Червиньский Эугениуш Юность, опаленная войной
Червиньский Эугениуш
Юность, опаленная войной
{1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания после текста книги.
Аннотация издательства: В книге повествуется о партизанском движении в оккупированной немцами Польше, о боевых действиях Войска Польского, с которым автор прошел большой боевой путь. Значительное место в повести занимает тема польско-советского братства по оружию, родившегося в годы второй мировой войны.
Андрей Мятишкин: Автор книги в 15 лет ушел в партизаны, в 16 в Войско Польское. Участвовал в боях Варшавского восстания.
Содержание
Родной город
Война
Опять война
Траур
Филателия и обучение стрельбе
Охота за оружием
В партизанском отряде
Засада
Через фронт на Припяти
В госпитале
Из-за гор и рек...
Пригорелая каша
Последние приготовления
Рота, на родину, вперед - марш!
На Пилице
На помощь столице
Школа подофицеров
В обороне
В освобожденной Варшаве
На запад
В городе на берегу Брды
Все время вперед
Бой на Гвде
Временно в обороне
Колобжегская победа
На Одре
Последние аккорды
Примечания
Родной город
Родился я на Волыни, в провинциальном городке Влодзимеже. Хотя в годы второй мировой войны он и не сыграл такой роли, как Сталинград или, скажем, Дюнкерк, в памяти моей он останется навсегда. Здесь я пошел в школу, здесь узнал горечь оккупации и здесь же вступил на путь, который привел меня в ряды Войска Польского.
Городок этот, как и многие, подобные ему, был в досентябрьской Польше обыкновенной заштатной дырой. Промышленных предприятий здесь не строили, а потому для жителей было невыносимо трудно обеспечить себя работой. По средам и пятницам, когда магистрат официально разрешал нищенство, много молодых, здоровых, но безработных людей отправлялись "за хлебом". Все развлечения молодежи городка состояли из посещений кино, а летом еще и стадиона, на котором честь Влодзимежа защищала команда любителей. По воскресеньям на стадионе проводились также конные состязания войсковых частей местного гарнизона. А гарнизон у нас был большой.
На улице Артиллерийской за стройными тополями располагались казармы 27-го артиллерийского полка, а в северной части города размещался 23-й пехотный полк имени полковника Лиса-Кули. Но звездой программы многочисленных военных парадов считалась так называемая ШПРА - Школа подхорунжих резерва артиллерии.
Сколько радости нам, ребятам, доставляли эти парады! Мы бегали за город, на луг, где полки готовились к маршу, приводя в порядок оружие, снаряжение и лошадей. С восторгом смотрели мы на бравых солдат, следуя буквально по пятам за оркестром.
В 1935 году мама купила мне школьный мундир и раза два проводила до школы. Это была школа номер 1, считавшаяся лучшей в городе. Держали нас там поистине в ежовых рукавицах: Особенно запомнились мне в этом отношении учитель Эугениуш Хайновский и преподаватель закона божьего ксендз Рышард Каминьский.
Они применяли такие методы воспитания, что мы панически боялись нашей школы. Мы прогуливали уроки по любому поводу, а затем получали розги и дома, и в классе.
Положение радикально изменилось, когда нашим воспитателем стал пан Янковский. Этого учителя я до сих пор вспоминаю с большой теплотой. Он был активистом харцерского движения и добивался того, чтобы все его ученики вступили в Союз польских харцеров. А средства на нужды движения он добавлял, вероятно, из собственного кармана. Одному из учеников он на свои деньги приобрел харцерский мундир. Во время экскурсий за город, которые мы совершали очень часто, он покупал нам у крестьян хлеб, молоко, мед. Экскурсии заканчивались обычно у костра, где Янковский интересно пересказывал нам прочитанные книги или рассказывал фронтовые истории. Мы слушали его затаив дыхание и думали о том, что, когда вырастем, непременно станем примерными солдатами.
Янковский хорошо понимал, что может доставить нам наибольшую радость. Он установил контакт со спортивным обществом "Стрелок" и организацией "Военная подготовка", которые за футбольным полем строили тир. Для производства земляных работ там требовалось много рабочих рук. С той поры каждую свободную минуту мы проводили с тачкой и лопатой. На ладонях у нас появились мозоли, но зато ворота тира были открыты в рекордно короткие сроки. И теперь мы могли бесплатно стрелять.
Позднее из грошовых взносов, средств от сбора и продажи макулатуру и бутылок мы создали фонд для покупки харцерской яхты. Дома у харцеров уже не осталось ни пустых бутылок, ни старых газет, а злотых на парусник все еще не хватало. Поэтому "наш опекун" продал свой велосипед с запасным колесом фирмы Завадского. Остальные деньги дружина заработала на сборе клубники у колонистов в деревне Калинувка.
И вот в один из майских дней 1938 года на речной пристани Каркушевского появилась новая яхта. Как радовались те, кому выпала честь принять участие .в первом рейсе, и сколько слез пролили те, кто не смог попасть на яхту, потому что она была не столь велика, чтобы забрать на борт всех сразу... Вожатый Янковский сумел, однако, разрешить и этот вопрос: в первый рейс отправились только те, кто умел плавать.
А в ближайшее воскресенье разделенная на группы дружина под опытным руководством подхорунжего Марцеля начала учиться плавать.
Приближались Дни моря. Праздновали их и у нас. Программа торжеств предусматривала парад различных плавучих средств. За лучшее маскарадное оформление команда получала приз в виде спортивного инвентаря. Мы не знали, кто из нас поплывет, какие будут костюмы, однако твердо верили, что Янковский сумеет решить и эту проблему.
В назначенное время дружина в полном составе стояла в строю.
- Харцеры, поплывут те из вас, кто за десять минут сумеет превратиться в негра. Сбор окончен. Жду негритянскую команду...
Приказ отдан, а мы торчим на месте как столбы, не зная, что сделать, чтобы стать неграми.
- Ну, что же вы не двигаетесь? А для чего сажа?
Теперь мы уже не ждем ни секунды. Вместе с Водичкой и Юреком Мушиньским мы влетаем в ближайший дом и просим у хозяйки сажи. Ничего не понимая, она смотрит на нас и спрашивает:
- Вы что, трубочисты?
Рассказываем, какое мы получили задание. Она разводит руками и разрешает очистить кухонную печь. Мажемся, фыркая от смеха.
С одеждой под мышкой возвращаемся на пристань. Здесь застаем уже часть харцеров. Некоторые вообще не сумели вымазаться: не нашли такой снисходительной хозяйки, как наша, и сейчас тихонько посмеиваются, глядя на нас. Вожатый Янковский тоже улыбается. Выбирает наиболее черных и вручает им коробочки с кремом для обуви - одну на двоих, чтобы они закончили гримировку.
Мы плывем вверх по реке. Нас сопровождает смех собравшихся по обоим берегам людей. Наступают сумерки. С грохотом распадаются разноцветные фейерверки. На плоской крыше Пристани резервистов оркестр играет танго. На берегу и на воде шумно и многолюдно. Мы должны быть внимательны, чтобы не вызвать столкновения. Происходит кильватерное построение всего того, что только держится на воде. Начинается смотр. Макет эсминца "Вихрь" с командой "Стрельца" набирает скорость. На мели около пристани Шлемки возникает затор. Мы поднимаем выдвижной киль и, отталкиваясь веслами, проплываем рядом с севшим на песчаное дно "Вихрем". Нас награждают бурными аплодисментами. А на следующий день наш "флот" увеличивается еще на одну плавучую единицу байдарку, которую мы назвали "Негром".
Промелькнули каникулы. Начинается новый учебный год. На улицах, дома и в школе ведутся нескончаемые разговоры о войне. Во время харцерских сборов вожатый Янковский читает нам брошюры о противовоздушной и противохимической защите. На видном месте в классе мы торжественно вешаем бумажный силуэт торпедного катера с надписью: "Фонд национальной обороны" (ФНО).
Деньги, предназначенные на второй завтрак, мы расходуем теперь на десятигрошовые марки Фонда национальной обороны, которыми обклеиваем силуэт катера. Дирекция школы организует соревнование между классами - кто первым залепит свой катер.
Первое место занимают ученики 7 "А" класса. Но и другие не отстают: все охотно отдают накопленные медяки, хотя с витрин магазинов манят различные лакомства, а в кондитерской Ковальского и Ройтера продается прекрасное мороженое всего лишь за пять грошей...
Война
Наступил 1939 год. О войне говорят все громче. Взносы в ФИО не пропали даром. В одно из воскресений апреля на городской площади, около кинотеатра, выстроились шеренги подхорунжих ШПРА. Перед нами и делегацией 23-го пехотного полка поставили столы, на них - восемнадцать противогазов, три сабли и два станковых пулемета. Вдоль столов в почетном карауле стоят ученики представители школ. Невдалеке капеллан гарнизонного костела отправляет торжественное богослужение у алтаря. На стульях сидят хозяева города и повята. С плакатов, развешанных в большом количестве, на нас смотрит лицо верховного главнокомандующего. "Сильные! Сплоченные! Готовые!" - кричит надпись.
Ксендз освящает выложенное снаряжение, и начинается церемония вручения оружия. Твердым, ровным шагом, звеня шпорами, подходят подхорунжие. Целуют клинки сабель, которые вручает им староста. Они получают также противогазы в брезентовых сумках. Представители 23-го пехотного полка устанавливают пулеметы на тачанках, и начинается парад. В классе мы опять обклеиваем катер марками...
После объявления о мобилизации 27-й артиллерийский и 23-й пехотный полки выезжают в течение нескольких дней железнодорожным транспортом куда-то в район Тухоли. Говорят уже только о войне, а доморощенные политики делают скоропалительные прогнозы. После заключения с Англией и Францией пакта о взаимопомощи большинство считает, что Гитлер не начнет войны. Люди очень верят в гарантии Запада. Несмотря на это, перед магазинами выстраиваются очереди за товарами первой необходимости. Каждая семья делает запасы на случай войны. В писчебумажных магазинах скупают никогда до этого не пользовавшуюся особым спросом бумагу для затемнения окон - вначале черную, а позднее и синюю.
Вечером город выглядит как вымерший - нигде нет света. Наибольшее волнение можно заметить среди дачников - не знают, что им делать. На тротуарах появляются написанные большими красными буквами лозунги: "Повторим Грюнвальд!", "Дойдем до Берлина!".
В один из августовских дней отец приходит домой в военном мундире и прямо с порога кричит:
- Хеля, дети, быстрее! Я должен с вами попрощаться! Еду!
Начинается плач:
- А что с нами, Броню? Как же мы без тебя? Что я, бедная, буду делать, когда сюда придут немцы?
Отец не обращает внимания на жалобы мамы. Вручая ей десяток злотых, он спокойным голосом говорит:
- Это на черный день. Немцев не бойся, они никогда сюда не придут. Если только Гитлер начнет, мы через пару дней будем в Берлине.
Мы, трое детей, молчим. Младшие держатся за материнскую юбку. Мы еще не понимаем, что несет с собою война, этим и объясняется, пожалуй, наше безразличие.
Отец прощается с каждым в отдельности. Мою правую руку он удерживает в своей натруженной ладони дольше всего.
- Помни, сынок,- говорит он,- ты самый старший мужчина в семье. Помогай маме. Я напишу вам. А с войны привезу тебе велосипед, о котором ты мечтаешь.
Приходят соседи, прощаются с отцом и желают ему скорейшего возвращения с победой. Особенно горячо прощается с отцом его коллега Даньчук: они долгое время работали вместе на почте. Он показывает на диплом, который отец получил за второе место в первенстве страны по стрельбе среди работников почт и телеграфов в 1935 году.; и говорит:
- Бронек, не опозорь нас на фронте. Покажи Гитлеру, как надо стрелять, и возвращайся целым и невредимым, с орденом на груди.
Мы провожаем отца до калитки. Вскоре его силуэт исчезает за поворотом дороги. Мы возвращаемся домой. В квартире неестественно тихо и пусто.
В последние дни августа стоит необычайно жаркая погода. Небо залито ослепительным солнцем, а земля сухая как камень, в реке показывается дно. Писем от отца все еще нет.
31 августа выезжают последние дачники. Сотрудники гражданской службы порядка получают противогазы и надевают желтые повязки. И наконец наступает последняя мирная ночь.
Утром нас будит резкий стук в оконную раму. Мать подходит к окну, а в комнату уже врывается женский голос:
- Сегодня на нас напали немцы! Вставайте, началась война!
Мы вскакиваем с постелей.
- Что там с нашим отцом? - вздыхает мать.- Где он теперь, бедняга, и что делает? А может, уже погиб? - Она расплакалась при одной мысли об этом.
Мы выходим во двор. Соседи стоят группками и оживленно беседуют.
- Надо копать противовоздушную щель,- убеждает кого-то старший сержант государственной полиции Маевский.
Землемер Бартковский обозначает в саду место для щели, и под его руководством мы начинаем долбить засохшую землю. Ее с трудом удается взрыхлить заступом и мотыгой. Каждого возвращающегося из города мы спрашиваем:
- Какие новости с фронта? Далеко ли наши продвинулись вперед?
Ничего конкретного не известно. У соседей Дрогонов после полудня появляются первые беженцы из Варшавы. Они приехали на такси и рассказывают о страшных бомбардировках городов и окрестных деревень.
Люди работают лихорадочно. Первый отрезок щели готов уже к вечеру. Опускается ночь, но мать долго не ложится - она молится за здоровье отца.
Наступившее утро как две капли воды похоже на предыдущее. Жара все еще не спадает. Около полудня впервые завыли сирены. Мы бежим в укрытие. Высоко в небе появляется самолет. Не снижаясь, он летит в направлении Луцка. Звучит отбой - и мы энергично копаем следующий участок траншеи.
По городу ходят слухи, что сбито много вражеских самолетов. Радио сообщает о мужественной обороне Вестерплатте. Здесь, на Волыни, мы еще не знаем, что проигрываем войну, мы еще верим, что "не отдадим ни пяди". А уже 3 сентября на город падают бомбы. Есть и первые жертвы этого налета, а среди них - брат моего отца. С этого дня самолеты с черными крестами на крыльях ежедневно безнаказанно бомбят город. На жителей нападает страх. Беженцев все больше, они располагаются биваком на полях и огородах.
4 сентября мы узнаем, что 23-й пехотный полк, который входит в состав 27-й пехотной дивизии, разбит в районе Тухоли. Люди очень взволнованны. Вскоре капитулирует и Вестерплатте. В город прибывает верховный главнокомандующий и останавливается на улице Кафедральной.
