За семью замками. Снаружи

Глава 15

Когда-то Костя думал, что нет в мире более надоевшего человеку потолка, чем потолок этой комнаты, так надоевший ему.

Потом он вспоминал его с ностальгией, потому что под этим самым потолком ему было лучше, чем под любым другим. Бесячие трещинки подзабылись. Впрочем, как и каждое из неудобств, которые недавно пришлось вспоминать, чтобы дать поручение Гавриле всё по максимуму устранить.

Дальше он смирялся с осознанием, что больше этот потолок не увидит.

А теперь…

Он снова лежал на той самой кровати, глядя в него и осознавая, что ему до невозможности спокойно. Ему до невозможности хорошо.

Veni и сам не сказал бы, как пережил то время, которое разделяло закрытие двери в квартиру перед его носом… И открытие в ответ на звонок.

Но пережил. И заслужил.

Не выгрыз зубами, не взял силой, не переломал через колено, а именно заслужил вход внутрь.

На протяжении этого месяца он действительно не спрашивал у Гаврилы, что Агата решила. И у Агаты тоже не спрашивал.

Боялся и смирялся. Понимал, что, скорее всего, ребенка уже нет. Переживал вал мучительной боли, и снова смирялся.

И даже вопреки этому не мог оставить Агату в полной мере. Слишком волновался за нее. Слишком чувствовал ответственность — за и перед.

Только и приблизиться тоже не мог. Наверное, не позволяла совесть. Наверное, она всё же у него была.

Поэтому он держал дистанцию, тушил собственные чувства, старался жить, надеялся, что со временем попустит.

Костя многое за это время переоценил, на многое по-другому посмотрел. Теперь-то многое сделал бы уже не так. Но дело в том, что жестокая правда в том, что переделывать поздно. Уже не переиграешь. А будет ли второй тайм — вопрос вне его компетенции.

Всё, что он позволил себе — несколько раз написать. Заполучить хотя бы голос на репите, а потом зазубрить наизусть каждое произнесенное Агатой слово и каждую её интонацию. И снова обзавидовался Бою, потому что тот самый голос обращен был к нему.

Когда писал прошлой ночью — просто не сдержался. Накрыла слишком мощная тоска. Безнадежная какая-то, осенняя…

Ему бы спать, а не получается.

Над головой тогда был другой потолок. Без единой трещины. Рядом — никого. Все трещины — внутри. В доме привычно тихо. Люди-функции восстанавливают силы, чтобы завтра он приехал в такую же идеальность и точно так же не встретил никого из них.

Вокруг все идеально, а ему жесть как плохо. Откровенно дурно из-за того, как одиноко. И эту тоску ты ничем не компенсируешь. Никак не заткнешь.

Костя знал, что его «херово» Агате совершенно не нужно. Что это просто в очередной раз переложит на её плечи то, что должно остаться на его плечах. Но не сдержался. А она не ответила.

Ей было нечего. Это тоже понятно.

Вот только…

Он понятия не имел, что изменилось, почему именно сегодня. Когда решила оставить и когда захотела сказать ему, но днём прилетело сообщение, которое как под колени подсекло. Наверное, впервые в жизни.

Агата дала наконец-то сделать нормальный вдох, выдернула за руку из-под толщи воды. Заставила пробить башкой корку льда.

Он несколько секунд просто улыбался, глядя на экран, на котором неправдоподобное даже: «я не сделала аборт». Потом слова подбирал, но как-то не подбирались.

В итоге просто «спасибо», отложенная трубка, запрокинутая голова… И снова перед глазами вроде как потолок — уже кабинета — а он его не видит. Он смотрит сквозь и перед глазами тот самый единственный шанс, который не может быть просран. Каким бы талантливым в этом Костя ни был.

Он не рванул к ней сразу, да и вечером откровенно боялся. Но просто не смог отложить.

