Иоанна Хмелевская

Зажигалка

Настольная зажигалка была большая, высокая, с овальным дном. Сделана она была из чудесного темного дерева, украшена черной эмалью и серебряным пояском. Довольно дорогая. В нее вмещалось поразительно много газа, так что хватало его на чрезвычайно долгое время. К тому же зажигалка дорога была мне как память.

Ну и ее кто-то свистнул.

Меня не было не только дома, но и вообще в Польше, моталась где-то по Европам, поручив заботу о доме своим родным и знакомым. Они договорились между собой и составили нечто вроде расписания, выбирая удобное для себя время опеки над моим домом. Ведь все были людьми занятыми, работали или учились. Сложность еще заключалась в том, что в доме работали строители, он был еще далеко не достроен, так что целыми днями его заполняли рабочие разных специальностей, поставщики всевозможных стройматериалов, мастера работы по дереву и кирпичу, сантехники и прочие чужие люди. Руководство присмотром за домом поручено было единственной разумной особе из всех моих знакомых — Малгосе, моей племяннице. Она была человеком не только толковым, но и ответственным, и с первого же дня принялась записывать, кто в мое отсутствие приходил в мой недостроенный дом, зачем и во сколько это было. И как соблюдается график.


Незадолго до моего возвращения она позвонила мне на сотовый.

— Слушай, к тебе настоятельно лезет какой-то садовод. Некий пан Мирек. Что нам с ним делать?

— Гони его к чертовой матери! — ни секунды не задумалась я.

— Как скажешь. Я могу. Но он вцепился в Юлиту, а она сама знаешь какая деликатная. И договорилась с ним на завтра. А завтра меня как раз тут не будет.

— Так пусть его Юлита и выгоняет, раз договорилась. Или договаривается встретиться с ним в любом другом месте, только не в моем доме. Он наверняка снова распустит хвост павлином, ведь считает себя неотразимым красавцем, ну и примется очаровывать ее, а она слабенькая в этом отношении. Предупреди ее, чтобы держалась, не поддавалась ему, а то опять будут неприятности. Я уже с ним натерпелась сама знаешь сколько, разумеется не по любовной части. Она же запросто попадется на его любовную удочку.

— Боюсь, уже попалась, — тяжело вздохнула Малгося. — Ну, ладно, сделаю, что смогу. А тебе он и в самом деле не нужен?

— Конечно не нужен, знала бы ты, какой негодяй! Очаровательный пижон! Один раз меня обвел вокруг пальца, больше не поддамся. И другим не разрешу. Даже близко к калитке его не подпускайте!

О, как я разозлилась при одном воспоминании об этом прощелыге! Сама не понимаю, куда смотрела. Содрал бешеные деньги за такую дрянь, что стыдно признаться. Но я быстро успокоилась, ведь сейчас жила у моря, а море всегда действовало на меня успокаивающе. И нервы и чувства — все пришло в норму. Через два дня я отправилась домой, позволив себе сделать по пути несколько остановок.

До дома я добралась уже под вечер в воскресенье. Специально так подгадала. По воскресеньям люди не работают и не учатся, за исключением Тадика, у которого как раз на воскресенье устроили дежурство в аэропорту. Остальные — Малгося, ее муж Витек, Юлита и пан Ришард ожидали меня. Без особого нетерпения.

Бригаду для охраны дома я подобрала с умом. Пан Ришард, строитель и инженер по профессии, следил за строительными работами, Тадик — за телефонными и телевизионными, на долю Витека выпали электричество, сантехника и забота об охране дома, все эти сигнальные устройства, Юлите достались садово-огородные работы. Малгося осуществляла общее руководство. Правда, перед отъездом мы сообща приняли все главные решения, работы шли к концу, но оставалась прорва недоделанных мелочей, а они-то бывают самыми трудными. И мне очень хотелось не вникать в них, возложив на помощников.

Я въехала во двор, моим багажом занялась мужская часть бригады. Женская часть уселась за стол, с наслаждением дегустируя привезенное мною из Франции вино. А также сырки, камамбер и брие, которые, к сожалению, приходилось выгребать ложечкой из упаковок, поскольку за время путешествия они совсем растаяли.

Я потянулась за сигаретой и не глядя похлопала по столу в поисках зажигалки. Зажигалка не нащупалась, так что стол пришлось оглядеть. Оказывается, и не просматривалась.

— А где зажигалка? — поинтересовалась я, еще ничего плохого не подозревая.

Малгося и Юлита тоже оглядели стол.

— Нету? — удивилась Юлита. — Ведь была же!

— А теперь нет. Разве что у меня зрение не в порядке.

— Вот тут она стояла, — сказала Малгося, указывая пальцем на пустое место. — Только что.

Мы все трое заглянули под стол и тщательно прощупали заваленную журналами полочку. Встав, я оглядела буфет, обеденный стол и книжный стеллаж у стены. Зажигалки нигде не было видно.

— Витек, ты брал отсюда зажигалку? — заорала Малгося в направлении мастерской.

— Пан Ришард, не знаете, куда пропала зажигалка с нашего стола? — одновременно заорала я в направлении прихожей.

Витек и пан Ришард справились с моими вещами и с разных сторон вошли в гостиную. Оба, кстати, некурящие.

— Какую зажигалку? — спросил Витек.

— Видел ее на вашем столе, — ответил пан Ришард. — Она же всегда там стояла.

— Верно, стояла. Но уже не стоит.

— Может, в кухне?

Сорвавшись с кресла, Юлита кинулась осматривать помещение. Малгося помчалась наверх. Я взяла сотовый и позвонила пани Хене, которая уже много лет не устает убирать за мной беспорядок.

— Пани Хеня, вы переставляли куда-нибудь ту большую зажигалку, которая всегда стояла у нас на столе в гостиной?

— Уже в пятницу ее не было, — твердо заявила пани Хеня. — Знаю, потому что как раз на этом столе наводила порядок. Но ее я не трогала. И вообще нигде ее не видела, собиралась сказать вам, как увидимся, послезавтра.

Я позвонила Тадику.

— Тадик, тебе нигде не попадалась большая столовая зажигалка?

— А, пани уже приехала… Как же, миллион раз попадалась. И всегда стояла на столе в гостиной. А что?

— Уже не стоит. Нет ее. Ты о ней ничего не знаешь?

— Нет. Хотя постой, кажется, знаю. В четверг ее уже не было. Точно, уже не стояла! Я работал за столом над программой и хотел прикурить, потянулся к ней — нету! Куда могла деться — не знаю.

Пять человек принялись тщательно обыскивать весь дом. Они знали, как я привязана к этой зажигалке. Мне она досталась в давние времена, в Дании, когда курили больше, чем сейчас, и была подарком. Первым в жизни подарком не от родичей, а от чужих людей. Такой зажигалки, даже похожей на нее, потом уже нигде нельзя было купить. Я знаю, обыскала всю Европу. А в те времена, когда еще не боролись с курением, всевозможных зажигалок была пропасть. Но такой я больше нигде не видела. А зажигалкой я дорожила. Любила ее. Лучше бы у меня пропал телевизор. Или, скажем, унитаз.

После того как мы уже обшарили все места в доме, превосходящие размером пачку сигарет, Юлита нерешительно проговорила:

— Разве такое возможно, чтобы ее украли? Или назло Иоанне куда-нибудь засунули?

— Если этот шутник назло куда сунул, пришлось бы дом разбирать по кусочку, — зловеще предсказал Витек.

Пан Ришард тоже с большим недовольством отнесся к варианту шуточки. Дом-то строил он.

— А если бы кто украл, то кто? — на всякий случай поинтересовалась я.

— Минутку! — энергично заявила Малгося, и опять полезла под стол. Там на полочке у нее хранился список присутствующих, который она заполняла каждый день в мое отсутствие. — Так когда это было?

— Тадик утверждает — в четверг.

— В четверг, четверг… А в среду?..

— В среду она была, — уверенно сказала Юлита. — Вот здесь я видела зажигалку и с ее помощью прикуривала. И нечего на меня так смотреть, я сама знаю, что краду зажигалки, но маленькие. Эта столовая не поместилась бы в мою сумочку.

Я кивнула. Мне ли не понять Юлиту! Я сама крала вечные ручки. Причем Юлита, обнаружив у себя чужую зажигалку, обычно ее возвращала, я же ручек — никогда. Разве что кто-нибудь сам мне о краже напомнил.

— В какое время? — сурово спросила Малгося.

— Здесь я была с девяти до двух. В два пришел пан Ришард.

— Он некурящий, мог не обратить внимания. Пан Ришард, кто тут был, когда вы пришли?

Пан Ришард стал перелистывать записную книжку.

— Двое моих рабочих. Пришли через полчаса после меня, но мы с ними занимались водой снаружи, знаете, все эти краны и шланги. Даже и не входили сюда, только в гараж, в котельную и в кухню. Они зажигалок не крадут. И вообще ничего не крадут. А потом пришел гидравлик от печи, так он дальше котельной не ходил. А потом вы приехали, — кивнул он на Витека.

— Так оно и было, — подтвердил Витек. — Я сидел и спокойно смотрел себе футбол, никто над душой не стоял. Потом с охранником немного поболтали у калитки.

— В четверг был столяр?

— Был. Полки привез. Мы их перенесли наверх, и он там их устанавливал. Он наверху сидел, я внизу. Приехал Тадик и сменил меня на дежурстве. Я мог покинуть пост.

— Вместе со столяром вы еще там телевизор устанавливали, — дополнила Малгося, глядя в свой график. — Потом я заступила на дежурство. Как приехала, в доме уже никого не было — был заперт, вся аварийная сигнализация подключена, все путем. И тут приехали телефонщики, ну, знаете, что дыры затыкают, — и заткнули дыры снаружи. Ришард привез наконечники к шлангам… Стойте, это уже не имеет значения, раз Тадик утверждает, что в четверг зажигалки уже не было…

С большим удовлетворением выслушала я, каких развлечений мне удалось избежать в связи с отъездом, и даже не обратила внимания на то, что пан Ришард отчего-то смутился, даже рот открыл, словно собирался что-то сказать, но так и закрыл, промолчав. Зажигалка заняла все мое внимание.

— Обсуждаем лишь определенный отрезок времни, — вслух рассуждала я — среду до полудня и четверг до приезда Тадика. Тут я полностью поддерживаю Малгосю. Так что пан Ришард со своими людьми, Витек с охранником и, возможно, столяр.

Малгося напустилась на Юлиту:

— Кто тут был в твое дежурство? Что молчишь? Кто тут был, когда ты сама была здесь?

Юлита просто испугалась:

— Да никого не было, только немного позже пришел пан Мирек…

Я так и подпрыгнула:

— Садовод!

— Да, садовод, — тихо подтвердила робкая Юлита.

— Я же тебе говорила, Иоанна велела гнать его к чертовой матери! — набросилась на несчастную Юлиту Малгося.

— Так ведь чтобы его гнать к… этой, он должен был сначала прийти! — робко, но вполне логично защищалась Юлита. — А потом я и выгнала его. Честно признаюсь, очень неприятно было мне выгонять человека, надо же, как раз мне пришлось этим заняться…

Я уже разбушевалась:

— Какая разница, кому выпало его гнать в шею, тебе, другому, пусть радуется, что меня не было, вот тогда бы ему здорово досталось… Думаю, словами я бы не ограничилась или какими-нибудь там толчками, врезала ему первым, что под руку попало. Подлец несчастный, фраер проклятый, горазд заливать, я его еще тогда толком не знала, так он такую гадость мне всучил! Потеряла я бдительность, это точно, он и навешал лапши на уши. А теперь и не знаю, что делать, не перекапывать же весь сад!

— Может, еще примутся, — пытался утешить меня Витек.

— Что примется? То, чего я не хочу? Представляете, какую штуку отмочил с живой изгородью? Каждую ее сторону сделал на свой лад, а на фига мне четыре елки, леса я сажать не собираюсь. Два красных клена вплотную друг к дружке, ну прямо городской парк, а не маленький уютный садик. Обнаружилось, к сожалению, поздно, что он успел воткнуть мне какой-то орех, падуб какой-то, липу. И как я поверю, что вот этот прутик — липа? Я платила за большие деревья, а не за саженцы, что он себе воображает, двести лет я буду жить, что ли? Тюльпановые луковички по двенадцать злотых!!! По двенадцать, будто они из золота! Нет, ответил, не из золота. Значит, из платины, не иначе. Горный колокольчик вместо наперстянки. А во что он все это втыкал, знаете? В строительный грунт первой категории, подонок!

Пан Ришард не утерпел и поправил меня:

— Второй. Первая категория — это монолитная скала.

— Какая разница, сажал в окаменевшую глину! И все это я велела ему выбросить! Платила мошеннику не торгуясь, и вовсе мне не нужна такая зелень.

— Не надо было платить, — холодно укорила меня Малгося.

Но я уже разошлась и никого не слушала.

— Жасмина прорва, не продерешься сквозь его гущу, а где сирень? Такая малость, что кот наплакал.

Мягкосердечный пан Ришард утешал меня:

— Ну, стоит ли так убиваться? Елки уже засыхают, а у саженцев сирени корни оказались пересушенные, насадил бы прорву — пришлось бы много досаживать, а так пересадите всего ничего.

— Ни малины, ни ежевики, ни смородины — ничего не сумел посадить! А береза… мне плохо делается, как только на глаза попадется. Не такую березу я хотела. Вишни… представляете, силой впихивал в меня вишню, а я ее не выношу! И потом предъявил счет — как за сады Семирамиды!

Малгосе надоела моя истерика.

— Так ты же ему не все оплатила, и правильно сделала. Я вот только удивляюсь, как в такой ситуации он вообще осмелился опять к тебе прийти. Зачем он приходил?

— За деньгами, ясное дело! — рявкнула я. — Надеялся, что я как была идиоткой, такой и осталась, ничуть не поумнела после общения с ним.

— Или не знал, что ты проверила цены, не доверяя ему…

— Предлагал хвойные и красный дуб, — со вздохом подкинула свои пять грошей Юлита. — Он не знал, что тебя нет, а о деньгах ни словечка не проронил.

Мы с Малгосей одновременно взглянули на Юлиту и переглянулись.

— Влипла! — вынесла свой вердикт Малгося без тени сомнения, но вроде бы сочувственно. — Представляю, как он тут перед ней мелким бисером рассыпался. Как павлин во время течки.

— О боже! — простонал Витек.

Для меня тоже павлин и течка как-то не очень подходили друг к другу, и я опомнилась. Садовод Мирек наверняка был первостатейным мошенником, но не кретином, мою бездонную глупость учуял с первого взгляда. Но ведь видел же, что я не отношусь к лагерю безработных и под мостами не ночую, должен был понять, что клиентка, глядишь, и еще на что разорится, вот и рискнул.

— А ты что ему сказала? — накинулась я на Юлиту.

— Что нет. Что не купишь. Что очень ему признательна, но больше сажать не собираешься. И я это знаю.

— И после таких безобидных слов он так сразу и ушел? — удивилась Малгося.

— В том-то и дело, что нет. И это было как раз очень неприятно. Он упирался и настаивал, и говорил, говорил, говорил… Такие картины расписывал… растительные… сил нет. Предложил — завтра что-то такое экстра привезет, застанет ли меня? Я прекрасно знаю, что вы меня считаете бесхребетной идиоткой, никакой воли, может, так оно и есть, я действительно идиотка, но в ограниченных пределах. А он все старался меня охмурить, хотя я на него и не смотрела, и вообще знаю таких прохвостов, да и Иоанна велела его выгнать прочь — значит, в нем что-то такое есть, поэтому я вела себя очень осторожно, в подробности не вдавалась, но держалась твердо и посоветовала ему оставить нас в покое.

По натуре нежная, деликатная, уступчивая, Юлита, оказавшись в роли бизнесвумен, твердостью превосходила гранит, и все мы это тоже знали. Похоже, в ней чувства все же перескочили на другие рельсы.

— …И тогда он сделался такой злой, — продолжала Юлита, — То есть не так. Сверху, внешне, по прежнему амант, обхаживающий даму, а внутри весь озлобился. И когда мы с ним по саду ходили, пленял меня своими растительными волшебными сказками, злость изнутри просвечивалась, и когда кофе пили…

— В саду? — насмешливо поинтересовался Витек.

— Нет, дома, в гостиной. И как-то ему было ужасно трудно уйти. Он уходил, возвращался, показывал в саду какое-нибудь место, которое он сделает таким, каким видит в своем воображении, несказанной красоты. Короче говоря, болтал, что на ум придет. Ну наконец ушел.

— И что ты тогда сделала? — быстро спросила Малгося. — Убрала со стола?

— Нет, я еще раньше убрала.

— Так что ты делала, когда он ушел?

— Смотрела, как захлопнул за собой калитку. Потом заперла дверь. Из-за него расстроилась, пришлось кофе заварить, чтобы успокоиться. Не успокоилась, тогда разложила на столе корректуру — очень успокаивает — на том, столовом столе. Но ничего не успела сделать, так как пришел пан Ришард.

— Значит, не помнишь, стояла ли еще зажигалка на месте?

Юлита посмотрела на нее взглядом раненой лани.

— Не знаю. Не посмотрела. Сигарету зажгла тем, что под руку попалось, и почти сразу вышла.

— Пан Ришард?

— Крутились тут люди, но я же всех их знаю. Они даже в кухню не заходили, у них работа была во дворе, вокруг дома, вот они там и крутились. С шофером переносили плитку для тротуара, во дворе только и ошивались — во дворе и в воротах.

***

Детально обсудив всех побывавших в доме людей — рабочих пана Ришарда, столяра, Тадика, Витека, — совершенно не осознав, что нам всем удалось каким-то образом обойти одного человека, мы назначили преступником садовода-огородника. Разозлился, что больше из меня ничего не выдоит, и решил компенсировать себе разочарование.

Я твердо решила пропажу отыскать.

Витек безжалостно заявил, что в таком случае у меня есть две возможности: ехать к прохиндею и дать ему по морде или сообщить в полицию о краже.

— Придумали тоже, полицию! — презрительно фыркнула Малгося. — Да они и пальцем не шевельнут по причине незначительности преступного деяния. Сколько она стоила, твоя зажигалка?

— Откуда мне знать? Сто злотых? Или двести? Может, и больше, это фирма «Ронсон».

— Да если бы она стоила и двести тысяч злотых, ничего вы не добьетесь. Он отопрется, и никакой прокурор не выдаст ордера на обыск.

— По морде?.. — рассуждала я. — Тоже отопрется. Разве что пригрозить ему немного подпортить его хваленую красоту, с которой он так носится.

— О, это неплохая идея, — похвалила Малгося.

Юлита тяжело вздохнула и заглянула в пустой бокал. Я тут же велела Витеку откупорить следующую бутылку. Откупорил пан Ришард, он оказался ближе к столу. Тут брякнул гонг у калитки — появился Тадик. Его встревожили мои расспросы о зажигалке, и он завернул ко мне, возвращаясь с работы домой. Начал он с камамбера, и тут же кусок сырной массы шлепнулся с ложечки ему на брюки.

— С вашими законопослушными действиями далеко не уедешь! — заявил он, с горечью поняв, что сыр не отчистится. — По какой там морде, колючей проволокой обмотать негодяя и повесить на суку дерева над муравьиной кучей! Тогда можно ожидать каких-то результатов. А вот так, как собираетесь вы, обычным способом… — мура собачья! Не было еще случая, чтобы потерпевший получил от вора свое имущество. Вы что, дети?

— Так что ты предлагаешь? — спросил Витек.

— Говорю же — колючую проволоку. Найдется у вас достаточный кусок?

— Найдется, если поискать, — с охотой отозвался пан Ришард. — С муравьями вот хуже.

— Но сначала не мешало бы убедиться, что это сделал именно он, — деликатно вмешалась Юлита. — Если не он, какая нам польза от муравьев? Надо бы как-нибудь так… хитростью…

А я уже с самого начала решила: именно хитростью.

— Конечно, чтобы он не спохватился, а то спрячет где-нибудь или просто в Вислу бросит. Вряд ли он ее продал, двести злотых — не такая уж компенсация за недополученные от меня суммы. Сколько? Если не ошибаюсь, я ему не доплатила двести тысяч, и он их от меня не получит. Надо было бы как-то проверить, пробраться в его дом и забрать ее. Украсть или просто взять на его глазах. Схватить в руки — и ходу! И пусть он жалуется в полицию, а не я.

Все радостно одобрили мою идею. И в самом деле, никто не слышал, чтобы пострадавшее лицо получило свое имущество с помощью милиции. Всяких взломщиков, грабителей, отхвативших большой куш еще время от времени отыскивали и сажали за решетку, а пострадавшие вроде меня должны были окончательно распроститься с украденной вещью. Вот интересно: могли бы такой обокраденной жертве хотя бы налоги снизить, что ли…

Итак, среди присутствующих воцарилось полное согласие. Вызывало трудность лишь одно обстоятельство: каким образом мы могли бы проверить, у него она или нет? Держит он ее в квартире на виду или куда-то спрятал? Ведь может и так случиться, что этот ублюдок, схватив в порыве мести первую попавшуюся в моем доме вещь, по дороге домой зашвырнул ее в любую встреченную помойку.

Мысль о помойке не мне одной пришла в голову.

— Мусор! — вскочила Малгося. — В среду его у тебя вывозят утром, значит, в полдень она еще могла стоять на столе. С нашим мусором не вывезли!

Завлекательная картина мусорных мешков, на дне одного из которых могла спокойно лежать наша зажигалка, всех подняла на ноги. Не знаю, что могли подумать соседи, увидев, чем. мы занимаемся: шестеро взрослых людей с горящими глазами и всклокоченными волосами осторожно пересыпали свой мусор из одних мешков в другие. Как-то так получилось, что мешки на выброс были синими, а для пересыпания мусора нам под руку попались черные, так, возможно, люди подумали, что нас не устраивал цвет прежних. Колористика подкачала. А что, о вкусах не спорят.

В мусоре зажигалки не оказалось.

— Ну, теперь никаких сомнений — твой сельхозпроизводитель стибрил, — вынес вердикт Витек и с грохотом прихлопнул крышку мусорного бака. — Он мне с самого начала не понравился.

— Откровенно говоря, мне тоже, — поддержал Витека пан Ришард. — Я ведь присутствовал при ваших переговорах, но не хотел ничего говорить — не мое дело. И все же мне казалось — пани получает вовсе не то, что заказывала.

— А надо было сказать! — проворчала я в бешенстве и поспешила домой, стараясь не смотреть на уже вылезшие совсем не те растения. К счастью, стемнело, и нехорошие растения были почти невидимы.

— А если мы решимся на кражу со взломом, — сказал Тадик, входя в прихожую, — порасспрашиваю ребят, ведь в моей бригаде сплошные специалисты-механики, замки и ключи для них — плевое дело, справимся. Вот только не представляю, как бы его хоромы предварительно осмотреть.

Юлита вошла в гостиную каким-то особенно решительным шагом. Войдя, с ходу выдула содержимое недопитого бокала, перепутав свой с Малгосиным, и мужественно заявила: она чувствует свою вину, при ней садовод-огородник похитил мое имущество, так что она и обязана сделать все, чтобы это имущество вернуть в мой дом. И она это сделает!

Малгося уточнила:

— Значит, пойдешь к нему, смажешь по морде и окрутишь колючей проволокой? Ты выпила мое вино, ничего страшного, я могу допить твое. И еще прихватишь у моей тетки муравьев? Или, хочешь, я тебе сама наловлю в баночку?

Выведенная из равновесия своей оплошностью, Юлита принялась было проверять все бокалы на столе, потом стала извиняться за выпитое чужое вино, потом махнула рукой на вино и выложила нам план своих действий. Да, она поедет, без муравьев и проволоки, зато прихватит какую-нибудь фигню. Мол, вот это он оставил у нас, когда был последний раз. Она всех якобы расспрашивала, никто из нас не признается, она и подумала, что эта вещь его. Вот и решила ему вернуть забытую вещь. Конечно, он сразу же догадается, что она втюрилась в него, а вещь — только предлог, но какое это имеет значение? Она, Юлита, ужас как не любит врать, а тут возврат якобы позабытой вещи будет хоть какой-то тенью правды. И ложь лучше получится, а то у нее никогда не выходит. А вот сейчас она соберется с силами…

— Особенно хорошо у тебя получится влюбленность, — заявила вредная Малгося, безжалостно добивая и без того несчастную жертву. — И никому не мешает, и он сразу поверит. Какое счастье, что у тебя нет садика, который он мог бы украсить за бешеные деньги засохшими елками.

