Ясень

Каждый, кто путешествовал по восточной Англии, знает загородные дома, часто встречающиеся в этой области. Это маленькие строения, испытавшие заметное влияние итальянского стиля, камни которых сочатся влагой и которые расположены посреди парков в сотню акров. Меня они всегда привлекали. Я люблю дубовые ограды с просветами, деревья благородных пород, пруды, обсаженные розами, и далекую линию лесов, теряющихся на горизонте. Люблю портики, добавленные, очевидно, в подражание «греческой» моде XVIII века к старинным домам из красного кирпича эпохи королевы Анны. Люблю обширные залы, поднимающиеся до самой крыши, которые непременно должны быть украшены галереей и маленькими хорами. Люблю также библиотеки, где можно найти все: от часословов XIII века до томиков ин-кварто Шекспира. Равным образом люблю картины, но особенно мне нравится представлять себе жизнь, которую вели в этих домах с самого начала их существования, когда владельцы всячески процветали, а также жизнь, которую ведут в них уже в наши дни. Возможно, денег и меньше, но вкусы разнообразнее и жизнь ничуть не теряет в своем интересе. Я хотел бы иметь такой дом и достаточное на его содержание состояние, чтобы принимать в нем моих друзей.

Но я отклоняюсь от темы. Мне нужно рассказать вам любопытную историю, развивавшуюся в одном из этих жилищ, которые я вам пытался описать. Речь идет о Кастрингхэм-Холле в Суффолке. Я думаю, усадьба претерпела значительные изменения с того времени, когда происходили описываемые события, но от нее осталось основное: итальянский портик, белый квадратный дом, внутренний вид которого изменился меньше, чем внешний, парк, переходящий в лес, и пруд. И лишь одно, отличавшее дом от других ему подобных, более не существует: большой старый ясень высотою метров в двенадцать, ветви которого почти касались стен. Я полагаю, это дерево находилось там еще с тех времен, когда Кастрингхэм только что перестал быть крепостью, рвы были засыпаны и построено жилище в елизаветинском стиле. В любом случае в 1690 году ясень уже достиг своей максимальной высоты.

В том году местечко, где находится Кастрингхэм-Холл, послужило ареной крупного процесса над ведьмами. Понадобится много времени, на мой взгляд, чтобы понять глубинную причину — допустив, что таковая может иметься — того всеобщего страха, который в ту эпоху внушали ведьмы. Действительно ли обвиненные в этом преступлении сами верили, что обладают дьявольскими способностями? Или же их признания были вырваны под пытками? Эти вопросы, по моему мнению, далеки от разрешения. И история, которую я собираюсь рассказать вам, все еще заставляет меня колебаться. Я не могу отнестись к ней как к чистой выдумке. Но пусть об этом судит читатель.

Кастрингхэм представил суду свою жертву. Ее звали мисс Мазерсоул, и она отличалась от других деревенских колдуний, потому что была зажиточной и пользовалась в округе определенным влиянием. Многие прихожане прилагали похвальные усилия к ее спасению, свидетельствуя в ее пользу, и сильно беспокоились, ожидая решения присяжных заседателей.

Единственное свидетельство стало для нее роковым: свидетельство владельца Кастрингхэм-Холла, сэра Мэтсью Фелла. Он показал под присягой, что «много раз видел ее из окна спальни во время полнолуния, когда она обирала веточки ясеня возле его дома». Она влезала на дерево, одетая всего лишь в ночную рубашку, срезала веточки кривым ножом и разговаривала, похоже, сама с собой. Каждый раз сэр Мэтсью пытался поймать женщину, но каждый раз случайным шумом вспугивал ее. И когда он спускался в сад, единственное, что мог видеть, был заяц, со всех ног бегущий в сторону деревни.

На третью ночь он бросился за ней в погоню. Он бежал до дома мисс Мазерсоул, и там ему пришлось добрых четверть часа барабанить в дверь. Наконец она вышла, заметно разъяренная и заспанная, словно действительно была только что поднята с постели. И он не смог дать удовлетворительного объяснения своему визиту.