Прошла первая декада сентября. С запада ночью доносится грохот орудий. От отца все еще нет никаких известий. В саду, над рекой Лугой, солдаты начинают рыть окопы. Они минируют близлежащий мост на улице Павловского и вместе с населением города возводят баррикады. Город приобретает вид крепости. У соседей размещается штаб части, занимающей оборону вдоль реки.
Мы с братом помогаем солдатам маскировать огневые позиции. Поручник Гура, командир роты станковых пулеметов, дарит нам на память саперную лопатку и походную флягу. Домой мы приходим только спать. Гостеприимные пулеметчики принимают нас на довольствие. Нам очень нравятся солдатский гороховый суп и гуляш. Мы уже знаем, что представляет собой пулемет, и даже помогаем набивать ленты патронами.
Середина сентября. Артиллерийская канонада слышится уже совсем близко, за рекой. Среди солдат начинается волнение. На город падают первые немецкие снаряды. Огрызаются пулеметы нашей обороны. Зычно разрываются орудийные снаряды. Земля дрожит. В воздухе стоит запах пороховых газов.
Мы прячемся в укрытии. Женщины поют псалмы. Я сижу с Вальдеком Маевским около входа и вижу, как под яблоней бьет длинными очередями пулемет. Санитары проносят мимо солдата с перебитой ногой. Наше убежище наполняется грохотом и дымом. Кто-то в глубине громко и истерично кричит:
- Газы!
Прибегает поручник Гура вместе с каким-то солдатом, они выносят раненых. Офицер зовет на помощь еще двух солдат. Выводят мою мать и пани Маевскую. У обеих женщин головы в крови. Один из солдат ведет к выходу тяжело раненную старшую дочь Маевских, Ядвигу. Моя мать контужена и кричит страшным голосом:
- Где мои дети?!
У выхода появляется солдат с моей трехлетней сестрой на руках. У нее окровавлены головка и правая кисть руки. Под продолжающийся свист снарядов я начинаю плакать. Солдаты провожают нас к штабу.
Во дворе у Гоклеров лежат раненые, санитары делают им перевязки. Вбегает полицейский Маевский. На нем каска, в руках он держит карабин. Он смотрит на раненых членов своей семьи, и слезы текут по его лицу ручьем. Подходит ко мне, наклоняется и шепчет:
- Твой брат убит. Пока не говори маме - она этого не выдержит. Будь мужчиной...
После перевязки нас направляют в полевой госпиталь, расположившийся в здании городской сберкассы на улице Коперника. Темнеет. Во многих районах города горят здания. Стрельба уже затихла. Из госпиталя нас эвакуируют дальше, в Ковель. Вместе с нами едут еще несколько раненых солдат и один санитар. Утро мы встречаем уже в Ковеле. В госпитале мест нет. Раненые лежат в переполненных коридорах. Поэтому мы получаем буханку черствого хлеба, немного сала, несколько помидоров и... распоряжение покинуть госпиталь. Идем незнакомыми улицами. Иногда кто-нибудь из прохожих оглянется на нас или спросит:
- Что случилось?
Вскоре мать встречает знакомых солдат из взвода связи, в котором еще вчера находился отец. Он поехал куда-то исправлять телефонную линию, и они не знают, когда вернется. Связисты отводят нас к месту своего расположения. Это обширный сарай вблизи ковельской почты. С интересом разглядываю солдатское хозяйство. Около сарая стоит одинокий чистый домик, охраняемый часовым. Как только отступает утренняя прохлада, из домика выходят несколько солдат в странном обмундировании.
- Кто это? - спрашиваю наших знакомых.
- Немцы. Летчики. Они здесь уже третий день. Их самолет сбили над Ковелем,- отвечают связисты.
Со страхом и с любопытством смотрю я на тех, кто причинил нам столько страданий. Немцы загорают под первыми лучами солнца. Мать подзывает меня и запрещает даже смотреть на вражеских солдат.
Связисты решили вернуться домой. Мы выходим из забитого беженцами Ковеля. Дороги запружены людьми и повозками, встречаются и военные обозы. На каждой телеге развевается белый флаг. Слышен гул самолетов, которые неотвратимо выплывают из-за леса, поблескивая в лучах солнца. Мы прячемся на картофельном поле. Я лежу на спине и считаю самолеты. Их тридцать два. Из города доносится заглушаемый гулом самолетов рев сирен, который через минуту смешивается с грохотом разрывающихся бомб...
Мы продолжаем свой путь. В четыре часа дня подходим к Тушиску. Над железнодорожной станцией стоит дым: недавно окончился налет. Мы заходим в ближайший дом и просим пустить нас переночевать. Раненые женщины и дети не могут уже идти. Хозяева угощают нас молоком и деревенским хлебом, спрашивают, откуда мы и что с нами случилось. Глава семьи запрягает лошадей.
- Подвезу вас до Овадно,- предлагает он.
После полуночи мы добираемся до железнодорожной станции в Овадно. В зале ожидания - страшная толчея и духота. Везде, даже на небольшом перроне под открытым небом, спят люди. Будет ли поезд во Влодзимеж, никто не знает. Усталость берет свое, и мы засыпаем. В какой-то момент я просыпаюсь от толчка. К перрону медленно подходит поезд. У дверей зала ожидания моментально начинается страшная давка: каждый стремится быть первым. Наши связисты захватывают места в тамбуре разбитого пульмана. Короткий гудок локомотива - и поезд трогается. Утром, на рассвете, мы добрались до Влодзимежа.
Опять война
Как сильно изменился город менее чем за два дня нашего отсутствия! Около остатков сгоревших домов стоят опаленные деревья. На улицах лежат поваленные телеграфные столбы со скрученными проводами. На тротуарах полно разбитого стекла, различных предметов домашнего обихода. Царит полное безвластие.
Атмосфера неуверенности и общий беспорядок прекращаются только 21 сентября. С рассветом в город въезжают советские танки, а около полудня подразделения кавалерии и пехоты. Я бегу вместе с другими мальчишками посмотреть, что делают и как выглядят русские. Около танков крутится много детей. Некоторые ребята сумели даже забраться на стальные машины. Солдаты с красными звездочками на пилотках радушно улыбаются.
Об отце у нас по-прежнему нет никаких известий. Многие соседи уже вернулись с войны, а отца все еще нет. Мать постепенно поправляется, и к ней возвращается былая уверенность. У младшей сестры раны еще не зажили. В кладовке пусто. К нам заглядывает нужда. К счастью, в огороде растут картофель, огурцы и помидоры. Хозяин дома застеклил окна, поэтому у нас тепло.
Ночью 5 октября нас будит резкий стук в окно. Мать вскакивает.
- Кто там? - спрашивает она неуверенно.
- Это я, открой.
Я узнаю голос отца, бегу к дверям, долго вожусь с замком, наконец открываю. Входит, отец, а за ним двое советских солдат. Прибывшие здороваются со всеми. Отец, узнав о смерти брата и сына, тяжело садится и долго держит в ладонях опущенную голову. Советские солдаты вынимают из вещевых мешков хлеб, сахар и сало, а мать ставит на стол помидоры и огурцы. Уже шумит чайник.
- Через два-три дня пойду на работу, и заживем нормально,- наконец говорит отец.- С солдатами Красной Армии еду от самого Житомира. Завтра они направляются дальше. Ну, мать, вода вскипела, налей чаю.- Он смотрит на солдат: - Жаль, что водки нет, сейчас бы она была очень кстати.
Прислушиваюсь к разговору и стараюсь понять, о чем говорят мои родители с советскими солдатами, но понимаю немного. Во время первой мировой войны отец и мать ходили в русскую школу и неплохо знают русский язык. Сейчас я им очень завидую...
Жизнь возвращается в свою колею. Отец получает работу на почте. Мать и сестра с каждым днем чувствуют себя лучше. Я посещаю теперь русскую школу. Сначала у меня возникают большие затруднения с алфавитом, но я достаточно быстро усваиваю разговорную речь. Через месяц я уже прекрасно справляюсь с лексикой. Хуже обстоит дело с орфографией, но я не унываю. У нас появилось много новых соседей - это семьи советских офицеров. Я крепко подружился с братьями Карповыми - Ленькой и Шуркой. Они охотно помогают мне в изучении русского языка.
Жители города понемногу приспосабливаются к новым условиям. Так проходит первая военная зима.
В новом учебном году в дополнение к программе у нас вводят занятия по оборонной подготовке. После сдачи экзаменов по этому предмету нам вручают значки ГТО и ПВХО.
Наступает весна 1941 года. Люди опять все чаще говорят о войне. К 20 июня я сдаю все экзамены и меня переводят в следующий класс. В понедельник я должен был впервые в моей жизни поехать в пионерский лагерь. Но все мои мечты перечеркнула на рассвете 22 июня война...
Спящий город пробуждается от артиллерийской канонады. В окнах дрожат стекла. Отец встает первым, и я слышу, как он шепчет матери:
- Тише, пусть дети спят, это, вероятно, война!
Я вскакиваю с постели, но от волнения никак не могу одеться: у меня дрожат руки. Взрывы снарядов не прекращаются ни на минуту. Вместе с отцом я выбегаю из квартиры. Наш сосед, майор Лукин, уже во дворе.
Слышен гул самолетов. А затем в небе появляются силуэты знакомых с памятного сентября 1939 года "юнкерсов". Тяжело нагруженные, они летят на восток. Со двора гимназии по ним открывает огонь одинокая зенитка. Немецкая артиллерия продолжает обстреливать город. Мы бежим в укрытие, вырытое еще в 1939 году; оно уже заросло травой и частично осыпалось. Вместе с нами ютятся жены и дети советских офицеров. Район Подзамче пылает. День тянется необычайно долго - так же долго, как позднее тянулись и все фронтовые дни.
На землю опускаются сумерки. Кажется, что окровавленный, пылающий город тяжело дышит, будто живое существо. Мы вылезаем из укрытия. Приходит отец Вовки Шитова и сообщает нам, что немцы форсировали Буг.
- Нам будет трудно, но они сломают о нас зубы. Вот увидите, соседи. Мы вернемся сюда как победители. А пока прощайте,- говорит он и быстро уходит.
Мы остаемся одни. Жены советских офицеров плачут...
На следующий день с утра артиллерия снова молотит по беззащитному городу, самолеты обрушивают на него свой смертоносный груз. Внезапно в эту свору ястребов врывается советский истребитель. Атакует сначала с одной стороны, затем с другой, и уже за двумя Ю-87 тянутся хвосты черного дыма. Немецкие пилоты болтаются под куполами парашютов. Мы выглядываем из траншеи и аплодируем неизвестному герою. Русские женщины и на этот раз плачут, но уже от радости.
- Вот молодец! - говорят они сквозь слезы. Немецкая артиллерия не прекращает огня, ей на помощь приходят пулеметы - это начинается штурм города. Треск пулеметов приближается. Наконец около полудня после интенсивной перестрелки все умолкает. К нашему укрытию прибегает сосед Зигмунт Ковальский.
- Немцы уже в городе,- шепотом сообщает он.
Все умолкают.
Мы вылезаем из траншеи и идем домой. На ревущих мотоциклах во двор влетают гитлеровцы. На них зеленые каски, рукава засучены. За голенищами сапог и поясами торчат гранаты с длинными деревянными ручками. Они что-то кричат. Догадываюсь, что спрашивают, есть ли коммунисты. Вперед выступает Казимеж Свитковский и объясняет, что здесь нет ни коммунистов, ни комиссаров. Немцы глушат моторы, слезают с мотоциклов и выкрикивают хриплыми голосами:
- Водка! Водка!
Они врываются в нашу квартиру и начинают копаться в вещах. Один выносит из кладовки миску с яйцами и приказывает матери жарить яичницу. У нее трясутся руки от страха, но она послушно исполняет обязанности кухарки. Не успели уйти одни гитлеровцы, как в квартиру вваливаются другие и опять требуют водку. Первые объясняют вновь прибывшим, что водки у нас нет. Наконец все уходят. Через минуту слышен треск у соседей за стеной.
Прибегает Манек Рогалиньский, он зовет меня в город. Мы незаметно покидаем квартиру и идем в сторону центра. На Кафедральной лежат двое убитых советских солдат. На площади 1 Мая разрушен памятник Сталину. Фрицы громят магазины и выносят оттуда вино и шампанское. Нагружают награбленные напитки в танки и трогаются в направлении Луцка. На перекрестке улиц Варшавской и Тракт Легионов стоят фельджандармы и длинными регулировочными жезлами направляют движение моторизованных колонн. На столбе уже успели прибить указатель с надписью: "Moskau".
Из ворот выходит советский солдат, он без оружия и без пояса. Его заметили блюстители "нового порядка". Один из них кричит:
- Стой! Стой!
Он расстегивает кобуру массивного парабеллума, вынимает пистолет и с расстояния в несколько шагов стреляет солдату в затылок.
Мы убегаем. Снова идем в направлении площади 1 Мая. Недалеко от разбитого памятника украинские националисты воздвигают триумфальную арку, украшают ее зеленью, немецкими и украинскими националистическими желто-голубыми флагами. Мы останавливаемся около разоренного филателистического магазина. За разбитыми стеклами витрины валяются марки, альбомы, какие-то журналы.
- Смотри, какие красивые марки,- возбужденно говорит Манек и несмело предлагает: - Может, нам взять немного? - Я колеблюсь. "Нет, нельзя, это не мое",- убеждаю я себя. Но Манек, будто догадавшись, о чем я думаю, возражает: - Все равно пропадут, или кто-нибудь другой их возьмет.
Это решает дело. Мы собираем разноцветные марки среди осколков стекла и разорванных клочков бумаги. Сверх ожидания марок много. Мы делим их справедливо, поровну.
Вечером на площади около пристани устанавливают зенитки. Утром появляются три советских самолета. Орудия открывают яростный огонь, но самолеты искусным маневром выходят из сектора обстрела. Со стороны Острувко грохочет артиллерия. После полудня с запада возвращаются шесть советских бомбардировщиков. На них обрушивают огонь два тупоносых "мессершмитта". Сверкают полосы трассирующих пуль. Последний в строю бомбардировщик ложится на крыло, а через мгновение из него вырывается огонь и черный дым. Он еще пытается тянуть, но это ему не удается. И самолет, перевернувшись несколько раз, падает на дом на улице Уланской.
