд задумал и составил план операции, но не смог возглавить нападение…

Битва уже затихала, хоть воинственные клики по-прежнему раздавались со всех сторон.

Молнии Медеи не знали промаха; лишенные нервов воины стреляли, как на учении; глубокое горловое рычанье Матолча действовало эффективнее любого оружия — нападавшие отшатывались от него, как от лика чумы. Правильный вывод напрашивался сам собою: как только Матолч окажется среди своих воинов, организованный сломает хребет неорганизованному.

Ганелон советовал мне принять участие в сражении рядом с оборотнем, — неукротимый инстинкт повелевал мне биться с ним плечом к плечу. Но Эдвард Бонд думал иначе; Эдвард Бонд тоже знал, где ему следует находиться.

Я сорвал с глаз и натянул на лоб золотистую маску, затем пришпорил своего скакуна, направив в сторону Матолча. Одно то, что я восседал на лошади, давало мне преимущество над всеми участниками сражения. Я поднялся на стременах, и гортанный крик Ганелона едва не разорвал мне легкие.

— Бонд! Бонд! Эдвард Бонд!

Все, в том числе и повстанцы, услышали меня. Утих на мгновение шум сражения, и каждый из облаченных в зеленые одеяния обернулся в мою сторону.

— Бонд! Эдвард Бонд! — приветствовали они своего утерянного предводителя.

Не припомню, чтобы когда-либо меня приветствовала такая масса людей. В криках нападающих я уловил отвагу и возродившуюся веру в победу. Дикий яростный вопль Матолча утонул в многоголосом приветствии лесных жителей.

Память Ганелона услужливо подсказывала, что именно мне следует предпринять. Лесные жители повергали воина за воином, не обращая внимания на собственные потери. Но только я мог спасти рабынь. Только повелительный голос Ганелона мог вывести из оцепенения живых роботов. Я еще раз пришпорил лошадь и, расшвыривая стражников, устремился к голове колонны.

— В лес! — кричал я, как одержимый. — Очнитесь и бегите что есть мочи!

Легкое волнение прошло по рядам пленниц. Все еще находясь в лунатическом состоянии, не отдавая отчета в том, что происходит вокруг них, рабыни не могли ослушаться приказа члена Совета. Движения их были замедленны и неторопливы, но всем им удалось скрыться за толстоствольными деревьями, благо в сумятице боя воины не обращали на них внимания.

После этого ночное сражение потеряло всякий смысл.

Это был странный побег. Скрывавшиеся в лесной чаще рабыни не издавали ни звука, словно они бежали в глубоком вакууме. Безмолвствовали и шеренги воинов, хоть и изрядно поредевших, но еще способных оказать серьезное сопротивление. Они целились и нажимали на пусковые механизмы без каких бы то ни было эмоций, не проявляя сострадания к погибшим товарищам, не радуясь смерти врагов. Но особенно жутко было наблюдать за их лишенными жизни, неподвижными, невыразительными лицами — казалось, они спят и не видят при этом снов.

Каждый раз, когда я вспоминаю это зрелище, меня бьет озноб.

Я повернул свою лошадь в сторону леса. Золотая маска едва держалась на волосах. Я сорвал ее с головы и взмахнул пару раз — лунный свет легко отражался от плотной золотистой материи.

— Уходите в лес! — закричал я. — Рассыпайтесь в стороны и следуйте за мной!

И вновь я услышал за спиною яростный вой Матолча, казалось, его дыхание достигает моего затылка. Я оглянулся через плечо, когда мой скакун в мощном прыжке преодолевал придорожную канаву. Высокая фигура оборотня в изумрудно-зеленом плаще резко вырисовывалась на фоне вороненых доспехов небольшой группы воинов, стоявших за его спиной. Я зачарованно смотрел на искаженную от ярости хищную волчью морду, на то, как он поднимал черную трубку — неизвестное мне и грозное оружие Темного Мира. Еще до того, как из трубки вырвался белый луч, я резко пригнулся к холке скакуна. Воздушная волна толкнула в спину и словно подтолкнула моего коня, ринувшегося в лес.

Ветви деревьев сомкнулись над моей головой, в кромешной темноте я не видел ни зги и боялся напороться на острый сук. И тут ласковый голос произнес вполне своевременно:

— Сюда, Эдвард!

И чужая рука схватилась за мою уздечку. Я позволил лесному жителю вести себя в темноту.

Предыдущая тревожная ночь, полный приключений день, бурные события первой половины этой ночи налили мое тело свинцовой усталостью. Я задремал в седле, а когда очнулся, заря уже занималась на востоке. Я спешился, чтобы размять немного затекшие ноги. Полчаса ходьбы — и мы добрались до затерявшейся в горах долины, служившей надежным убежищем повстанцам и членам их семей, вынужденных скрываться от карательных рейдов воинов Совета.

Среди шагающих рядом со мною я не заметил ни одного раненого. Тогда я решил, что они отстали от основной группы, и только позже узнал, что луч, вырвавшийся из черной трубки, разит наповал, какой бы части живого организма он ни коснулся, и смерть всегда наступает мгновенно.

В брезжущем свете утра вход в долину казался расселиной среди скал, и трудно было догадаться, что здесь скрывается многочисленное племя. Она выглядела обычной земной долиной с разбросанными там и тут булыжниками-валунами, поросшими мхом склонами и небольшим ручейком, бегущим по каменистому ложу. Окрашенный в розовый цвет косыми лучами восходящего солнца, только он один радовал глаз среди обилия серых красок.

Я оказался в головной части колонны, как и положено предводителю. Никто не встречал нас, казалось, мы двигались по совершенно необитаемой местности. Но не это поражало меня тогда, а тишина, необычная для такого множества собравшихся вместе людей. Потерпевшие поражение или одержавшие победу земляне вели бы себя совершенно иначе.

Дно долины было усыпано галькой и крупными камнями, поэтому, боясь оступиться, я внимательно смотрел себе под ноги. Когда мы миновали очередной поворот, идущий впереди меня повстанец остановился и дождавшись, когда я поравняюсь с ним, сказал, вытянув руку вправо:

— Тебя ждут!

Она оседлала высокий, наполовину вросший в землю валун. Мужская одежда: бархатная зеленая туника оставляла открытыми ее стройные голени; широкий пояс обнимал ее талию, с правого и левого бока свисало по кобуре. Густые волосы ниспадали до самых лодыжек сказочной мантией, каскадом червонного золота, переливавшимся на солнце подобно речным струям. Корона-венок из бледно-золотых листьев скрепляла их, не позволяла падать на лицо. Она смотрела в нашу сторону и улыбалась, улыбалась мне, Эдварду Бонду.

У нее было довольно-таки очаровательное личико. Оно дышало силой и нежностью, ожиданием и строгой целомудренностью святой; красные чуть-чуть пухлые губы излучали тепло и дружелюбие. Глаза ее были одного цвета с туникой: темно-зеленые. Таких глаз я никогда не видел на Земле, разве что на цветных репродукциях артисток Голливуда.

— С благополучным возвращением, Эдвард Бонд, — приветствовала она меня мягким, нежным голосом, таким тихим, что я едва расслышал. Неужто ее соплеменники общаются между собою только шепотом, если даже сейчас она не осмелилась выразить свою радость в бурном возгласе?!

Девушка покинула валун и устремилась ко мне с легкостью дикой кошки, всю жизнь проведшей среди густых зарослей, — как оно и было, наверное, на самом деле. Она неслась в мои объятия с такой стремительностью, что пышные волосы оторвались от спины, прилегая по-прежнему только к плечам. Нетрудно было догадаться, кто предо мною, к тому же на ум пришли слова Эрту, произнесенные им в саду Медеи перед тем, как его сразил светлый луч из черной трубки: "Арле сможет убедить тебя, Эдвард. Торопись к Арле. Даже если ты Ганелон, позволь мне сопроводить тебя к Арле!" Жалкий плебей! Обращаться с подобной наивной просьбой к лорду Ганелону! К содрогающемуся от презрения к ничтожным лесным жителям! На что он рассчитывал? Неужто надеялся завлечь Ганелона в ряды повстанцев, соблазнив члена Совета красотой своей соплеменницы?!

И вот она предо мною. Это Арле, и никто иная. Неудивительно, что ей удалось завлечь в свои сети Эдварда Бонда, вряд ли землянину удалось устоять перед чарами подобной воительницы. А что касается Ганелона…

Откуда мне было знать, что предпринял бы в подобной ситуации Ганелон?

Мне не пришлось долго мучиться над этим вопросом. Не успел я вымолвить хотя бы одно слово, продумать планы своих дальнейших действий, как Арле приблизилась ко мне вплотную, словно окружавшей меня толпы вообще не существовало. Девушка опустила руки мне на плечи и поцеловала прямо в губы.

В этом поцелуе не было ничего общего с поцелуем Медеи — нет! Губы Арле были живительно-прохладными в отличие от обжигающих, горячих, повелительных губ чувственной ведьмы. И не было места отравлению страстью, наступившему, когда я держал в объятиях Медею. Было нечто девственное и чистое в этой лесной фее, чистое и естественное, отчего меня с неодолимой силой потянуло назад: на родную Землю.

Арле легко отстранилась, отступила два шага. Ее зеленые глаза встретились с моими. В них было понимание и… ожидание.

— Арле, — только и мог вымолвить я после затянувшейся паузы.

Черты феи разгладились; вопрос, готовый сорваться с ее губ, так и не был задан.

— Я беспокоилась, — сказала она с нежной улыбкой. — Они не причинили тебе вреда, Эдвард?

Обострившееся чувство опасности подсказало мне слова ответа.

— Нет, мы не успели добраться до Кэр Сапнира. Лесные жители подоспели вовремя и предотвратили жертвоприношение.

Арле приподняла полу моего разорванного в нескольких местах плаща, тонкие пальчики погладили шелковую ткань.

— Голубой плащ. — Голос девушки вновь понизился до шепота. — Именно в выкрашенные в этот цвет одеяния обряжают предназначенных в жертву. Боги этой ночью были на нашей стороне, Эдвард! От одного вида твоего плаща мое сердце сжимается от страха, не могу смотреть на него!

Глаза Арле сверкнули. Она сорвала с моих плеч плащ, разорвала его и бросила лоскутья в ручей.

— Больше ты не будешь охотиться один, — говорила она при этом. — Я ведь предупреждала тебя, что это опасно. Но ты усмехался в ответ. Готова биться об заклад, что ты смеялся, когда воины Совета окружили тебя со всех сторон. Разве я не права?

Я кивнул, не в силах произнести ни слова, — клокочущая внутри ярость подступала к гортани, душила меня. Итак, голубой цвет является цветом предназначенных в жертву?! Вот как?! Значит, мои подозрения зиждились не на песке?! Значит, направляемый столь усердно в Кэр Сапнир, я являлся не чем иным, как приношением, слепо бредущим навстречу собственной гибели?! Матолч, конечно, знал обо всем. Представляю, как мозг оборотня смаковал этот розыгрыш. Погруженная в свои думы, никогда не откидывающая своего капюшона Эдейри, несомненно и она знала об участи, мне готовящейся.

А Медея? Уведомили ли ее?

Медея?!

Она осмелилась предать меня! Меня, Ганелона! Открывающего врата! Избранника Ллура! Лорда Ганелона! Она посмела!

Черные молнии засверкали в моем мозгу. И тогда я решил: "Клянусь Ллуром, они заплатят за отступничество! Они будут лизать мои ступни, как шелудивые псы! И молить о пощаде!"

Ярость прорвала все шлюзы моего мозга, и от Эдварда Бонда остались лишь жалкие воспоминания. Им ли устоять под напором праведного гнева, охватившего все мое существо?! И они дрогнули, расползлись на отдельные несвязные куски, унеслись прочь подобно лоскутьям голубого плаща, избранного для жертвоприношения.

Я бешено водил глазами, окруженный облаченными в зеленые туники людьми. Как я очутился среди них? Как осмелились эти парии стоять в столь вольных и непринужденных позах? Кровь стучала в моих висках, все завертелось перед глазами. Стоит мне только совладать с собою, и я извлеку свое оружие и изрублю непокорных, подобно дровосеку, прокладывающему тропинку среди густого кустарника.

Но стоит ли торопиться?!

Во-первых, неоднократно клявшиеся друг другу в самых искренних чувствах члены Совета предали меня. Но почему, что послужило этому причиной? Они так непритворно радовались, когда вырвали меня из того мира, из чужой и неведомой Земли! Лесных жителей я смогу раскидать в любую минуту, стоит только захотеть, а сейчас необходимо обмозговать более важные проблемы. Ганелон всегда возвышался над остальными благодаря своей мудрости. Лесные жители понадобятся мне для осуществления лелеемой мести. И только тогда.

Я напряг свою память. Какое неосторожное слово, какой мой поступок послужил причиной того, что члены Совета ополчились против меня. Могу поклясться, что в самом начале Медея не собиралась строить против меня козни, уж слишком рьяно изливала она свой восторг во время первой встречи. Матолч, как кажется, способен воздействовать на нее, но опять-таки, зачем это ему понадобилось? А может быть, все это задумано Эдейри или же старой рухлядью Гэстом Райми?! Но, как бы там ни было, клянусь Золотым Окном, открывающимся в храме, очень скоро все они пожалеют о своем скоропалительном и подлом решении!

— Эдвард!

Нежный и переполненный тревогой голос Арле ворвался в мое сознание, опустил на грешную почву Темного Мира. Я попытался взять себя в руки, справиться с обуревавшим меня гневом и злобой. Я вгляделся в окаймленное нимбом золотистых волос бледное лицо, в зеленые, расширенные от испуга глаза. Я вспомнил.

Рядом с девушкой стоял незнакомец. Пристальный взгляд его холодных серых глаз без труда вернул меня к действительности. Он смотрел на меня так, как будто не сомневался, что перед ним член Совета лорд Ганелон. Я же и сейчас могу поручиться, что до той поры мне ни разу не доводилось встречаться с этим человеком.

Это был плотный крепыш невысокого роста, выглядевший молодо, несмотря на тронувшую бороду седину. Лицо его было покрыто таким сильным загаром, что цветом своим напоминало коричневую темную землю. Плотно прилегающее к телу зеленое одеяние было идеальным для бега среди живых деревьев, настроенных враждебно к лесным жителям. Оценив его мощный торс и хорошо развитую мускулатуру, я осознал, что даже в схватке со мною он может оказаться достойным соперником. И во взгляде, устремленном в мою сторону, и во всей его позе сквозила неприкрытая враждебность.

Белый шрам, пересекавший правую щеку и тонкие губы, уродовал лицо и, казалось, оно навечно застыло в иронично-хитрой улыбке. Серые глаза незнакомца по-прежнему оставались холодными.

И еще я успел заметить, как лесные жители отступили назад, окружая и не сводя глаз с нашей троицы, охваченной самыми противоречивыми чувствами.

Незнакомец молниеносным движением руки отодвинул Арле к себе за спину. Невооруженный резко подался вперед, значительно сократив разделявшее нас расстояние.

— Не надо, Ллорин! — громко вскрикнула фея. — Не трогай его!

— Это Ганелон! — угрюмо проронил тот, кого девушка назвала Ллорином. Стоило ему произнести вслух мое имя, как порожденный страхом и ненавистью гул многочисленных голосов пронесся над толпой. Множество рук потянулось к поясам, сотни извлеченных из кобур пистолетов сверкнули в лучах оранжевого солнца. Я успел заметить, как побледнело лицо Арле.

Но мне ли, лорду Ганелону, пасовать перед чернью?!

— Вы все ошибаетесь, — сказал я с грустью и потер лоб рукою. — Я — Эдвард Бонд. Я во власти отравы, которой напичкали меня члены Совета. Отрава действует до сих пор.

— Какая еще отрава?

— Не знаю, — ответил я небрежно Ллорину. — По всей видимости, ее всыпали в кубок вина, который мне вручила Медея. К тому же долгое пребывание в седле утомило меня.

Подкрепляя свои слова действием, я сделал несколько неуверенных шагов в сторону валуна, прислонился к его влажной шероховатой поверхности и затряс головой как пьяный, пытающийся подобным образом добиться ясности мысли. И в то же время я держался настороже, готовый к любой неожиданности. Шум подозрения потихоньку стихал.

Нежные прохладные пальчики дотронулись до моей руки.

— Дорогой мой, — ласково проворковала Арле и резко подалась в сторону Ллорина. — Неужели ты думаешь, что я не способна отличить Эдварда Бонда от Ганелона? Ллорин, ты — глупец!

— Если б между этими двумя не было такого разительного сходства, не стоило б затевать подмену! — грубо парировал Ллорин. — У тебя не должно оставаться ни капли сомнений, Арле, ни капли.

Вновь стал нарастать шум недовольных голосов.

— Ты должна быть уверенной без остатка, Арле, — раздалось со всех сторон. — Ты не вправе ошибиться. Среди нас нет места Ганелону — он должен умереть.

В который раз зеленые глаза Арле покрылись пеленой сомнения. Отпустив мою руку, девушка опустила глаза и еле слышно вздохнула.

— Что же ты скажешь, Арле? — подстегнул я девушку. Только этого мне и не хватало, чтобы моя жизнь зависела от решения, принятого глупенькой возлюбленной Эдварда Бонда.

— Этого не может быть. — Губы Арле задрожали, казалось, она вот-вот заплачет. — Мне это подсказывает сердце, однако и Ллорин тоже прав. Ты сам прекрасно понимаешь, Эдвард, мы не вправе рисковать.

— Если этот дьявол Ганелон окажется среди нас после того, что произошло, всем нам придет быстрый конец!

"Дьявол, — подумал я. — Дьявол Ганелон. Верно, до сих пор Ганелон люто ненавидел лесных жителей, но сейчас он охвачен другой, более сильной ненавистью к предавшим его в час, когда он пытался обрести самого себя. Лесные жители могут подождать — месть Ганелона должна выплеснуться немедленно. Сам Ганелон разрушит Кэр Сапнир, и при этом так, что об этом крушении будут передавать из уст в уста в течение многих поколений. Необходимо только утихомирить толпу, направить ее гнев в нужное русло".

— Тут сомневаться не приходится, Ллорин прав, — сказал я с безмятежным видом. — Задача ваша нелегка, да и кто может сказать, положа руку на сердце, Эдвард я или нет. Конечно, ты, Арле, нисколько в этом не сомневаешься. — Я улыбнулся девушке. Но… и я не стал бы рисковать на вашем месте. Так пусть же Ллорин испытает меня!

— Ты согласна? — спросил Ллорин, уставившись тяжелым взглядом в лицо девушки. Но девушка еще не пришла к определенному решению. Любовь и долг боролись в ней, и она была слишком хрупка для того, чтобы вместить одновременно столь сильные чувства.

— Я… хорошо, я согласна.

Ллорин рассмеялся отрывистым смехом.

— Хитер ты, лорд Ганелон, все рассчитал! Я беседовал с Эдвардом неоднократно, но заставь я тебя сейчас вспомнить суть нашего последнего разговора, и ты поспешишь сослаться на отраву. Нет, я не стану тебя испытывать, потому что есть та, для которой все тайное становится явным. Мы отведем тебя к Фрейдис.

— Пусть Фрейдис испытает меня, если тебе угодно, — сказал я с легким нажимом и был немедленно вознагражден: Ллорин явно заколебался.

— Очень хорошо, — проронил он после непродолжительного молчания, чувствуя на себе взгляды тысяч и тысяч глаз своих соплеменников. — Если я ошибся, то готов принести свои извинения, не сходя с места. Но если твои уста лживы, я убью тебя собственноручно или предприму все возможное, чтобы это сделать. Только еще одного человека я отправил бы в ад с большим удовольствием, но, к сожалению, оборотень все еще недосягаем для меня.

Окончив тираду, Ллорин притронулся рукой к пересекавшему щеку шраму. В то мгновение, когда он упомянул оборотня, серые глаза его засветились, загорелись неестественно и грозно. Мне и прежде приходилось наблюдать, как ослепляет людей ненависть, но никогда еще я не сталкивался с ненавистью, подобной той, которую испытывал Ллорин к лорду Матолчу.

Ну что ж, пусть он покончит с Матолчем, если сможет. Было другое, более нежное и гладкое горло, в которое я с наслаждением вонжу свои пальцы. Чары и колдовство не спасут ведьму в алом, когда Ганелон вернется в Кэр Сапнир и сломает хребет Совета, как хрупкую веточку.

Я словно провалился в бездонную мрачную бездну, волны ослепляющей разум ярости захлестнули меня с головой. Они смыли навсегда и унесли прочь Эдварда Бонда, но оказались бессильными перед хитроумным Ганелоном.

— Как решишь, так и будет, — вымолвил я. — Веди меня к Фрейдис.

Крепыш согласно кивнул круглой головою. Мы двинулись вдоль ущелья, окруженные попритихшей толпой. Ллорин сопровождал меня с левого бока, Арле — удивленная и встревоженная — с правого. Следом за нами шествовали рабыни, их кровоточащие ступни оставляли красные пятна на гальке и булыжниках. Чем глубже проникали мы в ущелье, тем выше и круче становились склоны нависающих над нами гор. Наконец, после очередного поворота, перед нами разверзлось черное отверстие входа в пещеру.

Мы остановились, расположившись ломаным полумесяцем неподалеку от входа. Наступила томительная тишина, прерываемая только шелестом листьев и дыханием сотен людей. Красный диск дневного светила навис над нашими головами. Из мрачной глубины пещеры раздался грубый, надтреснутый, властный голос.

— Я не сплю, — с трудом удалось разобрать мне. — В чем вы нуждаетесь на этот раз?

— Мать Фрейдис, — опередила всех Арле. — Нам удалось отбить у воинов Совета рабынь, отобранных для жертвоприношения. Они рядом с нами, но мы не в силах разбудить их.

— Направьте их ко мне!

Взгляд Ллорина, направленный на Арле, был далеко не дружеским. Он сделал шаг вперед.

— Мать Фрейдис! — позвал он.

— Я слышу тебя, Ллорин!

— Окажи нам милость, мы нуждаемся в твоей помощи. Мы привели с собою человека, называющего себя Эдвардом Бондом, но я уверен, что это Ганелон, вернувшийся оттуда, куда ты его заслала.

На этот раз голос из пещеры заставил себя ждать.

— Направьте и его ко мне, — разрешила в конце концов Фрейдис. — Но первыми, как я уже сказала, пусть пройдут в мою обитель рабыни.

Ллорин взмахнул рукой, и послушные его жесту лесные жители принялись подталкивать рабынь, направляя их ко входу в пещеру. Девушки не сопротивлялись. С потухшими, подернутыми поволокой глазами семенили они друг за другом, исчезая в черном отверстии входа.

Ллорин бросил в мою сторону косой взгляд и кивком головы указал на пещеру.

Я улыбнулся, стараясь сохранить на лице беззаботное выражение.

— Когда я выйду, мы вновь будем друзьями, как и прежде.

— Будущее в руках Фрейдис!

Я повернулся к Арле. Почему-то мне захотелось приласкать, успокоить эту глупенькую лесную фею.

— Все решит Фрейдис, но мне нечего бояться, Арле. Помни и верь мне, я не Ганелон.

Быть может в интонациях моего голоса не было той теплоты и нежности, с которыми обращался Эдвард Бонд к этой девушке. Ведь влюбленные не говорят, а воркуют, как голубки. Так или иначе, но во взгляде Арле я не прочел поддержки. Толпа лесных жителей наблюдала за нами, безмолвствуя. Мужчины держали наготове свое оружие.

Я весело рассмеялся и направился ко входу в пещеру.

Тьма преисподней поглотила меня.

Фрейдис

Может быть, кого-нибудь и удивит мое заявление, но я вошел в пещеру с ровно бьющимся сердцем, абсолютно уверенный в себе. Не успели мои глаза привыкнуть к темноте, как я увидел отблески костра на задымленных стенах. Я переступил через свою гордость во время разговора с лесными обитателями, презренными бунтовщиками, держась с ними как равный с равными, и при этом прикидывался неким Эдвардом Бондом. По этой же причине мне будет трудно говорить и с колдуньей вырождающегося племени. Может ли она представлять собою опасность лорду Ганелону? Смешно даже подумать, чтобы ее знания могли сравниться со знаниями члена Совета! Несомненно, она посвящена в тайные учения, а иначе каким образом удалось бы ей переправить лорда Ганелона в пределы параллельного мира, заменив посвященного Ллуру двойником-землянином. Но нет сомнений в том, что мне без труда удастся обмануть и ее, и всех тех, кто решится вступить в полемику с могучим лордом.

За первым же поворотом я увидел стоящую на коленях у огня старуху. Я ввел себя в заблуждение, решив, что пляшущие на стенах отблески порождены костром, — огонь горел в хрустальном блюдце, и сколько я ни всматривался, не увидел ни углей, ни головешек. Фрейдис была облачена в белые одеяния, седые волосы ее, сплетенные в толстые косы, тяжелыми жгутами ниспадали вдоль спины. Я остановился, чтобы свыкнуться с обстановкой, стараясь представить, как повел бы себя, что сказал бы в эту минуту Эдвард Бонд. Словно догадавшись о моем присутствии, Фрейдис поднялась на ноги.

Она была поразительно высокого роста. Лишь немногие из обитателей Темного Мира могли смотреть мне в лицо, не вскидывая при этом головы, и теперь к их числу я со спокойной совестью мог причислить хозяйку пещеры. Широкие плечи и длинные с гладкой кожей руки Фрейдис были налиты мужской силой, преклонный возраст жрицы совершенно не сказался на легкости ее движений. И только всмотревшись в ее выцветшие, но все еще голубые глаза, я осознал, что ее жизненный путь измеряется многими и многими десятилетиями, если не веками.

— Доброе утро, Ганелон, — приветствовала меня Фрейдис гортанным и безмятежным голосом.

Я вздрогнул. Она знает, кто я такой на самом деле, и при этом не испытывает ни малейших сомнений, словно способна читать мои мысли. Но я был уверен, или почти уверен, что ни один обитатель Темного Мира не обладает подобной способностью. На какое-то время я потерял дар речи, пока меня не выручила моя врожденная гордость.

— Добрый день, старуха, — ответил я. — Я явился в твою обитель, чтобы заявить: у тебя всего лишь один шанс выжить, но он осуществится лишь в том случае, если ты полностью подчинишься мне. Ты станешь моей помощницей в очень важном деле, деле чести!

— Присаживайся, член Совета, — улыбнулась мне в лицо жрица. — Мы уже мерились силами с тобою, и тогда ты был вынужден поменять один мир на другой. Или ты соскучился по Земле, лорд Ганелон?

— Ты не способна повторить свой фокус, — засмеялся я в свою очередь, — а если и способна, то не станешь предпринимать каких-либо враждебных действий, лишь только выслушаешь меня внимательно.

Пока я говорил, Фрейдис рассматривала меня пытливым взглядом своих выцветших голубых глаз.

— Ты возжелал чего-то очень сильно, до умопомрачения, — сказала она наконец задумчиво. — Одно то, что ты снизошел до общения с лесными жителями, что ты готов выдвинуть предо мною какие-то условия нашего союза, — вот доказательства моей правоты. Никогда не предполагала, что мне доведется столкнуться лицом к лицу с лордом Ганелоном, если при этом он не будет в цепях или же не будет охвачен бешеной, ослепляющей разум яростью, способной завести его куда угодно и к кому угодно. Ты нуждаешься в моей помощи, лорд Ганелон, и именно овладевшее тобою желание набросило на тебя цепи, сделало покорным и беспомощным.

Старуха отвернулась от меня и присела перед огнем, с удивительной грацией управляя своим большим и сильным телом.

— Присаживайся, Ганелон, — сказала она негромко. — Видимо, нам придется поторговаться. Только об одном тебя прошу: не занимай свое и мое время ложью, потому что мне не составит труда разобраться, говоришь ли ты правду или мелешь вздор. Так помни об этом, член Совета.

Я пожал плечами.

— Какая необходимость прибегать к обману в разговоре с такой, как ты? — искренне удивился я. — Мне нечего скрывать от тебя. К тому же чем правдивее я буду, тем быстрее ты проникнешься искренностью моих намерений. Но сначала ответь на вопрос, который меня мучает: куда девались рабыни? Они вошли в пещеру на моих глазах, но теперь я их не вижу.

Фрейдис кивнула головой в сторону закопченного свода.

— Я послала их внутрь горы. Им необходимо выспаться. Ты же должен знать, как тяжел сон освобождения от заклятий, лорд Ганелон.

— Нет, этого я еще не вспомнил, — ответил я, присаживаясь напротив старухи. — Я… ты потребовала, чтобы я говорил правду. Тогда слушай внимательно. Я — Ганелон. Но чуждые мне воспоминания, неотъемлемая собственность памяти Бонда, все еще живы, по-прежнему затмевают мой разум. Я влился в ряды напавших на воинов Совета, сознавая себя Эдвардом Бондом, и никем иным. Но стоило Арле упомянуть об одном факте, как Эдвард Бонд стушевался, окончательно уступив место, законное место, лорду Ганелону. Арле указала мне на цвет покрывавшего мои плечи плаща, и цвет этот — голубой! В этот плащ меня облачили члены Совета незадолго до того, как все мы направились в Кэр Сапнир. Так нужно ли мне распространяться о моем сокровенном желании, старуха?

— Отомстить членам Совета! — громче обычного ответила Фрейдис, и в ее широко раскрытых глазах отразилось разделявшее нас пламя. — Ты сказал правду, член Совета. Ты хочешь, чтобы я помогла тебе утолить жажду мщения. Но что ты можешь предложить взамен моему племени помимо огня и меча? И почему мы должны доверять тебе, нашему заклятому врагу?

И вновь ее неподвластные времени глаза жгли меня насквозь.

— У меня только одно желание: отомстить тем, кто обрек меня на заклание наряду с низкорожденными рабынями! Каково ваше?

— Гибель Ллура, уничтожение Совета!

Голос Фрейдис задрожал от волнения, а старое мудрое лицо засветилось, когда она произнесла эти слова.

— Да, я тоже хочу уничтожить Совет, но до конца… конца Ллура.

Не знаю по какой причине, но мой язык стал заплетаться, когда я выговаривал последнюю фразу. Быть может потому, что некогда я был соединен с Ллуром великим и жутким ритуалом?! Это мне удалось вспомнить. Но и Ллур, и я, мы были одиноки во всей Вселенной. Мы могли бы слиться в единое целое, если б не изменился ход событий. Сейчас, однако, я задрожал при одной мысли об этом.

— Да, Фрейдис, я хочу увидеть гибель Ллура, — должен хотеть, если намерен остаться в живых.

— Возможно, все возможно в Темном Мире. — Старуха окинула меня проницательным взглядом. — Так что же ты ждешь от меня, Ганелон?

Я заговорил лихорадочно быстро.

— Я хочу, чтобы ты заверила своих соплеменников, убедила их в том, что я — Эдвард Бонд. Подожди, выслушай меня до конца! Я в состоянии сделать для вас много больше того, что сделал бы землянин. Благодари звезды, старуха, что я вновь обрел свою память и стал Ганелоном! Кто, кроме меня, может помочь вам? Нет, выслушай меня до конца! Твои соплеменники не могут убить меня, и ты, и я знаем об этом. Ганелон бессмертен и может умереть только на алтаре Ллура. Да, лесные жители не могут меня убить, но они способны схватить меня и держать в плену до тех пор, пока ты своими заклинаниями не отправишь меня на Землю, призвав взамен Эдварда Бонда. Но это действие будет глупым, ошибочным и бессмысленным, не принесет пользы ни тебе, ни мне…

Старуха задумалась, и я воспользовался этим, чтобы перевести дыхание.

— Все, что мог сделать Эдвард Бонд, он уже сделал. Чего же вы добились за полтора года?! Немного, не правда ли? Наступила очередь Ганелона. Есть еще кто-нибудь в обоих мирах, способный указать на уязвимое место Ллура? А где хранится секретное оружие Матолча, как справиться с Эдейри? Все это я знаю, вернее, знал когда-то. Ты обязана вернуть мне мою память, полностью и без остатка. Затем…

Доводы мои иссякли, и я замолк, хмуро улыбаясь.

Фрейдис кивнула головой, выражая согласие. Несколько минут мы сидели молча, думая каждый о своем.

— Так что же ты хочешь от меня? — спросила Фрейдис, нарушив молчание.

— Расскажи мне прежде, что представляет собою мостик, связывающий Миры. Каким образом удалось тебе заменить меня землянином?

Фрейдис лукаво улыбнулась.

— Не торопись, лорд Ганелон, у меня тоже могут быть свои тайны. Но на часть твоего вопроса я отвечу. Как ты можешь догадаться, мы предприняли этот обмен только для того, чтобы избавиться от тебя. Ты не можешь не помнить, как свирепствовали руководимые тобою воины в наших лесах, как ненавидел ты нас только за то, что мы попытались покончить с вековым рабством. Мы — гордый народ, Ганелон, мы не позволим и далее угнетать нас. Ты прав, нам ведомо, что тебе не грозит смерть, по крайней мере от наших рук. И тогда я вспомнила о мире-близнеце, именуемом Земля. Я искала в том мире и в конце концов нашла Эдварда Бонда, твоего двойника. Немало времени пришлось уделить на поиск заклинаний, с помощью которых удалось поменять вас местами.

— Я не вижу, чтобы в итоге вы получили ощутимую пользу.

— По крайней мере мы избавились от тебя, и этим самым значительно сузили возможности Совета. Правда, теперь между нами находился землянин, и вначале мои соплеменники не слишком ему доверяли. Это понятно, ведь он так похож на тебя! Но его-то мы могли убить в любую минуту. К счастью, не было необходимости прибегать к крайней мере. Он сильный и славный человек, лорд Ганелон, не чета тебе. Мы научились доверять ему и полагаться на него во всем. Он обогатил нас новыми идеями, ознакомил с такими понятиями, как военное искусство, подготовка и организация боевых операций. Кстати, именно Эдвард Бонд задумал и спланировал нападение на членов Совета и их воинов, шествовавших в Кэр Сапнир.

— Эта вылазка не имела ни одного шанса на успех, — перебил я старуху. — Она не достигла бы цели, если б я не переметнулся на вашу сторону. Эдвард Бонд обладал лишь земным знанием, а оружие, которое он вам вручил, способно всего лишь опалить наружную сторону укреплений замка, в котором обитают члены Совета. Но мы знаем, что существуют и иные силы, редко используемые и всегда безотказные.

— Я знаю, — подтвердила Фрейдис, — да, я знаю, Ганелон. Нам ничего не оставалось, как предпринять очередную попытку. Вставший на путь свободы не должен подсчитывать предстоящие потери. К тому же Совет был ослаблен. Мы знаем, что кроме тебя никто из оставшейся четверки не способен вызвать Ллура. Разве что Гэст Райми, но и он вряд ли.

Жрица задумалась, подставив огню раскрытые ладони.

— Я догадываюсь, что ты из себя представляешь, Ганелон. Представляю, какой жар в твоей груди, — это униженная гордость испепеляет тебя изнутри. Знаю достоверно, что взлелеянная тобою месть дорога твоему сердцу. Это на одной чаше весов, а на другой… Ты посвящен Ллуру и с самого рождения являешься членом Совета, избранным среди избранных. Так почему же я должна тебе доверять?!

Я не нашел слов ответа. И тогда Фрейдис повернулась к черной от копоти стене, откинула темную занавеску, которую я до сих пор не замечал. В алькове хранился символ, древний знак, много старше первой цивилизации Темного Мира, старше самой человеческой речи.

Итак, Фрейдис была в числе немногих, кто был посвящен в тайну символа, понимал его значение. Так же, как понимал его я.

Фрейдис посмотрела на меня: во взгляде ее было ожидание. Повинуясь этому взгляду, я сделал рукою требуемый ритуалом жест, который связал нас во веки веков. Это была клятва, нарушивший которую подвергался проклятию, становился изгоем как в этом мире, так и в потустороннем. Но я без колебаний принял решение. Я говорил правду.

— Я уничтожу Совет!

— И Ллура?!

— Я уничтожу Ллура!

Крупные капли пота выступили на моем лбу: произносить такие святотатственные слова нелегко.

Фрейдис задернула занавес. Она казалась вполне удовлетворенной.

— Ты смог поколебать мои сомнения, — произнесла жрица. — Ну что же, Ганелон, странные нити, определяющие судьбы людей, плетут порою Норы. Да, судьба существует, хотя не всем смертным дано осознать это. Кстати, я не заставляла тебя поклясться в вечной любви к лесному народу.

— Я это заметил.

— Ты бы никогда не поклялся, — продолжила Фрейдис. — Но в этом нет необходимости. После того как с Советом будет покончено, после того как Ллур канет в небытие, я смогу защитить свой народ даже от такого противника, как ты, Ганелон.

И быть может нам еще предстоит сразиться в поединке. Но до этого еще далеко, а пока мы союзники. Я готова назвать тебя Эдвардом Бондом.

— Мне этого мало, — сказал я, подчеркивая каждое слово, — если маскарад состоится без зрителей.

— Никто не усомнится в истинности моего заверения, — усмехнулась Фрейдис.

Сполохи огня плясали на ее большой фигуре, на пергаментной коже лица, по которому невозможно было определить ее уходящий в глубь веков возраст.

— Я не в состоянии бороться с Советом, не вернув прежнюю память. Я должен восстановить память Ганелона. Всю без остатка.

Фрейдис покачала головой.

— Видишь ли, — медленно произнесла она. — Я не в состоянии помочь тебе в этом. Кое-что попытаемся сделать, не без этого. Но работа с ячейками мозга требует ювелирного мастерства, и непросто восстановить однажды старые воспоминания. Ты все еще не избавился от воспоминаний Эдварда Бонда?

Кивком головы я подтвердил ее догадку.

— Да, они довлеют над моим разумом, а мои собственные воспоминания фрагментарны. Например, я знаю достоверно, что в свое время был посвящен Ллуру, но совершенно не помню подробностей, с какими проходила эта процедура.

— Может быть, для тебя же лучше было бы не вспоминать об этом, — торжественным тоном произнесла Фрейдис. — Но ты прав, от тупого ножа мало толку. Так слушай же.

Неподвижным сталагмитом возвышалась она надо мной и полыхающим в хрустальной чаше огнем. Голос жрицы стал еще глубже.

— Я отправила тебя в мир, называемый Землей. Я вызвала сюда твоего двойника-землянина. Он помог нам, и Арле полюбила его, — не сразу, конечно. Даже Ллорин, доверяющий немногим, открыл сердце Эдварду Бонду.

— Кто такой Ллорин?

— Теперь он полноправный член нашего племени. Но так было не всегда. Он пришел в наш лес издалека, жил один с молодой женой в дикой чащобе. Он был отличным охотником, и немногие могли выследить добычу так, как делал это Ллорин. Но однажды, вернувшись поздним вечером домой, он нашел Дверь раскрытой настежь, мертвую жену и волка с окровавленной пастью. Он вступил в схватку с матерым хищником, но не смог одолеть его. Ты видел изуродованную щеку Ллорина, все его тело также в шрамах от когтей и клыков зверя…

— Волка? — уточнил я. — А не…

— Оборотня! — подтвердила мою догадку Фрейдис. — Ликантропа, меняющего облик Матолча. У Ллорина теперь только одна цель в жизни: отомстить Матолчу, вышибить из него звериную душу.

— Пусть забирает этого рыжего пса! — бросил я с презрением. — Пусть только пожелает, и я брошу к его ногам Матолча, предварительно разрезанного на куски.

— Арле, Ллорин и землянин составили план действий, — продолжала между тем Фрейдис. — Они поклялись приложить все усилия, чтобы в будущем в Темном Мире никогда не праздновали шабашей. Эдвард Бонд познакомил их с оружием, которое применяют люди Земли. Мои соплеменники изготовили достаточное количество этого оружия, и сейчас оно хранится в Арсенале, дожидаясь начала боевых операций. Ни одного шабаша не проводилось с тех пор, как Медея с Эдейри и Матолчем отправились на поиски лорда Ганелона, и нам не на кого было нападать, разве что на Гэста Райми.

— Ты забыла про воинов Совета, Фрейдис. В отсутствие членов Совета вам легче было бы взять замок и уничтожить его защитников.

— Нам нет необходимости уничтожать всех поголовно! Не забывай, лорд Ганелон, что стражники замка вскормлены грудью наших сестер! Они одурманены Советом и творят зло, не отдавая себе в этом отчета. Но вернемся к нашей теме… Сейчас все члены Совета собрались в замке, а мы готовы к решительному бою. И если ты возглавишь колонны атакующих, то чаша весов может склониться в нашу сторону.

— У членов Совета также имеется весьма грозное оружие, — счел нужным предупредить я. — Оно мне не страшно, поскольку я бессмертен, но для лесных жителей оно смертельно. Память моя подводит меня, но мне кажется, что Эдейри способна… она может…

Я покачал головой, отчаявшись вспомнить.

— Нет, не помню.

— Каким образом можно оборвать нить жизни Ллура? — спросила напоследок Фрейдис.

— Я… быть может я и знал когда-то об этом, но сейчас не помню.

В пределах сверхсознания

Я несся со скоростью ветра. Подо мною мелькали знакомые лица: искаженная свирепая гримаса оборотня, прикрытая капюшоном маленькая головка Эдейри, с невидимым взглядом, от которого холод пробирал до костей, неописуемая красота Медеи, которую не дано забыть человеку, даже охваченному ненавистью. Все трое устремили на меня вопрошающие взгляды, губы Медеи и Матолча шевелились, но произносимых ими слов не дано было услышать. Внимательно я всматривался в эти лица и в конце концов осознал с удивлением, что они подлинные, из плоти и крови, а не вызванные моим воображением.

Поддерживаемый волшебными заклинаниями лесной жрицы, я перемещался в надпространстве, обиталище нематериальных духов, пронизываемый мыслями помышляющих обо мне членов Совета, ловя на себе их взгляды. Они узнали меня! Они настойчиво и неустанно задавали мне вопросы, которые я не мог расслышать.

О смерти моей помышлял Матолч в миг, когда он повернул в мою сторону свое лицо. Ненависть, испытываемая ко мне, полыхала в его желтых зрачках. Неожиданно черты лица Матолча поплыли, трансформируясь в морду оборотня. Ее заслонило лицо Медеи в ореоле черных волос. Сочно-вишневые губы предавшей меня шевелились, и я скорее прочел, как это делают глухонемые, чем услышал обращенные ко мне вопросы:

— Ганелон, где ты? Ганелон, любимый мой, где же ты? Ты должен вернуться к нам, Ганелон!

Безликая головка Эдейри возникла между мною и Медеей, и я вполне отчетливо расслышал ее замогильный тихий голос, словно порожденный эхом в пустынной местности.

— Ты должен вернуться к нам, Ганелон! Твой долг вернуться и умереть!

Бешеная ярость овладела всем моим существом, красной пеленой прикрыла от меня ненавистные лица.

Предатели, коварные убийцы, растоптавшие священную клятву членов Совета! Как осмелились они угрожать лорду Га-нелону, самому могущественному из всей четверки? Кто подтолкнул их к этому шагу и почему?!

— Почему?

Напрасно мой разум метался в поисках ответа. А затем осознал, что не вижу еще одного лица. Эти трое искали меня мысленно, захлестываемые волнами страха, но почему я не вижу члена Совета Гэста Райми?