— Зато у него может быть жена, — предостерег Витек. — Кто-нибудь из вас знает, женат ли он?

К сожалению, гражданское состояние нашего ворюги никому не было известно. Мне почему-то казалось, что она у него есть. У таких подлюг всегда бывают жены, а мерзавцы донжуанят себе напропалую и жен в грош не ставят. К тому же постоянно разводятся, женятся, опять разводятся, почему-то бабам нравятся такие ботанические адонисы. Жена не имела значения, к тому же он, возможно, как раз разводился с ней.

— Насчет жены — не скажу, да это мелочь, в худшем случае баба поверит Юлите и потом устроит ему скандал. А вот адрес у меня есть, он оставил мне визитную карточку с телефонами, когда мы еще вели с ним деловые разговоры. Телефон и служебный и домашний, подождите…

К своему изумлению, я нашла требуемый телефон как раз именно там, где ему и положено быть, — в моей записной книжке на букву «С», садовод, садовый дизайнер. Пока я искала телефон, остальные члены нашей мафии обсуждали, какой бы предмет Юлита могла принять за его собственность и пожелала ему вернуть. И выбрали только что привезенные мною солнечные очки.

Я возмутилась:

— Еще чего! Спятили? Мало он из меня выдоил, теперь еще отдавать ему такие роскошные и дорогие очки? Для себя подбирала.

Малгося пыталась меня успокоить:

— Ну чего ты вздрючилась, он же увидит — не его очки, и не возьмет их.

— Как же, не возьмет! Он все возьмет.

— Тогда пусть Юлита не дает их ему в руки, а покажет издали, — посоветовал Витек, — Пусть делает вид, что ищет их в сумочке, а сама тем временем незаметно, но внимательно осматривает комнату.

А Юлита явно походила на человека, переоценившего свои силы. Я могла бы ее поддержать морально, показав ей паскудство вместо сада, дело рук этого прохиндея. Однако уже стемнело: Тогда я показала ей счета, которые мне предъявил обольститель, и они ее потрясли до глубины души. Она вновь обрела силы.

— Иду! И завтра же! А может, еще сегодня?

— Сегодня было бы даже логичнее. Вернулась хозяйка дома, Юлита думала — это ее очки, и только ждала ее приезда, а то бы еще раньше вернула, — рассуждал Тадик. — Ну, и Юлита догадалась — значит, его, и сразу же помчалась к нему.

— Неплохая идея, — похвалила Малгося.

— Я поеду с вами, — предложил пан Ришард.

Никто не возражал.

— А потом привезу пани обратно, — продолжал он, — ведь неизвестно, что там может произойти, нельзя вас отпускать одну. Остановлю машину у его калитки и буду ждать, не выключая двигатель, на холостом ходу. Вдруг вам придется убегать оттуда во весь опор и с зажигалкой?

Потом мы решили, что у него не иначе как было ясновидение.

А потом стали сомневаться в пользе ясновидений…


На свои жилищные условия садовод пожаловаться не мог. Он занимал один из элитных двухэтажных домиков, примыкающих друг к другу. Перед домиком и сзади него — небольшие палисадники. Тесно тут было ужасно, так что пану Ришарду с трудом удалось примостить свою машину перед нужной калиткой.

Страшно взволнованная, но не растерявшая решимости, Юлита позвонила у калитки, толкнула ее и вошла. По мнению пана Ришарда, девушка очень походила на ангела небесного, которому высшие силы велели взять под опеку психопата-извращенца. Она поднялась по ступенькам на крыльцо, позвонила в дверь, над которой горела лампочка, потом опять позвонила и, наконец открыв дверь, вошла в дом и исчезла в его темной прихожей.

Пан Ришард сидел в машине на холостом ходу и бдил.

Тут к дому подошла какая-то баба с набитой хозяйственной сумкой, внимательно оглядела машину пана Ришарда, потом глянула на калитку и тоже вошла в дом садовода. Двери за собой она плотно закрыла, и тем не менее от пронзительного женского крика у пана Ришарда чуть не лопнули барабанные перепонки.

Крик был невообразимо ужасный, хотя двери дома несколько уменьшали его громкость. Орала одна особа. Разумный пан Ришард, не впадая в истерику, молниеносно заглушил двигатель, включил первую передачу, выскочил из машины и устремился в направлении ужасного крика. Пока бежал, в голове промелькнуло много вариантов, но он не успел ни на одном задержаться.

В доме увидел сцену, от которой кровь застыла в его жилах.

Еще подумал: наверное, так выглядит городская скотобойня. Разве что последняя должна быть больших размеров. Часть довольно большой комнаты была в пестром разноцветном беспорядке — валялись какие-то обломки вещей, обрывки бумаг, стекла и скорлупа, а на полу, среди этого разнообразия едва виднелся садовод, к тому же еще и землей присыпанный. Все это наводило на дикую мысль о поспешном погребении несчастного. Тут же, за дверью, — Юлита, к счастью в вертикальном положении. Девушка окаменела в своем красном костюме, весьма соответствующем интерьеру, с глазами как блюдца, с ужасом устремленными на тело, хотя бедняга обеими руками пыталась закрыть лицо. И баба — единственный движущийся элемент. Судя по оставленным на полу следам, она секунду назад вскочила с пола и пыталась обломать об Юлиту электрочайник.

Именно об Юлиту, потому как душераздирающий вопль еще усилился. Баба пыталась вложить в него как можно больше содержания: и низкий моральный уровень девушки, убившей Миречека, лучшего из людей, а теперь вот она, дама, покажет этой лахудре. Нет, не сбежит, стерва, сейчас вызовут полицию, и сгниет проклятая в застенках… Кричала баба не очень грамматично, выходило, что в застенках сгниет полиция, но это были уже мелочи.

Электрический чайник сопротивлялся изо всех сил. Мало того что он был весь обмотан электропроводами, в нем еще и какая-то жидкость находилась. Из- за этого месть откладывалась на неопределенное время и приложить им по голове убийце у бабы никак не получалось.

С трудом заставив себя оторвать глаза от садовника на полу, пан Ришард мельком окинул взглядом комнату, заметил дополнительную декорацию в виде продуктов, вывалившихся наверняка из сумки бабы, — овощи, шампиньоны, заливные фляки, национальное польское блюдо из субпродуктов, от которых в данной ситуации стало совсем не по себе, расколовшуюся салатницу с чем-то белым, несколько зажаренных куриных грудок… И тут его глаза остановились на знакомом предмете — настольной зажигалке. Стояла она себе на полке у Дальней стены, счастливо избежавшая катаклизмов и абсолютно доступная.

Если бы не эта холерная зажигалка, разумный и уравновешенный пан Ришард вел бы себя, как и положено разумному мужчине. Позвонил бы в полицию и вызвал бы скорую помощь, вместе с Юлитой они бы дождались приезда официальных органов, дали бы показания.

Правда, Юлита стоит какая-то окаменелая, но он бы привел ее в чувство. И никто бы разумный, и даже совсем не разумный, ни в жизнь не поверил бы, что эта девушка за одну минуту сумела создать тут такой кавардак, включая убийство пана Мирека. И нигде не оставила своих отпечатков.

Однако зажигалка решила все.

Бабе надоело возиться с чайником. Он стоял в окружении самых разных кухонных принадлежностей: соль, перец, сахар, заварочный чайник, кофейный экспресс. Продолжая осыпать проклятиями подлую убийцу, баба принялась судорожно сдирать с чайника провода, но тут увидела кофейный экспресс, схватила его вместе с подставкой, размахнулась изо всех сил и обдала себя двумя чашками оставшегося в экспрессе кофе вместе с гущей.

Это ее на миг усмирило.

Миги бывают разные, одни короче, другие подлиннее. Этот относился ко второй категории. Пан Ришард не преминул им воспользоваться. Два шага до полки, схватил зажигалку, два шага назад, крепко ухватил Юлиту за руку, оторвав ее — руку — от лица.

— Бежим! — спокойно, но решительно скомандовал он.

Юлита, как автомат, послушно двинулась за ним. Только успели покинуть дом и захлопнуть за собой дверь, как в эту дверь что-то оглушительно грохнуло. По всей вероятности, обвинительница освободилась от воздействия кофе. Пан Ришард ускорил шаг.

Только сев в машину, Юлита оторвала от щеки вторую руку и перевела дух.

— О боже! — все еще не восстановив дыхания, отрывисто произнесла она, — что… там… могло… произойти?

— Ничего, ничего, — успокаивающе заворковал пан Ришард, — У меня в бардачке водичка. Хлебни глоточек. Сейчас… только отъеду подальше. Главное — зажигалка у нас, ты правильно отгадала.

***

— Ну и угораздило же вас такое натворить! — в ужасе произнесла я, услышав их отчет о случившемся.

Витек не упустил случая заметить, что отбирать собственные вещи у вора — вовсе не так просто.

— Если бы не баба… Кто она?

— Не жена, точно, — ответила Юлита, постепенно приходя в себя после воды, коньяка, кофе и вина. — Такой жены у него не могло быть. Кошмарная старая мегера.

— Ты успела заметить? — удивилась Малгося.

— Так оно само бросалось в глаза…

Пан Ришард полностью был согласен с Юлитой. Он вел себя спокойно, не каменел и глаз не закрывал, все видел в натуре и не утратил способности соображать. По его мнению, это была сестра погибшего. Намного старше братика, даже похожа на него, но лишь по принципу карикатуры. То, что у пана Мирека было красивым, у нее отвратительное. То, что у него сугубо мужское, у нее тоже, а женщина с мужскими чертами лица восторга не вызывает. Кроме того, он собственными глазами видел, как она несла сумку с продуктами, явление типичное для старшей сестры — заботилась о братишке, так что, должно быть, у того жены не было.

Малгося хотела удостовериться — баба что же, не сомневалась, что садовода прикончила Юлита?

— Да, все ее поведение — и жесты и вопли об этом свидетельствовали, — подтвердил пан Ришард.

— Должно быть, у нее были для этого какие-то основания, — высказалась Малгося. — Я, к примеру, поставила бы на клиента, которому он испоганил весь сад. Ну, вот некто вроде нашей Иоанны. И что теперь будет?

Надо подумать. Обретенная вновь зажигалка стояла передо мной на столе. Я старательно протерла ее, чтобы устранить оттиски пальцев садовода, и оттиснула свои.

— Сейчас, — стала распоряжаться я. — По очереди. Пан Ришард, вашу машину баба оглядела? Номер, цвет, марку?

— Она проходила мимо, посмотрела сбоку, так что о номере и речи быть не может. Цвет тоже вряд ли можно определить, становилось темно, а вы, пани Иоанна, сами помните, как однажды приняли цвет моей машины за серебряный. А вообще-то это не моя машина.

— А чья же? Вы на чужой ездите?

— Временно. До завтра. Моя стоит в мастерской на ремонте, там мне выдали временно попользоваться другую машину. Просто знакомая мастерская.

— Очень хорошо…

— А еще лучше, если бы она была краденая, — вмешался Витек. — Вы ее точно не увели?

— Нет, — оскорбился пан Ришард.

— А жаль.

— Внешний вид, подсказал Тадик. — Теперь обязательно делают портреты по памяти.

Я критически осмотрела обоих предполагаемых преступников.

— Юлита, срочно перекрашиваешься в ярко-рыжую и все остальное в тон. Да стой, куда побежала, завтра утром. Если не хочешь — могу одолжить тебе парик. А вот пану Ришарду и мер никаких принимать не надо, чтобы менять внешность. Описать ее невозможно. Она у него такая… правильная, все в норме, ничего выдающегося. Брови нормальные, глаза нормальные, нос обыкновенный, волосы средние, ничего во всей фигуре ни кривого, ни косого, точно такими же словами можно описать и Витека…

— Только он малость потолще, — буркнула Малгося.

— Э, пустяки, пара кило… Юлита, свой красный жакетик тебе придется выбросить, а может, моим кошкам понравится. Он все равно к рыжим волосам не подойдет, а я куплю тебе другой. Ничего не поделаешь, раз вы сразу не вызвали полицию, теперь всем нам придется скрываться. Может, и хорошо, что так получилось.

— А зажигалка? — вспомнила Малгося. — Раз пан Ришард при таких обстоятельствах ее заметил, то та мегера, ну, предполагаемая сестра, не могла не заметить, как вы ее стибрили. Не могла не заметить! Такие все замечают!

Я осуждающе посмотрела на свою бестактную племянницу.

— Кто стибрил? Что стибрил? Какую такую зажигалку? Первый раз слышу. Вон моя, стоит себе на столе… правда, сейчас не на том, так вот, стоит себе на столе уже лет тридцать. Все видели. Никто ее не крал.

— А ты можешь доказать, что она твоя?

Я триумфально схватила зажигалку и перевернула ее вверх ногами, так, чтобы дно все увидели. И сама посмотрела.

И замерла.

На дне моей зажигалки была выгравирована надпись, окруженная серебряным пояском: «Meilleurs voeux pour Joanna des amis danois Karen et Helge 1976 a.» То есть: С наилучшими пожеланиями для Иоанны от ее датских приятельниц Карен и Хельги 1976 год. Небольшая ошибка, но это не важно.

Датчанки мне дарили, а не француженки.

А на этой зажигалке ничего не было. Даже серебряного пояска.

Вот теперь начнется полька с притопом…

***

Возможно, что окончательное решение, всеми нами принятое и одобренное, было не слишком гуманным и не совсем законопослушным, но, в конце концов, никто из нас святой памяти огородника не пришил, никто не страдал от угрызений совести и никто не чувствовал себя обязанным разыскивать убийцу. Наверняка не только мне пан Мирек устроил пакость, и, честно говоря, мы даже испытывали понимание по отношению к неизвестному убийце. И мы твердо решили молчать, как пни замшелые.

Остался, однако, совершенно непонятный вопрос: а вот что собой представляет эта зажигалка? Моя или не моя?

Все наконец разошлись, я кое-как распаковалась, а сама все думала о зажигалке: моя — не моя, словно мне больше и думать не о чем. Припоминалось даже что-то такое, относящееся к зажигалке, мигало и гасло, никак не могла вспомнить, только знала — связанное с зажигалкой. Мелькали в голове какие-то цыплята, яйца, короче — самые дурацкие сочетания: какое отношение имеют цыплята с яйцами к моей зажигалке? Может, таким странным образом мне лезло в голову нечто желтого цвета, цыплятки обычно бывают желтенькие, и с яйцами — самая прямая связь. Но при чем тут зажигалка? Ни одного, курящего цыпленка не встречала, так какой холеры?..

Я села на диван у журнального столика, взяла зажигалку и в который раз принялась ее внимательно рассматривать. Моя, могу об заклад побиться. Зажгла дополнительную настольную лампу, внимательнейшим образом оглядела дно. Если кто-то содрал серебряный поясок, непременно должен остаться хоть какой-то след. Пыталась вспомнить, каким образом этот поясок был прикреплен к дереву зажигалки. Приклеен? Приклепан? Вбит в дерево булавками? Может, у пояска был острый кант, тогда его след должен остаться на дереве.

Пошла в мастерскую, включила лампу для черчения и отыскала лупу. Я все еще надеялась, что это моя вещь, что мы не сперли чужую. Ведь в конце концов, стибрить имущество жертвы убийства не очень… ну, не очень красиво. И просто глупо. Что же теперь, пробраться мне незаметно в дом мертвеца и подбросить ему украденное?

На дне зажигалки даже через лупу не было видно ничего абсолютно, просто сам центр дна немного выпуклый, и вот на нем-то и обязаны были находиться и. поясок, и дарственная надпись. А не осталось ничего, ни тени намека, словно там никогда ничего и не было. Может, и в самом деле не было?

Крутила-вертела я зажигалку в руках, аж в глазах зарябило, и уже стало казаться — вроде бы даже украшения не те. Да нет, вроде все как было: по низу две полоски черной эмали, по верху тоже две, только там полоски перечеркнуты серебряными ниточками. Ну точно, моя! А может быть, в моей расстояние между нижними полосочками было малость побольше? Или, наоборот, поменьше? И была ли моя совсем гладкой? Эта вот немного шершавая, вроде покрыта фактурой в мелкую точечку, благодаря чему контрастирует с блестящей эмалью. Глупости, моя тоже была шершавая и тоже контрастировала!

Благодаря лупе я разглядела на полосе между серебряными ленточками нечто вроде микроскопических дырочек. Дырочки меня озадачили. Раньше я ни разу не рассматривала зажигалку в лупу, так что за дырочки поручиться не могла.

Впрочем, уже отсутствия следа от дарственной надписи хватило, чтобы понять — не моя вещь! Ведь невозможно за такое короткое время, всего пару дней, убрать надпись, отдраить и разгладить дно, отполировать дерево до такого же состояния, как и вся зажигалка. Мог ли садовод такое сделать? Он что, сидел без работы, вот и занялся художественной столярной работой?

Нет, все-таки эта зажигалка была не моя…



***

Подъехала ближайшая патрульная машина, убедилась — не пустяшный вызов, экипаж зафиксировал в кухне невменяемую бабу и вызвал следственную бригаду. Ничего не трогали, никуда не заглядывали, нигде не топтались. Комиссар Януш Вольницкий внутренне мобилизовался, как боевой конь, огретый кнутом. Сравнение неудачное, обычно боевых коней не оскорбляли, хлестнув пошлым кнутом, их поощряли ударом по заду плоской стороной меча или сабли, опять же вонзали шпоры, иначе конский организм отозвался бы на такое оскорбление могучим взрывом ярости.

Такой взрыв ярости потряс и комиссара Вольницкого. Ведь он оказался один на один с настоящим убийством, причиной которого стал не пошлый удар ножом пьяного шурина или жены, опять же не удар топором разошедшегося пьяного соседа-садиста, к тому же произошло это убийство не на глазах всей деревни или целой улицы, а культурно, так сказать камерно, с полным ассортиментом неизвестных обстоятельств.

К тому же отсутствовал Роберт Гурский, непосредственный начальник Януша, с которым они работали в мире и согласии. Тот в полном соответствии с нашим трудовым кодексом отправился в отпуск — не как полицейский, просто как нормальный человек, и имел полное право это сделать. К сожалению, отправился не на Бещады или Мазуры, а куда-то в Европу, так что стал абсолютно недоступен для сотового, тем более что сам старательно стремился оказаться в регионах, где «абонент недоступен». Комиссар Вольницкий понимал своего начальника и не осуждал его, но беспокойство засело крепко, и молодой человек никак не мог взять себя в руки.

Потом вдруг сообразил — так ведь ему выпал счастливый случай! Януш остался один, никто ему указывать не будет, самому придется все решать. Гурский вернется через десять дней, а на такой срок другое начальство ему не выделят. Он сам поведет расследование! Первый раз такое с ним случилось, вечно он выполнял указания старшего — и по званию и по опыту. А вот теперь он покажет, что и сам справится!

Амбиция взяла верх. Весь пылая, комиссар тут же в кухне снял предварительные показания. Свидетель у него оказался единственный, а может, и не только свидетель, но и подозреваемый.

— Кто вы и что вы… — с ходу начал бодро, но вежливо комиссар — и прикусил язык. Ведь чуть было не сорвалось «Что тут делаете?», а ведь их учили, что ни в коем случае нельзя валить на свидетеля, а особенно если он еще и может оказаться подозреваемым, сразу лавину вопросов. Следует дозировать свои вопросы, по кусочку, понемножку, не торопясь, во всяком случае стараясь показать, что не торопится. Попросить документы. Кто-то из патрульных что-то ему пробурчал, он же легкомысленно пренебрег подсказкой. Ничего, сейчас все пойдет как положено. Оставил всего один вопрос.

Охваченная истерикой баба немного успокоилась, правда все время не переставая плакала. И странно, на следователя она произвела такое впечатление, что в ней, бабе, больше было ярости, бешенства, чем настоящего горя. Во всяком случае, проявила больше сдержанности, чем следователь, сама сообщая, о чем ему бы следовало спросить.

— Зярнак Габриэла я. А там лежит мой брат.

Вольницкий сообразил, что фамилию погибшего услышал от патрульных, и звучала она иначе. Он не успел скомпрометировать себя преждевременными подозрениями. Баба выручила.

— Зярнак — это фамилия по мужу. А так наша фамилия Кшевец. Вдова. Мирослав Кшевец — мой брат, могу показать паспорт, но он был в торбе, а она там осталась, около телефона, меня сюда загнали и не выпускают, я просила отдать, а они ни в какую. А ведь в паспорте имена родителей и все остальное, вы, пан следователь, сами могли бы посмотреть, а я ведь видела эту паскуду, убивицу проклятую, она еще вон там стояла, на моих глазах, змея подколодная и сука паршивая, курва и есть, на морде написано, и мне не стыдно говорить, теперь все прямо так и называют, а чего скрывать-то, эти суки еще и хвалятся, что за ними кобеля гоняют, потаскуха она и есть, шантрапа проклятая, все они за моим Миречеком увивались, чтоб ее, лахудру бесстыжую, и сиф, и малярия, и этот, как его, аидес поразили, да будь она проклята!

Комиссар сообразил, что сыпать проклятия баба способна целыми часами. Эта свидетельница, поначалу вроде бы уравновешенная и себя в руках держала, теперь вот разошлась вовсю, криком кричала. Должно быть, первоначальная сдержанность объяснялась шоком и крепко стиснутыми зубами. Следователь не стал дожидаться, пока она совсем невменяемой станет, отреагировал жестко и по всем правилам. Отвернулся от свидетельницы, сделал два шага и остановился в дверях к бабе спиной.

— Торбу свидетеля с документами, — отдал он распоряжение в распахнутую дверь. — У телефона.

И крик за его спиной притих. Щелкнув дополнительно, фотограф подал ему сумку немедленно, благо в районе телефона больше ничего похожего на сумку не лежало. Отпечатки же пальцев уже успели снять.

Вернувшись в кухню, Вольницкий придвинул себе стул, сел и вручил сумку ее хозяйке. Тут же получил целую груду документов.

Все так. Габриэла Анна Зярнак, девичья фамилия Кшевец, дочь Яна и Божены, дата рождения, место… И вдруг ему почему-то очень захотелось тут же, сию минуту заглянуть и в документы жертвы. Он прекрасно знал, что это будет в самом конце, сначала фотограф, потом техник и дактилоскоп, врач, потом дойдут до пиджака погибшего, где должно обнаружиться и портмоне с документами. Пока они недоступны по чисто техническим причинам. Ну и ладно, пусть сначала будет свидетель.

— Вы живете здесь?

— Нет. Там есть адрес. Черноморская, это рядом, сами видите.

— А что вы здесь делаете?

По выражению лица человека легко понять, что он о тебе думает. Вот она о нем думала плохо, но вслух этого не сказала.

— А что мне тут делать? Пришла, как всегда прихожу, продукты принесла, он ведь сам не может себе еду приготовить. Потом порядок навести, постирушку какую или еще что понадобится, вообще все, что требуется. Да нешто вы, пан следователь, сами не видели? Я на двенадцать лет старше братика, он у меня на руках вырос, я его воспитала. Двадцать лет мне было, как маманя померла, так у меня на руках оба брата остались. Я для них все…

— А отец?

— Отец еще раньше, водосливные трубы клал, по пьяному делу слетел с крыши, так мне даже никакого возмещения за него не выдали, только на похороны малость. Да и какой там из него отец…

— А муж?

У Габриэлы Зярнак по лицу слезы струились безостановочным потоком, но они ей как-то не мешали, даже сморкаться не было необходимости.

— Чей муж? — подозрительно спросила она.

— Ваш муж. Раз вдова — были замужем.

— А, какой он там муж! Вышла замуж, почему не выйти, тридцать первый годок мне шел, Мирек уже был совершеннолетним. А мой муж… да что о нем говорить! Дрянь человек. Только бы ему буянить да дебоширить по пьянке. Я уж и разводиться задумала, да умер сам по себе. Нормально, в больнице. От рака.

— А дети?..

— Детей не было. Только брат мне и остался.

— Сейчас, минутку. Вы упоминали о двух братьях.

