За пригоршню астрала

ФРАГМЕНТ 1 ГЕКСАГРАММА ГУАНЬ «СОЗЕРЦАНИЕ» УМЫВ РУКИ, НЕ ПРИНОСИ ЖЕРТВ[1]

Двор был типичным для центра Питера. Сырой и грязный. На фоне непрозрачно-серого неба зло шелестели под пронизывающим ветром почти осыпавшиеся узловатые тополя. Жирная черная вода в лишаях колдобин там и сям отражала ядовито-оранжевые прямоугольники проснувшихся окон.

Патрульная машина с не заглушенным двигателем стояла в пяти метрах от группы людей. Серо-фиолетовых в серо-фиолетовом утреннем сумраке. Таким же серо-фиолетовым казался огромный мусорный контейнер за их спинами. Несколько сорванных ветром листьев прилипло к его шершавым бокам.

Шофер не позаботился выключить мигалку машины, и мечущийся по кругу кислотно-голубой холодный свет то окатывал стынущих людей, припечатывая к трещинам асфальта уродливые кособокие тени, то прошивал черные закоулки двора. Утренний озноб забирался под куртки и плащи. Кислая вонь от контейнера щекотала ноздри.

— Да выруби ты мигалку! — сипло крикнули шоферу, не особенно заботясь, что разбудят еще не продравших глаза жильцов ближайшего дома. — Ни фига ж не видно!

Но дискотечное пятно продолжало плясать — наверное, шофер закемарил в тепле салона.

Жалобно тявкнула и завыла жмущаяся к ногам хозяина собачонка. Ее хозяин маялся в сторонке. И любопытно, и колется.

Группа состояла из пяти человек — еще не прозевавшихся, но уже злых. На осень, на погоду, на свою дурацкую работу.

— У меня для тебя две новости. Одна хорошая, одна плохая, — передвинув на две трети скуренную и на треть обслюнявленную сигару в угол рта, сказало одно должностное лицо, в высокой шляпе, другому. Его светло-коричневое драповое пальто в проблесках «мигалки» казалось чуть зеленоватым. Ветер хватал за полы, норовя пробраться под драп и там согреться. Но, несмотря на холод, должностное лицо стояло, по-ковбойски широко расставив ноги.

— Ну? — заинтригованное облачко пара поглотил сумрак.

— Горло — сплошная рана. А кровищи вокруг, как кот… наплакал.

— А какая хорошая? — лениво, сквозь зубы процедило второе лицо.

— Это и была хорошая.

Особо резкий порыв ветра чуть не сорвал шляпу, и ее обладателю пришлось, выбросив руку из рукава, ухватиться за фетровое поле. Шляпу он поймал профессионально ловко, как карманника на кошельке.

— Опять серия, — не улыбнулось на штатную шутку лицо без шляпы. — Кто труп обнаружил? — Лицо явно еще не успело настроиться на рабочий лад после блаженных выходных. Не хотелось лицу ни улики коллекционировать, ни свидетелей опрашивать. Пар-р-ршивая служба.

— Дворничиха. Вон у стенки мнется, — ответ прозвучал тоже без энтузиазма.

Который без шляпы посмотрел. Дворничиха была в наличии. И он уже собрался, бряцая подковками, направиться к ней — до приезда экспертов задать пару-тройку скучных вопросов, — но тут к группе, отважно ступая (лужи там или не лужи), под ноги не глядя, приблизилась распатланная восьмидесятилетняя мегера в накинутой поверх домашнего халата фуфайке.

— Кто тут старший? — требовательно спросила старуха. В руке намертво зажато ведро с мусором. Глаза жадно косят на прикрытое бурым картоном распростертое тело. С одного краю из-под картона торчит пара стоптанных ботинок, а сбоку — кисть руки со сведенными судорогой серо-фиолетовыми в утреннем сумраке пальцами.

Двое бредущих по переулку работяг посчитали возможным сбиться с маршрута — работа не волк — и мимо облезлой коробки хоккейного поля, мимо почти осыпавшихся тополей направились к месту действия. Теперь подойти поближе можно и Максиму Максимовичу. И он, оставив подворотню, аккуратно обошел три черные лужи, дряхлый «москвич», принадлежащий кому-то из жильцов дома, не новый «фольксваген» с фээсбэшными номерами и патрульный «жигуленок» с настырной мигалкой.

— Бабуля, тебе чего? — без энтузиазма спросило ответственное лицо в шляпе. Максимыч его знал по фотографиям: Перебродьков, Лев Николаевич. Зам четырнадцатого отдела Петербургского ФСБ.

Что тут делает ФСБ? Кроссворд отгадывался элементарно. Дежурный по городу спросонья перебросил сигнал не в районный ООТП,[2] а коллегам. Коллега уже на месте сориентировался и кликнул, кого положено. А сам остался «подежурить» до приезда бригады. Мало ли что…

Его собеседник, который без шляпы, тем временем ногой поправил картон, чтобы тот закрыл от посторонних глаз руку жертвы.

— Старший кто? — не отступала старуха, косясь на тело мученика. Тоже понятно: от того, углядит она что-нибудь или не углядит, зависит ее недельный рейтинг у приятельниц. Страшная это была старуха. Косматая, крючконосая, с волосатой бородавкой на губе.

— Ну я, — выдохнул очередное облачко пара человек без шляпы. Максимычу и он был известен: Калинин, Виктор Дмитриевич. Пятьдесят четвертого года рождения. Разведен. Выговор без занесения за превышение полномочий.

— А документик у тебя имеется? — хитро прищурилась ведьма, как будто все только спят и видят, чтобы ее обмануть.

Без шляпы нехотя полез за пазуху и выудил удостоверение. Привычно раскрыл, предъявил и собрался прятать.

— Начальник отдела по особо тяжким преступлениям управления внутренних дел Адмиралтейского района. — Говорил Виктор Дмитриевич негромко, чтобы не глотать лишние кубики прелой вони, исходящей из мусорного бака.