Я попробовал вызвать в своем воображении образ увядшего старца, но из этой попытки ничего не получилось. И все-таки, напрягшись до изнеможения, я вспомнил. Я вспомнил Гэста Райми, с кем Эдварду Бонду никогда не приходилось видеться. Немощный, престарелый, рассыпающийся под тяжестью веков, стоящий над добром и злом, возвышающийся над страхом и ненавистью, самый почитаемый и мудрый из всех членов Совета. Пожелай он, и я услышу ответы на все волнующие меня вопросы. Но нет такой силы во всей Вселенной, способной руководить действиями и поступками ветхого пастыря, способной причинить малейший вред ровеснику Темного Мира, ибо даже жизнь в увядшем теле теплится только благодаря его воле.

Он мог в одно мгновение оборвать нить своей жизни. Он подобен пламени свечи, отклоняющемуся в сторону, когда некто пытается схватить его. Давно уже бытие в этом мире опостылело Старейшему, он не цеплялся за жизнь и не пытался продлить ее. Предстань я перед старцем, попытайся схватить его, и он выскользнул бы из рук моих, как невесомый огонь, как вода сквозь растопыренные пальцы. Для его души безразлично, где обитать: в этом мире или в потустороннем. И если Гэст Райми сам не пожелает, то никто не сможет нарушить спокойное течение его мыслей, любое постороннее воздействие способно превратить этот истончившийся сосуд могучего разума в бесчувственное тело.

Несмотря на все старания, я не смог ни погрузиться в его мысли, ни вызвать в своем воображении подлинный образ старца. Не отзывался он и на мои страстные призывы. Остальные члены Совета продолжали взывать ко мне с непонятным отчаянием: "Вернись и умри, лорд Ганелон!" Но Гэста Райми как будто вообще не существовало.

Итак, я понял, что мой смертный приговор был подписан без его участия. Но я ЗНАЛ, что мне необходимо найти его и любым способом заставить повиноваться моей воле, — его, Гэста Райми, которым никто и никогда не смел помыкать, да это и невозможно, поскольку любая сила, направленная против него, превращается в бессилие. И все-таки я должен заставить старца повиноваться мне — не было у меня другого выхода!

Все, о чем я думал, когда без особых усилий скользил над платформами и залами Кэр Ллура, увлекаемый волной прилива, зародившегося в сознании избранного Ллуром Ганелона. Избранника того, кто ждет. Кого я навещу в один прекрасный день точно так же, как навестил сейчас.

Золотое Окно полыхало предо мною. Я знал, что это то самое окно, через которое необъятный Ллур взирает на мир, чeрез проем которого принимает он предназначенные ему жертвы. Ллур изнемогал от голода! Даже я почувствовал всю силу мучившего его голода. Мысли Ллура настигли меня точно так же, как и мысли членов Совета, и произошло это в тот момент, когда я догадался, куда меня принесло по воле прилива, когда почувствовал за золотым окном возбужденное движение.

Сознание Ллура также уловило мое бестелесное присутствие Он узнал своего избранника и раскрыл мне свои божественные объятия, из которых — я ЗНАЛ — не дано вырваться.

Я услышал беззвучный вопль Медеи, растворившейся в этих пластах подсознания, подобно клубу дыма в вечерних сумерках; охваченная ужасом чародейка старалась ни о чем не думать, закрыть на замок свои мысли. Тем же ужасом был наполнен услышанный мною вой Матолча, — он также оборвался резко и внезапно. В поток мыслей Эдейри мне не удалось окунуться, потому что прикрытая капюшоном исчезла заблаговременно, как будто она вообще была лишена способности мыслить. Но я знал, что предавшие меня притаились сейчас в замке, стараясь не выдавать свое присутствие, в то время как Ллур во всех пластах сознания искал пищу, в которой ему так долго отказывали.

Часть моего сознания погрузилась в ужас, охвативший членов Совета, другая все еще помнила о Ллуре. На какое-то мгновение мне удалось вспомнить состояние экстаза, охватившее меня в час, когда я и Ллур составляли одно целое, когда тревога и сладкая истома сжимали мне сердце, когда упоение неограниченной властью над всеми обитателями Темного Мира кружило мне голову.

Все бы подчинилось мне безраздельно, стоило мне только захотеть, полностью отдаться Ллуру. Только один человек в очередном поколении посвящается Ллуру, чтобы слиться с его божественным духом, вместе с ним приходить в экстаз при виде человеческих жертвоприношений, — и я, лорд Ганелон, как раз и был этим избранником. Если б только я решился полностью слиться с Ллуром, выполнить до конца все требования ритуала! Если б я решился, если б только я осмелился!

…Вытесненный воспоминаниями гнев к членам Совета вновь овладел мною. Я не вправе расслабляться, предвкушать манящую радость слияния. К тому же я поклялся погубить Ллура. Я дал клятву над старинным Символом уничтожить и членов Совета, и заполнившего мироздание Ллура.

Медленно, рывками освобождался мой разум от обволакивающего контакта с его содрогающимся от голода сознанием.

И в то мгновение, когда контакт полностью прервался, волна леденящего ужаса захлестнула меня. Я едва не дотронулся до НЕГО! Я едва не погрузился в нечто, в то, что не мог осознать даже наделенный сверхъестественными способностями человеческий разум. Прикосновение к нему губительно, ужасно… Ни в одном языке нет точного определения тому, чем является на самом деле Ллур. Только теперь я понял, что творилось со мною, когда воспоминания Эдварда Бонда наложились на мои собственные воспоминания. Для землянина обитать в мире, где владычествует Ллур, — умопомрачающее наказание, делающее жизнь невыносимой… Жизнь не мила, если знать достоверно, что Ллур такая же реальность, как воздух, солнце, облака…

Я должен уничтожить его! Я вызову на единоборство нечто, именуемое Ллуром, и буду биться с ним до конца. Еще никому из наделенных разумом не доводилось сталкиваться с ним лицом к лицу — ни его жертвам, ни его избранникам. Мне предстоит это, ибо я поклялся уничтожить его.

Изнемогая и содрогаясь, выплывал я из мрачных глубин сознания Ллура. Постепенно темнота вокруг меня стала наполняться светом, навис надо мною закопченный свод пещеры. Я вернулся к огню в хрустальной чаше, встретился с голубыми глазами Фрейдис, чьи губы все еще шевелились от произносимых заклинаний.

Я возвращался к действительности, прежние воспоминания оживали во мне короткими вспышками, слишком быстрыми, чтобы я мог описать словами свои ощущения. Я вспомнил все!

Яркие картины прожитой Ганелоном жизни мелькали предо мною и навсегда оседали в моей памяти. Теперь я знал, на чем зиждилась его власть, в чем заключалась его сила, где его уязвимые места. И я восхитился его силой, врожденной гордостью. С радостным возбуждением я вновь стал Ганелоном, навсегда порвав с Эдвардом Бондом.

Остались незначительные мелочи, которые мне еще предстояло вспомнить. Слишком многое воспроизвелось в одночасье в моем мозгу, нахлынув девятым валом. Недостающие звенья воскресятся попозже, и тогда я почувствую себя во всеоружии.

Рассеивалась голубая тьма. Я поглядел сквозь пламя в чистые глаза Фрейдис, улыбнулся безмятежно, проникнувшись холодной уверенностью в своих силах.

— Ты хорошо справилась со своей задачей, колдунья! — сказал я в полную силу своего голоса.

— Ты вспомнил?

— Достаточно… Да, вполне достаточно! — Я улыбнулся еще шире. — Предо мною два пути, и первый легче второго, хоть он и смертельно опасен. Но я пройду его!

— Гэст Райми? — спросила Фрейдис.

— Как ты догадалась?

— Я знаю, на что способен любой из членов Совета. Только Гэсту Райми известны все ваши тайны и возможности Ллура. Но нет смертного во всей Вселенной, способного заставить заговорить Гэста Райми.

— Я найду способ. Я могу поделиться с тобою своими ближайшими планами. Ты узнаешь обо всем точно так же, как совсем недавно узнал я. Слышала ли ты о Маске и Жезле?

Не отрывая от меня пристального взгляда, Фрейдис отрицательно покачала головой.

— Говори все, что сочтешь нужным, и тогда, быть может, я смогу тебе помочь.

Я опять рассмеялся, но на этот раз совсем по другой причине. Это было так фантастически невероятно, чтобы мы, заклятые враги, представители враждующих каст, стояли рядом и обсуждали совместные действия ради достижения одной и той же цели. И если мне удалось скрыть что-либо, то самую малость, но и Фрейдис немногое удалось скрыть от меня в этот вечер.

— В покоях Медеи хранится Хрустальная Маска и Серебряный Жезл Власти, — сказал я доверительно. — Пока мне не удалось вспомнить, какая магическая сила заключена в Жезле. Но стоит мне его найти, и мои руки вспомнят! Знаю только, что обладая Жезлом, я без труда справлюсь и с Медеей, и с Матолчем. Что касается Эдейри… Кажется, именно хрустальная маска послужит мне надежной защитой при встрече с нею.

Я поперхнулся. Все-таки мне не хотелось раскрывать колдунье подлинную природу тех, кто окружал меня долгие годы.

— И Медея теперь передо мною как на ладони. Я знаю причину ее странного голода и не менее странной жажды: они доводят эту сладострастную ведьму до полного истощения. Я знаю, — тут мой голос задрожал, — почему она не убивает своих пленных, а всего лишь оглушает своими молниями.

В Темном Мире мутации удивительным образом меняли физическую природу тех, кто родился самым обычным человеческим существом. Ни в одном языке Земли нет точного термина для подобных Медее, потому что там еще не рождались идентичные ей создания. Разве что жалкие приближения. Народная память зафиксировала в мифах и легендах многих и многих трансформированных порождающими мутацию силами, и называются они Вампирами.

Но в чем тайна Эдейри?! Я не мог вспомнить. А был ли посвящен в эту тайну Ганелон до того, как хозяйка пещеры отправила его на Землю?! Сейчас же я знал только одно: если Эдейри будет угрожать опасность, она непременно обнажит перед противником свое лицо.

— Фрейдис, — голос мой дрогнул, — кто такая Эдейри?

— Я никогда этого не знала! — Колдунья покачала головой из стороны в сторону, и седые косы зашевелились на ее спине. — Мне несколько раз удавалось проникать в ее мозг во время редких встреч. Мне многое доступно, лорд Ганелон, но я всегда отступала пред холодом, веющим от ее капюшона. Я не знаю, кто она такая.

Я засмеялся в который раз за этот вечер. Безудержная отвага овладела мною.

— Хватит о ней! Когда я заставлю Гэста Райми подчиниться моей воле и узнаю от него все, что необходимо узнать, мне предстоит сразиться с Ллуром. Я уничтожу его пока еще неведомым мне оружием, так стоит ли страшиться Эдейри?! Хрустальная Маска — надежная защита от нее… Пусть она предстанет предо мною любым чудовищем, каким только пожелает, лорд Ганелон не убоится ее!

— Значит, существует оружие и против Ллура?

— Меч, — ответил я после непродолжительного обдумывания. — Меч, который… Это колющее и рубящее оружие, но не совсем то, что мы понимаем под мечом. Пытаясь представить его, я словно погружаюсь в туман… Гэст Райми знает, где он находится, и я заставлю его сказать, каким образом можно овладеть мечом, чье имя Ллур!

Мне не следовало произносить вслух это имя! Пламя в хрустальной чаше заколебалось, словно черная завеса прикрыла его на какое-то мгновение. Громовое эхо прокатилось по всем ячейкам сознания и, весьма вероятно, достигло Кэр Ллура, обитатель которого зашевелился за Золотым Окном, зашевелился и выглянул наружу. Даже находясь в глубине пещеры, я почувствовал голод, навеваемый из отдаленного купола. И тогда я понял, что натворил. Ллур проснулся.

Я уставился на Фрейдис оцепеневшим взором, все еще способный наблюдать, как расширяются ее голубые глаза. Хозяйка пещеры также почувствовала не предвещавшее ничего хорошего шевеление, от которого незримая волна прокатилась по Темному Миру. Она докатилась и до замка Совета, где застигнутые врасплох Медея, Матолч и Эдейри смотрели друг на друга с тем же ужасом, от которого оцепенели я и Фрейдис.

Ллур проснулся!

И я разбудил его. В своем воображении я прошел по сверкающему коридору, я стоял перед Окном, за которым жил Он. Так стоит ли удивляться тому, что Ллур проснулся?!

Я задрожал от возбуждения.

— Теперь им просто необходимо что-либо предпринять! — воскликнул я радостно. — Ты добилась большего, чем я предполагал, воскресив мои воспоминания. Ллур проснулся и никогда еще он не был таким голодным. Истекло так много времени после последнего шабаша, и Ллур требует своей жертвы Скажи мне, жрица, наблюдают ли твои люди сейчас за замком?

Фрейдис кивнула головой.

— Прекрасно. Тогда мы узнаем, когда предназначенных в жертву рабов вновь поведут на шабаш. Это будет скоро. Это должно быть скоро! И Эдвард Бонд возглавит нападение на замок, когда его хозяева отправятся в Кэр Сапнир. И тогда я завладею маской и жезлом, старуха!

Мой голос звучал торжественно, словно я произносил заклинание.

— Маска и Жезл окажутся в руках Ганелона! Гэст Райми, брошенная всеми рухлядь, ответит на мои вопросы, если еще в состоянии говорить. Норы встали на нашу сторону, Фрейдис!

Фрейдис слушала меня, не произнося ни слова.

Затем подобие улыбки осветило ее лицо и, наклонившись, она протянула руку ладонью вниз вплотную к пламени. Я увидел, как огонь лижет тонкие пальцы. Не знаю, сколько мгновений это продолжалось, затем пальцы сжались, и тотчас же огонь мигнул и погас.

— Норы с нами, Ганелон! — В кромешной темноте голос жрицы звучал особенно внушительно. — Смотри, чтобы ты не вздумал предать нас, помнил о своей клятве. Или тебе придется держать ответ пред богами и мною. И клянусь богами…

Она хрипло рассмеялась.

— Клянусь богами, если ты предашь нас, мне не понадобится ничего иного, кроме моих рук, чтобы раздавить тебя.

Мне удалось разглядеть, как она подняла свои сильные руки.

Ничего не скажешь, Фрейдис могучая волшебница, и я не был уверен, что смогу осилить ее в простом единоборстве, если до него дойдет дело. Ни в чем не уступала она мне, в том числе и в физической силе, и мне ничего не оставалось, как склонить голову.

— Да будет так, жрица. — Я искренне верил, что мне не придется нарушать свою клятву. Встав, я протянул к ней руку, и мы обменялись рукопожатием.

— Пошли, мои соплеменники заждались нас! — сказала Фрейдис и повела меня к выходу из пещеры.

Арле и настороженный Ллорин стояли впереди. Я остановился, уловив движение многих рук, потянувшихся к оружию. Лесных жителей явно охватила паника. Я испытывал истинное упоение от того, что внушаю этим людям такой трепетный страх, чувствуя себя господином, случайно оказавшимся в окружении готовых пресмыкаться рабов. От меня зависит их будущее, и вскоре многие из них узнают, как непомерно тяжела длань Ганелона.

За моей спиной раздался властный голос Фрейдис.

— Я выяснила, кто этот человек! Это Эдвард Бонд! Лесные жители заулыбались: слова Фрейдис развеяли их сомнения.

Накануне решающих событий

Израиль-корень пробудился от зимней спячки, приосанились в ожидании моих приказов звероподобные стражники дерева судьбы. К трем Норам, властительницам судеб, обращался я с мольбою.

К Урдур, стерегущей Прошлое.

Она поведала мне шепотом всю подноготную членов Совета, об их силе и слабостях. Как на ладони предстал предо мною Матолч, припадки гнева были его самым большим недостатком, делали уязвимым для противника. Когда порыв необузданной ярости лишит оборотня вселенской хитрости, я сражу его своим неотразимым ударом. Урдур шептала мне о ведьме в алом, о более чем таинственной Эдейри, об одряхлевшем Гэсте Райми. Я узнал в одночасье все, вплоть до мелочей, о моих врагах, уверовал в то, что смогу одолеть их с помощью неких талисманов, о которых я наконец-то вспомнил.

Вердайли, повелевающая Настоящим!

Эдвард Бонд сделал все от него зависящее, на что был способен. Повстанцы продемонстрировали мне хранившееся в пещерах оружие: примитивные ружья и гранаты, начиненные удушающим газом бомбы, и в том числе несколько сосудов с самовоспламеняющимся веществом. Все это найдет применение в час схватки с рабами Совета. Но никакого толка не будет от горы железа и взрывчатки в единоборстве с членами Совета, — благо, что об этом знал только я один. Возможно, и Фрейдис.

Ллорин со своими единомышленниками готов воспользоваться жалким оружием землян, до сих пор еще неизвестным обитателям Темного Мира. И я готов был возглавить их, повести на решительный штурм замка, как только наши разведчики сообщат о приготовлениях к шабашу. Это произойдет в ближайшие часы, это должно произойти в ближайшие часы, потому что Ллур проснулся, жаждущий и алчущий взирает из-за Золотого Окна, связывающего его с мирами человеческими.

Скульд, повелевающая Будущим!

Мольба к ней была наиболее продолжительной. Я хотел, чтобы члены Совета еще до рассвета покинули замок и отправились в Кэр Сапнир. И я хотел также, чтобы повстанцы сохранили свои силы к этому часу.

Вряд ли их можно было вымуштровать лучше, чем это сделал Эдвард Бонд. Все они подчинялись жестким правилам, на которых зиждется воинская дисциплина. Каждый в совершенстве изучил свое оружие, и все они прекрасно ориентировались в лесных зарослях. С учетом всего этого мы — я, Ллорин и Арле, — составили план предстоящих действий, хоть я и не открыл все свои карты перед новоявленными союзниками.

Отряд за отрядом исчезали повстанцы за стволами деревьев, двигаясь в направлении к замку.

Я уточнил: о преждевременном нападении не могло быть и речи. Они должны были находиться вне поля зрения стражников цитадели, схорониться в густых зарослях, терпеливо дожидаясь сигнала к атаке. И когда дождутся, со всею стремительностью ринутся к двустворчатым воротам, сорвут их с петель с помощью взрывчатки и гранат.

Мне уже не казалось странным намерение Фрейдис противопоставить магии гранаты и ружья. Потому что благодаря возвращению памяти я смог понять, что Темный Мир управляется не только предписаниями волшебников и чародеев.

Для земного разума существа, подобные Матолчу и Медее, могли показаться сверхъестественными, но только не мне, обладающему памятью и жизненным опытом двух совершенно различных индивидуумов. Став самим собою, лордом Ганелоном, я сохранил возможность пользоваться воспоминаниями Эдварда Бонда, как воспользовался бы рабочим инструментом.

Я не забыл ни на йоту того, что знал о Земле. Опираясь на логику землян, я осознал многое и откинул то, что раньше принял бы как основополагающую аксиому.

Разгадка заключается в мутациях. В мозгу человека существуют области, еще никем не изученные, некогда наделявшие человека возможностями, ныне утраченными, атрофированными, подобно третьему надбровному глазу. И все-таки человеческий организм наиболее удивительное творение из плоти и крови, выпестованное природой или Создателем.

Любой хищник наделен клыками и когтями. У человека главные защитные функции возложены на серое вещество. Но также как плотоядные миллионами лет оттачивали свои клыки, точно так же шлифовался постепенно и мозг человека. Даже на Земле расплодились медиумы, телепаты, ясновидящие и им подобные. В Темном Мире мутационные процессы шли чаще и дольше, они поддерживали зыбкое равновесие, в котором не будет нужды в ближайшие миллионы лет.

Для разума, наделенного новыми возможностями, необходимы новые, необычные средства. Например, жезлы. Не будучи посвященным, я все же оказался в состоянии разобраться в их принципе действия. Земная наука опирается на незамысловатые решения: клистрон и магнето не что иное, как металлические стержни. Но даже они, снабженные энергоносителями, И при определенных условиях представляют собою могущественное оружие.

В отличие от них жезлы способны сконцентрировать огромное количество заключенной в недрах планеты электромагнитной энергии, ведь сама планета не что иное, как гигантский магнит. Что же касается того, каким образом направить сконцентрированную с помощью жезла энергию, то это не является неразрешимой задачей для тренированного мозга.

Я не знаю, происходило ли полное превращение Матолча в волка; скорее всего — нет. Многое объясняется гипнозом. У разъяренного кота спина изгибается дугою и шерсть встает дыбом, отчего он кажется чуть ли не вдвое массивнее. Кобра самым элементарным образом гипнотизирует свою добычу. Для чего?! Чтобы ослабить потенциальные возможности своей жертвы, ослабить ее волю к сопротивлению, а это так важно в любой схватке между проживающими в одной экологической нише. Так и Матолч. Скорее всего, никакого превращения в волка не происходит, но загипнотизированные им видят пред собою лесного хищника, и какая, в сущности, разница, кто вонзает в них свои клыки?!

Медея?! Все сказанное справедливо и для ведьмы в алом. Известны заболевания, для лечения которых необходимо переливание крови. Медея пила кровь, она нуждалась в ней для утоления жажды и обуревавших ее страстей. Энергия крови, питающая нервную систему, такая же реальность, как и лейкоциты, и чтобы удовлетворить свои потребности, ведьме нет необходимости прибегать к магии.

В своих знаниях о Эдейри я не был так уверен. Клочками тумана клубились смутные воспоминания в моем мозгу. Когда-то я доподлинно знал, что она представляет собою, какие ужасные леденящие душу силы таятся под ее плотным капюшоном. И они также не имели никакого отношения к магии. Хрустальная Маска защитит меня от козней Эдейри, и это было все, что я пока знал.

И Ллур — даже Ллур!

Нет, он не был богом, — в этом я был уверен. Но кем или чем он был на самом деле, я был не в силах ни вспомнить, ни догадаться.

Мне еще предстоит в этом разобраться, и Меч, именуемый Ллуром, должен мне помочь при встрече с необычным существом.

А пока что я должен был играть свою роль как ни в чем не бывало. Даже после заявления Фрейдис я не имел права зародить хоть искру сомнения у повстанцев. Я уже пояснял, каким образом отрава Медеи превратила меня в слабого и немощного. На нее я смогу сослаться, если мне предстоит и впредь допускать ошибки. Любопытно, что после заявления Фрейдис Ллорин без каких бы то ни было колебаний доверился мне, в то время как Арле оказывала слабое, неуловимое сопротивление. Не думаю, чтобы она уяснила суть происходящего. А если нечто в этом роде произошло, то она явно не хотела признаться в этом даже самой себе.

И я не мог допустить, чтобы подозрение пустило ростки в ее душе.

А пока что в долине не прекращалась кипучая деятельность. Многое произошло с тех пор, как я проник сюда вместе с первыми лучами зари. Мой организм испытал такое количество эмоциональной и физической нагрузки, что любой другой человек свалился бы на неделю, но лорд Ганелон еще только вступал в битву. За то, что мы составили план нападения без каких-либо проволочек, повстанцы должны быть благодарны Эдварду Бонду, и меня вполне устраивало, что конкретизация отдельных звеньев плана потребовала напряжения всех наших умственных способностей, и на выяснение отношений у нас с Арле и Ллорином попросту не было времени.

Мне удалось скрыть свое полное невежество в вопросах, не способных стать камнем преткновения для Эдварда Бонда. Неоднократно добывал я необходимые мне сведения, принимая многозначительный вид, и только изредка мне приходилось ссылаться на провалы своей памяти. В итоге даже Арле стала относиться ко мне с меньшим подозрением.

Я сознавал, что мне понадобится приложить максимум усилий, чтобы от этих подозрений не осталось и следа.

Мы встали из-за массивного стола, на котором была расстелена карта, собираясь покинуть пещеру. Неимоверная усталость навалилась на нас, и все-таки Ллорин улыбнулся мне рассеченными шрамом губами, как улыбнулся бы самому близкому человеку.

— На сей раз не должно быть осечки. — Улыбнулся я в ответ как можно доброжелательнее. — Мы победим во что бы то ни стало.

Улыбка на лице Ллорина превратилась в гримасу, его глаза засветились странным блеском.

— Помни, — процедил он сквозь зубы, — Матолч — мой!

Я обратил свой взор на карту, начерченную Эдвардом Бондом, и представил себе темно-зеленые холмы, поросшие синим лесом, журчащие ручейки с ключевой водою, стелющиеся под густыми кронами дороги и тропинки. Я притронулся к небольшому макету башни, миниатюрной копии замка Совета, чьи ворота я покинул прошлой ночью вместе с Медеей, облаченный в голубые одеяния приносимого в жертву. Жирными линиями на карте была обозначена долина, неподалеку от которой располагалась башня без окон: Кэр Сапнир, роковое место, куда пытались завлечь меня члены Совета.

На какое-то мгновение я вновь очутился на этой дороге, в кромешной темноте под мерцающими звездами, а рядом со мною гарцевала Медея в алом плаще, с мраморным лицом и черно-красными губами, с глазами, сияющими для меня. Я вспомнил жаркое излучение этого хищного тела, прильнувшего ко мне в миг, когда я держал его в своих объятиях прошлой ночью, точно так же, как держал много-много раз в прошлой жизни. Раскаленным гвоздем сверлил мой мозг один и тот же вопрос: "Медея, Медея, рыжая ведьма Колхиса, что заставило тебя предать меня?"

Резким движением руки я смахнул со стола макеты башен, ударом ноги отбросил обломки к противоположной стене пещеры.

— Нам это больше не понадобится! — заявил я решительно.

— По крайней мере, чинить не придется! — засмеялся Ллорин. — Точно так же мы разрушим и замок Совета.

Я встряхнулся, приосанился и приблизился к Арле. Она без робости смотрела на меня, и в глазах ее было ожидание.

— Нам так и не удалось поговорить наедине, — сказал я, придав голосу нежные оттенки. — Всем нам необходимо выспаться, не исключено, что уже этой ночью нас поднимут по тревоге. И все-таки у нас есть время, чтобы прогуляться немного, если ты не возражаешь.

В ответ Арле не произнесла ни слова. Затем она кивнула головой, обошла стол и взяла меня за руку. Мы направились к выходу из пещеры, спустились по вырубленным в скале ступенькам и направились вдоль долины, все еще не произнеся ни слова. Я предоставил ей право выбирать путь, и девушка уверенно вела меня вдоль ручья, с грациозностью серны перепрыгивая с валуна на валун. Пушистые волосы лесной красавицы струились туманным облачком, и мне подумалось, случайно ли Арле держала свою правую руку на кобуре с вложенным в нее пистолетом. Мне было безразлично, уверовала ли она что перед нею истинный Эдвард Бонд, или готова удовлетвориться лордом Ганелоном. Меня совсем не интересовал ее внутренний мир, тем более, что лицо Медеи все чаще всплывало передо мною, красивое и ожесточенно-злое, неотразимо притягательное, запечатлевающееся в памяти каждого, кому довелось увидеть это лицо хоть один раз в жизни. На какой-то миг я воспылал ревностью к Эдварду Бонду, ответившему прошлой ночью на поцелуй, предназначенный лорду Ганелону.

Ну что ж, я еще успею взглянуть ей в глаза до того, как она примет смерть от моей руки.

— Эдвард! — окликнула меня Арле, вернув к действительности. Во взгляде девушки была та же настороженность, с какою смотрели на меня нынешним утром сотни повстанцев. — Скажи мне, она очень красива?

Не скрою, вопрос этот застал меня врасплох.

— О ком ты?

— Ведьма! Злая ведьма по имени Медея.

Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Так вот почему держалась она так холодно в течение всего дня! Значит, она решила, что моя плебейская неловкость, неуклюжесть являются результатом лицезрения прелестей недосягаемой соперницы. Рассеять ее подозрения не составит труда.

— Ни в этом мрачном мире, ни на Земле нет женщины, способной сравниться с твоей красотой, моя дорогая! — Я решительно привлек к себе девушку, все еще державшуюся настороженно.

— Когда ты будешь произносить вслух то, что лежит у тебя на сердце, Эдвард, на свете не будет человека счастливее меня. А сейчас ты так не думаешь, я это чувствую.

Я попытался протестовать, но она прижала к моим губам свои тонкие пальчики.

— Не будем больше говорить о ней. Она — колдунья. Она повелевает силами, с которыми ни ты, ни я не в состоянии бороться. Не твоя и не моя вина в том, что ты подвержен ее чарам. Посмотри, ты узнаешь это место?

Она мягко высвободилась из моих объятий и указала рукой на уходящий к горизонту ландшафт. Мы оседлали вершину небольшого холма, возвышавшегося над кронами толсто-ствольных деревьев. Все вокруг окрасилось в красноватый цвет лучами заходящего солнца.

— Все, что мы видели, скоро будет принадлежать нам, — произнесла убежденно Арле. — После того как мы победим ненавистный Совет, после того как канет в небытие Ллур. Мы сможем тогда выйти из-под земли и греться в лучах солнца, расчистить леса, построить города и жить так, как полагается Жить людям. Это прекрасно, Эдвард! Мир, свободный от ненависти, — вот цель, ради которой мои друзья не побоялись порвать с прошлым и выступить против власти Совета. Но если мы и одержим верх, то только благодаря тебе и Фрейдис. Все мы знаем — без тебя, без знаний, которыми ты нас наделил, наше восстание обречено на бесславное поражение.

Она полуобернулась в мою сторону, и ее роскошные волосы засветились нимбом вокруг головы. Арле улыбнулась мне с такой откровенной нежностью, что у меня захватило дух. Я впервые посмотрел на нее глазами Эдварда Бонда и только сейчас осознал, как повезло неотесанному землянину. Яркая, влекущая красота Медеи никогда не сотрется в моей памяти, я знал это доподлинно, но и эта лесная жительница полна очарования, способного опьянять и сводить с ума.

Она была рядом со мною и губы ее были полураскрыты. Арле все еще улыбалась, нежно и застенчиво. Вновь жало ревности к Эдварду Бонду кольнуло мне прямо в сердце, и тут же я вспомнил, что я был Эдвардом Бондом. Но это лорд Ганелон неожиданно наклонился и привлек девушку в свои железные объятия. По всей видимости, Арле была непривычна к подобному обращению, так или иначе, но она предприняла попытку высвободиться, пока наши губы не слились в поцелуе.

Она была удивительно диким, застенчивым маленьким созданием. Верхом блаженства было держать ее в объятиях и целовать. По тому, как она отвечала на мои поцелуи, не трудно было догадаться, что землянин был либо дураком, либо малоискушенным в вопросах любви. Когда наши ласки кончились и мы откинулись на траве в изнеможении, я знал, к кому мне обратиться за утешением, когда коварная владетельница замка поплатится за свое предательство собственной жизнью. Нет, мне не забыть Медею, но мне уже не забыть и поцелуи Арле.

На краткое мгновение она прильнула ко мне всем телом и ее невесомые волосы опутали нас обоих; я взглянул сквозь красновато-золотистую паутину на окружающую нас местность, которую эта девушка в своем воображении застроила городами. Я знал, что мечта Арле никогда не сбудется.

Потому что у меня была своя мечта.

Я видел совершенно иное: как сородичи Арле строят неприступный замок здесь, на склонах этого холма; я видел, как гордый замок возвышается и над долиной, и над всеми остальными строениями. Я видел, как они, послушные приказам моих полководцев, идут в сражение ради завоевания новых земель. Я видел реющие знамена моих армий, толпы невольников на плантациях, бороздящие темные океаны планеты армады стальных кораблей.

Весь этот мир будет моей вотчиной, и Арле будет делить со мною власть, — долго, очень долго.

— Я всегда буду любить тебя, — прошептал я ей на ухо голосом землянина, но именно губы Ганелона впились в ее губы в последнем страстном поцелуе.

Вернувшись в расположение повстанцев, я попрощался с Арле и прошел в пещеру мимо стражников, неподвижными статуями застывших у арки входа. В одном из боковых ответвлений пещеры меня ожидала мягкая постель Эдварда Бонда, на которую я поспешил улечься, все еще ощущая вкус поцелуев лесной нимфы. Думаю, что на Земле в эту ночь Эдвард Бонд не раз скрежетал зубами, видя дурные сны.

Но и мой сон нельзя назвать безмятежным. Ллур проснулся, голодный и недоумевающий, он метался в просторных покоях своего замка; холодные ищущие щупальца его нетерпеливого голода шевелились в моем мозгу. Всепроникающие щупальца ворочались в эту ночь в черепных коробках всех наделенных разумом обитателей Темного Мира. Но мне как никогда необходимо было выспаться, если я хотел выдержать предстоящее испытание.

Напряжением всех своих сил я отринул жадные щупальца, а вместе с ними и образ доверчивой Арле. Она покинула мое сознание безропотно, чего не скажешь о Медее, не пожелавшей подчиниться моей воле. Сладострастная улыбка застыла на ее кроваво-красных губах.

В башне Гэста Райми

Стараясь не шевелиться, мы с Ллорином затаились под низко нависшей кроной подступившего к дороге дерева и пристально всматривались в очертания замка, чья громада заслоняла значительную часть усыпанного звездами неба. Десятки чадящих факелов освещали зубцы крепостной стены, не в силах разогнать ночную темноту. Это была наша ночь! Ни я, ни Ллорин ни на секунду не сомневались в этом. Напряженные и мокрые от пота, мы нетерпеливо дожидались того, что должно было начаться с минуты на минуту.

Вокруг нас в лесной чащобе сосредотачивалась армия лесного народа, готовая ринуться на приступ по первому сигналу. Ллорину удалось подтянуть значительные силы. Тусклый свет Звезд отражался порой от гладких стволов ружей, и я знал, что повстанцы решили в эту ночь или победить, или умереть.

Не исключено, что большинство уверовавших в победу останется здесь навсегда.

Мне была безразлична их судьба. Они надеялись захватить замок и справиться с его защитниками только с помощью своего допотопного оружия. И только я знал, какую роль им предстоит сыграть еще до рассвета. Пока они отвлекут на себя всех защитников замка, я проникну во внутренние покои и отыщу таинственное оружие, с помощью которого одолею предавших меня членов Совета. Пока та и другая стороны будут палить друг в друга, я успею проникнуть в покои Гэста Райми и выведать от него все, что мне необходимо узнать.

Что произойдет вслед за этим — мне безразлично. Если тысяча лесных жителей ляжет костьми на гранитных плитах двора и в переходах замка, значит, так тому и быть. На мой век рабов хватит, лишь бы поскорее настал мой час.

Не было в мире силы, способной остановить меня. Норы бились на моей стороне — стоило ли задумываться о возможном поражении?!

В замке явно никто не спал. Ночная тишина вздрагивала от громких гортанных команд, цокота копыт и ржанья множества лошадей. Освещаемые призрачным светом факелов, маячили на крепостной стене бесформенные фигуры часовых. Затем на темном участке неба появилась розовая полоска, постепенно расширяющаяся и в конце концов принявшая форму правильного квадрата, — это с тягучим скрипом раскрылись окованные железом створы ворот, из которых не замедлила выехать на дорогу группа всадников. До моего слуха донеслось мелодичное позвякивание цепей, и тотчас же Ллорин подтвердил мне мою догадку: члены Совета велели приковать предназначенных в жертву Ллуру девушек к седлам всадников, чтобы никакие голоса сирен не заманили в лес ведомых к алтарю. Я непроизвольно пожал плечами. Пусть себе идут на смерть, если так предопределено. Пока Ллур существует, его следует кормить. И это будет справедливо, если пищей ему послужат эти девушки, а не лорд Ганелон, баловень Нор. Долго мы наблюдали как длинная колонна людей двигалась по темной дороге в направлении Золотого Окна, и только звон стальных цепей сопровождал безмолвное шествие.

А вот и Матолч — впереди всех на могучем коне. Я узнал его хищную фигуру под коротким плащом. Я узнал бы оборотня в любом случае, поскольку лежавший рядом со мною Ллорин едва не вскочил на ноги и не бросился на дорогу. Втягивая носом воздух, он с трудом сдерживал рвущийся из груди крик, и все-таки в голосе его была неприкрытая угроза, когда он прошептал мне на ухо:

— Помни, Матолч — мой!

Следом поехала Эдейри, скорчившаяся, с головы до ног закутанная в плотную материю, и холодом повеяло от ее капюшона.

А вот и Медея!

Я закрыл глаза и открыл их тогда, когда ее алое платье должно было растаять в чернильной темноте. В мозгу все перепуталось, смешалось в хаотическом беспорядке, и я вознамерился отступить от тщательно отработанного и согласованного плана нападения на замок. Прихоть это или безрассудство, но я пытался противиться возникшему во мне желанию.

Не знаю, приходилось ли мне наблюдать за жертвоприношением в Кэр Сапнире, по крайней мере ничего подобного я не помню. Такое белое пятно в моей памяти грозило мне неприятностями, и притом немалыми. Пока память Ганелона не воскресит до малейших деталей всю церемонию шабаша, пока лорд не увидит, каким образом принимает Ллур через Золотое Окно приношения, он не может рассчитывать на победу над Советом и Ллуром. Это был провал в моей памяти, и его необходимо заполнить. Не исключено также, что все объяснялось обычным любопытством. Или же я отзывался на зов Ллура.

— Ллорин, подожди меня здесь, — бросил я через плечо. — Мы должны удостовериться, что процессия вошла в Кэр Сапнир я шабаш начался. Не будучи уверен, я не хочу начинать атаку. Подожди здесь.

Ллорин попытался задержать меня, но я скрылся в темноте раньше, чем он успел заговорить. Выбравшись на дорогу, я устремился вслед процессии к долине, торопясь успеть к началу мессы в Кэр Сапнире, их черной мессы. Я бежал, и мне казалось, что неповторимый запах тела Медеи заполнил окрестности; я вдыхал запах ведьмы и задыхался от страсти, ненависти и любви к ней.

— Она умрет первой! — пообещал я самому себе.

Я догнал хвост колонны, когда голова ее уже втягивалась в черный зев башни. Выровняв дыхание и стараясь оставаться незамеченным, я наблюдал, как проходили один за другим в Кэр Сапнир участники процессии, словно поглощаясь кромешной темнотой. Еще несколько мгновений, и тяжелые ворота закрылись с гулким грохотом.

Что-то всколыхнулось в моем подсознании, заставило свернуть налево, обойти высокую стену. Я послушно повиновался требованию инстинкта и, словно лунатик, двинулся к цели, о которой не имел никакого представления. Все тот же инстинкт подвел меня к выступу в стене, заставил опустить ладонь на его поверхность. Она была шершавой на ощупь, с выбоинами и углублениями. Первыми вспомнили мои пальцы — они начали скользить вдоль борозд, в то время как я не переставал удивляться: зачем мне это нужно?

Легкий нажим, и массивный камень поплыл под моей ладонью. Выступ являлся основным элементом хитроумной системы, выполняющей функции ключа не совсем обычной двери, или же рычагом, сдвигающим плиту, прикрывающую проем в стене. Так или иначе, но громадный каменный блок отодвинулся в сторону, явив зев прохода, и я из черной ночи вступил в чернильную темноту туннеля. Мои ноги вели меня — они ЗНАЛИ этот проход в каменной кладке.

Предо мною возникла лестница, но мои ноги были готовы к встрече со ступеньками, и я не споткнулся. Мне было крайне интересно двигаться вслепую под низко нависшим сводом, не зная и не догадываясь, где окажусь в итоге. Казалось, я взбирался по лестнице целую вечность.

Ллур находился где-то рядом. Я чувствовал его присутствие, оно давило на мой мозг, во много раз усиливаясь из-за узкого пространства в этом гранитном мешке, ударяя по перепонкам ушей раскатами грома. Что-то во мне завибрировало в ответ, сладостная истома охватила меня, и только огромным напряжением воли я справился с нею.

Завещанная предками церемония больше не связывала меня с Ллуром. Порвав с прошлым, мог ли я считаться избранником Ллура?! И все-таки при мысли о жертвах, прошествовавших безропотно в раскрытые ворота Кэр Сапнира, готовых склониться над алтарем, подставляя горло остро отточенному лезвию обсидианового ножа, что-то начинало дрожать во мне, и я окунался в состояние, сходное с экстазом. Помнит ли обо мне в этот миг Медея и остальные члены Совета, все те, кто собирался принести меня в жертву прошлой ночью?

Лестница кончилась, и мои ноги перестали двигаться. Трудно было что-либо разглядеть в этой темноте, но я знал, что передо мною стена, которую следует ощупать, найти слегка выступающий блок и затем изо всех сил нажать на него. И когда я проделал все это, значительная часть темноты скользнула в сторону, позволив мне вести наблюдение за начавшимся шабашем.

Кэр Сапнир — фантастический сад, сад из могучих колонн, устремившихся ввысь и теряющихся в бесконечной темноте. И вдруг над головой заструился свет, источник которого находился слишком высоко, чтобы я мог его разглядеть. Сердце мое затрепыхалось и остановилось на мгновение, лишь только я догадался, что розовое свечение исходит из Золотого Окна.

Память вернулась ко мне! Да, это Окно Ллура. Окно жертвоприношений. Я был не в состоянии разглядеть его, но подхлестнутое памятью воображение услужливо нарисовало мне его формы. Изначально светилось это окно в Кэр Ллуре, и изначально далеко за ним, в бесконечности, обитал сам Ллур. Над Кэр Сапниром и другими святилищами Темного Мира, где приносились жертвы, высились не более чем копии Золотого Окна. Они исходили светом лишь тогда, когда являвшийся из тьмы Ллур проходил сквозь них, единственный во всей Вселенной, кто мог сделать это.

В глубине небосвода голодный и разъяренный Ллур купался в золотом свечении, словно в лучах солнца, явившегося среди ночи осветить шпили храма. Я все еще не мог вспомнить, где именно находится Окно Сапнира и какой оно формы. Но я признал этот золотистый свет всеми фибрами своей души, и когда я смотрел, как он становится все ярче и ярче, словно пытаясь подпалить колонны храма, все внутри меня дрожало от восторга.

Далеко внизу я увидел ненавистных членов Совета; их крохотные фигурки можно было различить только благодаря расцветке их плащей: Матолч в зеленом, Эдейри в желтом и Медея в алом. За их спинами расположились стражники. Рабынь уже не было видно, кроме одной из них, слепо двигавшейся среди колонн. Я опоздал и не увидел, в какую сторону они все направились, но не трудно было догадаться, где должна была оборваться их жизненная нить. Зев Окна распахнулся в ожидании жертвы, и рано или поздно поглотит всех доставленных сюда рабынь.

Когда ниспадающий сверху Свет стал ярче, мне удалось разглядеть расположенный перед членами Совета массивный алтарь в форме чаши — черный на черном помосте. Над ним провисал огромный желоб. Я проследил взглядом вдоль желоба — он брал начало от освещенного Окна и кончался у аспидно-черного помоста. И вновь внутри меня что-то задрожало и завибрировало, подсказывая, для чего предназначены и желоб, и чаша. Я оперся о стену, дрожа как эпилептик от напряжения и возбуждения, которое частично было моим, а частично Его, купающегося в солнечном Свете.

Моего слуха достигло тихое мелодичное пение. Не трудно было узнать голос Медеи, чистый, звенящий серебром — тоненькая ниточка звука в кромешной темноте и абсолютной тишине. Голос рвался ввысь, дрожа среди глыб холодного камня.