Главным образом из-за этого свидетельства, хотя имелись и иные, менее убедительные и поразительные, мисс Мазерсоул была признана виновной и приговорена к смерти. Неделю спустя после процесса в Сент-Эдмонд-Бери она была повешена вместе с пятью-шестью другими несчастными созданиями.

Сэр Мэтсью Фелл, бывший помощником шерифа, присутствовал при исполнении приговора. Мартовским утром, холодным и дождливым, повозка поднялась на холм, покрытый мокрой травой, к Нортгэйту, где была воздвигнута виселица. Остальные приговоренные, подавленные своим несчастьем, ни на что не реагировали. Но живая или мертвая, мисс Мазерсоул имела совсем иной характер. Ее «ядовитая злоба», как повествует хроникер той эпохи, так подействовала на зрителей — и даже палача, — что они единогласно объявили ее воплощением бешеного Демона. Однако она не оказала служителям закона никакого сопротивления. Но бросила на схвативших ее настолько дьявольский и разъяренный взгляд, что — один из них признался потом — «это ужасное видение неотступно преследовало их в течение полугода».

Слова, произнесенные ею во время казни, были, очевидно, лишены смысла: «В Кастрингхэм-Холле появятся гости». Слова эти она повторила, вполголоса, несколько раз.

На сэра Мэтсью Фелла поведение женщины произвело большое впечатление. Он разговорился с приходским викарием, в компании которого возвращался после повешения домой. По правде говоря, свидетельствовал он вовсе не с радостным сердцем. Он не был фанатиком охоты на ведьм, но тем не менее, как заявил он тогда и повторял впоследствии, не мог дать какого-либо иного изложения событий, очевидцем которых являлся. Все это дело было ему глубоко неприятно, так как он любил жить в хороших отношениях с себе подобными. Но речь для него шла об исполнении долга, и он его исполнил. Никакого другого мотива это не имело, за что викарий его и похвалил, как сделал бы на его месте любой здравомыслящий человек.

Несколькими неделями позже, когда на небе ярко светила полная майская луна, викарий и владелец поместья снова встретились в парке и дошли до Холла вместе. Леди Фелл была у своей тяжело больной матери, и сэр Мэтсью оставался в замке один. Поэтому викарий легко позволил уговорить себя зайти отобедать.

В этот вечер сэр Мэтсью не выглядел очень приятным хозяином. Беседа касалась главным образом семейных и приходских проблем, и пользуясь случаем, сэр Мэтсью составил письменный меморандум, где перечислил пожелания и намерения относительно своих владений. Этот меморандум вскоре оказался чрезвычайно полезным.

Когда в половине десятого викарий м-р Кроум решил пуститься в обратную дорогу, они с сэром Мэтсью направились по тропинке, покрытой гравием, проходившей позади дома. Единственным происшествием, показавшимся м-ру Кроуму странным, было следующее: они находились недалеко от ясеня, который, как я уже говорил, рос вблизи окон жилища, когда сэр Мэтсью остановился и сказал:

— Что это там поднимается и спускается по стволу? Неужели белка? Но в такое время они должны спать в своих убежищах.

Викарий посмотрел и заметил какое-то двигающееся существо, но он не смог разобрать при луне его настоящего цвета. Тень, увиденная им мельком, и он готов был поклясться, хотя это могло показаться сумасшествием, имела более четырех лап, положенных белке или любому другому зверю.

Но не обратив на то особого внимания, они расстались.

На следующий день сэр Мэтсью не спустился ни в шесть, ни в семь, ни в восемь часов, как было в его привычках. Поэтому слуги поднялись к его комнате и постучали в дверь. Нет необходимости задерживаться на описании их беспокойства и тревоги. Они долго прислушивались и начали стучать громче. Не дождавшись ответа, открыли дверь и обнаружили своего хозяина мертвым и с совершенно черным лицом. Вы, наверное, уже догадались об этом. Хотя окно было незакрытым, на теле сэра Мэтсью не обнаружили никаких следов насилия.