По блеклым пятнам опавших листьев подошли еще двое не спешащих на работу зевак.

— А можно еще разок глянуть, а то я без очков не дюже зрячая? И как фамилие твое, повтори. — Ведьма оскалила в жуткой улыбке редкие зубы. Что значила улыбка — бес ее разберет. Но настолько эта гримаса была кошмарна, что все до единого — и члены группы, и зеваки — невольно отшатнулись.

— Бабуля, не томи. Говори, если есть что сказать, — начал накаляться, как включенный утюг, начальник ООТП. Ох, не нравилась ему старуха. Чувствовал командир: здесь что-то не то.

Максимыч же наклонился всем туловищем вперед, боясь пропустить мимо ушей какую-нибудь важную деталь.

— Ну, коли ты здесь главный, то скажи, можно мне мусор высыпать?

Стоящий рядом с начальником гражданин в высокой шляпе, метко плюнув окурком в лужу, встрял:

— Идите, бабушка, погуляйте. Когда можно станет, мы к вам тимуровца пришлем.

Говорил он, стараясь смотреть в сторону. И блуждающий взгляд его вдруг столкнулся с внимательным прищуром Максимыча. Который в шляпе мгновенно подобрался, охотничьим своим чутьем зафиксировав, что вот этот гражданин, в плащике с готовой оторваться нижней пуговицей, излишне умными глазами впитывает обстановку. Чересчур уж настырно для рядового лоха.

Бабушка, вероятно, только и ждала от ворот поворот. Она отступила на два шага, поставила ведро на грязный асфальт, подбоченилась и открыла редкозубую пасть:

— Это что же получается?! Бедной женщине, значит, уже и мусор выкинуть нельзя?! Сначала, значит, со своим Черномырдиным пенсию задерживаете, а теперь и мусор!

Каждое слово «мусор» больно било по ушам начальника ООТП.

— Бабушка, Черномырдина давно сняли, — примирительно сказал зам. отдела, меж тем не выпуская из-под наблюдения подозрительного гражданина в простецком плащике и простецкой же кепочке. Низкие седые брови, прямой нос, губы сжаты в ровную линию. Глаза внимательные, но… Но не настолько, чтобы тут же, на месте, гражданину крутить руки. Или подвел фээсбэшика обманчивый луч мигалки?

— Для отвода глаз сняли! А на самом деле ему поручили с нашими пенсиями сбежать в заграницу! — брызнула отравленной слюной ведьма. А глаза продолжали поедать скрывающий труп картон и торчащие из-под картона подошвы.

Еще несколько сонных, на автопилоте вышедших из подъезда пролетариев придержали шаг. А потом, проснувшись, и вовсе остановились. Любопытные, как мухи.

— Трубу прорвало или убили кого? — затеребила полу люмпенской куртки невесть откуда взявшаяся в задних рядах дамочка, держащая за руку приблизительно пятилетнего пацана. На правом ботинке пацана болтался развязавшийся шнурок.

Максимыч, кляня себя за неосторожность, переступил с ноги на ногу. На самом деле скрывая смену маски. Точнее, маску напялить он только сейчас сообразил. Расслабил плечи, погасил огонек на донышке глаз, разжал зубы. Но потихоньку, чтоб не перебрать. Отчаливать не заспешил. Он не собирался упустить ни единого слова из разговора ментов. Сомнительно, что всплывет нечто важное, но чем черт не шутит…

Вдруг заткнулся движок милицейской машины и погасла синюшная язва мигалки. Верхние этажи тесно стоящих домов окрасились в сине-розовый цвет. Сюда, на дно переулка, восходящее солнце не рвалось. Стало слышно, как кто-то неглавный в группе мурлычет: —…Где мчится скорый «Воркута — Ленинград», — этот кто-то тут же заткнулся.

— Участковый, разберитесь, — наконец нашел выход из положения начальник.

Максимыча такое решение в восторг не привело. Слабак.

— Не ходи без кирпича в переулок Ильича, — пробубнил в усы единственный в милицейской форме. Доселе беззвучно в усы подхихикивающий над начальством. И обратился к старухе: — Пройдемте-ка, гражданочка. Проверим, не пускаете ли вы к себе жильцов без прописки.

Ведьма собралась оставить последнее слово за собой, но налетевший ветер прорвался сквозь редкие зубы и выстудил пыл. Впрочем, что ей было надо, она рассмотрела.

Наученному горьким опытом Максимычу хватило одного осторожного взгляда на застывшие лица оперативников, чтобы понять — не верят ребята в успех своего дела. Потому и не тратят силы на увещевания зевак: расходитесь, товарищи, ничего интересного, дескать, нету. Всего-навсего второе серийное за два месяца. Почерк одинаковый. И никаких зацепок…

А есть ли что интересное для Максимыча? Постой-постой, вон же свежий отпечаток звериной лапы… Четкий опечаток посреди лепешки дегтярной грязи.

Недосопровожденный в детсад малец выкрутился из руки мамаши:

— Нафяльник, а вы пальфики флепили?

Судя по тому, что дитя не выговаривает шипящие, ему не пять, а не более трех годков. Акселерат.

Максимыч разглядывал след. Огромный такой. Отметил: раза в два крупнее, чем у матерого волкодава. И тут же, вспомнив свой прокол, отвел глаза. Все-таки фээсбэшник нет-нет, да и поглядывал на Максимыча, как конокрад на лошадь.

— Коля! — истошный вопль донесся от подъезда, и сразу же сработала сигнализация у «москвича»:

«Уау-уау-уау!..» — как бормашина.

Прогуливаемая собачка вновь заскулила — в тон сигналу, но тягаться в громкости ей было слабо. Ее хозяин продолжал робко топтаться в отдалении, так и не рискнув утолить жажду знаний. Дворничиха, устав наконец пребывать без внимания, потихоньку нацелилась слинять домой, но…

— Коля! — перекрикивая противное завывание сигнализации, разметала толпу женщина в резиновых сапогах и обмотанном вокруг шеи шерстяном платке. Рванулась к трупу, однако опера слаженно подхватили ее под руки.