Затянувшееся ожидание становилось невыносимым. Члены Совета и их свита все еще не двигались с места, — задрав головы, наблюдали они за сполохами негаснувшего сияния. Голос Медеи тянул и тянул заунывную песню.

Медленно, слишком медленно тянулось время среди мрачных колонн Сапнира, а разгневанный Ллур так и не дождался своей добычи.

И вдруг пронзительный и страшный крик раздался с высот небосвода над нашими головами. Одинокий крик. Свет тотчас же вспыхнул, как будто сам Ллур ответил подобным образом на отчаянный крик беспомощной жертвы. Что же увидела она перед собою, если даже в ее одурманенную снадобьями Медеи голову вернулось сознание?! Прекратилось пение ведьмы Колхиса, мне так и не удалось разобрать ни одного слова ее песни. Среди колонн почувствовалось какое-то движение, что-то невидимое катилось по извилистому желобу.

Неподвижным взором уставился я в громаду алтаря, в полированное дно каменной чаши.

Членов Совета можно было принять за статуи; сбившись в кучку, они ожидали чего-то.

Из желоба начала капать рубиново-черная жидкость, и я сразу же понял, что это кровь человека.

Не знаю, как долго стоял я у проема на стене, не отрывая глаз от алтаря и желоба, как часто раздавались леденящие кровь крики и сколько раз вспыхивал жадно Свет наверху и алая кровь текла по желобу в глубокую чашу алтаря. Порою я перевоплощался в Ллура, перемещался в его Золотое Окно и вместе с ним принимал в экстазе очередную жертву, а в остальное время сливался в единое целое с членами Совета, разделяя с ними радость участия в шабаше.

Наслаждение мое длилось слишком долго!

Видимо, провидение спасло меня. Какой-то внутренний голос настойчиво и властно звучал в моем мозгу, нашептывал об опасности нахождения здесь в течение столь длительного времени, о том, что я должен пребывать в эту минуту совершенно в ином месте, а не ждать окончания шабаша. Ллорин и его люди ждут меня, в то время как я подобно удаву наслаждаюсь беспомощностью жертв, не мне предназначенных.

Напряжением всех своих сил заставил я себя оторваться от лицезрения Золотого Окна, но еще несколько долгих минут простоял в темноте, выдавливая из себя последние капли экстаза от слияния с Ллуром.

Надо было спешить, быть может, я еще не опоздал безнадежно. Сколько пробудут здесь члены Совета, один час или до рассвета? Я не знал и поэтому должен был торопиться.

Вновь окунувшись в темноту, я ринулся вниз по лестнице, миновал невидимую дверь и очутился на дороге, ведущей к замку Совета. Красная луна успела пройти значительную часть небосвода, и в скором времени должна была скрыться за горизонтом. Как на крыльях несся я к Ллорину, догадываясь, какие проклятия шлет он сейчас на мою голову. Когда я подбежал к замку, притаившиеся в кустах воины задвигались и высыпали на дорогу, готовые ринуться на приступ. Я помахал рукой Ллорину, когда до него осталось не более шести метров — при этом мне было глубоко безразлично, окажусь ли я в поле зрения караульных или нет. Пусть видят меня, пусть слышат.

— Давай сигнал, — прокричал я Ллорину. — Труби атаку.

Он поднял руку, и лунный свет заиграл на полированной поверхности серебряного рожка, поднесенного к губам. Резкие звуки сигнала раскололи безмолвие ночи, вернули меня окончательно к действительности.

Громкие крики, вырвавшиеся из многих тысяч глоток, раздались со всех сторон, разбудив всю округу. Я тоже кричал во всю силу легких, но мой голос тонул в этом страшном реве. Восторг битвы охватил меня, сродни тому экстазу, который я испытывал, когда делил с Ллуром неописуемое наслаждение…

Рассыпчатый треск пистолетных и ружейных выстрелов поглотил наши крики. Взрывы гранат потрясли стены цитадели, высветив с отчетливой ясностью наружные стены. Со стороны замка раздались истошные вопли, четкие команды, невнятные сигналы рожков. Несомненно, что оставшиеся без вожаков стражники были напуганы, и сейчас не знали, что им предпринять. Но я знал: скоро все вернется на круги своя. Слишком хорошо были обучены и натасканы стражники Матолчем, да и мною. К тому же у них в руках было оружие, которое придется явно не по вкусу лесным жителям.

Лишь только паника прекратится и стражники справятся с охватившим их оцепенением, битва начнется всерьез, и немало крови прольется с обеих сторон.

Было бы глупо наблюдать за всем этим из-за кустов, ждать, когда перевес окажется на той или иной стороне. В результате первых же взрывов в стене появились рваные отверстия, и я устремился к ближайшему из них, не обращая внимания на жужжащие вокруг меня пули. Норы оберегали меня этой ночью! Они оберегали и меня, и мою плоть также — я не должен проиграть. Где-то наверху, в одной из башен сидел холодный, безразличный ко всему Гэст Райми, с отрешенностью божества наблюдавший за разгоревшимся сражением. Я назначил ему свидание, хоть он даже и не догадывался об этом!

Вихрем вырвался я из отверстия, не вступая в схватку с суетящимися беспорядочно стражниками. Никто из них не узнал меня в темноте и сумятице, но по моей осанке догадались, что я не отношусь к числу лесных жителей. Они молча расступались, склоняя головы, не выдерживая моего властного взгляда. Отбрасывая в стороны замешкавшихся, я ринулся к черной громаде башни, возвышавшейся над левой половиной двора.

Внутри башня освещалась желтовато-розовым светом, источник которого был мне неизвестен. Через две ступеньки на третью взбежал я по широкой лестнице.

Арфа сатаны

Замок Совета! Непривычными и странными казались мне его безлюдно огромные залы. Известные до малейшего закуточка и в то же время странно незнакомые, как будто я обозревал их сквозь туман, наложенный памятью Эдварда Бонда.

Когда я шел быстро, мне ничто не угрожало, ноги сами несли меня, куда следовало, но стоило мне поддаться колебаниям, попытаться подвергнуть контролю мои движения, как тут же останавливался в растерянности. Я шагал под сводчатыми потолками, по мозаичным полам залов и гранитным плитам переходов. Я вышагивал мимо стен, разрисованных кентаврами и сатирами, так хорошо известных Ганелону, и диких для Эдварда Бонда. Ему не приходилось встречаться с порождениями мутации, он знал о них только понаслышке, благодаря легендам, сложенным в глубокой древности обитателями Земли.

Как подсказывала мне моя память, покои Гэста Райми находились под самым шпилем башни. Там же находилась и сокровищница, в ней хранились Маска и Жезл, так же надежно, как и секрет уязвимости Ллура, захороненный в глубинах памяти Гэста Райми.

Как бы не было мне трудно, но я должен овладеть и этими предметами, и этим секретом. Да, сокровищница не могла оставаться без соответствующего надзора, поскольку там хранились вещи, с помощью которых можно было уничтожить всех членов Совета. Там же хранился и предмет, обладая которым, можно было уничтожить и меня, лорда Ганелона, — в этом отношении я ничем не отличался от других обитателей замка. Потому что ни один член Совета, ни один колдун и ни одна чародейка не в состоянии заниматься волшебством и черной магией, не создав собственного предмета, способного уничтожить своего хозяина.

Таков непреложный закон.

Во всем этом заключается тайна, о которой не время сейчас распространяться, но суть сказанного ясна, по-моему, каждому. Фольклор землян пронизан подобными мотивами: могущественные колдуны и колдуньи обязаны сконцентрировать собственную погибель в предмете, которым они не вправе обладать.

Легенды, сказания и мифы о злых и добрых героях, чьи души заключены в самые неожиданные предметы, бытуют у всех народов Земли, но причина этой кажущейся несуразности таится в реалиях Темного Мира. Об этом я могу сказать, поскольку не раскрою никакой тайны: всему должен быть баланс, всему реально существующему должен существовать свой антипод или противовес. К примеру — Земля и Темный Мир.

Если существует отрицательное, то с необходимостью наличествует и положительное, ибо все познается в сравнении. И мы, члены Совета, не могли достичь такого могущества, такое безраздельной власти, не будучи в чем-то и перед чем-то беспомощно слабыми.

Даже члены Совета не знали, в каком предмете хранится моя слабость и как им воспользоваться, попади он им в руки. Я же был посвящен в тайну Медеи и частично в тайну Эдейри, а что касается Матолча — для того, чтобы сравниться с ним, мне достаточно сил и возможностей, заложенных с самого рождения. Гэста Райми я не брал в расчет — он никогда не обеспокоит себя объявлением враждебных действий. Он и пальцем не пошевельнет даже в том случае, если ему будет грозить смертельная опасность. Бессмертный, он накопил в своей дряхлой плоти безмерную усталость от бесцельного и никчемного существования.

Но как быть с Ллуром?

Где-то покоится тщательно припрятанный меч, овладевший этим мечом окажется в состоянии в любой миг прервать нить жизни Ллура. Но решившийся овладеть волшебным клинком подвергал себя грозной опасности, потому что власть Ллура распространялась на все сущее в Темном Мире, поэтому нетрудно представить заложенное в клинке, долженствующее сыграть роль балансира. Даже простое приближение к нему может повлечь фатальный исход. А если взять клинок в руки… Но мне придется взять его в руки, так имеет ли смысл задумываться о возможных последствиях?

Я взбирался по лестнице все выше и выше.

Сюда не долетал шум битвы, но я знал, что во дворе замка по-прежнему бьются не на жизнь, а на смерть люди Ллорина и стражники — рабы Совета. Еще во время обсуждения в пещере плана ночного нападения я обговорил с повстанцами, чтобы были приняты все профилактические меры, дабы ни один стражник не прорвался в Кэр Сапнир и не всполошил участвующих в шабаше. Я не сомневался, что Ллорин выполнит мой наказ, несмотря на жгучее желание схватиться в поединке с Матолчем и сразить его собственной рукою. Но в замке находился некто, кто мог предупредить Медею, и пальцем не пошевелив при этом.

Но он никого не предупредил. Я понял это, лишь только откинул белую портьеру и проник в помещение, облюбованное Гэстом Райми. Полукруглая маленькая комната. Потолок, стены и пол — цвета слоновой кости. Окна закрыты наглухо, но Гэст Райми не нуждался в окнах, чтобы наблюдать за происходящим в любом уголке Темного Мира.

Этот странный дряхлый старик сидел чучело чучелом на подушках изъеденного древоточцами кресла; белоснежные волосы и борода Гэста Райми струились по льняным одеяниям. Лежащие на подлокотниках кресла обнаженные до плеч руки были бледными, как воск, и такими прозрачными, что мне Удалось разглядеть, как течет алая кровь по взбухшим венам.

Таял воск и догорал фитиль… Пламя жизни еще мигало, но любое дуновение ветерка способно было погасить его, погрузив в вечную темноту. Передо мною сидел самый древний и мудрый из обитателей Темного Мира, и голубые глаза старца, обращенные внутрь, не видели меня.

Воспоминания хлынули на меня с неожиданностью и неотвратимостью муссонного ливня в тропиках. В свои юные годы я много узнал от Гэста Райми, и уже тогда он был стар, как заплесневевший пень. А сейчас он сдал окончательно — течение времени подточило его организм, как волны точат морскую гальку, пока от нее ничего не останется, кроме тонкой пластины, прозрачной, как мутное стекло.

Я видел, как догорает жизненный огонь Гэста Райми, оставляя холодный пепел.

Он не замечал меня. Не так-то просто вывести сознание мудреца из тех глубин, в которые оно погрузилось.

Я заговорил с ним, но он не отреагировал.

И тогда я прошел к стене, которая, как я сказал, разделяла этот этаж на две равные части. Стена была гладкой, без каких-либо признаков двери, но стоило ли этому удивляться? Я сделал несколько пасов раскрытыми ладонями, рисуя в воздухе замысловатые, но вполне определенные фигуры. Участок каменной кладки растаял передо мною, как будто его и не существовало вовсе. Я прошел в потайное помещение.

Именно здесь хранились священные предметы Совета.

Я окинул сокровищницу нетерпеливым взглядом — любопытство Эдварда Бонда превалировало над хладнокровием лорда Ганелона. Вот бинокль, янтарные линзы которого горели тусклым светом. Он покоился в овальной нише, на покрытой пепельной пылью полке. Никогда до сих пор не задумывался я над его предназначением. Знал только, что он способен убит) мгновенно любое существо. Знания, приобретенные мною при продолжительном изучении земных наук, помогли мне сейчас понять принцип его действия. Волшебство тут было ни при чем, результат достигался мгновенным высвобождением заключенной в мозгу электрической энергии. И этот конический черный аппарат, он также представляет собою орудие убийства. Он оставляет от живого существа только мокрое место, действуя со скоростью электрона, движущегося в статическом поле между катодом и анодом.

Но меня мало интересовали сейчас все эти орудия убийстве Я стремился сюда ради иных сокровищ, не страшась хитроумных ловушек. Они не были предусмотрены при закладке этой башни. Да и никто, кроме членов Совета, не имел доступа к сокровищнице, не знал, где она располагается. И вообще, ни один раб, ни один стражник никогда бы не осмелился войти в покои Гэста Райми.

Мой взгляд остановился на мече, но этот меч оказался совсем не тем, который мне был нужен. Затем мне попалась на глаза арфа… Я узнал эту арфу!

Множество легенд было сложено на Земле о ее двойнике: арфе Орфея. Слагавшие легенды не ошибались, когда наделяли эту арфу способностью вызывать души людей из царства мертвых. Не знаю, кем был Орфей, скорее всего также мутантом, ибо сладкозвучные струны не поют под перстами смертных. И я еще не был готов к игре на этой арфе — пока не готов!

Была ли на Земле одна такая арфа или их было несколько?! Легенды воспевали ее поющие струны так же, как и загадочные колдовские ночи. Лира Орфея обладала сказочной силой, и чтобы не вводить смертных в соблазн, Юпитер поместил ее между мерцающих звезд. Известна арфа англичанина Гвидона, которая очаровывала души людей. И арфа Альфреда, вдохновившего воинов перед битвой с датчанами. Кто не слышал об арфе Давида, чьи струны он перебирал, играя перед Саулом?! В музыке скрыта огромная, непознанная сила. Кто сегодня воспримет серьезно утверждение, будто звуки трубы способны разрушать крепостные стены, но в древности люди из уст в уста передавали впечатления очевидца, наблюдавшего, как с помощью трубы разрушали стены Иерихона.

И в Темном Мире среди простолюдинов легенды об этой арфе оказались весьма живучи. Предки Ллорина и Арле утверждали, будто на ней играл сам сатана, будто ее струны перебирали эльфы и духи. Не совсем так, но доля истины в их утверждениях имеется. Потому что эту арфу творили с невероятной научной точностью. Она не что иное, как сотворенный руками человека механизм. Рожденная ею вибрация воздуха совпадала по фазе и частоте с мыслеволнами мозга, частично гипнотизируя, частично действуя на электромагнитное поле. Воздействие ее основывалось на постулате: мозг — это система, а любую систему можно контролировать и воздействовать на нее…

То, ради чего я явился сюда, покоилось на полке, в запечатанном цилиндрическом футляре. Сломав печать, я вынул тонкий черный стержень с удлиненной рукояткой.

Жезл Власти. Жезл, способный использовать электромагнитное поле планеты также, как и другие жезлы подобного типа, но этот Жезл не был наделен ограничителем, а поэтому мощность его была беспредельной. Взявший в руки это оружие не в последнюю очередь должен был заботиться о собственной безопасности.

В другом футляре я обнаружил Хрустальную Маску — изогнутую прозрачную пластинку, способную прикрывать лицо, оставляя только глаза, как маска домино. Именно эта маска защитит меня от таинственных чар Эдейри.

И вновь я обвел взглядом комнату и вновь не обнаружил следа меча Ллура.

Время, мне отпущенное, истекало. Сюда не долетали звуки битвы, но она, несомненно, еще продолжалась. С минуты на минуту в замок вернутся члены Совета, и тогда я скрещу с ними свое оружие. Я уже достаточно экипирован для борьбы с ними, но к поединку с Ллуром пока не готов. А ведь не в моих правилах рисковать, если я не уверен в стопроцентном успехе.

Покинув сокровищницу, я уставился в убеленную сединами голову Гэста Райми. Каким бы ни было непредсказуемым его поведение, он знал, что мне дано право в любое время проникать в сокровищницу. И вновь он даже не пошевельнулся. Его мысли витали в необозримых просторах, и вернуть его на грешную землю было весьма затруднительно, ведь на любое давление со стороны он обладал идеальной защитой: готовностью умереть без сожаления.

Но у меня был ход, сродни тому, каким объявляют мат в шахматах, — от него не существует защиты.

Я вернулся в сокровищницу и вынес оттуда арфу. Установил у ног старца. Пока что в его глазах не появилось ни проблеска мысли.

Но эта арфа, способная вызвать из небытия, наделяла меня неодолимыми преимуществами.

Приглушенные закрытыми окнами в комнату доносились вопли и крики сражающихся, скрежет клинков и бряцание доспехов. Но долгожитель не слышал этих звуков, его мысли витали в пространстве, чьи измерения доступны только наделенным абстрактным мышлением.

Мои пальцы коснулись туго натянутых струн, вначале с неуклюжестью новичка, но затем они задвигались с нарастающей уверенностью — по мере того, как возвращались утраченные по вине Эдварда Бонда навыки.

Музыка текла широкой рекой, ее холодные, чистые хрустальные струи растекались, вспучиваясь, способные достичь снежных вершин самых высоких гор. В этой музыке угадывался рев ураганных ветров, грохот падающих скал, гул внезапных землетрясений, мощный напор наводнения, поглощающего поля и леса.

Тяжелый, как удар божественной десницы, гулкий и неземной аккорд, и передо мною разверзлось пространство между мирами, где властвует вечная ночь космоса, безжизненная, как пустыня, на которой не остается следов.

И вслед за ним легкая игривая мелодия, напомнившая мне залитые солнцем нивы.

Гэст Райми пошевелился.

На мгновение сознание оживило его голубые глаза. Он увидел меня.

Я же увидел, как погас огонь жизни в этом дряхлом теле.

Я понял: Гэст Райми умер оттого, что я потревожил его покой, и он предпочел прервать всякий контакт с этим миром.

Я вновь тронул струны.

Гэст Райми сидел передо мною мертвый, и последняя искра жизни угасала в его мозгу.

И тогда волшебные вздохи арфы подули могучим ветром на угасающую искру жизни возжелавшего вечного покоя.

Орфею удалось вырвать из царства Плутона свою возлюбленную Эвридику; подобно ему я опутал тенетами музыки душу Гэста Райми, не позволяя ей покинуть тело.

Вначале он бешено сопротивлялся, я чувствовал, как пытается вырваться его мозг, но арфа уже нашла ключ к этому мозгу и не позволяла ему вырваться. Цепко и неумолимо удерживала она его в лучах жизни.

Искорка заколебалась, пропала перед тем, как вспыхнуть еще ярче.

Громче запели струны. Рев волнующихся вод рвал перепонки.

Еще выше зазвучала резкая нота, чистая, как ледяной свет далекой звезды.

Музыка ткала и ткала тенета, заполнившие собою всю комнату.

Тенета зашевелились, обернулись вокруг Гэста Райми.

И вновь его глаза осветились проблесками разума. Он устал бороться. Он сдался. Ему было легче вернуться обратно к жизни, дать мне возможность расспросить его, чем бороться с поющими струнами…

Бесцветные губы над белоснежной бородой скривились в улыбке.

— Ганелон, — с трудом произнес Гэст Райми. — Ты хитер, раз решил прибегнуть к помощи арфы. Что ж поделаешь, задавай свои вопросы. А затем позволь мне уйти в мир иной. У меня нет никакого желания наблюдать из своей башни за тем, что произойдет здесь в ближайшие часы и дни. Ты мнишь себя победителем, Ганелон, и тем не менее ты тоже умрешь, — ты знаешь, будущее доступно моему взору.

Большая седая голова наклонилась, Гэст Райми прислушивался к тому, что творилось снаружи.

Сквозь закрытые окна доносились звуки выстрелов и стоны умирающих.

Жалость захлестнула меня. Исчез окутывающий Гэста Райми ореол величия. Передо мною сидел изможденный, сморщенный старик, и на какое-то мгновение я оказался во власти неодолимого желания покинуть эту комнату, дать возможность старцу вернуться в безмятежные просторы мысли. Вспомнилось, что когда-то Гэст Райми казался мне высоким, могучим человеком, хоть он и не был никогда таким на самом деле на всем протяжении моей сознательной жизни. Вспомнил, как восторженным мальчишкой сидел я у ног члена Совета, глядя с обожанием на его величественное бородатое лицо.

Возможно, тогда в его лице было больше жизни, тепла и человечности… Сейчас же оно казалось ледяной маской. Оно скорее приличествовало богу или человеку, общавшемуся с богами.

— Учитель, — выдохнул я, — прости меня!

Голубые глаза оставались по-прежнему тусклыми, и все же я почувствовал, как что-то дрогнуло в этой умирающей плоти.

— Ты назвал меня учителем? — В голосе его звучало неподдельное удивление. — Ты — лорд Ганелон? Как много воды утекло с тех пор, как ты склонялся перед кем бы то ни было!

Победа, одержанная мною, оказалась бессмысленной. Я склонил голову, сожалея о содеянном. Да, я одержал верх над Гэстом Райми, но это не принесло мне радости.

— Все наши деяния в итоге замыкаются в круг, — продолжал, не дождавшись моего ответа, старец. — Мы с тобою ближе друг другу, чем все остальные. И я, и ты — люди, а не мутанты. Я позволял Медее, Матолчу и Эдейри пользоваться своей мудростью только потому, что я — предводитель. Но, но…

Он заколебался на мгновение, а затем продолжил тем же тоном.

— Уже около двух столетий мысли мои уносятся вдаль, прочь от этого мира. Туда, где нет понятия о добре и зле, где нет и проблеска жизни, как нет ничтожных тварей, топчущих эту самую жизнь. Порою я пробуждался, чтобы дать ответ на задаваемые мне вопросы. Для меня уже ничто не имело никакого значения, мною утеряны все связи с реальной действительностью. И мне было безразлично, унесет ли смерть одним мужчиной или одной женщиной больше из этого мира.

Я не в силах был произнести ни одного слова под неотрывным взглядом голубых глаз.

— Когда во мне укоренилось убеждение, что это действительно не имеет никакого значения?! В твоих венах течет вовсе не моя кровь, и все-таки мы сродни друг другу. Я учил тебя так, как учил бы собственного сына, с единственной целью: чтобы ты исполнил свое предназначение, заменив меня со временем и возглавив Совет. А сейчас я о многом сожалею, и в первую очередь о рекомендации членам Совета в тот день, когда они вернулись с тобою из мира, называемого Земля.

— Ты велел им убить меня! — произнес я вслух то, о чем давно догадывался. Гэст Райми согласно кивнул головой.

— Что-то испугало Матолча, и Эдейри без колебаний встала на его сторону. Вдвоем они принудили Медею принять угодное им решение. Матолч твердил одно и то же: "Ганелон изменился, и это опасно для всех нас. Пусть старец заглянет в будущее и поведает нам, какие последствия следует ожидать из-за происшедших в нем перемен". Затем они явились сюда и упросили меня дать ответ на волнующий их вопрос. Я поддался их уговорам, освободил свою мысль, пустив по ветру времени в необозримое будущее.

— И что…

— Гибель Совета, — откровенно и хладнокровно произнес Гэст Райми. — Это в том случае, если б ты остался жив. Я увидел Темный Мир в объятиях Ллура и мертвого Матолча в потаенном месте, я увидел смерть, следующую по пятам Эдейри и Медеи. Но будущие события вероятностны, их можно целенаправленно изменять… Отправленный в мир Земли, ты пребывал Ганелоном, но возвратился обратно с двойной памятью. В тебе по-прежнему пребывают остатки памяти Эдварда Бонда, и ты с успехом можешь воспользоваться ею в предстоящей борьбе. Медее следовало оставить тебя на Земле, но она любит тебя и допустила ошибку.

— Разве не она присоединилась к тем, кто возжелал моей смерти? — воскликнул я.

— А знаешь ли ты, что было у нее на уме? — спросил Гэст Райми. — Она знала, что в Кэр Сапнир во время жертвоприношения явится Ллур. А ты посвящен Ллуру! Медея знала, что в пределах владычества Ллура ты неподвластен смерти.

Старец посеял в моей душе семена сомнений. Но ведь именно Медея вела меня по дороге в Кэр Сапнир, как овцу на бойню! Если она способна убедить меня в своей невиновности, так и быть, я прощу ее, но ни Матолч, ни Эдейри не избежат моей мести.

— Быть может, я прощу Медею, но с оборотнем и Эдейри у меня иные счеты. И я уже успел подарить жизнь Матолча одному лесному жителю.

Я протянул к глазам Гэста Райми Хрустальную Маску. Старец кивнул с пониманием.

— А как же Ллур?

— Я был посвящен ему, пребывая Ганелоном, — предупредил я последующие вопросы. — Теперь же, как ты сам уверяешь, у меня два мозга. Или же две памяти, даже если одна из них искусственная. И теперь я не желаю быть подданным Ллура. Ллура! На Земле я обогатил себя новыми знаниями: Ллур не бог!

Склонилась седая голова, поднялась прозрачная рука и дотронулась до завитков бороды. Из-под опущенных век Гэст Райми взглянул на меня и улыбнулся.

— Значит, ты знаешь и это, я не ошибся? — проговорил он устало. — Так и быть, я поведаю тебе о том, о чем не догадывается ни один человек. Ты не первый, перебравшийся с Земли в Темный Мир, — первым был я!

Удивление мое было безгранично.

— Но при этом ты уроженец Темного Мира, я — нет, — продолжил старец. — Я плоть от плоти чистокровных землян. Прошло слишком много времени с тех пор, как я пересек границу миров, и при всем желании мне не удастся вернуться обратно, потому что я давно уже пережил положенный мне срок. Только здесь я способен поддерживать тлеющую во мне искру жизни, хотя и она давно уже не приносит мне радости. Да, я родился на чудесной планете Земля, и когда посещал Вертиргем, общался с королями Уэльса. У меня был собственный замок, в Кэр Мердик, и вовсе не красное солнце вставало над этим замком! Голубое небо, изумрудные нивы Англии, серые камни алтарей друидов в дубовых лесах — все это было моей отчизной, Ганелон. Но затем я увлекся наукой, и в результате оказался здесь. Мне помогла женщина, дочь Темного Мира, и звали ее Вивиан…

— Ты родился на Земле? — более глупого вопроса я не мог задать.

— Да, поверь мне. Текли десятилетия, я старел все больше и больше, и в конце концов тоска по родине завладела каждой клеточкой моего тела. Все, чем владел и владею, отдал бы без сожаления за один глоток прохладного пряного воздуха, за дуновение ветерка, веющего с безграничных просторов моря. Юные годы — они были прекрасны. Но ничего нельзя вернуть в этой жизни. На Земле мое тело тотчас же превратилось бы в прах, и мне ничего не оставалось, как мечтать о лугах Альбиона, о моем доме, Ганелон.

Его голубые глаза покрылись дымкой воспоминаний. Голос старца окреп, и я отчетливо разбирал все сказанное им.

— Я грезил наяву о годах, прожитых в Кэр Мердике. Я вновь бродил вдоль берегов холодных рек Уэльса, наблюдая, как выпрыгивает лосось из-под старого Уска. Я вновь беседовал с Артомиусом и его отцом Утаром. Я вдыхал запахи Англии в период ее молодости. Но все это были только грезы… Они не могли удовлетворить истерзанный ностальгией разум. Во имя любви, которая еще живет в моем сердце, во имя ветра, обдувающего берега древней Ирландии, я помогу тебе сейчас, Ганелон. Не думал в течение последних лет, что чья-то жизнь будет дорога мне. Но чтобы эти жалкие подобия человека вели на казнь землянина? Нет! Ты для меня сейчас человек, землянин, хоть и родился в Темном Мире, перенасыщенном радиацией.

Гэст Райми подался слегка вперед, осмотрел меня с головы до ног.

— Ты прав: Ллур — не бог. Скорее, он чудовище, и не более того. К тому же, ему начертан предел жизни. Его можно убить.

— Мечом, называемым Ллуром?

— Слушай, Ганелон, постарайся освободить свое сознание от романтической шелухи. На суеверия опирается вся мощь Ллура и Темного Мира. Они окутаны мистикой и внушают панический страх. Но за всеми этими легендами и повериями скрывается простая истина: вампир, оборотень, живые деревья, всевозможные биологические недоноски, мутанты, которым нет места на Земле. И плодом самой первой мутации был именно Ллур. В результате его рождения мир раскололся на две части, и каждый из них стал развиваться по своей вероятностной линии. Ллур стал ведущим фактором во временных процессах энтропии.

А теперь слушай меня внимательно. Когда Ллур родился, он был самым обыкновенным ребенком. Разве что только мозг его отличался от "серого вещества" других младенцев. И благодаря этому отличию в нем была заложена потенциальная возможность овладеть некими силами, чего не было дано другим поколениям, сменявшим друг друга в течение миллионов лет до нас. Из-за того, что эти возможности были заложены в нем изначально, они развивались неуправляемо и искаженно, принимая противоестественные, не свойственные божественной душе человека формы. В будущем мире, мире науки, разума и логики, его ментальные силы пришлись бы как раз ко двору. В темные времена суеверий он направил свои силы на совершенно другое. И в итоге со своими колоссальными знаниями и ментальными возможностями Ллур превратился в неописуемое чудовище, становясь год от года все менее и менее похожим на человека. Каков он сейчас, впитавший в себя все знания и мудрость веков, не знает никто на свете. Нет, он не сотворил собственноручно талисман, с помощью которого его можно уничтожить, и в то же время он беспомощен для того, кто знает о том, что поддерживает его силы. В Кэр Ллуре смонтированы и тщательно скрыты механизмы, долженствующие поддерживать определенную радиацию, ту, которая способна продлевать существование Ллура. Но часть этой радиации покидает пределы Кэр Ллура, пронизывает Темный Мир. А следствие этого, как ты догадываешься, такие мутанты, как Матолч, Эдейри, Медея…

Останови механизмы, и ты убьешь Ллура. И тогда уменьшится число мутаций до естественных размеров, запрограммированных природой. Роковая тень, нависшая над этой планетой, исчезнет навсегда.

— Так скажи мне, каким образом можно убить Ллура? — воскликнул я.

— Ты знаешь: мечом, называемым Ллур. Жизнь его связана с этим мечом так же, как и части создающих радиацию механизмов. Ллур — неподдающийся разуму симбиоз из механизмов, чистой энергии и чего-то вообще невообразимого. Да, он не создавал своего талисмана, но как и все рожденные во плоти, должен поддерживать контакт с Темным Миром. Либо умереть. Его «пуповина» — меч Ллур.

— Где этот меч?

— В Кэр Ллуре, — не задумываясь ответил Гэст Райми. — Спеши туда. У алтаря, за хрустальным стеклом. Ты помнишь?

— Помню.

— Разбей стекло, там ты и обнаружишь меч.

Старец беспомощно откинулся на спинку кресла. Глаза его закрылись, и, казалось, вот-вот порвется последняя нить, соединяющая его с этим миром. Я поспешно встал перед ним на колени, и его иссохшая рука простерлась над моей головой в благословляющем жесте.

— Странно, — прошептал он бесцветными губами, — я вновь посылаю на битву человека так же, как делал это много-много лет тому назад.

Белая голова наклонилась вперед, льняные волосы легли на белоснежный плащ.

— Ради того ветерка, который овевал меня в Ирландии, — прошептал старик. Я открыл окно настежь, и струи свежего воздуха всколыхнули завитки волос. Ветры Темного Мира прошлись по безмолвной комнате, затаились и исчезли!

На этот раз я действительно остался один.

Я покинул комнату Гэста Райми и, сбежав по ступенькам, вышел во двор.

Битва приближалась к концу. Лишь немногие из защитников остались в живых. Плотным кольцом окружили их воины Ллорина, исходя истошными криками. Спина к спине, в угрюмом молчании, с бездумным выражением мертвых глаз стражники отбивались красными от крови мечами от наседавших на них повстанцев.

Выискав взглядом в толпе Ллорина, я протиснулся к нему, расталкивая разгоряченные тела. Предводитель повстанцев оскалил зубы в победной улыбке.

— Наша взяла, Бонд!

— И потеряли на это слишком много времени. Этих собак следует уничтожать безжалостно и быстро! — С этими словами я выхватил меч из рук ближайшего воина. Неведомая сила стала вливаться в этот меч извне, а через рукоятку меча и в мои мышцы. Не мешкая, я врезался в гущу битвы, повстанцы поспешно уступали мне дорогу, а Ллорин громко смеялся за моей спиной до тех пор, пока я не столкнулся лицом к лицу с первым стражником. Его клинок взлетел вверх, чтобы обрушиться на мое темя, но я резким движением отстранился в сторону, и смертоносное железо скользнуло в дюйме от моего плеча. Жалом змеи метнулся мой меч к горлу стражника, и удар, словно от поражения электрическим током, пришелся по моей кисти. Крутнув для верности, я извлек меч из горла и встретился взглядом со все еще улыбающимся Ллорином, только что разделавшимся с другим стражником.

— Убивайте их! — вскричал я. — Убивайте!

Не дожидаясь ответа, я вновь окунулся в кровавое побоище, принялся колоть и рубить солдат Медеи, как будто они были членами Совета. Лютая ненавись вскипала во мне от отсутствующего выражения бездумных глаз. Красные волны отнимающей разум злобы поглотили меня, и я ничего не замечал вокруг, не соображал, что делаю, опьяненный жаждой убийств.

— Бонд! Бонд!

Туман рассеялся. Я огляделся вокруг. Ни одного стражника не осталось в живых. Истекающие кровью, изрубленные трупы на серых камнях двора. Повстанцы, тяжело дыша, вытирали клинки своих мечей.

— Ускользнул ли кто-нибудь, чтобы предупредить Матолча? — бросил я в толпу. Все еще улыбающийся Ллорин выглядел абсолютно спокойным.

— Не могу сказать ни да, ни нет, ведь в этом замке наверняка тысяча потаенных входов и выходов.

— Это плохо. — Я не стал скрывать своего раздражения. — У нас недостаточно людей, чтобы поставить часовых вокруг всего замка.

— Предупреждены они или нет, нас все равно много больше! — На этот раз улыбка Ллорина была той, которую принято называть презрительной. — Мы точно так же уложим членов Совета, как уложили их стражников.

— Мы отправляемся в Кэр Ллур! — произнес я тоном, не допускающим возражений. И тут я увидел, как обесцветились от страха холодные серые глаза Ллорина. Он заворчал, запустив руку в густую бороду.

— Я не понимаю, зачем это надо. Лучше здесь устроить им засаду.

— Необходимо убить Ллура!

Изумление и атавистический суеверный ужас сделали его лицо белым, как полотно.

— Убить — это?

— Я говорил с Гэстом Райми, и он научил меня, как действовать дальше.

Повстанцы теснились вокруг нас, прислушиваясь к нашему разговору и наблюдая за нами. И Ллорин дрогнул, осознав, что ему грозит потеря авторитета среди этих бесхитростных и готовых ради свободы на все людей.

— Но ведь ты ни слова не говорил об этом раньше! Клянусь богами, убить Ллура?!

И тут же приподнялся на носки, набрал в легкие воздух и принялся громким голосом отдавать приказания. Повстанцы попрятали оружие и покинули замок в поисках своих стреноженных лошадей. Через несколько минут мы уже все восседали в седлах, двигаясь в направлении Кэр Ллура.

Я поднялся на стременах и оглянулся на черную громаду замка, в одной из башен которого восседал в кресле мертвый Гэст Райми, первый из членов Совета, умерший от моей руки. Я стал его убийцей, разве что только не пронзил мечом его сердце.

Я вновь опустился в седло, дав шпоры своему скакуну. Не желая отставать, Ллорин также пришпорил своего коня. Неровной растянутой линией следовали за нами лесные жители. Преодолевая холмы и овраги, двигался наш отряд в направлении далеких гор. Следовало достичь стен Кэр Ллура до наступления рассвета, и поэтому нам надо было спешить изо всех сил…

Медея! Эдейри! Матолч! Эти три имени звучали в моих ушах так, что были готовы лопнуть барабанные перепонки. Предатели, и Медея повинна менее остальных. Разве смогли бы Эдейри и Матолч уговорить ее, если б она сама не вознамерилась принести меня в жертву?! И Эдейри и оборотень должны умереть, и они умрут, а что касается Медеи, то я смогу пощадить ее, если она согласится стать моей рабыней.

Со смертью Гэста Райми я стал предводителем Совета! Б башне, где хранились сокровища и обитал землянин, меня чуть-чуть не подвела постыдная сентиментальная слабость. Я не сомневался: в этом проявилось влияние чуждого мне Эдварда Бонда. Это его воспоминания ослабили на время мою волю, размягчили в разгаре решающих событий.

Сейчас мне ни к чему было его воспоминания. К моему поясу был прикреплен Жезл Власти и Хрустальная Маска, я знал, где таится столь желанный для меня меч. Благодаря им я, лорд Ганелон, стану владыкой Темного Мира, а не какой-то пентюх Эдвард Бонд.

Я впервые задумался, что поделывает в эти минуты Эдвард Бонд. В тот миг, когда Медея несла меня сквозь Огонь Нужды в Темный Мир, в тот же самый миг Эдвард Бонд с необходимостью должен был вернуться на Землю. Представляю, какое удивление он испытал при столь внезапном перемещении. Наверняка он пытался да и сейчас пытается вернуться в Темный Мир, к своей возлюбленной Арле, но все его попытки окажутся тщетны, не окажи ему помощь Фрейдис, а ведь колдунья помогает сейчас мне, а не напичканному сантиментами Бонду.

Ему суждено прозябать на Земле, и поскольку это будет зависеть от меня, подобная замена больше не повторится. Быть может Фрейдис воистину непревзойденная чародейка, но ей ли превзойти человека, от чьей руки падет Ллур? Ответ однозначен.

Я осмотрел Ллорина с головы до ног. Глупец! Да и Арле той же породы. Только у Фрейдис хватило ума не доверять мне до конца.

Первым должен умереть самый сильный из моих врагов — Ллур. За ним последуют члены Совета. И вот тогда-то лесные жители на собственной шкуре почувствуют мою власть. Тогда они узнают, что я Ганелон, а не размазня Эдвард Бонд!

Усилием воли я выкинул из своей памяти воспоминания Эдварда Бонда. Я извлек их из глубины моего сознания, я стер их без остатка.

Будучи Ганелоном и никем другим, я сражу Ллура!

И будучи Ганелоном стану я править Темным Миром.

Править с помощью Огня и Меча!

Огонь жизни

Кэр Ллур высился на фоне светлеющего неба, подобно исполину, вышедшему навстречу утру.

Он был огромным и отталкивающе чужим. Он казался бесформенным, будто некий титан строил себе жилище из массивных скал, нагромождая их небрежно друг на друга. И в то же время в этой необычной архитектонике угадывался точный расчет и искушенный вкус опытного зодчего.

Две колонны, каждая высотой в пятьдесят футов, стремились вверх подобно ногам Колосса, а между ними находился вход, никем не охраняемый. И только здесь во всем Кэре можно было любоваться странным светом.

Подобно вуали из тонких металлических нитей, переливалась всеми цветами радуги невесомая завеса. Она колебалась зримо и дрожала, как будто ветер играл легкими складками нежного шелка. Пятьдесят футов высоты и двадцать футов ширины — таковы были размеры переливающейся завесы, достигающей вершин колонн. А за нею и над ней нависал Кэр, словно стесанная гора, и не верилось, что это творение рук человеческих. Он казался еще мрачнее из-за рассвеченного зарей неба. От него веяло холодом и ужасом, даже у меня перехватило дыхание, а лесные жители дрожали, как листья под резкими порывами осеннего света.

— Никто из нас и наших предков не приближался так близко к стенам Кэр Ллура, — сказал вполголоса Ллорин. — Никто из повстанцев не последует за нами дальше. Эдвард, приказывать им бессмысленно. Они ослушаются меня, разве только ты сможешь уговорить их.

— И как далеко они готовы следовать за мною? — спросил я с неприкрытой иронией, и в это время один из воинов, сохранивших самообладание, крикнул предупреждающе. Приподнявшись на стременах, он вытянул правую руку в южном направлении. Там из-за холмов тянулось облачко пыли, в котором угадывались контуры торопящихся изо всех сил всадников, чьи доспехи сверкали в лучах красного солнца.

— Значит, я был прав, и кто-то из стражников смог прорваться сквозь наши ряды, — процедил я сквозь стиснутые зубы. Гнев душил меня. — Члены Совета предупреждены!

Ллорин ухмыльнулся легкомысленно и пожал плечами.

— Не так уж их и много, чтобы ударяться в панику!

— Достаточно, чтобы задержать нас. Ллорин, ты не должен пропустить их в Кэр Ллур, даже если среди них члены Совета. Уложи всех своих людей, погибни сам, но не пропусти их в Кэр Ллур до тех пор, пока…

— Пока?

— Я не могу тебе ничего объяснить толком, слишком много времени это потребует. Я должен проникнуть в Кэр Ллур один, и сколько мне придется там пробыть, не знаю. Я должен сразиться с Ллуром, а на это потребуется не одна минута.

— Разве это по силам одному человеку, — засомневался Ллорин. — Если б я был рядом с тобою…

— Я знаю, где хранится оружие против Ллура, и для того, чтобы воспользоваться им, мне нет нужды в помощниках. Ты должен во что бы то ни стало сдержать натиск стражников, а если с ними спешат сюда и члены Совета… Дай мне время, Ллорин!

— Не думаю, что это будет очень сложно! — Глаза Ллорина блестели отвагой, от его былой нерешительности не осталось и следа. — Гляди!

Огибая покатый склон холма, на дорогу вынеслись три пришпоривающих своих скакунов всадника в зеленых одеяниях, вслед за ними неслись не менее сотни стражников.

Огибая покатый склон холма, следом за стражниками на дорогу вырвалась группа всадников в зеленом одеянии. Это были жены, сестры и подруги тех, кто этой ночью штурмовал замок Совета. Лесные амазонки неслись во весь опор, размахивая мечами и ружьями. Вскоре с той стороны раздался треск частых выстрелов, и несколько всадников, упустив из рук поводья, упали по копыта лошадей.

Эдвард Бонд изготовил неплохие ружья, а лесные жители научились ими пользоваться!

Во главе преследовательниц я без труда различил две знакомые мне фигуры. Одна худенькая, с золотой гривой развевающихся волос, — Арле, возлюбленная Бонда. Рядом с нею на тонконогом белом скакуне седая женщина, чьи гигантские формы я не мог спутать ни с чьими другими даже на таком расстоянии. Подобно Валькирии неслась в битву Фрейдис!

— Наконец-то они попались нам в руки, Эдвард! — Голос Ллорина дрожал от возбуждения. — Наши сестры преследуют их по пятам, а мы ударим по ним с флангов и таким образом сотрем всех в порошок! О, боги, сделайте так, чтобы среди стражников оказался оборотень, дайте мне схлестнуться с ним в честном поединке!

