За семью замками. Снаружи

Глава 30

«Мир за шторой — враждебный».

Эта истина жила вместе с Агатой за семью замками. Раньше казалось, что в дом к Косте истина уже не переехала — осталась в квартирке. Теперь же…

Агата стояла у окна, придерживала плотную ткань пальцем, создавая зазор, из-за которого могла бы видеть сама, но оставаться при этом незамеченной для других.

Такое поведение «внутри» было одним из проявлений ее неоправданного и нерационального страха. Сейчас неоправданным и нерациональным его уже не назовешь.

Из детской отлично видна была улица, значащаяся в адресе Костиного дома. И теперь по ней сложно было проехать машинам. Приходится тормозить и сигналить. Потому что у ворот день и ночь сторожат журналисты. Иногда это пара машин. Иногда доходит до десяти. Их поначалу пытались гонять, но в итоге…

— Сестрёнка, ну зачем ты себя мучаешь?

Вопрос Гаврилы из-за спины заставил Агату оглянуться.

Мужчина стоял в дверном проеме. Возможно, уже давно. Возможно, только подошел (приехал за какими-то документами из Гордеевского кабинета, а Агата не собиралась проявлять недоверие и следить, чтобы не увез ничего лишнего). Встретила, проводила, вернулась в детскую, проверила Макса, а потом…

И без Гаврилы знала, что не стоит себя же накручивать, но почему-то до сих пор не могла привыкнуть.

И на всю жизнь, наверное, запомнила день, в который это началось.

Костя был дома. Вышел из детской, чтобы позвонить кому-то по работе.

Агата почувствовала легкую тревогу, потому что выходя он будто в лице поменялся, но и предположить не могла, что произошло то, что произошло.

Она протанцевала с Максом минут пятнадцать. Увлеклась сначала, а потом просто радовалась, что удалось укачать.

Уложила в кроватку и только потом поняла, что Костя за это время так и не вернулся. Тревоги стало больше. Агата направилась к Костиному кабинету.

Занесла кулак для стука, а потом поняла, что дверь закрыта не плотно, и за ней Косте говорит по телефону. Сухо и отрывисто. Так, что волоски на руках поднимаются…

— Малому и Агате надо срочно делать паспорт… На вчера, блять!

Костя рявкнул, Агата вздрогнула, будто сказано было ей.

Сначала захотелось уйти обратно и сделать вид, что ничего не слышала. Потом же Агата поняла, что просто не сможет. Её убьет незнание.

Поэтому взяла себя в руки, нажала на ручку…

Вошла в кабинет, поймала полоснувший по ней Костин злой взгляд…

Успокоила себя же, что злой он не на неё. Он тоже попытался успокоить — следующим взглядом, уже другим.

Курсировал по комнате, держа трубку у уха и угукая.

Потом остановился посредине. Упер в бок свободную руку, поднял голову, шумно выдыхая в потолок…

А по спине Агаты прошелся морозец. Потому что она поняла — случилось что-то плохое. Очень-очень плохое. Чувствовала что-то схожее с тем, как он вернулся из поездки. Пальцы холодеют. Липкий страх расползается…

— Исполняй, Гаврила. Я и без тебя всё прекрасно понимаю…

Последняя фраза из телефонного разговора звучала по-особенному сухо и обреченно даже. Костя скинул, но снова не спешил смотреть на Агату.

Сначала на телефон. Потом, когда отложил его, просто под ноги. Дальше — в стену чуть в стороне от плеча Агаты.

При том, что она всё это время молча смотрела на него. Ждала, когда он заговорит. Костя же собирался. С мыслями и чувствами. Желваки гуляли волнами. Взгляд с каждой секундой становился всё более мёрзлым. Таким, что Агату подмывало обернуться, чтобы проверить, не образовалась ли на стене изморозь.

Но она просто не успела — Костя посмотрел на неё.

— Вам с Максом надо будет уехать, Замочек. К Поле. Договорились? Вы поладили, как я понял. Вот отдохнете.

Костя начал в приказном тоне, а закончил будто шутливо. Будь Агата более безразличным, менее тревожным человеком, могла бы даже обрадоваться, но вместо этого замотала головой.

Костю это явно разозлило. Он блеснул глазами и снова сжал челюсти, но сдержался — сплеча не рубанул.