Зареванная Габриэла скривилась:

— Да, второй брат тоже есть, на два года моложе Мирека. Да только непослушный такой. Нет, ничего страшного, школу кончил, пошел учиться дальше, все, как положено, но от семьи держался подальше. Хотел жить сам по себе, по-своему, на пару лет уехал за границу, не хотел знать ни Мирека, ни меня. Нет — так нет. Вот только Миречек мне и остался.

— А чем занимается младший? Его имя? Он что делает?

— Собек. Собеслав. И имя соответствует — он сам по себе.

— А что делает?

— Фотографии делает. Все где-то по миру разъезжает, фотографии делает. Разные, для газет и вообще. Зарабатывает хорошо, а Миречеку ни одного гроша не хотел одолжить.

— Его адрес! И ваш тоже.

Откровенно говоря, комиссар вел допрос хаотично, хотел узнать все сразу. В нем кипели все добытые до сих пор следственные познания, теоретические и практические. Он должен найти преступника, а для этого хоть что-то знать об убитом, его семье, знакомых, друзьях, работодателях, имущественном положении, знать его характер, найти мотив. Кому выгодно… Наследники, их имущественное положение…

Свидетельница Габриэла извлекла из сумки весьма потрепанную записную книжку, полистала, подсунула Вольницкому под нос:

— Он в разных местах живет. И в Варшаве, и в Гданьске, а больше во Франции, вот, видите, его адрес, только мне его не выговорить, сроду голова к иностранным языкам непригодная, так вы сами перепишите. Да все равно ни в одном доме его не отыщете, мотается по разным Америкам да Австралиям, и такой неприятный, такой бесчувственный, никому доброго слова не скажет и от других не услышит. Даже не женился… Нет уж, это мое!

В припадке служебного рвения Вольницкий сделал попытку реквизировать записную книжку свидетельницы, но она вырвала ее у него из рук с неожиданной силой. Подозрительно… Чего это она так в нее вцепилась? Наверняка, в ней скрываются очень важные для расследования сведения, может даже из тех, от которых кровь стынет в жилах. Кто там ее знает, эту бабу, может, все ее показания ложные, может, пришибла одного брата для пользы другого. От женщин ведь всего можно ждать!

И тут он наконец понял, что в этой бабе показалось ему таким странным. От волнения он в первый момент не очень обращал на это внимание, правда, слишком уж много ревела, слезы с нее просто водопадом лились. Но ведь имеет право плакать, брата убили… Но вот текли-то слезы почему-то вверх, а не вниз. И тут только он заметил — да она вся мокрая! Не только, грудная клетка под блузкой, даже вся юбка, и волосы надо лбом — тоже мокрые.

А бой за книжку Габриэлы продолжался. Ухватилась за нее своими корявыми когтистыми лапами и чуть не вырвала ее у следователя.

И орала при этом не своим голосом:

— Мое это, говорю вам! Никакого права не имеете у человека его собственность отбирать! У меня там и клиентки, по квартирам которых я убираю, и доктора, и телефоны, и вообще! Без нее я останусь как в пустыне. Не отдам!

Комиссар пришел в себя, дневник, правда, отобрал, хотя баба ему чуть глаз не выцарапала, но следователь вспомнил, что ему в таких случаях советовал мудрый Гурский. Оставив в запасе на будущее избыток влаги на бабе (наверняка смывала с себя кровь, которая брызнула с ею же убитого брата), он как можно вежливее разъяснил бабе, что ее записную книжку не отбирает с концами. Она нужна для следствия, завтра утром он вернет ей ее в целости и сохранности.

— Аккурат, так я вам и поверила… На что она вам? А у меня там такие ценные рецепты, что ни у кого нет. Дознается конкуренция, а мне убыток. Мне уже на завтрашнее утро заказали такой завтрак…

— Завтра утром вам будет не до завтрака, придется заниматься оформлением документов на захоронение брата, — безжалостно напомнил Вольницкий. Подействовало. Габриэла как будто вся сжалась, руки бессильно опустились, из глаз опять полились слезы.

— Так мне ведь надо родню и знакомых известить, — забормотала она. — А как? Вы у меня все телефоны поотбирали. Правду говорят, ваша братия с бандитами обращается как с хрустальным яйцом, а порядочного человека вы и в грош не ставите.

В глубине души Вольницкий не мог с ней не согласиться, но тут опять вспомнил поучения Гурского, который не раз говорил, что, если даже такую вот бабу и придется посадить за решетку, сделать это надо со всей возможной учтивостью, Версаль развести, никакой грубости, а тем более применения физической силы, чтобы никто не смог придраться. Следователь встал и заглянул в комнату. Фотограф закончил работу и принялся укладывать свое хозяйство.

Комиссар попросил парня:

— Сможешь сейчас в спешном порядке сделать мне вот все эти листочки? Записная книжка должна здесь остаться.

— Какая проблема? Срисуем — первый класс. Эх, немного разлетаются, ну да это даже к лучшему. Легче работать.

Поднялся склонившийся над трупом врач.

— Рана нанесена по голове твердым овальным или округлым предметом, — равнодушно и спокойно сообщил он. — Потом нанесено четыре удара острым и крупным твердым предметом. Не топором. Не ножом. Известно чем, кажется, — этот предмет тут лежит, но в рапорте об этом не напишу, подам только последствия. Кровоизлияние преимущественно из шейной артерии.

— Когда? — коротко спросил комиссар, стараясь приглушить взрыв чувств.

— Не более чем за час до нашего прибытия. И не менее трех четвертей часа назад.

— Три четверти часа… получается так: парни из патрульной входят, а там кто-то его по башке грохает. Не слишком ли сжато во времени?

— Я не говорю о том, что мы знаем, мое дело — состояние трупа. Сорок пять минут — верхняя граница, к той нижней могу добавить еще минут пять, но это всё. Остальное после вскрытия.

— Похоже, оба предмета лежат здесь, — философски заметил техник, тыкая пальцем в упомянутые предметы. — По крайней мере, хоть раз не придется разыскивать орудие преступления. Пан комиссар, забираем этот мусор. Все осмотрено и помечено. Три волосинки на пиджаке покойного тоже сняты и упакованы.

Справившись с первоначальными эмоциями, Вольницкий поспешил упорядочить свои чувства и выводы. Напрасно он начал с бабы, пускай бы себе посидела, охолонула, а сначала следовало заполучить всю возможную информацию: время смерти, орудие убийства, побольше сведений об убитом. Одежда, документы… Полностью доверяя знаниям и опыту отличной технической бригады, он, положась на нее, сам как следует не рассмотрел место преступления, сразу же ухватился за подвернувшегося свидетеля с единственной мыслью — допросить по горячим следам! Ведь потом свидетель обычно, пережив первый шок, немного приходит в себя, и его показания порой создают трудности и вводят следствие в заблуждение. Баба начала что- то о суках и шантрапе, вроде бы даже видела собственными глазами суку-убийцу, так он, дурак, перебил ее, захотелось ему поступать в соответствии с инструкцией, а надо бы интуицией руководствоваться. И что она там с себя смывала?

Исправляя ошибки, внимательно оглядел жертву, в рекордном темпе про себя повторяя увиденное. Покойник полностью одет, брюки, рубашка, не до конца завязанный галстук, пиджак типа куртки, ботинки… минутку, ботинки уличные. Он собрался уходить или возвратился домой?

Взглянул на техника, который работал рядом, пальцем указав на обувь покойного. Слов не требовалось.

— По моему мнению, — ответил эксперт, — не успел войти в дом, как тут его и пришили. На подошвах еще следы влаги и грязи, хотя он и вытер ноги входя, но немного осталось, на придверном коврике мокро. Все, что было в карманах, лежит на столе, вон там. Хочешь портмоне? Уже можно. Казик сделал каждую вещь. Фотограф у нас шустрый.

Да, комиссар хотел заполучить портмоне. Остатки порошка на нем свидетельствовали, что он обработан, можно было взять в руки. Взял и хищно заглянул.

Мирослав Кшевец, сын Яна и Божены, вроде все совпадает с показаниями свидетельницы. Адрес, порядок. О, визитные карточки, садовая фирма «Флорена», очень хорошо, права, какие-то счета, множество разных бумаг, банковское извещение о состоянии лицевого счета, дата… Извещение еще с прошлого года. Тогда на счету у садовода было сорок две тысячи злотых, холера знает, сколько сейчас. Деньги, семейная фотография, довольно старая. Просмотрел весь хлам, находившийся в карманах, и засомневался. Откуда знать, что тут важно? Не было времени проанализировать как следует, да какой там может быть всесторонний анализ, когда в кухне ждет свидетель — подозреваемый, к тому же допрашиваемый не так, как следовало бы.

— Все это в отдельный пакет! — приказал он эксперту и повернулся к фотографу. — Казик?..

— Заканчиваю! — буркнул фотограф, который с ходу взял такой темп, словно ему дышала в затылок вся вражеская контрразведка. — Януш, слушай… Я тут вижу… и слышал… этот покойник — Кшевец?

— Кшевец, а что?

Фотограф говорил с перерывами, на каждое слово у него приходилось как минимум два щелчка.

— Видишь ли… я как-никак специалист… Фамилия известная. Он фотограф?

— Нет, садовод.

— Ну вот, бери, сам собой восхищаюсь — темп неплохой. А зовут как? Собеслав?

— Нет, Мирослав.

— Ну, значит не тот. Но может быть что-то общее? Собеслав Кшевец, отличный фотограф, портретами не занимается, потому и не прославился. Но вещи у него отличные, ни с кем не спутаешь, лучше его у нас нет.

Комиссар почувствовал, что на него как-то вдруг сразу валится целая гора тяжелой работы, и все срочное, и все надо запомнить. Он схватил записную книжку свидетельницы, предупредил фотографа, что будет кошмарно им нужен, не сказал, для чего, и ринулся в кухню. У двери опомнился, затормозил и вошел достойным шагом.

Габриэла Зярнак все еще сидела у стола за уже выпитой чашкой чая. Вольницкий положил перед ней записную книжку.

— Вот, берите. Говорил же — получите. Постарался поскорей вам ее вернуть. А теперь поговорим.

— Интересно, а что мы делали до сих пор?

Комиссар мог бы признаться, что до сих пор по его вине они говорили хаотично и глупо, а вот сейчас начнется настоящий допрос. Он уже прикинул, как поумнее теперь обращаться с посланным ему небом свидетелем, догадался, почему прихожая засыпана продуктами, но не собирался женщине говорить об этом, чтобы свидетель опять не взбрыкнул. Зачем раздражать свидетеля и настраивать его против себя?

— Во сколько вы сюда пришли? — как можно спокойнее поинтересовался следователь.

Ответ получил в уже привычном духе:

— А я откуда знаю? На часы не смотрела, но было уже темно.

— Давно было темно?

— Да порядочно. Когда куриные грудки из духовки вынимала, уже смеркалось, совсем серым все сделалось, а за продуктами я пошла уже потом. Совсем стемнело, когда я на автобус стояла.

— Долго вы стояли в очереди на автобус?

— Да минут десять стояла, а то и больше. Даже подумала — грудки остынут.

— А потом что было?

— Что было, что было! — проворчала баба, стремительно вскакивая со стула. — Вошла и увидела!!! Езус-Мария, своим глазам не поверила! А эта стерва, сука поганая, гангрена — как закаменелая! Я еще хочу чаю. Вам сделать?

Все это Габриэла выпалила на одной ноте, и на миг бедный следователь струхнул — откажется от чая, так она ему чайником врежет. Поэтому поспешил попросить стакан чая. Похоже, хозяйственные занятия успокоительно подействовали на сестру убитого. Она продолжала сыпать проклятиями, но уже тише, под нос бормотала.

— Давайте теперь вы мне все расскажете по порядку, — вежливо попросил следователь. — Вот вы сказали: «Вошла и увидела!» А как же вы вошли, если в руках была тяжелая сумка? Как вы открыли калитку?

— Никак. Она была открыта. Мне еще странным это показалось, но у нас бывает, замок иногда не защелкивается, а Мирек знал, что я приду, ну и не стал проверять, заперлось или нет. Просто прикрыта была, руки мне не понадобились.

С двумя стаканами чая она уселась за стол и один пододвинула Вольницкому таким жестом, что сразу видно было — думает не о чае. Вольницкий взял свой стакан, понюхал — запах восхитительный. За несколько минут он успел разобраться со временем. Солнце в это время заходило в семнадцать сорок две, в восемнадцать — смеркается, все сереет, в восемнадцать тридцать — темно. Ожидание на автобус, туда дорога, обратно дорога… Господи, да эта женщина пришла сюда почти в самый момент убийства, самое большее — через десять минут после убийства. Если, разумеется, лично не укокошила братишку и едва успела смыть с себя кровь. Смывать пришлось бы много. Да и мокрая ведь она была!

Сердце усиленно забилось, вроде бы все сходится.

— А теперь я попрошу вас хорошенько вспомнить, обдумать и рассказать мне подробно, что же вы увидели войдя.

— А чего мне вспоминать да обдумывать, — гневно заговорила свидетельница, пожав плечами и тоже присаживаясь к столу. — Ведь я ее тут застала, эту преступницу, змею. Тут она стояла, над Миречеком!

— Прямо над… — Комиссар запнулся, не желая произносить слова «убитый», щадя чувства сестры, и решил на этот раз постараться ничем ее не раздражать, а проявлять тактичность. И закончил: — Над вашим братом? Это что-то другое, раньше она стояла, по-вашему…

— Ну не совсем над Миречеком, а немного в стороне, — поправилась Габриэла. — В уголке, у самой двери, к стене прижавшись. Я ее не сразу и заметила, только бедного Мирека…

У свидетельницы сдавило горло, она схватила стакан и спешно сделала хороший глоток кипятку, это еще более ее разозлило, пришлось спасаться с помощью воды из-под крана. Вольницкий содрогнулся, припомнив бесконечные предостережения медиков относительно вредоносности некипяченой воды, которая даже для чистки зубов не рекомендовалась, особенно детям. А вдруг помрет здесь же, и будет у него два трупа. Но обошлось, свидетельница вернулась на место живая и пока здоровая.

— Я думала, ему нехорошо стало, — немного охрипшим голосом продолжила баба, глядя куда-то вдаль. — Или, может, споткнулся и так упал, что голову разбил. Гляжу — нет, голова, почитай, вся разбита. И тут увидела эту убивицу, стоит, гадина, глаза выпученные, и тут что-то со мной такое сделалось — убила бы подлюку, но какая-то я оказалась спутанная… ну, словно кто меня связал. А она стоит…

— Уже не стоит. Что было дальше? Она ушла? Убежала?

— Где там убежала! И не шелохнулась. Вваливается какой-то ирод, агромадный да страшный, хватает ее и утаскивает, ровно смерч какой, а я все спутанная стою, ни рукой ни ногой. Вот с тех пор как звонила в полицию, так с той поры и запутанная вся. А в полицию сразу позвонила.

Комиссар не знал, что и думать. Запутанная вся, связанная по рукам и ногам. Ничего не понятно… От того, что человека связали, он мокрым не будет. Вот разве кто вылил на нее ведро воды.

— А в скорую вы не звонили?

— Аккурат, в скорую, еще чего! Да их до смерти не дождешься. И еще, говорят, по дороге людей давят, как недавно в Лодзи. Полиция скорей приезжает, а я знаю, что они и доктора с собой привозят.

— А как выглядела та особа в углу? Вы ее знаете? Сумеете ее описать?

— Знать не знаю, первый раз вижу, а описать могу. Она вся красная была.

— В каком смысле красная? Лицо красное?

— Где там лицо? Лицо она руками закрыла, вот так.

И баба продемонстрировала, как преступница закрыла лицо.

— А красная она была вообще: то ли жакет, то ли платье, а волосы черные. Из тех, на которые каждый мужик непременно оглянется. Молодая.

Некоторые из надежд следователя увяли сразу же, он понял, что на портрет по памяти, составленный свидетелем, нечего и рассчитывать. Раз лицо преступницы закрыто… впрочем, может, отдельные его фрагменты сможет описать?

— А какие у нее глаза? Не заметили?

— Заметила, а как же! Вытаращенные!

— Но какие? Голубые, черные?

— Да точь-в-точь как у всех этих продажных тварей — намалеванные на один манер.

— А руки?

— Что руки?

— Руки какие? Может, колечко, может, обручальное кольцо?

— Руки как руки. Когти, ясное дело, красные, но не так чтоб слишком длинные. И вроде как колечко… или два? Но какие — не скажу. Тоже небось красные. А волосы вовсе не кудлатые, гладкие, теперь у них такая мода. Вот только не знаю, длинные или короткие.

— А тот идол, что как смерч ворвался, он как выглядел?

— Жутко агромадный, но вида никакого.

— Что вы хотите сказать?

— То, что сказала, — решительно повторила Габриэла. — Ничего в его фигуре нет такого, чтобы запомнилось. Да и не присматривалась я к нему. Не до него мне, тут как раз меня эти какие-то шнурки обмотали. А он влетел, за руку ее схватил и выволок.

— И это все, что вы успели заметить?

— Ну, он еще как-то дернулся, и уже их не было.

— Значит, вы пришли, как всегда, с продуктами, вошли, увидели брата…

— Да, вот еще! — вспомнила Габриэла. — Как я входила, там машина стояла, как раз перед калиткой. Тут все так останавливаются, чтоб в калитку войти можно было, брат тоже так поставил свою, малость сбоку. А этот так встал, что если бы кто из дома бежал, то прямо на него. Если бы стоял так долго, то я бы ему на этот счет неудовольствие выразила, а так… Только глянула на него и пошла себе.

И опять, уже в который раз в Вольницком вспыхнула надежда — может, машина что даст? А то следствие идет через пень-колоду. Правда, сестра покойного не очень походила на автомобилистку.

— Какая это была машина?

— А мне откуда знать? Такая, что их кругом здесь тыщи ездят.

— А какого цвета?

— Вроде как серебряная, но не поручусь, уже фонари зажглись, могла и отсвечивать.

— Номера вы не заметили?

Габриэла пожала плечами и не ответила.

— В машине еще кто-нибудь сидел?

— Тоже не знаю. Может, кто-нибудь и сидел. Я внутрь особо не смотрела.

— Людей вокруг вообще не было? Может, кто из соседей вышел и с собаками гуляли?

— Опять же откуда мне знать, если уже темно было. Да, тут у многих собаки, почитай, в каждом доме зверь, да я не интересовалась. И не знаю.

Комиссар тяжело вздохнул и опять засомневался в правдивости показаний бабы. Ну вот, скажем, не выдумала ли она вообще красную девицу? А заодно и ирода. Поговорить с соседями он решил еще сегодня, а сейчас над ним нависла другая проблема. Мотив. Обязательное наличие мотива просто не позволяло ему больше ни о чем думать.

— Ну, ладно. Теперь о другом. Брат был женат?

В Габриэле что-то вдруг изменилось, кажется, что все в ней напряглось. Вольницкому так и виделись котлы с кипящей смолой, расставленные ею по стенам башни, в которой он ее осадил. Януш даже удивился себе: с чего вдруг такие исторические представления? Никогда историей не интересовался…

— Нет, — прошипела свидетельница. — Разведенный.

— Дети были?

— Нет.

— Давно развелся?

— Года три будет.

— А теперь? Молодой человек, симпатичный, не крутится поблизости от него какая-нибудь невеста? Приятельница?

— Невеста! — проворчала Габриэла, и в голосе ее прозвучали раздражение, презрение и глубокая обида. — Сто невест! Летят на него как саранча на мед. Миречеку одному отделываться от них не по силам, нахальные такие, на куски бы разорвали. Вот и приходится о нем заботиться, сам ведь пропадет. А они когтями готовы его друг у дружки вырывать.

Будь комиссар постарше и поопытнее, он бы сразу распознал в старшей сестре материнский комплекс. Любимый сынок, а вокруг — сплошные вампирши, готовые зубами вырвать бесценное сокровище у любящих родителей. Старшая сестра явно чувствовала себя матерью младшенького братца и относилась к нему соответственно. До комиссара все эти отношения, бесценный сынок — любящая мамаша, не доходили, ни в какую психологию он не углублялся, а изо всех сил пытался понять, в чем именно его обманывает эта хитрая баба. Почему-то он решил: свидетель лжет как нанятый, слова правды ему не сказал.

— Значит, какой-нибудь одной постоянной девушки у него не было? — попытался он уточнить у изворотливой бабы. — Ни жены, ни детей, ни содержанки. Так?

— Так! — твердо стояла на своем ушлая баба.

— Тогда к кому же перейдет его имущество? — оглоушил он свидетельницу.

Та не поняла:

— Чего это вы?

— Спрашиваю, кто является наследником вашего покойного брата. Кому перейдет его состояние?

— Состояние? Наследником? Что-то не пойму я вас, пан следователь.

Теперь вдруг ее голос прозвучал резко и недоверчиво.

— Да о каком наследстве вы мне тут байки рассказываете?

Комиссар рассердился:

— Хватит притворяться! Отвечайте на вопросы. Не знаете, что такое состояние, имущество человека? Чей это дом? Кому принадлежит машина? Деньги на счету? И вообще, чем ваш брат зарабатывал на жизнь?

— Ну как же, фирму садовую содержал, — помолчав, ответила Габриэла, уставясь неподвижными глазами в угол кухни. — Сады людям устраивал, растения доставал, деревья высаживал. Он так любил природу!

Вольницкий стал разглядывать визитную карточку.

— И та фирма находится на улице Собеского? Что она собой представляет? Теплица, питомник или еще что?

Габриэла замялась,

— Да нет, там у него такая контора небольшая, снимал угол у огородника… А так… брал товар у разных людей, и с базы, и из питомников. Точно не скажу, я там никогда не была, а как он работает — не видела.

— Да, а вы как зарабатываете? Где работаете?

— Постоянно нигде. А так — где придется. Работы разные выполняю.

— Какие именно?

С большой неохотой Габриэла выдавила из себя признание, что в принципе она связана с одной фирмой и выполняет для нее работу кухарки. Если там кому надо устроить свадьбу, прием, поминки, именины, да что угодно, — обращаются к ней. Хозяйка, скажем так, или много работает, или не умеет, так фирма ей Габриэлу порекомендует. А уж она расстарается. Бывает, не только еду готовит, но и на весь вечер остается, обслуживает гостей, посуду помоет. Хотя теперь у всех есть посудомоечные машины, вымыть — плевое дело. А вызывают ее часто, недостатка в работе нет, потому как кулинарка она знатная, готовит отлично и не боится браться за новомодные блюда. Хотя предпочитает традиционные.

Из-за этих последних информаций бедный комиссар вдруг почувствовал, что жутко голоден, и невольно значительно ускорил темп допроса.

— Так есть ли у брата завещание?

Габриэла пожала плечами и покрутила головой.

— Где там, никакого завещания нет. Как Миречек разводился, так адвокат отсоветовал, сказал — сейчас дело очень простое. Закононаследников две штуки, и никого больше, брат и сестра, или, там, два брата, на что нам все эти учреждения. И так осталось.

Комиссар испытал вдруг такое огромное облегчение, что с трудом удержал себя от крика радости.

Финансовый мотив понравился ему больше всего, но он чувствовал — надо покопаться глубже, ведь покойный и в самом деле был приятной наружности, так что тут запросто могла вмешаться какая-нибудь девица. Опять же, способ убийства казался следователю более подходящим женщине, а не мужчине. Хотя над этой идеей он еще не подумал как следует, но уже чувствовал ее где-то у себя внутри.

— А что вы можете сказать о знакомых брата? О женщинах, которые, по вашим словам, так нахально лезли к нему? Кто-нибудь из них отличался чем-то особенным?

Габриэла все с большим трудом отвечала на расспросы следователя, это просто бросалось в глаза.

— Можно подумать, что пану следователю больше нечем заниматься, как этими отбросами. Что я могу о них сказать? Некоторых видела, других нет, но знаю, что бесстыдные и настырные — дальше некуда. Как их звали, не знаю или уже позабыла. Когда я приходила к брату, редко их тут заставала, хотя видно было, что были. Вечно забывали свои шмотки: шарфик, духи, не мое это дело.