Истребители продолжают танцевать вокруг бомбардировщиков. Те отвечают огнем на огонь. Но маневренные немецкие самолеты имеют преимущество в скорости, и через минуту второй подбитый советский бомбардировщик пикирует и врезается в землю. Спастись на парашютах экипажи советских самолетов не пытались. В толпе, которая наблюдает за воздушным боем, с горьким сожалением говорят, что, видно, немцев в воздухе не одолеть.
Проходит июнь. Уже и ночью не слышно артиллерийской стрельбы. Через город двигаются на восток все новые и новые моторизованные и танковые колонны вермахта. Люди только качают головами и вздыхают:
- Кто устоит против такой силы?
В противоположном направлении идут длинные колонны советских военнопленных, заросших, исхудавших, грязных. Люди пытаются передать им хлеб, но конвоиры стреляют и в тех, кто передает хлеб, и в тех, кто протягивает к нему руки.
На городской площади гитлеровцы устанавливают большую карту, на которой каждый день передвигают флажки со свастикой - все дальше и дальше на восток. Около жандармерии, которая облюбовала себе клинику доктора Зенкевича на улице Коперника, разместилась шуцполиция. Начинаются облавы. Людей вывозят на принудительные работы в Германию.
Каникулы окончились, но о школе не приходилось и мечтать. Для чего учеба? Ведь невольник не должен слишком много знать, достаточно, что у него есть физическая сила для работы. Но от скудного хлебного рациона сил не прибавлялось.
Траур
Сущность "нового порядка" с каждым днем выявлялась все рельефнее. Первыми, кто почувствовал на себе этот порядок, были евреи. Уже через несколько дней после начала оккупации их заставили надеть повязки со звездой Давида. Осенью 1941 года фашисты огородили часть города забором из колючей проволоки - туда они загнали всех жителей иудейского вероисповедания. Около ворот, рядом с вооруженными полицейскими, поставили еврейских должностных лиц, вооружив их деревянными палками. Большее издевательство вряд ли можно было придумать! Вскоре звезду заменили желтым лоскутом на спине и груди. Каждый день под конвоем жандармов с собаками несчастные жители гетто идут на железнодорожную станцию, где переносят тяжелые ящики с боеприпасами. Чтобы обеспечить необходимый фашистам темп работ, жандармы немилосердно избивают евреев прикладами карабинов, подкованными сапогами. Зачастую натравливают на них собак. Поэтому рабочая команда никогда не возвращается в гетто полностью. Путь между железнодорожной станцией и гетто обозначен многочисленными еврейскими могилами.
"Новый порядок" добрался и до крестьян окрестных деревень. С немецкой педантичностью работники сельскохозяйственного управления определили поставки. Тех, кто их не выполняет, сажают в тюрьму или вывозят на принудительные работы. Таким образом, деревня лишилась всего. На всякий случай из солдат местного гарнизона ежедневно отправляются на городские заставы патрули и каждую крестьянскую телегу, направляющуюся во Влодзимеж, подвергают тщательному обыску. Найденные продукты моментально отбирают, а крестьянин в лучшем случае получает взамен пачку сахарина или десяток спичек.
В городе процветает черный рынок. За килограмм сала люди готовы отдать последнюю рубашку. Биржа труда ведет тщательную регистрацию людей в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет. Если у кого-то в рубрике "место работы" появляется запись "безработный", значит, готовься к выезду на принудительные работы в Германию или как можно быстрее меняй место жительства.
Невыносимо долго тянется зима 1941/42 года. На дрова идут заборы и часть деревьев в городском парке и в садах. Железнодорожники говорят о многочисленных переполненных эшелонах обмороженных немцев, о поражении Гитлера под Москвой. Немецкая жандармерия приказывает сдать все полушубки; тех, кто не успевает выполнить это распоряжение в назначенное время, раздевают прямо на улице.
До нас долетают слухи о деятельности партизан. Люди безгранично верят, что "черный орел" вернется с востока с обломанными крыльями.
Мать постоянно сожалеет, что я не хожу в школу, и докучает отцу просьбами отдать меня хотя бы в ученики к сапожнику, чтобы я не бил баклуши. Наконец отцу удается пристроить меня, и я посещаю тайные занятия у бывшего директора школы No 2 Марии Урбаньской.
Лето 1942 года оказалось таким же знойным, что и в прошлом году. Немцы вновь передвигают флажки на карте далеко на восток. Геббельсовская пропаганда захлебывается от восторга, сообщая о победах на Кавказе и под Сталинградом.
Однажды отец не возвращается на ночь домой. Мы долго его ждем, обольщаясь шаткой надеждой, что, несмотря на комендантский час, он придет. Ожидание оказалось напрасным. Утром я бегу на базу, где работает отец, и его коллеги сообщают, что отца забрали в полицию. Возвращаюсь домой с тяжелым сердцем. Мать в отчаянии, она плачет не переставая. Хождения в полицейский участок не дают никаких результатов. Причину ареста нам так и не объясняют. Полиция проводит в доме обыск, в ходе которого полицейские тщательно просматривают каждый предмет, а некоторые вещи просто ломают. Печь и кухонную плиту они разбирают по кирпичу. После себя "стражи порядка" оставляют разгромленную квартиру. Везде полно сажи и перьев из распоротой перины. Мать бессильно опускает руки. Наше горе безгранично. Вскоре, немного придя в себя, мать решительно заявляет:
- Иду искать работу.
Она обращается на биржу труда и получает место домработницы у фрау Киршибель, служащей городского сельскохозяйственного управления. Я уже больше не хожу на занятия. На это нет ни денег, ни времени. Желая как-то помочь семье, я пытаюсь заняться рыбной ловлей. Однако мои надежды не оправдываются: дневного улова едва хватает на скромный ужин. И все-таки я с гордостью сижу за столом и наблюдаю, как мать и сестра с удовольствием едят плотву или окуней. Но помощь моя слишком ничтожна.
Однажды около кинотеатра я встречаю своих школьных товарищей. Узнаю, что все они торгуют сигаретами. Стефан Баран сообщает мне секреты торгового ремесла.
- Видишь ли,- говорит он,- кто сейчас торгует, тот и живет. Мы все здесь торгуем чем только можно. Наибольшую прибыль приносит продажа сигарет. Я знаю: твой отец сидит. Присоединяйся к нам, и ты сможешь помочь своим.
- Может, это и так, но у меня нет денег. На что я куплю сигареты?
- Ну, это дело поправимое,- утешает Стефек.- Если хочешь, я одолжу тебе немного денег - и действуй.
Я колеблюсь, хотя соблазн велик. Присматриваюсь, как идут дела у других. Наконец решаюсь.
Толпой двигаемся в направлении железнодорожного вокзала. Баран объясняет "коллегам по профессии", что мой отец сидит в тюрьме и поэтому я буду работать вместе с ними. Чтобы придать больше значимости своим словам, он объясняет, что дело я начинаю с его деньгами, так как беден, как церковная мышь. Мне немного стыдно, но все весело смеются и утверждают, что начинали точно так же.
Стефек демонстративно вынимает пачку немецких марок. Отсчитывает десять бумажек и, отдавая их мне, говорит:
- Успеха тебе. Потом отдашь - и будем квиты. Согласен?
- Согласен,- отвечаю я.
Теперь "коллеги" объясняют мне принципы, которыми необходимо руководствоваться в торговле. Предупреждают, чтобы я их не нарушал.
- Если, конечно, не хочешь иметь дело с нами,- предупреждает самый старший Здзишек Хаустуг.
Я гляжу на его мощную фигуру и решительно соглашаюсь со всем.
Мы входим в железнодорожный вокзал. Сразу бросается в глаза, что ребята здесь частые гости. Приходят железнодорожники, и группка расползается по разным закоулкам заключать торговые сделки. Стефек продолжает мне покровительствовать. Без его опеки я бы мало что сделал: здесь каждый покупатель имеет своего поставщика. Мы приобретаем товар у машиниста Зелиньского, которому Баран представляет меня как новенького.
На заработанные деньги я покупаю шпик, который мне удается передать отцу через шуцмана Яшку Залуцкого. Нам уже начинает казаться, что все со временем уладится. И вдруг мы получаем официальное уведомление о смерти отца. Горе, в которое оно нас ввергает, долго не позволяет нам прийти в себя. Глаза матери навсегда теряют блеск. Я плачу в одиночестве, не могу примириться с мыслью, что шершавая отцовская ладонь никогда уже не ляжет на мое плечо...
Филателия и обучение стрельбе
Жизнь в оккупированной стране каждый день одевает в траур новые и новые семьи. Но она выдвигает и свои прозаические требования. Заглянув однажды в пустой кошелек, мать говорит:
- Сыночек, кончились деньги. Иди, может, немного заработаешь...
И я иду. В тот же день я несколько раз курсирую по Железнодорожной улице, от кинотеатра до вокзала. Внезапно раздается крик: "Серый!"
Заслышав его, мы улепетываем в разные стороны. Он означает, что в районе нашей торговли появился немец или шпик. На этот период мы обычно прячем товар в каких-нибудь закутках, позднее кто-нибудь выходит на разведку, и только после того, как опасность минует, торговля начинается снова.
На этот раз все было иначе. Смотрю из-за угла и вижу, как "разведчики" спокойно разговаривают с немецким солдатом. Подхожу и я. Слышу, как немецкий обер-ефрейтор говорит на чистейшем польском языке:
- Ребята, я пришел не за сигаретами. Я филателист, меня интересуют почтовые марки. Может, у кого-нибудь из вас они есть? Я бы с удовольствием их посмотрел, а еще охотнее купил.
Слушаю его и в первый момент не могу поверить, чтобы человек, облаченный в немецкий мундир, хотя он и говорит на моем родном языке, отличался от палачей в тех же самых мундирах.
Солдат не перестает заверять:
- Пожалуйста, не бойтесь меня. Поверьте, вам ничего не грозит.
И я решаюсь показать ему немного марок. Подхожу как можно ближе и неуверенно говорю:
- У меня есть красивые марки. Если вы пойдете ко мне домой, то я покажу...
- Охотно,- просиял он.
- Тогда я попрошу подождать меня у костела. Я продаю последнюю пачку сигарет и подхожу к ожидающему меня солдату.
- Стефан Спендель, из Катовиц,- представляется он.
По дороге он рассказывает мне, что его семья живет в настоящее время в Богучицах, а он - административный работник в комендатуре лагеря для военнопленных офицеров.
Мы входим в квартиру. Мать с порога встречает нас полным беспокойства вопросом:
- Что этот шалопай натворил?
Обер-ефрейтор в первый момент, вероятно, не понимает, что означают этот вопрос и слезы матери, так как какое-то время с удивлением смотрит то на мать, то на меня.
Я быстро объясняю, в чем дело. Мать успокаивается, взмахом руки приглашая гостя в квартиру. Мы входим. Спендель садится, вынимает из кармана лупу и пинцет. Незамедлительно просит:
- Ну, давай показывай свои марки.
Я приношу несколько конвертов. Вижу, как дрожат его пальцы, когда он разглядывает марки. С интересом жду его оценки.
- Это прекрасные марки! Где ты их достал, мальчик? - наконец спрашивает он.
- Видите ли, я уже давно собираю марки,- нахально вру я.
- Если хочешь их уступить, я куплю все. Сколько они стоят?
- Трудно назначить цену. Я не слишком хорошо знаю стоимость этих марок,объясняю я и сразу же добавляю: - А не могли бы вы заплатить мне сигаретами, сахарином или другими продуктами?
- Хорошо,- без колебаний соглашается Спендель.
Он быстро уходит, обещая скоро вернуться. До комендатуры лагеря на Кафедральной недалеко, поэтому он возвращается через полчаса. Приносит двадцать пять пачек сигарет, десять пакетиков сахарина и три килограмма сахара. Я показываю ему еще несколько серий. Вероятно, возбуждаю ими аппетит опытного коллекционера. Прощаясь, он просит мать:
- Вы разрешите мне приходить к вашему сыну за марками?
С этого времени он появляется у нас в доме через каждые несколько дней.
- Ты знаешь, у меня есть коллега. Он тоже филателист,- говорит он однажды,- и хотел бы приобрести немного марок таким же образом, что и я. Могу я привести его сюда?
Я соглашаюсь без колебаний.
Они появляются уже на следующий день. Спендель выполняет обязанности переводчика:
- Это унтер-офицер, то есть капрал. Он из Ганновера, его зовут Ганс Матиас.
Услышав свое имя, Ганс горячо поддакивает:
- Да-да!
Я смотрю на него, но вижу прежде всего массивную кобуру, из которой торчит парабеллум.
- Покажи марки,- переходит к делу Спендель. Я приношу несколько конвертов, Ганс берет их в руки и сразу же сообщает:
- Я буду все купить. Wiefiel kostet es?{1}
- Он хочет купить все. Сколько это стоит? - переводит Спендель.
- Двести сигарет.
Спендель переводит Гансу, и тот пытается поторговаться.
- Ничего,- вмешивается силезец.- Если хочешь иметь марки, то плати, а если нет, то возьму я.
Ганс бормочет что-то себе под нос, но вытягивает из сумки требуемое количество сигарет и кладет их на стол.
На следующий день он приходит один. Мы торгуемся. Вероятно, для Ганса сигареты имеют большую ценность, так как, прежде чем доложить пачку, он долго чешет свою курчавую шевелюру. В какой-то момент капрал замечает, что я пристально рассматриваю кобуру его пистолета. Он спрашивает о чем-то, чего я не понимаю. Затем достает парабеллум и, вынув магазин, подает мне. Жестами поясняет, что я могу его разобрать. Однако все мои усилия ни к чему не приводят. Ганс громко хохочет и показывает, что за серию марок научит меня разбирать пистолет.
Я киваю головой в знак согласия.
- Смотри,- говорит Ганс и медленно разбирает пистолет.
Затем собцрает его и вручает мне, чтобы я разобрал самостоятельно. Сделать это довольно трудно, но у меня наконец все получается. "А теперь собирай",показывает мне жестами немец. У меня ничего не выходит - и наступает очередь следующей серии марок. И снова я соглашаюсь... Матиас становится обладателем двух красивых серий, а я приобретаю навыки в обращении с парабеллумом. Мы прощаемся довольные друг другом.
Во время очередного визита Спенделя я узнаю, что Ганс готов принести даже пулемет, только бы я давал емз марки. Однако Спендель предостерегает меня:
- Только помни, что это немец, и держи язык за зубами. Осторожность никогда не помешает.
Я заверяю его, что обучение обращению с пистолетом вышло как-то само собой, будто случайно. К тому же я не знаю, как мне реагировать на слово "немец",- ведь и сам Спендель ходит в немецком мундире.
