Задача со многими неизвестными

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Через неделю после начала занятий я сказала своим ученикам:

— Вы напрасно тайком списываете на литературе математику, английский…

Я безмятежно смотрела вдаль, в окно, но кое-кто из девятиклассников поспешно прикрыл тетрадь и даже отодвинул от себя.

— Совершенно незачем читать постороннюю литературу, пряча ее на коленях, это плохо влияет на зрение…

Толстенькая девочка вынула руки из-под парты и добродетельно стала листать учебник литературы.

— Да и развлекаться «морским боем», шахматами, вышиванием лучше открыто…

Безмятежные лица школьников дрогнули. До сих пор они слушали мои лекции с таким равнодушием, что я казалась сама себе экраном телевизора, на который смотрят часами со скукой и от скуки.

— Но позволяю все я с одним условием. Делать дела молча и уметь ответить на любой мой вопрос с места.

— Всерьез можно в шахматы на литературе? — пискляво спросил огромный Барсов с последней парты.

— Можно.

— И газеты читать? — чуть приподнял тяжелые веки Саша Пушкин.

— И газеты.

— А вязать? — фамилии этой девочки я еще не запомнила, пока она восхищала меня только белоснежными вышитыми воротничками и манжетами.

— Пожалуйста, вяжите.

Несколько секунд класс ко мне приглядывался с большим подозрением, точно дикий волк, которому бы предложили взять из рук человека еду…

— Дело в том, — пояснила я холодно, — что литературу вызубрить нельзя, ее надо еще чувствовать. И если на моих уроках вы занимаетесь посторонними делами, значит либо я — плохой учитель, либо вы — жалкие ученики, которым не дано любить и ненавидеть, самостоятельно думать, спорить…

Молчание. Они не возражали.

Молчание. Равнодушные лица.

Молчание. Вежливое ожидание звонка.

Уныние охватило меня…

Я вернулась в школу после десятилетнего перерыва. Последние годы я преподавала в пединституте, училась в заочной аспирантуре, собиралась писать диссертацию — жизнь была заполнена множеством дел, обязанностей и волнений.

Студенты часто откровенничали со мной, но такой душевной близости, как в молодости со школьниками, не возникало. Моя работа в классе была всегда увлекательна, как задача со многими неизвестными. А рядом со студентами, практичными, организованными, эрудированными в ряде вопросов, о которых я и не слыхала, я казалась себе замшелой, как старый валун. И фраза: «Ну, то было в ваше время», — все чаще разделяла нас.

Диссертация моя «Сочинение на свободную тему в старших классах средней школы» писалась плохо. Материала не хватало. Мой прошлый школьный опыт явно устарел. И я решила поработать на полставке в школе, не порывая, конечно, с институтом.

Завуч школы, Наталья Георгиевна, взяла мое направление из районо крайне неохотно. Директор школы болела, ответственность ложилась на нее, а она подозревала, что я использую ребят как подопытных кроликов и через месяц брошу.

Я торжественно поклялась в любом случае довести девятиклассников до выпуска.

Наталья Георгиевна выделила мне один класс — девятый «Б». Я не возражала: с одним классом работать даже интересней, больше можно уделить внимания, больше давать сочинений на свободную тему…

Страха у меня не было, когда я шла первый раз в класс, хотя мне говорили, что девятый «Б» — класс ленивый и разболтанный. Я знала предмет, привыкла легко «владеть аудиторией», да и встретившие меня мальчики и девочки казались очень миролюбивыми.

Они и правда дали провести без помех три урока, они слушали мои лекции с самыми внимательными лицами, но ответом на все мои вопросы было молчание, наивное хлопанье ресницами и ехидные усмешки — не поставлю же я всему классу двойки.

— У нас не одна литература, — небрежно заявил Ланщиков, — все не запомнишь.

— Записывать надо.

— А учебник на что?

— Да, учебник… — жалобно проныла толстенькая Примак, — того, что говорит Марина Владимировна, в учебнике нет…

— Что? Значит, я еще должен учить сверх программы? — Ланщиков посмотрел на меня с таким ужасом, точно я предложила ему изучать китайский язык.

Пожаловаться классному руководителю, завучу? Но я была самолюбива, я не могла расписаться в собственной беспомощности. И тогда я предложила мой «декрет о воле», чтобы сломить их пассивную забастовку.

Несколько дней ученики проверяли мою выдержку. Мальчики шелестели газетами, играли в «морской бой», девочки рукодельничали, листали стихи.

Отрезвление пришло через неделю.

Оказалось, что Саше Пушкину можно позволять делать на уроке, что угодно. Его память, как сито, отбирала, отжимала самое главное в любом выступлении. Зоткин помнил все, однако пересказывал механически, без проблеска индивидуальности. А вот Джигитов, хотя все понимал с полуслова, но выражался необыкновенно косноязычно.

Девочкам пришлось труднее.

Ни одной представительнице слабого пола не удалось совмещать два дела, и я не поскупилась на двойки. Как это ни странно, мои отношения с девятым «Б» стали чуть лучше. В учениках пробудился хоть слабый интерес к учительнице литературы. Они начали смотреть на меня с любопытством, как на фокусника, из рукава которого может выпорхнуть голубь…