Один из слуг побежал предупредить священника; затем, следуя наставлениям последнего, отправился за судебным чиновником. Сам м-р Кроум поспешил к замку, и его провели в комнату, где лежал умерший. Викарий оставил несколько заметок, найденных среди его бумаг, которые показывают, с каким уважением относился он к сэру Мэтсью и какова была печаль, причиненная его смертью. Чтобы пролить немного света на образ, каким развивались события и на общественные верования той эпохи, я привожу ниже отрывок из его мемуаров:

Это все, что я хотел привести из записок м-ра Кроума. Сэр Мэтсью надлежащим образом был положен во гроб и похоронен. Надгробная проповедь м-ра Кроума, прочитанная в следующее воскресение, была затем напечатана под заглавием: «Бесполезная мольба, или Английская гибель от демонических козней Антихриста». Такова была точка зрения викария, которую разделили все соседи: полагали, что владелец замка пал жертвою возрастающей наглости папистских заговорщиков.

Его сын, сэр Мэтсью, второй в роду, наследовал ему. И здесь заканчивается первый акт трагедии Кастрингхэм-Холла. Следует упомянуть, хотя этот факт и не вызывает удивления, что новый баронет не въехал в комнату, где умер его отец. Эта комната бывала занята разве только каким-нибудь случайным гостем. Баронет умер в 1735 году, и я не нахожу ничего, что бы отметило его владение, за исключением необъяснимо высокой смертности среди скота, смертности, имевшей с течением времени тенденцию к увеличению.

Те, кого заинтересовали подробности, могут найти статистические данные в письме, направленном «Журналу Замковладельцев», где приводятся факты из дневника баронета. Он положил конец этому падежу, применив очень простое средство: на ночь всех животных закрывали в стойлах. Он действительно заметил, что в укрытиях скотина ночью не погибает. После этой меры лишь птицы и дичь продолжали исчезать без видимой причины. Но поскольку мы не имеем об упомянутых фактах точных документальных свидетельств, я не хочу распространяться о том феномене, который фермеры Суффолка назвали «болезнью Кастрингхэма».

Сэр Мэтсью, второй в роду, умер, как я уже говорил, в 1735 году, и ему наследовал его сын сэр Ричард. Это случилось в то время, когда в северной части приходской церкви была установлена большая фамильная скамейка Феллов. В той самой части, где находилась и могила мисс Мазерсоул, расположение которой было хорошо известно благодаря надписи, нанесенной на планы церкви и захоронений м-ром Кроумом.

Определенное возбуждение охватило деревню, когда узнали, что знаменитая колдунья, о которой кое-кто еще помнил, вскоре должна быть эксгумирована. И чувство удивления и даже тревоги усилилось после того, как обнаружили, что хотя гроб и оставался в прекрасном состоянии, в нем не содержалось никаких следов ни тела, ни костей, ни даже праха. Действительно, это очень любопытное явление, поскольку в эпоху ее захоронения о воскресении тел уже не думали, и очень трудно было представить разумный мотив, объясняющий кражу трупа, если только не имелось намерения использовать его в препараторской.

Происшествие пробудило все истории о процессах над ведьмами и их подвигах, дремавшие в течение сорока лет. Когда сэр Ричард приказал сжечь гроб, многие подумали, что это чересчур рискованно, однако подчинились.

Сэр Ричард был опасным новатором, это точно. До того как он занял место своего отца, Кастрингхэм-Холл был замком, построенным из красивого красного кирпича, но сэр Ричард, совершая путешествие по Италии, заразился итальянским вкусом. Кроме того, у него имелось больше денег, чем у предшественников. И поэтому он решил переделать английское жилище в итальянский дворец. Облицовка под мрамор и гипс скрыла кирпич; несколько римских статуй, довольно незначительных, расположились при входе в дом и сад, на берегу пруда была воздвигнута имитация храма Сивиллы в Тиволи. Кастрингхэм принял совершенно новый, но должен сказать, намного менее приятный вид. Однако им восхищались, и многие соседи дворяне в последующие годы брали его за образец.

Однажды (это было в 1754 году) сэр Ричард встал после дурно проведенной ночи. Снаружи буйствовал ветер, и камин безостановочно дымил. Но было так холодно, что ему пришлось снова развести огонь. Помимо того, оконные стекла под порывами ветра дребезжали столь сильно, что ни одно человеческое существо не смогло бы обрести покоя. А в перспективе еще ожидались многочисленные гости, намеревавшиеся прибыть днем. Они надеялись принять участие в прекрасной охоте, но поскольку дичь постоянно продолжала исчезать, сэр Ричард опасался, как бы не пострадала его репутация. Но более всего его мучила проведенная им бессонная ночь. Конечно же, спать в этой комнате он больше не станет.

