Йеллоуфейс

6

Месяцы съеживаются в недели, недели — в дни, а затем выходит книга.

В прошлый раз я на собственном горьком опыте убедилась, что для большинства писателей день, когда книга поступает в продажу, — это день великого разочарования. За неделю до выхода кажется, что это обратный отсчет до чего-то грандиозного, с фанфарами и немедленным признанием критиков, что твоя книга взлетит на вершину всех рейтингов и останется там. Но все это, как показывает опыт, во многом фикция. Разумеется, приятно на первых порах заходить в книжные магазины и видеть там свое детище на полках (это если вы являетесь маститым автором, входящим в топ-лист, и ваша книжка не затиснута между другими корешками, теряясь среди них, или, того хуже, даже не представлена в широкой продаже). Но кроме этого, никакой обратной связи нет. Люди, купившие книгу, еще не успели ее прочесть. Большинство продаж осуществляется по предзаказам, поэтому ни на Amazon, ни на Goodreads, ни на любом другом сайте, который вы шерстили как маньяк весь предыдущий месяц, реального движения нет. Внутри вас клокочет вся та неуемная надежда и энергия, но… абсолютно безвыходно.

Нет пока и сокрушительного осознания возможного провала. Есть только тысяча разочарований, громоздящихся одно на другое по ходу дней, когда вы ревниво сравниваете свой собственный уровень продаж с показателями других авторов; когда глаза продолжает мозолить один и тот же самонадеянно подписанный, но так и не проданный экземпляр на прилавке местного книжного магазина всякий раз, когда вы заглядываете туда с проверкой. От вашего редактора сочится лишь медленная струйка имэйлов типа «продажи несколько ниже, чем ожидалось, но будем надеяться, что они подрастут», а затем и вовсе наступает полное, непроницаемое молчание. Возникает только гнетущее чувство тоски и уныния, пока горечь не становится неодолимой; пока вы не начинаете ощущать себя болваном из-за того, что вообще ступили на стезю писательства.

Так что после выхода своего «Платана» я научилась не питать чрезмерных надежд.

Однако сейчас все обстоит иначе. Я вновь убеждаюсь, насколько сильно отличается наш бренный мир от того, что переживают небожители вроде Афины. Утром в день релиза от Eden ко мне домой прибывает царственный ящик шампанского. «Поздравляю! — значится в рукописной записке от Даниэлы. — Ты это заслужила».

Я достаю из обертки бутылку и с ней в руках делаю селфи, которое загружаю в Instagram с подписью: «ВОТ ОН, ТОТ ДЕНЬ! Сама не своя от волнения и благодарности. Счастлива иметь лучшую команду на свете!» За час мне поступает две тысячи лайков.

То, как накапливаются эти смайлики и сердечки, дает прилив серотонина, который я реально ждала в день своего старта. Все утро незнакомые мне люди продолжают отмечаться в постах поздравлениями, заметками и фотками моей книги на стенде новинок в Barnes & Noble или рекламируют ее в своих независимых книжных лавках.

Один книготорговец шлет селфи с целой пирамидой моих книг и подписью: «НАСТРОЕН ПРОДАТЬ 100 шт. ʺПОСЛЕДНЕГО ФРОНТАʺ В ПЕРВЫЙ ЖЕ ДЕНЬ! СМОТРИТЕ!!»

Житейская мудрость подсказывает, что соцсети — плохой показатель оценки того, насколько раскупается книга. В частности, Twitter не отражает спектра книготорговли как таковой, а ажиотаж вокруг определенных книг обычно объясняется гиперактивностью твит-команды автора. При этом лайки и подписчики необязательно перерастают в продажи.

Но разве весь этот шум не должен о чем-то сигнализировать? Обо мне говорит NPR[18], пишет New York Times и Washington Post. С «Платаном» мне повезло хотя бы добиться рецензии от Kirkus[19] (что немногим больше, чем краткий пересказ сюжета). Тем временем о «Последнем фронте» все судачат так, будто знают, что это будущий хит. Интересно, не является ли это последней, малоизвестной частью того, как работает отрасль? Что те или иные книги обретают популярность потому, что в какой-то момент приходит спонтанное решение сделать именно эту, а не ту из них королевой нынешнего бала.

