За семью замками. Снаружи

Глава 36

В этом году весна «разгонялась» долго. Заиграла сочными красками, порадовала солнцем и теплом только ближе к маю.

Максим спал в коляске, Бой носился по газону, Агата же сидела на любимых плетенных качелях, подставляя тому самому солнцу бледный нос.

Сегодня вроде как суббота, но Костя утром умотал по делам. Обещал приехать не поздней ночью, как обычно, а где-то к обеду, но Агата особо не надеялась. Когда приедет — тогда приедет.

Гордеев принял присягу. Теперь он — депутат. Глава крупнейшей парламентской фракции. Как многие пророчат — будущий Премьер.

Сама Агата не спрашивала, но вполне допускала, что так и будет…

Допускала и иронично усмехалась, вспоминая их шуточную переписку в самом начале. Ту, в которой он спрашивал, метит ли она в министерши, а Агата…

Ни за что не поверила бы, что пройдет год и её жизнь изменится настолько.

В ней, конечно, многое осталось прежним, но куда больше преобразилось.

Она встретила своего человека. Она пережила с ним очень много любви и почти столько же боли. Она осознала в полной мере перевешивающую все сложности ценность. Она приняла себя. Она приняла его. Она приняла материнство. Она полюбила Максима. Она обрела счастье.

Сменила замки, но пока осталась за ними. Потому что к каким-то чудесам ей ещё идти и идти. Возможно, она никогда не станет совсем нормальной, но ради Максима она уже очень сильно расширила свои же границы.

Больше не страшно было выезжать в город, если с Костей или Гаврилой.

Она больше не вздрагивает из-за посторонних людей в доме — здесь все свои. Она общается с Полиной. Они вроде как подруги… Скучает по их прогулкам. Зовет в гости…

У неё теперь всё, как безнадежно мечтала.

Дом. Пёс. Речка и бассейн. Только это всё уступает тому, что у неё теперь семья.

Губы Агаты растянулись в улыбке, солнце будто ещё жарче обожгло…

Потому что пусть «через месяц без истерик», но их, кажется, снова не пронесло.

Головастики Победителя ещё более настырные, чем он сам. А значит учиться пользоваться резинками им всё же придется… Но месяцев через восемь…

О своих подозрениях Агата Косте ещё не говорила. Он сам тоже не спрашивал. Волновался ли по этому поводу — вряд ли. Может вообще забыл. Но определенно будет рад вспомнить.

Когда-то с Максимом у них всё получилось неправильно. Она его долго не признавала. Костя о нём долго не знал…

Но с Викой будет иначе. Она Агате уже снилась.

Чувствуя, что нос чешется, Агата скривилась, готовясь чихнуть…

И в этот же миг услышала любимый для них с Боем звук — разъезжаются ворота…

Следила, как на территорию заезжает машина Гаврилы, улыбаясь.

Из нее вышли двое — сам Гаврила и Костя.

Явно говорили о чем-то в салоне, потому что, вылезая из тачки, просто продолжили. Улыбаясь и подтрунивая.

Даже на расстоянии Агата видела: они довольны. Настроение хорошее. Идут к дому, перебрасываясь фразами и смешками.

Скорее всего их компанию с Боем и Максимом не заметили бы, не понесись счастливый черный лошарик навстречу хозяину.

Бой гнал к Косте, лая.

Гордеев остановился, уловив приближение.

Сначала блуждал взглядом, будто чуть напряженным, потом улыбнулся ярче, увидев выглядывавшую из-за спинки качелей Агату.

Подмигнул… Она зарделась. И пофиг, что почти год его знает. Всё равно влюблена, как в первые дни. И рада получать знаки внимания так же. А может даже сильнее. И сердце так же замирает, когда от него что-то прилетает на телефон.

Костя потрепал Боя между ушами, хлопнул по боку, как бы подгоняя к Гавриле, а сам двинулся к Агате.