Обмен марок на сигареты позволяет мне скопить много денег. Откровенно говоря, мать теперь могла бы и не работать. Торговые операции я провожу уже в широком масштабе. От приятелей у кинотеатра я узнаю о продаже оружия на черном рынке. Пока я не знаю, кто покупает и кто продает такой товар. Только прихожу к выводу, что разговоры "коллег" не являются пустой болтовней. Вероятно, людям уже осточертела оккупация: все чаще доходят известия о деятельности партизан, пока где-то в районе Сарн и Тарнополя. И у нас кое-что происходит.
Стефан и Ганс по-прежнему наведываются ко мне. Стефан, как и раньше, платит сигаретами, а Ганс предлагает мне однажды пострелять из пистолета по бутылкам. Один выстрел он оценивает в серию марок. Я принимаю предложение. Мы забираем из кладовки несколько пустых бутылок и идем на реку. Там бросаем их в воду - и Ганс стреляет. Вокруг нас собирается толпа ребят, и мы вместе наблюдаем за стрельбой немца.
Вот плывет бутылка. Ганс подает мне пистолет и приказывает:
- Стреляй!
У меня дрожит рука - ведь это мой первый выстрел из настоящего оружия. Нажимаю спусковой крючок - раздается выстрел. Бутылка продолжает спокойно плыть. Второй, третий выстрел. Опять промах. Ребята дружно смеются над моими стрелковыми способностями.
И вот уже следующая бутылка летит на середину реки. Я снова нажимаю на спусковой крючок. "Одиннадцать выстрелов,- считаю я про себя,-это столько же серий марок, а от Спенделя я, вероятно, получил бы уже двести сигарет". Как дорого обходятся мне занятия по стрельбе, знаем только я и Ганс...
Поникший, я возвращаюсь домой. Зато Матиас доволен. Он похлопывает рукой по кобуре и повторяет:
- Это хороший пистолет. Я купить много марок.
Охота за оружием
Начался новый, 1943 год. Спендель уехал в Югославию. Перед отъездом он много говорил о югославских партизанах. Я понял, что он их боится.
Однажды ночью исчезла карта, на которой гитлеровцы передвигали флажки. Еще через несколько дней к надписи: "Kommandatur" было добавлено слово "ost". Изменение вроде бы и незначительное, но оно породило у людей новые надежды. Тем временем гитлеровцы начали обносить свои учреждения заграждениями из колючей проволоки. В городе царило возбуждение.
В мае немцы ликвидировали гетто. В течение нескольких дней грузовики вывозили евреев в лес Пятыдне... В июле пришли трагические вести о погромах польского населения в окрестных селах. По ночам со всех сторон поднимались кровавые зарева. Оставшиеся в живых крестьяне располагались теперь биваком на площадях.
Все чаще слышим мы о деятельности советских партизан. Мои друзья Эдвард Релига, Януш Вежбовский, Казимеж и Роман Данилевичи то и дело заводят разговоры о том, что нам необходимо иметь оружие. Роман, самый старший из нас, утверждает, что скоро возникнут и польские партизанские отряды.
- Вот подождите, как пойдем в лес, да как начнем лупить немцев...загораются ребята.
Мечтаю об уходе в партизанский отряд и я. По ночам мне снятся бои с оккупантами, а себя я вижу в роли мстителя за отца, за нанесенные обиды.
В один из воскресных дней на карманные часы отца я выменял у Эдека Религи, сына оружейного мастера из 27-го артиллерийского полка, старый, заржавленный пистолет ФН калибра 6,35 мм. Однако этот хлам не мог удовлетворить мое честолюбие. И я решаю во что бы то ни стало раздобыть настоящий пистолет, с которым меня обязательно примут в партизаны. Но где взять такой пистолет? Первая мысль - украсть его у фрау Киршибель. Навещая мать, я не раз видел в тумбочке у немки пистолет. Много раз держал его в руках, и - честно говоря он давно бы мог стать моей собственностью. Останавливало меня только опасение, что в краже прежде всего заподозрят мать. Поэтому я продолжал поиски.
В поле моего зрения оказались немцы Вист и Верзе, соседи фрау Киршибель. Прислугой у них служила пани Кристина Шафиньская, которая с мужем и детьми жила в соседнем доме. С тех пор я много времени провожу у матери на работе. В течение нескольких дней я тщательно изучаю распорядок дня Виста и Верзе. Утром немцы уходят в мундирах и с оружием. После обеда, приблизительно в четыре часа, они переодеваются в гражданские костюмы и идут купаться на бывшую Пристань резервистов. Домой возвращаются около семи и сразу ужинают.
После ухода немцев Шафиньская с матерью садятся на скамейку в саду и долго о чем-то беседуют. В это время квартира гитлеровцев пустует.
Итак, без двух минут четыре я с удочкой торчу вблизи того места, куда Вист и Верзе приходят купаться. Вот они идуг по дорожке, усаженной кустами жасмина. Входят на территорию пристани. Садятся на одну из свободных скамеек. Попыхивая сигарами, не спеша раздеваются. Я нервно слежу за поплавком, а краем глаза наблюдаю за немцами. В тот момент, когда они медленно входят в воду, я не торопясь удаляюсь от пристани. Сматываю удочку и оставляю ее в кустах. Бегу на улицу Сокульскую, где в доме доктора Полянского живут Вист и Верзе.
Во двор я попадаю через забор. Вокруг - никого. Приближаюсь к приоткрытым дверям и на всякий случай стучу. Прислушиваюсь - везде очень тихо, только сердце колотится, как молот о наковальню. Слегка толкаю дверь и пробираюсь в кухню. Через окно вижу мать и Шафиньскую, сидящих в саду. Крадучись подхожу к двери, ведущей в комнату. Открываю ее, мгновенно оглядываю комнату - и мне в глаза сразу бросается оксидированный, блестящий пистолет. Он лежит на небольшом столике около телефона. Молниеносно засовываю его за брючный ремень под рубашку- и назад. Сердце стучит неправдоподобно громко, но я уже около забора. Прыжок - и я в пустом гетто. Вот и поворот к реке. По дороге забираю удочку и уже спокойно возвращаюсь на Пристань резервистов...
Немцы еще купаются. Сколько времени продолжалась моя "операция", не знаю. Рыба по-прежнему не клюет. Пистолет приятно упирается в живот. Прямо не верится, что все прошло так гладко. Время от времени я дотрагиваюсь пальцами до спрятанного пистолета и каждый раз убеждаюсь, что он на месте. Теперь я никак не могу дождаться, когда немцы пойдут на ужин и я смогу внимательно его рассмотреть. Наконец оба выходят из воды, вытираются грубыми полотенцами, закуривают сигары и идут по дорожке, усаженной жасмином. Кое-как сматываю удочку - лишь бы быстрее домой. Мать с работы еще не пришла. Запираю дверь и вынимаю пистолет.
- Ну и игрушка! - чуть ли не кричу я от восторга.
На верхней части затвора "читаю: "МАБ, калибр 7,65 мм". Вынимаю магазин, снимаю пистолет с предохранителя и выбрасываю из патронника блестящий патрон.
Все время думаю - что будет дальше? Что предпримут фашисты, когда узнают об исчезновении пистолета?
Но все обошлось. На следующий день утром, без нескольких минут восемь, домой приходит мать и прямо с порога говорит:
- Вист потерял вчера где-то у реки пистолет. Полчаса назад поехал на совещание в Луцк. Вернется только вечером. Беги к реке, может, найдешь. Ну вставай, лентяй, и лети искать...
- Мама, я не знаю, где искать. В конце концов, па что мне его пистолет?
- Ну и бездельник же ты! Такая возможность заработать, а ты в постели валяешься. Впрочем, поступай как знаешь. Приходи к десяти, пойдешь за сахаром и маслом.
После ухода матери я засовываю пистолет за пояс и иду похвастаться к Эдеку Религе. Он сразу же начинает уговаривать меня продать пистолет, но я не хочу его и слушать.
- Пойдем в сарай, кое-что тебе покажу,- говорит Эдек доверительным тоном.
Мы входим в большие ворота. Эдек влезает на лестницу и из соломенной крыши вытягивает сверток. Через минуту вынимает из свертка что-то стальное и длинное. Он устанавливает это "что-то" на бревне и объясняет:
- Это советский танковый пулемет. В диске помещается семьдесят четыре патрона. У меня три таких диска. Предлагаю обмен.
Я с некоторым недоверием отношусь к его предложению.
- Откуда он у тебя? - спрашиваю я.
- Видишь ли, в сорок первом, в июне, я ездил на велосипеде к Бугу, знаешь, туда, где проходили бои, и снял пулемет с танка. С обменом я не шучу. Давай по рукам- и пулемет твой.
Мы меняемся. Домой я возвращаюсь без пистолета, но и без пулемета, который мне не в чем было вынести. Но, как говорится, аппетит приходит во время еды. Поэтому я начал серьезно обдумывать, где можно достать еще один пистолет. Но все решил случай...
В один из жарких июльских воскресных дней меня неожиданно навестил Ганс Матиас в обществе какой-то девушки. Они искали хороший пляж, но прежде всего одиночества. Я проводил их на полянку среди малинника, а сам быстро взобрался на чердак и высунул голову в слуховое окно. Вот оба сбросили одежду. Ганс как бы взвешивает в руках кобуру парабеллума, обдумывая, что с ней делать. Он оглядывается и, не заметив никого вокруг, прикрывает ее носками, ставит сверху корзиночку с безделушками девушки, еще раз внимательно оглядывается и, схватив ее за руку, бежит к воде.
Я решаюсь: стремительно бегу к малиннику, вынимаю пистолет, прячу в густых кустах крыжовника и - уже плыву рядом с Матиасом, нарочито громко фыркая и взбивая фонтаны воды. Немец бросает взгляд в мою сторону. Увидел меня - это хорошо!
Купание окончено. Залезаю на чердак и с замиранием сердца смотрю, как Ганс медленно одевается. Один носок, другой, брюки... Наконец он нагибается, протягивает руку к ботинку, затем к другому, нервно оглядывается и беспомощно разводит руками. Вижу, как он прикладывает палец к губам. Оба поспешно уходят.
Волнуюсь: что будет дальше?
Солнце заканчивает дневное странствие. Берега реки пустеют. Приближается комендантский час. В совершенной темноте я покидаю свой наблюдательный пункт и осторожно иду в сторону кустов крыжовника, где лежит спрятанный парабеллум. Прислушиваюсь к тишине. Дрожащими руками раздвигаю колючие кусты и вынимаю пистолет. Медленно возвращаюсь домой. В мансарде, в окне сержанта запаса Свитковского, мерцает керосиновая лампа. Я решаю зайти к нему.
- Войдите,- раздается за дверью.
Свитковский жарит на примусе яичницу и, не отрываясь, жестом приглашает меня занять место на диване. Я сажусь так, чтобы кобура большого пистолета высовывалась из кармана коротких штанов.
- Что слышно? - спрашивает он.
- Ну, очень жарко. На реке сегодня было много людей.
- Да, жарко не только... Что это у тебя?! - восклицает он, не закончив мысль.
- Вы это имеете в виду? - со значительным видом похлопываю я по кобуре парабеллума.- Это, как видите, мой пистолет.
Свитковский подскакивает к двери и поворачивает ключ в замке. Затем уменьшает огонь и без того едва светящей лампы и подходит на цыпочках к дивану, на котором я сижу. Он, вероятно, боится поверить собственным глазам: то смотрит на пистолет, то холодным взглядом измеряет меня с ног до головы. Наконец он повелительным тоном бросает:
- А ну, выкладывай!
Подробно рассказываю ему обо всем, а под конец как бы между прочим добавляю:
- Это уже второй немец, которого я разоружил,- первый пистолет я выменял на танковый пулемет. Видите ли, я очень хотел бы уйти в партизаны...
Сержант крепко пожимает мою руку. Поднимает висящий над диваном коврик и откалывает старательно сложенные листки.
- Читай,- предлагает он.
Из заглавия вижу, что это - "Информационный бюллетень". Позднее, когда я закончил чтение, Свитковский начал мне объяснять, что такое конспирация.
- А теперь я покажу тебе еще кое-что,- произносит он загадочно.- Видишь, у меня тоже есть пистолет...
Пистолет очень похож на мой ФН, калибра 6,35 мм, также покрыт кое-где ржавчиной.
- А здесь, в подзольнике, я прячу ручную гранату,- объясняет сержант.
- Я еще не держал в руках гранаты...- говорю просительным тоном.
- Сейчас, сейчас, только выну взрыватель. Внимательно наблюдаю, как Свитковский вынимает из корпуса гранаты блестящую медную трубку.
- Теперь можешь смотреть. Она безопасна. Это советская оборонительная граната.
Он объясняет принцип ее действия. Беседуем долго, обстоятельно.
- Заходи ко мне время от времени,- говорит он на прощание,- я тебе дам почитать еще что-нибудь из подпольных изданий. А в партизаны успеешь: ведь тебе только пятнадцать лет.
На следующий день я показываю пистолет Эдеку Религе и братьям Данилевичам. В глазах товарищей - зависть. Приходится рассказывать, как я стал обладателем такого сокровища...
В один из августовских дней по городу с быстротой молнии разнеслась весть: в партизанскую засаду попали немецкие автомашины с солдатами. В ходе завязавшегося боя погибло несколько гитлеровцев, а среди них майор и еще какой-то офицер. Вскоре было объявлено о торжественном погребении обоих офицеров.
В день похорон в город с самого утра съезжаются из окрестных деревень "фюреры" местного значения. Кроме пистолетов все вооружены в основном автоматическим оружием.
Около дома фрау Киршибель полно бричек. Я тоже иду на похороны. Замечаю, что немцы взяли с собой на траурную церемонию только пистолеты. Автоматы и карабины остались в комнате Верзе! Брички медленно направляются к комендатуре.
У меня в голове молниеносно созревает план: вернуться сюда, пока нет немцев,- и можно брать все что хочешь. Перед комендатурой - толпа. Глухо бьют барабаны. На лафетах орудий установлены гробы с останками убитых гитлеровцев, а рядом шпалерами выстроились фашистские офицеры и гражданские лица немецкого происхождения из различных оккупационных учреждений. В толпе замечаю "старых знакомых" - Виста, Верзе, Адамского и фрау Киршибель. Подхожу ближе, так, чтобы и они меня заметили. Придаю лицу печальное выражение. Через некоторое время ловлю на себе их взгляды. Процессия трогается под звуки траурного марша. Иду медленно, намеренно давая себя обогнать, а теперь - бегом домой.