Поднимался по ступенькам убогого подъезда, чувствуя нешуточный мандраж. Прежде, чем нажать на звонок, даже попросил кого-то о чем-то… Типа о помощи… Типа всевышнего…

И то ли он, то ли случай помог. Или просто Агата…

Или это всё просто она.

Открыла, впустила, расплакалась так, что не остановить. Как бы ни пытался, как бы ни хотел…

И пусть Костя этого боялся, пусть раз за разом переживал каждые её прошлые слезы, которые видел, по-новому, с осознанием, что мучал двоих, эти воспринимать было легче.

Потому что ясно — она плачет от облегчения.

Он пришел… И ей полегчало.

О нем и говорить нечего.

Они даже толком обсудить ничего не смогли. Агате нужно было много времени, чтобы успокоиться, а Косте, чтобы нашептать то, что шло не из головы — скорее из сердца, которое неожиданно в нем оказалось. Дурное. Бессмысленное. Стыдное. То, что больше не повторишь, но она навсегда запомнит.

Агата жалась к нему, Костя скорее умер бы, чем выпустил из рук, но ни секса не было, ни даже толком поцелуев.

Только глупости, которые в себе сдержать не получается. Ее слезы, собственная улыбка, которая так контрастирует. Влажный смех.

Потому что ему тогда было просто хорошо, а ей еще и сложно. Прощать подчас сложнее, чем просить прощения.

Но главное они сделали — по шагу друг к другу. И дальше будет лучше, Костя знал точно.

Ему уже было хорошо.

Под тем самым потолком на том самом матрасе. С её головой на плече, заброшенной на него ногой, тихим равномерным сопением…

Агату быстро вырубило, но это и немудрено. А к нему сон как-то не шел…

В костюме лежать было пиздец как неудобно, но Костя не двигался — чтобы не разбудить, не потревожить. Потому что любые неудобства меркнут рядом с осознанием возможности её отсутствия в зоне досягаемости.

И вновь вернувшись, наконец-то приходит понимание, что сраный потолок, который так его задолбал, это его личное самое ясное голубое безоблачное небо, которое только могло случиться в жизни Кости Гордеева.

Которое везде будет голубым, если она будет рядом…

Которому трещины идут куда больше, чем Костиной грудине.

Агата пошевелилась, нахмурилась немного, смахнула с лица волосы, а потом скользнула пальцами по воротнику пиджака, шее, к волосам, остановилась, повела пальцем, будто кожу нежно гладя…

Подтянула бедро повыше, когда точно так же, усмехаясь, Костя повел пальцем по коже того самого бедра…

Закрыл глаза, выдохнул…

Прислушался опять…

Понял, что счастливее, наверное, в жизни не бывал. И вряд ли будет.

Но это не волнует. Это нормально. Просто неожиданно, что счастье человека, грезящего покорением мира, внезапно оказалось спрятанным в комнатушке за семью замками.

И в эту комнатушку не надо пробираться, сносить дверь взрывчаткой, выбивать тараном, здесь не нужны схемы, бабки, достижения. Подвиги и порванные жилы.

Здесь это всё не оценят, испугаются только.

Здесь особые правила, пугающие своей легкостью уже Костю.

Сюда просто можно позвонить. Здесь тебе просто откроют. Потому что какого бы говна ты ни наворотил, именно здесь тебя очень сильно любят и готовы тебя прощать.

Утром Костя встал с кровати, на которой так и провел ночь — без сна, без секса, без удобства, но в абсолютном спокойствии.

Убедился сначала, что Агата не проснулась раньше времени. Засчитал себе же это за приятную победу, а потом пошел в душ.

Здесь, как и в принципе в квартире, почти ничего не изменилось, но для него будто изменилось всё. Обрело флер ностальгии. Обрело очарование места, к которому привязано слишком много воспоминаний, к которым прикоснуться даже — уже огромная радость.

Контрастный душ немного взбодрил. Костя умылся, оделся снова, вернулся в спальню.

Опустился на угол кровати, разблокировал телефон, давая Агате еще несколько минут на то, чтобы поспать.

