Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей

Иван ЦУПРИКОВ

Герои нашего времени

Общество с ограниченной ответственностью «Газпром трансгаз Югорск» является головным предприятием по транспортировке газа ОАО «Газпром». По многониточной системе газопроводов с северных месторождений Тюменской области – Медвежьего, Уренгойского, Ямбургского, Юбилейного и Ямсовейского до Урала он перекачивает до 80 % российского газа. Ежесуточно через магистральные газопроводы 26 линейно-производственных управлений транспортируют более одного миллиарда кубометров газа.

Такой громадной и сложнейшей системой газопроводов могут управлять только высококвалифицированные и любящие свое дело люди. Они эксплуатируют компрессорные станции с мощнейшими автоматизированными газотурбинными агрегатами, электростанциями, системами очистки и охлаждения газа. В условиях Севера, в болотистой или горной местности специалисты-газовики в любую минуту готовы произвести ремонт этого оборудования и самого газопровода. Невзирая на лютую стужу, они ремонтируют линии электропередач и электрохимзащиты, садятся за рычаги экскаватора, трубоукладчика и производят сложнейшие операции по монтажу труб и их сварке, за тысячи километров доставляют грузы вертолетом или автомобилем на компрессорные станции. Это они настраивают технологическую автоматику, контрольно-измерительные приборы, производят расчеты и проектирование того или иного объекта.

Обществу «Газпром транс газ Югорск» 17 января 2011 года исполнится 45 лет – 45 лет успешной производственной деятельности. Трассовые города и поселки, в которых живут газовики, расположены в тундровой и таежной зонах. Они далеки от цивилизации, потому что не везде еще даже построены дороги, которые соединяют их с Большой Землей, но, несмотря на это, в них продолжают жить газовики-ветераны и новые поколения тружеников «Газпром трансгаз Югорск». Не вся молодежь бежит в тот цивилизованный мир. Для многих молодых притягательной силой остается земля, где они родились, работа, которой многие годы отдали их деды и отцы. А суровость климата?.. Так они же в нем выросли и окрепли. Да и для нормальной жизни здесь делается очень много: есть жилье, школа и детский сад, физкультурно-оздоровительный комплекс, дом культуры, музыкальная школа, библиотека, магазины и кафе.

Правда, было здесь так не всегда. Эти города и поселки моложе предприятия, строились они вместе с компрессорными станциями, в местах, где не ступала нога человека, в таежной глуши и тундре, с сильными морозами зимой и мириадами комаров и мошек коротким летом.

В 60-е годы прошлого века в нашей стране запускались газопроводы большой протяженности: Бухара – Урал, Средняя Азия – Центр, первая нитка газопровода из Тюменской области и наш – Игрим – Серов – Нижний Тагил – Свердловск. А весточкой о том, что в Западной Сибири обнаружены крупнейшие месторождения газа, в 1953 году стал мощный газовый фонтан с суточным дебитом один миллион кубометров вблизи поселка Березово. И 1 марта 1961 года здесь был создан первый газодобывающий участок.

В 1963 году началось строительство первого газопровода Игрим – Серов. Дирекцию строящихся газопроводов (ДСГ) тогда возглавлял Д.А. Дерновой, главным инженером был Н.Л. Гинзбург. Люди неисчерпаемой жизненной энергии, прекраснейшие специалисты, они, как и весь коллектив ДСГ, стремились к одной главной цели: в краткие сроки построить газопровод и дать стране газ. В феврале 1964 года в связи с развертыванием строительства на северном участке дирекция из города Ивделя переезжает в поселок Эсс (позже переименованный в поселок Комсомольский, а ныне – город Югорск). К концу того года было построено уже 253 километра линейной части трубы, начато обустройство Пунгинского месторождения. Работник ДСГ А. Сметанин рассказывает об этом в стихах.

И вот 4 февраля 1966 года первые тысячи кубометров газа пришли в город Серов Свердловской области. 17 января 1966 года созданное тогда Северо-Уральское управление магистральных газопроводов (потом оно стало называться ООО «Тюментрансгаз», а ныне – «Газпром трансгаз Югорск») приняло в эксплуатацию 500-километровый участок газопровода Игрим – Пунга – Серов. Возглавил СУУМГ Павел Терентьевич Буряк, переведенный сюда из Ташкентского управления магистральных газопроводов (УМГ).

В том же 1966 году в городах Ивделе, Краснотурьинске и Нижняя Тура подразделениями треста № 1 «Союзгазпромстоя» начато строительство компрессорных станций с турбоагрегатами ГТ-700-5. Принятые в районные управления СУУМГ специалисты, работавшие до этого на других газопроводах, помогали монтажникам устанавливать агрегаты, проводили их ревизию и наладку, сокращая сроки сдачи объектов в эксплуатацию. Так, к примеру, в Краснотурьинском районном управлении (ныне ЛПУ) благодаря расчетам инженеров-эксплуатационников В.Д. Будовского, К.Ф. Отта, А.Н. Штро, В.М. Мещерягина все пять стационарных газоперекачивающих агрегатов ГТ-700-5 были выставлены на фундаментах без разборки всего за одни сутки вместо планируемого месяца.

«Комплектование Северо-Уральского управления шло в большей степени за счет москвичей и ленинградцев, – вспоминает бывший главный инженер предприятия Владимир Федорович Усенко. – С ними заключались контракты на два с половиной года. По этому поводу у нас в то время сложилась поговорка: „Приехали на три года. Первый год – привыкание, второй год – работа, последние полгода – ожидание окончания контракта“.

Что и говорить, ребята два с половиной года работали без отпусков, жили, как и мы, в стесненных условиях, в вагончиках, землянках. И только в 1973 году, когда в поселках начали строить жилье – деревянное, позже – кирпичное: школы, детские сады, люди начали оставаться, произошел перелом в сознании людей в их отношении к работе, да и к жизни на Севере».

Вот что рассказывает по этому поводу работница Пунгинского ЛПУ Евгения Александровна Бурда: «Мы приехали в Пунгу в 1965 году и жили первое время в поселке буровиков. Сначала – в вагончике, где одна кровать была нашей с мужем, вторая – наших знакомых, которые приняли нас. Потом мы вырыли себе отдельную землянку. Зимой в ней еще можно было жить, а вот весной-летом она наполнялась водой. Прибавьте сюда комаров да мошку, а еще работу, зачастую в две смены… Трудно было. Но мы этого не боялись, были молодыми, сильными, здоровыми. Да и гордились тем, что мы, газовики, даем Родине газ».

«Зима 1968-69 годов выдалась очень суровой. Морозы достигали 52–63 градусов. Оборудование на Пунгу возили тягачами на специально изготовленных санях по очень сложным „зимникам“, полозья „горели“, – вспоминает бывший главный бухгалтер „Тюментрансгаза“ В.И. Войцеховский. – И только весной удалось перебросить часть оборудования баржой. Люди трудились днем и ночью…»

К несчастью, в 1970 году тяжело заболел и вскоре ушел из жизни руководитель СУУМГ Павел Терентьевич Буряк.

В 1972 году прошла реорганизация СУУМГа в Тюменское управление магистральных газопроводов. Началось новое широкомасштабное продвижение системы газопроводов предприятия к месторождениям севера Тюменской области – Надым-Пур-Тазовскому региону. И 9 мая 1972 года, в День Победы, газ Медвежьего месторождения по газопроводу Медвежье – Надым – Пунга влился в общий поток «голубого золота» Сибири потребителям Урала.

«…Уже полным ходом шло строительство газопроводов Медвежье – Надым – Пунга, главной в нашей отрасли стройки. Решался вопрос начала эксплуатации газового месторождения Медвежье, – вспоминает бывший генеральный директор „Тюментрансгаза“ Евгений Николаевич Яковлев. – На всем 500-километровом отрезке трассы от нашего управления работала небольшая аварийно-ремонтная бригада во главе с начальником ЛЭС Казымского районного управления В.В Леневым. Сложная была обстановка: и начавшаяся рано весна, и почти полное отсутствие связи, и спешка строителей под давлением погоды и начальства. Все было».

Наступило 9 мая 1972 года. В пять часов утра я дал команду Леневу открыть кран на 377-м километре трассы. Этот день можно считать началом рождения системы магистральных газопроводов с месторождений севера Тюменской области (СРТО – Урал).

Не все, конечно, делалось абсолютно правильно, и сейчас, оглядываясь назад, видны эти просчеты. Но это было время, когда накапливался опыт прокладки газопроводов большого диаметра в районах многолетнемерзлых грунтов, в условиях бездорожья, сезонности строительства и высочайших объемов приема газа от промыслов и его транспорта в места потребления. В 1974 году тюменский газ поступил к потребителям центральных районов Европейской части страны. И в начале этого пути стоял коллектив «Газпром трансгаз Югорск».

По словам главного инженера В.Ф. Усенко: «В то время в Нижней Туре, Краснотурьинске и Ивделе работало по одному цеху с пятерочными агрегатами (ГТ-700-5), в Пелыме, Комсомольском и Пунге – с шестерочными (ГТ-6-750). На северном регионе в Белом Яре, Лонг-Югане и Надыме на первых двух нитках цехов еще не было, их только начинали строить. И при этом любая аварийная ситуация была связана с отключением газопровода, что автоматически приводило к сокращению подачи газа потребителям на 15–20 миллионов кубометров в сутки. Вопрос ликвидации аварии в кратчайшие сроки был огромной важности и находился под контролем министра.

День 20 января 1973 года мне запомнился навсегда. В это время работал только один газопровод – Медвежье – Надым – Пунга-1 – и шло строительство второй нитки. На отрезке Белый Яр – Пунга уже работало по одному компрессорному цеху, в Комсомольском подходило к завершению строительство второго цеха. И вот 20 января произошел разрыв труб газопровода между поселками Белым Яром и Пунга. А в это время в течение суток температура воздуха опустилась с двадцати до шестидесяти градусов мороза. Мы вместе с начальниками отделов В.В. Овсиенко и Н.С. Юнусовым вылетели на место аварии.

Задача нашей аварийно-ремонтной бригады состояла в том, чтобы вырезать разорванные трубы и смонтировать новые. Мы тогда впервые столкнулись с проблемой, что при таком морозе газообразный пропан из баллонов не выходил, а еле-еле тек, и эти баллоны постоянно приходилось согревать в кабине машины. Потом их быстро выносили и подключали. Удавалось произвести рез в пять-десять сантиметров, и снова надо было нести баллоны в машину. Все шесть трубоукладчиков не выдержали работы при такой температуре – остановились, а люди работали.

На пятый день монтаж аварийного участка был закончен. Но в этот день произошла новая авария в районе Лонг-Югана. И только закончили там работы по монтажу, на следующий день пришло потепление, температура с минус шестидесяти поднялась до минус сорока пяти. Люди вздохнули, расстегнулись, а замминистра Щепкин, который руководил этими работами вместе со мной и Яковлевым, смеется: мол, весной запахло. Но в ту ночь мы чуть не потеряли В.В. Ленева, начальника ЛЭС Казымского ЛПУ МГ. По окончании работ ему была поставлена задача: выехать на 225-й километр и открыть кран. Они с водителем были до такой степени уставшие, что, выполнив эту работу, уснули в кабине. Их спас вовремя прибывший туда инженер Николай Федорович Федоров: растолкал их, привел в чувство и доставил к нам.

Были случаи, когда люди боялись идти на выполнение тех или иных работ, связанных с опасностью. И наше дело – дело руководства – в таких случаях заключалось не только в организации работ, но и в том, чтобы самим показывать пример. Помнится случай, когда на линии магистрального газопровода в Пелыме разорвало газопровод. Он находился в заболоченной местности, гусеничной техникой работать там было невозможно. Нам удалось установить один из трубоукладчиков на „Формост“, верхняя часть гусениц которого тут же покрылась болотной жижей, и он начал тонуть.

Приняли решение использовать вместо трубоукладчика вертолет Ми-6. Он на станции Кершаль с вагона брал трубу, „привозил“ ее на трассу, опускал в траншею, и наши работники благодаря высокому опыту летчиков производили ее монтаж и сварку. Не каждый был готов работать, когда над его головой в трех-пяти метрах висела ревущая махина с пятитонной трубой. Тем не менее нашлись люди, которые перебороли страх и справились с поставленной задачей, На этом участке было уложено и сварено более 20 единиц труб, это около 280 метров трубы.

Были и другие случаи, когда под давлением на газопроводе укладывали пригруза, когда работали по восстановлению линейной части газопровода и рядом взрывалась другая нитка, – вспоминает В.Ф. Усенко. – Никто не гарантировал нам, что эти работы будут безопасными. Но мне везло, на тех аварийных работах, в которых участвовал я, потерь не было.

С 1972 года началось большое строительство новых компрессорных станций и газопроводов. Первая нитка газопровода Медвежье – Надым, впервые в мире сооруженная из труб диаметром 1420 мм на 75 атмосфер, разветвлялась на две нитки диаметром 1220 мм с давлением 55 атмосфер на нулевом километре Надымского участка. Затем началось широкомасштабное строительство газопроводов диаметром 1420 мм на давление 75 атмосфер, которые шли от Уренгойского месторождения: Уренгой – Надым-1, Уренгой – Грязовец, Уренгой – Петровск, Уренгой – Новопсков. Специалисты „Тюментрансгаза“ принимали самое активное участие в их строительстве, в технадзоре и пуско-наладке».

«В 1975 году, – продолжает свой рассказ В.Ф. Усенко, – мы впервые в мире в декабре при сорокаградусном морозе провели испытание второго цеха на Пунгинской компрессорной станции водой. Строительство этого цеха было уникальным. Первого сентября меня назначили председателем госкомиссии по его пуску и вводу в эксплуатацию. На месте цеха в тот момент были забиты только сваи, часть оборудования еще не была доставлена в Пунгу. А станцию нужно было сдать и пустить через три месяца, к Новому году.

Вместе со мной этими работами руководили главный технолог производственного отдела по компрессорным станциям Карл Фридрихович Отт, по КИПиА – начальник отдела Шаукат Хуснулович Сальманов. Работали со строителями круглосуточно, на износ. И 25 декабря мы все-таки вышли на испытания технологии цеха. Вначале подали газ с давлением до 10 атмосфер и проверили технологическую обвязку КС на плотность. Выявленные утечки устранили после стравливания газа. Потом закачали воду и начали подъем давления прессовочным агрегатом. И произошла буквально парадоксальная ситуация. Под давлением воды, оставшейся после стравливания, газ в трубах начал выходить через неплотности „свечей“, и они загорелись.

Было впечатление, что горит вся станция. У людей – испуг, начинают метаться. Но через пять-десять минут все успокоилось, вода затушила огонь. Испытание цеха прошло без сучка без задоринки. И 29 декабря его подключили к магистральному газопроводу и начали осуществлять пуск турбин в трассу. Люди не выдерживали таких изнурительных испытаний. Помню, Отт тогда после запуска турбин вышел из цеха и упал без сознания…»

«Было столько первых пусков цехов в объединении: Надым, Лонг-Юган, Сорум, Белый Яр, Пунга, Сосьва, Пелым, Ивдель, Нижняя Тура, – рассказывает бывший начальник производственно-технического отдела Карл Фридрихович Отт, – что даже не помню того первого дня по пуску турбин в Краснотурьинском ЛПУМГ. Все пуски турбин, как рок, проходили только ночью. Целый день готовим станцию, проверяем турбоагрегаты, еще пять минут, не забыли ли то-то, потом еще пять минут, и так до ночи. Хотя ночью работать намного легче, лишних людей на станции нет, уже никто не отвлекает специалистов, все работают целеустремленно и четко. Сменными инженерами у нас работали Н.П. Пырегов, А.А. Вязьмитинов, В.А. Ряжских, машинистами – Е.И. Никулин, В.А. Редькин, слесарями-ремонтниками – В.Е. Мерзлов, Б.В. Кочкин, А.Я. Шваб. Это был узкий круг очень надежных специалистов, которым в будущем пришлось поработать на пуске и наладке многих новых компрессорных станций.

Когда меня перевели в управление СУУМГ на должность главного технолога отдела по компрессорным станциям, то, честно скажу, в своем кабинете бывал редко. Главная моя работа заключалась в пусках цехов. К 31 декабря 1973 года мы должны были запустить цех в Лонг-Югане по первой нитке газопровода Надым – Пунга – Нижняя Тура.

Две недели оставалось до пуска, строители не успевали, было очень много недоделок, и мы подключились к монтажу и наладке оборудования вместе с ними.

В ЛПУМГ для размещения эксплуатационного персонала было всего десять вагончиков. В них спали по очереди по три-четыре часа, остальное время проводили на работе. И добились своего: 31 декабря цех был подключен к газопроводу».

Лонг-Юганская компрессорная станция (находится в Надымском районе) около года после своего пуска эксплуатировалась за счет командировочных. На месте были только ее руководитель Борис Иванович Климов и небольшой костяк специалистов, прибывших с ним из Нижнетуринского ЛПУМГ. И лишь после ввода в этом поселке первого деревянного двухэтажного дома здесь начал формироваться постоянный трудовой коллектив.

Да, люди тогда жили в очень трудных условиях, но они были энтузиастами своего дела. Работали день и ночь. Зарплата у эксплуатационников была в 5–7 раз ниже, чем у строителей. И если энтузиазм строителей удерживался на высокой зарплате, то у эксплуатационников, как сейчас говорят ветераны, – на чистом романтизме, патриотизме и желании участвовать в крупномасштабной стройке страны, в освоении новейших технологий по транспорту газа. Это работа на газопроводах большего диаметра – 1420 мм с давлением 75 атмосфер (на ранее построенных газопроводах Бухара – Урал и Средняя Азия – Центр был диаметр трубы 1020–1220 мм с давлением 55 атмосфер). Это работа на новейших импортных и первых советских агрегатах большой единичной мощности – 10, 16 и 25 мегаватт.

В то время в один сезон строилось до полутора ниток газопроводов, и компрессорные станции росли на них как грибы. Это величайшая стройка века трансконтинентальных магистральных газопроводов, подающих сегодня природный газ потребителям России, Украины, Белоруссии, Турции, странам Европы.

С 1972 по 1980-е годы было построено и введено в «Газпром трансгаз Югорске» семь ниток газопроводов, десять новых многоцеховых компрессорных станций с трассовыми поселками.

Набрать для работы в них готовых специалистов было очень сложно. Краснотурьинское и Нижнетуринское ЛПУМГ в то время стали кузницами кадров «Газпром трансгаз Югорска». За счет них в аппарате управления начали формироваться производственные отделы. Большую работу начали проводить и по комплектации кадрами компрессорных станций. В Лонг-Юганское ЛПУ руководителем назначили Б.И. Климова, до этого времени работавшего в Нижней Туре начальником газокомпрессорной службы (ГКС), главного инженера Ивдельского ЛПУ Е.С. Беляева назначили начальником Казымского ЛПУ. Сорумскую промплощадку возглавил В.И. Кожан, В.Г. Муравлев стал начальником Уральского ЛПУ, Н.П. Коровин работал вначале начальником ЛЭС Надымского ЛПУ, а после возглавил Таежное ЛПУ.

Молодежь посылали учиться в Семилукское училище, которое готовило машинистов, слесарей КИПиА. Много молодых специалистов приходило после окончания институтов. Некоторая часть профессионалов перешла из других управлений магистральных газопроводов. Сюда шли работать в основном те, кто был смел и уверен в своем профессионализме, у кого были энтузиазм и честолюбие. Север сам отбраковывал недостойных, а закрепившиеся кадры набирались опыта в суровых буднях. Как раз на таких людях сегодня и держится «Газпром трансгаз Югорск».

«Начиная с 1981 по 1990 год объемы строительных работ составляли порядка четырех миллиардов рублей – огромную по тем временам сумму, – вспоминает В.И. Войцеховский. – За 10 лет было построено и введено в эксплуатацию 11 ниток магистральных газопроводов протяженностью 16 800 километров. В 1981 году было закуплено 16 комплектов финских жилых городков на 400 жителей каждый, с оборудованием коммунального и бытового хозяйства».

Эти годы для объединения «Газпром трансгаз Югорск» отмечены знаменательными событиями:

1981 год – за досрочное выполнение плана X пятилетки, ускоренный ввод в действие мощностей по транспортировке газа Указом Президиума Верховного Совета СССР объединение награждено орденом «Знак Почета»;

1982 год – из тюменских недр добыт триллионный кубометр газа. Дважды объединение награждено переходящим Красным знаменем Мингазпрома и ЦК профсоюза отрасли;

1983 год – объединение награждено Дипломом ВЦСПС «За досрочное достижение по транспорту одного миллиарда кубометров газа в сутки» по Тюменской области;

1984 год, 21 апреля – системой газопроводов объединения принят от промыслов триллионный кубометр газа с начала эксплуатации.

Высоких правительственных наград были удостоены и работники Объединения «Газпром трансгаз Югорск».

Одной из важных вех в развитии предприятия «Газпром трансгаз Югорск» стало образование в 1978 году ремонтно-строительного треста «Комсомольскстройгаз» (ныне – ООО «Югорскремстройгаз»). Его создание было одним из необходимейших шагов для строительства поселков и городов с благоустроенным жильем, школами, детскими садиками, домами культуры… Это дало возможность закреплять высококвалифицированных специалистов на местах. В песне, сочиненной В. Костиным и посвященной «Газпром трансгаз Югорску», поется:

С 1972 по 1996 год предприятием руководили генеральные директора Евгений Николаевич Яковлев и Григорий Николаевич Поляков.

В 1996 году Павел Николаевич Завальный, прошедший их школу и назначенный генеральным директором Общества, продолжает и развивает их традиции. «Газпром трансгаз Югорск» становится и социальной по своему характеру компанией: заключает договоры с администрациями муниципальных образований, на долевых условиях с ними развивает социальную базу поселков, строит ипотечное современное жилье не только в регионах своей деятельности, но и за их пределами.

Кроме того, в «Газпром трансгаз Югорске» создана медицинская служба, которой руководит И.А. Столяров, сформирована медицинская программа комплексного медико-санитарного обеспечения работников Общества, разработана единая комплексная программа по сохранению здоровья, восстановлению работоспособности, продлению биологического и профессионального долголетия работников и членов их семей. В Югорске с самым современнейшим медицинским оборудованием работает лечебно-диагностический центр, его филиал в Краснотурьинске, а также в курортных комплексах «Надежда», «Молния-Ямал», расположенных на Черноморском побережье.

«Нам многое удалось, но и очень многое еще предстоит сделать, – говорит генеральный директор ООО „Газпром трансгаз Югорск“ Павел Николаевич Завальный. – Потенциал нашего прекрасного высокопрофессионального коллектива велик. Стратегические задачи по бесперебойной подаче газа потребителям, сохранению хрупкой природы Сибири и Урала нами успешно решаются. При этом мы не забываем и о создании нормальных условий жизни для работников предприятия, от слаженной, четкой работы которого в решающей степени зависит надежность Единой системы газоснабжения России».

«Каждый человек, отработавший и работающий сегодня на нашем предприятии, заслуживает уважения и признания, – говорит председатель объединенной профсоюзной организации Общества Александр Викторович Корчагин. – Главное в их характере – это сплетение таких качеств, как ответственность и жизнелюбие, благодаря которым и формируются наши общие успехи».

Владимир ГУЧЕНКО

Севера

Сибирь

Полуостров Ямал

Воспоминания

Весна

Сергей РОСЛЯКОВ

Ностальгия

«Не грех сегодня нам испить…»

К юбилею Сосновки

Ода службе ЭВС

«Здравствуй, сорок восьмое лето…»

Качаем газ

Анна КУЗНЕЦОВА

Под счастливой звездой

– Привет, малыш. Не бойся, все хорошо. Тебе повезло, ты родился под счастливой звездой. Я буду оберегать тебя всегда, всю твою жизнь. Но и после ты можешь не бояться, я присмотрю за тобой. Не беспокойся. Засыпай. Расти, – ласково проговорил ангел-хранитель, глядя на маленький розовенький комочек, только что появившийся на свет. Он нежно провел рукой по лбу малыша, и тот закрыл глаза, погружаясь в мир красочных снов…

– Куда ж ты лезешь?! Туда нельзя! Ты свалишься, неугомонный! А ну стоять! Слава богу… – выдохнул ангел. – Юный парашютист… Сомневаюсь, что твои памперсы обеспечили бы тебе мягкую посадку. Вот так, играй малыш, играй…

– Не плачь, маленький, все пройдет. Все будет хорошо, ты только не плачь, не надо… – ангел смотрел на бледного мальчика, лежащего на больничной койке в свой восьмой день рождения. Он перенесся в кабинет врача, где снежнобледная мать малыша разговаривала с доктором. «…Состояние очень тяжелое… Что же делать?.. Мальчик сильный… Он справится… Будем надеяться…»

– Ты сильный, я знаю. Ты справишься, – ангел стоял у изголовья кровати. – Не бойся, я рядом… – он положил ладонь на лоб мальчика…

– Не расстраивайся, малыш. У тебя будут друзья, просто среди твоих одноклассников нет достойных. Не переживай, тебя не должны все любить. Будь собой, оставайся верным себе. Вот увидишь: найдутся люди, которые будут дорожить твоей дружбой. Не беспокойся, у тебя все будет…

– Что ты делаешь, малыш? Зачем? Зачем тебе это?! Чтобы быть, как все? Чтобы быть веселее? Нравиться другим, быть шутом?! Малыш… – ангел стоял возле деревянной беседки, где сидела компания молодых людей. – Не надо, не уродуй себя. Ты смешон. Те, вокруг тебя, не твои друзья, они смеются над тобой, потешаются. Как же ты этого не видишь?!.

– Что ты наделал? Ты пьян?! – ангел смотрел на шатающегося подростка, весело орущего вместе со своими приятелями. – Нет! Тебе нельзя! – хранитель провел рукой по рулю мотоцикла, и тот заглох, дыхнув на прощание облаком выхлопов. Он смотрел в глаза парню и не узнавал того милого мальчика, которым он был еще год назад. – Зачем же ты ТАК изменился, малыш?..

– Что ты с собой сделал?! Но… зачем? Я… я не понимаю… – ангел присел возле парня. – Твоя жизнь только началась… Что же ты делаешь…

– Стой! Нет! – ангел проследил взглядом за падающим юношей. Хранитель появился возле кустов, куда так удачно упал парень. – Ты снова пьян… – проговорил ангел, но ни презрения, ни ненависти не было в его голосе и взгляде. Он провел рукой по молодому лицу: – Зачем же ты это сделал? Ты даже не понимаешь, что ждало бы тебя там… Ты меня пугаешь, малыш…

– Не делай этого! Хватит! Ты убиваешь себя! – ангел стоял возле парня, не зная, что делать. Он резко обернулся, увидев идущего в этот поздний час человека. – Помоги, – шепнул ангел человеку, который поднимался по лестнице, и тот, услышав какие-то звуки, поднялся на последний этаж, где, привалившись спиной к стене и закрыв глаза, сидел бледный парень.

…Вой сирен… Запах больницы… Белый свет… Холод… Темнота…

…Когда он открыл глаза, то долго не мог понять, где находится. Потом до него дошло, что он в больнице. Возле него стоял юноша, одетый во все белое, и не отрываясь смотрел на него. Приглядевшись, он, к своему ужасу, заметил, что от юноши исходит свет, а потом увидел и белоснежные крылья за его спиной. Он мотнул головой, считая это галлюцинацией, но ангел и не думал пропадать.

– Ты жить-то хочешь? – неожиданно спросил ангел.

Этот вопрос испугал юношу. Страх холодными иглами впился в сердце и сжал его в ледяной комок.

– Хочу… – проговорил он, резко охрипнув.

– Зачем же ты себя убиваешь? – спросил ангел, смотря ему прямо в глаза.

– Я… – в горле пересохло, он облизнул потрескавшиеся губы. – Я больше не буду… – как в детстве прося прощения у мамы, проговорил он.

…Он сидел на грязном полу в каком-то старом здании. Руки дрожали. Он не мог полностью открыть глаза, да и не очень-то хотел. Сейчас все казалось расплывчатым, мутным. Но он был даже рад, он не хотел смотреть на все то, что его окружало.

– Я что-то делал не так? – услышал смутно знакомый голос. Медленно повернув голову направо, увидел что-то белое, размытое, похожее на человека.

– Я не сберег тебя. Просто не смог. Я не хочу смотреть, как ты опускаешься все ниже и ниже. Я не хочу смотреть, как ты себя убиваешь. Я не хочу видеть твою смерть. Я ошибся и беру свои слова обратно, я не смогу за тобой присматривать. Никогда… – белый свет начал медленно меркнуть. Зато слева появилось что-то черное, тоже напоминающее человека.

Судьба?

Так плохо мне не было еще никогда. Наверное, все когда-то бывает впервые…

Белый свет фар вырывает бесконечную дорогу кусками. По радио тихо шуршит какая-то грустная песня. Прислушавшись, я вспоминаю – это моя любимая песня, под нее мы всегда танцевали. Медленно. Он всегда смотрел мне в глаза. Его взгляд был добрым, вначале он мне казался пугающе-нежным. Но потом я привыкла и стала замечать, что такой взгляд был только у него. Влюбленный. Никто больше так на меня не смотрел.

От слез помутнело в глазах. Быстро стерев их рукой, я вновь погрузилась в темноту ночной дороги. Черные деревья тянулись по обе ее стороны, как стражники, они нависали и подавляли. Деревья были огромными и закрывали звезды, которых и так было немного.

Да, такое бывает. В конце концов, ничто не вечно, но… Я только начала верить в сказку, как вдруг она исчезла. Лопнула, как мыльный пузырь.

Я научилась мечтать, и сейчас, слушая рык двигателя и тихое звучание радио, я сожалею об этом.

Люди устают, такое бывает…

Я научилась любить, я смогла полюбить – разве этого мало? Я должна быть благодарна ему, судьбе за этот шанс. Но… если бы я знала, что будет так больно, я… предпочла бы ничего этого не испытывать. Оставаться холодной, равнодушной, эгоистичной… оставаться собой. Меня бы вполне устроила игра в чувства, змеиные улыбки друзей, ножи в спину и колкие шуточки подруг…

В конце всегда вспоминаешь про начало…

Так странно… Неужели именно сегодня крутят все песни, под которые мы когда-либо танцевали?

Меня всегда пугала ночная дорога. И почему я поехала именно за город, я не могла себе объяснить.

Темные сосны подметали облака, может, задевали звезды. Кривой заборчик, мелькавший на опасных поворотах, был единственным, что делало дорогу… не такой жуткой.

Вдруг радио зашуршало громче, именно зашуршало – я уже не слышала музыку, только странный шорох. Я его выключила. Наступила тишина. Рычание двигателя теперь казалось громоподобным.

Что-то светлое мелькнуло справа. Лишь секунду спустя я оглянулась, но увидела лишь тьму.

Руки вспотели, я крепче вцепилась в руль и надавила на газ.

Темнота вокруг будто изменилась… она казалась… живой.

На спидометре больше ста пятидесяти, но двигатель стал рычать намного тише. Мне показалось, что я услышала, как о машину ударилась ветка. Я оглянулась, но позади была лишь темнота… И деревья, растущие метрах в пяти от дороги.

Вновь повернувшись, я увидела что-то светящееся, стоящее у меня на пути, и резко ударила по тормозу. Завизжали колеса, машину развернуло на девяносто градусов. Светящийся силуэт растворился во тьме перед самым боком машины. Все произошло слишком быстро…

Я сидела и тупо смотрела вперед. Перед самым носом машины высилась огромная сосна. Я могла разглядеть каждую неровность ее старой коры.

На руках побелели косточки, я еле отцепила их от руля и погасила фары. Откинувшись на сидение, закрыла глаза.

Когда открыла их, то на миг мне показалось, что я увидела что-то светящееся возле старой сосны. Моргнула… и все исчезло.

Я достала сотовый и набрала его номер. Потянулись невыносимо длинные гудки. Мне показалось, они тянулись вечность…

– Миш! – крикнула я в трубку, как только гудки прекратились и наступила тишина. – Миша! – сердце сжалось в комок…

– Привет, – наконец услышала я его мягкий голос.

– Привет, – выдохнула я, улыбнувшись и закрыв глаза рукой.

Как ни странно, сотовый здесь ловил сигнал, в отличие от всей остальной дороги…

Он был на балконе и смотрел на темное небо. Перила, на которых он сидел, свесив вниз ноги, были ужасно холодными, но это его мало беспокоило. Он последний раз любовался городом.

Вдруг откуда-то полилась музыка, совсем тихая, звучавшая где-то на грани восприятия. Он прислушался и узнал песню – ее любимая, они всегда под нее танцевали.

Обернулся и увидел сотовый, лежащий на столике. Чуть прищурившись, разглядел: на экране было написано «Любимая», и эта песня стояла на звонке.

Он слез на балкон с перил и взял сотовый.

– Миш! – раздался ее взволнованный голос в трубке.

– Привет, – ответил он.

– Привет…

Он вновь взглянул на небо, и ему показалось, что звезд стало больше.

Капитошка

Его звали Капитошка. Он не помнил, кто и когда так его впервые назвал, да и в общем-то это было неважно. У него было имя. И это главное.

Холодно. Небо, ограниченное каменными глыбами больших коробок, было удивительно нежным, светло-розовым, как мороженое. Ночью шел снег – белый, чистый. Сейчас он сверкает. Одетые им деревья блестят искрами неба. Холодно.

Огромный двор заставлен машинами, их нет лишь на небольшом пятачке – на детской площадке. Тихо. Еще слишком рано, все спят. Небольшая железная горка сейчас напоминает настоящую. Когда-то его катали с этой горки, тогда она казалась громадной.

Он положил морду на лапы, краем глаза глянув на левую. Ничего не изменилось.

Просыпался город.

Послышался громкий скрип. Он повел ушами в сторону звука и медленно повернул морду. Из дома, как называли холодный камень люди, вышел друг. Он был намного меньше самого Капитошки, забавно ходил, как и все его маленькие друзья.

– Капитошка!

Он поднял голову и улыбнулся. Друг растянул рот почти во все лицо – он так улыбался, пес понял это давно, с трудом встал и медленно пошел навстречу.

– Капитошка, иди сюда, – сказал мальчик, шмыгнув носом.

Он подошел, с наслаждением расслабляя болевшую ногу.

Руки друга нежно чесали за ухом, осторожно гладили морду, а потом замерли. Он поднял глаза на мальчика.

Снег скрипел, тихо, едва слышно. Друг бегал по площадке, прыгал, играл, как щенок. А он лежал на влажном бетоне, от которого едва заметно шел пар, и смотрел за мальчиком. Ему нравилось наблюдать, как играет его маленький друг, особенно забавно было, когда таких собиралось много.

Холодно.

Тихо заурчал живот, он чуть прикрыл глаза. Так неприятно было, когда долго не ел, – тогда живот урчал как-то даже недовольно.

Когда небо стало голубым, из каменных коробок выбежали другие друзья и стали вместе копошиться на площадке.

Он прикрыл глаза. Солнце приятно грело шерсть. Было бы почти привычно, если бы не лапа…

Пес вздрогнул и резко открыл глаза. В нескольких шагах от него на бетоне стояла она, друг. Возле ее ног снова лежала еда. Пес поднялся, сжав зубы от боли. Она опять лишь мельком взглянула на него и, развернувшись, быстро ушла. Снова.

Куда же ты?.. Он лишь успел сделать шаг и улыбнуться, а она уже убежала. Она никогда не смотрела ему в глаза, ни разу…

– Ой… Пойдем быстрее! – сказала она, зашагав с двойной скоростью.

– Чего так?.. Глянь, собачка!

Она обернулась. Хромой щенок ковылял за ними.

– Пойдем быстрее, пожалуйста! – взмолилась она. Парень вздохнул. Они быстро вошли в каменную коробку. Железная дверь захлопнулась.

Серый щенок остановился возле подъезда. Он тихо заплакал. Почему его никто не гладит? Он медленно лег на мокрую землю. Лапа сильно болела. Он лизнул ее пару раз и снова заплакал… Только его никто не слышал. Во дворе было пусто.

Дверь скрипнула, вышла она. Щенок лежал на бетоне, просто потому что там было теплее всего. И сейчас не было ветра. Он встал, заметив, что она идет к нему, и улыбнулся. Она посмотрела на него и быстро отвела взгляд. Пока она высыпала еду на бетон, он подошел к ней:

– Возьми меня! Пожалуйста, забери!

– Уйди, – сказала она, чуть дрогнув.

– Погладь! Пожалуйста, хотя бы погладь меня!..

Она быстро развернулась и пошла к дому.

– Пожалуйста!!!

Дверь тихо захлопнулась. Он снова был один., снова…

…Прошло несколько зим. А она все так же его кормила. И не смотрела в глаза. Все так же.

Небо потемнело. Все друзья разбежались по домам. А он вдруг почувствовал чужого.

Быстро поднялся, сжав зубы с такой силой, что почувствовал собственную кровь в пасти, но никто со стороны не понял бы, насколько ему трудно. И повел носом. Чужой!

И вот он показался. Он был, несомненно, домашним. Ухоженный, сытый и… злой. Шерсть сама собой встала дыбом. Почему домашний чужак… злой? Как это вообще?.. Возможно?.. У него не укладывалось такое в голове.

Он знал: чужак давно заметил и почувствовал его. Сейчас машин было мало, они еще не вернулись вместе с большими друзьями из города, и его было прекрасно видно из любого конца двора.

Чужак оскалился. И он почувствовал такую злобу, что сам невольно сделал тоже самое.

Он никогда не видел таких, но глаза подсказали, что это сильный пес.

– Капитошка! – позвал его кто-то. Он быстро повернул голову и увидел отца самого маленького друга, тот улыбался.

Раздался рык чужака. Друг обернулся и тоже заметил чужого. Он почувствовал страх. Плохо…

Темный пес тихо кинулся на друга. Быстро и безо всякой причины. Просто со злобой и гневом. Друг побежал, но это было бесполезно. Пес свалил его через десяток метров и вцепился в руку.

Лапа сильно хрустнула, это, наверное, услышал и чужой. Перепрыгнув через забор, он с разбегу сбил темного.

Его накрыла волна чужой злобы, настолько заразительной, что он сам оскалил пасть и еще больше вздыбил шерсть.

Темный с рыком кинулся на него…

…С хрипом вырывалось дыхание. Снежинки уже не взлетали, весь снег вокруг был притоптан. Какое-то новое ощущение… как будто хочется кушать, только… очень и очень сильно… и совсем не в животе… Что это?..

– Капитошка!

Он попытался подняться, но не смог. Волной захлестнула тьма и это… Он почувствовал чьи-то руки и открыл глаза. Рядом была она и отец маленького друга. А дальше – почти весь двор, все друзья из каменных коробок.

Что же это?..

Он услышал сиплые тяжелые вдохи темного пса. Это – Боль, выдохнул чужой и закрыл глаза. Капитошка почувствовал, что навсегда.

Он поднял глаза и наконец понял, что она гладила его. Посмотрел на нее и улыбнулся. В ее глазах была вода.

Боль… Он знал, что это такое.

Вокруг что-то говорили люди. Один из больших друзей сел возле него и приложил вонючую тряпку к шее, надавив на нее, и такой же стал промывать лапу. Причинять боль. Он поднял глаза на окружающих. Маленькие плакали. И он понял, что тоже уходит.

– Капитошка… Если бы… – слова пропали в плаче, – я бы взяла тебя!..

Он впервые посмотрел ей в глаза. Они были, как небо темным утром. И в них была вода.

Татьяна ЗУБАРЕВА

ODNOKLASSNIКI.RU

В дальних командировках, как правило, не до Интернета – общение с друзьями ограничивается телефонными звонками да короткими деловыми SMS, поэтому к моменту возвращения в «почтовом ящике», как правило, скапливается около полусотни писем от знакомых, родственников, друзей. Я оттягиваю радостную минуту открытия «ящика» до вечера, чтобы в полной мере насладиться общением с приславшими весточки с разных уголков планеты одноклассниками, однокурсниками, коллегами по работе, знакомыми, друзьями детства и людьми, случайно заглянувшими на мою страничку…

Мартовская командировка в Ижевск принесла не только массу положительных эмоций, но и приятную усталость. Привычно сев к монитору, принялась за просмотр писем, подарков, фотоснимков. Когда половина сообщений была прочитана, взгляд устремился к лицу симпатичного синеглазого мужчины. Я порылась в тайниках памяти – увы, скорее всего, я никогда не встречала этого человека, а позже поняла – меня ввели в заблуждение его глаза. Синие бездонные «озера» будто бы существовали отдельно от незнакомца и жили своей жизнью – именно они показались мне очень знакомыми, – завораживали теплотой, добротой и необыкновенным внутренним свечением. Я увеличила фотографию, еще раз всмотрелась в знакомо-незнакомые черты лица – память упорно не хотела делиться со мной информацией о синеглазом незнакомце, а может быть, просто не могла это сделать?

Просмотр других фотографий страницы ничего не дал: здесь были картинки просыпающейся весенней природы, овчарка с очень «человечьими» глазами – и все… Под каждым снимком – забавные комментарии, указывающие на эрудицию, грамотность и чувство юмора автора. «Забавно, – подумала я, – смотрю фотографии совершенно незнакомого мне человека, а чувство такое, что делала их сама – обычно выбираю такие же „сюрпризные“ моменты и снимаю в таких же ракурсах». На мой комментарий к фото быстро пришел ответ, из которого я узнала, что синеглазый незнакомец много лет назад работал в авиации в моем северном городе. Все встало на свои места: вполне возможно, что где-то когда-то в воздухе или на земле наши пути пересекались, но события прошлых лет из памяти поистерлись и запомнились только глаза…

С этого письма началась наша переписка, а потом и дружба. Я с нетерпением ждала его писем и новых фотоснимков – подолгу любовалась желтыми солнышками мать-и-мачехи, весенними ландышами, запоздавшими сентябрьскими колокольчиками – их так не хватало человеку, выросшему на юге, в долгие месяцы суровой северной зимы. А еще были нетронутые уголки природы и хорошие, добрые, теплые слова.

Через пару месяцев мы обменялись номерами сотовых телефонов и впервые услышали голоса друг друга. Мои частые командировки, его занятость на работе то и дело отрывали нас от Всемирной паутины, тогда мы переходили на SMS, перемежавшиеся нечастыми телефонными звонками. Расстояние в четыре тысячи километров не мешало – надежные средства связи спасали от одиночества, ностальгии, депрессии и тоски… Он называл меня Снежной Королевой, красавицей и принцессой снежной страны. Мы то терялись, то находились вновь, то ссорились, то мирились, но ни одно письмо и ни одна SMS не остались без ответа! Конечно, хотелось бы увидеться, поговорить, почувствовать тепло друг друга, но… не судьба…

Я возвращалась из отпуска домой. Киев встретил меня желтизной листвы, хмурым октябрьским небом и проливным дождем. Когда ждала поезд на Москву, пришла SMS. Я не спешила открывать дисплей – чувствовала, что сообщение от него… Он хотел встретиться, а я не знала, стоит ли нам делать это, ведь иногда люди способны общаться только на расстоянии, а встреча безжалостно перечеркнет наладившийся теплый дружеский контакт. Когда знакомишься по переписке, создаешь образ, в девяноста девяти случаях из ста не соответствующий действительности. Встреча разрушает его, и тогда остаются пыль, разочарование, пустота… Сидя в жестком кресле зала ожидания железнодорожного вокзала, я вдруг поняла, что мне дорог этот контакт и я не готова его вычеркнуть из жизни. «И все же кто не рискует, тот не пьет шампанское. Будь что будет!» – подумала я через час, отправляя другу SMS с названием вокзала, номера поезда и вагона.