Дворничиха решила остаться. Несмотря на демонстративное усердие, участковому удалось отвести склочную старуху с мусорным ведром пока всего на десять метров.

Виктор Дмитриевич что-то спросил — жаль, не слышно было из-за противоугонного воя.

— Коля!!! — не обращая внимания на оперов, не видя ничего, кроме прикрывающей тело картонки, визжала женщина.

Из недр переулка вырулил джип «Судзуки» — с заляпанными грязью номерами, бортами и, кажется, даже крышей, — окатил собравшихся вокруг трупа волной дальнего света и, заинтригованный, тормознул. Фары погасли, мир вновь погрузился в рассветную хмарь. Из тачки выбрались двое крепких мужиков и нетвердой походкой направились к месту происшествия. Ветер шевелил их сырые волосы: дальше по переулку располагались пользующиеся специфической славой «Казачьи бани»; эти двое, очевидно, только что завершили процедуру омовения в номере люкс.

— А ефли телпила налкоты нафлался? — продолжал допрос молчаливых оперов малец-вундеркинд. Очевидно, он хотел сказать: «А если терпила наркоты нажрался?». Вероятно, мамаша позволяла ему смотреть сериал «Улицы разбитых фонарей».

— Коля… — уже не кричала, а лишь жалобно ныла придерживаемая операми женщина. Некрасивая в горе. Скорее всего, и в радости тоже.

«Уау-уау-уау…» — неистовствовала сигнализация, довольная, что слушатели не расходятся.

— А ну, отойдите от моей машины!.. — хрипло рявкнула в форточку всклокоченная голова, но, углядев милицейский «жигуленок» и группу хмурых подтянутых мужчин, сбавила тон: — Что, вскрыть какая-то сволочь пыталась? Поймали?

Ему не ответили.

Максимыч, не обращая внимания на шум, фиксировал детали: опера ждут экспертов и, вероятно, не особо верят в быстрое раскрытие преступления. Кто-то из них сказал заветное слово «серия». Значит, будут разрабатывать версию про маньяка. Непомерно большой, явно не собачий след опера пока не заметили. И еще: служивые не обратили внимания на то, что в округе все кошки попрятались. А их, кошек, в старых питерских дворах всегда видимо-невидимо. Да, дешевым ковбоем оказался начальник ООТП.

— Что дают? — неудачно пошутил, раздвинув торсом толпу, крепкий мужик из джипа. Еще красный после парилки. И до отвращения жизнерадостный: хмель не выветрился.

На лице главного мента проступил оттенок брезгливости. Впрочем, твердую кожу крепкого мужика оттенок не прожег.

Мужик из джипа оступился, растоптал привлекший внимание Максимыча след, направился к «москвичу» и двумя ударами кулака по капоту заставил сигнализацию замолчать.

— Я сейчас выйду! — пригрозила в наступившей тишине голова из форточки.

— …лафболка? — услышали все обрывок вопроса мальца, и мысленно каждый поправил: не «лафболка», а «разборка».

— Ко… ля… — хныкала женщина в руках сотрудников милиции.

Ветер пытался украсить картон тополиным листком. Ветру результат не понравился, и он послал листок подальше. Куда листок отправился, заинтересовало только дворничиху.

Хозяин собаченки все же решился приблизиться к зевакам, но стоило его взгляду нашарить бугрящуюся картонку, как глаза надолго зажмурились, а голова откинулась назад.

Второй из джипа профессионально быстро срисовал происходящее и молча кивнул на торчащие из-под картона ботинки. Улыбка первого уменьшилась, но на нет окончательно не сошла.

— Ты, тетка, не вопи, — повернулся он к предполагаемой супружнице «жмурика». — Мы люди с понятиями. Горе у тебя. — Широким жестом достал из нагрудного кармана «пилота» визитку и протянул женщине. — Седня звякни, спонсорскую помощь окажем.

Опера ослабили хватку. Тетка причитать не перестала, но визитку схватила проворно. Окружающие разом стали с завистью гадать, почему это холод крепышей не пронимает, и интересно, сколько капусты они отвалят вдове. Бандюганы проклятые. Насосались дармовых денежек, теперь выпендриваются.

Ушлый мент, зам. четырнадцатого отдела ФСБ, воткнул в зубы новую сигарку, но прикуривать не стал. А стал просто мусолить во рту.

— Значит, вы узнаете в потерпевшем своего мужа? — жестко поставил вопрос начальник отдела особо тяжких преступлений, даже не подумав освободить труп от картона. Вместо вдовы кивнула дворничиха. За ней кивнула дамочка, упустившая мальца.

— Сволочь! Пьянь! Догулялся! — Из глаз вдовы хлынули слезы. Больше она ничего не смогла сказать, только, переложив визитку в левую руку, правой начала тыкать в ботинки. Дескать, признаю. Колины ботинки. Забулдыги моего беспробудного.

— Сонь, ты только не ругайся, — неожиданно бодро донеслось из тыла толпы.

Толпа шарахнулась, расступаясь. Один из работяг раскатисто заржал, но осекся, устыженный порывом ветра. Кто-то наступил куцей собачке на лапу, и она жалобно тявкнула. Все уставились на потертого типчика, украшенного трехдневной щетиной. Не на мнущие драную матерчатую сумку руки, не на запавшие глаза с красными жилками, а на его торчащие из-под жиденького плащика босые ноги.

— Ах ты… — кинулась в атаку супружница, мгновенно отбросив траурную благочестивость, и наперегонки с ветром стала хлестать, хлестать, хлестать гуляку по щекам, по голове. — Пропил! Пропил ботиночки-то последние!

— Соня, Сонь! Люди ж смотрят… — виновато и глупо улыбаясь, пытался закрыть лицо руками нежданно воскресший.