Будь опять же следователь постарше и поопытнее, знал бы, что это как раз ее дело, а братец, по всей видимости, старался не показывать своих курочек строгой сестре, избегая скандалов. Она же наверняка, приходя, обнюхивала — в полном смысле весь дом, чтобы опять убедиться: приходили стервы.

Следователь повторил:

— А из тех девушек, что за ним ухлестывали, кто-нибудь отличался чем-то особенным?

— А как же, очень даже отличилась — убила его, сука!

— А все другие?

— Ну откуда же мне это знать? — вспыхнула свидетельница. — Совсем вы меня к стенке прижали, одно долдоните, а я ведь на голове у него не сидела, всего не знаю! Только то, когда сам о которой скажет, но о девках мы говорили мало, он мне больше о работе своей рассказывал. Как ему трудно, какие проблемы, с клиентами мука мученическая, то им достань, сё, а потом растение засыхает, а брат виноват. Да и о клиентах так, общими словами, ни одного по имени не называл, просто говорил: это хороший клиент попался, а этот — совсем дрянь.

Следователь не огорчился, все эти данные отыщутся в бумагах покойного, так что он не стал больше расспрашивать о клиентах. И адреса и телефоны найдутся. А вот есть все сильнее хотелось. И одна проблема так и оставалась не выясненной.

Он встал, сделал вид, что собирается уходить. Даже шагнул к двери, но остановился.

— Вот еще что. Вашего брата уже забрали врачи, так что можно свободно пройти по квартире. Мне надо знать, что, на ваш взгляд, украдено или вообще пропало из дому. Чего не хватает? Или, может, с места передвинуто? А случается, появилась какая-то новая для вас вещь? Помогите следствию, пройдите со мной по квартире.

Габриэла, ни слова не говоря, лишь угрюмо взглянув на комиссара, послушно поднялась со стула и вышла из кухни, перекрестившись в дверях.

Самой привлекательной была комната внизу, следы преступления во всей красе отразились на полу и некоторых предметах меблировки. Правда, мусор и скорлупу с пола старательно подмели, но все остальное осталось не тронутым. Остановившись в дверях, Габриэла внимательно, не торопясь разглядывала как место боя, так и его не затронутые катаклизмом окрестности. Потом, опять молча, поднялась на второй этаж, вошла в спальню, заглянула в декоративный сундучок, скрывавшийся за могучим кактусом, вытаскивала ящички из стола, просматривала их содержимое. Кивнула головой — в порядке. Затем изучила содержимое двух стенных шкафов, посетила ванную и вторую комнату, — наверное, для гостей, — было видно, что она редко используется. Затем опять вернулась в гостиную и еще раз внимательнейшим образом осмотрела стенные полки. Комиссар неотступно следовал за ней.

— О бумагах в столе я ничего не знаю, — наконец открыла она рот. — А деньги он носил с собой в портмоне. Когда вот так поглядела — вроде все в порядке, не обокрали его. Кружек стеклянных не хватает, так я знаю — разбиты, видела их осколки на полу. Одного только не хватает, а оно ведь вечно тут стояло, так, может, его панове полицейские для изучения забрали? Потому как его нет,

— Чего нет? Что это было?

— Вроде как настольная зажигалка, так Мирек говорил, что зажигалка, я ни разу не видала, чтоб зажигалась, да и сама бы нипочем не догадалась, уж больно она большая да разукрашенная была. Или газ из нее за давностью лет вышел, или она была вообще не на газ, а на камни, знаете, такие в давности бывали вещи, чтобы огонь высекать. Вроде как на память нам оставлено, краем уха слышала. Мирек ведь некурящий был. Но она стояла вот тут, сколько раз сама с нее пыль стирала, даже след от нее остался. Глядите.

На полке резко отпечатался овал, отчетливо выделялся, хоть и присыпанный полицейскими экспертами порошком.

— И еще никакой земли тут раньше не было, — осуждающе заявила баба.

— Понятия не имею, кому в голову стукнуло землей здесь все присыпать. Глядите, сколько ее…

Следователь решил, что самое время задать очень волнующий его вопрос.

— А может, ваш брат чем-нибудь в садике занимался и землю сюда принес?

— Тоже мне — садик! — фыркнула Габриэла. — Весь можно носовым платком прикрыть. — Да и сроду он ничем в саду не занимался, все я да я. Хотя нечего Бога гневить, работы не так уж там много, немного порядок наводила. И все.

— Но все равно нужны же какие-то садово-огородные орудия, — настаивал следователь. — Работа хоть какая, а все или лопата понадобится, или секатор. Секатор у вас есть?

— Секатор? — удивилась Габриэла. — Есть, почему не быть? И грабельки, и всякие там мотыжки…

— Я бы хотел на них взглянуть. Вы где их держите?

Преисполняясь все большим недовольством и подозрительностью, свидетельница пожала плечами, бросила на следователя неприязненный взгляд и направилась в сторону кухни, ворча:

— Тут преступление, убивство, а у пана следователя грабельки в голове да садики с секаторами. Вон, в чулане все лежит, смотрите сколько хотите.

Жадно, с бьющимся сердцем — ведь каждая мелочь может переломить ход расследования — комиссар заглянул в узкий стенной шкафчик. В каморке стояла сложенная гладильная доска, половая щетка, грабли на длинной ручке и мелкие предметы в широкой плоской коробке из картона. Молоток, плоскогубцы, маленькие грабельки, мотыжки, копалки, отвертка и секатор. Последний малость проржавевший, но очищенный и, по всему видно, в рабочем состоянии.

А он так рассчитывал на то, что секатора там не обнаружит!

Захлопнул дверцу чулана.

— Второго секатора у вас нет? Этот уже старый.

— Да что вы, пан следователь, привязались ко мне с этим секатором? — разъярилась баба. — Он лучше новых работает, до фени мне новый? И вообще все на месте, ничего не пропало, вы же сами спрашивали. Только вот та зажигалка.

— Большая, говорите, была? — спросил полицейский, переходя в комнату.

Габриэла топала за ним, несколько сбитая с толку.

— Что большая? А, вы о зажигалке. Да вот же след от нее, — ткнула женщина пальцем в овал на полке. — А высота… вот такая. Деревянная она была, коричневая. Так вы ее не взяли?

— А я проверю. Если обнаружили на ней какие-нибудь следы, то могли и взять. Цветы в горшках все на месте?

— Цветы? — опять удивилась Габриэла и огляделась. — Вроде все, да и не так их у нас много. И остальное в порядке, книжки и другие вещи. Единственное, что пропало, если панове не взяли, так та самая зажигалка.

— А можно спросить, почему вы мокрая?

Габриэла со злостью взглянула на следователя и не сразу ответила.

— Гущу с себя смывала, — грубым голосом ответила она.

— Какую гущу?

— Кофейную.

— А каким образом кофейная гуща на вас оказалась?

— Очень просто. Вылилась,

— Из чего и как вылилась? Не могли вы пояснить понятней и доходчивей?

С большой неохотой, вытягивая из себя каждое слово, свидетельница рассказала, как замахнулась на проклятую убивицу, а под руку попался кофейный экспресс. Хотела ее, подлюку, огреть посильней, и замахнулась тем, что под руку подвернулось. В нервах чего не сделаешь. А там еще кофе оставался, и не в ту сторону вылился. Мирек, видно, не успел утром выпить, и осталось чашки две. Ну она и смыла его с себя. Любой бы смыл.

Так он и поверит — кофеёк, от завтрака оставшийся! А не кровь ли жертвы баба с себя смывала? Брызнуло из раны, должно быть, здорово. Вольницкий притворился, что поверил, а потом отослал ее домой с техником, велел ему приглядеть, чтобы баба переоделась в сухую одежду, а мокрую осторожно сложить в особый целлофановый пакет, чтобы доставить в лабораторию. Результаты анализа решат хотя бы одну проблему…



***

Утром в понедельник, не очень рано, зазвонил сотовый пана Ришарда.

Пан Ришард уже был у меня, вызванный в аварийном порядке, поскольку телекоммуникация вдруг надумала расширить свою деятельность и подключить телефоны на всей улице. Эти стали измываться надо мной с раннего утра, и лично, и через сотовый. Расспрашивали о каких-то кабелях, проводах, разветвлениях и наружных розетках, я же ни о чем не имела понятия, лишь смутно помнилось, что в самое последнее время, уже перед моим возвращением, что-то было в моем доме замуровано.

Пан Ришард имел понятие, на то и инженер. Приехал он около полудня и признался, что нечто такое уже ожидал, именно сегодня, вчера хотел меня предупредить, да пожалел. С дороги я, а тут еще история с зажигалкой, он уже рот раскрыл, да раздумал заранее портить настроение, предупреждая о дьявольских планах наших связистов.

— Ведь кто их там знает, — оправдывался он, — предупредят, потом раздумают, а я буду пани подсовывать очередное огорчение. Да мы ведь договорились — если что, вы мне звоните.

Я поблагодарила заботливого инженера, и мы вместе стали ждать обещанных телефонных специалистов, попивая попеременно пиво и чай, когда и позвонил упомянутый сотовый.

В сотовом орал кто-то очень взволнованный, даже мне было слышно, только слов не разобрать.

— Я был там, где мне положено быть, — спокойно отвечал пан Ришард. У знакомой клиентки. А что случилось?

Дальнейшее я слушала таким же образом — односторонне, потому как из мобильника доносились только нервные чириканья.

— Да в чем дело? — спросил пан Ришард. — Нет, автопроисшествия со мной не было… Нет, никакого штрафа я не платил… У той самой клиентки… Ну ладно, дай…

В сотовом перестали нервно чирикать, а пан Ришард сделал мне знаки глазами, помотав головой, из чего я поняла: какие-то неприятности у него.

— Добрый день! — ответил он другому собеседнику в сотовом. — У клиентки был. По телефону я этого пану не скажу, потому что мою клиентку охраняют… персональные данные.

О, как интересно. А я и не знала. Я с недоумением выслушала такое странное высказывание давнего друга, и до меня дошло — он дико взволнован.

— …Ясное дело, полиции скажу, но откуда мне знать, что вы, пан, — точно полиция? Я ведь вас не вижу. Сейчас не могу, сейчас занимаюсь работой, куча технических проблем… У той же самой клиентки. Да, да, у той же, что и вчера. А вот об этом, извините, мне надо испросить ее разрешение…

Прикрыв трубку рукой, он прошептал:

— Похоже, менты меня вычислили и хотят сюда приехать. Можно сообщить адрес?

— Конечно! — ни минуты не сомневалась я, и даже обрадовалась, потому как полицию всю жизнь любила. Но тут же вспомнила, что сейчас полиция будет некстати, вспомнила о вчерашнем. — Сообщите им адрес, но без фамилии, — почему-то решила я.

Пан Ришард выполнил поручения и отключился.

— Как-то быстро у них пошло, — заметила я. — Ведь вы были не на своей машине.

— Вот именно, по номеру они и вышли на Мариана. Мариан Гваш, автомастерская, моя машина у него стоит, сегодня вечером я должен был ее забрать. Ну я ему покажу, сразу меня с потрохами продал, друг называется!

— Выходит, кто-то заметил номер машины?

— Честное слово, понятия не имею кто. Разве что та баба, которая к ним в дом вошла, я говорил — там район элитных двухэтажных домов, одноквартирных, у каждого свой вход и палисадник. Так я стоял немного сбоку от их калитки, и на холостом ходу, чтобы в случае чего подхватить Юлиту, развернуться и смыться. Темно уже было. Кто там мог меня заметить? Машины, почитай, у каждого дома. И откуда та баба могла знать, что потребуется номер?

— Быстренько, согласовываем наши показания. Что им говорим?

Пан Ришард подумал, окинул взглядом стол, поднялся с кресла, убрал со стола пивную банку и две кружки. Вырвав у него из руки свою, я допила остатки пива. Пан Ришард терпеливо ждал.

— Лучше забрать это, ни к чему им объяснять, что неизвестно, когда я отсюда уеду. Пока приедут телефонщики, пол-литра должны выветриться, не то что полпива, они ведь в него не поверят.

— Заварим себе кофе, в простой чай они тоже не поверят, — предложила я и отправилась в кухню.

Простенькие хозяйственные хлопоты заняли немного времени. Через пару минут я вернулась в гостиную с кофе.

— Сам не знаю, — задумчиво рассуждал пан Ришард. В конце концов, зажигалку-то я у них свистнул… Но ввалился туда, когда обе бабы уже там были, не мог я его убить. Пани Юлита тоже не могла, откуда бы она взяла землю?

— Какую землю?

— Там земля была рассыпана… А что, я вчера не успел об этом рассказать? Вот вспомнил, как тогда удивился. Та земля была такая… огородная…

— А какая же может быть земля у садовода-огородника? — вяло удивилась я, думая о своем. — Огородник всегда имеет дело с землей, — продолжала я, отчетливо чувствуя: что-то здесь не так. — Минутку, как рассыпана? Равномерно? По всему полу?

— Нет, не ровно. Немного. Промелькнуло в глазах. И сдается, какая-то зелень лежала…

Меня это жутко заинтриговало.

— Так вы полагаете, они дрались цветами в горшках?

— Знаете, это не удивило бы меня. Запомнился мне вид распотрошенной комнаты, к ней очень бы подошла битва цветочными горшками. Хотя, с другой стороны… Кровь из носа тоже производит неплохое впечатление. Ну ладно, давайте обдумаем наши показания. В данный момент мне предпочтительнее оставаться вне подозрений. На мне три дома висят, все срочное, времени пострашному не хватает, пусть бы хоть эта проблема свалилась с меня, но не знаю как, а что скажете вы, пани Иоанна?

Я успела подумать, хотя и была сильно ошарашена огородной землей.

— Попали мы с вами с этой зажигалкой, как сливки в компот!

Точнее, попала Юлита. И не сама попала, я ее впихнула туда. Юлита тоже не располагает избытком свободного времени. Сидеть ей некогда. Боюсь, наши уверения, что Юлита преступницей никак не может быть, ментов не удовлетворят, они загребут нас всех, а за нее уцепятся с радостью, и не станут искать других преступников. Такой вывод я сделала на основании рассказа пана Ришарда о какой-то орущей бабе, может, она и в самом деле считает, что садовода пришила наша Юлита…

— Придется врать, пан Ришард, — вздохнула я. — Мы ничего не знаем, вы тут сидели весь вечер и ждали меня. И никуда не выезжали.

— А машина?

— Кто-то увел, проехался и поставил на место. Перед моим домом стояло несколько машин, так ведь? Витека, Юлиты, еще Тадик приехал, я въезжала, да кто в этом разберется? Что же касается номера, их наблюдательный информатор не мог ошибиться?

— Мог, и очень даже свободно.

— Надо остальных ознакомить с нашей версией, мы должны врать как можно меньше, и всех их перечислить, когда они меня ждали. Они тоже станут свидетелями. Сейчас позвоню.

— Тогда в темпе, полиция сейчас явится.

Звоню! А кому? Юлита вздрючится до обморока. Малгося жутко любопытна, а тут ни минуты времени на пояснения. Тадик на работе, и неизвестно, чем как раз в сей момент занят, остается Витек. Если он выключил свой сотовый, убью подлеца.

Не выключил, так что остался жить.

— Менты вышли на пана Ришарда по номеру его телефона, — сообщила я без лишних слов. — Сейчас будут здесь. Отпираемся, оба с Юлитой они все время сидели здесь, никуда не ездили. Сообщи остальным, я уже не успею.

— А зажигалка? — не растерялся Витек.

— Какая зажигалка? Вон, стоит, никакой проблемы с зажигалкой не было и нет.

— Садовода мы знали?

Брякнул гонг у калитки, кто-то вошел, она оставалась не запертой. Одновременно приехала Польская телекоммуникация.

— Приехали! — прошипела я. — Все остальное правда, за исключением экскурсии.

И рассоединилась, не ожидая его ответа.


Ясное дело, все вошли скопом, и я не сразу поняла, кто есть кто. Очень помогло то, что у Польской телекоммуникации была на спине надпись, и они больше интересовались столбами загородки и цокольным этажом, не проявляя интереса к интерьеру дома, а двое других — наоборот.

— Здесь живет пани Хмелевская, хорошо, что мы застали пана Ришарда Гвяздовского, у вас должны быть подключения, где ваша линия выходит наружу, я комиссар Вольницкий, можно войти.

Вот так прозвучал хор голосов приехавших, перемежающийся кое-где приветствиями: «День добрый», но ни точки, ни вопросительных знаков.

— Пан Ришард! — оглушительно заорала я в ответ.

Пан Ришард уже стоял в дверях. Я разделила толпу, двоих пригласила войти, остальных заверила, что линия у меня обязательно имеется и где-то выходит, но вот этот пан знает лучше.

— Пан Ришард Гвяздовский? — прозвучал явно ментовский голос.

— Моментик, — ответил пан Ришард и вышел за калитку.

Те ринулись было за ним, но тут уж вмешалась я:

— Поскольку панове — полиция, прошу в дом и минутку не мешать. Заверяю вас, что тот мужчина — Ришард Гвяздовский, и он никуда не сбежит, у него семья, жена и дети, а мне, как видите, в данный момент подключают телефон. И не только мне, а всей нашей улице. Угораздило же вас попасть в такой момент, но я тут ни при чем. А он должен все им подсказать, потому что сам строил дом и все знает, а я ни в чем не разбираюсь. Вы уж извините, но у меня это нормально — или ничего, или все сразу.

Тут зазвонил сотовый. Тоже нормально. За ним обычно начинает звонить и второй.

Сплошные «извините», «пройдите», «сядьте», «подождите». А тут еще сотовый.

Я приложила его к уху.

— Хэллоу, — сказал кто-то. Я из садоводческой фирмы. Это у вас остались две высокие сирени с такой красненькой каемочкой под ветвями?

У меня потемнело в глазах. Таких высоких сиреней с ободочками у меня целых пять штук, а я не хотела ни одной! Всучил их мне этот убитый подонок, я хотела простую кустистую сирень без всяких украшений, но недоглядела, и теперь злюсь на себя.

— Не знаю. Мне что, прямо сейчас сбегать, посмотреть, есть ли ободочки?

— А они лежат или уже в земле?

— В земле.

— С каких пор?

— С прошлого года.

— Ну, тогда это не то. Лежать должны с прошлой недели. Значит, это не вы.

И разъединился, ничего больше не сказав. Раз не я.

Постаравшись поскорее приглушить в себе раздражение, я переключилась на гостеприимность нормальной хозяйки дома.

Гости стояли в салоне, всем своим видом демонстрируя нетерпение. И разглядывали кошек на террасе. Я с надеждой подумала: кошки действуют умиротворяюще — и предложила им какой-нибудь напиток. Кофе, чай, минеральную воду? Не пожелали. Изо всех сил ожидали они пана Ришарда, что и неудивительно.

Тот, который представился комиссаром Вольницким, немного оживился.

— Раз пани такая гостеприимная, так, может, мы воспользуемся приглашением? Чашечку кофе, если не очень трудно.

Ну-ну! Входя, был несгибаемый, жесткий, а тут вдруг помягчел, очеловечился, стал приятным. И даже сел, а второй последовал его примеру. Влияние кошек — ручаюсь. В рекордном темпе готовя кофе, я глянула в окно, а там пан Ришард возился с телефонистами, обхаживал их, обращался внимательно и бережно, словно с тухлыми яйцами, которые боялся ненароком разбить. Под локоток поддерживал — ясно, не очень-то он торопился на допрос. Возможно, рассчитывает, что я создам в доме дружескую атмосферу и ему не причинят неприятностей. Вдруг мне удастся исправить им настроение — надеется бедняга. Интересно, как?

То есть как это как? Метод, проверенный веками. Да и лгать нам не придется, отпираться от убийства…

Начала с того, что поставила на стол поднос.

— Я уже выросла из того возраста, когда охмуряют мужчин, — беззаботно заявила я, — и могу позволить себе проявить искренность. Вы действительно из полиции?

— Вот мое удостоверение! — сразу же вскочил комиссар. Раньше бы его звание было поручик, насколько красивее звучит! Да и привыкла я за свое долгое общение с поручиками…

Но с документом ознакомилась: как же, не торопясь, весь прочла.

— Господи, как все изменилось в последнее время! Вас, что ли, специально подбирают? Что ни комиссар — то красивый парень, а в дорожной службе так вообще сплошные джентльмены. Вы не оттуда? А, панове из отдела убийств? А какого? Особо тяжких преступлений, понятно. Холера, убила я, что ли, кого? А, не я, и на том спасибо. Пан Ришард убил? Надо же, ничего мне об этом не сказал.

Мне всегда очень легко было изображать из себя кретинку. Ладно, чего уж там, наверное, было что-то во мне, раз так легко притворялась…



***

Подгоняемый страстным желанием поскорее раскрыть преступление, Вольницкий малость поглупел.

Он не позволил себе задержаться ни на одну секунду, а охотнее сам бы разделился на множество частей, из которых каждая, ухватив по дороге кусочек сведений, бросилась бы действовать в своем направлении. Не до сна ему было, не до отдыха, ведь требовалось немедленно удалить с места преступления подозрительную свидетельницу, Габриэлу, просмотреть все бумаги убитого со списком знакомых женского пола во главе, опломбировать квартиру, разыскать брата и бывшую жену, подгонять экспертов, чтобы поскорее изучили орудия убийства, присмотреть за патологом во время вскрытия тела и выдрать из него, патолога, немедленно заключение, как можно скорее опросить соседей, отловить тех, с собаками, переловить подростков, такие мальчишки обычно любят номера автомашин и без труда запоминают их. И все это следовало делать сейчас, в данную минуту, а может, и еще раньше. В нормальной ситуации он бы спокойно и рационально всем этим занялся, поумнее распределив обязанности между своими сотрудниками. Это в нормальной ситуации.

Успех, увы, штука хитрая, нелегко дается в руки. Однако у комиссара имелось не только непреодолимое желание успеха, но также и специальное образование, а также и полтора года работы в отделе под руководством Роберта Гурского. Это помогло взять ему себя в руки. И немедленно заставить шевелить мозгами.

Приведенный в движение мозг первым делом дал понять комиссару, что, несмотря на самое горячее желание и потрясающую работоспособность, одному ему не справиться, надо подключить помощников. Он и подключил. Официально ему выделили сержанта, а неофициально он сам попросил в помощь своего дружка из смежной бригады. А сам ринулся в главном направлении.

Именно дружок уже поздним вечером углядел человека с животным, причем это был вовсе не мужчина с собакой, а женщина с кошкой. Кошка как кошка, вечером выскочила из дома на ночную прогулку хозяйка кинулась за ней и в ужасе замерла — ее сокровище чуть не задавила машина. Какой-то подонок промчался как торпеда, однако вынужден был снизить на повороте узкой улочки скорость, там как раз горел фонарь, и мстительная кошатница успела увидеть, запомнить и записать номер вредной машины. Кошатница, бывшая учительница математики, теперь на пенсии, всю жизнь имела дело с цифрами и заслуживала доверия.

В молниеносном темпе владелец машины был найден. Им оказался Мариан Гваш, владелец мастерской по починке и техосмотру автомашин. Техосмотр в эту позднюю пору был наглухо заперт, а ночной охранник, стерегущий дорогостоящее содержимое мастерской, охотно поведал стражам порядка, что заведующий, правильно, тут в мастерской и живет, но ночует у очередной милашки, у кого именно — охранник, увы, не знает. И вообще по данному вопросу он очень часто меняет свои пристрастия. Но зато работяга, в понедельник как штык наверняка будет в восемь утра на работе.

Оставшееся до утра время комиссар даром не тратил, изучал документы покойного. Нашел свидетельство о разводе, благодаря чему узнал личные данные бывшей жены, пересмотрел множество счетов, квитанций, заказов и прочих документов, так что у следователя сложилось определенное впечатление о вкусах погибшего садовода, о других же вкусах покойного ему кое-что рассказали многочисленные фотографии лиц женского пола. И все равно, в оргии множества телефонных номеров, обычных и сотовых, разобраться до конца комиссару не удалось.

Правда, он сделал попытку. Позвонил по первому подвернувшемуся номеру, обозначенному инициалами С. К. и строго поинтересовался:

— Пан Кравец?

— Разуй глаза, образина, — пробурчал в ответ заспанный голос и телефон отключился.

Лишь тогда Вольницкий посмотрел на часы и решил сделать перерыв. Вряд ли в три часа ночи удастся с кем-нибудь провести толковый допрос. Придется ждать утра.