Поезд прибывал в столицу. За пыльным окном мелькали высотные дома, деревья – уже без листвы, разномарочные автомобили. Мой телефон ожил. «Он», – с грустью подумала я. Стук колес мешал расслышать нечеткие прерывающиеся слова. «Ты только не уходи, – торопливо говорил он, – я стою в пробке и немного опаздываю, подожди меня на перроне 5-10 минут». – «Ну и хорошо, как раз успею прийти в себя», – равнодушно подумала я, отключая телефон и понимая, что и сама с радостью оттяну надвигающуюся, как снежная лавина, встречу.

Я принадлежу к категории людей с разъездным характером работы – не привыкать приезжать в город, в котором никто тебя не ждет и никто тебя не встречает. Нам не дарят на пыльном перроне цветы, и мы не смотрим с завистью на целующихся взволнованных пассажиров и встречающих, пускающих при встрече обязательную слезу радости. Я покинула поезд последней, попрощалась с приветливой проводницей, поставила чемодан, поправила ноутбук на плече, отказалась от услуг тройки назойливых таксистов. Толпа быстро рассосалась, локомотив дал задний ход, и я вдруг почувствовала себя так неуютно, будто стою на перроне Киевского вокзала совершенно раздетая. Моя ситуация показалась мне абсурдной: я в здравом уме и при трезвой памяти жду на пустом перроне совершенно незнакомого мне человека, которого ни разу в жизни не видела: а не сошла ли я с ума?

Решение пришло мгновенно: подхватила чемодан и направилась к пешеходному переходу. Длинный мрачный подземный «коридор» почти безлюден. Торопливо бегу по тоннелю, не обращая внимания на обгоняющих меня пассажиров. Вдруг замечаю, что навстречу мне движется букет алых роз. Я точно знаю, что эти розы – мои, я уже чувствую их аромат и приятную тяжесть букета в своих руках.

Розы останавливаются передо мной – проход закрыт, поднимаю взгляд и попадаю в плен искрящихся синих глаз. «Что, хотела убежать? Так нечестно! – улыбаясь, говорит он. – Ну, здравствуй!» Мой знакомый незнакомец забирает чемодан и вручает мне розы.

Это что – поцелуй или легкое дуновение ветерка? Мы идем вместе к выходу, болтаем, будто знакомы лет сто, – разговор складывается непринужденно и легко, как вяжутся невесомые вологодские кружева. Два часа в «Макдоналдсе» пролетели незаметно – рассказывали друг другу о себе, смотрели фотки, сброшенные в ноутбук, пили кофе, смеялись. Он держал мою руку в своей руке, а я все удивлялась незамутненной глубине глаз цвета неба.

Ну, вот и все – пора прощаться. Поднялись практически одновременно: у меня пара встреч и билет на самолет, у него – обычный рабочий день. Мы медленно шли к метро, расставаться не хотелось… К сожалению, на расстоянии невозможно почувствовать теплоту рук и губ, бесконечность взгляда, безграничную нежность… Торопливый поцелуй на прощанье – и все… Моего интернетного друга безжалостно поглотила ненасытная утроба московского метро, и только букет роз в руках напоминал о том, что наша встреча мне не приснилась.

Улетающие пассажиры северного рейса с завистью посматривали на мои заботливо упакованные шикарные цветы.

Три часа лета – как миг, – самолет приземляется в северном аэропорту. За бортом – минус 25. Мой город встречает меня снежной порошей, морозом и ветром, но, несмотря на капризы погоды, мне удается сберечь букет синеглазого москвича!

За окном – сугробы, а в моем доме – лето! В вазе на столе – семь прекрасных роз, мое любимое число, подарок Интернетного друга.

Когда захожу на сайт «Одноклассники», всегда вспоминаю Москву, розы и искрящиеся синие глаза…

Сердце в подарок

Эх, дорога – птица белая! Не я это придумал, конечно, а как подходит к нашей зимней северной дороге! Кто живет на Севере давно, тот знает, что зимник – это дорога жизни. Поехать можно куда хочешь: в Надым, Пангоды, Новый Уренгой. А то и… можно махнуть на «железном коне» – любимом автомобиле – на Большую Землю! Каждый водитель знает, как приятно шуршат колеса по накатанному снегу. Не удается рассмотреть меняющиеся за окном пейзажи, только успеваешь выхватить краем глаза коварную обочину дороги да увернуться от шальной куропатки, так и норовящей влететь в лобовое стекло.

Из поселка выехал рано утром. Сонное ленивое солнце неторопливо выглянуло из-за горизонта, приоткрыло заспанные глаза и посмотрело на серебристую змейку дороги через черные ресницы – лиственницы. Грейдеры в эту зиму потрудились на славу. Исправно после каждого снегопада чистили зимнюю дорогу. По обочинам высились огромные снежные сугробы, намного выше человеческого роста. Март в лесотундре – обычный зимний месяц, с ветрами, метелями и снежными заносами. Не торопится весна в эти края, не спешит.

Новенькая «Волга» цвета синей полуночи резво бежит по дороге. Впереди, обгоняя друг друга, мчатся легковушки. Сколько их – не перечесть! В выходные дни многие поселковые жители торопятся в Надым. Там – центр, там – жизнь, там есть все, чего не хватает в заснеженных трассовых поселках. Вот и меня в субботний день позвали в Надым неотложные дела. Проехал Пыжики. Огромные цистерны да разрушенные дома, заброшенные проржавевшие вагоны, одиноко торчащие трубы печей – унылый и печальный вид. А ведь не так давно, всего лишь двадцать лет назад, здесь была жизнь. И назывался этот разъезд – Брусничный.

Сделав резкий поворот, «Волга» вынырнула на Русское поле. Замело его, завьюжило. Вокруг – пугающее белое безмолвие, только на самом горизонте зацепился глаз за темные силуэты деревьев. Крепчает морозец. Уже затягивает ледком ветровое стекло и зеркала. Эй, а кто там стоит далеко впереди у дороги? Присмотрелся повнимательнее – оленья упряжка, а рядом с ней три человека в малицах. Впереди идущие машины проскользнули мимо, не остановились. А ведь стоящие на обочине руками машут. Местные жители этих краев – ненцы – просто так тревожить людей не станут. Значит, помощь нужна. Подъехал поближе, два молодых парня и девушка стоят. Притормозил.

Приветливые улыбки, черные раскосые глаза – дети тундры, дети природы. Особенно хороша была девушка.

На морозе разрумянилась, на носу и щеках солнышко щедро рассыпало золотистые веснушки. Шикарная малица ничуть не портила девичью фигурку. Огромная белая шаль с яркими цветами живо напомнила тундру летом. Чудо как хороша! Приоткрыл боковое стекло:

– Что случилось, ребята?

Молодой паренек быстро подбежал к машине:

– Беда случилась! Чай на печке грел. Руку обварил, однако. В больницу надо, к докторам.

– Мы здесь рядом стоим, – махнул рукой по направлению на восток подошедший второй, – там наше стадо. Сам он ехать не может, рука болит – хорей не взять. И мы не можем стадо бросить – волки повадились оленей таскать. Выручи, отвези к врачу!

Девушка гладила оленя, опустив глаза, и молчала.

– Да я не против тебя подбросить, только как ты в своих одеждах в машину сядешь?

– Другая одежда есть, – сказал парень. Он направился к нартам, достал из-под оленьих шкур новенькую куртку и переоделся. Живо сложил малицу в багажник машины, туда же сунул большой мешок. Крикнул своим спутникам:

– Не ждите меня! Не знаю, когда вернусь.

Оленья упряжка быстро помчалась по тундре – только снег искрился позади нарт.

Сидевший на заднем сиденье сынишка сморщил курносый носик.

– И чего морщимся? – спросил я. – Этот запах приятнее французских духов. Оленем пахнет! А олень для ненца – это пища, одежда, обувь, жилье и транспорт. Ты ведь родился и вырос на севере, местный, значит, а законы северные не знаешь. Если просит человек помощи на зимнике – обязательно остановись, выручи. Мы, газовики, здесь пришлый люд, а они – хозяева этой земли, хозяева тундры, и мы должны относиться к ним с уважением – на их земле живем. Так что гордись, сын, – хозяина везем!

Сидевший молча ненец заулыбался, разговорился. Рассказывал о том, как тяжела работа оленеводов. О том, сколько голов в их стаде, какой вред приносят волчьи стаи. Поведал, что нынешняя зима была трудной для оленей и голодной. Ягель под лед ушел. Трудно оленю лед копытами разбить, чтобы олений мох достать. Много оленей погибло, и теперь ждут приплод, уже все готово к рождению первых телят. Рассказывал о своих знакомых в нашем поселке. Ненцы приезжают на Правую Хетту в гости и за продуктами. И то правда! Иногда мы видим в поселке оленьи упряжки, приводившие в ярость местных собак. Зато какую радость испытывают поселковые ребятишки! Ведь ненцы их катают на настоящих нартах по поселку, и можно потрогать оленя озябшей ручонкой.

За рассказом не заметил, как и на место прибыли. Парень сказал «спасибо», надел свою малицу, взял мешок из багажника. И вдруг неожиданно достал из мешка оленье сердце:

– Спасибо тебе, добрый человек, за доброе сердце! Я ведь целых два часа на зимнике стоял – никто не остановился.

Как-то неудобно было у парня что-то брать, отказался. А ненец отказа не принял, обиделся:

– Я ведь от всей души хочу тебя отблагодарить. Приедешь домой, подарок мой пожаришь – меня вспоминать станешь…

Взял сердце, поблагодарил. Парень взвалил мешок на плечо и быстро пошагал в больницу.

Справили свои дела небыстро. Сумерки в марте на Севере ранние. Вышла на небосклон огромная луна, осветив землю голубоватым светом. Мы торопились домой. К вечеру потеплело, и начался снегопад. Большие белые хлопья плавно спускались на землю, как будто кто-то наверху распорол необъятную пуховую перину. И вдруг в свете фар сын заметил стоящую на обочине одинокую фигуру:

– Постой, отец! Это ведь «хозяин» стоит! Не уехал, значит. Давай возьмем его, подвезем!

Машина затормозила. Старый знакомый, увидев нас, несказанно обрадовался. «Волга» летела по дороге, как на крыльях. Инжекторный двигатель работал как часы. Парень погладил мозолистой ладонью мягкие велюровые чехлы машины, задумчиво и уважительно сказал:

– Хороший олень! Быстрый, красивый… Жаль только… по тундре бегать не может.

Мы засмеялись. Действительно, в тундре с оленем никакая машина в сравнение не идет. Высадили парня на зимнике, где попросил. Он достал из-за сугроба припрятанные охотничьи лыжи, попрощался и лихо покатил по Русскому полю.

Поздно вечером в уютной теплой квартире мы жарили оленье сердце и вспоминали веселого разговорчивого паренька из местных, который, вероятно, сейчас пил чай в заснеженном чуме и под вой ветра тоже вспоминал о дороге, о нас и о нашем совместном путешествии.

Токуча

– Вот здесь палатки ставить будем, – сказал командиру вертолета начальник экспедиции Андрей Алексеевич, вглядываясь в иллюминатор на тундровую равнину. Вертолет сделал круг, подбирая место для посадки, и быстро пошел на снижение.

Давно манили Андрея северные просторы, да все не случалось экспедиции в эти места. И вдруг совершенно случайно, за два дня до отпуска, вызвал его начальник Иван Матвеевич в кабинет и сказал, задумчиво глядя в окно на метель из тополиного пуха:

– А что, Андрей, засиделся ты в кабинете, дружок?

– Засиделся, – согласился Андрей. – Душа простора жаждет. Давно ведь прошусь в экспедицию. Мне все едино, куда ехать – на север или на юг. Просто сердце зовет в дорогу.

– Эх, бродяга, – по-отечески пожурил его Иван Матвеевич, – да и все мы, геологи, бродяги неисправимые.

– Так поэтому и профессию такую выбрали, что ни годы, ни трудности, ни отмеренные по бездорожью километры над нами не властны, – засмеялся Андрей.

– Правда твоя, сынок, – вздохнул начальник. – Уж мне столько лет, а сейчас бросил бы тесный кабинет, закинул рюкзак на плечо и отправился туда, где много лет назад оставил свое сердце.

– Вы так любите Север?

– А разве можно его не любить? Это все равно что не любить свою молодость, свою жизнь. Лучшие мои годы прошли там.

– Я тоже люблю Север, – Андрей достал из папки потертую карту Ямала и аккуратно разложил ее на столе. Иван Матвеевич медленно встал, прихрамывая, подошел к Андрею.

Два геолога, низко наклонившись над столом, разглядывали карту. Они мысленно путешествовали по знакомым до боли местам, рассказывая друг другу удивительные истории, приключившиеся там, на далеком, холодном и неприступном Крайнем Севере.

– Первый раз в экспедицию я поехал еще студентом, – тихо сказал Иван Матвеевич, откинувшись на спинку кресла, – Самолет приземлился в аэропорту города Надым. Увидев в иллюминатор большую «Болотную страну», настроения у нас поубавилось, а на трапе самолета и вовсе восторженные улыбки сползли с лица.

Так вот какой он, Север! Столичных студентов встретило неласковое, холодное, сырое утро. Солнечные лучи не смогли пробиться через занавес плотных серых туч. На землю медленно опускался молочно-белый туман, в метре от себя ничего было не разглядеть, руку протяни – пальцев своих не увидишь. Единственное, что радовало глаз в этом унылом северном пейзаже, – это тугие фиолетовые стрелки иван-чая, росшего повсюду. Но что больше всего расстроило – так это целые полчища комаров и мошкары, сразу же накинувшихся на свежую добычу. Средствами защиты от кровососущих насекомых студенты запастись не догадались. Спасибо, выручили попутчики, бывалые северяне, щедро поделившись с незадачливыми молодыми геологами своими запасами.

Поселились в гостинице аэропорта. Нужно было дождаться попутного вертолета, который доставлял туда, где раскинулись большие брезентовые палатки геологов, продукты, почту и оборудование.

На следующий день тучи прорезал робкий солнечный луч, а уже через час резало глаза от необыкновенной небесной синевы. От унылости северного пейзажа не осталось и следа. При ярком солнечном свете природа изменилась – ожила и расцвела. Заискрились мириадами бриллиантов росинки, запутавшиеся в траве, уютно расположившиеся на мокрых плотных березовых листьях, закатившиеся в серединку нежных фиолетовых цветков кипрея. Обрадовало и приятное известие: через час нас, студентов, поднимет в небо вертолет – красивая оранжевая «восьмерка», северный вариант. Легко закинув за плечи рюкзаки, мы поспешили на дальнюю площадку, где уже раскручивала винты большая винтокрылая птица, похожая на огромную стрекозу, присевшую на серые бетонные плиты, между которыми нахально пялили желтые глаза нежные белые ромашки. Вертолет принял в свое чрево веселых пассажиров с рюкзаками и груз, легко оторвался от бетонки и взмыл в небесную синеву. Внизу остался приполярный Надым, рыжие пятна болот, зелень смешанных лесов, круглые аккуратные озера, похожие на зеркальца столичных модниц. «Восьмерка» качнулась в воздухе и взяла курс на север. Мы прилипли к иллюминаторам. Северный край робко и непринужденно раскрывал нам свою небывалую красоту. Это первое свидание с Севером запомнилось на всю жизнь.

– Все было в этой экспедиции – первые радости и первые печали, неудачи и победы, и трагические случаи тоже были, – Иван Матвеевич замолчал и прикрыл глаза.

Как-то неудобно было спрашивать дальше. Андрей Алексеевич тоже молчал, терпеливо ожидая продолжения рассказа.

– Вертолет подсел недалеко от зеленых брезентовых палаток без выключения двигателя прямо на траву. Бортмеханик открыл дверь и опустил трап.

Рассказ начальника был плавным, обстоятельным. Видно было, что он помнит ту экспедицию до мельчайших подробностей. Ни годы, ни столичная суетная жизнь не стерли в памяти события давно минувших дней. И может быть, даже наоборот, воспоминания обострились и приобрели новую окраску, новый смысл.

– Все удавалось нам в той экспедиции. Работа шла легко, и геологи, и руководство были довольны результатами изысканий. Белые ночи не оставляли измученным тяжелой работой геологам времени для отдыха. Рабочий день растягивался почти на сутки. Едва добравшись до палатки и вяло пожевав чего-нибудь, парни мгновенно отключались, будто проваливались в яму сна. Спали всего по нескольку часов в сутки, без тревог и сновидений. А при первом солнечном луче – опять за работу. И вот однажды случился в экспедиции перерыв в работе, и впервые за долгие месяцы объявили геологам долгожданный выходной. Тесная мужская компания отвыкла отдыхать и не знала, как провести подаренное судьбой свободное время. Я прибыл в экспедицию лишь неделю назад, устать еще не успел, поэтому закинул на плечо двустволку и отправился на охоту. Приятно хрустел под ногами ягель, заманивали спелыми ягодами черничники, манила дымчато-голубой ягодой голубика, которую мудрый народ прозвал «пьяникой», голова кружилась от терпкого запаха багульника. Один за другим отправлялись в пайву крепкие оранжевые шляпки подосиновиков. А вот дичи не попадалось. Встретилась только неприметная пугливая капалуха с выводком, но трогать самку глухаря нельзя, а с птенцов тоже никакого толку. Так ни одного выстрела и не сделал. От палаток ушел довольно далеко, устал и прилег на пружинящий ягель немного отдохнуть. Задремал под мерное жужжание комаров. А проснулся оттого, что услышал во сне волшебное пение. Открыв глаза, увидел недалеко на черничной поляне маленькую хрупкую девушку в национальной одежде. Девушка быстрыми маленькими руками собирала крупные черные ягоды в берестяной туесок. Певунья не заметила меня и чувствовала себя непринужденно.

Я окликнул ее. Девушка вскрикнула, уронив туесок, рассыпались черные бусины черники. Я бросился к ней, чтобы помочь собрать ягоды, а она опустила раскосые темные глаза, по щекам расплылся застенчивый румянец.

– Ты кто? – спросил я у девушки. – Как тебя зовут?

– Токуча, – ответила девушка.

– Токуча… Забавно! А что означает твое имя?

– Перышко.

– И правда, перышко, – засмеялся я, окинув взглядом ее легонькую тоненькую фигурку. Я никогда не отличался высоким ростом, но рост Токучи не выдерживал никакой критики. Она испуганно смотрела на меня снизу вверх, как на великана.

– Меня в интернате Тоней звали, – помолчав, сказала девушка, – так будет тебе привычнее.

– Ну уж нет, – возразил я, – мне приятнее называть тебя Токучей. Тонь сколько угодно на свете, а вот Токучу я знаю только одну.

– Ну ладно, – согласилась девушка, – будь по-твоему. Мне все равно.

– А откуда ты взялась здесь?

– Наши чумы недалеко стоят, рядом. Разве вы не видели наших оленей? – Токуча улыбнулась, и на щеках появились крохотные кокетливые ямочки. Я всмотрелся в хорошенькое личико лесной красавицы и удивился – чудо как хороша! Заметив, что девушка собирается уходить, я захотел удержать ее хоть на минуту, хоть на мгновенье. Мне показалось, что если сейчас она скроется за березами, то исчезнет навсегда.

– Я могу еще увидеть тебя? – голос стал каким-то хриплым и чужим. Мне показалось, что если она скажет «нет», я не доживу до завтрашнего утра.

– Конечно, – легко согласилась Токуча, – я всегда здесь ягоды собираю ближе к вечеру. А сейчас мне нужно идти, поздно уже.

– До встречи!

– До встречи! – девушка легко зашагала прочь.

Какая уж тут охота… Я опять присел под кедром, навалившись спиной на теплый пахнувший смолой кедровый ствол. В ушах звучал приятный, волнующий душу голосок, в воздухе витал неуловимый аромат багульника. А может быть, мне все это только приснилось? Я протер глаза. На бледно-зеленом ягеле чернели ягоды, которые так и не собрали мы с Токучей.

Значит, не приснилось.

Так началась наша с Токучей дружба и закончилась моя беззаботная студенческая жизнь. Начальник экспедиции заметил, что я хуже стал работать. Часто отвлекался, мысли мои бродили где-то около заветной черничной поляны. Я искал всяческие предлоги, чтобы улизнуть на свидание. С нетерпением посматривал на часы, рабочий день растягивался, упорно не желая идти к концу. Так незаметно пролетело два летних месяца.

Мое увлечение молоденькой ненецкой девушкой никто из бывалых геологов особо не приветствовал. «Смотри, – сказал мне начальник экспедиции, – нам с местным народом ссориться нельзя. Девушку обидишь – всем нам неприятность будет».

Обидеть девушку, от которой без ума, – как такое возможно?! Хотя теперь Токуча на свидания стала приходить гораздо реже. Наверное, ее родня тоже не приветствовала нашу дружбу и внезапно возникнувшую любовь с будущим геологом.

Ночи стали холоднее и гораздо темнее, чем в начале лета. Уже не звенели комары, спряталась и мошкара. Я уже несколько дней подряд поджидал Токучу у кедра, но она не приходила.

Воскресным вечером я долго сидел на черничной поляне, ожидая свою любимую. На небе появился молодой месяц – тоненький золотистый серп повис над верхушкой старой лиственницы. Тревожно вскрикнула кедровка. Пора уходить в лагерь. Я грустно подумал о том, что мое пребывание в экспедиции подходит к концу. И если дальше так дело пойдет, то придется улетать, не увидев Токучу. Я неделю уже носил в кармане листочек из блокнота со своим столичным адресом, но как передать его девушке, пока не придумал. Неохотно поднявшись с ягеля, я повернулся, чтобы выйти на лесную тропинку.

– Подумать только, – сказал я. себе вслух, – ведь это я за два месяца протоптал тропинку от лагеря прямо до черничной поляны. Ведь, кроме меня, по этой тропинке никто из геологов не ходит.

Я пошагал прочь от кедра. Поляна без Токучи сегодня мне показалась какой-то враждебной и чужой. А через мгновенье я услышал, как где-то сзади сухо треснула ветка. Я остановился и прислушался. Кто-то быстро шагал по дорожке, догоняя меня. Сердце дрогнуло, защемило под ложечкой.

– Токуча! Моя Токуча! – крикнул я и бросился назад.

Она стояла на тропинке у старой сосны. Ленивый месяц освещал ее будто фарфоровую фигурку. Я заметил, что сегодня девушка была не в ненецкой одежде. Я обнял Токучу за плечи, крепко прижал. Ее темные длинные волосы пахли багульником, а на пухлых розовых губах я ощутил вкус княженики. Я поднес к губам и поцеловал маленькие, почти детские ладошки.

– Токуча, Токуча, где ты была? Почему не приходила? Я целую неделю ждал тебя у кедра на черничной поляне, думал, что так и уеду не попрощавшись…

– Я не могла прийти.

– Почему?

– Братья против наших встреч, да и родители тоже.

– Почему?

– Понимаешь, мы – дети тундры, а у тебя совсем другая жизнь.

– Токуча, родная, я увезу тебя с собой в столицу, мы там будем вместе учиться, потом поженимся и будем жить долго и счастливо.

– Какой же ты глупый, Ваня, все это очень не просто. Многие ненецкие девушки уезжали с парнями, да быстро возвращались, я не хочу быть одной из них. И родные мои не хотят, их можно понять.

Она не ждала от меня ответа, да и что я мог ей ответить?

– Разве нам плохо было с тобой, Ваня? – спокойно сказала она. – Но лету конец. Пора тебе возвращаться домой.

Она сорвала белую ромашку и, нервно отрывая один лепесток за другим, торопливо пускала их по ветру.

– Ты такая же беззащитная, как эта ромашка, – грустно сказал я.

– Похоже…

– Ты напишешь мне письмо? – спросил я, вкладывая в ее ладошку маленький клетчатый листочек с адресом.

– Не знаю.

– Почему не знаешь? Разве это не от тебя зависит? Кто может помешать тебе написать письмо? Ведь я люблю тебя. Я думал, ты меня любишь тоже… Или у тебя это не любовь была, а просто так, интересный случай из жизни?..

– Просто так только у вас, у парней, бывает. Знаешь, Ваня, я люблю тебя, честно. Думаю, что ты у меня был первым и будешь последним. Единственным на всю жизнь. Давай с тобой так договоримся: ты приедешь и пришлешь мне весточку, а я тебе отвечу, так будет справедливо.

Всегда первым пишет тот, кто уезжает, а не тот, кто остается. Договорились?

– Договорились, – ответил я. А что я мог еще сказать? Ведь она не оставила мне право выбора.

Больше мы с Токучей не встретились. Я бежал к ней на свидание вечером по тропинке и попал ногой прямо в медвежий капкан, который кто-то поставил на дорожке. Вертолетом меня отправили в город, а через пару недель экспедиция свернулась.

По приезду в столицу меня захватили дела. Сначала догонял учебу, пропустил целый месяц из-за раны на ноге. Затем образ Токучи как-то отдалился, отодвинулся. Нереально было представить ее здесь, среди длинноногих столичных модниц, которые упорно атаковали меня, добиваясь взаимности. В общем, письмо я таки не написал. Пролетела осень, прошла зима, наступила весна. Я изредка вспоминал нежную ненецкую девушку и клятвенно обещал себе, что завтра обязательно напишу ей письмо, но назавтра опять появлялись какие-то дела, и обещание снова откладывалось в длинный ящик. Токуча тоже молчала, не прислала о себе никакой весточки. Я лениво оправдывался перед собой, что, дескать, она тоже меня забыла, коль не пишет, но сам понимал, что оправдания эти яйца выеденного не стоят. Просто мудрая Токуча оказалась права, когда говорила о брошенных ненецких девушках. Она как в воду глядела, заранее предвидя все, что будет потом.

А когда зацвела в садах сирень, почтальон вручил мне белый конверт без обратного адреса. Почерк был незнакомым, но по почтовому штампу я догадался, что письмо пришло от Токучи. Я дрожащими руками оторвал краешек конверта и достал сложенный пополам голубой листочек, из которого выскользнуло легкое лебединое перышко. На тоненьком голубеньком листочке ничего написано не было, только стояла какая-то незнакомая дата – 19 мая. Я пытался понять, о чем хотела сообщить мне моя любимая, но ничего не приходило в голову. Хотел найти Токучин адрес, но он бесследно исчез. Мои бесславные поиски не дали никакого результата. Больше Токуча мне не писала.

Иван Матвеевич, горько вздохнув, закончил историю своей любви. Андрей вопросов не задавал. Знал, что если продолжение есть, то он его услышит.

Откашлявшись, начальник продолжил рассказ о своей жизни:

– Знаешь, семейная жизнь у меня как-то не сложилась. Я так и не смог больше никого полюбить. Я стал думать о том, что пора все же остепениться, создать семью, завести детей. В одной экспедиции встретил хорошую женщину, сделал ей предложение. Она была моей коллегой по работе, другом, умницей, добрым человеком. Наверное, она любила меня. Но я не смог сделать ее счастливой. Дети у нас так и не появились, хотя были мы женаты довольно долго. Я ее так и не полюбил, не смог. Она очень страдала, а потом как-то тихо ушла, оформив развод. Вот так я сейчас и живу один – ни жены, ни детей. А я ведь так мечтал о сыне!

В последнее время я все чаще вспоминаю Токучу и думаю: «А как у нее жизнь сложилась?» Ты, Андрей, сейчас летишь в те самые места, где я встретился с ней, где полюбил ее, где был счастлив много лет назад. Вот, возьми фотографию и пообещай мне, что найдешь ее или ее родных и хоть что-нибудь узнаешь о ней.

– Обещаю, – Андрей взял в руки старую фотографию, с которой улыбались молоденький Иван Матвеевич и хрупкая неночка необыкновенной красоты, бережно положил ее в блокнот.

…Вертолет сел на землю, примяв нежный ягель. Экспедиция под руководством Андрея Алексеевича выгрузила палатки, оборудование, продукты. Геологам предстояло здесь жить все лето, проводя изыскательные работы. За лето Андрею предстояло найти Токучу. Каждую свободную минуту он занимался поисками любимой Ивана Матвеевича, но фортуна отвернулась от него. Как-то вечером сидели у костра, когда к палаткам выскочил олененок. Кто-то из геологов помчался за ружьем.

– Не нужно его стрелять, – твердо сказал Андрей. – Верно, этот олененок хозяйский.

Он прошел в ту сторону, откуда примчался малыш, и очень скоро увидел целое стадо оленей. Вдали у озера стояло несколько чумов. Андрей торопливо пошагал к ним. Первыми его встретили породистые лайки, их было не меньше десяти. Возле чума носилась маленькая девочка, громко крича:

– Бабушка, бабушка, иди ко мне!

– А как зовут твою бабушку?

– Токуча, – просто сказала она, – мы с папой в гости к ней приехали из Москвы.

Я всмотрелся в лицо девочки. У нее на носу были веснушки. А из-под светлой челки на меня озорно смотрели раскосые темные ненецкие глаза.

– А как зовут твоего дедушку? – поинтересовался я.

– Дедушку зовут Ваня, только он уехал давно, я его ни разу не видела, – задумчиво сказала девочка, – а бабушка все смотрит на фотографию и плачет. Мы хотели с папой его найти, чтобы бабушка не плакала, да так и не смогли отыскать.

Мгновенная догадка пронзила мое сознание. Нужно было только получить подтверждение. Отодвинув полог, я тихонько окликнул хозяев и, получив разрешение войти, шагнул в чум. Под потолком горела яркая лампочка, гудела железная печка. За низеньким столиком на медвежьей шкуре сидела хрупкая пожилая женщина, нанизывая на иголку разноцветный бисер. Она тихонько пела ненецкую незамысловатую песенку. Увидев меня, замолчала, встала и пригласила присесть. Мысли путались, я не знал, с чего начать свой разговор с Токучей. Наконец, выйдя из оцепенения, негнущимися пальцами достал старую фотографию и протянул ей. Она взяла в руки фото, ее маленькие руки затряслись мелкой дрожью. Она приложила фотографию к губам:

– Неужели мне от Ванечки привет привез?

– Привез, – растерянно сказал я, – он попросил меня найти в тундре вашу семью, он вас до сих пор очень любит.

– Что ж так долго весточки не слал? Я все глаза проглядела, все слезы выплакала. Я тоже его очень люблю всю свою жизнь, как и обещала, – серьезно сказала Токуча, вытирая навернувшиеся слезинки.

– У вас семья? – спросил я женщину.

– А вся моя семья была – сынок Ванечка, да я. Одна его растила, без мужа. Теперь вот жена у него есть, тоже ненка, да доченька-красавица.

– А почему Ивану письмо не написали? – спросил я у женщины.

– Уговор у нас такой был, что он первым напишет, а раз не написал, значит – забыл, другая жизнь у него, я мешать не стала.

– А сын? Это сын Ивана Матвеевича?

– Я его через девять месяцев родила, 19 мая, весточку Ване послала – перышко лебединое. Да дату рождения сына сообщила. Не пришел ответ от Вани. Видно, здорово рассерчал на меня из-за братцев моих. Это они на тропе медвежий капкан поставили, в который Ваня попал. А сына я тоже Ванюшей назвала, в память об отце его.

– Мам, ты где? – крепкий молодой мужчина заглянул в чум. – О! Да у тебя гости?

– Гости, Ванюша, от отца твоего.

Сын шагнул в чум. Сходство с отцом было потрясающее.

– Как мне найти отца? – спросил он быстро. – Я живу в Москве, работаю там, очень долго искал его, но так и не нашел. Я очень, очень хочу его увидеть!

Уже через два дня Иван Матвеевич прилетел на вертолете в тундру. Он обнимал свою любимую Токучу, сына Ивана, сноху Ирину и маленькую внучку Леночку. В один миг у одинокого Ивана появилась большая семья – то, о чем он мечтал всю свою долгую жизнь.

В дорогу собирались быстро – ведь этой встречи счастливые влюбленные ждали очень долго, три десятка лет.

– Дедушка! Бабушка! Смотрите – в небе харп! Харп! – вбежала в чум запыхавшаяся внучка Леночка. Все вышли на улицу. Низкое северное небо озарили разноцветные сполохи северного сияния – редкое явление ранней осенью. Будто сама природа порадовалась счастливому концу истории о двух влюбленных.

Белые ночи

Белые ночи на Крайнем Севере – прекрасная пора! Круглосуточно огромное оранжевое светило ходит по кругу. Только что закатилось за горизонт, и на розовый закат налюбоваться не успеешь, из-за просыпающегося от зимней спячки леса оно величественно выплывает снова – и опять путешествует по небосводу, даря настрадавшимся от долгой зимы северянам свет и тепло. В это время и жители северных просторов не торопятся домой, а как будто стараются компенсировать время долгой зимы. В выходные дни и по вечерам и стар и млад спешат к освободившейся ото льда реке. Здесь далеко за полночь можно встретить молодоженов и влюбленных, счастливые семейные пары и стайки подростков, Некоторые проводят благодатные деньки на реке целыми семьями – родители и ребятишки.

Через какой-нибудь десяток метров горят маленькие рыбацкие костерки, пахнет дымом и свежесваренной ухой. Заброшены удочки и спиннинги, рыбаки сосредоточенно смотрят на трепыхающиеся на водной глади поплавки. А улов есть!

Время от времени прорезает речную тишину рев моторных лодок, стремительно проносящихся вниз по реке. Качаются на ветру кисточки набирающей цвет черемухи. Трава растет не по дням, а по часам. Клейкие березовые листочки распространяют чудный неповторимый аромат.

Как хорошо, что прекрасная северная природа выманивает из душных квартир уставших северян!

Вьюжка

Зима пришла негаданно-нежданно. Еще вчера моросил нудный надоедливый дождь, серые лохмотья туч висели низко-низко, зацепившись за верхушки мохнатых сосен и кедров, заботливо закутывая серым покрывалом мокрые крыши домов. Расшалившийся ветер безжалостно срывал с принарядившихся берез и рябин праздничный осенний наряд. Желтые и красные пятачки листьев кружились в медленном вальсе, укрывая пестрым ковром широкий тротуар и еще зеленую траву, из которой стыдливо выглядывали белые головки запоздалых ромашек, старые деревянные скамейки, детские качели. Еще вчера я стояла у окна и наблюдала за тем, как крупные дождевые капли звонко барабанят по стеклу: каждая капелька падала на оконное стекло отдельно, обособленно, дрожа от холода и резких порывов неласкового северного ветра. Десятки, сотни дождевых капель сиротливо висели на стекле, а затем медленно стекали, сползали вниз, сливаясь в мутные говорливые ручейки, обильно поливавшие клумбы с разноцветьем крупных садовых астр и хризантем.

А сегодня ударили первые заморозки. Тонкой корочкой льда покрылись большие и маленькие лужи во дворе. Огромная темная зловещая туча медленно наползала с севера на поселок, безжалостно закрывая плотным серым покрывалом пытающиеся пробиться к людям робкие солнечные лучи. На мгновение она остановилась, будто бы оглядела с высоты маленький населенный пункт, уютно расположившийся среди вековой тайги, или поздоровалась с ним, опустилась еще ниже, разглядывая свои владения, да и пустила по ветру легкий лебединый пух. Началась метель…. Крупные белые хлопья весело плясали в воздухе, подгоняемые порывами ветра, будто бы резвилась на северном небосклоне улетающая от зимних холодов и заблудившаяся в наших краях говорливая стая лебедей. Я смотрела на первый снег, ощущая свою причастность к чуду. Первый снег – он и есть первый, самый чистый, самый пушистый и долгожданный.

Метель, метель, вьюга… И вдруг мне почудилось, что кто-то царапает по стеклу и тихонько скулит, жалуется, просит, чтобы я открыла окно и впустила в квартиру, укрыла от холода, от ветра, от метели. Кольнуло сердце – Вьюжка! Я бросилась к кухонному окну, рванула на себя уже заклеенную на зиму створку – она отворилась с треском, впустив в теплую квартиру промозглый ветер и снег. За окном никого не было… Я сгребла с карниза легкие, как пух, снежинки, поднесла их к пылающему лицу, по моим щекам текли непрошеные горячие слезы.

Что ж это я? Что со мной? Или это так подействовал на меня первый снег? Мне вдруг почудилось, что просится в квартиру моя любимая собака Вьюжка… Но Вьюжки давно уже нет на свете: много лет прошло с тех пор, как она ушла из дому в лес и пропала, – собаки всегда уходят, чувствуя приближение своей кончины. После Вьюжки жили в нашем доме и другие четвероногие друзья, но запала в сердце почему-то только она одна. Давненько мы уже не вспоминали о лайке, которая прожила в нашей семье четырнадцать лет, а вот вдруг почему-то именно сегодня накатили воспоминания. Увидела первый снег – и все вспомнилось…

Больше двадцати лет прошло с тех пор, но иногда Вьюжка приходит ко мне в беспокойных ночных сновидениях. Много лет подряд мне снился один и тот же сон: я, молодая и счастливая, в небесно-голубом платье в белый горошек, сижу перед зеркалом у кухонного окна, укладывая в замысловатый пучок густые непослушные пряди волос. Солнечные лучи с любопытством заглядывают в сверкающие чистотой стекла, пробиваясь в уютную маленькую кухню через легкие кисейные занавески. Легонько скрипнула дверь, я оглядываюсь, а на пороге – Вьюжка. Она пытливо смотрит на меня умными золотисто-карими глазами, будто бы спрашивает разрешения войти. «Вьюжка! – радуюсь я. – Ну иди, иди быстрей ко мне!» Вьюжка переминается с ноги на ногу, вздыхает, будто бы решает, принять ли хозяйкино предложение, а может быть, оценивает чистоту своих лап. Оглядевшись вокруг, убеждается в том, что не наследила, обходит, как обходила всегда, пестрый половичок стороной, подходит ко мне и кладет улыбающуюся мордочку на мои колени, всматриваясь в хозяйкины глаза. Я глажу Вьюжку по теплой голове, говорю ей ласковые слова, и она благодарно лижет мою руку, затем щеку и, не оборачиваясь, выбегает в открытую дверь.

«Вьюжка!» – кричу я, пугаясь, что она уходит навсегда, но голоса почему-то не слышно, будто бы где-то в середине меня выключили звук. Я просыпаюсь от собственного крика, вскакиваю с кровати, бешено колотится сердце – кажется, что оно вот-вот выпрыгнет из груди. Сон как рукой снимает… Я долго-долго лежу, вглядываясь в ночную темноту, и наблюдаю за голубоватым лунным диском, путешествующим по небосклону среди светящихся точечек – звезд. Я вспоминаю былые дни…

Немолодой ханты Вэлло работал в поселке Сорум на стройке механизатором. Был неразговорчивым, замкнутым и немножко угрюмым. Строители называли его русским именем Вася, и он охотно откликался на это имя, хотя ни с кем из местных жителей особо не дружил и не общался. Иногда подъезжали к его вагончику оленьи упряжки – навещала родня, и тогда Вася оживал, его лицо как будто бы прояснялось – было видно, что ему очень дороги эти визиты.

Всю свою нерастраченную любовь и ласку Вэлло-Вася отдавал своим собакам. Их было две – Волчок и Найда. С ними он ходил на охоту и на рыбалку, они всегда сопровождали своего хозяина до работы и встречали после нее, не опоздав ни разу ни на минуту. Все поселковые жители удивлялись – откуда собаки знают распорядок рабочего дня? Поговаривали, что эти собаки спасли Вэлло жизнь, когда в тайге на него напал медведь-шатун, но Вэлло никому об этом ничего не рассказывал.

Когда у Найды появлялись щенки – симпатичные веселые «колобки», строители упрашивали Васю подарить или продать малыша. Но он всегда отвечал отказом. «Э-э-э, – задумчиво говорил он, – этих щенков отдавать вам никак нельзя – хорошие собаки будут, охотничьи, зверя за семь верст чуют. Таким собакам на улице жить нужно, в тайге охотиться, а вы испортите, избалуете – какой в такой собаке прок?»

Была доля правды в словах Васи, была… В поселке уже бегало много таких собак – бестолковых и бесполезных. Они бесстыдно скулили у двери вагончика, напрашиваясь на ночлег, выклянчивали у строителей еду и, трусливо поджав хвосты, убегали, завидев даже мелкого зверя. За щенками от Найды и Волчка всегда приезжала кочевая родня, им Вася отдавал щенков с пребольшим удовольствием. «В хорошие руки пристроил», – удовлетворенно покрякивая, говорил он.

Я очень любила Васиных собак и втихушку от хозяина постоянно подкармливала их вкусными косточками и другими лакомствами. Наверное, Вася все-таки догадывался об этом, потому что иногда грозил мне пальцем и улыбался.

Однажды Васю отправили в длительную дальнюю командировку. Он расстроился, огорченно вздыхал – жил один, не на кого было оставить собак, и взять с собой их тоже было невозможно. В морозный ноябрьский день сосед пришел ко мне с просьбой – подкормить четвероногих во время его отсутствия и присмотреть за Найдой, которая через пару-тройку недель должна была ощениться. Я с радостью согласилась. Дни летели быстро, собаки чувствовали себя хорошо, вот только по хозяину скучали, то и дело мчались к его вагончику, обнюхивали чужие следы и огорченно прибегали обратно. К концу ноября весело носился между вагончиками, повизгивая от удовольствия, только Волчок, а вот Найда уже не бегала, она медленно ходила и бережно носила свой огромный обвисший живот. Однажды, возвратившись с работы, я увидела, что Найда безучастно лежит у теплотрассы. Волчок бросился мне навстречу. Я поняла, что пришел срок. Открыла дверь вагончика, впустила собак в пристрой и постелила Найде за водогрейным котлом. Заботливый Волчок не бросил свою подругу, а остался рядом сопереживать.

К утру за котлом возились пять хорошеньких слепых щенят Я вышла из вагончика и съежилась от холода – на улице мела метель: снег больно хлестал по лицу, ветер сбивал с ног, но деваться некуда, нужно идти на работу. Пройдя половину дороги, заметила, что меня догоняет Волчок. Встревоженная собака поскуливала, хватая меня за полу пальто, – звала обратно. Я быстро побежала к вагончику, понимая – что-то случилось, Забежав в пристрой, поняла: лопнул и дал течьстарый водогрейный котел. Струйкой бежал кипяток, пропитывая подстилку, на которой лежали беспомощные слепые щенки. Рядом крутилась, поскуливая от отчаяния, Найда – усилившаяся струя не давала ей пробраться к малышам. Я одного за другим выхватила четверых щенков и отнесла их в безопасное место, а вот пятый лежал дальше всех, поэтому пробраться к нему, не обваривши рук, было практически невозможно, «Ладно, – подумала я, – четверо-то спасены».

Порыв ветра распахнул дверь вагончика – не было видно ни неба, ни земли – метель, метель, вьюга…. Я закрыла дверь, посмотрела за котел на беспомощного пятого щенка: он не боролся за жизнь, он даже не скулил, а тихонько лежал на подстилке и ждал смерти. Расползающееся пятно кипятка медленно приближалось к беззащитному малышу. Я молниеносно схватила полотенце, сунула руку под обжигающую струю и выхватила пятого щенка. Руку я обварила, конечно, но малыш остался цел и невредим. Полотенце спасло новорожденного от ожогов. Я поднесла слепого щенка к лицу, поцеловала в мокрый холодный нос, посмотрела на вьюгу, веселящуюся за окном, и сказала: «Имя тебе придумала. Будешь ты у меня Вьюжкой».

Росли щенки быстро, через неделю открыли глаза, их шерсть распушилась – в пристрое вагончика теперь бегали пять красивых пестрых «колобков». Четверо были крепкие и толстенькие, а вот пятый, последний, в росте отставал, но он был самым ласковым из всех, поэтому я полюбила его больше других. Это и была Вьюжка.

В декабре вернулся из командировки Вася. Волчок и Найда, радостно скуля, ушли к хозяину, прихватив с собой подросших и похорошевших щенков. Я расстроилась, конечно, что четвероногие быстро забыли про мою доброту, но что поделаешь – хозяин для любой собаки дороже всех на свете. Особенно жалко было спасенного мною последнего щенка. Обожженная рука еще болела и все время напоминала мне о Вьюжке, к ней я привязалась всей душой.