И пока толпу занимала семейная сцена, Виктор Дмитриевич в сердцах, чиркнув по асфальту подковой, пнул картонку и освободил труп от маскировки.

Тишина навалилась, как насильник в лифте.

Мелко и часто крестясь, старуха попятилась, выронив ведро с мусором, волосы на бородавке встали дыбом.

Первый из джипа с ухмылочкой повернулся было ко второму: глянь, мол, какой у нас в России забавный народ, да так и замер.

Заметив перемену в лице дружка, второй рывком обернулся. Зажмурился. Потряс головой. Открыл глаза и залепетал:

— Слышь, начальник, это не мы Толяна грохнули… Не мы… Нет, отвечаю, было дело, поцапались в бане… С кем не случается по пьяной лавочке… Что правда, то правда — попинали его малость и за дверь вытолкали… Так мы ж потом ему шмотки в окно кинули… — Голос без надежды, что поверят.

Дальше Максим Максимович не слушал, потому что уже сворачивал за угол, кожей ощущая на спине липкий взгляд фээсбэшника.

На Загородном проспекте, не в пример дворику, было светлее. Начинался очередной понедельник. Люди спешили на работу. Не «мерседес», не джип, а, как встарь, служебная «Волга» ждала Максимыча на другой стороне проспекта, возле Витебского вокзала. Правда, пришлось перебегать дорогу перед самым носом у стрекочущего кузнечиком трамвая.

Максимыч дернул на себя незапертую черную дверцу и втиснул тело внутрь салона, на сиденье рядом с шофером, дрыгающим ногой и отмахивающим ладонью такт песни.

— Самба белого мотылька!!! — голосом Леонидова надрывалось «Радио Балтика». Или голосом Меладзе?

Максимыча это не очень-то волновало. Он кивнул шоферу — дескать, двигаем в офис — и переключил приемник на спецволну. В салоне пахло чем-то сладким, похожим на ладан.

— Семенов! — сквозь внезапно нахлынувший шум помех пробился неприятный, какой-то излишне руководящий женский голос. — Бдительные граждане стуканули, что на Витебском вокзале, возле валютника, баки толкают не просто кидалы, а наш родной постовой мент. Совсем оборзел. Проверь-ка.

— Так там же рядом «убойники» торчат — пусть сами проверят.

— Семенов, не наглей, «убойники» своими делами занимаются…

Максимыч лениво оглянулся на удаляющееся в заднем стекле здание метростанции «Пушкинская», закрывающее вид на Витебский вокзал. А мозг переваривал полученную на месте преступления информацию.

— Аникина, — прорвался в эфирные шумы мужской баритон, — спроси у заступающих, как там «Зенит» сыграл?

— Просрал твой «Зенит», — не без мстительности объявила диспетчер. — И вообще, Трюхин, не засоряй эфир.

Думать о трупе почему-то не хотелось. Максимыч, потянувшись, изловил с заднего сиденья портфель, щелкнул замочком и разложил на коленях блокнот. Несмотря на то, что машину слегка потряхивало, он разборчиво вывел на чистом листке:

«Калинин В. Д.: жидковат в коленках». И добавил рядом: «Перебродьков Л. Н.: продолжить работу».

Загородный проспект до самых знаменитых Пяти углов был перекрыт. Пришлось сворачивать на Фонтанку. Грязные облака висели над мертвенно-серой стылой водой.

Один из старейших и солиднейших заказчиков Максимыча — некая пейджинговая контора — искала себе достойного директора по безопасности. «Не старше сорока пяти, с опытом руководящей работы не менее…» Читай — со связями в органах. «Оклад — от полутора тысяч долларов США по договоренности». Поиск кандидатов такого уровня Максимыч старался не передоверять кому-нибудь из подчиненных, а выполнять сам. Чтоб нюх не терять, и вообще…

Наглая «тойота» на мосту подрезала «волгу». Шофер Сашка на это никак не отреагировал. Вышколенный кудрявый сфинкс. От самого проспекта маячившая в зеркальце «копейка» ушла прямо по Гороховой. И слава Богу, а то Максимыч, грешным делом, подумал было, уж не хвост ли?

Калинина Вэ Дэ Максимыч пока из блокнота вычеркивать не стал. Ведь неизвестно, удастся ли уломать Перебродькова покинуть госслужбу и уйти в частный сектор. Вполне возможно, ушлый ментяра успел отклонить не одно подобное предложение. Впрочем, не было особой уверенности, что и Калинин по добру, по здорову оставит отдел. В идеале следовало подготовить два-три (ну, три — это заказчики обойдутся) досье и представить пейджинговому генеральному директору на выбор. И только когда генеральный выберет и заплатит аванс, устроить дело так, чтобы на голову кандидата посыпались шишки на последнем месте работы. И тут появляется обольститель Максимыч весь в белом…

Из приемника диспетчер Аникина, превозмогая помехи, вдруг затребовала:

— Ковалев, отзовитесь!

Спустя две секунды отозвались:

— Дома твой Ковалев. Дрыхнет. Они все выходные Апрашку трясли. Паленую водку конфисковывали…

Аникина возмутилась:

— Никакой он не мой, этот Ковалев. Поступил сигнал. Московское шоссе двадцать пять. Подозрение на кражу со взломом. — И диспетчер обиженно отключилась.

— Принято, — прохрипел эфир мужским басом.

Максимыч, слушая вполуха, сунул блокнот обратно в портфель и достал вместо него синюю папку. «Быстрых Александр Моисеевич».

Завтра эту папку, естественно, дополнив нужными данными, вместе с папками Ильина и Делюкина он вручит главному по кадрам российско-германского СП «Вольшпрунг Инк». Немцы выиграли тендер на реконструкцию нескольких домов на Восстания и спешно набирают персонал. Конечно, Ильин, как главный инженер, будет пошустрее Быстрых, но Ильина Максимычу и так есть кому продать. Посему — было важно так скомпоновать содержимое папки, чтобы немцы клюнули именно на Быстрых, а не на Ильина или Делюкина. От Делюкина гансы через три месяца откажутся, и Максимычу придется в качестве компенсации подыскивать им инженера даром.