Опустив усталую голову на бумаги, сам не заметил, как заснул. Так прошла ночь. Утром, приведя себя в порядок, уже в девять часов встретился с Марианом Гвашем.

Мариан Гваш категорически, самым решительным образом заявил: никаких визитов садоводу вчера не наносил. Отпирался от всего. Даже от номера автомашины, записанного математичкой. Даже от самой машины! И только когда следователь предостерег, что такая страусиная политика приведет лишь к тому, что Гваша обвинят в убийстве, сдался:

— А, вспомнил! Как же, я эту машину дал клиенту поездить, пока его у меня в починке. Вон она стоит…

Теперь хозяин мастерской не на шутку перетрусил. С Ришардом они были давно знакомы, человек порядочный, он, Гваш, потому и доверил ему свою машину, но как знать? Что он там мог натворить с его машиной? Разбил? Или, не приведи господь, задавил кого? Тут уж Гваш стал просто заискивать перед следователем. Добровольно разыскал номер сотового пана Ришарда и дал комиссару.

И пошло как по маслу.

Мужчина, который вчера вечером пользовался этой автомашиной, находился якобы у клиентки. Сестра покойного застала над трупом брата какую-то девушку — ясно, они вдвоем с Ришардом там были. Она пришила садовода, а он поджидал в машине. Интересно, что за девица, — вроде Ришард не бабник. Женат. Интересно, что жена скажет? Это Гваш уже показательно возмущался перед полицией, с ней бы стоило поговорить. Дипломатично, разумеется, — он может помочь… И не хотел сообщить фамилии клиентки! Вот дурень, в такую минуту!.. Ведь все равно узнают.

Вместе с сержантом Вольницкий явился по адресу клиентки уже соответственно настроенный и только ожидающий чистосердечного признания: а куда деваться этому Ришарду? Сам поймает преступника, без помощи Гурского. Его уверенность в успехе укрепилась при виде автомашины у ворот. Выхватив из кармана блокнот, следователь проверил номер — тот самый.

Ну, теперь преступнику от него не уйти!

Позвонил у калитки, а она не заперта, — как это он не заметил? Тут же подъехал белый пикапчик, и следователь вдруг увидел себя в компании трех чрезвычайно энергичных работяг. Они двинулись за ним, прямо на пятки наступали. Тут из дома вышел какой-то тип, потом из дома выскочила какая-то баба, тип наверняка был Ришардом Гвяздовским, а баба с торжеством заявила, что линия у нее получается. Может, линия и получалась, но видно ее не было.

Вот, опять ситуация ускользала из рук следователя. Он сдержался, не схватил сразу Гвяздовского, соизволил принять приглашение и войти в дом. Блеснула мысль: а вдруг этот Гвяздовский сделает попытку сбежать? А полиция его поймает. Это же лучшее доказательство виновности подозреваемого. А то слишком мало у Вольницкого набралось козырей, похвастаться нечем.

Впрочем, мысль как блеснула, так и погасла — бежать никто не пытался.

А вот баба… да уж не она ли хозяйка дома, та самая клиентка? С которой Гвяздовский завел роман и вчера вечером совершил преступление. Вечер у нее, утро у нее… Свидетельница Габриэла Зярнак, описывая преступницу, употребила слово девушка, точнее, девка, но не прибавила эпитета — старая, к тому же приписала убивице роман с убитым, так что тут какая-то путаница. Хозяйка на девушку никак не тянула, скорее уж на мать девушки, еще туда-сюда, совсем не накрашена, одета небрежно и вообще какая-то такая… беззаботная. Наверняка притворяется или кретинка. И сдается ему, знает он эту женщину, видел где-то, интересно где, должно быть, уже не раз задерживали, ничего, в картотеке найдется. Гурский вытягивал из свидетелей и подозреваемых показания методом благожелательности и откровенности. Может, и с этой тут тоже надо так обращаться?..

Он поспешил представиться, сержант сделал то же самое, но с заминкой — не мог сразу оторваться от созерцания стаи кошек на террасе за стеклянной дверью. Следователь раздраженно подумал, что, если этот сопляк будет пытаться сразу и любоваться кошками, и представляться хозяйке, станет косоглазым как пить дать.

Кретинкой, может, та баба и была, но кое-каким жизненным опытом обладала.

— Мне, наверное, нужно предъявить вам паспорт? — вежливо спросила она и встала с дивана. — Если только найду сумку. Извините, но придется подождать, ведь мою сумку все обычно прячут от воров, и потом я сама ищу ее по всему дому. Но не волнуйтесь, она где-то тут найдется.

Изо всех сил стараясь производить хорошее впечатление, комиссар старался не поддаваться на вежливость и хорошие манеры. Не на такого напала, уж он-то знает: она на голову встанет, а паспорта ему не покажет. Безнадежная идиотка, неужели не понимает, что полиция обязательно выяснит личность человека? Впрочем, может, это вовсе и не хозяйка, просто какая-то баба тянет время, сейчас побежит по всем комнатам, потом смоется, а настоящая хозяйка находится неизвестно где и неизвестно когда появится. О, неожиданно оказывается, что она пребывает в Австралии, и тут вокруг убийства начинает накручиваться все больше таинственных и непонятных событий, афера описывает круги, вовлекая все новые лица, он же ухватился лишь за самый крошечный кусочек верхушки айсберга. И Гвяздовский смоется, а он окажется дурак дураком.

Следователь раскалялся все больше. И сержанта прислали ему какого-то несерьезного, вон, уставился на кошек, оторваться не может. Принесли кофе. И даже очень хороший. Запутать хотят. Комиссар дозрел до того, что готов был вскочить, отшвырнуть кофе и броситься к подозреваемому Гвяздовскому, с которого глаз не спускал, наблюдая за его действиями во дворе. И этих, из пикапчика, тоже надо повязать — кто их знает, чего они именно сегодня заявились… Но в этот момент вернулась хозяйка. Наверное, хозяйка — с сумкой пришла.

— Проше бардзо, — вежливо подала она следователю свой паспорт.

И только тогда комиссар припомнил, откуда он знает эту женщину.

На несчастного навалилось все сразу: облегчение, смущение, раздражение, эйфория и депрессия. Он знал, что как-то Гурскому пришлось иметь дело с этой женщиной, она, по его словам, умно с ним сотрудничала и очень помогла. Правда, подробностей он не помнил. Женщина странная, рассказывал Гурский, вечно впутывается во всякие события, не относящиеся к ней, но ее затрагивающие, почему-то так уж получается, и бывает, во время сотрудничества с ней от нее бывает больше хлопот и неприятностей, чем пользы. Вот уж только ее ему и не хватало!

— Приятно познакомиться с пани лично, — слабым голосом произнес он, чувствуя, что обязан сказать что-то в этом роде, и мог бы придумать комплимент и получше. — А долго там еще будет занят пан Гвяздовский?

— Не знаю, сейчас спрошу, — ответила хозяйка и сделала попытку опять встать с дивана, но полицейский ее удержал.

— Потом, у меня и к вам есть несколько вопросов, может, как раз поговорим? Вы знали Мирослава Кшевеца… или Кшевца, не знаю, как правильно просклонять его фамилию…

— Почему знала? — удивилась дама. — И сейчас знаю, при встрече ему не придется мне представляться. Хотя очень сомневаюсь, что такая встреча состоится.

— Почему?

— Потому что я разорвала с ним все отношения! Сразу скажу, ведь вы небось спросите, почему? Потому что несолидная фирма. Пану Миречеку верить нельзя вообще, с ним нельзя иметь дела, обязательно обманет, обещаний не выполняет, привозит то, чего я не заказывала, и наоборот. И всё самого мерзкого качества. О, с ним надо держать ухо востро и на руки смотреть, того и гляди, обдурит. Он такой! Я лично не желаю больше иметь с ним никаких дел! Обращусь к другому садовнику.

Вольницкий мог сколько угодно внутренне сомневаться и хозяйку тоже считать подозреваемой, но он все же был специалистом в своем деле. И ясно видел — сейчас баба не врет, не притворяется, этого Кшевца… решил все же склонять его таким образом… она ненавидела искренне. Из женщины просто бил огонь, в ней бушевала неподдельная ярость, она вся аж искрилась. Даже сержант оторвался наконец от кошек и заинтересовался хозяйкой, перевел взгляд на нее, потому что такую непременно следует отнести в разряд подозреваемых, не свидетелей. Очень уж личное отношение к убитому в ней проявлялось. И рискнул подключиться к расследованию:

— Пан комиссар разрешит? Я немного разбираюсь в садоводстве.

— Пожалуйста, подключайтесь, сержант.

Тот начал с конкретных вопросов:

— Что он вам сделал?

И туг в дотоле аккуратном и тихом салоне взорвалась бомба. Или, лучше сказать, началось извержение вулкана — все же природное явление.

— Всё! — орала хозяйка. — Да вы в окно гляньте! Я хотела высокую березу, он посадил мне плакучую! Два красных клена впритык друг к другу, на кой ляд мне красные клены? Я хотела большую липу, а он… что, не видите липы? Еще бы, только в лупу рассматривать, такой прутик я бы и сама посадила, небось из питомника привез. Я хотела большой орех, есть орех, видите? Кто скажет, что не орех? Только плоды у него с черешню, пользы никакой, лишь землю отравляют. Хотела сирень, а получила дерьмо вместо сирени, зато уйму жасмина, — должно быть, девать было некуда, а теперь за ним дома не видать! Три засохшие елки, а я вовсе елок не просила, у меня тут не горные склоны. Землю не сменил, не вывез, не привез новую, чернозема здесь четыре сантиметра, а под ним глина, говорю вам, чистейшая глина, могу заложить кирпичный заводик. Это называется садовник! Да из него такой же садовник, как из царя Николая Орлеанская дева!!!

Комиссар с любопытством разглядывал сад, по его мнению совсем не такой уж плохой, и смысл гнева хозяйки до него не доходил, зато сержант то и дело кивал понимающе головой.

— Пересушено? Слишком долго ждали?

— Именно!

— А на переднем плане у пани, кажется, съедобный каштан?

— Съедобный… Да он такой же съедобный, как черепаший панцирь. В нашем климате съедобный сроду не примется! А еще райские яблочки мне навязывал! Пусть сам жрет райские! Ненавижу яблоки! Имею право! И даже живую изгородь испортачил, с каждой стороны она выглядит по-другому. Представляете, даже падуб…

Вольницкий не выдержал:

— Тогда почему у вас все так красиво выглядит!

— Потому что сама переделывала! Красиво… А должно было быть в сто раз красивей!

— Чего ж вы не доглядели?

— Послушайте, я не могу разделиться на четыре неравные половины! Отдала ведь сад специалисту, мне было чем заняться, у каждого своя профессия.

Ну нет, невозможно, чтобы она пришила садовника. Ведь тогда должна была бы говорить о нем с симпатией, а она… вон, вся кипит от злости. Скрывать должна была бы свою неприязнь к погибшему, а не наоборот. Правда, говорят, после убийства ненавистного человека у убийцы ярость стихает. А она все же мотивы имела. Хотя… что, из-за какого-то неудачного кустика сирени раскроила ему череп?

— Когда вы в последний раз видели пана Кшевца?

Баба, все еще трясясь от злости, воткнула в рот сигарету, вслепую пошарила по столу в поисках зажигалки. Нашла маленькую, красную, щелкнула.

— До отъезда. В июле. Вам нужно точно?

— Хотелось бы точно, если можно.

Вздохнула, опять с некоторым трудом поднялась с дивана, пошла в соседнюю комнату. Вернулась тотчас же.

— Мне пришлось взглянуть на календарь. Одиннадцатого июля. Здесь был, у меня, агитировал приобрести лиственницы, плевать я хотела на лиственницы.

— Вы упомянули о вашей поездке. Где вы были и когда?

— В разных местах. Вы опять желаете поточнее? А зачем? Мне показалось, вы пришли сюда к пану Ришарду, какое отношение имеют к нему мои поездки? Мы ведь не вместе ездили. И какого черта вы портите мне настроение садовником? Я вам все расскажу, о чем попросите, но хочу по крайней мере знать, в чем дело?

Наконец-то Вольницкий почувствовал под ногами твердую почву. Именно такие вопросы всегда задают подозреваемые, пытаясь вынюхать, что полиция знает наверняка и в чем можно солгать. Наконец эта хитрюга высунула нос из своей тщательно скрываемой невиновности.

— Не торопитесь, постепенно до всего доберемся. Так что насчет ваших поездок?

— Четырнадцатого я выехала за границу, была в Чехии, Австрии, Германии и дольше всего во Франции, главным образом в Бретани.

— Такой отпуск на колесах?

— Нет, отдыхала я сидя у моря, а колеса только для того, чтобы к нему добраться. Если бы можно было сразу из Польши махнуть во Францию, не самолетом конечно… Но во Францию не попадешь иначе, как через другие страны.

— И когда вы вернулись?

— Вчера.

— Что?!

— Вчера вернулась. Где-то между пятью и шестью вечера. Тут меня ждала целая толпа, и, уверяю вас, среди них пана Кшевца не было.

— Можете перечислить мне всех, кто тут вас ждал?

Еще не совсем остывшая подозреваемая как-то подозрительно посмотрела на следователя, и злость в ней пригасла. Появилось нечто вроде интереса.

— Перечислить их всех, проше пана… ох, извините, чуть не обозвала вас поручиком. А жаль, что вместо поручиков ввели этих комиссаров полиции. Их перечислить мне ничего не стоит, но, скажите, вы потихоньку меня записываете?

Вот это удар! Она явно хочет сбить его с толку, и не такая уж она беззаботная и невиновная, какой старается казаться. Сейчас еще пустит в ход какие-нибудь премудрые теории, научные изыскания, думает, попала на деревенского дурачка. Главное, гнуть свою линию и ей не поддаваться. В конце концов, у него и специальное образование, и какой-никакой опыт работы, да и сам по себе он уж не последний дурак.

И чуть было не отколол номер. В этом своем желании взять верх над противной бабой он чуть не ляпнул: «Может, записываю, может, нет». Хорошо, вовремя вспомнил, что их идиотские законы ему связывают руки. Тайно записывать не разрешается. Официально, ясное дело, только так можно допрашивать, допрашиваемый должен официально дать свое согласие, иначе запись не будет иметь силы доказательства, а ему еще и от начальства влетит. Хитрая гангрена наверняка все это знает. Проскрежетав чем-то в самой глубине естества, не зубами, зубами слышно…

— Почему жаль, что я не поручик? — спросил он, хотя вовсе не собирался этого делать. Жалкая надежда застать ее врасплох.

Увы, не застал.

— Ну и сами видите — это вы сменяете тему, не я. Привыкли к допросам примитивов, а жаль. Ну сами посудите, как я могу вам рассказать обо всех в подробностях и о перипетиях своей жизни со всеми нюансами, о своем прошлом и настоящем, о своих привычках и пристрастиях, — наверняка вы сейчас ведете какое-то расследование и нюансы вкупе с психологическими изысками последняя вещь, которую вы желали бы услышать. Впрочем, если желаете о поручике — могу, и даже с удовольствием, но уверена, что вас больше заинтересует мое сомнение. Как какое? То, что вы в мгновение ока запомните все, что услышите о моих гостях, если вы не записываете мои показания втайне от меня. Ладно, верю, не записываете, тогда какой смысл рассказывать о них?

Комиссар Вольницкий идиотом не был, а человеческая мысль летит быстро. Слушая холерную бабу, он успел мысленно чертыхнуться, немного испугаться, расслабиться, почувствовать к хозяйке даже что-то вроде благодарности и сделать несколько выводов. Выразить их словами он не успел, устами Вольницкого заговорила его профессия.

— А еще ничего не известно, — с ангельской кротостью вымолвил он, но не удержался — добавил немного издевки: — Ни вы, ни я не знаем, окажутся ли эти ваши особы важными и в нашем деле полезными. Потому и не записываю. Пока. Лично я писать умею, если вы сомневаетесь, но, уверяю вас, пером на бумаге запишу все, что надо. Полагаю, вы тоже умеете. Были времена, когда техника еще не приходила нам на помощь,

И тут чуть не прикусил свой глупый язык, едва не выпалив с издевкой, что она, пани, эти времена должна бы помнить лучше его. Не иначе как ему одному слышимый «стон» Гурского ударил его по мозгам. Опомнился: свидетеля нельзя настраивать против следствия, тут не важно, она или не она прикончила садовника, но бросать камни себе же под ноги только один недоумок может.

К его неимоверному удивлению, хозяйка вдруг расцвела и похорошела, помолодев сразу лет на десять. Так что замечание о том, что в ее-то годы она должна лучше помнить, было бы совсем некстати.

— Я точно такого же мнения, — радостно заявила она. — И очень вам благодарна. Как хорошо, что не только я, но и вы не любите техники. А так, в принципе, вы предпочитаете записывать своею собственной рукой или заносить на пленку?

— Пока только услышать.

— Ну так слушайте. Малгося и Витек Гловацкие, моя племянница с мужем. Ришард Гвяздовский, о котором вы уже всё знаете, раз сюда пришли за ним. Юлита Битте, племянница моей приятельницы, мы с ней сотрудничаем по службе. Тадеуш Квятковский, сын моего старого друга еще с молодых лет. Знаю его с рождения. Тадеуша, не его отца. Но Тадик присоединился немного позже. Это все.

Комиссару общество показалось каким-то разномастным, то родичи, то связи по службе, а то и частные знакомства, не клика ли? Хотя, кто их там знает…

Он вынул записную книжку.

— Пани была права… — начал было он, как тут вошел столь долго ожидаемый Гвяздовский, о котором следователь уже почти забыл.

— Остальное они сделают сами, — сказал вошедший следователю. — Теперь я к вашим услугам. Пани Иоанна, вы разрешите, я бы приготовил себе чай?

Хозяйка опять сорвалась с дивана:

— Нет, нет, вы садитесь, я хочу наконец узнать, почему полиция интересуется вами. А чай я сделаю сама. Только прошу допрашивать громко, чтобы я в кухне слышала. Может, кто-нибудь еще чего выпьет?

— Нет, нет, спасибо.

Гвяздовский уселся на втором диване, рядом с сержантом, который предупредительно отодвинулся, освобождая больше места. Вольницкий почувствовал себя в седле. Наконец перед ним лицо, которому предъявлены вполне определенные обвинения, лицо, видно, не простое, раз не сбежало, хотя по всем уголовным правилам должно было это сделать. Внимательно рассмотрел обвиняемого. На ирода тот походил мало, хотя и в самом деле мужчина высокий, плотный, крепкий. А ведь описан был сестрой погибшего — хуже некуда! Ростом два метра, весом сто пятьдесят кило, патлатый, лохматый, вид — ну сущий изверг, а главное, по нему видно: готов все разнести в пух и прах. Да ничего подобного. Нормальный человек, спокойный, уравновешенный. Не подходит, холера ее побери!

При мысли, что все, которых удалось допросить, могли оказаться невиновными, следователю стало не по себе. Но он взял себя в руки.

— Очень приятно, что я наконец имею возможность побеседовать с вами, — язвительно произнес Вольницкий. — Где вы находились вчера между восемнадцатью тридцатью и двадцатью?

Гвяздовский не проявил никаких эмоций.

— Да здесь и находился, где ж еще? Мы ожидали приезда пани Иоанны, кажется, с пяти. Я, во всяком случае, был с пяти — из-за телефонщиков. И пани Малгося была.

— До скольки?

— О, долго. До восьми… что я говорю! Наверное, до девяти. Меня жена отругала, что я должен был вернуться к девяти. Я имею в виду двадцать один час. А отсюда до моего дома езды около пятнадцати минут. Ничто не мешало, так что я наверняка выехал отсюда минут через пять после девяти вечера.

— А кто это может подтвердить?

Кошмарно подозрительный Гвяздовский перечислил тех самых людей, но запнулся на фамилии Тадеуша Квятковского. Короткая заминка, пан Ришард знал его как Тадика, ничего строительного в его доме не производил, так что фамилия Тадика нужна ему как дыра мосту. Правда, он ее слышал, да вот не сразу вспомнил.

— Значит, так, — произнес комиссар, помолчав минуту. — А машина, на которой вы сейчас ездите, не ваша, я знаю. Вы взяли ее в автомастерской Гваша, в названное мною время она находилась на улице Пахоцкой у дома номер сорок четыре. Что она там делала?

В сказанном только половина была правдой. Учительница математики спасала свою кошку не из-под стоящей неподвижно у дома 44 машины, а намного дальше, на самом конце узкой улички, почти на выезде из нее, и если честно, то точно установить место, откуда ехала машина, пока не удалось. Следователь малость приврал. Ничего страшного, подозреваемого иногда полезно припугнуть.

Оба, и подозреваемый, и хозяйка дома, вернувшаяся с чаем, пялились на полицейского как бараны на новые ворота.

— Стояла, наверное, — сказала эта ужасная баба.

Ответ Ришарда Гвяздовского был гораздо осмысленнее.

— На этот счет ничего не знаю, — спокойно ответил он. — Насколько мне известно, машина стояла здесь. Точнее — у Иоанниной помойки.

Какое-то очень неприятное чувство пронзило в этот момент следователя. То ли он что-то упустил, то ли прозевал, то ли вообще пошел не тем путем, потому и не может сообразить, что именно прозевал. С трудом подавив в себе неприятное чувство, успокоился на том, что в данный момент делает то, что нужно, а именно — допрашивает тех свидетелей, которых и положено допросить, поскольку они оба знали покойного. Ведь заняться изучением следов на месте преступления он пока не может. Копаться в документах? Благодаря им можно получить дополнительные сведения и о погибшем, и о людях из его окружения. Пока же занимается людьми. Откуда же чувство чего-то упущенного?

— У помойки, — повторил он. — Так, значит. А Мирослава Кшевца вы знали? Садовника?

Подозреваемый продолжал упорно сохранять спокойствие.

— Знал немного. Раза два видел, но больше слышал о нем…

— Минутку! — опять перебила плавное течение допроса вредная баба. — Вот уже второй раз вы употребляете прошедшее время. Что происходит? Умер Кшевец, что ли? Под машину попал?

— Почему именно под машину? — сразу ухватился Вольницкий за ее слова.

— Я вовсе не настаиваю на машине, мог попасть и под поезд, — пожала плечами хозяйка. — Машина сама вырвалась, вы только что расспрашивали Ришарда о машине. Так что же произошло с Кшевцем?

Вольницкий пришел не в салон на званый вечер, он был при исполнении. И не позволил сбить себя с толку.

— Вы начали говорить — слышали, — продолжал он разговор с подозреваемым. — Что именно вы слышали?

— Слышал, что очень не угодил хозяйке, подвел ее. И пани Иоанна жаловалась, и сам я видел. Вместе с ней мы осматривали деревья. Что тут говорить — испортачил все, хуже некуда. Должно быть, эти деревья плохо хранились, и елки, и кусты сирени, и орех неудачный. Больше ничего особенного не слышал.

— Корни пересушены, и сажал слишком мелко, — вырвалось у сержанта.

— А глубже — глина! — крикнула хозяйка. — Сплошная глина!

— Напрасно пани так этой глиной меня корит! — сморщился Гвяздовский, тоже, видно, в чем-то садово-огородном виноватый. — Но я ведь во всем положился на специалиста, садовода, а то, что касается меня, сделал как положено. Всю глину из-под выкопа вывез, слово даю, да вы меня знаете, пани Иоанна, свою работу я исполняю честно.

Подозреваемая махнула рукой:

— Бог с ней. Досыплю сверху. Так вот, говорю вам с паном Миречеком наверняка что-то случилось, иначе пан комиссар не морочил бы нам голову. Можете считать нас преступниками, пан комиссар, но не имеете права считать идиотами, если упоминаете о нем — упорно упоминаете! — только в прошедшем времени. Его кто-то убил?

— Зачем же так сразу и убивать, — ляпнул растерявшийся следователь и сообразил, что вот он — полный идиот, лучше бы откусил себе язык.

Хозяйка была начеку.

— Так ведь вы из отдела убийств, услышал полицейский холодный ответ. — Вряд ли вас волнует неуплата налогов, сильно сомневаюсь в этом. И догадываюсь, что прискорбное событие имело место вчера вечером… минутку, какое время он называл?…А, между восемнадцатью и двадцатью. Пять человек здесь сидели…

— Четыре, — уточнил подозреваемый. — Квятковский… присоединился к нам позже.