Почему-то даже будить её было жалко, хотя и очевидно — в этом нет ничего критичного. Она даже вряд ли станет бурчать, как бывало в их таком далеком и совсем недавнем прошлом. В конце концов, выпроводит его, а потом доспит в свое удовольствие, сколько захочет.

Но сейчас Агата стала для Кости по-особенному хрупкой. И по-особенному важной.

Его отец не ценил его мать. Наверное, его даже понять в этом можно. Он ведь клюнул на симпатичную девку, а не проститутку. Поэтому потом, скорее всего, элементарно брезговал. Ею. А беременность… Вряд ли верил, что залет — от него.

Вряд ли хотя бы на секунду сомневался. Вряд ли чувствовал ответственность. Вряд ли чувствовал желание.

Но для себя такого Костя не хотел. Он презирал собственных родителей. Откровенно боялся повторить.

И как бы сложно им с Агатой ни было, он в глубине души радовался, что в этом плане — нет. Здесь без сбоя в прошивке. У них всё будет по-другому. Она другая. Он другой.

Не идеальные. И будет тоже не идеально. И не нормально даже — тут она права, нормально у них не получится. Просто иначе.

По-своему. Но так, чтобы у них получилось.

Для Кости это было очень важно. И очень хотелось верить, что для Агаты тоже…

Сначала она зашевелилась за его спиной.

А когда Костя оглянулся, уже терла глаза, просыпаясь.

Приоткрыла один, встретилась с его взглядом, улыбнулась как-то… Неловко что ли… Вероятно, стыдясь за то, что вчера лила слезы. Вероятно, сходу думая, а как выглядит…

— Доброе утро…

Агата шепнула, Костя кивнул, продолжая смущать. И сам понимал, что надо бы сделать что-то с собой — хотя бы смотреть поспокойней, поравнодушней, но не получалось. Со временем его снова отпустит. Но пока… Он правда слишком скучал, слишком чувствовал значимость потери…

— Привет…

Сказал в ответ, отложил телефон, вытянул руку, перевернув ладонью вверх.

Смотрел на лицо Агаты, когда она — с осторожностью на ту самую ладонь. Ждал терпеливо, пока сядет, вложит в нее свои пальцы…

Уехать, не поговорив, Костя не мог. Еще один день в неведении — это пытка, от которой он и так слишком устал. Поэтому потянул на себя настойчиво. Чувствовал, что Агата немного напряжена, но, что не могло не радовать, позволяет…

На коленях приблизилась сначала, потом, понимая, чего хочет Костя, перебросила ногу через его бедро, села верхом…

Увернуться попыталась, когда он потянулся к губам, надавила на плечи, чтобы не настаивал…

Костя знал, Агата делает это не потому, что не заслужил, просто она никогда не любила целоваться, если не умылась. И это ее маниакальное желание всегда быть и чувствовать себя на все сто откровенно забавляло. При том, что ей ведь миллион раз говорено… Похуй-похуй-похуй.

Костя сжал девичьи бедра, притягивая ближе. Почувствовал, что Агата уже не упирается — цепляется за плечи…

Наверное, видит то самое «похуй» в требовательном взгляде или каком-то движении, а может просто вспоминает, потому что дает всё же поцеловать себя. Сначала в скулу, потом в уголок губ, потом поворачивает голову…

Стонет тихо, но так сладко-нетерпеливо, что мужские пальцы сами собой ощутимо впиваются в кожу на бедрах…

Костя получает свой поцелуй, Агата по излюбленной привычке скользит пальцами в его волосы…

И пусть дальше обоим хочется совсем не говорить, но первым отрывается он. Блуждает взглядом по её лицу, то и дело задерживаясь — то на губах, то на глазах, то спускаясь ниже…

Отмечает, что Агата немного поправилась. Это чувствуется. И ей это идет.

И как же хочется… Как же, сука, хочется её вот такую себе. Целиком и полностью. За семь своих замков.

Но не так, как было раньше, а добровольно. Поэтому…

— Чего ты ждешь от меня, Агата? Скажи мне честно.