В ночь под Новый год в окно вагончика кто-то несмело постучался. Я открыла дверь – на пороге стоял сосед Вася: он держал в руках красивое еловое деревце, а у его ног крутился волчком шустрый любопытный щенок.

– Вот, подарок тебе к Новому году принес, – сказал Вася, протягивая мне пушистую елку, – чуял, ты от смерти щенков спасла, руку повредила?

– Было дело, – ответила я, опустив глаза, – а рука зажила уже, только след от ожога остался.

– Знаю я, ты собак любишь, – продолжил он свой разговор, – я тоже их очень люблю, но ты ведь знаешь мое правило: щенков от своих собак местным не отдаю.

– Знаю, – ответила я, – поэтому и не прошу.

– Думал я, думал, – вздохнув, ответил он, – и решил все-таки отступить от своего правила – одного щенка тебе подарить. Этот, что ли, был последним?

– Да, это она – Вьюжка! – у меня радостно забилось сердце. Я узнала бы этого щенка среди тысячи похожих. Я присела на корточки и ласково позвала малыша: «Вьюжка!» Щенок подбежал, положил на мои колени толстенькие передние лапы и лизнул шершавым языком меня в нос.

– Признала хозяйку, – улыбнулся Вася, – а ты и имя ей успела придумать?

– Только ее одну и назвала. Когда я спасла ее и она будто бы родилась во второй раз, на улице была вьюга, вот и решила назвать ее Вьюжкой. Она была лучше всех – маленькая, совершенно беспомощная и очень ласковая. Я давно мечтала о собаке, и к Вьюжке привязалась всем сердцем, но, зная ваше правило, не решилась попросить отдать этого щенка мне.

– Значит, я правильно угадал. Будем считать, что под Новый год твоя мечта сбылась. Теперь у тебя есть собака Вьюжка, и будет она тебе другом и защитником от врагов и житейских невзгод. Не балуй ее, это вольная собака – пусть живет на улице.

– Спасибо.

Попрощавшись, Вася ушел. Вьюжка не побежала за ним, а смело шагнула через порог. Прошлась по вагончику, обогнув пестрый половичок, обнюхала самодельную мебель и вещи, заглянула за водогрейный котел в пристрое и попросилась на улицу. Я выпустила ее, хотя и опасалась, что собака опять уйдет к Васе. Но Вьюжка прогулялась и возвратилась ко мне – признала мой вагончик своим.

Покочевала Вьюжка с нами немало. Мы семьей переезжали с места на место, колесили по необъятным северным просторам, и собака неизменно перебиралась на новое место жительства за своей хозяйкой. Она не потеряла свои способности: чуяла зверя и птицу, была незаменимой помощницей на охоте, сопровождала меня в походах за ягодами и грибами. Перед тем как ощениться, Вьюжка вырывала лапами под обрывом нору. Мы никак не могли понять, как она протискивается в небольшое отверстие с огромным животом. Недели через две-три Вьюжка гордо являлась домой, ведя за собой подросших прозревших щенков. Она жила в собачьей конуре на улице и заходила в дом только по приглашению хозяев. Детям она была подружкой и игрушкой, а мне – другом, защитником и советчиком. Моим дочкам зимой было всегда тепло – они носили носки, варежки и свитера из теплой собачьей шерсти.

Вьюжка всегда чуяла беду и предупреждала о ней свою хозяйку заранее. Она бросалась наперерез, скулила, хватала за подол и заставляла возвращаться назад, и как жаль, что мы не всегда прислушивались к ее советам… А еще наша собака абсолютно не выносила разлуки со мной. Однажды пришлось надолго улетать из поселка. Вьюжка почувствовала предстоящую разлуку еще накануне: она ходила вокруг меня, скулила, заглядывала в глаза, как будто бы просила остаться. Но отменить вылет было совершенно невозможно. Зная, что Вьюжка непременно помчится за мной в аэропорт, мы закрыли ее а сарае. Собака металась по сараю, скулила, бросалась на дверь, царапала ее когтями.

Вместе с другими пассажирами я села в старенький, видавший виды АН-2, пилоты запустили двигатель. Вдруг я посмотрела в иллюминатор и увидела, что по взлетной полосе во всю прыть мчится моя Вьюжка. Дверь в самолете еще была открыта, и взмыленная собака, тяжело дыша, прыгнула в салон, подбежала ко мне и лизнула в нос, будто извиняясь за непрошеный визит. Я не могла забрать ее с собой – летела в больницу. Пилот взял упирающуюся всеми четырьмя лапами Вьюжку за ошейник и повел к выходу. Вьюжка не хотела уходить, оглядывалась на меня, в ее глазах стояли слезы. Захлопнулась дверь. Самолет, подскакивая и дребезжа, помчался по взлетной полосе. За ним, сбивая лапы в кровь, мчалась моя любимая Вьюжка. Я смотрела на свою собаку, превратившуюся в двигавшуюся по бетонной полосе точку, и горько плакала. Самолет набирал высоту. Жалко было собаку и себя, ведь обстоятельства иногда разлучают, не спрашивая о наших желаниях.

…Я смотрю в окно на припорошенные первым снегом крыши домов, тротуары и скамейки. Песцовыми пушистыми шапками лежит снег на разноцветных головках астр, бархатцев и хризантем. За окном – вьюга. И на сердце беспокойно потому, что эти снежные хлопья – привет из прошлого от моей любимой собаки Вьюжки.

Новогодний сюрприз

Я очень люблю путешествовать, но еще больше люблю делать сюрпризы. Я могу их придумывать бесконечно. После свадьбы нам с мужем предстояло жить за тысячи километров друг от друга. Бравому курсанту авиационного училища нужно было закончить учебу в Выборге. А мне, методисту библиотеки, – жить и работать в маленьком южном украинском городке с загадочным и богатым названием Золотоноша. Кто придумал такое название городу – не знаю. Но золота там не добывали, да и кладов не находили, это точно.

Прошло три месяца после свадьбы. Приближался Новый год – мой самый любимый праздник. Я возвращалась вечером с работы. Радостные, улыбающиеся люди несли по улицам маленькие хвойные деревца. Они спешили украсить ими свои уютные дома в канун праздника. Мне стало очень грустно… Я живо представила себе, как эти люди в теплой семейной обстановке будут встречать Новый год. А какие у меня перспективы встречи Нового года? Получалось, что никаких. А как хотелось бы провести первую после замужества новогоднюю ночь с любимым человеком! Разные мысли лениво крутились в голове. Мечты, мечты… С ними можно свободно унестись за тысячи километров и оказаться там, где тебя очень-очень ждут. А что, если… Решение пришло мгновенно. Сейчас я куплю билет на самолет и сделаю мужу новогодний сюрприз – первый семейный праздник мы проведем вместе! И полетела в далекий северный городок телеграмма: «Встречай аэропорту 30. Люблю, целую. Таня».

Первый раз мне предстояло лететь на самолете в далекий Петербург. На календаре – 30 декабря. На улице – мелкий моросящий дождик, пришлось взять зонтик. Нелепо смотрелись легкое зимнее пальто и сапоги, когда на градуснике плюс семь. По законам природы Новый год должен быть с морозцем и пушистым белым снегом. Ну и что? Кто отвечает за соблюдение этих законов? На самом деле хорошую зиму в этом году Украине небесная канцелярия не обещала.

Лишь нарядная елка в областном аэропорту да оранжевые солнышки – апельсины, которыми торговали в буфете, напоминали о том, что уже завтра наступит Новый год. Отстояв длинную очередь, я с грустью поняла, что оранжевые солнышки улетят на праздник в другие города. За три человека до меня апельсины закончились.

Вылет задерживался. Причины задержки рейса не объявляли. Наверное, главной причиной была непогода. В голове крутились строчки из песни: «А может быть, и в нашей затянувшейся разлуке нелетная погода виновата…». Так оно и было на самом деле. Появилось смутное подозрение, что я здесь задержусь надолго. Огромные лохматые черные тучи плакали дождем о нашем пока еще не состоявшемся вылете. Уже давно были прочитаны все газеты, купленные в киоске, порядком надоели передачи по телевизору. По всем каналам мелькали яркие нарядные елки и счастливые лица в преддверии Нового года. Все это никак не вязалось с жалкой кучкой людей, с надеждой поглядывающих на табло. А на табло ничего не менялось. Уродливая красная полоса безжалостно перечеркнула наш вылет. Улетели пассажиры в Москву, Киев, Харьков и Одессу. На жестких скамейках остались сидеть только пассажиры питерского рейса.

Когда ждешь, время тянется бесконечно. Наконец-то громкоговоритель откашлялся и прохрипел, что через 30 минут самолет все-таки вылетит. Я быстро прошла стойку регистрации пассажиров. Подхватив большую красную сумку с бутылкой шампанского и мамиными пирожками, перепрыгивая через огромные лужи, спасаясь от дождя под зонтом, помчалась к трапу видавшего виды старенького АН-24. Я даже забыла, что лечу первый раз в жизни и что мне должно быть все-таки хоть немножечко страшно. Меня ждали три романтических дня с любимым человеком! К моему удивлению, пассажиров было много – все места в самолете заняты. И как это мне удалось в последний день перед вылетом приобрести билет?! АН-24 раскрутил винты и торопливо побежал по мокрой взлетной полосе, как будто извиняясь перед пассажирами за задержку рейса. Ура! Мы все-таки летим!

В это время Андрей приехал на электричке из Выборга в Санкт-Петербург, чтобы встретить свою взбалмошную жену в аэропорту. В курсантской шинели и шапке было холодновато. А другой одежды не было. На улице крепчал мороз. В северной столице была настоящая зима. Белый снег, огромные сугробы вокруг аэропорта «Ржевка», где садились маленькие самолеты, красноречиво говорили о том, что Санкт-Петербург – все-таки северный город. Рейс задерживался. Два десятка встречающих слонялись из угла в угол без дела. Уже поникли заботливо спрятанные в толстую бумагу цветы. А самолета все не было. Сколько стоят эти долгие часы ожидания? Казалось, что все сроки уже прошли и самолет просто не прилетит… Наконец-то! Какое-то объявление. Встречающие удивленно пожимали плечами и переглядывались, а громкоговоритель бесстрастно сообщал, что ожидаемый самолет приземлится в аэропорту «Пулково».

После минутной растерянности толпа встречающих бросилась на улицу ловить такси. Но машин, как назло, не было. Андрей стоял, притопывая сапогами, и чувствовал, как мороз прокрадывается под шинель, прихватывает кончики ушей и пальцы на руках и ногах. Через несколько минут он понял, что ноги уже перестали что-либо ощущать. Рядом приплясывала девушка в сапожках на высоких каблуках:

– Что, курсантик, ноги отморозил?

– Как будто…

– Хочешь, отогрею? Я знаю, как отогреть.

– Давай…

Девушка перестала приплясывать, на минутку остановилась, а затем с силой ударила каблуком по носку одного сапога, потом другого. Из глаз посыпались искры! Застонал от дикой боли, аж слезы на глаза навернулись, но жар бросился в ноги и они стали хоть что-то чувствовать. Оценил шутку и помощь девушки:

– Спасибо!

– Не стоит благодарности. Извини, курсантик, – больно, а по-другому нельзя.

Подошло такси.

– В «Пулково»! Быстрее!

…Как долго мы уже в полете. А что там, внизу? Там огни огромного города. Опять огни. И город не меньше! Так ведь наш самолет летает по кругу! Почему же АН-24 не идет на посадку? Судя по времени, мы уже должны давно прилететь в пункт назначения… Самолет все кружил и кружил, пассажирам ничего не объявляли. Неужели мой первый в жизни полет закончится так глупо? Обидно… Завтра Новый год. Там, внизу, ждет меня мой самый любимый на свете человек. А я вот здесь, в небе… А между нами километры и облака… Пассажиры понимали, что-то не так, но вопросов не задавали, паники не было. И вот наконец стюардесса каким-то каменным голосом объявила, что самолет приземлится через четверть часа в аэропорту «Пулково». Температура воздуха в Северной столице – минус сорок один градус!

Наконец шасси коснулось взлетной полосы, и самолет, дребезжа, побежал между голубыми огнями аэродрома.

Вздох облегчения волной пролетел по салону. Какое счастье! Мы на земле! Почему же вокруг пожарные машины и кареты «скорой помощи»? Оказывается, нас встречают. Улыбаясь, выходит из кабины экипаж, пилоты прощаются с пассажирами. Сидевшая впереди меня молодая красивая женщина спрашивает стюардессу, почему мы так долго не садились. Она ответила: «Самолет обледенел. Горючее вырабатывали». И неудивительно – из семи тепла в сорок один мороза прилететь! Значит, нынче в Санкт-Петербурге настоящий северный Новый год! Пассажиров самолета пригласили к выходу. На улице мороз сразу же обжег щеки и нос, быстрее в автобус! В автобусе тоже фантастически холодно. Вот и аэропорт. Там, далеко впереди, толпа встречающих с букетами в руках. Молнией проносится мысль о том, что мы приземлились в другом аэропорту. Да нет же! Вот курсантская форма, покрасневшие уши и нос. Мой любимый, единственный, я прилетела! В аэропорту негде присесть, на улице темно – ночь. А нам еще нужно как-то добраться на Финляндский вокзал. Сначала на ходу вскочили в переполненный автобус. Казалось, что почти все жители огромного города пытались куда-нибудь улететь или кого-то встречали. Затем спустились в метро. Почти приехали, осталось только перейти подземный переход. Уже поздно, в переходе никого нет, лишь важно ходит постовой милиционер. Он никуда не торопится, никуда не спешит. У него вся ночь впереди, он на дежурстве.

Неловкое движение – сумка соскальзывает у Андрея с плеча и падает на бетонный пол. Тишину нарушает звон разбитого стекла. Это бесславно погибло прилетевшее с Украины шампанское! Торопливо открываем «молнию» на сумке, грустно выгребаем разбитое стекло и намокшие в шампанском пирожки в ближайшую урну. Подходит постовой:

– Что у вас случилось, ребята?

– Да ничего серьезного. Шампанское разбилось.

– Прямо под Новый год?! Жаль…

Покачав сочувственно головой, внимательный страж порядка зашагал прочь. А мы, закончив убирать в сумке, поторопились к зданию вокзала. Нам необходимо как можно скорее добраться в Выборг. Вот и вокзал. Быстрее к билетным кассам! В Выборге забронирован номер в гостинице «Березка». Гостиница – самая лучшая в городе. В ней обычно останавливаются гости из Финляндии. Так что Новый год встретим с шиком! Хоть теперь и без шампанского. Возле кассы очереди нет, а людей на вокзале очень много. Протягиваем деньги:

– Два билета в Выборг.

Кассирша посмотрела на нас скучающим взглядом:

– Что? Билеты в Выборг? Билетов не продаем.

– Почему?

– Ну что за народ! Электрички не ходят! Сорок один градус мороза. У нас, в Санкт-Петербурге, это стихийное бедствие. Да ко всему еще и пути замело.

– Когда пойдут?

– Не знаем. Часов через пять-шесть, не раньше. Ждите объявления по радио.

Ну что ж, приходится ждать. Время уже не тянулось так медленно, ведь мы были вдвоем. И сколько всего важного нужно было рассказать друг другу после долгих месяцев разлуки! В здании вокзала тепло, ноги не мерзнут. Вот освободились места – можно присесть. В общем, жить можно.

Прошло несколько часов. Подкатила с грохотом электричка. Объявили посадку. Состав был забит людьми, торопившимися домой, чтобы отметить Новый год в семейном кругу за праздничным столом. И наша маленькая семья из двух человек тоже торопилась, не хотелось бы встретить праздник в пути. Правда, у нас в Выборге не было дома, да и праздничного стола тоже не предвиделось, но это ведь не так и важно! Весело бежал электропоезд по рельсам. Мелькали за окном великолепные зимние пейзажи. Шумел народ, засидевшийся на вокзале. Кто-то затянул песню, кто-то поддержал. Хорошо ехали! Через час электричка остановилась. Пассажирам объявили, что дальше поезд не пойдет – пути замело.

Нужно ждать, пока их прочистят. Нас пригласили пройти в вокзал. Вокзал не отапливался. Мы медленно замерзали в канун Нового года на каком-то забытом богом полустанке, пытаясь хоть как-то согреть друг друга своим теплом. Через пару часов поехали дальше, И вот наконец-то наша главная цель и мечта – Выборг. Полуфинский-полурусский город. «Город камней и черных шинелей» на берегу Финского залива. Бегом в гостиницу. Внимательно выслушав нас, администратор «Березки» вежливо сообщила:

– Извините, но ваш заказ снят. Нужно было занять номер до двенадцати часов дня. Что? Стихийное бедствие? Но мы не отвечаем за стихийные бедствия. Мест нет и не будет. Нужно было приехать или позвонить. Гостиница забита гостями из Финляндии. Хотят в России праздник встретить.

Позвонить? Откуда? С неизвестного полустанка? Или из электрички? На улице уже темно… Куда теперь? И где же встречать Новый год? В казарме? Но туда не пускают жен… Вот так сюрприз! Остается один выход – вокзал. Пока размышляли да советовались, администратор гостиницы набрала номер, переговорила с кем-то и сказала:

– Идите в гостиницу «Каравелла», вас примут. Условия, конечно, там неважные, но это все же лучше, чем вокзал.

Осталось несколько часов до Нового года. Все магазины уже закрыты. Редкие пешеходы перебежками направляются в гости к знакомым и друзьям. А может, торопятся домой. Номер в «Каравелле» – мечта! Огромная комната с окнами на Финский залив. В ней семь железных кроватей – выбирай любую! За стеной гремит музыка. Бравые курсанты с девушками уже вовсю отмечают праздник. Кое-что осталось из еды, можно поужинать. Жаль, что шампанское не дожило до этой минуты!

…Где-то часы пробили полночь. Легли в холодной комнате в промерзшую односпальную кровать. Шторы шевелил ветер, пробирающийся через щели в окнах. Тесно прижались друг к другу:

– С Новым годом, любимый!

– С Новым годом, любимая!

Мы были вдвоем в целом мире, в холодном городе на берегу Финского залива. Наш первый семейный Новый год мы встретили вместе. А ведь это здорово, когда люди любят друг друга и счастливы только потому, что они рядом!

А через месяц мы улетели по распределению на Крайний Север.

Любовь ДОКУЧАЕВА

Посланец лета

Серый озябший дождь настойчиво стучал в окно, требуя убежища. Капли, ударяясь о стекло, в изнеможении скатывались вниз, оставляя на нем мокрые длинные полосы. Это плакала осень. Горько и печально. Холодный ветер рыскал между деревьями в поисках последних листьев. Тяжелые тучи плотно обложили небо, угрожая навсегда спрятать его голубизну и солнечный свет. В эту мрачную картину совершенно не вписывался чудом уцелевший цветок иван-чая. Вопреки дождю и ветру он упрямо качал своей ярко-лиловой головкой. Стойкий оловянный солдатик, не покинувший свой пост даже тогда, когда вся армия давно отступила. В нем было столько красоты, нежности и силы, что сердце невольно замирало. Маленький посланец лета, он был живым его воплощением. Радовал взгляд, вселял надежду. И верилось, все еще будет: и тепло, и яркие краски, и чистый горизонт. Спасибо тебе, малыш!

Зачарованный принц

Ямальская земля… Она не удивит вас стройностью корабельных сосен, вычурностью кленовой листвы, пухом тополей, но научит радоваться каждому теплому дню, восхищаться россыпью брусники на мягком ковре ягеля, причудливостью узоров на морозном стекле. Научит ценить жизнь и красоту во всех ее проявлениях.

Несколько лет назад около Дома культуры добрые люди посадили маленький саженец кедра. Он с трудом привыкал к новому месту жительства. Его корешки из последних сил цеплялись за почву, жадно впитывая целительную влагу. Он мог сломаться, погибнуть, так и не успев стать деревом, но человеческие руки и сама природа помогали маленькому переселенцу выстоять. С каждым годом кедр становился сильнее и краше, встречая вместе с нами короткие северные весны и бесконечные студеные зимы. Мы и не заметили, как наш маленький сосед вырос. Его зеленые ветви шатром раскинулись вокруг стройного окрепшего ствола, а запах хвои дурманил голову. Осенью на кедре появились первые шишки.

Близился Новый год. Каждый день в Доме культуры было людно, полным ходом шла подготовка к празднику. И всех у крыльца встречал зеленый красавец в белоснежном зимнем наряде. Мороз посеребрил иголочки кедра, заставляя их сверкать в свете озябших фонарей. Метель подарила ему снежную корону и накинула на плечи белый пушистый кафтан. Кедр был похож на сказочного зачарованного принца, который нежданно явился на праздник, но, застеснявшись, застыл в смятении у входа… Коллектив Дома культуры тоже решил сделать подарок своему скромному другу – яркая гирлянда уютно устроилась на его раскидистых ветвях. Заплясали по пушистым веткам маленькие звездочки огоньков. Падающий снежок подхватил эту веселую пляску и засверкал еще ярче в мириадах огней, переливаясь цветами радости и праздника.

Не чувствуя холода, мы долго стояли на крыльце, восторженно глядя на это новогоднее чудо. И было совсем не важно, кто его сотворил. Природа? Мы? Или наше воображение? Важно, что оно есть, радует взгляд и заставляет восторженно биться сердце!

Север – наша судьба

Прошлогодние листья

«Хочешь – мне верь…»

Ангел

«Чем жива семья? Любовью…»

Апрель

Молитва матери

Октябрь

Мечты

Новогодний подарок

Лето

Казачка

Барыня

Скрипка Страдивари

Она придет

Евгений АБАКУМОВ

Стиль жизни

Вот уже несколько минут правый глаз упрямо не желал открываться. После нескольких поступательно-вращательных движений правой верхней конечностью Степану все же удалось восстановить оптическое равновесие, а заодно и мысли. И если первое еще могло Степу порадовать, то вот мысли почему-то вводили его в состояние космонавта после тренировки: все интеллектуальные изощрения сливались в тугую мозгоплавкую массу, а где-то в недрах подсознания околачивались фразы наподобие: «…пожелаем же нашему…», «…так пусть же…» и тэ пэ. Фразы крутились, как взвинченные детские волчки, причем самой взвинченно-волчковой дрыгалась: «…так выпьем же…» – и, сталкиваясь с остальными, приводила мозги, желудок и Степу ну в полную нирвану.

Сообразив, что до сих пор трет глаз и вспомнив, что «если долго глаз тереть, очень можно умереть», Степан прекратил тиранить око и начал неспортивно выползать к балкону – скоро должна была прийти Валентина, а состояние «витязь на распитье» среди послевчерашней квартиры плохо вписывалось в начинающиеся романтические отношения. Восстановленное оптическое равновесие позволило Степе пронаблюдать открывшийся окружающий мир. «Какое все зеленое, какое небо синее. Только наоборот», – заметил про себя наблюдатель. Пережевав несколько кусков свежего утреннего воздуха и тем самым поднявшись по эволюционной лестнице повыше к человеку, Степа «восторженно-уныло» побрел в ванную, где, глянув в зеркало и чертыхнувшись на тему «человек – это звучит гордо», начал осуществлять хэдендшолдерсно-жилеттные операции. Преодолев таким образом еще несколько эволюционных ступенек и одевшись, он глянул на себя в зеркало в прихожей. На Степу тут же уставился почти двухметровый и теперь уже двадцатипятилетний брюнетистый Ален Делон в легком весеннем плаще. «Еще сигару в зубы – и вперед, рекламировать чудесную силу алкозельцера», – подумал эволюционер.

Сбежав (пардон, спустившись, как и полагает человеку, пережившему столь большую нагрузку) по ступенькам и поздравив по пути соседа с новым фингалом (сосед, впрочем, безрадостно воспринял такую внимательность к обновке), Степа продефилировал к ближайшему киоску. Бегло глянув на табачно-винно-кондитерские изделия, Ален Делон почувствовал спазмоподобные обиды желудка. «Это ж надо было так вчера…» – раздосадовано подумал Степан и погрузился в детальное изучение продукции Pepsi.

Проходивший мимо старичок с сумкой, полной пустых бутылок, нечаянно споткнулся об уроненную каким-то балбесом скамеечку и громыхнул всей имевшейся в авоське стеклотарой. Звук соударяющегося бутылочного стекла вызвал у новоявленного поклонника пепси-колы ярко выраженный павловский рефлекс. Вздрогнув и вздохнув, Степан уединился на свободной скамейке с бутылочкой только что купленного «Спрайта». Глотнув несколько раз неалкоголя, он наконец-то расслабился, почувствовав, как на зубах приятно лопаются пузырьки газировки. Вышеупомянутое чувство лопанья смешалось с еще более приятным обдувающим ветерком и несколько взбодрило нашего страдальца, так что Степан уже перестал чувствовать себя, скажем так, не очень хорошо. Стало совсем легко и весело. И даже футболист на обертке антиимиджного напитка, советовавший-де встать на колени и ловить мячики, выглядел живым и почти родным.

Чуть расслабившись, Степа заметил, что на него не отрываясь смотрит какая-то девушка.

– Привет, Каменский! – это была Валя. Степа почувствовал, что близится расплата – он был уверен, что большинство из эндшпиля вчерашнего вечера она хорошо помнит, а вот Степан, в свою очередь, этим похвастаться ну никак не мог.

– Ну ты даешь! – Степа напрягся…

– Мало того что с соседом подрался, так еще и скамейки во дворе поопрокидывал. Тебе своей штанги не хватает, что ли? Ладно, поехали в – Фаворит, за билетами – там сегодня премьера, а мне как раз стипендию дали… Ты чего молчишь, Степа? – Валя вдруг тоже замолчала и посмотрела на Каменского, как врач на больного с осложнениями.

– Привет, Сибирцева, – сказал Степан и краешком рта улыбнулся. Жить стало гораздо легче.

Выгодная сделка

– Всего восемьсот штук за три планеты, чего тут думать, Курт?! – Джо энергично размахивал руками, возбужденный возможностью совершить потенциально прибыльную покупку.

Септурианин стоял тут же, в одном из темных углов космобара, и ждал окончательного решения. На его эмоциональном состоянии можно было смело ставить пометку «очень нервничает». Во что бы то ни стало ему нужно было избавиться от этих планеток, висевших на нем мертвым грузом последние полгода. На планетки уже набежало одиннадцать тысяч пространственного налогового долга – и это все, что септурианин успел поиметь от тетушкиного скоропостижного наследства.

– Эй ты, септ, топай сюда! – крикнул Курт торговцу. – Дай посмотреть свои брелоки.

– Да-да-да, сетяс-сетяс, – залебезил септурианин и подскочил к офицерам, держа в руках пластиковые карточки Информационного реестра планет. – Вот: Бливвей, Ээт – квафныи и Цимла – вофтая…

– Дай, сам прочитаю, жертва дантиста, – грубо прервал его Курт, брезгливо вырвав карточки из лап Септа. – Ни… не понятно из твоего бормотания.

В первую очередь Курт решил изучить планеты «красной» категории. Любую из таких можно будет толкнуть на торгах за миллион, а то и за полтора. А уж если заняться их разработкой… Да и «желтую», выкачанную, можно продать под военную базу-хранилище штук за пятьсот. Есть у Курта один офицер из комитета обеспечения, так он по старой дружбе…

Джо, выглядывая из-за плеча напарника, подогревал ситуацию:

– Смотри, Курт, – два красных брелока – берем!

Курт, однако, решил изучить «красные» детальнее. Наконец он решился:

– Та-а-к. Блиггер и Лэт, говоришь…

– И Цимла, фэр, – вставил Септ.

– Ладно, пойдет, слюнобрызг. Дикцию подработай, – Бливвей, Бливвей! – передразнил его Курт, Септ подхалимски захихикал.

– Джо, оформляй сделку – передай данные о планетах в Центр, – Курт несказанно радовался тому, что время общения с септурианином подходит к концу. – А ты, красавец, готовь электроподпись, – эти слова были обращены уже к Септу, который теперь вовсю улыбался, обнажая китовые зубы-пластины.

– О’кей, – Джо достал из кармана мини-компьютер. – Минуточку, сейчас соединюсь… Готово! Диктуй, дружище.

– Блиггер – шесть, семь, семь, три, ноль, пять, один, Лэт-четыре, ноль, восемь… И… – офицер наконец обратил внимание и на желтый брелок.

Прочитанное вызвало в его по-солдатски грубоватой голове некоторое ностальгическое помешательство. В памяти всплыли воспоминания многолетней давности: он, Курт, родился на этой планете, вырос. Там он, собственно, и попал в подразделение звездной пехоты. Неужели…

Пальцы офицера сами собой сжались в кулак, а кулак, в свою очередь, весьма нетактично сделал Септу аккуратный апперкот.

– Ты че, кореш, сдурел? – Джо очумело посмотрел на напарника, не в силах понять причину такой нежности.

Курт же, игнорируя вопрос, кинул на уроненного Септа кред-карту и процедил сквозь зубы:

– Там семьсот восемьдесят штук. Двадцать за твои просроченные налоги, И запомни… – офицер звездной пехоты смачно сплюнул в сторону. – Запомни, урод: эта планета называется Земля.

Новский писарь

Последние два с половиной часа известный новский писатель Серафим Федорович Туголуков пребывал в прогрессивно ухудшавшемся настроении. С утра он успел посетить уже две редакции, и в обеих его творение – рассказ «Расплата свыше» – не было оценено по достоинству. Не то чтобы сразу гнали, но ничем, кроме как советами типа: «…а вот это мы бы посоветовали вам вообще убрать…» – не помогали.

А зря. Серафим Федорович очень старался. Завершению трудов предшествовала титаническая работа, сочетавшая в себе как тонкое изучение психологии читателей, так и доскональнейшее исследование работ собратьев по перу – писателей-рассказ исто в. Серафим Федорович к своим сорока шести годам твердо усвоил: рассказ должен четко выражать какую-либо мысль, причем, подобно рождественскому подарку, завернутую в интересную сюжетную упаковку. Его работа «Расплата свыше» являлась, по всей вероятности, апогеем жизненных писательских мук – в ней Серафим сконцентрировал всю свою писательскую силу, а также неуемную мощь собственного интеллекта.

Рассказ (собственно говоря, это был не рассказ, а рассказище) представлял собой чистейшей воды детектив со следами глуповатой философии. «Детектив» состоял из четырех основных частей, в которых главный герой, соответственно, готовился, совершал преступление, мучился угрызениями совести и наконец получал вполне достоевское наказание в виде собственной смерти – естественно, от тех же душевных терзаний. В перерывах между частями, по гениальному замыслу автора, располагались ловко подобранные цитаты из Библии, нацеленные, по всей вероятности, на духовное воспитание читающего. Знающий арифметику да подсчитает, что таковых «вставок» было ровно три. Весь сей натюрморт был украшен не без труда подобранным, опять же библейским, эпиграфом. Серафим Федорович по праву считался талантливым писателем.

Как уже говорилось, в двух редакциях туголуковский шедевр отмели, причем в «Далеких обзорах» Серафиму посоветовали исключить ту часть, где героя раздирали совестливые муки – исключить по причине вышеуказанного Достоевского плагиата. В «Вестнике химии», главным редактором которого являлся человек с криминальным прошлым, Серафим получил еще один ценнейший совет по поводу сокращения «Расплаты…» на ту часть, где герою, собственно, и приходилось расплачиваться. Глядя на синие разводы на руках главреда (вероятно, результат неудавшихся химических реакций), Туголуков выслушал лекцию на тему непопулярности произведений со справедливым финалом.

Очередной раз выходя из редакции, Серафим Тимофеевич доставал рассказ из папочки и убирал запоротые редакторами части во внутренний карман пиджака, аккуратно складывая их перед этим вчетверо. В общем, авторский лист «Расплаты» таял на глазах, а расплаты как таковой, в рублях и копейках, все никак не намечалось. Ловко откинув рукой набриолиненные волосы, Серафим двинулся в «Спорт и металлургию» – недавно созданное прогрессивное издательство. По пути его посещали разнообразные мысли о его настоящей и будущей писательской судьбине.

Серафим Федорович не любил молодых – ни молодых писателей конкретно, ни молодежь вообще. Нет, конечно же. Серафим в свое время тоже был молод и залихватски горяч, но; во-первых, это мало помогло ему в дальнейшем, скорее даже помешало, а во-вторых, это было все-таки не то.

Туголуков определенно не поспевал за современной молодежью, и сей факт злил его до истерики. Он не мог понять, как они, одевающиеся непонятно во что, курящие всякую дурь, собирающиеся в какие-то непонятные компании, слушающие еще более непонятную музыку, могут творить лучше, чем он – человек с именем и многочисленными заслугами. Но больше всего Серафима злило то, что он просто не мог писать так, как они: безумно свободно, с искрометным юмором; он мог разве что уподобиться старой кухарке, которая пытается слепить что-то по старинным рецептам и не в силах придумать своими усохшими мозгами что-либо новое. И хотя в «Союзе…» Серафима ценили и очень уважали как писателя с именем (отметим, что его друзья по «Союзу…» были людьми весьма сановитыми и тоже не очень-то жаловали «этих незрелых графоманов»), все же чувствовалось, что эта зеленая поросль скоро сметет его вместе со всеми остальными – устаревшими и никому не нужными, как рано или поздно свежий воздух вытеснит спертый воздух закрытой комнаты – только открой окно.

Мрачно философствуя про себя, Туголуков тем временем подкрался к «Спорту…», где, кроме напутствия «убрать это ненужное вступление», не получил, опять же, ничего. Не будем утруждать вас рассказом еще об одном Серафимовском штурме, на этот раз «Уголовного отдыха», – читатель нынче пошел умный – он и без автора всегда знает, чем дело закончится. Одним словом, к концу дня от стараний Туголукова остался один библейский потоп. Бегло оценив останки произведения, Серафим весело зашагал в сторону юго-запада. В «Богослужителе» его эпопею оторвут с руками.

Фараон

В окружении трех охранников в Зал быстрыми и уверенными шагами вошел Тумен. Это было неслыханно – так войти к самому Фараону! Но Тумен шел с хорошими вестями и знал, что будет прощен. Фараон восседал на троне, обвешанный по полной атрибутике того времени.

– Слушаю тебя, Тумен!

– Вести о большой победе, о Великий! Армия Хипеса сломлена. Его воины бегут, как пугливые крысы…

Фараон уже давно знал то, что Тумен пытался ему объяснить на своем полудиком сленге, благо связь работает бесперебойно. Так что он сейчас просто морально мучился, бесцельно протирая казенный атрибут. И уж тем более Фараону не хотелось пропустить полуфинал Бразилия – Уругвай. Пиво уже давно стынет в холодильнике, друзья греются в сауне. Футбол в Египте – это святое…

– Великая весть, Тумен. Фараон доволен твоими победами. Проси все, что хочешь, прославленный Воин!

– О мой Фараон! Мне ничего не нужно. Я хочу лишь счастья с несравненной Даурой. Дай лишь свое благословение – и она будет моей!

Тень неудовольствия на секунду пересекла лицо Фараона. Он медленно поднялся со своего трона, подошел к Тумену, взял за ножку стоявший рядом табурет (ручная работа – … лет до н. э.) и изо всех сил ударил Тумена по голове.

– На тебе! Не хрен на чужих баб засматриваться…

Вечером, сидя в оттянутых майках за кухонным столом и распивая водку, Тумен и Фараон решили: им срочно пора менять автора.

Bittersweet symphony [1]

О глубокоуважаемый Читатель! Позволь провести среди тебя небольшой социологический опрос. Что делаешь ты, чтобы утром не опоздать на свою работу, учебу, свидание или на другое не менее достойное мероприятие? Могу поспорить на десять баксов, что ставишь будильник. Вполне возможно, что это не так и твоим подсознательным часам может позавидовать сам Штирлиц (в любом случае, десять баксов я тебе все равно не отдам), но лично мне, например, приходится слушать трещание этого уродца цивилизации практически каждый день.

Если предположить, что такие же утренние пытки терпит хотя бы каждый сотый житель нашей страны, то получившимися полугорами миллионами будильников вполне можно замучить целое вражье войско. А если учесть то, что каждый из этой полуторамиллионной армии психотропных бойцов злобно включается в период где-то с шести ноль-ноль до девяти ноль-ноль, а также оценить всю часовую многопоясность нашей необъятной Расеи, то в результате получим с утра до ночи трещащую, пикающую, звенящую армаду, изо дня в день доводящую своих хозяев до белого каления.

Однако, господа и товарищи! С пониманием всей ситуации хочу обратиться к вам с призывом. Подобным издевательствам пора положить конец! Возьмем в руки молотки, кулаки, а также прочие гантели и штангенциркули, и ударим по всей этой оголтелой массе. С яростью вспомнив все эти «т-р-р-р-р», «дзи-и-и-нь» и «пи-пи-пи», разобьем врага, вложив в удар все перенесенные муки. Уверен – только сила и целеустремленность приведут нас к победе.

Пока же классовую борьбу я решаю отложить, потому что сегодня мой хитрый механический ублюдок, точно все рассчитав, не оставил мне на эту самую борьбу ни секунды времени: разбудив меня за полчаса до встречи и протащив сквозь стандартные ванную-кухню-коридор, он выпинывает меня на улицу – и вот уже я инерционно двигаюсь вдоль проспекта к месту назначения.

Сегодня уже воскресенье, четырнадцать тридцать утра. Наушники – в уши, диск Verve – в плейер, смело жмем треугольничек Play – и, что называется, let’s go! [2]

До чего же клево в моем возрасте перемещаться вот так вот – налегке и без особой цели, тем более если в моем полном распоряжении четверть часа и километр дороги. Проплывающие мимо люди в своей городской коме не обращают особого внимания ни на меня, ни на мой несколько неформальный стиль одежды. Наше народонаселение, кстати говоря, уже давно перестало ужасаться при виде всяческого нефоровского выпендрежа. Полусонное сознание наших сограждан сможет теперь эпатировать разве что материализация в храме Святой Троицы господина Жириновского в акваланге, на роликах и со щеткой на голове.

Ну а мне же в таком случае, со своей кожаной курткой и прической «0–3», хоть сейчас на прием к президенту.

Разрезай своими метр семьдесят пять людскую суету, медленно перемещаюсь по проспекту, от нечего делать изучая самых колоритных представителей этого суетливого потока.

Три гопника клоунской походкой прошмыгивают мимо меня, причем один из них не преминул задеть меня плечом, а другой, lamer, отравил землю своим плевком. Дебилоиды. Хотя мне, в принципе, пофиг – у меня в ушах Bittersweet Symphony.

Еще одна компания: девицы – «синие чулки», сегодня пораньше вышедшие на охоту. Проходя мимо, дамочки-переростки вцепляются в меня предвзято-презрительным взглядом, но, видимо, не выглядев ничего предосудительного, отпускают с миром.

Полупьяный (полутрезвый?) алкаш пытается атаковать асфальт, периодически кидаясь на него, аки боец на амбразуру. Асфальт по доброте душевной с ответной методичностью подставляет ему свою шершавую спину.

Обгоняю солидного дядечку, который до этого, двигаясь подобно пузатому пароходику, помогал мне раздвигать толпу своим не менее солидным животом.

У фонтана мамаша пытается насильно накормить малолетнего сына леденцом на палочке. Откуда ей знать, что е таком возрасте разглядывание дяди, балансирующего между небом и асфальтом, куда интересней и увлекательней леденцов…

Еще один аппендикс общества: стоящий возле мусорки наркоман, покачиваясь во все стороны, одновременно полуприседает, напоминая выскочившего из коробочки тролля.

Наконец, покорив свой километр проспекта, нахожу тусовку таких же, как я, кожано-стриженых. От нее тут же отпочковывается один из мне подобных и, приблизившись на расстояние, которое американцы почему-то называют tiny little bit close [3] , награждает меня поцелуем в щеку. Наушники – долой.

– Hi [4] , Анька! – говорит кожано-стриженый (это он мне то есть). – Че долго так? Проспала опять?

– Не, в пробку попала, – это уже я говорю.

Мы скучковываемся и двигаем дальше. Теперь мне пофиг уже вместе с ними. В моих ушах – все та же кисло-сладкая симфония.

С чего бы это?

И чего это я вдруг решился на такую прогулку? Вообще говоря, я человек, любящий время от времени менять свое местоположение, но вот в последнее время то ли от лени, то ли в целях экономии электроэнергии никуда не выбираюсь, а просто сижу в четырех стенах своей квартиры. После того как меня «в порядке внеочередного сокращения» выгнали с работы, времени в запасе хоть отбавляй, и я наслаждаюсь бездельем и одиночеством, абсолютно не расстраиваясь по поводу данного происшествия. Всех нас когда-нибудь выкидывали, а я, молодой, но уже достаточно квалифицированный специалист, смогу (очень надеюсь) найти себе заработок.

Так что, вернее всего, это приближающийся антициклон заставляет меня принять вид одетого человека и пойти прогуляться вокруг симпатичного многоквартирного домика, который стоит на морском побережье нашего южного городка и в котором, смею заметить, я, собственно, и живу.

После нескольких петлеобразных оборотов вокруг своего жилища я, к своей собственной радости, наконец-то решаю изменить намеченный мной же циклический маршрут и отправляюсь в поход по тесным городским улочкам в сторону парка, лежащего ближе к центру города.

Погода сегодня вроде бы ничего: солнышко время от времени поглядывает на землю сквозь медленно движущиеся сгустившиеся облачка, подгоняемые ветерком, еле дышащим запахом моря и весны. Городской воздух чуть подогрет землей, источающей теплый пар. Может быть, из-за всего этого, а может быть, потому, что просто так и должно быть, все пространство между городом и облаками кажется на удивление тихим и спокойным. То же можно сказать и об атмосфере, это пространство заполняющей. Паршивая, в общем, погода.

Незаметно для себя и, надеюсь, для окружающих я добираюсь до одной из двух многочисленных достопримечательностей нашего городка – центрального парка. Вторым (и, как вы догадались, последним) чудом света в нашем городе является еще один парк – прибрежный, путь до которого короче в три раза и во столько же раз неинтереснее.

Прогуливаясь по парку, по сторонам, как всегда, наблюдаю стандартный набор: подвыпившие отдыхающие и аборигены мрачно шатаются туда-сюда, местами располагаются тусовки в том же составе. Кое-кто, судя по разнотональным звукам, доносящимся из кустарников, пытается преодолеть амурную гору, причем, судя, опять же, по разнотональности, сделать это пытается явно не один. Одним словом, отдыхают люди.

Так вот, гуляя, я забредаю на одну из аллеек парка, где натыкаюсь на следующее действо: собралась на аллейке компания из молодежи лет тридцати-пятидесяти, и вещи какие-то серьезные эта молодежь меж собой не спеша обсуждает. Среди присутствующих юношей не без удивления замечаю и моего бывшего босса (принимавшего, кстати, непосредственное участие в моем «изгнании»). Вокруг всей этой группы лиц прилошадилось отнюдь не пустое множество автотранспорта различных инопланетных марок, а возле иномарок этих ребятишки какие-то сильно бритые шныряют. Но, поскольку ребятишки уже явно вышли из допризывного возраста, решаю я своего присутствия в данном квадрате не обнаруживать. Зачем, думаю, мешать молодым людям? Может, это у них комсомольский слет такой или еще что (вот уж не знал, что мой бывший шеф в душе сторонник комсомола).

И вот я уже мысленно прощаюсь с ребятами, но неожиданно замечаю, что не одинок в своем партизанском наблюдении. Неподалеку, метрах в десяти от меня, за той же компанией наблюдает какой-то бородатый дедулька. Он находится к святому братству гораздо ближе, чем я, и рискует в любой момент быть замеченным каким-нибудь бритомозговым элементом, что в его возрасте крайне не рекомендовалось бы.