— Правильно, позже, около половины седьмого. Из Окенче ехал, Пан Кшевец был ему по дороге… Да успокойтесь, сейчас сама скажу, откуда мне это известно, знаю же, что вы непременно спросите.

Вспыхнувшая вдруг в душе следователя прямо-таки нуклеарная надежда — ага, проговорилась-таки баба — лопнула раньше мыльного пузыря.

— Никогда в жизни дома у него я не была, но на той же улице проживает мой дантист, так что я приблизительно знаю, где это. А из аэропорта Окенче той дорогой наверняка ближе, чем какой другой, — скажем, через Гоцлавек. Но Тадик этого садовода вовсе не знает, никогда не знал, а если я при нем плакалась на свои садовые неудачи, старался не слушать. Если бы выяснилось, что его пришил Тадик, я бы от любопытства спятила, какой же у него был мотив? Так что прошу, очень прошу, сказать, не то буду все время ломать голову. Хотя… сомневаюсь, успел бы… он сюда во сколько приехал?

Оба подозреваемых, сидя носом к носу, наморщив брови старались припомнить, во сколько же Тадик, возможный подозреваемый, явился в дом пани Иоанны.

— Я, значит… я во сколько приехала? После пяти, так? Четверть часа прошло… — Минутку… Шесть… Вы звонили, пани Иоанна, что уже приехали. Минут пять прошло… Так получается — без двадцати семь.

— Пусть даже и без четверти семь. Ему пришлось бы действовать раньше. До половины шестого подходит?

Жадный, пронзительный взгляд теперь вонзился в Вольницкого. Тот почувствовал себя… так, как никогда в жизни еще не чувствовал. О чем толкуют эти люди, кто такой Квятковский, лишенный мотива, почему он должен был убить Кшевца в половине седьмого? Судя по заявлению медэксперта, и речи быть не может!

— Нет, — вырвалось у него. — Позже.

— Позже исключается. Позже он был уже здесь. Значит, это не Тадик.

— А почему его обязательно должен был убить кто-то из находившихся здесь людей? — вдруг заинтересовался Гвяздовский. — Пани Иоанна такого распоряжения не оставляла. Может, кто-нибудь другой?

— Потому что вашу машину в нужное время видели перед нужным домом, — ответил комиссар, с трудом ответил правду, что чрезвычайно удивительно при том хаосе в его голове, до которого довели эти двое. И опять немного искажая истину. — И мне бы очень хотелось знать, каким образом она там оказалась? Не сама же поехала?



***

— Ну и как, арестуют нас, пан Ришард? — спросила я.

— Надо же, обо всем говорили, а пани так и не спросила его, кто же назвал номер машины! — укорил меня пан Ришард. — Ведь это, собственно, единственный наш провал. А если бы это был какой-нибудь склеротик или вообще подслеповатый, и мы смогли бы от всего отвертеться?

— Так бы он мне и ответил! Сейчас, полагаю, он вцепится в этого вашего Гваша — из-за запасных ключей. Не мешало бы предупредить человека.

— Какой смысл его предупреждать, ведь следователь и начал с Гваша. Нет, я не думаю, что этот мент вцепится в мастерскую Гваша, слишком уж все это сложно. Ключики, рассчитать множество моментов, тут пани приезжает, а откуда бы в мастерской Гваша знали, что вы приезжаете? Я и сам, когда оставлял ему машину, что вы приедете и во сколько, не знал, вы позвонили позже. Следить, все рассчитать, кокнуть этого несчастного садовника и потом на меня свалить. Это была бы уже, как ее… премидитация, предумышленное убийство, а раз так, то пусть они и поймают негодяя, который все это провернул. Гвашу придется попотеть, но ему ничего не сделают, ведь его не было. Хуже с пани Юлитой. Я-то головой ручаюсь — не она, ни в жизнь бы не успела, но ведь им на мою голову…

Сидели мы вдвоем за столиком в гостиной, и черная тоска все сильнее охватывала нас.

— Надо сказать, врал пан просто отлично, — попыталась я найти хоть что-то приятное в нашем положении.

— Вы тоже! — не остался в долгу Ришард. — Мариана я предупреждать не буду, а вот вам стоит остальным позвонить.

Я покачала головой, поскольку какая-то часть моего мозга очнулась наконец от летаргии и приступила к работе. Вяло, неохотно, но все же приступила.

— Ни к чему. Вы же видите, пан Ришард, какие страшные времена настали. Если уже к нам цепляются, проверяют телефонные разговоры, эти холерные билинги, даже сотовые отлавливают, — тут уж человеку очень трудно сориентироваться. Вся надежда на то, что Витек успел их предупредить и Юлита начала преображаться. Холера, забыла отобрать у нее ее чертов красный жакетик!

Брякнул гонг у калитки.

— Я открою, — вызвался пан Ришард.

Я пошла за ним из любопытства. Оказывается, господа следователи вернулись. Наверняка рассчитывали на то, что застанут нас за лихорадочными попытками скрыть вещественные доказательства. Так и видели: мы в садочке закапываем орудие убийства или еще что-то в этом роде. Или подрались, обвиняя друг друга, как часто бывает между сообщниками.

— У вас есть секатор? — спросил следователь еще в дверях.

Я даже не очень удивилась, секатор как-то подходит к садоводу. Надеюсь, он его у меня не отберет? Да ладно, куплю новый.

— Есть. Желаете его осмотреть?

— Да, пожалуйста.

Ну и началось. Вернулась я вчера под вечер, в сад даже не успела заглянуть, не говоря уже о каких-либо садово-огородных работах. Откуда мне знать, где в данный момент находится проклятый секатор или другой какой сельскохозяйственный инструмент? Пытаясь прибегнуть к своему любимому дедуктивному методу, чтобы вспомнить, куда я могла сунуть секатор, я пялилась на следователя наверняка с самым неподходящим выражением лица — огорченным и напряженным. Ну и как при всем этом я могла не выглядеть в его глазах подозреваемой?

Дедукция велела мне отвалить и не беспокоить ее. Пришлось пойти практическим путем. Глянула на шкафчик в прихожей — на нем лежали только старые резиновые перчатки, полторы штуки. Перейдя в гостиную, первым делом подошла к камину, на его выступе лежали ножницы, гаситель для свечей, длинные спички, пепельница, три подсвечника, ножницы для срезания травы — очень нехорошие, вазон с засохшим букетом. Секатора там не было, а я и сама сомневалась, что его там обнаружу. Вышла на террасу перед домом. Сержант упорно шел по пятам и видел то же, что и я.

На терраске я обследовала два легких столика, и на одном из них рядом с одной перчаткой, узкой лопаткой и пепельницей обнаружила секатор, но с длинными ручками.

— Такой вам подойдет? — не очень уверенно спросила я.

— Сойдет, — согласился сержант. — А меньшего у вас нет?

— Есть. Только не знаю где. Возможно, разыщу.

Проверила содержимое двух пластмассовых ведер, напрасно, обошла дом и очень расстроилась при виде вьющегося горца, опоясавшего мою декоративную траву, рука сама потянулась выдернуть его — с трудом удержалась. Внимательно осмотрела все подоконники, осмотрела поленницу дров, влезла под вербу и наконец нашла секатор. Лежал себе на мешках с огородной землей.

— Вот! Пожалуйста.

В дом мы вошли через главную дверь, сержант нес два секатора, один большой, другой поменьше.

А комиссару все было мало.

— Только один? — спросил он, потрясая тем секатором, что поменьше. — Другого такого у вас нет?

— Есть, но он совсем разболтался.

— Можно посмотреть?

Разболтанный секатор я отыскала в гараже рядом с молотком, топором и двумя пилками, совсем уже затупившимися. Хоть какая-то польза для меня — вспомнила, что пилки можно заострить, Витек знает где, так я и их заодно прихватила.

Комиссар не слишком внимательно разглядывал секаторы.

— Это все? Больше у вас их не было?

— Слишком уж многого вы хотите от меня, — разозлилась я. — И так аж четыре секатора, а вам все мало. А ведь у меня этот садик появился только два года назад, так что я не все сельскохозяйственные принадлежности успела вывести из строя. Вы хотите отобрать у меня все секаторы?

— Нет, с чего вы взяли? Большое спасибо.

И ушли. Я осталась с тремя секаторами.

— А что касается первого секатора, так вы не признались, пани Иоанна, — напомнил мне пан Ришард, возвращаясь в гостиную.

— Как же, разбежалась! Еще чего! Он наверняка захотел бы на него тоже поглядеть, а я случайно знаю, где он лежит. В гараже, под досками, в самом низу. Мне пришлось бы выводить машину из гаража и подкопаться под дом, вам-то самому очень этого хочется?

— Вовсе не хочется. Но… где же телефонщики?

— Сделали свое дело и ушли. С вашим домом, надеюсь, покончили, теперь подключают другую сторону улицы.

— Они не вернутся?

— Обещали. Так я тоже, пожалуй, пойду.

— Минутку, пан Ришард, — попросила я и с его помощью одним махом освободилась от всех садовых инструментов, отнеся их на террасу и положив на второй столик. — Я вот иногда думаю… да-да, изредка такое со мной случается, и мне кое-что хочется с вами обсудить. Баба видела Юлиту и вас, с номерами мы пока разобраться не можем, черт знает, кто именно их заметил, эти двое ментов не производят впечатления полных кретинов, так вот — готова поспорить на что угодно, устроят непременно очную ставку! Это первое, что они должны сделать.

Пан Ришард посмотрел на меня, посмотрел в окно и принялся собирать со стола стаканы.

— Должны бы, — не возражал он. — И что?

— Вот именно. Да бросьте вы наводить порядок, это меня отвлекает, а мне надо как следует все обдумать. А кроме того, для этого существует поднос.

— Ничего, ничего, я уже кончаю.

А я подумала — ну почему я не могу быть нормальной женщиной, которая сама просто автоматически навела бы порядок, а не заносилась мысленно аж в какие-то очные ставки. Но ставка все равно победила.

— Баба была в нервах? — спросила я сурово.

— Еще в каких!

— Надеюсь, Господь не наделил ее фотографической памятью. Долго смотрела?

— Совсем мало. Глянула и давай психовать.

— А Юлита закрыла лицо ладонями?

— Да, когда я вошел, уже стояла с закрытым лицом.

— Так эта баба хреновый свидетель. Ничего не увидела. На очную же ставку вы должны пойти в костюме. Я не требую фрака…

— А у меня его и нет…

— Тем более. Но приличный костюм у вас имеется. Никаких там джинсов, курток, нормальный пиджак, не новый, белая рубашка, при галстучке…

Пан Ришард все же отыскал поднос, на котором я принесла чай, а затем заткнула его за диванную подушку. Составил на него всю посуду и выпрямился.

— И вы полагаете, что кто-нибудь поверит в такую мою рабочую одежду?

— При чем тут рабочая одежда? Светский раут по случаю моего приезда, вот вы и оделись нормально. Ведь меня так долго не было, хотели уважить, вырядились элегантно. Имеете право!

— Ну разве что ради встречи… Но ведь я же присобачивал шланг к крану!

— А по этому случаю вы разделись.

Пан Ришард бросил на меня странный взгляд:

— Да-да, все верно. Пиджачок, галстучек. И разве поверят, что никто не обратил внимание на голого мужика в исподнем, со шлангом в руках, который суетится во дворе? Соседи, по улице еще люди ходили, рабочие на стройке по ту сторону дороги…

— Ну что вы вечно создаете трудности! — разозлилась я. — Набросили рабочий халат… холера, нет у меня рабочего халата. Ладно, ничего вы не набрасывали, у вас очень быстро само присоединилось без ущерба для здоровья и одежды. Но вы были одеты элегантно, это решено! За Юлитой я лично пригляжу, надеюсь, сейчас она сидит у парикмахера, в крайнем случае просто изменит прическу, а я обряжу ее во что-нибудь желтое. Силой, если потребуется!

Пан Ришард прекрасно понял мою идею, смотался с подносом в кухню, вернулся и высказался:

— Если той бабе велят опознавать нас по лицу, то вы правы, пани Иоанна. Я был не в таком жутком состоянии, как пани Юлита, но от нее должны остаться в памяти только волосы, руки и красный жакет. Если так одеть любую девушку, никто не догадается, кто есть кто. А меня она вообще мало видела, на мне было такое серое…

— Серо-голубое, — уточнила я. — А ваш костюм, насколько помню, более темный.

— У меня и черный есть, но ведь я выряжаюсь не на похороны и не на свадьбу. Ладно, идея неплохая. Меня другое заботит. Секатор! На кой им понадобились секаторы?

Если бы они собирали ножи, даже кухонные, я бы еще поняла. Секаторы и меня ставят в тупик. Кроме того, ножи они бы забрали. Что же такого он отмочил секатором? Украл у кого-нибудь? Или у него украли? И вроде бы все как-то логично, садовод-огородник — секатор, одно к другому, но в чем дело — не пойму.

— Я тоже. А пока самое время заняться пани Юлитой…



***

Заняться Юлитой… Для начала надо было ее найти, и для этого пришлось проехать чуть ли не весь город. К тому же эффект получился совершенно неожиданный. Попыталась было дозвониться на ее сотовый, разумеется, с принятием тысячи предосторожностей: через нескольких посредников, чтобы никто не смог мне предъявить подозрительные связи, но все усилия были напрасными — появилась информация, что ее сотовый отключен. Где она могла находиться? Везде. В кино, костеле, у косметички. Хорошо бы у косметички, может, все же делает что-то с лицом и волосами…

Очень мучил меня красный жакетик, которого я не содрала с нее, так что в конце концов я решила о нем не думать и переключиться на что-нибудь другое. Ага, вот тут, где я сейчас еду, есть два магазина с растениями, адрес одного из которых пан Мирек сделал своим официальным. С этим подлецом мне пришлось иметь дело около двух лет, а сейчас вот впервые пришло в голову — уж слишком маленькое это «Садоводство», как он его официально именовал. Он в нем ни за что бы не поместился, уж слишком велик был выбор растений, которыми он оперировал. Интересно, с каких пор он ему принадлежал?

В принципе это садово-огородническое предприятие я знала много лет, когда еще жила в старом доме и у меня был балкончик. И я пыталась как-то его озеленить, чему препятствовали голуби. Что бы я там ни сажала, они с наслаждением вытаптывали в этом себе гнездо, с легкостью уничтожая появляющиеся всходы. И ничего не помогало. Навтыкаю тесно-тесно палки — голубки с легкостью между ними умещались, растяну над растениями сетку — они с такой же легкостью проникали под нее, зато человеку она здорово мешала выходить на балкон. Ну и естественно, все вокруг устилали своим едким гуано, так что не было сил это выносить. Пришлось мне расстаться с планами озеленить балкончик, и, кажется, именно тогда я так возненавидела голубей. Естественно, не до такой степени, чтобы скрутить им шею и сварить бульончик.

А садовое предприятие осталось у меня в памяти, ведь именно там я приобретала растения для балкончика, а позже — первые растения для нового садика. Больше не покупала, ибо «Сад-огород» куда-то пропал и появился через некоторое время поблизости, но уже в другом месте. Предприятие по-прежнему занимало небольшое помещение, но отличалось огромным выбором товара. И вот оказывается — это служебный адрес садовода Мирослава Кшевца.

Но кто знает? Может, он устроил себе там маленькое уютное убежище, украшенное моей зажигалкой?

Надежда слабая, но что мешало проверить? С большим трудом, по велосипедной тропинке и дорожке для пешеходов я подъехала к воротам.

Правильно мне показалось, предприятие и в самом деле миниатюрное. Саженцы в горшочках на полках даже не под крышей, принявшиеся розы, азалии, плющи, гортензии, астры и множество других растений, тоже в горшках и горшочках, всего понемногу, зато превеликое разнообразие. Скромная экспозиция горшков и подставок, немного химикалий, гора мешков с удобрениями и землей. И собственно, все. Возможно, где-то укрытая уборная, которой не было видно. Места для пана Кшевца решительно не было.

Не выдержав, я все же начала с того, что купила две розы для рабатки и две низкие золотисто-желтые хризантемы, поколебалась около чего-то, что могло вырасти только во Франции, в нашем же климате просто не имело права прижиться и расти, но все же взяла на пробу одну штуку. Пошла платить. И там вспомнила, зачем я вообще сюда явилась.

Вопрос я задала девушке при кассе, сложив все мои покупки на не очень тяжелую тележку.

— Простите, кажется, у вас здесь находится предприятие пана Мирослава Кшевца. Где я могу его увидеть?

— Мирослав Кшевец? — удивилась паненка. — Ничего не знаю о таком. Мне очень неприятно…

Я подумала, что она, наверное, слишком молода и недавно здесь работает, а пан Мирек бывает тут редко. И я обратилась к пожилому мужчине у полок с цветами:

— Здесь, у вас, должна быть садоводческая контора пана Мирослава Кшевца. Не скажете, где я могу его увидеть?

Мужчина был постарше кассирши. Он открыл было рот, потом засомневался, закрыл, снова открыл.

— Кшевец? Возможно. Я-то всех здесь не знаю. Вы бы лучше нашу главную спросили.

— А где мне ее найти?

Он подбородком указал в нужную сторону и пояснил:

— Там, на задах, за бараком, где папоротники.

И я отправилась в папоротники за бараком. Проход к ним был очень неудобным и узким, понадобилось время, и я несколько видоизменила свой вопрос:

— Простите, а если бы мне захотелось купить у вас сорок штук таких завитых хост, у вас нашлось бы столько?

Наклонившаяся над цветами женщина выпрямилась и обернулась. Вот женщина без претензий, одобрительно подумала я. Сорок как пить дать, ни намека на макияж, прямые черные волосы с серебряными нитями, джинсы большие и удобные, может, не очень красивые, но, видно, это не главное, зеленая блузка без рукавов, лишнего веса не больше восьми — десяти килограммов. Она молниеносным взглядом оценила мои покупки и задумалась.

— Сорок? Можно. Завтра, в крайнем случае — послезавтра. Вы приедете за ними или доставить?

— Пока я сказала «если бы». Только начинаю обустраивать свой сад, да какой там сад, садик. И все еще не решилась. Один из вариантов — вот такие хосты на всей рабатке. Езжу, смотрю, а к вам близко, я и поинтересовалась на всякий случай.

— А, понимаю. Если решитесь, пожалуйста, через два дня у нас можете получить все, что захотите. С доставкой.

Я искреннее порадовалась.

— А кусты? Конкретно имею в виду сирень. Потому как кустов у вас не вижу.

— Факт, я кустами не занимаюсь. Хотя… может быть…

Пока она раздумывала, я с разбегу продолжала:

— Без сирени я больна. Мне бы хотелось иметь у себя густую чащу сирени, такой целый сиреневый вал в разных оттенках. Я уже начинала, а что вышло — стыдно говорить, пришлось бы прибегнуть к лексике моих строителей. Знаете строительные слова, которые старательно избегают помещать в словарях? Может, вы случайно знаете, откуда такую сирень брал пан Кшевец, у которого контора как раз тут у вас? И вообще, где разводят сирень для получения такой сиреневой чащобы, о которой я мечтаю?

Уже при первом упоминании сирени женщина как-то насторожилась, а услышав фамилию Кшевец, просто окаменела.

Помолчав, язвительно поинтересовалась:

— А что? Сирень от пана Кшевца пани не очень понравилась?

Я решила — истинные чувства скрыть, разговор вести очень тонко, дипломатично и глуповато. А она… даже если бы долго думала, не нашла бы лучшего вопроса, чтобы вывести меня из равновесия.

— Сирень от пана Кшевца, проше пани, годится лишь… лучше опять обойдусь без строительной лексики. Много видела я в жизни всякой сирени, но та, от пана Кшевца, побила все рекорды. Никто не велит мне остаток жизни провести в его сиреневой нищете. И закон не запрещает человеку искать то, что он хочет, а для этого к кому лучше обратиться, как не к такому цветоводу? Кто может дать лучший совет? Невозможно, чтобы вы не знали, где можно купить отличную сирень!

Да, мои решения немногого стоят. Чем эта женщина провинилась передо мной, что я так набросилась на нее? К тому же лишая себя возможности что-нибудь узнать не только о сирени.

Я извинилась.

— Вы уж не обижайтесь, но мне нехорошо делается, как только я вспомню сирень в своем саду. А так мечтала о ней! Всю жизнь, пока вот на старости лет не завела свой садик. И сразу такая неудача! Но я не отступлю. Не повезло в тот раз, поищу в другом месте. Не в том я возрасте, чтобы тридцать лет дожидаться сирени моей мечты. Сами видите.

И все-таки женщина с женщиной всегда договорится.

Камень, в который превратилась садовница, немного помягчел, и она вроде бы уже с симпатией смотрела на меня. Возможно, что тоже любила сирень, а может, настроение ей улучшила разница в возрасте между нами в ее пользу.

И она нерешительно начала:

— Вы случайно не получили их… нет, минутку. Что именно вам всучили?

— Высокорослое барахло, чем-то несомненно зараженное и пересушенное. Из кучи закупленного принялись три жалких саженца, и то не уверена, выживут ли. На чащобу так же смахивают, как я на павлина.

Она кивнула и стала выбираться из папоротника. Я перед ней пятилась, не могла развернуться из-за тесноты, готовая приобрести и папоротник, хотя он мне и вовсе ни к чему.

— А не было ли на них… такой красной полоски, на том месте, где сирень разветвляется?

— Надо же! — удивилась я. — Меня уже кто-то об этом расспрашивал. Я на всякий случай проверила — ни на одном не было.

— Значит, хоть какая-то совесть еще в нем сохранилась, — проворчала женщина, и мы выбрались наконец из папоротника. Облегченно вздохнув, я перестала пятиться и одновременно смотреть под ноги, из-за чего чуть не уселась на свои покупки. Цветочница вовремя подхватила меня под локоть и спасла растения.

— Учтите, я к этому никаким боком не причастна, — предупредила она. — Ничего общего с ним не имею и не желаю иметь. Не вы первая про него расспрашиваете. Говорите, и вас кто-то о сирени расспрашивал? Кто и о чем?

— О сирени с красными поясками. По телефону звонили.

— А…

Она вынула из кармана джинсов сигареты, я вынула свои из сумочки, и мы дружно закурили, вопреки воцарившимся у нас порядкам. Ее внешний вид и, надеюсь, мой тоже никак не свидетельствовали о заболеваниях, вызванных курением. Приходилось мне видеть некурящих в гораздо худшем состоянии.

— Ну, ладно! — решилась цветочница. — Я старалась проявлять лояльность, не хотела распускать сплетни, но все имеет свои границы. Мне вовсе не улыбается впутываться в его темные делишки, я не намерена в них вникать, но вас, считаю, должна предупредить. Больше никогда никаких растений от него не покупайте.

Я клятвенно заверила добрую женщину, что именно так и поступлю. Я и раньше пришла к такому выводу, а все из-за сирени, ну а теперь, раз она советует, тем более. Но хотелось бы знать…

— А кроме сирени, у вас больше ничего не погибло? — поинтересовалась она.

— Погибли, а как же. Елочки. И еще мелочь — ежевика, черная смородина.

— Понятно, кусты. Ладно, так и быть, скажу вам правду.

В голосе цветочницы явно звучали нотки мстительности, и я подумала: что этот проклятый Миречек еще отмочил? Кроме того, что погиб? Ведь о его смерти она еще явно не знала, полиция до нее не добралась. Кстати, как мне лучше поступить? Сказать ей о гибели огородника или промолчать? Комиссар моих намеков вчера не поддержал, так что я имею право не быть уверенной в его смерти, но он и не опроверг их! Пока промолчу.

Цветочница затянулась сигаретой и приняла мужественное решение.

— Учтите, я об этом ничего не знала, — строго предупредила она. — Вот это заведение приобрела недавно, полтора года назад, только устраиваюсь. Честно говоря, беспорядок здесь был кошмарный. А купила я это дело вместе с Кшевцем.

Оглянувшись, я присела на невысокую кучку мешков с чем-то мягким, она оперлась локтем о высокую рядом со мной.

— В каком смысле вместе? — не поняла я. — Совместно?