— Так поспешай! — грубо сказал я. — Хватит болтовни! Скачи им навстречу и сокруши их! Хоть ляг костьми, но не пропусти в Кэр членов Совета!

Понукая лошадь ударами пяток, я устремился в сторону замка. Сознавал ли Ллорин, каким опасностям подвергнет он своих соплеменников, стараясь выполнить мое поручение? Вполне возможно, что им удастся сразить Матолча и Медею, но если рядом со стражниками скачет Эдейри, и если она хоть на одну секунду обнажит свое лицо, приподняв полу капюшона…

Тогда ни мечи, ни пули не спасут лесных жителей!

Пусть их, ведь чашу весов может перевесить всего лишь одна лишняя минута! И тем лучше для меня, если ряды лесных жителей поредеют, и при этом значительно. К чему щадить охваченных безумием свободолюбия? А что касается Эдейри, мы еще сочтемся с нею!

Впереди высились черные колонны, за спиною раздались крики и частая ружейная пальба, но я не стал оглядываться, догадываясь, что послужило причиной переполоха. Соскочив с лошади, я устремился к колоннам и встал между ними. Передо мною возвышался Кэр — чудовищный сгусток зла, распространяющийся по всему Темному Миру.

И он был обиталищем Ллура — моего врага.

Я все еще держал в руках меч, с которым вступил в схватку со стражниками, но вряд ли он мог пригодиться мне в пределах Кэра. И все-таки перед тем, как покинуть пространство между колоннами, я убедился, что меч надежно укреплен к моему поясу.

Завеса свисала передо мною и переливалась, как снежное молоко. Я ворвался в нее не задумываясь о последствиях. На протяжении двадцати шагов было темно как в подземелье, затем забрезжил мягкий свет, но это был свет, который можно наблюдать только высоко в горах, яркий и чарующий, способный ослепить человека. Я встал как вкопанный — весь ожидание. Свет становился все ярче и ярче.

Я погружался во влажно-душную атмосферу тропиков.

Сверкающие снежинки посыпались сверху. Они падали на мое лицо и руки. Они проникали сквозь одежду, впитывались разгоряченной кожей, не причиняя мне ни малейшего вреда. Наоборот, тело мое впитывало с жадность этот снежный шквал энергии, пополняя запас жизненных сил.

Я увидел впереди на белом фоне три серые тени. Две длинные и одну короткую, словно ее отбрасывал ребенок.

Я догадался, кому они принадлежат еще до того, как раздался голос Матолча.

— Убей его! Сейчас же! И ответ Медеи.

— Нет, ему не следует умирать. Он не должен!

— Он должен умереть! — проревел Матолч, и тут же визглявый голосок Эдейри присоединился к его реву.

— Он уже успел принести нам много неприятностей, Медея, и уже поэтому должен умереть. Его можно убить только на алтаре Ллура, поскольку он посвящен Ллуру. Не забывайте об этом!

— Не следует ему умирать, — упрямо твердила Медея. — Мы обезоружим, обезвредим его, и пусть живет себе под нашим неусыпным оком.

— Каким образом? — спросила Эдейри. Вместо ответа ведьма в алом сделала шаг вперед, выступила из слепящего молочного марева.

Уже не тень, не безликая серая маска, — Медея, ведьме Колхиса, предстала передо мною. Ее темные волосы ниспадали до колен, темные глаза смотрели на меня неотрывно. Она была само зло, изменчивая, как Лилит.

Я опустил руку на рукоять своего меча, готовый выхватить его из ножен.

Нет, я не сделал это!

Я и пальцем не мог пошевелить. Белые снежинки закружились вокруг меня в диком хороводе, облепляя с головы до ног и впитываясь в тело, чтобы оно предало меня в роковую минуту.

А я не мог шевельнуться!

Тени, большая и маленькая, зашевелились за спиною Медеи.

— Его поддерживает власть Ллура, — проворковала Эдейри, — вот в чем секрет необоримости Ганелона. Если он совладает с твоими чарами, мы все погибли!

— Но к этому времени у него не останется никакого оружия, — откликнулась Медея, ласково улыбаясь мне.

И только теперь я проникся всей той опасностью, которая грозила мне. С какой легкостью я мог перерезать своей шпагой горло Медеи и от всей души я жалел сейчас, что не сделал это своевременно. Какие жуткие и противоестественные силы заключены в ней! Она особое творение мутации, и из-за этой особенности обитатели замка Совета называли ее не иначе как вампиром.

Я вспомнил ее жертвы, тех, кого мне довелось видеть. Стражников с ничего не выражающими глазами, рабов замка, — манекены, а не люди. Оживленные мертвецы, утратившие душу и жизненные силы.

Руки Медеи обвились вокруг моей шеи, губы ее протянулись к моим.

Она держала в руке свой черный жезл. Она коснулась им моей головы, и мягкая вибрация отнюдь не неприятная, всколыхнула мою черепную коробку. Я знал, что в ее руках обычный проводник, и при виде этого пустячного оружия безумный смех овладел мною.

Нет, волшебство здесь было ни при чем. Все дело в науке, высокоразвитой точной науке, способной служить лишь тем, кто изучил ее основательно, как это сделали мутанты. Верно, Медея питалась чистой энергией, но не с помощью волшебства. Мне приходилось наблюдать, и неоднократно, какую роль играет при этом жезл, так что для меня в нем не было ничего сверхъестественного.

Мозг скомпонован из замкнутых сфер, при раскрытии их с помощью жезла освобождается значительная энергия. Вот и весь секрет.

Снежинки закружились в бешеном вихре, окутав нас сверкающей пеленой. Эдейри и Матолч, еще совсем недавно бывшие не более чем расплывчатыми тенями выплыли вперед. Карлица и стройный ухмыляющийся оборотень, они стояли рядом в разноцветных одеяниях и молча наблюдали за Медеей.

Сомнамбулическое оцепенение сковывало мои члены. Губы Медеи стали горячими, как уголь, а мои губы уподобились ледышкам. Отчаяние пронзило меня электрическим током, я попытался тронуться с места, дотянуться рукою до рукояти меча…

И не смог.

Яркая завеса принялась таять, становясь прозрачной. За спинами Матолча и Эдейри я увидел огромное пространство, такое огромное, что взгляд мой не смог достигнуть его фиолетовых глубин. Гигантская лестница вела наверх.

Наверху, высоко-высоко пылал золотистый огонь.

Левее Матолча и Эдейри возвышался пьедестал причудливой формы, передняя часть которого была изготовлена из цельной пластины прозрачного стекла. Пьедестал искрился огромным бриллиантом, испуская потоки холодного голубого света.

Гэст Райми упоминал об этой пластине. За нею покоился столь необходимый мне меч.

— Он слабее, и это то, что нужно! — Услышал я удовлетворенный возглас Матолча.

— Любовь моя, Ганелон, не сопротивляйся, — прошептала Медея, не отрывая своих губ от моих. — Я хочу и могу тебя спасти. Когда твой разум восстановится, мы вернемся в наш замок.

Конечно, ведь тогда я не буду представлять для вас угрозу! Матолч даже не станет затруднять себя, чтобы навредить мне. Без души и памяти, рабом Медеи, возвращусь я в замок.

Я, наследный лорд Совета, единственный из всех обитателей Темного Мира, посвященный Ллуру!

Золотистое сияние наверху стало ярче, словно вспыхнула Сверхновая. Быстрые молнии полоснули сверху и растаяли в фиолетовой мгле.

Мои глаза обратились к золотому свету, льющемуся из окна Ллура. Медленно я обратился к нему.

Пусть Медея была ведьмой, вампиром и даже колдуньей, но она не посвящалась Ллуру. Темные хищные силы не бились при каждом ударе сердца в ее ее крови, как они бились в моей. А между мною и Ллуром была незримая связь. Ллур имел надо мною власть, но и я мог воспользоваться его силой.

Так же, как я это сделаю сейчас!

Золотое Окно пылало невыносимо. Вновь яркие молнии вырвались из него и тут же пропали. Тяжелый, приглушенный расстоянием барабанный вой донесся до моего слуха.

То бьется сердце пробуждающегося ото сна Ллура.

Все мои члены пронзал мощный поток энергии, разбудив мой мозг, залив мышцы силой. Я впитывал в себя энергию Ллура, не задумываясь о последствиях. Лицо Матолча перекосилось от страха, а Эдейри резко махнула рукой.

— Медея! — позвала она.

Ее оклик был излишним — Медея раньше всех заметила мое изменение. Тело ее задрожало, как в припадке эпилепсии. С жадностью припала она к моим губам, стараясь перехватить и выпить всю энергию, возвращающую меня к жизни.

Но не ей вместить всю энергию, изливаемую Ллуром! Раскаты грома сотрясали древнее строение. Золотое Окно ослепляло, выбрасывая потоки света. Порхающие снежинки побледнели, сморщились и несколько мгновений спустя растаяли.

— Убейте его! — яростно заревел Матолч. — Он призвал Ллура!

И прыгнул вперед, как запущенный катапультой.

Путь ему преградила фигура в окровавленных, иссеченных доспехах. Я успел заметить, как перекосилось от изумления лицо Ллорина в тот миг, когда он бросил мимолетный взгляд в мою сторону.

Он увидел Эдварда Бонда и прильнувшую, обвившую его руками Медею!

Он увидел впервые в жизни Эдейри.

И наконец-то он повстречался с Матолчем!

Сдавленный крик, а скорее беззвучный хрип вырвался из гортани Ллорина. Он поднял высоко над головою свой окровавленный меч.

К тому времени, когда я вырвался из объятий Медеи, оттолкнув ведьму с такой силой, что она отлетела в сторону, Матолч успел поднять свой жезл. Я последовал его примеру и выхватил свой, но в нем уже не было нужды.

Клинок Ллорина со свистом рассек воздух и все еще сжимавшая жезл кисть Матолча была отсечена в одно мгновение. Кровь фонтаном хлынула из перерезанных вен.

Оборотень рухнул на землю, кривясь от боли. Затем он принялся менять обличья, одно неожиданнее другого. Было ли это гипнозом, мутацией или волшебством, — по этому поводу я не могу сказать ни слова. Но создание, рванувшееся к горлу Ллорина, не имело ничего общего с человеком.

Весело рассмеялся Ллорин, отбросив в сторону меч. Он встретил нападение оборотня, широко расставив мускулистые ноги, изловчившись схватить зверя за горло и переднюю лапу. Хищно лязгнули волчьи клыки.

Мускулы Ллорина, взметнувшего чудовище высоко над головой, напряглись от нечеловеческого напряжения. Это длилось не более секунды: Ллорин, стоявший как вкопанный, взметнувший высоко вверх своего врага, и лязгающие волчьи челюсти, стремящиеся добраться до незащищенного горла.

Затем удар о каменные плиты брошенного могучими руками тела!

Я услышал, как затрещали, подобно тонким веточкам, кости оборотня. Я услышал ужасный предсмертный вой, вырвавшийся из окровавленной пасти.

А в итоге Матолч в своем истинном облике, с переломанным позвоночником, валялся, как падаль, у наших ног.

Конец совета и Ллура

Слабость, охватившая меня в результате поцелуев Медеи, отступила. Силы Ллура бурлили во мне. Я выхватил из ножен меч и перешагнул через труп Матолча, не обращая внимание на Ллорина, застывшего в изнеможении. Я побежал к пьедесталу, светившемуся голубым светом.

Изо всех сил сжав клинок, я ударил рукояткой меча по хрустальной пластине. В ответ музыкальное пиццикато, тонкие голоса смеющихся эльфов. С жалобным стоном упали осколки к моим ногам.

На каменную плиту вывалился меч. Хрустальный меч пяти футов в длину, клинок и рукоятка которого были сделаны из горного хрусталя.

Он был неотъемлемой частью пластины, поскольку внутри пустого пьедестала вообще ничего не было. Тонкое лезвие испускало голубые лучи, а внутри рукояти пылал голубой огонь. Наклонившись, я поднял заветное оружие. Рукоятка меча была теплой и гладкой.

Меч Ллур в моей левой руке, обычный меч из кованой стали — в правой. Я выпрямился неимоверно гордый…

Холодом преисподней повеяло на меня.

Я узнал этот холод.

И поэтому не обернулся. Бросив стальной меч в ножны, выхватил из-за пазухи Хрустальную Маску, надел ее на лицо. Вынул из-за пояса Жезл Власти. И только тогда обернулся.

Странное сверкание и сияние достигло моих глаз даже сквозь маску, искажая то, что я видел. Маска необычным образом преломляла световые лучи и вообще потоки энергии, ибо для этого она и была предназначена. Она была фильтром.

Матолч давно уже лежал без движения. Неподалеку от него пыталась подняться на ноги Медея, — ее черные волосы развевались в беспорядке. Лицом ко мне стоял Ллорин, превратившись в гранитное изваяние — только глаза его оставались живыми под каменными веками.

Не способный отвернуться, смотрел он на Эдейри, чью изящную маленькую головку и я увидел впервые. Она стояла спиною ко мне, и капюшон ее был откинут на худенькие плечи.

Ллорин погибал на моих глазах, капля за каплей уходила из него жизнь. Он упал.

Отомстивший Матолчу был мертв.

Затем медленно повернулась в мою сторону Эдейри.

Она была крохотной, как недоразвитый подросток, даже лицо ее было детским, наивным и округлым. Но я не стал разглядывать ее черты, потому что даже сквозь хрустальную маску сжигал меня взгляд Горгоны.

Кровь леденела в моих жилах. Вздымающийся вал ледяной воды накатывался на меня, заставляя цепенеть мозг, сковывая мышцы.

Только в глазах Горгоны полыхал огонь.

Радиацию, излучаемую этими глазами, ученые Земли охарактеризовали бы не иначе, как смертельной. Только неимоверные мутации, сотворившие Эдейри, способны вызвать к жизни подобный кошмарный нонсенс.

Но я не упал, не испустил дух. Проходя через фильтр, радиация становилась безвредной, как излучение обычного костра. Уничтожаемая вибрационными биотоками маски, радиация могла разве что согреть меня.

Я поднял над головой Жезл Власти.

Он тотчас же вспыхнул, как иссушенная ветка. Ликующие алые языки потянулись к Эдейри. Они упали на нее гибкими кнутами, хлеща по горлу, выжигая черные пятна на холодно-наивном детском лице. Эдейри отшатнулась назад, все еще надеясь превратить меня в камень. Следом за нею кинулась Медея — к подножию гигантской лестницы, ведущей к Окну Ллура.

Но огненные языки настигли Эдейри, хлестнули по глазам.

И тут она не выдержала и повернулась ко мне спиной, побежала вверх по лестнице. Медея задержалась немного, с отчаянной мольбою взметнув вверх руки. Но выражение моего лица не сулило ей пощады.

И тогда она устремилась следом за обладательницей капюшона.

Я отбросил далеко в сторону бесполезный стальной меч. С Жезлом в левой руке, с мечом Ллура в правой последовал я за ними.

Когда моя нога вступила на первую ступеньку, фиолетовый воздух вокруг меня совершенно неожиданно задрожал. В ту секунду я искренне жалел, что прибег к помощи Ллура, будучи не в состоянии самостоятельно избавиться от смертельных объятий Медеи. Но в результате Ллур проснулся и теперь наблюдал на нами, и значит, МНЕ НЕ УДАСТСЯ ЗАСТАТЬ ЕГО ВРАСПЛОХ.

В огромном Кэре бился пульс Ллура. Вспышки молний освещали высоко наверху Золотое Окно. На короткое время два черных силуэта взбиравшихся все выше и выше, показались на фоне ослепляющего сияния. Я спешил следом, но каждый шаг давался мне все труднее и труднее. Казалось, я преодолеваю сопротивление сгущающегося прозрачного потока, напоминающего то ли порывы ураганного ветра, то ли струи ниспадающего сверху водопада, пытающегося скинуть меня со ступенек, вырвать из моих рук хрустальный меч.

Я поднимался все выше и выше. Контуры Окна, охваченного ослепительно желтым пламенем, исчезли. Беспрерывно сверкали молнии, раскаты грома гремели, не умолкая, порождая это под необозримыми сводами Кэра. Я шел вперед, я полз по ступенькам, ибо нельзя назвать иначе это восхождение.

И вдруг я почувствовал, что кто-то появился за моей спиной!

Я не обернулся. Мне не позволил сделать это древний инстинкт, подсказавший, что сделай я это, и прозрачный поток собьет меня с ног и сбросит вниз с головокружительной высоты на каменные плиты. Прислушиваясь к учащенному дыханию находившегося за моей спиною, я преодолел последние ступеньки и очутился на розовой площадке дискообразной формы. На ней стоял десятифутовый куб, три грани которого были чернее сажи, а обращенная в мою сторону ослепляла ярким светом. Это и было Окно Ллура!

Эдейри затаилась слева от него, Медея — справа. А в самом центре…

Извивались, клубились, уплотнялись, неслись, как при шторме, сверкающие золотые облака, и целые гроздья молний вспарывали их внутренности. Гром не умолкал теперь даже на мгновение. Но в этом грохоте угадывалась определенная закономерность — так прослушиваются удары пульса. Он то затихал, слегка удаляясь, то гремел совсем рядом. В унисон с пульсом самого Ллура.

Когда-то человек, а ныне трансформированное мутацией чудовище, Ллур за последние века стал еще могущественнее. Гэст Райми предупредил меня об этом.

Вся мощь Ллура изливалась на меня из золотых облаков!

Жезл Власти выпал из моей руки. Взметнув вверх хрустальный меч, я с трудом сделал еще один шаг вперед. И тут же неимоверный напор воздушных масс заставил меня остановиться. Гром гремел не умолкая, молнии озарили все небо.

Пристальный взгляд Эдейри леденил мою кровь. В лице Медеи не осталось ничего человеческого. Желтые облака кипели в Окне, покрывая Медею и Эдейри золотистым налетом.

Затем они вырвались из Окна и устремились ко мне.

Я попытался продвинуться вперед хотя бы на полшага, но меня влекло назад, к краю платформы. Еще немного, и…

Сильные руки уперлись в мою спину. Все, что я успел заметить, оглянувшись, это развевающиеся от ветра седые локоны. Титаническая сила Фрейдис послужила мне заслоном, помогла удержаться между Окном и краем платформы.

Я заметил также, что колдунья успела оторвать кусок своего плаща и прикрыть им глаза, чтобы защититься от смертельного взгляда Горгоны. Слепая, подталкиваемая непонятным мне инстинктом, несгибаемая Валькирия толкала меня к Окну. Вокруг нас клубились желтые облака, разрываемые ятаганами молний, вздрагивающие от раскатов грома. Я изогнулся как лук, борясь с потоком. Я уже мог двигаться вперед — Фрейдис направляла меня. Непоколебимой горой стояла она за моей спиной. Я слышал ее учащенное дыхание, хриплые вздохи, и мне показалось, что силы колдуньи на исходе.

Но я уже стоял перед Окном Ллура.

Рука моя поднялась без каких-либо усилий с моей стороны. Мне осталось только опустить меч на сияющую плоскость Окна.

Меч в моей руке сломался.

Звенящими осколками рассыпался он у моих ног, и тогда я запустил в Окно ненужной, обжигающей кисть рукоятью.

Массу облаков потянуло назад. Невероятная, неописуемая словами дрожь потрясла Кэр, и платформа закачалась, подобно соломенной крыше. Золотые облака исчезли за проемом Окна, а вместе с ними Медея и Эдейри. Я успел увидеть — в последний раз — красные пятна вместо глаз на лице-маске Эдейри, и искаженное отчаянием и неописуемым ужасом лицо Медеи, ее глаза, устремленные на меня с безмолвной мольбой.

Движимый любопытством, я заглянул в Окно. Я увидел нечто вне Пространства, Времени и Измерений, мерно колыхавшееся желе, пожиравшее Ллура, Эдейри и Медею.

А в итоге все поглотилось хаосом.

Затих гром.

Я стоял перед алтарем Ллура. Но в нем не было больше Окна. А его четыре стороны были из черного мертвого камня.

Поединок с самим собой

Черные грани были последними, что я увидел перед тем, как вокруг меня сомкнулась непроглядная ночь, как бы обернув аспидными иглами. И я упал без сил у алтаря, словно единственное, что удерживало меня до сих пор, было то самое отчаянное сопротивление Ллура во время моего восхождения и пребывания на платформе.

Не знаю, как долго пролежал я без сознания. Медленно, часть за частью, стал вырисовываться перед моим взором Кэр Ллур. Мне потребовались значительные усилия, чтобы сесть, упершись спиною о грань алтаря, которая еще совсем недавно была Окном. Все тело мое ныло, я чувствовал себя бесконечно усталым, как будто не спал вовсе, ибо усталость моя была результатом утомительной борьбы. Я поискал взглядом Фрейдис. Она лежала на ступеньках лестницы, и только седая голова покоилась на платформе. По всей видимости, она вознамерилась вернуться к своему народу перед тем, как пасть в изнеможении. Глаза ее все еще были завязаны, сильные руки раскинуты в разные стороны. Почему-то эта распластанная фигура напомнила мне фигуру другой могущественной женщины Земли в белых одеяниях, с завязанными глазами и поднятыми руками — слепую Богиню Правосудия с весами. Я криво усмехнулся от подобной ассоциации. В Темном Мире, моем мире (!), вершителем правосудия является Ганелон, и при этом отнюдь не слепой.

Фрейдис пошевелилась. Правая рука ее потянулась к повязке на глазах. Я не мешал ей прогнать остатки сна. Пока еще мы продолжали биться бок о бок — Правосудие и я. Но я не сомневался, кто в итоге окажется победителем.

Я поднялся, опершись на алтарь, и услышал серебряный звон — что-то упало с моего плеча. Маска, расколовшаяся пополам при моем падении. Ее хрустальные осколки ничем не отличались от осколков меча, с помощью которого я навсегда освободил Темный Мир от Ллура.

Он слишком далеко отошел от этого мира, чтобы вернуться в него обратно. Он приближался к нему, и то ненадолго, только на период церемонии жертвоприношения — человек, демон, бог, мутация — кем бы он ни был, у него осталось только одно связующее звено с породившим его Темным Миром. И этой связью было не что иное, как меч Ллур. Благодаря этому талисману он мог являться за жертвами на пышные церемонии посвящения, подобные той, которая сделала меня его частью, неотъемлемой половиной. Единственное звено…

Поэтому талисман, мостик, связующее звено — что бы это ни было, но оно должно было быть надежно упрятано. И он хранился в надежном месте! Кто, не обладающий знаниями Гэста Райми, мог найти его? Разве смог бы кто-нибудь, не наделенный силой мышц Ганелона, великого лорда, приблизиться достаточно близко к Окну (не следует забывать, что без помощи Фрэйдис даже я не смог бы сделать это!) чтобы превратить меч в осколки ударом об алтарь, об единственный предмет во всей Вселенной, при ударе о который рассыпался на осколки запрограммированный меч? Да, Ллур оградил свой меч достаточно надежно, поскольку сознавал, что окажется беззащитным перед тем, кто окажется в состоянии поднять меч.

И когда клинок разлетелся на куски, сломался мост между мирами, и Ллур провалился в бездну хаоса, откуда ему уже не будет возврата.

А вместе с ним и Медея, прекрасная ведьма, любовь-воспоминание, утерянная любовь, поющая жизнь… Она ушла туда, откуда ее не вызовет даже лира Орфея.

— Ты жив, Ганелон?

Я открыл глаза. Фрейдис стояла в двух шагах от меня, и выжидающее выражение застыло на ее лице. Я высокомерно вскинул голову, ликующий, торжествующий, гордясь одержанной победой. Мир, который я вернул к жизни несколько часов тому назад, был моим до мельчайшей пылинки, и ни эта женщина, и ни кто иной не смогли бы сбить меня с намеченной цели. Разве не я победил Ллура, уничтожил членов Совета? Разве не был я изощреннее в колдовстве любой женщины и любого мужчины в Темной Мире? Я рассмеялся, не в силах владеть своими чувствами.

— Отныне это место станет именоваться Кэр Ганелон! — заявил я уверенно и громко, прислушиваясь, как порожденное высокими стенами эхо многократно повторило мое имя. Это сам замок отвечал мне с покорностью: — Да, да, да!

— Ганелон! — Во мне все пело. — Кэр Ганелон!

И вновь я рассмеялся, возвысившийся над всеми, прислушиваясь, как необъемлимое пространство подобострастно повторяет мое имя.

— Да слышат все: у лесных жителей появился новый господин! И тебя, оказавшую мне помощь в трудную минуту, я награжу с щедростью, достойной владыки Темного Мира. Достойной лорда Ганелона!

И вновь стены на замедлили отозваться.

— Ганелон! Ганелон!

— Ты больно прыток, член Совета! — Прищуренные глаза Фрейдис метали молнии. — Неужели ты уверовал, что я доверилась тебе до конца?

— А что ты можешь изменить, старуха? — бросил я с пренебрежением. — Единственный, кто мог убить меня до сегодняшнего дня, это Ллур. Но его нет, его поглотил хаос, и поэтому Ганелон бессмертен! Кумир ниспровергнут, да здравствует новый кумир! Ты бессильна что-либо изменить, старуха.

Фрейдис гордо выпрямилась, глаза зажглись уверенностью, от которой мне стало слегка не по себе. И все же сказанное мною было чистой правдой: ни один человек в Темном Мире не в состоянии навредить мне. Так почему же ироническая улыбка не сходит с губ Фрейдис.

— Когда-то я отправила тебя на Землю, прорвав пространство потустороннего мира, — сказала она поучающим тоном. — Сможешь ли ты помешать мне, если я решусь вновь отправить тебя подальше отсюда?

На смену зарождавшейся было тревоге пришло облегчение. Смехотворная угроза Фрейдис не вызвала во мне даже раздражения.

— Завтра или послезавтра я сделаю это без особых усилий. Не уверен, что смогу сделать это сегодня. Но я, лорд Ганелон, уже побывал там и знаю, как выбраться оттуда. И даже сейчас меня, предупрежденного и настороженного, не так-то легко отправить на Землю лишенным собственной памяти и снабженным воспоминаниями другого человека. Я буду помнить все и с легкостью вернусь обратно. Ты только зря потратишь и свое, и мое время, Фрейдис. Если ты решилась на это, то не медли, но хочу предупредить тебя, что вернусь сюда еще до того, как ты прекратишь бормотать свои заклинания.

Она по-прежнему улыбалась, скрестив руки и спрятав кисти в широкие рукава своего длиннополого платья, способная смутить кого угодно своей уверенностью.

— Не думаешь ли ты, что уподобился богам, Ганелон? — Насмешка колдуньи была слишком явной. — И что никто из смертных не сможет противостоять тебе?! Об одном ты забыл! Точно так же, как был уязвим Ллур, как были уязвимы Эдейри, Медея и Матолч, точно так же уязвим и ты, член Совета. Ты прав, нет в этом мире человека, способного сразиться с тобою. Но ты забыл об Эдварде Бонде. Он ни в чем не уступает тебе, и я вызову его сюда для последней битвы за свободу Темного Мира. Ты падешь от руки Эдварда Бонда, Ганелон!

Меня обдало холодом, как от ледяного дыхания Эдейри. Я забыл! Никто в этом мире не может достигнуть полного могущества, и я действительно могу пасть от руки своего двойника!

— Глупая. — Я постарался, чтобы ни одни мускул не дрогнул на моем лице. — Тупица! Ты упустила одну деталь: мы с Бондом никогда не сможем оказаться в одной и той же точке пространства. Когда я вернулся сюда, он тотчас же отправился на Землю, точно так же, как должен исчезнуть я, если ты перенесешь его сюда. Каким образом могут оказаться рядом человек и его отображение? Как он может тронуть хотя бы волос на моей голове, старуха?

— Очень просто, — заверила меня Фрейдис, — без особых затруднений. Он не может сразиться с тобою ни здесь, ни на Земле, в этом ты прав. А как же с потусторонним миром, Ганелон? Или ты забыл о нем?

Резким движением она выбросила вперед свои руки, в каждой из них сверкнула на солнце серебряная трубка. Не в состоянии предпринять что-либо, я молча наблюдал, как она скрестила трубки. Тотчас же заключенная в них энергия вкупе с льющейся с полюсов мира принялась концентрироваться в перекрестье. Эту энергию можно было использовать всего лишь долю секунды, иначе планета разлетелась бы на куски.

Я почувствовал, как вокруг меня все поплыло. Я почувствовал, как раскрылись настежь врата ада.

Серое, серое и ничего, кроме серого, вокруг. Я попятился от неожиданности, шокированный и разгневанный, готовый разорвать Фрейдис на мелкие кусочки. Подобное было недопустимо: чтобы с лордом Темного Мира поступали как с незатейливой побрякушкой. Я выберусь отсюда, и то, как я поступлю с Фрейдис, станет наглядным уроком для всех, кто решится встать на ее сторону.

На сером фоне я разглядел тусклое зеркало и в нем свое лицо, удивленно растерянное, старавшееся заглянуть мне за спину. Удивительно, но судя по отображению, на мне были не голубые одежды для церемонии жертвоприношения, а легкая пижама из тех, в каких жители Земли направляются по утрам в ванную. Нет, это было не мое отображение! Это был…

— Эдвард Бонд! — произнесла за моей спиной Фрейдис. Невыразимое облегчение разгладило лицо моего отображения.

— Фрейдис! — вскричало оно моим собственным голосом. — Благодарение Богу, Фрейдис! Я так старался…

— Погоди! — Остановила его властным жестом колдунья. — Подумай, готов ли ты к последнему испытанию. Перед тобою Ганелон, возжелавший свести на нет все то, что ты успел сделать для лесных жителей. Он победил Ллура и членов Совета. Никто не сможет встать на его пути, если он вновь туда вернется. Эдвард Бонд, только ты сможешь остановить его. Только ты, сейчас и здесь!

Я не стал дожидаться, когда она добавит еще что-нибудь в этом роде к своим словам, я знал, что мне делать. Не успел Бонд ни ответить, ни пошевелиться, как я ринулся вперед и направил кулак в лицо, ничем не отличавшееся от моего. Мне не хотелось бить по этому лицу, мне было страшно бить по этому лицу. В последнее мгновение я чуть было не сдержал удар, не отвел его в сторону, но мускулы мои почти отказались повиноваться мне.

Бонд отпрянул назад, но и моя собственная голова также откинулась назад от отражения, так что мой первый удар потряс нас обоих.

Моему противнику удалось удержать равновесие, хоть он и пошатывался слегка, будто находился в гроге, глядя на меня с непередаваемым смущением. Затем гнев исказил хорошо знакомые мне черты, и я увидел, как потекла кровь из рассеченной губы. Я свирепо рассмеялся. Странно, но только при виде этой крови я окончательно убедился, что между нами не может быть примирения.

Бонд пригнулся и пошел на меня боком, прикрывая локтями туловище. Я страстно возжелал заполучить кинжал или пистолет, поскольку не любил драться на равных и никогда не смотрел на подобные схватки как на одну из разновидностей спортивного состязания. Ганелон всегда дрался, чтобы победить. Победить во что бы то ни стало. Но эта схватка отличалась от всех предыдущих — сошлись ужасно, невероятно равные противники.

… Бонд нырнул под мой удар правой, направив свой кулак в мою челюсть. Все поплыло передо мною, а Бонд уже отскочил назад, пританцовывая на носках вне пределов моей досягаемости.

Яростный крик вырвался из моего горла. Я не собирался боксировать, вести поединок по всем правилам кулачного боя. Ганелон вступил в схватку для того, чтобы победить! Я ревел в полную силу своих легких и, стремительно приблизившись, смял его в своих объятиях, упал вместе с ним на серую пружинистую поверхность: на то, что было почвой или полом ада. Пальцы правой руки потянулись алчно к его горлу, пальцами левой старался я выцарапать его глаза.

Он хрипел, продолжая сопротивляться, и полоснул внезапно ребрами своих ладоней по моим ребрам. Одно из них сломалось, и ослепительная вспышка боли застлала туманом мой мозг.

Бонд настолько был мной, а я им, что какое-то время я был не в состоянии разобраться, чье именно ребро сломано и от чьего удара. Я вздохнул как можно глубже и тут же едва не потерял сознание от пронзившей все мое тело боли, и только тогда понял, что сломано именно мое ребро.

И эта догадка едва не свела меня с ума.

Уже не обращая внимания на боль, отбросив всякую предосторожность, я слепо и яростно молотил по его телу, чувствуя, как трещат кости, как течет кровь по фалангам моих пальцев.

Единым целым катались мы по полу потустороннего мира, пребывая в кошмаре, не могущем быть действительностью, и только пронзающая при каждом вздохе боль была реальной.

Трудно сказать, сколько продолжалась наша схватка, но в конце ее осознал отчетливо, что хозяином положения являюсь я. И вот по какой причине. Бонд откатился в сторону, намереваясь нанести мне жестокий размашистый удар в лицо. Но прежде чем он задумал это, я начал действовать, я подготовился парировать его удар. Я знал. Он промахнулся, вновь вывернулся из-под меня, вновь вознамерился ударить, но за долю секунды до этого я откатился вбок. Я опять знал.

Ведь я когда-то был Эдвардом Бондом, точной копией его матрицы. Я жил в его мире и действовал сообразно его памяти. Я знал Эдварда Бонда лучше, чем знал самого себя. Инстинкт ли подсказывал мне или что-то еще, но я мог предугадать, как он поступит в том или ином случае. Он не в состоянии обмануть меня, а значит, не может надеяться на победу в этой схватке, потому что я предугадывал каждое его движение до того, как он задумал его.

И тогда я рассмеялся, не обращая внимания на боль в области поломанного ребра. Фрейдис, ты обманула саму себя! Отправив когда-то Ганелона на Землю, ты создала предпосылки для того, чтобы я победил его сегодня.

Он в моих руках, я могу прикончить его в любую секунду, и Темный Мир станет моим, лесные жители — моими рабами, и в том числе золотоволосая Арле.

Предвкушая упоение от скорой победы, нанес я три точных удара своему противнику и поверг его на землю. Всего три удара, и он лежит на моих коленях, беспомощный, как ягненок. Кровь моя капала ему на лицо и, стекая, падала на землю. Я заглянул в его помутневшие глаза, и внезапно на какое-то мгновение, возжелал, чтобы исход нашей схватки был совсем иным. В эти быстротечные мгновения я молился всем богам, чтобы Эдвард Бонд торжествовал победу, а Ганелон навсегда остался в преисподней.

Я встряхнул головою, повел вокруг налитыми кровью глазами, прислушался к острой боли в правом боку, вдохнул воздух всей грудью — этот вздох стал последним для Эдварда Бонда — и сломал его позвоночник о свое ребро.

Свобода

С неизбывной нежностью холодные ладони прикоснулись к моему лбу. Я взглянул наверх, и тотчас ладони прикрыли мои глаза. Слабость окутала меня невесомым одеялом. Я все еще стоял на коленях, чувствуя, как тело Эдварда Бонда (а может быть Ганелона?) скользит вниз.

Фрейдис толкнула меня, и я живой улегся рядом с ним, мертвым.

Колдунья приставила к моей голове все те же волшебные трубки, восстановив утерянную связь между Ганелоном и Эдвардом Бондом. Почему-то я вспомнил о жезле Медеи, с помощью которого извлекала она жизненную энергию из мозга своих жертв. Тупая немощь сковала мои члены. Нервы напряглись и лопнули, как истончившиеся струны, и я перестал двигаться.

Острая и непереносимая боль пронзила меня насквозь. Моя спина! Я попытался закричать, но пересохшее горло издало всего лишь навсего еле слышимый стон. Все ссадины и раны, какие я нанес Эдварду Бонду, я ощущал как собственные.

И в этот жуткий миг, когда мысль моя билась о стены еще не познанной человечеством науки, я догадался, чем занималась, что делала Фрейдис.

Она возвращала сознание, душу и неповторимое «я» Эдварда Бонда из царства мертвых. Мы лежали с ним рядом: плоть к плоти, и наши души витали над нами. Кромешная тьма застлала все вокруг, и в этой темноте две яркие искорки испускали холодные лучи.

Одна была огнем жизни Эдварда Бонда, другая — моей жизнью.

Два язычка пламени наклонились друг к другу!

И смешались, и слились — один в другом!

Душа, разум и жизненная энергия Эдварда Бонда слились с душой, разумом и жизненной энергией Ганелона. Из двух язычков пламени боролся с наступающей темнотой только один.

И самобытная личность Ганелона дрогнула, попятилась в вязкую темноту, растаяла серой тенью, а огонь жизни Эдварда Бонда вспыхнул ярче прежнего.

Мы стали одной сущностью. Мы стали…

Эдвардом Бондом! Ганелона как не бывало! Не стало повелителя Темного Мира, повелителя Кэра.

Волшебные чары Фрейдис исторгли душу Ганелона и вдохнули в его тело огонь жизни Эдварда Бонда!

И последнее, что мне довелось увидеть, это предсмертную агонию Ганелона!

Я воспрял, я открыл глаза и увидел себя перед алтарем Ллура. Вокруг невообразимое пространство Кэра, потустороннего мира как не бывало. Исчезло, словно испарилось, бездыханное тело на моем колене. Улыбающаяся Фрейдис помогла мне подняться на ноги.

— Приветствую тебя в Темном Мире, Эдвард Бонд!

… Да, все сказанное ею, было чистой правдой. Я знал это. Я знал, кто я такой, хоть сознание мое и находилось в теле другого человека. Все плыло предо мною, как в тумане, я тряхнул головой и поднялся на ноги. Боль с такой силой пронзила мой бок, что я вскрикнул от неожиданности, позволив Фрейдис подбежать ко мне и поддержать меня своей могучей рукой. Нет, не было больше Ганелона. Он исчез вместе с потусторонним миром, испарился, как дым костра.

Я вновь стал Эдвардом Бондом.

— Ты наверное догадываешься, почему Ганелон смог победить тебя, Эдвард? — ласково спросила Фрейдис. — Знаешь ли ты, почему тебе не удалось взять верх над ним? Вовсе не потому, как он сам думал об этом. Ганелон решил, будто способен читать твои мысли, поскольку долгое время был тобою, но не этим все объясняется. Когда человек борется с самим собою, сын мой, то он никогда не прикладывает максимум усилий для того, чтобы победить. На это способен только тот, кто возненавидел себя, кто решил покончить жизнь самоубийством. Глубоко в подсознании Ганелона таилось понимание того, что зло превалирует в нем, и поэтому возненавидел себя, хоть до конца и не отдавал себе в этом отчета. Именно поэтому он мог бить с ожесточением своего двойника, именно ненависть обострила его реакцию.

Ты же заслужил собственное уважение, поскольку никогда не совершал недостойных поступков. Ты не способен ударять с ненавистью и ожесточением, ведь зло не смогло прижиться в твоем сердце. Ганелон выиграл, но он и проиграл. В конце схватки он прекратил всякое сопротивление. Он готов был убить самого себя, а человек, решившийся на это, уже никогда ни на что не способен.

Голос ее упал до шепота. Улыбнувшись, она подтолкнула меня слегка в спину.

— А теперь ступай, Эдвард Бонд. Многое еще предстоит сделать в Темном Мире!

Опираясь на ее сильную руку, я спустился по высокой лестнице, по которой взбирался Ганелон. Я вышел навстречу сиянию дня, к шелесту листьев, к толпе ожидающих меня людей. Я помнил все, что совершал в своей жизни Ганелон, на мою память наложилась память Ганелона, и я знал, что только в таком качестве смогу управлять Темным Миром.

Два индивидуума, два антипода в одном теле, и контролирует поведение обоих Эдвард Бонд!

Мы миновали массивные колонны, и свет дня ослепил меня после кромешной тьмы. Затем я смог рассмотреть толпы лесных жителей, сгруппировавшихся вокруг Кэра, и в переднем ряду я увидел бледную девушку в зеленой одежде и с распущенными золотыми волосами. Она стремилась мне навстречу, и лицо ее сияло от счастья.

Боли в боку как не бывало.

Волосы Арле скрыли нас от взглядов окружающих, когда мы заключили друг друга в объятия. Радостные крики мужчин и женщин всколыхнули окрестности, заставили своды Кэра откликнуться многоголосым эхом.

Темный Мир дышал воздухом свободы, и он был наш, только наш.

Но Медея, неповторимая Медея, сладкая ведьма, как бы мы правили вместе!

Меломан

Джерри Фостер поведал буфетчику, что его никто не любит. Буфетчик, имевший опыт в подобных делах, ему не поверил и предложил новую порцию выпивки.

— Отчего бы и нет? — ответил несчастный мистер Фостер, исследуя скудное содержимое своего бумажника. — Я возьму себе в супруги дочь вина. И пусть вдали бьют барабаны "Это Омар".

— Ну да! — сказал удивленный буфетчик. — Но тебе нужно быть поосмотрительней, если не хочешь вылететь через ту же дверь, через которую вошел. Здесь не Пятая Восточная, приятель.

— Можешь называть меня «приятелем», — согласился Фостер, пробуя напиток. — Я не против. Я — ничей парень. Меня никто не любит.

— А как насчет той малышки, которая была здесь с тобой прошлый раз?

Фостер был красивым молодым человеком с густыми белокурыми волосами и несколько туманным выражением голубых глаз.

— Бетти? Пробормотал он. — Неладно получилось. Некоторое время тому назад я был с Бетти в «Том-том», а появилась эта рыженькая. Вот я и послал Бетти куда подальше. А рыженькая на меня наплевала. Теперь я одинок, и все ненавидят меня.

— Может быть, тебе не следовало посылать Бетти куда подальше? — предположил буфетчик.

— Я так непостоянен! — возразил Фостер. На его глазах заблестели слезы. — Я ничего не могу с этим поделать. Женщины — мое несчастье. Налей-ка мне еще и скажи, как тебя зовут?

— Остин.

— Так вот, Остин, я, кажется, попал в переделку. Ты знаешь, кто выиграл вчера пятые скачки в Санта-Аните?

— Поросячья Рысца, разве нет?

— Да, — сказал Фостер. — Но я-то повесил свои денежки на нос Белой Молнии. Вот почему я здесь. Сюда скоро должен прийти Сэмми, так?

— Верно.

— Мне повезло, — сказал Фостер. — Я собрал деньги, чтобы с ним расплатиться. — Сэмми — твердый орешек, с ним шутки плохи.

— Такие дела меня не касаются, — сказал буфетчик. — Извини.

Он отошел и занялся двумя любителями водки.

— Выходит, ты тоже ненавидишь меня, — пробормотал Фостер.

Забрав свой напиток, он отошел от стойки.

Бетти сидела в кабинке одна и наблюдала за ним. Однако ее белокурые волосы, влажные глаза и бело-розовая кожа потеряли для него всякую привлекательность. Она наводила на него скуку. К тому же она продолжала болтаться без дела.

Фостер проигнорировал девушку и направился дальше, туда, где у дальней стены сверкал полихромическими красками массивный продолговатый предмет.

Производители сего предмета настаивали на термине "автоматический фонограф", но более распространенным его названием было "меломан".

Этот меломан был прелестен. В нем было столько красок и оттенков, а главное, он не следил за Фостером, а рот держал на запоре.

Фостер устроился подле меломана и погладил его по гладкому боку.