Заворачиваю в газету мешок и спешу на улицу Сокульскуго. Обхожу дома, в которых живут немцы,- везде тишина и спокойствие. Где-то вдалеке, за городом, играет военный оркестр. Вот и окно комнаты Верзе. К счастью, оно открыто. Еще раз оглядываюсь - и одним прыжком преодолеваю забор. Крепко хватаюсь за подоконник, отталкиваюсь от земли. Попадаю в квартиру и - застываю как вкопанный. Я в настоящем арсенале: по всем стенам расставлено оружие различных типов, около печки лежит несколько вещевых мешков, из которых торчат деревянные рукоятки гранат. Разворачиваю мешок и кладу в него все, что попадет под руку,- два автомата, три карабина, большое количество гранат и запасных магазинов. Пытаюсь все это унести - и не могу. С сожалением вытягиваю назад два - как мне кажется - самых плохих карабина. Перебрасываю мешок за окно. Через мгновение я уже у забора.
О ужас! Ствол карабина сантиметров на тридцать торчит наружу. Беспомощно оглядываюсь и лихорадочно соображаю, что бы такое предпринять. Нет, ни за что на свете не оставлю мешка здесь, под забором, и тем более не понесу обратно. Около мусорного ящика лежит куча соломы. Накладываю ее в мешок так, чтобы побольше вылезало наружу, перебрасываю мешок через плечо и как можно быстрее покидаю опасное место. По дороге решаю отнести добычу в старый, полуразвалившийся ледник у реки.
Все прошло успешно. Закапываю мешок с оружием в опилки, которые когда-то предохраняли лед от таяния. Отряхиваю штаны и - бегу на место погребальной церемонии... Появляюсь на госпитальном кладбище, когда еще звучат напыщенные, изобилующие угрозами по отношению к "бандитам" речи. Ищу взглядом мать - она стоит недалеко со знакомыми - и подхожу к ней. Она и не заметила моего отсутствия. Воздух сотрясают залпы траурного салюта.
Еще полчаса - и толпа начинает расходиться. Вместе с матерью подхожу к фрау Киршибель. Через минуту около нас оказываются Вист, Верзе и еще несколько незнакомых мне немцев. Чувствую, как у меня дрожат руки. Как обычно, начинаю размышлять, что будет дальше. Подъезжают брички. Немка забирает мать. Жестом руки Вист разрешает мне занять место на козлах около возницы. Глухо стучат колеса бричек по булыжной мостовой улицы Фарней. Через минуту мы несемся уже по Кафедральной и Сокульской.
От обилия впечатлений и страха, что вот-вот произойдет самое худшее, у меня разболелась голова. Вот мы и на месте. Опасливо сажусь на скамейку, где так часто отдыхают мать и Шафиньская. Начинаются поминки, и немцы солидно накачиваются водкой. Вскоре из открытого окна доносятся пьяное пение и смех. Некоторые выходят во двор, еле держась на ногах. В голове у меня бьется одна-единственная мысль: отсутствия оружия еще не заметили. В дверях показывается Вист с бутылкой водки и стаканом. Опираясь о дверной косяк, он зовет:
- Адамский, иди сюда... Выпей водки!
Подходит рыжий Адамский и цедит водку из поданного Вистом стакана.
"Все еще ничего не заметили",- мысленно утешаю я себя. В это время шатаясь выбегает Верзе и кричит:
- Карл, иди, иди скорее! Проклятые бандиты!
Я встаю и подхожу к вознице, с которым ехал на козлах. Не знаю, что делать - исчезнуть или еще немного подождать. В конце концов остаюсь.
- Ну и напились же немцы,- говорю я.
- Генек, иди сюда! - слышу голос матери. - Что, идем домой? - спрашиваю совершенно спокойно.
- Ты знаешь, сынок, что здесь случилось, когда мы были на похоронах? Кто-то забрал у немцев оружие! Они в бешенстве. Не знаю, что теперь будет...
- Что мне делать? - нетерпеливо спрашиваю я.
- Пока подожди. Проклинают большевиков и Сталина. Нас, вероятно, не тронут...
Я возвращаюсь на скамейку, но на всякий случай смотрю, куда же лучше всего бежать отсюда.
Немцы группками выходят из дома и занимают места в бричках. О чем-то полушепотом разговаривают. Наконец все разъезжаются...
Итак, все закончилось благополучно - я, как и первые два раза, отделался испугом.
- Сынок, идем домой,- зовет меня мать.
Я вижу, что она взволнована. На улице спрашиваю:
- Мама, а что, собственно, случилось?
- Я же говорила тебе: кто-то украл оружие.
- И что же будут делать немцы?
- Из их разговоров я поняла, что оружие они где-то достанут. Во всяком случае никому не говори о том, что здесь произошло. Они не собираются сообщать об этом в гестапо.
Дело приняло неплохой оборот. После ужина ненадолго выбегаю из дома. Темно, поэтому я напрягаю слух до предела: нет ли кого-нибудь поблизости? Но тишину нарушает только кваканье лягушек. Иду к старому леднику. Здесь еще раз внимательно прислушиваюсь - кругом спокойно. Вхожу - и мои ноги сразу утопают в мягких опилках. Я вытягиваю из тайника мешок и огородами несу его в наш сарай. Со страху мне кажется, что дверные петли скрипят слишком громко. С огромным облегчением кладу мешок на пол. Затем отодвигаю от стены клетки с кроликами и укладываю там оружие. Теперь можно спокойно возвращаться домой.
На следующий день я навожу порядок в сарае: чищу клетки, укладываю остатки дров, а одновременно произвожу учет оружия. Мои запасы довольно значительны: карабин со ста восьмьюдесятью патронами; два автомата с магазинами, полными патронов; семь ручных гранат; двадцать пять патронов к пистолету калибра 7,65 мм; голландский фонарик с динамо-машинкой. От радости я чуть не плачу. А в голове только одна мысль - теперь меня наверняка примут в партизаны!
И вдруг все чуть было не обернулось трагедией.
Через два дня гитлеровцы устроили публичную казнь советского партизана. Везде полно вооруженных солдат. Среди немцев я вижу рыжего Адамского с автоматом. Мой товарищ Чешек Квятковский{2} вздыхает:
- Этот автомат - настоящее сокровище.
- Хотел бы такой? - спрашиваю я ни с того ни с сего.
- Конечно! - Чешек недоуменно пожимает плечами.
- Тогда зайди ко мне через пару дней,- выпаливаю я неожиданно даже для самого себя.
Я и сейчас не знаю, что побудило меня принять такое решение...
На следующее утро, около одиннадцати часов, я подхожу к дому Адамского. Как обычно, в это время здесь никого нет. Обхожу дом. С минуту размышляю, что предпринять, а затем вынимаю стекло из маленького оконца в дверях черного хода. С внутренней стороны в замке торчит ключ. Поворачиваю его и вхожу в квартиру немца. На вешалке висит пояс с кобурой. Приподнимаю ее - легкая, значит, пистолета нет. Оставляю пояс в том же положении и прохожу в комнату. Оружия не вижу... Кто-то открывает ключом фронтальную дверь - я ясно слышу скрежет замка. Подбегаю к окну, открываю его и одним прыжком выскакиваю во двор. Перелетаю через забор и бегу в направлении пустого гетто, на улицу Водопойную и далее, по Гипотечной, домой. Запыхавшийся, влетаю в квартиру. Мать стирает белье.
- Мигом беги за водой. Поспеши, а то я должна идти на работу,- просит она.
Я сильно взволнован. У меня дрожат руки и ноги. С трудом поднимаю ведра и самой короткой дорогой, через двор Гоклеров, направляюсь к колонке. Рядом со мной, визжа тормозами, останавливается автомашина. В пей жандармы и шуцман Яшка Залуцкий.
- Мальчик, иди сюда,- доносится оттуда. Я оглядываюсь и вижу, что из автомашины меня манит: пальцем жандарм Венцке.
Я медленно подхожу.
- Где находится улица Сокульская? - спрашивает он.
- Надо повернуть назад, на улицу Кафедральную и затем свернуть в первую улицу налево,- объясняю я
- Иди сюда, садись в машину, покажешь, где это,- приказывает Залуцкий.
- Некогда,- вмешивается Венцке, и автомобиль разворачивается.
Теперь я хорошо вижу, что в нем кроме людей сидит немецкая овчарка. На спине у собаки широкая желтая лента с надписью: "Polizei".
Я быстро набираю воду и бегу домой. Хотя на улице жарко, надеваю теплую одежду и сапоги. Пытаюсь незаметно выйти из квартиры.
- Куда идешь? - останавливает меня мать вопросом.
- Сейчас вернусь.- Почти силой я отстраняю ее от двери.
Бегу к бетонному мосту на реке Лудзе. Делаю вид, будто разглядываю резвящихся в воде уклеек, но в действительности внимательно наблюдаю за своим домом. Внезапно я цепенею от ужаса: по улице Водопойной в направлении моего дома идут жандармы, в нескольких метрах впереди них бежит собака с желтой лентой. Вот немцы уже на нашем дворе. На мгновение овчарка останавливается, а затем, поднявшись по лестнице, входит в открытые двери квартиры...
В партизанском отряде
В родной дом я уже не вернулся.
В ту ночь я сплю у Квятковского, которому сообщаю:
- От шмайсера пошли нити, и дома полно жандармов.
На следующий день я ночую у другого товарища, Казимежа Данилевича, на улице Усчилугской. После обеда его брат Роман и Яловицкин, который работает шофером в немецкой транспортной фирме, отвозят меня на грузовой автомашине к Бугу. Я получаю от них записку с адресом Феликса Молодкевича из Городло и вплавь нелегально пересекаю границу. Вечером я уже в Городло. Коротко объясняю Молодкевичу и его старшему сыну Брониславу, что меня привело к ним. С этого момента я становлюсь родственником этой замечательной польской семьи. Все относились ко мне, как к родному.
Несмотря на это, месяц в Городло тянулся для меня очень долго. С Волыни доходили вести о деятельности польских партизан. Я много раз собирался уйти в лес. Однако пан Феликс обычно заявлял:
- Сиди, сынок. Куда пойдешь? Тебе ведь только пятнадцать лет...
10 ноября я узнаю, что живущий здесь, в Городло, пан Косёрек, у которого бандеровцы вырезали часть семьи, отправляется на следующий день во Влодзимеж. Я твердо решаю, что иду вместе с ним. Во время обеда я говорю об этом своей новой семье. Старый Молодкевич вначале возражает, но вмешивается другой его сын, Тосек.
- Отец, пускай парень идет. У него ведь столько оружия, которое лежит без дела,- вступается он за меня.
- Ну хорошо,- соглашается хозяин.
- Соберу мальчика в дорогу,- добавляет его жена.
Я пока не задумываюсь, к кому пойду в родном городе и как потом попаду в партизаны. Самое главное для меня в эту минуту - это начать действовать.
Получаю теплое белье, свитер и кусок ржаного хлеба с салом и утром трогаюсь с Косёреком почти в двадцатикилометровый путь.
На мосту через Буг немцы, которые его охраняют, забирают у меня еду и разрешают перейти на другой берег. Около полудня мы на окраине Влодзимежа. Здесь я прощаюсь с моим попутчиком и прошу его, чтобы он передал привет матери, не сообщая, однако, что я в городе. Мы расстаемся. Я иду к Эдварду Религе. Короткое сердечное приветствие, а затем сразу же: где был и что делал?
- Ну, парень,- рассказывает Эдек,- тебе повезло, что ты тогда успел сбежать. Немцы перевернули весь дом. Хорошо, что ничего не нашли, а то забрали бы мать, а так сидит теперь дома и плачет. В течение нескольких дней они наведывались к вам. Сейчас оставили мать в покое. Что намереваешься делать?
- Хочу уйти в партизаны.
Эдвард испытующе смотрит на меня, а затем, сердечно пожимая мою руку, громко говорит:
- Сегодня вечером пойдем вместе. Танковый пулемет- в твоем распоряжении.
- Согласен! - Обрадованный, я крепко целую друга. Ноябрьский день короток. Сразу после обеда за нами приезжает какой-то крестьянин на телеге.
- Это мой хороший приятель. Он тоже едет с нами,- представляет меня Эдек.
Крестьянин недоверчиво смотрит из-под нависших бровей.
- Пускай едет, только уж слишком молод...
Как мне хотелось тогда казаться более взрослым, хотя бы восемнадцатилетним, знают только те, кто взялся за оружие в том же возрасте, что и я!
Выносим из сарая два снопа соломы: в одном - винтовка-маузер, в другом мой танковый пулемет. Прощаемся с родителями Эдварда. Его мать крепко целует нас и крестит. Лошади трогаются резво.
По дороге мы останавливаемся, и па подводу усаживается парень такой же молодой, как и я. В руках у него тоже сноп соломы.
Едем. Телега немилосердно трясется на скованной первыми заморозками грунтовой дороге. Эдек, видимо полностью нам доверяя и отказавшись от каких-либо принципов конспирации,объясняет:
- Мы едем в отряд, которым командует Петрусь Маленький. Что это за отряд и где он располагается, увидите вечером сами. Сейчас выберите себе клички. Я Дикая Кошка, и только так вы должны меня называть. Уже этой ночью у вас будет работа. Для начала - все. Так как же с вашими кличками?
- Может, я буду Тигром,- предлагает парень, присоединившийся к нам по дороге.
- Неплохо,- сразу соглашается Дикая Кошка.-А ты что придумал? - обращается он ко мне.
- Орел. Вроде бы тоже хорошо.
- О нет,- возражает Дикая Кошка.- Такая кличка уже есть, ты должен выбрать себе другую.
- А Страус, как ты думаешь? - немного неуверенно произношу я первое пришедшее на ум название птицы.
- Сойдет,- улыбается Эдек.- Помните, что с этого момента вы называетесь только так,- поучает он нас. Въезжаем в деревню.
- Это Марянувка,-сообщает Дикая Кошка.-На другом конце деревни, у леса Барыш, живет крестьянин Рудницкий, у которого мы и будем квартировать.
Лошади встают. Каждый из нас развязывает свой сноп соломы. Забираем оружие и вслед за Дикой Кошкой входим в дом. За столом, над которым поднимается пар от большой миски с бигосом, сидят несколько мужчин. Дикая Кошка представляет нас, в ответ они называют только свои клички. Многих из них я знаю: это Блеск (Владек Овчарский), Волк (Вацек Коханьский), капрал Туча (Петровский, сапожник из Тушиска).