— Да нет, с какой стати! Просто пошла на уступки и согласилась, как было до меня заведено, чтобы за ним оставалось место. А теперь мне эта уступка боком выходит.

— У него здесь было какое-то помещение? Контора, комната?

— Здесь? — печально улыбнулась женщина. — Да тут для себя я с трудом нашла место для одного столика и одного стула. Спасибо, хоть унитаз поместился. А больше и иголки воткнуть некуда.

— Так где же тогда место для него?

— Это только так говорится — место. А на самом деле речь идет лишь о том, чтобы он продолжал здесь числиться. Вроде как официальный адрес его фирмы. Ну и телефон. Сам он очень редко здесь появлялся, иногда с кем-то встречался, а так уже недели три я его не видела. И с меня достаточно! Хотите знать, чем он занимался? У оптовиков почти совсем ничего не покупал, а вывозил от них брак. Брак, понимаете? Отходы, негодные экземпляры растений. Сотрудник фирмы, магазина, питомника видит, что какой-то саженец болен, не примется, поломан, пересушен, заражен, поврежден… мало ли что может быть еще! Такие сразу же выбрасывают, причем лучше всего их сжечь. Бывает и так, что питомнику срочно требуется место для новых поступлений, старые не покупают, их тоже выбрасывают, чаще всего очень… небережно, на кой о них заботиться, все равно идут на выброс. Среди этих еще попадаются неплохие, но это уже редкость. А в основном он подбирал брак, какой и для компоста не годится. И продавал это людям. Я лишь позже узнала, когда сюда стали приходить покупатели и устраивать скандалы. Этот адрес? Этот. А я здесь при чем?

— А когда вы его разоблачили?

— Только в этом году. Ну просто как бельмо на глазу, не замечала я его штучек. Он мне после скандалов жаловался на человеческую неблагодарность и что всем не угодишь. Растениями не все могут заниматься, говорил, тут нужно иметь счастливую руку и удачу, а ему просто ужасно не везло! И я, глупая, верила…

Внезапно прервав свою страстную речь, женщина отвернулась, пригасив подошвой окурок. А я уже все поняла — опять сказалось неотразимое воздействие мерзавца на слабый пол. И эта не устояла. Но, умная и рассудительная, быстро разобралась в коварном соблазнителе, и теперь себе простить не может собственной глупости. Ясно, думает о том, как она его пинками выгонит, когда появится, и все ему выскажет.

Нет, как же… уже не выгонит и не выскажет. Мне-то что делать? Признаться, что я знаю о гибели негодяя или скрыть от нее это? И так нехорошо, и эдак плохо. Мне было бы очень выгодно впредь все закупать у нее с доставкой на дом и пользоваться советами умного и знающего специалиста, а если теперь скажу: а пан Мирек того… доверившаяся незнакомке может почувствовать себя мерзко обманутой. Если же я сейчас умолчу о смерти огородника, она узнает об этом позже и тоже спустит на меня собак. Ну, собак не собак, но дела со мной иметь не станет, а то в сердцах не только выскажет, что обо мне думает, но и огреет какой-нибудь лопатой.

Как поступить, чтобы не оказаться в конфликте с собственным, глупым характером и еще более глупой правдивостью?

— Кажется мне, — задумчиво начала я, — вы от пана Мирека уже и без того избавились. И я тоже. Такое у меня создалось впечатление. Именно потому я и ищу поставщиков и сейчас сама разыскиваю нужную мне сирень.

Она непонимающе взглянула на меня:

— А в чем дело?

— У меня была полиция. Расспрашивали о пане Кшевце и доброго слова от меня о нем не услышали, потому как меня сразу понесло. Они не сказали этого открыто, но, похоже, он убит.

— Как это?

— Да вот как-то так… Именно в такой манере разговаривают с гражданами представители власти, когда речь идет об убийстве. А они мне показали документы: «Отдел убийств» — ничего не попишешь. И все же уверенности у меня нет. Но сдается мне, кто-то его замочил, а я у них получилась из-за моих счетов. — Головой не поручусь, — сочувственно продолжала я, — и, возможно, ошибаюсь. Но какая-то там афера произошла — это точно.

Цветочница оторвалась от штабеля мешков, то ли судорожно вздохнула, то ли всхлипнула, опять выдернула из кармана джинсов сигареты и закурила, привалившись к мешкам спиной. Закурила и я.

— Вы с ним были близки? — сдавленным голосом спросила она.

Меня аж перекосило.

— У вас с головкой неладно? — не сдерживая себя, поинтересовалась я. — Неужели похожа на отставную куртизанку? Или он был геронтофилом, чего я не успела заметить?

— Тогда почему же именно к вам пришли?

— Я ж говорю — судя по тем вопросам, что мне задавали, им попался в его бумагах мой счет. Я сама задавала себе этот вопрос, и у меня получилось, что мой счет должен был лежать у него где-нибудь на видном месте или первым в кипе других, потому что он добивался от меня денег за доставленный товар, а я отказывалась платить за брак. Меня долго не было в Варшаве, я только недавно вернулась из-за границы, они могли и не ко мне первой прийти. Могли дожидаться моего возвращения. Мне не доложили.

Мы надолго замолчали. Она задумчиво глядела вдаль, размышляя. Потом вдруг обрела энергию.

— Если его и в самом деле кто-то пришил, ко мне придут, это ясно. А подозреваемые у них в очереди выстроятся. Тут его разыскивала одна девушка, так ей только ножа не хватало. И звонила раз десять. Что скрывать, бабы в нем души не чаяли, а он им головы морочил как хотел. А вторая очередь — из тех, что он на саженцах обдурил. Еще и меня возьмут на заметку. Минутку, а когда это было?

— Что именно?

— Ну, когда его замочили?

— Во-первых, я до конца не уверена в том, замочили или нет, — опять подчеркнула я. — Но если да, то вчера. Меня расспрашивали о вчерашнем вечере, когда уже начало смеркаться.

— Вчера, в воскресенье… Тогда ничего, я была на плантации, полно свидетелей. Проклятый мир, за этого подлеца теперь мне придется расплачиваться. В чем, в чем? Хотя бы телефонные счета его оплатить, чтоб его черт побрал… А если придут, можно сказать, что вы здесь у меня были?

— Без проблем. О чем, о чем, а о своих садовых проблемах я им очень доходчиво все выкричала. А сирень все же хотела бы купить. Где же мне ее искать?

Очередной окурок она раздавила уже без злобы и жажды мести. Только как-то меланхолически задумалась. Я встала, только тут обнаружив, что сидела на мешке с сухим коровяком.

Цветочница вскинула голову, словно стряхивая с себя проблемы, и обратилась к текущим делам:

— Сирень вы через «Магнолию» достанете. Знаете их, на Краковской аллее — собственная плантация. И все же лучше всего — поезжайте-ка в Жабенец, там всегда лучший выбор. Иду, иду!

Это она отозвалась на призывы своего персонала, мужика и кассирши, которые, видно, до сих пор справлялись со своими делами без начальства. А мне так хотелось поподробнее расспросить их начальницу о девушке с ножичком (или без него) и той, что девять раз звонила по телефону, но в сложившейся ситуации это оказалось невозможным. Ладно, в конце концов, я ищу не убийц пана Мирека, а свою зажигалку. Вряд ли именно здесь она может обнаружиться, раз три недели его тут не видели, да и постоянного угла у него в этом крохотном цветоводстве не было.

Дотолкав тележку до машины, я переложила в багажник купленные горшки с цветами и уехала, с грустью констатируя, что Юлиту так и не нашла, но все же вместо этого хоть какая-то компенсация: новокупленные растеньица и адрес сирени. Да, держался пан Мирек на своей мужской притягательности, а женщины ведь нервные бывают…



***

Комиссар Вольницкий начал с документов, доставленных экспертизой. На одежде подозреваемой Габриэлы, на ее мокрой юбке и блузке, не оказалось никаких следов крови, даже микроскопических, зато сколько угодно и в изобилии следов кофе, так что свидетельница сказала ему правду.

Подозрения Вольницкого по отношению к сестре убитого малость увяли.

С помощью сотовых следователь отловил трех из остальных возможных подозреваемых, перечисленных в показаниях двух первых. С одним из них очень трудно было говорить, все заглушало могучее рычание какой-то машины, и он не сразу вспомнил, что местом работы этого свидетеля является варшавский аэропорт Окенче. Последнего свидетеля, некую Юлиту Битте, он так и не разыскал, дома ее не было, а сотовый она выключила напрочь.

Он допросил трех из отловленных, из них с двумя, Малгожатой и Витольдом Гловацкими, беседовал лично, в аэропорт отправил сержанта. Все фактически говорили одно и то же. Они вместе провели вечер в ожидании возвращающейся из отпуска Иоанны Хмелевской, дождались ее, ели французские сыры, расставаться начали после девяти вечера. Никто из них никуда не отлучался, Гвяздовский тоже сидел с ними и тоже ел сыр.

Теперь, откровенно говоря, Вольницкий уже и сам не знал, за что взяться, так что уселся, можно сказать, на бумагах. Короче, занялся изучением бумажной макулатуры. Записная книжка убитого, календарь убитого, целая гора счетов и всяческого рода переписки. Весь стол был завален бумагами, а рядом без конца нудил фотограф, которого следователь не отпускал. Бедняга уже третий раз спрашивал, зачем он следователю и как долго ему еще тут торчать. Поскольку бумаги лежали спокойно, не досаждали, следователь снизошел к человеку и решил сначала расспросить фотографа.

— Так, говоришь, лично знаешь того самого Собеслава Кшевца?

Фотограф тут же отмежевался от Кшевца.

— Лично не знаю, — поспешил заявить он. — Один раз видел на вернисаже два года назад, и все. Просто знаю как великолепного фотографа. Он из вольных стрелков, которые не связаны ни с какими изданиями, работают сами по себе. Но за их продукцией охотятся все — и издательства, и лучшие журналы. Его область — природа, пейзажи, звери, растения, человек. Всякого рода крупный план его конек. Для этого и рука и глаз нужен. Талант потрясающий!

— А в личном плане что он собой представляет?

Фотограф не удивился вопросу, в конце концов, уже не один год подрабатывает в полиции и никакой вопрос при расследовании убийства не застанет его врасплох. Он просто понял, что разговор предстоит долгий, свалил с плеча тяжеленное фотографическое оборудование и сбоку присел к столу.

— В личном плане о нем немного известно, но никогда ничего плохого не слышал. А так… может, просто сплетни, потому как он мужик скрытный, необщительный, и часто пребывает за границей в поисках сюжетов для своих произведений.

— Повтори сплетни. Это родной брат убитого, сам понимаешь… Ну, например, где его можно найти?

— Там, где он в данный момент находится. Слушай, если на обложке его цветная фотография, скажем экзотический цветок, со всякими там пестиками, тычинками, а на цветке сидит некое насекомое и питается нектаром, так вот это насекомое… конечно же крупным планом, так на него лучше не глядеть, не то приснится ночью некое неведомое страшилище — ужас, до чего впечатляет! Человек с воплем срывается с постели и долго в себя не может прийти. Так как ты считаешь, такое нечто может он у нас найти? Скорее, где-нибудь в дебрях Африки, на худой конец — поближе к Средиземному морю.

— Но спать-то он иногда спит? И ест?

— И спать и есть можно повсюду.

— Нет, ты скажи, где же он все же живет? Моется, держит свои вещи? Костюмы, портки, обувь! Проявляет негативы! Обрабатывает на компьютере! Пусть даже на лэптопе-ноутбуке! И увеличивает! Для увеличения требуется особенно много всего. И что, возит все это с собой по всему свету? В конце концов, должен иметь почтовый адрес, хотя бы для заказчиков. Родная сестра может его не знать, но ваша братия всегда все знает.

Фотограф смутился.

— Разумеется, какая-то малина у него должна быть, но я как раз в это не вникал, честно, не знаю. Знаешь, ему многие завидуют, особенно среди нас, людей, гм… творческих, распространена такая лютая зависть, что не удивишься его желанию скрыться. Больше всех может знать «Нейшнл Джиографик», самое знаменитое издание, географический журнал. И еще одно, немецкое, вот название забыл… Он преимущественно для них работает.

— Еще что скажешь? Выкладывай все сплетни.

— В том-то и дело, что ничего особенного. Не женат, но не из голубых, порнографией не занимается, портретов тоже не делает, ему плевать на великих мира сего и красивейших актрис, он маньяк мелочей. Ну, того самого крупного плана. Зарабатывать должен прилично, но, опять же по слухам, не очень богат, живет по-своему, его интересует только искусство. Как видишь, никаких сенсаций.

Вольницкому все было мало. Он еще не отказался от своей первой версии, половина состояния, оставшегося от брата, могла пригодиться художнику, а сестра солгала, зарезала братишку из материальных побуждений. Кто знает, может, именно Собеславу очень понадобились денежки?

— Так как же его найти, холера!

— Я бы все же посоветовал через «Нейшнл Джиографик». Он уже много лет с ними сотрудничает. У них обязательно должен быть какой-то выход на него, в издательском деле часто возникает необходимость что- то согласовать, получить, узнать. Или срочная необходимость в каком-нибудь цветочке, вынь да положь… С растеньицами труднее всего.

При упоминании о растеньицах в голове следователя сработало: а брат огородник, садовод.

— Ну ладно, иди. Можешь быть свободен. А если тебе что в голову на сей счет придет, не поленись, приезжай сразу и скажи или позвони.

Не сомневаясь, что вот только что у него важный шанс узнать что-то необходимое, следователь напрягся — импульс не возвращался. Вздохнув, он занялся документами.

С документами получилась какая-то странная история. Их было множество, неупорядоченных, никак не подобранных, целая мусорная куча, всё вперемешку. К тому же многие счета были словно оборваны на полуслове или недописаны, некоторые, наоборот, полностью написаны, но в двух экземплярах. Вроде бы счет выставлен одному получателю, на одинаковое количество одинаковых растений, а вот цены за них на счетах проставлены разные. Многие квитанции перечерканы и переделаны, так что скорее напоминали не официальные документы, а заметки для себя, чтобы не забыть… И вообще, пришел вдруг к выводу следователь, большинство уже изученных им бумаг, хотя и носили название счетов или квитанций, скорее походили не на финансовые документы, а заметки для себя. Поскольку они были хаотично перемешаны с официальными заказами, создавалась невообразимая путаница, просто горох с капустой. Какой-то Майда заказывал себе что-то, называвшееся форзицией, при этой форзиции была проставлена цена шесть пятьдесят. А вот счет, выставленный Майде. На нем фигурирует загадочная форзиция, но цена составляет шестьдесят восемь злотых. Почему?

Вольницкий не был знатоком природы, но догадывался, что форзиция — какое-то растение. Он знал, что растения растут, и, возможно, пропорционально росту дорожают. Неужели за время, прошедшее между заказом и доставкой товара, эта форзиция вымахала такой, что подорожала более чем в десять раз? Или заказчик забыл написать, что ему нужна не одна, а десять форзиций? Точнее, десять с половиной… Нет, такого быть не может.

Соколиным оком следователь выловил даты, скрытые в каракулях. Вот одна — или встреча с этим Майдой, или день, когда сделан заказ. Потому что даже время проставлено, и дописаны по-латыни ботанические каракули: ага, та же форзиция, к тому же жирно подчеркнутая, это уже счет, и расстояние между заказом и оплатой — шесть дней. Что же растет в таком темпе? Джунгли после ливня? Грибы… да, они вроде быстро растут. Так, может, форзиция — гриб?

Другие записи свидетельствовали о том, что клиент получил свое и заплатил. Такой вывод комиссар сделал на основании красного зигзага, дополненного большой буквой «z» — zaplасопе, то есть оплачено. И ни одной официальной печати с такой надписью, только вот этот небрежный красный зигзаг.

Самыми понятными и упорядоченными были заказы. Чего себе люди не заказывают! Это понятно, в последнее время все больше появляется желающих обустроить свои участки, разбить на них сады, провести аллейки, посадить цветочки, настроить беседок, бассейнов, каменных стенок, горок, прудиков и еще миллион других вещей. И для всего этого, кроме главного проектировщика-дизайнера, требуется целая армия рабочих и специалистов, нанимаемых не на постоянную работу, а для выполнения одного конкретного заказа. Итак, требуется куча специалистов, грубая рабочая сила и транспорт. В фирме убитого не было никаких сотрудников и никакого транспорта. Надо что-то привезти или доставить? Вот счет, нанимается грузовик или какое другое транспортное средство. Все нанималось на один раз и не очень часто: грузовые машины, платформы, экскаваторы, бульдозеры, самосвалы, пикапы. Садово-огородная фирма, не имеющая своего транспорта и каждый раз нанимающая машину, — по меньшей мере странно.

А тут выясняется и вовсе удивительная вещь: Мирослав Кшевец не имел собственной плантации и даже просто теплицы. Откуда же он брал эти вещи? Скорее всего, покупал у производителей растений, не крал же.

А если покупал, то и платил. И выясняется, что платил он крайне редко. Нашлось всего несколько счетов, когда не ему платили, а он платил. Среди них плакучая береза, сорок саженцев бирючины и самшита и один красный дуб. Клиентам же продал раз в сто больше.

От всей этой макулатуры просто несло какой-то грандиозной аферой. Преисполнившись подозрениями, Вольницкий решил засадить за эту работу младшего комиссара Касю Сажницкую, большую любительницу и знатока цветов, переведенную недавно на бумажную работу по уважительной причине — далеко зашедшей беременности. Трудно требовать от Каси, чтобы она в своем состоянии по-прежнему гонялась за преступниками с пушкой в руке, вот и перевели на сидячую работу. Все охотно обращались к младшему комиссару за помощью по самым разным, доступным ей, вопросам — используя ее и как секретаршу, и как архивариуса, и как бухгалтершу, и как компьютер. Быстрая, живая, очень образованная Кася, несколько отяжелевшая, легко справлялась с такими заданиями, рада, что еще может помочь коллегам, пока ее не отправили в декрет. Для себя комиссар только переписал все фамилии, адреса и телефоны, какие удалось выискать в бумагах покойного.

Намного понятнее для полицейского оказались личные записи Кшевца. И когда вошел коллега комиссара полиции, он застал Вольницкого шокированным, немного смущенным и очень удивленным.

— Ты гляди! Наш-то покойничек оказался Казановой, чтоб ему черти на том свете… Не видать мне счастья, если это не Дон Жуан, бабник столетия! Так получается по документам. И возглавлял он никакую не форзицию, а настоящий бордель…

— Теперь это называется Агентство развлечений, — ответил образованный коллега. — Агентство досуга, вы к нам, мы к вам и т. п. И что, ты обнаружил клиентов или персонал? Персонал тоже может быть весьма приятным.

— За клиента он один работал, уж и не знаю… Тысячу баб обслужить… погоди, точно скажу — сто двенадцать штук! Баб надо проверить в первую очередь. Внешне он был очень привлекателен, вполне возможно… Какая-нибудь из обманутых девиц нагрянула с ножичком, точнее секатором, и в нервах… Холерный огородник, с цветочка на цветочек!

— А чем же еще заниматься интересному мужчине его профессии? — философски изрек сотрудник даже с легкой завистью. А как она, собственно, зарезала его своим секатором? Какая-нибудь здоровенная бабища?

Вольницкий взял в руки заключение патологоанатома, Его он получил очень скоро, видимо, и медика удивило нетипичное орудие убийства. Так что Кшевец подвергся процедуре в первую очередь.

— Не поверишь, — делился с коллегой сомнениями комиссар, читая подробное заключение эксперта. — Сначала покойника огрели цветочным горшком или чем-то в этом роде, а затем его четыре раза проткнули секатором. Но и горшка было достаточно.

— Гляди-ка! — опять удивился коллега. — И смерть у него вполне соответствует профессии. Чем кто воюет…

— Кончай языком молоть, слушай дальше. С этим горшком тоже закавыка.

Оба следователя наклонились над фотографией крупным планом. Коллега заглядывал через плечо Вольницкого.

— А это тот самый секатор? Очень странный какой-то. Разлетелся на части от того, что им шпыняли человека? Да ведь эта штука с крепкими ветвями деревьев справляется, а на человеке сломалась?

— То-то! — с таким торжеством произнес Вольницкий, словно погибель секатора была его личным достижением. — Слушай, он не был этим секатором убит, гляди, острия не сходятся, более узкое налезло на широкое. К тому же, по заключению экспертов, секатор был… вот, тут написано… разболтанный — так специалисты написали. Но не секатор тут главный. Все дело в горшке.

Приятель вгляделся в фотографию.

— И в самом деле, какой-то нетипичный… цилиндрический, я бы сказал. Высокий, в средней части утолщенный, кверху суживающийся, малость на кувшин смахивает, или нет, в чем молоко…

— Ты прав, на крынку похоже, судя по рисунку…

— И кажется, был с землей, в которой что-то росло, потому эксперты и называют непонятное орудие убийства горшком.

Сотрудник пожал плечами:

— Не понимаю, как в сосуде такой формы можно выращивать растение. Как его пересаживать? Попробуй вынуть цветочек из такого сосуда, горшок обязательно должен кверху расширяться.

— А ты откуда знаешь? Какой грамотный…

— Так ведь мать надо мной годами измывается. Она держит дома цветы — на балконе, а я обязан помогать их пересаживать. По ее словам, у меня талант и хорошие руки для этого дела. Так что о горшках я тебе точно говорю, перевидал их на своем веку.

— Да они приблизительно так и написали. Судя по следу от удара, его огрели этой штукой, как они пишут, вверх ногами. То есть убийца держал в руках растение и, размахнувшись, врезал нашему казанове по башке горшком. Нормальная баба держала бы в руках горшок и им же врезала несчастному, потому как цветочка бабе жалко. А тут наоборот…

— А что за цветочек?

— Холера его знает. Патолог не написал, других экспертиз я еще не получил.

— Судя по снимку, изрядно завядший. Может, потому бабе и не было его жалко.

Оба какое-то время внимательно всматривались в изображение орудия преступления и фотографию жалких остатков цветочка. Первым заговорил Вольницкий:

— Вот тебе фамилии, телефоны, немного адресов, к сожалению, не все.

— Сотовые! — скривился помощник следователя.

— Найдутся их владельцы. Развороши эту дамскую компанию, можно еще получить и служебные контакты, от них тоже польза немалая. Знаешь, эта растительная фирма очень нехорошо пахнет, слишком много людей крутится вокруг нее.

Помощник следователя доложил, что ему за это время удалось сделать:

— Я осмотрел эту Пахоцкую улицу, порасспрашивал ее жителей. Не так уж их там и много. Улочка не для проезда, скорее для пеших, хотя проехать с трудом можно, и заканчивается тупиком. Из чужих больше всего людей бывает у стоматолога, портнихи — мелкие работы, приходят почти одни бабы. Вот тебе список постоянных жителей. К сожалению, среди них нет ни паралитика в инвалидной коляске, ни любопытной старушки, сидящей у окна, у четверых есть собаки, у одной одинокой матери — сын-двоечник. Вот и весь улов.

Вольницкий внимательно слушал. В заключение приятель и помощник выдал кое-что интересное:

— Одна мамаша ожидала опаздывающую дочь и долго в тот день сидела у окна. Между восемнадцатью тридцатью и двадцатью часами увидела двух девушек, скорее молодых женщин, одна рыжая, вторая блондинка, шли вроде бы вместе, но каждая отдельно, лиц их не видела, уже начинало темнеть, да и улочка там узенькая, темная.

— Так во сколько точнее это было? — заинтересовался Вольницкий.

— Около семи. Одна немного до, вторая капельку после семи. Дочка все запаздывала, мать все сидела. Еще кто-то ходил, припарковывались машины…

— А девицы до какого дома дошли?

— Она не знает. Это ее не заинтересовало. Раз не дочка, она не стала смотреть.

— А двоечник?

— Того загнали наверх, там его комнатка, он оттуда и глазел в окно, вместо того чтобы учить уроки. Девушек видел, подтвердил, а кроме них еще человека три прошли, ну и еще другие выходили из машин, которые оставляли у домов. Его интересовал сам процесс парковки, там очень тесно.

— Очень хорошо! — порадовался следователь. — Убийца мог и на машине приехать. Так, кого он еще видел?

Помощник опять полистал свои записи.

— В принципе, я тебе все тут записал, но не уверен, что ты разберешь мои каракули. Переписать?