— Ты — моя девушка, — объявил он. — Ты прекрасна. Я безумно тебя люблю. Слышишь, безумно!

Он чувствовал на своей спине взгляды Бетти. Осушив свой бокал, он еще теснее прижался к автомату и произнес красочную речь в его честь. Потом он оглянулся.

Бетти собралась уходить.

Фостер нашарил монетку и хотел сунуть ее в щель автомата. Но тут в бар вошел коренастый темноволосый мужчина в очках в роговой оправе. Он кивнул Фостеру и быстро направился к кабине, в которой сидело толстое существо в твидовом костюме. Произошел короткий диалог, во время которого деньги перешли из одних рук в другие, и коренастый человек сделал пометку в маленькой книжечке, извлеченной им из кармана.

Фостер достал бумажник. У него уже бывали неприятности с Сэмми, и других он не хотел. Букмекер признавал только наличные. Фостер достал деньги, пересчитал их и ощутил пустоту в желудке. То ли он обсчитался, то ли потерял часть денег — ему не хватало.

Такое Сэмми не понравится.

Фостер лихорадочно стал соображать, как протянуть время. Сэмми его уже видел. Никуда не денешься.

В баре стало слишком тихо, а Фостеру был нужен шум.

Он посмотрел на свою монетку, торчавшую из щели автомата, и поспешно протолкнул ее внутрь.

И тогда из отверстия для возврата монетки посыпались деньги.

Почти мгновенно Фостер подставил шляпу. Четвертаки и медяки струились бесконечным потоком. Меломан заиграл песню, игла затанцевала по черной поверхности пластинки. То была полная светлой печали мелодия "Ты мой любимый". Она поглотила звон падавших в шляпу Фостера монет.

Через некоторое время денежный поток иссяк. Фостер остался стоять там, где был, возблагодарив Господа. Тут он увидел, что к нему направляется Сэмми. Букмекер посмотрел на шляпу и изумленно заморгал.

— Привет, Джерри! Что происходит?

— Ящик разбился, — сказал Фостер.

— Но не меломан же?

— Да нет, там, в Ониксе, — сказал Фостер.

Он назвал один частный клуб, находившийся несколькими кварталами дальше.

— Не успел еще обменять на крупные, не поможешь мне?

— Я тебе не кассир, — сказал Сэмми. — Я свое беру в зелененьких.

Меломан закончил исполнять "Ты мой любимый" и принялся за «Навсегда». Фостер положил на фонограф позвякивающую шляпу, сосчитал банкноты и добавил к ним выложенные из шляпы четвертаки.

— Благодарю, — сказал Сэмми. — Жаль, что твоя клячонка подкачала.

"И верная любовь навеки", — пламенно пел меломан.

— Тут уж ничем не поможешь, — сказал Фостер. — Может быть, в следующий раз мне повезет больше.

— Ты играешь в Оуклаунде?

"Чтобы мечты стали явью, — и вдруг, — должен рядом с тобой быть друг".

Фостер прислонился к автомату. Последние слова поразили его, как громом. Именно они, выскочив из ниоткуда, завладели его мозгом, околдовали его. Он перестал слышать что-либо, кроме них. А они все повторялись и повторялись.

— Должен быть друг, — сказал он в прострации. — Друг!..

— О'кей, — сказал Сэмми. — «Друг» будет в Оуклаунде третьим. Обычную?

Комната начала вращаться. Но Фостер успел утвердительно кивнуть. Через некоторое время до него дошло, что Сэмми ушел. Он увидел напиток, стоявший на автомате, и тремя большими глотками осушил бокал. Потом наклонился и уставился на загадочно мерцавший аппарат.

— Невозможно, — прошептал он. — Я просто пьян. Но все же мне недостаточно. Мне нужен еще глоточек.

Из отверстия для возврата монет выкатился четвертак, и Фостер машинально подобрал его.

— Нет, — выдохнул он. — Невероятно!

Он набил карманы монетами, вытащенными из шляпы, жестом утопающего вцепился в стакан и направился к стойке. На полпути кто-то тронул его за рукав.

— Джерри, — сказала Бетти, — прошу тебя…

Он не обратил на нее внимания и заказал еще порцию спиртного.

— Послушай, Остин, — спросил он, — этот ваш меломан, он что, хорошо работает?

Остин выжимал сок из лимона и даже не поднял головы.

— Жалоб не было.

— Но…

Остин пододвинул к нему наполненный стакан.

— Извините меня, — сказал он и отошел за стойку. Фостер украдкой бросил взгляд на автомат. Тот стоял у стены, мигая светящимся глазом.

— Просто я не знаю, что делать, — сказал Фостер, ни к кому не обращаясь.

Заиграла пластинка. Низким грудным голосом автомат запел: "Оставьте нас вдвоем перед лицом нашей любви…"

По правде говоря, дела Джерри Фостера в эти дни шли неважно. Он был консерватором по натуре, поэтому родиться в эпоху великих изменений было для него огромной ошибкой. Ему требовалась твердая почва под ногами, а сумасшедший век с тревожными газетными заголовками, обещавший все новые технические и социальные изменения, такой почвы не обещал.

Чтобы пережить эпоху этих бесконечных изменений, нужно было обладать приспособляемостью. Там, в устойчивых двадцатых, Фостер чувствовал бы себя прекрасно, но здесь, в этом мире, он не был на коне. Человек подобного склада ищет уверенности и безопасности в своем вчерашнем дне, а безопасность эта все время ускользает от него.

В результате Джерри Фостер оказался без работы, в долгах и стал пить больше обычного. Единственным преимуществом всего происшедшего оказалось притупление алкоголем подозрительности Фостера при встрече с любящим автоматом.

На следующее утро он ни о чем не вспомнил, и не вспоминал о случившемся еще два дня, пока его не разыскал Сэмми и не передал ему выигрыш, девятьсот долларов, — Друг пришел в Оуклаунде первым.

Фостер немедленно решил выпить по этому случаю и незаметно для себя оказался в знакомом ему баре нижнего города. Остин в этот вечер не работал, Бетти тоже не было. Фостер, нагрузившись, поставил локти на полированное красное дерево и огляделся. В глубине зала стоял меломан. Фостер заморгал, пытаясь что-то вспомнить.

"Я буду помнить апрель", — запел меломан.

Клеточка в мозгу Фостера, избегнувшая тьмы опьянения, заработала. Из его рта вырвались слова:

— Помнить апрель… помнить апрель…

— Ладно, — сказал толстый, небритый и неопрятный мужчина, сидевший подле него. — Я тебя слышал, я буду… что ты там сказал?

— Помнить апрель, — пробормотал Фостер почти автоматически.

Толстяк отпил из своего стакана.

— Сейчас не апрель, сейчас март.

Фостер неуверенно порылся в поисках календаря.

— Сейчас третье апреля, — объявил он наконец. — А в чем, собственно, дело?

— Тогда мне пора возвращаться, — сказал толстяк.

В его голосе было отчаяние, он потер обвислые щеки.

— Уже апрель! Сколько же времени я пьян? Ты не знаешь. Но ты обязан знать! Апрель… Тогда еще порцию!

Он подозвал бармена.

Однако ему помешало появление человека с топором. Вновь прибывший буквально ворвался в помещение. Это был тощий белокурый молодой человек с дикими глазами. Он весь трясся, как в лихорадке. Прежде чем его успели остановить, он пролетел через весь зал и занес топор над меломаном.

— Я не могу больше этого выносить, — истерически закричал он. — Ты злобное, маленькое животное… Я разделаюсь с тобой раньше, чем ты погубишь меня.

Выкрикнув эти слова и не обращая внимания на подоспевшего бармена, белокурый человек изо всех сил опустил топор на меломана. Вспыхнуло голубое пламя, раздался треск, и блондин рухнул на пол.

Фостер оставался на своем месте. На стойке рядом с ним стояла бутылка, и он завладел ею. Он довольно тупо воспринял происшедшее. Вызвали "скорую помощь". Врач сказал, что блондин получил сильный ожог, но пока жив. У меломана была разбита панель, но в основном он, казалось, поврежден не был. Откуда-то появился Остин и соорудил себе напиток.

— Каждый убивает то, что любит, — сказал Остин. Он обращался к Фостеру.

— Ты тот парень, что когда-то цитировал тут Омара, так?

— Что? — спросил Фостер.

— Странные дела. Этот парень часто приходил сюда только для того, чтобы заставить автомат поиграть. Он был в него просто влюблен. Часами он сидел и слушал его. Конечно, говоря, что он был в него влюблен, я употребляю это слово как оборот, улавливаешь?

— Конечно, — отозвался Фостер.

— И вдруг, пару дней назад, он вышел из себя, просто совсем помешался. Я вошел и обнаружил его на коленях перед меломаном, он вымаливал у него за что-то прощение. Не понимаю. Думаю, что некоторым просто нельзя пить! А ты как думаешь?

— Так же, — ответил Фостер.

Он наблюдал за тем, как санитары из "скорой помощи" выносили пострадавшего из зала.

— Электрошок средней тяжести, — сказал один из санитаров. — Все будет в порядке.

В меломане что-то щелкнуло, и заиграла новая пластинка. Должно быть, что-то произошло с регуляторами, потому что звук был просто оглушающим.

— Хло-о-о! — вопил меломан.

Оглушенный, борясь с ощущением, что он переживает галлюцинацию, Фостер оказался возле автомата. Он приник к нему, борясь с накатывающей волной звука. Он потряс аппарат, и звук уменьшился.

— Хло-о-о! — мягко и нежно пел меломан.

Кругом все суетились, но Фостер не обращал на это никакого внимания. Он весь был во власти обуявшей его идеи.

Сквозь стеклянную панель он заглянул внутрь фонографа. Пластинка вращалась медленно, и, когда игла поднялась, Фостер смог прочитать ее название: "Весна в горах".

Пластинка торопливо поднялась и скользнула на свое место. Другая черная-пречерная пластинка закружилась под иглой. Это были "Сумерки в Турции".

Через некоторое время шум суеты улегся, и Остин подошел к фонографу. Оглядев его, он сделал пометку, что надо заменить разбитую панель. Фостер совсем забыл о толстом, небритом, неопрятном мужчине, но вдруг услышал за спиной его голос:

— Не верю, что сейчас апрель.

— Что?!

— Сейчас март!

— Иди ты!.. — сказал Фостер.

Он был глубоко потрясен, хотя сам не понимал почему. Он подозревал, что истинная причина его нервозности была нереальной.

— Врешь, я тебе говорю!

Толстяк дохнул перегаром в лицо Фостеру.

— Сейчас март! Или ты согласишься, что сейчас март, или… Но с Фостера было довольно. Он оттолкнул толстяка и сделал было два шага в сторону, когда маленькая, сохранявшая холодную ясность клеточка его мозга дала знать о себе. Меломан заиграл "Отрицай — да, выбирай — нет".

— Сейчас март! — вопил толстяк. — Ведь март же!

— Да, — тусклым голосом подтвердил Фостер. — Март.

Всю ночь название песни крутилось у него в голове. Он отправился с толстяком домой. Он пил с толстяком. Он ни разу не сказал "нет".

Утром он с удивлением узнал, что толстяк нанял его для «Саммит-студио» в качестве сочинителя песен, просто потому, что Фостер не сказал «нет», когда его спросили, умеет ли он писать песни.

— Отлично, — сказал толстяк. — Теперь мне лучше отправиться домой, не так ли? Завтра я должен отправиться на студию. Мы начинаем супермузыкальный «апрель-2» и… Сейчас ведь апрель, правда?

— Конечно.

— Давай-ка немного поспим. Нет, не в ту дверь — там бассейн. Пойдем, я покажу тебе спальню для гостей. Ты ведь хочешь спать, правда?

— Конечно, — ответил Фостер, хотя и не хотел.

Однако он заснул, а на следующее утро оказался с толстяком в «Саммит-студио» и подписал контракт. Никто не спросил у него документы, подтверждающие его квалификацию. Галиаферро, толстяк, сказал, что он подходит, и этого оказалось достаточно.

Ему выделили кабинет с фортепьяно и секретаршей, и большую часть дня он проводил, сидя за столом и размышляя над тем, как все это получилось. Постепенно кое-что начало проясняться.

Галиаферро был крупной шишкой. Очень крупной. У него была одна слабость — он не выносил противоречий. Его окружали лишь люди, говорившие «да». Те, кто окружал Галиаферро, должны были отказываться от «нет» в пользу "да".

Фостер прочитал подписанный им контракт. Романтическая любовная песня для нового фильма. Дуэт. Каждый считал само собой разумеющимся, что Фостер умеет отличать одну ноту от другой. Он и умел, потому что в юности занимался фортепиано, но тайна контрапункта и ключей была ему неведома.

В эту ночь он снова отправился в маленький бар в нижней части города. Он надеялся на то, что меломан сумеет ему помочь, хотя и очень смутно представлял себе, как это будет.

Не то чтобы он верил в подобное, но попробовать было можно. Однако меломан продолжал играть одну и ту же песню.

Странно было то, что кроме него никто этой песни не слышал. Фостер обнаружил это обстоятельство чисто случайно, когда Остин сказал, что меломан исполняет свой обычный репертуар.

Тогда Фостер стал слушать внимательнее. Это был жалобный и удивительно нежный дуэт. В нем были обертоны, от которых по спине Фостера пробегала дрожь.

— Кто написал эту вещь? — спросил он Остина. — Может, Хоуги Кармикаэль?

Но они говорили о разных вещах. Внезапно меломан заиграл "Я это сделал", а затем снова вернулся к дуэту.

— Нет, — сказал Остин, — думаю, это не Хоуги. Вещь старая, "Дарданелла".

Фостер увидел в глубине зала пианино. Он подошел к нему и достал блокнот.

Вначале он записал стихи, потом попытался записать мелодию, но это было выше его возможностей.

Самое большее, чего он мог достичь, походило на стенографическую запись. У Фостера был чистый и верный голос, и он подумал, что, если ему удастся найти кого-то, кто записал бы ноты, он смог бы воспроизвести мелодию.

Закончив, он внимательно осмотрел автомат. Разбитая панель была заменена. Он дружески похлопал его и ушел, погруженный в свои мысли. Его секретаршу звали Лоис Кеннеди. На следующий день она вошла в кабинет как раз в тот момент, когда Фостер тыкал пальцем в клавиши, тщетно пытаясь записать мелодию.

— Позвольте вам помочь, мистер Фостер, — сказала она. Она понимающим взглядом окинула пачку исписанных листков.

— Я… нет, спасибо, — ответил Фостер.

— У вас не ладится с записью? — спросила она и улыбнулась. — Так бывает со многими композиторами. Они пишут на слух, но не могут отличить соль от ля.

— Вот как! — пробормотал Фостер.

Девушка внимательно на него посмотрела.

— Давайте сделаем так: вы мне наиграете, а я запишу. Фостер очень старался, но у него ничего не вышло. Наконец он взял бумажку, на которой были записаны стихи, и принялся напевать их.

— Прекрасно, — сказала Лоис. — Вы просто пойте, а мелодию запишу я.

У Фостера был чистый голос, и он обнаружил, что он на удивление прекрасно помнит исполнение меломана. Он спел песню, и Лоис принялась наигрывать ее на пианино, а Фостер стал поправлять ее. По крайней мере, он мог сказать, что верно, а что неверно. Лоис же, с самого рождения жившая в мире музыки, без всякого труда перенесла песню на бумагу.

Песня привела ее в восторг.

— Просто прекрасно! — сказала она. — Это нечто поистине новое. Мистер Фостер, вы просто молодец, не хуже Моцарта, честное слово. Я прямо сейчас отнесу ее боссу. Обычно мы не торопимся, но этот ваш первый опыт очень удачен.

Галиаферро песня понравилась. Он сделал несколько метких замечаний, которые Фостер с помощью Лоис перевел на нотную бумагу. Потом шеф пригласил других песенников послушать опус Фостера.

— Я хочу, чтобы вы услышали то, что хорошо, — сказал им Галиаферро. — Это моя новая находка. Он вам покажет, как надо работать. Я думаю, что мы должны влить в свои жилы свежую кровь, — закончил он своим мрачным голосом, обводя глазами поверженных в прах песенников.

Но у самого Фостера внутри все дрожало: он знал, что эта песня вполне могла оказаться плагиатом. Он так и ждал, что кто-нибудь из слушателей крикнет:

— Эта ваша новая находка свистнула песню у Верила!.. Или у Гершвина, или у Гармонштейна, — все было возможно.

Но никто его не уличил, песня действительно была новой. Она установила за Фостером репутацию человека, опасного вдвойне: он написал и музыку, и стихи.

Успех был полный.

Теперь каждый вечер он проделывал одно и то же: в одиночку отправлялся в бар в нижнем городе, и автомат помогал ему написать песню. Казалось, он в точности знал, что именно нужно. Взамен он просил очень мало. С непрошеной верностью он награждал его «Сигаретой» и "Двумя флагами", а иногда играл любовные песни, звучавшие в ушах и в сердце Фостера. Это были серенады в его честь.

Иногда Фостеру казалось, что он сходит с ума.

Шли недели. Всю предварительную работу Фостер проделывал в маленьком баре, а позже заканчивал ее с помощью секретарши. Он начал замечать, что она потрясающе хорошенькая девушка с прелестными глазами и губами. Лоис, казалось, была настроена к нему дружелюбно, но пока что Фостер воздерживался от каких-либо определенных действий.

Он все еще чувствовал себя неуверенно.

Однако он цвел, как роза. Счет его быстро рос, он стал гораздо лучше выглядеть, меньше пил и каждый вечер посещал бар нижнего города. Однажды он обратился к Остину с вопросом:

— Откуда взялся этот меломан?

— Не знаю, — ответил Остин, — когда я сюда пришел, он уже здесь стоял.

— А кто заряжает его пластинками?

— Компания, полагаю.

— Ты когда-нибудь видел, как это делается? Остин задумался.

— Не могу такого припомнить. Наверное, служащие приходят в часы работы другого бармена. Впрочем, репертуар меняется каждый день. Обслуживание на уровне.

Фостер сделал пометку в блокноте: спросить у другого бармена. Но сделать он этого не успел, ибо на следующий день поцеловал Лоис Кеннеди.

Это было ошибкой, и не просто ошибкой, а началом катастрофы. Вечером они с Лоис медленно ехали вдоль Сансет-стрит, говоря о жизни и о музыке.

— Я хочу, чтобы мы куда-нибудь пошли, — сказал Фостер, — я хочу, чтобы мы поехали куда-нибудь вместе.

— Милый, — сказала Лоис.

Фостер остановил машину и поцеловал Лоис.

— В честь этого нужно выпить еще, — сказал он. — Есть тут поблизости бар?

На землю опустилась ночь. Фостер сам не сознавал, в каком он все время находился напряжении. Теперь оно исчезло. Было так чудесно держать Лоис в объятиях, целовать ее, ощущать прикосновение ее волос к своей щеке. Все виделось ему в розовом цвете.

Сквозь розовую дымку внезапно возникло лицо Остина.

Фостер моргнул. Он сидел в кабине, а рядом с ним сидела Лоис. Его рука была обвита вокруг ее талии, и он вроде бы только что ее целовал.

— Остин, — сказал он, — сколько времени мы здесь?

— Около часа. Разве вы не помните, мистер Фостер?

— Дорогой… — прошептала Лоис, теснее прижимаясь к нему.

Фостер попытался собраться с мыслями. Это оказалось нелегким делом.

— Лоис, — сказал наконец он, — я должен написать следующую песню.

— С этим можно подождать.

— Нет. Пламенную песню. Галиаферро хочет получить ее к пятнице.

— Еще четыре дня…

— Но я здесь, и могу получить песню, — сказал Фостер со свойственной пьяным настойчивостью.

Он встал.

— Поцелуй меня, — пробормотала Лоис, цепляясь за него. Он повиновался, хотя у него было чувство, что ему следует заняться более важными делами. Потом он направился к меломану.

— Привет, — сказал он.

Он погладил его по гладкой сверкающей панели.

— Я вернулся. Пьяный вот, правда, но это ничего. Давай сотворим песенку.

Меломан молчал. Фостер почувствовал, как Лоис коснулась его руки.

— Идемте! Нам не нужна музыка.

— Подожди минутку, моя радость. Меломан молчал.

— Понял! — со смехом произнес Фостер. Он вытащил пригоршню мелочи, сунул монетку в отверстие и потянул за рычаг.

Все оставалось по-прежнему.

— Что же это с ним приключилось? — пробормотал Фостер. — Мне нужна к пятнице песня.

Он подумал, что не знает многих вещей из того, что ему необходимо знать. Немота автомата озадачила его.

Внезапно в его памяти всплыло событие, происшедшее несколько недель тому назад. Блондин напал на автомат с топором, но лишь получил шок. Этот блондин, припомнил он, любил часами сидеть тут тет-а-тет с автоматом.

— Кретин! — медленно проговорил Фостер. Лоис поинтересовалась, в чем дело.

— Мне следовало проверить это раньше, — ответил он ей. — Может быть, я смогу узнать… О, ничего страшного, Лоис. Так, пустяки.

Потом он отправился за сведениями к Остину. Остин сообщил ему имя блондина, и через час Фостер разыскал его в больнице. Молодой человек лежал на белой больничной кровати. Лицо его под потускневшими белокурыми волосами было измученным.

Фостеру пришлось долго лгать, прежде чем ему разрешили пройти в эту палату. Теперь он сидел, смотрел и чувствовал, как вопросы замирают у него на губах, прежде чем он успевал их задавать.

Когда же он наконец упомянул о меломане, дело пошло легче. Ему осталось лишь сидеть и слушать.

— Меня вынесли из бара на носилках, — сказал блондин. — Потом встречную машину занесло, и она налетела прямо на меня. Я не почувствовал боли. Я и сейчас ничего не чувствую. За рулем была девушка… Она сказала, что слышала, будто кто-то выкрикнул ее имя — Хло. Это так ее удивило, что она потеряла контроль над управлением и налетела на меня… Вы знаете, кто кричал «Хло», не так ли?

Фостер откинулся на спинку стула. Где-то в глубине его мозга гнездилось смутное воспоминание: меломан заиграл «Хло», и звук, должно быть, был включен на полную мощность, потому что какое-то время песня просто гремела…

— Я парализован, — сказал блондин. — Я умираю. Так мне и надо! Она мстительная и очень хитрая!

— Она?

— Шпионка. Может быть, все эти технические приспособления только маски для тех вещей, кому мы доверяем. Не знаю. Меломан в баре — лишь маска. Он живой. Нет, не он! Она! Да, да, это она!

— Кто поставил ее туда? — спросил блондин то, о чем хотел узнать и Фостер. — Кто это «они»? Люди из другого мира? Из другого времени? Марсиане? Им нужна информация о нас, держу пари, но они сами появляться не осмеливаются. Они пользуются приборами, которым мы доверяем, чтобы они шпионили за нами. Только эта несколько вышла из-под контроля. Она более ловкая, чем другие.

Он с беспокойством пошевелил головой. Взгляд его лихорадочно горящих глаз устремился на маленький приемничек, стоявший возле кровати.

— Даже этот! — прошептал он. — Действительно ли это радио? Или это один из их замаскированных приборов, шпионящих за нами?

Голова его упала на подушку.

— Некоторое время назад я начал понимать, — слабым голосом продолжал молодой человек. — Она вкладывала мне в голову различные идеи и не раз вытаскивала меня из беды. Теперь она этого не сделает. Она мне не простит. О, она наделена женскими качествами, в этом сомнений нет. Раз я ей неугодил, я человек конченый. Она хитра, слишком хитра для коробки с музыкой. Механический мозг?.. Или же… не знаю.

Теперь я уже никогда не узнаю. Очень скоро я умру, так будет лучше для меня. Вошла сестра.

Джерри Фостера бил озноб. К тому же он был выпивши. Когда он возвращался, Мейн-стрит была яркой и шумной, но пока он решал, что ему делать, наступила ночь, и тишина разлилась по улицам бок о бок с темнотой. Свет уличных фонарей был неважным помощником.

— Будь я трезв, я бы в это не поверил, — прошептал он. Он вслушивался в гулкий звук своих шагов.

— Но сейчас я верю… Мне нужно договориться с этой… с автоматом!

Какая-то часть его сознания привела его в переулок, какая-то — велела разбить окно, накрыв стекло пальто для смягчения звука, и та же усиленно работавшая трезвая часть мозга провела его через темную кухню во вращающиеся двери.

Он очутился в баре. Кабинки стояли пустыми. Слабый свет уличных фонарей пробивался через опущенные венецианские жалюзи.

У стены высился темный и молчаливый силуэт автомата. Таким он и оставался, молчаливым и внемлющим. Даже когда Фостер опустил в него монетку, все осталось по-прежнему.

Штепсель был в розетке, рычаг нажат, но все это не играло никакой роли.

— Послушай, — сказал Фостер. — Я был пьян. Это просто какое-то безумие. Этого не может быть. Ты ведь не живой. Или живой? Это ты уложил в больницу парня, которого я навещал?

Было темно и холодно, у зеркальной стены, за стойкой, сверкали бутылки. Фостер подошел и открыл одну из них. Он глотнул виски прямо из горлышка.

Через некоторое время ему перестало казаться таким уж чудовищным, что он стоит и спорит с меломаном.

— Значит, ты женщина, — сказал он. — Завтра я принесу тебе цветы. Я, кажется, начинаю понимать! Конечно, я понимаю! Я не могу писать песни один. Не могу! Помоги мне! Я никогда больше не посмотрю на другую девушку!

Он снова отхлебнул из бутылки.

— Ты просто в дурном настроении, — сказал он. — Хватит, перестань. Ты же любишь меня. Ты же знаешь, что это так! С ума можно сойти!

Бутылка исчезла каким-то таинственным образом, он пошел за другой.

С уверенностью, от которой кровь застывала у него в жилах, он понял, что в комнате есть кто-то еще. Там, где он стоял, было совсем темно.

Он перевел взгляд на вновь вошедших, и это было единственное его движение.

Тех, других, было двое, и они не были людьми.

Двигаясь каким-то неописуемым образом, они оказались возле меломана. Один из них вытащил из него маленький сверкающий цилиндрик.

Фостер стоял, обливаясь потом. Он мог слушать их мысли.

— Данные за последние двадцать четыре часа по земному времени. Заложи новое записывающее устройство и поменяй пластинки.

Фостер следил за тем, как они меняют пластинки. Остин сказал, что диски заменяются ежедневно, а блондин, умирающий в больнице, говорил что-то другое. Это не могло быть явью. Существа, на которых он смотрел, не могут существовать. Они расплывались перед его глазами.

— Здесь человек, — подумал один из них. — Он нас видит. Лучше устранить его.

Распластавшиеся нечеловеческие фигуры направились к нему. Фостер силился закричать, нырнул под стойку и кинулся к автомату. Обняв его неподвижный корпус, он взмолился:

— Останови их! Не дай им меня убить!

Теперь он не мог видеть существ, но знал, что они за его спиной. Ужас обострил все его чувства. Название одной из песен всплыло перед его глазами. Он нажал на клавишу возле слов: "Люби меня вечно".

Что-то коснулось его плеча, сжало и потащило назад.

В меломане вспыхнул свет. Закрутилась пластинка, игла заплясала на ее черной поверхности.

"Ты умрешь, и я буду рада. Вот, мошенник, тебе и награда", — играл автомат.

Назови его демоном

Сын несущего расходы

Зеленый Человек взбирался на гладкую гору, волосатые мордочки гномов смотрели на него из трещин. Это был лишь один шаг бесконечной, волнующей одиссеи Зеленого Человека. Он пережил уже так много приключений — в Огненной Стране, среди Измерительных Изменений, в Городе Обезьян, не перестававших глумливо улыбаться, пока их волосатые пальцы неумело обращались со смертоносными лучами. Тролли знали толк в магии и пытались остановить Зеленого Человека заклинаниями. Маленькие силовые вихри крутились под ногами, пытаясь заставить споткнуться Зеленого Человека, высокого, с превосходно развитой мускулатурой, красивого, как Бог, безволосого с головы до ног, сверкающего бледно-зеленым. Вихри образовывали завораживающие фигуры.

Если двигаться осторожно и медленно, особенно тщательно избегая бледно-желтых, то пройти среди них можно.

А волосатые гномы следили из поросших травой трещин злыми и завистливыми глазами.

Эл Букхалтер, недавно достигший солидного возраста, выражавшегося в полных восьми годах, разлегся под деревом, жуя травинку. Он был так глубоко погружен в свои мечты, что его отцу пришлось слегка подтолкнуть его в бок, прежде чем в полуоткрытых глазах отразилось понимание.

День очень подходил для мечтаний — горячее солнце и прохладный ветерок, дующий с востока, с белых пиков Сьерры. Потоки воздуха несли с собой характерный запах травы. Эд Букхалтер был рад тому, что его сын принадлежит ко второму поколению со времени Взрыва. Сам он был рожден через десять лет после того, как упала последняя бомба, но и воспоминания, полученные из вторых рук, тоже могут быть достаточно страшными.

— Хелло, Эл, — сказал он.

Мальчик одарил его кротко-терпеливым взглядом из-под полуоткрытых век.

— Привет, папа.

— Хочешь поехать со мной в нижний город?

— Нет, — ответил Эл, выйдя на миг из своего ступора.

Эд Букхалтер поднял красиво очерченные брови и хотел уйти, но вдруг у него появился импульс сделать то, что он редко позволял себе делать, без разрешения другой стороны: воспользоваться своей телепатической силой, чтобы заглянуть в сознание Эла. Он отметил, что там царит некоторое колебание, отражающее его неуверенность, несмотря на то что Эл уже почти преодолел злобную нечеловеческую бесформенность младенческой психики. Было время, когда эта чуждость шокировала разум Эда. Букхалтер припомнил несколько неудавшихся экспериментов, проделанных им еще до рождения Эла.

Некоторые будущие отцы смогли устоять перед искушением эксперимента с эмбриональным мозгом, но Букхалтеру они вернули кошмары, не виденные им с юности. В них присутствовали огромные перекатывающиеся массы, взвившаяся пустота и прочее. Предродовые воспоминания были бессмысленны, и лучше было оставлять их на рассмотрение мнемонических психологов.

Но теперь Эл повзрослел, и мечты его, как и следовало ожидать, имели яркую окраску. Воспрянувший духом Букхалтер решил, что он выполнил свою миссию наставника, и оставил своего сына мечтать и жевать травинку.

Все же он ощутил легкую печаль и боль, бесполезное сожаление о том, что все это безнадежно, потому что сама жизнь бесконечно сложна. Конфликт, конкуренция — эти понятия не исчезли и после окончания войны. Попытка приспособиться к кому-либо из окружающих влекла за собой конфликт, спор, дуэль. Проблема контакта с Элом представляла двойную трудность — ведь между мозгом Болди не было стен.

Шагая по каучуковой дороге, ведущей к центру города, Букхалтер невесело улыбался и часто проводил рукой по хорошо сидевшему парику. Незнакомые люди удивлялись, когда узнавали, что он Болди[2] — телепат. На него смотрели с любопытством, но вежливость не позволяла им расспрашивать, как он стал уродом, хотя они явно думали именно об этом.

Букхалтеру, знакомому с тонкостями дипломатии, приходилось самому заговаривать об этом:

— Мои родные жили после Взрыва под Чикаго.

— О!

Пауза.

— Я слышал, именно поэтому многие… Пауза.

— … стали уродами или мутантами. Да, это так. И я все еще не знаю, к какой категории принадлежу, — добавлял он с обезоруживающей откровенностью.

— Вы не урод! — протестовали слушатели, впрочем, не слишком энергично.

— Из зон, подвергшихся радиации, вышли самые странные образцы. Со спермоплазмой произошли удивительные вещи. Большая их часть вымерла: они были не способны к воспроизведению. Но некоторые и сейчас еще встречаются в санаториях и интернатах. Двухголовые, например.

— Вы хотите сказать, что можете читать у меня в мозгу… прямо сейчас? — взволнованно допытывался слушатель.

— Могу, но не делаю этого, это тяжелая работа, кроме тех случаев, когда имеешь дело с другим телепатом. А мы, Болди, просто этого не делаем, и все. Человек, обладающий развитой мускулатурой, превышающей нормальное развитие, не станет ходить повсюду и сбивать людей с ног. Он не будет нападать, если только его не вынудят к этому обстоятельства. Болди всегда чувствует скрытую опасность: закон Линча. А умные Болди не позволяют себе даже намекнуть на то, что обладают экстрачувством. Они просто говорят, что отличаются от других, и это достаточно.

Но всегда возникал — хотя и не всегда высказывался — один вопрос:

— Если бы я был телепатом, то… Сколько вы получаете в год?

Ответ удивлял их. Умеющий читать в умах наверняка мог бы составить себе состояние, если бы захотел. Так почему же тогда Эд Букхалтер оставался экспертом по семантике в Моддок Паблиш Таун, если поездка в один из научных городов могла бы позволить ему овладеть тайнами, которые могли принести состояние.

Этому была веская причина. Частью ее являлся инстинкт самосохранения. Потому-то Букхалтер и многие подобные ему носили парики. Впрочем, было много Болди, которые этого не делали.

Моддок и Пуэбло были города-близнецы, располагавшиеся за горным хребтом, к югу от равнины, на которой находился Денвер. Пуэбло имел в своем распоряжении фотоавтоматы и печатные машины, которые превращали рукописи в книги, после того как с ними заканчивали работать специалисты по семантике из Моддока.

Олфилд, директор издательства, уже неделю требовал рукопись «Психоистории», подготовленную неким Кейли из Нью-Йорка, который слишком увлекался эмоциональной стороной в ущерб ясности изложения. Трудность состояла в том, что автор не доверял Букхалтеру, и тот, не будучи ни психологом, ни священником, вынужден был сделаться на время тем и другим — по секрету от сбитого с толку автора "Психоистории".

Неуклюжее здание издательства располагалось в нижней части города и более походило на якорь спасения, чем на что-либо более утилитарное. Но это было оправданно: среди авторов попадались странные люди, и их часто приходилось подталкивать к тому, чтобы они прошли курс гидротерапии, прежде чем они смогут начать работу с семантическим экспертом и войти в надлежащую форму. Никто не собирался их кусать, но они этого не понимали и либо забивались в страхе в угол, либо шли напролом, отстаивая язык, которого почти никто не понимал. Джим Кейли, автор «Психоистории», не подходил ни к одной из указанных групп. Просто он был поставлен в тупик натиском собственного исследования. Его личная история определяла его эмоциональную включенность в прошлое, а когда имеешь дело с человеком подобного типа, такое обстоятельство нельзя сбрасывать со счетов.

Доктор Мун, сидевший в правлении, расположился возле южного входа и ел яблоко, аккуратно отрезая от него кусочки кинжалом с серебряной рукояткой. Мун был толстым, маленьким и бесформенным. Волос у него было немного, но он не был телепатом (у Болди волос не было совсем). Проглотив кусочек яблока, Мун махнул рукой Букхалтеру.

— Эд, я хочу с тобой поговорить.

Букхалтер послушно остановился и присел. Твердо выработанная привычка заставила его сделать это: Болди по очевидным причинам никогда не стоят, когда сидят нетелепаты. Глаза их встретились на одном уровне.

— Что случилось? — спросил Букхалтер.

— Вчера в магазин привезли яблоки «шаста». Вот, попробуй. Нужно сказать Этель, чтобы она купила, пока их не разобрали.

Мун наблюдал за тем, как его собеседник пробует и одобрительно кивает.

— Хорошо. Я ей скажу. Впрочем, сегодня наш ковтер не работает — Этель нажала не на ту кнопку.

— Вот вам и гарантия, — с горечью сказал Мун. — Сейчас Хурон выпускает неплохие модели. Я получаю новый из Мичигана. Послушай, сегодня утром мне звонили из Пуэбло насчет книги Кейли. Олфилд просит прислать хотя бы несколько глав.

Букхалтер покачал головой.

— Не думаю, что это возможно. Как раз в самом начале есть такие абстрактные куски, на которые необходимо пролить свет, а Кейли…

Он колебался.

— Что?

Букхалтер подумал об эдиповом комплексе, обнаруженном им в разуме Кейли. Это было свято, хотя и мешало Кейли интерпретировать Дариуса с холодной логикой.

— Процесс мышления сводит его с ума. Я не могу это игнорировать. Вчера я пробовал почитать книгу трем различным слушателям и получил три разные реакции. Пока что «Психоистория» — все для всех. Критики разнесут нас, если мы выпустим книгу в таком виде. Не мог бы ты еще немного попридержать Олфилда?

— Попробую, — с сомнением проговорил Мун. — У меня есть субъективный роман, с которым я мог бы быстро разобраться. Слегка прикрытый эротизм, но безобидный. Кроме того, с семантической точки зрения он о'кей. Мы придерживали его для художника, но можно пустить на это дело Дьюмена. Пожалуй, я это сделаю: перепасую рукопись в Пуэбло, потом займемся оформлением. Веселенькая у вас жизнь, Эд.

— Даже чересчур, — ответил Букхалтер.

Он попрощался и отправился на поиски Кейли, который отдыхал в одном из соляриев.

Это был высокий худощавый человек с озабоченным лицом и растерянным видом черепахи, потерявшей свой панцирь. Он лежал на эластичной и упругой кушетке, прямые лучи солнца поливали его сверху, в то время как отраженные лучи грели его снизу — через отражающее зеркало. Букхалтер стянул с себя шорты и опустился на сватер подле Кейли. Автор бросил взгляд на безволосую грудь, и в мозгу у него возникли обрывки фраз: "Болди… никакого уединения. Не его дело… фальшивые брови и ресницы… он еще…" Далее шло нечто вовсе невразумительное.

Букхалтер дипломатично нажал кнопку, и на экране над ним появилась страница «Психоистории», увеличенная и легко читаемая.

Кейли изучил страницу. Она была исчеркана пометками; сделанными читателями, которые Букхалтер определил как различные реакции на то, что должно было восприниматься однозначно.

Трое читателей предлагали три различные интерпретации одного и того же параграфа. Оставалось выяснить, что имел в виду автор. Букхалтер осторожно прикоснулся к его сознанию, ощутив присутствие ненужных барьеров, выставленных против возможного вторжения, безумных баррикад, через которые его мысленный взор перемахнул, подобно легкому ветру: ни один обычный человек не мог выставить против Болди эффективную преграду. Сам же он мог легко защититься от вторжения других телепатов.

Существовало психическое селекторное кольцо… Вот оно! Но какое сложное, запутанное… «Дариус» — это было не просто слово, не просто картина. Это была поистине вторая жизнь, но рассеянная, фрагментарная. Запахи и звуки, воспоминания и эмоциональные реакции, восхищение и ненависть — черный торнадо, пахнувший сосной, рвущийся через континенты Европы и Азии. Вот запах сосны стал сильнее… чувство унижения, воспоминание о боли, горящие бессилием глаза…

Вон!

Букхалтер выключил диктофон и лег на спину, глядя вверх сквозь темные защитные очки.

— Я вышел сразу, как только вы меня предупредили, — сказал он. — Я сейчас вне.

— Спасибо, — сказал Кейли, тяжело дыша. — Извините меня, пожалуйста! Почему вы не вызываете меня на поединок?

— Я не хочу поединка, — сказал Букхалтер. — Я никогда в жизни не обагрял кровью кинжал. Кроме того, я вас понимаю. Видите ли, это моя работа, мистер Кейли, я узнаю про вас множество вещей… которые снова забыл.

— Я полагаю, что ваше вторжение… Сколько бы я ни убеждал себя, что все это неважно, но мой внутренний мир…

— Мы должны испробовать разные подходы, — прервал его Букхалтер, пока не найдем такой, который не являлся бы слишком личным. К примеру, я хочу вас спросить, как вы относитесь к Дариусу?

Восхищение и запах сосны…

— Я вне, — спохватился Букхалтер.

— Спасибо, — пробормотал Кейли, отвернувшись от собеседника. Некоторое время спустя он сказал:

— Смешно! Я имею в виду, смешно отворачиваться. Но вы не должны видеть мое лицо и знать, о чем я думаю.

— Вам следовало бы настроиться на дружественный лад ко мне, — заметил Букхалтер.

— Я тоже так думаю. Но мне приходилось встречать Болди, которые были… которые мне не нравились.

— Да, такие есть. Я знаю. Те, что не носят париков. Кейли сказал:

— Они читают в сознании и ошеломляют просто ради забавы. Их следует… лучше учить.

Букхалтер моргнул.

— Так получается, мистер Кейли. У Болди тоже есть свои проблемы. Нужно уметь ориентироваться в мире, который не является телепатическим. Я думаю, многие Болди считают, что их возможности используются недостаточно. Есть работы, которые люди, подобные мне… используют для…

— "Люди!" — он уловил эту мыслительную реакцию Кейли, но проигнорировал ее, и его лицо сохранило обычное выражение. Он продолжал:

— Семантика всегда была проблемой, даже в странах, где говорят на одном языке. Квалифицированный Болди — хороший переводчик. И хотя Болди не служат в сыскной полиции, но вместе с полицией они работают часто. Это все равно как быть машиной, которая может выполнять лишь несколько операций.

— На несколько операций больше, чем может человек, — сказал Кейли.

"Конечно, — подумал Букхалтер, — если бы мы могли соревноваться на равных с нетелепатическим человечеством. Но стал бы слепой доверять зрячему? Сел бы играть с ним в покер?" Чувство горечи внезапно стало так сильно, что Букхалтер даже почувствовал во рту его привкус. Где же выход? Резервация для Болди? Стала бы нация слепых доверять нации зрячих? Или попыталась бы централизировать — лечение, системы контроля, — что сделало бы неизбежной войну.

Он вспомнил и нейтрализацию Рэд Вэнк.

Город рос, и вместе с ним росло личное достоинство. Невозможно было поднять голову, чтобы не схватиться при этом за рукоять кинжала у пояса. Таким же образом тысячи маленьких городков неустойчивой цивилизации в Хуроне и Мичигане, сельскохозяйственное производство в Ханое и Диего, текстильная промышленность и образование, искусство и медицина — каждый маленький городок держал под прицелом остальные. Научные и исследовательские центры были немного больше. Никто не возражал против этого, ибо технический персонал никогда не ввязывался в войну, кроме как под нажимом. Но в некоторых городах было не более нескольких сотен семей. Едва лишь городок выказывал признаки того, что собирается перерасти в город — от него, вдруг, к столице, а от нее — к Империи, — он сразу расформировывался. Может, Рэд Вэнк был просто ошибкой?

Гипотетически такое устройство было совершенным. С точки зрения социологии оно было возможным, но требовало необходимых изменений. Существовали подсознательные головорезы. По мере увеличения децентрализации нужно было все более пристально следить за соблюдением прав граждан. И люди узнавали.

Они узнавали, что валютная система базируется лучше всего на товарообмене.

Они узнавали, что такое полет. Никто больше не пользовался наземными машинами. Они узнали много нового, но они не забыли Взрыв, и в тайниках возле каждого города были спрятаны бомбы, которые могли полностью и самым фантастическим образом истребить город, как истребляли их во времена Взрыва.

Каждый знал, как делать эти бомбы. Устройство их было великолепным и простым.

Ингредиенты можно было найти везде и подвергнуть несложной обработке. Потом нужно было подняться на геликоптере, бросить вниз гигантских размеров яйцо — и дело сделано.