Попахивает произволом, но тем не менее я рада, что это работает на меня.

На этот вечер у меня запланирована презентация в Politics and Prose[20], возле метро «Уотерфронт». Я бывала здесь с десяток раз, икринкой среди публики в зале. Это такой культовый книжный магазин, где во время своих промотуров выступают экс-президенты и всевозможные ВИПы; несколько лет назад я ходила сюда на лекцию Хилари Клинтон. Здесь, кстати, проводила презентацию своего дебюта и Афина. Когда Эмили сказала, что забронировала под меня P&P, я завизжала прямо в экран своего ноутбука.

Прежде чем войти в эти двери, необходимо собраться с духом. Помнится, издатель «Платана» в свое время организовал мне «глобальный тур» по ряду городов, где я должна была в книжных магазинах проводить авторские встречи; при этом аудитория в каждом из них не превышала десяти человек. И это больно, поистине мучительно — осиливать чтение и ответы на вопросы, когда люди посреди твоего монолога еще и уходят. Хуже только сидеть после мероприятия и подписывать стопку нераспроданных книжек, в то время как хозяин магазина суетится и неловко оправдывается, что виной неявке, дескать, праздники: народ занят покупками, и не было времени все как следует разрекламировать, чтобы посещаемость была повыше. После второго города я хотела все это прекратить, но отменить книжный тур еще позорней, чем проживать его минута за минутой, когда сердце все время обмирает в тоскливом осознании твоей нелепости и тщетности твоих надежд.

Однако этим вечером в магазине яблоку негде упасть — стоячих мест так мало, что люди сидят, скрестив ноги, в проходе. Я едва не пячусь назад и зависаю у входа, сверяясь в айфоне, верно ли указаны время и дата, потому что такого на самом деле не может быть. Я точно не попутала дату своей явки с визитом Салли Руни?[21] Но менеджер магазина, завидев, проводит меня в укромную гостевую, где предлагает бутылочку воды и мятных конфеток, и лишь тогда до меня доходит: это не ошибка, это все взаправду, и весь этот зал жаждет видеть меня.

Я выхожу под звонкий гром аплодисментов, идущий отовсюду. Менеджер магазина представляет меня, и я занимаю свое место на подиуме (хорошо, что я сижу, иначе дрожат колени). С таким количеством людей я не разговаривала никогда в жизни. К счастью, читать мне предстоит перед тем, как настанет время вопросов и ответов, так что есть минутка, чтобы сориентироваться. У меня выбран фрагмент непосредственно из середины книги — небольшая виньетка, которая послужит для аудитории ненавязчивой отправной точкой. Что принципиально важно, это одна из сцен, в значительной мере написанная мной. Так что это мои слова, мой отблеск.

«Британский офицер, поставленный командовать отрядом А Луна, казалось, побаивался, что эти нехристи могут в любой момент накинуться на него самого».

Мой голос подрагивает, но уже успокаивается. Кашлянув, я делаю глоток из бутылочки и продолжаю. Я в порядке. У меня все получится.

«„Держи их в горсти и в узде, — советовал ему при назначении один из штабистов. — Киркой махать они умеют, но обеспечь, чтобы не шлялись где попало“. И офицер приказал, чтобы рабсила без особого распоряжения ни в коем случае не покидала своей ограды из колючей проволоки. Вот так и получилось, что свои первые недели во Франции А Лун провел, лавируя меж сигнальных колоколов и растяжек с единственным вопросом: почему, если он здесь для помощи военным, с ним обращаются как с пленником?»

Все идет как по маслу. О контроле над аудиторией всегда говорит атмосфера, которую нужно создать. Я это сумела. В зале царит некая углубленная тишина с глухим напряжением, словно в груди у каждого абордажный крюк с туго натянутой веревкой. Мой голос стал ровнее; он чист, привлекателен и при этом трепетный настолько, что придает мне трогательной уязвимости; при этом я спокойна и собранна. Я знаю, что выигрышно смотрюсь в серых легинсах, коричневых ботинках и бордовой водолазке, которые специально выбрала для этого вечера. Я Серьезный Молодой Автор. Литературная Звезда.