За ужином я узнаю, что в любой момент могут прибыть комендант и отряд самообороны из Спащчизны под командованием сержанта Быстрого (Яна Матушиньского).
Вскоре в открытых дверях появляется высокая фигура в дубленке, с автоматом на груди, а рядом с ней знакомый мне по Влодзимежу харцерский вожатый Владислав Чеслиньский.
- Это наш комендант, а тот, в дубленке,- Быстрый,- шепчет мне Волк.
Вслед за комендантом протискиваются вооруженные люди. В избе становится тесно и шумно. Прибывшие закуривают самокрутки, и через минуту в избе становится серо от табачного дыма. Внимательно приглядываюсь к прибывшим: может, увижу знакомое лицо?
Открываются двери соседней комнаты.
- Рядовой Страус, к коменданту,- зовет один из партизан.
У меня подгибаются колени. Мысленно составляю первый в своей жизни солдатский рапорт. Вхожу, щелкаю каблуками и четко произношу:
- Пан комендант, рядовой Страус по вашему приказанию прибыл!
- Подойдите ближе. И не так громко - здесь глухих нет. Ну что, хотите быть партизаном?
- Так точно.
- Сколько вам лет?
- Исполнилось шестнадцать,- добавляю себе больше года.
- Какое у вас оружие?
- Здесь - советский танковый пулемет, а дома - еще два автомата, карабин с патронами, немецкий парабеллум и семь ручных гранат.
- Что? Столько оружия и боеприпасов? Откуда?
- Так точно! Имею честь доложить, пан комендант, что добыл все это у немцев!
- Хорошо, об этом оружии поговорим позже. А теперь - персональные данные и год рождения.
Быстро повторяю за комендантом слова партизанской присяги. Поворачиваюсь через левое плечо и выхожу из комнаты, а в душе горячо благодарю харцерских вожатых за науку, которая так пригодилась мне сегодня.
Разговор с Тигром менее продолжителен. Вскоре к собравшимся в самой большой комнате дома Рудницких партизанам выходят Петрусь Маленький и Быстрый. Старшина отряда призывает всех к тишине, после чего комендант приступает к изложению задачи:
- Нас вместе с людьми сержанта Быстрого почти шестьдесят человек. Целью сегодняшней ночной операции является разгром бандеровекого гарнизона в селе Лиски. Поведут проводники из Марянувки. Капрал Туча с пулеметчиками отрезает деревню Лиски от леса Барыш. Места для занятия огневых позиций покажет проводник. Остальные ударят по деревне с противоположной стороны и погонят противника к лесу, на наши пулеметы. Наступать только огородами. Для освещения района боевых действий можно поджечь несколько сараев. В гражданское население не стрелять. Через пятнадцать минут выступает передовое охранение, которое поведет старшина отряда. Сигналом к окончанию операции будет крик "Банзай!".
Наконец мы выступаем. Ночь очень темная. Рядом со мной идут Волк и Дикая Кошка. Я несу пулемет, который, видимо, слишком тяжел для меня. Короткая остановка. Курить и разговаривать нельзя. Несмотря па запрет, шепотом прошу Дикую Кошку:
- Поменяемся оружием...
- Ты с ума сошел?
- Боюсь из этого стрелять,- объясняю я.
- Испугался? С этого начинаешь партизанскую службу? Ха-ха-ха... Хорошо, поменяемся около деревни, а пока неси и не жалуйся.
Трогаемся дальше. Через некоторое время пулеметчики под командованием капрала Тучи отделяются от остальной группы. Я меняюсь оружием с Дикой Кошкой и занимаю огневую позицию. На полосе в несколько десятков метров установлено шесть ручных пулеметов. Я лежу рядом с Дикой Кошкой и слышу, как сильно бьется у меня сердце. Время тянется медленно-медленно. Внезапно где-то в темноте, кажется, перед нами, раздаются первые выстрелы. Кто-то страшно кричит. Загорается подожженный сарай - от огня становится немного виднее. Стрельба усиливается. Теперь горит уже несколько строений. По дороге, на которой установлены наши пулеметы, в направлении леса бегут люди, хорошо различимые на фоне огромных языков пламени. Перевожу на левую сторону рычажок предохранителя, неумело прицеливаюсь, нажимаю спусковой крючок и - вижу, как кто-то падает. "Значит, вот как убивают людей!" - с удивлением думаю я.
- Банзай! - передается в это время но цепи.
Операция закончилась. К лесу стягиваются партизаны, передовое охранение быстро трогается в обратный путь. Сохраняя абсолютную тишину, идем и мы. Под утро мы уже в Марянувке...
Проходят дни и недели. Все больше людей прибывает в отряд. Создаются взводы и отделения. Я служу в первом отделении, командование над которым принимает капрал Сокол (Вацлав Зелиньский), железнодорожник из Влодзимежа. Взводом командует сержант Карась (Мариан Коц).
Вскоре вместе с оперативной группой, прибывшей из Луцкого повята, мы выступаем в село Краки, где ведем тяжелый бой с бандеровцами. У нас имеются убитые и раненые. Ночью, не прекращая боевых действий, отходим в Марянувку. Отсюда через несколько дней перебазируемся в село Спащчизна, где остаемся до января 1944 года. Мое отделение располагается на постой у крестьянина Лобановского.
За несколько дней до сочельника в отряд с инспекционными целями приезжают поручник Белый (инженер Сильвестр Броковский) и сержант Тур (Францишек Захарчук, бывший командир взвода саперов 23-го пехотного полка). Оба подпольщики из Влодзимежа.
Когда все собрались, поручник начинает инструктаж.
- Я попросил собрать весь отряд, чтобы познакомить с заданием, выполнение которого возлагается на вас,- говорит офицер.- Вблизи городской скотобойни во Влодзимеже живет осведомитель гестапо Васыль Трояновский, прозванный Хромоногим. Подпольный суд приговорил его к смертной казни. Сегодня ночью вы должны привести приговор в исполнение. Адрес знает командир отряда...
- Так точно!-вытянувшись по стойке "смирно", отвечает за нас Петрусь Маленький.
- Это все. Солдаты свободны, командира прошу остаться.
Мы расходимся по квартирам. Блеск проверяет исправность кольта, из которого он должен застрелить осведомителя,- ведь именно ему поручено приводить в исполнение приговор.
Сразу же с наступлением темноты мы выступаем. Вместе с Волком и Дикой Кошкой я должен охранять дом Трояновского со стороны входа. Уже виден свет казарм на улице Усчилугской. Петрусь Маленький уверенно ведет отряд, оставляя в стороне главное шоссе.
Вот мы и на месте. Из небрежно занавешенных окон пробивается свет лампы. Командир открывает дверь. В его руке я вижу пистолет. Вслед за ним в дом входит Блеск. Из-за неплотно закрытых дверей слышится женский плач и твердо произносимые слова приговора. Тихий звук выстрела - и все смолкло. Задание выполнено - можно возвращаться.
Вскоре мы снова выступаем, на этот раз в Водзинов. Вместе с нами уходит сын нашего хозяина Тадеуш, который получает кличку Искра. В Дубниках мы ведем бой с немцами, берем в плен шестерых. В этом бою смертельно ранен Выдра.
Однажды ночью в отряд привозят мое оружие, Я уже не боюсь стрелять из пулемета. Танковый, с которым я вступил в отряд, теперь у рядового Рыбака (Станислава Браницкого), а я получил трофейный ручной пулемет.
В новогоднюю ночь мы устраиваем засаду на шоссе Влодзимеж - Усчилуг. Во время боя хорошо показали себя Волк, Гром (Збигнев Пабян) и Осина (Феликс Коц). Сжигаем немецкую автомашину, убиваем нескольких офицеров и добываем немного оружия. Однако погибает капрал Сокол. Новым командиром отделения назначается капрал Заяц (Вацлав Лясковницкий, житель Киселина).
Январь - это месяц нашего наступления на бандеровцев. Уничтожаем их гарнизоны в Гнойне, Людмирполе, Вирове, Стшелецкой, Пузове и Никитычах. Благодаря уловке сержанта Тура нам удалось взять в плен более восьмидесяти немцев, а также захватить рацию на гусеничном мотоцикле. Через район наших действий проходят на запад, в Польшу, советские партизанские отряды. Мы помогаем им в организации переправ через Буг.
Немцы начинают проявлять активность. В борьбе с врагом героически гибнут сержант Быстрый и рядовой Рыбак. Гитлеровские самолеты обстреливают деревни, в которых стоят наши отряды.
В один из пасмурных дней из-за леса появляются четыре вражеских самолета и с бреющего полета бьют из пулеметов по месту нашего очередного базирования. Мы выскакиваем из домов и открываем ответный огонь по самолетам. Один из Ю-87 падает на поле. Остальные начинают относиться к нам с большим почтением и набирают высоту. Мы бежим к подбитому самолету. Оба пилота убиты. Извлекаем длинные ленты с трассирующими пулями. Сержант Кружка (Олек Матушиньский) упорно уверяет всех, что это он подбил самолет. Капрал Леопольд Коссовский, батальонный оружейник, с помощью нескольких человек снимает пулеметы. Он надеется, что сумеет переделать электрическое пусковое устройство на механическое. Со стороны леса Пятыдне нас атакуют немцы со своими союзниками. С обеих сторон имеются убитые и раненые. В моем отделении погиб рядовой Блинчик. День ото дня растет число партизанских могил около костела в Белине.
В первые дни марта началась мобилизация партизанских отрядов в соответствии с планом "Буря". Мы становимся одним из подразделений 27-й пехотной дивизии АК. Нага отряд получил условное название "Основа". Однажды в нашу роту прибывает мой школьный товарищ Януш Вежбовский с украденным у немцев станковым пулеметом. Януш берет себе псевдоним Синичка.
На пасху произошла радостная встреча с советскими кавалеристами. Вместе с ними мы наносим удары по немецким гарнизонам во Влодзимеже и Ковеле. Неожиданной контратакой из этих городов, поддерживаемые большими силами авиации и танков, немцы отрезали 54-й советский гвардейский кавалерийский полк от главных сил. Мы ведем тяжелые оборонительные бои с многочисленным противником, имеющим и тому же превосходство в технике. Отступаем. Контратакуем вместе с советскими кавалеристами под Стензажицами и Никитычами.
Перед районом обороны нашей роты широкий мелиорационный ров с сожженным мостиком па сельской дороге. Со стороны Писажовой Воли беспрерывно слышится грохот орудий. Над лесом в направлении Усчилуга летят девять бомбардировцщков; они начинают бомбить Белин. Мы энергичнее работаем лопатами, оборудуя огневые позиции. Возвращаются конные разведчики. Рысь (Генрик Сурмачиньский) докладывает Петрусю Маленькому:
- Немецкая цепь находится на расстоянии менее двух километров от нашей обороны.
Поспешно проверяем оружие и маскировку. Прилетает "рама". Мы лежим в неглубоких окопах, плотно прижавшись к земле. Самолет исчезает за домами Стензажиц. На опушке леса появляются немцы. Сильнее сжимаю оружие. Недалеко от меня вползают в окоп командир роты и фельдшер Завиша (Збигнев Бараньский). Гитлеровцы выпускают несколько очередей, прислушиваются и по рву подходят к сожженному мостику.
- Огонь! - громко подает команду Потрусь Маленький.
И ожила партизанская оборона. Немцы пытаются рассредоточиться вдоль рва.
- Вперед, в атаку!-кричит командир роты и первым выскакивает из окопа.
Как из-под земли появляются здесь же два кавалериста и мчатся с поднятыми саблями на гитлеровцев. Около меня строчат пулеметы Вазы и Летчика (Романа Шевчука). Мы бежим густой цепью и на ходу стреляем. Немцы отступают в сторону леса. Мы преодолеваем ров. Партизаны из взвода сержанта Казимежа Сондак и советские кавалеристы ведут нескольких пленных. Возвращаемся в окопы. Около дороги горит овин, и кровавое зарево рассеивает наступающие сумерки. В вышине слышен гул самолета. Поднимаются вверх столбы огня - немцы бомбят Стензажицы!
Опять есть убитые и раненые. Партизанский госпиталь переполнен. Не хватает лекарств и перевязочных материалов...
И вот мы окружены в Мазурских лесах. Со всех сторон бьет немецкая артиллерия. Гибнет на поле боя командир дивизии подполковник Олива (Ян Киверский). Ночью мы прорываем кольцо немецкого окружения в районе деревни Замлыне на реке Неретве, но в лесах остается большая часть партизанского обоза и госпиталь, полный раненых. Утром немцы пытаются с помощью танков и бронепоезда на железнодорожной линии Ковель - Хелм Любельский остановить выходящих из окружения партизан и советских кавалеристов. Частично это им удается.
С наступлением ночи мы предпринимаем очередную попытку выйти из окружения, и она завершается успешно. По освещенному врагом полю устремляются вперед партизаны. Я стараюсь стрелять по вражеским окопам длинными очередями. Рядом храбро сражаются партизаны Петруся Маленького - Волк, Дикая Кошка, Гром, Ваза. Поднимает в атаку залегших перед железнодорожной насыпью партизан сержант Большой. Искра забрасывает гранатами блиндаж. Мы прорываем оборону противника и переходим па другую сторону железнодорожных путей. Бронепоезд отъезжает. Мы вступаем в Шацкие леса. На нашем пути встречаются в основном сожженные деревни.
На партизанские стоянки заглядывает голод. В мае немцы вновь проводят операцию по очистке лесов. Мы снова ведем тяжелые бои. Первый батальон 23-го пехотного полка под командованием поручника Зайца (Гурки-Грабовского) совершает успешный налет на немецкие позиции артиллерии и минометов в селе Гута Ратненьска.
Жаркий день подходит к концу. Краем леса мы подходим к участку, который обороняют советские партизаны. Занимаем позиции рядом с ними. Советские товарищи по оружию рассказывают о боях, прошедших в течение дня. С гордостью показывают стоящий недалеко от леса сожженный немецкий бронепоезд. Командир батальона внимательно рассматривает в бинокль село, по которому мы должны ударить этой ночью, а затем вызывает к себе командиров подразделений. Мы продолжаем неторопливую беседу с советскими партизанами. Лешеку (Вавжшювичу) они дарят ППШ и два запасных диска с патронами - о таком подарке мечтает каждый. Наконец возвращаются командиры от поручника Зайца. Они быстро отдают приказы. Под прикрытием ночи мы должны дойти до села незамеченными. Сигнал для атаки - красная ракета.