Снова взял паузу, сложил речь в голове сначала…

— Так надо, Агат. Поверь. Пожалуйста…

— Я никуда не поеду, если ты мне не объяснишь…

И пусть Агата не сомневалась в искренности его призыва поверить, ей эгоистично важно было знать, от чего он хочет их с Максом спрятать. Потому что она там же с ума без него сойдет…

Костя снова колебался, Агата просила глазами быть честным. В итоге, кажется, победила. Дальше он говорил, кривясь, пересиливая себя:

— Твой благодетель хотел, чтобы я использовал в кампании информацию о случившемся в банковском отделении. Ты, думаю, и без меня это понимаешь. Он очень обозлен на лояльных к подобному людей. Это нормально. Это человечно. Но я этого не хотел. Мне важно, чтобы Вышинский издох за всё, что сделал. Но я не хочу, чтобы в этом участвовала ты. Поэтому информация оставалась в тайне. Сегодня он её слил. Ты про Здравый смысл слышала?

Агата кивнула.

— Они выкатили «расследование». Там звучит твое имя. И то, что ты Гордеева, там тоже озвучено.

Бегавшие по телу мурашки предчувствия в тот момент словно обзавелись шипами. Ощущения стали для Агаты болезненными. Ей захотелось обнять себя руками. Она внезапно почувствовала свою же дрожь.

— Всё хорошо, Агат.

Что-то из этого наверняка отразилось на лице, потому что Костя поспешил успокоить.

Снова протянул руку, делая шаг к Агате.

Агата же зачем-то снова отступила…

Оба это заметили. Оба вскинули взгляды. Она ему доверяла. Полностью и безоговорочно. Но инстинктивно продолжала всего бояться. Особенно сейчас.

Он не зря ушел из детской. Не зря злился и не хотел рассказывать. Для Агаты это — страшно. Наверное, один из самых больших ужасов.

Потому что наверняка найдутся те, кто её осудит, а она не сможет справиться с неконтролиемым желанием защищать себя. Захлебнется в осознании, что защитить себя невозможно, когда тебя травят. Её когда-то уже травили. Она больше не сможет.

Пользуясь ее замешательством, Костя все же подошел. Обнял не сильно, но ощутимо. Его тоже потряхивало, но он старался быть аккуратным. Прижался своей щекой к ее щеке, гладил, смотрел, скорее всего, в дверь так же сквозь, как Агата смотрела сквозь в окно…

— Поверь, это поутихнет. Поначалу будет сложно, но со временем ты перестанешь интересовать так сильно…

Костя говорил, Агата пыталась кивать, пусть сама и не представляла, как пережить это «поначалу».

— Поедете с Максом к Поле. Побудете там. Боя возьмешь. Я прилечу после выборов. Хотя бы на пару дней. Это полгода, Агат. Я думаю, полгода нам хватит…

И если первую часть Костиной речи Агата продолжала кивать, то услышав «полгода» сначала замерла, а потом замотала головой.

Потому что полгода без него — ещё страшнее. Наверное, страшнее всего на свете.

Она чуть отстранилась, посмотрела в мужское лицо. Он был нахмурен. Она — по-особенному решительной.

— Я от тебя никуда не поеду.

Сказала убежденно, получила в ответ усталое «Агат» и сомкнутые на пару секунд веки. Просто, чтобы не метать стрелами в неё. Упрямую. Глупую. Бесяче любимую что ли…

— Это не обсуждается, Агат.

Костя попытался настоять, Агата уперлась в его грудь жестче, так же жестче посмотрела в глаза и задала вопрос, который задавать нельзя.

— Мы семья?

Потому что бить его принадлежащими ему же словами — подло. Но на войне все средства хороши. А она от него никуда не уедет.

— Агата…

Костя умел быть красноречивым, но и в одно только обращение вложить максимальный смысл тоже умел. Там была и усталость, и просьба, и желание не спрашивать — просто сделать, как сам считает нужным. Как уже однажды сделал. И они же оба знают, что ему всё под силу. А она… Побесится и простит.

— Мы семья, Костя? — Агата повторила, делая ударение на каждом слове. Костя выдохнул, сдаваясь.

— Дурында, блин.

Сказал, преодолевая сопротивление, вжимая с силой в себя.

— Начнется пиздец, Замочек. Лютый пиздец…

И пусть тогда Агата не понимала, что Костя имел в виду, но со временем всё встало на свои места.

Слитая следователем информация действительно сработала бомбой. Подробности эпизода, который произошел в одном провинциальном городе двенадцать лет назад, спровоцировали разрыв гнойника.

В первый вечер после опубликования разговоры о «том самом видео» передавались людьми друг другу как какая-то немного постыдная тайна, к которой не знаешь даже, как относиться. Все смотрели. Все молчали. Все чувствовали дискомфорт, но не могли четко сформировать для себя же, что с новым знанием делать. Кому верить. Куда идти. И стоит ли…

Но это — до первой поднесенной к разлившемуся бензину спички. Её зажег какой-то лидер мнений, запостив расследование с комментарием в соцсети. Дальше постили уже все. Со своими историями. Своей болью. В сеть. В эфиры. Из административных и режимных зданий на улицы полилось то дерьмо, которое годами усиленно прятали. Оказалось, что «вспомнить всё» — абсолютно исполнимая миссия. Особенно, когда каждому есть, что вспомнить.

Все, включая Агату, понимали, что у Кости есть два выхода: уйти со сцены и образовать дыру, в которую моментально ворвется кто-то другой, или взлететь на гребне.

Все, включая Агату, понимали, что Костя сделает второе.

Мечтавшая всю жизнь остаться как можно более незаметной для людей, чтобы не ранили, Агата вдруг стала их символом.

Примером человека, единственный шанс выжить которого — это взять в руки оружие и выйти против власти, которая призвана защищать каждую из вверенных ей жизнь.

Призвана, но не защищает. Призвана, но готова жертвовать. Не собой и не своими детьми, а чужими. Кто-то делает это сам. Кто-то выражает к этому толерантность. Но итог у обоих действий один — признание факта, что никто не может чувствовать себя безопасно в стране, в которой под видом порядка творится легализированный беспредел.

Когда-то Агата потянулась за пистолетом, чтобы отвоевать свою жизнь. Сейчас накал в воздухе был другим: каждый чувствовал, что малейший чирк — и оружие возьмет каждый. Это понимали все. Все будто замерли, не рискуя сделать тот самый последний шаг. Все ждали выборы. Потому что выборы — лучше революций. Если они честные.

Костя очень просил Агату хотя бы не лезть в соцсети и медиа какое-то время. Заниматься Максимом и собой. Она честно пыталась, но очень быстро не смогла.

Тем более, что журналисты каким-то образом даже её телефон нашли. Первые звонки с незнакомых номеров она сбивала. А один сдуру взяла. На нее сходу посыпались вопросы, Агата трусливо скинула, а потом долго смотрела на телефон, ощущая, будто он стал порталом, который запустит в дом то, что нагнетается снаружи.

Журналисты прописались в её родном городе, под отцовской квартирой и воротами Костиного дома.

Если им с Максимом нужно было выехать — это напоминало спецоперацию с кортежем и вооруженной охраной.

Агата понимала, что и у органов к ней могут возникнуть вопросы, но даже если так — первым делом задавать их будут Косте.

Страна гудела, а в их доме стало будто бы по-особенному тихо. Агате сложно было принять обновленную реальность, в которой она что-то значит для людей, её совсем не знающих. Косте сложно было смириться с тем, что надежному водораздела между «внутри» и «снаружи» больше нет.

Вышинского сместили с должности. В связи с обнаруженными фактами открыто уголовное производство. Сейчас он находится под домашним арестом. Из списка, как объяснил Агате Гаврила, мразь тоже убрали, но очевидно, что это особо не спасает.

Потому что и сам Вышинский, и тот случай — это катализатор, а реакция пошла куда более сильная. Всеохватывающая. Произошедшее — это ужасный по масштабам своей бесчеловечности, но всего лишь единичный пример, иллюстрирующий общее правило. Их страна погрязла в беспределе.

Одновременно комично и невероятно тоскливо, что доказательство тому — не только Вышинский. Но и сам Костя. Поднявшийся до невообразимых высот рэкетир с душком. Не мокрушник, но далеко не честный человек.

Пытаясь спастись, заигрывавшие всё это время с ним конкуренты наконец-то тоже включили тяжелую артиллерию — вываливая всё, что только смогли нарыть.

По Гордееву открыли несколько производств. Все каналы поделились на два лагеря: стыдливо молчащие и дающие микрофон тем, кто с очевидной стопроцентной вероятностью возьмет большинство на выборах.

Многие люди по-прежнему в замешательстве. Ведь запутаться во всем так быстро развернувшемся совсем не сложно. Но все чувствуют перемены.

И все внезапно почувствовали возможность к ним приобщиться.

Агата давно отреклась от идеи быть частью большой общности людей, уж не говоря о том, чтобы стать для кого-то красивым символом, для кого-то объектом ненависти, а для кого-то жалости или даже придуманной любви.

Но это всё свалилось на голову само. Так, будто провидение решило поиздеваться над девочкой, щедро отсыпав на ее жизненный путь слишком много важного для других и совершенно не нужного ей.

А ей хотелось только спокойствия для своей неидеальной семьи, которое теперь уже даже не снилось.

Костя стал далеким. Это было объяснимо. Хотелось верить, что это временно. Но именно перемены в нём, как ни странно, пугали Агату больше всего.

Она много думала, но раз за разом сходилась на том, что никогда не поймет до конца людей, который живут снаружи.

И по-прежнему боялась подпускать их к себе.

Она не верила ни в фанатизм, ни в символизм. Она ждала подвоха. От вида карауливших журналистов плечи неприятно щипало, а в голове подчас селилась мысль о том, что надо было слушать Костю.

Забирать Макса, Боя, уезжать…

Только тогда она жрала бы себя из-за незнания, что с Гордеевым. И из-за невозможности хотя бы видеть, как он, пусть суровый и максимально сконцентрированный, абсолютно лишенный зачатков легкомыслия и раздолбайства, как бывало раньше, приходит домой, чтобы переночевать. Механически целует ее. Смотрит на Макса. Хочет очеловечиться, но не может себе позволить.

До выборов неделя. Он должен победить. Потому что только так Вышинский и ему подобные получит свое. Строить новый мир Костя будет позже. Сейчас он создает почву, чтобы сладко отомстить.

— Ты взял документы? — Агата спросила у Гаврилы, смотря стеклянным взглядом.

Будто заразилась от Кости равнодушием ко всему, которое Гаврила понимал, но которое ему не очень нравилось. Будь у них возможность — они все скучали бы по временам, когда было просто классно. Не так серьезно. Не так решающе.

— Взял…

Гаврила поднял руку с папкой, Агата кивнула…

— Передавай Косте привет…

Она сказала, еле-заметно грустно улыбаясь. Гаврила ответил тоже улыбкой — такой же грустной. Наверное, еще более усталой. Оттолкнулся спиной от косяка, подошел, дождался, пока вскинет взгляд, подмигнул…

— Он к тебе скоро вернется, Агат. Просто хочет победителем. Договорились?

Гаврила спросил, Агата кивнула.

Потом снова оглянулась через плечо на штору… На так пугающую ее и манящую его «наружу».

— Он на эту победу всё бы променял, да?

Спросила, вспоминая сказанные когда-то Костей слова, плотно засевшие в голове, болезненно-сладко царапавшие сердце. Тогда она думала, что речь о ней.

Сейчас же откровенно боялась, что его засосет. Точно так же, как засосало тех, с кем Костя сражается. Ведь вдруг он просто оправдывает свою жажду властвовать стремлением к высшему благу? Это же тоже типично… Да и он столько сил вложил в свою победу. Он её заслужил…

Только ни разу не спросил, а хочет ли этого Агата… Нужна ли ей победа…

— Не на эту, сестрёнка. На другую…

Гаврила не мог слышать все бродившие в голове Агаты сомнения. Но по взгляду скорее всего хотя бы часть, да прочитал. Сказал, заставляя сердце всё так же болезненно-сладко сжаться. Щелкнул по носу, дождался вялой улыбки, вышел из детской.

Агата не провожала.

Подошла к колыбели Максима, вжалась плечом в стену, долго смотрела на маленького почти что Костю, повторяя, как мантру, что им осталось совсем немного.

Ещё немного и Победитель к ним вернется.