Справа проплыл мрачный мавзолей Инженерного замка, оцепленный голыми, будто ощипанными деревьями. Сторожа заверяют, что там и поныне бродит призрак убиенного императора. Какую только нежить не накамлают догматые тленники.

— Сергеев, передай своим, что эксперты на труп на Ильича задерживаются, — сказала Аникина, и Максимыч слегка насторожился. — Они колесо прокололи.

— Черти ленивые, — сердито отозвался Сергеев — очевидно, шофер из милицейского «жигуленка». — Мужики уже в снежных баб превратились.

— А я что могу сделать?..

Уже на подъезде к Дому офицеров шофер, не отводя глаз от дороги, позволил себе спросить:

— Максим Максимович, вам сейчас куда — на службу или на работу?

Максимыч быстренько прикинул задачи на сегодня и принял решение:

— Давай на работу.

«Волга» послушно свернула с Литейного и притормозила у служебного входа Дома офицеров.

— Аникина, — проснулся эфир, — проверили Московское шоссе, двадцать пять. Ложный вызов.

— Принято, — кратко откликнулась диспетчер.

Шофер не увидел заинтересованности в глазах выбирающегося из машины шефа и переключил приемник обратно на «Балтику».

— Она прошла как каравелла по зеленым волнам, — ожило радио голосом Меладзе. Или Леонидова? Максимыча это не очень-то волновало.

Максимыч отпустил упирающуюся дверь, пружина усердно скрипнула и вернула дверь на место. Хрясь!

— Пропуск, — на лязг двери сказал вахтер, но головы не поднял, а чуть погодя вяло кивнул — дескать, проходи.

Разом стало душно. Максимыч привычно кивнул заключенному в пыльный стеклянный куб вахтеру, хотя тот так и не собрался поднять глаза от газеты, и по скользким ступеням затопал наверх. Скользкие ступени — это хорошо. Это значит — много посетителей.

Непонятно почему, но настроение было на нуле.

Лестничные пролеты широкие, ступени мраморные. Перила вытерты ладонями до маслянистой черноты. Третий этаж. Уже близко. Удрученный мученик в зимней шапке на глаза, чуть не задев плечом, проскочил мимо и яростно затараторил подошвами вниз по ступеням. Дружище, а кому сейчас легко?

Вот и родная контора, рекрутинговая фирма «РомЭкс». Дверь с помпезной медной табличкой открылась мягко и бесшумно — в отличие от входной — и с тихим, довольным вздохом захлопнулась за спиной Максимыча, пропустив того в недлинный, отделанный белыми пупыристыми еврообоями коридор. В коридоре стоял неистребимый преловатый запах мокрой верхней одежды. Можно даже сказать — запах безработицы. С солидными заказчиками Максимыч предпочитал встречаться вне офиса.

Нет, не зря велел Максимыч зеркало здесь водрузить. Ну и видок! Нижняя пуговица на плаще оторвалась. Словно по малой нужде сходил и забыл застегнуться. Ладно, расстегнем и остальные, не так заметно будет. Кепчонка убогая, перед людьми стыдно. Надо бы сегодня в магазин завернуть, что-нибудь приличное на голову купить.

Морщины, мешки под глазами — с этим бороться поздно. Да уж, в возрасте Максимыча положено по ночам не шастать, консервы не жрать, а ковыряться на шести сотках с перерывами на здоровый сон четко по инструкции… тьфу! — по распорядку дня.

Пять человек отражалось в зеркале. Пять человек ждало приема. Двое сопели над листами бумаги, периодически поглядывая на вывешенную в рамочке шпаргалку «Как заполнять резюме». Единственная дама сидела, забившись в угол, и мыслями явно находилась далеко. В руке дама держала завернутую в блестящую фольгу надкушенную шоколадную плитку. Скулы меланхолично двигались. Лицо удовольствия не выражало. Даме было душно (Максимыч мельком посочувствовал), но наглухо застегнутое пальто распахнуть она себе не позволила. Возможно, не верила в неотразимость наряда под плащом. Еще двое водили пальцами по вывешенному на стенде перечню вакансий.

Тщательнейшим образом изучив одно за другим отражения посетителей, Максимыч убедился, что с этой стороны судьба ему каверз не приготовила. Тогда почему у него так нехорошо на душе?

Из своего кабинета с чашкой кофе в руке, что-то дожевывая, вышел Николай Викторыч. Максимыч лишь хлестнул нарушителя суровым взглядом, но при посетителях отчитывать не стал. После, после.

Струйка пота потекла за шиворот. Надо бы распорядиться купить и установить кондиционер. Чай, не нищенствуем. Дверная ручка показалась до блаженства холодной. Секретарша Зоенька — кудрявая пампушка о тридцати годах — подхватилась с места:

— Здравствуйте, Максим Максимович. Петр Александрович уже ждет вас.

— Что новенького?

— Приходил один художник с необычным предложением. Образцы показывал. Хорошие, кстати, образцы. Предлагает альбом липовых рекомендательных писем сделать. Вроде как благодарности нам за подобранный персонал от кого захотим, вплоть до губернатора. Кстати, можно и от более важных персон. Даже от Лужкова. Но это дороже.

Пахнуло духами. Правильно прочитав небрежный жест шефа, секретарша умолкла.

Максимыч вошел в свой кабинет. Зацепил кепку за крючок вешалки. Стянул плащ и повесил рядом с плащом Пети. Чего это юношу в такую рань принесло? Хотя — какая рань? Полдевятого утра.

Рабочий стол добросовестно сохранил оставленный в пятницу беспорядок. Крошки от пиццы (позапозавчера засиделся допоздна, ужинал на работе) скукожившуюся дольку лимона в недопитом чае. На факсе красовалось приглашение на заседание Российского Кадрового клуба. Цена в конце меленькими буковками. Отодранный и смятый факс полетел в мусорную корзину.