Чтение заканчивается под восторженные аплодисменты. Не менее успешно проходят и вопросы-ответы. Вопросы — либо пустячки, дающие мне шанс попозировать («Как вам удавалось совмещать исследования по такой своеобразной исторической теме с повседневной работой?», «Как вы сумели сделать исторический фон таким богатым и насыщенным?»), либо откровенная лесть («Как вам удается сохранять равновесие, будучи такой успешной в столь юном возрасте?», «Чувствовали ли вы какое-то давление после получения такого крупного контракта на книгу?»).

Мои ответы забавны, внятны, скромны и вдумчивы:

«Уж не знаю, что я там уравновешиваю. Я даже не помню, какой сегодня день. А еще сегодня, чуть пораньше, я забыла, как меня звать».

В ответ смех.

«Понятно, все, что я писала в колледже, было полной чушью. Студенты колледжа понятия не имеют, о чем писать, кроме романтики студенчества».

Снова смех.

«Что до моего подхода к исторической беллетристике, то я, пожалуй, черпаю вдохновение в приемах критической фабуляции Саидии Хартман, что означает писать „с вкраплениями“, внося эмпатию и реализм в архивные записи истории, воспринимаемой нами как нечто абстрактное».

В ответ задумчивые, впечатленные кивки.

Они любят меня. Не могут отвести от меня глаз. Ради меня они здесь и ловят каждое мое слово. Все их внимание поглощено мной.

До меня впервые по-настоящему доходит, что все сладилось-получилось, сработало. Я стала одной из избранных — тех, кого власти предержащие считают значимой. Я млею от своего симбиоза с толпой; смеюсь, когда смеется она, жонглирую формулировками их вопросов. Я забыла про свои шаблонные, наспех сделанные заготовки с ответами; рассуждаю легко и проникновенно, а каждое слово, что слетает с моих губ, умно и чарующе увлекательно. Все мои посылы бьют в точку.

И тут я вижу ее.

Прямо там, в переднем ряду; из плоти и крови, тень своя собственная, настолько плотная и настоящая, что о галлюцинациях не может быть и речи. На изящные плечи наброшена изумрудно-зеленая шаль — один из ее фирменных образов, — наброшена так, что ее стройная фигура выглядит одновременно утонченно, хрупко и элегантно. Она сидит, грациозно откинувшись на спинку пластикового складного стула; блестящие черные локоны откинуты назад, за плечи.

Афина.

Кровь стучит в ушах молотками. Я несколько раз смаргиваю, отчаянно надеясь, что мне это все же мерещится, но всякий раз, когда открываю глаза, она по-прежнему там, выжидательно улыбается мне своими яркими ягодно-красными губами.

«Стиль на весь день», — бездумно мелькает в уме фраза, знакомая по читаной-перечитаной идиотской статье в Vogue, где Афина давала советы по макияжу. «Тени Бесо». Еще до моей раскрутки.

«Успокойся». Возможно, есть какое-то другое объяснение. Может, это ее сестра; кто-нибудь, выглядящий точь-в-точь как она, — кузина, близнец? Но у Афины нет ни кузины, ни вообще родни в ее поколении. Ее мать выразилась предельно ясно: «Остались только я и моя дочь».

Чары рассеиваются. У меня кружится голова, во рту пересохло, и я как могу, сбивчиво отвечаю на остальные вопросы. Власть, которая у меня была над аудиторией, пропала бесследно. Кто-то спрашивает, повлияла ли на «Последний фронт» какая-нибудь из моих курсовых работ в Йеле, а я в упор не могу вспомнить ни одного курса, который когда-либо посещала.

Я продолжаю поглядывать на Афину в надежде, что она исчезла или была всего-навсего игрой воображения, но всякий раз, когда я это делаю, она по-прежнему здесь и наблюдает с холодной непроницаемостью, оценивая каждое слово, слетающее с моих губ.