Обычный, на первый взгляд, дед сразу удивляет меня своей непохожестью ни на представителя Большой Организации Местных Жителей (бомжа, проще говоря), ни на чистенького жалостливого ветерана с рекламного плаката a la «заплати налоги». Удивительно, но он больше похож на высохшего атлета, чем на простого пенсионера, что явно говорит о том, что в молодости этот дед был дюжим здоровяком. Одет мой коллега по партизанству весьма изысканно: серо-коричневый клетчатый пиджак и шляпа стиля «мы с вами из Тироля» изящно гармонируют с армейскими штанами колера хаки и видавшими всевозможные земли ботинками – самыми заурядными, причем неустановимого цвета. Да и взгляд старика выдает в нем неординарного человека, с иронией относящегося как к жизни, так и к своему внешнему виду. Орденские же планки, надетые на разлинованный пиджак, вероятнее всего – для взывания к совести сидящих в трамваях, ясно дают понять, что в сорок первом – сорок пятом старик в тылу не сидел. Картину дополняет палочка, на которую бородатый опирается. Подозреваю, что именно для этого она ему и нужна.

Отойдя чуть подальше, вглубь близрастущего кустарника, взглядом разведчика определяю, что меня никто из честной братии, включая деда, не видит. Я практически с первого взгляда понял, что мой напарник-партизан наблюдает за пресловутым собранием не просто из природного любопытства, и теперь последнее начинает вытаскивать уже из меня ранее не замечавшиеся шпионские замашки, Но только основательно закрепившись на отважной наблюдательной позиции где-то в кустах, я наконец понимаю, точнее сказать – вижу, к чему это так приковано внимание деда.

Господа комсомольцы решили использовать стоящие на аллее столики в качестве ресторанных. Столики заставлены разнообразной ликеро-водочно-закусочной продукцией, и среди всей этой кучи выпивки и закуски взгляд деда, словно клещами, выхватил рюмку водки.

Рюмка расположилась на самом-самом краешке одного из столиков, словно готовясь совершить самоубийство при первом же удобном случае. Обычная рюмка, немного, правда, великоватая для своего звания, за неимением граненых стаканов была использована в качестве водочного вместилища. К тому же «иномарщики» наверняка не смогли купить высококачественной «Русской» или «Столичной», и им приходится пить что-то вроде «Абсолюта». Ну, в лучшем случае – «Смирнофф» или «Финляндию». Так вот и стоит рюмка, маня деда своей полнотой и округлостью, лишний раз подтверждая мысль, что важна, мол, не форма, а содержание.

Зацепляет меня что-то в этой картине притяжения деда к рюмке. Неужели этот отнюдь не бичующий дедуля – такой алкоголик? С виду довольно интеллигентный молодой (кх-кхм) человек. Наверняка он за свою жизнь фронтовую таких стограммовок несчетное количество перепробовал. И ведь видно, что не пьет человек и выглядит вполне прилично (ну, почти), а смотри-ка, позарился на огненную.

Между тем дед, не обращая почему-то внимания на мои размышления, продолжает гипнотизировать рюмку. Кажется, он хочет притянуть ее к себе взглядом и жухнуть всю рюмочную сорокаградусную сущность в один залп – по-армейски, по-фронтовому. Он уже чуть ли не пьет ее глазами, ощущая, наверное, как нереальная жидкость нереально обжигает его изнутри. Наконец, словно сделав последний глоток, дед ненадолго закрывает глаза и встряхивает головой. Странный тип.

Можно подумать, бутылка водки для него – редкость неземная. Хотя, вполне вероятно, он просто не может позволить себе напиться. Не может, потому что всю свою пенсию, безусловно, гигантскую, отдает своей старухе (если есть еще она, эта старуха) или детям-внукам (если есть еще они, эти дети-внуки). И не купит себе бутылку не потому, что нет денег, а потому, что, еле сводя концы с концами, по-стариковски экономит каждую копейку. А тут, увидев давно позабытое изобилие, «маненечко расчувствовался» и решил предаться такой вот своеобразной ностальгии. Сам не знаю, почему так подумал. Черт! Мне даже стало немного жаль деда, хоть я и не из тех людей, которые особо расходуют это чувство.

Тем временем дедуля, не обращая, как всегда, на мои мысли ну никакого внимания, постояв еще немного и помявшись, неслышно вздыхает и снаряжается топать дальше. Но в самый, как это обычно бывает, последний момент на него обращает свое внимание один охранник с мордой как у бульдога. И, безусловно, усмотрев в ветеране потенциальную угрозу безопасности своих хозяев, верзила, крикнув деду нечто нечленораздельное, устремляется к нему с явным намерением деда с аллейки устранить. Дедульку такое стремление не радует – бестелескопным глазом видно, что он, хоть и не дрожит от страха, все же с волнением смотрит на приближающегося к нему охранника. На подмогу к товарищу подбегает второй «бульдог», видимо, для того, чтобы вдвоем было легче справиться с не на шутку разъяренным дедом.

В считаные секунды скрутив фронтовика (не зря обучены), бульдоги просто бросают его где-то на асфальтовой дорожке, предусмотрительно протащив перед этим несколько метров по траве. Один из верзил, вероятно, более сердечный, кидает старику его палочку, выпавшую из рук деда в процессе скручивания. Палочка приземляется неподалеку от хозяина, издав несколько звуков ударяющейся об асфальт деревяшки. Приземляется немного подальше от дедовского сомбреро, уже пережившего подобный полет.

Погрев с минуту и без того теплый асфальт, дед с трудом, как и положено в случае, если вас шлепнули обо что-то твердое, поднимается и начинает оценивать степень потрепанности своей одежды, получившей некоторые боевые ранения. Ранения, в принципе, небольшие, не считая порванного во время перетаскивания ботинка, названного мной выше заурядным, и штанины, вступившей в непосредственный контакт с грязевым пятном на дорожке.

Поправив первым делом сбившиеся планки, дед принимается изо всех сил оттирать штанину, словно стараясь протереть на ней еще одну дыру (первая – на ботинке, если вы забыли). Затем, покончив с химчисткой и подобрав валявшиеся палочку и шляпу, старик размещает их по местам и шагает дальше по указанной добрыми людьми дорожке, слегка пошатываясь – то ли из-за асфальтовой встряски, то ли из-за опьянения, полученного от «выпитой» рюмки. Так он, ковыляя, делает несколько шагов, как вдруг, неожиданно для меня и, наверное, для себя самого, оборачивается и показывает своим обидчикам кулак. И не трясет им (уточняю – кулаком), а просто стоит в угрожающей позе, изображая человека, которого вытащили из драки и обратно не пускают. Видали бы вы это – картина маслом: мироновский дискобол в полный рост.

Постояв так в течение времени, необходимого для того, чтоб я это описал, дед вдруг сразу сникает и, развернувшись обратно, двигается приобретенной два абзаца назад походкой в неизвестном ни для кого направлении.

Я же, покинув уже обжитую наблюдательную точку, иду искать выход из запутанных лабиринтов центрального парка. Думать ни о чем не хочу, особенно о только что увиденном – никогда не относил себя к разряду философов, делающих глубокомысленные умозаключения, любуясь природными катаклизмами.

Защищаясь от начинающегося дождя, поднимаю ворот плаща и медленно бреду к выходу парка, щелкая каблуками ботинок по намокающему асфальту. Всех нас когда-нибудь выкидывали.

Введение

Господин & товарищ! Интересно, ты когда-нибудь, оторвав свой бэксайт от того, на чем сидишь, задавался вопросом: почему мы так плохо живем? Лично мне, например, надоело то, что в этом заfuсkанном мире все не так, как мне обещали 27 лет назад. Мне не нравится гулять по заплеванным всякими придурками улицам. Меня выводит из себя всеобщее отупляющее пьянство. Меня бесят церкви и рестораны, казино и автостоянки. Я терпеть не могу хамства на улице и тем более в обществе. Меня унижает подчинение дебилам. Мне обидно, что женщина, которой я хочу добиться САМ, отдастся мне за деньги в куда более короткий срок. Меня убивает людская тупость и их же животная злость. Раздражает то, что люди, которые сейчас пытаются определять нашу судьбу, за пачку зеленых президентов сделают все, а тех, кто пойдет против, попросту раздавят.

Хотя… Плевать я хотел на все.

Конечно, ты скажешь, что ворчать и занудствовать проще всего. Но… Попробуй хоть раз купить банку Pepsi вместо банки пива. Не побойся осадить малолетнего отморозка – безнаказанность его еще больше отморозит. Вместо того чтобы дебилоидно пристать к проходящей мимо девушке, просто улыбнись ей. Надломи в себе инстинкт стада. Я знаю, что есть те люди, которые еще смогут это сделать. Я сам такой. Что толку злиться на остальных – сдвинь хоть на чуть-чуть жлобский стотонный камень с нашей страны. Удержись от соблазна лишний раз нагрубить контролеру в автобусе. Извинись, если задел кого-то плечом. Заступись за ЧЕЛОВЕКА хотя бы раз в жизни. Слабо?

The Beatles

Говорят, что любовь – это реакционное выделение какого-то там гормона. Причем это выделение может происходить несколько лет.

Когда-то в детстве (мне было лет 18–19) я был фанатом группы «Битлз». Нет, я, конечно, не носил всяких там пошлых футболок а ля I love Paul и т. п., не отращивал грибоподобные хайры, не заучивал методично «Mi-M-chelle, my belle…» под гитару. Но все же я был влюблен в эту четверку. Я завидовал их бесшабашной жизни и такой же дружбе. Я был очарован их талантом и индивидуальностями. Я узнавал все их песни по первым секундам проигрыша… А потом все это прошло. Наверное, гормон перестал выделяться.

По принципу открытой архитектуры, любая узловая часть персонального компьютера или сети может быть заменена. Вот бы и у человека так: отрезало руку – пришили другую. Короткие ноги? Заменим. Голова некрасивая? На тебе другую. Носи на здоровье. Мы для тебя старались. Клево!

Прихожу с работы. Отвечаю на несколько звонков. Наливаю себе полстакана водки. Очередной звонок.

– Женя!

– Слушаю.

– Завтра тюменцы приедут сервер ставить. Будь готов прийти.

– Хорошо.

Shadows

Мир электрощелкнул моими губами от ее виска к ее же шее… Летающий гардероб… В отблесках пошлой советской лампы-абажура мы кажемся светло-бронзовыми… Водопад ее откинутых волос уравновешивает симметричность меня… Теплые глаза… Точка чувств на уровне осязания отпечатков пальцев… Тени нокаутируют пол… стены… пол… Обмороки эмоций и развлекающая глупых соседей сирена Счастья…

Like Gordon

Если принять то, что параллельные миры не пересекаются по определению, то возникает очевидный вопрос: а каким образом происходит переход из одного параллельного мира в другой? Вариант туннелирования смотрится натянутым – мы ищем путь перехода и тут же надумываем туннель, самовозникновение которого маловероятно (невероятно). Если же предположить то, что «пространства» между мирами – вещественные не-дыры, то возникает еще один вопрос: каким образом скоординировать ход по этой вещественности, – ведь, не зная чего-либо, дающего информацию о расположении мира, осуществить переход невозможно – вероятность случайного обнаружения тоже мала (невероятно) и, скорее всего, непросчитываема.

Рассматривая вариант наложения (вложенности) миров, можно, опять же, отметить натянутость этой гипотезы и невозможность рассчитать вероятность этого наложения.

Здесь можно сделать первичное предположение – физический переход в параллельный мир невозможен, как невозможна и оценка вероятности осуществления такого перехода.

Идет оно все… – я лучше пива напьюсь.

<Статья с моего сайта>

Вчера ходил на «Антикиллера». Г-н Кончаловский-junior со своей командой изрядно постарались. Ну что я скажу – «Мо-лод-цы!!!» Шутка.

На самом деле фильм – еще одно дорогостоящее мочилово. Кастинг чуть-чуть спасает работу (Сухоруков вообще бесподобен – как всегда), но ненамного. Пятнами проблескивающие пародии на «Крестного отца» (пародии ли?) тоже оригинальности картине не делают-дело, опять же, спасает только кастинг. Хотя замечу, что Белявский в роли преступного авторитета смотрится как Хакамада-снегурочка. Все остальные советские (именно советские) актеры, к слову говоря, смотрятся в ролях дядек-пальцы-веером ничуть не лучше Якубовича в рекламе «…и кузов с оцинковкой».

Краткое содержание фильма впечатляет: бывший мент выходит на свободу и начинает мстить обидчикам-злодеям, лишившим его вышеупомянутой волюшки. Злодеи, впрочем, не обращая внимания на ментовские замыслы, методично изничтожают друг (?) друга (??). Наш герой-милиционер спешит не опоздать на сию скотобойню, дабы лапу к вышеупомянутому изничтожению приложить. Да уж. Киностудия Уолта Диснея – «Микки-Маус на картошке».

Что еще? Шутки – местами. Съемки – с последующим приемом у офтальмолога. Спецэффекты (что, я написал «спецэффекты»? Пардон)… Трюки – лажа. Местами тупость и пошлость сценария даже бесит. Хотя… Если фильм смотрят, значит, это кому-нибудь… (ну, вы в курсе). Тупеем, молодые люди, тупеем…

Лично мне на 100 % понравился только один момент. На просмотре я сидел рядом с девушкой – 88-60-88, 25-175-58. Запах ее духов поддерживал во мне желание жить, начисто отбиваемое фильмом. Радовал и тот факт, что девушка была моя.

Под конец картины так и тянет сказать: «В общем, все умерли». И слава богу. Ах, да! Чуть не забыл – никто не объяснит мне, почему фильм называется «Антикиллер?»

Комментарий по поводу акции по обмену книг Пелевиных-Сорокиных и т. п., проведенной в Москве группой энтузиастов (к сожалению, не могу сказать, кем именно). Все это, конечно, занятно и прикольно – менять «Планету насекомых» на «А зори здесь тихие». Однако вся эта буффонада отдает PR-ом утопающего/слономоськовыми покушениями/запихиванием пасты обратно в тюбик (ненужное вычеркнуть). Проведение акции протеста подобного рода имеет тот же смысл, что и ловля сачком поезда. Догма – люди будут покупать и читать то, что хотят. Пелевины/Сорокины же и дальше пойдут по одному из трех очевидных путей: 1) отсохнут, как отжившая пиявка/надоевший покемон, 2) снизятся до уровня желтой либо 3) поднимутся до уровня классической литературы (ненужное, опять же, вычеркнуть). Выбор из последних двух зависит от скачков интеллектуального уровня как читателей, так и самих П/С.

P. S. У меня тут пара Брежневых завалялась – нулевые, муха не сидела. Никто не поменяет на одного Никитина? BullGarin

Графоманские эскизы

Непривычно работать в помещении без окон, особенно зимой: во-первых, чувствуешь себя как в бункере каком-то, во-вторых, интересное ощущение – на работу заходишь из дневного мира, а выходишь уже в темноту, долго ввыкая в новый, ночной мир.

По большому счету, в моем возрасте плюс в моем настроении давно уже пора пулю в лоб (в висок?), но малодушие не позволяет – слабо. Все бы ничего, только гамлетовские муки не по мне – если он (Гамлет то есть) мажор-переросток, то я вообще… В общем, не для меня, примата, эти страсти.

Как только перевожу взгляд с мира на монитор, тут же впадаю в виртуальную кому и не выхожу из нее очередные пару часов.

Иногда хочется просто сесть и снять с потолка суперпрограммерский код или просто графоманскую «нетленку», но слабо, опять же, – вместо снимания получаются только жалкие скорябывания.

Все. В смысле, надоело все. Не в моих это принципах, но на этот раз не выдерживаю…

Обкурившись героина, думал, как пересечь линию экватора, если лежать калачиком на трамвайных рельсах. Подолгу (по долгу?) смеялся над дверной ручкой, хотя мог и не смеяться. Размышлял, талантливы ли львы, спрашивал: «Талантливы ли вы, львы?» Не получив ответа, забыл вопрос. Пошел гулять. Представлял, как капля из воды взметается обратно вверх. Включил мозгорадио, слушал Дилеммирова: что лучше – блевать на Пелевина или плевать на Белевина? Заведя в чей-то подъезд, мозг выдал на-гора пошлую шутку: «Человеку, чтобы прийти в себя, нужно два пальца, компьютеру – три». Мне хватило двух. Сводил два дома в один. Свел. Оказалось – и так один. Оставшуюся часть пути шел.

Возвращаясь домой, в лифте подумал: «Чихать я хотел на вас на всех».

Galleys Slave

Тяжелый запах пота и мочи… Бряцание цепей… Скрип весел… Взвизг бича… За что мне все это? Почему именно я?..

Я – галерный раб. За что я попал сюда? За преступление? Просто был похищен и продан на галеру? Сейчас мое обреченное сознание отказывается даже вспоминать это… Неужели до конца своих дней я приговорен к этой безысходности?.. Все мои надежды и мысли о свободе с годами выродились в отчаяние и обреченность… Лишь короткий взвизг бича и преобладание физической боли над душевной заставляют меня тянуть весло…

Тяга нижнего блока… Нечеловеческое напряжение мышц… Еще несколько повторений – и… все. Достаточно на сегодня – мотивация «раб на галере» явно пошла на пользу.

Только сейчас замечаю, что ко мне подсел Палыч и уже с полминуты бубнит мне про то, как он выиграл соревнования по гирям четыре раза подряд (столько же раз я слышал эту историю). В душ, одеться – и на прогулку: город ждет.

Маршрут Тобольск – Тобольск

Ну кто, разрешите спросить, придумал сделать снег белым? Подкрасили бы его ради интереса, что ли. А то теперь разве что только писатели могут отвешивать цветастые комплименты этим «блистательным», «разноцветно искрящимся» снежным крошкам, насыпанным по всей земле, в том числе и вокруг меня. Снег, впрочем, от таких дамских комплиментов даже не краснеет. Так вот и катишься – никакого тебе разнообразия, успевай только рассматривать высовывающиеся из-под снега деревья да иногда встречающиеся домики, деревеньки, поселки и прочие мегаполисы. Но что поделать – на ближайшие шестнадцать дней мой рабочий график будет приблизительно таким. Однако жаловаться все же не буду – я ничуть об этом не жалею. Не жалею, потому как поездка моя мне нравится и, по всей видимости, нравится еще трем моим спутникам, которые в течение вышеуказанного времени надоедят мне своим присутствием до чертиков, и с которыми я за это же время сдружусь больше, чем за все время совместной учебы.

Да, кстати, совсем забыл представиться – Георгий Быков, очень рад. С удовольствием пожал бы вам руку, но, к сожалению, обе руки у меня сейчас очень заняты весьма своеобразными палочками, которые обычно называют лыжными. В довершение ко всему на моих ногах надеты сами лыжи, так что в силу обстоятельств мне приходится на них ехать.

Заодно разрешите представить вам и моих попутчиков: товарищи Помаскин, Важенин и Грязнов. Они сейчас тоже очень заняты (приблизительно тем же, чем и я), поэтому не будем им мешать, а просто уточним некоторые детали. Все мы – спортсмены, решившиеся на весьма отважное дело – переход по нашему родному Тобольскому району. Причем по той причине, что к настоящему времени, а именно к февралю тысяча девятьсот сорокового года, снегоходов «Буран» еще не изобрели, мы решили обойтись лыжами.

Вообще-то все мы, включая нашего политрука Помаскина, призывников Важенина и Грязова, а также меня, командира бригады Быкова, просто совершаем лыжный агитпоход с целью «агитации молодежи на предмет подготовки к вступлению в ряды РККА».

Денек сегодня веселый – пришлось стартовать, несмотря на плохую погоду, почему-то не очень теплую (что, в принципе, странно – зима вроде бы). Да и товарищ Грязнов всем своим тяжело дышащим поведением и сгибающейся под тяжестью походного груза фигурой явно дает понять, что для него этот пробег закончится немногим позже, чем начался, то есть он запросто может дезертировать. Что он с успехом и делает, не пройдя и пятнадцати километров. Та-а-ак, товарищ Грязнов, вы не дотянули всего каких-то пятьсот двадцать километров. Для спортсмена это совсем неплохо. Как бы вы, товарищ Грязнов, не навредили своим побегом боевому настрою моей команды.

Но, к счастью, на ближайшее время список неприятностей перечеркан, и на следующий день мы прибываем в первый пункт назначения – Дубровное.

Вы знаете вообще-то, что такое агитпоход? Может быть, вы думаете, что это нечто похожее на хождение в народ с транспарантами и лекциями? Вы чуть-чуть (совсем) не угадали. В нашем случае, например, все немного сложнее. Нам предстоит проводить разъяснительные беседы среди деревенско-сельской молодежи. Вполне возможно, конечно, что сами по себе они парни неплохие, но, если вы думаете, что задача наша легко выполнима, попробуйте, к примеру, уговорить своего соседа взять в руки автомат, дабы защитить свое хозяйство от заграничных агрессоров. А между тем господин Бесноватый тянется к нам все ближе и ближе отнюдь не из-за позывов братской дружбы – и это надо понимать. Потому и задача наша – разъяснить этим деревенским пацанам всю сложность политической ситуации.

Мороз, и без того крепкий, усиливается. Очень сильно мерзнут ноги – не помогают даже три пары носков, надетые враз. Выручил товарищ Важенин – придумал сшивать заячьи шкурки и получившейся носкоподобной конструкцией согревать ноги. Не ожидал, по правде говоря, от Важенина такой смекалки. Этот парень хоть и с трудом переносит все тяжести нашего перехода, однако за все время я не слышал, чтоб он хоть раз жаловался. И ведь видно, что тяжело ему, а он даже и виду не подаст. Ничуть не жалею, что взяли его с собой – ведет он себя гораздо лучше, чем наш прославленный спортсмен Грязнов (кстати, где он – уж не отстал ли случайно?).

Помаскин – тот вообще прет как трактор, хоть под тягач его приспосабливай. Выносливый – ужас.

Дни летят, зимней вьюгой смешивая события. Уже после четвертого или пятого дня мы перестали замечать изменения в окружающем нас пространстве. Выступления, лыжи, снова выступления, снова лыжи – все смешивается для нас, и мы уже перестаем их различать и, как это ни странно, постепенно увеличиваем темп перехода.

Пробовали ли вы когда-нибудь кататься на лыжах? Ничуть в этом не сомневался. В любом случае, выйдите когда-нибудь теплым зимним утром (-30 °C) и совершите легким темпом (километров семь-восемь в час) пробежку километров на пятьдесят. Да! И не забудьте прихватить с собой рюкзак килограммов на десять – для остроты ощущений – и можете в течение всей прогулки наслаждаться родной сибирской природой.

Черт! Тяжело. Наше снаряжение, в принципе небольшое, значительно ухудшает скольжение лыж, увеличивая тем самым нагрузку на ноги. В этом была наша ошибка – на тренировках слишком поздно поняли необходимость тренироваться с нагрузкой и начали «нагружаться» практически уже перед самым стартом. Теперь же наши силовые резервы иссякают, и нам приходится надеяться на очень необходимую в подобных случаях штуку. Штука эта, безусловно, хороша для всех случаев жизни, и было бы совсем неплохо, если бы каждый человек обладал ею даже в небольшой мере. Называется эта штука выносливостью.

Если вы когда-нибудь пробовали бегать на расстояние большее, чем от дома до магазина, носили девушку на руках или хотя бы просто отжимались «до упора», то вам наверняка знакомо состояние, когда преодолеваешь порог усталости, когда получаешь ни с чем не сравнимую радость от того, что, переступив этот самый порог, не запнулся об него, не свалился, а, теряя сознание, сжав зубы, с перекошенным лицом (красавец!), начинаешь чувствовать, как сам можешь этот порог отодвигать, и уже радуешься этому чувству усталости, которое теперь само (парадокс?) дает тебе силы.

Так мы и терпим. Тем более нам осталось пройти совсем немного. Я надеюсь.

Ровно на пять дней раньше графика мы возвращаемся домой – уставшие и исхудалые. Встречающие нас люди с недоумением смотрят на наши вымученные улыбки. Ничего, пускай думают, что это нам как прогуляться. Мы радуемся возвращению.

Краткие сведения из дальнейшей биографии героев рассказа.

Помаскин И. – после службы в рядах армии, по окончании ВОВ, работал тренером по лыжному спорту.

Важенин Г, – после службы в рядах армии, по окончании ВОВ, работал в милиции, погиб при задержании преступной банды.

Быков Г. – погиб на фронте во время ВОВ.

Русским воинам во все времена посвящается

В окопе лежит солдатик. Жует веточку. Он бы закурил, если бы курил. Вообще говоря, можно было бы и начать, жить-то осталось – ни хрена, но опять же проблема – курева нет. Выглянул – идут, суки. Гранатку бы щас… Даже патрона застрелиться нет, б…. Закрыл глаза. Каску на лоб. Страшно.

Мамка узнает – что будет… Отцу немного осталось – это его совсем добьет… Сколько ж я еще сделать не успел… Раньше все некогда было… Теперь тоже… Надо подумать о чем-нибудь другом, что бы страшно не было… Господи, господи… Не хочу…

Звуки осыпающейся земли… Автоматная очередь… Треск… Ослепляющая боль… Все…

Возьмите в руки спичку. Зажгите ее. Подождите – пусть сгорит и обожжет вам пальцы. Представьте, что так умирает какой-нибудь человек. Может, даже вы. Сделаете это двадцать миллионов раз? Нет?

Когда погибает человек, это страшно. Очень страшно. Когда погибает миллион, страшно уже оттого, что цифру эту округляют до ровной. Не сосчитали всех. Не смогли.

Александр ФИЛАТОВ

Ромашка

Розы на счастье

Росы

Рухнувшее счастье

Новогодний случай

Стихи на прощанье

У озера

Утро в Словении

Чудо

«Шаловливым дождем пробегусь по лугам…»

«Я выпью рюмку за любовь…»

Весна любви

«Ты – оазис в пустыне безмолвья…»

Листопад

Луч счастья

Любованье

Озеро

Осколки любви

Осень

«Отшумел бело-розовый май…»

Фотовкладка

Фото Сергея Чикишева

Фото Сергея Хомякова

Фото Сергея Хомякова

Фото Александра Бондаря

Фото Сергея Хомякова

Фото Даны Саврулиной

Фото Даны Саврулиной

Фото Сергея Хомякова

Фото Александра Бондаря

Фото Александра Бондаря

Фото Сергея Чикишева

Фото Сергея Чикишева

Фото Сергея Хомякова

Фото Сергея Хомякова

Фото Сергея Чикишева

Фото Даны Саврулиной

Людмила КЛЫЧКОВА

«Тепло подругу провожая…»

«Черно-белые картинки…»

«Твой вагончик снегом запорошен…»

Зимняя рыбалка

«Как жаль, что нету бабушки…»

«Однажды взятая тобою высота…»

«Очень скоро лютые морозы…»

«Мы часто думаем о боге…»

Строителям

Татьяна

Эдуард МАРТЫШЕВ

Доброе утро, человек!

Утро… Утро прохладное… Небо хмурится, оно в раздумье. Дождь прошел в стороне от поселка чуть ранее – ночью, напоследок оросив слезами далекие окраины. Утро, утро прохладное. Веет свежестью… Молодые березы, приветствуя начало нового дня, колышут неповторимой резной нежно-изумрудной листвой – тихо шепчут, перекликаются между собой, переплетаются тонкими ветками, рассказывают миру о своих снах и видениях. Утро пришло, утро настало – утро доброе, утро светлое, утро росное…

Поселок оживает – все больше и больше окон озаряется светом ламп, на газовых плитах вспыхивают синие жаркие цветы, чайники разных форм и размеров занялись своими повседневными обязанностями – закипают, призывно посвистывая: «Пора, пора, пора…». Утро пришло… Утро – вот оно, оно уже здесь! Радуйся, человек, восторгайся! Подумай, что может быть прекраснее этого неповторимого весеннего солнечного утра? Поверь, новое утро – это бесценный подарок тебе, равного которому нет.

Дети проснулись, и мир засиял от их улыбок – посмотри, небо улыбается вместе с ними, тучки исчезли, солнышко всматривается в милые сонные личики, нежно целует розовые пухлые щечки, гладит лучами вихрастые светлые головки – вставайте, вставайте, вставайте!

Утро пришло, какое счастье! Мрак и холод отступили, прочь унеслось лунное безмолвие! Золотой слиток опалил утренний небосвод, являя миру свое неоспоримое величие и мощь. Утро новое, утро прекрасное – вот оно, чудо, ни с чем не сравнимое! Новый день открывает тебе свои объятья – приветствует тебя, зовет тебя и тихо шепчет твое имя. Наступает новый день – и целый мир лежит у твоих ног, человек! Проживи этот день достойно, верно и радостно, как подобает тебе и всем живущим на земле людям. Утро доброе тебе, человек! Утро нового дня оно неповторимое, оно твое…

Весна

Апрель

Май. Из цикла «Цари-месяцы»

Царица Севера

Сердце

В Городе роз

«Белогривая метель…»

Разлука

«Прости, коль буду я неправ…»

Песня туриста

О любви

Любимая

«Все нормально, все в порядке…»

«Маленький дворик, сирень под окном…»

«Эй, разлуки, несчастья и беды…»

«Моя судьба – в тяжелых сапогах…»

«Земля дрожит, как сердце бьется…»

«Все цветами укрыто, завьюжено…»

«По небу проскользнув холодной тенью…»

Луна

Реченька

«Моей души, моей души не рвите струны…»

«Ночь испугана, ночь исхудала…»

«От корней до самой верхней веточки…»

Шутка

«Из далеких краев – тридевятых земель…»

Зима-хозяйка

Мороз

Январь

Владимир KОКЛЕB

«Отчего сегодня весь народ…»

«От белизны занавесок…»

«Отстояли мир отцы И деды…»

«Когда наступает минута молчанья…»

«Даже прочитав законов своды…»

«Так о чем поет твоя душа…»

«После зимы нас всех не случайно…»

Сергей СУВОРОВ

Желанный

Она его очень желала. Ей, молодой симпатичной женщине, хорошей хозяйке, жить без него было невозможно. Еще лет десять-пятнадцать назад эта проблема легко решалась, а в нынешние времена все очень сложно.

Она обратилась в специальную фирму, и ей дали большой каталог, где они были представлены во всей красе. Их было множество. Все разные. У каждого свой характер. Она листала этот хорошо иллюстрированный каталог, читала все про них, гладила их фотографии и фантазировала, как он может появиться у нее и как она будет просто страшно счастлива.

В ее представлении он был высоким, мощным. Ей грезился его непередаваемый запах – запах свежести. Он решил бы ее многие проблемы. Он стал бы ей незаменимым помощником. Он был бы послушным и управляемым, Он бы полностью ее удовлетворял. Много ли надо молодой, скромной, очаровательной женщине, недавно окончившей педагогический институт!

Ее мать рассказала, что когда она была в таком же возрасте, то этот вопрос довольно легко решился. Ей помогли ее родители. Они привезли его, когда она также закончила учиться и стала жить самостоятельно. Сколько было радости! Мама рассказала ей о том, что раньше они были гораздо проще, возможно, надежнее. Конечно, говорила она, так же как и сейчас, они требовали к себе внимания и ухода. Сейчас же мама ничем не могла помочь. Этот выбор и это приобретение должны лечь только на ее хрупкие плечи.

Она с легкой завистью смотрела на проезжающих мимо женщин в роскошных иномарках и думала, что к ним судьба благосклонна, что у таких женщин он наверняка не один. У нее даже возникал легкий комплекс неполноценности, и она старалась скрыть свое симпатичное личико от случайных прохожих за воротником старого бабушкиного пальто.

На работе она старалась избегать темы о нем. Ей было подчас очень неловко перед коллегами, что у нее его нет. Она понимала, что она не одна такая – возможно, сотни тысяч таких же, как она, молодых женщин страдают без него, но ничего не поделать, приходилось приспосабливаться к такой жизни.

Она никого не винила в своих проблемах. Она считала себя вполне взрослой и самостоятельной, способной самой решать свои трудности. Папа не раз говорил ей о том, что женщинам-учителям они недоступны, тем более молодым. Он даже настаивал, чтобы она училась по другой специальности, но она настояла на своем, ей нравилась выбранная профессия.

Она его очень желала и иногда по вечерам, оставшись наедине с собой, украдкой просила у Святой Богородицы, чтобы она помогла ей. «Конечно, – размышляла она, – если я не имею даже зимней обуви, если мне нечем помочь своим родителям, которые год как на пенсии, разве могу я желать его?» Просить у кого-то помощи было для нее очень неудобно. Она была так воспитана.

Сейчас, зимой, ее чувства несколько успокоились, так как отец прибил за форточкой два гвоздя, на которые она в сеточках могла вешать продукты. Правда, донимали птички, которые иногда расклевывали мешочки с едой, но она любила природу и думала, что в эти холодные дни им очень нелегко добывать себе пропитание, и она никогда не отгоняла их. «Холодильник, – думала она, – я все равно когда-нибудь его куплю».

Сила воли

Сколько он ни уговаривал, она не поддавалась. На все его просьбы, угрозы отвечала решительным «нет». Он пытался ее разжалобить, говорил, что это в последний раз и больше никогда не будет. Она была непоколебима. Он сказал, что бросит ее и никогда не вернется. Она рассмеялась в ответ. Тогда он подошел к ней и начал. Начал громко и уверенно. Его лицо было бесстрастным, взгляд немигающим. Большие черные зрачки были огромны. Кисти рук были подняты на уровень плеч, пальцы были согнуты в направлении ее лица. Его голос был четким, чистым и громким. Глядя на ее удивленное, испуганное лицо, он проговорил, делая легкие паузы между предложениями, повышая голос в особо значимых местах:

– Ты слышишь мой голос и воспринимаешь только его… Твоя воля ослабевает… Ты теряешь контроль над собой… Спа-а-ать… Сп-а-ать…

Он сделал пасс руками и продолжил:

– Мой голос один в этом мире, все остальное для тебя не значит… Твоя воля ослабевает… Твои веки наливаются тяжестью и закрываются… Спа-а-ать… Спа-ать…

Ее лицо начало разглаживаться, гримаса испуга с него полностью ушла.

– Ты не можешь пошевельнуться, моя воля полностью овладела тобой… Твои веки полностью закрываются… Спа-а-ать… Сп-а-ать… – она практически закрыла глаза, ее дыхание стало редким и глубоким.

– Ты выполняешь мою волю… Ты полностью мне подчиняешься… – продолжал он громко и таинственно.

Чтобы убедиться, что она подчиняется ему, он приказал:

– Подними руки…

Она плавно, не открывая глаз, подняла руки. «Есть! – подумал он. – Она моя».

Он заулыбался и продолжил сеанс:

– Отдай их мне… Они принадлежат мне… Ты знаешь, где они лежат… Отдай их мне…

Она встала со стула и, нетвердо шагая, с трудом сгибая колени, пошла к кровати. Он пошел за ней следом и стал подбадривать:

– Молодец… Ты исполняешь мою волю… Молодец…

Когда он закончил сеанс, разбудив ее на счет «три», спешно обул туфли и вышел на улицу. Там давно его уже поджидал дружок Женька.

– Ну что ты, Юран, пропал там, что ли? – нетерпеливо спросил он. – Я уж хотел кинуться на площадь бабки зашибать. Невмоготу уж…

– Сча-а-ас, возьме-ем, – протяжно затянул Юрий. – Оторвемся, как положено.

Его глаза сверкали, руки дрожали, он нетерпеливо шарил по карманам. Достав из кармана скомканную сторублевку и крепко зажав ее в руке, он подумал, что не зря кодировался у известного нарколога Матвеева, его уроки не прошли даром.

«За этот такой тяжелый месяц хоть чему-то путному научился», – подумал он.

– Гешка, давай быстрей тусуй, а то магазин на перерыв закроют! – вдохновленный собственной победой, прокричал Юрий и быстрым шагом направился хорошо знакомой дорогой. Он полностью уверовал в силу своей воли.

Старая дева

Звонок в дверь прервал мысли Владимира Ивановича. «Кого там еще принесло?» – подумал он. Нехотя встав с дивана, он прошел в прихожую и заглянул в глазок двери. «Зоя Степановна, с каким-то подносом закрытым, – рассмотрел он. – Надоела уже. Заняться ей нечем. Была б семья – возилась бы с внуками да правнуками и не лезла в чужую жизнь».

Открыв дверь, он, опередив соседку, спросил:

– Что хотели, Зоя Степановна?

– Владимир Иванович, простите великодушно. Скажите, Ниночка дома?

Владимир Изанович был несколько раздражен и специально не приглашал соседку в квартиру, ему все надоели, и хоть в выходной хотелось побыть одному, тем более жена что-то делала на кухне, а дети гостили у бабушки.

– Проходите, Зоя Степановна, – раздался сзади голос жены. – Проходите, я вас чаем угощу.

Владимир Иванович, развернулся и пошел в комнату, а женщины ушли на кухню.

Упав на диван, он подумал о том, как порой странно складывается судьба человека: «Вот, к примеру, та же соседка… При всем своем возрасте она неплохо выглядит – стройная, хорошая осанка, глаза сохранили чистоту голубого неба, весьма неглупа, а так и осталась старой девой. Она жене сама рассказала о своей судьбе. Во времена ее молодости, понятно, все по-другому было. Она строила многие ГРЭС, затем работала где-то в НИИ, а потом ушла на заслуженный отдых. Отдала себя всю работе и осталась одна-одинешенька. Кому она сейчас нужна?» Владимир Иванович хмыкнул про себя, взял пульт и включил телевизор.

В прихожей опять мелодично заиграл звонок. «Жена пусть открывает», – подумал Владимир Иванович.

– Ниночка, привет! – раздался знакомый голос, громкий, жизнерадостный.

«Хм, неужели Колян приехал? Ну хоть что-то радостное в этой жизни…» – подумал Владимир Иванович, встал с дивана и пошел встречать гостя.

– Проходи, Николай. Давненько тебя не видел.

Он был рад встрече со своим другом, бывшим коллегой, который в свое время бросил все и уехал в областной город искать счастье. Он не видел друга уже года полтора.

– Рассказывай, Володя, как дела? Как наша фирма? Еще не обанкротилась? – раздеваясь, сияя широкой улыбкой, спрашивал Николай. Он уселся на диван, раскинув руки в стороны вдоль спинки мягкого дивана.

– Ну, как тебе сказать, все по-прежнему, ничего нового, ковыряемся потихоньку, – начал Владимир Иванович. – Туранов на пенсию ушел, вместо него шеф племянника взял, после института молодого пацана. Колыванова сняли за пьянку. Зарплату нам так и не поднимают – завод на ладан дышит…

Он еще рассказал о нескольких мелких событиях, которыми пропитана производственная среда обычного небольшого завода провинциального городка.

Рассказывая, Владимир Иванович отметил про себя, что Николай стал значительно лучше выглядеть: улыбка не сходила с его лица, был прилично одет, вел себя уверенно. «Видимо, на пользу пошло. На заводе его совсем заклевали, а тут, смотри, сам орлом стал, крылья расправил. Вся эта тупая родственная братия проходу не давала. Умных у нас никогда не любили, а тут еще и его характер беспокойный».

– А ты-то как? Наверное, начальником цеха или отдела стал? – вставил вопрос Николай в образовавшуюся небольшую паузу в разговоре. – Как-никак специалист ты отличный, с людьми умеешь работать. Помню, твои новаторские идеи в нашем кругу всегда коллектив будоражили.

Владимир Иванович опустил глаза, вздохнул. Николай задел самое больное. Как раз то, о чем он в последнее время думал, от чего страдал.

– Да нет, Коль, я все там же. Сам знаешь, не люблю я прогибаться, показывать свою преданность и любовь. Для меня главное – дело, а на церемонии нет времени и желания. Так что я по-прежнему ведущим инженером, скоро уж юбилей отмечу – двадцать лет на родном заводе, – слабо улыбнулся Владимир.

– Да-а, – протянул Николай, – все тот же застой. Эти бывшие партаппаратчики и чиновники только о своем кармане беспокоятся, а по работе – ноль. Они получают наслаждение не от творчества в работе, а от процесса отдавать команды. Кайфуют от власти, так сказать. Я ж говорил тебе: поедем вместе. Я уже до заместителя директора дослужился. Работа интересная. Если голова на плечах, то карты тебе в руки. Сам знаешь, наших владельцев фирмы не интересуют семейные узы и дружеские связи в районной администрации, им работу подавай, немцы – народ прагматичный. Володь, а тебе надо бы посмелей себя вести, с твоим-то опытом и знаниями… Или ты остался таким же идеалистом – чувство ответственности, тактичность? В наше время это уже архаизм, требуется напористость, где-то даже наглость, с работягами пожестче.

Владимир встал с дивана, прошелся по комнате:

– Ты знаешь, я уже комплексую по этому поводу. На своей должности, при наших условиях я уже выработал и выжал все, что мог. Стало неинтересно работать. Еще и зарплата – мизер. Тупик какой-то.

Он тяжело снова сел на диван.

– Что-то радикально менять уже тяжело, как-никак семья, да и привык я к своему заводу и городу, – вздохнув, ответил Владимир.

В комнату вошла Зоя Степановна, неся на подносе чай и тарелочки с кусочками торта.

– Володя и Коля, угощайтесь. От души стряпала. Вам здоровье будет и успех!

Николай и Владимир поблагодарили. Николай еще добавил:

– Балуете нас, Зоя Степановна, помню, и раньше вы угощали отличными тортами.

Зоя Степановна накрыла на стол, сказала:

– Кушайте на здоровье! – и ушла на кухню.

– Не могут старые люди без душевного общения, не то что нынешнее племя, – заметил Николай. Он взял кружку с чаем и, поглощая сочный, ароматный, сладкий кусок торта, продолжал:

– Чувствуется в людях старой закалки какая-то сила. Не то идейные были, не то общая культура была высокой. Все во имя человека, все во благо человека!

Николай сакцентировал старый лозунг:

– Чувство коллективизма объединяло людей всех социальных положений, национальностей и полов. Не было индивидуальности. Вернее, не давали развиваться индивидуальности, всех – под одну гребенку. Вот и повырастали идеалисты типа Зои Степановны. Хотя плохого про нее я ничего сказать не могу, душевная бабушка, – продолжал Николай. – Сейчас, если у тебя мозги в порядке, без проблем и работу найти, и по службе расти.

Николай откусил кусок торта и, прожевывая, тихонько стал запивать чаем. Он ел с видимым удовольствием, причмокивая и облизывая пальцы.

– Да не все так просто, – заметил Владимир, – ты рассуждаешь так, потому что ты имеешь работу по душе и оклад наверняка солидный. А ты поставь себя на место простого инженера на убогом заводе. Слабо с нуля начинать?

Николай доел торт и, допив чай, ответил:

– Ты, Володь, не обижайся, я так, беззлобно.

Николай улыбнулся и договорил:

– А то смотри, давай к нам перебирайся, нам спецы нужны, я тебе помогу и телефон тебе оставлю, звони, если что.

Он достал золотистую визитку из кармана пиджака и подал Владимиру:

– Ну, я побегу, я проездом тут у вас в командировке, по старым связям. Решил тебя навестить, узнать, как живешь.

Николай встал, прошел на кухню, и до Владимира Ивановича донеслись громкие слова благодарности за чай, торт и теплую встречу в адрес хозяйки и ее гостьи. Владимир Иванович собрал блюдца и тарелочки и понес их на кухню, подумав о прощальном рукопожатии.

Простившись с Николаем, он опять прилег на диван и, подперев рукой подбородок, бессмысленно глядя в экран телевизора, подумал: «Колька – молодец. Устроил свою жизнь как надо. Только, наверное, чересчур деловой стал. Раньше все же как-то ближе был».

Владимир Иванович слегка улыбнулся, вспомнив, как они весело проводили время, отдыхая семьями на природе, как они вместе с Коляном устраивали веселые розыгрыши на работе.

Затем ему в голову пришла несколько странная мысль: «Ну что ж, наверное, надо же кому-то в этой жизни быть старой девой. Видимо, у нас с Зоей Степановной такая судьба».

Ухмыльнувшись, он повернулся на другой бок и решил вздремнуть после сытного и вкусного торта.

Чужой мир

Жорж лежал в своей пещере и размышлял. После того как он с трудом добрался до планируемого места, он вкусно поел. Собственно, затем сюда и пробирался, чтоб вкусно поесть. Пещера, которую он сделал, была очень уютной. Сверху свисала пища, внизу было прохладно и сыро. На всякий случай у него было сделано два прохода в противоположные стороны. Ему было хорошо. Он чувствовал себя в безопасности и был сыт.

Размышления его были о древних преданиях, о мистических историях, что передавались из поколения в поколение его народа. Читать, а тем более писать они не умели. Все эти предания и легенды бережно хранил весь подземный народ и передавал вибрациями особых щетинок на теле. Особенно интересно было предание о Вершителе судеб. Жорж стал вспоминать, как ему, еще совсем ребенку, рассказывала старая Дрю о Вершителе. Они живут в Верхнем мире, и их не убивают Смертельные лучи, которыми пронизан тот мир. Правда, бывают периоды, когда лучи на время исчезают (их еще называют периодами Большой влаги), особенно перед трудным периодом Больших перемен. Тогда весь народ уходит далеко в глубину пещер, где в состоянии Замедления жизни они переживают тяжелые времена. Тогда же многие из его народа выходят в Верхний мир, чтобы совершить Большой путь. Путь, ведущий к новым территориям, обильной пище – к лучшей новой жизни. Дрю рассказывала, как Вершители забирают Выбранных Вершителем. Обычно ничто не предвещает беды, происходят только привычные смещения грунта и вибрации Верхнего мира. И вдруг над местом, где находится Выбранный Вершителем, разрушается почва, и Выбранный исчезает. Ни один Выбранный не возвращается назад. Тело Жоржа аж сократилось от тяжких мыслей, он решил больше не думать о плохом и задремал.

…Он проснулся от страшного грохота. Вся пещера стала разрушаться, Жорж постарался выбраться в головной выход, но сзади что-то крепко его держало, а затем и вовсе потянуло назад. Жорж сопротивлялся как мог Он цеплялся щетинками, сжимался и пытался телом заполнить весь проход, чтоб его не извлекли из пещеры, но безуспешно. Он полностью потерял опору. Тело на мгновение ощутило наличие Смертельных лучей, но тут же он снова почувствовал присутствие Нижнего мира. Жорж сразу же стал прогрызать и продавливать вход в пещеру.

Проникая вглубь, он почувствовал присутствие и вибрации других жителей Нижнего мира. Можно было сказать, что все свободное пространство было наполнено телами жителей, слегка разделенных почвой. Раздвинув их, он замер, отдыхая. В пещере стоял незнакомый запах. В его мозжечке роилась масса мыслей о том, что же с ним все-таки произошло. Почва, в которую он попал, была сильно рыхлой, и в ней нельзя было нормально сформировать пещеру. Рядом ощущалось присутствие множества жителей Нижнего мира. Он ощущал их вибрации, запах. Все это его тяготило, и он попытался погрузиться в глубину. После многих попыток поиска Входа он понял, что это не удастся. Погрузиться в глубину не давал Барьер. Обычно они обходили Барьер, но этот был замкнут, и это его еще больше пугало…

– Ну что, здесь остановимся, – сказал Петр. – Место отличное, тень от кустов над рекой. Давай не будем больше бродить.

Василий остановился, слегка сдернул лямку тяжелого рюкзака, держа ее в руке, чтоб плечо отдохнуло, посмотрел на окружающий ландшафт и сказал:

– Да, пожалуй. Надоело бродить.

Они поставили тяжелые рюкзаки и стали собирать хворост для костра. Утро было сырым и прохладным после вчерашнего дождя, и они, пробираясь сквозь чащу кустов вдоль реки, изрядно вымокли.

Жорж уже выдохся в поисках выхода из Барьеров. Куда бы он ни пытался проникнуть, везде его движение ограничивали Барьеры. Он устал и замер в полудреме. Внезапно почва стала вновь сотрясаться, пещера деформировалась и разрушилась. Он на мгновение почувствовал, как что-то твердое и горячее коснулось его боков. Это что-то сильно сжало Жоржа и подняло в Верхний мир. Каким-то шестым чувством он понял, что сейчас решается его судьба. Инстинкт самосохранения у него включил все возможные формы защиты: мышцы его сильнейшим образом напряглись, тело одеревенело и покрылось слизью. Жорж стал делать Волшебную спираль – за многие тысячелетия отработанный прием освобождения Тела от Хищника.

Петр, стоя в траве, пытался насадить червя на крючок.

– А, че-е-рт! – он уколол палец крючком из-за скользкого, дико вращающегося червя и уронил его в траву. Положив удочку и сойдя к берегу, промыл в реке уколотый палец и, отсосав немного крови из ранки, сплюнул.

– Ну ты и червей накопал. Какие-то реактивные – в пальцах невозможно удержать.

Василий рассмеялся:

Жорж упал в траву. Страх и горячка борьбы еще не оставила его. Он еще несколько раз сделал Волшебную спираль освобождения и соскользнул с Источника пищи на почву. Затем, почувствовав, что его ничто не держит, на всей скорости, на которую был способен, стал искать Вход в Нижний мир. Проникнув под корни Источника пищи, он нащупал расщелину и стал внедряться в глубину Нижнего мира. Он чувствовал сильные вибрации почвы, но не обращал на это никакого внимания. Одна только мысль пробегала по всему телу: «В глубину… В глубину…».

– Во, блин! Червяк то уполз, – Петр шарил в траве, – Да фиг с ним. Накопали много. Еще, может, и клевать не будет. Петр достал из железной консервной банки очередного червя, аккуратно насадил на крючок и, забросив леску, стал ждать клева. Солнышко только вставало, над водой стелилась легкая дымка. На середине реки начала играть крупная рыба, булькая и шлепая по воде. Все предвещало хорошую рыбалку.

Вера ВУСИК

«Когда пишу стихи во сне…»

«Спасибо, господи, за свет…»

«Я растворюсь в тебе каплей вина…»

«Ты далеко. Но образ твой…»

Анатолий БРИГАДИРОВ

Первый желтый лист

Не моя звезда

Грабли

Наш сезон

Такая эпоха

Итоги

Покаяние

Югорская звезда

Александр РУДТ

Полет листа (Из блокнотов разных лет)

«Виновато лето в том, что я спокоен…»

«Ты молча чистишь апельсин…»

«Лай ближе стал. Красивый, быстрый…»

Евгений БУНИН

«Нежность – волшебной улыбки сияние…»

«Как свеча, моя душа…»

Эта родинка

Устаю от грусти

Елена ЧЕРНЫШОВА

«А я думала – уже не случится…»

«Я чертовски по тебе скучаю…»

«Я пишу тебе, сама не зная…»

«Ты спросил: „Ну что такого…“»

«Я блуждаю по краю на грани…»

«Последние капли веры и надежды…»

Нина ТРИМБАЧ

Коллегам-электрикам

Женщинам

«Здесь еще в апреле…»

Газовикам

Ольга ЛОБОВА

Молитва

Татьяна БАРСУКОВА

Первопроходцы

Раиса ПЕРЕВАЛОВА

Родина

«Твой голос слышится во всем…»

«Нет, уже не снегириная зима…»

«Ей завещано было…»

«Есть российская зарядка…»

Моим друзьям

«Жить и жизнью наслаждаться…»

Быть человеком

«Я пойду учиться…»

Мой главный город

Поклонимся

А завтра

Мосты

Чужой родник

«В яркой зелени травы – желтые горошины…»

«Я не верю, не верю я…»

Татьяна СОТИКОВА

Колыбельная сыну

«Что за чудо это тьма…»

Светлана ОРЛОВА

«Луч осеннего солнца отразился в окне…»

«Шуршит сентябрь сухой листвой…»

«В лунном свете ночи мы идем с тобой рядом…»

«Тихо падает лист, над землею танцуя…»

Светлана ЧЕПУРНАЯ

«Легкой кистью художник…»

«Тихий, тихий лес стоит вокруг…»

Татьяна ГУСЕЛЬНИКОВА

«Земля, умытая весной…»

«Жизнью и песней для нас…»

«Я помню теплый, летний, шумный…»

«Деревенские бабы Дуни…»

Иван ЦУПРИКОВ

«Прощай, лейтенант…»

Дым от костра закрывает рубиновые листья рябины, отяжелевшие от седого мха темно-зеленые ветви ели. Даже черный рюкзак с упертым в него карабином под его вуалью окрашивается в молочно-серые тона.

Валентин веткой рыхлит искрящуюся золу, Николай накрывает ее пучком сухой травы, сором из тонких веток берез, сосновых иголок. Костер проснулся, охватывая всполохами огня ветки, траву, выталкивая из себя дым, который, поднимаясь, режет глаза. Валентин щурится, вытирает рукавом набежавшую слезу и отворачивается от костра:

– А я тебя и не помню, – обращается он к соседу. – Даже не ожидал, что судьба сведет так.

– А я запомнил тебя, дорогой, навсегда. Как тогда мечтал грохнуть, растерзать, раздавить! Как же ты тогда меня достал!

– Достал?

– Лучше б я тебя тогда в кишлаке пристрелил сразу…

– У меня первого была такая возможность, – перебил его Валентин.

Память – как кинопленка: встретился с кем-то из прошлого – и перед тобою начинают открываться картинки давнего времени: сначала в черно-белом исполнении – приблизительные черты лиц, поступков, потом – все четче и четче, с осмыслением, уже в цветовой гамме.

Взвод Валентина тогда первый спустился с гор. В кишлак не пошли, остановились перед ним на возвышенности, у дороги в ущелье. Операция прошла спокойно, без потерь, уничтожили склад с минами, оружием.

Название того кишлака Валентин запамятовал. Армейская операция на Газни шла не один день. Да и времени уже прошло много – больше двадцати лет. А вот вытаращенные от испуга глазенки того бачатки – малыша-афганца с обожженными руками – так отчетливо всплыли в памяти.

Как же все начиналось?

– Лейтенант! Просыпайся!

От громкого шепота командира Валентин по курсантской привычке чуть не вскочил на ноги, но капитан, вовремя придавив его затылок ладонью к земле, зашептал: «Успокойся! С кишлака к нам идут люди. Слышишь? Зачем – не знаю. Готовься!»

Валентин посмотрел в бинокль в сторону, куда показывал капитан. Метрах в пятистах к ним двигалась группа – восемь человек. Идущий впереди держал в руках поднятую вверх длинную, метров пяти, тонкую палку, на конце которой развевался кусок зеленой ткани.

– Зураб, – окрикнул он сидящего рядом солдата, – дари хорошо знаешь, а пушту?

– Товарищ лейтенант, да здесь в основном таджики живут, общий язык всегда найдем.

– Постарайся.

Афганцы остановились метрах в пятидесяти. Исхудалые старики в изношенных, не раз штопанных халатах. Валентин поднялся во весь рост, и вместе с Зурабом они пошли к ним навстречу.

Разговор был недолгим и горестным. Вчера вечером в кишлак нагрянули душманы, повесили несколько стариков и женщин, сыновья и мужья которых служили в царандое – республиканской армии. Сожгли их дома, забрали оставшийся в кишлаке скот, муку… Тех, кто отказывался отдавать, жестоко избивали. Вот и пришли старики с миром, просить русских шурави оказать им посильную помощь, хотя бы медицинскую…

– Ну что ж, назвался груздем, Валя, как там дальше в поговорке… – капитан щурится от солнца и смотрит в глаза лейтенанту. – Только не торопись, вот-вот должно подойти подкрепление, по рации передали. Если правильно понял комбата – рота Федорова. Когда прибудут, тогда и пойдешь. Пусть старики подождут.

– Может, не будем ждать подкрепления? Людям нужна помощь, – возразил Валентин.

– Дорогой, здесь ты да я и пять солдат. Кто знает, за кем правда?

– Не верите?

– А ты уши развесил. Хлопнут, даже и вякнуть не успеете…

– Ясно.

– Вот и молодец. Зураб, объясни старикам, пусть подождут здесь.

Колонну долго ждать не пришлось. Минут через десять в низине, заросшей фруктовыми деревьями, послышался гул приближающейся боевой техники. Вскоре она вышла на открытую площадку, но по поднимающейся пыли от ее колес, гусениц невозможно определить количество идущей техники, ее модификацию. И только когда она вплотную подошла к месту обороны, занятому взводом капитана Аверьянова, стало возможным определить ее состав. Танк с саперами, за ним шесть боевых машин пехоты десантной роты, три бронетранспортера. Сводная полурота.

Капитан Федоров, невысокий, крепкого сложения мужик лет тридцати, спрыгнув с бронетранспортера, обнялся с капитаном Аверьяновым, крепко пожал руку лейтенанту. Выслушал их, какая ситуация сложилась в кишлаке, поговорил с афганцами. А потом, посмотрев на лейтенанта в упор, спросил:

– Не боишься? Слышал, ты только недавно с Союза приехал и уже успел побывать в нескольких боевых переделках. В таком случае нужно было тебе не в политработники идти, а в командное училище. Так справишься?

– Конечно! – не сдерживая улыбку, ответил Валентин. – Не всем батальонами и дивизиями командовать.

– Тогда сработаемся, – похлопал по плечу лейтенанта капитан. – Совет один: много людей с собою не бери, не дам. Пойдешь с переводчиком, медбратом и тремя моими солдатами. У того первого дувала, – показал он в сторону кишлака на первый дом с полуразрушенным забором, – остановишься, чтобы был у нас на виду. Пусть сами принесут тебе раненых, окажете им помощь – и назад. Только смотри – недолго. Кто его знает, чем пахнет здесь? Может, старики под прицелом духов, те напугали их смертью их детей и послали. Так что лейтенант, будь ко всему готов.

…Колонна рассредоточилась. Солдаты начали рыть окопы, выкладывать из камней и мешков с песком укрытия перед бронетехникой. Но Валентин всего этого уже не видел. С небольшой группой охраны, с Зурабом и сержантом, за плечами которого висел рюкзак с красным крестом, шли за стариками в кишлак.

У первого дувала, разрушенного забора, сделанного из глины и соломы, хорошо просматривалась часть двора. Старики остановились, что-то обсудили между собой и обратились к Валентину…

– Товарищ лейтенант, мужчин в кишлаке нет, а старикам не под силу принести сюда раненых женщин. Они находятся здесь, рядом, затем дувалом, – перевел Зураб.

– Ясно, – Валентин посмотрел в сторону высотки, где рассредоточилась колонна. Рации с собою нет. – Ладно, Зураб и сержант, пойдете со мною, остальные останутся здесь. Вы будете старшим, – обратился он к одному из солдат капитана Федорова. – Чуть что – принимайте решение самостоятельно.

Кишлаки Газни ни чем не отличались от кишлаков, расположенных в районах Баграми или Панджшера, Пули-Хумри или Пагмана. Независимо, какие улицы, широкие или узкие, – с обеих сторон они зажаты стенами высоких заборов – дувалов. И когда идешь по ним, сердце сжимается в ожидании чего-то – пули или камня.

Афганский дом и забор – это в первую очередь крепость. Несмотря на то что Афганистан – не воинствующая страна, многие полководцы и государства пытались превратить его земли в свои колонии: Македонский, Чингиз-Хан, в последнем столетии – Англия. И что самое важное, никому так и не удалось покорить этот народ.

Русские шурави пришли сюда не как враги. Но как это объяснить населению, живущему в отдаленных местах, где нет ни радио, ни газет, ни телевидения, где люди живут безграмотные и бедные… Как объяснить им, что русские – это друзья, которые пришли сюда по просьбе правительства, чтобы помочь афганскому народу встать на ноги? Как? Только делами, оказывая помощь населению питанием и одеждой, открытием новых школ и медицинских пунктов, строительством заводов и электростанций.

Вышли на широкую улицу. У арыка дети плещутся в воде. Увидели русских и сразу бросились к ним со всех ног, вытянув руки, просят: «Шурави, бакшиш! Бакшиш!»

Валентин достал из кармана пару брикетов сахара, шоколада и отдал их детям. Старик, шедший впереди, что-то громко сказал бачатам, и те отстали. Подошли к дому. Это и был, по словам Зураба, дукан – небольшой магазинчик. В его проходе стоял старик и никого не пускал. Тяжелораненую женщину уже забрал аллах. Пострадавшего мальчика вывели через минуту – худенького малыша лет пяти-семи.

Его большие карие глаза не моргая смотрели на Валентина – от испуга или от любопытства. Лейтенант подошел поближе и, бросив взгляд на руки мальчишки, замотанные в мешковину, присел передним, улыбнувшись, сказал:

– Руз бахайр! Четурасти? Или, погоди, – с извинением он посмотрел на Зураба, – хубасти? Или джурасти?

– Все правильно говорите, товарищ лейтенант, – успокоил его Зураб, – только надо говорить помягче и ударение ставить на последний слог. А так малышу даже нравится, что вы с ним разговариваете, как со взрослым: «Как жизнь? Как дела?»

Валентин достал из кармана последний брикет сахара, раскрыл его и, похлопав себя по груди, сказал:

– Русия – Афганестан – Дусти!

Малыш еще больше заулыбался и спрятал кусок сахара за щеку.

– Кушай, дорогой, бухор, бухор.

И они пошли с мальчиком назад, к оставшимся у входа в кишлак солдатам…

Июльское солнце быстро нагревает воздух, броню боевой техники, все, что под его лучами. Спрятаться от солнца не проблема, а вот от жары, духоты – невозможно, даже в окопе, прикрытом маскировочной сеткой. Но вообще-то спастись от нестерпимой жары можно, и очень просто – если не будешь о ней думать, займешься делами. А у хорошего командира бездельников нет: высотка обрастает небольшими укрытиями для боевой техники, куполами палаток… А запах готовящегося обеда дурманит голову…

Валентин тоже не сидит без дела, не отходит от радиста в ожидании решения командования об оказании продовольственной помощи кишлаку.

Через час из штаба дивизии, раскинувшегося километров в двадцати от этого места, пришло «добро»: боевой отряд пропаганды и агитации. Два БТРа, два БРДМа, ГАЗ-66, наполненный мешками с мукой, рисом, сахаром, различной одеждой и постельным бельем. На втором грузовике стояло несколько бочек с керосином, лежал уголь в мешках. Сопровождал БАПО взвод десантной роты и отделение саперного батальона.

Валентин встречал свой родной отряд с радостью. Прапорщик Дмитрий Иванов, рыжий, как утреннее солнце, спрыгнул с бронетранспортера и сжал Валентина в своих объятиях с такой силою, что у того с непривычки дух захватило. Да, Димка силен не только физически, но и как фельдшер мощен. Не только умеет лечить ангину, расстройство желудка, но и хороший костоправ, массажист. Что и говорить, это бывший деревенский фельдшер, универсал.

– Мы уж думали, вы с Зурабом в разведку перешли служить, три недели на боевых, – смеется Дмитрий.

– Да так все сложилось, Дим. У вас как дела?

– Без проблем.

– Дима, в кишлаке здесь духи «погуляли»: женщин и старика повесили, одну женщину застрелили, пацаненок мать пытался спасти, вытащить ее из огня и пострадал: руки обожжены, плечо. Медбрат говорит – ожоги не сильные. Посмотришь?

– А как в кишлак будем выдвигаться?

– Надо посигналить из машины пять раз, через минуту повторить, потом еще раз. После этого кто-то придет за нами из кишлака.

– Понятно.

Командир роты Федоров, выслушав лейтенанта, внес свои новые коррективы:

– Обнаружены две банды душманов. Их численность не установлена. Со стороны «зеленки» сюда идет караван, скорей всего, с оружием для них. Так что лезть в кишлак смерти подобно. Двум группам в горах дан приказ спуститься к кишлаку и наблюдать за происходящим. У нас та же задача – занять оборону. Со своим отрядом, Валентин, никуда не выдвигаться, выройте окопы, технику обложите камнями, двух солдат передашь мне в охрану.

– Только не переводчика.

– Правильно думаешь. А теперь – о кишлаке. Запомнил расположение домов, кяризов?

– В том первом доме разрушена стена, во дворе был колодец.

– Почему так решил? Может, кяриз?

– Там стоял «журавль» с подвешенным ведром.

– Кто знает, подземный переход можно как угодно завуалировать.

– Товарищ капитан, – заскочил в палатку солдат, – мальчик пришел из кишлака с перебинтованными руками.

– Веди его сюда. Хотя стой! Пусть остается у БТРа охраны, там с ним и поговорим.

Не виделись часов пять, а встретил малыш лейтенанта, как старшего брата, по которому очень соскучился. Радостные глаза и улыбка на все лицо. Валентин тоже не смог удержаться, поднял на руки:

– Мой бахайр, Ахмад! – представил пацаненка капитану.

– Принесите чаю и сахару, шоколаду не забудьте, – капитан дал распоряжение солдату и обратился к переводчику. – Зураб, спроси-ка у пацана, уколов не боится?

– Он не знает, что такое укол.

– Товарищ капитан, может, я осмотрю его руки? – вставил слово прапорщик.

– Не торопись, – остановил его Федоров. – Зураб, спроси малыша, конфеты он любит?

– Говорит, что их семья очень бедная. Один раз его дуканщик угостил печеньем. А что такое конфеты – не знает.

– Он, наверное, живет в том первом доме?

– Нет, в том доме никто не живет. Семья из того дома ушла на Панджшер.

– А вода в том доме вкусная?

– Ахмад говорит, что там кяриз, который ведет в горы.

Мальчик с радостью смотрит на шоколад, принесенный солдатом, на котелок с кашей, Валентин берет ложку, зачерпывает рис и предлагает Ахмаду, уже открывшему рот. Рис, оставшийся на губах, Ахмад слизывает и снова открывает наполовину набитый кашей рот. Валентин в ответ корчит рожу и смеется. Ахмад – тоже. Каша ему понравилась, но, к сожалению, в котелке она быстро закончилась, как и сгущенное молоко в небольшой консервной банке.

– А душманов было много? – спрашивает его капитан.

Мальчик задумался, пожал плечами.

– А какие они?

Малыш опять жмет плечами и вдруг что-то быстро тараторит Зурабу, показывая рукой на лицо.

– Товарищ капитан, он говорит, что это не афганцы, они говорят непонятно.

– Обещали еще прийти?

Мальчик опять жмет плечами.

– А его друзья почему с ним не пришли?

– Он им не говорил, что пойдет к шурави.

– Правильно сделал.

Солнце прячется за горами. Ночь в Афганистане черная, звездная, душная. Валентин уснул поздно, под БТРом. Под утро прохладный воздух начал пробираться под одежду, и ничего не оставалось, как спрятаться от холода в спальный мешок. Но застегнуть его молнию так и не успел: земля содрогнулась, и что-то мощное ухнуло с такой силой, что заложило уши. Потом новый взрыв, третий, четвертый. Засвистело колесо соседнего БТРа. Валентин сжался и через несколько секунд пополз к командирскому БМП.

Несколько взрывов раздалось вдали, очереди трассирующих пуль летели в их сторону из кишлака, сгорая где-то вдалеке.

– Лейтенант, – окликнул его Федоров. – Сюда!

До Валентина теперь дошло, откуда доносился голос капитана, окоп был рядом.

– Огонь не открывать! Наблюдать! Аверьянов? Потери есть? – во всю силу, перекрывая шумы стрекота пулеметов или автоматов, доносившихся из кишлака, крикнул капитан.

– Часовой погиб, – послышался чей-то голос. – Один ранен.

Через несколько минут все закончилось. В голове кутерьма, виски давит, в уши словно воды налили. Но это не контузия, думает Валентин, встряхивая головой.

– Все-таки надо было выставить минное поле вокруг нас. – рассуждает вслух капитан. – Так было бы безопаснее.

– Думаешь, пацан дал им расположение нашей части? – громко говорит Валентин.

– Не кипятись, – срывается капитан. – Мы и так здесь на самом виду.

Подошел Аверьянов, присел рядом:

– Из миномета долбили.

И вот снова из кишлака раздался глухой хлопок, за ним второй, третий.

– Ложись в окопы! – во все горло закричал Аверьянов. И только секунд через двадцать послышался гул разрывов мин где-то далеко в горах.

Наблюдение ничего не дало. Хлопки продолжаются один за другим. С гор ответили тем же, из миномета.

– В группе Васильева миномета нет, – подытожил Федоров. – У разведгруппы – тоже.

– Они передавали, что склад с минами уничтожили. Может, там и минометы были?

– Думаешь, присвоили парочку? Все может быть, а может, и с гранатомета долбят.

– АГС у них тоже нет, пошли налегке.

– Заколебал, откуда я знаю, из чего долбят?! Усиль посты!

Утренняя мгла с появлением солнца быстро отступает, и только теперь появилась возможность хоть немножко разобраться в произошедшем. Взрывы от снарядов, попавших на базу десантников, оставили после себя страшный след: раскуроченный БТР, разваленные укрытия у БМП разведгруппы, сметенные взрывной волной несколько палаток…

– Товарищ лейтенант, – потряс Валентина за плечо Зураб, – сейчас чаю принесу, каши, перекусите и отдохните.

– Спасибо, я не голоден, принеси воды.

Подошел прапорщик, присел рядом с Валентином:

– Второй солдат тоже не жилец, ногу оторвало, еле кровь остановил. Ждем вертолета и усиления, – у Дмитрия лицо отекшее, глаза, налитые кровью от усталости. – Блин, у пацана вот-вот дембель – и так попался! Думаю, в кишлак с продуктами идти не стоит, Валя. Нас только там и ждут.

– Да.

– Товарищ лейтенант, вас вызывает к себе капитан Федоров, – сказал подошедший солдат.

– Новости две, – сообщил тот. – Первая: как сообщил Васильев, караван час назад был на том же месте, но пустой, без провожатых и груза. Фантазировать, как и куда делись люди с грузом, не берусь. Ночью духи обстреляли не только нас, но и группу Васильева. К счастью, тому сердце вовремя подсказало, что потемну нужно передвинуться южнее, на несколько сотен метров. Мины легли точно в том месте, где они были до этого. Вот так. Так что, кто в ответ стрелял с гор по кишлаку, неизвестно. Второе. Командование приняло решение произвести зачистку этого кишлака. Сейчас у «зеленки» и перед ущельем высадятся с вертолетов несколько групп десантуры. Наша задача – не дать душманам выйти в ущелье. Ты остаешься здесь, твой позывной – «Флаг», мой – «Фараон». Будут проблемы – вызовем. Будь постоянно на связи…

Шесть вертолетов низко прошли над землей и прямо над базой разделились. Три пошли в северную сторону кишлака, три других – на южную. На высадку десанта ушло несколько десятков секунд. Один из вертолетов, возвращаясь, сел рядом, забрал убитого и раненого солдат. После колонна БМП и БТР Федорова вышла из своего укрытия и двинулась к кишлаку.

Процесс ожидания, казалось Валентину, будет бесконечным, минуты тянутся часами. Вдруг в центре кишлака началась перестрелка, за нею – в северной части. Наконец долгожданный громкий голос радиста:

– Товарищ лейтенант, вас вызывает «Фараон»!

Охрану, сопровождающую группу Валентина, Федоров прислал в составе пяти солдат. Не мешкая отправился с ними назад. За ним быстро шли прапорщик и переводчик. В кишлаке никто из сопровождавших их солдат взятого темпа не снизил, остановились только у широкой улицы, на которой был расположен сгоревший дукан.

– Вон как корову раздуло, – сказал прапорщик.

– Какую корову? – переспросил Валентин, но тут же увидел ее у дома напротив дукана. Она лежала поперек улицы, вздувшаяся от жары и больше напоминающая по своим размерам бегемота. Вчера утром, когда он пришел к дукану со стариками, ее здесь не было. Видно, убили еще вчера днем. Если б ночью, то труп так быстро не разбух бы.

Еще на что обратил внимание: рядом с трупом коровы лежала коробка из-под импортной фотопленки. Метров через тридцать, у тела женщины, – тоже пластмассовый футляр из-под фотопленки. Что-то здесь не так…

– Чья работа?

– Духовская, – ответил один из солдат. – У кяриза, сейчас увидите, куча пеналов от гранатометных снарядов валяется, пехотные мины без взрывателей, мины для минометов. Духи первые заметили нас и открыли огонь.

– Кого-то убили?

– Нет. Около кяриза вас ждет капитан Федоров, он все объяснит.

– Валя, здесь мы без тебя разберемся, – встретил группу лейтенанта Федоров. – Слышишь стрельбу? Духи спрятались за дувалом, может, попробуешь их вразумить? У Николая уже двое раненых.

– Какого Николая?

– Моего взводного. Сейчас познакомишься с ним, садись на бээмпешку, довезут.

Желтая пыль от взрывов на улице еще не осела. Взвод Николая расположился за разрушенным дувалом, напротив высокого двухэтажного дома.

– Лейтенант, я не знаю, какого им Корана нужно, я не сторонник вашей агитации, у меня уже трое раненых, – Валентин понял, что с ним говорит тот самый Николай. Его лицо – грязное от пыли. – Я сейчас кину туда пару гранат и подорву дувал, а потом ворвемся через дыру и всех замочим.

– Зураб, – заглушая голос Николая, сказал Валентин, – передай бандитам, что они окружены и пусть сдаются, другого выхода нет.

– Да мне плевать, сдадутся они или нет! – закричал Николай. – Я уже дал команду, сейчас подорвем дувал… – Его слова заглушил взрыв. И только через несколько минут, когда пыль начала оседать, перед их взорами предстала небольшая брешь в заборе. В дыру полетели несколько гранат, потом группа солдат, один за другим, бросилась во двор и открыла огонь из автоматов. За ними вбежали Николай и Валентин.

Валентин споткнулся обо что-то мягкое. Это было тело ребенка, лежащего на животе. И когда Валентин перевернул его, то узнал того самого мальчугана – Ахмада.

– А-а-а! – зарычал он во все горло. – Николай, сволочь, да я тебя сам сейчас расстреляю!

…Костер почти затух.

– Ты понимаешь, что ты тогда натворил своим разбирательством? – нарушил тишину Николай.

– Слушай…

– Ты погоди! А ты думал, как я буду смотреть в глаза матерям и отцам тех погибших солдат? Ты думал? За каждого погибшего с меня могли спросить на трибунале, а ты мне еще подсунул смерть того малыша-афганца. Ты понимаешь, что ты тогда натворил своей жалостью?

– А ты думаешь, я там был бессмертным и хорошеньким для всех? До меня два командира отряда погибли, я заменил тяжелораненого, за год два раза свой состав менял – два солдата погибли, два шизиками стали, остальные по госпиталям по всему Союзу!

– Ха, а у меня солдатики в Сочи загорали? – передернул Валентина Николай. – Но ведь ты тогда же должен был видеть, что тело пацаненка уже закоченело, значит, он был убит давно. И не пулей убит, а задушен.

– Это мне потом сказали.

– Только не ври. Я тебе сам тогда об этом талдычил, а ты все равно рапорт комдиву написал.

– Для тебя там просто война была. А для меня – интернациональный долг, чтобы американцы и французы видели – мы оказываем помощь. Любая наша оплошность сразу печаталась в тысячах их газет. Только у той убитой коровы я насчитал два футляра от импортной фотопленки.

– Я не понял: я ему про Фому, а он мне про Ерему. Так кто же пацаненка тогда убил? Я, что ли?

– Да понял я потом, что не твоих это рук дело.

– Понял! А знаешь, чего мне стоили тогда твои понятия? Партийного билета лишили! Звездочку сняли! А когда во всем разобрались, забыли все назад вернуть. А клеймо-то, знаешь, как долго носится!

– Да, Коля, ты меня прости. Чуть шизиком сам тогда не стал, когда убитым мальчишку увидел.

Валентин встал. Николай тоже поднялся:

– Да, лейтенант, родителей моих уже нет, так что настоящей правды от тебя уже не услышат, – он поднял карабин и повернул его ствол в грудь Валентина. – Так и умерли, зная только мою правду.

Валентин замер.

– И ты прости меня, лейтенант. Слышал, твой БТР на мину наехал?

– Не БТР, а БРДМ.

– Но жив остался…

– Как видишь, – Валентин посмотрел в глаза Николая.

Тот приподнял ствол карабина выше, передернул затвор, нацелившись в лицо Валентина:

– Прости, говоришь? И ты прости, – и нажал на курок. Громкий щелчок, словно ледяным воздухом ударило в виски, в глаза Валентина, которые только и успел закрыть. Озноб токовыми молниями прошел по всему телу, от коленей до поясницы, от спины до сердца, стянув своими холодными объятиями легкие, бронхи, виски.

Валентин открыл глаза, пытаясь с силою протолкнуть в себя через рот побольше воздуха. Николай опустил карабин и поднял ладонь выше, показывая лежащий на ней отстегнутый магазин с патронами:

– Двадцать лет и три месяца назад я бы этот магазин не отстегивал и дослал бы патрон в патронник, и медленно так, смотря тебе в глаза, нажал бы курок…

И, не закончив начатой фразы, поднял рюкзак, накинул его на плечо и, держа карабин наперевес, двинулся в лес. Остановился, повернулся к Валентину и каким-то хриплым голосом сказал:

– Прощай, лейтенант!

И скрылся за кустарником.

Предчувствие

Наконец натянута сетка от бронетранспортера до БРДМ, и можно спрятаться от жаркого афганского солнца.

Иван нырнул под сетку и лег на брезентовую подстилку.

«И это всего лишь тень», – почувствовав долгожданное дуновение прохладного сквознячка, подумал офицер и на секунду-две прикрыл глаза, наслаждаясь легкой свежестью.

– Товарищ лейтенант, – окликнул его звонким голосом механик-водитель Александр Лукашов, – а кашу будете?

– Потом, пусть остынет, – про себя отмахнулся лейтенант. Зачем, зачем водитель отвлекает его, когда он сейчас на секунду встретился на броне со своим старым товарищем!

Генка прикуривает с его рук сигарету без фильтра и, во все лицо улыбаясь, прижмуриваясь от афганского солнца.

сует Ивану под нос большой палец правой руки, мол, все здорово.

Глядя на его безмятежное, радостное, спокойное лицо, Иван тоже расслабляется, напряжение спадает, нервная система успокаивается, и он уже не боится той пропасти, в которую может свалиться его БТР, ползущий по узкой дорожке, заваленной осколками камней. Нет, нет, они не подорвутся на мине, и если что, механик-водитель удержит колеса на дороге, они не слетят со скалы в ту пропасть, на дне которой видны, величиною со спичечную коробку, разбитые танки, БТРы, БМГТ сожженные душманами.

Вот он, его герой, Геннадий Федоров, прошедший в течение полутора лет Афган от Кундуза до Кандагара, сидит сейчас перед ним без одной царапинки. Значит, и Иван может пройти сквозь это сито войны без ранений.

Горячий воздух, наполненный выхлопными газами впереди идущей техники, забивает дыхание. Но привкус дыма жженного ростовского табака, возделываемого донскими казачками под лучами жаркого азовского солнца, изменяет лезущий в горло неприятный запах сгоревшей солярки на привычную горечь, слизываемую языком с сухих губ. Дым щекочет носовые пазухи, хмелит и радует какими-то добрыми воспоминаниями из детства.

– А помнишь, – кричит Иван Генке, – когда мы с тобою бегали в миндалевый сад рядом с конюшней и сторож дед Евсей просил нас сбросить ему под закуску несколько чищеных миндалин?

– А помнишь? – вторил ему Генка, стряхнув со своих лейтенантских погон осевшую пыль Панджшера…

Но Иван, не прислушиваясь к голосу своего друга, с удивлением смотрит на его погоны. Как он так мог ослушаться командира дивизии и напялить их на себя, выезжая на боевую операцию? Знает же, что духи за убитого офицера получают огромное вознаграждение, а значит, и сейчас, увидев в бинокль Генкины погоны, откроют на него охоту!

– Зачем? Зачем ты надел погоны? Давай снимай их быстрее! – кричит он, не слушая Генкин рассказ.

Но Генка не обращает на него внимания и продолжает:

– А помнишь, как пастух уснул под акацией и мы отару его баранов увели в стойло к бабке Марфе, которая никогда и никого не держала у себя, кроме своей коровы Зорьки?

Но Иван отмахивается от этих слов и продолжает кричать:

– Сними погоны!

Но Генка, так и не обращая внимания на этот крик, все вспоминал веселые истории, которые у них с Иваном происходили а детстве. И вдруг его голову сильно тряхнуло в сторону, и она уперлась в грудь Ивана. Иван прижал к себе друга, из его ран хлынула кровь.

Прыгая с брони БТР, Иван потянул за собою тело Геннадия, пряча его под машину, по которой цокали осколки от снарядов и пули душманов. Но Генка свалился кулем на землю и распластался без признаков жизни, и Иван никак не мог затащить его в открытую дверцу машины.

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, – голос пулеметчика Константина Каплина разбудил заснувшего Ивана.

Он приподнялся, по инерции хотел глянуть на часы, но, увидев перед собою испуганные глаза солдата, спросил:

– Что произошло, Костя?

– Да вон, смотрите, – солдат махнул рукою в сторону, где стоял дымящийся ГАЗ-66. – Подорвался только что.

Еще не осознавая случившегося, Иван привстал с земли, наблюдая за бегущими к машине с кунгом медиками из расположившегося рядом полевого госпиталя.

Что-то начало саднить внутри груди, запершило в горле. Он встал и тоже побежал к горящей машине, из кабины которой вытащили почерневшее от копоти тело человека и положили его на носилки. Но раненый не хотел лежать на них и постоянно пытался соскочить, не осознавая, что одной ноги у него уже практически нет, а вторая, переломанная в нескольких местах, свисала с носилок, как канат.

– Товарищ капитан, – хрипло и громко спрашивал раненый, показывая на свой окровавленный живот, – а дети у меня будут?

Но Мишка Сидоров, полевой хирург, что-то успокаивающе говоря в ответ, укладывал это полуживое тело на носилки. Не человека, а именно тело, с изуродованной головой, без ног…

– Как это его голова осталась цела? – с удивлением сказал кто-то из сзади стоящих людей. Услышав это, Иван невольно посмотрел в сторону автомобиля, осевшего на правый бок.

От колеса ничего не осталось – только огромная дыра внизу кабины, болтающаяся на чем-то дверь и полуовальная вмятина сверху, которую могла оставить только голова этого израненного парня.

Парусиновая дверца госпитальной палатки закрылась, и воцарилась тишина. Солдата, водителя этого ГАЗона, пронесли в другую палатку, но тот таких травм не имел, как его сосед по машине. Хотя кто его знает….

Иван посмотрел на часы: вот-вот появится вертолет, который должен забрать двух раненых солдат и двух бачат, афганских пацанят, пострадавших от взрыва мины у арыка, в котором купались.

«Блин, вот сволочи эти духи, всех готовы за баксы взорвать, не понимая, что идут против своих детей, отцов, – думал Иван. – Нет, это не афганцы, они такое сделать не смогли бы – установить мины в кишлаке, где живут их братья и сестры, отцы и жены. Или до такой степени у них крыша поехала. Фанаты!»

Послышался свист вертолетных винтов зависшего вертолета. Госпитальная палатка открылась, и вышел, понурив голову, капитан Сидоров. Заметив Ивана, пошел к нему.

– Не смог его спасти, дорогой, – развел он руками, – ничего не смог сделать. Нет больше твоего Генки! Нет!

– Это был Генка?! – не осознавая, что кричит во все горло, Иван схватил хирурга за плечи и начал что есть силы трясти его. – Генка?! Генка! Да я же только что с ним говорил. Генка! Генка?!

И никто не пытался остановить сошедшего с равновесия лейтенанта.

– Генка, ты что наделал? Генка… – Иван бросился к солдатам, вынесшим на носилках из госпитальной палатки тело его товарища. Остановил их и опустился на колени перед окутанным в окровавленную простынь телом друга. Но снять простынь с головы убитого так и не смог – взял его с поставленных на землю носилок и поднялся с ним по трапу в вертолет.

…Винтокрылая машина начала подниматься в воздух, закручивая вокруг себя пылевую бурю. Но Иван не прикрывал свое лицо от летящего песка, больно бьющего по лбу, щекам, а только все повторял и повторял: – Генка… Прощай, Генка!

Дед

Как я завидовал своим друзьям: у них есть деды! Витькин дед, Иван Михайлович, – заядлый рыбак. Как-то собирались с ним на озеро карпа удить, так Иван Михайлович, разложив на столе муку с хлебом, какао, шоколадную конфету, давленые жареные и сырые семечки, макуху и что-то еще, рассказывал нам, как делается его «счастливая» наживка. А мы под ватрушки с чаем, приготовленные бабушкой Аней, слушали его. А на следующий день в ванной Ивана Михайловича плавали огромные рыбины. Как я завидовал Витьке, что у него такой дед!

А у Игоря дед, Сергей Федорович, – без ноги. Много у него наград: и орденов, и медалей, воевал и с фашистами, и с японцами. Сапер. А вот после войны, в Белоруссии, когда минное поле обезвреживали, его друг подорвался, а дед, стоявший рядом, был тяжело ранен, осколком оторвало ногу. Вот как бывает. Но и без нее Сергей Федорович остался сильным и смелым. Когда он сторожил магазин, то один задержал двух воров. Про него даже в газете написали. Вот это ДЕД!

А у Сережки дед был шахтером, даже орденом награжден. Сила!

И как я им завидовал, когда деды собирались вместе во дворе и о чем-то разговаривали! В это время Витька, Игорь и Сережка бросали клюшки или мяч и шли к своим дедам слушать их рассказы.

И я был рядом с ними, и мне тоже хотелось рассказать о своем деде Иване, которого мне так и не удалось увидеть в своей жизни.

…О том, как он рубль сгибал тремя пальцами… О том, что он быка, несшегося на моего отца, когда тот был еще мальцом, схватил за рога и мотнул его с такой силой в сторону, что бык, свалившись на землю, проехал по мокрой глине несколько метров и еле встал на ноги… О том, что он был ранен белогвардейцами, и поэтому на Великую Отечественную войну его не пустили, а оставили работать мастером на химзаводе, разобранном и отправленном на Урал. И там дед не испугался медведя-шатуна, зимней ночью ворвавшегося в их небольшой поселок, и вилами заколол его…

Об этом мне не раз рассказывал отец, Я часто смотрел на единственную фотографию, оставшуюся у отца в альбоме: серьезный мужчина с седыми волосами, худощавый, с двумя глубокими морщинами на щеках, внимательно смотрел на меня. Умер дед Иван от ран, полученных еще в гражданскую войну.

Вот так и застал меня как-то папа, когда я смотрел на фотографию своего деда, о чем-то задумавшись.

– Мне тогда было лет девять, как тебе сейчас, – начал он свой рассказ, погладив меня по голове. – Взял меня отец с собою на охоту. Пошли в поле через кладбище. Луна в ту ночь была, как огромный шар, освещала все вокруг. Остановились около могилки друга отца, он о нем мне что-то рассказывал, потом пошли дальше. Вышли из ворот кладбища, а у меня от страха зубы места себе не находят, стучат. Боязно было отставать от отца – а вдруг кто-то из могилы вылезет и схватит! А там еще куст шиповника, растущий между могилками, мне руку оцарапал. Так я как закричу! А отец смеется: «Что, испугался? Будь мужчиной!» – пристыдил.

Вышли к полю, и вдруг отец остановился и охает: забыл, мол, у могилки своего товарища шомпол от ружья, И спрашивает меня: «Помнишь, по какой дорожке мы шли по кладбищу?»

Я: «Да». А он гут же говорит: мол, сходи и принеси шомпол, а я здесь подожду.

Ой, Ванька, чего только тогда я не испытал! Идти на кладбище боялся, а об этом сказать бате стыдно было. И пошел.

Калитка у входа скрипнула, сердце так и екнуло, чуть не остановилось. Постоял, осмотрелся, ветки дерева от ветра колышутся, но идти назад стыдно, отец засмеет. А он у меня герой в молодости, знаешь, какой был? О-о, сам Николай Александрович Щорс наградил его саблей за то, что он взял в плен двух белогвардейских офицеров и солдат… Вот какой он был человек.

Постоял я, постоял, назад идти стыдно – там отец. Как ни дрожал, а пошел дальше. Подошел к могилке друга отца, ее узнал сразу по памятнику, он такой высокий был, с огромной звездой, а вот шомпола нигде нет. Все ощупал, оперся о деревянный забор, смотрю по сторонам туда-сюда, а вдруг скрип какой-то слышится… То ли это мне кажется? Пячусь за оградку могилы назад, не выдержал – и бегом к выходу из кладбища. У калитки отец стоит и говорит:

– Ну, Ванька, испугался за тебя, думал – слабак ты, ан нет, молодец. Давай шомпол, – и берет у меня из рук его. Я даже не заметил, как его нашел и схватил. А потом он не раз так делал, воспитывал во мне мужество. А ты, будь на моем месте, не испугался бы, Вань?

– Нет, – ответил я, – что тут такого, это все сказки про вампиров, ведьм. А на самом деле их нет.

– Молодец, – сказал отец.

Я подумал, что на этом все и закончилось. Прошло время, С отцом мы собирались как-то на утиную охоту. Ночью он разбудил меня, я тут же вскочил с кровати, очень любил с отцом ездить на охоту. Сразу же умылся, попили чаю, тепло оделся, сел в коляску мотоцикла, и мы поехали. Остановились у кладбища, того старого, где покоится мой дед. Отец говорит: пошли к деду зайдем, надо занести краску, чтобы покрасить его оградку и памятник. Потом днем это сделаем.

Я за ним, а у самого дрожь в коленях. Дедушкина могила у забора, от калитки недалеко. Пошли с отцом, взялся за его руку, а он отдернулся, чтобы не мешал ему нести в одной руке сетку с бутылем краски-серебрянки, в другой – сложенное в чехле ружье.

Идем, кладбище освещено светом фонарей от придорожных столбов. Отец включил еще и свой фонарик, что помогло нам быстрее найти дедушкину могилу. Потом вытащил из сетки бутыль с краской, поставил его у оградки, постоял немножко, и пошли мы к мотоциклу. И вдруг папа у калитки остановился и говорит:

– Ой, Вань, ружье на могилке деда оставил, сходи, принеси. Помнишь, куда идти?

– Да, – сказал я, взял у него фонарик и пошел назад. Одну прошел могилку, вторую – оглядываюсь, отец стоит на том же месте и ждет меня. Я – дальше, третья могилка позади, четвертая, пятая – очертания отца вижу, и – дальше. А здесь меня как кто-то схватит за куртку! Я тут же – в сторону, а – держит. Тащу куртку на себя, чуть не закричал от испуга, но удалось вырваться. Смотрю – а это, оказывается, Она зацепилась молнией за оградку. Да только ноги дальше уже не идут, дрожат.

Оглядываюсь – отца уже не видно. Смотрю по сторонам, не летают ли шары с могилок, – об этом нам классная руководительница рассказывала, как она такое видела. Нет шаров, а вот у фонаря что-то летает Нет, не бабочка ночная, а, скорее всего, мышь летучая! А может, это вампир? А может, это ведьма? А может, это…

– Не бойся, ты же Иван! – слышу я слова отца. Смотрю на него – правда, отец, только не в свитере и куртке, а в костюме сером, и улыбается, седой такой.

– Да я и не боюсь, – и пошел с ним. У дедушкиной могилки осмотрелся: вот и чехол с ружьем, прямо на скамеечке лежит. Схватил его и отдаю отцу, а его нет рядом, ушел уже. И быстрее, чтобы не отстать, бегом с кладбища, чуть калитку не пробежал.

– Ну ты и скорый, – говорит отец. – Молодцом!

– Папа, – удивился я, – как ты так быстро успел переодеться – только что ведь в костюме был?

А он удивленно смотрит на меня:

– Ты о чем это?

…Но я уже был в коляске мотоцикла и только тогда понял, что там был совсем не мой отец. Скорее всего, это мне от страха показалось.

…На следующий день, когда на скамейке у столика собрались деды моих друзей, я тоже подошел к ним и спросил:

– Иван Михайлович, а вы моего деда помните?

Он посмотрел на меня, улыбнулся и погладил по голове, сказав:

– Герой он у тебя был и работяга. Такой завод на своих руках поднял! Если бы не такие, как он, мы бы и войну не выиграли. Сильно болел он, сильно, но этого старался не показывать, а потом, когда завод вернули из Урала сюда, засучил рукава и разбирал вместе со всеми нами разваленные цеха и строил новые. Да вот болезнь от ранений в гражданскую войну сказалась, не дала ему еще пожить. Когда умер, весь завод его хоронил, Ванятка, весь город.

– А как он был одет тогда?

Иван Михайлович задумался.

– А в пиджаке. Костюм от моего отца остался, вот его и надели на него. Друзьями они были большими, и Иван его ненадолго пережил, – сказал Иван Михайлович. – Так что Ванька, будь, как дед твой, молодцом. Увидел бы он тебя, рад бы был.

«…Так это точно тогда он меня встретил у своей могилки, а не отец! – подумал я. – Вот загадка-то какая, а? Ведь папа на охоту ехал в свитере и куртке, а не в сером пиджаке. Если б друзьям про это рассказал, засмеяли бы…»

Неужели это был мой дед?

Таська

Шелест тополя. Интересно, он так разговаривает с другими деревьями? О чем-то весело шелестит своим соседям и нас радует, успокаивает, хотя мы не понимаем его языка. Да и надо ли?

Но в окне на втором этаже, за той веткой тополя, которая почти касается его стекол, ни одна занавеска не дрогнет. Что она делает? Уроки – или смотрит телевизор? Вот бы превратиться на секунду в листик того тополя и подсмотреть. А лучше – в того воробья, чистящего клюв на ветке. Вот он слетел к ее окну, запрыгал по подоконнику, ловит зазевавшихся мух или комаров. Но у него заботы другие, он счастлив, его любимая сейчас греет их новорожденных желторотиков и ждет своего серенького кормильца…

А чем занимается она? Может, думает обо мне? А может, о Витьке? Она всегда смотрит на этого задиру, высокого увальня с плечами гимнаста. Улыбается ему, часто с ним разговаривает, а на меня даже глазом не ведет. Да-а, Витька – красавец. В него все девчонки влюблены, а он в их сторону даже не смотрит. У него своя пассия, девчонка из старшего класса. И сейчас, наверное, сидит в том соседнем дворе, под ее окном, болтает о чем-то с пацанами. Скорее всего – о гонках на мотоциклах. Отец его Альки катается на крутом «Сузуки». А Алька, счастливая, в черной коже, высунув лицо из-за плеча отца, дарит улыбку только ветру.

Ветру… Это благодаря ему шелестит своими еще молодыми, только появившимися на свет светло-зелеными листочками тополь. Видно, у него любимая рядом, – то деревце с еще тонким стволом, растущее под его тенью. И солнышко их радует, играя своими лучами на и ветках, пуская ярко-серебристые зайчики по листочкам. Счастливые!

А на душе – тучи. За теми белыми занавесками живет Белка, самая настоящая Ягоза, усыпанная веснушками, с бантом на рыжих кудрях.

Вчера, когда играл с ней в бадминтон, на меня так ни разу и не посмотрела, следила только за воланчиком. И без умолку болтала с Колькой, сидящем на скамейке. И чем он ей нравится? Взрослый, скоро в десятый класс пойдет, длинный – с версту. Баскетболист. И лыбился ей, смеялся…

Так и хотелось этим воланом…

Вон на ветку села горлица, что-то рассматривает в окне Таськи. Наверное, ее мама клубничный торт приготовила, как в прошлую субботу – вишневый. А Таська даже не хочет посмотреть в окно. А может, ей больше нравится Женька? Еще бы, у него папа директор, и он все может. Вчера на «мерсе» ездил по двору взад-вперед, а Таська сидела с ним в машине с такими большими вытаращенными глазами. И когда вышла из машины, то с Женьки глаз не сводила, о чем-то шептались друг другу на ушко, смеялись. Вся румяная была, ее щеки словно свекольно-морковным соком намазали. Ягоза, правильно мамка говорит: чтобы ей понравиться, нужно быть выдающимся. Да уж.

Дверь из соседнего подъезда скрипнула, и на улицу вышла Тонька. Улыбается, застенчиво так, и идет ко мне. Нет, да не смотрю я в ее сторону, ишь, влюбилась. Ты еще вырасти сначала, а то ишь, на два года младше – и пристает: то ей хочется в парк сходить со мною, то на рыбалку. А я с ляльками не хожу и носики не собираюсь им подтирать, слезки – тоже. Иди, иди, чего остановилась? Но лучше не буду смотреть в ее сторону, а то опять начнет приставать.

– Миш! – вот начала.

– Че надо?

– Ты в этой рубашке такой красивый!

– Тонь, отстань, у меня сегодня нет настроения.

– Давай сыграем в бадминтон, и настроение появится, ты же лучше меня играешь.

– Не хочу. Занят, не видишь, что ли? Тонька, иди вон со своими подружками через скакалку попрыгай! – раздраженно отвечаю я.

– Миша! – наконец-то раздался такой долгожданный голос со второго этажа. Это Тася, Таська, Тасечка. Ура! Вот она открыла окно и улыбается мне.

– Миш, может, в бадминтон поиграем?

– Не знаю, – сдерживая себя, кричу ей в ответ.

– А то мне скучно. Так как?

– Ну, выходи, – а ноги уже несут меня домой за воланом и ракетками.

Вот это жизнь! Я такой счастливый!

Олег БАРГИЛЕВИЧ

О Родине, чести и долге

Запад навязал нашему Отечеству пагубный либеральный курс реформ, который привел к обнищанию подавляющего большинства населения страны, способствовал расчленению великого государства. Об этой опасности не раз предупреждал великий русский философ Иван Александрович Ильин (1883–1954). К несчастью, он не был услышан ни тогда, ни в наше время. Именно в работах Ильина представлены глубокие размышления о предпосылках духовного обновления человека. Печально в наше время констатировать девальвацию таких ценностей и качеств личности, как долг, патриотизм, честь, служение Отечеству, составляющих основу мотивации трудовой деятельности, государственной и военной службы.

Россия и сегодня, несмотря ни на что, является мощнейшей державой. И все же потери в последние годы мы несем неисчислимые. Особенно они велики в духовно-нравственной сфере, где торжествует разгул преступности, алкоголизма, наркомании, самых низменных человеческих пороков и страстей. Смерть и насилие, жесткосердие, похоть, разврат не только стали обыденными явлениями нашей жизни – методично, злонамеренно, под разными предлогами они продолжают насаждаться среди нас с театральных подмостков, с кино– И телеэкранов, со страниц журналов и газет.

Нужны ли сегодня России храбрые воины, способные, как Илья Муромец, Александр Невский и Александр Суворов, к бескорыстной и жертвенной защите Родины? Вопрос этот не праздный. Сейчас все больше людей в России начинают понимать, что своих сыновей надо воспитывать крепкими духом и телом.

И если решить задачу физического развития ребенка особого труда не составляет, то воспитать дух, созидающий в будущем воине любовь к Отечеству, способность отважно сражаться, проявлять волю к победе и побеждать, не так легко. Не секрет, что в наше время все труднее встретить мальчика, подростка, юношу, носящих в себе такие качества, как мужество, храбрость, отвага, выражающиеся в способности прийти на помощь слабому, встать на сторону беззащитного, умеющих жертвенно полагать «душу свою за други своя», В значительной мере ослабление характеров русских детей объясняется отрывом от традиционной народной педагогики, при которой ребенок через сказку, былину, песню переживал первую встречу с трудностями земной жизни. Чистая, еще не помраченная грехами душа ребенка в естественной среде поэтических образов интуитивно, на подсознательном уровне, определяла свое отношение к добру и злу, выбирая служение подвигу во имя добра. Надежных ратных людей – вождей и рядовых воинов – русский народ умел взращивать всегда. Много веков Русь вынуждена была воевать как со степняками-кочевниками, так и с западными завоевателями. История Древней Руси – это почти беспрерывная оборонительная война, это битва не на жизнь, а на смерть за свою свободу, это постоянное решение вопроса, быть или не быть. В борьбе за свою независимость во время монголо-татарского ига Россия несла колоссальные потери – только в плен были угнаны миллионы русских людей и проданы на невольничьих рынках восточных и средиземноморских стран. Сколько же их погибло в сечах, от пожаров, сколько стариков и детей уничтожено завоевателями во время набегов?

Каждый взрослый мужчина на Руси был воином, а народ перед лицом общей беды понимал свое призвание на Земле как защиту Отечества, его святынь и духовных идеалов. «Служба, – пишет Иван Солоневич в книге „Народная монархия“, – была очень тяжела, но от нее не был избавлен никто. Монахи и купцы, дворяне и мужики, посадские люди и всякая гуляющая публика – все было так или иначе поставлено на государеву службу, даже преступники».

На качество населения напрямую влияют не только наркотизация и алкоголизация, которые продолжают усугубляться, но и снижение уровня образования – среднего, высшего и общего, разрушение науки, «утечка мозгов» за рубеж, серьезная демографическая проблема. Несмотря на официозные рапорты о неком «подъеме рождаемости», численность населения России продолжает сокращаться, причем почти прежними темпами – примерно на миллион человек в год, При сохранении указанных тенденций говорить о безопасности страны просто бессмысленно. Если падают качество и количество населения, это ведет к деградации вооруженных сил, причем независимо от того, какая проводится концепция военного строительства. Армия, флот – часть общества. Это очень банально, но тем не менее верно. Развал науки ведет к тому, что рушится экономика страны, неконкурентоспособным становится наше оружие, причем речь идет уже не о конкурентоспособности на мировых рынках, а о боеспособности против армий наиболее мощных государств планеты (НАТО и другие военно-политические блоки).

Сила русской армии прежде всего определялась духовными качествами личного состава. К их числу Военная энциклопедия (дореволюционная) относила: патриотизм и религиозность; мужество и храбрость до забвения опасности; воинственность; благородство (рыцарство); дисциплину (подчиненность, исполнительность, сознание своего долга перед престолом, церковью и Отечеством); самоотверженность (самопожертвование); веру в свои силы, в начальников и в свою военную среду (корпорацию); почин, самодеятельность; находчивость и решимость; бодрость; выносливость (труда, лишений и страданий) и др.

Есть ли ценности выше личности – этот вопрос решается, по существу, волевым практическим действием. Во время бед и лишений народ самоотверженно служил Отечеству.

Перед битвой Дмитрий Донской обратился к воинам: «Братия моя милая, не пощадим живота своего за веру христианскую, за святые церкви и за Землю Русскую». Бессмысленно браться за меч тому, отмечал И.А. Ильин, «кто не знает и не имеет в мире ничего выше самого себя и своей личной жизни: ибо ему вернее бросить меч и спасаться, хотя бы ценой предательства и унизительной покорности злодеям».

Хочу остановиться на предательстве. Оно есть на каждой войне. Когда я был школьником, часто говорили: «Вот пойдешь в армию, там из тебя сделают человека». Я скажу по-другому. В армию надо в первую очередь идти человеком. Потому что от предательств гибнет больше, чем от пуль. И человек, уклоняющийся от армии, – это уже предатель, совершающий тягчайший грех перед Родиной. Ибо Родину и близких своих надо защищать каждому. Для этого и рожден мужчина. На заре православия за отказ служить Отечеству предавали анафеме. Мы все – воины Христовы, присягавшие заступиться за Россию. Воин, давший присягу, осознанно отказывается от жизни для себя – его жизнь принадлежит России навсегда!

В старину каждый русский воин носил на груди в ладанке рядом с нательным крестом священный текст 90-го псалма. Каждый православный знал его наизусть, читал в моменты особых жизненных испытаний, дабы побороть личный страх и одолеть внешнего врага. Сколько русских жизней спасла эта удивительная молитва, ведомо только одному Богу, но вся воинская история земли Русской свидетельствует, что ни одна победа не обошлась без Божьей помощи и Богородичного заступничества. Постепенно вера и традиции возрождаются в современной армии и флоте. В советское время верующий человек в армейской среде был вызовом для партийного и военного руководства, но даже тогда тысячи военнослужащих хранили у сердца материнские и отцовские благословения: нательные крестики, иконки, переписанные от руки молитвы… Несмотря на запреты, они перед грядущим испытанием неприметно, без показухи, но и особо не таясь, осеняли себя крестным знамением.

Задача Русской Православной Церкви сегодня – раскрывать перед молодым поколением духовную красоту родной земли. В этом мы видим свое призвание служения патриотической идее. Нужно воспитывать с малых лет дух служения, единения, верности, честности и осознанной дисциплины. Только люди чести породят сильную, законную, надклассовую государственную власть. Наше дело – дело возрождения и созидания Российского государства. Необходимо жить интересами Родины, помогать ей жертвенным служением, не ставя превыше личное, служить интересам целого и во имя общего Блага.

Понимание того, что в этой деятельности необходимо опираться на традиционные духовные ценности, у сегодняшней российской власти есть. В качестве примера можно привести слова премьер-министра правительства России В. В. Путина: «Без христианства, без православия, без возникшей на их базе культуры вряд ли состоялась бы Россия. Поэтому сегодня, когда мы вновь обретаем себя, ищем нравственные основы нашей жизни, очень важно, очень полезно и своевременно возвратиться к этим первоистокам. Для России это принципиальный вопрос, и опираясь на православные принципы, мы в состоянии будем укреплять нашу страну сегодня и в будущем».

В древнерусском православии крест и меч, положительный и отрицающий лики любви, неразделимы. Так во всей важности встает вопрос о совместимости креста и меча, церкви и армии. Молитва открывает душу для божественных веяний и укореняет ее в них. «Молитва монаха – это духовный меч, пресекающий в душе злые помыслы. Меч воина – „огненная молитва“, ограждающая дело Божие от злодеяний. В православии молитва направляет меч, но не наоборот. Такова молитва святого Сергия Радонежского, и таков меч Дмитрия Донского. Христос учил не мечу, а любви. Но ни разу не осудил он меча, ни в смысле организованной государственности, для коей меч является последней санкцией, ни в смысле воинского звания и дела».

«Может ли христианин быть солдатом?» – этот вопрос и сегодня встает перед многими, призываемыми на военную службу. Ведь даже на справедливой войне солдат вынужден проливать кровь других людей! Ведь даже войны в защиту Отечества остаются несчастьем и бедствием! Но ведь война выявляет не только темные стороны человеческой природы; война может пробуждать и все великое, благородное, дремлющее в народе; она приводит к вере, к молитве; она вызывает готовность к самопожертвованию, любовь к Отечеству и сострадание. Ведь грех за человеческие страдания ложится прежде всего на тех, кто развязывает войну, а не на воинов, жертвующих на полях сражений собственной жизнью за чужие ошибки и преступления. Они, по учению Церкви, совершают подвиг в защиту Отечества.

Мы часто говорим, что зло становится открытым и наглым. Это отличительная особенность нашего времени. Оно уже не таится, как было раньше ему свойственно, и не встречает почти никакого сопротивления. Никого уже не удивляют распространение сатанизма, массовое циничное демонстративное растление детей. Если зло со всей его разрушительной силой не воспринимается нами, значит, оно установило свое полное господство. Война идет в более широком плане, на более высоком уровне, чем мы обычно представляем. Утрачено центральное место Христа, произошла потеря равновесия веры. До каких пор мы будем восхищаться теми, кто нас ненавидит и веками старается нас уничтожить? Бои ведутся на полях сражений, бои ведутся и 8 семьях. Молчание, бездействие при виде греха – это стрельба по своим из оружия с глушителем. По всей России растеклась нерукотворная река из материнских слез. Сегодня уже можно и нужно говорить; «Ты русский, если православный!» Враг старается перевернуть Крест и тем самым перевернуть наше сознание. С поддавшимися это уже происходит. Если воспользоваться военными терминами, мы утрачиваем способность к «молитвенной зачистке души». Пока нас спасает только милость Божия, благодаря которой Россия, пусть и с глубокими ранами, сумела пережить кровавую вакханалию Афганистана, Чечни и других «горячих точек».

Вертолетчик, майор Виктор Николаев служил в Афганистане, прошел все «горячие точки» Советского Союза. В своей книге «Живый в помощи» пишет: «Наша ежедневная действительность требует того, чтобы мы содержали душу и тело в святой чистоте. Православное воинство доказывает ежечасно: подвиг русского духа нетленный! Потому что Господь дал нам талант: присягая, Родину защищать. Помня о святой чистоте, мы должны, где бы ни находились, уходя куда бы то ни было, не оставлять после себя духовную и мирскую грязь. Идя в разведку или в бой, надо сохранить о себе такую светлую память, как будто ты сюда уже никогда не вернешься, ибо плохое уже не исправить. Там, в Афганистане, Закавказье и других „горячих точках“ перед боем или разведвыходом мы знали – насколько честно мы погибнем, настолько праведно сложится дальнейшая жизнь наших детей. А сегодня от повального разрушения морали армия детей ночи становится опаснее внешнего врага».

То, что Русская Православная Церковь не стоит в стороне от важнейшего дела военно-патриотического воспитания молодежи, закономерно. Будучи Вселенской по сути. Церковь одновременно включает в себя и национальное начало. Русская Православная Церковь всегда благословляла свою паству на освободительные сражения. Так, в 1380 году преподобный Сергий благословил русское войско во главе со Святым благоверным князем Димитрием Донским на битву с татаро-монгольскими завоевателями. В 1612 году святитель Гермоген, Патриарх Московский и всея Руси, благословил народное ополчение на борьбу с польскими интервентами. В 1812 году, во время войны с французскими захватчиками, святитель Московский Филарет говорил своей пастве: «Уклоняясь от смерти за честь Веры и за свободу Отечества, ты умрешь преступником или рабом; умри за Веру и Отечество – ты примешь жизнь и венец на небе».

В новой Концепции национальной безопасности Российской Федерации указано, что одной из составляющих национальных интересов нашего государства являются «интересы личности», которые состоят «в реализации конституционных прав и свобод, обеспечении личной безопасности, в повышении качества и уровня жизни, в физическом, духовном и интеллектуальном развитии человека и гражданина». Национальные интересы в духовной сфере проявляются «в сохранении и укреплении нравственных ценностей общества, традиций патриотизма и гуманизма, культурного и научного потенциала страны». Одним из факторов, увеличивающих напряженность и представляющих угрозу «федеральному устройству и социально-экономическому укладу Российской Федерации», концепция называет проявления девальвации духовных ценностей. Таким образом, формирование духовности является одной из приоритетных задач государственной политики и военного строительства.

Обеспечение духовного воздействия на воинов требует целенаправленности, систематичности, профессионализма. Конечно, им в первую очередь призваны заниматься специально подготовленные люди, соответствующие структуры. Однако высокая эффективность такой работы может быть достигнута только при условии активного участия в ней каждого офицера. Для этого у нас имеются немалые возможности: весь спектр информационно-воспитательной, а также различные формы индивидуально-воспитательной работы, которая является самым эффективным средством влияния на сознание человека.

В системе духовности военнослужащих наряду с другими особо выделяется этический компонент, который включает такие духовные ценности, как патриотизм, гражданственность, государственность, воинский долг, ответственность, дисциплинированность, совесть, честь воина, вежливость, тактичность, скромность, обязательность, профессиональная компетентность. Эти ценности наиболее зримо характеризуют высшую степень готовности военнослужащего армии и флота верно служить своему народу, профессионально и эффективно выполнять воинский долг, а также выступают в качестве его морально-деловых характеристик и социальных черт как личности и гражданина России.

Без служения надличностным ценностям теряется смысл жизни, обессмысливаются деяния подвижников и героев, патриотизм, исчезают глубинная мотивация творчества и духовно-нравственная основа воспитания. «Что осталось бы от России, если бы святой Сергий Радонежский и святой митрополит Гермоген, Александр Суворов и Георгий Жуков усомнились бы в служении Отечеству, а воины этих полководцев засомневались бы в благородстве этики „отдать жизнь за други своя“? Социальная синергия есть одно из выражений гармонии и совершенства: человек претерпевает некоторое отрицание своего своемерия и своеволия, чтобы утвердить себя субъектом общего дела в составе целого. В общем деле он не теряет, а обретает существенные личностные качества, осуществляя себя не в пустяках курьезах и ерунде, а в делах общеинтересных и общезначимых». Сегодня решается грандиозная задача – создание обновленной России. Эта задача соответствует глубинным национальным интересам нашего народа, и ее решение во многом зависит от жизнеспособности духовно-нравственной и государственно-патриотической компоненты нации, развития национального самосознания граждан России, особенно молодежи.

Много размышлял философ Иван Александрович Ильин об армии, ее предназначении. «Чью армию я считаю своей, такова моя идентичность». Вот как философ советует вселять в юные души образ армии: «Армия есть сосредоточенная волевая сила моего государства, оплот моей родины: воплощенная храбрость моего народа, организация чести, самоотверженности и служения – вот чувство, которое должно быть передано ребенку его национальным воспитателем. Ребенок должен научиться переживать успех своей национальной армии как свой личный успех; его сердце должно сжиматься от ее неудачи; ее вожди должны быть его героями; ее знамена – его святынею. Сердце человека вообще принадлежит той стране и той нации, чью армию он считает своею. Дух воина, стоящего на страже правопорядка внутри страны и на страже Родины в ее внешних отношениях, отнюдь не есть дух „реакции“, „насилия“ и „шовинизма“, как думают иные даже до сего дня. Без армии, стоящей духовно и профессионально на надлежащей высоте, – родина останется без обороны, государство распадется и нация сойдет с лица земли. Преподавать ребенку иное понимание – значит содействовать этому распаду и исчезновению».

Важнейшая задача воспитания российских воинов состоит в том, чтобы определить и вернуть истинные духовные ориентиры и сделать их центром мировоззрения и миропонимания личности. Состояние духа народа, его армии, нравственное (духовное, душевное) здоровье, образованность, патриотизм и сплоченность (соборность) были и остаются важнейшими факторами жизнеспособности нации, страны, показателями развития военной организации государства.

Армия представляет собою единство народа, его мужественное начало; его волю; его силу; его рыцарственную честь. Так она должна восприниматься и самим народом. В будущей России отношение народа к армии обновится и углубится. «Народ не должен и не смеет противопоставлять себя – своей армии, как это было перед революцией: „мы рабочие, крестьяне, штатские, интеллигенция“, а „они – военщина, орудие реакции, усмирители, опричники, янычары“. Это больное и позорное отношение исчезнет навсегда. На самом деле все обстоит иначе. Мы – это русский народ, со всеми его братскими меньшинствами, и в нем – наше почетное и ответственное, вооруженное и знаменами славы осененное волевое средоточие, наша армия и наш флот: наша сила, наша надежда, основа нашего национального существования. Кость от нашей кости, кровь от нашей крови, дух от нашего духа. Мы сами ее составляем. Ее победа – наша победа, ее разложение – наша гибель. Она – воплощение нашей национальной рыцарственности; ограда нашей национальной целости и независимости. Принадлежать к ней – значит не „отбывать воинскую повинность“, а осуществлять свое почетное право и приобщаться национальной славе».

Ильин говорит о Родине как о Предмете, который не подлежит привычному восприятию (органами чувств), поскольку «Родина есть нечто от духа и для духа», и обретение чувства Родины может происходить только в процессе духовного самоопределения человека. Духовным истоком этого определения служит «дух своего народа: христианская вера, традиции, праздники, обычаи, уклад жизни, искусство – все, что принято относить к культуре народа, его национальному духу». Вместе с тем процесс духовного самоопределения разрешается «в порядке самосознания и добровольного избрания» в процессе духовного опыта, который ощущается и на уровне сознательного, и бессознательно-инстинктивного душевного чувствования красоты родной природы, народных песен и обычаев, менталитета религиозной веры, где духовное является приобретенным по отношению к материальному, «стихии национальной нравственности» и др. То есть согласно идее Ильина у каждого человека определяется свой путь любви к Родине. Но при этом ученый подчеркивает: «Патриотизм может жить и будет жить в той душе, для которой есть на земле нечто священное, которая живет опытом (может быть, вполне „иррациональным“), испытала объективное и безусловное достоинство этого священного – и узнала его в святынях своего народа».

Исследуя чувство любви к Родине, Иван Александрович говорит о том, что чувство патриотизма навязать человеку нельзя. А между тем опытный и тактичный воспитатель может действительно пробудить в ребенке настоящий патриотизм. Но именно пробудить, а не навязать. Для этого он сам должен быть искренним и убежденным патриотом и уметь убедительно показывать детям те глубины и прекрасности Родины, которые на самом деле заслуживают любви и преклонения. Он должен не «проповедовать» любовь к Родине, а увлекательно исповедовать и доказывать ее делами, полными энергии и преданности. «Он должен как бы вправить душу ребенка в духовный опыт его родины, вовлечь ее в него и приучить пребывать в нем и творчески расцветать в нем. Тогда патриотическое самоопределение осуществится свободно и непосредственно. И ребенок станет незаменимым живым органом своей родины». Воспитательная работа, по мнению философа, должна строиться на духовных, то есть базисных основах нашего общества, а также на героических примерах из истории народной. В этом смысле поистине бесценным является сложившийся в веках образ непобедимой Русской армии: которая «искони была школой русской патриотической верности, русской чести и стойкости». В чем состоит сущность духовности, как она проявляется, как ее развивать и управлять ею? На эти вопросы современная наука не дает прямых ответов, Впрочем, в постижении высокой духовности главное – не обретение разнообразных и исчерпывающих знаний о предмете, а постижение смысла и цели. Видимо, как неисчерпаем в познании человек, так до конца не познаваема в миру и его духовность. Духовность, впрочем, имеет материальные проявления и может выражаться через определенную систему ценностей, целей, смыслов, идеалов, идей, потребностей и интересов. В таком качестве она концентрирует проблемы, относящиеся к высшему уровню духовного освоения мира человеком. Понятие духовности связано прежде всего со смыслообразующими и смысложизненными компонентами человеческого существования.

что предоставляет возможность личности выйти за рамки обыденного бытия, преодолеть себя в процессе совершенствования, стремления к истинным светлым идеалам и реализовать их в процессе физической жизни.

Безусловно, проблемы духовно-нравственного состояния общества отражаются на духовном состоянии его защитников, так как известно, что духовность армии невозможно рассматривать не вытекающей из духовности соответствующего общества, но при этом духовность вооруженных сил имеет свою особенность.

Во-первых, армия – это «сосредоточенное воплощение государственной силы», государственной власти, как «элемент государственного бытия», как организованное множество людей, систематически «подготавливающих себя к победе и ради нее – к смерти и убиению во имя государственной цели».

Во-вторых, «каждый воин должен носить в душе сознание государственной цели и ее волевое и эмоциональное „приятие“. Поэтому служение в вооруженных силах должно быть проникнуто живым вдохновением государственности».

В-третьих, родовая черта воина: он есть «гражданин, принявший на себя сосредоточенное бремя гражданского звания и бытия», связавший свое дело с вопросом о личной жизни и смерти, что определяет то высокое достоинство, ту высокую ответственность и то чувство чести, без которых невозможна армия и с которым сопряжено воинское звание. Отсюда – воин «должен верить в духовную правоту своей Родины, своего государства и своего жизненного дела» и черпать свои силы и решимость в самой государственной цели и воле к ней.

В-четвертых, военная подготовка нелепа и гибельна без духовного воспитания человека, «армия вне достоинства и чести эфемерна как воинская сила, но подлинна как источник государственного разрушения и гибели».

Таким образом, специфика воинской деятельности в сочетании с высочайшим напряжением всех духовных и физических сил, с возможностью самопожертвования во имя Родины определяют значимость духовного фактора для армии, делают его важнейшим компонентом военных побед. К подвигу никто не бывает готов от рождения. К этому ведут долгие годы учения, преодоления препятствий, выковки характера. Неудачи и страдания образуют основу будущего подвига, основу грядущей победы. России нужны люди, способные не к прислуживанию, приспособлению, а к служению. Это люди долга, дела и чести. Это люди неподкупные. Это люди, не боящиеся ответственности. Это «люди характера и гражданского мужества».

Какая мирская профессия рискнет следовать закону мужества? Никакая! Все другие профессии в нашем государстве могут существовать только при одном условии: если есть Церковь и есть Армия. Россия – единственная страна, обладающая таким Божьим даром. Во всех других армиях любят свою страну только по сговору, за деньги, положенное время – по контракту. Русскому воину это понятие чуждо.

Не первую реформу переживают Вооруженные Силы РФ за 18 лет своего существования. Едва ли не каждый российский министр обороны брался за «глубокое реформирование» армии и флота, которое, правда, почти всегда почему-то начиналось с перемен в форме одежды. Зато прочие мероприятия, напрямую касающиеся комплектования, оснащения, боевой подготовки частей и соединений, усовершенствования системы управления ими, оптимизации их структуры в соответствии с современными требованиями, оставались нерешенными. На деле все сводилось к заурядному сокращению.

Президент Д, Медведев 13 января подписал указ, определяющий численность Вооруженных Сил РФ с 2016 года. Согласно документу: «…численность российской армии с 1 января 2016 года будет составлять 1 млн 884 тыс. 829 человек, в том числе 1 млн военнослужащих. В настоящее время в российской армии служат около 1,2 млн военнослужащих. В октябре 2008 года министр обороны России А. Сердюков заявил, что численность Вооруженных Сил РФ будет сокращена до 1 млн человек не к 2016 году, а к 2012 году».

На многие конкретные вопросы, которые задают офицеры и прапорщики, у министра обороны и генералов нет прямых ответов. В том числе – и по социальным гарантиям для тех, кто будет уволен не только по достижении предельного возраста нахождения на военной службе, но и по организационно-штатным мероприятиям, – кого переведут в другой гарнизон на новую должность и другую штатную категорию. Обещания людей не греют. Эти гарантии должны быть закреплены законодательно. Но проектов соответствующих законов, сопровождающих военную реформу и обеспечивающих людям, снявшим в связи с нею погоны, до сих пор и нет.

Начатая руководством страны реформа армии, отличающаяся своей глобальностью и масштабным сокращением военнослужащих, затрагивает все более широкие слои и круги общества. И как правило, затрагивает очень болезненно.

Как следует из состоявшегося 4 декабря 2008 года телевизионного «Разговора с Владимиром Путиным», во властных структурах не разделяют опасений насчет сокращения за три года 345 тыс. командных должностей (из них 205 тыс. человек – офицеры, остальные – прапорщики и мичманы). «Никаких массовых увольнений не планируется», – решительно заявил премьер В. Путин в ходе прямой линии общения с десятками миллионов россиян. Премьер-министр пообещал: «Уж точно не планируется оставлять людей без квартир и соответствующих денежных выплат».

Согласно планам, объявленным в середине октября министром обороны А. Сердюковым, к 2012 году в Минобороны останется 150 тыс. офицеров (сейчас их более 345 тыс.). Кроме того, по первоначальным планам, намечалось упразднить воинские звания «прапорщик» и «мичман», что затронет свыше 140 тыс. людей в погонах. Руководство Министерства обороны намерено осуществить президентскую программу по обеспечению офицеров жильем. По словам генерала-полковника В.М. Заварзина, офицерский состав будет обеспечен служебными квартирами до 2012 года. Примечательно, что на фоне этих заявлений генерала пессимистически прозвучала цитата из документа возглавляемого им комитета Госдумы, в котором сказано: «Депутатам пока неясно, как будут уволены 205 тыс. офицеров, что будет с институтом прапорщиков, где в бюджете предусмотрены средства на обеспечение офицеров жильем, где средства на выходные пособия, куда пойдут уволенные, как экономика будет абсорбировать эти высококвалифицированные трудовые ресурсы».

За этой часто противоречивой информацией – судьбы сотен тысяч людей. Им уже в ближайшие месяцы и дни предстоит участвовать в крупнейшем за последние десятилетия преобразовании армии. Одних будут увольнять, других – передислоцировать в иные гарнизоны. Жены военных лишатся работы, дети – привычных школ и т. п. По официальным данным Министерства обороны, очередь бесквартирных офицеров и прапорщиков в войсках увеличится на 50 тыс. человек (по данным Общественной палаты, на середину 2008 года очередь насчитывала 129 тыс. семей). «Неприкаянными» из числа подлежащих «оптимизации» остаются более 117,5 тыс. офицеров (в том числе 60,3 тыс. – с выслугой 20 и более лет и правом на пенсию, а 57,2 тыс. – без пенсии, но с правом на жилье).

Таким образом, почти треть увольняемых – младшие офицеры, наименее защищенные в социальном плане. Они уйдут на «гражданку» без военной пенсии, так как не имеют 20-летней выслуги. Реальное получение жилплощади также весьма проблематично. Что их ждет после 2012 года, никто четко ответить не может. Словом, перемены в судьбах служивых людей и их семей неизбежны. И в который раз напрашивается вопрос: почему спешим, насколько целесообразно такое реформирование?

Заместитель председателя комитета Госдумы по обороне М. Бабич утверждает: «…невозможно утверждать новый облик армии, не приняв новую военную доктрину и без разработки целого ряда военно-политических документов, вытекающих из нее. Многие направления реформы пока не имеют под собой нормативной базы и финансового обеспечения».

Таким образом, подход к реформе и игнорирование ее возможных социальных последствий вызывают серьезные опасения. Исследования показывают, что офицерский корпус, включая его высший эшелон, настроен в целом негативно. Офицеры гадают, кого оставят служить, кого уволят, а кто останется на прежнем месте уже без погон. Существуют реальные опасения, что не все увольняемые получат полагающееся им жилье. Неясность перспективы явно демотивирует офицеров, следствием чего становится снижение уровня боевой подготовки и дисциплины. Есть риск, что сотни тысяч деятельных и решительных мужчин пополнят ряды безработных, усиливая социальную напряженность. Реформу, вероятно, уже нельзя откладывать – слишком много времени упущено. Однако в кризисный период преобразования должны проводиться особенно аккуратно, с максимальной заботой о сотнях тысяч людей, отдавших свои лучшие годы службе Родине.

Несмотря на ряд проблем, сегодня можно констатировать, что лучшие духовные качества российского офицера не поблекли и не затерялись в мировой истории. Нынешние офицеры являют собой ярчайшие примеры служения Отечеству, отдавая ему без остатка самое себя и ничего, по сути, не требуя взамен. Удивительно современно звучат сегодня слова генерала А.И. Деникина, сказанные им на первом офицерском съезде в мае 1917 года: «Наш офицер сквозь бедную трудовую жизнь свою донес, как яркий светильник, жажду подвига. Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв и строители новой государственной жизни: „Берегите офицера!“ Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности. Сменить его может только смерть».

Зарождение воинской этики, становление представлений о воинской чести неразрывно связано с развитием российского государства и уходит своими корнями в эпоху раннего феодализма, – отметим все же, что сегодня не представляется возможным датировать начало этого процесса.

Наметившуюся тенденцию к возрождению армии на основе традиций и заветных идеалов русского офицерского корпуса необходимо закрепить и поддержать более серьезным (ответственным, государственным) отношением к духовному наследию, к памяти офицеров, которые своим трудом собирали и защищали Россию (память и сама по себе творит историю), к именам, которые прославили русское оружие. В связи с этим отечественная военная классика – средоточие заветных мыслей авторитетных военных умов – не может не стать самой надежной духовной основой, испытанной мировоззренческой доктриной, идеологией военного реформирования, главным средством духовно-наследственного единения всех поколений в едином историческом офицерском корпусе России. Новую армию можно создать только на проверенных временем заветах лучших представителей русского офицерства, при их духовной поддержке и водительстве.

В русской армии всегда существовало единство взглядов офицеров по ряду принципиально важных позиций, которые касались вопросов чести, долга, товарищества и достоинства офицерского звания. Когда-то в старину офицеров называли «белая кость», подразумевая под этим чистую совесть и незапятнанную честь, которые были для офицера превыше всего.

Центральное место в системе морально-нравственных представлений русского офицерства всегда занимало понятие офицерской чести. Воинская честь всегда была присуща войску и составляла его характерную черту во все исторические эпохи. Понятие чести отражает отношение человека к себе и отношение других людей к нему, к его конкретным заслугам. О том, насколько честен (или бесчестен) человек, судят главным образом окружающие, общественное мнение. Обычно люди высоко ценят тех, кто является «человеком чести».

К сожалению, в российской армии применение комплексного подхода обусловлено спецификой функционирования Вооруженных Сил в современных условиях, когда для восстановления прерванной связи времен, возрождения лучших традиций отечественного офицерства, идентификации российских воинов с национальными культурными ценностями объединение усилий государства, общества, всех институтов культуры становится первоочередной задачей нашего государства.

Исследование, проведенное в вузах и частях Приволжско-Уральского военного округа (было опрошено более восьмисот человек), позволяет сделать вывод о том, что в офицерской и курсантской среде не достигнуто понимание того, что такое офицерская честь, какими средствами она формируется. Более трети опрошенных курсантов не смогли ответить, что называется офицерской честью, не назвали ни одной традиции современного российского офицерства. В то же время, определяя приоритетные средства по формированию чести, респонденты выделили в нисходящей последовательности деятельность в этой сфере органов государственной власти, работу общественных организаций, научные исследования, посвященные данной проблематике, и творчество представителей литературы и искусства. По активности своего воздействия источники информированности офицеров и курсантов об офицерской чести ранжируются следующим образом: литература и искусство – 85 %; пример старших товарищей – 26 %; знания, получаемые в военном училище, – 21 %; семейные традиции – 10 %; информация из СМИ – 7 % (общая сумма не равна 100 %, так как по методике опроса можно было выделить более одного источника информации). Как показывает анализ, история отечественной офицерской корпорации для многих будущих офицеров остается тайной за семью печатями.

«Эти данные подтверждаются результатами социологических опросов, проводимых Центром военно-социологических и психологических исследований Вооруженных Сил Российской Федерации». Согласно этим исследованиям «60 % опрошенных офицеров не знают героических традиций русской армии (при этом 90 % из этого числа хотели бы их знать), основным источником получения знаний о традициях 36 % опрошенных считают периодическую печать, 28 % – телевидение; 27 % – выставки и исторические музеи, и только 5 % называют информационным источником научные журналы и монографии».

Кого же можно назвать «человеком чести»? Нам кажется довольно сложным дать точное определение понятию чести (хотя многие словари и раскрывают этот термин), так как каждый понимает «честь» по-своему, исходя из собственных жизненных установок, нравственных ориентиров. – На развитие чувства чести сильно влияют среда, родители, авторитет окружающих с детства людей, уровень образованности человека. Для одних чувство истинного честолюбия проявляется в стремлении добиться успехов в работе и заслужить признание коллег, для других же честолюбие является синонимом тщеславия и карьеризма, и они рвутся к вершинам власти, не считаясь ни с чем и ни с кем.

Определения слову «честь» можно встретить во многих орфографических, толковых и энциклопедических словарях, В толковом словаре Даля, например, мы находим следующее объяснение: «Честь – внутреннее, нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть (Человек незапятнанной чести)». Петр I понимал офицерскую честь как служение Отечеству: «В службе – честь!» Военный историк и публицист советского периода Д.А. Волкогонов дает следующее определение: «Честь офицера – это выражения сознания им своего достоинства и готовности к выполнению воинского долга перед обществом». Подводя итог вышесказанному, мы делаем вывод, что офицерская честь состоит из личного достоинства офицера, внутреннего благородства, честности, истинного честолюбия. Честь офицера – это глубокое чувство долга, гордость за свою профессию, уважение законов государства и т. д. Воинская честь во все времена составляла важнейшее духовное качество офицера. Понятие чести восходит к истории Российской империи, когда офицеры представляли собой особое сословие и являлись носителями воинской чести. Обладать честью в дореволюционной России было признано необходимостью для офицерского звания. Неукоснительно следовать девизу: «Жизнь – Отечеству, честь – никому!» – являлось основным нравственным принципом в офицерской среде. В дореволюционной России офицерский корпус считался одной из самых привилегированных групп населения. Традиционно связанные с этой профессией представления о чести, достоинстве, благородстве обеспечивали высокий престиж офицера в русском обществе. Лучшие многовековые традиции русского воинства, их уникальные духовные ценности, единое мировоззрение офицерской корпорации нашли свое отражение в Кодексе чести русского офицера, который вырабатывался на протяжении трех столетий и являлся, по сути дела, сводом моральных и этических норм. Воинская честь в Кодексе определялась как «внутреннее достоинство, верность, доблесть, благородство души, чистая совесть, почет и уважение».

Известный военный писатель и публицист XIX века генерал-майор М.С. Галкин, в частности, отмечал: «Честь – святыня офицера, она высшее благо, которое он обязан хранить и держать в чистоте. Честь – его награда в счастье и утешение в горе. Честь не терпит и не выносит никакого пятна». Кадровый военный при любых обстоятельствах должен был сохранять свое личное достоинство как составляющую достоинства своего звания. «Чувство чести требует, чтобы офицер во всех случаях умел поддержать достоинство своего звания на той высоте, на которой должно находиться достоинство этого класса общества, несущего на себе священную обязанность защищать престол и отечество». Кодекс Чести признавал священным долгом для каждого офицера сохранять свое достоинство и доброе имя: «…она (честь) является главной драгоценностью для офицера, священный долг которого – сохранять ее в чистоте и безупречности». Чувство собственного достоинства ничего общего не имело с чванством, заносчивостью или чувством превосходства над гражданским населением. «Напротив, офицер должен оказывать уважение всякому званию и вести себя с одинаковым достоинством со всеми классами общества, причем в отношении людей, стоящих ниже его по образованию, не должен опускаться до уровня их нравов, а напротив, стараться поднять их до собственной высоты».

В Кодексе чести отмечалось, что офицер «есть благородный защитник Отечества, имя честное, звание высочайшее». По словам современников и военных историков, без преувеличения можно сказать, «что рыцарские благородные сердца, бесконечно любящие Родину, бились в груди не только великих наших прославленных полководцев, но и абсолютного большинства офицеров Российской императорской армии».

Русский офицер всегда и во всем обязан был представлять собой образец честности и порядочности. Фраза «Даю слово офицера» считалась сильнейшим моральным обязательством, и нарушить данное слово – значило раз и навсегда погубить свою репутацию. «Верность слову, не только клятве, всегда отличала офицера. Измена слову, фальшь – низость, недостойная звания его», – отмечалось в военной публицистике XIX – начала XX века. Генерал-лейтенант Э.Ф. Свидзинский, выступавший в военной печати со статьями по злободневным вопросам армейской жизнедеятельности, воинского воспитания и развития военных знаний, писал по этому поводу: «Слово офицера должно быть залогом правды, и потому ложь, хвастовство, неисполнение обязательства – пороки, подрывающие веру в правдивость офицера, вообще бесчестят офицерское звание и не могут быть терпимы». Постоянно присутствующая угроза смертельного поединка очень повышала цену слова, и в особенности «честного слова». Готовность рисковать жизнью для того, чтобы не быть обесчещенным, требовала немалой храбрости, а также честности, выработки привычки отвечать за свои слова. Демонстрировать обиду и не предпринимать ничего, чтобы одернуть обидчика или просто выяснить с ним отношения, считалось признаком дурного воспитания и сомнительных нравственных принципов. Публичное оскорбление неизбежно влекло за собой дуэль. Дуэль как способ защиты чести несла еще и особую функцию, утверждала некое офицерское равенство, не зависящее от служебной иерархии.

Честь офицера – это, в том числе, и здоровое чувство честолюбия (не путать с самолюбием или тщеславием), которое всегда было присуще русскому воинству. Честолюбие в воинской среде проявляется в стремлении к уважению, почету, почестям, наградам и славе. «Доблестное честолюбие», гордость за свою профессию, рассматривалось как одно из самых важных качеств офицера. Петр I. Екатерина II, все русские полководцы ставили честолюбие на одно из первых мест среди воинских добродетелей. Они понимали, что чувство здорового честолюбия имеет большое значение в период военных действий, когда каждый рассчитывает, что его геройский поступок будет замечен и должным образом оценен. Военные публицисты прошлого отмечали: «Нигде жажда славы и истинное честолюбие, а не тщеславие, так не важно, как в офицерском кадре. Служба военная в денежном отношении, безусловно, невыгодна и вознаграждает лишь того, кто увлечен военной славой и для кого роль руководителя кажется заманчивой и соединена с ореолом величия». И еще одно замечательное высказывание по этому поводу: «Нам нужен офицер, обожающий свой мундир, свой быт, все особенности военной службы с ее лишениями и опасностями, – офицер, которого ни за какое жалованье нельзя было бы сманить ни в акциз, ни на железную дорогу, чтобы все это казалось ему скучным, неприветливым, совершенно чуждым его сердцу». Кодекс чести предписывал офицеру «вкоренять у себя и своих подчиненных истинное и высокое честолюбие, побуждающее к преодолению трудностей и опасностей, к славе и подвигам».

К сожалению, эту древнюю традицию в современных Вооруженных Силах России начинают упразднять, давая «рынку» прямую дорогу для ослабления боевой готовности армии. С 1 января 2009 года вступил в силу приказ главы военного ведомства о так называемых министерских премиальных. В соответствии с ним 10 % офицеров (34 тыс. человек) начинают получать в течение года ежемесячные премии. Размер каждой из них в несколько раз превосходит установленное денежное содержание. Казалось бы, можно только порадоваться за офицерский корпус, но в войсках нет радости. Офицеров беспокоит нарушение неписаного, но основного постулата военной службы: перед боевым приказом все равны. Теперь воинские коллективы разломили множество трещин. Товарищем по оружию сложно назвать того, кто получает в разы больше, чем ты сам, добросовестно выполняющий те же обязанности. Боевая задача всегда выполняется не одним человеком, а коллективом – расчетом, подразделением, экипажем. Один, самый высокооплачиваемый, окажется в изоляции, чувство локтя исчезает, а оно крайне необходимо. К тому же резонны подозрения, что распределение квот «лучших» по воинским коллективам, да и само выдвижение кандидатов связаны с так называемыми откатами. Ведь армия уже преуспела в освоении не лучших рыночных приемов. Усвоение рыночных приемов приведет к распаду и ослаблению армии, к потере духовных ценностей и боевых традиций, которые потом придется столетиями возрождать заново.

Преданность войсковому товариществу в русской армии дореволюционной России являлась неотъемлемым слагаемым офицерской чести. Под товариществом понимается не попустительство, круговая порука и покрывательство, а высокая требовательность друг к другу, основанная на доверии, порядочности и взаимовыручке, В русской армии всегда признавали, что офицерский корпус – «особое воинское братство, сплоченное общими интересами и духовными ценностями, единым мировоззрением и доктриной, вековыми традициями, корпоративной солидарностью и этикой». Офицерству были свойственны родственность по духу, глубоко дружественное единение на основе ратного труда, взаимного доверия и уважения, взаимовыручки и солидарности. Военное братство поддерживалось верой в царя и Отечество, сознанием своего правого дела и славы русского оружия. Кодекс чести призывал крепить офицерское братство, проявлять взаимопомощь и взаимовыручку, удерживать сотоварищей от дурных поступков.

Суворовская заповедь: «Сам погибай, а товарища выручай» – служит лейтмотивом дружеских отношений в офицерской среде. Но не стоит думать, что в то время честь офицера заключалась только в его благородном поведении Воинская честь состояла прежде всего в верности и преданности, строжайшем исполнении долга. Чувство долга считалось величайшей добродетелью в глазах государства. И. Ильин, рассуждая о рыцарских и дворянских традициях в мировой истории, в частности, говорил по этому поводу: «Истинною и живою опорою государства и государственной власти всегда были те люди, те слои, те группы, которые воспринимали общественное деяние как сверхклассовое служение Родине; которые в этом служении видели долг чести и бремя ответственности; которые стремились именно служить земле, а не властвовать над нею». Долг чести обязывал российского офицера любить Россию, служить Отечеству верой и правдой, неукоснительно следовать девизу «Честь и Родина», сохранять верность присяге, свято чтить боевое знамя воинской части как символ чести и доблести защитников Родины и напоминание о долге. Исполнение долга для русского офицера зачастую граничило с самопожертвованием. Так, в первом номере своего журнала «Русский Колокол» Ильин четко выразил свое отношение к Белому Движению, сформулировав то, что он назвал «Девизами Белого Движения». «Русское Белое Движение имеет свой глубокий и непреходящий смысл – религиозный, патриотический, и государственный. Гражданская война против интернационалистов и коммунистов была лишь первым проявлением этого движения, его героическим военным началом. Впереди его ждет трудное, но славное будущее. Цель движения – религиозное, государственное и культурное величие России».

Таким образом, в предисловии сразу же указывался и религиозный план Белого Движения. Среди девизов, выражавших и закреплявших духовные основы этого движения, Ильин выдвигал и такие девизы, в которых прямо подчеркивалась религиозная и религиозно-нравственная сторона движения: «Господь зовет! Сатаны убоюсь ли?»; «Моя молитва – как меч, мой меч – как молитва»; «Служу России. Отвечаю Богу»; «Моя святыня, мое слово, мое дело»; «Молиться, любить и умереть в свободе»; «В правоте моя победа»; «Любовью ведом, жертвою очищаюсь»; «Жертвую, но не посягаю; соревную, но не завидую»; «Побеждаю, но не мщу»; «Достоинство в служении»; «Любовью и кровью спаенные».

Незыблемое правило «служить верно» входило в Кодекс чести офицера и имело статус этической ценности, нравственного закона. Этот закон безоговорочно признавался многими поколениями офицеров, принадлежавшими к разным кругам общества. Показателен в этом отношении эпизод, запечатленный А.С. Пушкиным в его «Капитанской дочке», когда дворянин Андрей Петрович Гринев дает наставление сыну: «Прощай, Петр, Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их ласкою не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».

Офицер как носитель воинской чести обязан был также быть профессионалом в военном искусстве. Военнослужащему в царской армии вменялось «ревностно и усердно» исполнять свои обязанности на благо России, быть авторитетом и примером для подчиненных, проявлять мужество и храбрость в сражениях. Кодекс чести предусматривал «овладение русскими офицерами военным искусством в суворовском духе: сражаться, прежде всего, не силой, а умом; добиваться побед „малой кровью“; предпочитать честный бой, проявлять личное мужество и презрение к опасностям, а если умирать, то „с честью и славой“». Цитирую Виктора Николаева: «Смерть – это Божий дар. Как и рождение. Это логический итог нашего земного существования, достойную смерть надо заслужить. Конец – делу венец. О нашей жизни будут судить по нашему концу. Это не трагедия, как ее преподносят в сатанинской прессе. Не грязное удовольствие или месть, как показывают в бездарных фильмах-боевиках. Смерть – святое таинство, перерождение души. И от того, как это произошло, зависит судьба последующих поколений, да, это невосполнимая сердечная утрата, особенно для близких. Но воин должен быть готов принять ее, как высшую Его награду, иначе значение воинства теряет смысл. Сегодня же мы настолько почернели от грехов, что примеры о несломленном духе наших воинов перед гибелью подчас воспринимаются как выдумка. Одним из высших объяснений этой самой сложной для меня темы является услышанное мною от одного лейтенанта, подорвавшегося на мине, от которого осталось чуть больше половины тела. Белыми губами он успел прошептать: „Помогите умереть без грехов“». М. Воронцов считал, что отличительным качеством офицера, который «размышляет о славе, о чести и ничтожности смерти», должен быть «геройский дух». «Долг чести, благородство, храбрость и неустрашимость должны быть святы и нерушимы; без них все другие качества ничтожны; храбрость ничем на свете заменить не может».

Кодекс чести обязывал офицера «глубоко знать военное дело, быть профессионалом, непрестанно совершенствоваться в предмете своей службы; всегда вести себя и поступать, „как честному, верному и храброму офицеру надлежит“; обязанности свои исполнять ревностно и усердно, постоянно имея в виду пользу службы и государственный интерес – эгоизм и карьеризм противоречат существу государственной службы (неприлично офицеру „отзываться неопытностью“, нарушать субординацию, избегать долга службы)». Логично увязать систему формирования чести офицера как культурного явления со структурой самой культуры. Система средств культуры осуществляет свое влияние через три крупные подсистемы: общественно-политические институты, образование, учреждения культуры. Как отдельные подсистемы можно выделить религиозные организации, средства массовой информации, литературу и искусство. «Приняв гипотетически структурные элементы культуры за подсистемы единой системы формирования офицерской чести, охарактеризуем их в сжатом виде, полагая при этом, что офицерская честь как культурное явление держится на нескольких „китах“: военном образовании, традициях, социальном статусе (общественном мнении, моральном и материальном стимулировании) офицера и его самостоятельной работе по духовно-нравственному совершенствованию».

Военное образование выступает средством культуры. В отношении офицерской чести оно закладывает тот фундамент знаний, убеждений, умений нравственного поведения, на котором базируется вся система нравственных и профессиональных ценностей личности офицера и всего офицерского корпуса. Воздействие военного образования на процесс формирования офицерской чести осуществляется на рациональном, эмоционально-чувственном и поведенческом уровне, с использованием методов обучения и воспитания отечественной военной школы. Поиск путей оптимизации формирования офицерской чести невозможен без анализа положительного опыта. Военная школа русской армии была и остается фактором формирования первичных представлений об офицерской чести.

Полководец А. В. Суворов в письме к сыну Александру советовал: «По званию военного человека вникай прилежно в сочинения Вобана, Кугорна, Кюрасса, Гюнберга; учись отчасти богословию, физике и нравственности». Последователи великого генералиссимуса, военные теоретики XVIII и XIX веков к средствам духовно-нравственного воспитания относили «домашний порядок», «воспитание сердца», преподавание наук, особенно закона Божия, христианского нравоучения и истории, нравственный пример наставника.

Теоретики и практики военного дела сходились в том, что «сила духа тогда только даст хорошего воина, когда ее будут воспитывать, когда нравственной стороной солдата и офицера будут заниматься постоянно». Усилиями лучших представителей российской военной мысли была создана собственная национальная школа воинского воспитания, основанная на глубоком патриотизме, гуманизме, высоком чувстве долга и чести. Определенные успехи были достигнуты и в советский период, однако оказалась разорванной живая связь времен. «Уязвимость господствующей системы ценностей была связана с ее оторванностью от национальной и религиозной идей, социальной исключительностью, смещением национального и этнического, примитивным мифотворчеством, пресечением инакомыслия, лишившим систему остатков иммунитета». За последние годы вышли в свет исследования, посвященные проблемам подготовки военных кадров в российской армии и армиях других государств.

Главным в высшей военной школе является переориентировка конечной цели учебно-воспитательного процесса на подготовку офицера-интеллигента, носителя высокой культуры, обладателя ярких личных качеств и достоинств. Воспитывать офицерскую честь в человеке, лишенном элементарной культуры, – дело заведомо бесперспективное. Чтобы лучше понять роль высшей школы в формировании высокой нравственности, образно представим структуру личности современного офицера в виде «здания», где каждый элемент имеет свое назначение. «Здание» это постоянно находится в «движении» (достраивается, перестраивается, пребывает в состоянии консервации или же постепенно приходит в запустение и упадок). И если первоначальный облик и архитектура «здания» являются результатом труда «строителей» (семьи, учебных учреждений, общественных организаций и т. д.), то последующая эксплуатация (достройка, перестройка и т. д.) – удел самого владельца этого «здания». Есть еще одна существенная деталь. Данное «сооружение» создается таким образом, что его верхние этажи всецело зависят от прочности нижних.

«Строительство» личности воина современной российской армии, совершенно очевидно, необходимо начинать с фундамента общей культуры. На этой основе происходят накопление и качественное преобразование в содержании и структуре личностных сущностных сил, воспитание социокультурной идентичности личности, понимание того великого исторического ранга России в области культуры, государственности и хозяйства, защита которого является делом великим, справедливым и самоотверженным, «В свою очередь, социокультурная идентичность и ранг России дают возможность офицеру „поднять“ такие этажи „здания“, как гражданская и политическая культура и военно-профессиональная специализация». Если поставить целью построение надежного верхнего этажа (военно-профессиональной специализации, без которой просто немыслимо формирование профессиональной этики), игнорируя необходимость закладки прочного «фундамента» и надежных нижних этажей, то следует ожидать, «как закономерный результат, разрушения такого „строения“ в дальнейшем, как не выдержавшего нагрузки».

Реформа современной Российской Армии в том виде, как она проводится сегодня, сведет на нет подготовку высококвалифицированных офицеров в связи с сокращением многих высших и военно-командных учебных заведений. Министерство обороны РФ 21 января 2009 года впервые сформулировало причины реформы военного образования. Статс-секретарь – замминистра обороны Н. Панков признал, что существующие 64 военных вуза и 45 командных училищ – слишком тяжелое финансовое бремя для ведомства, которое вдвое сокращает кадровый заказ на офицеров. Нынешней армии требуется 15–17 тыс. офицеров в год, а новый облик Вооруженных Сил предусматривает потребность в 7–7,5 тыс. офицеров. Сейчас офицеров готовят 65 вузов – 15 военных академий, 4 университета, а также 46 училищ и институтов. Н. Панков сообщил, что сначала военные вузы будут сведены в 16 системообразующих высших учебных заведений. «К 2013 году их будет десять: 3 военных учебно-научных центра, 6 академий и 1 университет. В них войдут профильные высшие военные училища, военные институты и научно-исследовательские организации. Например, в Кронштадте создадут единый военно-морской научно-учебный центр – Военно-морскую академию. В него войдут пять военных институтов и три НИИ. Обойдутся эти нововведения недешево – десятки миллиардов рублей», Принципиально новая программа подготовки будет и у младших командиров, служащих по контракту. Сержантов и старшин станут обучать в военных вузах. Срок обучения – 2 года и 10 месяцев. «Армии и флоту нужно 250 тыс. таких специалистов, поэтому ежегодный кадровый заказ военного ведомства должен составлять 15 тыс. человек. По словам Н. Панкова, эта подготовка начнется уже с 2009 года на базе 6 военных вузов». Комментарий к введению в наших Вооруженных Силах нетрадиционных должностей излишний – очередной эксперимент может привести к ослаблению боевой готовности и упадку морального духа наших воинских коллективов.

Русский офицер обязан был чтить законы государства и воинские уставы. В понятие воинской чести в России входила исключительная верность военнослужащих Престолу и Отечеству и уважение к законам государства. Кодекс офицерской чести также призывал «ведать законы государственные и уставы воинские», быть «благородным гражданином и патриотом», сохранять верность Присяге и Знамени, «ни при каких обстоятельствах не допускать измены и предательства» и всецело следовать принципу «честь дороже жизни». Понятие офицерской чести включало безусловное уважение противника, кем бы он ни был. Рыцарские качества русского офицерства требовали от войска гуманного способа ведения войны, традиционного соблюдения ее законов, когда упор делался на уничтожение вооруженной силы противника и победу, а не на истребление его как нации и разорение страны.

Кодекс чести предписывал: «Предпочитать честный бой; соблюдать кодекс военной морали, законы и обычаи войны, руководствоваться военной необходимостью; проявлять человеколюбие и гуманность, милосердие к побежденному противнику, военнопленным, гражданскому населению; не допускать неоправданного и чрезмерного насилия, мародерства, грабежей». Прославленный полководец А.В. Суворов учил поражать противника не только оружием, но и человеколюбием, великодушием и говорил по этому поводу: «Никогда не презирайте вашего неприятеля, каков бы он ни был», В своих военных заветах он призывал строго соблюдать законы войны – проводить наступательные действия с целью разгрома прежде всего живой силы противника: «…стремиться только поражать неприятеля, весьма щадить жен, детей и обывателей; проявлять гуманность в отношении мирного населения: …обывателям обид, разорения не чинить, так и безденежно ничего не брать, опасаясь строгого по силе закона взыскания“»; не допускать мародерства в армии: «В стояниях и на походах мародеров не терпеть и наказывать оных жестоко тотчас на месте». Русские офицеры носили военную форму на службе, вне службы, дома, в отпуске. И это постоянное пребывание в мундире было непрестанным напоминанием офицеру, что он находится на службе Его Величества. Офицер всегда был при оружии, что свидетельствовало о немедленной готовности обнажить его для утверждения чести и славы Родины.

Форма одежды всегда имела для военного человека особое значение, так как подчеркивала его государственный статус и священную обязанность по защите Отечества. Носителем воинской чести является прежде всего конкретный человек, офицер. Но в отличие от понятия чести вообще существует и коллективное понятие воинской чести офицерского корпуса, когда ею обладает не один человек, а коллектив – армия. Русские офицеры свято чтили такие понятия, как честь полка, честь батареи, честь роты. Зачастую даже единичные случаи недостойного поведения отдельных лиц могли бросить тень на честь всего воинского коллектива.

В период правления Екатерины II основные положения обучения и воспитания войск были изложены в Инструкции пехотного (конного) полка полковнику. Инструкции указывали, что главной обязанностью полкового командира является «честь и право полка своего весьма удерживать». Его первый долг и забота должны были быть «о пользе, службе, чести и сохранении полка». Исторически сложилось так, что для российского офицера честь играла главенствующую роль не только в военной карьере, но и во всей его жизни, даже после завершения службы.

Бесценным материалом, через который передается духовное наследие старших поколений, являются традиции. Традиции наших Вооруженных Сил созидались в условиях упорной борьбы за целостность, самостоятельность и независимость Родины. «Да не посрамим земли Русской!» – эти слова киевского князя Святослава могут быть лейтмотивом всей славной боевой истории российской армии. Героизм, стойкость в бою, способность к самопожертвованию, верность присяге, воинскому долгу, беззаветная любовь к Отечеству – все это должно лежать в основе воспитания современных воинов, наследников славы Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова, Кутузова, Ушакова, Скобелева, Жукова и многих других. Таким образом, духовными основами воинского воспитания являются те идеи, верования, устойчивые взгляды и настроения, традиции, нормы, отношения, цельные теоретические системы, которые неразрывно связаны с духовной культурой общества и способствуют оптимальному функционированию творчества и активности в решении задач, стоящих перед воинскими коллективами.

Важнейшим средством формирования офицерской чести является закрепление традиций, обычаев, правил этикета русского офицерского корпуса. Традиции всегда выступали как система символического утверждения в офицерской корпорации основных нравственных ценностей и норм. «Лучшие многовековые традиции нашли свое воплощение в кодексах чести русского офицерства, которые выступали сводом моральных норм и требований этикета. Воинская честь выступала стержневым нравственным качеством всех известных кодексов. Она имела целый ряд критериев, которые необходимо учитывать и современным воспитателям в поисках путей феномена офицерской чести».

Воспитание на воинских традициях представляет собой устойчивые, исторически сложившиеся, передаваемые из поколения в поколение специфические формы отношений в военной организации общества в виде порядка, правил и норм поведения личного состава, его духовных ценностей, нравственных установок и обычаев, связанных с выполнением учебно-боевых задач, организацией военной и других видов государственной службы и быта. Важнейшими воинскими традициями, оказывающими наибольшее воспитательное воздействие на личный состав, являются: верность военной присяге, боевому знамени и военно-морскому флагу, служение интересам народа, а не отдельным политическим партиям и их лидерам; самоотверженность и самопожертвование в бою ради достижения общей победы; массовый героизм и мужество в период, когда решается судьба независимости Отечества; воинская доблесть, умение стойко переносить трудности военной службы; демократизм взаимоотношений между военнослужащими и взаимное доверие; гуманное отношение к поверженному врагу, населению зарубежных стран и пленным.

Воспитание на традициях включает: активное изучение героического пути, боевых традиций отечественных прославленных полков и дивизий с акцентом на примерах воинской доблести и героизма воинов; участие ветеранов войны, участников боевых действий в Афганистане, «горячих точках» России в основных мероприятиях военно-патриотического воспитания; возрождение и обеспечение преемственности в создании и разработке образцов военной формы одежды, знаков воинской и иной символики и геральдики Вооруженных Сил РФ, других войск, воинских формирований и органов; насыщение воинских ритуалов чувством гордости за принадлежность к Вооруженным Силам РФ, другим войскам, своему виду, роду войск, соединению, части и т. д.

Все эти направления органически взаимосвязаны между собой, объединены в единый процесс практической деятельности. Реализация их предполагает большую и напряженную работу. Необходимо сделать все возможное для того, чтобы становление и развитие каждого воина как гражданина и патриота России обеспечивалось гармонично взаимодействующими в достижении данной цели условиями, факторами. Только в этом случае можно рассчитывать на успешное решение одной из наиболее важных проблем российского общества и его военной организации, значение которой в сложный и противоречивый период их развития трудно переоценить.

Формирование духовности, духовное и нравственное воспитание российских воинов является одной из приоритетных задач государственной политики и военного строительства. Это предполагает необходимость полноценного духовного обеспечения деятельности ВС РФ.

Таким образом, духовное обеспечение деятельности Вооруженных Сил России – это непрерывный системный процесс и определенный комплекс мероприятий, проводимых органами военного управления и должностными лицами во взаимодействии с государственными структурами и традиционными для России религиозными конфессиями по поддержанию высокого духовного – морально-нравственного, душевного, психологического – состояния военнослужащих, позволяющего им успешно решать служебные, боевые задачи в современных условиях в интересах военной безопасности государства и национальной безопасности в целом. Никогда врагам нашей Родины не удавалось и не удастся впредь добиться реализации своих планов в отношении порабощения России – ни в духовной, ни в материальной сферах; и победа в ведущейся против нашего народа и в настоящее время идеологической и информационной войне будет за нашим великим народом с его возрожденной духовностью.

Русским философом Иваном Александровичем Ильиным создана универсальная цельная теория, объединившая проблематику личности, общества, права, государства, патриотизма, Чести, Долга, Родины и воинского служения. В работах Ильина представлены глубокие размышления о предпосылках духовного обновления человека: вере, знании, любви, свободе, патриотизме, Родине, Чести, Долге и воинском служении. Важнейшая задача воспитания российских воинов состоит в том, чтобы определить и вернуть истинные духовные ориентиры и сделать их центром мировоззрения и миропонимания личности. Состояние духа народа, его армии, нравственное (духовное, душевное) здоровье, образованность, патриотизм и сплоченность (соборность) были и остаются важнейшими факторами жизнеспособности нации, страны, показателями развития военной организации государства.

Завершить изложение материала хочется строками уникального документа – Проекта Основного закона Российской Империи, подготовленного философом-правоведом Иваном Ильиным. Этот документ прекрасно иллюстрирует традиционные представления о духовности российского воинства: «Солдатом именуется всякий военнослужащий – от рядового до старшего генерала. Российский солдат есть звание высокое и почетное. Он представляет всероссийское народное единство, русскую государственную военную силу и честь. Армия есть кость от кости народа, кровь от крови его, дух от его духа. Служащий в Российской армии постоянно или временно осуществляет правоверное за Отечество стояние и приобщается к национальной славе. Воинское знамя есть священная хоругвь всего народа, а военный инвалид есть почетное лицо в государстве». Ильин был ярким русским патриотом, верным до смерти России, русскому народу и русской культуре. Он любовно обозревал, знал и ценил прошлое и твердо верил в светлое будущее. В работах Ильина представлены глубокие размышления о предпосылках духовного обновления человека: вере, знании, любви, свободе, патриотизме, Родине, Чести, Долге и воинском служении. Его труды – настольная книга воинов Государства Российского.

Юрий КАТАЕНКО

Слезы души

1

Тишина… Замерзшая, заснеженная, молчаливая, белая и величавая тишина! Сосны, ели и кедры, принявшие на свои ветви белый сверкающий пушистый снег, молча, недвижно держали свою драгоценность, боясь потерять эту ношу. Их стволы, стройные и величавые, покрытые инеем, проступившим мелкими ледяными иглами, словно выросшими из плоти стволов, ровные и могучие, похожие на ледяные колонны, спокойно держали свои нагруженные ветви, оберегая каждую снежинку. Все вокруг волнами покрывал пушистый снег, все вокруг молчало – тишина!.. И в этом белом царстве царил зимний, колючий, неповторимый, свежий и чистый запах зимней тайги. Природа, которая создала это чудо, несла в себе силу жизни, силу радости бытия и волшебную красоту тайги Западной Сибири. Сорокаградусный мороз безраздельно правил свою службу в этом загадочном уголке мира, развлекаясь многоцветным отражением света проглянувшего солнца от снежинок. Солнце низко зависло над горизонтом и, как огромный глаз, наблюдало за природой Земли.

И в этом кажущемся безграничным, замерзшем просторе пролегла просека, ровная, как полет стрелы, уходящая далеко вперед, где небо, просека и кажущиеся от мороза ледяными железнодорожные рельсы, проложенные в ней, сходятся в одну точку.

Тепловоз, напрягая свои лошадиные силы, тащил в эту далекую загадочную точку железнодорожный пассажирский состав, нарушая тишину скрипучими замерзшими сцепками и постукивавшими на стыках холодными колесами, катившимися по снегу на рельсах. Вагоны покрыты инеем, ледяные окна – с небольшими проталинами на стеклах. Шум состава больно ранил тишину природы. Тайга эхом стонала и изредка роняла со своих ветвей комочки снега, которые падали, как слезы, и там. внизу, ранили чистый, не тронутый ничьим прикосновением белый снежный покров.

Поезд отстукивал колесами 1993 год, прорывая время, вез пассажиров – спокойно сидящих, или лежащих, или спящих, или пьяных, старых и молодых – в прекрасное будущее, обещанное Ельциным. Текло – время бурных перемен, для одних – радостных, и для многих – печальных и обманутых надежд.

У окна вагона номер четыре сидел я и наблюдал в проталину на стекле, как безвозвратно проплывает мимо окна и моя жизнь. Вагон покачивался, поскрипывал и вез меня по маршруту, известному каждому сибиряку: Приобье – Свердловск (ныне Екатеринбург), ближайшая остановка ожидалась в Ивделе.

2

Тепло одетая проводница, протискиваясь сквозь проход плацкартного вагона, простуженным голосом сообщила:

– Товарищи пассажиры, – в смятении сделала паузу и продолжила, – господа и сэры или граждане пассажиры, не знаю теперь, как вас и величать, – выразительно махнула рукой, – через полчаса поезд прибывает на станцию Ивдель. Приготовиться к выходу.

Появились первые признаки поселения. В просеках тайги и вдоль полотна железной дороги видны были следы лыжников. Затем возникли автомобильные заснеженные дороги. И вот – первые деревянные одноэтажные и двухэтажные дома. Есть и пятиэтажные – каменные. Вдоль железной дороги – заброшенные строения и оборудование лесной промышленности, – в этих местах недавно кипела жизнь. Перестройка все изменила в соответствии со своим пониманием и подчинила все своей губительной силе.

Поезд стал резко замедлять ход. Появилась платформа, на которой стояло не больше двух десятков человек встречающих и отъезжающих. Наконец поезд вздрогнул, остановился, люди на платформе засуетились, заспешили к вагонам.

Я часто бывал в Ивделе и еще чаще был проездом. Хорошо знал вокзал и сам городок. В восьмидесятых годах двадцатого столетия этот вокзал был оживленным: функционировала лесная промышленность, открывались золотые прииски, работала компрессорная станция по перекачке сибирского газа в Европейскую часть СССР и далее в Европу. Сейчас работала только компрессорная станция и продолжалась жизнь в знаменитых зонах по перевоспитанию преступников. Сейчас это поселение затихло, как природа перед грозой. Вокзал опустел. На привокзальной площади – несколько легковых машин в ожидании приехавших и несколько скучающих такси, из выхлопных труб которых клубился густой пар. Групка женщин, молодых и пожилых, тепло одетых, похожих на матрешек, катила по перрону детские коляски, нагруженные водкой, хлебом, молочными продуктами, пакетами супов быстрого приготовления и прочей едой:

– Хлеб, молоко, картошка – пар клубами вырывался из их уст. – Покупайте, европейское качество гарантирую!

Это новый народившийся бизнес – малое предпринимательство: женщины, бывшие работники лесных хозяйств и золотых приисков, внявшие лозунгу Ельцина: «В одном месте купи дешевле, в другом месте продай дороже». Они в любую погоду, каждый день, каждую ночь выходят к поездам наторговать немного денег, а их мужья сидят в зале ожидания и ждут, когда уйдет поезд, чтобы помочь женам тащить коляски. Они, потерявшие работу, еще стесняются заниматься торговлей, скрытно помогают женам, а в свободное время слушают по ТВ президента и безнадежно надеются на лучшую жизнь, на новое «светлое будущее», которое должно наступить после реализации явлинско-шаталовской программы по экономическому развитию «Пятьсот дней». В будущем один известный певец пропоет: «…колбасу не кушаем. Самогону навернем, президента слушаем…», и эта фраза станет знаковой для того времени. В то время мало кто знал, что реформа обернется сокрушительной силой по разрушению самой мощной экономики мира. А сейчас все ждали, окрыленные непонятной независимостью, еще более непонятной справедливостью и неизвестно чьей свободой, по возможности выпившие и до хрипоты спорившие о демократии, о которой смутно помнили из общеобразовательного курса и ничего не читавшие о ней, но что это – все знали, спорили усердно, до хрипоты и рукоприкладства. Каждый был убежден, что его понимание демократии, свободы, справедливости и рынка является истиной! Все были убеждены в скором своем обогащении.

Напротив моего окна стояли четверо. Мужчина и женщина лет сорока и старик со старухой. Старик – высокий и худощавый, лицо изрезано глубокими морщинами. Руками, не защищенными рукавицами, он держал за руки полную старуху и внимательно смотрел ей в глаза, смотрел молча. Старуха улыбалась, держала его руки в своих руках и старалась согреть руки старика. Они стояли молча, встретившись глазами, – очевидно, глаза друг другу говорили больше, чем сказали бы их губы. Молодая пара то поглядывала на стариков, то друг на друга, то на часы, висевшие на здании вокзала. Сумка и небольшой чемодан, к которому был прислонен странный предмет – кольцо, обмотанное полосками разноцветной ткани, тоже стояли молча, мерзли и беззвучно говорили о небольшом своем богатстве. Наконец молодой мужчина что-то сказал, взял вещи, и все пошли вдоль вагона.

Через некоторое время в купе, в котором я ехал, в сопровождении молодого мужчины, молодой женщины и худощавого старика вошла полная старуха, которую я видел из окна. Старик суетился, помогая старухе сесть у окна, и непрерывно говорил:

– Все будет хорошо, все будет хорошо…

А она отвечала:

– Хорошо, Петенька, все хорошо… Доеду, не беспокойся.

Она продолжала улыбаться и повторяла одну и ту же фразу.

Вещи разместили на багажных полках. Только кольцо, обмотанное полосками ткани, старуха оставила рядом с собой:

– Спасибо, Петенька, спасибо.

– Мама, – обратился к ней молодой мужчина, – не беспокойся, все будет о\'кей. Тебя встретит Лиля. Мы будем тебе писать, звонить. Удачи тебе, мама, и не болей.

Молодая женщина почти безучастно наблюдала за происходящим. Раздался простуженный голос проводницы:

– Провожающие, покиньте вагон, поезд отправляется.

Провожающие заспешили к выходу, бросая старухе подбадривающие, ничего не означающие фразы. Она помахала рукой им вслед, улыбалась.

Вскоре я увидел провожающих у окна вагона, они что-то говорили, жестикулировали. Мороз обжигал людей, они переступали с ноги на ногу, поглядывали в сторону светофора. Наконец вагон дрогнул, и перрон поплыл куда-то вправо, старик, которого звали Петей, – как я догадался, он был мужем старухи, – пошел за вагоном, затем побежал. Поезд стал его обгонять, и старик скрылся из виду. Если бы я был на платформе, то видел бы, что он продолжал бежать, затем перешел на шаг, долго шел следом за поездом, который, ускоряя ход, удалялся от него, потом остановился, сгорбился, то ли от тоски, то ли от холода, но продолжал смотреть вслед уходящему поезду, и слезы текли из его старческих глаз.

Сын подошел к нему, взял под руку, постоял некоторое время, потом сказал:

– Папа, пойдем… Замерзнешь…

Перрон опустел, разъехались во все стороны и машины. А поезд продолжал движение среди заснеженной тайги, перемещая меня и мою попутчицу в пространстве в сторону юга, в сторону города Свердловска.

3

Старуха перестала смотреть в окно. Сняла теплую одежду, Взяла кольцо, прижала его к груди и устремила взгляд мимо меня, куда-то вдаль, в прошлое, а может, в будущее. Мерный стук колес отстукивал нам обоим время, превращая наше настоящее в наше прошлое.

– Далеко вам ехать? – поинтересовался я.

Старуха перевела взгляд на меня, взгляд ее становился осмысленным, и наконец она разжала губы:

– Я Гавриловна, теперь меня все так зовут.

Помолчала и ответила на мой вопрос.

– Еду в Нижний Тагил, к доченьке еду жить. Лилей ее зовут. Разлучили нас с Петенькой.

Замолчала. Губы ее задрожали. Прижала сильнее к груди свое загадочное кольцо, стала гладить его, как живое существо, и тихо сама себе шептала:

– Петенька, Петенька… Как оно теперь все будет… – С Петенькой я прожила всю жизнь. Всегда были вместе, – заговорила вновь Гавриловна. – Мы встретились в детском садике. Вместе пошли в школу, в первый класс.

Лицо Гавриловны от воспоминания детства просветлело, как лужайка, которую осветил луч солнца, прорвавшийся сквозь темные тучи. Неожиданно она улыбнулась, посмотрела на меня, задала вопрос:

– Я вам не докучаю? Некому мне слово сказать, а вы, видно, умеете слушать… Простите, если побеспокоила.

– Нисколько не мешаете мне. Даже интересно. И что? Вот так с самого детского сада не расставались? – вопросом закончил я свой ответ.

Гавриловна внимательно посмотрела на меня, спросила:

– А разве можно иначе?

И продолжила:

– В школе одноклассники дразнили нас женихом и невестой. Так и учились вместе, вместе получили аттестаты об окончании средней школы. Петенька пошел служить в армию, а я его ждала, помогала по дому отцу и матери. Наотрез отказалась ехать учиться, боялась, что Петенька вернется из армии, а меня нет. Я ему обещала, что буду его ждать. Дождалась и была безмерно счастлива.

Гавриловна ушла думой в себя, глаза то вспыхивали, то гасли, то смотрели на меня, словно спрашивали: «Понимаешь? Не надоело слушать?» Очевидно, у нее было сильное желание облегчить душу. Вздохнула, посмотрела на свое кольцо, погладила и снова заговорила:

– Свадьбу играли веселую и счастливую. Кроме Петеньки, я никого кругом не видела.

Задумалась вновь Гавриловна. Вагон покачивало, стучали колеса, поезд неуклонно мчался вперед. Я стал внимательнее рассматривать Гавриловну. В молодости она была красивая. Словно угадывая мои мысли, она сказала:

– Красивая я была в молодости. Гордилась и рада была этому. Но эти гордость и радость были для Пети, для него была моя красота. А Петя тоже был красив. Стали вместе работать в леспромхозе. В те времена никто не задумывался о рабочем месте. Не было выражения: «Найти работу». Все просто – иди и работай. Я даже предположить не могла, что мои дети будут искать работу и не найдут. Жили мы дружно. А как же иначе? Любили друг друга настоящей любовью. Она выше и чище той, что показывают сейчас по телевидению, Показывают не любовь, а срам. Под словом «любовь» стали понимать животную страсть да разврат.

Махнула рукой. Сделала паузу, продолжила:

– Мы такого срама не знали, прожили мы счастливо, а раз так, то это была и есть настоящая любовь. Если есть любовь, то зачем о ней мечтать, давать клятвы, искать ее, – она есть, она естественна, как воздух, как солнце, как лето.

Неожиданно она забеспокоилась, осмотрелась вокруг, как будто кого-то искала, успокоилась. Лицо покрыла печаль:

– Пришлось расстаться на старости лет. Кто знал, кто гадал. Беда, беда… Вот перед единственной разлукой в жизни Петя целую ночь не спал, делал эту сидушку для меня, – Гавриловна легонько погладила кольцо, словно гладила самого Петеньку, – говорит: «Это тебе сидушка для туалета. В вагоне холодно, грязно, это тебе поможет».

Глаза Гавриловны наполнились слезами и покатились по щекам. Она слезы не вытирала, словно их и не было. Вновь прижала сидушку плотнее к себе. Долго молчала, я ее не беспокоил. Я чувствовал неловкость, что стал свидетелем ее слез. Попытался ее успокоить:

– Не расстраивайтесь, Гавриловна, погостите удочери и вернетесь к мужу. Не плачьте.

– Я плачу? – спросила она меня.

Ладонью провела по лицу, посмотрела, увидела влагу слез на руке, удивилась:

– И… правда, плачу. Откуда они? Я перед разлукой все слезы выплакала.

Вытерла слезы. Надолго замолчала. Сидела спокойно, прикрыв глаза. Я решил, что она уже ничего не скажет, хотел прилечь, но Гавриловна заговорила:

– Слышала я в юности от стариков, что есть такие слезы, которых сам плачущий не замечает. Говорят, что это душа плачет. Плоть человека сама от себя устает, успокаивается, и уже нет ничего больнее того, что человек пережил, и потому не плачет человек. А душа чувствует боль, и слезы души текут из глаз сами по себе. Просто текут, и их человек не чувствует.

Еще раз Гавриловна вытерла слезы. Вздохнула глубоко, произнесла шепотом: «Прости, господи, нас, грешных».

Я спросил ее:

– Что же вас заставило поехать к дочери одной, без мужа?

– Беда заставила. Старость и болячки наши заставили. Злыдни заставили, проникшие к нам в дом. Состарились, болеем, а лекарства дорогие стали, очень дорогие. С продуктами трудно. Сын без работы, устроиться негде. Тяжело сыну, у него трое детей. Жене в глаза смотреть стыдно. Стесняется даже за стол садиться. Невестка одна работает на компрессорной станции. Денег дают мало, в магазине продукты получает по списку. Получается, что на одну зарплату семь человек. Пенсия у нас маленькая, даже на лекарства не хватает. Очень нам трудно. Вот и решили семейно, что Петенька останется у сына, а я поеду к доченьке. Вот нас судьба и разлучила. Вот я и еду. Как плохо получилось… ох, как плохо…

В купе появилась проводница, она держала четыре стакана в ажурных подстаканниках, чай в стаканах был крепкий. Спросила своим простуженным голосом:

– Будете?

В тон ей я ответил:

– Два.

Проводница поставила на столик два стакана чая.

– В вагоне прохладно, подтопили бы, – попросил я проводницу.

– Сама хотела бы подтопить, да топливо кончилось. Норму угля маленькую дают. Этих нормировщиков повозить бы в холодных вагонах по Северу, может, неразумные головы просветлели бы, как снег в Приобье. В Нижнем Тагиле дадут, затопим.

Пригласил Гавриловну к чаю. Она отказалась.

Я не спеша пил чай, надеясь согреться, и слушал рассказ Гавриловны. Были у нее и темные стороны жизни, и счастливые, и все связаны с Петенькой. Вся жизнь ее предстала предо мной. Счастливой была Гавриловна. Невзгоды, которые были в жизни у нее, – это лишь слепой дождь среди ясного неба. И самое горькое – это расставание с мужем, связанное с новыми демократическими реформами, которые пропаганда представляла как сказочное, в красивой упаковке, счастливое, богатое бытие, с яхтами, самолетами, замками и обильной едой. Мало кто задумывался, что богатств на всех не хватит и яхт тоже не хватит, а самое главное, что никто не даст эти богатства, и мало того, если захочешь взять – дадут по рукам, а настойчивым пустят пулю в лоб – контрольный выстрел богатства.

Вспомнил эпизоде красивой упаковкой. Николай Кошенко, не владеющий английским языком, сторонник западных и заморских товаров, купил паштет в красивой упаковке под названием «Вискас». С благоговением намазал на хлеб, ел, хвалил: «…для людей приготовлено, красиво упаковано, приятно в руки взять и приятно кушать…». А оказалось, что этот паштет – кошачий корм. Смеялись над Николаем, досаждая больному его самолюбию. А он огрызался: «…там, на Западе, кошкам готовят лучше, чем нам». Но корм для кошек больше не ел.

Гавриловна все рассказывала, облегчая душу, все сокрушалась о своем горе, о наступившей трудной жизни.

– …мне бы только остаться с Петенькой, мне много не надо, хлеба немного, да воды, да тепла… – говорила Гавриловна.

Я прочувствовал огромную ее боль, все равно что боль отвергнутой любви. Между Гавриловной и ее Петенькой пролегла глубокая пропасть, которая, возможно, никогда не соединит их вместе, и эту пропасть затапливает море слез. Боль ее души взметнулась, как проснувшийся вулкан. Боль разлуки рвала ее сердце, как хищник зубами рвет жертву, но кому до этого дело? Тишина кругом… Сколько боли и горя людского наделали «демократические» реформы! Сколько семей разрушено, людских гнезд! Прислушайтесь – и вы услышите плач людских душ! Для чего все это сделано, кому это нужно? Неужели для обогащения алчущих? Разлуку двух жизней, накрепко соединенных судьбой, не могут оправдать миллиардные богатства всех олигархов…

А боль разлуки из уст Гавриловны все лилась и лилась, говорила, спешила, словно боялась заплакать навзрыд. Подумалось: «Вы, жадные рыцари, зачем вам богатства? Что бы вы ни употребили, все равно из вас выйдут отходы – такие же, как и из самых бедных, отвергнутых, от выкинутых вами объедков, найденных ими в мусорных баках. Есть ли у вас другая любовь, кроме любви к деньгам, власти и разврату? Когда вы состаритесь, поймете, что вы – нищие с миллиардными состояниями на счетах в банках мира и белокаменными дворцами, а юные жены будут мечтать отравить вас. Богатейте, обворовывая себя и свою жизнь!»

Замерзшие колеса и сцепки вагонов заскрипели сильнее на крутом повороте. За окном плавно меняются зимние пейзажи один краше другого. С шумом промчался встречный поезд, поднимая облака снежинок.

– Извините, разболталась я… – сказала Гавриловна и больше уже не говорила.

Вновь ее взгляд устремился вдаль, и из глаз снова потекли слезы. Так она просидела до самого Нижнего Тагила, А где-то в городке Ивделе страдала другая душа – душа ее мужа с устремленным вдаль взглядом. Мне казалось, что эти два человека видят друг друга сквозь сибирские просторы и говорят друг с другом.

Я прилег, задумался и спросил себя: «Ты любил или любишь?..»

Поезд продолжал свой путь, приближаясь к железнодорожному вокзалу Нижнего Тагила. Там, в зале ожидания, прячась от холода в теплой шубке, ожидала поезда красивая женщина с прекрасными выразительными глазами. Ее имя было – Лиля.

4

– Пассажиры, туалет будет закрыт, санитарная зона, через полчаса будет Нижний Тагил, – проводница, протискиваясь через проход вагона, повторила фразу неоднократно.

Пассажиры оживились. Кто-то спешил в туалет. Кто-то нес сдавать постельные принадлежности. Доставали вещи с багажных полок. А некоторые, проснувшись от шума, переспрашивали: «Это будет Нижний Тагил?» В соседнем купе – возмущенный женский голос:

– Вставай! Ну, вставай…

Затем – тише, с горечью в голосе:

– Скотина, опять напился.

В ответ раздалось мужское ворчание, которое трудно было понять. Захныкал ребенок. Наконец мужчина членораздельно, но пьяным голосом проговорил:

– Не кантуй, змея дорогая… Причалили? Ну что, встану – дай глотнуть.

В другом купе одевали ребенка, он плакал и не хотел одеваться. В проходе вагона молодые и пожилые женщины и мужчины снимали с багажных полок пустые ящики, огромных размеров сумки из полосатой ткани, ручные тележки. Это зашевелился малый бизнес, который снабжал Север продуктами и промтоварами. Они, как пыль от ветра, разлетятся по Нижнему Тагилу в поисках товара, и затем – вновь на поезд, на Север. Там, на Севере, продадут товар в два-три раза дороже. Они бойкие, толкают друг друга, громко говорят, разговор только о том, где купить и где продать.

Стала собираться и Гавриловна. Я помог достать ее вещи с полки. Гавриловна оделась. Слезы перестали течь.

Женщина, как солдат перед атакой, приготовилась к выходу из вагона в заснеженный, морозный, неприветливый и чужой для нее Нижний Тагил. Она волновалась, озиралась по сторонам и никак не могла пристроить сидушку к своим немногочисленным вещам.

Поезд медленно катился вдоль перрона, пассажиры, выходящие в Нижнем Тагиле, столпились в тамбуре. Я помог Гавриловне вынести вещи и ждал остановки поезда. Наконец поезд последний раз дрогнул и остановился.

Трудно Гавриловне спускаться по ступенькам вагона, но тут подоспела молодая красивая женщина. Это была Лиля. С настороженной и скупой улыбкой она помогла матери сойти на перрон.

Встреча Гавриловны с дочерью внешне была радостной. Они обнялись и одновременно что-то друг другу говорили. Я мог разобрать только слова «мама» да «доченька». Гавриловна улыбалась. Подошел мужчина, обнял Гавриловну – это муж Лили. Затем он взял вещи, и все пошли к зданию вокзала. Гавриловна не рассталась с сидушкой, она висела на ее руке. Сделав несколько шагов, Гавриловна обернулась. Провела взглядом по вагонам поезда, в котором она приехала. Затем наши взгляды встретились. И в этот момент ее лицо с застывшей улыбкой, с печальными глазами выражало глубочайшую тоску. Она с поездом прощалась, как будто с живым, дорогим ей человеком. Поезд – единственное связующее звено с ее прошлой жизнью и с неизвестной жизнью будущей. Я многое успел прочесть в ее взгляде. Как она удерживала свою боль в душе! Не хотела переживаниями своими огорчить Лилю. Она ушла, оставив в моей памяти коротко рассказанную свою жизнь, и длинную свою боль души, и необычные слезы души. Я ей желал удачи и спокойной, умиротворенной жизни около своей дочери. Хотелось, чтобы ее отмеренное жизнью время оказалось счастливым, если только возможно счастье в одиночестве. Одиночество – это не то, когда ты один. Одиночество – когда кругом люди, а ты – как в пустыне. Дай бог, чтобы Лиля относилась к матери не по обязанности, а от души, от имени добра.

Гавриловна скрылась в пасти вокзальных дверей, которые беспрерывно то поглощали, то извергали пассажиров из внутренних помещений вокзала.

А жизнь продолжалась, суетились пассажиры – приехавшие и отъезжающие. Покрикивали носильщики, толкая впереди себя широкие тележки, нагруженные вещами. Таскали и грузили свой товар предприниматели, которых народ окрестил «челноками».

Я зашел в вагон, удобнее уселся, задумался: «Что будет со мной? И меня время сделает старым». Время! Неумолимое, жестокое и животворящее время, оно все старит, все убивает и все вновь возрождает! Время идет… Его не видно и не слышно, но оно с каждым тактом, с каждым движением стрелки часов отнимает жизнь по секундам, по минутам, часам, суткам и годам, и вот перед тобой твой век. Встречай! Что ты скажешь при встрече, человек?

Моя память глубоко спрятала встречу с Гавриловной. И я не знал, что по прошествии многих дней эта встреча всплывет в моей памяти…

5

Расставание с близкими людьми, расставание с городом, в котором много лет жил, с производством, на котором долго работал, для меня всегда процесс сложный. На севере я прожил 20 лет. Расставание с Югорском и друзьями открывало в душе тяжелые душевные раны. Новоиспеченным пенсионером я уезжал в город Ростов-на-Дону, покидал Сибирь навсегда.

В Сибири оставался мой сын с молодой женой Светой. Расставание с сыном тоже было непростым. По требованию Светланы, я именно так думал, молодая семья срочно попросила меня оставить их одних. Я оказался для них лишним. Фраза сына, смотревшего на меня упрямым взглядом: «Ты обещал уехать, когда мы приедем! Так ты уезжаешь? Или нам со Светиком искать квартиру? Мы хотим жить отдельно, без вас», – оставила неприятное чувство в душе. Тяжело было на сердце не столько от слов, сколько от взгляда – жесткого и колючего. Я задавал себе вопрос: «За что так?» Пути жизненные неисповедимы, но хотелось бы, чтобы на этом пути под ноги не попадали камни да ямы. Этот мой опыт отношений с детьми был первым и поэтому самым болезненным.

Вспомнил я и другой взгляд, который видел много лет до настоящих событий. Я провожал сына в армию. Около сборного пункта в городе Омске – именно из Омска он призывался в армию – собралось много призывников. Двор сборного пункта – большой, ворота – из кованого, с затейливым орнаментом железа – закрыты. Вход во двор – через проходную, представляющую собой небольшое одноэтажное строение. Я ожидал, когда вызовут сына и он начнет армейскую жизнь. Стояли молча, и так было все понятно, советы в этот момент были неуместны. В душе была тревога. В этот период началась информационная кампания о неуставных отношениях в армии. Комитеты солдатских матерей по телевидению пугали событиями в армии и результатами этих событий. И судьба сына меня тревожила, а жена орошала землю слезами. Пропаганда почти всех убедила, что неизбежно случится непоправимая беда. Армия стала проклятым, ненавистным местом для родителей, любящих своих сыновей. Сын тоже беспокоился, но панике подвержен не был.

Вышел из проходной офицер и зачитал список призывников. Среди них был и мой сын. Сердце тревожно сжалось. Мы обнялись:

– До скорого свидания, папа, – сказал сын и пошел к проходной.

И слова «до скорого свидания» он подобрал нужные, не сказал «прощай», его фраза не так больно отозвалась в моей душе.

В двери проходной сын оглянулся. Наши взгляды встретились. Взгляд, который я увидел, не просто запомнился – он высекся в моем сердце, как наскальная надпись, глубоко и надолго. Взгляд его выражал тревогу, сожаление разлуки и просьбу простить, что не по своей воле надолго уезжает, и еще что-то, что написать сложно, понять трудно, но это что-то было близко моей душе и моим чувствам. Короткий взгляд – и вот уже сын по другую сторону, затем я его видел во дворе, наблюдал сквозь решетку ворот.

Вот и новая разлука. Я уходил с вещами на вокзал. Невестка спокойно наблюдала, а сын сидел за вычислительной машиной и развлекался игрой, в которой кукла все время повторяла: «Пойдем-пойдем…». И ей кто-то отвечал: «Пойдем-пойдем». Я открыл двери, обернулся и проговорил\'

– До скорого свидания.

– Прощай, – не отрываясь от своего занятия, ответил сын.

В Свердловске, простите, в Екатеринбурге все по-старому, все знакомо. И помпезный памятник посреди привокзальной площади, и огромная гостиница, и здание мельницы с фальшивыми окнами, и суета… В музеях я был несколько раз и на память помню древние молоты, паровые машины, паровоз Ползуновых и первый велосипед. До посадки мне ждать долго. Я расхаживал по площади, невеселые мысли одолевали меня. Довести себя до стресса легко. Мысли нарастали как ком снега, накручивали события последних дней пребывания в Сибири, а воспоминания прошлого добавляли смуту в душе. Я ходил, ничего не замечая, кроме своих невеселых мыслей. Не сразу я понял, что кто-то ко мне обратился, и только когда меня взяли за руку, я перешел из мира чувственного в объективный.

Меня остановили два милиционера – молодой лейтенант и среднего возраста капитан.

– Предъявите ваши документы, – потребовали они.

Я подал им свой паспорт и билеты до Ростова. Они внимательно стали их рассматривать. Лейтенант спросил:

– Кто вас обидел? Помощь наша нужна?

– Никто не обидел. Помощь не нужна, – ответствовал я.

Капитан, возвращая мне документы, задал неожиданный вопрос:

– Почему тогда вы плачете?

Я провел ладонью по своей щеке, посмотрел… Да, действительно, глаза и щеки были мокрыми от слез.

– Все в порядке, соринка в глаз попала, – ответил я заботливым стражам порядка.

Они ушли. А я вспомнил Гавриловну с ее удивительным подарком – сидушкой – и слезы, истекающие из души.

После этого случая я пытался контролировать такие слезы, но бесполезно, и появлялись они неожиданно и незаметно. Наверное, душа переполнилась болью.

Стал присматриваться к прохожим, стал замечать, что действительно есть слезы души. Я видел нередко, когда люди идут, сидят на лавочках, лица их спокойны, задумчивы, а по щекам текут слезы, как в поезде у Гавриловны, и люди их не чувствуют и не вытирают.

Однажды я спросил себя: «У птиц, когда их птенцы покидают свои родные гнезда, или у волков, когда волчата, огрызаясь, покидают родительскую нору, текут слезы?»

Инесса ЗАХАРОВА

«Бывают дни, когда я о тебе не помню…»

«Где-то, знаю я, светятся окна…»

«Мне снится дом…»

«Ты говоришь: „Ну что ж, начнем сначала…“»

«Забываю тебя. Снова дождь моросит…»

«Я думала, что без тебя не буду жить…»

«Пусть остается все как есть…»

«Хрупкая, нежная…»

«Быть твоею. До конца…»

Отпусти меня

После тебя

«Я голос слышала его…»

«Я хочу быть твоею…»

Мечта

«Есть ты. Есть я…»

«Еще один шаг. Это много и мало…»

«Глаза в глаза. И радость, и отвага…»

«Оставь свой адрес. Так, на всякий случай…»

«Я так хочу твоей любви…»

Инна ЗАХАРОВА

Короткое замыкание

В 45 лет со мной случилась любовь. Это когда все вокруг звенит, словно натянутая стрела, и разбрасывает повсюду солнечные зайчики. Это звенящее и солнечное зажило во мне своей собственной жизнью, не переставая удивлять и радовать.

Где-то я читала, что любовь – это как прыжок с высоты. Так вот, прыгать мне было весело, азартно и сладко. Каждое утро лучилось чудесной улыбкой, дни сплетались в причудливое кружево с затейливым орнаментом, а вечера и ночи помнили только его глаза, руки и губы.

Калейдоскоп чувств был безграничен, но все компоненты мозаичных стеклышек складывались лишь в светлые и яркие узоры. Они радовали глаз и грели душу.

Любовь в 45 – это как короткое замыкание. Ты вроде бы все элементы на этом участке цепи знаешь, можно сказать, не раз щупал собственными руками, проверяя пригодность, а тут – бац! Вспышка и сразу же темнота! Откуда?! Почему?! И главное, зачем?!

Ведь все было так славненько – ровно, спокойно. Ну и что, что без души?! Душа – она себя бережет, прикрылась этаким тверденьким панцирьком, затаилась под ним, хорошо ей там, уютно, без всяких там эмоциональных всплесков.

И сердце стучит так ровнехонько, тук-тук, тук-тук. Без максимумов и минимумов. Амплитуда совсем ма-а-а-ленькая.

И вот! Любовь! Расправила плечи и поглядывает, не растут ли крылышки за спиной? А, точно, готовы уже были вырасти, ей-богу! И женственность как-то сразу проклюнулась, похорошела, разрумянилась. И походка стала уверенней, тверже. Ноги как-то сами по дорожке, как по подиуму. Легко так, красиво, завлекающее. А глаза?! Глаза и вовсе прелесть! Лучики в них так и снуют, беснуются, озорничают. Так и кричат: загляните в нас, попробуйте угадать нашу тайну. Да только не тут-то было. Тайна – она на то и тайна, что от всех скрыта. Вот и здорово! Тайна эта только моя, пусть и живет во мне, счастливая, вздорная и никому не доступная. Поживет-поживет – и сойдет на нет, потому как скучно людям без пересудов да молвы бездумной, так и норовят вывести всех и вся на чистую воду. Да и шут с ними!

А пока глаза светятся, сердечко колотится, ножки уверенно ступают, мы еще за свою тайну – любовь эту нежданную, но сладкую – повоюем. И квалификацию женскую точно не потеряем. И аромат женщины точно не увянет, не спрячется за вязко-горьким амбре сегодняшнего дня, а пробьется, просочится, защекочет в ноздрях моего любимого.

Ну же! Чего же ты ждешь?! Я здесь, рядом! И ничего не изменилось во мне с того дня, как зазвенел, словно натянутая струна, воздух вокруг нас и рассыпался солнечный свет озорными зайчиками по стеклам домов и по нашим лицам.

И ничего, что любовь в 45 – это короткое замыкание: сначала вспышка, а потом темнота. Как-нибудь постараться бы оттянуть эту временную черточку между словами «вспышка – темнота» и насладиться по полной, и не дать душе зарыться в свой безопасный панцирь, чтоб больше никогда и ни в кого! И верить, просто верить, что любовь в 45 – это все-таки праздник, а не банальное короткое замыкание.

Елена ЛОНШАКОВА

Внуку

Размышления женщины вдень независимости

Ода роману

Марфа

В предгорьях Урала простилается бескрайняя тайга. Зимой она окутана белыми пушистыми снегами. Тишина кругом. Лишь изредка вздрогнет замерзшая ветка от вспорхнувшей таежной птицы да ярко-рыжая лиса пробежит легким шагом в надежде разглядеть в снежном просторе петляющего зайца.

Весной природа оживает, просыпается, набирается буйным цветом, А уж летом и осенью рождается настоящая земная красота! Глядишь – залюбуешься! Главное – не заблудиться в этих бескрайних просторах, не отойти далеко от таежной деревни. Заплутаешь – беда!

Но тот, кто родился здесь, вдохнул воздух тайги с первым криком, – тот Свой! С каждой таежной тропинкой, птицей, зверем – на «ты». Таким и был мой прадед – Евдоким Ефимович. Суровый, таежный мужик. Крепко стоял на ногах. Мог и медведя завалить. Не гляди, что хозяин тайги! Человек – хозяин, ежели голова на месте. И в быту был суров. Такие времена. Что девки, что парни против отца ни слова. Да и прабабушка Таисья мужа побаивалась. Лучше лишний раз смолчать. Не буди лихо, пока тихо. А детей любила нежной материнской любовью, жалела, но мужу перечить не осмеливалась. Может, поэтому никогда битой не была, хотя в других избах мужики баб крепко поколачивали. Прадед хоть и был суров, но рук не распускал – повода не было. Так и жили до поры до времени. Растили детей. Их в семье были шестеро – четыре парня да две девочки.

Отец все больше парней натаскивал, к взрослой жизни готовил, а мать – при девочках, к хозяйству домашнему ближе. Все надо успеть. В то время девичий век короток был. Двадцать – уже перестарок.

Старшей из дочерей была обожаемая мной бабушка – Марфа Евдокимовна. Шел ей в ту пору шестнадцатый год – первая помощница у матери. Девка на выданье…

Сама она об этом еще не задумывалась, какая из нее жена? Не вызрела. Днем по хозяйству занята, вечером коров со стада забрать.

Но природа возьмет свое, куда ни кинь. Бежит к стаду, а глазами ловит взгляд молодого подпаска – нежный, любопытный. Слепой увидит, что горит парень, лицо пылает от незнакомого еще, такого сладкого чувства любви. Да и девчонка всю ночь крутится – нет сна. Сердце стучит в груди гулким молоточком, кажется, весь дом слышит его глухие удары. Прислушалась… Тишина… Только нет-нет – да и грудной материнский вздох. Мать не обманешь. Хоть и не вызывала дочь на тайный разговор (детей держали в строгости), но видела, что мается девка – то к окну, то к зеркалу… Таисья на откровениях не настаивала. Придет время – сама раскроется. Кому, как не матери, душу распахнуть.

Страда на дворе. Об этом ли думать. У мужиков косы в руках как влитые. Трава только охает да укладывается в равные валы. Теперь бы вёдро, хоть с недельку, да легкий ветерок, а там и бабы в подмогу. Сгребут сухое сено, уложат в крепкие зароды. Перезимует скот.

Выходных не было. В свободные дни Евдоким с сыновьями подрядился лес в тайге заготовить на избу приезжему горожанину. Тот был мужик еще не старый, а физический труд противопоказан – легкие слабые. По этой причине пришлось из города уехать. Таежный воздух – он как панацея. Дыши – не надышишься! И бодрит, и лечит. Звали пришлого Иван Григорьевич – умный, образованный, жаль – здоровьем слаб. В городе хороший пост занимал и в деревне не последний человек. Привез он с собой жену – женщину крупную, властную, и сына двадцати четырех лет, еще при родителях – не женатый. Парень неплохой, но щуплый на вид, неказистый. Девчонки на таких не заглядываются.

Бригада мужиков работала хватко, руки знали свое дело. И к уборочной срубленная изба радовала свежей древесиной, пахнущей вязкой тяг/чей смолой.

Наступившие сентябрьские вечера обдувают свежим ветерком, но не холодят. Уборочная – время жаркое! Спина на рубахе мужика колом стоит от соляного пота: «Как потопаешь, так и полопаешь».

Убрали урожай, заполнили амбары – гора с плеч! Вот и передых. Вечера ранние, темные. Все по избам. Каждый за своим занятием. Вечерний гость в доме – редкий случай. На улице хоть глаз выколи. Чего шарахаться? Об электрических фонарях в деревнях не слыхивали. Керосиновой лампой обходились.

В один из таких вечеров Евдоким занялся чинкой валенок на зиму. Шило и дратва поочередно мелькали в его ловких руках. В дверь громко постучали. Собака заскулила – не залаяла, значит – свой!

– Можно? – на пороге стоял сосед.

– Заходи, коль пришел.

Иван Григорьевич снял ватную фуфайку, повесил на гвоздь. Достал из кармана поллитровку. Евдоким оживился: не выбирай дом – выбирай соседа. Евдокиму в этом вопросе повезло. Человек хороший. Как не составить ему компанию, да и вечер пролетит – не заметишь.

– Марфа, принеси что-нибудь на стол, – крикнул он дочери. Марфа проворно выскочила в сени и быстро вернулась, держа в руках каравай черного хлеба да чашку с хрусткими бочковыми огурцами.

– Чего-нибудь еще, тятя?

– Нет, ступай к матери.

Сели, завели нехитрый разговор. У деревенских одна забота – какой хлеб уродился да хватит ли сена до новой травы.

Неожиданно Иван Григорьевич сменил тему.

– Дочка у тебя славная, Евдоким, – шепнул сосед. – Готовая невеста.

Евдоким с интересом посмотрел на проходившую мимо Марфу, будто увидел ее первый раз за долгое время. Деревенские девчата вниманием отца не обласканы, все больше к матери жмутся. «Да, налилась девка, – заметил про себя отец. – Весной еще пигалицей бегала, а к осени налилась». Мать кофточку только к пасхе справила, а в грудях уже узка. Да и удивительного тут мало. Летом какую травинку с грядки не сорви – все витамин, да и молока вдоволь. Луга нынче сочные, вечером коровы еле вымя домой тащат.

Думы Евдокима прервал вопрос соседа. Видно, задушевная беседа да опустошенная поллитровка придали ему храбрости.

– Евдоким, а как посмотришь, коль сватов в твой дом зашлю? Парень у меня не избалованный, работящий. Двадцать четыре года, а жену в дом не привел. Не нашел еще. А зачем за три моря ходить? От добра добра не ищут.

Евдоким ответил не сразу, задумался. Вроде рановато, но и пересидеть для девки – тоже беда. Женихов в деревне не густо. Вернула память на много лет назад, как привел в дом молодую жену. Той еще и шестнадцати не было. А Марфе уже два месяца миновало как семнадцатый пошел. Может, и прав сосед – пришло время.

Поговорили – порешили. Желания молодых никто не спрашивал – все в родительской власти.

Проводив соседа, Евдоким тяжелым шагом направился в женскую половину избы. Марфа с матерью укладывались на ночь. Младшей дочки не было, уже три дня как она домовничала у бабки, ту нечаянная хворь свалила. Братья богатырским сном спали на широких полатях.

– Кто нужен – тот и здесь! Завтра жди сватов, Марфа. А ты, мать, приготовь, что положено для такого случая.

Таисья обезумевшими глазами смотрела на мужа. Растревоженный материнский инстинкт защитницы, дремавший где-то глубоко внутри, пронзительным криком вырвался наружу.

– В своем ли ты уме, отец? Она же дите еще! Не отдам. Что хошь со мной делай, – и, оттолкнув Евдокима, заслонила дочь. Как будто сейчас, уже в эту минуту ее вырвут из-под надежного материнского крыла.

Евдоким не ожидал такого отпора. И в первый раз за их долгую жизнь вздрогнуло тело Таисьи от тяжелой мужниной руки. Бил не кулаком – по натруженной женской спине бойко заскакали кожаные вожжи, снятые со стены и крепко сжатые в мозолистой ладони. Марфа замерла от отцовского гнева. Даже не заметила, как упругая кожа обожгла сквозь толстую холщовую юбку.

Отец «учил» молча, нашел в себе силы остановить руку, не нанеся очередного удара. Потом сказал – как отрезал:

– Тебе, девка, что отец велит – то закон! А ты, мать, не потачь.

Повесил вожжи на стену и вышел, незлобно прикрыв тяжелую дверь. Сердце его заныло. За что бабу бил? Баба – дура! Но пойти поперек воли позволить не мог. В доме один хозяин.

Всю ночь Марфа не сомкнула глаз, боялась наступления утра. За деревянной заборкой тяжело вздыхала мать, не знала, как остудить горевшую огнем спину. Отец так и не вернулся в дом, остался на ночь в прирубе.

Так хотелось выйти замуж по любви. Чтоб глаза в глаза, душа в душу. Сердце Марфы прикипело к красивому подпаску. Убегом убежать? Мать жалко. Да и куда бежать? О сватовстве милый друг еще не заикался. Молод больно. Так… переглядки одни.

Под утро чуть задремала тревожным, прерывистым сном. Проснулась от монотонного стука топоров. Отец с братьями кололи на дворе дрова и складывали в аккуратную поленницу. Сибирская зима длинная, студеная. Работа спорилась. Братья – как один отточенные крестьянским трудом, погодки, а выглядят точно четверня.

В двенадцать стали накрывать стол к обеду. Марфа свое дело знала. Накормить мужиков – первое требование.

О сватовстве старалась не думать. Мало ли какой разговор по пьяной лавочке.

– Гостей в дом пускаете? – Марфа узнала голос соседа. Опрометью бросилась в другую половину избы. Вскоре вошла мать – в глазах невыплаканные слезы.

Что было дальше, Марфа припоминает с трудом.

Постоянно ловила взгляд матери, искала защиту. Но мать на «отлично» усвоила вчерашний урок. «В доме один хозяин».

Через две недели отгуляли нехитрую деревенскую свадьбу. Погрузили на сани тяжелый кованый сундук с приданым. Мать заботливо собирала его с той поры, как только в семье народилась девочка.

Так у Марфы появился муж, а вместе с ним – свекор и свекровь. А правильнее – свекор и свекровь, а вместе с ними муж. Потому что слово родителей в доме закон – хоть для сына, хоть для невестки, все едино.

Звали мужа Григорием. Конечно, трепетного чувства любви молодая жена к супругу не питала, но и неприязни тоже не было. В чем его вина? Человек он был хоть лицом и статью не завидный, зато мягкий, незлобный. Если вспоминала о нем Марфа, то: «Плохого слова никогда не сказывал и напрасно не обижал».

К дому мужа привыкала с трудом, очень тянуло к матери (тяжело рвалась пуповинная связь). Старалась быть незаметной, глаза без дела не мозолила. Но свекровь со свекром косо на невестку не глядели, и Марфа помаленьку осмелела, перестала остерегаться.

Все шло своим чередом. Отпраздновали Рождество, за ним Крещение. В дни Великого поста Марфа почувствовала недомогание. Вроде тяжелой пищи на столе нет, а с утра тошнота. Пожаловалась мужу. Тот к матери: «Чем помочь?» Свекровь сразу смекнула – помощь тут не требуется. Отяжелела девка. В конце сентября позвали в дом повитуху. Та знала свое дело. Почитай, вся деревенская ребятня через ее руки прошла. Роды были скорыми, нетяжелыми и разрешились появлением первенца – Семушки.

Семен рос пареньком спокойным, толковым. Характером скорее в отца, а лицом – весь в мать. С мужем тоже все ладно. В меру ласков, в меру требователен. На руках не носил, в любви не клялся – не принято было.

Но в глаза мужу посмотрит – все поймет: никто, кроме нее, не нужен. И оттаяла Марфа под мужниным взглядом. Стерпелось – слюбилось. Жить бы да жить. Да объявили всеобщую мобилизацию. Время тяжелое – война. Долгие проводы – лишние слезы. Собрала мужу нехитрый солдатский сидор. Зашлась в слезах свекровь, угрюмо стоял свекор, только желваки гуляли по осунувшимся небритым щекам. В последнее время он сильно сдал. То ли старая болезнь подкосила, то ли недоедание. Не больно сытно жили – война. Главой в доме осталась свекровь. На свекра нет надежды, угасал с каждым днем. Зиму перезимовал, а весной ушел вместе с растаявшим снегом.

Две бабы в доме – не густо. С Семена какой спрос? Как в деревне без мужика? Каждый день ходила Марфа на дорогу мужа встречать. Давила неизвестность. Почитай, год как последняя весточка была.

Ждала и дождалась…

Пришел Григорий с войны глубоким инвалидом. Полгода валялся по больничным койкам после тяжелого ранения. На поправку так и не пошел. Медицина была слабая – не сегодняшние времена. Списали подчистую. Еле до дому добрался. Но Марфа и этому рада. Живой – и ладно. С божьей помощью оправится.

Но и бог не помог. Почти пять месяцев с кровати не поднимался. Вернулась как-то с вечерней дойки, зашла в комнату мужа обиходить, а его бог прибрал. Отмаялся. Стояла у кровати холодного мужа. Думы бежали, обгоняя друг друга. Одна страшнее другой.

В наши времена ее сверстницы только размышляют о замужестве, а она уже вдова с семилетним сыном на руках.

С похорон зашел отец:

– Возвращайся, дочка, в родительский дом. Места всем хватит.

Посмотрела на отца – голова сплошь седая. Не обошла война и его избу. Двух сыновей забрала. Хоть здоровенные были детины, да желторотики еще. Даже смену себе не успели оставить. Только корни в землю пустили, твердо на ноги встали, а ростков не дали. Война подкосила.

Да слыханное ли это дело? Отец на сына, брат на брата – страшнее бойни нет.

Об этом ни писать, ни читать не хочется. А куда денешься? Из песни слов не выбросишь.

Может быть, Марфа и надумала бы вернуться к родителям, да свекровь в двери стеной встала:

– Единственная кровиночка – Семка. Изба новая, места хоть отбавляй. Живите, мне много не надо. Чем могу – помогу, ничем не обижу.

– Успокойтесь, мамонька. Куда мы от вас?

По щеке свекрови скатилась благодарная слеза.

Таежные деревни большими не бывают Двадцать, тридцать дворов – норма. Избы жмутся друг к другу, словно боятся нарушить бескрайний лесной простор. Достаток у всех примерно одинаков. Откуда богатству взяться?

Но встречаются семьи и позажиточнее. Там и крыша повыше, и заимка в тайге имеется. Коль сильных рабочих рук в доме много, то и приход лучше.

У Павла Порошина таких рук хватало. Сам мужик дюжий, да три сына под стать. Овдовел он рано. Парней сам на ноги ставил. Жена была женщина хрупкая, вроде и не деревенская совсем. Но трех мужиков на свет произвела, а вот девкой не разродилась. Два дня мучилась – все напрасно. Не зная заботы матери, к самостоятельности рано привыкаешь. Поэтому двое старших долго холостыми не ходили. Такие женихи нарасхват. Один за другим привели в дом жен. За детьми тоже дело не стало. Младший из братьев, Сергей, был призван на службу. Вернулся – в доме втрое прибыло. Каждый своей семьей. Отец все больше на заимке.

Погулял Сергей недельку, с девками побаловался. Девчонки деревенские скромные, стыдливые. С ними пошутишь – щеки загорятся рябиновым цветом. Невест хватает, хоть сегодня сватов засылай. Но ни одна на сердце не легла. Торопиться некуда. Парень не девка – срок не выйдет. Делу время – потехе час. С утра собрался на заимку к отцу, звал березовые веники ломать.

Парная – великое дело, И усталость дневную снимет, и здоровья придаст. От колодца отошла молодая женщина. Полны ведра воды. «К удаче!» – промелькнуло в голове Сергея. Поравнялись.

– Марфа, ты?

Женщина посмотрела недоуменно. Но потом узнала. Она помнила его еще подростком, но интереса никогда не проявляла. Четырьмя годами моложе был. Какой интерес?

– Здравствуешь, Марфа!

– Здравствуешь, Сергей.

– Как живешь, Марфа? Бабы сказывали, вдовствуешь?

– Вдовствую, да я ли одна.

Сергей не знал, как затянуть разговор. Но Марфа быстро распрощалась. О чем с холостым парнем разговаривать! По деревне слухи как эхо пролетят. Кругом глаза да глазки. Худая слава прилипнет – не отмоешься.

Встретились – разошлись. У Марфы и дум никаких, а парень покой потерял. Ночевать на заимке не остался, в деревню ушел. В деревне утро раннее. Чуть петухи – уже вставать. Пойло скоту готовить.

Марфа тихонько поднялась, вышла из избы. Свекровь с Семкой еще спали. Пять утра – самый сладкий сон.

– Господи! – обомлела Марфа. У калитки стоял Сергей. – Случилось чего?

– Случилось. Я сватать тебя пришел.

– Да что ты? Мало что ли девок необласканных. К ним иди. Я вдова с довеском да свекровью.

– Пустое говоришь, позже зайду, как маменька твоя встанет.

Чего-чего, но не могла подумать Марфа, что свекровь примет сторону Сергея.

– Что тебе, век вековухой вековать? Все жилы себе сорвала, Дом без мужика пустой, да и Семке отец нужен. Хороший Сергей парень, иди за него, обо мне не думай. Григория не поднять. Приму как сына.

Вскоре обвенчались в деревенской церквушке. Собрал Сергей нехитрые пожитки и вошел в мамонькин дом хозяином. (Это был горячо любимый мною дед – Сергей Павлович Порошин.)

В избе с приходом мужика вроде и теплее, и светлее стало. Да и Семка к Сергею будто прилепленный. Как пацану без отца? Отдельный разговор, уж мужицкой работе учиться пора – в сентябре десять годков.

Скоро и свои дети пошли. Раньше семьи не планировали. Сейчас целые институты над этой проблемой работают. А тогда что? Сколько бог давал, столько и рожали. Марфу бог щедростью своей не обошел. Что ни год – то голова. Да не у ней одной. В каждой избе детей как гороху.

Но не беда. Управлялись. Да и мамонька – большое дело. Свекровь внуков любила. Не различала, кто свой, кто чужой. Ну, не без тумаков, конечно, – то свято. Бывало, Семушке еще и больше доставалось – как старшему.

Все бы ничего. Хозяйство вроде неплохое, но настали тридцатые годы. Корову свели в колхоз, большая часть урожая – за налоги. Политика такая. Город кормить надо. И пошел по деревням голод повальный.

Как говорят? Дал бог рот, даст и пищу. Рожать-то рожали. А вот пищей бог не баловал. Мерли дети как мухи. И Марфина семья перед этим горем не устояла. Бывало, уйдет ранним утром в поле, вечером возвращается: «Мамонька, с ребенком-то что?» – «Остыл», – смахнет слезу свекровь. Даже имени дать не успели. Ночь погоревали, к обеду снесли на погост. Ни суда, ни следствия.

К началу Великой Отечественной только четверо и осталось от большой семьи – не густо. Кто от голода, кто от болезней. Не стало и мамоньки. Старший – Семен, военное училище окончил, в Прибалтике службу нес. Второй – Михаил, двадцати двух лет, в городе на учебе. Две девчонки-подростка при родителях.

1941-й – война. Сергея на фронт не взяли. Он в то время на железной дороге работал. Бронь была.

Что говорить? В войну всем несладко.

«Все для фронта, все для Победы».

Сутками работали, держались скопом. Так легче.

Но выдюжили! Победили! Какими потерями? Это другой разговор. Редко в какую избу похоронку не принесли. Марфе с Сергеем похоронки не было. Извещение почтальонша принесла, что пропал Семен без вести на Курской дуге. Всю жизнь в надежде жила. Напрасно. А Михаил, слава богу, живой возвратился.

После войны жизнь, хоть не сразу, начала налаживаться. Сыну Михаилу новую избу срубили. Девки пока при родителях. Сергей стал в город на работу ездить. В завод устроился – кузнецом. Оплата там больше – не деревня. Марфа все по хозяйству. Уже и за пятьдесят перевалило, а вспомнить хорошего мало. Горе одно. Одних детей сколько потеряла. Теперь уж не рожать. На угасание, похоже, пошла. Решила с мужем поделиться.

– Отец! Я уж, видать, отмылась. Третий месяц чистая хожу.

Сергей не разделил тревожного состояния жены. С природой не поспоришь. Ну и Марфа думать забыла. Только через два месяца перекатился в животе живой комочек. «Не может быть!» В жар бросило.

Назавтра – опять. Уже не сомневалась – понесла. Не знала, как сказать мужу. Но шила в мешке не утаишь.

Сергей прижал жену к груди:

– Да что ты, мать, радоваться надо! Не старики еще, вырастим.

Время – как ветер. Летит – не замечаешь. Проводила мужа в ночную смену. Сама на кухне управлялась. Вдруг почувствовала уже давно забытую тягучую боль. Неужели началось?! Надо печь успеть протопить. Всех своих детей Марфа рожала на печи. Это сейчас – в платных оборудованных палатах. Раньше – не так. Боль усиливалась. В горенке спали дочери. Будить их не стала, чтоб не напугать. Полезла на печь. Родила – не пикнула. Перевязала пуповину суровой ниткой, отерла ребенка полотенцем, завернула в тулуп, предусмотрительно оставленный на полатях. И только тогда почувствовала – обессилела. Не заметила, как утро пришло. В дверь постучал вернувшийся со смены Сергей. Марфа всегда сама встречала мужа, а тут сил не хватило.

– Валька! – крикнула старшей дочери, спавшей в горенке. – Валька! Поди отцу отопри.

Заспанная Валька пошла к двери.

– Мама! Кошки где-то пищат, слышишь?

– Не кошки это. Бог маленького дал.

Валька мигом подбежала к матери.

– Девку или парня?

– Сыночка, иди отцу-то открой.

Валька вспомнила, куда шла.

Увидев в двери дочь, отец сразу догадался:

– Че мать-то, родила никак?

– Родила.

– Ну, слава богу!

Так у Марфы и Сергея на шестом десятке появился «заскребыш». Сына назвали Александром, а звали все ласково Шуриком. Как отец сказал, так и было – успели, вырастили.

Но старость встречали одни. Упорхнули дети из родительского гнезда – в город подались. Только младшая Тамара в деревне осталась, телефонисткой на почте работала. Жила отдельно, своим домом. Но обижаться нечего – прибегала к родителям почти каждый день.

Сергей с Марфой хотя в серьезный возраст вошли, но на здоровье не жаловались. Сил на все хватало. Сергей к старости пчелами увлекся. Развел в огороде небольшую пасеку на шесть ульев. Не для выгоды, для занятия. Когда мед качал, вся ребятня с округи собиралась. Своих внуков тоже хватало. Летом все в деревне, к морю ездить моды не было, да и денег тоже. Нальет Сергей большую чашку свежего душистого меда – налетай! Кому в сотах, кому разливной. Не жалко, только в радость.

Но один год случилась неприятность – пчеломатка пропала. Травы налились, липы цветут, а от пчел толку нет. Поспрашивал у местных пасечников – «нету», Подсказали, чтоб за реку в совхоз съездил. Поехал. В совхозе и встретили хорошо, и в просьбе не отказали. Но из-за реки только пчеломатка и приехала. А деда наутро привезли на пароме в грубо струганном сосновом гробу. Сел на том берегу отдохнуть, оказалось, навеки.

Марфа как застыла. Только слезы градом. Народ собрался. Кто ревет, кто организационные вопросы решает. Поминки, машина – все надо продумать. Марфа будто очнулась: «Никакой машины не надо. Только на лошадке, как в старину». Никто спорить не стал.

Назавтра привели к дому лошадь, запряженную в телегу. Накидали сухой соломы, сверху положили деда. Бабушка рядом с гробом села. Остальные следом пошли. Шла я за этой траурной телегой семилетней девчонкой и не понимала всей боли утраты. Больше переживала, что мама сильно плачет. А дедушки все умирают, Что с семилетки взять?

О покойниках – или хорошо, или никак. Но о деде и плохого сказать нечего. Один недостаток – горяч больно был. Кипяток! Но и отходил быстро. А уж если закипит – держись! Любил сдобрить ругань крутым матерком. Марфа на рожон не лезла, только внучат немного стыдилась. «Чего ты матькаешся-то, Сергей, угомонись». А он и того хлеще. Уйдет Марфа от греха подальше, рассердится. Он уж и думать забыл, а она дня два молчит.

Когда не стало деда, редкий вечер о нем не говорила. Я слушала бабушку раскрыв рот. Всякий раз она что-то добавляла в свой рассказ, что-то повторяла, а заканчивала всегда одинаково. Много лет прошло, но помню дословно. Не могу ни одного слова из памяти выбросить, не имею права.

Извините за точную цитату: «Я, Лена, обиды на деда никакой не держу. Утопила ее в той реке, из-за которой он не вернулся. Если сказывает кто про деда худое, не слушай. Золотой он был человек. Вас любил. А уж меня – не то „штоб што“, слово какое грубое, даже „нас…ать“ мне никогда не сказывал», – завершала бабушка.

Я уже знала. На сегодня – все. Время спать.

Пережила Марфа мужа на тринадцать лет. А дальше – как в зеркальном отражении: лошадка, грубо струганный сосновый гроб.

Одна разница: вместо телеги – сани.

Надежда ЯРОСЛАВСКАЯ

Маме

«Сижу и думаю. О чем – не знаю…»

«Уходи из моих снов…»

«Душа мечется. Душа плачется…»

«Осень-голубушка, дай мне немного счастья…»

«Романтично и важно наступает весна…»

«Хорошо в грозу дышится…»

«Моя совесть не спит, она просто закрыла глаза…»

«Зарево леса осеннее…»

Примечания

1

Bittersweet symphony ( англ .) – кисло-сладкая симфония. Здесь – название песни английским группы The Verve.

2

Let\'s go! ( англ .) – здесь: «Вперед!»

3

Tiny little bit close ( англ .) – очень-очень близко, досл. «очень маленькая частичка сближения».

4

Hi ( англ .) – «Привет».