Забава для мажора

38.1.

Артём.

Просыпаюсь от громкого стука в окно. Лупит то ли снег, то ли дождь. Погода непонятная, небо серое и унылое. Оно вообще унылое с того дня, как меня лишили личного солнышка. Я уже стал забывать, каково это — греться в любимой улыбке, вдыхать аромат ванили. Всё забывается и это тоже. Единственное богатство, которое я храню — наши общие воспоминания. Совместные моменты. До секунды помню всё. Помню улыбки, жесты. Помню поворот головы, удивленно приподнятые брови. Помню закушенную губку и горящие от ожидания глаза. Мурашки по коже помню… если подуть на шейку, она так смешно начинает ёрзать и краснеть…

Растираю рукой грудь. Врач лечащий считает, что перелом ребер все еще дает о себе знать. Но только я понимаю, что это сердце болит. Болит от тоски. От любви. От разлуки с моей девочкой.

Хромая подхожу к окну и понимаю, что больше ждать просто не могу. Не могу и всё.

Роюсь в тумбе, где сложена вся мелочь. Олеся не стала забирать домой содержимое карманов, которое отдали врачи, и высыпала в итоге в ящик. Мол, сам разбирайся. Сейчас я среди накопившегося за это время хлама ищу ключи от своей тачки. Без помощи друга пока не обойтись, поэтому, прервав занятие, строчу сообщение Костяну с просьбой приехать в больницу за ключами и пригнать машину. Он напоминает, что запасные ключи у него есть. Точно. Я же сам ему оставлял. Тем проще.

Перебираю по инерции вещи, вытаскивая то, что не понадобится. На покрывало выпадает колечко, купленное накануне боя. Колечко, которое так и не попало на тонкий пальчик.

Сначала хочу убрать в карман, но потом, повинуясь порыву, снимаю с шеи цепочку и цепляю кольцо на неё.

Сразу после утреннего обхода в палату заходит друг. В руках объемный пакет.

— Костян, здесь на убой кормят, хватит жрачку таскать.

— А это не жрачка.

Вытряхивает содержимое на койку. Толстовка, джинсы, кроссы.

— Продуман. Спасибо!

— Я же правильно понял? Хочешь свалить?

— Да.

— Совсем или…?

— Заехать надо в пару мест.

— Помощь?

— Пока сам.

Переодеваюсь в свои вещи. В очередной раз радуюсь, что воду в багажнике запасной комплект одежды. С тех пор, как мы начали встречаться с Кнопкой, вечера мои заканчивались неожиданно: мы могли поехать после школы гулять, к ней делать уроки, и закидывать по утрам сумку с одеждой стало уже привычкой.

— Подбросишь меня?

— Конечно. Ты сам как?

— Не знаю. Не спрашивай.

За эти недели Фёдоров повзрослел. Осунулся, между бровей залегла складка. Он теперь постоянно хмурит лоб. Видеть друга таким непривычно, но жизнь не стоит на месте. Мы все меняемся. Нам всем досталось за эти дни. Как—то так совпало.

— Был у её родителей?

— Да, был. Мать послала далеко и надолго. Ментами пригрозила. Данчик через своих узнал, что из города она улетела. Во Владик. У неё тетка там живет.

Больше ничего не спрашиваю, а Костя не продолжает. Его бесполезно расспрашивать. Скажет ровно то, что считает нужным.

Едем молча. Высаживаю у лицея. Сам я пока, как только врачи разреши, занимаюсь дистанционно, чтобы закончить вместе со своим классом. После Нового года планирую выйти уже на учёбу. Но это потом. Потом, потом, потом… Сейчас у меня другая цель.

Первым делом еду к малышке домой. Надеюсь узнать там хоть что—то. В квартире ожидаемо никто не открывает. Время — день. Соседки наверняка сейчас дома. Спускаюсь вниз до знакомого магазина, покупаю конфеты и торт и возвращаюсь в подъезд.

Звоню в дверь справа от квартиры любимой. Никого. Окей. Это только начало. Нажимаю звонок следующей. Там открывает молодая женщина и пожимает плечами.

Не сдаюсь, обхожу остальные квартиры, спускаюсь на этаж ниже.

Еще ниже. Мне везет на втором этаже. Бабулька, чье лицо мне знакомо. Она часто бывала в хорошую погоду на лавочке. Я не помню, как её зовут. Но оказывается, она меня помнит.

А ещё оказывается…

***

Пытаюсь вдохнуть воздух, который почему—то стал горячим и горьким. Голову капитально ведет вбок. Пытаюсь переварить услышанное.

Мы сидим и пьем чай на уютной кухне Марии Алексеевны, и я слушаю новости про её здоровье, успехах внуков. Слушал.

— Как умер?

— Сердце. Говорили, в электричке плохо стало. Никто сразу внимания не обратил. Страшно—то как, Тёмочка. Спит и спит человек. А человека почти и нет. Лиечка сразу к нему поехала, как ей позвонили. Я у парадной—то сидела, слышала. Потом всё ждала её из больницы. До полночи в окно глядела. Ну, думаю, с дедом осталась.

Старушка горбится и стирает с морщинистых щек слезы. А я зажимаю переносицу, потому чувствую, что мир сейчас рухнет.

И он рушится. Обваливается всё одним махом.

— А через два—то дня мужчины появились незнакомые. С работы Ростислава. Похоронами занимались. Больше—то некому.

— А…

— Лиечку на следующий день в детский дом забрали. Сирота же она. Один дед у нее и был. Не повезло девочке. Ой не повезло.

Мария Алексеевна начинает раскачиваться на стуле, а мне хочется рядом с ней сесть и завыть. Я же… Блять, я всё это время считал, что она… что она уехала, спряталась, не простила… а она…

— В каком она детском доме?

— Не знаю, сынок. Ой, не знаю.

Почему она мне ничего не сообщила, почему не дала о себе знать? Никто из её друзей тоже оказался не в курсе. Как так—то?!

— Ключ у меня есть от их квартиры. Я хожу, цветочки Лиечкины поливаю. Смотрю, чтобы дождались её.

Она не произносит напрямую предложение подняться в ту квартиру, но я понимаю её между строк. Встаю со стула, слегка покачиваясь. В ушах шумит, а в груди продолжает тянуть еще сильнее, чем утром. Грустно усмехаюсь: вот и не верь после этого в предчувствия…

Знакомая обстановка. Но нет ароматов дома, нет запаха выпечки, нет света. Просто пустое помещение, где витают пылинки.

На тумбе в прихожей нахожу разряженный мобильный, билет на самолет и разорванную цепочку. Горло сдавливает спазм. Кажется, еще секунда и плотину прорвет. Но мужики не плачут. Глубоко дышу.

Протягиваю руку, забираю телефон. Цепочку с кулоном кладу поверх билета.

Как же так, малышка моя… как же так…