Вот время заканчивается. Я пережидаю аплодисменты, отчаянно пытаясь не упасть в обморок. Менеджер магазина подводит меня к столику в начале очереди за автографами, и я с натянутой, как маска, улыбкой приветствую читателя за читательницей. Существует целое искусство улыбки, установления зрительного контакта, обмена фразами при подписании книги, не допуская ошибок в написании своего имени или имени человека, которому вы ее адресуете. У меня уже есть некоторая практика автограф-сессий на мероприятиях, и в нормальный день я могу обойтись всего одной или двумя неловкими паузами. Сейчас у меня эти «ляпы» через одного. Я дважды спрашиваю одного и того же человека: «Ну, как вам вечер?» и так неудачно прописываю имя одного покупателя, что магазин бесплатно меняет ему экземпляр.

Я в ужасе от того, что передо мной с книгой в руке предстанет Афина, а сама все вытягиваю шею в поисках ее зеленой шали, но она, кажется, исчезла.

Неужели никто ее больше не заметил? Неужели я одна?

Судя по лицам персонала, что-то идет не так. Не посовещавшись со мной, они торопят остальных почитателей, напоминая всем, чтобы вопросы звучали коротко: час уже поздний. Когда все заканчивается, меня не приглашают ни на чай, ни на бокал вина, а просто пожимают руку и вежливо благодарят за приход. Менеджер магазина предлагает вызвать мне такси, и я охотно соглашаюсь.

Дома я скидываю туфли и сворачиваюсь калачиком на постели.

Сердце колотится бешено, дыхание мелкое и прерывистое. В голове гудит так, что я едва слышу собственные мысли, ощущая покалывание в основании черепа. Меня словно погружает в собственное тело какая-то вязкая волна, а затем, наоборот, поднимает. Чувствуется приближение приступа паники — нет, не приближение, а скорее пик; я его сдерживала, превозмогая на протяжении последнего часа, и только сейчас нахожусь в обстановке достаточно уединенной, чтобы ощутить все обилие симптомов. Грудь стискивает. Зрение меркнет, сужаясь в булавочный укол.

Я пытаюсь пройтись по контрольному списку, которому меня обучила доктор Гэйли. Что я вижу? Бежевое покрывало, чуть запачканное с одной стороны моим тональным кремом и крапинками туши. Чем пахнет? Корейской едой, заказанной сегодня на обед, — она все еще стоит на столе: из-за нервозности перед мероприятием я даже ничего не смогла съесть; ароматом моющего средства от простыней у меня под носом. Что я слышу? Уличное движение, стук собственного сердца в барабанных перепонках. Какой ощущаю вкус? Подвыдохшееся шампанское (я только сейчас заметила оставшуюся с утра початую бутылку и прихлебнула).

Все это слегка успокаивает, но разум все еще лихорадит, а желудок крутит тошнотой. Неплохо бы доковылять до ванной, принять по крайней мере душ и стереть весь этот макияж, но голова кружится так, что трудно встать.

Вместо этого я тянусь за телефоном.

В Twitter я нахожу имя Афины, затем свое, а затем оба в сочетании. Только имена, только фамилии, с хэштегом, без хэштега. Ищу упоминания о Politics and Prose. Затем аккаунты в Twitter каждого сотрудника книжного магазина, чьи имена мне знакомы.

Там ничего нет. Получается, я единственная, кто углядела на вечере Афину. Все, что обсуждается в Twitter, — это насколько блестящим было мероприятие, как страстно и четко звучала я и как всем не терпится прочесть «Последний фронт». Поиск по запросу «Джун + Афина» выдает лишь один свежий твит, написанный каким-то, по всей видимости, случайным участником мероприятия:

«Сегодняшнее авторское чтение „Последнего фронта“ было просто великолепным, и понятно, почему Джунипер Сонг считает эту книгу данью памяти своей подруге. Поистине, когда она рассказывала о своем творческом процессе, мне показалось, что прямо там, в зале, вместе с нами присутствует призрак Афины Лю».