Наверное, Агате стоило знать ответ на этот вопрос, открывая ему дверь.

Наверное, именно в раздумьях об этом ей и нужно было провести весь месяц.

Но дело в том, что…

— Я не знаю, Костя…

Агата шепнула, пожимая плечами и опуская взгляд.

Чувствовала, что Костя продолжает смотреть. Волнение чувствовала. Думать пыталась. Но правда состояла в том, что она просто не знала.

Ни чего ждет, ни чего хочет.

— Я поняла, что не могу с ним поступить так, как поступали со мной.

Агата заговорила, продолжая смотреть вниз.

— Мы — два тупицы. Мы должны были быть осторожны. Я должна была тормозить тебя или пить таблетки. Ты должен был вести себя аккуратно. Но он в этом не виноват. И я не имею права…

Взгляд Агаты на секунду скользнул вверх, она поймала ответный Костин — напряженный и внимательный. Долго не выдержала, он сглотнул, не перебивая, она снова опустила глаза.

— Я как дура расчувствовалась, когда подумала, что ребенок двигается уже. Ходила вся из себя решительная… Делала вид, что недовольна, когда Гаврила приезжал и говорил, что врач всё переносит и переносит… А сама каждый раз испытывала облегчение. И знала же, что он врет, что никакой врач ничего не переносит, что это всё Гаврила… Знала и позволяла. А потом… Ну мне показалось, что он шевелится…

Губы Агаты дрогнули, она на миг снова взгляд подняла. Покраснела немного…

— Мне так стыдно стало. И так плохо. Рыдала, как дура. И поняла, что не могу. Как только сказала Гавриле, что передумала, врач как-то резко в тот же день согласился принять… Мы съездили, посмотрели… Мне врач сказала, что я еще большая дура… Ну то есть не так сказала, но суть в этом… Это не он шевелился, это живот бурчал…

Признаваясь в собственной глупой уверенности, Агата рассмеялась сначала, а потом запрокинула голову, выдыхая, моргая…

Дальше — снова посмотрела Косте в лицо. Когда он — всё такой же внимательный — смотрит на нее, немного склонив голову. И судя по тому, что черты смягчились, пальцы нежно поглаживали кожу на бедрах, а взгляд потеплел будто, ему история понравилась.

— Тогда было рано. Но это не отменяет того, что… Ну я сама не справлюсь, Кость… С ребенком не справлюсь. Там же врачи, сады, школы, институты. Я понятия не имею, как смогу всё это… Но уже выбора нет, я решила… Поэтому ты ему очень нужен будешь… Может даже больше, чем я… Ты сможешь защитить, если что. Я верю, что ты сможешь.

Агата сказала то, в чем не сомневалась. Как бы дальше ни сложилась их с Костей жизнь, во что бы ни превратилась их история, такой отец, как Гордеев, ее ребенку необходим.

Костя выслушал, прикрыл глаза на мгновение, сглотнул опять, кивнул. А потом снова открыл, переводя голову уже в другую сторону.

— Я не про ребенка спросил, Агат. Про тебя. Ты чего ждешь?

Костя спросил, Агата покраснела сильнее, снова опуская взгляд.

Про ребенка говорить ей было легче. Там было, о чем говорить, а про себя…

Абсолютная растерянность. Полное незнание. Безнадега вперемешку с надеждой.

— Мне без тебя плохо…

Агата чувствовала, что выталкивать из себя слова ей вдруг стало сложно. Будто организм сопротивлялся. Не ворочался язык, не пускало горло. Наверное, всё дело в том, что им не понравилось в заточении, а глупая хозяйка, судя по всему, настроена ступить на те же грабли.

— Мне тоже, Замочек.

Костя сказал очень серьезно, без пауз и сомнений. По-прежнему глядя прямо в глаза.

— Но с тобой мне тоже было плохо. Я так больше не хочу. Я так больше не позволю.

— Так больше не будет.