Над лугами поднимается туман. Мы двигаемся густой цепью и через мгновение скрываемся в темноте. До объекта атаки около трех километров. В течение получаса мы идем в полный рост, преодолевая многочисленные рвы и обширные топи. Чтобы не потеряться в темноте, через определенное время чмокаем, слушая подобные ответы слева и справа. Рядом со мной шагает мой второй номер рядовой Вереск. Винтовка у него повешена через плечо: в руках он несет ящик с патронами. Я на всякий случай опоясался двумя пулеметными лентами, каждая по пятьдесят патронов. Укрепил их таким образом, чтобы в темноте можно было легко размотать. Теперь мы двигаемся медленнее.
Гитлеровцы методично освещают ракетами подступы к своим позициям и непрерывно стреляют из автоматического оружия. Все это служит для нас дополнительными ориентирами. С ближайшего болота с криком поднимается стая диких уток. Останавливаемся. Лечь некуда - всюду вода, топи. Поэтому отдыхаем стоя. Я снимаю с предохранителя свой пулемет. Вереск жалуется на то, что тяжелый ящик с патронами не позволяет ему воспользоваться оружием. С левой стороны подходит к нам подпоручник Петрусь Маленький.
- Сейчас начнем,- говорит он шепотом и идет дальше.
Снова тишина. Небо на востоке слегка сереет. Глухо охает ракетница. В вышине вспыхивает красная звездочка и медленно падает, увлекая за собой белую полосу дыма. Пригибаясь, устремляемся вперед. Несколько метров - и кончается белая стена тумана.
Наконец-то мы чувствуем под ногами твердую землю. Где-то сбоку надрывно лает пулемет, разрывая темноту трассирующими пулями. Но вот начинается и партизанский "концерт". В ответ немцы беспорядочно выпускают осветительные ракеты. Село уже близко. Я падаю, я вот мой пулемет подает свой "голос". Короткими очередями строчат по ближайшим строениям партизаны. Трассирующие пули рекошетируют вверх и исчезают в низких облаках. Гитлеровцы ведут неистовый огонь.
- Ура! - несется со всех сторон.
Еще две-три очереди - и мы с Вереском устремляемся вперед. Вот мы и в селе. Кругом горят дома. От огня, охватившего их, становится светло как днем. На дороге стоят грузовые автомашины. Из-за хаты выскакивают два немца.
- Не стреляйте! Не стреляйте! - кричат они.
Еще немного - и бой затихает. Горящее село занято партизанами. Несколько человек несут захваченные минометы и мины к ним. Командир батальона поручник Заяц осматривает поле боя, затем обращает свой взгляд на добытые минометы и автомашины. Подходит группа партизан, которые несут кого-то на плащ-палатке. Я слышу, как капрал подхорунжий Филипек (Антони Арматыньский) докладывает:
- Пан поручник, командир роты Сокол убит.
Заяц резко склоняется над телом убитого:
- Видно, судьба его была погибнуть здесь, именно здесь...- говорит он глухим срывающимся голосом.
Мы знаем, что оба они пришли к нам из Варшавы, были друзьями.
- Подожгите автомашины,- приказывает Заяц после минутного молчания.Возвращаемся в лес.
Отходим. За плащ-палаткой, на которой несут Сокола, тяжелым шагом ступает командир. Затухающие пожары смешиваются с рассветом и освещают нас. Необходимо как можно быстрее достичь леса, прежде чем появятся самолеты врага...
Засада
Мы прибываем в район базирования. Вскоре появляется командир нашей дивизии майор Жегота (Тадеуш Штумберк-Рыхтер). Поручник Заяц докладывает ему о результатах ночной вылазки. Офицеры осматривают захваченные минометы.
- Маловато мин,- отмечают они.
На перекрестке лесных просек партизаны из пятой роты копают могилу для поручника Сокола (Витковского). Над лесом летает "рама", вероятно пытается нас высмотреть.
- Тревога! Тревога! - вдруг слышим мы - это Петрусь Маленький.- Вдоль узкоколейки Вилица - Заблоче идут немцы!
Мы продвигаемся лесной просекой. Где-то в стороне, над лесом, гудят самолеты. Солнце поднимается все выше и начинает сильно припекать. Я смотрю на лица товарищей. На них видна усталость, вызванная трудностями лесной жизни. Украшающую их многодневную щетину помнят еще Мазурские леса. Из обмундирования хуже всего обстоят дела с обувью. Не все запаслись сапогами в Гуте Ратненьской, поэтому сейчас идут в постолах из лыка{3}.
Глубоко в лесу завязывается перестрелка.
Вот и заржавевшие рельсы узкоколейки. Мы останавливаемся в тени карликовых сосен и березок. Командиры идут на рекогносцировку.
- Вереск, как у нас с боеприпасами? - спрашиваю я.
- В Гуте Ратненьской подцепил немного. Наша машинка - большая лакомка. Если так и дальше пойдет, то скоро мне нечего будет носить...
- Встать! За мной! - доносится до нас из-за ближайших кустов знакомый голос командира.
Мы поднимаемся на высоту, поросшую чахлыми сосенками. Согласно указаниям подхорунжего Молли (Алерса) мы с Вереском и Волком занимаем огневую позицию. Устанавливаем пулемет около небольшого бугорка. Я ложусь и провожу стволом по виднеющимся путям, которые в этом месте образуют небольшую дугу в нашем направлении.
- Вереск, выломай вон те сухие кусты, а то закрывают обзор,- прошу я.- Да, так! Теперь хорошо!
Лопаткой, с которой Вереск никогда не расстается, поправляем наш окоп. Вот мы и готовы принять непрошеных гостей.
Лежим так долго, что нас начинает одолевать сон. Солнце пригревает спину, от одежды идет пар. Вверху с монотонным жужжанием курсирует "рама". По опыту мы знаем, что если хоть чуть-чуть демаскировать себя, то вслед за "рамой" сразу налетят Ю-87, поэтому стараемся ни одним движением не выдать своего присутствия.
Где-то далеко, за поворотом железнодорожных путей, которые исчезают в лесу, раздается несколько выстрелов. В районе засады слышен металлический скрежет заряжаемого и устанавливаемого на боевой взвод оружия. Перед нашими позициями все еще пусто. Вдоль путей едут верхом на низкорослых конях пять советских партизан. Петрусь Маленький окликает их. Они объезжают нашу засаду, где-то в тылу под присмотром одного из товарищей оставляют лошадей и присоединяются к нам. У них такие же автоматы, как недавно полученный Лешеком, и, кроме того, сабли.
- Намнем бока немчуре,- весело подмигивают они с немалой долей уверенности.
Последняя минута нервной тишины... Внезапно с той стороны, откуда приехали конные разведчики, показываются фигуры солдат противника. Они останавливаются на мгновение, выпускают несколько очередей из автоматов и продвигаются вдоль путей дальше. Ясно видны засученные рукава и расстегнутые воротники мундиров. Они на расстоянии восьмидесяти - ста метров от нас. На край поляны, где минуту назад находился передовой дозор врага, теперь выходит большая группа немцев. Они не соблюдают никаких мер предосторожности. Идут небольшими группками по нескольку человек, оружие держат на ремнях, в руках несут лишь каски. Толкаю Вереска локтем:
- Держи ленту, сейчас начнется...
Советский партизан, лежащий рядом с Волком, многозначительно подмигивает и слюнявит большой палец правой руки. Гитлеровцы уже совсем близко. Недалеко от них с треском разрывается граната - и вот уже склоны возвышенности содрогаются от адского грохота стрельбы. Выпускаю длинную очередь - ни один из врагов не уходит живым. Сбегаем со склона. Вот мы и на месте побоища. Быстро распределяем довольствие - оружие и боеприпасы. Из-за железнодорожной насыпи поднимаются три фигуры в венгерских мундирах. Так, значит, кое-кто остался в живых. Забираем их с собой и возвращаемся на лесную базу. По дороге нам повстречался большой конный отряд советских партизан под командованием Иванова. Русские сообщают нам, что немцы плотным кольцом окружили Шацкие леса.
Короткий сон прерывает артиллерийская канонада. Над лесом с воем летят снаряды и разрываются в топи болот. Сразу же после артиллерийского обстрела над партизанским лагерем появляются самолеты. Лежим, распластавшись на земле. Едва улетают самолеты, как снова принимается за работу артиллерия. Несколько снарядов разрываются в кронах ближайших деревьев. Партизаны заметно нервничают. Приходят Петрусь Маленький с Молли, у которого на погонах вместо знаков различия подхорунжего одна офицерская звездочка. Мы узнаем, что он принимает командование ротой вместо убитого в ночном бою Сокола. Молли тепло прощается с нами, а мы начинаем рыть окопы на близлежащей поляне. Не успели закончить эту работу, как объявляется построение. Петрусь Маленький ставит перед Карасем задачу - произвести с частью взвода разведку в западном направлении, одновременно обеспечив охрану саперам, которые заминируют дорогу.
Сержант Карась отбирает людей для выполнения задания. Вызывает только по кличкам:
- Ваза, Осина, Лешек, Щука, Медведь, Вереск, Амур, Дубок, Береза, Заяц, Дикая Кошка, Волк, Нарцисс, Вулкан, Стена, Страус...
- Достаточно, Карась, достаточно,- прерывает его командир роты.- Дикая Кошка, Волк, Стена и Страус, останьтесь и ждите около шалаша.
Остальные уходят с Карасем и саперами на задание. Наши незаконченные окопы занимают партизаны советского отряда. Позади них поручник Заяц с несколькими партизанами устанавливает трофейные минометы.
Вместе с Дикой Кошкой, Стеной (Тадеуш Нерадко) и Волком я копаю противовоздушную щель около шалаша командира. Когда работа закончена, мы приносим ветки ельника и выстилаем ими дно. Со всех сторон бьет по лесу немецкая артиллерия. На душе тяжело: никто не знает, что будет дальше, да и не пытается предугадать.
Наступает ночь. Некому позаботиться о нашем ужине. Волк вынимает тряпку, в которую что-то завернуто, с благоговением разворачивает ее на пне, и перед нашим взором появляется кусок сала. Дикая Кошка разрезает его штыком и выдает каждому по кусочку. Хлеба у нас нет, но еда и без того кажется необыкновенно вкусной. Невдалеке разрывается артиллерийский снаряд. Осколки, пронзительно свистя, ударяются в кроны деревьев. Мы прыгаем в окоп.
Ночь проходит в коротком сне, часто прерываемом артиллерийскими выстрелами. Из шалаша доносится здоровый храп Петруся Маленького. "Если бы я мог так спать",- думаю я с сожалением. Солнце медленно поднимается золотым диском над горизонтом и своими лучами разгоняет ненасытные тучи комаров. Слышу треск сучьев.
Поднимаюсь и вижу, как к шалашу стремительно приближается капрал Заяц.
- Где командир? - взволнованно спрашивает он.
- Спит здесь, в шалаше... А что случилось?
- Эти сукины дети...- ругается капрал.- Дезертировали, трусы проклятые. Пошли сами пробиваться из окружения... Карась и остальные...
Из шалаша выходит Петрусь Маленький. Капрал, встав по стойке "смирно", докладывает командиру о дезертирах. По мере того как он говорит, лицо командира бледнеет, а руки трясутся все сильнее. Наконец не выдержав, он кричит:
- Стена, давай быстрее лошадей! Мне бы только догнать этого Карася!{4}
Петрусь Маленький и Заяц берут с места галопом. Мы остаемся одни. К нам подходит Стена. Вчетвером мы обсуждаем поступок Карася и других наших товарищей, с которыми нас связывало столько радостных и горестных переживаний.
Весть о дезертирстве почти всего первого взвода молниеносно разносится по лесу. К шалашу Петруся Маленького подходят любопытные и выспрашивают, как это произошло и что мы обо всем этом думаем. Сильнее всех взволнован командир третьего взвода сержант Большой. Он - бывший полицай из Белина. Как только началась мобилизация в 27-ю пехотную дивизию АК, сержант забрал оружие, подчиненных ему людей и ушел в партизаны. Сейчас он проклинает своего земляка - Карася.
В этот момент невдалеке раздается выстрел - и мы слышим сдавленный крик. Оглядываюсь и вижу, как Степа поднимает вверх изуродованную кисть левой руки. Подбегает санитарка ефрейтор Верная. Появляется фельдшер первой роты Завиша. Стене делают перевязку. Оказывается, это несчастный случай: Стена хотел разрядить оружие и нечаянно выстрелил.
Этот случайный выстрел не остается без внимания: над лесом снова со свистом проносятся снаряды. В небе лениво качается "рама". Партизаны расходятся. Возвращается погоня - дезертиров не настигли...
Около полудня вместе с советскими партизанами занимаем огневые позиции, которые мы им передали вчера. Самолеты с черными крестами безнаказанно летают над самыми кронами деревьев - высматривают цели для бомбежки. Лежим, ничем не выдавая себя. Со стороны Гуты Ратненьской зло лают пулеметы. Над пашей обороной громко разрываются несколько снарядов. Мы с Волком прижимаемся к поваленной сосне. Далеко впереди слышен шум танковых двигателей. Советские расчеты противотанковых ружей готовятся к бою. Через несколько минут гул танков доносится значительно ближе и яснее. Над лесом поднимаются тучи пыли. Уже слышен лязг гусениц.
- Внимание, танки! - раздается команда по-русски.
- Волк, смотри, вон появился первый! - Я показываю перед собой, где под напором могучей силы ложатся молодые сосны.
На край поляны выползает стальная коробка и останавливается. По бокам этого танка вылезают еще два чудовища. Ближайший находится от нас не более чем в двухстах метров. Мы ясно видим, как он водит длинной пушкой, потом покрывается дымом, слышим, как воздух сотрясается от грохота - на линии нашей обороны разрывается снаряд. К обстрелу подключаются другие танки. По лесу распространяется запах сгоревшего тротила. Вперед пошла немецкая пехота. Танки все еще стоят на месте и стреляют по нашим оборонительным рубежам. И все-таки вражеские пехотинцы идут неуверенно. А с нашей стороны не раздалось еще ни одного выстрела. Мы ждем, когда немцы подойдут ближе.
Первыми открывают ответный огонь трофейные минометы и две советские гаубицы. Выпущено уже несколько снарядов, но ни один из них не попал в цель. Танки медленно двигаются на нас. Заработали партизанские пулеметы и автоматы. Немцы показывают спины и выпускают красные ракеты. Вдоль линии нашей обороны тихо передается приказ:
- Отходим! Отступаем, ребята!