Таковой была основная тема его размышлений во время завтрака. После чего он принялся методично изучать все комнаты подряд. Он потратил много времени, прежде чем найти подходящую. Одна выходила на восток, другая на север, через третью должна была проходить прислуга, в четвертой ему не понравилось дерево, из которого сделана кровать. Нет, ему требуется комната, окнами выходящая на запад, чтобы утреннее солнце не будило его чересчур рано, и кроме того, она должна находиться в стороне от хозяйственной деятельности. Экономка уже исчерпала все возможности.

— Послушайте, сэр Ричард, — сказала она, — во всем доме имеется всего лишь одна такая комната.

— Какая же? — спросил сэр Ричард.

— Комната сэра Мэтсью, западная комната.

— Ну что же, поместите меня туда, поскольку именно в ней я буду спать сегодняшнюю ночь, — ответил владелец замка. — Как добираться до нее? Сюда, конечно. — И он поспешил к комнате.

— О! Сэр Ричард, но никто не спал в ней вот уже сорок лет. Воздух не проветривался с тех пор, как умер сэр Мэтсью.

Повторяя это, она бежала за ним.

— Итак, миссис Чиддок, откройте дверь, я хочу по крайней мере ее осмотреть.

Комната была отперта, и оттуда действительно ударило запахом затхлости и плесени. Сэр Ричард прошел к окну и, по своей привычке, нетерпеливо откинул ставни и широко распахнул створки. Изменения едва коснулись этого крыла здания: оно строилось, когда был посажен ясень, и находилось не на виду, чтобы стоило его особо переделывать.

— Проветривайте весь день, миссис Чиддок, и после полудня перенесите сюда мои ночные вещи. А в прежнюю мою комнату поместите епископа Килморского.

— Сэр Ричард, — произнес от двери незнакомый голос, прервавший его слова, — могу ли с вами побеседовать?

Сэр Ричард повернулся и увидел человека, одетого во все черное, который склонился на пороге.

— Я должен просить у вас прощения за это вторжение. Быть может, вы помните меня немного? Меня зовут Уильям Кроум, мой дед был здешним викарием во времена вашего деда.

— Ну конечно, сударь, — сказал сэр Ричард, — имя Кроум есть и всегда будет пропуском в Кастрингхэм. Я счастлив возобновить дружбу, начатую два поколения назад. Чем могу служить? Ваш вид, если только я не ошибаюсь, показывает, что вы несколько спешите?

— Истинная правда, сэр Ричард. Я добираюсь верхом из Норвича в Сент-Эдмонд-Бери и стараюсь проделать это как можно быстрее. И завернул к вам лишь затем, чтобы передать некоторые бумаги, только что найденные среди того, что мой дед оставил после смерти. Нам показалось, что вы сможете обнаружить в них тему, интересующую вашу семью.

— Вы очень любезны, мистер Кроум. Если согласитесь пройти со мной в гостиную и выпить стакан вина, мы вместе бросим в них взгляд. А вы, миссис Чиддок, как я говорил, займитесь проветриванием комнаты… Да, именно здесь умер мой дед… Да, дерево делает это место немного сырым… Нет, я не хочу более об этом слышать. Не старайтесь создавать трудности, прошу вас. Я дал вам распоряжение… исполняйте. Не желаете ли последовать за мной, сударь?

Они направились в библиотеку. Пакет, привезенный мистером Кроумом, содержал среди прочего заметки, составленные викарием после кончины сэра Мэтсью Фелла. И сэр Ричард первый раз столкнулся с практикой «библейских гаданий», о которых уже говорилось выше. Это суеверие сильно его позабавило.

— Итак, — сказал он, — Библия моего деда дала очень предусмотрительный совет: «Срубите и бросьте в огонь». Если речь идет о ясене, то можно быть уверенным, что я последую ему. Вряд ли где еще встретишь подобный рассадник миазмов и катаров!