Захлопнув крышку факса, Максимыч зачем-то выглянул в окно — оно выходило не на Литейный, а во внутренний двор. Потом включил автоответчик и в параллель магнитофон с последними записями переговоров патрульно-постовой службы.

— Максимыч, приветствую, — браво сказал автоответчик, — это Хомяк, по поводу «жезлов силы» в Вырице. Я только что с их мандрагоры. Шишаги обыкновенные, никакие не граальники и не чудилы. Так что беспокоиться не о чем. Приеду, доложу по форме. Все, пока.

Максимыч подступил к зеркалу. Еще раз рассмотрел усталое лицо. Дряблые, но, храни Господь, пока не обвисшие щеки. Безусловно, он вступил в возраст, когда на взгляд могут дать и пятьдесят, и семьдесят лет. Если не умеют узнавать настоящий срок по глазам.

— Найденов, проверь: Шотмана — девять, квартира триста шестнадцать, гулянка, жалоба от соседей… — захрипела магнитофонная запись и сама с собой заспорила другим голосом: — Аллочка, я же сейчас у черта на куличках, пошли другого… Найденов, не надорвешься!.. Ладно, принял, товарищ Аникина… Не выпендривайся… Сама такая…

Максимыч поправил галстук.

— Здравствуйте, господин Храпунов, — с достоинством сказал автоответчик. — Агент «Флюгер», Самуил Яковлевич, на проводе. У меня есть свежие новости для вашего учреждения. Очень интригующие. Хотелось бы встретиться… Пи-пи! Добрый день, — напористо сказал автоответчик другим, женским голосом. — Вас-беспокоит-консультант-по-рекламе-газеты-"Деловая-неделя"-мы-уверены-что-вас-заинтересует-наше-предложение…

Максимыч одернул полы пиджака, но тот продолжал сидеть мешком. Максимыч мазнул расческой по коротко стриженым сединам — скорее из привычки, чем в надежде что-то причесать.

— Семенов, бдительные граждане стуканули, что на Витебском вокзале, возле валютника баки толкают не просто кидалы, а наш родной постовой мент. Совсем оборзел. Проверь-ка.

— Так там же рядом «убойники» торчат — пусть сами проверят.

— Семенов, не наглей, «убойники» своими делами занимаются…

Две кнопки «stop» были нажаты разом. Больше ничего автоответчик не записал. А остальной радиоэфирной болтовней патрульных Максимыч позавтракал по пути. Привычный дежурный взгляд на портрет. Лицо Циолковского выглядело совершенно равнодушным. Но все равно старый служака обошел кабинет по периметру. Почти невидимый волосок на полке между КЗОТом и «Основами маркетинга» торчит, как положено. Пыль на спичечном коробке в наличии. Тюбик с клеем недозавернут на два с половиной оборота — как и было. Откуда ж тогда это гнетущее настроение? Может, проглядел что-нибудь Циолковский?

В редкие минуты начальственного благоволения секретарша все норовит выспросить, почему именно Циолковский. Никогда ей, дурехе, не узнать.

Подойдя к утыканной булавками огромной, во всю стену карте города, хозяин кабинета выдернул булавку с красной головкой из заштрихованного квадрата «дом N 11» по Большому Казачьему переулку (бывш. переулок Ильича) и воткнул в «дом N 18» по Можайской улице: таков был сегодняшний код у потайной двери.

Карта бесшумно поползла вверх, открыв недлинный, скупо освещенный коридор на пять дверей — по две слева и справа и одна торцовая. Максимыч прислушался. Из-за ближайшей доносилось невнятное «бу-бу-бу». Он бесшумно приоткрыл дверь. Довольно просторное помещение без окон. Ничего лишнего, стол, а перед ним стул. Стены, да и потолок облицованы белым кафелем. Кафель ослепительно отражает холодный свет неоновых ламп, словно это не рядовая комнатка, затерянная в переплетении коридоров петербургского Дома Офицеров, а прозекторская.

Справа от стола дверь. С этой стороны — дверь, а с той — встроенный шкаф в кабинете начальника рекламного отдела «РомЭкс». У рекламного отдела свой кабинет, хотя на рекламу фирма тратится скупо: клиентов и без того хватает.

Но не это сейчас главное. За столом, лицом к Максимычу, сидел Петя. Торопливо чиркал одноразовой ручкой показания в протокол, так и не избавившись от детской привычки то и дело облизывать губы.

Зато от чего парню удалось избавиться, так это от того, чтобы вытягиваться по стойке «смирно», завидев начальника. Молодец, даже виду не подал, что узрел вошедшего. И то, что работает одноразовой ручкой — тоже похвально. Набирается опыта помаленьку. Есть такое мнение: будет из парня толк.

— Вообще-то я журналист, — глухо пробубнил «порченый», не догадываясь, что в помещении появился третий.

— Как фамилия, спрашиваю, — прибавил металлу в голосе Петя. Чуть-чуть переигрывая.

— Боборосов.

— Профессия?

— Ну, не то, чтобы журналист… Так, пописываю иногда для «Третьего глаза». Внештатно.

Голос допрашиваемого показался Максимычу смутно знакомым.

— Как вы очутились в чужой квартире? — На Пете был дорогой пиджак. Хороший пиджак, и сидит хорошо. И галстук фасонистый. Понятно, пока ни жены, ни детей — какие у парня расходы?

— Можно, я по порядку, — очень неуверенно предложил задержанный.

— По порядку предлагаешь? — пронзил Петя жертву, как думал он, «рентгеновским» взором. — Ну что ж, давай по порядку.

Задержанный придвинулся ближе, шмыгнул носом.

— Ну, короче, это, один знакомый мужик сказал, что там колдун настоящий живет. Вот я и полез сдуру…

Петя собрался тут же задать какой-то каверзный вопрос, но вспомнил, как Максимыч его намедни отчитывал: «Никогда не мешай подозреваемому выговориться», и промолчал.

— Подумал — это ж какую статью можно забабахать! Бомбу, а не статью, в смысле — для газеты. Вот. Ну, в общем, с крыши по веревке я спустился, окно открыто было. Кактусы, помню, какие-то на подоконнике, чуть вниз не екнул… — Задержанный опять шмыгнул носом. — В общем шуму наделал, конечно. Но все было тихо. Достал, это, фонарик, включил. Огрызок яблока на столе. Вот как сейчас вижу: тараканы от него во все стороны — шасть. — Шмыг-шмыг носом. — Чучело совы со шкафа зенками своими стеклянными на меня таращится… Я эту сову, короче, сфоткал…

Петя вдохнул воздуху что-то спросить, да опять спохватился: нельзя.

А задержанный наклонил к Пете голову и даже руки положил на стол, увлеченный собственным рассказом.

— В общем, я к книжному шкафу, там всякие, это, Шолоховы с Гайдарами, для отвода глаз, значит. Вдруг мне по кедам что-то — шур-шур-шур… Я фонариком посветил и только заползающий под шкаф крысиный хвост поймать успел. Фу, гадость какая… Но я, значит, о крысах враз думать забыл, потому что увидел такое… Как сразу ласты не отбросил, не знаю, потому что… В общем, увидел я, как со всех сторон ко мне сползаются клопы. Сплошной массой. Полчища! Живой ковер!!!

Максим Максимович, стараясь не выдать присутствия нечаянным шорохом, нервно потер ладони. Кажется, он признал задержанного. Характерные «это», «значит», «в общем». Никакой не журналист сидел на стуле перед Петей, а форточник Витька Крюков по прозвищу Альпинист.

— А тут и чучело ожило, заухало, крыльями шлеп-шлеп… — И задержанный, показывая руками, как именно ожило чучело, в который раз шмыгнул носом. — Фонарик, в общем, я уронил. И луч евоный человека в кресле высветил. Хозяина квартиры. С плетью в руках. Ехидненько так, это, улыбается… Колдун! Скрипнул креслом, взмахнул плетью. Занавески колыхнулись. Меня озноб прошиб. Тонкая, невероятной прочности цепь, закаленная в крысином молоке и состоящая из живых, впившихся друг в друга муравьев, опутала меня по рукам и ногам. С едва слышным щелчком фонарик погас сам собой… Я, это, даже амулетом воспользоваться не успел. А ведь был у меня надежный амулет, гражданин следователь, не вру я…

Дрожащей рукой задержанный достал из кармана небольшой предмет, с расстояния похожий на пробку от шампанского, и протянул Пете.

— Прекратить! — успел скомандовать Максимыч.

Петя успел отдернуть руку.[3] Задержанный успел обернуться на крик. В глазах — пустота.

Да, Максимыч угадал. Это действительно был Витька Альпинист собственной персоной. Только вот незадача: Альпинист погиб три года назад — сорвался с карниза двенадцатиэтажки на Бухарестской. Без сомнений. Труп видела уйма людей, включая самого Максимыча.

Не меняя нелепую позу — рука с пробкой от «шампуськи» вытянута над столом, голова повернута к стоящему за спиной — разом посеревший Крюков окаменел и стал истуканом заваливаться на стол. Что самое ужасное — совершенно беззвучно. А лицо безучастное-безучастное. Будто у топорно сделанной куклы. Беззвучно отломилась в плече и отошла от туловища, как кабель-мачта от ракеты, рука, на которую гость опирался. Упала и скатилась со стола бумажным рулоном, из которого сеялась дорожка чего-то мелкого и сухого, будто перхоть.

Альпинист завалился. Несогнувшиеся ноги в какой-то момент нелепо задрались вверх. И вдруг Крюков стал оседать, опадать, крошиться. Словно не человеческое тело разлагается, а песочная крепость.

Нет, не песочная крепость. Потому что и мельчайших песчинок не оставалось. Словно не обыкновенный воздух разъедал заклятого мертвеца, а серная кислота.

Какие-то секунды — и никаких следов. Даже запаха. Ну и уж тем более никакого лжеамулета.

— Не протягивай руки, а то протянешь ноги, — подмигнул Максимыч чуть не наложившему в штаны, облизывающему губы помощнику. Хотя, признаться честно, сам перетрухнул. Слишком неожиданно и быстро все произошло.

— Что же это… Как же… — Петя взвился со стула; стул упал на спинку. — Это же был допрос только нулевой степени!

Максимыч за три шага оказался там, где полминуты назад сидел оживший мертвец, без лишней щепетильности влепил подчиненному пощечину — мало ли, вдруг пареньку приспичит закатить истерику, — и проворно метнулся к неизменному портрету Циолковского на боковой стене. Единственному украшению помещения. Только тени по кафелю скользнули.

Здешний Циолковский сурово сдвигал брови, вроде как собирался нецензурно выругаться. Поздно, батенька, раньше надо было. Максимыч за раму как за дверную ручку дернул портрет на себя. Под портретом обнаружились кнопки сейфа.

— Какой сегодня код? — вопросом захлопнул рот подчиненному шеф. Ответ он и сам знал, но ведь педагогика — великая сила.

— Это, — Петя потянулся по-детски сунуть в зубы колпачок авторучки, — ну как его… «Пантакль Марса».

— «Понтакль» или «пантакль»?

— «Пон»… Нет, «пантакль».

— Вот так из-за тебя можно раньше сроку в мученики отчислиться.

Пароль был набран. Пароль оказался правильным, и ручка сейфа, выполненная в виде чешуйчатой бронзовой саламандры, кусающей себя за хвост, не ожила и не впрыснула порцию мгновенно действующего яда в отстучавший код палец.

Петя и думать забыл, как бы этак вежливо спросить с командира перехваченные на прошлой неделе сто рублей. Потому что тяжелая огнеупорная дверца с замогильным скрипом отворилась. И из тесного склепика брякнулась под ноги на белый кафель человеческая рука. Мертво-черная… но живая. В первую секунду она больше всего напоминала выброшенную на берег щуку, верткую и готовую вцепиться зубами во что угодно, лишь бы мягкое, лишь бы из-под зубов брызнула кровь.

Черный, почти антрацитовый цвет кожи трудно было как-то оправдать. Будто отчлененную от тела руку некий безумный маляр покрыл непрозрачным черным лаком. А там, где проходила линия отреза, подсохшие струпья обшелушились, и можно было углядеть ветчино-красные прожилки мяса вокруг чуть желтоватой косточки.

С прытью белки черная рука шмыгнула туда, где и праха не осталось от Витьки Альпиниста, и закружила на месте, точно собака, берущая след. От противного звука, когда ногти скребли по кафелю, Петю пронимала дрожь, до тошноты кружилась голова…

— Оружие прихвати, живо! Крест на тебе?! — рявкнул Максимыч. И кинулся к двери. Не той, через которую появился в комнатке. — И прекрати колпачок грызть. Раздражает!

Неоновые зайчики заплясали в глазах помощника. Потные пальцы ног в ботинках инстинктивно поджались. Колпачок шариковой ручки оказался вдруг нестерпимо горьким.

Рука, отгарцевав на белом кафеле, взлетела по мешком сидящему костюму Максимыча и примостилась на плече. Помощник с грохотом дернул к себе ящик стола, от излишнего усердия по комнатке закружили исписанные бумажные листочки, и в руке помощника оказался старинный маузер — верное оружие чекистов.

— Вы мне не говорили, что в сейфе хранится! — с некоторым укором прохныкал Петя.

— Еще спроси: не у негра ли я ее оттяпал! — отрубил пыхтящий командир, и было неясно, шутит он, или всерьез.

А дверь уже была распахнута, и Максимыч уже был за дверью. Барахтался в чужих пальто. Петя неловко, на бегу принялся совать неуклюжий маузер в карман. Чуть не зацепился за упавший стул брючиной. Нательный крестик колотился под рубашкой, словно сердечко.

Чьи пальто маскировали тайный ход, для Пети осталось секретом, потому что в рекламном отделе никого не оказалось. Только светился монитор компьютера, да включенный на громкую автоответчик принимал агрессивное: «Добрый-день-вас-беспокоит-консультатнт-по-рекламе-газеты-»Деловая-неделя"…"

Никто из прочих сотрудников «РомЭкс» их не видел: отдел рекламы размещался особняком в другом крыле.

Потянулся пустой коридор, ломаный, ветвистый, как медь на микросхеме, выходящий к парадной, покрытой пыльной ковровой дорожкой лестнице Дома офицеров. Гремучей, словно литавры. Лестница широкая, как река Амазонка. Ковровая дорожка бурая, как вода в реке Амазонке. И никого. Рано еще. Только от топота бегущих пыль из дорожки летит.

— Надо было хоть плащи накинуть! — Петя вдруг заметил, что черная рука с плеча шефа испарилась. Нет, вон костюм на груди оттопыривается. Значит, спряталась под ткань, чтоб непосвященных смертных Кондратий не хватил.

Они выбежали наружу. И Литейный проспект окатил две горячие головы шумом и бензиновой гарью пролетающих мимо автомобилей. Петя попал ногой в подвернувшуюся лужу, рябую от ветра, и обдал кофейными брызгами тетку с набитой грязной морковью авоськой.

Отдуваясь, преследователи втиснулись в служебную «волгу», и рука снова перестала прятаться, снова оказалась на плече, антрацитовым указательным пальцем тыча, где искать того, кто прислал зачарованного гонца. Бах! Бах! — пистолетными выстрелами хлопнули дверцы. Шофер Саша на черную руку даже не покосился. «Волгу» приподняло, будто взрывной волной.

Нарушая все мыслимые правила, истошно подминая асфальт покрышками, «волга» развернулась под носом у двух «мерсов» и рогатого троллейбуса и, чудом целая-невредимая, вырулила на Кирочную. Загундосила бибикалка одного из «мерсов». Дома закачались ваньками-встаньками, в зеркалах юлами закружили ржавые крыши и слепые окна.

— Поднажми, уйдет ведь! — сквозь громкое сопение указал Максимыч шоферу.

По трамвайным путям шофер обогнал не уступавший дорогу «форд». Тряхнуло. Еще раз крепко тряхнуло. В машине стало темнее. Жадно замельтешили дворники, размазывая грязь по лобовому стеклу.

— А если бы сейф открыл я? Она б меня слушалась? — кивнул Петя на черный оживший кусок плоти, который, на миг отвлекшись от прямых обязанностей, по-хулигански скрутил дулю промчавшейся мимо афише кинотеатра «Спартак». Сегодня там давали «Вий».

Дедушка с палочкой чуть не попал под колеса, странным образом на миг вернув мысль Пети к одолженному вчера начальником стольнику. На шее водителя блеснули бисеринки пота.

— Чего захотел! — достаточно добродушно хмыкнул под нос Максимыч. Он уже перегорел. — Рука лишь тому верно служит, кто ее от остального тела освободил. А такого оболтуса, как ты, если будешь дразнить, и за голень цапнуть может.

— А чем ее кормить?

На самом деле Петя хорохорился. Не мог себе простить испуга, когда рука вываливалась из сейфа. Многое ему еще в диковинку в ИСАЯ. Иметь бы нервы как у сфинкса Саши…

— Все, Санек, — Максимыч не ответил на вопрос Пети, а повернулся к шоферу. — Тормози. Поворачивать смысла нет. Он в метро нырнул. Там след не взять.

Сидящий спереди командир чуть не бумкнулся лбом о «бардачок». Желтый свет светофора сменился на красный. По лужам и грязи к станции метро «Чернышевская» потекли задираемые ветром пешеходы.

— Ушел? — тяжело вздохнул Петя. На этот вопрос он ответа и не ждал. И так было ясно, что Черный Колдун, однорукий Передерий, ушел от погони.

По крайней мере, сегодня.