Её улыбка стала ещё шире, а сердечко зашлось…

Она усилием воли заставила себя посмотреть на «братишку», отвесившего свой привычный шутливый реверанс… Шутливо же величественно кивнуть. Мол, приветствия принимаются, холоп…

Им нравилось так играть. Маленькой сестрёнке и её большому, мудрому не по годам, благородному другу.

Но долго отвлекаться на Гаврилу, когда приближается Костя, Агата всё равно не могла.

К нему тянуло больше. Взгляд будто магнитило…

Она следила, как Костя делает шаги по мягкому газону, позволяя начищенным до блеска дорогущим туфлям стать влажными из-за капель поливочной воды…

Он был одет в один из своих идеальных черных приталенных костюмов, которые когда-то смущали Агату (казались слишком пафосными), а теперь стали немного фетишем. Такой он ей нравился не меньше, чем в толстовке с капюшоном на голове. Который можно резко сдернуть, обнажая острый взгляд…

Правда он ей вообще давно нравился любым. Потому что был любимым…

Когда Косте осталось сделать не больше трех шагов, Агата встала.

Очень вовремя, потому что почти сразу почувствовала, что мужские руки проходятся по бокам, вдавливаясь в поясницу и прижимая её тело в своему.

Сам Костя сначала смотрит ей за плечо — на спящего в коляске Максима, потом прижимается губами к щеке.

— Привет. Я дома поработаю. Часа два ещё. Потом можем покататься. Или фильм посмотреть…

Костя пообещал, Агата закивала, продолжая чувствовать легкую щекотку из-за касаний губами к щеке.

Ажиотаж относительно её персоны, как Костя и прогнозировал, вроде бы спал…

Конечно, многие по-прежнему хотели заполучить эксклюзив. Но вместе с тем, как выборы прошли, градус интереса понизился.

Велик был шанс, что он поднимется снова, когда начнется активная фаза рассмотрения дела Вышинского, но пока…

В стране — переходный период. Немного другая повестка. Кредит доверия дан, фокус внимания на том, кому предстоит оправдывать…

Но Костю это не смущает. Он в своей стихии. Нырнул без остатка. Ударился в работу. Не выглядит ни уставшим, ни задолбанным. Даже особо сконцентрированным не выглядит. Он верит в себя и получает удовольствие.

И Агата тоже верит.

А ещё радуется, что он доволен… И что журналисты не виснут на заборах… И что она научилась немножечко доверять посторонним, а значит теперь у них с Костей есть куда больше шансов побыть вдвоем.

Поначалу Агата физически не могла заставить себя оставить Максима с няней наедине. Слишком мнительная. Это был не отдых, а мучение.

Умом понимала, что это отголоски мании преследования, с которой она жила больше десяти лет, но побороть себя долго не могла.

Впервые оставила сына по настоянию Кости. Он снова захотел жену себе. У них было типа свидание. Конечно, Агата провела его, как на иголках, борясь с желанием вернуться домой и проверить, как сын. Но когда они приехали ночью… Всё было хорошо.

Страшно было и во второй раз, и в третий.

А ещё было непривычно. Приходилось себя заставлять…

Но в конце концов получалось так, что ни придраться не к чему, ни волноваться не из-за чего.

Теперь в детской и по дому стояли камеры.

Теперь она позволяла себе немного отпускать ситуацию.

Костя этим пользовался.

Как сам шутил: молокозаводу пора начинать неспешное перепрофилирование. Молокозаводу было пиздец как страшно, но он был не против.

В итоге… Всё у них было так хорошо, что даже не верилось…

— Хорошо, работай…

Агата «разрешила» с улыбкой. Костя снова хмыкнул. Клюнул в губы, развернулся, чтобы опять подойти к Гавриле.

Наверняка знал, что Агата смотрит в спину. Наверняка чувствовал, что влюбленно…

Но из принципа не оборачивался — не хотел окончательно сбить рабочий настрой. И Агате не стоило бы окликать, но очень захотелось.

— Эй! Победитель!

Она крикнула, когда Костя уже вернулся на дорожку, а Гаврила дал шутливый поджопник бесившемуся Бою, задавая направление обратно на газон…

Услышав, оба мужчины посмотрели на Агату. Оба с улыбкой.

И если изначально Агата хотела крикнуть что-то похожее на «я ставлю на девочку, а ты?», чтобы он тут же всё понял, а она впитала его реакцию, то в последний момент засмущалась.

Поэтому:

— Ничего. Потом поговорим…

Сказала неопределенно, пожимая плечами и мотая головой. Костя же кивнул, улыбаясь.

Мужчины пошли в сторону дома, Агата провожала их взглядом.

Проследила, как взлетают по ступенькам, как скрываются за дверью… Снова села на качели, снова подставила нос солнцу…

Вздохнула каскадно… Счастливо… Потому что всё у них было так хорошо, что даже не верилось…

— Будешь что-то?

Костя вошел в кабинет первым. Тут же расстегнул пуговицу, стянул пиджак, отбросил на диванчик.

Оттуда прошел к бару, обернулся, чтобы посмотреть на Гаврилу, вздернув бровь.

Ну и получить сначала показушное удивление… Мол, барин… Ну вы даете… Средь бела для простому смертному предлагаете… Потом перевод головы из стороны в сторону с легким, почти незаметным, сожалением.

— Я за рулем. Мне в город возвращаться ещё…

Гаврила пояснил, Костя принял.

Себе тоже не брал, хотя был бы не против. Отошел от бара, остановился у кресла, положил на него руку, глядя через плечо за окно.

Туда, где Агата везет коляску с малым по одной из дорожек, а над её головой ярко светит солнце. И он чувствует себя немного действительно победителем, потому что приложил к этому свою руку.

Не к солнцу, конечно. Но к обещанному «другому миру» для их Максима. А может уже для двоих…

Когда Агата окликнула его на улице, Костя отчего-то сходу подумал, что поговорить она может хотеть об этом. Ведь оба помнят: «чисто хером стрельнуть» — он всегда умелец.

— Давай тогда ещё раз по людям пройдемся, и я тебя отпущу.

— Давай.

Костя выступил с предложением, усилием воли заставляя себя вернуться из окрыляющих мыслей в реальность кабинета. И говоря честно, реальность-то тоже была очень даже ничего… Но разделаться с ней хотелось побыстрей. Чтобы побыстрей же оказаться со своими.

— Без папочки? — вопрос был задан Костей с ухмылкой. Гаврила посмотрел в ответ так же лукаво. Несколько секунд молчали и держали паузу…

— По памяти…

А потом дружно заулыбались.

Гаврила тоже подошел к столу, но не остался стоять, а сел, привычно вытягивая ноги, оглядывая помещение так, будто не бывал тут не меньше сотни раз. Скользнул по стенам, обернулся, глядя на диван…

На котором сейчас — только Гордеевский пиджак, а когда-то мило сопела поднадутая сестрёнка, не боявшаяся в лицо обзывать идиотами. Заслуженно, конечно, но всё равно редко кто рискнул бы. Особенно сейчас…

— Ты не передумал?

Гаврила спросил, Костя мотнул головой уверенно, не усомнившись.

И контекст напоминать ему не нужно было. Продолжили тему, которую мусолили уже миллион и один раз: будущая Гордеевская должность.

Фракция, составляющая абсолютное большинство, особенно вначале работы молодого Парламента, создавала для него максимально благоприятные условия, чтобы занять любую. Ему никто не помешал бы. Никто не остановил.

Вопрос лишь в желании. Ну и глобально в планах. Костины были… Привычно пугающими.

— Нет. Не передумал.

— Если пойдешь в Премьеры — сможешь вступить в прямую зарубу… Будешь не словом, а делом…

— Нет, Гаврил. Ты не понимаешь… Пока у них есть рычаги на местах, пока главный давит жопой кресло, пока система не перестроилась — они будут тормозить нас на каждом шагу. Если я стану Премьером — буду лучшим примером политического импотента. Мой максимум тогда: отчитываться перед Парламентом и рассказывать с каналов, как мне сложно и как многое мешает. Это убьет рейтинг быстро.

— А нам нужно, чтобы убивало медленно?

Гаврила задал вопрос, чуть склонив голову и глядя на Костю с лукавой улыбкой…

Костя, говоривший до этого вполне серьезно, снова съехал на такую же в ответ.

— Желательно…

И ответил для кого-то абсолютно неопределенно, а для Гаврилы — яснее некуда. На осень у Победителя новые планы. Там снова выборы — уже местные. Дальше — Президентские. Костя метит… Выше звезд.

Гаврила рад будет поучаствовать.

Противники уже не рискнут недооценить. Но их подсечки будут куда более жесткими. Потому что теперь он должен не просто упасть, разодрав коленки, чтобы неповадно было лезть в большие игры взрослых дядь. Теперь он — главный игрок. Отчасти мартышка с гранатой. Отчасти расчетливая сволочь. Отчасти безумный идеалист. Смесь страшная. Особенно для тех, кто его разозлит. Его готовы уничтожить. Он должен быть готов к тому, что попытаются.

— Не пойду в Правительство. Поработаю в Парламенте. Юристы пусть пишут, я буду лоббировать. Правительственное будем принимать быстро, Президентское ситуативно блокировать. Если находим дерьмо — орем об этом так, чтобы услышал даже глухой. Если он будет вносить что-то безобидно-бессмысленное — примем. Если что-то важное — с нас улучшенная альтернатива. У нас есть меньше года, нужно использовать их правильно. Падение будет, я это понимаю. Но нам нужен второй тур. Там я его сделаю.

— А потом Агата тебя грохнет…

Гаврила заключил со знанием дела, Косте ничего не оставалось, как снова хмыкнуть, оборачиваясь на секунду к окну. На дорожке Агаты уже не было видно. Он скользнул взглядом в сторону ворот. Будто притянуло.

Она стояла у них с коляской. Рядом носился Бой. Наверное, решила прогуляться на речку. Вот и хорошо…

Он сейчас здесь закончит и туда подойдет.

Каждый раз, когда Агата выходила за замки, Косте становилось немного тревожно. Приходилось себя одергивать и напоминать, что волноваться не о чем. Они с малым в безопасности.

— Я хочу попробовать, Гаврила. Ты же понимаешь…

Костя через силу оторвал взгляд, а потом признался другу честно, получил в ответ уже куда более серьезный взгляд и кивок.

Как ни странно, Гаврила правда понимал. Костя поговорил с ним начистоту не сразу. Он далеко не сразу себе же смог объяснить, чего хочет. Дальше была Агата и его неопределенное обещание построить не такой мир, какой сломал их всех.

После этого с Гаврилой было уже проще.

Ведь на самом деле, он хотел того же для себя. Для Поли. Для того ребенка, которого уже не будет. И для тех, о которых они очень осторожно и со страхом мечтают.

Они все — дети системы, которой годами не было дела до них. Для которой Агата — преграда. Гаврила и Костя — человеческий мусор. Полина — марионетка. Отчасти такая расстановка ролей обусловлена личными особенностями людей, которые по воле случая были их безразличными родителями, родней, просто алчными знакомыми. Отчасти — общим состоянием безразличия, которым пропитан воздух. Костя не собирался играться в социализм и заставлять трудяг платить за бездельников, а ещё сплочать то, чему не свойственно сплочаться. Но он собирался сделать так, чтобы миллион обходных тропок поросли травой, а у людей появились определяющие путь дороги.

У беспризорников. У перепуганных девочек. У жертв. У запутавшихся. У нуждающихся в помощи. У желающих менять свою жизни. Расти над собой. У желающих подняться, если упали. У каждого.

Испытывать страх при этом должны не они, а виноватые. Они же должны преодолевать. Сложности — для них.

Эта формула на словах казалась очень простой, но реализовать её…

Спроси Гаврилу Костя, верит ли он, что другу удастся это сделать, он ответил бы честное: конечно же нет. Утопию построить невозможно. Но он уважал Костю за стремление. Это было куда более благородным, чем обычная жажда получить свой адреналин на новой высоте, с которой они начинали.

— Понимаю. Мою кандидатуру ты знаешь…

Костя снова кивнул, поднимая ненадолго взгляд в стену перед собой над головой Гаврилы. Последние несколько недель Гаврила носил ему уже совсем другие папочки. Давно не до моделек. Теперь — толпа технократов разной масти, степени образованности, возраста и пола. С кем-то Костя встречался лично. Кого-то предлагали из уже сформировавшейся команды. Кого-то отсеивали ещё на этапе первого изучения.

Парадокс состоял в том, что вокруг — множество образованных людей. Но большинство из них — тщеславные, распальцованные пиздаболы. А кто не пиздабол — тот не особо-то рвется, потому что не дебил. И часто кажется, что у них неограниченный выбор без выбора.

Но своих непременно нужно найти. Желательно честных. Желательно мотивированных не присосаться к кормушке. Желательно тех, кто свой путь от беспринципного говна к человеку уже прошел. Тех, с кем можно говорить и чувствовать, что на одном языке.

Наверное, это задача была для Гаврилы куда более сложной, чем все предыдущие. Самой ответственной. И самой интересной.

Своего Премьера он нашел. Косте предложил.

Они даже уже встречались.

Гордеев не сказал ни да, ни нет. Думал.

Правда осталось-то очень недолго. Они должны сформировать правительство в сроки. Поэтому откладывать некуда. Нужно решать.

— Вы с главным по министерствам договорились до чего-то?

Гаврила спросил, Костя показательно закатил глаза. Все встречи и разговоры с человеком, возглавляющим государство, заканчивались тем, что Костя вставал и уходил. Потому что его готовность дать палец расценивалась как предложение отхапать руку. А рука ему нужна была самому.

Вышинский всё так же был тряпкой, которую рваным флагом подвесили в воздухе, чтобы периодически потряхивать перед бычком. Он всё так же под домашним арестом. Но теперь вроде как реально сидит дома, не отсвечивая. Главный божится, что отброс сядет. А Косте не надо божиться. Ему нужно делать.

Делать и не ставить условий — явных или завуалированных. Главный же, к сожалению, пытается.

Выторговывает портфели. Строит мосты. Лавирует, как учил. Балансирует. Идет на компромиссы.

Бесится, конечно, что приходится общаться с таким ретивым молодым мудаком с самомнением. Но продолжает это делать, потому что альтернативы у него нет.

— Он хочет себе нормальные. Я готов поделиться тем, что его не интересует. Я же не совсем дебил, чтобы давать продолжать мыть там, где они больше всего и успешней всего мыли. А он не дебил, чтобы не попытаться самые важные схемы сохранить. Он отлично понимает, как мы будем работать и на чём мы будем выезжать. Я хочу оставить ему только то, на что он имеет право.

— Он бесится?

Гаврила кивал, слушая Костю, а потом задал вопрос вроде как невпопад, но у Кости он снова вызвал улыбку. Немного мальчишескую. Шкодную. Подтверждающую, что он от всего происходящего получает удовольствие. Ему в кайф. Он — кот, который гоняет мягкой лапой мышь размером с космический шаттл.

— Пиздец как бесится… Я думаю, если бы мог — сам Вышинского грохнул бы за подставу…

Костя сказал, не жалея и не сомневаясь, что прав.

— Или тебя грохнул бы…

А получив тихий ответ, вернул взгляд на лицо друга. В нём не было ответных смешинок. Потому что это тоже правда.

Наверное, загнись сейчас Костя — власть, находящаяся на краю пропасти, — сходила бы всем кагалом в церковь ставить свечки. Потому что иначе, как чудом, это не назовешь.

И риск, что главный психанет, исключать было нельзя…

Костя об этом всегда помнил. Помнил, но это не мешало ему действовать так, как считал правильным.

Когда-то Вышинский по-отечески предупредил, что «такого охуевшего» грохнут быстро. Костя откуда-то точно знал: нет. Поймает пулю телом — сдохнуть всё равно не сможет. Слишком важно сейчас жить.

— Ладно. Не загоняйся. Ты мне по бабкам скажи ещё. У нас там как вообще?

Гаврила, наверное, готов был развить тему возможных последствий Костиной излишней борзоты и абсолютного нежелание договариваться, но Гордеев решил перевести.

Смысл мусолить то, что и так понятно? Тем более, что он для себя решение давно принял.

Эти. Должны. Уйти.

И он их выгонит. Может это станет его главным достижением. Может он умудрится запомниться чем-то ещё. Но пока в кабинетах сидят те же люди, которые ценят собственную власть выше человеческой жизни, он не остановится.

— По бабкам у нас…

Гаврила принял смену вектора разговора спокойно. Начал отвечать даже. Следил, как Костя делает шаг в сторону кресла, отодвигает его, чтобы сесть…

Только договорить не успел. И сесть Костя тоже не успел.

Потому что за окном — три характерных хлопковых звука, заставивших обоих мужчин замереть, глядя друг на друга с напряженным пониманием.

Дальше — истошное «Бо-о-о-ой» и собачий болезненный вой.

Время растягивается до бесконечности. Первые секунды тянутся, как часы.

А дальше…

Их просто нет — ни секунд, ни часов.

Костя с Гаврилой бегут.

По этажу, вниз по ступенькам, по двору…

— Агата!

Костя кричит, не совладав с голосом. Уже видит, что ворота открыты, с поста охраны вылетают двое.

Те, которые должны были всё знать, а не крутить головами так же, как они с Гаврилой.

Костя вылетает на улицу, знает, куда бежать.

По проезжей через два дома.

Туда, где у них вроде как речная набережная.

Любимое место Агаты. Только Агаты здесь нет.

Костя видит коляску, делает рывок к ней. Чувствует, как кровь бьет в висках. Он всё понимает. Он не хочет понимать.

Максим — внутри.

Он просто спит…

Но оставить его там — выше Костиных сил, он хватает ребенка, продолжает крутить головой…

Будто есть хоть маленький шанс, что Агата где-то здесь…

Уши будто заложенные, секунды по прежнему тянутся. Костя крутится с малым на руках, пытаясь хоть за что-то зацепиться…

Цепляется за пса…

Который лежит на траве, судорожно пытаясь встать на лапы. Но он не может — ему больно. Как минимум одна пуля досталась ему.

Над ним сидит Гаврила, смотрит с жалостью и кривится. Он тоже всё понимает.

Все всё понимают…

— Агата!!! — И что кричать нет никакого смысла, но Костя кричит…

И что Агаты здесь нет, сколько ни ори…

Макс начинает плакать, Костя прижимает его сильней.

— Кость… Она жива… Её забрали просто. Понимаешь?

Костин взгляд из горящего становится стеклянным. Он приближается туда, где Гаврила и скулящий Бой. Который верен до конца. Который пытался защитить…

А теперь Гаврила пытается утешить. Успокоить. Вернуть в реальный мир хладнокровного расчета. Объяснить, что её просто забрали. За неё просто что-то потребуют.

И он всё отдаст. Только вот…

Костя впервые в жизни чувствует слабость в коленях, на них же опускаясь. Бой снова пытается встать, но у него не получится. Мужская рука накрывает рану, из которой хлещет кровь. Она просачивается сквозь пальцы, окрашивая их алым. Бой пытается лаять в ту сторону, где на дороже черные тормозные следы. Максим заходится настоящим плачем, а Костя…

Чувствует противную влагу травы через ткань, поднимает голову, смотрит в небо… Голубое такое, сука… Благодатное… Спокойное… Чтобы выдать отчаянное, бессильное, распугивающее птиц:

— А-а-а-а-а!!!!

Потому что ее забрали не торговаться.

Отец решил закончить дело сына. Ему это позволили.