Кроме кучки недовольных, плохо приспосабливающихся людей, которые имеются в каждой расе, никто не сопротивлялся.

Кочевые племена никогда не устраивали набегов и никогда не объединялись в большие группы перед страхом уничтожения.

Ремесленники до определенной степени тоже приспособились, правда, не слишком хорошо, но они не являлись антисоциальным слоем и поэтому жили там, где хотели, и писали, рисовали, сочиняли музыку, уходили в свои собственные, ими же созданные миры. Ученые, чья приспособленность тоже не являлась полной, удалились в более крупные города, организовав маленькие, изолированные мирки и полностью погрузившись в науку.

А Болди — они находили работу там, где могли.

Нетелепаты видели мир почти таким же, каким его видел Букхалтер. Он был сверхнормально чувствителен ко всему, что касалось нормальных людей, он был очень тесно связан с ценностями человеческой расы — и это, несомненно, потому, что он видел человека не только в обычных измерениях. В какой-то степени — и это было неизбежным — он смотрел на людей извне.

И все же он был человеком. Барьер, воздвигнутый телепатией между ним и обычными людьми, делал их подозрительными по отношению к нему — даже более подозрительными, чем если бы он был существом с двумя головами — тогда бы они могли хотя бы испытывать к нему жалость. А так…

Он перестроил сканнер, и над ним возникла новая страница рукописи.

— Скажите, когда, — обратился он к Кейли. Кейли пригладил седые волосы.

— Я чувствую себя сплошным комком нервов, — сказал он. — В конце концов, правя материал, я все время нахожусь в непреходящем напряжении.

— Мы всегда можем отложить публикацию.

Букхалтер бросил это замечание нарочно небрежным тоном и обрадовался, что Кейли не клюнул на него. Самому ему вовсе не хотелось промедления.

— Нет, я хотел бы закончить сейчас.

— Психологическое освобождение?..

— Лучше быть психологом, но не…

— Вы хотите сказать "не Болди". Вы же знаете, что у многих психологов Болди служат в качестве помощников, и результаты получаются неплохие.

Кейли выпустил клуб табачного дыма и медленно затянулся вновь.

— Я полагаю… у меня было не очень много контактов с Болди. Хотя в некотором смысле — излишне много. Мне приходилось встречаться с ними в лечебнице. Я не обидел вас?

— Нет, — ответил Букхалтер. — Каждая мутация совершается слишком близко от пределов разумного. Бывает множество неудач. Жестокая радиация дала лишь один вид истинной мутации: безволосых телепатов. Но не все из них пошли по верному пути. Мозг — прибор странный, как вам известно. Фигурально выражаясь, он подобен коллоидному балансированию на острие булавки. Если есть хоть какой-то прок, телепатия непременно должна увеличить его до гигантских размеров. Поэтому Взрыв стал причиной такого огромного количества изменений психики. И не только среди Болди, но и среди других мутаций, возникших позднее. Исключение составляет тот факт, что у Болди почти всегда развивалась паранойя.

— И дементиа проекус, — сказал Кейли.

Он находил облегчение в том, что теперь центром внимания стал Букхалтер, а не он.

— Да, и дементиа проекус. Когда смущенный разум приобретает телепатический инстинкт, он не может справиться с ним полностью. Имеет место дезориентация. Параноическая группа удалилась в свой собственный мир, и дементиа проекус просто не подозревают о том, что этот мир существует. Есть отклонения, но я думаю, что основа такова.

— Это звучит пугающе, — задумчиво проговорил Букхалтер. — Я думаю, мы должны ассимилироваться. Просто было еще мало времени. Мы специализируемся определенным образом, и в некоторых работах мы можем быть полезны.

— Если пребывание здесь удовлетворяет вас. Болди, которые не носят париков…

— У них такой плохой характер, что все они неизбежно будут убиты на дуэлях, — улыбнулся Букхалтер. — Впрочем, не велика потеря. Мы, оставшиеся, получим то, что нам так необходимо: признание. Ни рога, ни копыта никому не нужны. Кейли покачал головой.

— Я рад тому, что не являюсь телепатом. Тайн мозга достаточно и так, и новые аспекты нам не нужны. Спасибо за то, что позволили мне поговорить. Я выговорился, хотя бы частично. Займемся рукописью?

— Конечно, — сказал Букхалтер. Снова над ними замелькали страницы.

Кейли теперь казался менее напряженным, мысли его стали более связными, а Букхалтер смог узнать истинный смысл многих безумных утверждений. Работа пошла легко, телепат диктовал исправления в диктофон, и лишь дважды им пришлось распутывать эмоциональные узлы.

В полдень они расстались, и Букхалтер, дружески кивнув автору, отправился в свой кабинет, где обнаружил на визоре несколько сообщений. Он прочитал их, и в его глазах появилось озабоченное выражение.

Он разговаривал с доктором Муном в кабинке для ленча. Разговор длился так долго, что только индукционные чашки поддерживали теплоту кофе. Но Букхалтер должен был обсудить не одну проблему. И он знал Муна уже давно. Толстяк был одним из немногих, у кого даже подсознательно не вызывал отвращения тот факт, что Букхалтер — Болди.

— Я никогда в жизни не дрался на дуэлях, Док. Я не могу этого допустить.

— Ты не можешь допустить обратного, Эд. Нужно ответить на вызов. Он сделан.

— Но этот парень, Рейли… Я его даже не знаю…

— Я знаю его, — сказал Мун. — У него плохой характер. Заядлый дуэлист.

Букхалтер хлопнул ладонью по столу.

— Просто смехотворно! Что же делать? Я не стану этого делать!

— Но ведь твоя жена не может с ним драться, — заметил Мун. Он строго придерживался сути дела.

— Этель прочитала мысли миссис Рейли, разболтала об этом, и Рейли попал в переделку.

— Неужели ты думаешь, что мы не понимаем опасности подобных поступков? — Тихо сказал Букхалтер. — Этель разгуливает по округе, читая чужие мысли, не больше, чем это делаю я. Это было бы фатально для нас и для других Болди.

— Только не для тех безволосых, кто не хочет носить парики. Они…

— Они идиоты, и из-за них все Болди пользуются дурной славой. Пункт первый: Этель не читает мыслей, и она не читала мыслей миссис Рейли. Пункт второй: она не болтает.

— Миссис Рейли — истеричка, в этом сомнений нет, — сказал Мун. — Об этом скандале начали говорить, и в чем бы там ни было дело, миссис Рейли вспомнила, что недавно видела Этель. Она из тех, кому непременно нужен козел отпущения. Я скорее готов предположить, что она сама и разболтала и теперь боится, что ее муж узнает об этом и обвинит ее.

— Я не собираюсь принимать вызов Рейли, — упрямо сказал Букхалтер.

— Ты должен.

— Послушай, Док, может быть…

— Что?

— Ничего. Забудь об этом. Я думаю, что у меня есть нужный ответ. И все равно выход только один: я не могу допустить дуэли. Это все.

— Ты не трус.

— Есть одно, чего боятся Болди, — сказал Букхалтер. — Это — общественное мнение. Случилось так, что я узнал, что я убью Рейли. Вот почему я ни за что на свете не соглашусь на дуэль.

Мун отпил кофе.

— Как знаешь…

— У меня другая печаль. Я размышляю над тем, не следует ли мне перевести Эла в специальную школу.

— А что с парнишкой?

— Он превращается в потенциального правонарушителя. Его учитель вызывал меня сегодня утром. Было что послушать. Эл странно себя ведет. Он позволяет себе мерзкие выходки по отношению к друзьям, если только они у него еще остались…

— Все дети жестоки.

— Дети не знают, что называется жестокостью, вот почему они жестоки. Им неведомо проникновение. Но Эл становится…

Букхалтер безнадежно махнул рукой.

— Он превращается в юного тирана. Он, похоже, ни с кем не считается, включая и учителя.

— И все же это еще нельзя считать ненормальным.

— Я не сказал тебе самого худшего. Он становится слишком эгоистичным. Я не хочу, чтобы из него получился один из Болди, не носящих париков, о которых ты только что упоминал.

Букхалтер не сказал о другой возможности — паранойе, психическом расстройстве.

— Должно быть, он набрался этих вещей где-то еще, Эд. Дома? Едва ли. Где он бывает?

— Как обычно. У него нормальное окружение.

— Я думаю, — проговорил Мун, — что у Болди больше возможностей в деле обучения молодежи. Мысленные отчеты… а?

— Да. Но… Не знаю. Беда в том, — едва слышно продолжал Букхалтер, — что я не хотел бы отличаться от других. Мы не просили, чтобы нас превращали в телепатов, может быть, все это кажется удивительным, но я личность, и у меня свой собственный микрокосмос. Люди, имеющие дело с социологией, склонны забывать об этом. Они умеют отвечать на общие вопросы, но ведь дело каждого конкретного человека — или Болди — вести свою собственную, личную битву, пока он живет. Это самое худшее: необходимость наблюдать за собой каждую секунду, приспосабливать себя к миру, который тебя не приемлет. Мун явно чувствовал себя не слишком удобно.

— Тебе немного жаль себя, Эд? Букхалтер покачал головой.

— Да, Док, но я с этим справлюсь.

— Мы справимся вместе, — сказал Мун.

Но Букхалтер не ожидал от него особой помощи. Мун с радостью оказал бы ее, но он слишком отличался от обычного человека, чтобы понять, что Болди тоже отличаются от людей. Ведь именно разницу искали люди — и находили ее.

Так или иначе, ему следовало найти решение проблемы раньше, чем он увидится с Этель. Он мог легко скрыть то, что знал, но Этель обнаружит барьер и насторожится. Их брак был почти совершенным из-за добавочного понимания, и именно оно компенсировало неизбежное, полуощутимое отчуждение от остального мира.

— Хорошо. Как насчет "Психоистории"? — спросил Мун, немного погодя.

— Лучше, чем я ожидал. Я нашел к Кейли новый подход. Когда я говорю ему о себе, то он как будто чувствует себя лучше. У него появляется больше доверия. И это позволяет ему открывать передо мной свой разум. Несмотря ни на что, мы можем подготовить для Олфилда первые главы.

— Хорошо. Все равно подгонять нас он не может. Если нас вынудят так быстро выпускать книги, то мы вполне можем вернуться к семантической неразберихе, чего мы вовсе не желаем.

— Ну ладно, — сказал Букхалтер и встал. — Я пошел. Увидимся.

— Насчет Рейли.

— Оставь это, — попросил Букхалтер.

Он отправился по адресу, указанному на визоре. Он тронул висевший на поясе кинжал. Дуэль не для Болди, но…

Мысль-приветствие возникла у него в мозгу, и он остановился перед аркой, ведущей на школьный двор, и улыбнулся Сэму Шейни, Болди из Нью-Орлеана, носившему ярко-огненный парик. Им не пришло в голову заговорить.

"Личный вопрос, касающийся психической, моральной и физической приспособленности к окружающим", — прочел Эд.

"Дело не слишком срочное. А у тебя, Букхалтер?"

На мгновение перед Букхалтером полувозник символ определения для Шейни: "Тень беды".

"Теплое дружеское желание помочь". "Связь между Болди". Букхалтер подумал: "Но куда бы я ни пошел, везде будут возникать те же подозрения. Мы — уроды".

"Больше, чем где-либо еще, — подумал Шейни. — В Моддок Тауне нас много. Люди становятся гораздо более подозрительными, когда ежедневно встречаются с нами".

"Мальчик…"

"У меня тоже неприятности, — подумал Шейни. — Это беспокоит меня. Две мои девочки…" "Нарушают правила?" "Да".

"Обычное неподчинение?"

"Не знаю. Многие из нас имеют осложнения такого рода со своими детьми".

"Вторичная характеристика мутации? Нужды второго поколения?"

"Сомнительно", — подумал Шейни.

Он мысленно нахмурился, затеняя свою концепцию неопределенным вопросом.

"Обдумаем все позже. Сейчас нужно идти".

Букхалтер вздохнул и пошел своей дорогой. Дома сосредотачивались вокруг центральных предприятий Моддока, и он пошел через парк, чтобы сократить путь.

Рейли не было дома, поэтому Букхалтер оставил это дело на потом и, бросив взгляд на часы, направился к школе. Как он и ожидал, было время перемены, и он увидел Эла, лежавшего под деревом, в то время как его товарищи играли в игру под названием "Взрыв".

Букхалтер послал свои мысли вперед.

"Зеленый Человек почти достиг вершины горы. Волосатые гномы продолжали мешать ему, но Зеленый Человек избегал всех их ловушек. Скалы были наклонены…"

— Эл!

"… Вперед. Гномы готовились…"

— Эл!

Букхалтер послал мысль вместе со словом. К такому методу прибегали очень редко, потому что ребенок практически беззащитен перед такими вторжениями.

— Хэлло, папа! — сказал Эл. Он был ничуть не обеспокоен.

— В чем дело?

— Сообщение от твоего учителя.

— Я ничего не сделал.

— Он мне все объяснил. Послушай, мальчуган, не забивай себе голову всяческими нелепостями.

— Я не забиваю.

— Ты считаешь, Болди лучше или хуже, чем не-Болди? Эл тревожно шевельнулся, но не ответил.

— Что ж, — сказал Букхалтер, — ответ двоякий: и да, и нет. И вот почему. Болди могут общаться мысленно, и они живут в мире, обитатели которого не могут этого делать.

— Они дураки, — заметил Эл.

— Не такие уж дураки, если сумели приспособиться к своему миру лучше, чем это сделал ты. Ты с таким же успехом мог сказать, что лягушки лучше рыбы, потому что они амфибии.

Букхалтер замолчал и перевел сказанное на язык телепатии.

— Ну… Я все понимаю.

— Может быть, — медленно проговорил Букхалтер, — тебе нужен хороший шлепок. О чем ты думаешь?

Эл попытался скрыть свою мысль, но Букхалтер убрал барьер, что для него было нетрудным делом. Потом он внезапно остановился. Во взгляде, которым смотрел на него Эл, не было ничего сыновьего, какой-то рыбий взгляд. Все было ясно.

— Если ты настолько эгоист, — заметил Букхалтер, — то может быть, тебе следует посмотреть на дело вот с какой стороны. Как ты думаешь, почему Болди не занимают ключевых позиций?

— Конечно, я это знаю, — выпалил Эл, — потому что они боятся.

— Чего же?

Картина была очень ясной, смесь чего-то смутно знакомого Букхалтеру.

— Не-Болди…

— Итак, если бы мы заняли положение, используя которое мы могли бы применять свои телепатические способности, не-Болди испытывали бы к нам страшную зависть, в особенности в том случае, если бы мы добились успеха. Если бы Болди изобрели когда-нибудь лучшую машину, многие сказали бы, что они украли идею из головы не-Болди. Тебе понятна мысль?

— Да, папа.

Но это было не так. Букхалтер вздохнул и отвел взгляд. Он увидел на ближайшем холме одну из девочек Шейни.

Она сидела одна. Тут и там виднелись одинокие фигуры. Далеко на востоке снежные гряды скалистых гор прочерчивали небо неровными штрихами.

— Эл, — сказал Букхалтер, — я не хочу, чтобы на твоих плечах лежала непосильная ноша. Этот мир совсем не так плох, и люди, живущие в нем, в целом милые люди. Существует закон среднего, и с нашей стороны неразумно стремиться к большему богатству или силе, потому что это вызвало бы стремление бороться с нами, что нам совсем не нужно. Никто из нас не беден. Мы находим себе работу, мы выполняем ее, мы разумно счастливы. У нас есть преимущества, которых нет у не-Болди, например в браке. Психическая интимность не менее важна, чем физическая. Но я не хочу, чтобы ты считал, будто то, что ты Болди, делает тебя Богом. Это не так. Я еще не могу, — задумчиво добавил он, — изъять из тебя эту мысль, потому что в данный момент ты слишком цепляешься за нее…

Эл глотнул и торопливо проговорил:

— Мне очень жаль. Я больше не буду.

— И, пожалуйста, не снимай парика в классе.

— Да, но… Мистер Беннинг парика не носит…

— Напомни мне, чтобы мы вместе с тобой изучили историю ношения длинных пиджаков и узких брюк, — сказал Букхалтер. — Если ты хорошенько подумаешь, то, может быть, придешь к выводу о том, что это не такое уж большое достоинство.

— Он делает деньги.

— Все их делают в этом его Главном универмаге. Но, заметь, люди, когда это возможно, не покупают у него. Именно это я и имел в виду, когда говорил о ноше. У него она есть. Имеются Болди, подобные Беннингу, Эл, но что бы он ответил тебе, если бы ты мог спросить у него, счастлив ли он? А я такую информацию получал. И не от одного из них. Во всяком случае, не только у Беннинга. Улавливаешь?

— Да, папа.

Эл казался покорным, но не более того. Букхалтер, по-прежнему взволнованный, кивнул и отошел. Проходя мимо дочки Шейни, он поймал обрывок ее мысли: "На вершине Стеклянной горы, катя камни на гномов, пока…"

Он мысленно отпрянул. То была бессознательная привычка прикасаться к чувствительному разуму. Но с детьми это было в высшей степени нечестно. В общении со взрослыми Болди такой прием означал обычное приветствие, как если бы ты прикасался к шляпе: кто отвечал, кто и нет. Мог быть установлен барьер, как преграда к дальнейшим контактам. Или же навстречу посылалась сильная и ясная мысль.

С юга появился ковтер. Это был грузовой корабль, привезший замороженные продукты из Южной Америки. Букхалтер сделал пометку: купить аргентинского мяса. Он получил новый рецепт и хотел его испробовать — мясо, жаренное на шампурах, подается с соусом. Это должно было быть приятным разнообразием после приготовленной на скорую руку еды, которой они питались всю неделю. Помидоры, красный стручковый перец… м-м-м… что еще? Ах, да!

Дуэль с Рейли. Букхалтер коснулся рукоятки кинжала и насмешливо фыркнул. Трудно было думать о дуэли серьезно, несмотря даже на то, что именно так о ней думают остальные, когда в голове у него крутилась мысль о нестандартном обеде.

Вот так оно и бывает. Истоки цивилизации катили свои волны-столетия через континенты, и каждая волна, невзирая на свою долю в общем потоке, несла в себе информацию о еде. Пусть даже ваш рост равняется тысяче футов, путь у вас разум Бога и возможности Бога — какая разница?

Люди допускают много промахов — люди, подобные Беннингу, у которого, конечно, не все дома, однако не настолько, чтобы он мог сделаться клиентом психиатрической лечебницы. Человек, отказывающийся носить парик, закрепляет за собой мнение не только как об индивидуалисте, но и эксгибиционисте. Если его безволосость не вызывает в нем стыда, зачем ему беспокоиться о том, чтобы ее скрыть?..

Кроме того, у этого человека плохой характер, и если окружающие пинают его, то это потому, что он сам напрашивается на пинки.

Что касается Эла, то малый идет по пути начинающего правонарушителя. "Такое развитие не может быть нормальным для ребенка", — подумал Букхалтер. Он не претендовал на роль эксперта, однако был сам достаточно молод, чтобы помнить годы своего формирования, и в его жизни было больше трудностей, чем в жизни Эла.

В те времена Болди были еще более непривычны и казались еще большим уродством. Не один и не два человека высказывались за то, что мутантов следует изолировать, стерилизовать или даже уничтожить.

Букхалтер вздохнул. Если бы он родился до Взрыва, все могло бы быть иным. Но можно ли об этом говорить? Можно читать об истории, но жить в ней нельзя. В будущем, возможно будут развиты телепатические библиотеки, в которых такое станет возможным. Да, существует так много возможностей и так мало таких, какие их мир готов принять.

"Люди не делают историю, — подумал Букхалтер. — Ее делает народ, а не индивидуумы".

Он снова остановился у дома Рейли. На этот раз тот оказался дома. Это был дородный, веснушчатый, косоглазый парень с огромными ручищами и, как отметил Букхалтер, прекрасной мускульной координацией. Не снимая руки с ручки голландской двери, он спросил:

— Вам кого?

— Меня зовут Букхалтер.

В глазах Рейли отразилась тревога.

— А, понимаю. Вы получили мой вызов?

— Да, — ответил Букхалтер. — Я пришел поговорить с вами об этом. Могу я войти?

— О'кей!

Он отступил в сторону, давая гостю дорогу, и через холл провел его в большую гостиную. Свет в гостиной был рассеянным, так как пробивался через мозаичное стекло.

— Хотите оттянуть время?

— Я хочу сказать вам, что вы не правы.

— Постойте! — прервал его Рейли и хлопнул в ладоши. — Моей жены сейчас нет дома, но она мне все рассказала. Мне не нравятся эти фокусы с влезанием в чужие мысли. Это как воровство. Вам бы следовало сказать своей жене, чтобы она занималась СВОИМИ делами — или держала язык за зубами.

Букхалтер терпеливо продолжил:

— Даю вам слово, Рейли, что Этель не читала мыслей вашей жены.

— Она так говорит?

— Я ее не спрашивал.

— Угу, — с торжествующим видом сказал Рейли.

— Мне это просто не нужно. Я достаточно хорошо ее знаю. Видите ли, я сам Болди.

— Я это знаю, — сказал Рейли. — Судя по тому, что мне известно, вы тоже можете сейчас читать мои мысли.

Он поколебался.

— Уходите из моего дома. Я хочу, чтобы все мое оставалось при мне. Встретимся завтра, на рассвете, если вам это подходит, а теперь уходите.

Казалось, у него было что-то на уме, какое-то странное воспоминание, о котором он не хотел говорить.

Букхалтер разумно не поддался искушению уточнить, что это было.

— Ни один Болди не стал бы…

— Уходите!

— Послушайте! В дуэли со мной у вас не будет шанса!

— Вы знаете, сколько побед я одержал? Завтра я продолжу свой счет. А теперь проваливайте. Слышите?

Букхалтер прикусил губу.

— Дружище, — сказал он, неужели вы не понимаете, что во время дуэли я мог бы читать ваши мысли?

— А мне все равно… И что?

— То, что я опередил бы любое ваше движение. Какими бы ловкими ни были ваши движения, мысленно вы будете выполнять их на долю секунды раньше, чем физически, и я узнаю обо всех ваших фокусах и слабостях. Ваша техника будет для меня открытой книгой.

Рейли покачал головой.

— Вы очень хитры, но этот трюк не пройдет. Букхалтер поколебался, принимая решение, потом отодвинул мешавший им стул.

— Вынимайте кинжал, — сказал он. — Ножны долой. Я покажу вам, что я имею в виду.

Глаза Рейли расширились.

— Вы хотите сейчас…

— Не хочу.

Букхалтер убрал еще один стул. Он вытащил свой кинжал, проверил, на месте ли безопасный зажим.

— Места здесь достаточно. Начинайте. Нахмурившись, Рейли извлек из ножен кинжал, неуверенно подержал его в руке и внезапно сделал выпад. Но Букхалтера уже не было на том месте, где он только что стоял. Он успел отскочить и сделать ответный выпад. Его кинжал был приставлен к животу Рейли.

— Вот так и кончилась бы борьба, — сказал Букхалтер. Вместо ответа Рейли неожиданным движением выбросил руку с кинжалом, так что острие того должно было оказаться у самого горла его противника. Но свободная рука Букхалтера уже была у горла. Другой рукой Букхалтер символически дважды ткнул Рейли в сердце. Веснушки ярче выступили на побледневшем лице мужчины. Но он все еще не был расположен к отступлению. Он попробовал еще несколько приемов, умных, хорошо отработанных, но потерпел неудачу — Букхалтер обезвреживал их. Левая рука Букхалтера неизменно оказывалась на месте, куда был направлен удар, раньше.

Рейли медленно опустил руку. Он облизнул губы и глотнул. Букхалтер убрал кинжал.

— Букхалтер, — сказал Рейли. — Вы сущий дьявол!

— Совсем нет. Просто я не хочу пользоваться преимуществом. Вы действительно думали, что Болди так легко вам сдастся?

— Но если вы умеете читать мысли?..

— Как вы думаете, сколько бы я протянул, если бы участвовал во всех дуэлях? Я бы только этим и занимался. Такого никто не выдержит. Я не могу участвовать в дуэлях, потому что это было бы убийством, и люди знали бы это. Я принял на себя много тумаков, проглотил множество оскорблений — только из-за этого. Теперь, если вам угодно, я готов проглотить еще одно и извиниться. Я соглашусь со всем, что вы скажете, но драться с вами на дуэли, Рейли, я не могу.

— Да, теперь я это понимаю. Я рад, что вы пришли. — Рейли все еще был бледен. — Я мог бы попасть в ловушку.

— Но не в мою, — сказал Букхалтер. — Я ни за что не стал бы драться на дуэли. Болди, да будет вам известно, не такие уж счастливчики. Они живут с наручниками на руках. Потому-то они не могут пользоваться случаем и вызывать антагонизмы у людей. Они никогда не читают мыслей, если только их не просят об этом.

— Звучит более или менее разумно. — Рейли колебался. — Послушайте, я заберу свой вызов назад. О'кей?

— Спасибо, — сказал Букхалтер.

Он протянул руку, она была принята не слишком охотно. Рейли хотелось поскорее спровадить гостя.

Тихонько насвистывая, Букхалтер отправился в издательский центр. Он не мог сказать Этель сейчас. Собственно говоря, он должен был это сделать, потому что возникавшие между ними недомолвки нарушали их телепатическую интимность. Дело было не в том, что их разумы были доступны друг другу, как открытые книги, но скорее в том, что ни один из них не ощущал барьера в сознании другого. Любопытно, что, несмотря на полную интимность, муж и жена уважали право друг друга на уединение.

Этель могла, конечно, беспокоиться, но беда уже пронеслась, и потом, она ведь тоже была Болди. В своем парике красно-каштанового цвета и со своими каштановыми ресницами она не была похожа на Болди, но ее родители жили к востоку от Сиэтла и во время Взрыва и после него — до тех пор, пока не началось тщательное исследование последствий жестокой радиации.

Ветер, несший снег, дул над Моддоком и уносился к югу по долине Ута. Букхалтер пожалел, что он не в ковтере, не плавает в огромной пустоте неба. Там, наверху, царил такой странный покой, какого ни один, даже самый тренированный, Болди не мог достичь, не погружаясь при этом в глубины хаоса. Отдельные обрывки мыслей, фрагменты подсознания всегда давали знать о себе, но в то же время, подобно шелесту иглы фонографа, не были достаточно отчетливы. Именно поэтому почти все Болди так любили летать и были превосходными пилотами. Высокие и огромные воздушные пространства были их голубыми отшельническими хижинами.

Он по-прежнему был в Моддоке и вновь переживал встречу с Кейли. Букхалтер ускорил шаги. В главном холле он встретил Муна, кратко сообщил ему о том, что насчет дуэли он уладил, и отправился своим путем, оставив толстяка смотреть ему вслед. Единственный вызов визора был от Этель. Она беспокоилась насчет Эла и хотела знать, побывал ли Букхалтер в школе. Что же, он уже побеспокоился об этом, если только мальчуган не успеет натворить с тех пор чего-нибудь еще. Букхалтер послал вызов — пока что с Элом было все в порядке.

Он нашел Кейли в солярии. Автор снова был печален. Букхалтер велел принести им бодрящие напитки, потому что в его намерения не входило поощрять подобное настроение своего собеседника. Седовласый автор был погружен в изучение селекционного исторического глобуса, в котором каждая эра освещалась по выбору.

— Посмотрите на это, — сказал он и пробежался пальцами по клавишам. — Видите, как неустойчивы границы Германии?

Они колебались, а потом полностью исчезали по мере приближения к современности.

— А Португалия? Заметили вы зоны ее влияния? Нет… Зоны уверенно сокращались от 1600 года, в то время как другие страны испускали блестящие лучи и наращивали морскую мощь.

Букхалтер отпил из стакана.

— Не многое осталось от этого могущества.

— Нет, с тех пор как… Что случилось?

— О чем вы?

— Вы, кажется, взволнованы?

— Я не знал, что это заметно, — сухо сказал Букхалтер. — Я только что нашел способ избавиться от дуэли.

— Вот обычай, всегда казавшийся мне бессмысленным, — сказал Кейли. — Как вам это удалось?

Букхалтер объяснил, и писатель возмущенно фыркнул:

— Какой позор для нас! В конце концов, быть Болди не такое уж большое преимущество.

— Напротив, все время возникают осложнения. Повинуясь импульсу, Букхалтер рассказал о своем сыне.

— Вы понимаете мою точку зрения? Я не знаю в конечном итоге, какой стандарт применим к юному Болди. Он продукт мутации, а мутация телепатов еще не завершилась. Мы не можем найти способа контроля, потому что гвинейские поросята и кролики не будут превосходить телепатов. Вы же знаете, что это уже пробовали. И… Дело в том, что дети Болди нуждаются в особом обучении, чтобы они могли сами справляться с собой, когда достигнут зрелости.

— Вы, похоже, приспособились очень хорошо.

— Я учился. Все экстрасенсорные Болди должны это делать. Мы покупаем для своих соплеменников безопасность тем, что забываем о некоторых своих преимуществах. Мы заложники судьбы. Но некоторым образом мы получаем удовлетворение. Мы участвуем в создании благ будущего — негативных благ, собственно говоря, ибо мы просим только о том, чтобы нас поняли и приняли такими, какие мы есть. Поэтому мы вынуждены отвергать многие блага, которые предлагает нам настоящее. Пусть судьба примет от нас эту дань и принесет нам умиротворение.

— Вы несете расходы и распоряжаетесь собой, — сказал Кейли.

— Да, мы все несем расходы. Болди, как группа, я имею в виду. И наши дети. Вот таким образом все и балансируется: мы, по сути дела, платим сами себе. Если бы я захотел извлечь нечестные преимущества из моих телепатических возможностей, мой сын не прожил бы долго. Болди были бы стерты с лица Земли. Эл должен это знать, а он становится очень антагонистичным.

— Все дети антисоциальны, — сказал Кейли. — Они индивидуалисты в высшей степени. Я думаю, что единственная причина для беспокойства могла бы возникнуть в том случае, если бы отклонения мальчика от нормы были бы связаны с его телепатическими ощущениями.

— В этом что-то есть…

Букхалтер осторожно коснулся разума своего собеседника и обнаружил, что антагонизм значительно ослабел. Он улыбнулся про себя и продолжал говорить о собственных сложностях.

— Отец остается отцом. А взрослый Болди должен быть очень приспособлен к окружающему, иначе он погибнет.

— Окружение так же важно, как и наследственность. Одно зависит от другого. Если ребенок правильно воспитан, у него не будет много неприятностей — если только в дело не вмешается наследственность.

— А что может случиться? О телепатической мутации известно очень мало. Если лысение является характеристикой второго поколения, то, может быть, в третьем или четвертом поколении проявятся еще какие-либо черты. Я часто думаю, действительна ли телепатия так уж характерна для разума.

Кейли сказал:

— Если говорить лично о себе, то у меня такой дар вызывает нервозность…

— Как у Рейли?

— Да, — сказал Кейли, но сравнение это не слишком его заинтересовало. — Во всяком случае, если мутация является ошибкой, она умрет. Она не даст значительного потомства.

— А как насчет гемофилии?

— Какое количество людей страдает гемофилией? — спросил Кейли. — Я пытаюсь смотреть на это дело глазами психоисторика. Если бы в прошлом существовали телепаты, многое могло бы обернуться по-другому.

— Откуда вы знаете, что их не было? — спросил Букхалтер. Кейли моргнул.

— Тоже верно! В средние века их называли бы колдунами или святыми. Эксперименты герцога Райна были преждевременными. Природа смотрит, как бы ей вытянуть выигрышный билет, но с первой попытки ей не всегда это удается.

— Может быть, она и сейчас этого не достигла. Возможно, телепатия лишь ступень к чему-то более значительному, например к четырехмерному сенсору.

— Для меня все это звучит слишком абстрактно.

Кейли был заинтересован и почти забыл о собственных колебаниях. Приняв Букхалтера как телепата, он преодолел свои предубеждения против телепатии, как таковой.

— В старые времена немцы тешили себя тем, что они не такие, как остальные. То же самое происходило с… Как называлась эта восточная раса? Они жили на островах, за китайским побережьем.

— Японцы, — ответил Букхалтер, у которого была хорошая память на всякие пустяки.

— Да. Они твердо знали, что являются высшей расой, потому что они — потомки богов. Они были невелики ростом, наследственность сделала их неловкими в обращении с представителями более крупных рас. Но китайцы тоже были невысокие — южные китайцы, а у них подобного барьера не было.

— Значит, окружение?

— Окружение, бывшее причиной пропаганды. Японцы взяли буддизм и переделали его в синто, приспособив к собственным нуждам. Самураи, воины-рыцари были идеалом, кодекс чести был завораживающе бестолковым. Принципом синто была война с вышестоящими и подчинение нижестоящим. Вы видели когда-нибудь ювелирные японские деревья?

— Не помню. Как они выглядели?

— Маленькие копии шпалерника, выполненные из драгоценного камня, с безделушками, свисающими с ветвей. И непременно зеркальце. Первое драгоценное дерево было сделано для того, чтобы выманивать богиню Луны из пещеры, в которой она сидела, мрачная. Похоже, что леди была так заинтригована видом безделушки и своим лицом, отражавшимся в зеркальце, что вышла из укрытия. Все принципы японцев были одеты в прелестные одеяния, такова была цель. Древние немцы делали нечто похожее. Последний немецкий диктатор — его называли Бедный Гитлер, я только забыл почему, но какая-то причина была — возродил легенду о Зигфриде. Это была рациональная паранойя. Немцы почитали домашнюю тиранию, нематеринскую, и у них были чрезвычайно крепкие семейные связи. Это перешло и на государство. Они символизировали Бедного Гитлера, как их общего Отца, вследствие чего мы неизбежно пришли к Взрыву. И, в конечном счете, к мутации.

— В результате чего появился я, — пробормотал Букхалтер. Он допил напиток. Кейли смотрел куда-то невидящим взглядом.

— Забавно, — сказал он через некоторое время. — Эта история с общим Отцом… Интересно, знаете ли вы, насколько эффективно это может влиять на людей?

Букхалтер ничего не ответил. Кейли бросил на него острый взгляд.

— В конце концов, вы — человек, и я должен извиниться перед вами, — спокойно сказал писатель.

Букхалтер улыбнулся:

— Забудьте об этом.

— Я предпочел бы не забывать, — возразил Кейли. — Я вдруг обнаружил, совершенно внезапно, что телепатическая сила не так важна. Я хочу сказать, что дело не в ней…

— Иногда людям нужны годы на то, чтобы понять то, что поняли вы, — заметил Букхалтер. — Годы жизни и работы с существом, о котором они думают лишь как о Болди.

— Знаете, что я скрывал в мыслях? — спросил Кейли.

— Нет, не знаю.

— Вы лжете, как джентльмен. Спасибо. Но я хочу сказать вам сам. Мне не важно, получили ли вы уже от моего мозга эту информацию. Я просто хочу сказать вам, повинуясь собственной воле. Мой отец — мне кажется, я его ненавижу — он был тираном, и я помню одно время, когда я был совсем ребенком, и мы жили в горах, он бил меня, и много людей видели это, — Кейли пожал плечами. — Теперь это уже не так важно.

— Я не психолог, — сказал Букхалтер. — Если вас интересует моя первая реакция, то я могу сказать, что это не важно. Вы больше не маленький мальчик, а взрослый Кейли.

— Гм. Мне кажется, я и раньше это чувствовал… насколько в самом деле это не важно. Думаю, я лишь мешаю сам себе. Что же, теперь я узнал вас лучше, Букхалтер. Вы можете… войти…

— Мы будем работать вместе, — сказал Букхалтер. Он улыбнулся.

— И вместе с Дариусом.

— Я попытаюсь сделать все свои мысли абсолютно свободными. Честно говоря, я не возражаю против того, чтобы говорить вам… ответы. Даже когда они носят чисто личный характер, — сказал Кейли.

— Проверим это. Хотите взяться за Дариуса прямо сейчас?

— О'кей, — сказал Кейли. — Взгляд его был полностью свободен от подозрений и тревог. — О Дариусе я узнал от моего отца…

Все было очень легко, эффективно. За этот день они успели сделать больше, чем за две предыдущие недели. Испытывая приятное чувство удовлетворения, Букхалтер остановился сказать доктору Муну, что лед тронулся, после чего направился к дому, обмениваясь мыслями с парой Болди, своих коллег. Скалы были залиты кровавым светом западной зари, и прохладный воздух приятно холодил щеки.

Он чувствовал себя прекрасно. Он получил доказательство того, что то, что он хотел сделать, было возможно. Кейли был твердым орешком, но… Букхалтер улыбнулся.

Этель будет довольна. В некотором смысле, ей пришлось тяжелее, чем ему. С женщинами так всегда. Мужчины страшно озабочены тем, чтобы сохранить свою независимость, которая частично исчезает, когда появляется женщина. Что же касается женщин не-Болди — что же, то обстоятельство, что Этель в конце концов была принята в клубы и женские кружки Моддока, говорит в пользу ее блестящих личных данных. Только Букхалтер знал, какое горе причиняло Этель то обстоятельство, что она была лысой. Даже ее муж никогда не видел ее без парика.

Его мысли устремились вперед, обгоняя его, в низкий, с двумя крыльями дом на холме и встретились с ее теплой мыслью.

Это было нечто большее, чем поцелуй.

Как всегда, в мысли этой присутствовало волнующее чувство ожидания, все усиливающееся, пока не раздастся звук открываемой входной двери и они не коснутся друг друга физически. "Вот, — подумал он, — ради чего я родился Болди. Это стоит потери миров".

За обедом это чувство распространилось и на Эла и сделало еду еще более вкусной, а воде придала вкус вина. Слово «дом» для телепатов имело смысл, который не-Болди не могли до конца понять, ибо он включал в себя неведомые им связи. То были мелкие, едва заметные ласки.

"Зеленый Человек спускался по Огромной Красной Ледяной Горе. Волосатые гномы пытались загарпунить его".

— Эл, — сказала Этель, — ты снова думаешь о Зеленом Человеке?

Что-то холодное, полное ненависти и вызывающее дрожь ужаса, промелькнуло в воздухе — как будто град ударил по зеленой траве. Букхалтер уронил салфетку и поднял голову, совершенно сбитый с толку. Он ощутил, как мысль Этель Отпрянула, и быстро коснулся ее разума, чтобы хоть немного ободрить ее.

Но на другой стороне стола сидел мальчик, еще сохраняющий детскую припухлость щек, но молчаливый и настороженный. Он понял, что совершил грубую ошибку, и искал защиты в полной неподвижности. Его разум был слишком слаб, чтобы сопротивляться опробованию. Понимая это, он сидел спокойно, ожидая, пока эхо мысли разобьется о молчание.

Букхалтер сказал:

— Продолжай, Эл.

Он встал. Этель начала было что-то говорить.

— Подожди, дорогая. Поставь барьер. Не слушай.

Он мягко и нежно коснулся ее разума, потом взял Эла за руку и повел его во двор. Эл наблюдал за отцом краешком испуганного глаза.

Букхалтер сел на скамью и посадил рядом с собой Эла. Вначале он говорил особенно отчетливо, чтобы смысл его слов был ясен, и по другим причинам. Было неприятно убирать слабый заслон мальчика, но ничего не поделаешь.

— Странно думать так о своей матери, — сказал он. — Странно думать так обо мне. — Для разума телепата характерны упрямство и непосвященность более, но тут речь не шла ни о том, ни о другом.

Присутствовала лишь холодность и злоба. "И это плоть от плоти моей", — подумал Букхалтер. Он глядел на мальчика и вспомнил свои собственные мысли в восемь лет.

"Мутация ли повела его по дьявольскому пути?" Эл молчал.

Букхалтер коснулся разума мальчика. Эл попытался вырваться и убежать, но отец держал его крепко. Это был инстинкт, а не разумная мысль — ведь телепаты могли ощущать разум друг друга даже через большие расстояния.

Ему не хотелось этого делать, потому что этот процесс уносил с собой чувство, а насилие всегда остается насилием. Но здесь жестокость была необходима.

Букхалтер искал. Иногда он бросал в Эла ключевое слово — и получал в ответ волну воспоминаний.

Наконец, больной и разбитый, Букхалтер позволил Элу уйти и остался сидеть один на скамье, наблюдая за тем, как красный свет умирает на снежных пиках.

Было еще не поздно. Обучение Эла было только начато. Можно было в корне изменить этот процесс.

Так оно и будет. Но еще не сейчас, не раньше, чем жаркий гнев настоящего уступит место симпатии и пониманию.

Еще не сейчас.

Он вошел в дом, коротко переговорил с Этель и связался с дюжиной Болди, которые работали вместе с ним в издательстве. Не все из них имели семьи, но никто не пропустил встречи, когда получасом позже они встретились в задней комнате "Паден Таверн", в нижнем городе. Сэм Шейни поймал отрывок знания Букхалтера, и все они прочли его эмоции.

Собранные узами симпатии в единое телепатическое целое, они ждали, пока Букхалтер захочет им рассказать.

Он рассказал им. Поскольку разговор велся на языке мысли, он не занял много времени. Он рассказал им о японском ювелирном дереве со сверкающими безделушками, о сияющем соблазне. Он рассказал им о рациональной паранойе и о пропаганде, и о том, что самая эффективная пропаганда всегда спрятана в сахарную оболочку, и всегда форма ее бывает изменена до такой степени, что мотив скрыт.

Зеленый Человек, безволосый, героический, — символ Болди.

И дикие, волнующие приключения, соблазн поймать юную рыбу, чей гибкий разум был достаточно впечатлительным, чтобы ступить на дорогу опасного безумия.

Взрослые Болди могли слушать, но они не слушали. Иные телепаты имеют более высокий порог мысленного восприятия. Взрослые не читают книг своих детей, если только не хотят убедиться в том, что в их страницах нет ничего, что могло бы причинить явный вред. И ни один взрослый не беспокоится о том, чтобы верно квалифицировать Зеленого Человека. Большая их часть считает его оригинальной мечтой собственного детства.

— Я тоже так считал, — сказала Шейн, — Мои девочки…

— Оставьте, — сказала Букхалтер. — И я не являюсь исключением.

Дюжина разумов распространила свою чувствительность далеко за пределы комнаты, стараясь уловить мысли своих детей. Что-то отпрянуло от них, настороженное и полное тревоги.

— Это он, — сказал Шейни.

Им не нужно было говорить. Тесной сплоченной группой вышли они из "Паден Таверн" и, перейдя улицу, подошли к Центральному универмагу. Дверь была заперта.

Двое мужчин налегли на нее плечами и открыли.

Они прошли через темный магазин и заднюю комнату, где подле опрокинутого стула стоял человек. Его непокрытая лысина блестела в потоках яркого верхнего света. Рот его беспомощно открывался, но с губ не слетело ни слова. Умоляющая мысль, кинувшаяся к ним, была безжалостно отброшена.

Букхалтер выхватил кинжал. Тут же засверкало серебром и оружие остальных. И это свершилось.

Давно уже замер крик Беннинга, а его умирающая мысль все еще билась в мозгу Букхалтера, когда он шел домой. Болди, который не носил парика, не был безумцем, но параноиком он был.

То, что он пытался скрыть, поражало.

Невероятных размеров тиранический эгоизм и яростная ненависть к нетелепатам. "Мы — будущее! Бог создал Болди для того, чтобы мы правили низшими людьми! Будущее — за нами!"

Букхалтер прервал дыхание и вздрогнул. Мутацию нельзя было считать удавшейся полностью. С одной группой все было в порядке. Ее составляли те Болди, которые носили парики и приспособились к окружающему миру, в котором они жили. Другая группа состояла из душевнобольных, и ее можно было не принимать в расчет, потому что эти люди находились в психиатрических лечебницах.

Но средняя группа состояла только из параноиков. Их нельзя было считать душевнобольными, но психика их была расстроена. Те, кто входил в эту группу, не носили париков.

Как Беннинг.

Беннинг искал последователей. Его попытка была обречена, и он действовал в одиночку. Болди — параноик. Были и другие — много других.

Впереди на темной стороне холма пряталась сверкающая точка, отмечающая, где находился дом Букхалтера. Он послал свои мысли вперед, они коснулись Этель и ободрили ее.

Потом он перенес их к тому месту, где спал маленький мальчик, смущенный и несчастный, долго плакавший, прежде чем уснуть. Теперь в его голове были только они, мысли отца, немного беспорядочные, немного напряженные. Но можно было прояснить их.

И нужно было.

Жил-был гном

Тиму Крокетту не следовало бы лезть в шахту на Дорнсет Маунтин. То, что обещает удачу в Калифорнии, может привести к самым отвратительным результатам в угольных шахтах Пенсильвании. Особенно в том случае, если дело не обходится без гномов.

Нельзя сказать, чтобы Тиму Крокетту было что-то известно о гномах. Просто он занимался исследованием условий, в которых живут представители низших классов, используя для этой цели собственные, довольно неудачные слова. Он принадлежал к той южнокалифорнийской группе, члены которой пришли к заключению, что нужны рабочему. Они ошиблись. Это им был нужен рабочий — по крайней мере, восемь часов в день.

Крокетт, подобно своим коллегам, считал рабочего комбинацией Гориллы и Человека с Мотыгой, насчитывающей, вероятно, в числе своих предков некоторое количество Калликэк. Он произносил пламенные речи о задавленном меньшинстве, писал зажигательные статьи для печатного органа группы «Земля» и ловко уклонился от работы в качестве клерка в конторе своего отца. Он говорил, что ему предназначена миссия. К несчастью, как рабочие, так и предприниматели не питали к нему большой симпатии.

Психолог квалифицировал бы Крокетта достаточно легко. Это был высокий, худой молодой человек с пристальным взглядом маленьких паучьих глаз, неплохо разбирающийся в галстуках. Все, что ему было нужно, — это энергичный пинок под одно место.

Но уж, конечно, не нанесенный гномами!

На деньги отца он рыскал по стране, исследуя жизнь пролетариев, к великой досаде тех рабочих, условия жизни которых он исследовал. Одержимый этой идеей, он отправился в Айякские шахты — или, по крайней мере, в одну из них, переодевшись шахтером и тщательно натерев лицо черной угольной пылью. Спустившись на лифте, он почувствовал себя несколько неуверенно среди людей с чисто выбритыми лицами. Шахтеры становились грязными лишь после рабочего дня.

Дорнсет Маунтин — настоящие медовые соты, кроме шахт Айякс Компани. Гномы знают, как блокировать свои туннели, когда люди подходят к ним слишком близко.

Крокетт почувствовал себя совершенно сбитым с толку. Вместе с остальными он направлялся то туда, то сюда, пока они не начали работать. Наполненные вагонетки, ворча, покатились по рельсам. Крокетт поколебался, потом обратился к рослому субъекту, чье лицо, казалось, хранило следы великой печали.

— Послушай, — сказал он, — я хотел бы поговорить с тобой!

— Инглншский? — вопросительно отозвался тот. — Вишки. Джин. Вино. Ад.

Продемонстрировав свой несколько неполный набор английских слов, он разразился хриплым смехом и вернулся к работе, не обращая больше внимания на сбитого с толку Крокетта. Тот повернулся прочь, ища другой объект для опроса. Но этот отрезок шахты оказался пустынным. Еще одна нагруженная вагонетка, урча, проехала мимо, и Крокетт решил посмотреть, откуда она выехала. Он нашел это место после того, как пребольно стукнулся головой и несколько раз шлепнулся на живот.

Она появилась из дыры в стене. Крокетт вошел в нее и тут же услышал рядом с собой хриплый крик. Незнакомец приглашал Крокетта подойти поближе.

— Чтобы я мог свернуть твою цыплячью шейку! — пообещал он, извергая поток непечатных выражений. — Убирайся отсюда!

Крокетт бросил взгляд в сторону кричавшего и увидел маячившую над ним гориллообразную фигуру. Он мгновенно пришел к выводу, что владельцы айякской шахты пронюхали о его миссии и подослали к нему наемного убийцу — или, по крайней мере, парня, который мог бы избить его до полусмерти. Страх наполнил силой ноги Крокетта. Он бросился вон, лихорадочно ища хоть намек на боковой туннель, в который он мог бы нырнуть. Рык, несшийся ему вдогонку, отдавался от стен. Внезапно Крокетт ухватил смысл последней фразы:

— … пока не взорвался динамит!

Именно в это мгновение динамит и взорвался. Однако Крокетт этого не понял. Очень скоро он обнаружил, что летит.

После этого он перестал вообще что-либо соображать, а когда эта способность вернулась к нему, он обнаружил, что на него внимательно смотрит чья-то голова.

Вид этой головы не приносил особого утешения — вряд ли вы решились бы взять себе в друзья ее владельца. Голова была странная, если не сказать — безобразная.

Крокетт был настолько увлечен ее видом, что даже и не сообразил сразу, что видит в темноте.

Сколько времени он находился без сознания? Крокетт вряд ли почувствовал бы себя намного лучше, знай он, что находится в неиспользованной шахте, давно уже заброшенной. Шахтеры, взрывом открывшие проход к новой шахте, понимали, что проход к старой закроется, но это их не беспокоило. Другое дело — Тим Крокетт.

Он зажмурился, а когда снова открыл глаза, то обнаружил, что голова исчезла.

Это обстоятельство принесло ему облегчение.

Крокетт немедленно заключил, что неприятное видение было галлюцинацией. Он, собственно, даже не мог толком вспомнить, как она выглядела. Оставалось лишь смутное воспоминание о форме, напоминающей часы-луковицу, больших, блестящих глазах и неправдоподобно широкой щели рта.

Крокетт застонал. Откуда исходило это странное, серебряное сияние? Оно напоминало дневной свет в туманный день, не имело определенного источника и не давало тени. «Радий», — подумал Крокетт, очень неважно разбирающийся в минералогии.

Он находился в шахте, уходившей в полумрак впереди до тех пор, пока футов через пятьдесят она не делала резкий поворот, за которым грудились обломки упавшего свода. Крокетту стало трудно дышать. Он кинулся к завалу и принялся лихорадочно разбирать его, задыхаясь и произнося хриплые, нечленораздельные звуки.

Тут ему в глаза бросились собственные руки. Его движения все замедлялись и замедлялись до тех пор, пока он не перешел к полной неподвижности.

Замерев в неудобной позе, он тупо созерцал два широких и шишковатых предмета, которыми заканчивались кисти его рук. Может, он в период своего беспамятства надел рукавицы? — мелькнуло у него в голове. Но тут он осознал, что никакие рукавицы не вызовут сходства с тем, что он имел полное право считать своими руками: они были искривлены.

Может быть, они испачканы? Нет! Дело совсем не в этом. Его руки изменены. Они превратились в два массивных шишковатых коричневых предмета, похожих на узловатые корни дуба. Тыльная сторона поросла густой черной шерстью. Ногти явно нуждались в маникюре — причем в качестве инструмента лучше всего было употреблять зубило.

Крокетт оглядел себя всего, и из груди у него вырвался слабый цыплячий писк. Он не верил собственным глазам. У него были короткие кривые ноги, толстые и сильные. Ступни не превышали длины двух футов, а может быть, и того меньше. Все еще не веря себе, Крокетт изучил свое тело. Оно тоже изменилось — и явно не к лучшему.

Рост его равнялся немногим более четырех футов. Толщина составляла примерно три фута. При этом он обладал выгнутой грудью, удивительно неуклюжими ногами, косолапыми ступнями, а шеи не имел вовсе.

Одет он был в красные сандалии, голубые шорты и красную тунику, оставляющую голыми его худые, но сильные руки.

Его голова… Она имела форму часов-луковицы. А рот… Ой!

Крокетт инстинктивно поднес к нему руку, но тут же отдернул ее, беспомощно огляделся и рухнул на землю. Галлюцинация! Он умирает от кислородной недостаточности, и перед смертью его посещают галлюцинации.

Крокетт закрыл глаза, убежденный, что его легкие беспомощно работают на пределе сил, добывая себе воздух.

— Я умираю, — сказал он. — Я не могу дышать. Чей-то голос презрительно произнес:

— Надеюсь, ты не воображаешь, будто дышишь воздухом.

— Я не… — начал Крокетт.

Он не закончил предложения. Его глаза округлились. Теперь он еще и слышал.

— До чего же вшивый экземпляр гнома, — сказал голос. — Но согласно закону Нида, выбирать не приходится. Все равно копать твердые металлы тебе не позволят, пойдешь на антрацит. Ну, что уставился? Ты куда уродливее, чем я.

Крокетт, собиравшийся провести языком по пересохшим губам, с ужасом обнаружил, что кончик его влажного языка достает до лба. Он вобрал его назад, громко причмокнув, и с трудом принял сидячее положение. После этого он застыл в неподвижности, продолжая глядеть.

Снова появилась голова, а за нею и тело.

— Я Гру Магру, — продолжала болтать голова. — Тебе, конечно, дадут гномье имя, если только твое собственное не окажется удобоваримым. Как оно звучит?

— Крокетт, — ответил он механически.

— А?

— Крокетт.

— Перестань квакать, как лягушка. Крокетт так Крокетт! А теперь вставай и следуй за мной, а не то получишь хорошего пинка.

Гру Магру явно был гномом. Короткий, приземистый и плотный он напоминал маленький стеклянный баллончик, накрытый опрокинутой луковицей. Лицо-луковица было широким, с огромной щелью рта, пуговицей носа и двумя большими глазами.

— Вставай! — сказал Гру Магру.

На сей раз Крокетт хотел повиноваться, но это усилие полностью истощило запас его сил. Если он сделает хотя бы один шаг, подумал он, он просто сойдет с ума. Ну и пусть! Гномы…

Гру Магру поставил большую косолапую ногу в наиболее удобную позицию, и Крокетт, описав дугу, упал со своего валуна.

— Вставай! — сказал гном. Его настроение явно ухудшилось, — А то я тебе наподдам. Я не хочу, чтобы нас застукал патруль. Вставай сейчас же!

Крокетт встал. Гру Магру взял его за руку и увлек в глубину туннеля.

— Ну вот, теперь ты — гном, — сказал он. — Таков закон Нида. Иногда я спрашиваю себя, стоит ли овчинка выделки. Думаю, стоит, потому что гномы не могут воспроизводиться, а численность населения должна ведь поддерживаться на постоянном уровне.

— Я хочу умереть, — с яростью бросил Крокетт. Гру Магру рассмеялся.

— Гномы не могут умереть. Они бессмертны до самого Судного дня.

— Вы не логичны, — сказал Крокетт, как будто исправляя один фактор, он мог автоматически исправить и все дело. — Или же вы состоите из плоти и крови и можете умереть в любой момент, или же у вас их нет, и тогда вы нереальны.

— У нас есть и плоть, и кровь, — сказал Гру Магру. — Но мы бессмертны. В этом все дело. Не могу сказать, чтобы я имел что-нибудь против смертных, — поторопился объяснить он. — Летучие мыши и совы — тут все о'кей. Но человек!

Он содрогнулся.

— Ни один гном не может вынести вида человека. Крокетт ухватился за соломинку.

— Я — человек.

— Был, ты хочешь сказать, — возразил Гру. — Не слишком хороший образец, по-моему. Но теперь ты гном: таков закон Нида.

— Ты все время говоришь о законе Нида, — пожаловался Крокетт. — Что это такое?

— Конечно, ты не понимаешь, — с покровительственным видом заметил Гру Магру. — Дело вот в чем. Еще в древние времена было установлено, что если какой-либо человек попадет под землю, одна десятая часть этого человека преобразуется в гнома. Первый Император Гномов Подгран Третий установил этот закон. Он знал, что человеческих детей похищают и оставляют, и поговорил об этом с властями. Он сказал, что это нечестно. Поэтому, когда шахтеры и тому подобные остаются под землей, их десятая часть превращается в гномов и присоединяется к нам. Так получилось и с тобой. Понятно?

— Нет, — слабым голосом ответил Крокетт. — Послушай! Ты сказал, что Подгран был Первым Императором Гномов. Почему же его тогда назвали Подграном Третьим?

— У нас нет времени для вопросов, — сказал Гру Магру. — Поторопись.

Теперь он почти бежал, таща за собой упавшего духом Крокетта. Новый гном не научился еще управлять своими необычными конечностями. Сандалии его были удивительно широки, руки мешали. Скоро, однако, он научился держать их согнутыми и прижатыми к бокам.

Стены, освещенные странным серебряным светом, проплывали мимо них.

— Что это за свет? — выдавил из себя Крокетт. — Откуда он исходит?

— Свет? — переспросил Гру Магру. — Это не свет.

— Но ведь здесь не темно…

— Конечно — темно, — фыркнул гном. — Как бы мы могли видеть, если бы здесь не было темно?

Ответом на это был дикий вопль.

Крокетт едва успевал переводить дыхание, так быстро они двигались. Теперь они были в лабиринте, поворачиваясь и двигаясь по бесконечным туннелям, и Крокетт понимал, что ему никогда не удалось бы найти обратный путь. Он жалел, что ушел из пещеры. Но что он мог поделать?

— Торопись! — подгонял его Гру Магру.

— Почему? — едва слышно прошептал Крокетт.

— Битва продолжается, — ответил гном.

Завернув за угол, они едва не врезались в самую гущу битвы. Целая толпа гномов заполняла туннель, и все они яростно дрались. Красные и голубые шорты и туники быстро двигались туда и сюда. Луковичные головы то выныривали из толпы, то исчезали в ней. Здесь явно годились любые приемы.

— Видишь! — ликующе крикнул Гру. — Битва! Я учуял ее за шесть туннелей! Как прекрасно!

Он пригнулся, потому что злобного вида маленький гном поднял над его головой камень и что-то угрожающе завопил.

Камень отлетел в темноту, и Гру, бросив своего пленника, немедленно устремился к маленькому гному, повалил его на пол пещеры и принялся колотить головой об пол. Оба они страшно вопили. Впрочем, их голоса терялись в общем реве, от которого дрожали стены.

— О, Господи, — прошептал Крокетт.

Он отошел и стал смотреть со стороны. Это было ошибкой. Огромный гном появился из-за груды камней, схватил Крокетта за ноги и отшвырнул его прочь. Через туннель прокатился жуткий клубок. Он ударился о стену. "Бум!" В воздухе замелькали руки и ноги.

Вставая, Крокетт обнаружил, что подмял под себя злобного вида гнома с огненно-рыжими волосами и четырьмя большими бриллиантовыми пуговицами на тунике.

Отталкивающего вида существо лежало неподвижно, распластавшись на полу. Крокетт оглядел себя и не нашел ни одной раны. По крайней мере, тело его было крепким.

— Вы спасли меня, — послышался незнакомый голос.

Он принадлежал гному-женщине. Крокетт решил, что если в природе и существует нечто более уродливое, чем гномы, то это представительницы их женского пола. Существо стояло, пригнувшись за его спиной, сжимая в одной руке огромных размеров камень.

Крокетт отпрянул.

— Я не причиню вам вреда! — закричало существо, стараясь перекрыть гул, наполнявший коридор. — Вы меня спасли. Мугза пытался оторвать мне уши от… Ой! Он встает!

Действительно, рыжеволосый гном пришел в себя. Первым его побуждением было поднять ногу и отправить с ее помощью Крокетта в другой конец туннеля. Гном-женщина тотчас села Мугзе на грудь и принялась колотить его головой об пол, пока он не потерял сознание.

— Вы не ушиблись?! — вскричала она, поднимаясь на ноги. — Я — Броки Бун! Ой, смотрите! Сейчас он оторвет ему голову!

Крокетт оглянулся и увидел, что его проводник Гру Магру изо всех сил тянет за голову незнакомого гнома, пытаясь, очевидно, открутить ее.

— Да в чем же дело? — взмолился Крокетт. — Броки Бун! Она нехотя оторвалась от захватывающей сцены.

— Что?

— С чего началась драка?

— Ее начала я, — объяснила она. — Просто так. Потом подключились остальные. Тебя как зовут?

— Крокетт.

— Ты ведь новенький? Ах, да, помню — ты был человеком! Внезапно ее выпуклые глаза зажглись ярким светом.

— Крокетт, может быть, ты кое-что мне объяснишь? Что такое поцелуй?

— Поцелуй? — непонимающе переспросил Крокетт.

— Да. Однажды я сидела в пещере и слышала, как говорили два человека, мужчина и женщина, судя по голосам. Я, конечно, не осмелилась подглядывать, но мужчина просил у женщины поцелуй.

— Просил поцелуй, — тупо повторил Крокетт. — Это надо же!

— А потом послышался чмокающий звук, и женщина сказала, что это восхитительно. С тех самых пор меня мучает любопытство. Что, если какой-нибудь гном попросит у меня поцелуй, а я даже не буду знать, что это такое.

— Гномы не целуются, — несколько невпопад ответил Крокетт.

— Гномы копают, — ответила Броки Бун, — и едят. Я люблю есть. Поцелуй не похож на суп из тины?

— Нет, не совсем.

Кое-как Крокетту удалось объяснить механику поцелуя. Гномица молчала, размышляя. Наконец, с видом гнома, предлагающего суп из тины голодному, она сказала:

— Я дам тебе поцелуй.

Перед глазами Крокетта промелькнуло кошмарное видение. Он представил себе, как его голова исчезает в бездонном провале ее рта.

Он отпрянул.

— Нет, — сказал он, — я бы не хотел…

— Тогда давай драться! — безо всякого перехода предложила Броки Бун.

Она со всего маха дала Крокетту в ухо своим узловатым кулаком.

— Ой, нет!

Она с сожалением опустила руку и отвернулась.

— Драка окончилась. Она была не слишком долгой, правда? Потирая ушибленное ухо, он видел, что тут и там гномы встают с пола и торопливо расходятся по свои делам. Казалось, они уже забыли о последних событиях. В туннеле снова царила тишина, нарушаемая лишь топотом гномьих ног по камню. Счастливо улыбаясь, к ним подошел Гру Магру.

— Хелло, Броки Бун, — приветствовал он ее. — Знатная драка! Кто это?

Он посмотрел на распростертое тело Мугзы, рыжеволосого гнома.

— Мугза, — ответила Броки Бун. — Он еще без сознания. Давай его тузить!

Они принялись за это дело с огромным энтузиазмом. Крокетт наблюдал за ними, думая о том, что он ни за что не позволил бы, чтобы его избили до беспамятства. Наконец Гру Магру устал.

— Пошли, — сказал он Крокетту, беря его под руку.

Они двинулись вдоль туннеля, оставив Броки Бун прыгать на животе бесчувственного Мугзы.

— Как вы можете бить людей, когда они без сознания! — возмутился Крокетт.

— А так гораздо забавнее, — радостно сказал Гру. — Можно бить куда захочешь. Идем. Нужно тебя посвятить. Новый день, новый гном. Нужно поддерживать стабильность населения.

Он принялся напевать какую-то песню.

— Послушай, — сказал Крокетт. — Мне в голову пришла одна мысль. Ты говоришь, что люди превращаются в гномов для поддержания стабильности населения. Но если гномы не умирают, разве это не означает, что теперь гномов больше, чем раньше? Ведь население растет.

— Не мешай! — приказал Гру Магру. — Я пою.

Это была песня, начисто лишенная мелодии. Крокетт, чьи мысли метались яростными скачками, вдруг подумал о том, есть ли у гномов национальный гимн. Может быть, "Убаюкай меня"?

— Мы должны увидеться с Императором, — сказал наконец Гру. — Он всегда видится с новыми гномами. Постарайся произвести на него хорошее впечатление, или я тебя брошу в лаву под приисками.

Крокетт с сомнением оглядел свою одежду.

— Мне надо привести себя в порядок. В этой драке я весь перепачкался.

— Это была вовсе не драка, а битва, — оскорбительно возразил Гру. — Ты все понимаешь не так!

— Но моя одежда… Она грязная!

— Ну и что? — перебил его гном. — Отличная грязная одежда. Нам сюда.

Он наклонился, набрал пригоршню песку и принялся натирать им лицо и волосы Крокетта.

— Вот так-то лучше!

— Я… Тьфу! Спасибо… тьфу! — отплевывался новообращенный гном.

— Кажется, я сплю…

Они прошли через лабиринт, находящийся глубоко под Дорнсет Маунтин, и углубились в большую каменную пещеру, в конце которой стоял каменный трон. На троне сидел маленький гном и созерцал свои ногти.

— Пусть никогда не кончится твой день! — витиевато приветствовал его Гру. — А где Император?

— Ванну принимает, — ответил тот. — Чтоб ему утонуть! Тина, тина и тина — три раза в день. То слишком горячо, то холодно, то густо! У меня все пальцы размокли. А вместо благодарности одни пинки.

Голос маленького гнома звучал жалобно.

— Существует такое понятие: чересчур грязно. Три грязевые ванны в день — это уже слишком. И некогда даже подумать обо мне! Я — грязевая кукла, вот кто я такой. Так он меня сегодня назвал. Он сказал, что в грязи попался комок. Ну а почему бы и нет?! Проклятая глина, которую мы собираем, даже червю перевернет желудок. Вы найдете Его Величество там, — закончил маленький гном.

Он ткнул ногой в направлении полукруглого свода в стене. Крокетта потащили в соседнюю комнату, где, погруженный в ванну, полную жирной коричневой грязи, сидел толстый гном.

Лишь глаза сверкали через покрывавшую его плотную корку грязи. Он брал грязь пригоршнями и бросал ее на голову так, чтобы она стекала каплями. Когда это ему удавалось, он был счастлив.

— Грязь, — довольно заметил он Гру Магру. Голос его был подобен львиному рыку.

— Ничто не может с ней сравниться. Добрая, жирная грязь. Гру бухнул головой об пол, его широкая, сильная рука обвилась вокруг шеи Крокетта, увлекая его за собой.

— Встаньте, — сказал Император. — Кто это? Для чего здесь этот гном?

— Он новенький, — объяснил Гру. — Я нашел его наверху. Закон Нида. Вы же знаете…

— Да, конечно. Давай-ка, я на него посмотрю. Уф! Я — Подгран Второй, Император Гномов. Что ты можешь на это сказать?

— Как вы можете быть Подграном Вторым, когда ваш Первый Император был Подграном Третьим? — это все, что мог придумать Крокетт.

— Болтун! — сказал Подгран.

Он исчез под поверхностью грязи так же внезапно, как и появился оттуда.

— Позаботься о нем, Гру. Вначале поставь на легкую работу, на добычу антрацита. И смотри, не смей ничего есть, когда копаешь, — предупредил он Крокетта. — После того как пробудешь здесь сто лет, тебе будет разрешена одна грязевая ванна в день. Ничего нет лучше этого, — добавил он, натирая лицо грязью.

Внезапно он замер. Потом послышалось его рычание:

— Друк!

Поспешно приковылял маленький гном, которого Крокетт видел сидевшим на троне.

— Ваше Величество, разве грязь недостаточно теплая?

— Ты — ползающий нуль! — зарокотал Подгран Второй. — Ты — слюнявый отпрыск шести тысяч различных зловоний. Ты — мышиноглазый, бесполезный, вислоухий, извивающийся прыщ на добром имени гномов! Ты — геологическая ошибка! Ты…

Друк воспользовался временным перерывом в обвинительной речи своего хозяина:

— Это лучшая грязь, Ваше Величество, я сам ее отбирал. О, Ваше Величество, что случилось?

— В ней червяк!

Его Величество заколотил по грязи кулаками. Поднялась такая буря, что Его Величество исчез с головой. У Крокетта задрожали уши. Он позволил Гру Магру увлечь его прочь.

— Я хотел бы встретиться со стариком в битве, — заметил Гру, когда они очутились в безопасной глубине туннеля, — но он, конечно, прибегнул бы к помощи колдовства. Таков уж он есть. Самый лучший Император из тех, кто когда-либо был у нас. Ни одной чистой клеточки на всем теле.

— О, — тупо сказал Крокетт. — А что дальше?

— Ты же слышал, что сказал Подгран? Будешь копать антрацит. И если ты съешь хоть маленький кусочек, я вобью в тебя зубы!

Размышляя над особенностями явно плохих характеров гномов, Крокетт послушно дал ввести себя в галерею, где дюжины гномов как женского, так и мужского пола яростно тыкали во что-то кирками и мотыгами.

— Становись здесь, — сказал Гру. — Будешь копать антрацит. Двадцать часов будешь работать, шесть спать.

— А потом что?

— Потом снова начнешь копать, — объяснил Гру. — Каждые десять часов у тебя будет короткий отдых, а между ними ты не должен прерывать работу, разве только для борьбы. Ты умеешь определять, где лежит уголь? Подумай хорошенько.

— А?

— Как, ты думаешь, я тебя нашел? — нетерпеливо спросил Гру. — Гном обладает некоторыми чувствами. Существует легенда, будто честные люди могут определить местонахождение воды с помощью раздвоенной палки. А мы связаны с полезными ископаемыми. Подумай об антраците! — приказал он.

Крокетт повиновался и мгновенно повернулся к стене ближайшего туннеля. Гру усмехнулся.

— Полагаю, это естественная эволюция, функциональная. Нам нужно знать, где сосредоточены подземные запасы, потому нас и наградили особым чутьем. Стоит тебе подумать о золоте или любом другом подземном залегающем, и ты его почувствуешь. Это так же сильно в гномах, как отвращение к дневному свету.

— А… — сказал Крокетт. — Как это?

— Негативное и позитивное. Нам нужна руда, и мы ее чувствуем. Дневной свет причиняет нам вред, поэтому, когда нам кажется, что мы слишком приближаемся к поверхности, мы думаем о свете, и он отталкивает нас. Попробуй!

Крокетт повиновался. Что-то как будто надавило на его голову.

— Прямо над нами. Гру кивнул.

— Но далеко. Я однажды видел дневной свет. И человека. Он посмотрел на остальных.

— Я забыл объяснить. Гномы не выдерживают вида человека. Они… Видишь ли, есть предел уродливости, которую может вынести гном. Теперь, когда ты один из нас, ты тоже будешь чувствовать то же самое. Держись подальше от дневного света и никогда не смотри на людей. Твое здоровье этого стоит.

В голове Крокетта закопошились мысли.

Значит, он может найти выход из этой путаницы туннелей, просто руководствуясь своими ощущениями. Они выведут его к дневному свету. И он окажется на поверхности земли.

Гру Магру отвел Крокетта на место между двумя занятыми работой гномами и сунул ему в руку кирку.

— Вот здесь. Приступай к работе.

— Спасибо за… — начал было Крокетт.

Но Гру внезапно пнул его и повернулся прочь, что-то довольно напевая.

Появился другой гном. Увидев, что Крокетт стоит без движения, он велел ему браться за дело, подтвердив свое распоряжение тычком в ухо, и так уже распухшее.

Крокетту волей-неволей пришлось взять кирку и начать отколупывать антрацит со стены.

— Крокетт! — позвал громкий голос. — Это ты? Я так и думала, что тебя пошлют сюда.

Это была Броки Бун, гном-женщина, с которой Крокетт уже встречался. Она тоже работала вместе с остальными, но теперь опустила свою кирку и улыбалась ему как старому знакомому.

— Ты здесь долго не пробудешь, — утешила она его. — Лет десять или около того, пока не попадешь в беду, после чего тебя поставят на действительно тяжелую работу.

У Крокетта уже болели руки.

— Тяжелая работа? Да у меня сейчас руки отвалятся. Он облокотился на кирку.

— Это что, твоя обычная работа?

— Да, но я здесь редко бываю. Обычно меня наказывают. Я всегда причиняю много неприятностей. Такая уж я есть. Я ем антрацит.

Она продемонстрировала. Громкий хруст заставил Крокетта содрогнуться.

Тут же подошел надсмотрщик.

— Почему вы не работаете? — рявкнул он. — Что это такое?

— Мы как раз собирались бороться, — объяснила Броки Бун.

— Только вдвоем? Или мне тоже можно присоединиться?

— О, каждый, кто хочет, — предложила такая неженственная женщина-гном.

Она ударила киркой по голове ничего не подозревавшего Крокетта. Свет померк в его глазах.

Очнувшись через некоторое время, он ощутил жесткие толчки под ребра и решил, что это Броки Бун, должно быть, толкает его, пока он лежит без сознания.

Ну и гном! Крокетт сел. Он обнаружил, что находится в том же самом туннеле, а вокруг него дюжина гномов занята складыванием антрацита.

К нему подошел надсмотрщик:

— Очнулся? Принимайся за работу! Крокетт автоматически повиновался.

— Ты пропустил самое интересное. Я получила в ухо!.. Видишь? — Броки Бун с торжеством показала ему синяк. Крокетт поспешно поднял руку с киркой. Рука была как не своя.

Ползли часы. Крокет никогда в жизни так усердно не трудился. Никто из гномов не жаловался. Двадцать часов тяжелого труда с одним лишь коротким перерывом для отдыха. И копать… копать… копать…

Не прерывая работы, Броки Бун сказала:

— Я думаю, из тебя получится хороший гром, Крокетт. Ты уже здорово привык. Никто бы никогда не подумал, что ты когда-то был человеком.

— В самом деле?

— Ты кем был, шахтером?

— Я был… — Внезапно Крокетт замолчал. Странный свет зажегся в его глазах.

— Я был рабочим организатором, — закончил он.

— Что это такое?

— Ты слышала когда-нибудь о профсоюзах? — спросил Крокетт вместо ответа и пристально посмотрел на нее.

Броки Бун покачала головой.

— Нет, никогда не слышала. Это что, руда?

Крокетт объяснил. Ни один рабочий организатор никогда бы не принял такого объяснения. Оно, скажем так, было несколько упрощенным.

У Броки Бун был озадаченный вид.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду на самом деле, но думаю, что это здорово.

— И еще один пункт, — сказал Крокетт. — Неужели ты никогда не устаешь от 20-часового рабочего дня?

— Конечно. Кто же тут не устанет?

— Тогда зачем так работать?

— Да мы все так работаем, — терпеливо объяснила она. — Мы не можем остановиться.

— А что, если остановишься?

— Меня накажут. Побьют сталактитами или как-нибудь еще.

— А что, если бы все остановились? — настаивал Крокетт. — Каждый распроклятый гном. Что, если бы они все устроили сидячую забастовку?

— Ты ненормальный, — сказала Броки Бун. — У нас такого никогда не было, это только у людей.

— Поцелуев под землей тоже никогда не было, — возразил Крокетт. — Да нет, он мне не нужен! И драться я тоже не хочу. Не мешай мне работать. Видишь ли, большую часть времени гномы работают на привилегированные классы.

— Нет, мы просто работаем.

— Но почему?

— Всегда так было. И Император хочет, чтобы мы это делали!

— А Император когда-нибудь сам работал? — требовательно спросил Крокетт с торжествующим видом. — Нет! Он только ванны грязевые принимает. — Броки Бун слушала его со все увеличивающимся интересом. — Почему бы каждому гному не воспользоваться подобной привилегией? Почему…

Он все громче и громче говорил, не переставая работать. Броки Бун клюнула на приманку, схватила ее и проглотила. Через час она уже согласно кивала.

— Вечером после работы я расскажу об этом другим гномам в Ревущей Пещере.

— Сколько мы сможем собрать гномов? — спросил Крокетт.

— Ну, не очень много. Может быть, тридцать.

— Вначале нужно все подготовить, составить четкий план. Броки Бун, похоже, потеряла интерес.

— Давай лучше драться.

— Ты слушай! Нам нужно создать Совет. Кто здесь самый главный нарушитель спокойствия?

— Мугза, я думаю. Тот рыжеволосый гном, которого ты сбил, когда он меня ударил.

Крокетт нахмурился. Может, Мугза еще зол на него? Но, возможно, и нет. Скорее всего, он должен быть по характеру не более трудным, чем остальные гномы. Он может попытаться задушить Крокетта на виду у всех, но то же самое он сделает и с любым другим гномом. Кроме того, как объяснила Броки Бун, Мугза, с точки зрения гномов, эквивалентен герцогу, его поддержка могла бы оказаться очень ценной.

— И Гру Магру! — добавила она. — Он любит все новое, особенно если это связано с беспорядком.

Крокетт этих двоих гномов не выбрал бы, но сам он не мог предложить других кандидатур.

— Если бы мы могли заполучить кого-нибудь, приближенного к Императору… Как насчет Друка, того парня, который готовит для Подграна грязевые ванны?

— А почему бы и нет? Я это устрою.

Броки Бун потеряла интерес к разговору и начала с жадностью уплетать антрацит. Поскольку надсмотрщик наблюдал за ней, результатом этого была жесткая ссора, из которой Крокетт вышел с подбитым глазом. Тихонько чертыхаясь, он вернулся к работе.

У него не было времени на то, чтобы перекинуться с Броки Бун еще несколькими словами. Она взялась сама все устроить.

Этой ночью должно было состояться тайное собрание заговорщиков. Крокетту страшно хотелось спать, но нельзя было упускать такую возможность. Он не собирался и впредь заниматься такой тяжелой работой, как добыча угля, от которой ныло все тело. Кроме того, если забастовка будет успешной, он мог бы оказать давление на Подграна Второго. По словам Магру, Император — колдун. Он мог бы обратить его обратно в человека…

— Император никогда еще этого не делал, — проговорила Броки Бун, и Крокетт понял, что высказал свои тайные мысли вслух.

— Но он мог бы, если бы захотел!

Броки Бун лишь пожала плечами. А перед Крокеттом замаячил крохотный огонек надежды снова стать человеком. А пока — копать… копать… копать. Монотонно, размеренно…

Если только ему не удастся подбить гномов на забастовку, его ожидает бесконечный изнуряющий труд. Он едва помнил, как оторвался от работы, как Броки Бун вела его под руку к крошечному закутку, который был отныне его домом. Гномица оставила его там, он повалился на каменный выступ и заснул.

Грубый толчок заставил его проснуться. Крокетт сел и инстинктивно увернулся от удара Гру Магру, направленного ему в голову.

У него было четыре гостя — Гру Магру, Броки Бун, Друк и рыжеволосый Мугза.

— Жаль, что я так быстро проснулся, — с непритворным сожалением произнес Крокетт. — Вы могли бы пнуть меня еще раз.

— Еще будет время, — ответил Гру. — Ну, так в чем дело? Я хотел лечь спать, но Броки Бун сказала, что нужно идти драться. На большую драку, да?

— Вначале — поесть! — решительно отрезала Броки Бун. — Я приготовлю для всех грязевой суп.

Она отошла в угол и занялась хлопотами. Остальные гномы расселись на корточки, Крокетт встал на краю выступа. Он все еще не совсем проснулся. Однако ему удалось объяснить свою мысль о союзе относительно сносно. Она была принята с интересом: впереди маячила перспектива крупной схватки.

— Ты хочешь сказать, что каждый Дорнсетский гном кинется на Императора? — спросил Гру.

— Нет! Мирное сопротивление. Мы просто отказываемся работать. Все вместе.

— Я не смогу, — сказал Друк. — Подгран, этот старый болотный слизняк, все время принимает грязевые ванны. Хочу я или не хочу, он заставит меня отправиться за грязью.

— Кто заставит тебя послушаться? — спросил Крокетт.

— Охрана.

— Но она тоже будет бастовать. Никто не станет повиноваться Подграну, пока он не сдастся.

— Тогда он меня заколдует, — сказал Друк.

— Всех он заколдовать не сможет! — сказал Крокетт.

— Но меня он заколдует, — твердо сказал Друк. — Кроме того, он может произнести заклинание, и все Дорнсетские гномы превратятся в сталактиты или во что-нибудь еще.

— Ну и что тогда будет? Не может же он оставаться совсем без гномов! Половина добычи лучше, чем ничего. Мы просто применим против него логику. Разве не лучше иметь несколько меньшие результаты работы, чем вообще их не иметь?

— Для него — нет, — убежденно сказал Гру. — Он предпочтет нас заколдовать.

Но Крокетт не мог поверить в подобное утверждение. Оно было несовместимо с его пониманием психологии, человеческой психологии, разумеется. Он повернулся к Мугзе, кидавшему на него яростные взгляды.

— А ты что об этом думаешь?

— Я хочу сражаться, — враждебно ответил тот. — Я хочу кого-нибудь пнуть.

— А не предпочел бы ты этому три грязевые ванны в день? Мугза проворчал:

— Еще бы! Но Император мне не позволит.

— Почему?

— Потому что я этого хочу.

— Вас ничем не проймешь, — в отчаянии сказал Крокетт. — В жизни есть кое-что получше, чем добыча угля.

— Драка, например! Подгран разрешает нам драться, когда мы только захотим.

Внезапно Крокетта осенило!

— Но ведь в этом-то все и дело! Он собирается ввести новый закон, запрещающий борьбу всем, кроме него.

Ход оказался очень эффективным. Гномы повскакали с мест.

— Прекратить БОРЬБУ?!

Это был Гру, разъяренный и не верящий.

— Но почему?! Мы же всегда дрались?

— А теперь придется это прекратить, — невозмутимо сказал Крокетт.

— Нет!

— Конечно, да! Каждый гном, которому будет подарена жизнь, станет освобождаться от склонности к спорам.

— Пойдем и побьем Подграна! — предложил Мугза, принимая от Броки Бун горшок с горячим супом.

— Нет, это не годится… Спасибо, Броки Бун. Забастовка, вот что нам нужно. Мы мирными средствами вынудим Подграна дать нам то, что мы хотим.

— Что будет делать Подгран, если мы все сядем и откажемся работать?

— Он будет ругаться. Меня двинет в ухо, — ответил, подумав маленький гном.

— А потом?

— Потом пойдет и станет каждого заколдовывать, туннель за туннелем.

Крокетт кивнул.

— Солидарность — вот что нам нужно. Если Подран обнаружит несколько гномов, сидящих вместе, он сможет их заколдовать, но если мы все будем держаться вместе, он ничего нам не сделает. Когда о забастовке будет объявлено, нам нужно будет собраться всем вместе в самой большой пещере.

— Это Пещера Совета, — сказал Гру. — Она находится за тронной комнатой Подграна.

— О'кей, там мы и соберемся. Сколько гномов присоединятся к нам?

— Все, — пробурчал Мугза и швырнул горшком из-под супа в голову Друка. — Мы покажем Императору, как прекращать борьбу!

— А какое оружие использует Подгран, а, Друк?

— Он может воспользоваться яйцами Кокатрис, — неуверенно ответил тот.

— Что это такое?

— Это не настоящие яйца, — объяснил Друк. — Это — волшебный талисман для заклятия. Зеленые, я думаю, служат для превращения гномов в дождевых червей. Однажды Подгран разбил одно, и заклинание подействовало на расстоянии двадцать футов. А красные… дайте припомнить… Они превращают гномов в людей, хотя это и трудновато. Голубые… Да, кажется так… Голубые…

У Крокетта расширились глаза.

— Как ты сказал? В людей?! — А где спрятаны эти яйца?

— Давай драться, — меланхолично предложил Мугза и устремился на Друка, который дико взвизгнул и принялся отбиваться горшком. Горшок разбился. Броки Бун усиливала шум, пиная то того, то другого. Потом вмешался Гру Магру. Через несколько минут вся комната гудела от возбужденных воплей. Крокетт волей-неволей тоже оказался втянутым в драку.

Из всех извращенных, невероятных форм жизни, которые существовали когда-нибудь, гномы были чуть ли не самой старой. Невозможно было понять их философию. Их разум слишком отличался от человеческого.

Самосохранение и выживание расы — два основных человеческих инстинкта — были неведомы гномам. Они никогда не умирали и не рождались. Они только работали и дрались. Маленькие чудовища с ужасными характерами, с раздражением думал о них Крокетт. И все же они существовали века, может быть, с самого начала мироздания. Их социальный организм был результатом гораздо более древней, чем человеческая, эволюции. Возможно, что гномов он вполне устраивал, и тогда Крокетт, можно сказать, носил воду решетом.

Он не собирался проводить вечность с киркой. Но ему вспоминалось странное чувство удовольствия, испытанного им, когда он работал. Возможно, для гномов копание и является процессом самодостаточным? Это ведь смысл их существования. Со временем и Крокетту предстояло распрощаться с человеческими чувствами и полностью превратиться в гнома. Что случилось с остальными из тех, кто пережил превращение, которое пережил он? Все гномы казались похожими. Но, может быть, Гру Магру был когда-то человеком, или Друк, или Броки Бун?

Во всяком случае, сейчас они были гномами. Они мыслили и существовали сейчас только как гномы. Со временем он превратился бы в точное их подобие. Он уже чувствовал в себе странную тягу к металлам и отвращение к дневному свету. Но копать ему не нравилось.

Он попытался припомнить то немногое, что знал о гномах — шахтеры, умеют находить металлы, живут под землей. Существует какая-то легенда о Пиктах, маленьких людях, которые ушли под землю, когда столетия назад в Англию вторгся неприятель. По-видимому, это обстоятельство имело какие-то связи с ужасом, испытываемым гномами перед людьми. Но сами гномы явно не были потомками Пиктов. Скорее всего, они были двумя различными расами, и роднило их только похожее место жительства.

Что ж, с этой стороны помощи ждать нельзя. А как насчет Императора? Он явно не был гномом с высоким коэффициентом интеллекта, но был колдуном.

Те драгоценности — яйца Кокатрис — были очень важны. Если бы ему удалось завладеть теми из них, с помощью которых можно было превращаться в человека…

Но в данный момент такое было невозможно. Лучше подождать, пока не будет объявлена забастовка…

Крокетт уснул.

Броки Бун разбудила его — бесцеремонными ударами. Она, казалось, очень привыкла к нему. Возможно, тут дело было в ее интересе к поцелуям. Время от времени она предлагала Крокетту один поцелуй и он неизменно отказывался. Тогда она стала предлагать завтраки.

Крокетт мрачно подумал о том, что, по крайней мере, он вводит в свой организм достаточное количество железа: заржавленные его обломки очень напоминали кукурузные хлопья. На десерт Броки Бун предложила особую смесь угольной пыли.

Вне всякого сомнения, его пищеварительная система тоже изменилась. Крокетт хотел бы получить рентгеновский снимок внутренних органов. Впрочем, лучше ничего не знать. Но не думать об этом он не мог. Может быть, у него в желудке зубчатая передача или маленький жернов? Что бы произошло, если бы он проглотил немного наждаку? Может быть, он сможет подобным образом вывести из строя Императора?

Крокетт проглотил остаток еды и последовал за Броки Бун по антрацитовому туннелю.

— Как идут дела с забастовкой?

— Прекрасно!

Она улыбнулась Крокетту, и он содрогнулся при виде этой улыбки. — Сегодня все гномы встретятся в Ревущей Пещере сразу после работы.

Для дальнейших разговоров времени не было. Появился надсмотрщик, и гномы схватились за кирки. Копать… копать… копать… Один и тот же ритм. Крокетт потел и работал. Ничего, теперь уж недолго…

Его разум задавал нужный ритм, а мускулы автоматически отвечали потребностям этого темпа. Копать, копать. Иногда подраться. Короткий отдых. И снова копать.

Через пять столетий кончился день.

Пора было спать.

Но имелось и нечто более важное: собрание в Ревущей Пещере. Броки Бун отвела туда Крокетта. Это была большая пещера, полная блестящих зеленых сталактитов. В нее вливался поток гномов. Повсюду гномы. Куда ни глянь — головы в форме часов-луковиц. Драки завязывались на каждом шагу.

Гру Магру, Мугза и Друк заняли места возле Крокетта. Тут же на полу примостилась и Броки Бун.

— Ну вот, — шепнула она, — они обо всем знают. Скажи им сам, что ты хочешь.

Крокетт оглядел ряды круглых голов, красные и голубые пятна одежды, залитые сверхъестественным серебристым сиянием.

— Товарищи гномы! — негромко начал он.

"Товарищи гномы!" — слова эти, усиленные стенами пещеры, прокатились по ней как гром. Этот звук придал Крокетту смелости. Он продолжал:

— Почему мы должны работать по двадцать часов в день? Почему мы не смеем есть антрацит, который сами же и выкапываем, в то время как Подгран сидит в своей ванне и потешается над нами? Товарищи гномы — Император только один, а вас много! Он не может заставить вас работать! Кому понравится есть суп из тины три раза в день? Если вы откажетесь работать — все, как один, императору придется отступить! Придется!

Крокетт помолчал. Теперь о драках, столь дорогих сердцу каждого гнома.

— Знайте же, что Подгран станет притворяться будто ничего не случилось! Он будет делать вид, будто не запрещал борьбы. И это доказательство того, что он нас боится! Кнут у нас в руках. Мы нанесем удар, и Император ничего не сможет сделать! Когда он лишится грязи для своих ванн, ему не останется ничего другого, как капитулировать!

— Он нас заколдует, — печально пробормотал Друк.

— Не посмеет! Что это ему даст? Без нас он ничто! Подгран поступил с гномами нечестно. Это наше последнее слово!

Все, конечно, закончилось дракой. Но Крокетт был доволен. Завтра гномы не станут работать. Вместо этого они встретятся в Пещере Совета, войдут к Подграну и сядут.

Эту ночь он спал хорошо.

Утром, вместе с Броки Бун, Крокетт отправился в Пещеру Совета. Эта пещера была такой большой, что могла вместить в себя тысячи гномов. В серебряном свете их красные и голубые одежды казались сказочными. Может быть, подумалось Крокетту, так и должно было быть.

Вошел Друк.

— Сегодня я не приготовил Подграну грязевой ванны, — хриплым голосом произнес он. — Он разъярен. Вот послушайте!

Действительно, сквозь проход в одной из стен пещеры до них донеслись отдаленные странные звуки. Подошли Мугза и Гру Магру.

— Он будет совсем один, — сказал Гру. — Вот это драка!

— Давайте пока подеремся, — предложил Мугза. — Мне хочется вмазать кому-нибудь как следует.

— Там один гном спит, — сказал Крокетт, — если ты сможешь до него добраться, то отвесишь хорошую затрещину.

Мугза, слегка пригнувшись, отправился было на поиски, но в это время в пещеру вошел Подгран Второй, Император Дорнсетских гномов.

Крокетт первый раз видел его, не покрытого коркой грязи, и теперь уставился на него, забыв обо всем. Подгран был очень уродлив. Он соединял в себе самые отвратительные черты каждого из ранее виденных Крокеттом гномов. Результат даже не поддавался описанию.

— А, — сказал Подгран, покачиваясь на коротких, кривых ногах. — У меня гости! Друк! Где, ради девяти испаряющихся адов, моя ванна?

Но Друк исчез из поля его зрения. Император кивнул.

— Понятно! Что же, я не стану выходить из себя.

Он замолчал, потому что с крыши сорвался сталактит и упал вниз. В наступившей тишине Крокетт шагнул вперед и несколько раболепно поклонился.

— Мы бастуем! — объявил он. — Это сидячая забастовка. Мы не будем работать до тех пор, пока…

— Вот как! — заорал разъяренный Император. — Вы не хотите работать! Ах ты, пучеглазый, плоскоязычный отпрыск ноздреватой летучей мыши! Пятно проказы на ее теле! Паразит, живущий в земляном черве!

— Драться! — нетерпеливо завопил Мугза.

Он ринулся на Подграна, но был отброшен назад умело нанесенным ударом.

Крокетт почувствовал сухость в горле.

Он повысил голос, пытаясь придать ему твердость:

— Ваше Величество, если вы уделите минуту…

— Ты — гриб-паразит на теле дегенеративной летучей мыши, — что было мочи заорал Император. — Я вас всех заколдую! Я превращу вас в моллюсков. Я вам покажу забастовку! Хотите помешать мне принимать грязевые ванны! Клянусь Кроноссом, Пидом, Намиром и Локки, вы об этом пожалеете! А-а! — закончил он, дрожа от ярости.

— Быстро, — прошептал Крокетт Гру и Броки Бун. — Встаньте, чтобы он не мог добраться до яиц Кокатрис!

— Они не в тронной, с унылым видом объяснил ему Гру Магру. — Подгран вытаскивает их прямо из воздуха.

— Ох! — прошептал ошеломленный Крокетт.

В этот важный стратегический момент Броки Бун проявила самые худшие свои инстинкты. С громким воплем восторга она сбила Крокетта с ног, два раза стукнула его и рванулась к Императору.

Она нанесла ему увесистый удар, прежде чем Император со всего маху вдавил свой узловатый кулак в ее макушку, так что голова ее, казалось, буквально утонула в туловище. Пурпурный от ярости, Император протянул руку — и на его ладони засверкало желтое яйцо.

Яйцо Кокатрис.

Ревя, как взбесившийся слон, Подгран швырнул его в толпу гномов. Там, где оно упало, мгновенно очистилось кольцо двадцати футов диаметром.

Взамен исчезнувших гномов в воздух поднялась дюжина летучих мышей. Они хлопали крыльями, еще больше увеличивая суматоху. С криками восторженной ярости гномы бросились на своего правителя.

— Бей! — выкрикивали сотни голосов, эхом отдаваясь от свода.

Подгран выхватил из ниоткуда еще один кристалл — на этот раз зеленый. Двадцать семь гномов мгновенно превратились в земляных червей и были растоптаны. В образовавшуюся брешь Император ринулся на новую порцию атакующих, и те мгновенно исчезли, превращенные в мышей еще одним яйцом Кокатрис.

Крокетт увидел, что один из кристаллов направляется к нему, и бросился бежать, как безумный. Он нашел укрытие за сталагмитом и оттуда стал наблюдать за происходящим. Зрелище стоило того, чтобы его созерцать, но нервным его рекомендовать не стоило.

Яйца Кокатрис взрывались нескончаемым потоком. Там, где это случалось, получался круг в двадцать футов диаметром. Те, кто оказались на его границе, изменялись лишь частично. Например, Крокетт видел одного гнома с головой моли, другой стал червем от середины туловища и ниже. Еще один… Уф! Даже сказочный фольклор, наверное, не смог бы дать ответ на то, во что он превратился.

Жуткий грохот, наполнявший пещеру, нарушил покой сталагмитов, и они посыпались вниз. Все новые порции гномов устремлялись в атаку — лишь для того, чтобы подвергнуться изменениям. Мыши, моли, летучие мыши и другие существа наполняли комнату Совета. Крокетт закрыл глаза и начал молиться.

Он открыл их как раз тогда, когда Подгран выхватил из воздуха красный кристалл. Он помедлил и осторожно положил его рядом с собой. На свет появилось пурпурное яйцо, оно с треском ударилось о пол, и тридцать гномов превратились в жаб.

Очевидно, только Подгран имел иммунитет против своего волшебства. Ряды нападавших быстро редели, потому что источник яиц Кокатрис был, казалось, неиссякаем.

Сколько пройдет времени, прежде чем очередь дойдет и до Крокетта? Он не мог прятаться в своем тайнике вечно.

Крокетт остановил взгляд на красном кристалле, который Подгран с такой заботливостью отложил в сторону. Что-то такое вертелось в его памяти… Не это ли яйцо может превращать гнома в человека? Ну конечно! Подгран не пользуется этим яйцом, потому что сам вид человека ненавистен гному. Если бы только Крокетт смог добраться до красного кристалла…

Крокетт начал красться вдоль стен, пока не оказался неподалеку от того места, где стоял Подгран. На Императора налетела еще одна волна гномов, мгновенно превращенная в сов, и тут Крокетт добрался до красного кристалла. Он казался нормально холодным на ощупь.

Он уже собирался бросить его у своих ног, но остановился. Ему вдруг сделалось холодно. Он находился глубоко в Дорнсет Маунтин, в лабиринте пещер. Ни одно человеческое существо не смогло бы выбраться отсюда, только гном с его чутьем на дневной свет.

У самого лица Крокетта пролетела летучая мышь. Он был почти уверен, что она пискнула голосом Броки Бун: "Ну и драка!" Однако полной уверенности у него не было. Прежде чем бежать, он обвел пещеру взглядом.

В ней царила полная неразбериха. Летучие мыши, моли, черви, утки и дюжины других существ летали, бегали, кусались, визжали, фыркали, рычали, бились и крякали повсюду. И повсюду оставались гномы — теперь их было немного, не больше тысячи, продолжая превращаться во что попало по воле Императора.

Пока Крокетт наблюдал за этой сценой, несколько ящериц пробежали в поисках укрытия.

— Бастовать!! — ревел Подгран. — Я вам покажу!

Крокетт повернулся и побежал. Тронная комната была пуста, и он нырнул в первый же туннель. Там он сконцентрировался на дневном свете. Его левое ухо ощутило давление. Он кинулся в этом направлении и бежал до тех пор, пока не увидел слева боковой проход. Нырнув в него, он побежал еще быстрее. Шум битвы становился все более отдаленным.

Крокетт крепко сжимал в руках яйцо Кокатрис.

Что же было не так? Подграну следовало остановиться и начать переговоры. Только он этого не сделал. Мерзкий, злобный и глупый гном. Он, наверно, не остановится, пока не уничтожит все свое королевство. Эта мысль заставила Крокетта прибавить скорость.

Реакция на свет продолжала вести его вперед. Иногда он ошибался туннелем, но всегда, стоило ему лишь подумать о дневном свете, он чувствовал, как нужное направление давит на него.

Его короткие кривые ноги оказались на удивление быстрыми.

Потом он услышал, что за ним кто-то бежит. Крокетт не стал оборачиваться: поток ругательств, достигший его ушей, и так указывал ему имя преследователя. Вне всякого сомнения, Подгран очистил комнату Совета от последних гномов и теперь намеревался разорвать на части Крокетта. И это было лишь одно из его многочисленных обещаний.

Крокетт мчался вперед. Он пролетел по туннелю, как пуля. Реакция на свет вела его. Он страшно боялся, что не успеет добежать. Топот за его спиной делался все громче. Если бы Крокетт не знал преследователя достаточно хорошо, он решил бы, что его догоняет целая армия гномов.

Быстрее! Быстрее! Подгран был уже близко. Его рев сотрясал стены.

Крокетт подпрыгнул, свернул за угол и увидел поток света вдали. Это был дневной свет, каким он выглядит для глаз гнома.

Он не успеет добраться до него вовремя. Подгран уже за спиной. Еще несколько секунд, и корявая, страшная рука вцепится Крокетту в горло.

Крокетт вспомнил о яйце Кокатрис. Если он превратится в человека сейчас, Подгран не сможет до него дотронуться. А он почти у входа в туннель.

Крокетт остановился и бросил яйцо. Император при виде этого немедленно протянул обе руки и выхватил из воздуха шесть-семь кристаллов. Он швырнул их прямо в Крокетта — целую радугу.

Но Крокетт уже успел бросить у своих ног красный кристалл. Раздался взрыв, вокруг Крокетта замелькали красные искры. На него упала разрушенная кровля. Крокетт с трудом выбрался из-под обломков. Путь во внешний мир был по-прежнему открыт, и — благодарение Богу! — дневной свет снова выглядел нормальным, а не сверкающей белой дымкой.

Крокетт посмотрел назад и замер. Оттуда, с трудом переставляя ноги, выбирался Подгран. Его ругательства, однако, не переставали быть такими же яростными.

Крокетт повернулся и побежал, спотыкаясь о камни и падая. На бегу он успел увидеть, что Подгран смотрит на него. Некоторое время гном стоял, как громом пораженный. Потом издал громкий вопль и ринулся обратно в темноту. Звук его быстрых шагов замер вдали.

Крокетт с трудом перевел дыхание.

Гномы боятся людей… вот оно! Теперь…

Он почувствовал большое облегчение. Подсознательно он сомневался, сработает ли заклинание, поскольку Подгран швырнул в него шесть или семь яиц Кокатрис. Но он успел разбить красный кристалл раньше. Странный серебристый свет, сопутствующий гномам, исчез. Глубины пещер были темными и молчаливыми.

Крокетт направился к выходу. Выбравшись наружу, он растянулся под теплым предвечерним солнцем. Он находился недалеко от подножия Дорнсет Маунтин, среди зарослей ежевики. Сотней футов дальше он увидел фермера с плугом.

Крокетт поковылял к нему. При его приближении человек обернулся.

Некоторое время он стоял, как будто примерзший, потом заорал и бросился бежать. Его крики замерли вдали, когда Крокетт, вспомнив о яйцах Кокатрис, заставил себя оглядеть собственное тело.

Потом закричал он.

Звук этот не был похож на те, которые издает человеческое горло.

И все же он был вполне естествен при данных обстоятельствах.

Большая ночь

А теперь — не смотрите…

Человек в коричневом костюме смотрелся в зеркальную стену бара. Свое отражение, казалось, интересовало его куда больше, нежели бокал, который он сжимал в руке. Он проявлял почти полное равнодушие ко всем попыткам Лаймана заговорить с ним. Такое положение вещей продолжалось минут пятнадцать, после чего он наконец поднял бокал и сделал основательный глоток.

— А теперь — не смотрите! — сказал Лайман. Коричневый человек скосил на Лаймана глаза, поднял бокал повыше и сделал еще один глоток. Кубики льда скользнули по его губам. Он поставил бокал на красно-коричневую стойку и знаком велел наполнить его снова. Потом, глубоко вздохнув, он обернулся к Лайману.

— На что не смотреть? — поинтересовался он.

— Как раз за вами сидит один тип, — сказал Лайман, моргая тусклыми глазами. — Он только что вошел. Вы что, не видите его?

Коричневый человек расплатился за вторую порцию и только после этого ответил:

— Кого не вижу?

Тон его являл собой великолепную смесь скуки, неудовольствия и вынужденного интереса.

— Кто вошел?

— О чем я твердил вам в течение последних десяти минут? Вы что, не слушали?

— Конечно, слушал. Это… Ну конечно! Вы говорили о ванных. Радио. Орсоне.

— Не об Орсоне, а о Х.Герберте Джордже. Насчет Орсона — это просто так, для затравки. Х.Г. знал или подозревал. Потрясающая интуиция! Он не может привести никаких доказательств, но писать научную фантастику он прекратил так же внезапно, как и начал. Держу пари, что именно тогда он узнал.

— О чем узнал?

— О марсианах. Наш разговор ни к чему нас не приведет, если вы не слушали. Весь фокус в том, чтобы вовремя принять меры, имея доказательства, убедительные доказательства. До сих пор их никому не удавалось получить. Ведь вы репортер, не так ли?

Держа в руке стакан, человек в коричневом костюме неохотно кивнул.

— Тогда вам следует потолковать обо всем этом на листке сложенной бумаги. Я хочу, чтобы все знали, весь мир. Это ужасно важно. Я все объясню. Моя жизнь не будет больше в такой опасности, как только я передам информацию и заставлю людей в нее поверить.

— А почему ваша жизнь сейчас в опасности?

— Из-за марсиан. Как вы не понимаете? Они владеют миром. Коричневый человек вздохнул.

— Тогда, значит, они владеют и моей газетой, — возразил он. — И, значит, мне не удастся напечатать ничего такого, что бы им не понравилось.

— Я об этом как-то не думал, — сказал Лайман.

Он созерцал дно своего бокала, где два кубика льда спаялись в единое целое в холодном нерушимом союзе.

— Впрочем, они не всемогущи. Я уверен, у них есть уязвимые места, иначе зачем бы им все время держаться в тени? Они боятся, что их могут обнаружить. Если бы мир получил убедительные доказательства… Послушайте, люди всегда верят в то, о чем читают в газетах, не могли бы вы…

— Ха! — выразительно ухмыльнулся коричневый человек. Лайман грустно забарабанил пальцем по стойке и пробормотал:

— Должен же быть какой-то выход. Может быть, если бы я выпил еще порцию…

Человек в коричневом костюме отпил из бокала. Казалось, это несколько взбодрило его.

— Что это за история, насчет марсиан? — спросил он. — Предположим, вы начнете сначала и расскажете мне все по порядку. Или вы не можете вспомнить?

— Конечно, могу. Я отдаю себе полный отчет. Это нечто новое, совершенно новое. Раньше я ничего подобного и представить себе не мог. Я даже помню свой последний разговор с марсианами.

Лайман бросил на коричневого человека торжествующий взгляд.

— Когда это было?

— Сегодня утром.

— А я могу припомнить разговоры, которые вел на последней неделе, — холодно отозвался коричневый человек. — Ну и что?

— Вы не понимаете. Они заставляют нас забывать, в этом все дело. Они говорят нам, что мы должны делать, и мы забываем о разговоре — постгипнотическое внушение, я думаю. Мы следуем их приказам. Это принуждение, хотя мы и думаем, что действуем самостоятельно. Они правят миром, но никто об этом не знает. Никто, кроме меня.

— А как узнали вы?

— Потому что мои мозги находились в особом состоянии. Я экспериментировал со сверхзвуковыми моющими средствами, пытаясь создать что-нибудь путное и получить патент. Приспособление оказалось неисправным — волны высокой частоты проходили сквозь меня. Они должны были быть неразличимыми, но я их слышал, вернее, видел. Вот это я и имел в виду, когда говорил о том, что мои мозги находятся в особом состоянии. После этого я смог видеть и слышать марсиан. У них такие механизмы, которые позволяют им успешно работать с обычным мозгом, но мой-то больше не является обычным. Они не могли меня загипнотизировать. Они могли сделать мне распоряжение, но я могу им не повиноваться — теперь могу. Надеюсь, они ничего не заподозрили, а может быть, и заподозрили. Да, пожалуй, так…

— Как вы можете это утверждать?

— Судя по тому, как они на меня смотрят.

— А как они на вас смотрят? — спросил коричневый человек. Он начал было доставать карандаш, но передумал. И вместо этого глотнул из бокала.

— Ну, так как они на вас смотрели?

— Я не уверен. Я могу их видеть, и ясно, но только, когда они одеты.

— О'кей, — терпеливо произнес коричневый человек. — Как они выглядят, когда одеты?

— Почти так же, как и все остальные. Они одеваются в человеческую кожу. О, не в настоящую, а в имитацию. Подобно тому как Катценджангир Кидз влезал в крокодила. А раздетые… я не знаю. Я их никогда такими не видел. Может быть, тогда они становятся для меня невидимыми, а может быть, они просто маскируются под ос, или сов, или крыс, или летучих мышей, или…

— … еще подо что-нибудь, — поспешил закончить за него коричневый человек.

— Спасибо. Или еще подо что-нибудь. Но когда они одеты как люди, как вон тот, кто сидел рядом с вами, когда я сказал, чтобы вы не смотрели…

— Тот, насколько я понимаю, был невидимкой.

— Каждый из них невидим большую часть времени. Но время от времени по каким-то причинам они…

— Подождите, — заметил коричневый человек. — Давайте по порядку, хорошо? Они одеваются в человеческую кожу, а потом сидят невидимыми?

— Только время от времени. — Очень хорошая имитация человеческой кожи. Никто бы не различил разницы. Их выдает только третий глаз. Когда они держат его закрытым, никто ни за что не догадается, что он вообще есть. А когда они хотят его открыть, то сразу становятся невидимыми. Как тот субъект. Когда я вижу кого-нибудь с третьим глазом, расположенным прямо посреди лба, я понимаю, что это марсианин, причем невидимый, и я делаю вид, что не вижу его.

— Тогда выходит, что я — видимый марсианин? — засмеялся коричневый человек.

— О, надеюсь, что нет!

Лайман бросил на него беспокойный взгляд.

— Хотя я и пьян, но этого не думаю. Я весь день за вами следил, будьте уверены. Конечно, мне пришлось пойти на риск. Они идут абсолютно на все, чтоб заставить человека себя выдать. Я это понимаю. И я не могу доверять. Но мне нужно было найти кого-то, с кем я мог бы поговорить, и я…

Он замолчал. На некоторое время установилась тишина.

— Я мог и ошибиться, — сказал он наконец. — Когда третий глаз закрыт, я не могу сказать, находится ли это существо здесь. Вы не возражаете против того, чтобы открыть для меня третий глаз?

Он устремил пристальный взгляд на лоб коричневого человека.

— Прошу извинить, — ответил репортер. — Как-нибудь в другой раз. Кроме того, я вас не знаю. Итак, вы хотите, чтобы я тиснул это на первой странице, как я понимаю? Почему бы вам не повидаться с самим издателем? Мои истории должны пройти еще несколько инстанций.

— Я хочу выдать мою тайну миру, — упрямо проговорил Лайман. — Вопрос в том, как далеко я зайду. Может статься, что они убьют меня в ту минуту, как я открою рот, если только я скажу что-нибудь в их присутствии. Но я верю в то, что они не примут все всерьез. Должно быть, они действуют с самого начала нашей истории и успели стать достаточно беспечными. Они позволили Форту зайти слишком далеко, прежде чем занялись им. Однако следует отметить, что они так и не позволили Форту заполучить разумное доказательство, которое могло бы убедить людей.

Коричневый человек пробормотал какое-то замечание насчет интереса людей.

Он спросил:

— А чем занимаются эти марсиане? Кроме того, что посещают бары — одетыми?

— Я продолжаю над этим работать, — ответил Лайман. — Это нелегко понять. Они, конечно, правят миром. Но вот зачем?

Он наморщил брови и умоляюще уставился на коричневого человека.

— Если они им правят, то у них есть на это какие-то основания.

— Вот и я это говорю. С нашей точки зрения это бессмысленно. Мы поступаем нелогично, но только потому, что они нам так велят. Все, что мы делаем, почти все, лишено логики. "Упрямый чертенок". Но я думаю, этому можно дать и другое название, начинающееся так: — М.Марсианин.

— Никто не может даже иод гипнозом вынудить человека на такое действие, которое противоречит его моральным принципам, — веско сказал коричневый человек.

Лайман нахмурился.

— Никто другой. Но не марсианин. Для них нет ничего невозможного. Сколько бы психологи ни объясняли, почему убийца открывает душу первому встречному, все равно эта реакция нелогична. Если только марсиане не велят им так поступать. Я думаю, они были на высоте еще тогда, когда у нас были обезьяньи мозги, с тех пор все так и пошло. Они тоже эволюционировали, но всегда шли впереди, подобно воробью, сидящему на спине орла. Когда орел достигает своего потолка, воробей подпрыгивает и набирает нужную ему высоту. Они завоевали мир, но никто ничего об этом не знал. И они продолжают править…

— Но…

— Возьмите, например, дома. Неудобная вещь. Уродливые, несовершенные, грязные, все в них не так. Но когда люди, подобные Франку Ллойду Райту, выходят из повиновения марсиан настолько, что успевают предложить нечто получше, вы только посмотрите, как реагируют люди. Им ненавистна сама мысль о перемене. А всему виной марсиане.

— Какое дело марсианам до того, в каких домах мы живем? Объясните мне.

Лайман нахмурился.

— Мне не нравится нотка скептицизма, которая слышится в вашем тоне, — объяснил он. — Им есть дело до всего. Насчет этого нет никаких сомнений! Они живут в наших домах! Мы строим не по собственным убеждениям. Мы строим, повинуясь приказам марсиан, так, как они этого хотят. Их касается все, что мы делаем. Чем бессмысленнее наши действия, тем лучше для них. Возьмите, к примеру, войну. С точки зрения человека войны бессмысленны, но мы все равно их ведем. С точки зрения марсиан они полезны. Они дают нам рывок в техническом развитии и препятствуют увеличению населения. И возьмите, например, колонизацию, развитие техники. В мирное время, если изобретается реактивный двигатель, их производство кажется слишком дорогим для того, чтоб его развивать. Но в военное время оно должно быть развито. Тогда марсиане смогут использовать его по своему усмотрению. Они используют нас, как использовали бы инструменты — или конечности. Никто никогда не выигрывает от войны, кроме марсиан. Человек в коричневом костюме усмехнулся.

— Звучит разумно, — сказал он. — Должно быть, хорошо быть марсианином.

— Почему бы и нет? До сих пор ни одна раса, завоевавшая другую, не правила ею с успехом. Непременно возникает сопротивление. Если вы знаете, что вами правят, правитель становится уязвимым. Но если мир не знает… а он не знает… Возьмите, к примеру, радио, — продолжал развивать свою мысль Лайман. — Нет такой земной причины, по которой человеку следовало бы слушать радио. Но марсиане заставляют нас это делать. Им это нравится. А возьмите ванные. Никто не борется за то, чтобы сделать их удобными для нас. Но марсианам они подходят. Все непрактичные вещи, которыми мы не перестаем пользоваться, хотя даже и сознаем их непрактичность…

— Ленты пишущих машинок, например, — подхватил в тон ему коричневый человек. — Впрочем, — сразу же спохватился он, — даже марсиане вряд ли одобряют процесс смены ленты.

Лайман, казалось, нашел это замечание легкомысленным. Он заметил, что знает о марсианах все, кроме их психологии.

— Я не знаю, почему они ведут себя так, а не иначе. Иногда их поведение выглядит нелогичным, хотя я совершенно уверен, что логика в нем есть. Пока их мотивы для меня остаются скрытыми, я не могу двигаться дальше. Мне нужны конкретные доказательства. Не имея их, я должен оставаться в тени. Я так и поступаю: делаю, что они приказывают. Потому-то они и не подозревают, что я притворяюсь, будто забываю то, что они велят мне забывать.

— Тогда вам не о чем особенно беспокоиться.

Лайман не обратил внимания на эти слова и снова возобновил поток жалоб.

— Когда я слышу, как ванна наполняется водой и в ней плещется марсианин, я делаю вид, будто ничего не слышу. Моя кровать слишком коротка, и на той неделе я пытался заказать кровать нужной длины, но марсианин, который в ней спит, не велел мне этого делать. Он — коротышка, как большинство из них. Да, я думаю, они коротышки. Мне приходится лишь догадываться, потому что они никогда не показываются неодетыми. Между прочим, как поживает ваш марсианин?

Человек в коричневом костюме внезапно опустил бокал.

— Мой марсианин?!

— Послушайте-ка, может быть, я немного и пьян, но моя логика остается безупречной. Вы или знаете о марсианах, или же нет. Если вы знаете, то совершенно незачем задавать мне дурацкие вопросы типа: "Мой марсианин?!". Я знаю, что у вас есть марсианин. Суть вот в чем: знаете ли вы его? Подумайте хорошенько, — проговорил Лайман.

В его голосе звучала мольба.

— Нет. У меня нет марсианина! — ответил репортер.

Он торопливо глотнул из бокала. Зубы его стучали о края бокала.

— Нервничаете, я вижу, — заметил Лайман. — Конечно же, у вас есть марсианин, и я подозреваю, что вам об этом известно.

— Что бы я делал с марсианином? — упрямо возразил коричневый человек.

— А что бы вы делали без него? Я думаю, это очевидно. Если бы вас застукали расхаживающим без него, то вас бы, вероятно, упрятали в каталажку или что-то в этом роде. Но он у вас, несомненно, есть, и у меня тоже, и у него, и у бармена.

Лайман поочередно тыкал указательным пальцем и перечислял.

— Конечно, есть, — сказал коричневый человек. — Но все они улетают завтра на Марс, а вам нужно будет посетить хорошего доктора. А сейчас вам лучше выпить еще…

Он повернулся к бармену, когда Лайман, очевидно случайно, нагнулся к нему и взволнованно прошептал:

— Теперь — не смотрите!

Коричневый человек бросил взгляд на белое лицо Лаймана, отраженное в зеркале перед ним.

— Все в порядке, — сказал он. — Никаких марси… Лайман дал ему под стойкой яростный пинок.

— Заткнитесь! Один как раз вошел!

Потом, поймав взгляд коричневого человека, с подчеркнутой беззаботностью проговорил:

— … естественно, мне не оставалось после этого ничего другого, как взобраться на крышу. Мне понадобилось десять минут на то, чтобы спуститься оттуда по приставленной лестнице. Но как только мы достигли земли, он с воплем вырвался у меня из рук и снова оказался на крыше.

— Кто? — с пронзительным любопытством спросил коричневый человек.

— Да мой кот, кто же еще?

Лицо Лаймана повернулось к коричневому человеку, но уголком глаза он наблюдал за чем-то невидимым в кабинке, в самом дальнем углу зала.

— Почему он пришел? — пробормотал он. — Мне это не нравится. Вы его знаете?

— Кого?

— Того марсианина. Случайно, это не ваш? Впрочем, думаю, что нет. Ваш — это, наверное, тот, что вышел некоторое время назад. Интересно, ходил ли он составлять отчет, или передал его вон этому? Такое возможно. Теперь вы можете говорить, не понижая голоса, и прекратите делать эти гримасы. Хотите, чтобы я понял, что вы его видите?

— Я не могу его видеть. Не втягивайте меня в это. Сами разбирайтесь между собой, вы и ваши марсиане. Вы действуете мне на нервы. В общем, я ухожу.

Но он даже не попытался встать со стула. Через плечо Лаймана он бросал взгляды в глубину бара, потом переводил их на Лаймана.

— Прекратите на меня пялиться, — сказал Лайман. — Прекратите пялиться на него. Хотите, чтобы каждый думал, что котом были вы?

— Почему котом? Почему кто-то должен?.. Разве я похож на кота?

— Мы говорим о котах, разве нет? Коты могут их видеть очень ясно, даже понимают, я думаю. Они им не нравятся.

— Кто кому не нравится?

— Кому? Ни те, ни другие друг другу не нравятся. Коты могут видеть марсиан, но они притворяются, будто не могут, и это сводит марсиан с ума. Согласно одной из моих теорий, коты правили миром, пока не пришли марсиане. Неважно. Забудьте о котах. Это может быть гораздо серьезнее, чем вы думаете. Мне удалось узнать, что сегодня ночью мой марсианин передавал сообщение, и я вполне уверен в том, что некоторое время назад ваш марсианин вышел отсюда. А заметили ли вы, что больше никто из присутствующих здесь не имеет при себе марсианина. Считаете ли вы…

Тут он еще больше понизил голос:

— Считаете ли вы, что они могут наблюдать извне?

— О Господи! — пробормотал коричневый человек. — С крыши, вместе с котами, я думаю.

— Почему бы вам не прекратить свою болтовню насчет котов и не сделаться серьезным хотя бы ненадолго? — потребовал Лайман.

Потом он замолчал и слегка покачнулся на стуле. Чтобы скрыть смущение, он поспешно допил остывающую в бокале жидкость. Он был бледен.

— Ну, теперь в чем дело? — спросил коричневый человек.

— Ни в чем. — Он сделал глоток. — Просто он смотрел на меня своим… Вы сами понимаете.

— Давайте-ка, все проясним. Насколько я понял, марсианин одет в… одет так же, как и человек?

— Естественно.

— Но он невидим для всех, кроме вас?

— Да. Он не хочет, чтобы его видели именно теперь. Кроме того…

Лайман сделал паузу. Он бросил на коричневого человека взгляд и быстро отвел глаза.

— Знаете, я готов предположить, что вы можете его видеть, по крайней мере, немного.

Коричневый человек молчал в течение тридцати секунд. Он сидел неподвижно, забыв о напитке, который держал в руке. Казалось, что он не дышит.

И уж, конечно, он не мигал.

— Что вас заставляет так думать? — спросил он наконец своим обычным голосом.

Лайман быстро опустил бокал.

— Разве я что-нибудь сказал? Пожалуй, я пойду.

— Нет, вы не уйдете, — сказал коричневый человек. — Он схватил Лаймана за руку. — Останьтесь здесь, посидите. Вот так… Куда вы собирались идти?

Лайман указал в заднюю часть бара — то ли на меломан, то ли на дверь с надписью: "Для мужчин".

— Я не слишком хорошо себя чувствую. Может быть, я слишком много выпил. Думаю, мне…

— С вами все в порядке. Я не доверяю вам и этому вашему… невидимке. Вы останетесь здесь до тех пор, пока он не уйдет.

— Он как раз уходит, — обрадовано сказал Лайман.

Его глаза двигались вслед невидимому, но быстрому движению по направлению к двери.

— Видите, ушел. А теперь отпустите меня. Коричневый человек посмотрел в сторону кабинки.

— Нет, — сказал он. — Он не ушел. Сидите там, где сидите. Пришла очередь Лаймана замереть на некоторое время. Лед в его бокале тихонько позвякивал о стенки. Наконец он заговорил. Голос его был мягкий и тревожный.

— Вы правы. Он еще здесь. Значит, вы его видите? Коричневый человек сказал:

— Он повернулся к нам спиной?..

— Да, вы можете его видеть. Может быть, даже лучше, чем я. Может быть, их здесь больше, чем я думал. Они могут быть повсюду. Они могут сидеть рядом с вами везде, куда бы вы ни пришли, и вы даже не догадаетесь, если только…

Он слегка покачал головой.

— Они хотят быть уверены, — сказал он. Он обращался в основном сам к себе.

— Они могут давать приказы и заставлять вас забывать об этом, но должен быть предел тому, что они могут заставить вас делать. Они могут заставлять человека выдать себя. Им приходится следить за ним, пока они не убедятся.

Он поднял бокал и поднес его к губам.

Кубик льда скользнул ему в рот и остался там, но он не обратил на это внимания и выцедил все до последней капли.

Поставив бокал на стойку, он посмотрел на коричневого человека.

— Итак? — спросил он.

Коричневый человек поднял голову и снова уставился на стойку.

— Становится поздно, — сказал он. — Народу уже мало. Будем ждать?

— Чего ждать?

Коричневый человек бросил взгляд в сторону кабинки и быстро отвел глаза.

— Я хочу вам кое-что показать. Я не хочу, чтобы это видел кто-нибудь еще.

Лайман обвел взглядом зал. Последний посетитель, оставшийся в зале, подошел к стойке, бросил на красное дерево несколько монет и медленно вышел из зала.

Они сидели в молчании. Бармен поглядывал на них с нарочитым безразличием.

Потом из первой кабинки вышла парочка и ушла, вполголоса споря.

— Еще кто-нибудь остался? — спросил коричневый человек с таким расчетом, чтобы звук его голоса не достиг ушей человека в куртке бармена.

— Только…

Лайман не закончил, ограничившись острожным кивком в сторону задней части комнаты.

— Он не смотрит. Давайте и мы не обращать на него внимания. Что вы хотели мне показать?

Коричневый человек снял часы и поднял металлическую крышку. Две маленьких, глянцевых фотографии выскользнули из-под нее. Коричневый человек ногтем отделил их одну от другой.

— Я просто хотел кое в чем убедиться, — сказал он. — Первое, почему вы выбрали меня? Некоторое время назад вы сказали, что следили за мной, чтобы увериться. Я этого не забыл. И вы сказали, что я репортер. Предположим, вы расскажете мне теперь всю правду?

Покачиваясь на табурете, Лайман нахмурился.

— Так вот как вы на это смотрите? — пробормотал он. — Сегодня утром, в метро… до этого я никогда вас не видел. Но я обратил внимание на то, как вы смотрите на вещи, на невероятные вещи, которых не должно быть. Вы смотрите на них, как смотрит кот, а потом всегда отводите глаза. И я подумал, что вы тоже можете видеть марсиан.

— Предположим, — спокойно сказал коричневый человек.

— Я последовал за вами. Я надеялся, что вы окажетесь тем, с кем я смогу говорить. Если бы я знал, что я могу не один их видеть, это было бы лучше, чем одинокие размышления. Я могу видеть их уже три года. И мне удавалось скрывать эту тайну даже от них. И каким-то образом мне удалось избежать самоубийства.

— Три года? — переспросил коричневый человек. Он содрогнулся.

— Всегда остается маленькая надежда. Я знал, что никто не поверит мне без доказательств. А я мог найти доказательства. Именно это я и сказал себе. Я повторял себе, что, если вы тоже способны их видеть, то нас будет двое, а, может быть, есть еще и другие, достаточно много для того, чтобы мы смогли все вместе взяться за дело и доказать миру…

Палец коричневого человека шевельнулся, он молча подтолкнул фотографию к стойке. Лайман неуверенно взял ее.

— Лунный свет? — сказал он через некоторое время.

Это был ландшафт на фоне глубокого темного неба с белыми облаками.

Деревья стояли белые и неподвижные на фоне темноты. Трава была белой, как будто посеребренная лунным светом, тени неясными.

— Нет, не лунный свет, — ответил коричневый человек. — Инфракрасные лучи. Я — всего лишь любитель, но в последнее время я экспериментировал с инфракрасной пленкой и получил кое-какие странные результаты.

Лайман рассматривал фото.

— Видите ли, я живу неподалеку…

Палец коричневого человека коснулся весьма обычного предмета, который появился на фотографии.

— Время от времени здесь появляется нечто забавное. Но только на инфракрасной пленке. Теперь я знаю, что хлорофилл настолько отражает инфракрасный свет, что трава и листья на фотографии выглядят белыми. Небо становится темным, как здесь. С помощь подобного рода пленки можно делать всякие трюки. Фотографируешь дерево на фоне неба, а на оттиске их не отличишь друг от друга. Однако можно фотографировать сквозь дымку и снимать определенные предметы, которые нельзя перенести на обычную пленку. Иногда, когда фокусируешься на чем-то, подобном этому…

Он снова постучал пальцами по изображению самого обычного предмета.

— Иногда получаются очень странные отпечатки на пленке, вроде этого. Человек с тремя глазами…

Лайман держал фотографию против света и молча изучал ее. Когда он снова положил фотографию на стол, на его лице была улыбка.

— Знаете, — доверительным шепотом сказал Лайман, — профессор астрофизики поместил в одном из известных изданий очень интересную статью. Фамилия этого человека, кажется, Шпитцер. Он пишет, что если бы на Марсе была жизнь и что если бы марсиане когда-либо посетили Землю, то это было бы невозможно доказать. Никто бы не поверил тем немногим людям, которые их увидели бы. Исключение, писал он дальше, составил бы тот случай, если бы их сфотографировали…

Лайман задумчиво посмотрел на коричневого человека.

— Вам это удалось, — сказал он. — Теперь я совершенно уверен в том, что вы их сфотографировали!

Коричневый человек кивнул. Он взял фотографии и снова убрал их туда, откуда достал.

— Я тоже так считаю. Только до сегодняшнего вечера я не был уверен. Я никогда не видел никого из них так полно, как видите вы. Но всю мою жизнь я видел их частично, так же, как любой другой. Это можно сравнить с мимолетным движением, которое удается лишь захватить краешком глаза. Это нечто, что почти здесь, а когда смотришь на него пристально, то оно исчезает. Это фотографии показали мне способ. Узнать нелегко, но можно. У нас есть условия, которые позволят взглянуть на вещи прямо, увидеть вещь такой, какая она есть, независимо от того, о чем идет речь. Возможно, именно марсиане и предоставили нам такие условия. Ведь когда видишь движение краем глаза, почти невозможно не посмотреть на него прямо. И тогда оно исчезает.

— Значит, их может увидеть каждый?

— С тех пор, как я сделал эти фотографии, я узнал многое, — сказал коричневый человек. Нужно тренировать себя. Они похожи на трюки, к которым нужно внимательно приглядеться, и только после этого они обретают смысл. Камуфляж. Нужно научиться его распознавать. Иначе мы можем смотреть на эти существа всю свою жизнь и никогда их не увидеть.

— Но камера видит?

— Да, камера видит, удивительно, что раньше никто не снял их подобным образом. Когда видишь их на пленке, то отличаешь безошибочно по этому третьему глазу.

— Инфракрасная пленка — сравнительно новое изобретение, не так ли? И поэтому готов держать пари, вам удалось захватить их на фоне, который является совершенно определенным, иначе бы они просто не проявились. Как деревья на фоне облака. Трюк. Должно быть, в тот день у вас было нужное освещение и нужный фокус, и линзы встали как раз в нужное положение. Нечто вроде малого чуда. Такое может никогда больше не повториться. Но… Теперь не смотрите!..

Они замолчали, украдкой заглядывая в зеркало. Их глаза скашивались в направлении закрытой двери таверны. Потом наступила долгая, ничем не нарушаемая тишина.

— Он оглянулся на нас, — очень тихо сказал Лайман. — Он оглянулся на нас… Этот третий глаз!

Коричневый человек вновь замер. Когда он наконец шевельнулся, то сделал это для того, чтобы проглотить остатки напитка.

— Я не думаю, что они уже подозревают, — сказал он. — Мы будем тщательно скрывать этот фокус до тех пор, пока не сможем выступить в открытую. Должен существовать какой-то способ, который убедит людей.

— Есть доказательства. Эти фотографии. Знающий оператор должен сразу сообразить, каким образом вы смогли заснять марсианина, и он повторит все условия. Это очевидно.

— Очевидность может быть обрезана с обоих концов, — сказал коричневый человек. — Я надеюсь на то, что марсиане не похожи на убийц, что они идут на это только в крайнем случае. Я надеюсь, что они не убивают без доказательств… Но…

Он постучал по часам.

— По крайней мере, теперь нас двое, — сказал Лайман. — Мы можем объединиться. Мы оба нарушили главное правило: теперь не смотреть!

Бармен отошел в глубь комнаты, чтобы выключить меломан. Коричневый человек сказал:

— Лучше, чтобы нас вместе не видели. Но если мы оба будем приходить в этот бар в десять часов выпить — такое не вызовет подозрения даже у них.

— Предположим… Лайман колебался.

— Можно мне взять одну фотографию?

— Зачем?

— Если с одним из нас что-то произойдет… несчастный случай, у другого все-таки будет доказательство. Может, этого окажется достаточным, чтобы убедить остальных людей.

Коричневый человек поколебался, потом коротко кивнул. Он снова открыл футляр и вручил Лайману одну из фотографий.

— Спрячьте, — сказал он. — Увидимся здесь завтра. А до тех пор будьте осторожны.

Они крепко пожали друг другу руки и несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Потом коричневый человек повернулся и вышел из бара.

Лайман остался там, где сидел. Между двумя морщинами на его лбу что-то зашевелилось. Открылся третий глаз и уставился вслед уходящему коричневому человеку.