В гостиной находились фамильные книги, которые, ожидая прибытия коллекции, собранной сэром Ричардом в Италии и сооружения места, предназначенного для их расположения, были немногочисленны.

Сэр Ричард поднял голову и осмотрел библиотеку:

— Я спрашиваю себя, там ли еще старая Библия? Кажется, я вижу ее.

Пересекши комнату, он взял в руки толстую Библию, на форзаце которой виднелась надпись: «Мэтсью Феллу от любящей крестной Анны Олдоус, 2 сентября 1659 года».

— А не попробовать ли нам снова, мистер Кроум?.. Открываем книгу и что обнаруживаем? «Ты станешь меня искать завтра утром, но меня там больше не будет». Так-так, для вашего деда это было бы интересным предсказанием, верно? А я уже в достаточной степени наслушался пророков. Они рассказывают всяческий вздор! А теперь, мистер Кроум, я буду вам бесконечно обязан, если вы передадите мне этот пакет. Боюсь, вы пребываете в нетерпении продолжить свой путь. Но прошу позволить налить вам еще стаканчик.

После этого сердечного приема (сэр Ричард составил себе очень хорошее мнение о молодом человеке и его манерах) они расстались.

Днем прибыли приглашенные: епископ Килморский, леди Мэри Гервей, сэр Уильям Кентфилд и т. д. Обед в пять часов, вино, карты, ужин. Затем каждый направился в свою комнату.

На следующее утро сэр Ричард не почувствовал себя расположенным взять ружье и отправиться вместе с другими на охоту. Он остался поболтать с епископом Килморским. Этот прелат в отличие от ирландских епископов той эпохи навещал свою епископальную резиденцию и даже подолгу в ней жил. В это утро они оба, прогуливаясь по террасе, обсуждали изменения и улучшения, привнесенные в замок, и епископ заметил, указывая на окно комнаты, выходящей на запад:

— Вы никогда не сумеете убедить никого из моей ирландской паствы занять эту комнату, сэр Ричард.

— Почему же, ваше преосвященство? Кстати, это моя комната.

— Наши ирландские крестьяне упорно верят, что если спать вблизи ясеня, это принесет несчастье. А у вас такой громадный и растет в двух метрах от окна. Возможно, — продолжил епископ, улыбаясь, — вы уже испытали на себе его воздействие, поскольку не выглядите отдохнувшим так, как вам желали ваши друзья.

— Действительно, это или что-то другое мешало мне спать с полуночи до четырех часов утра, ваше преосвященство. Но завтра дерево будет срублено, и я больше не услышу о нем разговоров.

— Рукоплещу вашему решению. Это, конечно же, вредно для здоровья — вдыхать тяжелый воздух, прошедший сквозь такую листву.

— Вы правы, ваше преосвященство. Но этой ночью окно не было открыто. Скорее непрекращающийся шум… вероятно, ветви скребли по стеклам и не давали мне сомкнуть глаз.

— Я думаю, в это трудно поверить, сэр Ричард. Посмотрите отсюда. Даже самые близкие к окну ветви не смогут дотянуться до стекла, если только не будет бури. А прошлой ночью ее не было.

— Действительно, ваше преосвященство. В таком случае я не понимаю, что же там скреблось… и кто оставил следы на запыленном карнизе.

В конце концов они пришли к единому мнению: это крысы забрались туда, цепляясь за плющ. Так полагал епископ, и сэр Ричард с ним согласился.

Таким образом, день прошел спокойно, и наступила ночь. Гости, пожелав сэру Ричарду более приятного сна, чем накануне, разошлись.

И сейчас мы находимся в его комнате с притушенным светом, владелец замка лежит в своей постели. Комната расположена над кухней, ночь теплая и тихая, и окно оставлено открытым.

Кровать едва освещена, но на ней царит странное оживление; можно решить, что сэр Ричард быстро мотает головой слева направо, не производя почти никакого шума. А теперь вы поймете, насколько обманчивы бывают сумерки: уже можно различить множество голов, круглых и темно-коричневых, которые шевелятся спереди и сзади и падают ему на грудь. Ужасная галлюцинация? И ничего более? Вот! Что-то сваливается с кровати с мягким шумом, словно котенок, и выскакивает в окно с быстротою молнии, затем другое, потом сразу вчетвером… И после этого все снова успокаивается.

«Ты станешь искать меня завтра утром, но меня там больше не будет».

Что с сэром Мэтсью, то и с сэром Ричардом: он в своей постели, мертв и черен!

Когда новость стала известной, гости и слуги, бледные и потрясенные, собрались под окном. Итальянские отравители, папские эмиссары, воздух, отягощенный миазмами: вот объяснения, которые были предложены. А епископ Килморский смотрел на дерево. Дикий кот, сидевший на нижних ветвях, заглядывал в расщелину, образованную долгими годами в стволе. Он с большим интересом следил за тем, что там происходит.

Неожиданно он вскочил и вытянул шею над дырой. И тут ветка под ним обломилась. Все вздрогнули, услышав треск.

Известно, что коты могут плакать, но мало кто из нас, я надеюсь, слыхал вой, подобный тому, который донесся из ствола большого ясеня. Было два или три крика (свидетели не уверены в их числе), потом уже доносился только приглушенный шум борьбы. Леди Гервей тотчас же почувствовала себя плохо, а экономка, заткнув уши, бросилась бежать и бежала до тех пор, пока не упала на террасе в обморок.

Епископ Килморский и сэр Уильям Кентфилд остались, но и они были повержены в трепет рыданиями кота. Сэр Уильям сглотнул два или три раза, прежде чем смог говорить:

— В этом дереве есть нечто, чего мы не знаем. Я полагаю, нужно приступить к немедленному осмотру.

И все согласились. Была принесена лестница, и один из садовников поднялся по ней наверх. Он посмотрел в расщелину, но увидел лишь, что там что-то шевелится. Послали за фонарем и привязали к нему веревку.

— Нужно непременно выяснить. Клянусь жизнью, ваше преосвященство, тайна ужасных смертей покоится на дне этого дупла.

Садовник, снабженный фонарем, снова поднялся к расщелине и начал осторожно спускать его вниз. Когда он склонился над дырой, желтый отблеск фонаря осветил лицо, и в этот момент собравшиеся увидели охватившее его выражение ужаса. Он завыл нечеловеческим голосом и упал с лестницы. К счастью, двое слуг успели подхватить его, в то время как фонарь разбился внутри ясеня.

Садовник был в полуобморочном состоянии, и понадобилось немало времени, чтобы добиться от него нескольких слов.

Внимание присутствующих привлекло другое. Фонарь поджег сухие листья внутри дерева, и через пару минут поднялся густой дым, из которого вскоре стали выбиваться языки племени. И весь ясень заполыхал.

Зрители образовали круг в нескольких ярдах от пожара. Сэр Уильям и епископ послали людей за любым оружием и инструментом, имевшимся в распоряжении, так как стало ясно, что нечто облюбовало дерево в качестве логова, и теперь было вынуждено оттуда выйти.

Произошло это следующим образам. Сначала все увидели на нижней ветви внезапно вспыхнувший огненный шар; размером он был примерно с человеческую голову. Потом он съежился и упал на землю. Затем пять или шесть раз из пламени взлетали подобные шары, падали на траву, где через мгновение замирали. Епископ приблизился, насколько хватило смелости, к одному из них и увидел… то, что осталось от огромного обуглившегося паука! И так как огонь стихал, другие тела, уже живые, но такие же мерзкие, вываливались из ствола. Было видно, что они покрыты сероватой шерстью.

Ясень горел весь день, и до тех пор, пока не был полностью пожран огнем, слуги продолжали нести караул; время от времени они убивали этих ужасных существ, выбирающихся оттуда. Потом прошло около получаса, в течение которого ничего больше не появлялось. Тогда они приблизились и стали осматривать корни дерева.

«Они обнаружили, — говорит в своих записках епископ Килморский, — под ясенем яму, где лежали два или три трупа этих созданий, удушенных дымом. Но гораздо более любопытным представляется то, что на самом дне логова, возле стены дома, находился скелет человеческого существа, иссохшаяся кожа которого прилипла к костям. На черепе сохранилось несколько черных волос. Те, кому положено было его исследовать, заявили, что тело, по всей вероятности, принадлежит женщине, умершей около сорока лет назад».