Получив от Кости обещание, Агата замерла на несколько секунд, а потом выдохнула, кивая, как бы принимая…

И хрен его знает, почему она ему верит. Нельзя же. Нельзя. Но верит. Дура-птичка. Снова несется на свою глыбу на всех парах.

— Если я захочу уйти, ты должен будешь меня отпустить. Мне не надо это обещать, но ты должен будешь. Потому что это — нормально. Потому что я — не твое имущество. Потому что я — человек равный тебе. Я не смогу с тобой воевать. Я тебе проиграю. Но ты не имеешь права воевать со мной так, как делал это. Ты можешь нагибать, кого считаешь нужным, кроме меня. Меня не смей.

Агата знала, что звучит, наверное, в меру комично. Хотя бы потому, что дальше зачитывания собственных прав дело в её случае явно не пойдет. Даже если он всё это похерит, она ведь снова ничего не сможет предъявить против. Но если он именно спрашивает… Если он именно просит… Это всё должно быть произнесено. Это всё должно быть осмыслено и принято им добровольно.

— Если ты мне изменишь — я тебя брошу. Но сначала кастрирую. Вот этими руками. Тупым ножом. Придурка такого…

Пусть Агата давно поняла и даже искренне поверила в то, что с Полиной у них действительно ничего не было, эмоциональный фон не располагал к сдержанности. Она сейчас нервничала. Причина нервов — он. Так почему бы не фигануть «вот этими руками» по тем самым во всем виноватым плечам?

А потом еще раз, потому что Костя улыбается и качает головой.

После чего тянется к ней, фиксирует за затылок, прижимает к себе — щекой к щеке, шепчет на ухо…

— Два месяца без секса, Агата. Два гребанных месяца хочу тебя так, что сдохнуть легче, чем другую трахнуть. Если врач разрешит — ты у меня пропишешься в койке, поняла вообще, динамо?

Ум подсказывал, что в ответ на его вопрос надо бы возмутиться, но Агата внезапно почувствовала, что её, будто волной, накрывает желанием. Такой силы, что не справиться. Это гормональное. И еще немного потому, что она безумно по нему скучала.

Поэтому вместо возмущения с губ слетает какой-то неопределенный смешной звук…

Или не смешной, потому что Костя реагирует на него не ответным смехом и не улыбкой даже. Скользит носом по щеке вперед, целует за ухом сначала, потом ведет по шее, прижимаясь к месту соединения с плечом…

— Божечки…

Агата шепчет несдержанно, жмурясь, прижимаясь к нему теснее, сильнее впиваясь в плечи, а потом охает, потому что он отрывается, смотрит в лицо, ждет взгляда…

— Давай дальше. Мне ехать надо.

Говорит, наверняка видит, что во взгляде Агаты — разочарование. Но он прав. Спешить не стоит. И если в нем есть силы — за это нужно быть благодарной.

— Мне больше нечего сказать. Я хочу, чтобы ты меня уважал. Я не прощу измену. Ты должен пообещать мне, что не бросишь ребенка. А я… По-прежнему тебя люблю, наверное…

Особенно сложно дались последние слова. Но они слетели с губ — и стало как-то подозрительно легко.

А еще тепло, потому что Костин взгляд из делового, снова стал теплым. И губы снова дрогнули. И к её потянулись…

— Пиздец, как тебя люблю, Замочек. Просто пиздец…

Костя шепнул в них, улыбаясь, а потом уже поцеловал — пусть несмелую, но такую же улыбку в ответ.

Прошелся пальцами по бедрам вверх, сжал ягодицы, знал, что Агата, которая старается стать еще ближе, чувствует его возбуждение, переживает свое. Судя по всему — особенно сильное. Костя читал, что с беременными такое случается. Им сильнее хочется. Он вообще многое читал в последнее время. Как безнадежный мазохист, которому вряд ли светило вот такое утро. Но оно наступило.

Осознавая, что ему действительно нужно ехать, но если продолжать в том же духе — въедет он разве что в нее, Костя снова отстранился. Улыбался, скользя взглядом по тяжело дышавшей, порозовевшей и явно забывшей обо всем на свете Агате, потом прокашлялся…

— Я хочу, чтобы ты вернулась домой. В мой дом. Наш. Бой скучает… — реагируя на первые слова, Агата чуть нахмурилась. Упоминание пса заставило опустить взгляд уже пристыжено, закусить губу… — И я скучаю.

А потом взметнуть. Зеленые глаза светились сомнением и сожалением. В голубых снова просьба.

Он целый месяц держал себя в руках. Правда держал. И дальше тоже держал бы. Но она же не хотела, чтобы вместо Кости к ней вернулась бесхребетная мямля? И многое в нем — без изменений. Он хочет максимум. Он хочет получить всё и сразу. Он её по-прежнему до бесконечности хочет. Он всё такой же наглый победитель.

Её любимый жадный мальчик, которого жизни не хватит любить так, как он хотел бы.

Жизни не хватит, а её отдачи — вполне.

— Мне нужно время, Костя…

Агата решила сходу попытаться в компромиссы. И сходу же получила понимание, что… Нет. Не с ним.

— До вечера хватит?

Потому что Костя спросил, расплываясь в такой улыбке, что как бы Агата ни злилась, как бы ни прикусывала уголки, ее губы растянулись в ответ.

Они смотрели друг на друга.

Костин взгляд выражал наглую просьбу. Агатин — мнимые сомнения, потому что…

— Я просто по Бою соскучилась…

Ответить «да» гордость не позволила. А вот пробубнеть куда-то в Костину шею, снова обнимая его сильно-сильно, Агата посчитала допустимым…

А потом долго и вроде как незаметно улыбалась, когда он, смеясь, гладил по спине, чередуя поцелуи в висок и щекотку дыханием там же…

— Если хочешь — я сам заеду за тобой. Но это будет поздно.

— Не надо. Мы с Гаврилой… Мы поладили… Если он сможет…

— Это мы ещё обсудим, кстати… Как вы так поладили…

Агата услышала, переварить попыталась, смутилась немного.

Выпрямилась, глянула на Костю с прищуром опять… Поняла, что по его взгляду реально непонятно — это шутка или ревнует… А потом и вовсе подпрыгнула, потому что вслед за равномерными поглаживаниями получила неожиданный, пусть не сильный, но вполне звонкий хлопок по заднице.

— Ай! — возмутилась, толкая Костю в плечо, а тот только заулыбался сильнее, снова притягивая к себе, носом потерся, губами прижался…

Доволен, скотина.

Всё-то ему легко дается…

— Ты сам его ко мне подослал!

Агата зачем-то попыталась оправдаться, повысив голос, а Косте, кажется, привычно пох.

Он снова гладит, ластится, как самый настоящий то ли уже сытый, то ли еще недокормленный битый, но ласковый уличный кот.

Такой пакостный и одновременно такой любимый, что его просто невозможно не погладить.

— А знаешь, как завидно, Замочек… Ему тут чаи, значит… Дверь всегда открыта… А я, блять, ссу лишний раз написать тебе… Как пацан какой-то… Провинившийся…

— Потому что так и есть. Ты провинился…

Агата говорила тихо и без возмущения. Раз за разом водя по мужским волосам. Костя тоже не злился, просто делился. Замер, будто боясь спугнуть.

Ему всё нравилось. И ей всё нравилось. И это было так странно…

Они ведь те же… Он — всё такой же говнюк, разве что немного спеси меньше. Она — по-прежнему эгоистка, которая хочет чтобы её любили только так, как хочет она…

Но больше нет чувства отчаянья. Больше нет страха, что ничего у них никогда не получится…

Вот сейчас им снова безумно легко.

— Всё будет хорошо, Агат… Мы сможем…

Костя сказал внезапно как-то очень тихо, и по-особенному убежденно. Так, будто даже не ей скорее, а себе.

Агата замерла на секунду, задержав руку на его затылке, сверяя с внутренними ощущениями, а потом улыбнулась, кивнула. И тоже себе же.

Снова, как когда-то, потянулась к его щекам, зафиксировала, смотрела в лицо, впитывая… Чувствуя надежду и страх. Как всегда. Но уже спокойно. Просто не будет. Но они смогут. Костя прав.

Хотела что-то сказать, но как-то вдруг потерялась в словах.

А Костя вроде даже не ждал.

Опустил голову, сначала на футболку ее смотрел, потом снова в лицо.

— Можно? — спросил, почему-то вызывая у Агаты приступ трепета. Она не смогла ответить, но кивнула. А потом следила, отпустив его лицо, как он тянется к полам, поднимает вверх…

Оголяет живот, который еще не то, чтобы очевидно беременный, скорее похоже, что она просто поправилась, но Костю это, кажется, не смущает.

Он смотрит сначала, потом рукой тянется, гладит…

Поднимает взгляд, смотрит с улыбкой, видит, что у Агаты сами собой выступают слезы, но не бросается утешать…

— Пацан же будет?

Костя спрашивает, Агата мотает головой, смеясь, смахивая слезы, которые начали катиться.

— Непонятно пока. Врач сказала, что на следующем УЗИ посмотрим. Может увидим…

— Я тебе и без УЗИ скажу…

Костя снова поднял взгляд, Агата замерла на секунду, потому что в нем было слишком много счастья, как для бесчувственной скотины.

— Девка за тебя была бы. Упёртая. Дулась бы. А пацан — за папку сыграл. Умный потому что…

Так много, что снова захотелось его заобнимать всего. До хруста в ребрах, в шее, везде, где может хрустеть.

А еще не отпускать. Вот никогда.

Вообще никогда.

Не в силах справиться с собой, Агата снова потянулась к нему.

Чувствовала, что Костина рука так и остается между ними на животе. А сами они становятся до неприличия близкими.

— Не толкается еще? — Костя спрашивает шепотом, прямо Агате на ухо. Она отвечает так же тихо.

— Ты не почувствуешь. Он совсем маленький. Подождать надо.

Костя принял ответ, кивнул, потом Агата почувствовала, что он снова пытается чуть погладить тот самый живот…

— Спасибо, малой. Родишься — купим тебе тачку круче, чем у мамы. Заслужил.

— Дурак какой… Зачем ему тачка? Ему для начала неплохо бы другой транспорт…

— Не кипишуй, всё купим. Он в папку талантливый… Сам разберется, на чем и когда гонять…

Борясь с неконтролируемым желанием снова смеяться, Агата просто в очередной раз вжалась в Костину шею, пряча там улыбку. Думая о том, что на самом-то деле… Она ведь не против. По всем пунктам не против.

И даже хочет, чтобы он был похож на папку.

Костя уехал почти сразу. Ему кровь из носу нужно было на какую-то там встречу. Агата проводила его до двери. Прощаясь — они снова долго целовались, Костя её натурально всю облапал. Но, справедливости ради, нельзя сказать, что Агата была против…

Отпустить друг друга им было чертовски сложно, даже зная, что на сей раз — просто до вечера.

Но стоило закрыться двери, Агата почувствовала легкое нетерпеливое покалывание в пальцах. В голове — много мыслей. И нет четкого плана.

Но, кажется, ей нужно собраться.

Вроде бы они с Костей сошлись на этом.

За этим занятием день пролетел незаметно.

Костя дважды звонил, много писал.

Судя по всему, волновался, что она спетляет. А Агате по-особенному приятно было сначала подкалывать, а потом успокаивать. Ей внезапно понравилось играть на нервишках самоуверенного… и неуверенного Кости.

Отвечать: «а это кто вообще?» на его требовательное: «ты уже готова?».