Ставлю пулемет на предохранитель и под прикрытием Волка, пригнувшись, бегу в тыл. Мы останавливаемся. только в глубине леса, на заросшей молодыми березками просеке. Командиры собирают своих людей и наводят порядок в подразделениях. С громким свистом рассекают воздух артиллерийские снаряды и разрываются в районе, из которого мы отошли минуту назад. Только поручник Заяц еще отстреливается остатками мин. Наконец к нам присоединяются и минометчики. Они расстреляли весь запас мин, а тяжелые и непригодные без боеприпасов минометы разобрали и разбросали по кустам.
В ходе марша формируется колонна по два. Мы отходим в северо-восточном направлении. Дорога заминирована, и мы идем по обочине. Педантичные немцы продолжают обстрел покинутых нами огневых позиций.
Через фронт на Припяти
Опустились сумерки, а мы все еще петляем по лесным просекам. В небе стоит красное зарево - это после боевого дня горят окрестные деревни, а частично и леса. И вот долгожданный отдых. Подпоручник Петрусь Маленький набирает добровольцев в походное охранение. К нескольким желающим присоединяюсь и я вместе с Волком и Искрой.
Своему второму номеру - Волку я обещал, что боеприпасы и пулемет мы понесем по очереди.
- Слушай, а выпустить пару очередей тоже дашь? - совершенно наглеет он.
- Обязательно,- тут же соглашаюсь я, опасаясь, как бы Волк не отказался от принятой на себя обязанности. Что бы я тогда делал?
Походное охранение уверенно ведет капрал Заяц. За ним неотступно следует наша санитарка Верная. На незначительном расстоянии от дозорных идут несколько солдат из взвода Большого, готовые в любую минуту открыть огонь из автоматов. Вот кончается просека, и мы вступаем в трясину. Грунт под ногами ходит ходуном, а под ним, в глубине, что-то зловеще булькает. Темп марша значительно замедляется. Продвигаемся дальше держась за руки. Как охранение мы уже не играем никакой роли, но другого способа преодолеть эту трясину у нас нет.
Артиллерийская канонада давно утихла. Обе стороны ведут подготовку к дальнейшим схваткам. "Мы стремимся во что бы то ни стало выскочить из котла, а немцы обдумывают, как нам помешать" - эта мысль бьется у меня в голове даже в тот момент, когда я по колени в грязи бреду по полесскому болоту. Наконец мы выходим из трясины. Вскоре кончается и лес. Останавливаемся: перед нами лежат поваленные во все стороны деревья. Это верный признак, что мы приближаемся к железнодорожной магистрали Брест - Ковель.
Еще в начале 1943 года, когда в этих местах появились партизаны, немцы прежде всего вырубили лес по обе стороны путей на ширину сто метров. Эти завалы из поваленных деревьев трудно преодолеть, особенно ночью. Какое-то мгновение прислушиваемся: не приближается ли случаем поезд, не выдадут ли немцы своего присутствия на железнодорожных путях? Тишину нарушает только тарахтенье славных "кукурузников", которые, вероятно, доставили боеприпасы и снаряжение советским партизанам.
Как можно тише и осторожнее приближаемся к насыпи. Капрал Заяц посылает в тыл двух связных с известием, что мы находимся у железнодорожной магистрали. Очередной раз спотыкаюсь, и по лицу больно ударяют ветки, которые отпустил идущий впереди меня товарищ. Последнее усилие - и мы стоим на полотне железной дороги.
- А все-таки мы вышли из окружения! - шепотом радуется Дикая Кошка.
Командир отделения посылает в обе стороны вдоль железной дороги по три человека с пулеметами для прикрытия перехода через нее партизанской колонны. Двух оставляет на путях, остальные идут за насыпь и занимают огневые позиции.
Одна пара рельсов, затем другая... Кто-то, невидимый в темноте, тихим голосом объясняет то ли себе, то ли остальным:
- Для немцев это очень важная железнодорожная магистраль. Они снабжают по ней войска...
С оружием, готовым к стрельбе, мы ложимся среди редких карликовых березок. Лежим так до восхода солнца, лязгая зубами от холода.
Группировка 23-го пехотного полка выходит из окружения. Остальные части и подразделения дивизии выбираются из ловушки в других местах. Мы все еще называемся дивизией, но это уже не та дивизия, которая в марте на Волыни насчитывала почти шесть тысяч человек. Еще существуют те же самые части и подразделения, только они значительно поредели. Отряд "Основа", ибо такое условное название дано группировке, переправляющейся через железную дорогу, имеет солидный боевой опыт. Много товарищей полегло в боях, но те, которые остались в живых, сумеют мужественно сражаться и выполнить любой приказ командования...
Первый день в новых лесах мы проводим около железной дороги. Немецкие самолеты постоянно летают по ту сторону путей, оттуда доносится также артиллерийская канонада. Порядочно проголодавшиеся еще до наступления вечера, мы удаляемся от железнодорожной магистрали, по которой в точение дня проехало несколько поездов. Начинается майский дождь, становится холодно. Мы проходим через какую-то относительно уцелевшую деревню. Колонна в поисках еды разбегается по домам. Забегаю и я в ближайшую хату. За столом ужинает семья. Простокваша, картошка в мундире и буханка черного хлеба...
- Дайте что-нибудь поесть,- не могу удержаться от немедленной просьбы.
Жадно выпиваю из горшка молоко, кладу в карман немного вареных картофелин и забираю хлеб. Даже не говорю "спасибо". Быстро выбегаю из хаты и присоединяюсь к растянувшейся колонне.
На окраине деревни товарищи берут из скирды снопы соломы. Делаю это и я вместе с Волком и Дикой Кошкой. Несем снопы по очереди и мечтаем, что выспимся на сухой чистой соломе. Светает. "Соломенная" дорога, по которой мы идем, ведет прямо к месту нашего привала. Но она может послужить хорошим ориентиром и для гитлеровцев, поэтому мы вынуждены сменить район запланированной дневной стоянки. На перекрестке просек стоят офицеры и зорко наблюдают, чтобы никто не унес на своей одежде ни соломинки.
Наконец ночной переход заканчивается. Углубляемся в подмокший березняк. Те, кто.не заступает в наряд, валятся на землю и сразу же засыпают. Взвод сержанта Большого охраняет лагерь. Около одиннадцати на него неожиданно натыкаются немцы. Завязывается перестрелка, в результате которой у нас двое раненых. Гитлеровцы отступают. Опасаясь, что нас могут окружить, выступаем раньше запланированного времени. Партизаны, которые несут носилки с ранеными, часто меняют друг друга, так как передвигаться с тяжелой ношей среди кустов и топей, да еще ночью - занятие довольно утомительное. Один из раненых умоляет оставить его, но командир не хочет об этом и слышать.
Через некоторое время дорога становится лучше. Наиболее инициативные партизаны приводят откуда-то две подводы, на которые поручник Гриф (Федоровский), один из наших врачей, укладывает раненых и больных. Теперь мы двигаемся гораздо быстрее. Лес кончается, и мы выходим на полевую дорогу, которую пересекает небольшая речушка. Мост разрушен, поэтому преодолеваем ее вброд. Неожиданно в тылу что-то сверкает, а через мгновение до нас докатывается сильный грохот. На какой-то миг колонна замирает. Снова вспышка огня - и опять неистовый грохот.
- Нащупали нас,- нервно вскрикивает кто-то в темноте.
Но взрывы больше не повторяются. К нам подбегает какой-то партизан и прерывающимся от волнения голосом объясняет:
- Обе подводы с ранеными и больными подорвались на минах. Нечего собирать...
А колонна продолжает свой нелегкий путь. До рассвета мы проходим еще пару километров. Останавливаемся на отдых около затерянного среди болот хутора, насчитывающего всего несколько убогих хат. Оказывается, здесь расположились советские разведчики. Вступаем с ними в разговор. Разведчики охотно объясняют, что несколько дней назад они перешли линию фронта. Нас особенно интересует, когда начнется наступление и в скольких километрах от линии фронта мы находимся. На первый вопрос они не в состоянии дать конкретного ответа, а до линии фронта, по их данным, около двадцати километров.
Все взволнованы этим известием: один ночной переход - и мы за линией фронта! Разведчики, проникнувшись к нам доверием, рассказывают о польской армии под командованием генерала Берлинга, сформированной в СССР. Эта необыкновенная новость с быстротой молнии разносится среди партизан. Начинается паломничество к советским солдатам. Каждый хочет лично услышать что-нибудь о польских войсках.
Около полудня мы узнаем, что "Основа", то есть наша группировка, первой из частей 27-й пехотной дивизии должна пробиться через немецкий фронт на Припяти и перейти на советскую сторону. Мы очень рады, что именно нам дано это важное задание. Все воспрянули духом, у всех поднимается настроение при мысли, что завтра мы окажемся на советской стороне. Как там нас примут и через сколько дней мы будем в настоящем Войске Польском?
Как обычно, после наступления темноты среди партизан начинается оживление. Первыми выходят группы, назначенные в передовое охранение. В конце колонны сформирован транспорт раненых советских солдат. Вместе с нами они должны перейти линию фронта.
Идем лесными урочищами, соблюдая абсолютную тишину. Остановок во время марша не делаем. Около полуночи вверх взвиваются ракеты. Они ярко освещают нейтральную полосу, и нам кажется, что она совсем близко. У меня даже создается впечатление, что линия, разделяющая противоборствующие стороны, проходит где-то за ближайшими кустами или поворотом лесной тропы. Начинает светать. Ракеты теряют яркость, а до фронта мы все еще не дошли. Вдоль просеки, по которой мы идем, лежат несколько полевых телефонных кабелей. Среди идущих заметно волнение. Наконец показались опушка леса и хорошо видимые немецкие деревоземляные укрепления. За ними - заграждения из колючей проволоки и мелиорационные рвы, полные воды. Дальше, среди лугов, течет скрытая в утреннем тумане Припять; на другом ее берегу - свободная от оккупантов земля.
Наше оружие готово к бою. Не спеша, шаг за шагом мы приближаемся к немецким окопам. Вот и они... Здесь еще хранится тепло, но пусто. Гитлеровцы куда-то исчезли. Вместе с Волком и Искрой мы врываемся в первый попавшийся на нашем пути блиндаж. Около смотровой щели стоит станковый пулемет. Рядом па лавке лежат пять касок, наполненных патронами, и несколько ручных гранат. С бревенчатого потолка на брезентовом ремне свешивается телефонный аппарат. Мы поспешно хватаем все это и выбрасываем в ближайший ров с водой. В других блиндажах наши товарищи делают то же самое. Выбираемся из окопов. Волк прикладом карабина проделывает проход в проволочных заграждениях. Я неудачно прыгаю через широкий мелиорационный ров и по шею окупаюсь в болотистую жижу. Из затруднительного положения меня вызволяет Завита (Юзеф Червиньский).
На ничейной земле все больше партизан. Но немцы ужо опомнились. Они открывают заградительный огонь из орудий и минометов. Вокруг нас поднимаются фонтаны болотной воды... Через минуту к ним присоединяются пулеметы. Первые очереди проходят высоко над нашими головами. Среди партизан начинается замешательство.
- Влево, там мелко! - зовут одни.
- Вправо, там мост! - кричат другие.
Эти возгласы еще больше усиливают смятение. Мы бросаемся то в одну, то в другую сторону под стремительно усиливающимся огнем гитлеровцев. И что еще хуже, с противоположного, спасительного для нас берега тоже начинают бить пулеметы. Кто-то истерично кричит:
- Ребята, там тоже немцы! Конец нам! Предательство!
Тем временем лучшие пловцы форсировали Припять и теперь кричат в сторону виднеющихся у леса окопов:
- Не стреляй, свои!
После этих криков огонь с другого берега сразу прекращается. Но не так скоро стихают боль и обида за потери, понесенные от своих.
В боевой суматохе я потерял из виду Волка и Искру. Перебежками продвигаюсь в сторону Припяти. Во рву, мимо которого я бегу, по грудь в воде стоят капрал Отважный (Зигмунт Магуза), ефрейтор Метко (Ришард Балшан) и Омела (Мечислав Рох). Они отстреливаются длинными пулеметными очередями.
Подбегаю к берегу реки. Подгоняемый свистом снарядов, в полном обмундировании, с оружием, прыгаю в воду и пытаюсь плыть. Однако снаряжение тянет меня вниз, и я начинаю тонуть. Находящийся недалеко Березка (Бронислав Носаль) помогает мне выбраться на берег.
- Брось все это в воду,- советует он мне,- а то не сможешь переплыть на другую сторону. Главное, чтобы голову целой унести! На той стороне нам дадут новое оружие!
Действительно, па реке в это время разыгрываются ужасные сцены. Широко разлившиеся и лениво текущие воды Припяти притягивают па глубину тех, кто плохо плавает, особенно если они пытаются переплыть реку в полном обмундировании, как я минуту назад.
На берегу скапливается все больше людей, которые не умеют плавать. Из скрепленных застежками ремпей они пытаются сделать какое-то подобие каната, перетянуть его на другую сторону и тем самым облегчить себе переправу.
Едва удалось скрепить канат, как масса людей бросается в воду. Один из ремней не выдерживает, лопается, и многие начинают тонуть. А немецкие пулеметы все неистовствуют...
Я лежу, втиснувшись между кочек, и вижу, как к берегу подбегает недавно произведенный в подпоручники Молли. Второпях раздевается догола и прыгает в воду. И мне ждать нечего. Сбрасываю шинель, мундир, ботинки. Бросаю в воду пулемет и плыву.
Плыву медленно, размеренно - экономлю силы. Сзади раздаются какие-то радостные, возбужденные крики. Оглядываюсь и вижу, как вдоль берега бежит Молния (Габриэль Вонсович) и громко призывает:
- За мной, там недалеко, вверх по реке, есть мостик!
Однако я не возвращаюсь назад: верю в собственные силы. Ведь меня учил плавать капрал подхорунжий Map-цель, а друзья недаром прозвали его Торпедой. Несмотря на это, я плыву все медленнее, еле двигая руками и ногами. У меня темнеет в глазах. "Ну, еще немного, уже близко берег",- пытаюсь придать себе бодрости и заставить сделать последнее усилие. Наконец я чувствую под ногами спасительный грунт. Судорожно хватаюсь руками за камыш. Минуту отдыхаю. Все еще запыхавшийся, вылезаю из воды. Ноги постепенно наливаются прежней силой.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги