За вдохновением...

Глава первая

Корабль с Сигмы Дракона изменил орбиту, необъяснимо, как всегда. Теперь он кружил близко, почти что над атмосферой — звезда, о которой передачи последних известий по всему миру сообщили, что она взойдет перед закатом. Многие народы, должно быть, удивлялись, питали какую-то надежду или испытывали легкий испуг, но, вероятно, немногие решили посмотреть на это явление. За три года ничего не произошло, и это несколько притупило благоговейный трепет.

Однако в Уи было несколько иначе. Прилет космического корабля было событием скорее теологическим, чем религиозным. Все свидетельствовало об этом. Оно принесло собой нечто вроде религиозного кризиса. В конце концов им удалось вписать появление корабля в официальную часть своей религии, и единственный телеэкран в Уи транслировал в основном то, что говорил об этом остальной мир.

Один из тех, кто провел ночь на дежурстве, подул в раковину, чтобы разбудить остальных. Низкий звук разбудил и Скипа, который спал на соломенном тюфяке в комнате двоих маленьких сыновей Урании. Он зевнул, пробормотал сонно проклятие и выбрался из-под одеяла. Необожженный кирпич был хорошим изолятором, но на северо-западе Нью-Мехико ночи становились холодными, а окно осталось нараспашку. Он задрожал от холода. Ему в ноздри ударил сухой воздух со слабым, сладким запахом полынного дыма. Он включил лампу дневного света, радуясь, что ему не нужно возиться со свечами. Эта коммуна, может быть, и верила в простую жизнь, но не была лишена здравого смысла, чтобы не понять, как простота зависит от избранного использования достижений техники.

— Том Свифт и его электрический Тибет, — сказал он себе, как только приехал туда.

Комната проступила в свете — мебель ручной работы, огромное Божье Око, висящее на побеленной стене. Урания принадлежала к культу Духа. Но она или кто-то другой также делали по-человечески глупые игрушки для детей, а на другой стене была наполовину законченная фреска, которую писал Скип, изображающая персонажей из волшебных сказок. Казалось, у этой колонии было ничтожной напыщенности не больше, чем обычно. На самом деле, возможно, даже меньше. Его приняли с радостью и с теплотой.

В его дорожном мешке был один хороший костюм, темно-синяя туника и штаны, не относящиеся ни к одному периоду времени. Хотя он и не носил штиблет с загнутыми носами, у него была смена простых ботинок для ходьбы. Пройдя в большую комнату, он нашел там Сандалфона и Уранию. Мужчина, который был высок и носил густую бороду, принадлежал к культу Иисуса, и поэтому был одет в темные церемониальные одежды, украшенные нагрудным крестом из серебра, усыпанного бирюзой. Худенькая фигурка женщины почти терялась в индейском пончо. Скип заметил под ним вышитое платье длиной до щиколоток.

— Благослови тебя Бог, — приветствовал его Сандалфон. — Сожалею, что сигнал прервал твой сон.

Это что — намек? У, я думаю, что и так заспался, — отвечал Скип. — Но, конечно, если вы предпочитаете, чтобы не было чужаков — или если вам нужна нянька…

— Чепуха, — Урания сжала ему руку. — Опасаться нет оснований. Мальчики не собьют одеяла до того, как мы вернемся. А что касается церемоний, — это общее наблюдение — нет никаких культовых секретов, и ты спокойно можешь присутствовать. — Ее резкие черты лица сгладила улыбка. — Ну, мы можем обратить тебя в нашу веру.

Немного обещающее будущее, подумал Скип. Он нырнул в ванную. Причесывание волос не заняло много времени. Он носил короткую прическу, подстриженные волосы прямо на уровне ушей, чтобы не испытывать никаких беспокойств. Или, по крайней мере, свести их до минимума — через пять минут его каштановые локоны всегда ложились как им заблагорассудится. Он был сродни индивидуалистам, будучи всегда чисто выбритым, хотя это было потому, что в возрасте двадцати двух лет он все еще не сумел вырастить на лице урожай растительности так, чтобы оно не выглядело ржаным полем, где полно кузнечиков. (Эге, неплохая идея для карикатуры.) В других отношениях его внешность была обыкновенной: среднего роста, довольно приземистый, однако проворней остальных, веснушчатое лицо, вздернутый нос, большие зеленые глаза.

Вернувшись, он нашел Сандалфона и Уранию сидящими за грубо сколоченным из досок столом на кухне. Палочка фимиама курилась около чайника и трех чашек. Снаружи к трубным звукам раковины присоединился гонг. Скип удивился, как могли спать дети, а потом решил, что они, должно быть, привыкли к монотонным песнопениям в такое неподходящее время. Урания прижала палец к губам и жестом пригласила его сесть. Сандалфон начертил крест в воздухе, она потупила взор в чашку. Чай пился с неспешной церемонностью. Он был горячий, терпкий, слегка дурманящий голову. «Наверное, чайник в чайнике», — подумал Скип.

Когда они закончили, Урания остановилась, направляясь к выходу, и надела на плечи своего гостя ожерелье из ракушек разной формы. Без сомненья, каждая что-то обозначала. Вначале его удивляла утонченность ритуалов и символов в Уи. Поселению было всего только десять лет. Следовательно, исходные проповеди того, что впоследствии должно было стать теологией, имели историю длиной всего в три десятилетия. Скоро он понял, что большинство из них было взято из древних традиций. «Наше понимание действительности в значительной степени — продукт нашего собственного ума, — писал Джосвик. — Таким образом, все, что можно вообразить себе, вмещает истину, частично и в беспорядке, и это знамение среди рада других указывает на космическое единство, которое мы называем Богом. Через осмысление всех этих аспектов: естественных и необычных религий, мифологии, науки, философии и искусства — мы можем приобретать опыт, мы открываем свое бытие и можем в конце надеяться на прямое постижение Божественного».

Умеренностью, тяжелым трудом и бесконечными благочестивыми ритуалами Уи, следовательно, сочетало состояния экстаза и случайных оргастических церемоний. Оторванное от современного мира, оно тем не менее культивировало современное не гидропонное выращивание растений, полученных недавно с помощью генной инженерии, оно развивало ремесла, продавая произведенные товары по высокой цене в магазинах больших городов, и немногие из его поселенцев, казалось, не проявляли никаких эмоций относительно того, что предпочтут для своих занятий чужаки.

Милая компания, подумал Скип. Слишком недоступная для меня. Я не стану тут задерживаться надолго, особенно если не получу благосклонности от женского пола. Но все равно, я рад, что сюда приехал.

Урания взяла его за руку. Его пульс участился. Он был немножко влюблен в нее. Конечно, он почти все время был в кого-нибудь немного влюблен.

Они поднялись по единственной немощеной улице. Необожженный кирпич выделялся темным пятном на фоне все еще черного неба, такого дикого, с хрустальными звездами и Млечным Путем. В дальнем конце улицы вожаки собирали свои группы у костров. Фонари качались и отбрасывали тени, высвечивая флаги, четки, костюмы, лица, выражающие восхищение, почти тысячу взрослых и детей старшего возраста. Их шаги гулко отдавались в темноте, от их дыхания поднимался белый пар в хрустящем морозе.

Сандалфон ушел, чтобы присоединиться к тем, символом культовой ложи которых был Иисус. Урания повела Скипа к трем танцорам в перьях и масках во главе приверженцев Духа. Их тамтамы стали невнятно и глухо стучать. По пути он увидел людей в разнообразных одеждах, которые обрели своего Бога в Брахме, Амиде Бутсу, Змее, Оракуле. Флейты, лиры, Григорианские песнопения слились в единую музыку, которая почему-то составляла гармоничное целое. Фонари потушили. Семью колоннами, последняя — для кандидатов, поселяне медленно двинулись по тропе к Мысу Нейсона.

Луна исчезла, но свет звезд касался серо-белых обработанных полей, раскинувшихся в направлении ручья, где произрастал древовидный хлопчатник, повсюду полынь, валуны, в разные стороны разбегались американские зайцы, летали похожие на приведения совы, а над всем высились таинственные горы. Скип почувствовал волнение в своем неверующем сердце. Ночь была такой возвышенной и священной.

Получасовой подъем привел к вершине. Здесь стоял каменный алтарь с надписью «Неизвестному Богу». Народ Уи расположился перед ним, обратив лица на запад и погрузившись в молчание.

Космический корабль взошел, как звезда, и долгое приглушенное «О-о-о-ох!» вырвалось наружу.

Скип и раньше видел это зрелище, когда, подобно сегодняшнему, кораблю случалось оказаться близко к Земле. Это было бесконечное удивление и радость для него — ведь существа поднебесной оживили пропасть, послав своего посланца при его жизни. Этот посланец, должно быть, такой странный, что три года борьбы, чтобы достичь понимания, только углубили путаницу в лучших умах человечества, что вызывало в нем восхищение, бросало вызов, а может быть, таило и счастливую возможность для него.

В этот час перед восходом он стоял среди тысяч тех, кто верил, что путешественник с Сигмы Дракона должен быть прямым выражением Бога, и холод горной ночи пробежал у него по позвоночнику.

Мерцающие светящиеся точки быстро поднялись вверх над созвездиями. Скип не был уверен, сможет ли он разглядеть поднимающийся с ними модуль. Несколько линз от биноклей слабо блестели в поле его зрения. Он даже не осмелился попросить. Эти люди смотрели на предмет своей веры.

«Хейл… Авэ… Ом мани падмэ хум…» Начались песнопения, танцы, люди вставали на колени и падали ниц. Они продолжались и после того, как корабль исчез в бледнеющем небе на востоке. Скип стоял в сторонке.

Восхваления прекращались, культ за культом. Совершенно неорганизованно коммуна двигалась к завтраку. Некоторые пели псалмы, другие молчали. Восток побелел, и земля просыпалась со светом.

Скип снова оказался рядом с Уранией.

— Где Сандалфон? — спросил он.

Она заморгала глазами, обрамленными длинными ресницами. Легкий ветерок перепутал волосы, которые выбились из ее рыжих кос.

— Разве ты не знаешь? Мы с ним, должно быть, решили, что об этом тебе сказал другой. Он собирался пойти в паломничество на месяц и решил воспользоваться случаем, чтобы отправиться в путь.

Залюбовавшись живописным ландшафтом Уи, Скип вынужденно рассмеялся.

— Уединиться от этого?

Она улыбнулась ему в ответ. Вне своих молитв, да и тогда, когда она была погружена в них, она все-таки оставалась мягкой и искренней молодой женщиной. Никакая перемена имени после того, как ее приняли в братство приверженцев Духа, не смогла изменить маленькую Мери Петерсен, которая однажды почувствовала себя опустошенной и несчастной в Чикаго.

— Уйти от всего. Как ты. Меня разбирает любопытство относительно тебя, возможно, гораздо более сильное, чем твое относительно меня.

Он пожал плечами.

— Ты ведь слышала официальные факты. Их не так уж и много.

На первой стадии знакомства, когда она попросила его рассказать о себе, он сказал:

— Томас Джон Вейберн, которого всегда называли Скипом, не знаю почему. Родился и вырос в Беркли, Калифорния, представитель зажиточного слоя среднего класса, отец — инженер-электронщик, мать — компьютерный программист. Брат и сестра — среднестатистические обыватели. Никто из них не радовался сильно тому, что в семье появился «прожигатель жизни», но мы не стали совсем чужими. Мы встречаемся время от времени.

— …Что?

— Обыватели. Тип законченных налогоплательщиков. О, ты имела в виду «прожигателя жизни»? Я предполагаю, что это новое словечко из арго. Бродяга, плывущий по течению. — Поспешно: — Нет, не бродяга. У нас есть свои принципы — ну, возникло что-то вроде братства, мы вроде бы только думаем одинаково, живем одинаково, общаемся, когда встречаемся вместе, — мы не просим милостыни, не хулиганим, не крадем. Когда кто-нибудь начинает этим заниматься, он скоро понимает, что остальные не хотят иметь с ним ничего общего, чтобы сохранить свое доброе имя. Видишь ли, мы мигрирующие трудяги, и наша жизнь зависит от того, чтобы нам доверяли.

— Естественно, я слышала о таких. Но ты рассказываешь так, как будто в той жизни столько произошло с тех пор, как я приехала сюда. Они и в самом деле могут найти работу?

— Ты будешь удивлена. Конечно, машины выполняют большую часть работы по выращиванию урожая, также как и в производстве сегодня. Но ты удивишься, если узнаешь, какая есть потребность в выполнении странных заданий, личном обслуживании, в развлечениях, которые нельзя получить от автоматов. И конечно, мы не только размышляющие наблюдатели жизни. Некоторые из нас имеют университетское образование. Мне была присуждена стипендия. Но я не хотел быть связанным, во всяком случае до тех пор, пока не попробую вкуса жизни, поэтому я выпорхнул из гнезда. Если ты не хочешь, чтобы я расписывал ту комнату, о которой мы говорили, ну, я довольно неплохой столяр, механик, могу делать всяческий ремонт, могу работать садовником и так далее и тому подобное, и я могу петь песни и рассказывать истории собственного сочинения.

Она задумчиво кивала головой, взгляд ее устремился вдаль, когда она вспомнила о том, что оставила позади.

— Понимаю, — тихо проговорила она. — Современная производительность материальных средств может обеспечить любой класс людей, любой образ существования.

— Определенно, большая часть денежных средств уплывает в никуда. Я еще не сталкивался с необходимостью осуществлять свое право на внесение вклада в общественно полезный труд. Это обычный трюк, хотя приходится делать уборку или что-то в этом роде почти полгода. Зато остальные шесть месяцев ты наслаждаешься свободой, если у тебя небольшие запросы.

— Правильно. Пожалуйста, пойми, что это общество не пренебрегает кибернетикой и механизацией. Без них, без гарантированного дохода, я сомневаюсь, смогли бы мы пользоваться низкой ценой вещей первой необходимости, дешевыми и гибкими электроинструментами — всем, что дает нам развитие новых технологий. — Она жестом указала на окружающее ее поселение Уи.

Тогда она спросила:

— Ты действительно приехал сюда только для того, чтобы посмотреть на что это все похоже?

— Я же сказал так, когда только что приехал, — ответил он. — Урания, я перепрыгиваю из одной субкультуры в другую, как кузнечик. Субкультуры растут, как грибы. — Он нахмурился. — И среди них есть ядовитые поганки. Но много и хороших съедобных грибов, как тут.

Она хихикнула.

— Какой комплимент! Меня еще не называли грибом.

— Ну, гм, — он покраснел в смущении.

Она взяла его руку и положила себе на бедро.

— Не будь таким задирой. Я хочу узнать тебя лучше. Несколько ближе. Вот почему Сандал фон и решил уйти так скоро.

Он остановился. Его сердце учащенно забилось.

— Ты… хочешь сказать?!.

— Да, именно этого я и хочу, — сказала она прямо. — Мы не соблюдаем официального брака. Слишком много возможностей для разных осложнений, ревности, дюжина всяких причин, отвлекающих от размышлений о духовном. Но безбрачие ведь хуже, не так ли?

Они поцеловались. Ослепительное солнце поднялось над высокой пикообразной вершиной. Запел жаворонок. Несколько человек, оказавшихся поблизости, произнесли дружеские приветствия.

Через некоторое время Урания отступила назад, покраснела и сказала, тяжело дыша:

— Кроме всего прочего, и это ты делаешь неплохо, мой мальчик.

— Ты — тоже.

На самом же деле она казалась несколько наивной в сравнении с некоторыми — с теми многими, которые были у него с четырнадцати лет, — но, возможно, она стеснялась на людях, но в любом случае это не имело значения — он снова был влюблен на некоторое время, и у него была работа, которая ему нравилась, и хотя тени были длинными и синими, воздух потеплел настолько, что до него доносился сладкий запах полыни.

Они сошли с холма рука об руку, но гораздо быстрее, чем раньше, пританцовывая и смеясь. Когда они пришли к дому Урании, она должна была сперва приготовить своих малышей к школе. В Уи не возникало неприятностей с государственными чиновниками по образованию, так как имелись собственные учителя с дипломами, преподающие нужные дисциплины. Для теонтологии оставалось достаточное количество часов.

Урания шепнула, что взяла выходной вчера и свободна от своей доли работ на благо общества. Ему не нужно беспокоиться. Кроме того, совсем не помешал бы завтрак.

— Я хотел тоже посмотреть на космический корабль, — сказал Мика.

Мать взъерошила ему волосы.

— Слишком рано для тебя, дорогой. Он похож на искусственный спутник.

Он нахмурился и приготовился зареветь.

— Я хочу!

— Так нельзя поступать. Ты отворачиваешься от Бога.

— Ну, ему ведь только шесть лет, — сказал Скип. — Я имею в виду Майка, а не Бога. Я думаю, ты сможешь увидеть его в субботу, старик, если он все еще будет торчать тут в небе. А теперь, пойдемте, братцы-кролики, умываться, одеваться, а я расскажу вам какую-нибудь историю, пока пекутся оладьи.

— Историю про воздушный шар Марунов, — тут же потребовал Джоэл, потому что Скип всегда говорил о нем как о главном действующем лице.

— Историю про Планету Добрых Намерений, — сказал Мика по той же самой причине.

— Времени не хватит на обе, — отметил Скип. — Я расскажу вам, угу, о… о Драконе.

Сначала они визжали и плескались, а когда наконец-то угомонились, он сидел за кухонным столом, наполовину следя за Уранией, которая ходила туда-сюда, вызывая в нем чувственность, наполовину отдавая свое внимание блокноту для набросков, который он использовал, когда рассказывал сказки. Дракон… какой же он? Он нарисовал его пузатым и самодовольным, настолько, что изобразил нимб над его головой. Очень религиозный Дракон. Под правую переднюю лапу засунута Библия. В самом деле, святой Дракон. Нет. Лучше не надо. Может испортить ей настроение. Он изменил Библию на сборник нот; написал «О sole mio» на том, что было нимбом, и начался рассказ о Филиберте Фридерике, который хотел петь на концертной сцене, но каждый раз поджигал ее до тех пор, пока два сообразительных мальчика по имени Джоэл и Мика не придумали установить движок, выхлопная труба которого вела прямо в духовку, где готовился обед для Дракона. Этот рассказ давал ему слабую надежду поесть до того, как сломя голову прибегут братья.

Он протянул руку к Урании, которая ловко увернулась.

— Не трогай грязными лапами мой подол, — сказала она весело. — Я хочу приготовить для тебя сытный завтрак. Ведь у нас будет целый день и целая ночь впереди.

Она велела детям остаться где-нибудь до следующего утра. Такую благосклонность им не часто оказывали. Скип подумал, что иметь дело с современным семейством влечет за собой некоторые преимущества, хотя он знал, что сейчас общинный образ жизни в Уи его несколько ограничивал.

Она начала готовить ему пищу. Он глотал кофе. Солнечный свет лился через открытое окно, проникал через известняковые стены, блестел на китайской миниатюре. От печи веяло ароматом. «Она была права», — признался он сам себе, живот у него подвело. В другом отношении поход подбодрил его. Он чувствовал, что может все от переполнявшего его счастья.

— Это был замечательный рассказ, — сказала Урания. — Не могу понять, как ты можешь придумывать их сообразно обстоятельствам. Им тебя будет не хватать, когда ты уйдешь.

— Ничего особенного, — сказал он, неожиданно почувствовав неловкость.

Она успокоилась, не смотрела в его сторону, руки у нее были заняты.

— Мне тоже будет тебя не хватать, — сказала она тихо. Может, ты передумаешь и останешься?

— Я тут лишний. Я не религиозен.

— Все религиозны, только прячут это в себе. Вот почему и распадается общество на кусочки… Да, именно поэтому. Жители Орто становятся все более фанатичными в погоне за удовольствиями, новизной, сильными ощущениями, за всем, что делает всех бесчувственными так, что они больше уже не ощущают пустоты. Я тоже принадлежала к Орто, вспомни, я знаю. И что заставляет остальных бежать оттуда, отворачиваться от всего этого, пытаться найти абсолютно новые способы жить или пытаться оживить старый образ жизни из прошлого, которого и не было-то вовсе? Что, кроме тяги к постижению нового, поисков смысла жизни? Включая и твое прожигание жизни, дорогой. И тебя самого.

— Ну, уж вряд ли меня. Я — просто художник. И я надеюсь, что когда-нибудь стану хорошим художником. Это все, на что я претендую. — Скип поскреб подбородок. Ему был свойственен самоанализ.

— Я думаю, в долгих странствиях бродяжничество было для меня полезным делом. Оставаясь в мастерской, читая книги и смотря в телевизор, о чем может обыватель поведать миру в своих полотнах?

Она и вправду уважительно к нему относилась.

— Я не могу поверить, что на восходе ты находился рядом с Богом, — сказала она.

Сразу же вернулся призрак сверхъестественности.

— Ну… возможно… Что-то вроде того, когда я разбивал лагерь, ложился в спальный мешок и глядел прямо на звезды. Я чувствовал, каким маленьким вращающимся шариком была наша планета, а мы — не более чем пылинки на ней. Это чувство было пугающим и великолепным. — Он вернулся к обыденному. — Но черт побери, леди, я не могу говорить о возвышенном больше тридцати секунд кряду.

Она продолжала.

— Это загадка, Скип. Это не просто незнакомец в маскарадном костюме. Это — создание… существование которого мы не можем постичь. Разве ты не видишь: это показывает нам, что наука не может дать нам ничего, кроме разрозненных знаний, даже если мы можем это видеть и прикоснуться к этому?

Оладьи были готовы. Она выложила их ему на тарелку и села напротив него. Он полил их патокой. Если я не собью ее с этого миссионерского пути, пройдет несколько часов, пока она не доберется до цели. А может быть, она и вовсе не доберется, если рассердится на меня.

— М-м-м, какой чудесный провиант! — сказал он вслух с набитым ртом.

Она вздохнула и протянула руку, чтобы погладить его по руке.

— Я хочу, чтобы тебя посетило озарение. Ты заслуживаешь этого.

— Не вполне. Послушай, птичка, будем честными. Я уважаю вашу веру, но она — не моя. Для меня поведение Сигманианца, ну, скажем, представляет интерес. Проблему эту разрешат рано или поздно. Он, вероятно, не мыслит так, как мы, но что можно ждать от нечеловеческого разума? Возможно, какой-нибудь смышленый парень найдет ключ, и, когда мы войдем в дверь, могу поспорить, контакт возникнет на удивление быстро.

— Если только Он не оставит нас. Навсегда.

Скип кивнул, его приподнятое настроение померкло. Опасения относительно такой возможности возникали довольно часто за месяцы тщетных попыток, которые перерастали в годы. Не предпринимал ли корабль частых путешествий еще куда-нибудь, по большой траектории к соседним планетам, со скоростями, которых не могут достичь ничтожные творения человека, осваивающие космическое пространство всего лишь половину столетия — да, иногда выходя на орбиту самого Солнца, достаточно близкую, чтобы радиация уничтожила человеческий звездолет — команда и так давно бы была мертва — может быть, такой путь наконец приведет не к Земле через несколько недель, а к пропасти в бесконечность.

То, что чудеса техники могут справиться с этим, без участия человека, было ужасным, маловероятным. Возможность путешествия к звездам теперь подтверждена опытом. Но сегодняшнему поколению в этом отказано. Возможно, это отречение переживет человечество. Скип, который всегда таскал с собой книжки в бумажных переплетах и находил неподходящее время для их чтения, видел, что многочисленные сомнения ученых относительно машинной цивилизации, ограниченной единственной обитаемой планетой, переживут не одно столетие.

— Боюсь, что может быть и так, — сказал он. — Как долго хватит терпения у парня, будь это он, она или оно, находить с нами общий язык, как долго мы можем ожидать, в пределах разумного, конечно, что это ему не надоест?

— Вся беда в том, — сказала Урания, тронутая его искренностью, — они делают слишком ограниченные попытки контакта. В основном, посылая ученых, некоторых официальных лиц, бюрократов и журналистов. Больше никого не приглашают в этом участвовать. Неужели никому и в голову не приходит, что, возможно, Сигманианец ищет не общения, а общества?

— Неужели ты ни минуты не можешь прожить без последнего? — Скип позволил вовлечь себя опять в разговор, который ни коем образом не входил в круг его интересов в настоящий момент, и казался несколько скучным.

— Мне пришло в голову, что Сигманианец просто не проявляет к нам никакого интереса. Кроме вежливого, полагаю, это стоит признать. Но, возможно, у него нет таких же мотивов поведения, эмоций, целей, таких, как у нас. Хотя, черт побери, если думать, что они являются существами, которые построили космический корабль, как мы и надеемся, это говорит всего лишь о том, что это — единственное, что послужило причиной этого путешествия. Если…

Его рот остался открытым, вилка с грохотом выпала из руки на стол, и он издал вопль, от которого у Урании побежали мурашки от страха с головы до ног.

Глава вторая

Спустя неделю корабль вернулся к своей обычной земной орбите. Спутники с людьми на борту сообщили, что он в течение часа облетел Землю, покрытый рябью световой радуги. Это означало, что Сигманианец хочет встречать гостей: это был почти единственный сигнал, который, как полагали люди, был недвусмысленно расшифрован. Поскольку эти приглашения никогда не продолжались больше нескольких дней, космический корабль и его команда находились в постоянном состоянии готовности, в соответствии со схемами, которые раньше были предметом яростных споров ученых и политиков. Теперь задания давались на несколько более рациональной основе.

«Не слишком-то это говорит о благородстве хомо сапиенс», — размышляла Ивон Кантер. (Тем временем она облачалась в рабочий комбинезон, брала сумку, которую она всегда держала наготове, закрывала свою квартиру, ехала на лифте пятьдесят этажей вниз к городскому гаражу, устанавливала лоцман своего автомобиля на маршрут базы Армстронга, зажигала сигарету и пыталась расслабиться. Ей это не удалось.) Три года разочарований унесли большую часть престижа, профессионального и международного, не считая, что она лично сошла со сцены. Кроме того все, что происходило, было полностью записано всеми возможны-; ми способами и предано гласности. Нельзя было размышлять об этом в удобной уединенности собственного кабинета и иметь шанс опубликовать статью, в то время как эти бедняжки-репортеришки потели, собирая эту грязную информацию по мельчайшим крупицам.

Это они так думают, говорила себе Ивон. С тех пор они стали сомневаться. Но в этот раз — о, в этот раз, возможно… Кровь часто запульсировала в ней.

Улицы Денвера были полупустыми в пять часов дня. Компьютеры Дорожного Контроля направили автомобиль из города краткой командой. Когда их электронные предписания больше не светились на пульте, лоцман открыл топливные отсеки до максимума, пока электроника громко не взвыла, и автомобиль совершил пробег еще трехсот километров за девяносто минут. Ивон едва замечала, как быстро проносился мимо однообразный и сельский пейзаж, не заметила она и широко раскинувшийся комплекс, к которому она наконец подъехала.

Она сделала наблюдение, которое заставило ее взглянуть на все по-иному: не только Армстронг, рабочий космопорт, потерял свой романтический ореол. То же самое произошло и с научно-исследовательским и опытно-конструкторским центром Кеннеди — со всеми астронавтическими учреждениями человека. Со звездными кораблями над головой вы продолжаете доставлять припасы на Станции на Луне и Марсе, вы продолжаете организовывать экспедиции на Юпитер, вы говорите о том, чтобы отправить человека на Сатурн, но сердце у вас к этому не лежит.

К ней вернулось тревожное состояние, когда она сидела перед столом полковника Алмейды для краткого инструктажа. Старт космического корабля был назначен на девять сорок пять, она приехала на два часа раньше.

— Я не помню, кто еще летит?

— Только Вань, — сказал он ей. — Европейцы еще не закончили ремонтные работы после Коперниковской катастрофы, видишь ли. Мы предложили взять на борт Дуклоса или любого другого из них, но они не согласились. Я подозреваю, они решили сэкономить свои денежки и использовать материал из вторых рук. Русские — м-м-м — они просто информировали Центр, что Седов болен, а срочная его замена невозможна, следовательно, они этот танец пропускают. Я догадываюсь, они понесли потери гораздо большие от своего последнего кризиса стукачей, чем хотят признаться.

— Вань и я? Ну… по крайней мере, там не будет такой толкотни.

Алмейда внимательно смотрел на нее изучающим взглядом. Она была высокой женщиной, стройность которой граничила с худобой, хотя обычно ее аккуратный наряд и холеность создавали приятное впечатление. Ее лицо было также несколько вытянутым и худым — высокие скулы, нос с горбинкой, выдающийся подбородок — в своем роде очень привлекательная внешность, которую оживлял полный рот, блестящие темные глаза под выгнутыми бровями — вид, на который ни одна женщина ее лет, а ей было тридцать, не имела законного права. Рабочая одежда и прямые до плеч волосы, которые были убраны в тугой пучок, только уравновешивали ее преимущества во внешности.

— Я не думал, что Вань раздражает тебя, — медленно сказал представитель разведки.

Она рассмеялась.

— Он все время за камерой, кто делает выпад и против кого? Кроме того, он всегда точен, как робот. — Серьезно, с видимыми колебаниями: — Нет, жаловаться не на что. Мне не следовало бы говорить. Он просто не слишком веселая компания. Слишком напряжен или лучше сказать натянут? Чувствуешь, что он не перестает наблюдать за тобой, вычислять, что ты сделаешь дальше. Это действует на нервы.

Алмейда удержался от того, чтобы сказать ей, какое у него сложилось мнение о ней. Ее сдержанность, ее полуфанатичная сосредоточенность на работе, которой она была занята, заставляли его удивляться, есть ли у нее кто-то, кого можно было назвать близким другом… Родители и другие родственники были далеко на востоке, Бердт, еврейская фамилия, разве это не предполагает, что у нее есть тепленькое местечко, куда можно скрыться? Или же профессор и миссис Бердт слишком сильно гордятся своей умной дочерью, отталкивая ее от себя против своей воли, принуждая ее без передышки двигаться к новым достижениям?.. Алмейда сомневался, был ли у Ивон хоть один сексуальный партнер, кроме ее мужа, а этот брак распался в течение пяти лет… два года назад, правильно?.. Она стала, работать в Сигманианском проекте незадолго до этого.

Он снова обратил свое внимание на нее.

— Не беспокойся, Энди. В этот раз я буду слишком занята, чтобы обращать на это внимание.

— Что? У тебя есть какие-то предложения?

— Возможно. После последнего заседания мне в голову пришла мысль. С тех пор я над ней работала, и, наконец, возникла, кажется, некая схема. — Неожиданно энтузиазм сделал ее красавицей. Но она сомкнула губы и покачала головой. — Я предпочла бы больше ничего не рассказывать, пока не испробую эту идею.

Алмейда потеребил свою ван-дейковскую бороду, которая не противоречила военному уставу.

— Ты ведь записала ее, на случай — м-м-м — несчастья, не так ли?

— Конечно. В моем кабинете дома, с остальными моими бумагами. — Ивон поднялась. — Если мы тут закончили, мне бы хотелось что-нибудь перекусить.

Она не могла представить, что так устанет, пока ее автопилот маневрировал к месту встречи.

В левом окне под углом в десять градусов на расстоянии семидесяти пяти тысяч километров Земля светилась в темноте. Дневная сторона была во сто крат синее оттенком, и темные тени кружились с головокружительной чистотой, которая была ничем иным, как погодой. Для нее были неразличимы расплывчатые зеленовато-коричневые пятна Земли, как будто она уже отправилась к берегам, на которые не ступала нога человека. Ночная сторона была черной, эта темнота была покрыта блестками, танцующими короткими вспышками, которые могли быть грозами или большими поселениями.

Отвернув свой взгляд и позволив своим зрачкам расшириться после этого сверкания, она отыскала звезды. Из-за освещения в кабине они и в самом деле казались не больше, чем при взгляде с Пика Пайка, но не мерцающими и не приветливо отчетливыми. В стороне от них плыл корабль, который они послали.

То, что можно было видеть оттуда, было несколько фрагментарно. Корабль был — возможно — скорее взаимодействием загадочных огромных силовых полей, чем металлом, кристаллами и синтетическими материалами. Вы увидели бы две сферы, отливающие цветом меди. Большая, несколько сотен метров в поперечнике, была почти полностью замкнута. Из корпуса выдавались башенки, иглы, диски, рамы, купола, конструкции, напоминающие паутину, и объекты, которые сложно описать словами, о функциях которых можно только догадываться. Они не образовывали безобразного хаоса. Вместо этого формы и массы имели обтекаемое единство, от которого захватывало дух, которое никогда не оставалось на одном месте, потому что глаз находил новые углы, ум — новые аспекты; Парфенон, Собор Чартера, Тадж-Махал, архитектура запада Таиланда не могли соперничать с этой замысловатой простотой, с этим безмятежным динамизмом.

Около двух километров за кормой, заблокированный на одном месте гидромагнитами (?) несколько менее зрелищно оборудованный шар был выполнен из скелетообразных конструкций, открытых для безвоздушного пространства. Телескопы показали фрагмент, о котором Ивон не могла не подумать, что он был очарователен, полон игривости. Однако вокруг него могли сгорать энергии, которые образуют солнца. Астрономы засекли чудовищное пламя корабля, когда он замедлял ход в направлении солнечной системы еще световой год назад. В течение почти полутора лет эта падающая звезда приближалась, и все это время на Земле недоумение и волнение рождали панику, зачастую взрывающуюся до мятежа. Ивон снова вспомнила, как спокойные слова знаменитой телевизионной лекции Сигурдсена превратили ее собственное напряжение в надежду, да, в большие надежды.

— «… без сомнения, космический корабль из другой планетарной системы. Р. Уи. Бассар предположил, что он построен по принципу, применяемому в прошлом веке. Межзвездное пространство не всегда только вакуум. В этом галактическом соседстве количество газа — около одного атома водорода на кубический сантиметр. Конечно, маловато! Однако, когда вы путешествуете со скоростью, сравнимой со скоростью света — никогда недостижимого максимума, который позволяют законы относительной физики, — когда вы путешествуете так быстро, эти несколько атомов, сталкиваясь с вашим кораблем, будут ослаблять рентгеновские лучи и наполнять частицы такой смертельной концентрацией, что никакое покрытие, из какого бы материала оно ни было, не сможет защитить вас от почти неизбежной мгновенной смерти.

Никакой экран? Но мы и сами кое-что узнали об электромагнитных и атомных силах. Реактор, который, вероятно, снабжает ваш дом электричеством, использует эти силы, чтобы довести материю до состояния плазмы из водородных атомов, которые движутся так стремительно, что плавятся, образуя гелий и таким образом выделяя энергию. Бассар предположил, что подобные силы в большой степени могут однажды отклонить межзвездный газ на безопасном расстоянии от звездоплана. Он доказывал также далее: поскольку газ был под контролем, он мог бы растекаться за бортом корабля, и его можно было бы заставить подвергаться таким реакциям и таким образом обеспечивать корабль энергией. Другими словами, корабль Бассара существовал бы „вне планеты“. Имея необходимость всего в небольшом количестве топлива, чтобы придать скорость воздушно-реактивному двигателю, он сможет потом достичь почти предельной скорости. И таким способом мы смогли бы достичь ближайших звезд не за тысячелетия, а всего за несколько лет. Ворота вселенной распахнутся для человечества.

Ну, мы ожидаем встречи с более развитой цивилизацией. Это тело, наверняка, корабль, действующий по принципу Бассара. Поскольку среди сотен предположений, которые мы выдвигали, более обоснованной альтернативы объяснения этого явления предложено не было. Это — космический корабль, летящий с ускорением „g“ в минус третьей степени, что наводит на мысль о том, что его команда происходит с несколько меньшей планеты, чем Земля. Есть вероятность, что он прилетел из ближайшей системы планет, чтобы расследовать любопытные радиосигналы, которые строители этого корабля принимали от нас в прошлом столетии. Если это так, то судя по его теперешнему курсу, наиболее приемлемое место его происхождения — Сигма созвездия Дракона. Эта звезда не похожа на Солнце на расстоянии несколько больше восемнадцати световых лет. Мы увидим.

Нам нечего бояться. Наоборот, нам нужно завоевывать космос. Я знаю, что некоторые из моих коллег выражают беспокойство относительно протонного двигателя корабля. По-видимому, они не исключают возможности нападения. Но нам было бы нелишне узнать и еще кое-что. Корабль пользуется огромным газовым лазером, чтобы выпустить поток радиации, луч фотонов, осуществить самую эффективную реакцию, чтобы получить движение, какую мы только можем себе представить. Если луч такой интенсивности заденет любую часть Земли, образуется пустыня, которую трудно себе даже представить.

Этого не случится. Я согласен с теми, кто придерживается мнения, что цивилизация, которая исследует звезды, должна быть мирной, в противном случае, она бы разрушила себя еще до того, как был бы достигнут необходимый уровень развития технологий. Мы сами, несмотря на то, что достаточно примитивны, тоже ощущаем необходимость — медленно, нерешительно, но чувствуем сильную необходимость создать меру международной стабильности, регулировку вооружений на международном уровне. Я не верю, что мы вернемся к кошмару ядерных ракет, готовых к нападению. Я верю, что наши дети и внуки переживут эту сегодняшнюю нестабильную, часто грубо ограниченную кооперацию в направлении позитивных результатов на добровольной основе.

Однако нам нужны не только обещания, чтобы переубедить нас относительно наших гостей. Возможно, что они — не святые, но они не могут быть идиотами. Самые незначительные межзвездные расстояния — это такая бездна, которую мы можем еще кое-как рассчитать, но уже вообразить и представить себе не в состоянии. К нам приближается не космический флот, а всего-навсего один корабль — и по всем признакам — гораздо меньший по размерам, чем наши собственные. И все-таки — это достижение и наш вклад в превосходство над Пирамидами, Великой Китайской Стеной и исследованиями солнечной системы. Зачем его команде нужно приносить нам вред? Какая добыча стоит расходов, чтобы добраться сюда, какое давление на население может быть снижено хоть на йоту, какое может быть личное удовлетворение в нападении на безоружных, когда ты завоевал просторы вселенной?

Нет, у этих гостей может быть только одно первоочередное желание — знания. Приключения и слава, конечно, тоже, но, без сомнения, — знания. И вот тут-то я верю, нас нельзя безнадежно снять со счетов. У нас имеется информация обо всем мире, у нас есть планетография, биология, история, антропология, все то, чем мы были когда-то и чем являемся теперь, чтобы обменяться нашими знаниями с их знаниями.

На самом же деле, по правде говоря, единственное, что меня приводит в тупик, это то, что они вообще прилетели. Было бы значительно проще и дешевле обмениваться информацией лазерными лучами или чем-нибудь другим. Очевидно, строители этого корабля должны были подать сюда сигнал, который привлек бы наше внимание.

Неужели они с таким нетерпением жаждут знаний? Потребуется несколько жизней, чтобы установить удовлетворительное взаимопонимание, когда между заданным вопросом и ответом проходит тридцать шесть лет. Предварительная живая экспедиция могла бы содействовать этому гораздо быстрее. После этого мы могли бы и на самом деле использовать межзвездное телевидение. Возможно, сигманианцы с созвездия Дракона, если и в самом деле это их родной дом, имеют только один этот корабль, свой посланец от звезды к звезде.

Конечно, это всего лишь догадка. Я просто не могу дождаться, когда же узнаю правду! Тем не менее будьте уверены, что наши гости примут надлежащие меры предосторожности. Они закроют свой опасный протонный двигатель на границах солнечной системы и воспользуются способом, чтобы прилететь сюда, — может быть, я полагаю, какой-нибудь модификацией нашего ионного реактивного двигателя. И они придут с миром, как ангелы пришли в Вифлеем.

Дети Земли, готовьтесь к приему своих гостей!

Он был прав в отношении того, что чужеземцы не представляют никакой опасности. Но все остальное! И все-таки я с тех пор сомневаюсь в том, не причинят ли они вреда. Какие будут последствия этого жестокого разочарования, которое постигнет наши бедные, уже болезненно реагирующие разрозненные народы? Нетерпение вернулось. Найду ли я, я, здесь и теперь, и в самом деле начало пути ко всему этому?

Спокойно… Повернуть на три градуса… Двенадцать Гауссов, ау, давай отпусти немного… Прибавь давление на шесть ньютонов… Азимут десять, ноль, два с половиной, диапазон — восемь и четыре десятых… Снижаемся».

Тишина в невесомости, в иллюминаторах — звезды.

Пилот зевнул и потянулся.

— О’кей, доктор Кантер, ваша остановка, приехали, — сказал он прозаически. — Хотите немножко передохнуть?

— Нет, спасибо, — она задрожала. Секундой позже она вспомнила и добавила: — Пожалуйста.

Второй пилот кивнул головой:

— Я провожу вас. Он отстегнулся вместе с ней. Уже в скафандрах они совершили последние приготовления, проверили заплечные жиклеры, закрыли шлемы и отправились к воздушному тамбуру.

Ивон хотелось, чтобы она пересекла корабль без провожатых, в одиночестве, среди великолепия звезд, которые теперь были ясно видны. Но, увы. Несмотря на то, что когда она стала работать в этом проекте, ее тщательно подготавливали, ее не обеспечили оборудованием на случай крайней необходимости в открытом космическом пространстве. Связанная тросом с лодыжками своего провожатого, она навесила на себя контейнер с пищей и другими припасами и разрешила ему отбуксировать себя. Он передвигался медленно, осторожно, постоянно сверяясь со своим дромометром, чтобы держаться в тоннеле, который имелся у Сигманианца, чтобы некоторое время обезопасить их от силового поля вокруг корабля. Тем не менее люди касались этих полей неоднократно. Было такое чувство, как будто пересекаешь сильное течение горячей воды. Глубже, в самой середине, где интенсивность поля была более сильная, попавший туда без сомнения был бы разорван на части.

Под блестящим прозрачным покровом… различных энергий… которые прикрывали главный вход, расширяющийся в корпус корабля, они остановились. Второй пилот отстегнул трос жизнеобеспечения от ее скафандра, схватившись за нее рукой. Свет Земли, отраженный от его шлема, делал его безликим, а поток статического электричества исказил его голос по радио, когда они на мгновение зависли меж звездами и космическим кораблем.

— Порядок? — спросил он.

— Да.

— Мы, не забудьте, мы подхватим вас на орбите. Когда вы будете готовы к отправлению, когда он отпустит вас и подаст сигнал, мы будем менять направление к этой конфигурации. Ждите меня, и я вас провожу назад.

— Я не такой уж новичок в этой экспедиции, как, кажется, вы, — резко ответила она. Поняв свою неучтивость, она заставила себя прибавить: — Я не хотела обидеть. Извините. Мне хотелось приступить непосредственно к работе. Любая дополнительная минута ценна.

— Конечно. — Он отпустил ее.

Она нажала на рычаг управления и отправилась вперед через покров, который позволил ей пройти, а не через воздушные потоки от корабля, на борт, чтобы встретиться лицом к лицу с Сигманианцем.

Глава третья

Хотя ему и не терпелось высказать то, что пришло в голову, Скип закончил фреску как и обещал. Его категорическим императивом было: «Всегда оставляй лагерь чистым». Урания и мальчики бросали ему тоскливые намеки, чтобы он остался подольше, и они плакали, когда он прощался. Он не принимал это слишком близко к сердцу, особенно с тех пор, как у него чесались пятки, чтобы уйти, несмотря ни на что.

— Я постараюсь вернуться, — сказал он. Возможно, он так и сделает.

Человек, который завернул в город за припасами, подвез его. «Город» состоял из дюжины домов, пары магазинов, маленького дома и бара. Скип заглянул в последний. В Уи использовались опьяняющие напитки только в религиозных целях. После того как он выпил, отфыркиваясь, и, хмыкнув, задал вопрос владельцу. За второй порцией пива он сделал некоторые дорожные вычисления.

Ему придется «голосовать» на дороге. В этих краях до сих пор есть достаточно простора для передвижения, и, следовательно, меньше причин опасаться своих попутчиков, не более чем маньяков, охотников за ведьмами, которых на Земле бессчетное количество. Он разговаривал с ними, расспрашивал, останавливался там, где ему казалось интересным, часто импульсивно менял свою дислокацию. Но теперь он торопился. Многоликий Бог Уи знал, когда Сигманианец устанет и удалится, а Скипу понадобится некоторое время, чтобы добраться до Президента Соединенных Штатов, или Верховного Комиссара Движения за мир, или кого-нибудь еще, кто окажется подходящим для его целей.

Ну-ка, что там звенит в кошельке? Урания заплатила не много. В Уи было личных денег не больше, чем в коммуне бродяг на нос. Тогда его это не волновало. Прибавив сумму к тому, что нашлось у него в карманах, когда он приехал в Уи, — черт возьми, эта стодолларовая монета старая, ее нужно поделить на тысячу, получаем десять центов — в итоге он получил двести тридцать три доллара пятьдесят центов. А он должен покупать еду и питье так же, как и билеты, а эти две кружки пива уже стоили ему четыре бакса… Позвонить Беркли? Попросить отца перевести небольшую сумму в долг? Он был бы рад связать его обязательством. Скип поморщился. Нет. Он ненавидел быть обязанным, и моральный долг, который он никогда не сможет выплатить, поскольку у него не было намерений стать обывателем.

Он решил потратить деньга на возвращение. Общественный, телефон был единственной современной вещью в приятном, прохладном полутемном архаизме таверны: настолько современной, что в него не нужно было опускать монету. Если бы Скип вложил в отверстие свою кредитную карточку, вспыхнула бы лампочка, указывающая на то, что на счету ничего нет, с ненужной поспешностью. Он позаимствовал карточку у владельца после того, как показал, что у него есть наличные, чтобы покрыть расходы. Экран телефона загорелся, показывая запись хорошенькой девушки, чья улыбка была, возможно, такая же автоматическая:

— Служба данных. Чем могу быть вам полезна?

Он набрал дополнительные слова на клавиатуре, чтобы избежать вызова дорогого живого оператора. Где-то на континенте компьютер послал запрос в соответствующий банк памяти, электронные лучи сканировали гигантские молекулы и выудили информацию, содержащуюся в их искривлениях, и через минуту ожидания — должно быть, каналы сегодня перегружены — послышалась запись: «Ваш ответ готов. Не желаете ли его в письменном виде?»

— Нет, благодарю, — сказал Скип, его природная память была дешевле. Он удивился, почему он поблагодарил этот механизм. На экране побежали слова, сначала медленно, пока он не повернул ручку скорости.

Какие сторожевые караваны где находятся? Ответ: Морган в Коннектикуте участвует в проекте по эрозии; «Друзья Земли» восстанавливают лесные массивы в Висконсине; Терранс осуществляет спасательную операцию по очищению Египта вместе с несколькими подобными экспедициями из других стран под эгидой Движения за охрану окружающей среды; «Общее благо» осуществляет контроль пищевых продуктов в Алабаме…

Когда экран опустел, Скип заплатил владельцу и вернулся к своему пиву и подсчетам. В прошлом году он работал на Терранс, и они к нему хорошо относились, и он надеялся, что их командир окажет ему поддержку на его пути к цели. Но он не сумеет добраться до Египта за разумное время, и возникнут проблемы насчет его возвращения обратно. Кроме того, я не хочу туда ехать. Фотографии в Новостях достаточно выразительны, чтобы я смог понять, что происходит, когда нарушается экология многонаселенной страны. Туаса де Данаан ближе всего, на озере Тахоэ, но кто он для них? Ему придется завербоваться к ним во вспомогательный персонал и провести шесть месяцев, показывая себя, прежде чем он сможет добыть рекомендации к кому-то действительно влиятельному.

Нет, погоди. Он следил за работой на Тахоэ с интересом. Она включала не только восстановление чистоты воды и дикой природы вокруг. Работа простиралась и на часть Сьерры. Кроме водопадов, дикой жизни, леса и отдыха, в планы входит и сельское хозяйство. Аккуратно построенные фермы, поля с пшеницей и технологии, которые в последнее время были разработаны для высокогорья, не просто бросят немного дополнительной еды в широко раскрытый от голода рот человечества. Они могут сделать и достойный вклад в поддержание естественного баланса в природе, и хозяева будут выполнять добавочную функцию стражей. Небольшой, изолированный этот размах движения был сделан с целью для добровольцев — и правительство пообещало права на участок для квалифицированных людей, которые работали на всем протяжении этого проекта, — и ближайшие добровольцы в Тахоэ были в округе Мендосино, и были друзьями Скипа…

— Эй, бармен, не знаешь, никто сегодня не едет на север?

Автобус был переполнен. Почти все располагалось вокруг населенных центров. Мозайа тянулся как сверкающий аккуратный, небольших размеров новый городок; Солт-Лейк-Сити — Прово спрутом обвивал его. Поездка не должна была быть длинной, так как они ехали прямо через Рено, Скип никак не мог смириться с тем, что рядом с ним сидит зануда.

— …варварство, — говорил седой человек. — Не декаданс, а варварство. И вы — тому пример, извините за сравнение. Это не ваша вина. Вы — продукт промышленности, не школы, и даже не колледжа. А почему? — Он похлопал своего соседа по коленке.

— Потому что никому нет дела. Никакого уважения к образованию, дипломам, человеколюбию, и уверенность в том, что такие явления существуют, вряд ли выживет.

Скип вздохнул и выглянул в окно. Автобус громыхал по местности, которая снова стала блаженно пустой. Сквозь пыль, поднятую ездой на воздушной подушке, Скип видел солончаковую почву, с маленькими побегами полыни то там то сям, далекие сиренево-коричневые горы, пару канюков, парящих далеко впереди. Ему хотелось бы, чтобы окно было открытым, или, по крайней мере, со стеклами-хамелеонами — воздух был горячим и едким, накаленным солнечными лучами… След от самолета пересек небо, потом — еще и еще. Ему хотелось бы ехать первым классом в реактивном самолете. Или в скотовозе — не менее переполненном, чем тот, в котором он ехал, но который доставил бы его быстрее.

— Вы не получали образования, вы участвовали в процессе, — говорил седой человек.

Скип подумал, уж не показать ли ему корочки колледжа Робинсона Джефферса, которые лежали у него в кармане рубашки. Нет, это может только придать ему бодрости. Ну, может быть, бросить ему в лицо что-нибудь вроде: «Мои родители, сэр, насколько я понимаю, объяснили мне ситуацию правильно. Они — интеллигентные высокообразованные люди, которые задумываются, прежде чем что-нибудь сделать. Я несколько отличаюсь от них, но от этого уважения к их мыслительным способностям у меня не уменьшилось».

— Детьми они были свидетелями последнего модного радикализма и незрелости. Годами после того они слушали жалобы стареющих членов Нового поколения о том, как неблагодарно молодежь отказывается от мудрости старших. Однако поколение моих родителей было слишком занято тем, чтобы пережить курс на капитализм, слишком заняты тем, чтобы выжить интеллектуально, а иногда и физически, в школах более переполненных, более взрывоопасных с каждым проходящим годом. Сэр, как могли дети, в первую очередь, бедняков, а теперь и дети всех, за исключением очень богатых, чему-то научиться, пока не возникло свежего взгляда на эту проблему, пока любая философия образования от Платона до Скиннера не была названа научным вопросом, пока инженерный подход не выбросил за борт метафору, которую неправильно назвали «психологией», и не стали применять результаты точных изысканий к человеку, как целому организму?

— Учебная машина была только началом. Затем последовали психофизиологические меры. Выражение подсознательного было аспектом, который вызвал много противоречий, но более простые и невыразительные подходы зашли глубже. Например, после этого было обнаружено, что наиболее эффективный вид положительного принуждения-награда, если можно так выразиться, ребенку за правильный ответ, скорость обучаемости и запоминания возросла до небес.

— Да, конечно, в основном, образование сегодня освободилось от колледжей, это просто другой техпроцесс. И я рад этому. Это сберегло мне годы от внутренней опустошенности, от того слишком малого, что мне было гарантировано.

— Ваша проблема, сэр, в том, что вы родились слишком поздно. Вы — профессор в эпоху, когда академическое образование не вызывает к себе серьезного отношения. Исследователей ввели в соблазн промышленностью и государством. Редкие, гениальные, учителя от Бога ограничивают число своих дисциплин. У вас есть степень, вы оборудованы целой батареей банальностей, но никто, за исключением маленькой горсточки энтузиастов, похожих на вас, не обращает на это внимания. В общественном мнении преподаватели низведены до класса квалифицированных технических работников, вместе с ремонтными рабочими, офицерами полиции, врачами, астронавтами…

Нет. Это будет слишком жестоко. Скип довольствовался всего лишь высказыванием:

— Не спрашивайте меня, я — всего лишь бродяга.

— Тогда вы перестали бороться.

Скип пожал плечами.

— Бороться? За что?

Профессор крепко сжал губы вместе.

— Чувство, что плывешь по течению, как писал Тойнби. Зачем прилагать усилия, когда течение гонит нас неумолимо к берегу? — Он наклонился ближе. Проницательность его взгляда и резкость тона изумили Скипа. — Мы должны справиться с этой машиной, — заявил он. — Мы должны надеяться на возрождение после темного века падения. Но не тогда, когда этот дьявольский корабль оскверняет небеса.

— Гм?.

— Инопланетянин. Сигманианец. Вещь из другого мира. Разве вы не видите, что хотя и не наделенная человеческим разумом машина, тем не менее, все равно продукт человеческой природы. Но это существо… это чудовище… отвратительное до неприличия, само его тело — это глумление над человеком… неисчислимая энергия, надменность Сатаны — нет, хуже, поскольку Сатана, по крайней мере, человеческий антипод — и мы из этого извлекаем пользу, в некотором отношении буквально — мы ломаем наши лучшие головы, мы тратим биллионы долларов, которые могли бы спасти голодающих детей, — на Молох, на то, что пытаемся так извернуться, таким нечеловеческим образом, чтобы можно было бы общаться с этим Молохом на его собственном языке, оперируя его понятиями.

Профессор глубоко вздохнул. Он откинулся назад и сказал более ровно:

— О, я понимаю аргументы относительно мирных намерений Сигманианца. Я не убежден. И все же они могут быть правы. Не думаете ли вы, что это не имеет никакого значения? Сигманианец — это миниатюра конечной дегуманизации. Нет никакой разницы, умрем ли мы или станем рабами роботов и плоти и крови или двуногих карикатур Сигманианца. Человек исчезнет из вселенной.

— Что же вы предлагаете? — позволил себе задать вопрос Скип. — Нам следует не обращать внимания на корабль, пока пилоту не надоест и он отправится домой?

— Мы должны уничтожить его, — сказал профессор, и теперь он говорил совершенно спокойно, — Я был бы горд, нет, рад, если на его борт тайно доставят атомную бомбу и взорвут ее.

Разочарование порождает фанатиков, решил Скип.

Эта мысль пришла к нему, когда он услыхал еще больший бред о корабле, чем можно было ожидать, особенно от членов низшего сословия Орто, как этот представитель. Эти замечания не произвели на него особенного впечатления, поскольку он в основном избегал обширных словоизлияний с личностями, которых он находил отчаянно скучными. А что может быть более скучно, чем класс, к которому принадлежал его сосед, как типичный представитель?

У таких людей не было таланта, чтобы стать высокооплачиваемыми менеджерами, инженерами, учеными, политиками — любыми профессионалами, которые длинным и прочным канатом удерживают цивилизацию от распада. Не могут они стать и равнозначно дорогими увеселителями, которые смазывают механизм. Они были простыми исполнителями рутинной процедуры, которые редко могут предложить нечто большее, чем монтажная схема связи компьютера с эффектором.

Без сомнения, мораль и робость удерживают их от падения в подпольный мир. Но отсутствие оригинальности, так же как и нехватка нервов, не дает им присоединиться к какой-нибудь околопланетной субструктуре, не говоря уже об основании чего-то нового. В напыщенной манере, которая для Скипа представлялась чем-то чрезвычайно ужасным, эти владельцы магазинов, клерки, чиновные ливрейные лакеи, обладатели титулов, которые Орто еще не отменило, продолжают подражать своим хозяевам и говорят себе, что они просто необходимы.

Удивительно было то, что в других умах не было ненависти. Опрос общественного мнения говорил о том, что большинство американцев — за Сигманианца.

Гм. Насколько достоверен опрос общественного мнения в такой калейдоскопической стране, какой стала эта? А как обстоит дело с иностранными государствами? И сколько людей переменили свое мнение после трех лет отрицательных результатов? И какая это благодатная почва для демагогии.

Да, лучше мне поторопиться.

Теперь Туаса де Данаан располагались на южном берегу озера Тахоэ, которое испытывало в них острую необходимость. Толпы тех, кому не удалась попытка раньше восстановить здоровье, разъехались. Курорты и скалы, которые их привлекали, сровняли с землей после того, как местных жителей переправили на жительство в различные новые города. Выполнение этого приговора не было никогда политическим препятствием с тех пор, как Центральная Равнина Калифорнии превратилась в зловонную пустыню. Не то, чтобы трудно было снять верхний слой почвы тем, чем подвергали биодеградации свалку упаковок, где бы ты ни шел. Но почву необходимо было равномерно разбросать, удобрить, увлажнить, засадить надлежащими растениями. Когда этот быстрорастущий островок деревьев и кустарников образует лес видов, нужно будет ввести первые виды представителей дикой природы. А это только работа на берегах. А вся процедура очищения озера, чтобы избавить его от загрязнения и морских водорослей, потребует нескольких лет.

Появление туристов в лагере не приветствовалось, но те, кто обращался за работой, требовались. Скип битый час рассказывал анекдоты охраннику и заслужил возможность пройти: «Чтобы посмотреть, не пригожусь ли я». Еще два часа фланирования по лагерю, болтовни и расспросов привели его к Роджеру Нилу, которого он знал по Мендосино.

Младший сын почетного гражданина города работал за случайный ночлег и несколько акров земли для постройки собственного дома. Его заданием было менее пасторальный ландшафт, чем у забора, где остались еще деревья, а несколько лаборантов-энтомологов занимались разведением жуков, которые нападали на вредителей растений.

Здесь на крутом рыжем склоне грохотали бульдозеры, разбрасыватели бросали грязь, грейдеры пыхтели, сотня людей толпилась и кричала, стараясь переорать шум. Шум в основном исходил от воды, где она ревела по трубам установленных на барже устройств и выливалась назад в озеро белой струей, переливающейся на солнце. Уже в некоторых местах озеро снова сверкало и переливалось, как аквамарин, а за несколько километров шрамы, спрятанные расстоянием скалы, обещали, что это когда-нибудь сможет произойти вновь.

Может, подумал Скип. Не знаю. Индия, Египет, половина Китая… о, огромные куски этой планеты — кто говорит, что Северная Америка не пошла по этой дороге и не ушла уже по ней довольно далеко? Если некоторые из нас, пусть всего несколько, могли бы начать все сызнова в новом мире…

Роджер, мускулистый, загорелый, в перепачканной рабочей одежде энергично пожал ему руку.

— Как здорово увидеться с тобой! Собираешься наняться на работу? Боюсь, что у нас не получится еще одна Варфоломеевская ночь — тут нет девочек — но уикэнд в Хэнгтауне на днях тоже из ряда вон выходящее. Чем ты занимался, забодай тебя комар? Могу поспорить, у тебя накопилось миллион анекдотов, а с тобой произошло множество приключений. Могу поспорить, что правдой окажется целых четыре из них.

Скип ухмыльнулся. Он первый раз встретился с Роджем, когда в пятнадцать лет его хроническая непоседливость привела его на временную работу летом на ферме. Он обнаружил, что почетный гражданин города придерживается пуританских правил. Они и были фактически представителями еще одного утопического движения, которое старалось восстановить независимых патриархальных йоменов на базе современной агрономии, дешевого и сложного оборудования, обилия электричества, простой электронной связи с внешним миром. Варфоломеевская ночь призвала все способности Скипа, все его полководческое искусство и изобретательность, чтобы все устроить. Никто из взрослых так никогда и не узнал об этом, его принимали радушно колонисты Мендосино по-прежнему, и он всегда мог сделать для них трудную работу за медяки.

— Пять, — сказал он. — Ты забыл историю о нормальной жизни. Что ты хочешь сказать, тут нет девочек? А дикие, обаятельные женщины Киперов (Охранников) — где твоя инициатива?

— Этот проект требует слишком большой продовольственный паек для вспомогательных кадров. Слишком большая конкуренция. Хэнгтаун проще. Я бы сказал, однако, в ночи фиесты наблюдать этих сирен, танцующих среди костров… уа! Я бы остался в лагере из-за этого.

Скип кивнул, вспоминая время, которое он провел среди племени Терранс. Киперы, все время консервативные и старающиеся возродить традиции, при необходимости могли жить в мобильных домах; человек дела хотел иметь вокруг себя свою семью в те месяцы и годы, когда они занимались работой; и дети могли получать свое формальное образование при помощи двухсторонних экранов с одновременной передачей программ. Кочевые сообщества могли таким образом теснее общаться, они могли внезапно появиться, что они и делали артистически, почти религиозно, как самую важную работу на Земле, они развивали свои особенные народные обычаи, да, все почти совсем естественно. Но Скип подозревал, что эти цыганские мотивы, празднества, где церемониальность и веселость текли вместе, заунывные песни, разноцветные одеяния… разве их возникновение не было несколько искусственным? Дополнительный стимул для помощи со стороны?

Не важно. Ему там нравилось.

— Мне не нужно место, Родж, — сказал он. — Мне бы хотелось поговорить, когда ты освободишься.

— Конечно. Переночуй. Еда — нормальная. Я выпишу тебе пропуск. Ты можешь расположиться на ночь на лежанке на полу в моем доме или на земле, если ты предпочитаешь. Мои друзья будут в восторге.

Скип не навязывал никому своего общества до пяти тридцати, пока не последовал свисток. Помощники Киперов не имели возражений против сорокачасовой рабочей недели. Плата за переработку приветствовалась, когда особенно в лагере не приходилось ничего делать, как только зарабатывать дополнительные деньги.

Он объяснил причину своего появления. У Роджа не было прямого доступа к начальнику Кео, но у его мастера был пропуск. Скип провел вечер, покоряя мастера, что было не слишком трудно. Парень только что приехал с Аляски, где бродяг не часто встретишь, поэтому для него шутливые песенки обладали сильным обаянием. Он с радостью назначил встречу от имени Скипа, «чтобы поговорить об идее, которая может оказаться полезной».

Даниел Кео, располагающийся в соседней комнате, был совершенно не таким человеком. Он видел сотни подобных посетителей. Его учтивость граничила с грубостью.

— Усаживайтесь, мистер Вейберн. Боюсь, что не смогу уделить вам много времени.

Скип развалился на складном стуле, похожем на самого Кео с его громадным костяком. Работая или нет, начальник носил брюки с бахромой, вышитую рубашку, красный кушак и берет, серебряные украшения на шее и запястьях. Его жена и дочери, порхающие туда-сюда по жилищу, похожему на дирижабль, были еще более яркими. Последние бросали на Скипа такие взгляды, что ему захотелось, чтобы он смог бы тут остаться. Вокруг зеленые сосны высоко уходили в небо. Бабочка кружила по сладко пахнущим пятнистым от солнца теням, свистела птица, белка рыжей стрелой метнулась по стволу. Вдалеке доносился шум механизмов, которые предназначались для того, чтобы возродить все это.

— Полагаю, что сперва мне нужно убедить вас, сэр.

Кео попыхивал трубкой и ждал.

— Я хочу встретиться с Президентом Браверманом, — сказал Скип. — Или Комиссаром Учидой, или с кем-нибудь такого же ранга, с кем-то, обладающим полномочиями.

Брови Кео поднялись на морщинистом, бронзовом от загара лице.

— Как я могу помочь тебе?

— Рекомендовав меня нужным людям, сэр. Видите ли, я сомневаюсь, есть ли в этой стране кто-то, кто находится в десяти шагах от верхушки. Или даже меньше. Как я знаю, например, у моего отца есть знакомые члены комитета Народной Партии, которые должны быть вась-вась с нашими сенаторами, которые пользуются благосклонным вниманием Президента. Что-то в этом роде.

Кео погладил бороду.

— Тогда почему бы тебе не попросить своего отца?

— Я бы мог. Но только, чтобы продублировать, просто чтобы немножко оказать давление. Политики имеют тенденцию считать меня тронутым, и они очень хорошо обучены, как избавляться от ненормальных — просто необходимость по Дарвину.

Кео хихикнул, что ободрило Скипа. Тем не менее он достаточно нервничал, и, едва осознавая, он вынул блокнот и карандаш из кармана рубашки и начал рисовать, пока говорил.

— Они прислушались бы к уважаемому ученому или инженеру. И именно такие люди больше всего склонны выслушать меня. А вы, сэр, знаете многих таких. Пожалуйста, помогите. Это срочно. Не для меня. Мне все равно, кто донесет мое послание, лишь бы он сделал это правильно. Это важно для всего человечества.

Кео прикрыл глаза.

— Я знаю, — сказал Скип, — Безбородый мальчик собирается спасти мир. Неужели чудаки в основном старше? Все, что я хочу — это дать влиятельным лицам идею, которая им не приходила в голову. Если я напишу в Вашингтон, вы понимаете, я получу формальный ответ в письменном виде с благодарностями за мой интерес к демократии. Но если вы расскажете кому-то влиятельному, тому, кого уважают, и кто уважает вас, что вы думаете, что меня стоит выслушать. И тогда уж дело пойдет.

— Что ты там рисуешь? — резко спросил Кео.

— А? О… ничего. Я полагаю, то, что вы делаете тут, вдохновило меня на это, — Скип передал рисунок. Несколькими штрихами была изображена степь, на заднем плане — горящий город, на переднем плане — несколько монголов на конях во времена Чингисхана. Они с некоторым страхом смотрели на своего предводителя, который в ярости указывал на одинокую травинку, вопрошая: «Кто ответит за это?»

Скип не думал, что такая безобидная шутка вызовет такой вулканический взрыв хохота.

— О’кей, — сказал Кео. — Ты заслужил пять минут.

Когда они кончились, он сказал:

— Валяй дальше.

Через час он вскочил на ноги.

— Ты, возможно, вовсе не прав, — проревел он, — но чего терять-то? Захватить всю галактику! Конечно, я с тобой дружу, парень. Я устрою тебе транспортировку. И если даже ты неправ, и если тебе больше ничего не придется сделать в жизни, ничего стоящего, запомни, что ты дал старому Дэну Кео час надежды для его внуков!

Глава четвертая

За энергетическим покрывалом был короткий трубообразный коридор, оборудованный странными выступами, которые могли служить в качестве поручней. Ивон воспользовалась ими, чтобы продвинуться вперед. Коридор, как и помещение, в которое он вел, был отделан каким-то неизвестным материалом, гладким, слегка пружинящим, цвет которого переливался и кружился в медленном замысловатом танце, который мог зачаровывать почти до транса, если за ним наблюдать. Вещество также обеспечивало достаточное нейтральное освещение.

Из коридора Ивон вошла в полусферическую камеру радиусом около тридцати метров. Она также была снабжена поручнями, на которые удачливые земляне повесили спальные принадлежности, фотокамеры, портативные наборы для анализов и другие приспособления во время своих визитов, так, что естественная гармония утонула в беспорядке. Во все это вклинивался параболоид, оставляя расстояние максимум четыре метра между секциями.

Это было похоже на веранду, выступающую из тех помещений, которые располагались сзади. Оно было прозрачным, и с первого взгляда выполнено как одно целое. Время от времени эта целостность нарушалась, когда Сигманианец передавал биологические образцы в стеклянных контейнерах через односторонний силовой экран. Пришелец не принимал предлагаемые земные образцы, просто не обращая на них внимания, и за последние дни больше не делал никаких даров, как раньше.

Свет внутри купола был желто-оранжевого оттенка и более интенсивный, чем на Земле. Атмосфера тоже отличалась от той, что была в «комнатах для гостей». Сигманианец был вынужден оставаться закупоренным, как в бутылке, Состав атмосферы был приблизительно такой же, как и на Земле в дождливый день, но в два раза плотнее. Барометры показывали тропическую температуру, изменяющуюся, но в среднем не превышающую 33 °C. Как эти факты согласовывались с гипотезой, что планета, откуда происходил корабль, была меньше, чем планета людей, никто не был уверен, и каждый горел желанием узнать.

Точно так же было неясно, почему в куполе было столько всего — и не только трехмерная решетка с фиксированными объектами (в основном съемными, часто двигающимися или меняющимися по форме, как будто сами по себе, совершенно непонятными человеку, за исключением того, что они были приятны для глаза), но и сотни видов, тысячи цветов растений (сине-зеленые листья, похожие на папоротник, утонченные, если не сказать прекрасные), которые, вероятно, вырастали из определенных звеньев решетки. Чтобы обновить кислород? Но у людей есть более эффективные способы, чем этот. Какой-то неслыханный символизм? Хобби, чтобы скрасить одиночество? Предмет культового поклонения? Ученые прокляли их красоту. Она отвлекала их от более тщательного изучения, и они не могли видеть больше, чем несколько метров за внутренней стеной.

Сигманианец редко показывался до того, как его гости не раздевались и не складывали свой багаж. Ивон справилась с этим быстро. Она очень быстро освоилась в невесомости. Может быть, она и была «синим чулком», но кроме всего прочего, она была хорошим пловцом и яростным игроком в теннис.

Воздух был комфортно-теплым. В нем был какой-то легкий пряный аромат. Крайний покой — вентиляция без насосов — это еще один трюк, который человечество тоже хотело бы перенять — добавлялся к сюрреалистическому чувству полета. Ивон подавила в себе желание позволить себе удовольствие сделать акробатический трюк так же непреклонно, как она подавила желание выкурить сигарету. Было полно работы. Она проверила камеры и записывающую аппаратуру. Без сомнения, в записях содержалось не больше интересного, чем раньше.

Проклятье! Не может быть, чтобы Сигманианец все время был занят увеселительными поездками по нашей планетарной системе! Этот корабль должен полностью управляться автоматически, ведь наши корабли имеют автоматическое управление. Я не могу представить создание, которое избегает изучения планет, хотя бы просто чтоб разнообразить себе существование. Я даже не могу подумать, что ему безразлично, что мы тут находимся больше времени, чем положено. Но почему он не подойдет к камере и не попробует пообщаться? Не укажет на рисунок, или фотографию, или на что-нибудь другое, не издаст звука, не напишет слова? Знает Бог, сколько наши люди пытались. Они указывали на своего товарища и говорили: «Человек». Они рисовали диаграммы солнечной системы, периодическую таблицу элементов, молекулу воды. Он не реагировал никак.

Я думаю, что предположение о том, что Сигманианец отказывается от наших образцов, потому что он уже знает о них все, верно. Возможно, они для него опасны. (Хотя мы, приняв тщательно продуманные предосторожности, нашли, что опасаться нечего. Как может жизнь, использующая правоспиральные аминокислоты и левоспиральные — сахара, поглотить нас, не говоря уж о том, чтобы заражать нас?) Более правдоподобна идея о том, что это не первый визит Сигманианца. Большой путь развития должен лежать за кораблем, таким же совершенным, как этот, и Солнце — среди их ближайших звезд. Возможно, они проводили научные исследования десять тысяч лет назад. Или одну тысячу лет назад, у нас нет достоверных сведений. Возможно, радиопомехи с Земли привлекли их внимание, а наш гость — антрополог, изучающий культуры.

Тогда почему его действия так не похожи на это?

И наоборот, если он совершенно не питает к нам никакого интереса, почему же он тогда принимает нас?

Мысли, текущие ровно от постоянного повторения, роились в голове у Ивон, как мотив, от которого ей не удавалось отделаться. Она должна хорошо сконцентрироваться на своей рутинной работе. Но, когда она наконец сложила свой набор приборов, укрепив их на куполе с помощью присосок, а себя поместила в алюминиевую раму, крепящуюся таким же образом, — тогда к ней пришли новые идеи, и она задрожала от нетерпения.

Сигманианец выходил.

Никакие честные старания не смогли ее уберечь от легкой тошноты при его виде. Многие люди, которые видели это зрелище по телевизору, тоже чувствовали тошноту, а некоторых просто рвало. «Мы, наверное, кажемся ему такими же ужасными, как он кажется нам», — стало поговоркой, или же: «Это должно показать нам, как мизерны различия между мыслящими существами на самом деле». Однако сторонников этому нашлось немного.

Сатирик описал существо как гибрид между слизнем и сосновой шишкой. Эта фраза произвела впечатление. Около трех метров длиной, ста тридцати сантиметров шириной тело было в форме эластичного эллипсоида, покрытого прямоугольными коричневыми пластинами, отливающими золотом. Последние были расположены независимо друг от друга на мускулистых ножках в трех различных плоскостях так, что снаружи они виделись как будто перевернутыми. Когда Сигманианец растягивался, камеры время от времени регистрировали изображение внутреннего тела, защищенного таким образом, — губчатой черной массы.

Симметрия поддерживалась четырьмя короткими и толстыми покрытыми чешуей подпорками почти что на середине его живота, дискообразными перепончатыми лапами и парой рук с каждого конца. Поскольку у Сигманианца нельзя было понять, где хвост, а где — нос, он двигался и работал легко как «вперед», так и «назад». У каждой руки был плечевой сустав, локоть и запястье, но на том сходство с человеческой кончалось. Твердый коричневый состав покрывал ее, как панцирь краба. На конце также смутно похожие на крабьи были четыре мандибулы, режущие и трущиеся поверхности которых работали напротив друг друга. Проводились наблюдения за тем, как ест Сигманианец. Лапы месили то, что должно было быть пищей, а потом держали массу над губкообразной поверхностью, которая окружала эти лапы. Там, очевидно, сильные пищеварительные соки разрушали массу до тех пор, пока она не была полностью впитана над плечами.

Лапы, в свою очередь, были попарно окружены шестью липкими короткими щупальцами. Они были прекрасными пальцами, но человеку напоминали клубок змей.

Из-под брони то тут, то там по всему телу располагались убирающиеся щупальца, похожие на усики бабочки. Предположительно, они служили сенсорами, но, кроме безошибочно определяемых глаз, их функции оставались неясными.

Пластинки панциря все время блестели не просто от влажности, но и от капель слизи, которые, как предполагалось, должны были быть экскрементами.

Ивон сдерживала свое отвращение достаточно неплохо.

— Привет, — сказала она. Ее улыбка, она знала, была совершенно бесполезной.

Масса протиснулась через решетку, пока два из ее темных глаза на ножках не уставились прямо ей в глаза. Туман клубился позади, водяные капли проступали на листьях, капали и танцевали среди них, как крошечные звездочки.

Сигманианец загудел. Как будто звук проходил через купол. Автоматически стали записываться фонограммы. Ивон подумала, сколько тысяч человеко-часов будет затрачено на него. Она и сама внесла немалый вклад в это.

Перед ней располагалась консольная конструкция, от которой бежал провод назад к звуковому синтезатору, который был там установлен. Он мог репродуцировать элементы речи Сигманианца, если эти шумы были речью в любых сочетаниях. На этот раз синтезатор не ответил Сигманианцу, и, казалось, он хотел как можно скорее заставить Сигманианца убраться восвояси.

Ивон освежила свою память, взглянув на свои записи, приколотые к пульту управления, и нажала на первую фразу, которую она планировала. Раздался звук струны, резкий дребезжащий бас с одновременным щебетаньем и свистом.

Сработает ли это? У нее сильно забилось сердце.

Глаза на ножках Сигманианца остались неподвижными.

Ивон проиграла вторую фразу. Широко раздвинулись лапы. Создание показывало большую реакцию, чем в предыдущих попытках. Ивон подождала, пока звуки утихнут. Она вытащила из своих бумаг, приколотых к пульту управления, первую серию фотографий и рисунков. На них был изображен обнаженный человек. Она проиграла фразу снова.

Небольшая вариация этой фразы сопровождала рисунок женщины. Третья вариация была связана со смешанной группой. Сигманианец выпускал свои щупальца одно за другим. Неужели он наконец-то понял замысел? Понял ли он, что она предлагала ему слова «человек — мужчина», «человек — женщина», «люди»?

Сигманианец издал звук, похожий на вибрирующее «р», и удалился. Ивон ждала, голова у нее кружилась. Сигманианец быстро вернулся, таща небольшой круглый предмет. Проектор! пронеслось у Ивон в голове. О Господи, Господи, он не приносил его более двух лет!

В воздухе возникли трехпространственные разноцветные переплетающиеся друг с другом формы, кривые, прямые линии. Они подвергались изменениям, сложным и красивым, как бегущая вода. Тем временем Сигманианец пыхтел и ревел, махал щупальцами, как в балете, и выдал тонкую струю желтой жидкости.

Ивон покачала головой. Разочарование было подобно удару в солнечное сплетение.

— Я не понимаю, — произнесла она пересохшими губами.

Сигманианец остановился. Наступило напряженное молчание. И тогда, убрав большинство из своих щупалец, он отрегулировал проектор на красную полосу, конец со стрелкой которой указывал на него самого. Он подождал. Она взяла аккорд. Сигманианец повторил его. Полоска указывала теперь на нее. Она дала ему прослушать звуки, которые соответствовали слову «женщина», и услышала, как он их повторил.

На секунду она потеряла сознание. Она очнулась от этого полуобморочного состояния, слабо всхлипывая, но торжествующе. Спустя три года чужеземец был готов помочь создать общий язык.

Ивон обернулась, когда вплыл скафандр ее товарища по команде. Черт побери! — была ее первая реакция. В пылу своих достижений она почти позабыла, что Вань Ли должен был присоединиться к ней. Тогда она поняла, что дрожит от напряжения, а пот, который промочил ее одежду, давал запах, которого нельзя было ожидать от женщины.

Может быть, Сигманианцу тоже был нужен перерыв. Он зажал оптический проектор между двумя стойками, которые поднимались с палубы точными спиралями, и поплыл в цветы. Тотчас же листья начали дрожать и хрустеть, он задел их, как часто это делал.

Ивон не стала раздумывать, для чего он это делает.

Дрожащими пальцами она собирала свои записи. Она подошла к магнитофону, на котором были записаны звуки, и стала нажимать клавиши, проектируя на экран последовательные фонограммы слов.

— Добрый день, доктор Кантер.

Ее рабочий порыв утих. Она не могла сдержаться даже перед человеком, которого она недолюбливала. Он снял скафандр и теперь висел рядом с ней, слегка держась за поручень. Она обняла его, чуть не свалив с ног, и прокричала ему в ухо:

— У меня получилось! Мы победили! У нас есть ключ!

— Что? — Его обычная невозмутимость пропала до степени открытого рта и расширившихся от изумления глаз. — Вы уверены?

Она отпустила его.

— Десять слов за этот последний час, — весело сказала она, — Мы повторяли их снова и снова, еще раз удостоверяясь, что тут нет ошибки. Смотрите, нет слушайте, я еще раз прокручу пленки, а вы можете посмотреть в мои записи и фонограммы — вот рисунки различных людей, цветов, одежд, зда… сам Сигманианец не сможет их перепутать… и я каждый раз получала одинаковый набор звуков при показе рисунка «человек — мужчина». — Пульт управления выпал у нее из рук и уплыл вне досягаемости.

Вань вернул его. Он остался там, где был, перелистывая страницы записей, сосредоточенно хмурясь. Возможно, он такой же холодный, как рыба, думала Ивон, успокаиваясь. Если бы он был более компанейский… я бы могла… сделать что-нибудь. И мы бы провели этот длинный рейс, обдумывая все, используя каждую клеточку мозга, которая у нас есть.

Она посмотрела на него изучающе. Он был из Северного Китая, следовательно, выше нее, хотя и хрупкого телосложения. Чисто выбрит, по обычаям своей страны, его лицо было широкоскулым с выразительным носом под высоким лбом и короткими седыми волосами. Независимо от того, находился ли он в служебной обстановке или на отдыхе, он оставался прямым, как аршин проглотил, в шерстяном тускло-коричневом, похожем на военный, костюме, обычно распространенном среди официальных лиц в Народной Республике, потому что он не просто был только профессором Пекинского Университета. Правительство субсидировало его исследования, которые были названы «лингватерапией» в основном из-за того, что результаты могли бы помочь больше в изучении наречий жителей Тибета и Монголии и других национальных меньшинств, чем для лечения душевных заболеваний. (Она не могла не признать, что сам-то он имел намерения преуспеть в последнем.)

— Удивительно, если это на самом деле, — сказал он наконец. Он свободно владел английским, акцент у него был слабо заметным. — Я, конечно, не хотел вас обидеть. Но ведь и в прошлом у нас были несбыточные надежды. Сигманианец, по всей видимости, хотел бы с нами сотрудничать, а потом уходил и скрывался по нескольку часов и, таким образом, отбрасывал нас назад на несколько дней.

— Точно, — отвечала Ивон. — Но мы общались с ним целый час. И в первый раз, как я уже говорила, результаты воспроизводимы. Он принимал каждое слово, которое я предлагала ему в ассоциации с чем-нибудь, и повторял это слово в следующий раз, когда я указывала на картинку. До этого все время он пытался научить нас своим словам, но очень быстро исчезал, когда мы проигрывали фонограммы. И наши попытки установить речевой или визуальный коды имели еще более печальные результаты. Я вам скажу теперь — погодите! Он возвращается! Вы все сможете увидеть сами!

Сигманианец притащил переливающийся цветами радуги яйцеобразный предмет, который он укрепил к стойке рядом со стеной купола.

— Я уже видел это, — сказал Вань. — Во всяком случае когда-то. Я полагаю, что это записывающее устройство.

— Наверняка. Он готов попытаться войти с нами в контакт. Но теперь, когда он понял, что мы сможем найти общий язык, естественно, ему понадобилось сделать некоторые записи.

Ивон и Сигманианец приступили к работе. Вань Ли завис без движений, наблюдая. Камеры не записали ничего впечатляющего — просто обмен звуками, женщина показывала картинки, существо выдавало узнаваемым копии (как живопись Давида могла бы быть опознана в манере Ван Гога) — то, что происходило, было слишком великим, чтобы быть эффектным.

В течение еще двух часов Сигманианец, очевидно, получил достаточно информации и скрылся. Ивон не возражала. Она чувствовала себя как выжатый лимон. Войдя в санитарную камеру, она разделась, вымылась губкой и надела чистую одежду. Появившись, она обнаружила, что Вань достал припасы и начал их разогревать на конфорке. У него уже была приготовлена бутылка с кофе под давлением, для нее.

— Благодарю. — Кофе согрел ее, и она расслабилась. Она прикрепила свое тело ремнем на месте и вытянулась.

— Жаль, что у нас нет шампанского, — сказал он, слегка улыбаясь.

— О, я редко пью. Мне бы больше хотелось покурить, я имею в виду табак, не марихуану.

— В этом отношении мы похожи. — Взгляд Вань безотрывно следовал за ней, — Не хотите ли объяснить свои достижения? Действительно, кажется, что вы добились успехов, и я от всего сердца приношу свои скромные поздравления.

Где-то в глубине ничто человеческое ему не чуждо. Может быть, эта мысль вместе с триумфом и с необходимостью раскрыться заставили ее стать к нему более расположенной, ведь более благоприятного случая у них не было. И они были, в конце концов, одни в этом странном тихом помещении.

— Конечно, — она глотнула. — Только… ну, я устала, и в головку меня все перепуталось. Могу я рассказать вам все на уровне детского сада, несмотря на то, что это вам известно не хуже, чем собственное имя?

— Возможно, так будет лучше всего. Это приоткроет перспективы и выделит из неразберихи данных то, что будет важно. Ваш полный отчет о событиях, возможно, будет для меня не так уж и просто понять.

Слова полились из нее, как будто она была опьянена.

— Может быть, и нет. Вы помните, что до этого проекта я занималась исследованиями в математической семантике, хотя я защитила докторскую диссертацию по сравнительной лингвистике. Я использовала много математических приемов.

— Каково положение дел? Сигманианец не может воспроизводить человеческие звуки; свои собственные звуки он издает чем-то вроде вибраций в полости, соответствующей человеческому среднему уху. Мы тоже не можем воспроизвести своим речевым аппаратом звуки сигманианской речи. То есть, мы можем с помощью синтезатора, но это невероятно трудно. Десять пальцев, двигающихся через электромагнитные поля, предположительно генерируют высокоточную версию языка, который использует множество частот и амплитуд одновременно.

— Не имея соответствующего инструмента — и я думаю теперь, я знаю, почему Сигманианец предпринял попытки сначала обучить людей своему языку. Эти звуки, эти непостижимые, тем не менее прекрасные рисунки, но что они представляют… мы так и не сумели понять. Я имею в виду, ни одна из наших бригад исследователей не смогла, конечно, меня тут не было с самого начала. Мы пытались показывать предметы и картинки сами. Сигманианец производил какие-то звуки, которые казались нам шумом. Мы записали фонограммы этого шума, пропустили его через синтезатор и попытались беспорядочно комбинировать элементы, чтобы достичь большей абстрактности. «Человек» и «Сигманианец» вместе равняется «разумным существам» — что-то в этом роде. Сигманианец быстренько уходил в свое внутреннее помещение.

— Мы догадывались, что его язык может быть настолько безнадежно индивидуален, что наши комбинации не несли никакого смысла. На самом же деле я все время чувствовала, что идея Фуенте правильная. Язык Сигманианца только отчасти выражается звуками. Поза, жесты, а возможно, и запахи, которые он издает, могут быть даже более важными. Следовательно, контакт может быть чрезвычайно тонким и комплексным делом. Он может быть нелинейным, он может включать концепции одновременно такие, которые мы, люди, используем по отдельности, он может оперировать со всем многообразием аспектов реальности, которые мы в настоящее время используем только частично. Исследования биологических образцов на клеточном уровне намекают на что-то подобное.

— Ну, если мы не можем научиться говорить по-сигманиански, нельзя ли подойти к этому вопросу с противоположной стороны? Мы старались построить искусственный язык на основании всего изложенного, такой, который мы смогли бы синтезировать и произносить, а обе стороны бы смогли постичь. Результаты, полученные в этой попытке, были еще хуже. Вы понимаете, что за три года люди были на борту космического корабля в общей сложности девяносто восемь дней?

— Я слежу за этим, — сказал Вань. — О, я полагаю, обед уже готов.

Ивон вздохнула.

— У меня действительно была причина для таких пространных рассуждений. Это было ваше предложение, чтобы я обратила внимание на те вопросы, которые волнуют мой ум. Или не стоило этого делать? Возможно, я слишком счастлива.

— Пожалуйста, говорите, что сочтете нужным, — Вань рассеял ее сомнения. Чтобы облегчить работу, еда была стандартная. «Сегодня» у них двоих было филе рыбы, вареный рис и лук (в пакетах под давлением), «бок чой» (упакованный вместе с тарелкой) и печенье. Они едва ли замечали, что едят.

— То, что я сделала, трудно облечь в слова, — сказала Ивон. — Это включало различные виды статистического анализа данных, какие только можно вообразить. Если бы у меня не было первоочередного доступа к компьютеру, я бы все еще толклась на месте.

— Да, другие тоже так и делают. Но никто из этих людей не показал, что хоть одна из обнаруженных или лингвистических единиц представляет интерес. Вспомните, имея определенный набор цифр, можно сконструировать буквенное множество функций, относящихся к ним. Я использовал некоторые результаты моих ранних работ по лингвистике человека, особенно теорему, которой я почти что горжусь. (Это позволило мне сделать количественные предсказания последователей определенных гипотез, которые пришли мне в голову.)

Она перестала жевать. Вань продолжал есть как ни в чем не бывало.

— Хорошо, я представлю вам результаты, — сказала Ивон. — Сначала я смогу показать, что мы слишком торопились. Частота, с которой зарегистрированы идентифицируемые комбинации речи Сигманианца, почти наполовину меньше частоты средней человеческой речи, независимо от языка. Возможно, он думает медленнее или глубже, чем мы. Но даже если я и ошибаюсь в этом, наша относительная машинная болтовня должна быть, во всяком случае, путаная и вызывает раздражение. Путаницу он еще мог терпеть, раздражение же — нет. На самом же деле, я подозреваю, мы причиняли ему настоящую боль.

Рука Вань замерла на полпути ко рту.

Ивон кивнула.

— Люди вашей национальности слышат английский язык как непонятное стаккато, моей — слышат китайский как песенный мотив на высоких тонах, — сказала она, — Не слишком приятно, пока не привыкнешь. Наша музыка — более наглядный пример. Действительно, мне нравятся некоторые произведения китайской музыки, как вы, возможно, получаете удовольствие от любимого мною Бетховена, но для многих моих соотечественников такой концерт будет сплошным мучением. Хотя нам не нужно выходить за рамки одного общества. Я нахожу современную популярную американскую музыку просто банальной. Но я слушала записи, скажем, пятидесятилетней давности. Просидеть целый вечер, слушая эту ерунду, для меня было просто пыткой.

— Я начинаю понимать, что Сигманианец просто не мог вынести наших неловких попыток воспроизвести его звуки.

— И именно поэтому, я думаю, он не принес синтезатора. Продолжительная человеческая речь для него была непереносима. Попытки общения с помощью визуальных символов провалились по тем же причинам. Наши рисунки, наш алфавит слишком безобразны, возможно, слишком угловаты. Может быть, нам стоит попытаться воспользоваться китайскими иероглифами.

Вань хмурился, дожевывая кусок, на котором его прервали.

— Сможет ли такая чрезвычайно чувствительная личность пересечь межзвездное пространство?

— Мы не знаем его психологии. Предположите только, что он, пытаясь говорить с нами, стал бы издавать звуки, похожие на звук железа по стеклу — или еще какие-нибудь ультразвуки, вызывающие у нас реакцию страха. Не многие люди смогли бы выдержать это.

— Я согласна, что у вас хорошая точка зрения, профессор Вань, настолько хорошая, что никому, кроме меня, в голову не пришло, что она может быть неверной. О, конечно, дело могло и не дойти до настоящей боли. Как я уже говорила раньше, все неприятности — из-за раздражения. Сигманианец постоянно испытывал раздражение, потому что мы продолжали производить такую ужасную какофонию звуков.

— Поэтому я вернулась к пленкам и фонограммам и проанализировала их с музыкальной точки зрения.

— Интонация? — тут же спросил Вань.

Ивон рассмеялась.

— Я не уверена. Принципиально, что я обнаружила — это взаимосвязи, которые подобны тем, что управляют нашими гаммами и ключами (тональностью?). Более того, там есть взаимосвязь между качеством тонов — некоторые встречаются вместе, некоторые — нет, и, конечно, переходы между ними. Это невообразимо сложно. Я сомневаюсь, что мне удалось выудить из всего больше, чем какую-то небольшую часть.

— Но я смогла увидеть, что мы делали неправильно. Мы могли записать фразу и проиграть ее с высокой точностью воспроизведения. Однако сигманианская грамматика не оперирует добавлением одной фразы к другой, не так как в полифлексийных языках, таких как латынь. Кроме того, мой метод безнадежно медленный и трудный. Позже мы пытались создать искусственную речь с помощью синтезатора, который воспроизводил звуки речи Сигманианца. Только мы перепутали все взаимосвязи. Эффект был отрицательный — такой же раздражающий и довольно болезненный, как если бы человек, лишенный музыкального слуха, начал бы петь. А возможно, и еще хуже.

— То, что я делала — было началом. Компьютер помог мне сконструировать разговорный язык, который подчиняется основным правилам музыкальной гармонии, но не слишком сложный для воспроизведения синтезатором. И это не могло быть безнадежно плохо… потому что Сигманианец пытается ему научиться!

Вань долгое время сидел молча, затем кивнул.

— Действительно, удивительно. — Его улыбка была похожа на вымученный оскал. Ну, несомненно он чувствовал определенную зависть, конечно, от лица своей страны, а не от себя лично.

— О, я предчувствовала, — призналась Ивон. — Это очень ново. То, что у меня есть — не больше сотни существительных, глаголов и прилагательных, которые можно определить при помощи иллюстраций. Я начерно набросала грубую грамматику, самую простую и наименее двусмысленную, какую я только могла изобрести сразу же. Она — позиционная, как в английском или китайском. Настолько, что только окончания указывают на множественное число. Я думаю, они нам потребуются и для грамматических времен тоже, а может, и нет. Возможно, в сигманианском языке такие же временные концепции, как в языке Гоби. Нам придется узнать это самим. Но ведь у нас получилось!

Скоро был составлен словарь наиболее употребительных слов и сконструировано несколько предложений. С этим дело пошло не так хорошо. Возможно, в сигманианском языке нет того, что точно бы соответствовало предложениям. Однако ближе к концу существо проецировало свои сверхъестественные рисунки в действии и подбирало слова к нарисованным действиям. «Человек идет. Люди идут. Сигманианец идет. Люди и сигманианцы вдут.

Планета вращается. Планета крутится. Голубая планета вращается. Зеленая планета вращается. Голубая и зеленые планеты крутятся и вращаются».

Вань наблюдал, изучал ее записи, время от времени подавал советы, в основном держась на заднем плане.

На третий день Сигманианец прогнал землян. Сигналом к тому послужила нотная трель. После того как она прозвучала два раза, когда последовало постепенное, но неумолимое падение давления воздуха, люди поняли, что он хочет.

— Честно говоря, мне вовсе не жаль, — сказала Ивон. — Я подозреваю, он хочет отдохнуть и поразмышлять. Да и я сама смогу воспользоваться отпуском.

— Вы его заслужили, — равнодушно сказал Вань.

Когда последовал красный мигающий сигнал, их космические корабли покинули Сигманианца. Ивон собрала записи — пленки, кинопленки, кассеты, ролики из хаоса научных инструментов потому, что была очередь американцев это делать. Это правило казалось ей смешным, поскольку все данные сканировались прямо в общие банки данных, но его придерживались.

Или же «смешное» не то слово? — моментально пронеслось у нее в голове, несмотря на приподнятое настроение. Предосторожности сами по себе ничего не значили. Однако, интересно, как символ анахронизма, который смертельно опасен в эру, когда человек может взорвать всю планету.

Глава пятая

За письменным столом, который казался слишком широким и гладким для Вань Ли, как воронка от термоядерной бомбы, генерал Чьжу Юань привстал со стула.

— И вы даже не потребовали немедленной передачи ее расчетов? — воскликнул он.

Вань склонил голову.

— Нет, товарищ генерал, — сказал он в отчаянье. — Это… мне в голову не пришло. Она пообещала выслать материалы мне скоро. Но они находятся у нее в квартире, где у нее есть лаборатория, и… без сомнения, ее начальство продержит ее на базе некоторое время… и журналисты, принимая во внимание, какими сенсационными могут быть эти новости…

— Правильно, — тон Чьжу был неумолимым. Его широкое лицо редко выражало какие-то чувства, но сейчас он хмурился и барабанил пальцами по крышке стола. Его плечи, одетые в мундир, загораживали Ваню большую часть окна. Синий летний воздух Земли, вид отчаянно зеленых деревьев и вздымающаяся ввысь арка крыши храма на Холме Торжеств неясно вырисовывались вдалеке. Ветер с моря, ворвавшийся в город, потерял свою свежесть и не приносил покоя из-за бесконечного шума пекинского транспорта.

Несмотря на шум, в кабинете воцарилась напряженная тишина. Кабинет был голым, за исключением владельца — нет, и с владельцем тоже — он был голым и скучным. На стене справа висел портрет Ленина, слева — Мао. Вань почувствовал, что их глаза и глаза с портрета Председателя Сунь за его спиной были устремлены на него.

Чего я боюсь? Я — патриот, они знают об этом, они доверяют мне… Публичного унижения? Нет, и я не должен думать о признании собственной ошибки и об ее исправлении перед лицом товарищей как об «унижении». Может быть, я слишком долго пробыл на Западе? Вдруг вирус Запада вошел в мою кровь, и его нужно изгнать оттуда, подумал Вань о причине своей дрожи. Они могут отозвать его из Сигманианского проекта как раз в тот момент, когда он стал распускаться, как бутон весной.

— Катастрофа, эти новости передают по радио с подачи Кантер, — сказал Чьжу. — Неужели вы не могли посоветовать ей быть более осторожной, пока не выяснятся все «за» и «против»?

— Я совершенно не думал об этом иначе, как о счастливом случае, товарищ генерал. — Вдохновленно: — Председатель Сунь неоднократно инструктировал нас, что развитое общество, как то, откуда явился наш гость, может быть только антиимпериалистическим, и предполагает правильный образ мыслей.

— Да-да. — Чьжу на мгновенье замер на месте. — Хорошо, когда вы ожидаете получить материалы Кантер?

— Боюсь, не раньше чем через несколько дней. Она сказала, что они разрозненные и в значительной степени с ее авторскими сокращениями, и она напишет официальный отчет.

— Еще одна приятная неожиданность! И если тогда американцы разрешат ей передать его нам — пред ать гласности по всем миру — представят ли они полный и достоверный отчет?

— А почему бы и нет? — спросил Вань, почта вздрогнув от беспокойства.

— Товарищ профессор, вы были за границей больше, чем все остальные, у вас есть корреспонденты в иностранных государствах, у вас есть свободный доступ к иностранным публикациям и программам. — Чьжу пролаял, напоминая: — Не будьте наивным. Этот космический корабль совершенно неуязвим для любого известного нам оружия; он значительно быстрее, чрезвычайно маневренен, он полностью автономен и, вместе с тем, сам себя обеспечивает при помощи своего фотонного двигателя, если не еще чего-нибудь, он может покрывать настолько громадные расстояния, насколько понравится его пилоту. Тот, кто сможет завладеть такой силой, станет хозяином мира. И вы воображаете, что это не приходит в голову империалистическому правительству?

— Но, но ведь Сигманианец…

Чьжу слушал Ваня с каменным выражением лица еще некоторое время. А потом, к большому его удивлению, он откинулся на стул, улыбнулся, вынул сигарету и прикурил. Дым струился из его рта, когда он произносил слова, которые смягчили общее впечатление:

— Вы недостаточно подумали о последствиях, товарищ профессор. Однако осмелюсь сказать, чистый исследователь, как вы, не может быть в этом обвинен. Ваша работа очень ценна. Теперь, возможно, вы сможете оказать нам чрезвычайно важные услуги — так, что люди и через сто лет будут кланяться вашему имени.

Вань разжал кулаки. Он почувствовал крайнюю слабость.

— Я слушаю, товарищ генерал, — прошептал он.

— Председатель Сунь и его советники проанализировали политическое значение прилета Сигманианца. Они многосторонни. Прежде чем мы решим как нам поступить, нам потребуются ответы на множество решающих вопросов. Вы наш самый способный и квалифицированный исследователь этой проблемы — наша самая большая надежда.

Чьжу перевел дыхание, прежде чем стал продолжать:

— Некоторые полагают, что Сигманианец непременно предоставит себя в распоряжение священному делу человечества, когда возможность общения станет достаточно реальной, чтобы он смог понять, что происходит на Земле. Это, конечно, возможно, и поэтому хочется верить, что это осуществится. Но если теория на этом месте и остановилась, теоретик покажет свою невежественность и лень.

Чьжу напрягся снова. Прокатилась волна нового холодного гнева, на этот раз вне кабинета — по всему миру. — Может ли хоть один образованный человек предположить, что империалисты и ревизионисты не приняли во вниманию эту идею тоже? Разве они не сделали приготовлений на случай непредвиденных обстоятельств? Разве они смиренно откажутся от своих преимуществ и власти? Тебе ведь лучше знать!

— Я… да. Я прекрасно знаю, — запинаясь, ответил Вань.

В его памяти медленно возникал образ отца, который был ранен американцами, когда в молодости воевал в Корее, и убит русскими в Сибири как офицер вражеской армии. А затем советские самолеты, которые пикировали с ужасным ревом и визгом по небу над маленьким мальчиком, который плакал о своем отце и кричал от страха…

Я лелеял надежды. Я думал, что ворота медленно откроются, мир с Японией, заключенный в Токио, установление контроля над вооружением, попытки предотвращения голода — все это казалось мне предвестником лучших дней, когда Китаем больше не будут править демоны. А они могут, они могут: я не сомневаюсь, что огромное множество людей повсюду — люди честные и люди доброй воли.

Однако Чьжу говорит правильно. Слишком неожиданный рассвет может испугать демонов до сумасшествия.

Вань облизнул губы.

— Да, мы должны действовать крайне осторожно, я понимаю, — сказал он.

— Есть другие возможности, — сказал ему Чьжу. — Предположим, американцы, например, могут найти способ обмануть Сигманианца, ввести его в заблуждение так, чтобы он нанес смертельный удар в их пользу. Или, больше того, например, он может ответить на любой заданный технический вопрос, но не забывайте, что его задают империалисты. Как провозгласил Председатель Сунь, мы не можем слепо признавать, что история на различных планетах следует тому же пути, что и наша история. Из всего, что мы знаем, сигманианцы всегда были настоящими и мирными коммунистами, или же они могли уже давно превзойти коммунизм.

— Я буду следить за любой дискуссией на борту корабля, — пообещал Вань. — Не следует ли потребовать моратория на технические данные?

— Это вопрос будет решен, — Чьжу вонзил свою сигарету как штык. — Еще можно предположить, что если у Сигманианца есть злые намерения или что его можно подвигнуть на недобрые действия. Подождите! Законы Маркса, Ленина и Мао нужно применять с пониманием, а не просто догматически. Предположим, что раса сигманианцев вовсе и не строила этот корабль. Предположим, что эти существа — просто что-то вроде пиратов, которые украли звездолет после того, как заставили настоящих его владельцев обучить их управлению. Разве у вас не возникло хоть легкого сомнения или подозрения относительно того, кто совершает многолетние путешествия в одиночестве?

— Если он в одиночестве.

— Если нет, то почему же его товарищи никогда не дают о себе знать?

— Кто же может оценить мотивы разума совершенно нечеловеческого? — Вань нахмурился. — Я должен признать, что я и в самом деле часто говорил, что озадачен его путешествиями в полном уединении. Интеллект, наука, если им давать любое разумное определение, непременно должны включать в своей основе обмен информацией, хотя их можно определить, конечно, как определенный вид информации. Для чего, думается, нужно исключать создание и манипуляцию символами? Примитивные виды без инстинктивной потребности в общении — потребности, которая на самом деле гораздо сильнее половой, зачастую гораздо сильнее чувства самосохранения — как у коммунистов, которые готовы подвергаться мучениям, чтобы довести до масс правду, — раса без этого вида потребностей будет, предположительно, мыслить не по-человечески. Она будет состоять из животных. Следовательно, Сигманианец должен хотеть общения, разговора, моральной поддержки, как вы или я. Я сомневаюсь, сможем ли мы оставаться в здравом уме, товарищ генерал, если нам придется подвергаться длительному одиночеству.

— Сейчас не время для лекций, — сказал Чьжу. — Вас направили специально, во-первых, понять, не подвергается ли ваша страна смертельной опасности, во-вторых, направить все ваши усилия полностью на то, чтобы как можно быстрее предупредить нас об этой опасности, — и, естественно, как можно быстрее воспользоваться счастливым случаем, который как мы надеемся, докажет что вы эту ситуацию оцениваете правильно.

Вань поднял руку.

— Во имя народа! — Традиционная клятва прозвучала отрывисто, но не подняла его настроения. Он удивился, почему и решил, что сильная ответственность, которую он нес, сообщая эту торжественную новость, притупила его чувства.

— Пробивайся вперед со всей своей энергией навстречу общению, усовершенствуя этот язык, — сказал Чьжу. — Если в этом отношении мы сможем держаться на одном уровне с американцами — а еще лучше, если мы перегоним их, — они не смогут ввести в заблуждение ни нас, ни Сигманианца.

— Но язык ведь искусственный, — возразил Вань, — и, насколько я знаю, рудиментарный.

— Тогда вы должны играть ведущую роль в его дальнейшем развитии.

— М-м-м… да. По мере его развития, я подозреваю, с соответствующей скромностью, я смогу стать самым лучшим профессионалом в его использовании. Доктор Кантер очень талантлива, но ее гений — в теории, у нее нет такого практического опыта, как у меня, в различных языках. Серов, Дуклос и…

— Конечно-конечно, — Чьжу отметил его рвение. — По крайней мере, Вы сможете поговорить с Сигманианцем с глазу на глаз, если, например, никто больше не сможет подслушать вашего разговора, — и объяснить ему положение дел, — Он остановил себя. — Пусть подобное решение подождет надлежащего времени. Безотлагательное требование для Вас — это получить полную информацию. Не могли бы вы позвонить доктору Кантер и попросить ее послать вам ее материалы сейчас же, не важно в каком хаотическом состоянии они находятся?

— Я могу попробовать, — сказал задумчиво Вань. — Ее начальство могло уже запретить ей это. Или, если нет, она… очень обидчивая особа, я думаю, прячущаяся в своей хрупкой скорлупе. Она может не захотеть показывать кому-то постороннему свои беспорядочные записи. — Он помолчал. — Кроме того, не покажется ли этот звонок несколько поспешным?

Чьжу вытащил сигарету изо рта. Поразмыслив, он согласился.

— Может показаться, — и затушил окурок в переполненной пепельнице.

— Честно говоря, товарищ генерал, — продолжал Вань с еще большим воодушевлением — потому что вспомнил большую научную шумиху вокруг него, он не мог избежать человеческих комплексов. — Я не верю, что они имеют значение. Она дала мне основную информацию. Мои собственные записи подробны, и в моей лаборатории получены последние записи в отпечатанном виде в соответствии с договоренностью. Доктор Кантер говорила со мной свободно, зачастую без необходимости искренно. У нас есть все, кроме ее точного математического анализа и точных правил, которые она открыла.

— Разве вы не поняли, что необходимо принимать во внимание и интуицию? Теперь, когда мы знаем, что нужно искать, я уверен, что мы сможем продублировать ее результаты через две или три недели. Любой квалифицированный аналитик, который имеет доступ к компьютеру…

— Великолепно! — Чьжу засиял. — Вы за это отвечаете. Для вас будет найдено рабочее место прямо в этом здании. К кабинету будут примыкать комнаты для отдыха, где вы будете жить. Приказывайте: что и кого вам нужно.

— Что? — Вань заморгал. — Я могу руководить из своего дома. Или, если потребуется больше сотрудников, мой факультет в Университете…

— Товарищ Вань, — сказал Чьжу скорее радостно, чем строго. — Я понимаю, что вам не терпится увидеть свою жену и детей, но я боюсь, что нужды общества — прежде всего. Необходимы и меры безопасности, вы знаете, почему. Как вы уже, вероятно, догадались, наш разговор был санкционирован высшими правительственными кругами.

— Вашей жене сообщат, что вы будете отсутствовать по делам. — Чьжу помолчал. — Если вы… э-э-э найдете, что ваши физиологические потребности отвлекают вас от научной работы…

— Нет-нет, — сказал Вань. Тут ему пришло в голову:

Он сказал не то, что думает, тут есть намек. На самом же деле, если честно, здесь мы один на один с нашими многочисленными душами (потому, что я верю, что многие примитивные племена, да и такой проницательный и могущественный народ, как древние египтяне, говорят чистую правду, когда верят, что у человека имеется несколько душ, по крайней мере больше, чем одна) — моя Яао — свет луны и горная вершина — стала непреклонным фанатиком, с которым я вместе лишь из-за ее безупречной уважительности, которая гарантирует мне разрешение путешествовать, вести переписку, читать, слушать, иметь вкус к этому совершенно изумительному миру. (До тех пор, пока у нас есть система, которая гарантирует одни и те же свободы всем людям, однако прискорбно то, что безопасность требует, чтобы ими наслаждались только немногие.)

О, у меня есть еще и другие причины. У мужчин всегда они есть. Я чувствую, что где-то в глубине, за хриплым голосом и сжатыми губами, она тоже помнит: она тоже удивляется, недоумевает и страдает из-за того, что произошло.

И вы, мои души, помните ту конференцию в Англии (каллиграфический аскетизм шпилей Оксфорда на фоне серых свинцовых облаков, возвышающихся над вольным мокрым ветром), и книгу, которую я читал, чтобы заснуть однажды ночью, как же было имя автора? Да, Честертон — эксцентричный, чокнутый, архаичный — живший почти сто лет назад… тем не менее он определил аскетизм как аппетит к тому, чего мы не любим. У нас у всех есть элемент аскетизма, не правда ли, мои души?

Он с нетерпением ждал приезда домой как возвращения в любимое место. Он арендовал (как сказали бы американцы) дом с садом довольно далеко за городом, построенный для какого-то Мандарина в эпоху Манчжу. Изогнутые ветви деревьев на фоне полной луны; крутой изгиб крыши, парадоксальный на фоне выдержанной старинной красной, черепицы; тени обдуваемых морским ветром цветов на стене, украшенной резьбой в виде плакучих ив; мостик; гора, запечатленная несколькими быстрыми штрихами восемь сотен лет назад самим Ма Юанем; книги, да, старик Ли По, поэт, который больше упивался жизнью, чем вином, которое он воспевал…

Но больше всего Вань скучал о своих детях. Пинь, Тай и Чен были хорошими мальчиками, отличными оценками Тая в школе можно было гордиться, и его рвением в рядах пионеров тоже; можно быть уверенным, что Чен скоро вырастет из подростковой неуклюжести. Но маленькая, маленькая Пинь (что звучит не очень похоже на дикую яблоньку, которая цветет красными и белыми цветами на ожившей Земле, но что на самом деле обозначает «мир») побежит ему навстречу, засмеется, когда он возьмет ее на руки, завизжит от восторга, когда он подбросит ее в воздух; она пойдет с ним рука об руку через сад и будет называть его «большим мешком, полным любви».

Ну, всего неделя, а может быть, две или три. Не больше. Чтобы быть уверенным в том, что этот раскаленный ужас никогда не прогремит над Пинь, что никогда из ее выжженных глазниц не потекут глаза по обожженным щекам ее лунообразного лица, которое она унаследовала, возможно, от звезд.

Вань неожиданно осознал, что Чьжу смотрит на него в замешательстве. Прошла целая минута. Он рассмеялся, услышав в своем смехе резкость и неестественность.

— Прошу прощения, товарищ генерал. Я задумался и забыл… Да, я тотчас же приступлю к делу.

— Хорошо, — сказал Чьжу. — Нам повезло, что вы — на нашей стороне. Скажите, есть ли у американцев кто-нибудь, кого можно было бы сравнить с этой Кантер?

Удивленный Вань порылся в памяти.

— Трудно судить. У них есть чрезвычайно компетентные люди. Левинсон, Хилманн, Уонсберг… Однако таланты и возможности не у всех одинаковы. У Хилманна — слабое сердце; они не могут послать его в космос. Осмелюсь сказать, что в виду того, что ей удалось сделать, доктор Кантер останется их главным агентом. А почему вы спрашиваете?

— Однако что бы она ни представляла собой, — сказал Чьжу, — она отчитывается империалистам. Мы говорили о том, чтобы рассказать Сигманианцу правду. Не думаете ли вы, что будет больше шансов сделать это без постороннего вмешательства в отсутствие Кантер?

— Почему же… возможно… трудно сказать, — Вань почувствовал, что уклоняется от ответа. Она говорила так охотно. — Возможно, будет неплохо попытаться отстранить ее от проекта. Предположим, я… нет, нет, если я скажу в данный момент, что она ведет по отношению ко мне невыносимо, мне могут не поверить… М-м-м… если бы мы могли уговорить кого-то еще, представителя какой-нибудь третьей страны, затеять с ней ссору и… это не в моей компетенции, товарищ генерал.

— Я понимаю. Я только хотел узнать ваше мнение относительно того, желательно или нет устранить ее.

Разговор продолжался еще некоторое время, до тех пор, пока Чьжу не позвонил денщику, чтобы он проводил Вань в его новый кабинет. Оставшись один, генерал позвонил какому-то очень важному чину и доложил обо всем. Получив приказы, он затем нажал на кнопку на телефоне, которая привела в готовность команду спутника, готового отправиться в Америку. Быстро посланный луч после зашифровки, если и будет перехвачен, будет принят за пучок обычных радиопомех. Это устройство было секретным и использовалось редко, как все, чем владела Народная Республика.

Человек, который назвал себя Сэмом Джоунсом, наклонился через стол.

— Ты знаешь, что чувствует большинство из нас, — сказал он. — Мы не можем доверять сигманианскому чудовищу. Как мы можем посметь? И еще, китаезы — все равно что наши братья. Господи, он испражняется всем телом!

— Ага! Я и сам этому удивляюсь, — громко воскликнул Ник Уэллер.

— А теперь эта баба, Кантер. На экране, в газетах, повсюду, ты должно быть слышал. Она нашла способ общаться с ним.

— Я слышал.

Комната погрузилась в ночь. Хотя час был поздний, помещение вибрировало от сильного шума огромного города. Флюоресцирующая реклама над головой отбрасывала тени на мрачное лицо Джоунса. Он поднял свой портфель и положил его на колени.

— Этому нужно положить конец, — сказал он. — Видишь это? Если мы не станем пытаться поговорить с этим созданием, оно само от нас отвяжется. Какие бы у него ни были планы, сперва ему нужно как-то поговорить? Правильно? В противном случае, оно просто может спалить всю планету. Ему нужны обманутые люди в качестве орудий.

Уэллер затянулся сигарой и медленно выпустил дым, сощурив глаза.

— Может быть, — сказал он. — К чему ты клонишь?

— Я не говорю, что без миссис Кантер проект остановится, — рассказывал ему Джоунс, — но там возникнут затруднения, нам ведь нужно с чего-то начать.

Уэллер разволновался.

— В конце концов, кто ты такой? Мне известно только то, что Луиджи сказал, что мне будет интересно с тобой поговорить. Какое ты имеешь к нему отношение?

— Не имеет значения, — сказал Джоунс. — Не бойся Луиджи. У каждого полно разных связей. Я мог просто выследить тебя, назначить эту встречу через, ну, скажем, твою мать, если нужно. Она знакома со служанкой, которая также работает на одного банкира, который мне доводится другом или кузеном. Понял?

Уэллер что-то проворчал.

— Что мне нужно — так это профессиональная помощь, — сказал Джоунс. — У меня полно сведений, но не так уж много рабочих рук. Федеральное Бюро Расследований — не важно. У меня есть для тебя работенка, которая довольно проста, если она тебе понадобится, а в этом портфеле — денежки — чтобы лучше прийти к соглашению — что, я надеюсь, заставит тебя захотеть ее выполнить.

Уэллер уселся поудобнее, приготовившись слушать. Он не был смущен, и вряд ли любопытен. Ему просто нужно было удостовериться, что этот Джоунс, не важно как было его настоящее имя, не был полицейским агентом, но это было нетрудно. Нетрудно также будет замести хорошенько следы так, что если впоследствии Джоунс окажется трепачом, власти ничего не смогут доказать о причастности Ника Уэллера.

Порядок, пусть этот Джоунс съехал с катушек. Не важно, ведь у него есть монета, чтобы заплатить за свои прихоти! Сегодня вокруг полно чокнутых, однако, не так уж много таких, которые богаты.

Конечно, Уэллер не станет начинать, пока не посоветуется со своим астрологом. Но ведь гороскоп не может оказаться совсем плохим для того, кто носит амулет, сделанный специально для него местным астрологом, чтобы отпугивать неприятности.

— Выкладывай, — предложил он. — Имей в виду, я очень сомневаюсь, смогу ли я помочь тебе лично. Но, возможно, я смогу тебе назвать одно-два имени.

Стандартная рабочая процедура. Революционеры не повергли Орто ниц, — оно просто их изжило, в поколение, ведущее партизанские войны — но они представили много хороших идей, таких как новое оружие, и разные уловки защиты, и организация ячейками, вниманию подпольного мира. Ник Уэллер был сам мятежником высокого класса.

Глава шестая

Ивон не считала себя застенчивой, просто сосредоточенной, любящей уединение и получающей удовольствие от общения на вечеринках, когда немного хороших друзей собираются, чтобы поесть хорошую еду и приятно побеседовать. Она надеялась посмаковать свой триумф. Она ожидала поздравлений от персонала базы Армстронга, по видеофону — от отца и мамы и от всей семьи, от Президента и своих коллег по всему миру, конечно, это согревало ее до глубины души. Однако они не ослабили ее стресса — эти брифинги, разговоры с разными официальными лицами, профессиональные дискуссии, большой поток запросов на интервью, статьи, лекции, поддержка благотворительных мероприятий, наконец, конференция по телевизору, когда дюжина журналистов со своих разных экранов забросали ее, уставшую, бездной вопросов, многие из них — личного характера, и было установлено, что эту конференцию смотрели сто миллионов человек в одних только Соединенных Штатах…

— О пожалуйста, — взмолилась она на пятый день. — Разрешите мне поехать домой.

Полковник Алмейда кивнул.

— Вы поедете, Ивон. Вы похожи на смерть. Я устроил так, чтобы к вам никого не пускали, очистил путь к отступлению, поэтому вы можете взять отпуск. Берите свое снаряжение из своей комнаты, и я подброшу вас до Денвера лично.

— Моя машина здесь.

— Оставьте ее, если не хотите быть окруженной почитателями, охотниками за автографами, газетчиками, уличными торговцами и чокнутыми. Ваш город находится на осадном положении, разве вы не знали? Лучше позвольте мне подвезти вас. У меня есть человек, который доставит ваш автомобиль завтра. — Алмейда вытащил полоску бумаги из своей туники. — Вот. Почти позабыл. Ваш номер телефона, который не числится в справочнике. Я воспользовался своим положением, чтобы устроить это.

— Как вы милы, Энди, — пробормотала она сквозь туман усталости.

Его лицо с римским носом расплылось в улыбке.

— Нет, всего лишь необходимая мера предосторожности. Мне бы не хотелось, чтобы вас постигла участь первых астронавтов, и оставшуюся часть своей карьеры вы провели бы как цыпленок в соусе. Вы нам очень нужны.

В вертолете он не втягивал ее в разговор. Полет был спокойным. Только шум лопастей винта и ветер, легкая дрожь по сиденью, передающаяся телу, нарушали покой. Они летели высоко, звезды окружали кабину, мириады блесток в почти что космической темноте, Денеб созвездия Лебедя, Вега из Лиры, созвездие Пегаса, Большая Медведица и Дракон. Созвездие Дракона, огибающее своей королевской аркой на полпути вокруг Полярной Звезды. Земля внизу лежала широкая и таинственная. То тут, то там на ней блестели похожие на созвездия города, где, возможно, некоторые люди тоже смотрели вверх и удивлялись.

Когда появилось зарево Денвера, Ивон почувствовала, что отдохнула достаточно, чтобы говорить. Она потянулась за сигаретой, а потом убрала руку — слишком много дыма, лихорадочного курения час за часом, во рту у нее драло и ей нужно проявить мудрость и принять меры предосторожности против рака, а потом она сказала:

— Энди?

— Да? — Его профиль, смутно видный на фоне Млечного Пути, не повернулся.

— Почему ты утверждаешь, что я вам необходима? Я не такая уж и важная персона. Множество людей может продолжить дело с таким же успехом, а может быть, и лучше.

— А ты что, не хочешь? — Его тон остался безразличным.

— Да, конечно. Но… хорошо, я сделаю перерыв, но ведь любой может сделать это так же, как и я, и я сомневаюсь, что следующее большое открытие будет моим.

— А ты думаешь, что оно будет? Я хочу сказать, что с настоящего момента и далее разве дело не в развитии языка до тех пор, пока мы не сможем прямо спросить о некоторых вещах?

Ивон покачала головой. Волосы описали полукруг по ее плечам и коснулись ее щек.

— Я подозреваю, что нам не хватает еще одной важной детали головоломки. Почему Сигманианец не подал нам сигнала, чтобы мы послали новую делегацию?

— Он никогда этого не делал, по крайней мере до тех пор, пока не уйдут его последние собеседники.

— Теперь ситуация должна измениться. Наконец мы можем ожидать настоящих сношений, — Ивон услыхала, как Алмейда захихикал и почувствовала, что краснеет, — ну, не можем ли мы, вы или я, осуществить их с максимальной скоростью. Да, я полагаю, что Сигманианец ожидает от нас нечто большее. Пока мы сможем это ему предложить, он только будет проводить с нами случайные моменты — время, когда он не занят чем-то, ради чего он прилетел сюда.

— Возможно, ты права, — сказал полковник. — Как и раньше.

Он помолчал, а потом продолжал серьезно:

— Я не хочу сказать, чтобы ты приступила к этому сегодня же вечером, ты выдохлась. Но ты кажешься несколько более сообразительной, со свежим взглядом на вещи, и мое начальство и я тоже хотим, чтобы ты приступила к обдумыванию этого. — Последовала еще пауза, — Понимаешь, никто не сходит по тебе с ума. Однако, честно говоря, Ивон, мы бы чертовски хотели, чтобы ты не давала отчет о своих успехах по пути назад, когда весь мир мог тебя слышать. И чтобы этого проклятого китайца не было рядом. Придав всему секретность, мы смогли бы работать закулисно, чтобы воздействовать на его хозяев. Я полагаю, что ты даже не представляешь, как ужасно тяжело достичь политического или военного соглашения на глазах у изумленной публики.

Она подпрыгнула от удивления:

— Что? Энди, неужели ты это серьезно?

— Я никогда не был более серьезен. Послушай, Ивон, ты — либеральный интеллектуал, это означает, что ты разумная и в основном добрая личность. Поэтому ты считаешь, что и остальные все такие же, как и ты. Если бы ты только смогла посвятить остаток своей жизни таким же тщательным размышлениям и поискам, как ты делаешь это в науке!

— Подумай. То, что знает Сигманианец — или же просто владение его космическим кораблем, — может дать превосходство над всем человечеством тому, кто получит эту исключительную привилегию. Или же если некоторые группировки завладеют этой силой, мы вернемся к эре реактивных снарядов или же хуже, потому что я не могу представить, как мы сможем справиться с проблемами, которые возникнут из-за нечеловеческих технологий, которые будут обрушиваться на нас каждую ночь с такой же готовностью и для тех же целей, для которых мы развиваем свои технологии.

В конце концов Ивон решила покурить.

— Энди, — сказала она. — Я даже не могла представить, что вы влезли в… отношения «холодной» войны как раз еще до вашего рождения. Ну, я пропутешествовала с одного конца до другого по Советскому Союзу собственной персоной и видела, что они из себя представляют. Тысячи людей посещают каждый год Китай. А договоры по контролю над вооружениями… ну ты, должно быть, читал, видел по телевизору, тебе рассказывали, как Советы испытывают внутренние противоречия, точно такие же, что и мы, весь Запад и Япония… и Китай начинает… Энди, еще до того, как прилетел Сигманианец, шесть или семь десятилетий на самом деле любая могущественная держава старается избегать вооруженных конфликтов. А когда все-таки случались вооруженные столкновения, ни одна могущественная держава не добивалась полной и безоговорочной победы. Они не были настолько не в своем уме. А за последние десять лет или больше нигде на Земле не случалось ни одного конфликта, который стоило бы назвать войной. Неужели ты и в самом деле хочешь сказать, что высокие чины в правительстве Соединенных Штатов все еще боятся… привидений?

Она откинулась назад и глубоко вздохнула.

— Случайные привидения — реальны, мой друг, — отвечал Алмейда. — Пожалуйста, послушай. Пожалуйста, поверь, я не хотел тебя оскорбить, я люблю и уважаю тебя, когда я говорю, что ты застряла в представлениях, которые хуже, чем устаревшие, это не имеет никакого отношения к действительности. Определенно, китайцы немножко проигрывают, совсем немножко, как проигрывают им Советы. В обоих случаях исходное религиозное усердие имеет тенденцию к умиранию вместе с изначальными революционерами. Кроме того, опыт показывает, что местный терроризм не требуется для имперских амбиций, в действительности он им противоречит. Точно так же ядерное оружие наконец убедило самых сильных фанатиков с пеной у рта, что они не смогут победить в ракетной перепалке.

— Это еще не доказывает, что теперешние лидеры наших старых соперников не провозгласят своих старых лозунгов. Подумай об Англии — ну пример, который не будет слишком пристрастным. У англичан был свой кромвелианский период, но они переросли его. Распространение Евангелия стало просто еще одним мотивом среди многих, ради которых сражались люди. Тем не менее они завладели большой частью мира и стерли с лица Земли огромное количество неанглийских культур.

— Сегодня мы подвергаемся «желтой опасности», — саркастически сказала Ивон.

— Япония — тоже монголоидная страна, и довольно сильная, — ответил Алмейда. — Индонезия туда же относится. Я полагаю, мы можем исключить африканские страны, но, я догадываюсь, не более чем на одно поколение — определенно мы стоим лицом к лицу с «белой угрозой» тоже, не только русской. Восточная Европа, Латинская Америка… и да, янки. Китайцы, например, считают, что мы представляем для них угрозу. Они считают себя последним препятствием между человечеством и ненасытной американской империей. Разве ты никогда не слышала речей Председателя Суня?

— Риторические, — сказала Ивон слабеющим голосом.

— Хорошо, — Алмейда с шумом выдохнул. — Позволь мне некоторые поучения, ладно? О’кей, ты была в СССР, ты побывала в Европе и Мексике, и когда-нибудь, несомненно, ты случайно попадешь в Китай. Могу я еще раз отметить, без всякой задней мысли, что ты — не агент секретной службы и не бродяга, который занимается слежкой, а леди, которая путешествует первым классом. Конечно, ты видишь только приятное и встречаешься только с очаровательными людьми! Я уверен, что точно также Вань Ли восхищается тобой и не боится тебя. Но разве он доверяет Президенту Браверману? Или генералу Ньигарду? Или нижним чинам, таким как я? Я знаю чертовски хорошо, что нет. Мы узнали о нем подробно. Он — член партии, возможно, не фанатик, но женат на фанатичке, он — капитан запаса, он — китайский патриот, с головой погружен в китайскую культуру, которой всегда была присуща ксенофобия.

— Расслабься. Мои пространные рассуждения не будут включать проповедь о том, как я верю, что западная цивилизация и американское государство заслуживают сохранения, о том, что они представляют собой долгожданные надежды для всего человечества. Просто это гарантирует мне, что множество мужчин и женщин разделяют мои старомодные предубеждения. А многие другие разделяют понятия Вань Ли, и так далее для каждого обладающего властью блока на Земле. Баланс, который поддерживает мир, гораздо более хрупкий, чем мне бы хотелось думать. Старые страхи и ненависть не умерли. А находятся в недостаточно глубоком сне.

— Возможность, что кто-нибудь может получить шанс завоевать остальных — разве ты не видишь, как это принуждает всех и каждого захватить монополию, если ее можно получить, для равновесия сил, как минимум — эта самая борьба может коснуться гонки вооружений и ядерных взрывов? Но кроме страны, Ивон, у меня есть жена и дети. И они не сгорят в этом горне, если я смогу хоть как-то этому противостоять.

Она смотрела прямо перед собой. Окраины Денвера чертили разноцветные идеограммы на земле, которая теперь стала рельефной с заметными мощеными дорогами. Центральный небоскреб взмывал ввысь, блестящий и беспокойный, как будто отбрасывая пламя на город.

— Что же ты хочешь? — сказала она наконец.

Слова Алмейды прозвучали спокойно.

— Ну, если бы у меня было на кого положиться, Америка бы получила монополию. Я думаю, что нам можно доверять больше, чем кому бы то ни было другому — может быть потому, что я чувствую себя более свободно среди американцев. Если этого не удастся, мы попытаемся выторговать другую договоренность, с которой мы сможем выжить. Без сомнения, сперва мы будем «играть по слуху».

— Дело в том, Ивон, что с теперешнего дня и далее, кого бы мы не послали на борт, он будет работать от нашего имени, соблюдать секретность, следовать приказам, отдавать безоговорочно приоритет интересам Соединенных Штатов. — Он замялся, — Они не будут противоречить интересам всего человечества. С нашей точки зрения, Ивон, лучше иметь в нашей команде тебя, чем какого-нибудь шовиниста. Правильно? С моей точки зрения, я хочу, чтобы самый большой талант приносил нам пользу, а на настоящей стадии самый большой талант — это ты. Обдумай все это.

Он занялся получением дорожного пропуска отделения воздушной авиации Дорожного Контроля. Ивон сидела, не проронив ни слова. Огни центрального Денвера ослепительно сверкали, мигали, медленно двигались, устремлялись вниз, в них тонули последние звезды. Пик Эйзенхауэра неясно вырисовывался впереди — отвесная гора, усеянная факелами. Алмейда посадил вертолет на посадочную площадку, выпрыгнул и помог ей спуститься. На этой высоте звуки снизу слышались приглушенным грохотом. Хлестал холодный ветер, ероша волосы и поднимая пыль, которая садилась на очки, защищающие ее лицо.

Алмейда помахал охранникам. Узнав Ивон, они не стали требовать ее документы или проверять, кто ее пригласил. Алмейда сжал ее руку. Тень его улыбки была вымученной.

— Пользуйся свободным временем для восстановления сил. Звони мне, если тебе понадобится что-нибудь, днем или ночью, домой или в офис.

— Непременно, — сказала она. — Спасибо, Энди.

Он забрался опять в свою машину. Она пошла по направлению к выходу. Подошел охранник, приложил руку к фуражке.

— Добрый вечер, доктор Кантер, — сказал он, засмущавшись. — Добро пожаловать.

— О, здравствуйте, сержант Баскомб. Как вы поживаете?

— Отлично, мадам. Не беспокойтесь. Похоже, миллион человек хотят повидать вас дома, но мы их не пустим, нет ни одного среди нас, кто не следил бы за вашей безопасностью и уединением.

— Вы очень добры. — Ивон дрожала на ветру.

— О… Мне бы хотелось… У меня есть малыш, ему двенадцать лет, с ума сходит по космосу. Он только о вас и думает, особенно после того, что вы сделали. Может быть… — Охранник протянул ей блокнот.

Ивон улыбнулась левой стороной рта.

— Конечно.

Охранник приложил ручку.

— Его зовут Эрнест. Эрнест Баскомб.

Когда она была внутри, Ивон вздохнула. Она снова почувствовала себя слишком усталой, чтобы переживать над заявлениями Алмейды, ее не волновало ничего, за исключением «Как мне хочется побыть одной!».

Покидать здание не было необходимости, это было целое сообщество. Не было необходимости даже, чтобы на нее глазели в ресторанах, магазинах, театрах, церквах, школах, спортивных залах. Все, что ей требовалось для физических нужд, можно было заказать и получить через доставочный лифт, все, что ей было необходимо в духовном плане, могло быть спроектировано на экране или продублировано в виде копии на Ридерфаксе или… Через несколько дней я закачу вечеринку. Спокойный маленький обед, возможно, спокойная беседа, а может… она хмыкнула, …может в награду партия в «балду». Ее друзья уже давно отказались играть с ней по той причине, что они всегда проигрывают.

Лифт, коридор, еще один лифт, коридор, ее дверь. В соответствии с системой охраны, которая действовала тут, начальник охраны имел единственный магнитный ключ от нее. Ивон прижала ладонь к пластинке сканера. Дверь удостоверилась, что она была среди тех, для кого ей нужно было открываться (на самом же деле, она была единственной в этом списке), и подчинилась.

Когда она гладко захлопнулась снова, Ивон послала свою одежду, включая то, в чем была, по желобу в стирку, распаковала все, что осталось в чемодане, и разложила все по полочкам. Вынужденная аккуратность, подумала она. Все, что мне хотелось на самом деле, так это бросить все эти вещи на пол!

Она запрограммировала кухню на обычный обед. Хотя она любила поесть и сама была отличной поварихой, сегодня она не чувствовала, что способна на эту работу. Затем она с удовольствием приняла горячий душ. Выйдя из ванны, одетая в махровый халат, она почувствовала себя гораздо счастливее. Ее чувство времени было точно, как обычно: до обеда осталось каких-нибудь полчаса. Из-за состояния слизистой оболочки во рту она выбрала расслабление с мартини вместо сигареты, и поскольку вода сделала ее восхитительно ленивой, она передумала насчет девятой сонаты Бетховена и настроилась на воспроизведение с высокой точностью мягкого сверкающего квинтета Шуберта «Форель».

Она откинулась в кресле среди знакомой мебели, ковров, занавесок, книг, картин, среди последних — репродукция с изображением прибоя у мыса Селедки, на который она не уставала любоваться, окна открывали вид на смотровые башни, весело струилась музыка, где-то внутри нее разливалась нежность при каждом слабом движении, которое соответствовало мелодии, и она думала в полусне: Да, в целом жизнь — хорошая штука. Эти последние два года с Сайем, когда мы оба понимали, что между нами раздвигается пропасть, и пытались, но не могли ничего с этим поделать, все кончалось ссорами… наконец разрыв… он причинял боль. Сильную. Однако все осталось уже позади, и никто из нас не хотел бы вернуться, интересно, сможем ли мы со временем стать близкими друзьями… А тут еще Энди Алмейда дал мне встряску. Если быть честной, в его идеях есть доля правды. Но определенно, не в полной мере, и ничего из этого не получится. Я останусь в обойме. Можно выразиться «адвокатом ангелов»?.. Возможно, появится другой мужчина, более понимающий, чем Сай, и, я надеюсь, тогда я тоже стану понимать немножко больше, чтобы… М-м-м, этот соус для лапши пахнет здорово…

В дверь постучали.

Что? Охране не полагалось никого к ней допускать.

Но они не могут проконтролировать ее соседей. Хотя семьи в доме обычно держались на расстоянии друг от друга, она знала часть своих соседей, иногда обедала с ними и тому подобное. Если это какой-то незнакомец, охочий до празднеств, ей доставит удовольствие послать его к дьяволу. Ее губы сжались. Но как же ей удастся избежать визита с добрыми намерениями Сью Роббинс или Джона и Эдит Ломбарди?

В дверь продолжали звонить. А вдруг это срочно. Если нет, я притворюсь, что у меня мигрень. Вздохнув, Ивон заставила себя подняться и подойти к сканеру. Она нажала кнопку видеоизображения.

Лицо незнакомца, высветившееся на экране, было худым, с выдающейся челюстью, на человеке была надета синяя униформа здания Эйзенхауэра.

— Вы что-то хотите? — спросила Ивон. — Я просила, чтобы меня не беспокоили.

— Я знаю, доктор Кантер, — последовал хриплый ответ. — Я прочел табличку, и я извиняюсь. Но это, возможно, нечто особенное. Несколько из нас, охранников, которые живут и работают тут, в том же месте, что и вы, мы решили, что нам хотелось бы как-то выразить вам свое восхищение. Ничего особенного, мы знаем, что вы устали и не хотите общения, но просто мы не могли послать это почтой, а доставочный туннель кажется, ну, несколько холодным что ли. — Он протянул перевязанную лентой картонную упаковку с сигаретами. — Это ваш любимый табак, не правда ли, мэм? Кубинский «Голд»? Я не задержу вас ни на минуту. Мне и самому нужно уже домой.

— Зачем? О, это так трогательно. Вы так милы . — Мне этого и за год не искурить. И все-таки зачем его расстраивать? Это дорогой табак. Ивон нажала на кнопку, чтобы дверь открылась. Дверь откатилась вбок, человек вошел, дверь плавно закрылась.

Он сорвал картонку и вытащил левой рукой пистолет. Это не было не эстетическое игольчатое оружие, это был автоматический пистолет тридцать восьмого калибра, и дуло его показалось ей чудовищной бездной. Она попятилась назад. У нее вырвался тихий крик.

— Извиняюсь, леди, — сказал небрежно мужчина. — Хотите помолиться напоследок?

— Нет-нет, убирайтесь, — Ивон пятилась назад, едва в состоянии прошептать хоть слово, подняв руки, как будто хотела отмахнуться от его пули.

Он шел за ней. Его спокойствие вселяло в нее ужас.

— Ничего особенного, — сказал он. — Просто у меня на вас заключен контракт. Не знаю с кем. Возможно, с одним из этих чокнутых, которые охотятся за знаменитостями? Теперь слушайте, я не могу терять много времени.

Ивон дошла до середины гостиной. Он сделал то же самое. Неожиданно простор, который она любила, стал бесконечным. Серая бесконечность ковра простиралась между ней и ним, ближе к стенам он стал нереальным и расплывающимся, как далекие галактики. Она тяжело дышала. Звуки музыки звучали резко. Кроме нее не было никакого другого шума, никаких признаков жизни, никакой помощи, ничего. Ее гарнизонная, звуконепроницаемая автоматическая крепость заперла от нее остальной мир.

Она очнулась от мгновенного головокружения и темноты перед глазами. Она очнулась и обнаружила, что ум ее работает четко и быстро. Внутри у нее был ужас, накатившийся волной. Этого не может произойти со мной, со мной, Ивоной Филиппой Бердт Кантер, чья семья любит ее, с ней, которая разговаривала с существом со звезд — когда-нибудь, да когда-нибудь, гораздо дальше и туманнее, чем эти стены — не сегодняшней ночью, хотя эта ночь, когда мебель надежная, а мой нос чувствует запахи простой пищи так же, как и запах моего пота, который выступил от смертельной опасности. — Она понимала со спокойствием автомата, что ей мерить уже нечего, когда услышала свой голос:

— Что вам нужно взамен моей жизни?

— Ничего, — ответил мужчина в синем. — Иначе и я вскоре буду мертвым.

— Десять минут? Пять?

— Я же сказал, вы можете помолиться, если хотите.

— Я не хочу. Я хочу жить. Я слишком долго жила духовной жизнью, а не физической. — Она спустила халат, и он упал на пол, когда она протянула к нему руки.

— Владей мной так долго, как ты хочешь.

— Чего? — пистолет задрожал у него в руке. — Вы с ума сошли?

— Нет, я покупаю две вещи — немножко жизни и то, что сделает ее полней. Спальня — сюда. — Ивон повернулась и медленно пошла по ковру. Ее плечи сводило от напряжения и ожидания пули между лопаток. Его шаги медленно последовали за ней сзади. Как он не был ошеломлен, он знал, что там не было никакой двери наружу.

Ивон забежала в кухню. Она опустила экран за собой и схватила кипящую кастрюлю с плиты. Человек с выступающей челюстью откинул экран прочь. Она кинула кастрюлю ему в лицо, а сама бросилась на пол.

Пистолет грохнул, как в день страшного суда. Но еще громче был его крик. Он отшатнулся назад, схватившись руками за глаза.

— Сука! Сука!

Она быстро подняла упавший пистолет и наставила на него. Он стоял, раскачиваясь из стороны в сторону. Лапша свешивалась комично с его обожженной физиономии. Он открыл один глаз.

— Сука, сука! — прорычал он и бросился за своим оружием.

Она понимала, что метким стрелком ее нельзя было назвать. Тяжелый пистолет дрожал у нее в руке, и она непременно промахнулась бы. Она одним прыжком очутилась рядом с ним, приставила дуло к его животу, отклонившись, держа оружие двумя руками, и спустила курок. Звук выстрела почти оглушил ее. Он стал падать на спину. Она не отставала от него, нажимая на курок еще и еще до тех пор, пока он не упал и вздрагивал только под воздействием пуль, а повторяющиеся щелчки не сообщили ей, что барабан пуст, и тогда она упала, вскрикнув, потеряв сознание, прямо в его кровь.

Глава седьмая

Алмейда взял стул. Медсестры шныряли туда-сюда за открытой дверью палаты частного госпиталя.

— Жаль, что ты его убила, — сказал он.

— Меня будут мучить кошмары всю оставшуюся жизнь, — ответила она вяло.

Он погладил ее по руке, которая расслабленно лежала поверх покрывала.

— Не будут, — сказал он. — Ты слишком здравомыслящая. У тебя был сильный шок, но отдых и транквилизаторы помогут тебе. Тем не менее могу поспорить, что через неделю тебя выпишут. На самом же деле они даже не предупредили меня, что тебе нельзя волноваться. Это животное давно пора было убить. И не трать зря симпатии на его гипотетически трудное детство. Направь свое рвение на тех, кто нуждается в нем и заслуживает этого. Не беспокойся об осложнениях с законом. Твое дело уже закрыто. Если оно вообще было заведено. Ортианка, защищающаяся от убийцы из подпольного Мира, — дело всем понятное, и власти не станут обращать на него внимания. Они помнят эру революций.

— Мне говорили. Но все равно, спасибо, — Ивон пошевелилась. — Сейчас я не чувствую себя слишком несчастной, — сказала она. — Но и счастливой тоже себя не чувствую. Лекарства, я знаю. У меня нет никаких эмоций. Я ужасаюсь, что станет со мной, когда действие лекарств кончится, и меня выпишут.

— Ты станешь смотреть на этот случай, как будто это было не с тобой, и начнешь наслаждаться жизнью, как раньше. Твой психотерапевт поклялся своей репутацией, что так и будет. Он справлялся с действительно трудными случаями. Твой случай практически обычный, почти равнозначный случаю, когда кто-то стал свидетелем жестокой дорожной аварии.

— Ну, возможно. Я планирую переехать. Не потому, что я боюсь, а потому что эта квартира все время будет ассоциироваться с тем, что в ней произошло.

— Конечно, мы одобряем. Мы поможем тебе найти место жительства, которое будет держаться в секрете, пока все эти неприятности не улягутся. Поэтому я и сказал: «Жаль, что ты убила эту свинью». Мы могли бы получить ниточку. Возможно, она привела бы нас к наркомафии, что означало бы, что мы не имели бы права расследовать это дело, но нас интересует, естественно, кто нанял его и почему.

— У вас нет никаких зацепок? — спросила Ивон с проблеском интереса в голосе.

— Ну, его идентифицировали. Не важно, как его имя. Известный гангстер, хотя ему удалось избежать тюремного заключения за убийство; в его времена сидели и за меньшие проступки. Полиция разыскивает его сообщников. Военная разведка и ФБР скооперировались плюс еще отдельные линии расследования, вот почему я все время говорю «мы».

— И это все ради меня? — Ивон покачала головой. Жест показался странным на подушке, — Наемник, должно быть, просто… сумасшедший. Он, вероятно, верит, что Сигманианец хочет причинить вред человечеству.

— Хотелось бы мне, чтобы это было так. — Лицо Алмейды посуровело, а голос стал холодным. — Плохо, если так. Наемники из подпольного мира не дешевы. Тот, кто напал на тебя, — не просто случайно выбранный головорез, он был профессионалом в разбойничьих войнах и криминальных военных формированиях, почти солдат. Мы установили это через своих информаторов.

— Вы знаете, как он попал в здание?

— Не точно. Он мог пробраться в общедоступные места, как будто что-нибудь купить, и смешаться с законопослушными гражданами в ресторанах, магазинах, круглосуточных барах и тому подобных местах, пока до него не дошли сплетни, что ты вернулась, и он натянул свою проклятую униформу в кабине туалета. Если он действовал хладнокровно, у него была хорошая возможность пройти прямо мимо охранника у лифта, чтобы попасть на уровень квартир. Но я подозреваю, вместо этого его сообщник заранее снял квартиру, где он мог затаиться. Мы проверяем всех квартиросъемщиков, особенно тех, кто не был дома в последнее время. Это требует времени при таком большом и мобильном населении.

Серьезное выражение лица Алмейды помрачнело.

— Если здесь замешаны иностранные державы, Ивон, надежда на отсрочку нашего отчета о Сигманианце только усугубит положение, — продолжал он. — У них есть агенты среди нас — ну, видишь ли, и у нас в их рядах тоже есть агенты, и я бы удивился, узнав обратное — и, возможно, они исхитрились следить за тем, что мы предпринимаем…

— О, Энди! — сказала она, — Это паранойя. Разве я заслуживаю внимания целой державы?

— Будь благоразумной, — упрекнул он. — Дело все в том, что и у нас и у них в правительстве есть параноики.

Ивон была несколько удивлена, что хихикнула:

— …которым только и дела, что охотиться за мной.

Алмейда вздохнул:

— Не стоит возражать. Ты согласна, что должна находиться в безопасности?

— Я не хочу жить под постоянной охраной. Ты не представляешь, как я всегда жалела семью, живущую в Белом Доме.

— Могу догадаться, — Алмейда слегка расслабился и говорил с подобием слабой улыбки. — Довести тебя до настоящего нервного срыва не входит в наши задачи. И с тобой, возможно, все будет в порядке в дальнейшем, если это была единственная попытка тебя застрелить. Как ты относишься к тому, чтобы провести отпуск в безопасном местечке, две-три недели или месяц? Тем временем мы закончим нашу охоту за убийцей. Если мы в этом не преуспеем, у нас во всяком случае будет время, чтобы выработать меры безопасности, которые не будут мешать твоей личной жизни.

Через несколько секунд она кивнула.

— О’кей. Мой психоаналитик посоветовал мне путешествие. Запомни, никаких секретных агентов, таскающихся за мной по пятам и не спускающих с меня глаз. Единственная возможность для них побыть рядом со мной — это отвезти меня до шоссе.

— Я опасался, что именно так ты и скажешь.

— Может быть, в мире и спокойствии у меня появятся свежие идеи. У вас есть другие предложения?

— Да, — быстро сказал Алмейда. — На самом деле, я уже все устроил, нужно только, чтобы ты одобрила. Я понимаю, что ты будешь в безопасности, если будешь соблюдать некоторые разумные предосторожности, а ты понимаешь, что я не могу приставить к тебе телохранителя — такого с бычьей шеей, который стал бы твоей тенью. «Длинная Змея».

— Длинная что?

— Флагманский корабль флота морских бродяг, который в настоящее время находится посреди Тихого океана. Он берет случайных пассажиров, условия там превосходные, развлечений полно, конечно, если только адмирал их одобряет. В твоем случае он снизошел до того, что собственноручно послал тебе приглашение, как только я позвонил ему. Мы можем доставить тебя туда тайно.

Ивон нахмурилась.

— Морские бродяги? Боюсь, что я чувствую себя не в своей тарелке среди представителей других миров.

— Викинги таковыми не являются, вопреки своему цветастому имени, — убеждал ее Алмейда. — Самого эксцентричного хохота морских бродяг теперь не услышишь, он исчез, как и амазонки или созидательные анахронисты, — ну, ортианцы, уважающие себя, считают, что от него мало толку. В море странное поведение переносится хуже, чем на суше. Кроме того, чтобы построить корабль, требуется значительный капитал, не говоря уж о целом флоте. Викинги не придерживаются никакой определенной религии, или социальной идеологии, или еще чего, что есть у нас. Они в большинстве своем скопище тупоголовых норвежцев, которые решили, что для них больше свободы и жизненного пространства, а возможно, и дохода на воде, а не на суше. Я уверен, тебе они понравятся. И там ты будешь в большей безопасности, чем в любом месте на Станции Аполло.

Ивон застонала.

— Такой длинной речью, Энди, ты заслужил победу.

Спустя день после разговора Скипа с Кео появились новости.

— Это меняет весь замысел, — сказал вождь Туасов. — Послоняйся тут поблизости некоторое время. Возможно, мне удастся устроить тебе интервью с доктором Кантер.

Она стала их целью, особенно после того, как была описана общая концепция ее идеи. Она непосредственно была связана с гипотезой Скипа, что убедило его в том, что он был прав. Тем не менее те, кто могли дать ему безупречные рекомендации, находились на расстоянии километров — думал его метафорически перекошенный ум — слишком далеко для короткого разговора по видеофону. Какая срочность может быть у безденежного двадцатидвухлетнего бродяги?

— Терпение, сынок, — советовал Кео. — Я обзвонил почти полмира в обоих направлениях от твоего имени. Не раскрывая твоей идеи полностью. Ты заслужил право сам сообщить об этом, и, кроме того, ты сделаешь это более убедительно, чем смогу сделать это я. Я только говорю, что тебя стоит выслушать по делу, касающемуся Сигманианца. Знаешь, сколько у меня есть подходов к разным учреждениям. Мое имя хорошо известно среди сотен научных и технических руководителей, и это дает мне некоторое преимущество. У нас неплохие шансы. Итак, как говорят японцы, собираясь сделать харакири: «потерпи».

И Скип терпел первую нескончаемую неделю, в основном выпросив временную работу «бери там, бросай сюда», от которой каждый вечер он засыпал, как убитый. Следующие несколько дней, которые не принесли ничего, кроме смены декораций, были еще более трудными. Когда наконец объявили, что Ивон Кантер изолирована после попытки убить ее, он всю ночь метался на своей койке. На следующее утро с покрасневшими глазами и всклокоченными волосами он прорвался через все чиновничьи заслоны к Кео.

Начальник был в здании штаба. Сложные устройства связи и вычислительной техники стояли совершенно неуместно у простой покрытой пластиком стены и окна с видом на горы. Легкий ветерок ворвался через окно, неся запахи хвои и шум работающих механизмов. Кео оторвался от стола.

— Привет, — сказал он, — Ты рановато. Садись.

Скип плюхнулся на стул.

— Вы слышали, сэр? — выдавил он из себя.

— Ага. Сразу после происшествия. Знаешь, теперь они попридержат информацию пока шумиха не стихнет. Но мои щупальца добрались до полицейской лаборатории в Денвере.

— И вы мне ничего об этом не сказали? — У Скипа даже не было сил почувствовать себя возмущенным. — Ну, это закрывает нам прямой путь. Не могли бы вы указать мне новое направление?

— Наоборот, — сказал Кео, — тебе нужно это считать удачей.

— Что?

— Я знаю, где она находится. Я могу отправить тебя туда.

Эти слова были похожи на удар грома среди ясного неба. Скип от изумления открыл рот.

Кео строго посмотрел на него.

— Я сделаю это, в случае если ты кое-что мне пообещаешь. Если же ты нарушишь свои обещания, тебя вытолкают взашей, а кишки намотают на шею, а уж я постараюсь проследить, чтобы тебя поджарили на радиоактивном костре после всего этого. Эта женщина так много всего пережила за последние несколько дней, что, должно быть, она совершенно без сил. Пусть она сама возьмет инициативу в свои руки. Если у тебя ничего не получится, возвращайся сюда, и мы все начнем сначала.

Скип судорожно сглотнул. Усталость исчезла из-за учащенного сердцебиения.

— Д-да, сэр. Я обещаю.

— Я так и полагал, — расслабился Кео, — И я думаю, что тебе можно доверять. Я тут порасспросил о тебе. О’кей. Довольно много лет назад, до того, как я стал вождем этого племени, мы работали на Великом Барьерном Рифе в Австралии. Может быть, ты помнишь, один международный проект разваливался, и его нужно было спасать. Среди сотрудников для морских перевозок и специальной экспертизы был флот Норвежских морских цыган. Я подружился со шкипером, который с тех пор дослужился до адмирала, и мы поддерживали отношения. Я упомянул ему о твоей проблеме. Шансы слабые. Однако, почему бы, черт возьми, не потратить несколько минут?

— Мои долгие попытки себя оправдали. Он позвонил мне вчера вечером. Ему не следовало бы, но ведь он не давал никаких клятв, и когда американские агенты попытались застращать его так, чтобы он принял к себе на борт одного из них инкогнито, он дал задний ход. Это ведь свора негодяев. Но он знает, что мне можно доверять и что я не стал бы поддерживать тебя без причины.

— Так вот где она, Скип. В самой середке Тихого океана, плывет себе в направлении Маури Стейшен и Лос-Анджелеса, в последнем она сойдет с корабля.

— И вы отправите меня туда? — выдохнул Скип.

— Угу. Между прочим, когда звонил мне, адмирал еще был в нерешительности, принимать тебя на борт или нет. Я пообещал, что ты развеселишь его команду. По пути они не так уж и часто встречают забавных незнакомцев. Это и перевесило чашу весов, поэтому не подведи меня. На самом же деле, все, что я могу для тебя сделать — так это дать тебе билет на самолет до Гавайев и денег, чтобы нанять частный вертолет оттуда, плюс скромные деньги на расходы на борту корабля.

— Я… не знаю как и благодарить вас, сэр.

— Ну, подобная затасканная благодарность не пойдет, — Кео оскалился. — Вспомни обо мне, когда станешь богатым и знаменитым. Серьезно, я верю, что ты на пороге чего-то очень важного, и чем скорее тебя выслушают, тем лучше.

Скип некоторое время сидел молча. Наконец он решился:

— Я никак не ожидал, что она будет искать убежища у околоземных племен. Судя по тому, что сообщалось в новостях, она, ну, немножко, синий чулок, что-то вроде старой девы, несмотря на то, что была замужем. Не потому ли они выбрали этот флот, что никто и не догадается об этом укрытии?

— Кто сказал, что морские цыгане принадлежат околоземному миру?

— Ну, разве само название не говорит об этом? Люди, которые отвергли общепринятый образ жизни в Орто, но не стали заниматься преступностью как жители Подземного мира? Я сам не бывал ни в одном сообществе этих аргонавтов, но я читал и слышал — что вроде одни из них принадлежат к реставраторам мормонов, другие — к касте свободных басков…

Последовали воспоминания Скипа: Вы строите свои корабли, оснащаете их ядерным оружием, нагружаете материалами и оборудованием, предназначенными для баз на Луне и Марсе, чтобы дать вам возможность сохранить независимость в море. Вы ловите рыбу, выращиваете планктон, выделяете из воды минералы, работаете за еду и одежду, исследуете дно в поисках руды и нефти, возможно, по контракту осуществляете длительные перевозки грузов — все, что под руку подвернется. Ваши агенты на берегу бродят по миру и продают то, что вы производите, покупают и отправляют вам все, в чем вы нуждаетесь. Вы регистрируете свои корабли в какой-нибудь слаборазвитой стране с продажными законами; вы получаете формальное гражданство там и для себя; правители издают закон, который делает вашу группу для практических целей суверенным государством, которое может делать все, что ему заблагорассудится, обеспечивает ее нахождение в международных водах и в рамках международных законов о такой ерунде как навигация и заповедники… Эй, какая замечательная удача! Я отправлюсь, чтобы увидеть Ивон Кантер и цыганский флот!

Слова Кео несколько ослабили его радостное возбуждение:

— Викинги — это совсем иное. Конечно, они плавают под флагом Пазалана, но только чтобы избавиться от состояния всеобщего благоденствия дома. Они считают себя носителями старомодных норвежских добродетелей.

— За которые они стоят не на жизнь, а на смерть, селедочные головы, — со смехом докончил Скип. Он вскочил на ноги. — Эге-гей! Я правда поеду? Вау-Вау! — Он рывком распахнул дверь и колесом выкатился на землю. Через минуту он вернулся, играя «Сладкая Бетси с заставы» на губной гармонике, которую вытащил из кармана.

Глава восьмая

Массивный с медленной манерой речи адмирал Гранстад и его семейство пригласили пассажиров на обед в свою каюту. Ивон Кантер была представлена как «Иоланда Коэн». Скип не возражал. Бедняжка, она выглядела так, как будто все время видела перед глазами призрак.

— Вы студент, мистер Вейберн? — Он едва услышал ее обычные вежливые расспросы.

— Нет, — сказал он. — Я что-то вроде путешественника.

— О, — сказала она.

Оставшийся вечер она говорила мало, в основном, когда к ней обращались. Он не видел ее следующие три дня, только коротко и на расстоянии. Хотя они были только двумя чужаками, уединиться было нелегко. «Ормен ден Ланге» — «Длинная Змея» — была огромным кораблем. Кроме постов команды и служебных помещений она вмещала в просторных каютах четыре тысячи мужчин, женщин и детей, школы, госпиталь, культурные и увеселительные заведения и поразительное разнообразие маленьких частных предприятий.

Скип больше не возражал, поджидая удобного случая. Время летело в развлечениях и удовольствиях. Его холостяцкая каюта хотя и была удобной и красиво обставленной, служила ему только для того, чтобы помыться и переспать ночь. Все остальное время он изучал корабль и полдюжины таких же его собратьев. Последние были интересны с технической точки зрения, они делали работу, в то время как «Ормен» был похож на плавающий дом, связанный с остальным миром стандартными электронными способами. Но флагманский корабль располагал различными спортивными играми, восхитительными неофициальными ресторанчиками и тавернами и настоящим театром — обществом.

Эти викинги могут и в самом деле вызывать восхищение (ну, в действительности компетентное и сознательное использование механизмов — вот что вызывало восторг) и уважение к ним. Однако в этом они не были строги. Наоборот, они были веселой компанией, как всегда считал Скип. Средний ортианец класса имущих был, без сомнения, более сдержанным, хорошо информированным, тщательно подготовленным, в том числе и по новым дисциплинам, связанным с психологией, которые смогут пробудить гения из обычных умственных способностей, хронически беспокойным и в душе одиноким: разумный и реалистичный человек логики, эмоционально шаткая ухающая сова.

Самые же старые викинги сохраняли юношескую веселость. А более молодые взрослые тотчас же столпились вокруг Скипа. Они превосходно говорили на английском. Он был бродягой, с которым большинство из них встретилось в первый раз. Они упивались тем, что он мог им предложить, и соперничали в том, чтобы развлечь и заинтересовать его в свою очередь. В первые три ночи после чопорного обеда у Грандстадов он кутил допоздна. Утром на четвертый день головокружительная блондинка — медсестра, которую он встретил во время своих приключений, пригласила его на обед к себе после того, как она освободится после работы. Она дала ему понять, что обед — не все, зачем она его пригласила.

Пусть солнце и морской воздух заставят госпожу Кантер вылезти из своей раковины. Сначала пусть удовлетворит свое самолюбие тем, что я ни в коем случае не могу оказаться джентльменом. Не знаю, почему она так яростно сопротивляется тому, чтобы ее охраняли, — я полагаю, что качества личности-«недотроги» развились вследствие состояния ее нервов — но, если и в самом деле нужно будет оказать услугу правительству США, я могу это сделать. Потом еще ей нужно познакомиться со мной. Ну, о'кей. Ведь в порт мы придем не так уж скоро.

Намереваясь хорошенько отдохнуть для предстоящего вечера, Скип взял свой альбом для набросков и цветные карандаши на прогулочную палубу. Там он был один; население все было на работе или в школах. Мне нужно попробовать нарисовать волны, а не делать их.

Вид взывал к тысячам разнообразных картин. Внизу за ограждением из необработанного красного дерева и веревочной сетки надпалубные сооружения падали вниз и вперед, по направлению к корме, время от времени немного подаваясь назад и вверх к реям, в лабиринте множества теней, не похожих на пастельно-белые тени, отбрасываемые по течению Гранд Каньона. Часто эта суровость смягчалась миниатюрными парками или висящими садами. Впереди остальные суда флотилии были разбросаны на многие километры. Служебное судно с узким корпусом плыло ближе всего, гул его машин доносился до него. Несколько дальше приземистый корабль-фабрика перерабатывал бурые водоросли, которые выращивались повсюду; вода вспенивалась добела у всасывающих и выводящих труб устройства, которое экстрагировало минералы; траулер был на более далеком расстоянии, почти на краю видимости. Видавшие виды корабли морских бродяг были обожжены ветрами, с корпусами, покрытыми у носа королевской синей краской, которая давала отчетливый зеленый оттенок под водой и мягкий, почти черный, на корме, все время передвигающимися и живущими переменами, как сменяющаяся кровь в человеческом сердце. Бриллиантовая пыль сверкала и танцевала, освещаемая мягким солнцем с доброго неба, где дрейфовало несколько светлых облаков.

Сбалансированный «Ормен» не подвергался качке, и его ядерный двигатель не производил ни дыма, ни шума. Низкая вибрация проходила через корпус корабля, снова напоминая Скипу о биении пульса внутри него самого. Океан волновался, гудел, шипел, смеялся под убаюкивающей прохладой ветра, который нес запахи соли, йода, озона. Ветер ерошил Скипу волосы и пытался поиграть с его блокнотом для набросков. Он весело ругнулся на него, потому что ему нравилась песня, которую пел ветер о том, сколько миль он пропутешествовал, пока добрел сюда.

— Доброе утро, мистер Вейберн.

Он обернулся, застигнутый врасплох ее сопрано.

— А, доброе утро, доктор Кан… мисс Коэн. — Черт побери! Мне же полагается ей подыгрывать пока… если она не раскроет, кто она такая, сама.

Она посмотрела на него удивительно спокойно.

— Кантер, вы хотели сказать? Не вы первый. Я действительно похожа на нее. Неудивительно. Ведь мы почти что двоюродные сестры.

— О, ну тогда я буду единственным, кто не станет умолять вас рассказать подробности жизни вашей знаменитой родственницы, — отвечал Скип, воздавая молитву любому Богу, который мог ее принять. — Я могу поспорить, вы с ней редко видитесь.

— Вы выиграли.

То, что она могла легко обманывать, указывало на ее быстрое выздоровление. Более того, в то время как ее туника и слаксы создавали контраст в аккуратности с его небрежной одеждой, их цвет лютика должен отражать некоторую степень ее хорошего настроения. Ее потерянный вес начал уже возвращаться; выступающие скулы и нос с горбинкой все еще выдавались на узком лице. Однако волосы, завязанные конским хвостом, блестели эбонитом, раскосые и действительно прекрасные глаза больше не были обрамлены темными кругами, губы — их оставшаяся бледность не была скрыта под косметикой — кривила улыбка, которая была едва заметна, но немножко пугающа, несмотря на то, что улыбка была умной.

— Мне не хотелось бы вас избегать, но и беспокоить тоже не хотелось бы, — сказал Скип. — Жена адмирала сказала мне, что вам нужен отдых.

— Я ненавижу… кажется грубым, — сказала она, колеблясь, — Миссис Грандстад сказала все верно. Найти вас, поднявшись сюда… — Она вытащила сигарету из кошелька на ремне и прикурила.

— Пожалуйста, не подумайте, что вам нужно поддерживать разговор. И я в самом деле могу уйти. Много тут всего такого, что может отвлечь меня от печальных дум, или наоборот, погрузить в них, в зависимости от случая.

Ее улыбка ожила, стала немножко шире.

— Да, я заметила, вы бродите туда-сюда. Пускаете пыль в глаза, а? И я вижу, вы — художник?

— Не беспокойтесь об этом. Боюсь, что мои волны не могут никак соперничать с волнами Хокусаи.

— Могу я посмотреть? — спросила она. Он вручил ей блокнот. Она изучила его рисунок с тем, что как он верил, было одобрением. — Ну, почему же, это — превосходно. Как вы уловили места интерференции… У вас есть еще? Можно мне пролистать?

— Если желаете. В основном это — рисунки. Или карикатуры. Вот это, например, я нарисовал на вертолете, который привез меня сюда.

Смех, слабый, но смех, вырвался у нее. На рисунке были два настоящих викинга в шлемах с рогами и в кольчугах, которые стояли на берегу фьорда, наблюдая, как плывет мимо одинокий корабль. Один говорит другому: «Он — отличный мирный парень, знаешь ли». Голова на носу и хвост на корме были похожи на мышиные.

— Я уверена, вы могли бы продавать такие вещи, — сказала она.

Скип пожал плечами.

— Иногда я так и поступаю, особенно в маленькие городские газетенки. Большие периодические издания отвечают слишком медленно. Есть вероятность, что когда они отвечали, я уже уматывал куда-нибудь, не оставив адреса для пересылки почты.

— Неужели? — Она вернула ему блокнот и медленно затянулась сигаретой, разглядывая его искоса. — Как это?

— Я — бродяга. Мигрирующий торговец всякой всячиной, потешник, можно это и так назвать, и скажу вам, это — способ прокормиться.

— Простите меня, но вы кажетесь слишком молодым для этого.

— Не моложе, чем есть на самом деле. Официально я достиг совершеннолетия четыре года назад. Именно тогда-то я и пустился в странствия.

Конечно, он пытался сделать это двумя годами раньше, но был пойман. Офицер, который арестовал его, доставил в камеру, похожую на крысиную нору, применил к нему искусно отработанные меры физического воздействия. Поскольку его тяга к путешествиям привела к еще большим трениям в семейных взаимоотношениях, родители согласились на его «заключение» в подростковый реабилитационный центр сроком на три месяца. Там начальство не было жестоким, но скоро его стало тошнить от скуки.

Зачем вспоминать об этом? Горечь от всего этого долго была в нем, пока ее не выдули ветра путешествий.

— И очевидно, вы хорошо образованны, — сказала Ивон Кантер.

— Большинство из нас, — объяснил Скип истоки и философию своей части околопланетного мира. — У меня много уважаемых друзей, — закончил он, — включая человека, который устроил мое пребывание здесь.

Он мог догадываться, что она думала: «Влиятельный друг, который устроил ему пропуск одновременно со мной. А говорят еще, что викинги не связаны клятвой подчиняться указаниям американского правительства. Однако, они находят полезным сделать это по доброй воле… Ну, он кажется приятным и не причинит вреда. Я не могу пожаловаться».

Задачей Скипа было сделать себя не только «приятным и не причиняющим вреда» в ее глазах. Наступила неловкая пауза. Она сказала неубедительно:

— Интересно, где сегодня подводная лодка?

— Они собирают кристаллы марганца со дна, — ответил он. — Мне сказали, что она разведывает новую территорию, как фермерский кот.

— Что?

— Ничего, — сказал он поспешно. Она могла найти его шутку слишком земной. — Знаете ли, мисс Коэн, я был рад сделать ваш портрет, если бы вы попозировали. Конечно, если вам удобно, и вы не слишком станете ожидать сходства. У вас такая экзотическая внешность, что она поразила меня.

— О? Как же? — Щеки цвета слоновой кости порозовели, а ресницы затрепетали. Она не настолько была далека от нормальной женщины, чтобы не получить удовольствие от комплимента.

— Постойте минутку, не двигаясь, пожалуйста, а я попытаюсь показать вам. — Он постучал по чистой странице. Зажав блокнот и коробку карандашей в левой руке, он кругами ходил вокруг нее туда-сюда, присаживался, наклонял голову, наконец выбрал правильный угол зрения и начал рисовать. Хотя она уже кончила курить свою сигарету, и, возможно, хотела бы еще одну, она сохраняла позу неподвижно с чувством собственного достоинства.

Его карандаш летал, оставляя след кривых и теней. Он намеревался, насколько мог, показать ее очарование, а не интеллект. Но вместе с рисунком росла и концепция.

Сотри эту линию, эту тень, проклятье, они не верны! Она — красива аскетической красотой, наполовину абстрактной, как Долина Смерти или кипарисы Монтеррея, которые сгибались и распрямлялись под бурями веков.

— Извините меня, тут не совсем правильное освещение, вы не попозируете еще две-три минуты?

Лучше не делать этих сравнений вслух. Она, наверняка, неправильно их поймет.

— Вот! Покорнейше благодарю. Это сделано наспех, но, возможно, вы сможете увидеть, что вижу я.

Он вырвал лист и дал его ей. Она издала низкий звук удивления. Краска проступила и расплылась по ее лицу. Ее указательный палец скользил по его рисунку. Он не просто выделил ее лучшие черты, он схватил ее напряженность сжатой пружины. Слегка восточные черты лица остались, но одежда развевалась на ветру вокруг груди и ног таким образом, что нельзя было не вспомнить Нику Самофракийскую, а перила за ней были показаны с такой точки зрения, что было понятно: она смотрит в небо.

— Я никогда… Замечательно, — выдохнул а она, — Вы изобразили меня более устремленной, чем я есть на самом деле…

О нет, Ивон.

— …или же я прочел что-то, чего другие не смогли? Какая неожиданность!

Она потупила взор.

— Если это для меня… — сказала она нерешительно.

— Ну конечно же, если хотите, — сказал ей Скип. — Это всего лишь набросок, в полном смысле этого слова.

Возмутительная идея неожиданно пронеслась у него в голове — добавить надпись о Сигманианце. («Что бы он сказал по этому поводу?», или «Правда ли, что его язык состоит полностью из непристойных слов?», или…)

— Я и в самом деле постараюсь продать вам ваш портрет, если вы позволите мне нарисовать вас, — напомнил он ей. Ваш портрет, я бы сказал, хотя вы сами знаете, пока вы не прибавите хотя бы несколько килограмм — увы, лошадиный.

— Я подумаю об этом. Конечно, ваше предложение чрезвычайно приятное, — она закурила еще одну сигарету. Поспешно, как будто у нее вырвалось помимо воли: — Наверное, время от времени ваш талант, мистер Вейборн, вас кормит. Кроме случайных продаж рисунков, вероятно.

— Называйте меня Скипом, ладно? Все меня так называют. Это долгая история, почему я выбрал это имя, которое значит «корабль» на норвежском, хотя по-английски произносится почти точно так же, как английское слово… Да, у меня бывают комиссионные распродажи то тут, то там. Я стал несколько осторожней, соглашаясь на них, после того, как у меня были некоторые неприятности пару лет назад.

— Что же произошло?

— Это длинная история.

— Мне некуда торопиться.

Господи! Это означает, что ей доставляет удовольствие моя болтовня. Держись, парень.

— Ну, видите ли, — начал он, — мне случилось проезжать через крошечный южный городишко, не сказать, чтобы в околопланетном мире, и гораздо более библейский, чем можно поверить в наши дни и в нашем веке. В самом же деле, там все вокруг было с отставанием почти что на полвека. У них даже был музыкальный автомат в столовой — видели такой? Сигманианец был достаточно груб, чтобы иметь право на существование, и расстроил правоверных, как торнадо. Они отреагировали так бурно, что с помощью этой энергии можно было бы вывести огромную ракету на лунную орбиту. Я ввязался в разговор с владельцем этой столовой. Он намеревался закрыться на неделю и отправиться куда-то навестить родственников. Я предложил ему разрешить мне облагородить его поблекшую забегаловку, пока его не будет. Мы договорились о цене за сцену из Библии. Я не пускал никого вовнутрь до великого открытия, и я готовил и спал там же, пока меня не свалила настоящая лихорадка. Я навещал моего друга-самогонщика, живущего поблизости. Сперва, когда я от него вернулся, я посмотрел на то, что начал, и понял, какую благородную возможность я упускаю. И на таком пространстве я планировал изобразить Нагорную проповедь!

Смехотворно! Не то, чтобы у Иисуса не было возможностей, но я еще их не выяснил для себя и не видел смысла копировать идеи кого-то еще.

Когда я проснулся следующим утром, вдохновение все еще меня не оставило, поскольку, хоть моя Муза и была вчера пьяна, а сегодня мучилась от похмелья, она была настоящей. Я сделал запасы во все кувшины, и всю остальную неделю в полубессознательном состоянии от отсутствия должной еды и сна плюс чрезмерного изобилия пшеничного самогона я нарисовал лучшую вещь, которую когда-либо писал, а может быть, ничего лучше мне и не удастся — Откровение Пророка Святого Иоанна.

Ангелы во всех четырех углах высокого потолка, венки из цветов гнева над музыкальным ящиком, телевизором и дверьми в женский и мужской туалеты. Бог отец со сверкающим нимбом на этом потолке, его длинные седые волосы и борода разбросаны в безумной буре, а его лицо было наполовину человеческим, наполовину львиным. Бог сын по его правую руку был менее удачно изображен — я хотел показать, что он жалеет проклятых грешников, которых он старался бросить в вечный огонь, — ну, он вышел как мрачно удовлетворенный приверженец течения возрождения Христа, который говорил: «Я ведь вас предупреждал». Языки пламени вокруг тронов — не пламя ада, заметьте, — созданные по образцу солнечных протуберанцев, — возносились к Святому Духу, чьи крылья несли своего парящего владельца. Гавриила я сотворил по образу и подобию того, что однажды видел в кино, — трубача в эру забытого джаза, Бикс Бидербека, он очевидно выдувал джазовые рифы и, синкопируя, тем самым заработал бессмертную жизнь. Остальные ангелы более старшего возраста, вся святая команда обезумела от его концерта. Некоторые были недовольны, пытаясь сконцентрироваться на своей работе, но одна одуревшая парочка слушала в полном экстазе. Что касается меня, я и сам некоторое время своей собственной жизни провел в зверинце у трона… О, я заболтался.

— Нет-нет, продолжайте, — сказала она, не спуская с него глаз.

— М-м-м, ну, хорошо, отбросив этимологию, почему фрески никогда не занимают пола, если принять во внимание, как мало свободного места на современных потолках. Тот пол стал Землей. Из нее поднимались мертвецы. Виднелись упавшие надгробные камни, могилы открывались, вся сцена — сплошной хаос, поскольку я догадывался, что к моменту Судного Дня каждое местечко на планете будет использовано тысячи раз для похорон. Я сомневался, будет ли восстановление плоти одновременным — поэтому я показал различные стадии этого процесса — свежие трупы, уже наполовину сгнившие, череп, катящийся, чтобы соединиться со своим позвоночником, два скелета, повздорившие из-за большой берцовой кости, древний прах, начинающий принимать очертания привидения… И полностью восставшие тела! Я не пытался достичь трагического благородства фонтана Орфея в Стокгольме. «Откровения» — это дикая книга, верх невменяемости. Самые слабые среди воскресших с трудом пытались принять горизонтальное положение с помощью стульев за стойкой. Парочка любовников кричала от радости в объятиях друг друга, да, однако, они были довольно старыми, когда умерли. Припоминая, что на небесах не существует браков, молодая парочка старалась урвать момент. А, ну, еще ковбой и индеец скакали и дико кричали, все остальное вы легко можете представить.

Вдоль нижней части передней стены я расположил вид далеких горящих городов, наводнения, землетрясения и подобные бедствия, включая удар молнии, который поразил фундаменталистскую церковь. На правой стене спасшиеся летели вверх, как сухие листья при ветрах циклона. Большинство я изобразил наподобие счастливых пьяниц, бездумных чугунных голов и т. д., но некоторые выглядели подозрительно, некоторые вызывали недоумение, одного здорово тошнило от полета. Естественно, все они были обнаженные. В манускрипте ничего не говорилось о восстановлении их покровов. На левой стене грешники точно таким же образом низвергались вниз. Адское пламя стремилось им навстречу, чтобы поприветствовать их, и несколько первых начали уже шипеть, о, это не было приятным зрелищем. Не были приятными и дьяволы, которые поторапливали их. Я пропущу некоторые детали. Сатана собственной персоной был несколько лучше, в стиле фонтана Орфея. Одна его рука была протянута, чтобы сгрести грешников, другой же он грозил Богу, потрясая кулаком с вытянутым указательным пальцем.

За стойкой для наслаждений покупателей расстилался вид других оппозиционеров Бога — Великая Вавилонская Блудница со своими животными инстинктами. Я нарисовал этих животных попарно. Она смотрела на Антихриста взглядом, выражающим готовность, и сделал совершенно очевидным то, что он имел в мыслях… Но, простите, я не хотел задеть вас.

Извинение Скипа было проформой. Она хихикала.

— О, мой, о, мой Бог, — сказала она. — И как на это отреагировал городишко?

— Несмотря на то, что я был навеселе, и в голове у меня был ветер, мне не могло прийти на ум, что они могут оценить мое творение по достоинству, — Скип вздохнул. — Мне пришлось доказывать собственное прозвище в тот день. Не в первый инее последний раз я был рад, что преуспел в карате и кэндо. Без сомнения, владелец все закрасил.

Она очнулась. Он понял, что яркость описания этого события была более чем бахвальством, и она заметила это.

— Странно, — сказала она медленно, — Мне никогда не доводилось встречать никого, кто имел бы в крови артистические и художественные наклонности.

— Это принимает самые странные формы, — он попытался увильнуть. Его увертка не достигла цели.

— Конечно, компетентные иллюстраторы, — продолжала она. Она смотрела то на воду, то на палубу. — Некоторые, которые хвастались своим предназначением, но оказывались некомпетентными. Ни один из них не был настоящим художником, таким, какими, я знаю, являются музыканты и ученые от Бога. Пока не встретила вас сегодня.

Смею ли я открыться? Да, осторожно, осторожно. Форсировать те микросекунды, когда она показала свое неприятие предмета.

— Благодарю вас, — произнес он медленно. — Однако я подозреваю, что нет такой личности сейчас в живых, за исключением, может быть, Рембрандта или Баха, которая могла бы сравниться артистическими и художественными наклонностями… со знаменитым гостем Земли.

Вздрогнула ли она? Он не мог сказать наверняка. Но подняла вопросительно брови.

— С Сигманианцем, — Скип указал наобум в небо.

— Ну, м-м-м, Кантер, — она как ни старалась, все же покраснела, — Кантер, как вы знаете, оказалось, она доказала, что это существо настаивает на определенных эстетических стандартах, которые оно требует. Как, скажем, период японского дворянства Хей.

— Не то, к чему я клоню, хотя работа доктора Кантер предполагает, что мои представления могут и не оказаться такими уж сумасшедшими.

— В чем же ваша идея? — Теперь она проявляла только вежливую заинтересованность, он признавал это, и все-таки она не казалась сдавшей позиции.

Он припомнил, как играть в игру «Рыбка на тонкой леске».

— О, ничего особенного. — Он повернулся, облокотился о перила и уставился на волны. — Идея, которая может прийти в голову бродяге.

Она пододвинулась, чтобы встать рядом с ним.

— Продолжайте, Скип. Ну же.

Он изо всех сил старался остаться спокойным.

— Возможно, я здорово ошибаюсь, — сказал он. — Я думаю, что знаю, зачем прилетел Сигманианец, и что он делает, и почему он едва обращает на нас внимание, и как мы сможем его заставить сесть и махать хвостом, которого у него нет, и объявить, что ничего не может быть слишком хорошо для человеческой расы. Экстравагантно с моей стороны, как вы считаете?

Он рискнул искоса кинуть на нее взгляд. Профиль, который притягивал его внимание, был обращен к морю, конский хвост развевался на усилившемся ветру. Он не напугал ее. Она крепко схватилась рукой за поручень, и ее голос был слегка натянутый:

— Расскажи мне.

Глава девятая

Она открыла свое инкогнито ему в тот же день. Они старались сохранить его в присутствии других, за исключением Гранстадов, с которыми они редко встречались. Это стоило Скипу дружбы с блондинкой-медсестрой, которая стала удивляться, почему он проводит время всегда с этой костлявой Коэн, которая годится ему в тетки — ну, на несколько лет старше его, — время, которое он мог бы проводить с ней. Она не принимала его объяснений о том, что у мисс Коэн замечательно работает голова.

О, ну конечно, было несколько волнующих замечательных ночей. И он продолжал играть время от времени в мяч или иногда пытался поддерживать дружеские отношения с более молодым обществом. Хотя они в равной степени тоже были озадачены переменой в его поведении, они не допытывались у него о причинах. Индивидуализм не мог сочетаться с жизнью на виду друг у друга, и необходимость общения, не выходящего за рамки приличия, добавлялись катализатором в уважение к праву на личную жизнь. Вне всяких сомнений, они решили, что от бродяги и следует ожидать эксцентричности.

Скип быстро перешел на дружескую ногу с Ивон. Они оба загорелись, изучая последствия его гипотезы, строя планы, делая приготовления. Исключая непредвиденное, она должна была оставаться на корабле до Лос-Анджелеса. Полковник Алмейда и его компания нуждались в таком продолжительном времени, по крайней мере, чтобы обеспечить ее безопасность. Она была в унынии, пока не обнаружила, как они со Скипом могут использовать это время с пользой. «Ормен» имел доступ к информационным линиям, компьютерным базам данных, к видеосвязи со всем миром, которые были в полном ее распоряжении в любую минуту. Ридерфакс мог сделать любую копию любой статьи из любой библиотеки, с любой степенью достоверности, которую только может запросить клиент. Там был даже скульптор Мицуи, который выполнял те же задачи, только в трехмерном исполнении, для объектов, чьи сканированные изображения были заложены в файл. Обычно это были скульптура и керамика, но Скип настоял на живописи.

— Текстура гораздо более важна, чем могут представить себе люди, — говорил он. — Они не знают, насколько чувствительно их зрение, натренирован у них глаз или нет. На самом же деле наиболее очевидное в письме маслом — то, кто кладет жирные мазки — как делали многие импрессионисты. Хотя не думаю, что для остальных это хоть что-нибудь означает. Они могут писать так же гладко, как Дали, но и эта поверхность оптически не совсем гладкая. То же самое и для письма чернилами в восточном стиле и акварели. В них материя или бумага становится частью композиции — Он колебался.

— Угу, дядя Сэм возместит вам то, что мы тут заказали на борт для изучения. Не так ли?

— Глупости, — она рассмеялась. — Я могу прямо записать это ему в дебет.

Они стояли на прогулочной палубе после того, как целый день проецировали изображение за изображением на экран, делая выбор, продолжая дебатировать об этом в течение всего обеда. Больше никого на палубе не было. Пульсация полной скорости была равномерной по всему кораблю. Наверху сверкали звезды и луна, которая строила мост над темно-блестящей водой и превращала его в белую проснувшуюся речку. Огни сопровождающих кораблей казались крошечными бриллиантами на расстоянии километров. Воздух был мягким, спокойным и соответствовал низкому звуку работающих моторов, шипению и бульканью воды при ходе корабля. Ивон и Скип прислонились спиной к перилам рядом друг с другом, глядя вдаль и упиваясь покоем.

— Хорошо, — сказал он. Увлеченно: — Знаете, интересно было бы, если современная репродукция достигла бы желаемого качества. Я хочу сказать, послушайте, если бы вы могли иметь Леонардо или Моне или еще кого-нибудь в своей гостиной по доступной цене — не копию с фотографии, и не копию, которую сделает художник по заказу, но по сути своей настоящую вещь, каждый оттенок и контур которой идентичен оригиналу. Вам бы не хотелось? Вместо того, чтобы путешествовать за тысячу километров, чтобы преклонить свою голову в галерее?.

— Д-да, дома я коллекционирую Матисса и Пикассо… и византийцев, между прочим.

— Что мне хотелось бы знать, это — что произойдет теперь, когда современному художнику приходится непосредственно соперничать с мастерами двух- или трехтысячелетней давности? Я понимаю, что мы, современники, находимся у истоков ренессанса. Знаете ли, что в середине двадцатого века мы свалились на самое дно мусорной кучи, правда ведь? Или вы так не считаете? Я вижу новые средства выражения с переходом от западных, восточных, народных и научных мотивов, я вижу, что это начинает развиваться. Однако, будет ли шанс у этого течения? Захотят ли за это заплатить власти? А сами художники, окруженные несметным количеством старых талантов, что это им даст? Одной из причин, по которым я отправился в свои странствия, была — попробовать жизнь, такой какая она есть, и найти свой собственный взгляд на вещи.

Ивон погладила его по руке. Она улыбнулась в лунном свете.

— Вы — идеалист. — И тут же, как будто испугавшись, она отдернула руку и потянулась за своим кошельком на ремне.

— Кто я? — У него покраснели уши. — Леди, нет! Я делаю, что хочу, и не на йоту больше, если я могу это себе позволить. Это вы в этом дуэте специалист на службе всему человечеству.

Она вытащила пачку сигарет и предложила ему.

— Благодарю, — сказал он. — Считайте, что мы оба сможем выдержать отдых, потому что мы сильно перевозбудились. — Они одновременно прикурили и затянулись. — Хотя, — продолжал он после первой глубокой затяжки, — вы преуспеваете в работе. Когда я встретил вас, вы были похожи на привидение. Теперь, спустя неделю, когда вы не работаете двадцать четыре часа в сутки, вы стали поправляться, не вздрагиваете при виде каждой тени, вы шутите…

Он подумал, что это не совсем верно. Она ценила юмор определенного рода, но не слишком хорошо сама им владела. И в то время как физически она почти вернулась к норме, — что он был рад видеть, — ее нервы все еще не давали ей покоя. Как сейчас. Красный кончик ее сигареты дрожал в ее пальцах, она делала неблагоразумно быстрые и глубокие затяжки.

— Я сказал что-то не то? — спросил он.

Она покачала головой. В ее голосе почувствовалась боль.

— В этом нет вашей вины. Вы просто случайно напомнили мне. Я не альтруист. Если только я была бы им, хотя бы хоть в некоторой степени, я бы не совершила таких необдуманных поступков, которые сделала.

— Вы шутите? Ивон, все, что вы сделали — великолепно.

— Разве? — В ее изнуренном состоянии нужно ковать железо, пока горячо, чтобы таким образом смести все барьеры. — Я убила человека. Я вижу его мертвое лицо с выкатившимися глазами и отвисшей челюстью от удивления. Он был бы жив, если бы я просто ранила его.

— Гм? Я слышал, что какой-то болван, у которого не все дома, пытался убить тебя, но в новостях ничего не говорилось…

Она рассказала ему поспешно и вкратце между затяжками. В конце слезы рекой полились по ее щекам, при лунном свете они казались серебряными.

Он обнял ее за плечи и сказал:

— Ивон, послушай. Это не твоя вина. Ни на грош. Ты была до безумия перепугана. И у тебя не было опыта в обращении с оружием, ведь так? Это, должно быть, было оружие двойного действия. Магазин можно было опустошить за секунды. У тебя просто не было времени, чтобы понять, что ты делаешь. И все равно, ты не сделала ничего дурного. Ты защищала себя. Ты нужна миру. Мир станет лучше без этого выродка, без этой дряни.

— Без этого человека, Скип.

— Не думай об этом. Стрельба — профессиональный вид спорта в преступном мире. Ты разве чувствовала бы сожаление, если бы подобное случилось с посторонним человеком, а ты услышала бы просто об этом?

— Это случилось со мной! Ты-то никогда не убивал человека, не так ли?

— Нет. Но был близок к этому. И я всегда ношу кинжал. Неразрешенный и изжитой, как тиф, но в каждой паре штанов я шью потайной карман и стараюсь держаться в форме. Если когда-нибудь у меня не будет выбора, я его достану. Что не доставит мне ни удовольствия, ни раскаяний совести.

— Ты говоришь мне то же самое, что и все остальные. — Она отвернулась и стала смотреть опять на море. Скип позволил своей правой руке скользнуть к ее талии и обвиться вокруг нее. Она вздохнула и легко прислонилась к нему.

— Прости. — Ее голос был приглушенный, почти неразборчивый.

— Я не должна вешать на тебя свои неприятности.

— Для меня честь помочь, даже если все, что я могу — это подставить плечо, — сказал он. — И я никому не скажу того, что мне было рассказано по секрету.

— Спасибо, Скип. — Она улыбнулась несколько обреченно. Она смотрела прямо перед собой. — Я исцеляюсь так же быстро, как и предсказывал психотерапевт. Я не часто думаю о… об этом… больше, и все реже я чувствую себя виноватой. Скоро я покончу со… всем этим. Не сомневаюсь, что некоторое время спустя после этого я перестану удивляться, права ли я в том, что не чувствую себя виноватой. — Она издала тихий, пахнущий табаком вздох. — Это связано с целым комплексом неприятностей, которые произошли со мной за всю жизнь. Радуйтесь, что вы — экстраверт. Быть интровертом — ничего хорошего. Мой брак распался потому, что я так редко видела, что он нуждается во мне больше, чем я могла ему дать. И разве я когда-нибудь хотела стать такой одинокой, как сейчас? — Она бросила окурок за борт. — Пропади все пропадом. Я чувствую себя как мертвая. Лучше пойти спать.

Он проводил ее до ее каюты. У двери в пустом коридоре со звуками вентилятора и дрожащим от скорости хода корабля, она, не поднимая на него глаз, улыбнулась ему трясущимися губами.

— Ты — замечательный, — прошептала она.

Он справился с искушением, нагнулся, поцеловал ей руку и ушел, просто сказав:

— До свидания.

Они договорились встречаться на прогулочной палубе каждый день перед обедом, чтобы погулять в течение часа и обсудить рабочие вопросы. Скип прибыл туда на следующий день не совсем уверенный, что Ивон тоже придет. Она пришла, хотя позже, чем обычно, запыхавшись от ходьбы.

— Привет, — поприветствовал он. — Как самочувствие?

— Прекрасно, спасибо. — Он едва расслышал ее ответ, и она избегала смотреть на него.

— Я опасался, что вы заболели, — многословно продолжал он. — В противоположность поговорке, люди заболевают от передозировки марихуаны, а мы попробовали ее прошлой ночью, не так ли? По крайней мере, я. Не могу вспомнить ничего — беспорядочные воспоминания о том, что мы говорили о вещах, которые казались нам очень важными, но, возможно, это было вовсе не так — наркотики подлые, когда их употребляешь нерегулярно.

Она бросила на него быстрый удивленный взгляд.

— Тогда вы плохо себя чувствуете?

— Не так уж плохо. Судья освободил меня условно на поруки.

Они начали прогулку быстрым шагом. Громко завывал ветер, который был прохладным, а серо-зеленые волны бежали тяжело под многочисленными облаками. «Ормен» вошел в Японское течение.

— Давайте оставим на время вопрос об искусстве, — предложила Ивон более поспешно, чем это было необходимо. — Я заметила, что, кажется, вы не понимаете, как биология Сигманианца отличается от земной. Эти сведения могут что-нибудь вам дать.

Что они мне могут дать, подумал он, так это то, что ты хочешь найти безопасную тему — искусство связано с эмоциями, пока не выставишь себя всем напоказ. О’кей.

— Ну, я знаю, что химический состав у него другой. Где возникает аналогия — это аминокислоты и тому подобное, они, возможно, являются зеркальными отражениями наших… изомеров, правильно я сказал?

Ивон вынула сигарету, конечно, табак.

— Я думаю о клеточной организации, — сказала она. — Те биологические образцы, которые он нам дал, были одновременно животного и растительного происхождения. Несколько образцов растительного происхождения были чуть больше микроскопических размеров, ни один из образцов животного происхождения таким не был. Однако эти образцы включали в себя как протозойных — одноклеточных, так и многоклеточных, и там было несколько граммов ткани, которые могли быть взяты от представителя доминирующего вида. Естественно, нашим ученым не удалось сохранить или культивировать что-нибудь, ведь клетки не были похожи ни на что на Земле. Некоторые ученые-цитологи объявили, что они выделили что-то, что соответствует хромосомам, рибосомам и так далее. Другие оспаривают это. Но сейчас важно не это. Основные принципы, кажется, в основном те же самые, грубо говоря. Не так ли?

— Я понимаю, — сказал Скип.

— А вот и нет! Многоклеточные соединяются друг с другом совершенно не так, как основные земные виды.

Ивон замолчала. Проплывающий кит выпустил фонтан. Скип подумал: «Человек стал человеком, а не животным за счет поддержания наполовину приличной консервации благоразумия. Как претенциозна была бы моя жизнь без таких чудес, как это! — легче всего объяснить, начав: Увы, я забыл!» Он заставил себя обратить внимание на женщину. Ее лекция, должно быть, была для нее защитной реакцией, и, несмотря на это, она читала ее неплохо:

— …предполагаемое развитие таких организмов на Земле. Я не биолог. Я, возможно, передаю детали несколько искаженно, но именно так я понимаю смысл этого.

— Естественные агрегации клеток, должно быть, представляли собой простые скопления, нечто похожее на них выживало в шариках реснитчатых водорослей. Затем они превратились в полые сферы, зачастую в две концентрические сферы, как современные зеленые жгутиковые, которые живут колониями. Но в настоящее время — это было еще в прекембрийскую эру — запомните — такие сферы образовывали специальные внутренние и внешние стенки. У них были отверстия по обе стороны для приема питательных веществ и экскреции того, что они не могли использовать. Как из простой гаструлы, какие имеют почти все виды животных, которые мы знаем. Некоторые образовывали просто колонии, как губки и кораллы. Но другие, соединившись конец к концу, стали сегментами первых червеобразных.

— Из этих первых низших червеобразных в свою очередь, — Скип подпевал очевидным каламбуром, — образовались все высшие формы. В несколько улучшенном варианте мы сохраняем до сегодняшнего дня ту старую основную трубчато-модульную структуру. Двухсторонняя симметрия, система «пищевод — желудок — прямая кишка», ребра и позвоночник служат примером этому. Даже разветвленные органы, такие как сердце и легкие, имеют канальный принцип, хотя легкие стали «сумчатыми», а не «трубчатыми», но все равно — мне больше не стоит приводить примеров.

— Это не единственный путь эволюции биологического организма. Я уверена, что вы знаете. Растения не пошли по этому пути. И как нам был дан ясный пример, жизнь Сигманианца — тоже. Возможно, самым ближайшим аналогом ее на Земле является эндокринная железа.

— Здесь на Земле определенные одноклеточные плавают с помощью ресничек, похожих на волоски, выступов по бокам. Что-то похожее возникало и в тех образцах, что мы получили с планеты Сигманианца. Но не идентичное. Эти одноклеточные обычно не плоские, а сферические. Реснички расположены по всей поверхности на некотором расстоянии друг от друга, и они служат не только для передвижения. Они подгоняют воду, и любые органические материалы, которые только могут в ней находиться, к клетке. У микроскопических животных, в частности, нет ни входного, ни выходного отверстия, его кожица проницаемая, и потоки, вызванные ресничками, несут пищу, которая попадает вовнутрь. О, дальше — больше. Химическая реакция на мембранах, возможно, размельчает большие молекулы на меньшие, которые могут попасть вовнутрь, а уж внутренние процессы должны быть чрезвычайно сложными. Но нашим биологам потребуется большое количество живых образцов, чтобы проследить все детали.

Ивон остановилась, чтобы перевести дыхание. Скип сказал:

— Я могу догадаться, что происходит. Да, я припоминаю смутно, что читал какую-то статью. Моя личная жизнь в то время была перегружена новыми впечатлениями, и, заметьте, когда эти сигманианские микробы решают объединить силы, они держатся за руки, вместо того чтобы целоваться.

Он был доволен, когда увидел, как вспыхнула ее улыбка.

— Можно и так объяснить, — сказала она. — Да, они соединяют некоторые из своих ресничек. Они теряют свои естественные функции перегонки воды и становятся трубочками для поддержания и доставки жидкости. В различных частях тканей, которые изучили наши ученые, трубки сжимались до тех пор, пока клетки не входили в непосредственный контакт. Но это осуществлялось для определенных целей, как, например, мы используем независимо плавающие кровяные корпускулы. В основной многоклеточной структуре Сигманианца имеется решетка из сфер, которые связаны и поддерживают друг друга, объединенные трубками. Трубки могут быть твердыми, полыми или проницаемыми, они могут быть жесткими и гнущимися, это зависит от того, какова их функция. Расположение остается таким же. Точно такой же проницаемой является и клеточная оболочка, однако модифицированная в кожу, она была такой на протяжении миллионов лет.

Они обошли палубу по кругу в задумчивом молчании. Мимо прошел какой-то викинг.

— Гуд морген, ду, — по-приветствовал его Скип. Его произношение было неплохим. Моряк ответил. Скип вернулся к своим глубоким раздумьям.

— Я верю, что знаю, куда это все ведет, — сказал он наконец. — Вот проверь меня. Основная симметрия не всегда двусторонняя, она может быть аксиальной или радиальной. Там нет тенденции, во всяком случае ее там меньше, чем здесь, чтобы образовать определенный зад или перед. И специальные органы получаются тоже менее развиты. Проницаемая клетка может поглощать пары воды или воздуха — это поддерживает свободные реснички, которые превращаются в эффективные маленькие вентиляторы — я прав? — и она выделяет использованные продукты непосредственно и беспрерывно. Нашему сигманианскому другу нужны клешни, чтобы размалывать твердую пищу, но единственное отличие в том, что сок, который просачивается с поверхности между этих клешней, может превратить ее в мягкую массу, которая растворяется и проходит вверх по рукам. Он должен быть даже более едким, чем наш желудочный сок!

— Вы схватываете быстро, — Ивон кивнула. — Предполагается, что такие же соки, возможно, циркулируют повсюду в растворенной форме — основная защита против болезнетворных микробов. Что же касается защиты от физического воздействия, решетка без покрова будет безнадежно уязвимой, из-за этого, возможно, большинство животных планеты имеют зигзагообразные панцири, похожие на еловую шишку, как у нашего космического путешественника. Животное не изолируется от окружающей среды, как устрица или черепаха, потому что его все время обтекают воздух и вода, не изолируется оно и от чувственных впечатлений. Следовательно, эволюция интеллекта не подавляется.

— Угу, — сказал Скип. — И вдобавок с четырьмя запасными глазами, и кто знает, с какими еще выдающимися органами. Могу поспорить, Сигманианец ощущает сильнее, чем мы. Наши единственные клетки непосредственно контактируют с окружающей средой и находятся в дыхательном аппарате, частично в желудочном тракте и на коже, да и то эти последние можно считать мертвыми. — И взволнованно: — У Сигманианца все тело чувствует! Конечно, это несколько странно, если ограничиваться только возможностями человека применительно к нему. Это просто чувственное обнищание.

— О, но тут должно быть множество оговорок и исключений, — сказала Ивон. — Например, у него должен быть мозг.

— Разве обязательно? — сказал он с вызовом. — Как мы понимаем мозг? Почему не могут эти такие многофункциональные клетки переносить также и нервные импульсы? Может быть, Сигманианец думает так же, как и чувствует — всем своим телом. Если это верно, я завидую ему… М-м-м, менее компактный слой, чем наш церебральный, как его там? Сигналам требуется больше времени, чтобы достичь цели. Сигманианец должен думать медленнее, чем мы. Что, должно быть, не имеет значения на его планете. Животные, которые хотят побежать, имеют те же самые препятствия, что и он. И сила притяжения слабее. Требуется больше времени, чтобы обрести равновесие, споткнувшись, или чтобы увернуться от падающего камня.

Ивон остановилась.

— Почему же, возможно, вы правы! — воскликнула она, — Среди характерных черт, которые я обнаружила в языке, было то, что он действительно имеет значительно меньшую скорость передачи информации.

— Я понял, — отвечал Скип. — Получая огромный поток чувственной информации, если мы не строим здания нашей теории на песке, ну, я догадываюсь, что он думает гораздо глубже, чем мы. Мы быстро соображаем, но поверхностно, он — тугодум, но думает основательно. — Он стукнул кулаком по перилам, — Эй-эй-эй! Как идея? Какая артистическая договоренность будет достигнута… Высший класс! Здорово!

Он с воплями запрыгал по палубе. Наконец он остановился перед ней и пробормотал:

— На вас снизошло, вы подняли этот вопрос. Нам нужно развить эту идею дальше. Пойдем вдохновимся утренним пивом у Олафа в пабе. По кружке на брата. В крайнем случае по две. Хорошо, вы выиграли, по три. И если солнце еще не село за нок-рею, мы заставим их укоротить нок-рею для нас. — Он схватил ее за руку. Она сопротивлялась. — Пойдем, пташка!

Она пошла.

Станция Маури располагалась на континентальном шельфе на побережье Орегон и тянулась на пятьдесят километров и на несколько морских саженей вглубь. У викингов был груз очищенного металла для доставки. «Ормен», который был слишком громаден для доков, стал на якорь на безопасном расстоянии среди своего эскорта, за исключением корабля, который собирал металл. Он держал свой курс вдоль назначенного ему пирса, который выдавался из кессонных платформ, поддерживающих комплекс зданий и оборудования.

Разгрузка будет недолгой, но Гранстад пообещал шестичасовую стоянку из-за детей, которые раньше никогда не были в этом месте. Остальные должны были оставаться на местах; все они будут заняты соответствующей деятельностью. Большинство из них раньше бывали в Маури или в подобных колониях. А злачные места Лос-Анджелеса, где органические продукты должны быть сгружены на сушу, находились всего в паре дней хода.

Несколько человек умудрились получить пропуск на судно на подводных крыльях, дыхательные аппараты для ныряния или езды на дельфинах под покровительством местной молодежи, которая резвилась около корабля на своих животных, которые пасли стаи рыб. Ивон тоскливо смотрела на всплески, прыжки и крики.

— Мне бы это понравилось, — сказала она.

— Вода тут холодная, — предупредил Скип. — Морской народ приучен к ней, а мы — нет. И правда, в мокром костюме не скоро согреешься… Ну, а почему бы нет? Мы здесь пассажиры, приказам не подчиняемся, ничто нам не мешает. И любой лодочник, или ездок на дельфине, или инструктор по нырянию прибегут, сопя, как дельфин-касатка, чтобы угодить вам.

Их взаимоотношения достигли точки, когда его привычка говорить небольшие изысканные галантности любой хорошенькой женщине больше не ставила ее в тупик. Это было первый раз за неделю или больше, когда он видел ее немножко несчастной.

Она вздохнула.

— Я не должна. Энди Алмейда будет в ярости. Он настоял, чтобы я оставалась на борту инкогнито в течение всего путешествия. Ради безопасности. Тут я не могу быть Иоландой Коэн. Не то, чтобы я когда-нибудь бывала в Маури, но тут кишмя кишат ученые, а некоторые статистически достоверно встречали меня на съездах Англо-Саксонской тройки или еще где-нибудь. В моих ранних работах есть публикации о псевдоречи китообразных. — Она погладила его по руке. — Слишком много я говорю. Идите. Развлекайтесь.

— Вы сами-то думаете, что вам грозит какая-то опасность? — спросил он.

— Нет, — сказала она с чувством. — Если попытка нападения на меня не была случаем, когда меня перепутали с кем-то или что-то в этом роде, тогда это должна быть работа какой-нибудь фанатичной до безумия группы противников Сигманианца. Такие известны, и я уверена, что правительство напустило на них страха именем Божьим.

— А что, этот Алмейда — ваш хозяин? Вас что, на причале будет встречать отряд полиции?

— Он бы хотел, но я не согласилась. Он сдался, когда я сказала ему, что поскольку ни один человек не знает, где я нахожусь, никаких нападений не будет.

— Правильно. Ну, вот вам мое слово, вы в гораздо большей безопасности на Маури, когда давление моря на вас не превышает девять или десять атмосфер, а киты-убийцы, которые считаются ручными, плавают свободно вокруг, чем в Лос-Анджелесе. Я тоже тут не был, но я знаю Лос-Анджелес и читал о Маури. Они — ваши кровь от крови, плоть от плоти, они приехали сюда со всего мира, чтобы изучать и завоевывать дно морское. Как они могут представлять для вас угрозу?

— Я… Я ненавижу, когда слава бежит впереди меня. Толпа журналистов будет ничем не хуже, чем этот мелодраматический убийца.

— О’кей, мы сперва пойдем к руководителю и примем предосторожности. К черту, женщина, я хочу посмотреть это место, и я неожиданно осознал, что вы сможете достать мне пропуск в такие места, куда мне одному никогда не было бы хода. Отправимся в путь! Прочь отсюда! Нет, не нужно заходить переодеваться, вы одеты для энергичного осмотра достопримечательностей, и я сомневаюсь, что на научно-исследовательской станции они замечают, кто и как одет.

Она позволила себя увлечь вперед. Они спустились по лесенке с крутого, как скала, борта «Ормена». Скип свистнул и помахал проезжающей лодке. Рулевой был рад подвести их в обмен на несколько сплетен. Из верхней конструкции они на лифте спустились по стволу шахты к центральному подводному куполу. Пять минут спустя они были в резиденции директора. Три из них они потратили на то, чтобы ее найти.

Дородный и косматый среди хаоса океанических достопримечательностей, которые заполняли стены и выходили за их пределы на пол — книги, рисунки, инструменты, старинная маска для ныряния, кораллы, чучела рыб, гарпуны и еще Бог знает что, — Рэндел Хайтауэр пожимал руку Ивон, пока Скип удивлялся, не хлынет ли у нее изо рта вода, и пробормотал приветствия.

— Конечно-конечно, миледи, все в вашем распоряжении. Я запишу инструкцию и проиграю ее некоторые время по всей системе интеркома: вам нужно избегать перенапряжения, и вы не хотите рекламы, и пускай они не пытаются позвонить деду Оскару из Кеокука или кузине Чинь-Чанг из Шанхая следующие несколько дней, чтобы проорать, что они лично глазели на Ивон Кантер. Они поймут. Вы можете им доверять. Вы знаете, какие мы ученые — заторможенные, молчаливые кролики. Я все еще не отделяю себя от ученых. Кому-то ведь нужно было руководить в сем этим хаосом. При возможности я обязательно заберу назад свою лабораторию. Эксперименты с получением алкоголя из планктона. Конечно, в Маури разрабатываются и более важные вещи. Алисон! — Он хлопнул свою красавицу-секретаршу, которая стояла поблизости, по попке. — Держи пока оборону. Если кто-то будет настаивать, что его дело не терпит отлагательств, брось его в глубины Минданао. Я собираюсь этим людям показать тут все.

— Объявление, — напомнила ему Ивон.

— Тотчас же, доктор Кантер, — сказал он с обожанием.

Оставшиеся часы были совершенным чудом. Центральная сфера была окружена кольцом других. Они были связаны туннелями, и в них поддерживалось давление окружающей среды, позволяющее пловцам выплывать и вплывать через простые воздушные люки, без необходимости компрессии или декомпрессии. Для того, чтобы пройти между ними и средним куполом, естественно, потребовалось некоторое время провести в камере. Кроме атмосферной плотности должен измениться и состав со скоростью, которая позволит телу приспособиться. Содержание гелия было причиной тому, что голоса звучали пронзительно, и понять их было очень трудно. Услышать рев Хайтауэра, похожий на визг, было целым событием. Он обеспечил своих гостей наушниками, которые снижали частоту звука, что совершенно не беспокоило морских жителей. Они были привычны к высокому диапазону частот и постепенно даже выработали набор диалектов, пригодных для этого.

Через две-три сотни лет или меньше, думал Скип, появится новая цивилизация.

Люки камеры компрессии смотрели в мутную освещенную зеленоватым светом воду, то тут, то там освещаемую лампами мигающих маяков, на покрытых илом скалах поверх волнующихся зеленых и бурых водорослей рыбы, крабы, устрицы, моллюски, кальмары и, похожие сами на рыб, люди, выдыхающие пузырьки воздуха из так называемых «жабер» Мак-Ферсона, которые выделяли для них кислород из окружающей воды, издающая какие-то звуки касатка, и человек, направляющий ее, проплывали мимо.

Целый подводный мир, ликовал Скип. Искусства, которые даже представить себе не могут жители материков. Когда я наконец осяду, почему бы не выбрать колонию на морском дне? В самых больших уже будет место и для жен и для детей. Определенно художник впишется туда, а Чарли Рассел не сможет получить более открытое пространство, чтобы окружить его картинами!

Когда сотрудники лаборатории вовлекли Ивон в разговор, Скип находил удовольствие в разглядывании форм научных приборов. Он был в экстазе, когда Хайтауэр устроил ему и Ивон поездку на суперпрозрачной субмарине. Когда, наконец, им нужно было возвращаться, и викинги отплыли, он болтал с Ивон на протяжении всего обеда, как будто раздувал меха или пускал пузыри, но, несмотря на это, она думала, что его манера речи была на грани великолепия. Его веселость заразила и ее. Потом они пошли потанцевать в клуб Веллмана, не проигнорировав шампанское.

У своей двери она сказала, протягивая руки:

— Спасибо за замечательный день. Все благодаря твоей инициативе.

— Тебе спасибо, — ответил он. — В основном за компанию, но и за вино тоже. — Его не задевало то, что она платит за него, потому что если бы у него были деньги, платил бы он за нее, и она не дала ему договорить:

— Не стоит больше упоминать о том, от чего я получила удовольствие в твоей компании. Каким праздником было все это время! Жаль, что все подходит к концу. Мы продолжим, запомни, — выдохнула она.

Ее глаза, ее губы, ее слабое движение к нему нельзя было понять неправильно. Поцелуй длился дольше обычного, и это было лучше, чем он мог ожидать.

Они расстались. Она открыла дверь. Он сделал соблазнительный жест, стараясь пойти за ней.

— Спокойной ночи, Скип, — сказала она ласково. Он остановился. Она помедлила секунду. Он не мог бы сказать, хотела ли она, чтобы он настоял; она была первой ортеанкой из высшего общества, с которой у него были какие-то значительные дела, и, кроме того, на восемь лет его старше.

— Спокойной ночи, — повторила она. Дверь затворилась за ней.

Ну, хорошо, подумал он, может быть, позже. Это будет… я не знаю… другое измерение для чего-то великолепного… или же мне просто любопытно? Непривычный к размышлениям о своих чувствах, он позволил мыслям улетучиться и медленно пошел к своей каюте.

— Опять неудача, а? — спросил Эндрю Алмейда.

— Абсолютная, — отвечало лицо на экране его настольного видеофона. — Каждая комбинация фраз, составленная людьми на языке Сигманианца, проигранная на любой доступной полосе частот, начиная с той, на которой он нам подавал сигналы, когда первый раз появился… все впустую. Ни одного звука в ответ.

— Ух, как ты думаешь, смогут ли радиосигналы пройти через эти силовые поля?

— Если Сигманианец может передавать, как он делал это три года назад, то может и принимать. Нет, я полагаю, либо он не понял, что наше послание — это просьба продолжать устанавливать с нами общение, либо его интересы в нас совершенно незначительные, или же у него есть причины, которых мы не можем постичь.

— Черт побери! — Алмейда схватился за свои усы, что напомнило ему, что они приближались к недозволенной военным длине. — Ну, по крайней мере, ни русским, ни китайцам этого тоже не удалось сделать.

— Ты думаешь, они пытались?

— Я знаю, что да. Есть данные разведки. Кроме того, разве мы сами-то не пытались?

Ученый своим видом выразил негодование.

— Зачем разным нациям дублировать эти попытки? И кстати, полковник, почему меня инструктировали, чтобы я предоставлял отчеты только вам?

— Первый вопрос — это ответ на второй, — сказал ему Алмейда. — Если мне нужно повторить инструкции, которые вы получили, когда мы установили на это секретность, вам следовало бы подумать о подаче заявления об отставке.

…Вань Ли посмотрел вверх. Его жена вернулась домой рано после своего митинга солидарности. Ее силуэт вырисовывался на фоне лунного света, отбрасывающего мерцающий свет на вставки из жемчужных ракушек, которые украшали его старое, с резными драконами эбонитовое кресло. Послышались шелест цветов жасмина и стрекотание сверчка. Она с шумом захлопнула дверь и включила освещение дневного света. Он заморгал.

— Почему ты сидишь тут в темноте? — требовательно спросила она.

— Добрый вечер, моя дорогая, — сказал он. — Как прошло собрание?.

— Если бы у тебя было достаточно патриотизма, чтобы присутствовать на нем, ты бы знал.

Он отвел взгляд от ее высокой, статной, одетой в тускло-коричневые тона фигуры.

— Я еще не отдохнул после командировки, связанной с изучением языка. Мы там себя не щадили.

— Ты никогда не ходишь, если есть возможность увильнуть.

— Это не моя функция. «От каждого — по способностям…» Кроме того, сегодня вечером мне нужно обдумать трудное дело.

Яао минуту молчала. Потом кротко, ища примирения с ним, она сказала:

— О, я понимаю. Ты не можешь сказать, в чем дело?

Он заерзал на сиденье.

— Я должен составить письмо Ивон Кантер. С ней невозможно связаться по видеофону, но несомненно, письмо, адресованное ей на базу Армстронг, передадут, когда она вернется оттуда, куда скрылась.

— Конечно, тебе ведь не нужно просить помощи у американцев. — Яао подошла ближе, пока не встала над ним, касаясь его щеки.

— Я должен. Вспомни, кто первый все понял. В этом случае я хочу выразить мое сожаление относительно ее несчастного случая и заверить ее, что мы, ее китайские коллеги, чрезвычайно рады, что ее уважаемая персона не пострадала. Но это в конце концов не такая уж простая вещь, потому что…

Ее негодование вернулось как на крыльях.

— Что! Империалисту… — она запнулась. — Я понимаю, что мы должны придерживаться правил приличия, — сказала она. — Почему же так трудно написать официальное письмо?

— Оно не должно быть официальным. Она может подумать, что это трусливое нападение было инсценировано нашим правительством.

— Пусть думает, если у нее мания преследования.

Он сжал пальцы в кулак.

— И она, может статься, скорее всего права, — сказал он хрипло, уставившись на пол. — Каждая моя попытка спросить встречала простые отрицания до тех пор, пока меня не вызвали к генералу Чьжу и не поставили в известность, что дальнейшие мои расспросы будут считаться доказательством крамольных мыслей. Да, я понимаю, что невозможно ошибиться. Меня не посвящают в детали операций разведки. И все же я не настолько уж незначительный человек. Почему никто не может найти для меня времени, чтобы точно объяснить, почему именно в этом случае не может быть ошибки?

Он поднял глаза и увидел шок на лице Яао.

— Ты смеешь так говорить? — выпалила она. Затем последовала целая речь: — Ты осмелился назвать наших лидеров убийцами?

Его терпение кончилось. Он вскочил на ноги.

— Успокойся, — заорал он. — Меня нельзя назвать предателем, меня, который служит в поднебесной? Что ты-то делаешь для народа? Ты изводишь и слегка тиранишь нескольких негодяев, которые вместо этого могли бы заняться чем-нибудь полезным! Оставь меня! Я больше не хочу тебя видеть этой ночью!

Она закрыла лицо руками и убежала.

Интересно, будет ли она плакать, подумал он.

Бедная Яао. Его охватила печаль. Он сел, как старик. Если бы она дала мне объяснить до того, как мои истрепанные нервы сдали… Могу вообразить… Я не верю, но могу представить… что было принято решение убить Ивон Кантер не из ненависти, не из бессердечности, а потому что империалисты будут использовать ее, чтобы достичь своих целей. Если бы я действительно так думал, я бы убил ее сам, своими руками. Он посмотрел на свои руки, которые лежали ладонями вверх у него на коленях. Я не боюсь ее. Я боюсь тех, чьи предки, подвыпив, заставляли моих принимать опиум, грабили Пекин, бомбили Хиросиму, убивали и убивали, чтобы задушить свободу в Корее, в Малайе, Вьетнаме, Таиланде… список слишком большой… те, кто душили свободу заслоном войск. И я боюсь Советов, которые убили моего отца и бомбили мою землю; я боюсь европейцев и японцев, жирных, суетливых, самодовольных, которые так быстро могут обернуться голодными демонами; я боюсь того, кто может сжечь мою Пинь заживо, а это так просто, так отвратительно просто — сделать ядерное оружие… и теперь этот космический корабль, как стервятник, реет над этой чистой, живой Землей… Бедная Яао. Бедная Ивон Кантер. Бедное человечество.

Глава десятая

Жнецы моря, викинги, как ни старались, не могли придерживаться расписания. И даже до последнего небольшого этапа своего путешествия Ивон не знала точной даты, когда оно закончится. Она договорилась об отправке почтой на базу Армстронга копий картин. Правительство законно отклонит на заседании билль о снятии копий, особенно после того, как Скип добавил в список то, что ему еще понадобится, картины, о которых он никогда не сомневался, и другие произведения искусства, такие, как статуэтки, кубки из Азии и греческая амфора.

— Я могу также отправить вместе и свой багаж, — сказала она эконому.

— Эй, оставь чемодан, — сказал Скип. — Мы ведь не помчимся на первый же самолет в Денвер.

— В этом я не уверена, — ответила она против своей воли. — Я подумала и…

— Ну, продолжай. Не упускай последнего шанса стать свободной женщиной. Я тут знаю места, которых туристы никогда не видели, и я не имею в виду респектабельные задние дворы. — Он потянул ее за рукав. — Давай. Брось зубную щетку и смену белья в сумку, как это сделал я, и — в путь. Поспеши, если хочешь посмотреть, как мы войдем в док.

Она сдалась.

— Я плохая девчонка. Полковник будет в ужасе. А он действительно хороший человек.

— Что тебе нужно, — ухмыльнулся Скип, — так это практика в плохих поступках. Я тебя научу. Давай стартуем.

Вид с палубы был впечатляющим. Синее сияние причала Сан Педро почти что было скрыто толпой кораблей, буксиров, барж, рыбачьих лодок, яхт, полицейских судов и судов-ассенизаторов. Частные и коммерческие вертолеты кишели в небе; над ними следы инверсии от самолетов чертили белые полосы, и слышался гром. Впереди тянулось огромное пространство мегаполиса, тысячи пастельных оттенков зданий разнообразили зелень парков, пики небоскребов уходили ввысь, связанные вместе парящими арками железной дороги, каждая деталь блестела, как бриллиант, на фоне кристального воздуха Лос-Анджелеса, пока картина не становилась выпуклой, повторяя кривизну поверхности планеты. Звуки машин и крики людей, их низкие и однотонные, которые напоминали звуки прилива или сердцебиения какого-то огромного животного, вырывались за пределы города.

Было жарко, и матросы суетились. Скип и Ивон нашли убежище в тени на нижней палубе.

— О каких это местах, не посещаемых туристами, ты говорил? — спросила она.

— Боюсь, мы не сможем посетить самые интересные, — сказал он. — Они настолько интересны, что представляют опасность, я не хотел сказать «для говорящих по-английски». И при ее вопрошающем взгляде он добавил — Однажды я забрел в местные круги подпольного мира. Я не стал одним из них, я просто работал вышибалой в крутом ночном клубе. Это привело меня к знакомству с некоторыми оперившимися представителями подпольного мира, и после того как я помог одному в замечательно крутой драке, он проникся ко мне любовью и… Забудь об этом. Я не хочу наделать шума, как романтический герой. По правде говоря, из того, что я там увидел и услышал, самым лучшим было решение убраться оттуда, несмотря на то, что место, где я работал, мне нравилось.

Поскольку он счастливо наблюдал за происходящим, она смогла позволить своему взгляду задержаться на нем — свободная рубашка, купленная за границей, яркая у ворота и просто красная дальше, говорила о ее дешевизне, поношенная настолько, как будто и она, и выцветшие штаны, и потертые ботинки были сделаны по последней моде из Рио; как коровьим языком прилизанные волосы каштанового цвета, покрытое веснушками загорелое лицо, мальчишеский нос, подвижный рот, глаза — огромные и зеленые и самые живые из тех, в которые ей приходилось когда-либо смотреть. Почему же он, дитя дальних дорог и природы, любил проводить свои ночи в дыму и шуме и в дыхании грязных идиотов? Девушка, несомненно. Или девочки? Она представила эти тела, крепкие, гибкие и теплые, дающие радость, выстроившиеся в ряд в кордебалете.

Она постаралась представить и себя в этом кордебалетном строе.

Неужели я в него влюбляюсь? Мысль привела ее в испуг. Неужели? Она поспешно спросила:

— И куда же ты предлагаешь пойти?

— Как насчет Афровилля пообедать и поразвлечься? Наверняка, ты, должно быть, там не была, но я могу поспорить, что ты обедала только в известных по всей стране ресторанах, а разговаривала только с продавцами.

— Нет, — сказала она, — в основном я бывала в университете, на конференциях. У них самый лучший факультет социологии в стране, где работает парочка первосортных лингвистов. Мои коллеги несколько озабочены насчет этнического фасада. Они не хотят, чтобы их коммуна стала известна, как вариант Чайнатауна.

— Тогда эти выдающиеся социологи должны отряхнуть прах со своих выдающихся ног и узнать, насколько это место больше похоже на Чайнатаун, чем на туристические достопримечательности. А что касается Афровилля, я гарантирую, что твой ленч не будет стандартной подслащенной требухой и рулетом из овощей, а впридачу он будет дешевле.

Она закусила губу. Как я могу сказать то, что должна сказать?

— Тебе… лучше следить за своими расходами… до тех пор, пока мы не возьмем тебя на государственное обеспечение, — выдавила она. — Пока этого не случилось… позволь мне открыть тебе кредит. Заем, если хочешь, пока… — Она запнулась, ее щеки горели ярче, чем свет, разбивающийся о воду.

Скип бросил на нее удивленный взгляд.

— В чем дело? — И тут он догадался. — А, да. Мужская гордость. Конечно, Ивон, ты представишь мне счет после моей первой получки.

Как он выжил в Орто? Она застонала. Не из-за того, что он легок на ногу и на сердце у него легко.

Ему все равно, и всегда было все равно. Когда он устал прыгать, как белка в клетке, он удрал и больше не принимал в виде платы импортных орехов кешью, прожаренных и соленых; он просто радостно вернулся в свои леса, где они растут на корню.

Я слишком привыкла к клетке и орехам. И я не могу не помнить, что клетка соединена с валом, который заставляет Землю вращаться. Если Земля остановится, лес умрет.

Корабль повернул к пирсу.

— Готовься к высадке, — сказал Скип. Он взял их чемоданы. Они уже попрощались и могли высадиться на берег без суеты — разве что показав доказательство своего гражданства — подойдут и кредитные карточки — автомату у ворот.

Она со страхом ожидала увидеть человека с базы Армстронга или следующего за ней вежливого агента, исполняющего свои служебные обязанности. Но этого не произошло возможно потому, что Скип ловко проложил свой путь через пакгаузы, а не через площадку для приема пассажиров. Когда они были в городской электричке, и она уже откатила от станции, Ивон с облегчением вздохнула и издала дрожащий смешок:

— Теперь-то уж я безнадежно плохая девочка, — сказала она.

— Ну, мы сделаем тебя еще хуже, — пообещал Скип. Он сверялся с разложенной картой. — Пересадка в Ломита, и мы сможем сесть на Харбор-экспресс прямо до Афровилля. Угу. — Обращаясь к ней: — Ты не сказала, сколько времени ты можешь там провести.

— Я сама этого не знаю, — сказала она в замешательстве. — Я полагаю… если мы вечером полетим в Денвер…

— Этим вечером? Ты разыгрываешь меня?

— Я… действительно…

— Ну, давай бросим жребий, — Скип откинулся назад.

Он, очевидно, планирует соблазнить меня. Входит ли в мои планы быть соблазненной?

Если мы останемся на ночь или на две, или три… в отдельных комнатах? Если мы останемся, он сочтет непременно, что мы… мы… Он не рассердится, если я скажу «нет». Только не он. Он сможет притвориться, что не помнит, что я сказала той ночью на прогулочной палубе, и все еще притворяется, что верит, что я ему доверяю. Возможно, ему будет больно — нет, я смогу объяснить, что все дело во мне, а не в нем. Я делаю это ради него самого.

После того как я лягу спать, он сможет выйти погулять и найти кого-нибудь еще. Но он не станет оскорблять меня, знакомя с ней на следующий же день. Если… Он может ведь и не понять, что это будет оскорбительно.

— Для человека, получившего наконец свободу, ты слишком мрачна, — сказал Скип. — Улыбнись. — Он заерзал на сиденье, приложил большие пальцы к уголкам ее губ и приподнял их.

Она вздохнула. Он опустил руки.

— Прости, — сказал он.

— Нет, ничего. Ты удивляешь меня. — Она взяла его руку, которая была к ней ближе, в свои. Солнечный луч, пробившийся через окно, окрасил волоски на его пальцах в золотой цвет. Какой жесткой была ладонь! Ее слова прозвучали невнятно: — В последние несколько лет я стала такой колючкой, но это было ненамеренно, просто так получилось. Правда ли это?

— Условие для излечения. — Он взял свободной рукой ее за подбородок, улыбнулся, глядя ей в глаза. Почти что в панике она гадала, поцелует ли он ее в вагоне, где полно народу. Через мгновение он ее отпустил. Она тоже выпустила его руку. — Впереди Ломита, — напомнил он ей и поднялся.

Пока прибыл поезд, на который они делали пересадку, можно было выкурить полторы сигареты. Скип предложил ей получить по кредитной карточке наличные из банкомата.

— В Афровилле в ходу наличные, — сказал он. — Почему бы тебе не дать мне тысчонку? Легкая сумма, чтобы запомнить, что я тебе должен, а я смогу разыграть из себя важного сеньора до конца этой недели на эти деньги.

— И ты не боишься носить такую большую сумму при себе? — спросила она.

Скип пожал плечами. Он надеялся, что ничего не теряет: сможет заработать эти деньги и когда-нибудь вернуть. Она уступила. Килограмм баксов не составит видимой угрозы ее счету. Она едва ли тратила больше сотни, за исключением налогов, да и тратить-то ей их было не на кого, кроме самой себя.

Они сели в экспресс. Он мягко и бесшумно развил скорость в двести километров в час. Городской ландшафт проносился мимо, вызывая сон. Ивон покинули все остальные чувства кроме этого, когда она смотрела в окно.

Почему бы нет? Все мое тело хочет этого. Нет, все во мне кричит: «Нет»!

Весь мир будет таращиться и хихикать, когда узнает, что Ивон Кантер живет с двадцатидвухлетним мальчиком. Миру и не нужно ничего узнавать. Алмейда определенно сделал так, что ее местонахождение остается в секрете; возможно, она будет жить под вымышленным именем. Самому ему все равно, пускай снисходительно улыбается.

Остальные, кто узнает — пусть катятся к черту. У нее был талант окатывать холодом тех, кто ей не нравился.

А у Скипа-то есть в голове что-то большее, чем двухдневное развлечение, до того как они приступят к работе? Она ему нравилась, он восхищался ее умом, он хотел написать ее портрет…

— Тебе жарко, Ивон? Не хочешь пересесть на теневую сторону? Ты вся покраснела.

От висков и до груди. Нет, мне удобно… обнаженной?

Ну и пусть развлечение. Кому от этого будет плохо? После они смогут решить… Но если они решат расстаться и покончить со своими отношениями тогда, какую боль это принесет, и как долго она продлится?.. А если они пробудут вместе какое-то время, и наконец, он почувствует тягу к странствиям, поцелует ее на прощание и уйдет, насвистывая ту же или какую-либо другую мелодию, как он делал, пока рисовал ее, останется ли она травмированной на всю оставшуюся жизнь, ища опору в лекарствах, и стоит ли это того?

Разве не могу я быть тоже переменчивой? Неужели я всю жизнь должна работать, даже в радости?

Или неужели я не смогу заставить его захотеть остаться, если это станет моим самым заветным желанием?

Поезд доскользил до остановки.

— Уотс Тауерс, — сказал Скип. — Мы на месте.

Они взяли свой багаж и вышли на мерцающий свет. Позади них был публичный парк, ощетинившийся милыми необычными зонтиками павильонов. Их там было, должно быть, двадцать, но ни одного одинакового. Группа веселящейся молодежи была занята друг другом.

Перед ними пальмы выстроились в ряд по главной улице. Она была пешеходной и предназначена для прогулок с детьми в колясках, «тротуары» же — для велосипедистов. Здания, все одно- или двухэтажные, были окружены садами. Стены и зачастую конические крыши сверкали красками. Была дикая путаница в том, для чего они предназначены — жилые дома, некоторые из которых в помещениях, выходящих на улицу, располагали частный бизнес — среди которого были магазинчики, офисы, небольшие производства, рестораны, бары, театры, церковь, мечеть и так далее и тому подобное. Люди прогуливались, смеялись и болтали, сидели на крыльце и пощипывали струны гитар, покупали с тележки разносчика хрустящие кукурузные палочки, стояли перед входами своих магазинчиков и выкрикивали о чудесах, которые они продавали. Дашики, тарбуши и лапласцы встречались не менее редко, чем в ожившей «Национальной Географии», однако у них у всех был новомодный стиль — летящая газовая накидка, покрывающая тело, как крылья бабочки, и Ивон предположила, что скоро весь Западный мир скопирует это.

Теплый воздух с запахом цветов высушил ее плохое настроение. Она захлопала в ладоши:

— Очаровательно!

— Стереотипный Афровилль, — сказал Скип. — Управляется самыми чокнутыми представителями двуногих. Заметь, я не опустил эту часть города. Здесь ты можешь найти уникальные вещицы, особенно ручной работы, и по более честной цене, чем те, которые ты получаешь из доставочного трубопровода. И, кроме того, мы можем тут побродить до ленча.

Ивон беспокоилась, что ее могут узнать, но уверения Скипа звучали убедительно.

— He-а. Сенсация давно изжила себя. Твоего портрета не было на экранах вот уже две или три недели. У девяносто девяти процентов населения — дырявая память, вот почему косвенные доказательства всегда лучше, чем очная ставка. Если только кто-нибудь не разыскивает тебя специально, или же мы случайно наткнемся на того, кто знает тебя лично, а остальные не обратят внимания. Ведь ты была на «Длинной Змее» под вымышленным именем, не так ли?

Она получила удовольствие от прогулки по магазинам и не устояла перед соблазном купить пояс из змеиной кожи. А в Музее Черной Истории добавился морской раздел с тех пор, как она побывала там в последний раз; посмотреть бы викингам эти стоящие рядом модели каноэ бронзового века из Дании и средневековый океанский корабль из Ганы. Ленч откладывался на более позднее время.

Они перекусили в другом районе, преимущественно жилом. Они были единственными белыми. Ресторан был крошечный в зарешеченном дворике, окруженном зарослями бугенвилля, с шуршащим бамбуком, с журчащим фонтаном, который лился из поднятого хобота каменного слона. Молодой человек сидел, скрестив ноги, и производил невероятно фальшивые рулады на своем тамтаме.

— Делу — время, потехе — час, — сказал Скип. — Вот что он хочет выразить.

Красивая официантка не удивила Ивон. В Афровилле всегда обслуживали люди. Но тогда Скип привстал и закричал:

— Эй, привет, Кларис! Помнишь меня?

— Эй, Скип, мальчик! — Они обнялись. И почему-то у Ивон создалось впечатление, что хотя они оба были совсем не против, они никогда не были любовниками.

Может быть, я так думаю, потому что прочла, что в Афровилле больший процент пар, которые женаты официально, и в среднем браки длятся дольше, чем в Орто и у любых других западных народов. Или же мне просто хочется так думать.

— Я думал, что ты еще в Австралии, Кларис.

— Была там. Но ты отсутствовал гораздо дольше, чем думаешь. Хочешь, обменяемся впечатлениями?

— Конечно. — Скип представил их друг другу, слегка поморщившись, представляя «Иоланду Коэн». Ивон вспомнила, как он заметил: «Как правило, бродяги не лгут друг другу. Я лучше вовсе не скажу ничего своему товарищу, ведь то, что я говорю, он принимает на слово». Пока готовилась еда и после того, как Кларис принесла ее, она присела к ним, выпила кофе и присоединилась к их разговору.

Ивон почти что пожалела, что была слишком занята тем, что отдавала должное еде, которая была превосходна, особенно брюссельская капуста с ветчиной. Кроме всего прочего, подумала она, я слишком задумчива. Кларис не была женщиной, которая подходила бы Скипу; ее корни крепко держали ее в Афровилле. Но она путешествовала и не только в удобном первом классе — на старой кляче, велосипеде, мотоцикле, автомобиле, грузовике, автобусом, поездом, лесосплавом, когда ей удавалось, на лошадях, верблюдах, а один раз даже на зебре — с Юкона до Шикотана, из Копенгагена в Кейптаун. Ее австралийское турне проходило с полулюбительской театральной труппой, которая больше играла в провинции, чем в городах. Между увеселительными поездками она работала тут и изучала химию в университете.

— Намеревалась устроиться на работу на опреснительном заводе, — она засмеялась. — Оказалось, что они предпочитают нанимать тех, кто не берет подобных отпусков, как я. Не важно. У нас в городе все время развивается промышленность. А может быть, пойду на преподавательскую работу.

В ее отсутствие Скип сказал задумчиво:

— Здесь формируется будущее, или я ошибаюсь. Мы не берем курс на век скоростей и стали. Он уже позади. Но все равно, мы используем его потенциал. Древние египтяне научились-таки трюкам, которые и сейчас не мешает знать, но мы же больше не строим пирамид, правда?

Ивон подумала об опасениях Алмейды, но отбросила от себя эту мысль, встала и сказала:

— Она вселила в меня надежду, что ты прав. Извини меня за некоторую неловкость. Где тут комната для дам?

В дамской комнате автомат предлагал средства «Перед месячными», двадцать пять — за один новый доллар. Ивон заколебалась. Потом: А почему бы и нет? Меня это не скомпрометирует, ему совершенно необязательно знать, что у меня они есть, они просто дадут мне право выбора. Ее монетка со звоном проскочила в щель. Она затолкала упаковку в кошелек на поясе и умылась, чтобы охладить лицо.

Кларис предложила новичкам закончить день в близлежащем парке аттракционов. Что они и сделали. Ивон была немного расстроена голографическими «живыми картинами» в пластиковом балаганчике с надписью «Мир наших дедов», меньше — изображениями хиппи, демонстрантов, маршей мира, мятежников, полицейских в полном боевом вооружении и деканов колледжей, профессоров, читающих лекции, орущих ораторов и всего остального в этом разделе, чем смешками и гоготом большинства пришедших сюда подростков.

Молодость жестока. Неужели и Скип?

Однако секция астронавтики была оформлена со вкусом, ее настроение не могло не улучшиться при виде громадных ракет. Выйдя наружу, они нашли обычные увеселительные мероприятия, шоу и колесо обозрения и всякие чудеса, и старинную карусель, или отличную ее подделку, в комплекте с сентиментальными разрисованными пейзажами и фигурами животных, куда нужно было сесть, чтобы проехаться по кругу.

Они ужинали в мексиканском ресторанчике.

— Знаешь, что я тебе скажу, — произнес Скип за последним бокалом вина, — давай сдадим наши сумки и покатим по дороге в Сан-Клименте, завернем в маленький отель на берегу и начнем утро с купанья, а потом, может быть, поедем в Каталину.

— Хорошо, — сказала она более хрипло, чем ей хотелось, — Звучит заманчиво.

Они вышли, держась за руки. Она понимала, что если он возьмет такси и они поедут по дороге в Вате Тауэре, она разделит с ним постель. Но ему этого и в голову не приходило. Его веселость в пригородном такси предполагала, что во всяком случае такое возможно.

На закате солнца вокзал Тауэре был не слишком переполнен народом. Скип сморщил нос.

— Слишком много шума и суеты, — сказал он. — Ну, линия Лос-Анджелес — Сан Диего подойдет. Мы сможем оказаться в нашем номере с окнами на прибой через час.

Он направился к камерам хранения, не замечая ее выражения лица. Она пошла следом автоматически, в голове у нее крутились мысли. Что он имел в виду? Ничего? Или все? Что мне нужно ответить?

Скип открыл их камеру и вытащил чемоданы. Мужчина, который сидел на скамейке, приблизился к ним. Неприметно одетый, он был скромным человеком, если не брать во внимание его гибкую походку и резкие черты лица.

— Доктор Кантер? — сказал он. — Здравствуйте, как вы поживаете? Извините меня. Я — Джеральд Лассвел из Секретной Службы США. — Он показал ей удостоверение и вставил его обратно в корочки.

Она стояла, удивляясь своему страху.

— В чем дело? — с досадой спросил Скип.

— Вы с доктором Кантер, сэр? — спросил Лассвел.

Скип кивнул. Лассвел скривил губы в короткой натянутой улыбке.

— Мы отправили двоих встретить вас в порту, — сказал он, обращаясь к Ивон, — но они каким-то образом упустили вас. Адмирал Грандстад сказал нам, что вы говорили что-то о прогулке в этих местах. Нашим лучшим шансом было установить посты на каждой станции. Мы тоже предприняли попытки поисков. — Резко: — Это очень важно. Слава Богу, с вами ничего не произошло.

— Полагаю, вы скажете нам в чем дело, — перебил его Скип.

Лассвел покачал головой.

— Не при всем же честном народе, сэр. Не поедете ли вы оба с нами в офис. Шеф все объяснит.

Ивон посмотрела на Скипа.

— Это необходимо? — услышала она свой голос.

— Я не могу принудить вас, арестовывать вас не входит в мою компетенцию, — сказал Лассвел. — Однако, в случае своего несогласия вы ввергнете и мою службу, и полковника Алмейду в истерику. Вас чуть не убили. Теперь у нас больше сведений об этом. Я сижу тут с утра и обливаюсь кровавым потом.

Она кивнула. Скип ругнулся и поднял чемоданы.

— Сюда, пожалуйста, — сказал Лассвел. — Мои подчиненные припарковали машину тут неподалеку.

Это был «Нептун» с городским номером, совершенно ничем не отличающийся от миллионов таких же машин в виде капли. Человек, который вылез из автомобиля, был одет так же, как Лассвел, но вид у него был несколько более свирепый.

— Ты нашел их! — прокаркал он.

— Поспеши, — сказал Лассвел, — Пожалуйста, доктор Кантер, садитесь на заднее сиденье, и вы, сэр.

Он и его приятель сели впереди.

— Позволь мне, — сказал Скип и нагнулся, чтобы пристегнуть ей ремни безопасности. Его дыхание защекотало ее ухо.

— Плохи дела, — прошептал он. — В другой раз…

Автопилот был включен, и машина тронулась в путь.

— Лучше нам закрыть окна, — сказал Лассвел и так и сделал.

— Эй! — неожиданно крикнул Скип. Он указал на изогнутый кожаный предмет, который с помощью присоски был прикреплен к приборной доске. — Что делает амулет в авто Секретной Службы?

— Я тебе вот что скажу, — ответил Лассвел.

Он отстегнул ремень и обернулся к нему. Из-под рубашки он достал плоский пистолет. Скип прорычал что-то и полез в потайной карман, расстегивая пряжку на брюках. Пистолет с шипеньем выстрелил. Скип вздрогнул, пробормотал что-то невнятное, закатил глаза и сполз с сиденья. Ужас захлестнул Ивон, как волны прилива. Она вскрикнула. Вторая игла ужалила ее в желудок. По рукам, ногам, голове побежали искорки холода. Волны превратились в водоворот, и он засосал ее в темноту ночи.

Глава одиннадцатая

Скип просыпался медленно. Под ним была твердая мостовая. Голова у него болела, во рту было отвратительно. Шум транспорта на заднем фоне приносил боль. Он старался распутать путаницу в мыслях. Что произошло? Монументальная попойка, драка или… Память не возвращалась. Он сел с полукриком, полустоном. Свет фонаря просачивался туманно вокруг огромных опор, тени которых затапливали его. Его затолкали под железнодорожный мост, чтобы не было видно.

— Ивон? — слабо позвал он. — Ивон?

Ответа не было. Он с трудом поднялся на ноги. Возникшее головокружение чуть не свалило его с ног. Он стоял, покачиваясь, пока оно не прошло, затем нетвердыми шагами вышел на улицу, которая проходила под железной дорогой. Она была пустынной в темноте, склады и заводы.

— Ивон! — закричал он.

Уверенность и силы начали к нему возвращаться. Хотя у него не было часов, он припомнил, что выстрел ампулы с наркотиком погружает в сон почти на час. Он вернулся снова под опоры на другой стороне улицы и стал искать своего друга. Конечно, ее там не было. Похитителям была нужна только она. Они взяли его только как прикрытие и выбросили его при первом удобном случае, не желая беспокоиться о лишнем пленнике.

Ищи помощи. Позвони в полицию, нет, лучше в ФБР.

Он наугад пошел вдоль улицы, сперва едва волоча ноги, потом перешел на широкий шаг, и, наконец, побежал по мере того, как его тело освобождалось от последних действий наркотика. Физическое напряжение прояснило ему мозги. Он обнаружил, что мыслит с такой скоростью и точностью, что на задворках его мозга возникло слабое удивление.

Если бы целью этой игры было убийство Ивон, как это было в последний раз, они бы уже сделали это с ними обоими просто тогда, когда остановились, чтобы их подвезти. Пуля, перерезанное горло, восемь — десять уколов иглой — нет проблем. Следовательно, она была нужна им живой, во всяком случае, пока ее не допросят те — кто бы не нанял их. Потому что они, очевидно, были местными представителями преступного мира, профессионалы высокого класса, которые знакомы с местностью и имеют организованную структуру. Ему нужно их благодарить за то, что оставили его в живых. Наемники не берут на себя риск совершения убийства, если их не вынуждают к этому обстоятельства, или же это не является частью их задачи. В последнем случае цена взлетает высоко. Если им приказали выследить Ивон Кантер, то они сделали именно это.

Они должны были быть чрезвычайно уверены, что смогут держать ее в недосягаемом месте, чтобы позволить Скипу узнать об этом так рано. Они должны были бы предвидеть, что ищейки будут бежать у них по пятам… Ну, разве несколько часов принесут существенные перемены? Согласившись на прогулку до Сан-Клементе, Ивон сказала, что она должна позвонить на базу Армстронга и сказать им, что с ней все в порядке, или же до восхода солнца будет объявлена общая тревога.

А почему бы похитителям и не быть осведомленными? У них в распоряжении целый мегаполис, чтобы отыскать там предателя. Их операция прошла так гладко во всех отношениях, и они предусмотрели, куда ее спрятать.

Гладко как по ледяной скользкой горке, катящейся прямо в ад. Мысль была мучительной. Его ноги глухо стучали, воздух разрывал легкие, серые стены и запертые двери неслись мимо, никаких признаков жизни, ни одного освещенного окна не появилось; в безопасности от загорающегося небосвода над ним и шума двигателей вокруг, он мог бы быть последним живым существом на всей планете.

Зная, что морские цыгане собирались прибыть в порт, любой мог определить точное время, просто позвонив в офис начальника порта. Преследователям оставалось только ждать, как бы не предусмотрел возможности, что их жертвы могут воспользоваться другим путем. Ничего не подозревающих, совершенно не имеющих опыта в подобных делах Ивон и Скипа ничего не стоило выследить. Фактически, если они выследили их багаж, они и вовсе могли бы их не преследовать. Было бы достаточно установить пост наблюдателя на станции.

Секретная Служба презирает… да, входить в непосредственный контакт. «Агенты ФБР» или «военной разведки» рисковали провалиться, поскольку Ивон часто виделась с представителями этих служб; ее эскорт должен был быть знаком с формой и значками местной полиции, но сколько народу имеет дело с Секретной Службой?

На кого эти люди работают? Почему нужно, было организовывать похищение именно сейчас, вместо того, чтобы просто убить? Откуда они узнали, что она находилась на «Ормене»?

Мимо промчался автомобиль. Скип заорал и замахал руками. Человек в салоне смотрел телевизор и не заметил его. Однако на перекрестке впереди двигалось машин еще больше. Гонка этого ночного кошмара уже приближалась к концу. Остановившись на углу, с раздувающимися, как мехи, легкими, с болью в селезенке, Скип огляделся. Неоновые рекламы, массив магазинчиков и баров — туда!

Когда он вошел в аптеку, его обуял страх. Он как безумный стал похлопывать себя по карманам. Деньги были здесь. Его преследователи даже не потрудились его ограбить, просто не сочли нужным.

Ну, допустим, они правы. На его глаза навернулись слезы. Это я во всем виноват. Я уговорил ее посетить Маури — кто-то, должно быть, передал это известие, несмотря на требования Хайтауэра — и я понимал со всей отчетливостью, что ей было нечего бояться в этом городке. Если они убьют ее, кровь навсегда останется на моих руках.

Он вычислил, где находится телефонная будка, и набрал номер ФБР, отделение в Лос-Анджелесе. На экране появилось изображение лица мужчины.

— Федеральное Бюро Расследований. Говорит Уильям Слейт. Чем могу вам быть полезен?

— Лучше запишите это, — сказал Скип.

— Мы всегда так делаем, сэр. — Без всякого выражения человек не спускал с него пристального, приводящего в замешательство взгляда. Наверно я ему кажусь диким, в пыли, поту, нечесаный. Скип собрался с духом. Вкратце, сжимая кулаки до боли, он рассказал всю историю.

Слейт задавал вопросы. В конце он сказал:

— Мы тут же займемся этим делом. Держите связь. Мы вышлем машину. Где вы находитесь?

— Я нужен вам? Я хочу сказать, я это не выдумал, и я… я рассказал вам все, что мне известно.

— Еще бы, вы нам нужны, мистер. — Теперь у Слейта на лице появилось выражение такое мрачное, какое еще Скипу не приходилось видеть. — Быстро, где вы? — Получив ответ, он кивнул — единственное резкое движение вниз, как орел, терзающий кость. — Ждите внутри. У газетного стенда. Это не займет больше десяти минут.

Экран мигнул и выключился.

Скип вышел из будки. Ты ошибаешься, шкура, подумал он. Это займет гораздо больше времени. Они запрут меня, а ключ расплавят.

А могут ли они? Я не виноват ни в чем, не так ли? Я совершенно чист как… я невиновен перед законом, вот именно. Я просто свидетель по делу. Они не могут задержать меня без обвинений. Или могут?

В лучшем случае они продержат меня долгое время.

Образ стен и тюремщиков привел его в болезненное состояние. Тогда я должен что-то сделать, чтобы ей помочь.

Что ты можешь сделать, глупец?

Он взял журнал и стал его листать, просто чтобы хоть чем-то занять глаза и руки. В безмерности собственного одиночества ларьки, продавцы, несколько покупателей, слегка сладкие запахи, музыка на заднем фоне были нереальны, недостижимы.

Появился заголовок: «Сигманианец и нации». Он окинул страницу взглядом. Автор заявлял, что правительства Земли были преступно небрежны, не предприняв заранее определенных предосторожностей для Комиссии по поддержанию мира, которая должна контролировать те новые знания и фантастические новые технологии, которые должны были бы обрушиться на человечество, когда наконец будет возможно общение с существом, прибывшим со звезд. Диссонансом к этому напеву звучало то, что шаткое равновесие, от которого сегодня зависит, выживет ли человечество, может быть нарушено. Например, властные структуры официальных расследований и ареста получили подтверждение об определенных классах вооружений. Остальные не были запрещены, и только несколько законодательных обязательных межправительственных постановлений — против загрязнения окружающей среды, распорядок извещения кандидатов в президенты, взаимная помощь при природных катастрофах и так далее — распространяются и на космическое кораблестроение. Но корабль, движимый силой протонов, является потенциально неотразимым оружием. Если великая держава преуспела в строительстве такого корабля для исключительного пользования, его противники действительно будут вынуждены наложить запрет на ядерные боеголовки, открыто или нелегально, и не потребуется больше межконтинентальных ракет для того, чтобы взорвать город, можно тайно собрать бомбу по частям…

Скип поднял голову и уставился прямо перед собой. Вот, понял он, для чего все это затевалось сегодняшней ночью..

Преступный мир вряд ли имеет связь с Маури. Однако ученый может быть шпионом для своего правительства; это достаточно часто случалось в прошлом. Хотя в Маури и не делается ничего секретного, для агента, который предназначался для того, чтобы снискать расположение среди людей различных национальностей, чья работа где-то и когда-то имела военную важность, будет прекрасная возможность. Он сможет их выследить, собирая крупицы информации, которые, будучи сопоставлены вместе, могут наконец прояснить завуалированную истину.

Предположим, русские, китайцы или кто-либо еще — назовем их «X» — предположим, они решили отсрочить попытки других вмешаться в дело с Сигманианцем. Поскольку было неясно, как они могут это сделать или смогут ли вообще, они импровизируют, продвигаясь по этому пути. Такое отсутствие четких намерений и плана действий всегда дает возможность выступить на первый план экстремистам. Когда Ивон сделала первую попытку разрушить языковой барьер, она проявила себя лучшей из американцев, участвующих в проекте. Должно быть, разнеслась весть: «Устраните ее до того, как она разработает средства, о которых нам могут ничего не сообщить».

Ни у кого нет причин содержать дорогую и рискованную организацию для собственных нужд, которая осуществляла бы ночные кражи со взломом и убийства, во всяком случае — не на Западе. Преступный мир был в пределах досягаемости. Вы можете нанять убийцу окольным путем — да, несомненно, просто рассказав его главному боссу, что вы хотите, чтобы эти исследования не продолжались, потому что они опасны, или богохульные, или коммунистические, или что-нибудь еще…

Ивон спаслась, и правительство США тайно отправило ее с глаз публики. В секретных кругах страны «X», несомненно, стали интересоваться, было ли это действительно для лечебного отдыха. Если это было так, не может ли она получить свежие впечатления за время ее отпуска? Поэтому… нужно выкрасть ее, если это возможно, и выудить все, что она знает, прежде чем избавиться от ее существования. Когда агент страны «X» в Маури увидел Ивон и узнал, где она сойдет на берег, он непременно исхитрился бы позвонить своему американскому партнеру. (Может быть, он и сам не подозревал, что его хозяева охотятся за ней. Может быть, его задача — просто информировать их обо всем интересном, что привлекает его внимание.) В свою очередь местный агент страны «X» поставлен в известность и просто нанял людей из шайки Анжелино — торпеды, и остальное все пошло как по маслу.

Скип вздрогнул от боли. Неизбежность была сокрушительной. Через час под ударами электротока, под пытками умелого палача Ивон выложит все, что они с ней придумали. Палач чертыхнется, что его начальство не подумало проинструктировать его, что все ее сообщники должны быть включены в операцию. Они попробуют поймать меня. Но я буду в безопасности в тюрьме. Она станет бесполезной, опасной, чтобы содержать ее под стражей. И оператор электрической установки передаст ее назад профессионалам для полного уничтожения.

Они, возможно, хорошенько позабавятся с ней некоторое время, прежде чем позволят ей умереть.

Если она еще жива — нет, я не должен думать так. И им, этим «X», необходимо время, чтобы подготовиться. У них мало времени, и они не могут иметь большую, постоянно меняющую состав организацию типа организаций преступного мира в этой стране. Я представляю, что их вдохновитель и организатор должен лететь сюда из дома. И тайная доставка его сюда потребует определенных условий, которые не всегда могут возникнуть, поэтому прежде всего ему будет нужно прикрытие. И все будет устроено в этом отношении таким образом, что товарищи из банды Торпеды даже и не догадаются, на кого они работают на самом деле.

И все-таки в лучшем случае один-два дня. И у ФБР, должно быть, есть связь с преступным миром, но федеральные власти ограничены в своих действиях, и им придется пробиться через целого монстра суеверий…

Скип уронил журнал. Иуда на распятии! Я могу кое-что сделать!

Зрелый человек остался бы и предложил свои советы и услуги властям. Но на это потребуются часы, а в конце его идея может быть отвергнута. Кроме того, Скипа никогда еще не называли зрелым человеком. Настенные часы показывали, что его десять минут вот-вот истекут. Он поспешно покинул аптеку.

— Эй, такси! — Только позже Скипу пришла в голову мысль, что ему следовало бы позвонить и сообщить свои теории насчет Сигманианца, иначе они будут потеряны для Америки, если умрет с ним и Ивон.

Жрецом местности вокруг Лос-Анджелеса был мужчина, и он называл себя Элоуха. Его жилище было в районе трущоб, и с первого взгляда казалось еще одной столетней развалюхой с гротескной башней с пролетами, резной и покрытой щепой, как чешуей, во дворике, заросшем сорняками и заваленным мусором. Скип отпустил такси за два квартала и пошел дальше пешком. Казалось, за бортом никого больше не было. Те окна, которые были освещены, были завешаны наглухо, ни одно отворено не было. Нечастые старинные уличные фонари с лампами накаливания стояли, похожие на гоблинов, в лужицах тусклого света. Над всем шумом мегаполиса на заднем плане превалировал звук трущихся друг об друга пальмовых листьев в сильно дующем бризе, напоминающий звук трущихся костей скелета. Куски бумаги неслись по ветру вдоль тротуаров. Кошка шмыгнула под живую изгородь, переходящую в заросший кустарник.

Скип взошел на порог и нажал на дверной звонок: еще один анахронизм. Он надеялся, что его не продержат тут долго, среди безобразных колонн, возвышающихся на фоне скучного красного небосклона.

— Бррр! — прозвучало за тяжелой старой дверью. — Бррр! Бррр!

Она открылась. Женщина в черных одеждах, которая была бы хорошенькой, если бы выглядела менее строго, и если бы с ее головы не были удалены волосы вплоть до последнего волоска, спросила:

— Что вы желаете?

— Мне нужно увидеться со Жрецом, — ответил Скип. — Сейчас же. Нет, у меня время не назначено. Однако, это очень срочно.

Она подумала. У Элоухи определенно за год были тучи посетителей, которых завораживали даже его глаза. Скип постарался выглядеть как можно моложе и принял самый благопристойный вид.

— Входите, пожалуйста, мы обсудим это, — сказала она наконец.

Когда дверь затворилась за ним, Скип попал в роскошные апартаменты. Занавеси из алого бархата занавешивали комнаты, в которые вел коридор, обшитый темным деревом. Витиеватые плафоны ламп в подставке о семи рожках давали тусклое освещение. Темный ковер скрадывал шаги, такой плотный и мягкий, что ноги утопали в нем. Откуда-то едва слышимый донесся легкий печальный напев.

Достигнув передней, женщина села за огромный письменный стол. Телефон и интерком были размещены на витрине с резными демоническими лицами, наверху которой покоился человеческий череп. Стены и потолок были завешаны красной и черной тканью. Пол был также роскошно устлан, как и в коридоре. Слегка горьковатый запах шел от жаровни. Над внутренней дверью находился тетраграмматон.

Элоуха — несколько лучше, чем средний шарлатан, размышлял Скип. Но пусть так и будет. Он не пасет обычных овец. (Как случилось, что произошел возврат обрядов суеверий? В детские годы моего отца образованные люди уже официально использовали астрологию. Не может ли наука быть слишком требовательной? В любом случае, даже в суперсуевериях, я полагаю, криминальные классы всегда брали первые призы.) Среди клиентов Элоухи есть бароны преступного мира из банды Анжелино. Если они перестанут когда-нибудь бояться его, с ним будет покончено, он знает слишком много.

— Присаживайтесь. — Женщина указала на стул. Скип подчинился. Она вытащила отпечатанный бланк из ящика стола. — Мне необходима информация определенного рода, прежде чем я смогу решить, стоит ли беспокоить Верховного из-за вас. Прошлой ночью ему пришлось воскрешать мертвеца, и, честно говоря, после этого на следующий день он все еще чувствует себя усталым.

— Он должен меня принять, — сказал Скип, — Бэтс Блидон показывал мне здешние места пару лет назад. Мы тут посещали один сеанс, и меня представили Верховному. Он любезно приказал прислужнику провести меня для осмотра незапрещенных мест усадьбы.

— Неужели? — Ее белое поблекшее лицо отразило большой интерес, — Это было еще до меня. Могу я узнать ваше имя?

Скип назвал. Она заполнила файл его данными; Элоуха не чурался пользоваться электронными банками данных и памятью. Прочитав то, что появилось на экране, она кивнула.

— А, да. Мистер Блидон хорошо о вас отзывался. Почему же вы с тех пор не были тут?

— Я уехал из города, гм, по некоторым причинам. Не возвращался до вчерашнего дня. — Скипу не нужно было искусственно придавать голосу отчаяние, — Пожалуйста, Черный ангел! Мне нужно увидеться с Верховным прямо сейчас! Дело может касаться и его, так же как и Бэта… Нет, я не могу сказать вам, в чем дело. Вам и не нужно этого знать, поверьте, Черный ангел. Послушайте, если он рассердится, он сделает это из-за меня, а не из-за вас.

— Я спрошу, — сказала она и нажала на кнопку интеркома. После короткого разговора, она закончила: — Благодарю тебя, мой Бог, — прервала связь и сказала Скипу: — Вы можете войти через семь минут. Тем временем помолчите и соберитесь с мыслями.

— Как я могу справиться с последним? — Женщина уставилась ничего не видящим взглядом прямо перед собой. Хорошо, секретарши Элоухи очень скрупулезно вышколены. А что до хозяина, он несомненно отдыхает, расслабляясь в своих частных кабинетах — не обязательно с суккубом или с книгой оккультных наук, а почему бы не развлечься, смотря шоу клоуна Дони, если он один? — и ему требуется время, чтобы напялить на себя свой маскарадный костюм.

Рослый бритоголовый, чьи одеяния не будут мешать ему в драке, вошел, когда секретарша позвонила.

— Вы понимаете, что в святая святых не позволяется носить оружия, — сказал он. — Пожалуйста, встаньте и поднимите руки. — Он тщательно обыскал Скипа. — Очень хорошо. Спасибо.

Если бы он обнаружил кинжал, у Скипа были бы большие неприятности. Но он был внутри эластичного пояса на талии, который принимал очертания тела владельца. Небольшая выпуклость и твердость были едва ощутимы на его мускулистом животе.

— Запомните, нужно остановиться за три шага перед троном, поклониться три раза, сложив руки на груди так, чтобы большие пальцы лежали крест-накрест, и ничего не говорить, пока к вам не обратятся, — сказала секретарша, пока охранник показывал. — Теперь вы можете войти.

Пульс стучал в ушах Скипа. Холодный пот лился из подмышек по ребрам. Его язык был как кусок дерева. Кое-как он открыл дверь, вошел через нее и закрыл ее за собой. Ее массивность и шипящий звук, когда она входила в дверной проем, обеспечивали звуконепроницаемость.

Оказавшись один в темном коридоре, он расстегнул карман на поясе и вытащил оттуда кинжал. Это была тонкая, медленно распрямляющаяся коричневая лента длиной тридцать сантиметров, четыре сантиметра шириной и толщиной два миллиметра. Он резко ударил ей о ботинок. Задребезжав, пластик принял свою естественную форму, которую он «запомнил». Он почувствовал минутное расширение и зигзагообразное трепетание и держал нож с десятисантиметровым лезвием. Внутренняя поверхность и острие, вокруг которых обмоталась лента, блестели, как лезвие.

Восстановление прежней конфигурации займет времени больше. Ему придется нагревать пластик до тех пор, пока его теперешняя твердость не приобретет мягкость, а потом засовывать его в форму, которую он носит в своем снаряжении, и ждать, пока он восстановит форму. В противном случае, если его оставить в покое, он снова станет ножом. То, что он ударил его о ботинок, ускорило процесс. И теперь он засунул нож в штаны между нижним бельем и выпустил рубашку наружу, чтобы она прикрыла нож. Вся работа заняла несколько секунд. В крайнем случае он может сделать это гораздо быстрее.

Иногда ему было интересно, как много времени пройдет с того момента, как возникнет идея или же ее изобретут вновь, до тех пор, пока ее не приведут в исполнение. Тем не менее Хэн Саншайн, который делал такие вещи, давал их только бродягам, которым можно было доверять.

Чувствуя себя несколько поувереннее, Скип прошел через прихожую и вошел через дверь в помещение за ней.

Она была в том же стиле, что и приемная, но огромная по площади и высоте. Окна были занавешены, от немногих тусклых ламп отбрасывались темные тени. Полки старых книг в кожаных переплетах превалировали на двух стенах, беспорядочные магические и химические приборы — на третьей. Витрины с любопытными предметами — он заметил берцовую кость, перепонки, мумифицированный утробный плод среди всего прочего — были расположены сбоку от двери. Алый ковер, лежащий на черном полу, отмечал его путь к трону.

Он зашагал по дорожке, которая, казалось, разворачивалась перед ним, и отвесил поклон.

— Именем Бога-Отца, Матери Асторес и легионов Подземного мира, сын мой, приветствую тебя, — сказал шелестящий голос над ним, — Мир тем, кто пришел сюда с почтением. Говори свободно и не бойся, но не забывай, что должен быть краток, потому, что ты — не единственный, чья беспокойная душа нуждается в моей помощи в тяжелую минуту.

Скип посмотрел вверх. Элоуха казался высоким в своих полночных одеяниях. Их капюшон окружал лицо белое, как у женщины, мрачное и изможденное, как этот дом. На шее висел амулет из смоковницы. Крест на четках на груди представлял собой скрещенные руки. В правой руке подобно скипетру он держал изогнутый жезл.

Неожиданно нервозность отпустила Скипа. Он видел, слышал, нюхал, чувствовал более тонко, чем мог вспомнить, что такое было с ним когда-либо еще. Его мысли ринулись вперед дисциплинированными рядами. Под ними была такая захлестывающая ярость, такая сильная, что казалось: и в самом деле им завладел демон.

— Повелитель, — начал он, — то, что я хочу рассказать… ну, лучше прочитайте мои мысли, а то еще назовете лгуном.

— Сперва позволь мне выслушать тебя, сын мой.

— Но, простите меня, Повелитель, но проверьте сначала, слушает ли нас кто-нибудь, как по интеркому. Мы не можем доверять… Ну, то, зачем я здесь, связано с властями, Федеральными…

— Правительство знает меня как священника и советника, у которого есть официальное разрешение, — тон Элоухи стал немножечко менее спокойным. Годы мошенничества не прошли для него даром, и он не удержался, чтобы не добавить: — Если я скажу тебе имена определенных клиентов… Продолжай.

— Да-да да, — насмешливо звучало в голове Скипа. — И вы даете ваш хорошо оплаченный совет, после того как прочитаете будущее по звездам, или по чернильному пятну, или по вашему пупку, или еще как-нибудь; вы насылаете чары, вы упражняетесь в ясновидении; вы продаете амулеты, брелки, приворотное зелье; вы благословляете, вы проклинаете, вы устраиваете чертовски впечатляющее шоу; вам не нужно мастерски отрабатывать каждый трюк как любому фокуснику, иллюзионисту, предсказателю судеб, медиуму, телепату, ваше имя — оно всегда вызывало у ваших собратьев благоговейный страх и щедрость.

Другая половина мозга высчитывала расстояние и диспозицию. В зале могли быть установлены мониторы, которые постоянно транслировали изображение охранникам, а, возможно, и нет, потому что Верховному доверялись многие секреты, а охрана могла быть подкуплена или похищена. У Элоухи должна была быть кнопка на случай тревоги в кресле или где-то еще. Однако поскольку предполагалось, что его посетители безоружны, а у него в руках тяжелый жезл, а может быть, и пистолет, он не станет беспокоиться о возможном нападении — только не те, кто пришел к Прорицателю, в страхе или жадности, ненависти или скорби, никто не осмелится обидеть вызывателя ангелов, друзей, привидений…

Он сидел, наклонясь вперед, в напряжении, свободная рука лежала на колене. Лучшего шанса завладеть им может не представиться.

Скип преодолел расстояние в два прыжка. На секунду он согнулся в полете. Его левая нога оказалась впереди, последовал удар карате в солнечное сплетение. Трон опрокинулся назад, звук удара смягчил ковер. Скип ударился о возвышение трона и откатился по полу. Он вскочил одним прыжком, распрямился, вытащил кинжал и прыгнул на свою жертву. Верховный лежал бездыханный. Эй, старый негодяй не помер, не может быть! Возможность того, что единственная ниточка, ведущая его к Ивон, может быть, оборвана, привела его в отчаяние. Нет, Элоуха дышал с присвистом, он был просто оглушен. Скип поправил трон. Если кто-нибудь заглянет, не нужно будет лишних объяснений. Он отволок чародея в дальний, самый темный угол зала, уложил его и проверил, нет ли оружия. Оружия не было, этот парень чувствовал себя достаточно уверенно.

Верховный зашевелился и застонал.

— О’кей, приятель, приди в себя, — сказал Скип. Он ударил его по щеке. Веки Элоухи затрепетали. Он схватился за живот и рыгнул. Скип показал ему лезвие. — Мне нужна информация, ты. Быстрая и точная.

— Что… — Элоуха с трудом принял сидячее положение. Он начал чертить в воздухе знаки и бормотать что-то.

Скип опять его ударил.

— Прибереги свое шоу для других. Может, ты и проклял нескольких только потому, что они в это поверили и перестали бороться за жизнь. Я не собираюсь. Послушай. Если кто-нибудь нас прервет, скажешь, что у нас сеанс, и пусть он оставит нас. При первых признаках ситуации, с которой я могу не справиться, я тебя убью. Чтобы ты мне поверил лучше, позволь мне довести до твоего сведения, что мне нечего терять. Я прекрасно знаю, что со мной сделают твои гунны. После того как твое сердце пронзит нож, мое будет следующим. Сотрудничай со мной, если не хочешь погибнуть.

— Чего ты хочешь? — прошептал Элоуха.

Скип поведал о похищении, не только описав на словах двоих исполнителей, но и представив рисунки, которые он сделал по пути в своем блокноте, с которым не расставался.

— Я знаю вашу систему, — закончил он. — Кроме обычных дешевых трюков, она зависит от разведывательной сети, которой могут позавидовать и профессиональные шпионы. Клиенты дают тебе сведения, ты держишь курьеров, наблюдателей, людей, которые суют свой нос в чужие дела, тех, кто сопоставляет и обменивается информацией со своими коллегами повсюду. Власти отдали бы свои левые почки, чтобы только узнать то, что знаешь ты, вот почему ты так осторожен, чтобы не давать им и малейшего повода арестовать тебя.

— Я… я… законопослушный гражданин. Ты…

— Я — самый жестокий уголовный преступник, — сказал Скип гораздо веселее, чем было у него на душе. — Я хочу узнать, где находятся эти два носорога, и кто их нанял, где они прячутся, и все другие места, где может быть их логово, какая охрана и другие предосторожности могут там быть — все целиком, Элоуха.

— Информация не для всех, — сказал Верховный. К нему вернулись спокойствие и уверенность снова, и его хитрость и крысиная отвага.

— Да, тебя просто застрелят, если обнаружится, что ты предал своего клиента. Но они этого не обнаружат, если мы все правильно устроим. Будь уверен, что, если ты мне ничего не скажешь, ты тоже будешь покойником. Ну!

— Нет! Аэраэль, покарай его! Семфорагас, я ламиэль…

Заклинания были прерваны рукой, которая обвилась вокруг его горла.

Следующие несколько минут Скип ненавидел всей душой. То, что он делал, было хуже некуда. Только мысль об Ивон в ловушке взывала к его действиям. Элоуха был в преклонных годах, физически слаб. Он сдался:

— Да-да. Я скажу, будь ты проклят, дьявол тебя побери…

— Начинай, — сказал Скип, прерывая его всхлипы.

К тому времени, когда Элоуха рассказал все, что вспомнил сразу, без подсказки, он достаточно пришел в себя, чтобы воспользоваться интеркомом. По его приказанию значительный файл был сдублирован на ридерфаксе за ширмой.

— Нам нужно принять меры предосторожности, чтобы защитить тебя, — сказал Скип, после того как все прочитал, — Поэтому у тебя будет причина не считать меня доносчиком. Вот тот телефон, правда, работает?

Элоуха в отчаянии кивнул. Скип этого и ожидал. Где-то в городе был прибор, через который туда-сюда проходили сообщения с этого телефона. Постоянно работающий сканер почувствует, если незнакомец попадет в эту отдаленную комнату после того, как точно проследит за разговором. Связь будет тотчас же прервана, и установлена новая линия.

Скип заставил своего пленника лечь на пол, придерживая его ногой, и позвонить в ФБР. Слейт все еще сидел за столом.

— Вы! — выпалил он. — Что…

— Я полагаю, что обнаружил, где находится доктор Кантер, — бесцеремонно сказал Скип. Он дал имена, адреса и относящиеся к делу детали. — Это для большей вероятности. Я предлагаю вам использовать усыпляющий газ, прежде чем туда врываться, но вы, конечно, об этом знаете лучше, чем я. И Христом Богом прошу, торопитесь!

— Откуда Вы все это узнали, — спросил Слейт. — Как мы узнаем, правду ли вы говорите?

— Неужели вы осмеливаетесь сомневаться? Я перезвоню вам через час, — Скип прервал связь и освободил Верховного.

— Мы можем провести это время, составляя план, — сказал он. — Вы понимаете, если я расскажу им, как я получил информацию, я признаюсь им в серьезном преступлении. Возможно, меня подвергнут допросу, и мой рассказ будет утомительным и путаным, и я получу плохую оценку в табеле, и меня отстранят от работы с доктором Кантер — вы можете написать сценарий сами. Следовательно, и у вас, и у меня есть равный интерес в освещении правды должным образом.

Элоуха пристально посмотрел на него.

— Ты настолько же остр умом, насколько «крут», — невнятно произнес он. — Если тебе когда-нибудь будет нужна работа…

— «Квин сабэ»? Слишком далеко заходишь, ты, мошенник, и уж если я окажу тебе честь, то можешь не просить меня нарушать правила приличия. А теперь давай придумаем очередную небылицу.

На основе воображения Скипа и знаний Верховного была выработана подходящая легенда. Скип нашел своих давних знакомых из преступного мира в надежде найти след. Среди них был человек, который совершенно случайно оказался рассерженным, недавно изгнанный член тех наемных кругов, которые схватили Ивон. (Он был реальным, хорошо известным полиции. За исключением того, что за три ночи до этого он попал под щетки мусорной машины своего соперника, которую хотел остановить.) Скип описал его, движимый естественным чувством негодования, прибавив массу похожей на правду чепухи.

После того как это было решено, Элоуха и его гость побеседовали весьма дружелюбно. Но под видимым спокойствием напряжение Скипа достигло высшей точки. Трясущимися пальцами он набирал номер ФБР, когда чае был на исходе.

— Да, мы нашли ее, — сказал Слейт. — Запертой в комнате первого дома, который вы перечислили, перепуганную и в шоке, но целую и невредимую. К сожалению, люди, которых мы взяли, кажется, не знают ничего, кроме того, что им надлежало ждать дальнейших приказаний. Та парочка улизнула. Они были в задней части дома, где был вход в тоннель, который мои мальчики обнаружили позднее. А теперь, вы не приедете ли к нам?

— Уже в пути. — Скип повесил трубку и перевел дыхание. Наконец он сказал: — Прости, что опять причиняю тебе беспокойство, старик. Однако ты понимаешь, что мне нужно обеспечить себе беспрепятственный путь к отступлению.

— Конечно, — Элоуха нажал кнопку интеркома. — Черный Ангел Заафира, мистер Вейберн уходит. Я хочу, чтобы меня никто не беспокоил, потому что я хочу поразмыслить о том, что он сообщил мне, в одиночестве, — Скип связал его разорванными на полосы занавесками, завязав такие узлы, что искусному в таких делах человеку потребовалось бы не меньше получаса, чтобы выпутаться из них. Для Верховного не пристало, чтобы его нашли связанным, как борова. Вставив ему кляп в рот, Скип похлопал его по макушке и отбыл.

— Садитесь, товарищ профессор, — сказал генерал Чьжу. Вань Ли взял стул, на который указывала сигарета. Последовала минутная тишина. Наконец из-за вуали дыма Чьжу начал:

— Вам следует это знать, потому что Ивон Кантер может сказать вам, что была предпринята еще одна попытка ее убийства.

— Нет! — Какая-то частица Вань сознавала, что он ужасен, сказав это, что было правдой. — Я не слышал…

— И не услышали бы. Американские власти скрывают этот факт, во всяком случае, пока. Мы знаем, потому что у нас есть среди них агенты, что не является таким уж противозаконным, товарищ профессор, в то время как они делают то же самое в наших рядах и, возможно, преуспели в этом.

— Я понимаю, — тихо сказал Вань, — Она ранена?

— Нет. Это было похищение с помощью наемных преступников. Фашистская полиция обнаружила ее, и они взяли двоих под стражу, но они не знали ничего, что представляло бы хоть какую-то ценность. Кроме того, сопротивляясь им в испуге, она разболтала им о свежей концепции относительно Сигманианца, что-то, что откроет путь к настоящему союзу с ним. Она, очевидно, надеялась, что они освободят ее после этого. Но, увидев их безразличие, она не стала говорить ничего больше.

— Кто в ответе за это? — заставил себя спросить Вань.

— Кто знает? — ответил Чьжу. — Советы, японцы, Западная Европа… или это могло бы быть подстроено и самим американским режимом, который нанял настоящих гангстеров, но намеревался обвинить их в публичном судебном процессе, с целью запугать ее до полного подчинения им.

Он наклонился через стол.

Примите это во внимание, профессор Вань. Это случилось несколько дней назад. Доктор Кантер, должно быть, оправилась и рассказала свою великую идею своему начальству. Любое открытие, связанное с Сигманианцем, как предполагалось, должно было быть сразу же доведено до сведения сотрудничающих сторон. За последнее время мы не получили об этом никаких сообщений. Это вам ни о чем не говорит?

— Они, может быть, еще не совсем уверены, — нерешительно сказал Вань. — Они, возможно, решили, что она ошибается.

— Или же они решили скрыть от нас свои успехи, — хмыкнул Чьжу. — Мы готовы к этому. Я вызвал вас сюда, чтобы вы знали, со всеми вытекающими отсюда последствиями, в чем заключается ваш долг.

Глава двенадцатая

К своему удивлению, Скип обнаружил, что Эндрю Алмейда был привлекательным человеком, в основном, свободным и с которым было легко общаться, довольно разговорчивым, но и хорошим внимательным слушателем, имеющим степень доктора исторических наук, тонким ценителем искусства, главой очаровательного семейства, чье гостеприимство было большим и неподдельным по уикэндам в их хижине в горах.

Пожалуй, это был единственный отдых, который получал Скип. Все остальное время у него была комната на базе, и когда он не получал инструкций, он обучался. Он должен был изучить результаты трехлетнего исследования Сигманианца, проникнуться ими до мозга костей, потому что, если его план сработает, нельзя предусмотреть, что сделает это существо, а его реакция; в свою очередь, не должна быть неясной. Ну, это ему было раз плюнуть. Он даже ничего не имел против такой холостяцкой жизни. Когда он попал на земную орбиту, чтобы научиться элементарно себя вести в условиях невесомости, когда он увидел, не ощущая ни верха, ни низа, перед глазами Мать-Землю, сверкающую среди звезд — это был самый величественный час во всей его жизни.

Тем временем ФБР определенно пыталось проверить его прошлое. Он забавлялся и желал им хорошо провести время. Влияние Ивон гарантировало ему временную благонадежность, которой было достаточно.

Спустя месяц последний инструктаж Алмейды был громом среди ясного неба.

Он сидел за письменным столом в своем кабинете, Скип и Ивон — на стульях лицом к лицу. Окно было нараспашку и впускало прохладный воздух, беспорядок и суету, здания через дорогу, а над ними — сверкание пирамидальной ракеты, которая с завтрашним восходом поднимется, извергая пламя, и пронзит синие небеса.

Алмейда попыхивал трубкой.

Мне хотелось бы, чтобы мы провели больше времени, готовясь для такой миссии, — сказал он.

Ивон вытащила сигарету. Хотя она была напряжена и нервничала, Скип восхищался орлиным профилем, раскосыми глазами, блестящими волосами, фигурой, чертовски ладной, правда, под ее строгими рабочими одеждами, с длинными стройными ногами…

— Мы почти совсем готовы, — сказала она. — Если мы впустую будем тратить время, Сигманианец может отправиться еще на одну прогулку или вообще уберется домой.

— Верно, — согласился полковник. — Или кто-то может тоже догадаться о том, что придумал Скип.

Ивон выпрямилась на стуле.

— Энди, — сказала она, — мне не нравится, что ты считаешь, что концепция целиком принадлежит нам. Кроме всего прочего, мне хотелось бы обсудить ее с моими иностранными коллегами, в частности, с Дуклосом. У него есть склонность к анализу, поскольку в частной жизни он — большой знаток. Я подчинялась тебе до сих пор, потому что мы были заняты объяснениями и выработкой детального плана. Но я не хочу больше хранить молчание.

Скип потянул себя за мочку уха.

— О, я полагаю, что не так уж и плохо — держать некоторые вещи в секрете, Ивон, — рискнул он. — После того, что случилось с тобой… не нужно ли сначала подумать, а потом уже предпринимать что-то такое важное, как это? Если мы ошибаемся, мы всего лишь задержим прогресс науки на месяц. Потому что, как мы сможем скрыть наши попытки, когда мы попадем на борт?

— Именно, — сказал Алмейда, — именно это я и хочу обсудить с вами сегодня.

Его трубка полыхнула огнем неожиданно, с громким звуком. Ивон вздрогнула. Скип схватился рукой за кинжал, хотя и не намеревался вспоминать о нем вообще.

Алмейда выдохнул дым сильной струей, прежде чем поставил локти на стол и сказал с несвойственной строгостью:

— Мы уже проинформировали соответствующие агентства за границей, что мы отправляем корабль туда завтра. Они поддерживают радарное слежение точно так же, как и мы. Но мы заявили, что это обычная проверка на внешних границах силового поля Сигманианца, чтобы проверить, нет ли каких перемен. Вы же знаете, что обычно их не бывает, но есть смысл периодически проверять, и кроме того, подобные маневры — хорошая практика для астронавтов. Как мы и ожидали, больше никто не собирается лететь.

— Вы выйдете на близкую орбиту и передадите свою программу на естественной волне Сигманианца, поддерживая энергию не достаточной для того, чтобы можно было засечь сигнал на расстоянии больше нескольких километров. В этом случае, если вы получите ответ, этот факт может остаться в тайне.

— Да? — воскликнул Скип. — Теперь постойте минуточку.

Алмейда поднял руку.

— Не нужно мне ничего говорить. Грязный трюк, нарушение торжественного обещания. Но предположим, что ответ Сигманианца — это целый набор планов его корабля. Это не фантазия. Ведь, по-видимому, мы представляем собой нацию, заинтересованную в технологиях. Или еще менее предсказуемое может произойти. — Рука превратилась в кулак и ударила по столу. — Мы не знаем. И у нас нет твердых добровольных международных соглашений относительно всего этого. И не нужно обвинять китайских республиканцев или американских параноиков, или кто там еще обливается слезами и соплями. Просто считайте, что проблема в том, что нужно быть готовым к событиям, которые на самом деле даже трудно вообразить, не говоря уже о том, чтобы их предсказать. И чем больше игроков в игре, тем менее стабильной становится игра.

Он вздохнул.

— Возможно, если вы установите смысловую коммуникацию, вы сможете просить Сигманианца отправиться восвояси до тех пор, пока человеческая раса не подрастет, — сказал он. — Или, может быть, и я надеюсь, что это более вероятно, знания окажутся совершенно безобидными и будут подаваться постепенно, так, что мы сможем вернуться к открытым действиям. Но пока, тем не менее, мы стараемся отсрочить акцию.

Губы Ивон задрожали. На глазах навернулись слезы.

— А что, если Сигманианец пригласит нас на чай? — спросил Скип. — Любезно будет предположить это, если наша схема сработает. Спутники с людьми на борту все время наблюдают, не появится ли его радуга.

— Может быть, вы как-нибудь притворитесь, что не заметили ее, — предложил Алмейда. — Или же, попав к нему на борт, попробуете заставить его снова закрыть силовое поле. В этом случае мы сможем отклонить возмущенные протесты, объявив, что, вероятно, произошло какое-то недопонимание… Ответственность ляжет не на ваши плечи, ваши пилот и второй пилот тщательно выбраны. Майор Тьюлис имеет опыт в боевых действиях — инцидент в скалах, например. Капитан Керланд — служит в разведке Воздушных Сил. Позвольте мне выработать основные правила ваших действий.

Скип ушел с головой в созерцание космического корабля. Этот радостный танец массы и формы, где солнце и тени ритмично чередовались, как будто Земля плыла во вселенной, как музыка, как любовь, и приключения, и созидание — это можно было ощутить, только пережив наяву. Слова самых прекрасных писателей, фотографии лучших умельцев голографического искусства никогда не предполагали тут такого священнодействия.

Эта сфера, эта кривая, вот та спираль, да я вижу, как они сливаются вместе, чтобы образовать единое целое, чтобы потом разойтись обновленными.

Керланд похлопал его по плечу.

— Мы — на орбите, мистер Вейберн.

Выведенный из транса, Скип дернулся, но его удержали ремни. Кабина была переполнена инструментами, приборами, воздух был тяжелый, насос скрипел, невесомость была приятной, но он понимал, как она будет действовать на его нетренированные мускулы. Окно, через которое он смотрел, было маленьким и запыленным.

— О да, — промямлил он глупо.

— Вы можете сразу приступить к делу? — спросил Тьюлис.

— Да, конечно, — Ивон начала отстегиваться.

— Запомните, — Керланд втолковывал Скипу, — время от времени нам придется пользоваться взрывом, чтобы откорректировать девиацию, если мы хотим сохранить нашу относительную позицию. Это будет не больше одной десятой «j» снаружи, и мы просто хотели вас предупредить заранее.

Скип кивнул нетерпеливо. Восстановив свою полную уверенность в себе, он был возбужден от своей миссии. Если она увенчается успехом, какие только восторги он не увидит! Освободившись от ремней, — он как маятник, метался по кабине возле видеофонного передатчика, где он оборвал связывающий его провод и начал упаковывать предметы, которые нужно было взять с собой.

Ивон помогала. Ее голос был обеспокоенным:

— Я почти желаю, чтобы все было впустую! — Она помотала головой, — Нет, не хочу!

— Если получится так, — сказал Скип ни к селу ни к городу, — мы продолжим попытки. — Откуда ты знаешь, что приемник Сигманианца включен? — спросил Керланд сзади.

— Мы не знаем, — сказал Тьюлис. — Но разве вы не оставите наш записывающим и не станете проверять пленки в перерывах?

— Моя догадка в том, что устройство монитора отрегулировано на подачу сигнала, когда происходит что-то, на что следует обратить внимание, — сказал Скип. — Оп-ля! Черт побери! — Клочок ваты, в который была обернута чаша, ускользнул от него.

Тьюлис поймал его.

— Я все еще не могу понять, на основе чего вы подбирали свои образцы, — заметил он.

— В основном по догадке, — признался Скип. — Нам нужно было большое разнообразие. Однако поскольку этот корабль не мог вместить в себя Британский Музей, мы небольшим количеством хотели охватить все. И мы выбрали большинство экспонатов из того, что сочли наиболее привлекательным. Я не могу объяснить наш метод. Мы попытались абстрагироваться от того, что обычно люди видят в корабле Сигманианца, и исходили из этого. Честно говоря, это были скорее догадки и интуиция, чем логика.

— В наибольшей степени, Скип, — добавила Ивон. — Именно так я рассеяла его подозрения. Разнообразные предпосылки или нет, — сказала я, — у кого еще есть лучший шанс преуспеть?

Час спустя копии произведений искусства были расположены в определенном порядке, запись показа была приколота перед ними, он и она посмотрели друг на друга и пожали руки. Он увидел, как на ее шее бился пульс. Во рту у него самого пересохло. Быстрее, что я могу сказать в этот исторический момент? Орел снес яйцо… Нет, дьявол, нужно просто упорно работать. Он привел в действие сканер видения. Ивон начала говорить по синтезатору.

— Люди… приближаются… Сигманианец. Люди… приближаются… Сигманианец. Люди — Сигманианец. Люди — Сигманианец.

Теперь она кивнула Скипу. Экран перед ними оставался пустым, но он поднял первый экспонат из того, что он выбрал — рисунок китайского мандарина. Он не думал, что пришелец его тонкую простоту найдет в высшей степени интересной, но это могло бы открыть путь к фотографиям японских врат Тори, к китайской каллиграфии…

…Дюрер, Микеланджело, Веласкес, Рембрандт, Коро, Мотонобу, Лунь-Мьен, персидские миниатюры и бизоны Ласко, чьи создатели были забыты, но не работы…

…изгиб индусских чаш или греческих амфор, мужественность полинезийской военной булавы или африканская маска, зловещая грациозность вырезанного из хрусталя ацтекского черепа, безмятежное очарование русских икон, вырезанных на дереве… изображения скульптур, больших по размеру, голова Нефертити, Афродита и Ника, но здесь, главным образом, менее древние мастера — Роден, Бранкузи, Милле, Нильсен — изображения парков и садов — самых благородных и самых очаровательных зданий, которые когда-либо возводил человек, храмы, дворцы, сельские дома, беседки, замки, гробницы…

Во всем этом был взгляд художника — уверенность в том, что путешественник осуществил свое одинокое паломничество, потому что тоже был художником в поисках ничего иного, как красоты.

— Эй! — закричал Тьюлис. — Он загорелся, черт возьми, как новогодняя елка!

Скип стремительно повернулся. Со своего места он мог видеть только лишь краешек судна Сигманианца на расстоянии нескольких километров. Но дальше космическое пространство, которое было между ними, не было пустынным больше. Оно горело красками, всеми красками, от глубокого и чистого свечения до самых мягких оттенков солнечного восхода или цветка, до тех пор, пока наблюдатель не становился частью, экстаза и не возвышался над этим всеобъемлющим зрелищем.

Голос Керланда вернул его к действительности:

— Господи Иисусе, вы же прорвались. Приглашение никогда не было и в половину таким ярким и прекрасным, правда же?

— Правда, — сказал Тьюлис. Понизив тон: — Они еще не изобрели для этого слова.

— Может быть, это название есть в словаре Сигманианца, — сказал Керланд, приходя в себя от изумления.

Ивон залилась слезами.

Тьюлис встряхнулся и отвернулся от зрелища.

— Ну, наша надежда на то, чтобы держать все в полном секрете, провалилась с треском, — сказал он без всякого выражения. — Здорово то, что мы вошли в контакт, то есть вы двое и теперь мы будем действовать по плану Чарли. — Он отстегнулся. — Я помогу вам выгрузить всю эту ерунду. Мы можем запихать эти вещи прямо в стойки и связать их, правильно?

— Я вытащу космические скафандры и приборы, — заявил Керланд.

Сияющее чудо снаружи утонуло в пылу приготовлений.

— Порядок, — сказал Тьюлис, прежде чем закрыть забрало шлема. — Давайте все проверим в последний раз. Мы остановимся как обычно. Попав на борт, вы поступите, как сочтете нужным. Если вам удастся, скажите Сигманианцу, чтобы он закрыл вход силовым полем за вами. Затем проведите остальное время там, убеждая его общаться только с американцами. Я знаю, что это самый важный приказ, особенно когда у вас почти тридцать часов до того, как начнут прибывать иностранные корабли.

— Может быть, меньше, — сказал Керланд. — Мы знаем, что они держат базы на расстоянии суток с тех пор, как вы принесли это известие, доктор Кантер. Но у кого-нибудь непременно может быть в запасе сюрприз.

Ивон содрогнулась.

— Я буду так смущена, мне будет так стыдно, если…

Керланд похлопал ее по плечу, облаченному в скафандр. От удара она отплыла от него.

— Ты что, забыла свою легенду? — спросил он. — Идея Скипа была слишком дикой, чтобы довести ее до сведения общественности, но поскольку он — доброволец и ему необходимо обучение, мы на своем уровне решили не трудиться извещать Вашингтон, мы могли также все перепутать. Вы приехали сюда совершенно случайно, чтобы посмотреть. Никто не был так изумлен, как мы, когда это все случилось.

Лицо Ивон казалось растерянным и несчастным в шлеме.

— Я не слишком хорошо умею обманывать, — сказала она. — Я ненавижу ложь.

— Я — дока в этом деле, — уверил ее Скип, — и когда я нахожусь вдали от своих друзей, я получаю удовольствие, практикуясь в этом искусстве. Пойдем?

Вань Ли прибыл, не прошло и десяти часов.

Скип и Ивон потеряли связь с остальным миром, и совершенно забыли о нем. Там, в этой камере с изогнутыми стенами, которые контрастировали с куполом, где волшебные формы и листья, и цветы наполняли воздух, они начинали узнавать того, кто путешествовал среди звезд.

— Что означают эти решетки и все эти растения, — выдохнул Скип. — Могу поспорить на свой указательный палец. Это не оборудование, не восстановление кислорода, корабль должен иметь более эффективные системы. Это наслаждение. Возрождение духа.

Ивон наблюдала за огромной, скользкой, шершавой массой впереди. Вот уже каждый видимый участок тела проходил через необычный портал. Сигманианец парил, поглощенный фотографией «Пяти сестер» Йорка Минстера.

— Знаешь, — сказала она тихо, — он не такой уж и отвратительный. Конечно, судя по нашим стандартам, особенно если смотреть на него под правильным углом.

— Черт, я не мог бы этого сказать года три назад, — ответил Скип.

В его мозгу поплыли воспоминания того, что он сказал ей в их первый день наедине на морском судне: «Поскольку у большинства людей не хватает вкуса понять, что Сигманианец не омерзителен, я предполагаю что подсознательно они считают само собой разумеющимся, что он — обыватель. Определенно многие из размышлявших понимали, что он должен бы интересоваться нашим искусством точно так же, как и мы были бы заинтересованы в искусстве сигманиан — но не изнутри, а как другое явление, которое можно наблюдать и написать об этом научный труд. То искусство, которое они ему показали в самом начале, было такой несущественной частью всех этих диаграмм и тому подобного, и так чертовски плохо и несистематически подобрано, что этот парень даже и не мог понять, что это было. И в любом случае, прежде всего обращали внимание на возможность общения с помощью слов. Все считали, что когда взаимопонимание будет достигнуто, все остальное можно будет обсудить на досуге. Они забыли, что слова ни в коей мере не могут быть единственным языком. Им даже и в голову не приходило, что Сигманианец совершил свое замечательное путешествие не с какой иной целью, как получить просто художественное вдохновение — потому что планеты сами по себе так сильно вызывают его, что он не поскупился на то время, которое он потратил на нас, видя, что мы так никогда и не смогли ему дать именно того, что он хочет…»

Он оторвался от воспоминаний. Сигманианец приближался к стене купола. Фотографию он легко держал в одной паре клешней. Окружающие щупальца-пальцы подергивались и вытянули с того места, где он был, альбом с видами Парфенона. В другой «руке» он держал оптический проектор.

Скип хотел подвинуться ближе. Неуклюжий, он поскользнулся и выругался. Его неопытность в свободном полете невесомости осложняла дело. Наконец он пристегнулся, держа карандаш и блокнот наготове. Было принесено голографическое оборудование, но в данный момент оно не было нужно. Сигманианец указывал на рисунки, в то время как он сам следил за их линиями — лучами, которые оставались светящимися, пока он не стирал их или не изменял. В ответ на это карандаш Скипа скользил по бумаге.

— Угу, — сказал он, просто думая вслух, — он очарован контрастом между классической и перпендикулярной архитектурой… я так полагаю. Что они имеют общего? Ну, как «Золотое сечение», я полагаю, что смогу разъяснить… — Он вспомнил о своем товарище. — Скажи, Ивон, вот шанс установить вербальный язык, если я только смогу объяснить ему на рисунках, чтобы он стал учить слова…

Вплыла одетая в скафандр фигура. «О», — чуть не вскрикнула Ивон. Скип ответил более язвительно.

Вань Ли проверил свою траекторию, пристегнул багаж и открыл шлем. На его лице застыла холодная ярость.

— Что это? — требовательно спросил он.

Вновь прибывший указывал на Скипа.

Бродяга ощетинился.

— Сэр, правильное местоимение — «кто». Но если вы действительно хотели спросить именно это, тогда это — пуговица у меня на животе.

Ивон приблизилась одним движением.

— Вы… Профессор Вань… так с-скоро? — сказала она, заикаясь.

Китаец сверкнул свирепым взглядом.

— Мои службы предупреждали меня, что тут произойдет предательство. Я надеялся, что их предупреждения беспочвенны.

— Но… нет… нет…

— Я полагаю, вы не собираетесь совершить убийство, — сказал Вань. — Я проинформирую моего офицера эскорта, что он может вернуться к своему кораблю. — Он покинул помещение.

Скип нашел Ивон, чтобы поддержать и успокоить ее. Его попытка потерпела фиаско; он продолжал висеть в воздухе, в то время как его карандаш и блокнот уплывали за пределы досягаемости. Она осталась одна в отчаянье. Сигманианец издал звук.

— Извини, приятель, — пробормотал ему Скип.

Вань вернулся и начал снимать свой скафандр. Скип подплыл к нему на расстояние вытянутой руки и остановился. Ему нужно было время, чтобы оправиться от тошноты, вызванной центростремительной силой и силой Кариолиса, прежде чем он смог сказать:

— Позвольте представиться. Я — Томас Вейборн. Вы, должно быть, Вань Ли. Наслышан о вас. Для меня большая честь познакомиться с вами.

Как негодяй, которого вымазали дегтем и изваляли в перьях, и вынесли из города на шесте, и когда его спросили позднее, как он себя ощущал, он сказал, что, если бы не честь, он бы предпочел, чтобы с ним подобного не происходило.

— Я — еще один доброволец, который, кажется, стал причиной такого удивительного поворота событий в этом проекте, с тех пор…

— Да, у вас подготовлена гладкая история, — сказал Вань. — Пожалуйста, избавьте меня от нее. Что означают эти предметы в куполе? Картины и… это не было просто импульсивным. В чем ваш план?

Скип был избавлен от немедленного ответа исчезновением Сигманианца в кормовой части. Ивон оправилась от замешательства и сказала:

— Просто когда мы вызвали ответный интерес, да, даже нетерпение, появились вы и все прервали.

Вань крепко сжал губы. Он продолжал освобождаться от скафандра и делать приготовления для своего пребывания там. Скип подумал: Это отбрасывает нас к плану Дельта. Хотя я и сомневаюсь, найдем ли мы способ привести его в исполнение, если он такой чокнутый, как о нем говорят. Скорее все движется к тому, что мы станем с ним совершенно честны и прямодушны. Ну, это, по крайней мере, не требует такого напряжения…

Не было слышно ни звука, ни шороха. Неожиданно они, теряя все… поплыли к поверхности купола, медленный и мягкий подъем, да, мягкий, потому что «верх» и «низ» возникли снова… вес возрастал с каждой минутой, и Вань громко кричал по-китайски, Ивон задыхалась, а Скип заорал:

— Мы движемся!

Худая фигура Вань Ли выпрямилась:

— Быстро, — резко крикнул он. — Слишком много всего было установлено с учетом постоянной невесомости. Мы должны все установить заново, иначе все будет свалено в одну кучу и переломается.

Скип зауважал его за это, и работа заняла все его мысли. Не то, что бы он испугался. Сигманианец мог бы заставить людей уйти лучшими средствами, чем это, если бы захотел. В нем росло возбуждение. Что мы взяли на себя? И все же прозаическая задача разобраться в неразберихе приборов помогла ему остаться сдержанным, даже спокойным. Когда они все закончили, ускорение стабилизировалось на величину в одну третью «жэ», о чем пришли к согласию Вань и Ивон. Скип веселился, прыгая, распустив перья, пока Ивон не взмолилась, чтобы он прекратил.

— Не сейчас. Нам нужно подумать. Что мы будем делать дальше?

— Ну, подождем, пока наш гость не вернется, — сказал Скип. — Ты знаешь что-то лучше? А вот и он.

Сигманианец карабкался флегматично по решетке, собирая произведения искусства. Ивон покачала головой.

— У меня уши болят, — пожаловалась она.

— У меня тоже, — сказал Вань. — Вам не кажется, что мы стали говорить громче обычного?

О причине этого догадался Скип.

— Жуйте и глотайте, — посоветовал он. — Сравняйте давление внутри и вне. Давление растет. Могу поспорить с вами, профессор Вань, на обед в лучшем ресторане в Пекине против банки тушенки, оно достигнет величины, равной приблизительно двум земным атмосферам, и остановится. Мы сможем его выдержать, а Сигманианцу, вероятно, просто оно таким и требуется. — Он обнял Ивон. Его смех был наполовину веселым, наполовину истерическим. — Он хочет, чтобы мы полетели с ним!

Глава тринадцатая

Наверняка никогда до этого не предпринимали дети Адама такого странного путешествия по эту сторону жизни.

В течение бесконечного времени, которое часы и календари в целом сосчитали как семь недель, огромный корабль вращался вокруг солнечной системы. Он не искал самого большого обзора. Это заняло бы гораздо больше времени, пересечь невообразимое пространство этого слегка затерянного водоворота у края галактического вихря. Но скорость, возрастающая с каждым мгновением, (она оказалась на порядок ниже, чем та, на которую был способен фантастический двигатель) унесла его за сотни миллионов километров от изначального положения за семьдесят часов. В следующий такой же период времени к этому расстоянию добавилось втрое большее, вот таким образом и проходил полет. Используя вторую половину перехода от мира к миру для торможения, межпланетные пассажиры все еще измеряли время в днях.

Полет от планеты до планеты не проходил впустую. Потому что, в частности, Скип каждую минуту бодрствования заполнял открытиями и достижениями. Простое физическое утомление валило его в сон, который был похож на обморок, но он просыпался со свежими силами, голодный не столько до пищи, сколько до работы, до нового восхищения.

О практических проблемах позаботились еще раньше.

— Я надеюсь, что Сигманианец осознает, что наши запасы пищи ограничены, — сказала Ивон.

— Давайте будем есть в его присутствии и покажем это жестами, — предложил Вань.

— Нет, дайте мне нарисовать рисунки, — счел нужным сказать Скип. — Мы уже обмениваемся друг с другом графическими средствами выражения. Основная проблема в том, что он привык к трехмерному представлению — что-то вроде вида, как через рентген, впридачу, как некоторые стили изображения земных аборигенских племен — но я, возможно, могу воспользоваться оптическим проектором, во всяком случае, я знаю, что он понимает перспективу на плоской поверхности, потому что когда я представил ему куб таким образом, он скопировал его в трехмерном изображении и наоборот.

Вань сдерживал возмущение. Ему совершенно не нравился этот разговор.

Сигманианец скоро понял, или скорее предусмотрел, эту проблему. Он привел их на место, где колебалась загадочная, похожая на выполненную из ртути форма, и стал показывать что-то жестами. Палочка чего-то коричневого выскользнула на поднос (?). Скип и Сигманианец обменялись рисунками.

— Пища человеческого типа, — доложил Скип.

— Разве можно быть в этом уверенным? — забеспокоилась Ивон. — Я уверена, что он хотел только хорошего. Но этот состав может на девяносто девять процентов насыщать нас, а на один процент представлять из себя смертельную отраву. Среди нас нет химика-аналитика, даже если бы нужное оборудование было на борту.

Скип пожал плечами.

— Догадываюсь, что нам нужен подопытный кролик.

Взгляд встретил взгляд, и резко все отвернулись друг от друга.

— Я не хочу, чтобы меня сочли жестоким, но мистер Вейберн не профессионал, мы могли бы им пожертвовать.

— Нет! — Ивон схватила Скипа за запястье. Тон ее был безумный. — Мы без него не сможем обойтись. Он — художник… Я или вы, Вань Ли!

— Ну и ну! — Скип покачал головой. — Только не ты, птичка. Как насчет того, чтобы бросить монетку, профессор?

— И я проиграю и умру, и останутся двое американцев? — спокойно сказал Вань. Его лицо было скорее застывшим, чем враждебным. И стоял он неподвижно. — Никогда.

Время шло — пока Ивон не схватила палочку, откусила кусочек и проглотила.

Скип прижал ее к себе.

— С тобой все в порядке? — Через ее плечо он бросил Ваню: — Сукин сын!

— Нет, прекратите, не нужно ссориться, — умоляла Ивон. — Мне не причинено никакого вреда. Эта штука вкусная. Похоже на, да, на стейк и антоновские яблоки?

Я собираюсь доесть до конца, а вы оба пожмите друг другу руки.

Под поверхностной вежливостью целые земные сутки не исчезала натянутость. Потом, когда она сообщила, что состояние ее здоровья было отличным, они все втроем начали обучаться у Сигманианца как пользоваться машиной.

Было ли слово «машина» правильным? Как почти все, с чем они встречались, прибор не имел механической системы управления, а возможно, и вообще никаких движущихся деталей. Вы машете руками в определенном месте, определенным образом, направляемые дисплеями, которые появляются у вас перед глазами. Читать с них было не трудно. Таким образом вы определяете вид, количество и температуру того, что будет произведено (предположительно из вторичного сырья, надлежащим образом собирается атом за атомом в гидромагнитных полях особого рода). Ничто, что выходило из прибора, не было ни безвкусным, ни опасным. Спустя некоторое время, когда взаимопонимание улучшилось, Сигманианец объяснил, что устройство было неспособно производить субстанции, опасные для людей. Попрактиковавшись, они научились имитировать возрастающее разнообразие известных продуктов. Ивон находила отдохновение в совершенствовании и производстве съестных припасов, которых на Земле никогда и не видели.

Сигманианец получал пищу из похожего устройства в том же самом помещении.

— Это в сущности доказывает то, о чем мы уже раньше догадывались, — объявил Вань. — Они уже совершали раньше сюда экспедиции, которые осуществили интенсивные биологические исследования. Корабль прибыл, готовый для размещения в нем людей.

С помощью трехступенчатой обработки с использованием серебра получали чистую воду.

— Вот только если бы я смог догадаться как сделать этиловый спирт без жировых дрожжей, — пробормотал Скип. Но на самом деле ему вовсе не нужен был допинг в этом похмелье открытий.

Физиологические отходы и органический мусор сваливались где попало на эластичной палубе. В течение секунд они опознавались и поглощались, и таким образом закрытая экология корабля восстанавливалась. (Или же жизнь корабля? Все больше и больше казалось, что корабль был не похож на робота, а больше — на симбиоз растение-животное, получающее энергию от своего личного термоядерного солнца, питание — из газов и камней космического пространства.) Окружающая среда требовала привыкания к ней. Воздух всегда был душный, горячий и влажный, если сравнивать с нормами Земли, хотя для млекопитающих довольно подходящий. Скип нашел ножницы, и укоротил свои брюки до шорт, и не носил ничего, кроме них. Его товарищи остались в своей обычной одежде.

Интенсивный желто-оранжевый свет вызывал головную боль, пока Сигманианец не показал, как произвести местную регулировку и получить такое освещение, какое им было нужно. Запахи были повсюду, сильные и странные. Земная растительность в сравнении с этой была блеклой. К некоторым запахам нужно было немного привыкнуть, но большинство были приятными с самого начала — ароматы зеленой растительности, специй, роз, океанских пляжей, штормов, запахи нагретых солнцем женских волос, бесчисленное разнообразие, целые миры, полные жизни и стихий. Точно так же оттенки звуков, превалирующие в интерьере, резонирующие, шипящие, такие, которые мог слышать человек, и такие, какие он слышать не мог, одиночные ноты или целые мелодии. (Мелодии? Отрывки, хотя такие же приятные, однако слишком сложные, чтобы их можно было определить как музыку. Но ведь и дикарь, который ничего не знал, кроме звуков голоса и барабана, мог найти «Смерть и Очищение» сплошной путаницей звуков.)

Однако монотонности не было. Эти многочисленные стимулы, без сомнения, были гораздо сильнее, чем могли почувствовать нервы человека:, защищенные кожей, и они постоянно менялись. За морскими ветрами следовало безветрие, за темнотой — яркий свет, температура, влажность и ионизация воздуха не были постоянными, свежие ароматы и звуки сменяли те, которые были минуту назад, иногда палуба под ногами шла мелкой рябью — вы никогда не чувствовали себя на борту корабля Сигманианца, как в тюрьме.

Одни его геометрические принципы гарантировали это. За барьерным куполом, который теперь стоял постоянно открытым, не было неподвижной структуры залов и отдельных кают. Коридоры вились лабиринтами. Земляне, которые свободно бродили по ним, скоро бы потерялись там, если бы пришелец не указал им, как растения, которые росли в некоторых коридорах, растущие загадочные настенные фрески из растений, которые украшали другие, дублировали систему указателей. («К нашей выгоде, — предположила Ивон. — Нашему другу не нужны указательные знаки.»)

Очевидно, проход мог бы быть перекрыт по команде, образуя пространство, объем и форма которого регулировались, что можно было получить почти в любом месте. Сигманианец наделил своих гостей отдельными номерами с запирающимися дверями. Из пола выдавались каучуковые помосты для постели. Скип развлекался в управляемой части своего номера, добавив неказистый стул, а там, где в ответ на жест лилась вода — умывальник и ванну.

Все это было осуществлено и освоено в первые несколько земных дней. Это было просто приготовлением к тому, что последовало дальше.

Там была еще наблюдательная башня, но это неверное слово. Люди стояли на прозрачном мосту в центре огромной полой сферы, которая воспроизводила вид снаружи. Воспроизведение не было абсолютно точным, опасная яркость солнца снижалась, а актиниевы лучи просто не пропускались, но все равно, изображение было гораздо более достоверным космосом, чем то, что видели люди через шлюзы корабля или шлемы. Сигманианец был еще где-то, осуществляя управление кораблем, которое он еще им не показал. Они тормозили в направлении Марса.

В тишине ночи они почти что забыли, как сильно воздух был наполнен парами. Мириады звезд блестели, похожие на льдинки, Млечный Путь лился по небесам, далекое маленькое солнце горело внутри жемчужной линзы зодиакального света. Впереди неясно вырисовывалась планета, выступающая между снежными шапками на севере и антарктическим сумраком, сотня различных темно-коричневых и ржаво-красных тонов, которые пятнали сине-серо-зеленые островки и рыже-коричневые пыльные бури, шрамы кратеров были видны невооруженным глазом, вид, чей аскетизм превзошел себя и стал безупречным. И все же свечение, которое исходило оттуда и попадало на людей, высвечивая их лица из темноты, было мягким, как из домашнего камина.

Вань нарушил долгое молчание. Он говорил тихо, без той натянутости, что была раньше.

— Мой младший сын мечтает стать космонавтом. Он сказал мне однажды, что если у нас будут корабли, такие как этот, он отречется от своей заветной мечты, потому что работа будет нелегкой. Я одобрял такое отношение. Теперь я сомневаюсь, уж не ошибался ли он.

— Думаю, что да, — ответила Ивон. — Разве Бетховен — прост, или Эль Греко, или Эсхил?

— Моей маленькой дочке понравился бы этот вид, — сказал Вань. Улыбка коснулась его лица. — Она бы спросила, почему ни одна ветка с цветами персика не видна на фоне этой смешной луны. — Резко, как будто в смущении, его тон стал хриплым, и он продолжал: — Почему нас привезли сюда? Люди уже были на Марсе, а Сигманианец прилетал к нам неоднократно. Какие у него мотивы?

— Их несколько, я полагаю, — отвечал Скип. — Во-первых, практические. Люди так долго показывали, что они смогут сделать что-то, что устранит трудности нахождения общего языка. Для этого гораздо более удобно, когда ощущаешь вес. Во-вторых, если мы будем подвергаться ускорению, почему бы не совершить кругосветное путешествие? Фактически, это дает бесконечные возможности сравнить свои впечатления, — и ну, как мы с капитаном делаем рисунки одного и того же пейзажа, осваивая технику, о которой даже и думать не могли — разве он не этого хочет от нас? Наша наука и инженерные приемы — смешны. Наша биология и так далее были описаны, возможно, тысячу лет назад. Но взаимопроникновение искусств…

— Как Китай воздействовал на европейское искусство в восемнадцатом веке, — кивнул Вань, — или как позднее — африканское.

— Или как буддийские мотивы из Индии повлияли на Китай раньше, — сказал Скип, — и они в свою очередь были вдохновлены греками. Или же как восемнадцатая династия в Египте, самый прекрасный период их искусства за все время, потому что на некоторое время они были под впечатлением Крита и Сирии. Ну, вы поняли в чем суть. В-третьих, причина этой поездки… — Он замолчал.

— Что же?

— Неважно.

Глаза Вань, в которых отражался свет Марса, устремились на него. Остальные почувствовали, как его охватило напряжение.

— Вы опять что-то предпринимаете за моей спиной?

— Утихни, — сказал со злостью Скип, — и вали отсюда, — Он с силой ударил кулаком о поручень. — Ты что, все время собираешься демонстрировать нам свое недовольство, час за часом? Хорошо, приятель, я скажу тебе, что я думаю о третьей причине, по которой он покинул земные окрестности. Чтобы избавиться от таких назойливых персон, как ты, чтобы они не смогли присоединиться к нашей компании.

— Скип, — Ивон схватила его за руку, — Пожалуйста.

— Мне лучше удалиться. Мои сожаления, доктор Кантер, — Вань поклонился и пошел с моста вниз. Скоро он затерялся среди звездных облаков.

На корабле были небольшие тендеры для посещения поверхностей планет. В одном из них все четверо спустились на Марс, пронесясь через тысячи километров, паря над поверхностью, чтобы произвести осмотр с близкого расстояния. Их судно представляло собой узкий, заостренный на концах цилиндроид, в котором не было ничего такого, что могло бы размещать в себе двигатель, приборы управления и другие инструменты, их корпусов совершенно не было видно.

— Я полагаю, он управляется радаром, — сказал Вань. Его голос стих. Одна и та же мысль не давала покоя трем человеческим умам: Какой бомбардировщик! Какой метательный снаряд!

Ивон сказала поспешно, чтобы восстановить хрупкое перемирие:

— Но опасные лучи должны быть блокированы. Сигма Дракона холоднее, чем Солнце, дает намного меньше ультрафиолета. Это должно означать, что жизнь там гораздо более уязвима для УФ и всего остального, чем мы.

— Что касается меня, я все бы отдал, чтобы узнать, как работает эта штука, — сказал Скип. Никаких реактивных двигателей, ни ракет, ни пропеллеров, ничего заметного, и ничего не было слышно, кроме звука, похожего на скрип привидений разреженного марсианского воздуха, когда внизу под ними разворачивалась пустыня. — Гидромагниты? Недостаточно для открытого космоса, возможно, но когда поблизости ощущается воздействие огромной массы…

Он отправился к Сигманианцу, одна пара «рук» которого, похожих на клешни ракообразных, изображала действия пилота. Задние глаза на ниточках повернулись в его сторону. Он открыл свой блокнот.

— Что ты задумал? — спросил Вань подозрительно.

— Ну и расспросить, исследовал ли наш приятель Землю. Лодка, как эта, могла путешествовать незамеченной, за исключением, возможно, редкого блеска, который наблюдатель мог бы принять за мираж или обман зрения, или же, он подумает, что ему это примерещилось спьяну. Во всяком случае, он мог бы, если бы избегал густонаселенных мест, или же наблюдал за ними с большой высоты. Ведь вы бы не хотели приземлиться на Таймс-сквер, не так ли?

Скип убедился, что его предположение было верным. Он подозревал, что Сигманианец избегал контактов в этих полетах, поскольку ему мешала гравитация, которую он не мог переносить долгое время. Кроме того, он подозревал, что виды с большого расстояния на архитектурные произведения были всем тем, что способствовало продолжению попыток войти в контакт с гением человека.

Вскоре после этого они произвели первую из нескольких своих посадок. Надев космические скафандры, они вышли наружу. Защитный костюм Сигманианца представлял собой прозрачный пластиковый мешок, который аккуратно закрывал его конечности и низ тела, свободный наверху, чтобы не стеснять движения его чувствительных щупалец. («Почему же давление не выпустит из него воздух как из воздушного шарика», — изумлялся Вань, и не находил ответа.) Места высадки были выбраны предусмотрительно, потому что не все они были такими однообразными, чтобы не произвести впечатления на землян, которое они привезли бы домой. Пейзаж из дюн в приглушенных красных и черных тонах, скала, которая, казалось, была сделана из драгоценных камней, утес, застывший на фоне темно-пурпурных небес. Вероятно, Сигманианец был разочарован, когда понял, как неудобно было Скипу в перчатках, и быстренько прервал прогулку, чтобы продолжить рисование и писать красками.

Марс стал сдвигаться вбок. Корабль уходил все дальше.

Почему-то земляне стали называть Сигманианца Агасейрусом. Им не удалось установить, были ли у его расы имена.

— Я бы сказала, что нет, в нашем смысле этого слова, — сказала Ивон. — Никакие звуки не соответствуют индивиду. Вместо этого есть целый комплекс ассоциаций, внешность, личность, запах, походка, всю индивидуальность запоминают и воспроизводят целой группой символических действий, когда требуется идентификация, — Задумчиво: — Если это вообще нужно. Индивидуальность Сигманианца может иметь фундаментальные отличия от рода человеческого. Ключ, который у нас есть, не настолько…

Тем не менее Бродяга Агасейрус быстро научился произносить специальные звуки, которые обозначали определенного его гостя. И он взял на себя инициативу в развитии определенных требований. В полете между Марсом и Юпитером он часто говорил: «Ивон Кантер и Вано Ли — уходите. Скип — останься» или: «Скип идет со мной. Ивон Кантер и Вань Ли, не беспокойте нас, если вы тоже идете».

Это были случаи, когда он хотел осуществить изучение земных материалов, или показать собственные работы — которые не так просто было описать человеческим языком — или сравнить методы изображения определенного предмета, такого, как цветок или частичка небесного свода. Вань быстро свел на нет его интерес к китайской каллиграфии, и вскоре после того он стал частенько игнорировать лингвистов.

Они извлекали пользу из этих эпизодов, планируя дальнейший словарь и грамматические структуры для следующего сеанса Агасейруса со звуковым синтезатором. Постепенно их взаимное недоверие исчезало.

— Я понимаю, что вас нельзя винить за те установки, которые возложило на вас ваше правительство, — сказал однажды Вань, когда они с Ивон были наедине. — Конечно же, вас следует пожалеть. На вашу жизнь дважды покушались…

— Дважды! — воскликнула она в изумлении. — Откуда вы знаете об этом?

Вань на мгновение не справился с досадой.

— Я высказался опрометчиво. Вы правы, об этом не сообщалось. — Он принял обиженный вид. — А почему?

— Чтобы избежать того, что и без того плохая ситуация стала еще хуже, — она отступила от него на шаг. — В таком случае, у вас есть шпионы среди нас.

— А у вас — среди нас, — бросил он ей в ответ. Смягчаясь — Да, меня проинформировали о вашем повторном несчастье. Я сожалею об этой неприятности, и надеюсь, что больше покушений не будет. Ради вас же самих, умоляю, отбросьте эту свою наивность.

— Что вы имеете в виду, профессор Вань?

— Вы слишком доверчивы. Вы и в самом деле верите, что об этом не сообщалось из-за альтруистических соображений. Неужели вам не приходило в голову, что широкая известность этих фактов сможет повлечь за собой и другие факты, которые американское правительство предпочло бы держать в секрете? — голос Вань был металлический. — Правда ли, что этот молодой человек, который сопровождает вас, и в самом деле такой простодушный невежда, каким притворяется? Какое давление он оказывает на Сигманианца в данный момент? Что он узнал, что он скрывает, о чем он нам с вами не говорит?

Ивон бросало то в жар, то в холод. Ноги у нее подкашивались.

— Прекратите это! — закричала она. Позднее собственное неистовство удивило ее, — Скип — самый честный, самый смелый… Хорошо, у него нет надлежащего китайского преклонения перед возрастом и чинами, но только его мы должны благодарить за то, что мы с вами здесь, и, когда меня похитили, он пошел в преступный мир и нашел человека, который знал, где я могу находиться, и уговорил его… — Рыдания охватили ее. — Если бы вы знали, как мне противно, когда люди обвиняют и подозревают друг друга! Что за раса меркантильных людишек, мы все, черт возьми?! — Она развернулась и убежала.

При следующей встрече они обменялись официальными извинениями. И снова ссоре был положен конец. Но каждый раз, — думала она — и одновременно мысль, что именно так и представлял себе Скип, — все тайное становится явным.

Юпитер, величественный мир, просторный янтарный щит, богато сдобренный облаками цвета охры и бронзы, с зеленым и синим по краям, сумеречный фиолетовый свет, горящие драгоценности Красного Пятна, где могли бы поместиться рядышком четыре таких планеты, как Земля, правящий роем лун, главные из которых, возможно, небольшие планеты, твое величие не менее внушающее трепет, чем величие Солнца.

Скип плыл в сфере для осмотра, связанной с мостом, и неотрывно смотрел на виды, вокруг которых пролегала его орбита. Их великолепие пронизывало его и Ивон на этом расстоянии, превышающем пятьдесят полных месяцев от Земли, вокруг блестели звезды и заливали золотым сиянием наблюдавших. Они были одни.

— Я не могу понять, почему Агасейрус не с нами, и не видит всего этого, — сказала она наконец.

Его мысли были далеко и медленно возвращались к действительности. Что наконец вернуло его к настоящему, так это свет, отражавшийся в слезах, которые скатывались с трепещущих ресниц и падали вниз в молчании. Он подумал о Данае, и пожелал, чтобы у него нашелся лучший ответ, чем:

— Представь, что он пошел спать, как Вань. Нет таких, кто бы не уставал. Вань — не молод, а у Агасейруса был тяжелый день. Ускорение в два с половиной «жэ», когда привык к ноль целым трем десятым — представь себе.

— А ты? — Ее пальцы оставались на его плече.

— М-м-м, я и сам не мало потрудился, и как избитый. Астрономы постоянно говорили мне, что в верхних слоях атмосферы Юпитера происходят бури, которые по мощности могут сравниться с ураганом на Земле, так они считают. Ан, нет, я могу туда отправиться в полет на судне. — Игривость Скипа исчезла. Его взгляд вернулся к Сверкающему Великолепию. — Это достойно уважения, восхищения, — прошептал он, — это выше нашего понимания. Паровые сугробы, выше чем горы, шире, чем глаз может охватить; грохочущий в них гром и сверкание молнии, а краски, а цвета…

— Ты так отчаянно хотел поехать, Скип. Пожалуйста, не подвергай себя опасностям снова.

— Я поеду, если поедет Агасейрус. — Он повернулся и взял ее за руку. — Слушай, Ивон, прогулка сегодня была его идеей. Я полагаю, он понимает, что может и чего не может тендер. И когда он показал мне как управлять лодкой, позволил мне поплавать в атмосфере Юпитера — Господи, это не то, что серфинг! — Он помолчал. — Не беспокойся. Это смешное судно отлично держит нас, и хотя я и был новичком, но не растерялся. Знаешь, я подозреваю, что у Агасейруса на уме. Он хуже приспосабливается к сильному ускорению, чем мы. Партнерство человека и сигманиан, разве это невозможно?

Она вздохнула. Он тряхнул головой.

— Ты выглядишь несчастной, — пробормотал он. — Проблемы?

— Нет, ничего, — она отвела глаза. — Устала. Эмоциональное напряжение… Нет, не обвиняй в этом Вань Ли. Просто я сама такая, — Она вытерла лицо. — И сказать по правде, этот тропический климат угнетает меня. Как ты думаешь, не могли бы мы устроить помещение с сухим и прохладным воздухом?

— Вероятно, если нам удастся об этом сообщить. Однако тебе будет удобно прямо сейчас, если ты стянешь с себя все, что на тебе напялено. — Скип указал жестом на ее одежду и свои шорты. — Пускай Вань остается отказывающим себе во всем коммунистом и поддерживает честь партии в своем коричневом костюме. Тебе же, как и мне, не нужно ничего, кроме карманов. Ну, при весе от нуля до одной трети ты можешь снять лифчик, и грудь у тебя не отвиснет. Хотя я и не могу представить, что ты это сделаешь.

Свет Юпитера был такой яркий, что он увидел, что она покраснела. Он взял ее подбородок в ладонь левой руки, положил правую на ее бедро и сказал:

— Ивон, твое Орто само отбросило табу обнаженного тела, кроме совершенно публичных мест, еще до того, как я родился. Мы оба видели квадратные километры различной человеческой кожи, а это вряд ли публичное место. Нет никого рядом, кто бы обращал на тебя свое пристальное внимание. Почему же ты так боишься сделать так, чтобы тебе было удобно?

Она тяжело вдохнула и выдохнула воздух, сжав зубы вместе, и затем:

— Хорошо, — она быстрым движением скинула комбинезон, наполовину с вызовом, и переступила через одежду, пока не пропала ее храбрость.

— Изумительно, — Скип рассмеялся, — Я не обещал, что не буду восхищаться. Ты — прекрасна.

— Я лучше пойду, — сказала она нетвердо. — Спокойной ночи. — Она ослабила зажим на ремне, прикрыла одеждой грудь и живот и пошла вдоль перил.

Скип остался, наблюдая как она передвигалась в золотом дожде.

Агасейрус показал, что следующим будет Сатурн. Это будет долгий переход, особенно из-за того, что седьмая планета никак не была связана с Юпитером.

Четверо на борту решили систематически проводить совместные обсуждения. Это не означало, что теперь Сигманианец проводил большую часть своего времени при наличии звукового синтезатора. На самом же деле разговорный язык оставался самой наименьшей частью его попыток. В два раза больше он общался со Скипом графическим и скульптурными видами искусства, и в три раза больше времени он проводил, не важно, чем он там занимался, когда людей не было поблизости. (Скорее всего он работал над своими собственными проектами, как думал Скип, или же просто задумчиво наблюдал за тем, как опадают листья, или за синевой звезды.)

Однако, Агасейрус выказывал больше терпения с лингвистами, чем до этого. Либо он решил, что под конец ему нужно все-таки общаться с землянами посредством речи, или же Скип навязал ему эту идею полу-интуитивными иероглифами, которые были понятны только ему и Сигманианцу, а может быть, что-то еще произошло в нечеловеческом сознании. Какой бы ни была причина, теперь синтезатором пользовались два или три часа в день.

Прогрессу способствовало то обстоятельство, что все лучше и лучше Агасейрус мог читать земные рисунки Скипа, а тот мог понимать горящие, висящие в воздухе схемы. И каждый из них усовершенствовал приемы письма другого.

Ивон вскоре забыла о скудности своего теперешнего одеяния. Вань — свое неодобрение тому. Они оба были слишком заняты, осуществляя вербальный обмен, анализируя результаты, делая планы на будущее.

— Мы вдвоем пытаемся решить задачу в нашу пользу, — сказал он уныло. — Нам повезло, что мы представляем собой команду с различными языками. Но мне бы хотелось, чтобы у нас были те, кто говорит на арунте, нагуа, на дравидианском и языке хоза…

— …на всех языках человеческой расы, — закончила она и отбросила влажный черный локон со лба. — Ну, возможно, когда мы вернемся… Я буду молить Бога, в которого я не верю, пусть он этим сблизит земные народы.

Он не ответил. Невысказанная мысль появилась у того и у другого: Это только еще больше отодвинет нас друг от друга.

Работа захватила их с головой, и каждый раз они открывали что-то новое. Они подошли к тому, что стало возможным задавать вопросы.

Возникали ответы, быстро или медленно, в зависимости от очевидности. Корабль, действительно, был с Сигмы созвездия Дракона, второй планеты созвездия. Планета в диаметре составляла, приблизительно одну четвертую диаметра Земли, и с более низкой средней плотностью. Это было неудивительно, и сравнивая размеры и атмосферу Венеры, вы начинаете удивляться, почему Земля не разваливается, имея меньше воздуха, чем надлежит планете такого же размера и температуры. (Спросите, спросите! Сигманианец посетил множество солнц, за последние «х»-тысяч лет.) Там были моря и массы суши, последние — скорее острова, чем настоящие континенты. Там не было естественных спутников. Период обращения был приблизительно равен 50 часам, осевое отклонение ограничено, год составлял опять же примерно одну четвертую от земного… нет, погодите, это не может быть, планета ведь дальше и, следовательно, холоднее… нет, звезда менее массивная… пусть это решают астрономы. Для них открывается новая наука о космосе.

Родственные планеты — еще нет. Сперва давайте спросим относительно чувств, которые породил этот единственный в своем роде мир. Какая польза от вселенной без жизни, которой можно удивляться?

Несколько строго биологических загадок были выяснены в срочном порядке. Оказалось правильным предположение, что тела сигманиан не имеют много внутренних особенностей, какие есть у людей. Органы, тождественные человеческим, были более примитивными, в сравнении с желудком, железой, мозгом. Была всегда тенденция к образованию клеток определенного рода — гораздо большим, более сложным и гибким, чем любые земные аналоги — чтобы осуществлять целый ряд функций. Таким же образом, все особи имеют один и тот же пол, хотя необходимы два партнера для зачатия: и оба они участвуют в рождении новой жизни. Вероятно, для жизни выбирался только один партнер, а жизнь продолжалась столетия.

Более подробные расспросы могли бы на настоящем этапе привести только к ответам, которые могли бы быть выведены путем умозаключений, что возможно было бы и ошибочным. Но медленно пришли к экспериментальным заключениям.

Сигманиане живут и думают гораздо медленнее, чем люди. То же самое характерно и для их восприятия: они купаются в океане чувств и отвечают на нюансы чуть ли не на молекулярном уровне. Ферромоны играют огромную роль в общении между особями, точно так же как и другие тонкие подтексты совершенно иного рода. В то время, как речь была хорошо развита, и письменность также на высоком уровне, однако, они были всего лишь частью языка — полезными для определенных целей, необходимыми, однако это было не все.

Несомненно каждый сигманианин обладал индивидуальностью. Тем не менее казалось верным заключение Ивон, что сама по себе личность была более расплывчатой, менее ясно огражденной от остальной действительности, чем даже на Земле. (Скип сказал: «Супер-Дзэн».) Это помогло объяснить, почему Агасейрус мог проводить годы совершенно один. Он не имел, по своим собственным критериям, отшельнических наклонностей. У него были для общения неопределенно большое количество суперличностей, и никто из них не чувствовал себя изолированным, когда их окружала вселенная. Конечно, время от времени путешественникам хотелось вернуться домой.

Но они не торопились. Здесь было такое великолепие для изучения и описания, и есть с кем общаться.

Эстетика должна быть первейшим эволюционным фактором, взывающим к разуму на планете Сигма. Имелись теории, что для предков человека таким стимулом было любопытство. Эта характерная черта стала жизненной необходимостью, заставляя животных узнавать опасности и возможности окружающей среды. Возможно, древние предки сигманиан уже открыли свою окружающую среду и были в ней уверены, извлекая пользу соответственно из энергии, которую они вначале искали, а позднее — создавая гармоничные условия жизни. Таким образом, когда появились методы научных исследований, это было инструментом не для расширения границ точных наук, а, скорее, для снижения интеллектуального хаоса, чтобы подойти к элегантным решениям.

Конечно, у человечества тоже был такой же идеал, но, несомненно, и у сигманиан было любопытство. Разница была в акцентах. У обоих особей технология заняла вскоре прагматическое преимущество над научными открытиями. Если впечатления Ивон и Ваня были правильными, война была до сих пор не известна сигманианам, а разрушение почвы и загрязнение воды, что избегалось почти что инстинктивно, встречалось редко. Таким образом, машины были всего лишь фактором удобства.

Это не означало, что сигманиане были святыми от природы. Они могли быть менее преданы, чем люди, группе или идеалам, более склонными к черствой эксплуатации своих собратьев. Однако это были просто измышления. Неспособность Агасейруса постичь определенные понятия, такие как «бесконечность», была почти неопровержимо доказана. (Рисунок серий возрастающих по размерам треугольников, имеющих один центр. Две сходящиеся стороны становятся больше и больше похожи на параллельные. Рисуя их, наконец, почти что точно параллельными, разрывая карандашную линию где-нибудь и указывая на то, что в идеале линии продолжаются. Агасейрус никогда не предпринимал этого последнего шага, вместо этого он подавал знания, обозначающие отрицание. Вы почти что могли слышать, как он думает: «Но этого не может произойти».) Возможно, у человечества есть еще кое-что, чему можно было бы обучить сигманиан, б математике или искусстве… в философии, в поэзии, и музыке, и танцах… Есть гораздо больше видов любви, чем секс. Какие их виды могут возникнуть между товарищами двух рас — три, четыре, тысяча, миллион?

— О, победа, победа, — напевал Скип звездам, пока не наступил час, когда все рухнуло.

Глава четырнадцатая

Далеко под космическим судном облака Сатурна лежали как континент, равнины, горы, каньоны, медленно текущие туманные реки. Они были белые и тускло-золотые, тени на них были сочного синего цвета, и над этим сверкающим великолепием отражались привидения колец. Ивон в основном не отрывала взгляда от самих колец. На фоне темноты и звезд они парили в вышине, гигантские радуги, сверкали двигающиеся, мигающие точки призматического света, ошеломляюще-устрашающие, необыкновенно прекрасные.

— Мне не хочется, — сказал Вань в тишине, — Но нам лучше вернуться назад.

Она кивнула. Он бросил взгляд на дисплеи приборов, которые висели вверху маленькой кубической каюты, и подвигал пальцами перед ними. Ускорение вдавило тела в сиденья, а континент уменьшился до сферы.

Вань включил радиопередатчик.

— Эй, на корабле, — сказал он. — Мы возвращаемся. Как прошло ваше рандеву?

Монитор был установлен, чтобы связаться со Скипом, поскольку радиоточки были расположены повсюду на главном корабле. Его голос ответил через минуту:

— Привет. Хорошо провели время?

— «Хорошо» — это не то слово, — ответила Ивон приглушенно.

— Да, я знаю как это хорошо, — сказал Скип. — Не то, чтобы я жалею, что остался на борту. Я вам все расскажу, когда вы прибудете… Проверка некоторых приборов, ну, с Агасейрусом… Гораздо проще, чем вам, когда вы отправились к Титану. Всего одно «жэ». Мы пообщались. Это вас устраивает?

— Да, — Вань повторил план действий и отключился. Его руки вызвали проекцию местной системы. В стиле инопланетянина она представляла собой схематический рисунок. Он обнаружил самую большую луну и показал, что он хочет отправиться туда с определенным ускорением. Судно повернуло свой нос, описав дугу, и выпрямилось.

Когда он узнал, что Скип научился управлять тендером — как он это делал в первой поездке в этой атмосфере — Вань настоял на той же привилегии для себя. Тут было немного, что ему сообщили. Компьютер (?) делал почти все сам. Пересечь пространство на таком транспортном средстве было безопаснее и проще, чем водить машину вручную на пустом шоссе.

Тогда Агасейрус дал понять, что ему хотелось бы прогуляться вокруг планеты, преимущественно, чтобы насладиться видами с различных углов зрения и расстояний, в течение нескольких часов до того, как они отправятся в направлении к Солнцу. Ивон и Вань хотели повторить почти что религиозное восхищение от вида колец снизу. Они уже наблюдали их издалека, и хотя это было и превосходно, но это было не то. Скип думал так же, но Сигманианец настоял, чтобы он остался. Он не сделал никаких возражений насчет того предложения, чтобы его товарищи посетили еще раз планету. Сатурн был совершенно безопасен, во всяком случае, если оставаться в верхних слоях атмосферы. Получая менее одной третьей той легкой солнечной энергии, которую получал Юпитер, эти слои — спокойны, и на их высоте гравитационные силы едва ли больше, чем на Земле.

Ивон разволновалась.

— Если бы мы только смогли сказать им, когда прибудем домой, — сказала она. — Скажи им так, чтобы они поверил. Как мы малы, мы люди, какими великими мы можем быть, как убоги все наши интриги и ссоры.

— Я полагаю, что они уже и так знают, — ответил Вань, — не говоря уже о тех нескольких чудовищах. К сожалению, многие чудовища наделены властью, которая требует от честных людей действовать подобным образом.

Ивон печально улыбнулась.

— Никто не может прийти к соглашению, кто есть кто. — Она больше не стала ничего говорить. Ее желание не могло осуществиться, даже под этим радужным мостом Богов.

Они стояли в наблюдательной каюте и внимательно смотрели, как удаляется этот мир. Вань и Агасейрус занимали другой конец моста. Вань сочинял поэму об этом, а Сигманианец наблюдал одним из своих четырех глаз за знаками, которые он рисовал. Ивон пододвинулась к противоположному концу, чтобы не отвлекать их, и самой не отвлекаться.

Планета все еще была огромной и блестящей. Свет был менее интенсивным, чем от Юпитера, более серебристый, чем золотистый, хотя по силе он был равен нескольким земным лунам. Ленты облаков не были впечатляюще раскрашены или же клубящиеся. Но кольца! И впереди около крошечного солнца поднималась арка огромного белого лука, Титана; Ивон стояла на его внешних снегах, смотрела через туманную синеву плотного воздуха Сатурна, подвешенного над горным хребтом, и плакала.

На ее руку, которой она держалась за перила, легла рука. Она почувствовала гладкую кожу и тепло, которое коснулось ее плеча, и через мириады запахов Сигманианца повеяло ароматом человека.

— Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? — тихо спросил Скип. — Я не стану больше болтать, как тогда, когда вы вернулись на борт.

Ее сердце застучало чаще.

— Пожалуйста, оставайся. Ты так и не рассказал мне, что произошло в мое отсутствие.

Он заколебался.

— Ну… мы здорово провели время. Мы сперва вышли на орбиту здесь, потом там, и обменялись впечатлениями и… Давай не будем говорить о делах. Это место и в самом деле настраивает тебя на поэтический лад, не правда ли?

— А разве это не так?

Она повернулась к нему лицом. В феерии света он стоял, как отлитый из серебра и увенчанный звездами.

— И мы сможем вернуться назад, — ликовала она, — Агасейрус принял нас во вселенной. Не так ли?

И снова он помедлил с ответом.

— Да. Очень хорошо. — Когда он двигался, тени плавали по его мускулам рук и живота.

— Мы сможем вернуться назад, — повторила она. — Мы сможем продолжать наше общение. Любая мечта нашей расы, о какой только можно было подумать… это похоже… для меня это как будто я только что вышла замуж… Нет. Это было потом омрачено ежедневной рутиной. Это… Ты помнишь как настал новый век?

— Конечно. Моя банда, соседские мальчишки, мы все раздобыли незаконно фейерверки и ракеты и стреляли ими. Полиция и родители всего навсего нас пожурили. Это была такая ночь!

Хотя, ты была почти что взрослая. Я был в позднем подростковом возрасте. В возрасте, когда с неуклюжестью покончено, рождаются новые надежды, все представляется чудесным. А тут еще новый век — новое тысячелетие! — стояло перед нами. Порог, за которым мы оставляли все плохое, старое, грязное, а входили через дверь ко всему беззаботному, чистому, свободному. В страну, которую никто не испортил, в землю обетованную. Это то же самое. Только это не иллюзия молодости теперь, это на самом деле. И навсегда!

Она обняла его.

— Скип, ведь ты заслужил это для нас. Ты, и никто другой.

Он тоже обнимал ее. Она отступила. Он не отпустил ее. Она оторвала щеку от его груди и увидела его жаждущий рот. Через минуту, которая закружила ее как в водовороте, она освободилась и показала взглядом, полным опасений, мимо него вдоль невидимого моста. Силуэт, перпендикулярный Млечному Пути, как будто свободно парящий среди сборища звезд, тело Агасейруса, похожее на сосновую шишку, все еще скрывало ее от Вань Ли. Скип взял ее за волосы и мягко, не давая ей сопротивляться, прижал к себе. Его рука путешествовала вниз по ее спине. Обе ее руки обнимали его за шею, потом за плечи, потом коснулись ребер.

— Нет… пожалуйста… о-о-ох… А почему нет? Чего же я медлю?

— Пойдем, дорогая, дорогая. Сатурн может подождать. Мы вернемся. В мою каюту… — И между смехом и слезами: — Я подготовился к этому. Я не думал сперва, но когда распаковал свой личный багаж, то обнаружил… Кольца — для влюбленных!

Сигманианец намеревался остановиться в глубинах Меркурия: Орбита за орбитой, это займет около пятнадцати дней. Оттуда, приближаясь все ближе к солнцу, он возьмет курс на возвращение к Земле (вероятно, он нашел Венеру совершенно непривлекательной, как сочли и люди).

— И нас отпустят, — сказал Скип.

Ивон уютно пристроилась у него под рукой.

— Я не знаю, радоваться этому, или печалиться, — говорила она ему. — Полагаю, и то, и другое. — Ее пальцы у начала его позвоночника говорили: — Я рада, пока мы вместе.

Вань игнорировал ее. Он никак не прокомментировал того, что явно происходило между ними. Средний житель Запада выразил бы свои поздравления. Я полагаю, бедняга чопорный сухарь думает, что мы поступаем ужасно, размышляла Ивон и еще ближе прижималась к Скипу.

— Нам позволят воспользоваться тендером? — спросил Вань.

Они сидели на временно полученных из пола кушетках там, где изначально было помещение для приема земных гостей. Научные приборы оставались там, что естественно предполагало встречи около них. (И мы действительно стали регулярно тут обедать. Скип и я обедали вместе, начиная с закуски и заканчивая поцелуем на десерт. Вань питался совершенно один.) Агасейрус не присутствовал при этом. Открытый купол, шелестящий нежный сад кругом, напоминали о существе, которое, как узнал Скип, пролетело восемнадцать световых лет, чтобы возобновить от имени своего народа чувство изумления, которое его далекие предшественники привезли назад из солнечной системы.

Вань подал реплику:

— Не думаете ли вы, что настало время поделиться с нами — со мной — знаниями, которые вы получили в своих специальных переговорах? Предполагалось, что этот проект — совершенно идеальный для международного сотрудничества. И поэтому была устроена пресс-конференция.

Скип нахмурил брови.

— Ну? — настаивал Вань.

— О’кей. Я буду говорить прямо, — сказал Скип. — Я не уверен. У меня и Агасейруса нет секретного кода, которым мы обмениваемся и посылаем своим начальникам секретной службы, как вы воображаете себе.

Вань еще больше напрягся, и Ивон подумала:

— Я должна убедить своего любимого поступать уважительно. Он не хотел причинить вреда — как обычно — но Вань не понимает добродушного подшучивания — он принимает все за обиду и отвечает той же монетой, и тогда Скип злится и в свою очередь платит ему тем же, и так до тех пор, пока при виде друг друга они будут готовы броситься с кулаками.

Возможно, бродяга заметил это, потому что он продолжал невыразительным тоном:

— Не зная как пользоваться звуковым синтезатором, я не могу воспроизводить имитацию звуков Сигманианца. Мы перебрасываемся несколькими словами, но в основном мы делаем рисунки. Мы уже выработали множество элементарных знаков, да, и я сделаю из них словарь, если вы пожелаете. Уж в своем официальном отчете, я это сделаю непременно. Однако, в целом, мы понимаем друг друга преимущественно интуитивно. Это что-то вроде того, когда читаешь головоломку, в которой большинство слов пропущено.

— Вы нам это уже объясняли раньше, — сказал Вань, не так уж недоверчиво. — Я спросил, что вы думаете, насчет того, чтобы… каковы ваши впечатления насчет того, дадут ли нам тендер, чтобы мы могли спуститься на Землю.

— Мои впечатления таковы: мы можем получить один, если попросим. Или точнее — я попрошу. Давайте говорить прямо: Ивон первой догадалась, как можно договориться с Агасейрусом, но я его собрат по профессии. — Скип приласкал ее, — То, что он предпочитает мою компанию — ее, доказывает, насколько мы оба инопланетяне, — Он снова стал серьезным, — Я не думаю, что нам стоит об этом просить. Я не стану этого делать. Наши астронавты могут снять нас, как они делали это раньше.

Вань сидел неподвижно. Ивон заглянула Скипу в лицо, которое больше не было мальчишеским, и спросила с беспокойством:

— Почему?.

— Ты знаешь, почему, — ответил он. — Слишком большой соблазн для правительств. Я полагаю, что это называется «дестабилизацией».

— Возможно, вы правы, мистер Вейберн, — медленно сказал Вань.

Скип приподнялся на локте. Его рука была под ее шеей, ладонь — на противоположной стороне головы. Его свободная рука и нога двигались вдоль нее, медленно лаская. Свет в его каюте был неяркий и розовый.

— Ты — ангел, — прошептал он.

Она протянула руку, чтобы погладить его в ответ.

— Я счастлива, насколько это возможно, — сказала она не громче, чем он. — Падший ангел, однако.

Его губы скривились.

— Падший или все еще падающий? — скаламбурил он.

— И то и другое. Черт возьми, скорее, падающий в пропасть.

— Души, опускающиеся в пропасть вместе. Свободное падение… эй, а как насчет этого когда-нибудь?… в свободном падении навсегда…

Он наклонился, чтобы коснуться губами впадинки, где ее горло переходило в плечо. И от нее повеяло сладкой истомой, возникшей из ее дремы, резко, как удар ножа. Она обняла его и сказала в страхе:

— Ты действительно хочешь этого? Правда?

— Да, — сказал он в ее волосы. — Здесь, рядом с тобой, я наконец хочу сказать, что это навсегда.

— Ты то же самое чувствовал и к другим?

Он уловил намек, выпустил ее и сел. Его глаза строго смотрели на нее.

— Я понимаю. Да, когда-то раньше я точно так же честно думал, что это было навсегда. Только, ты — особенная, Вонни. И нет такой другой.

Ивон присоединилась к нему, она оперлась спиной о спинку кровати, в которую они превратили помост, когда удваивали его ширину. Она вцепилась в его руку со всей силы, но смотрела прямо перед собой. Ее речь была быстрой и не совсем четкой:

— О да, у меня есть образование, положение… Нет, пожалуйста, пойми меня правильно, я понимаю, что тебе абсолютно ничего от меня не нужно, за исключением меня самой. Мы хорошо работаем и общаемся вместе. Вероятно, я — самая умная из женщина с которыми тебе доводилось встречаться. Ты тоже умен, ты любишь узнавать новое, размышлять. Я тебя учила и давала пищу твоему уму. — Она уронила голову. — Что же дальше? Я не красавица. Не льсти мне. Я привлекательна. Возможно, это я первая начала влюбляться в тебя, когда ты показал мне, как я привлекательна, тысячу лет назад, на том океанском корабле. Но я не королева красоты. Я просто очень худенькая. Я стараюсь научиться, как ублажить тебя, но скорее всего у тебя были более способные ученицы. И… когда мне будет сорок лет, тебе будет тридцать два. Когда же тебе будет сорок два, мне будет пятьдесят.

— Не важно, — сказал он.

— Потому, что тебя уже не будет со мной? Эта мысль часто лишает меня сна, после того как заснешь ты. Я лежу тут, прислушиваясь к тебе, к твоему дыханию и думаю: «При лучшем стечении обстоятельств, это было бы не так уж и просто. Но он — орел, а я — просто курица».

— Теперь ты просто сентиментальничаешь, — протянул он. — Почему бы не назвать меня гусем, а себя цыпленком?

Она старалась сдержать слезы, но ей это не удалось. Он обнял ее.

— Прости, — говорил он ей снова и снова. — Мне не следовало шутить. Просто я такой, против своего желания. Я не сделаю тебе больно ни за… даже за этот поганый космический корабль.

Когда она наконец стала более спокойной, он бросил ей двусмысленную реплику:

— Приближается трудное время месяца? — спросил он.

Она проглотила слезы и кивнула.

— Похоже на это.

— Это не делает все, что ты сказала, менее значимым, нет. Но более болезненным, чем нужно.

— Угу, — она попыталась улыбнуться. — Проклятье, как бы мне хотелось, чтобы у нас были сигареты! Уж в следующем путешествии я позабочусь об этом.

— Гадкая девчонка. — Он погладил ее щеку. Потом сел на край постели, так, что мог заглянуть ей в глаза, и, держа ее руки в своих, сказал: — Вонни, если бы у меня была привычка беспокоиться о будущем, как ты, я бы определенно был бы испуган. Кажется, это ты скорее устанешь от меня и бросишь, чем я уйду. Но давай попробуем и посмотрим. Я хочу попробовать и приложу все усилия, чтобы все это продлилось как можно дольше. Ты действительно замечательная. — Он перевел дыхание. — Чтобы доказать тебе это, я тебе кое-что расскажу. Я еще не решил, нужно ли рассказывать об этом кому-нибудь. Может быть я не должен, я не знаю, но я хочу отдать тебе все, что у меня есть.

На мгновение она вспомнила о своем младшем брате, который, когда ему было пять лет, а у нее был четырнадцатый день рождения, пришел, стесняясь, в восхищении обнял, и поцеловал ее, и сунул ей модель ракетного глайдера, которую он собрал сам.

— Я знаю, как работает этот корабль, — сказал Скип.

Она выпрямилась.

Он кивнул.

— Да. Когда мы с Агасейрусом прогуливались вокруг Сатурна. Он хотел, чтобы я вел его, пока он возьмет тендер, чтобы совершить небольшой облет. Я думаю, что он чувствителен к Допплеровскому сдвигу и хотел сотрудничать только с художником, но я не могу поклясться в этом. Во всяком случае, он преподал мне урок. Совсем просто. Единственную возможность попасть в помещение, где располагалось управление кораблем. Нужно просто правильно сделать точный жест, иначе стена не откроется. Есть еще целый набор сигналов, чтобы привести в действие двигатели. Просто предосторожность, для безопасности. Во всяком случае, я так полагаю. Во всех остальных отношениях это едва ли отличается от управления тендером. Стоишь себе в миниатюрной копии просмотровой комнаты и пользуешься уменьшенными дисплеями навигации. Потом можно включить автоматическое управление кораблем, пока не попадешь, куда тебе нужно. Черт, я могу провести нас между звездами. В файле заложено путешествие по всем окрестностям галактики. Просто начать Вуссаровское поглощение, когда готов развить большую скорость, и нажать на фотонный привод, если уверен, что не нанесешь ущерб никому поблизости.

— Агасейрус, должно быть, и вправду нам доверяет, — выдохнула она.

От широкой улыбки лицо его сморщилось.

— В том-то все и дело, — сказал он. — Он считает само собой разумеющимся, что мы так же… невинны… как и другие особи атомной эры, которых он знает. Разве способны другие уничтожить себе подобных?

— Я понимаю, почему ты молчал.

— Угу. Сперва во мне все кипело, как ты можешь припомнить. В основном, я полагал, что мне лучше не говорить этого Ваню. Но потом, чем больше я задумывался над этим, тем больше сомневался. Он же сам согласен, что будет неразумно давать нашим военным тендер такого типа, даже несмотря на то, что они, по всей видимости, не будут в состоянии сдублировать его, не лучше чем Маркони смог бы сдублировать транзисторный телевизор. Но сам корабль! Не нужно строить флот. Его одного достаточно. Просто послать делегацию — ведь Агасейрус теперь с удовольствием будет принимать делегации, если они привезут с собой произведения искусства — и эта делегация берет Агасейруса в заложники или убивает его, и вот они — владельцы всего мира.

Она подумала, что он достаточно сильно ее любит, если делится с ней своими опасениями. Она сказала:

— Ты не можешь убедить Сигманианца больше никому не рассказывать об этом?

— Я пытался. Но подобное сообщение не так уж и просто ему втолковать.

— А ты… Слава Богу, что ты — единственный, Скип! — Она потянулась к нему. Он не сдвинулся с места и сказал: — Если ты хочешь сказать, что нам повезло, потому что я сохраню все это в секрете, не лови меня на слове, Вонни. Разве не так?

— Что? Конечно…

— Что значит «конечно»? Положим, вся власть достанется Америке. Я — не пылкий патриот, но я также и не питаю отвращения к своей стране. Мне кажется, что во многих отношениях Америка более подходящая страна, чем остальные, и она достаточно большая и могущественная, чтобы сохранить и поддерживать мир. Я совсем не уверен, что эти надуманные международные соглашения, которые у нас есть, продлятся долго. Посмотри, как они уже сейчас распадаются. Пакс Американа — разве это паршивое соглашение лучше, чем совсем никакое? И вообще, сработает ли оно? — Он покачал головой. — Я не знаю. А ты?

— Нет, — сказала она. — Но я верю…

— Разве одной веры достаточно? Пожалуйста, подумай, Вонни. Воспользуйся своими хорошо смазанными мозгами. — Его дерзость не могла не промелькнуть в его усмешке. — Вместе с хорошо смазанным телом, гм-м-м? — И снова серьезно: — Мне нужен твой совет. Однако, в конце концов, ты понимаешь, решать придется все-таки мне. Мне, и только мне самому.

Меркурий представлял собой скалы и кратеры под черным небом, в дневное время его освещало гигантское солнце, чей свет лился как дикий огонь, местами то тут то там — лужи расплавленного металла, который застывал по ночам и блестел отраженным светом звезд — мучительное великолепие.

Ивон думала, что понимает, как корпус тендера защищает ее от ослепительного блеска, а может быть, и от коротковолновой радиации. Его прозрачность по мере необходимости затемнялась сама собой. Она не понимала, почему ей не жарче, чем обычно, в то время как температура за бортом приближалась к 700 градусам по Кельвину. Ну, если они и хотели обогнуть Солнце — сможет ли верное взаимодействие регулируемых электрических и магнитных полей контролировать не только выделяемые частицы, но и нейтральные и кванты? Она не была уверена, что это возможно теоретически. Однако она была уверена, что теории Земной физики не были последним словом в науке.

Ее размышления были всего лишь тонкой струйкой в потоке печали, который заполнял ее целиком.

На дальнем конце тендера Скип и Агасейрус возбужденно сотрудничали в вытапливании масел и сигманианских пигментов, которые вызывали свечение. Подхваченные порывом ветра, который оставался в этом мире, тончайшие, похожие на слюду, частички были принесены с отвратительной массы скалы впереди них.

Как он может радоваться, когда его коснулась рука судьбы? Я с каждым часом все больше и больше уверена в том, что в этом наша вина, не важно какой путь он выберет. И эта уверенность делает меня все меньше и меньше похожей на женщину его типа, и он чувствует, что ему отказывают, а я не могу хорошо притворяться, и поэтому он может оставить меня, как только его нога коснется Земли, а может, это и к лучшему? А я молюсь, как я молюсь, чтобы он этого не сделал.

Рядом с ней на носу корабля Вань наклонил кинокамеру, которую он взял из их обычного научного снаряжения.

— Я должен лично иметь копии этих последовательностей, если уж ничего другого я не могу иметь, — сказал он. — Моя дочь обожает светлячков.

На этих днях в первый раз он показал мне ее портрет.

— Мне бы хотелось познакомиться с Вашей дочерью, — сказала Ивон.

— Обязательно. — Он говорил так, как будто у него не было сомнений на этот счет. — Для нас будет большой честью принимать вас в своем доме.

— Примете ли? После того, как моя страна спалит до пепелища парочку ваших городов, чтобы доказать, что она может расплавить и спалить все, что за четыре тысячелетия Китай давал нам, если он не позволит ввести оккупационные войска?

— А я надеюсь, что в свою очередь мы сможем ответить вам тем же, — продолжал Вань. — Она уже слышала о Диснейленде. — Он вздохнул. — Я ходил туда однажды и нашел его легкомысленным. Но именно для того и работали наши последние два-три поколения со времени Революции, чтобы у Пинь было время для изучения искусства, самосовершенствования, и, конечно, для того, чтобы легкомысленно его проводить.

Если Вы все еще живете обещаниями после того, как два — три поколения уже прожили, станет ли она жить тем же? Вы не можете просто взять и привезти ее ко мне в гости, потому, что если вы отправляетесь за границу, ваша семья остается в заложниках. Смею ли я сказать Скипу, что такое правительство не должно быть уничтожено в целях безопасности, ради выживания всего человечества? — Но осмелюсь ли я сказать, что оно не может развиваться, что оно уже не сможет развиваться дальше, что оно не даст нам ничего лучшего, чем позорный мир Цезаря?

Будет ли такой мир длиться вечно? Рим разбит в пух и прах. Византия разрушена.

Разве я не верю в своих соотечественников? Что если мы расскажем Энди Алмейде, что мы, вернее Скип, может управлять кораблем? Станет ли Энди пытать Скипа каленым железом и вытягивать из него признание, пока он не покажет как? А может это станет делать его начальство? Я голосовала за Президента Бравермана. Он сидит в доме Томаса Джефферсона, но ведь Гитлер начинал в уютной старой Баварии, не так ли? — Что делать, что делать?

Поверхностное притяжение Меркурия давало немного меньшее ускорение, чем нормальное ускорение корабля Однако это было похоже на притяжение Земли.

Ты читала данные: диаметр фотосферы — один миллион триста девяносто тысяч километров, масса — в триста двадцать девять тысяч триста девяносто раз больше земной, выход энергии перерабатывает пятьсот шестьдесят миллионов тонн вещества в радиационные отходы за минуту, протуберанцы высотой более ста пятидесяти тысяч километров, корона простирается на расстояние в несколько раз большее, солнечные ветра дуют в направлении самой удаленной планетарной орбиты и за нее. И ты видела фотографии, съемки астрономов, передачи с неуправляемых человеком зондов. Это было интересно. Это были сплетни о твоем старинном дружке, Солнце, который ни что иное, как обычная желтая карликовая звезда, которая, как ожидается, будет продолжать освещать мир еще приблизительно пять биллионов лет. Ты сама, конечно, можешь наблюдать за Солнцем. Оно неистовое. Оно может сделать помехи во время твоей любимой телевизионной программы, или от него твой нос покраснеет и станет шелушиться. Когда оно и в самом деле разъярится, и если ты не предпримешь мер предосторожности, оно может ударить тебя и убить. Но в душе оно — отличный парень, постоянное старое солнышко.

Тогда ты обнаруживаешь, что все это не имеет ничего общего с тем, не важно насколько низко ты спустилась и сбита с толку, что пламенеет перед тобой.

В направлении Солнца от Меркурия ты сначала увидишь белое великолепие, которое невозможно описать словами, в водовороте бурь, с гривами огромного кружевного дождя, который фонтанами льется наружу и замысловатым образом вниз снова, окруженный лучезарностью, которая сверкает как жемчужина, и самая прекрасная жемчужина среди звезд — тут не помогут никакие слова. Но ты подъезжаешь ближе, и оно растет и поглощает все небо, все горит, пылает, сгорает, и все вокруг становится ревущим огнем, и каким-то образом часть этой ярости омывает корабль, который ударяется в него, рев, пронзительный визг, и свист, и высокие сладкие ноты, сгустки красного и желтого, зеленого и небесно-голубого, которые могут кремировать твою планету, все с шумом летит тебе навстречу, и ты не можешь удержаться от того, чтобы не закрыть глаза и уши, а стремительный поток яростно проносится мимо, проглатывая тебя, его грохот проникает тебе в спинной мозг, чтобы наполнить страхом…

И все эти часы оно будет притягивать тебя, оно зовет тебя, и тебе придется спрятаться в своей каюте, если тебе не хочется показывать, ну, то, что оно сердится на тебя, и тебе нужно доказать, что ты не трусишь, и поэтому ты остаешься, но он и его друг не хотят тебя поблизости, они проводят прямые линии, разбрызгивая мазки красок на поверхности, они были такими же дикими, как Рэгнарок вокруг них…

Но спокойный неприметный человек, который любит свою дочку, он стоит рядом, он позволяет тебе прижаться к себе и касается тебя руками, когда шум дня страшного суда смолкает на минутку, как замолкает море перед приливной волной, он говорит тебе…

— Мы — в полной безопасности. Корабль был тут раньше. Вам нечего бояться.

— Я знаю, я знаю. Тогда п-п-почему я так напугана?

— Вид, звук, существо в середине предела реальности… все это ошеломляет. Чувства перегружены, а мозг ищет своей собственной защиты. Это художники привыкли к необыкновенно сильному восприятию внешнего окружения. Они рождены для этого. А я… я признаюсь, я дрожу, я устрашен, но жизнь сделала меня стойким, я научился, как не поддаваться впечатлениям. Вы же никак не защищены. Тут нечего стыдиться, и это пройдет. Вам не следует смотреть на все это.

— Я должна, я должна.

— Могу догадаться почему. И в последнее время вы были взволнованы, ваши нервы издерганы. Это тоже снизило вашу защитную реакцию против этого… этого зрелища, которое одновременно и психоделическое и наводящее ужас. Я не знаю, почему вы чувствуете себя несчастной, когда все, кажется, идет для вас отлично — для всего человечества…

Огненная гроза прошла. Ты держишься за своего единственного друга и болтаешь, не важно что, ты обратилась к нему, и он ответил тебе.

На мгновение он кажется тебе раскаленным железом. Потом он становится менее напряженным, он продолжает успокаивать тебя, пока корабль облетает вокруг Солнца, пока твой любовник не отведет тебя назад в свою каюту.

В каюте Вань Ли было так тихо, что он мог слышать, как звенело у него в ушах от пережитого неистовства. Комната впридачу была пустой, просто место для спанья и ничего больше, кроме ее портрета, который он держал перед собой — крошечного смелого всплеска красок на фоне совершенной пустоты. Его рубашка промокла от пота, была горячей и грубой и натирала ему шею. Он хотел снять ее, постирать и снова надеть, но не сделал этого.

Он послюнявил свою кисточку, опустил кончик в чернильницу и стал писать, тратя столько же времени на сочинение того, что пишет, сколько он тратил на выписывание иероглифов:

Моя любимая дочка, когда ты прочитаешь это, если когда-нибудь прочитаешь, ты уже станешь молодой женщиной, красивой, грациозной, щедрой на смех, повсюду окружающей себя преданными друзьями. А я уже буду мертв или же стар и еще более строгий, и непреклонный, чем я сейчас. Что тогда прикажешь мне с тобой делать? Я ведь папочка маленькой Пинь, которая никогда не приветствовала меня по-другому, как схватившись за большой палец, вела меня в сад, а возможно, возможно, называла меня «большим мешком, полным любви». Но на что я могу надеяться от мадемуазель Вань, чей досточтимый отец совершил то, о чем будут помнить? И это все естественно и правильно. На самом деле я не думаю о себе больше, чем как о вьючном животном, которое должно нести определенный груз для того, чтобы мог быть построен новый мир.

Пожалуйста, пойми, я не чувствую к себе жалости. Когда я смотрю на бедных, пустых людей с Запада, которым не для чего жить, кроме своих пустых жизней, я понимаю, как мне повезло. Когда у тебя будут собственные дети, ты поймешь. Однако, как бы мне хотелось перепрыгнуть через время на мгновение и дотронуться до тебя?

Если ты когда-нибудь прочтешь это, ты будешь читать историю. Я хочу, чтобы ты, и только ты одна, знала, что я был человеком, который не знал, кем он был на самом деле, но который испытал одиночество, смущение, испуг, слабости — мне бы хотелось, чтобы ты узнала меня. До этого я поклялся не исправлять, не стирать этих слов, хотя они и могут показаться грубыми, а оставить их для тебя, когда ты вырастешь.

В этот час вся цель моего существования в том, чтобы ты жила долго.

Сегодня мы побывали в аду. Ты прочитаешь о нашем путешествии. Вполне вероятно, для тебя перелет через Солнце будет само собой разумеющимся, тем, что делает каждый рука об руку с возлюбленным на пассажирском лайнере к Сатурну. Но я же видел ад. И мироздание тоже, которое взывает к первому глупому подснежнику, чтобы тот расцвел до того, как окончится зима. Но ад, я говорю — ад, то же самое, что может единственным языком пламени слизать жадно мой цветок… хотя он мог бы с такой же легкостью просто осветить ее красоту, которая принадлежит мне.

Ошеломленный, в панике, человек, ищущий помощи у меня, дал мне понять — я не могу поверить, что она понимала, что делала — то, что у империалистов есть такая сила, которая уничтожит тебя. Я надеялся… Не важно. Дважды они нарушали свои самые священные клятвы. Третьего раза не будет. Я пойду и сделаю то, что необходимо.

Это мой долг перед человечеством. Мое неловкое признание, Пинь, в том, что это только отговорка, и то, что я делаю, на самом деле дар моей любви к тебе.

Он раздумывал, стоил ли подписаться «папа» или же «твой отец», решил выбрать более достойную форму, перечел страницу, сложил ее пополам и запечатал. Тем временем он раздумывал, ощущая подкатывающуюся к горлу тошноту: Есть ли какие-то веские сомнения в том, что это мое правительство охотилось за Ивон Кантер?

Из своего багажа он извлек автоматический «магнум», действующий без отдачи, на присутствии которого настоял генерал Чьжу. Чьжу оказался прав.

Возможно, Вейберн и Кантер решат ничего не делать и ничего не говорить. Но это не тот шанс, чтобы воспользоваться им. В действительности дело в том, что они ничего ему не рассказали. Одна уверенность в том, что у Чьжу нет причины позволить, чтобы солнечное пламя сожрало Пекин.

Вань проверил магазин и действие оружия, надел его ремень на плечо под рубашку и оставил ее застежки расстегнутыми, чтобы он смог быстро вытащить его. Он засунул письмо среди своих разбросанных в беспорядке вещей и вышел, чтобы разведать ситуацию.

Глава пятнадцатая

Прости, я была в истерике.

— Это мне нужно просить прощенья за то, что я не обращал на тебя внимания. Давай забудем об этом. У нас у обоих мозги заклинило.

Их тела сказали остальное. После они обратились к устройству для получения пищи.

— Программа на стейк и жаркое по-французски, — затребовал Скип. — Если хочешь кроме этого чего-нибудь экзотического, давай, мне же нужна плотная еда!

Смех Ивон был нежен. Она выполнила соответствующие пассы, наблюдая за появившимися диаграммами, и уточняла приказы до тех пор, пока они не приблизились к точному меню, и их производство не началось. (Мясо млекопитающих, типа корова, 1,5 килограмма, размеры… текстура… степень тепловой денатурации… температура… вкусовые качества…) Став экспертом в этом деле, она теперь выполняла эту задачу быстро, позволяя себе даже думать о посторонних предметах.

— Несколько коротких дней, — сказала она, — и мы будем дома.

— Угу. Нам бы лучше отдохнуть и набраться сил заранее. Некоторое время будет неразбериха там, на Земле. Конечно, я думаю, если с нами обойдутся грубо, мы сможем защитить себя каким-нибудь образом, но… О, профессор, привет!

Волосы Ивон рассыпались, когда она повернулась, чтобы посмотреть.

— Добрый вечер, — сказала она. — Хотите присоединиться к нашему ужину?

Вань стоял прямо. Его губы слегка дрогнули, лицо его ничего не выражало, только тик в правом углу рта.

— Вы чувствуете себя получше?

— Прекрасно, спасибо, — сказала она ему. — Мне нужно было всего несколько часов отдыха и… и смена деятельности, и я снова, как огурчик. — Она улыбнулась с неподдельным теплом. — Все могло бы кончиться не так хорошо, если бы не вы.

— Где Сигманианец? — голос Вань был хрипл и натянут.

— Не знаю, — сказал Скип. — Возможно, получает свою порцию сна. Что-нибудь срочное?

— Да. — Вань сделал такое движение, как будто захотел почесаться под рубашкой. Такой нехарактерный для него жест вызвал их недоуменные взгляды. Когда он вынул пистолет, то произнес: — Поднять руки. Не двигаться.

— Что за черт?.. — Скип метнулся к ремню своих шорт. Ивон издала крик.

— Нет! — заорал Вань. — Стой смирно, или я убью ее!

Скип поднял руки. Он заранее предвидел такой поворот дела. Сердце его забилось, он обливался потом, едкий запах которого смешался с мягкими влажными запахами сигманианской атмосферы. Справа от себя он слышал, как тяжело, неровно дышала Ивон.

— Хорошо, — сказал Вань. — А теперь слушайте. Я отличный стрелок, и этот пистолет не дает осечки. В магазине восемь патронов, и один — в стволе. Полагаю, вы знакомы с этим типом оружия. Семь из этих патронов заправлены магниевыми пулями. Только при одном выстреле гидростатический шок немедленно вас убьет. Первые два заряда — минимальные. Они выведут вас из строя, мистер Вейберн, например, раздробив вашу коленную чашечку, но оставят вас в состоянии выполнять мои приказы. Доктор Кантер — мой залог вашего послушания.

Скип думал: Стой спокойно, расслабься. Следи за малейшей возможностью, но ради всего святого, не пытайся сделать ничего. За этой железной маской он в состоянии амока. Смотри, как с него тоже льется пот! Он приказал своим легким прекратить судорожно дышать, а мускулам — дрожать и начать расслабляться. Он еще не совсем владел своим голосом:

— Чего тебе надо?

— Управлять этим кораблем, — сказал Вань. — Тебе показали — как, но ты не рассказал об этом мне.

— Да ну? Я никогда не…

— Успокойся. В полубессознательном состоянии доктор Кантер намекнула мне смутно об этом.

— Нет! — Ивон закричала, как будто с нее сдирали кожу. Она опустилась на колени и закрылась руками, чтобы не было видно ее диких рыданий.

— Вам не следует так себя винить, — бесстрастно продолжал Вань. — Вините меня за то, что я воспользовался этим. Вините Сигманианца за то, что он опрометчиво подвергал созданий, с чьей психологией он не был знаком, необычайному стрессу. Вините своего любовника за то, что он оставил вас тогда, когда вы больше всего в нем нуждались. Но сначала и до конца вините в этом фашистов, которые не держат обещаний. Именно из-за них я не могу больше доверять вам. В результате, доверие к любому, за исключением лидеров моей страны, становится угрозой человечеству.

— Ну и дурак! — сказал Скип. Он был слегка удивлен хладнокровием своих слов. Спокойствие быстро росло в нем при таком повороте дела. — Вы же, как предполагается, занимаетесь семантикой. Как же вы можете думать, что такое ругательное слово как «фашист» может что-то означать, или же использование его может что-то решать? Разве Вонни не сказала вам, что я не собираюсь никого в это посвящать? Или же она сказала правду, что я еще не решил?

Монотонный голос Вань было ужасно слышать:

— Нет, она просто неясно намекнула, что вы владеете знаниями. Тот факт, что вы хранили молчание, говорит сам за себя. Вы можете быть человеком с хорошими намерениями и доброй волей. И, скорее, я верю, что так оно и есть. Но я не должен делать предположений. Я могу читать мысли только в собственной голове. Более того, если вас обучили, другие тоже научатся, сразу после того, как мы прибудем на Землю. Кем будет первый, и что он сделает дальше? Я не предлагаю рисковать будущим нескольких биллионов живых человеческих существ. Они перевесят вас обоих, Агасейруса и меня просто своим количеством. Больше мы не станем терять времени. Ведите меня в контрольную управления.

— Нам лучше подчиниться, любовь моя, — сказал Скип свернувшейся в комок плачущей женщине. Казалось, она его не слышала.

— Помоги ей встать на ноги, — пробубнил Вань. — Держи свои руки так, чтобы я их видел. Я наблюдал за тобой, когда ты занимался зарядкой, и знаю твои возможности.

Скип поднял Ивон.

— Пойдем, пташка. — Она повисла на нем и плакала. Он закусил губу и с размаху шлепнул ее пониже спины. Она замерла, потом оторвалась от него и, пошатываясь, встала рядом с ним прямо перед нацеленным дулом пистолета.

— Вам не будет причинен вред без необходимости, — сказал Вань. — Я заставлю ее связать тебя, потом обезврежу ее сам и проверю, крепко ли вы связаны. По пути я буду о вас заботиться. По прибытии я проинформирую мир о том, что с нами все в порядке, но нас следует оставить в покое на несколько часов, пока не закончатся некоторые приготовления. Так, чтобы ни один земной космический корабль не мог стартовать, чтобы повидаться с нами. Они засекут, как мы будем приближаться, но я направлю корабль на неожиданную диаметрально противоположную орбиту. Мы отправимся на тендере в Пекин. Я привезу людей на корабль и покажу им, как установить неуязвимое силовое поле и управлять кораблем. Потом все будет хорошо, и, возможно, вас репатриируют. В противном случае, мое влияние обеспечит вам почтительное отношение.

Коридоры вились лабиринтом и пересекались, оживленные странным шествием. Листья и цветы касались кожи и приветствовали легкими приятными запахами. Палуба пружинила под ногами. Звук, похожий на удары гонга, пробивался через влажный теплый воздух.

— Что же в это время будет делать Сигманианец? — спросил Скип.

— Это зависит от обстоятельств, — сказал Вань. В его металлическом голосе, как у автомата, послышалась искренность. — Все, что делается, делается во благо и его расы тоже. Когда в следующий раз человек и Сигманианец встретятся, человечество должно быть мирным. Для этого сперва нам нужно освободить его от его демонов.

— Скип, — шепнула Ивон, — о, Скип, что я могла сказать? Чем я могу помочь?

— Ничем, — ответил он. — Ты и в самом деле не виновата. Я люблю тебя.

Они добрались до рубки управления. Он хотел было завести Ваня куда-нибудь в укромное место, чтобы напасть на него, но общее расположение все время оставалось хорошо просматриваемым. Переборки возвышались, прозрачные и плоские, за исключением того, что в некоторых были установлены оптические объекты и установки регулируемых силовых прожекторов.

— Дай мне ясное представление о всей процедуре, — приказал Вань. И дело было в том, что движения не были настолько легкими, как те, с помощью которых пальцами вызываешь обед. Для людей — несомненно Агасейрус сделал некоторые приспособления — они были полудюжиной простых сигналов морского семафора.

Вход расширился. За ним лежала темнота.

— Доктор Кантер пойдет первой, — сказал Вань. Когда она вошла, ее тело осветилось белым светом. Он проявил все, что было внутри: сферическая камера около пяти метров в поперечнике, рассеченная надвое прозрачной палубой, от которой поднималось несколько пиллерсных столбов. В дальнем конце находилось скопище непонятных бесформенных коробок, которые вмещали в себе приборы управления. — Теперь вы, мистер Вейберн, — сказал Вань. — Пройдите мимо доктора Кантер к этим приборам. Она останется рядом со мной.

Переборка закрылась за ними, и они стояли, окруженные видами неба. Это было рабочее место, и не было предпринято никаких попыток улучшить точность воспроизведения. Во всяком случае, свечение, вызываемое телами и одеждой, интерферировало. Они видели самые яркие и ближайшие звезды, хотя большинство последних были невидимы невооруженному глазу. Они видели солнечный диск, и прекрасных его сопровождающих — голубую Землю и золотую Луну, и след движения модуля. Звуки, которые были повсюду, сюда не проникали.

Вань встал рядом с входом.

— Встаньте передо мной, доктор Кантер, — сказал он. — Сдвиньтесь метра на два — не загораживайте — вот так. Мистер Вейберн, мне сказали, что все манипуляции похожи на управление тендером, но я хочу, чтобы вы показали, и впридачу коротко описали свои действия.

— Это насторожит Агасейруса, — сказал Скип.

Вань кивнул.

— Я понимаю. Даже не думайте сбить меня с ног непредвиденным повышением ускорения. Я прошел тренировку Чань, и более того, я привык летать при трудных и изменяющихся условиях земной космонавтики, и не забывайте, что жизнь доктора Кантер зависит полностью от вас.

Скип поморщился. Я не смогу обойтись без введения в действие контрольных приборов, и когда он увидит, как это делается, он сможет догадаться об остальном сам. А вдруг будущее за Китайской Народной Республикой? Он сделал несколько жестов.

— Это все приходит в действие автоматически. Если повторить, все станет как было.

— Понимаю. Хорошо. Дайте подумать… Да. — Левая рука Ваня схватилась за поручень в ожидании невесомости. — Берите курс на Марс. Это будет неплохой иллюстрацией основных принципов управления.

Скип поставил ногу на горизонтальный рычаг перед собой и сделал знак перед дисплеем. Горящие знаки читать было несложно. Он направил корабль, как ему было сказано, объясняя каждое свое действие, когда он его производил. Никакого героизма. Ничего, что могло бы разозлить его, иначе он ее убьет. Лучше убей меня за это… Я воображаю, что Народная Республика позволит нам жить в условиях, похожих на домашний арест. А почему бы и нет? А с милыми друзьями Околопланетного мира, что будет с ними? С Уранией и ее мальчиками, с Роджем Нилом, Деном Кео, с викингами, которые бороздят морские просторы Земли, Кларис… И еще и еще, с сотнями тех, с кем он встречался, с тысячами, с которыми ему встретиться не довелось, в которых он лелеял надежду, есть что-то новое, не то, что возвращает всемогущего доброго короля, как думал об этом этапе Вань Ли — и, конечно, с его родителями, братьями, сестрами, с родными Вонни, с семейством Алмейды, с Тьюлисом, Керландом… и с остальными такими же, что станет с ними?

Тем временем он изменил курс корабля. Перемена была еле заметной. Время невесомости было безопасным, потому что центростремительная сила была слабой в то время, пока вращались оба модуля, за чем последовало возобновление линейного ускорения, векторная сила, сочетающаяся с настоящей скоростью для того, чтобы привезти их к планете, названной именем Бога войны. Однако Сигманианец заметил это и появился на корме.

— Как я объясню это Агасейрусу? — спросил Скип.

По спине у него забегали мурашки, а пот, заливающий лицо Ваня и скатывающийся на его рубашку, тоже заблестел белым цветом.

— Может быть, доктор Кантер сможет нам помочь, — сказал китаец.

— Я не знаю, — ответила она едва слышно. — Если мы —. пройдем к синтезатору, возможно…

— Позвольте мне нарисовать, что мы будем делать, — предложил Скип.

— Нет, — рявкнул Вань. — Как я узнаю, что ты ему говоришь? — Он сглотнул и сказал спокойно: — Мы должны разработать схему действий, которая гарантировала бы мне, что я не потеряю контроль над ситуацией. — Маска превратилась в волчий оскал. — Но не такая, как позиция устрашения в ядерный век…

Переборка открылась. Вошел Агасейрус. Все его четыре глаза смотрели на них. Клешни щелкали. Чешуя сверкала, как звезды, с которых он прилетел.

Вань открыл огонь.

Звуки выстрелов били по барабанным перепонкам. Сигманианец вздрогнул, когда две пули низкой массы и скорости попали в него. Вань стал отступать к переборке, где он спрятал обрез Вирго, и сделал первый выстрел магниевой пулей.

Она с шумом разорвала броню и вошла в незащищенные клетки тела. Фонтаном брызнула жидкость. Агасейрус тут же был повержен. Он взвыл, собрался с силами и пополз вперед. Вань стрелял еще и еще. Каждая пуля все больше и больше разрушала тело создателя прекрасного. Между выстрелами Вань предупреждающим жестом наставлял дуло пистолета на пленников. Ивон приникла к поручню и вскрикивала, как будто не могла остановиться. Скип повернулся спиной.

После четвертого тяжелого выстрела Сигманианец не мог больше двигаться вперед. Его глубоко запрятанная жизнь почти иссякла, разлившись флюоресцирующей жидкостью по палубе. Он поднял клешню и перебросил плечо через арку. Фонтан тягучей желудочной жидкости поплыл мимо Млечного Пути. Он попал Ваню в грудь и стал разъедать рубашку, проникая вовнутрь. Агасейрус с грохотом рухнул на палубу, издал вздох и затих.

Вань застонал от боли. Однако его пистолет, несмотря на то, что его качало из стороны в сторону, оставался у него руке.

— У меня еще… осталось три пули, — сказал Вань сквозь зубы.

Он распахнул рубашку, хотя кислота уже разъела плоть его левой руки, и сбросил ее с этого плеча. Концом рукава он вытер едкую жидкость, которая попала ему на грудь.

— Я выживу, — сказал он запинаясь. — Рана… не смертельна. Раствор, кажется… уже использованный.

Скип стал приближаться, осторожно, шаг за шагом.

— Дайте я посмотрю, — сказал он.

Ивон нетвердо последовала за ним. Он обнял ее и что-то прошептал на ухо. Она вздрогнула, но взяла себя в руки и двинулась вперед.

— Нет, — сказал Вань, — Не подходите… ближе.

— Тогда я, — заикаясь, сказала Ивон. — Позвольте мне помочь вам. — Она сжала кулаки, глубоко вздохнула и продолжала: — Если вы почувствуете, что теряете сознание, вы ведь убьете нас, не так ли? Позвольте мне посмотреть, чем я могу помочь вам остаться в с-с-сознании. Я — женщина, у меня нет опыта в драках, я не смогу удержать вас, вы легко сможете оттолкнуть меня в сторону и…

— …и приготовиться к выстрелу. — Вань тяжело дышал из-за огня, который горел у него внутри. — Я… не… слабею, Вейберн, не теряю реакции… во всяком случае… не сильно. Ты можешь подойти ко мне. Ты ведь не сможешь вырвать у меня оружие, чтобы спасти себя… я успею выстрелить.

— Согласен, — сказал Скип.

Ивон подошла к китайцу. Она осторожно взяла рубашку Ваня за воротник. Он наставил на нее дуло.

— Я должен переложить это, — сказал он, — в мою левую руку. Прежде, чем ты стянешь рукав.

— Да, — сказала она.

Она попыталась схватить его за запястья, но он резко отбросил ее в сторону. Прогремел выстрел, пуля ударилась о палубу и стукнулась о сияющую переборку. Скип шагнул ему навстречу. Вань стал поднимать пистолет. Если Скип схватит его, то получит пулю в голову.

Но силы Вань были на исходе и выстрелить он не успел. Скип в прыжке выдернул из-за пояса кинжал. Острие ударило в горло Вань, лезвие резануло поперек.

Кровь фонтаном полилась на обоих мужчин и Ивон. Вань упал. Им показалось, что они услышали что-то вроде: «Яао…» После было только короткое ужасное бульканье, а потом — тишина, и кровь Сигманианца и человека слилась вместе на палубе и запятнала вид на созвездие Южного Креста.

Глава шестнадцатая

Они уложили мертвецов около портала корпуса в помещении, где встретились впервые. Ивон, цепляясь за плечо Скипа, сказала сквозь слезы:

— Мы не можем просто так выбросить их за борт.

— Но и оставить Агасейруса для вивисекции мы тоже не можем, — согласился он. — Они заслужили последние почести, да.

— Разве мы сможем их им отдать? Я хочу сказать… ты знаешь, как… какие-нибудь обряды… не важно, в какой вере. Я не знаю. Некоторые обрывочные сведения из Каддиша, смутные обрывки христианских обрядов — плохо помню похороны… и вообще, когда ни мы, ни они не верили… Что мы можем предложить кроме высокопарных, надуманных высказываний? — Она уставилась прямо перед собой. — Ничего. В нас такая же пустота, как в открытом космосе.

— Я думаю, им бы понравилась церемония проводов в последний путь, — сказал он.

— Что? — Она бросила затуманенный недоуменный взгляд в его сторону.

— Ну, то, как мой народ хоронит друзей. Никто не знает, кто написал слова, но большинство из нас знает их наизусть. «Путник, прощай. За дар твоей любви мы благодарим тебя, и твой дар будет сохранен в нашей памяти в любой дороге, по которой нам придется идти, и будет жить меж нами в каждом лагере, где мы встретимся, и воздастся нам опять, когда мы, подобно вам, вступим в ваш покой. А пока мы будем радоваться небу, ветру, воде и объятиям, во имя вас и памяти о вас…» — голос Скипа сорвался. — Тут есть еще небольшое продолжение, — сказал он смущенно, — и у нас положено особым образом класть полевые цветы или еще что-нибудь, что есть под рукой, и тому подобное. Как ты думаешь, это подойдет?

— О, да-да, — сказала она, и он услышал, как в голосе ее росло отчаяние.

— Мы можем привезти их к нам, сделать так, чтобы они принадлежали к нашему миру… В околопланетных мирах — наша надежда.

Они сидели на наблюдательном мостике и смотрели, как мать человечества — Земля вращалась радом. Она светилась холодным голубым светом посреди ночи и звезд. Там, где шел дождь, клубились облака. На океаны указывали раскаленные солнечные отблески. В стороне была ее Луна — сморщенная и безжизненная, как будто давным-давно она на себе ощутила ярость бомбардировок, но теперь там были люди, и в немногих их жилищах росли розы.

— Агасейрус любил Землю, — сказал Скип.

— Вань Ли — тоже, — ответила Ивон.

Он кивнул.

— Попробуем, не сможем ли мы сохранить ее для них. — И затем: — Нет. Мне не надо было говорить так. У мира и так слишком много спасителей и защитников.

Из-за которых, — продолжил он мысленно, — двое, с которыми мы путешествовали, теперь находятся на прямой дороге к Солнцу.

Но печаль ослабла, как и должно было быть. Теперь же они строили планы и были уверены, что смогут справиться с кораблем.

В помещениях было тихо. Они выключили бормочущий фон, который слишком о многом им напоминал. Постепенно они обучат корабль петь на языке землян. Атмосфера оставалась плотной, теплой, влажной и наполненной запахами, потому что они не хотели погубить сады. Но намеревались перенести их в специальные места и создать в большей части корпуса корабля атмосферу, которая бы лучше им подходила.

— Ты уверен, что мы также хорошо сможем контролировать события? — спросила она, когда они впервые заговорили о будущем.

— Нет, — сказал он, — На самом деле, я очень сомневаюсь. Однако я уверен, что мы увидим конец поисков вслепую, конец погони за этой мощью, которая должна быть предназначена только для… для…

— …для возвышения духовности.

— О’кей. — Он пробежался пальцами по волосам, расхаживая перед ней. — Он — наш. Твой и мой. Мы никогда не отдадим его Орто. Ни одному Ортеанцу. У них был шанс, и они доказали, что еще не доросли до этого. Теперь пусть кусают локти. Нас невозможно будет достать. Если нужно, мы сможем улететь из солнечной системы совсем. Я знаю парочку планет, которые мы сможем сделать своим родным домом. Но я полагаю, лучше нам остаться тут. И я уверен на все сто, что мы сможем заключить сделку. Даже такую, которая даст нам возможность погостить на Земле без всяких преследований. Не забудь, мы, кроме всего прочего, неуязвимы в корабле. И у нас есть о чем торговаться, например, мы можем перевозить ученых. Конечно, мы всегда будем держать на борту в основном своих людей.

— Кто же они?

— Новые жители околопланетного мира. Те, кого я знаю лично, хорошие люди и добрые искатели приключений, которых не интересует чужая жизнь. — Он помолчал, обнял ее за плечи и улыбнулся, заглянув ей в лицо — она сидела. — Может быть, ты возьмешь нескольких Ортеанцев, таких же как сама. Великолепно. Дело ведь в том, что после того, как они заключат с нами сделку, они тоже станут представителями околопланетного мира.

Разговор велся в их каюте, поэтому его всеохватывающий жест указывал на стены. Но он имел в виду все простирающиеся за ними пространство космоса.

Видение воодушевило ее.

— И мы будем охранять мир.

— Нет! — ответил он. — Неужели ты не понимаешь, дорогая, из-за чего весь сыр-бор? Из-за того, что люди имеют власть над другими людьми, или хотят ее, или боятся, что другие захотят ее иметь? Агасейрус прилетел сюда не за тем, чтобы надеть новое ярмо людям на шею.

— Хотела бы я постичь твой образ мыслей, — сказала она смиренно. — Мне кажется невозможным, что кто-то когда-нибудь после того, как нас уже не станет, не воспользуется силой, которая есть у нас — для самых высоких целей, с самыми лучшими намерениями…

Его пыл поутих.

— Этого-то мы и не обсудили. У меня есть что-то вроде надежды, что к тому времени все нации не будут настолько близкими, чтобы позволить кому-то управлять собой. Но чем больше я думаю о том что этот корабль будет повторен хотя бы через тысячу лет, тем невероятней мне кажется эта идея.

Настала ее очередь. Она вскочила на ноги и заключила его в объятия.

— Нет, конечно, дорогой! Я была глупа. Я должна была сразу же понять, принимая во внимание, с каким множеством технологий я столкнулась… Послушай, в природе нет секретов. Вопрос всего лишь в том, можно или нет это осуществить. Они знают, что можно, и этого достаточно. Они найдут способ. И не думаешь ли ты, что они направят на это все, что есть на Земле, пока мы будем на борту, убаюкивая их бдительность? Мы можем позволить ученым, которым мы доверяем, тоже проводить исследования. Скип, ты любишь держать пари. Хочешь поспорить, что мы не доживем до того времени, когда мы сможем увидеть первый подобный космический корабль, сотворенный руками людей — грубый, может быть, но корабль, способный отправиться на сигму Дракона?

Он выдавил короткий, неуверенный смешок.

— Нет, слишком много очков не в мою пользу. — И еще раз более спокойно: — Пока ставкой не будет что-то такое, что я в состоянии буду оплатить.

Теперь она говорила громко, как будто ее могли услышать будущие поколения.

— Ты получил свой шанс. Ты испробуешь тысячу способов, отыскивая те сто, которые новы и хороши, потом — у нас достаточно мозгов, чтобы понять, что у других их нет, чтобы рассказать миру то, что должно произойти.

— Эй, не стоит читать им проповеди, — сказал Скип. — Что касается меня, я не возлагаю никаких требований ни на одну живую душу. Я только вижу остаток своей жизни среди планет или звезд, как замечательный праздник.

Ивон покраснела:

— А это разве не нравоучительно, нет? Я все еще никак не научусь быть просто собой. Ты не научишь меня?

Он обнимал ее между Землей и Магеллановыми Облаками.

— Знаешь, — сказал он, — наша проблема, как мы можем быть вместе, решение которой мы не нашли и не надо искать. Нам вовсе и не нужно делать это.

Немного погодя он сказал:

— Я лучше отлучусь и верну корабль на орбиту. И запомни, несмотря на критику, я заставлю тебя дать обещание составить наше обращение к людям.