Смеяться, когда он тут же набирает и, понизив голос, то ли угрожает, то ли просто обещает, что по жопе отдохит за шуточки так, что сидеть неделю кое-кто будет стоя…

Напоминать, что он вообще-то обещал вести себя прилично…

А потом краснеть, чувствуя невероятный трепет, когда Костя, явно на кураже, всё так же тихо отвечает, что про «прилично» она может забыть.

Несмотря на то, что Агата часто отвлекалась на телефон, к оговоренному с Гаврилой времени у неё почти всё было действительно готово.

Агата не планировала вывозить из квартиры всё вплоть до матрасов. Только вещи, которые ей нужны. Понадобится что-то еще — вернется.

Просто захочет — вернется.

У них с Костей не получится — вернется.

Именно поэтому сейчас сборы воспринимались легко. Сейчас будущее не пугало.

Проблема скорее была в другом — слишком не терпелось. С Боем увидеться. С Костей опять.

Теперь и представить сложно было, как она умудрилась месяц без него протянуть. Потому что пара часов вот сейчас… И уже на сердце невероятная тоска. И одно желание — чтобы снова оказался рядом.

Даже неважно — здесь или там.

От мыслей о Костином доме больше не бросало в дрожь.

Агата знала, что сможет к нему привыкнуть. Это не будет элементарно, но в то же время — это вполне реально.

Если ему хочется, чтобы их семья жила там — она постарается. Для него, для малого, для себя.

Вообще стараться стоит, если знаешь, зачем ты это делаешь. И если ради тебя тоже стараются.

Агата знала, что обрести в этом мире место такой девочке, как она, которую еще в детстве выбросило на обочину, — очень сложно. А ей выпал невероятный шанс. И пусть страданий в ее жизни было много, пусть и из-за него эти самые страдания тоже были, но она не заточена на них. Она хочет другого. С ним это возможно. Поэтому лучше попробовать, чем жалеть, что не сделала этого.

Услышав, что в дверь звонят, Агата пошла навстречу, не в силах справиться с улыбкой.

Открыла Гавриле, заулыбалась сильнее, видя, что он практически сияет.

Смотрит лукаво, заходит, взглядом окидывает…

В его руках — новые цветочки. Пудровые розы в крафтовой бумаге…

Которые Гаврила протягивает, подмигивая…

— Костя Викторович просил в ножки супруге поклониться и презентовать. Заказывал сам. Я просто доставил…

С каждым новым словом Агата расцветала всё сильнее… И ей абсолютно не было, чего ответить.

Складывалось ложное впечатление, что изменение их с Костей настроения отразилось на всём мире. Даже солнце стало светить ярче. Гаврила стал довольней. Цветочки… Красивее…

— Я в воду поставлю… Ненадолго хотя бы…

Агата развернулась, говоря себе под нос, понесла букет на кухню, а Гаврила тем временем прошел в спальню, чтобы оценить масштабы переезда.

Вещей было не то, чтобы много. Несколько сумок и одна коробка, которую Гаврила мог спокойно снести сам. Вероятно, это его удивило.

Он зашел следом почти сразу.

Остановился рядом, глядя на Агату, которая неотрывно на цветы. Улыбаясь, как дурочка…

Хотя, наверное, не «как»…

— Там записка…

Гаврила сказал негромко, Агата быстро посмотрела на него, а потом снова на них, краснея.

Она видела. Просто как-то… Неловко смотреть что ли… Но безумно любопытно.

Поэтому потянулась подрагивающими пальцами, достала такой же бумажный конверт, оттуда — записку, прочла…

«Любимой девочке от любящей скотины. Забыл вернуть».

Перевернула конверт, на ладонь выпало ее кольцо. То самое, которое она оставила в Костином доме. Обручальное.

Рассмеялась сначала, сжимая в кулаке символичный ободок, поднося записку к лицу, упирая острым углом в лоб… А потом расплакалась, когда Гаврила потянул на себя, обнял, прижимая к груди…

— Умница, сестренка. Ты огромная умница… Он сегодня светится…

И позволяя себе абсолютно неуместную, но отчего-то такую важную для Агаты похвалу…