— Идиотский вопрос. Но сначала расскажи.

— Тех четырех с собаками двоечник тоже видел, трое мужчин и одна женщина. Он с ними не знаком, просто часто видит. Лучше всего знает собак, может сказать, где какая живет. А кроме того, шел старичок с палочкой, с седой бородкой, но шел бодро, и у моего двоечника сложилось мнение, что старикан занимается спортивной ходьбой. Потом прошел мужчина среднего возраста, что-то длинное нес в руке, шел медленно и старался разглядеть номера домов. Так что, наверное, кого-то искал. Потом пожилая женщина, сгорбленная, с хозяйственной сумкой в руке. Проехало и парковалось всего пять машин, причем одна доехала до конца улицы, там развернулась и только после этого остановилась. И осталась стоять.

— Где?

— Этого парнишка не видел, он смотрел сверху, и ему часть улицы заслоняли кроны деревьев. По своей стороне видел только мелкие портновские работы, по противоположной стороне улицы — больше, в том числе и дом стоматолога. Точнее — вход в него, еще точнее — калитку в заборе.

— А въезды в гаражи ему видны? Я вчера не обратил на них внимание…

— Да, есть их там несколько, но жутко неудобные. И именно их парню заслоняет дерево, которое перед ними растет. Потом тот мужчина с чем-то длинным шел обратно, но уже без этого длинного. Парень больше других видел, но и так сопляк много проворонил, не видел ни приезда покойника, ни прихода его сестры. Должно быть, иногда все же занимался уроками.

— И приезд патрульной машины тоже проморгал?

— Как же! От приезда патрульной до ее отъезда он с нее глаз не сводил. Ага, вот еще что. О тех, у кого собаки. С двумя владельцами собак я все же поговорил. Пенсионер, еще не старый и не рахитичный, сказал — видел машину, когда шел с собакой в одну сторону, она как раз разворачивалась и остановилась, и за рулем в ней кто-то сидел. Кто — не видел, даже не смотрел, просто силуэт, голова и плечи, но за рулем мужчина сидел, он в этом уверен. Пока все, сейчас я тебе все постараюсь поаккуратней переписать, чтоб ты разобрал мои каракули. А мне давай своих красоток, я и с ними разберусь.

Он схватил длинный список Вольницкого и исчез.

Поручив другим сотрудникам заняться розысками Собеслава Кшевца, комиссар сам решил заняться разведенной женой покойного. Такие разведенные жены иногда бывают весьма полезными. Только до того он должен все же поймать последнюю из подозреваемых баб, недоступную Юлиту Битте…



***

Сотовый зазвонил, когда я въезжала в свои ворота.

— Ты дома? — спросила Малгося.

— Вот только что приехала.

— Мы сейчас будем у тебя. Самое большее через полчасика. — И сразу выключилась, не дав мне возможности ответить.

Я открыла гаражные ворота, но вспомнила о покупках в багажнике и не стала въезжать, ведь выгружать из багажника горшки с растениями гораздо удобнее снаружи.

Я успела вынуть горшки, поставить машину в гараж и окончательно убедиться в том, что мне абсолютно некуда посадить вновь приобретенные цветы, как подъехали Юлита с Малгосей. Что касается Малгоси, сомнений не было, но Юлиту я не сразу узнала, и тут очень помогла ее машина, серебряная «тойота».

— Езус-Мария! — только и могла я сказать.

— Очень ей идет, правда? — радовалась Малгося, входя в дом. Юлита шла за ней.

— Я подошла к делу серьезно, — стала объяснять она. — Испугалась, у нас и впрямь сейчас нет времени сидеть под арестом, ну я и сделала, что могла. Как тебе?

Я любовалась ею в полном восторге. Мало того что с короткими золотистыми кудрями и в зеленовато-бежевом костюме она не имела ничего общего с брюнеткой в красном костюмчике, так еще и выглядела потрясающе. А я ей давно советовала время от времени переделываться в блондинку.

— Прекрасно! Великолепно! А тот жакет где?

Юлита подала мне целлофановую сумку:

— Вот, принесла, раз ты велела отдать его кошкам. К счастью, я успела его поносить, он не совсем новый, так что не жалко. Подложишь им его как есть или разрежем на части?

— Надо разрезать, — не сомневалась Малгося. — Твои кошки сумели вытащить из своего домика целую баранью шкуру, а уж его вытащат без проблем. Пуговицы тебе оставить?

— Ну, во-первых, они вытащили не целую шкуру, а только половину, — возразила я, разыскивая вторые ножницы. — Ее давно выбросили, она была уже старая, сопрела вся. Пуговицы срежем, а остальное в кусках разложим в их домике: и внизу и вверху. Два человека смогут поднять верхний домик, сильный мужик сделал бы это одной левой.

— Я тоже буду разрезать материю, вижу, у тебя нашлись еще одни ножницы, — изъявила желание Юлита.

— Резать не на слишком мелкие кусочки, — предупредила я. — А то повытаскивают и начнут играть. Рукава только вдоль.

— Что-то я замечаю у тебя какие-то комплексы насчет сильного мужика, — заметила Малгося за работой. — Уж слишком часто ты его поминаешь. Только и слышишь: «Сильный мужик, сильный мужик».

Я чуть не обиделась.

— Еще бы, конечно комплексы. Просто я отчаянно завидую сильным мужикам. А началось это с тех пор, когда я с тяжелыми вещами — пятьдесят шесть с половиной кг — ехала через всю Европу. С пересадками.

— Почему с пересадками, а не на машине?

— А это был как раз период безмашинья, вот и пришлось ехать на поездах. А с возрастом эта зависть к сильным только усилилась. Я представляю, как легко бросила бы мешок с землей на тачку, будь я сильным мужиком. А так приходится предварительно как минимум наполовину опорожнять его лопатой. Гвяздовской прибегает и за полчаса проворачивает работу, которая отняла бы у меня неделю. Уже и речи быть не может, чтобы я попыталась несчастную еловую ветку одним махом перепилить на куски для камина или при рубке дров поднять на топоре поленце потолще. А книги? Три полки приведет в порядок — я даже отдохнуть не успею. Всю жизнь был у меня под рукой какой-нибудь сильный мужик, и я бешусь, что сама много не могу сделать.

— А когда-нибудь ты могла столько же сделать?

— Что ты! Всегда им завидовала.

— У нее не все в порядке с головой, — с каким-то даже испугом произнесла Юлита, разрезая свой красный костюмчик. — То есть, извини, я не хотела тебя обидеть, Иоанна, но ведь ты работаешь все же умственно, а не физически.

— А сильный мужик всегда найдется, — поддержала ее Малгося. — В физическом отношении. Вот в умственном с ним могут быть проблемы.

— Вообще-то поумнее и нам бы не мешало быть, — несколько запоздало спохватилась я. — Резать костюмчик надо было на террасе, а не здесь, одно от другого трудно отличить.

Обе они с Юлитой сидели в гостиной на полу, на красном ковре, который, правда, не был таким ярким, как костюм. И все же на нем могли зацепиться и остаться небольшие кусочки и нитки от бывшего костюма. Правда, обе они, и Юлита и Малгося, были по натуре очень аккуратные, я знала, что уберут за собой тщательно.

Пока они приканчивали костюмчик, я вышла на террасу и занялась кошачьими домиками. Их приходилось ставить по два, один на другой, иначе не поместились бы. Кошки сами решали, где им спать, в партере или в бельэтаже. Я принялась отдирать с одной такой пары домиков кусок пенопласта, которым прикрывалось все сооружение. В партере, видимо, кто-то из котов спал крепким сном и, внезапно разбуженный, в полном переполохе черной пулей вылетел на террасу прямо мне под ноги. Но не убежал, метрах в двух опомнился, сел, оценил ситуацию и принялся потягиваться.

Две особы, отнюдь не сильные мужчины, сумели снять один домик с другого. Открыв верхнюю древесно-стружечную плиту, мы без труда затолкали внутрь остатки Юлитиного гардероба, на самое дно. Подумав, переделали: поместили красные ошметки сверху, внизу неизвестно, как долго они могли сохраняться в хорошем состоянии. Потом, подумав, вернулись к первоначальному варианту, ведь кошки могли верхний слой выволочь наружу. Подумав еще, решили, что лучше всего было бы новые ошметки смешать со старыми и добавить еще каких-нибудь других, дополнительно. Припомнился мне красный свитерок, с незапамятных времен валявшийся у меня где-то без надобности. Удивившись самой себе, я нашла его очень легко. Свитерок тоже был красный, но другого оттенка, шерстяной, и я очень обрадовалась, обнаружив на нем следы трудолюбивой моли — все-таки мне было его немного жалко, а раз моль его уже попробовала, значит, прикончит, и чего жалеть.

— Вы что, совсем спятили? — раздался внезапно голос Витека, стоявшего в распахнутых на террасу дверях. — Калитка не заперта, весь дом нараспашку, а вся кампания — я полчаса за вами наблюдаю — стрижет что-то красное и трещит не переставая. Причем чаще всего слышатся слова «полиция» и «экспертиза». Да еще при незнакомом человеке!

Только приглядевшись, Витек узнал Юлиту и даже попятился.

— Ты и в самом деле не узнал меня? — порадовалась Юлита.

— Какие полчаса? — возразила строгая жена Витека. — Всего-то стоишь минут пять. И чего ты сегодня так рано заявился?

— Так получилось с клиентом.

Я догадалась без всяких объяснений, что Витек приехал за Малгосей, машиной которой, по всей вероятности, сейчас пользуется их дочь Марта, опять отправившаяся к своим лошадкам куда-нибудь в окрестности Варшавы. Без памяти любившая лошадей, она вечно находилась то на конно-спортивных базах, то на тренировках и соревнованиях, то на вручении каких-то лошадиных наград, и преимущественно все это происходило в местах, куда можно было добраться лишь на собственной машине. У девушки еще не было своей машины, и, если дело срочное, мать отдавала ей свою.

Раскромсав свитер и смешав все куски красного, мы почти целиком сменили в одном из домиков кошачью подстилку, аккуратно все заделали и с помощью Витека водрузили один домик на другой, сменив заодно и верхний кусок пенопласта.

Когда Малгося прекратила наконец жужжать пылесосом в гостиной, мы с чувством хорошо выполненного долга уселись за столом в гостиной.

Разговор начала Юлита, констатировав с удовлетворением и какой-то непонятной претензией, что полиция до нее до сих пор еще так и не добралась.

— А сотовый у тебя до сих пор выключен? — спокойно поинтересовалась я. — Так чему же удивляться? Теперь включай, хватит скрываться. Хотя погоди. Сначала придумай, почему он у тебя был так долго выключен. Дотошный комиссар наверняка захочет это знать.

Естественно, такие сложности в Юлитину голову не пришли. Она глядела на меня в полной растерянности, как всегда ожидая дружеской подсказки. Но тут меня перебила Малгося.

— И она и он за рулем, — открыла она Америку. — Меня сегодня повезут домой как барыню. Полагаю, что мы с тобой, Иоанна, могли бы позволить себе по глоточку вина.

— Витек!

— Уже разливаю, — в полной готовности отозвался тот. А за это время Юлита вроде бы сама придумала причину такого долгого выключения своего сотового.

— Да я просто забыла о нем! Вчера вечером отключила, когда уселась за корректуру, а потом забыла включить.

От меня так легко не отделаешься.

— А сегодня где ты была целый день? Если расскажешь им о косметичке, они во всем разберутся. Схватят и тебя и Ришарда, потому как неизвестная гангрена заметила и запомнила номер вашей машины. Мы все должны твердо стоять на своем, будем отпираться — номер перепутали, а никто из нас вечером из моего дома не выезжал. Так что придумай что-нибудь другое, и никаких косметичек и парикмахеров!

Юлита размышляла вслух плаксивым голосом:

— Сначала я была дома… ну а потом… у парикмахерши! — докончила она еле слышно. В эту голову ничего путного прийти не могло.

Долгое время все молчали, все думали. И в наши головы тоже ничего путного не приходило. Умнее всех оказалась Малгося:

— В костеле она была! Ты ведь верующая, в костел ходишь часто, и не понадобятся свидетели, ты не для того ходишь в костел, чтобы все тобой любовались. Молишься в уголке, закрыв лицо. Или на коленях? Это уж ты сама придумай, как и в каком именно костеле ты была, где не положено трезвонить сотовым.

— В том, что у кладбища, — подсказала я.

— А это не будет святотатством? — засомневалась верующая.

— Ну нет, больше не могу! — заявил Витек вставая. — Это какое же терпение надо иметь!

И он решительно направился к холодильнику, по дороге пояснив, что уже конец дня, сегодня он поработал на славу, плевать ему на оставшегося клиента, а за ними с Малгосей может приехать его кореш Гжесь, он и отвезет их домой.

И он вытащил бутылку виски, взял бокал и занялся льдом, попутно продолжая тему:

— Я не историк и вообще только рабочий, но помню из истории, что церкви всегда служили людям убежищем в трудную минуту, что-то вроде того, что там можно спрятаться, и полиция тебя не тронет. Костел спасал невинных в безвыходных ситуациях, какое же это святотатство?

Я его поддержала, холодно спросив Юлиту:

— Так, значит, ты убила Мирека?

— Ну, знаешь! — возмутилась Юлита.

— Тогда кому же, как не Богу, прийти к тебе на помощь?

Юлита настолько расхрабрилась, что признала стоянку у моего дома вполне достаточной для двух машин — Витековой и ее — и жалобным голосом тоже попросила рюмочку вина. Гжесек вполне мог и ее отвезти. Витек откупорил нам вторую бутылку вина. После довольно долгих размышлений мы избрали костел на Бродне, где были некогда похоронены мои предки. Кстати, я могла попросить Юлиту поставить свечку на их могиле в честь годовщины.

— Правда, найти могилу очень трудно, она в самом центре кладбища безо всяких ориентиров. С каждой стороны до нее далеко, и старой перечнице очень трудно туда добраться, вот я и попросила тебя.

— А годовщина какая? — заинтересовались присутствующие.

Если я придумывала легенду, то всегда старалась по возможности придерживаться хоть какой-то правдивости. И в данном случае, поскольку у нас сейчас сентябрь, дед мой мог как раз сегодня вернуться из ссылки. И погиб он вовсе не в варшавской больнице, когда та рухнула и все больные погибли, а каким-то образом выбраться из-под развалин, потом из Варшавы, долго это продолжалось, он шел пешком, был больной и старый, и вот как раз двадцать шестого сентября добрался до своих родных под Варшавой. Чем, не годовщина? Могло так быть?

— Неплохо придумано, — похвалила меня Малгося. — И никто на нее не обратил внимания, да и зачем обращать?

— И все же, неплохо было бы мне знать, где именно находится твоя могила, — глупо настаивала Юлита.

— Найду адрес, — пообещала я, — говорю же, в самом центре кладбища. В двух километрах от всех ворот. Как в банке! Проверяла лично.

— И на кладбищах никто тоже не включает сотовых, — оптимистически напомнил Витек.

Пока мы уточняли и обсуждали подробности, моя голова работала активно, и я выдвинула новое предложение:

— А почему бы и не у Левковских?

Аня Левковская — вторая половина моего издательства. Ее муж, пан Тадеуш, мой поверенный и менеджер издательства. Как же не подключить их к операции обеспечения алиби Юлите? Вряд ли станут протестовать.

Все говорило о том, что мы постепенно превращаемся в какую-то преступную мафию, обрастая сторонниками…

— Послушай, мне кажется, ты уже переборщила, — осторожно покритиковал меня Витек, любовно устанавливая на столе бутылку виски и лед в небольшой компотнице. — Ведь мы же на самом деле никаким боком не причастны к убийству твоего садовника. Почему просто не сказать им правду?

— Потому что правде никто не поверит, — сухо возразила Малгося. — Гвяздовский там был? Был. Юлита была? Была. Теткин сад он испоганил? Испоганил. Ты сам предлагал дать ему в морду. Говорил? Говорил. Отсюда один шаг до того, чтобы звездануть по лбу. И это сделал кто-то из нас, не так ли?

— О, Езус-Мария!

Пана Тадеуша нелегкая дернула как раз в этот момент мне позвонить.

Услышав его голос в трубке, я тут же, не слушая его, резко потребовала доложить, где сегодня с утра была пани Аня. Может, дома торчала?

— В принципе, дома, но я очень хотел вам представить…

— Никакие представления пока меня не интересуют. А где она сейчас?

— Ну… тоже дома. Может, все же вы пожелаете…

— Может, и пожелаю. Но немного спустя. А что вы об этом думаете? Нет, я не вас спрашиваю, пан Тадеуш…

Юлита явно оживилась:

— По-моему, неплохо. Ведь Левковским можно сказать правду? Может, Аня смогла бы сюда приехать?

— Аня может немедленно ко мне приехать? — опять резко спросила я. Так спросила, что отрицательный ответ исключался. И мысленно поблагодарила длинный ряд моих предков по женской линии, решительных и бескомпромиссных баб. Их гены заговорили во мне, не иначе… Учти, дело жизни и смерти, и как можно скорее! Знаю, знаю. Обед, ребенок и остальной мир. Насколько мне известно, у вас тоже есть руки!

— Да, да, разумеется… — И жалобным голосом: — Аня, тебя к телефону. Но мне все же надо вам представить, пани Иоанна…

— Сначала Аня! Потом можете представлять кого пожелаете.

— Аня! — уже страшным голосом крикнул пан Тадеуш.

Из неразборчивых звуков в телефоне пана Тадеуша я поняла, что Левковские перепугались, не случилось ли со мной чего ужасного, и Аня уже мчится ко мне. Мчаться ей, я знала, минут шесть, они жили в нескольких шагах от меня. И я успокоительно помахала рукой братии, собравшейся за столом.

— Ну, ладно, раз Аня едет, можете теперь мне что- то там представить… Или кого?

— Я знаю, что вы не согласитесь, — отрешенно начал пан Тадеуш, — но телевидение обратилось с таким приглашением, и я должен его вам передать…

Я жестом попросила Витека долить мне вина и спокойно выслушала предложение выступить в чем-то развлекательном, чего никогда не смотрю по телевизору и что наверняка предназначено зрителям на уровне четвертого класса начальной школы, к тому же отсталым в умственном отношении. Если бы за выступление в такой программе телевидение платило мне, скажем, сто тысяч евро, я бы еще подумала, хотя по европейским нормам это все равно было бы несмываемым позором. Но за тысячу злотых? И вообще, почему, не будучи ни актрисой, ни певицей, ни чудом красоты, я должна выступать в таком, от чего кожа покрывается пупырышками?!

— Пан Тадеуш, вы сколько раз это смотрели? — вежливо и даже ласково спросила я.

— Ни разу, — честно признался пан Тадеуш. — Я такие вещи не смотрю.

— В таком случае передайте мне это предложение после того, как посмотрите. Знаете, в жизни бывают и чудеса. И прошу не забывать, что я пишу собственные произведения, а не озвучиваю чужих. И не пою. В крайнем случае могу сплясать, но после этого паду бездыханной, но если вы так любите похороны…

Пан Тадеуш правильно понял мой ответ, стал оправдываться, что в этом состоят его обязанности, а вдруг я бы пришла в такое настроение, что возжаждала бы выступить, вот и счел своим долгом… Во всяком случае, мой ответ воспринял как отказ.

Аня Левковская приехала и в первую минуту не узнала Юлиты, хотя и ожидала ее здесь встретить, ведь ее машина стояла у моих ворот. Во вторую минуту восхитилась. В третью ее информировали обо всем случившемся и о сложном положении, в котором оказалась Юлита, а также о двух вариантах объяснения, почему же Юлита отключала надолго свой сотовый. Интересуемся ее мнением.

Аня внимательно все выслушала и думала недолго.

— А где все это время находилась твоя машина? спросила она. — И мог ли ее кто-нибудь увидеть?

Ну вот, а нам это и в голову не пришло. Появится еще одна наблюдательная особа, и мы погрязнем еще глубже. Еще немного, и менты решат, что это было коллективное убийство.

— На улице стояла, — удрученно созналась Юлита.

— Давайте не будем! — энергично вмешался Витек. — Таких серебряных «тойот» в Варшаве развелось множество. Никто не смотрит на номера без особой нужды, а ты не возишь за задним стеклом тигра с раззявленной пастью. Ты кого-нибудь стукнула? Перегородила выезд со стоянки?

— Нет, откуда, стояла я нормально.

— Так никто и не обратил внимания. Где это было? В безлюдном месте?

— На Аллеях Иерусалимских. Перед банком.

— Значит, на платной стоянке?

— Да, и я заплатила!

— Немедленно выбрось эту квитанцию! — в ужасе вскричала я. — Ведь уверена, ты ее до сих пор носишь с собой. Сейчас сожжем ее в камине.

— Да я ее уже давно выбросила, сразу после того, как мне за дворник сунули ее девицы легкого поведения. Я сразу и избавилась от нее. Аня, а у вас кто был? И мог меня видеть?

Аня Левковская оказалась в затруднительном положении.

— Тадеуш был, он, конечно, подтвердит, что ты у нас провела время. А машина… с ней сложнее, как раз весь день около нас работал садовник, прыскал чем-то на молодые деревья. Сами знаете, места перед домом мало, не могло так случиться, чтобы он не заметил бы твоей машины, если бы она там стояла. Все время там околачивался, да еще c помощником.

— Подкупить садовника… — начала было Малгося.

— Исключено! — возразила я. — Не следует так усложнять. А он тоже хорош, не нашел другого времени прыскать, как именно сегодня.

— И все же она где-то должна была быть, — безжалостно заметил Витек.

— На лошадях! — оживилась вдруг Юлита. — Я поехала немного поездить для здоровья, иногда я это делаю, недалеко от меня…

— Где Марта? — резко повернулась я к Малгосе.

— Не знаю, была в Хойнове. Сейчас ей позвоню. Я тоже согласна, что подкупать садовника, а потом его помощника, а потом опять неизвестно кого — это уже слишком… Алло, Марта? Ты где? А где была до этого?

Лошадиная идея всем понравилась. Оказалось, что Марта с утра действительно была в Хойнове, но не долго, а потом, часов в девять, отправилась в Бобровец, но сейчас она уже и оттуда уехала и возвращается через Константин. Сообщение о том, что в Бобровец к ней заезжала Юлита, она, кажется, восприняла спокойно и сразу выдвинула кандидатуру сивого мерина, которому как раз не мешало пробежаться, слишком уж он у них застоялся.

Малгося выслушала внимательно предложение дочери и велела ей на обратном пути заехать к тетке.

— Собственного ребенка учу врать, — сокрушалась Малгося. — Дать полиции ложные показания! Она, в принципе, знает, в чем дело, надо только уточнить все мелочи. А ты, кажется, этого мерина знаешь лично?

— Знаю! — горячо подтвердила Юлита. — Зовут его Шандор, молодой еще, я на нем ездила. До Бобровца мне близко, я там часто бываю.

— А машину поставила за акациями, не забудь!

— Очень подходящее место.

— Так что где тебе было помнить о сотовом. А сейчас можешь включить.

— Я еще нужна? — деликатно поинтересовалась Аня. — Ведь раз Юлита была не у нас, а у лошадей, может, мне лучше к вашей истории не подключаться?

Мы не успели ответить — зазвонил сотовый Юлиты. В полном молчании выслушали мы односторонний разговор.

— Да, действительно, прошу меня извинить, — оправдывалась Юлита. — Стационарного телефона у меня нет. Конечно, всегда можно по сотовому, но я как-то забыла… вчера? Работала… Да, теперь я понимаю… У пани Хмелевской, и именно потому… Конечно, полагаю, позволит, разрешите, спрошу… Ну хорошо, да, Понятно… Конечно, дождусь, не сбегу в Аргентину, не бойтесь! — В конце беседы извинительные нотки в голосе Юлиты совсем исчезли, в нем зазвучал металл. Она выключила устройство и огорошила нас:

— Никто из этого дома не должен уходить, пока он не приедет. Совсем офонарел!

— Точно! — поддержала ее Малгося. — Ведь он же не знает, кто тут сейчас. Вдруг почтальон, а он разносит заказные…

— И еще он сказал, что не надо тебя, Иоанна, спрашивать о позволении ему приехать. Ты тоже замешана и должна его ждать. Аня, может, ты… О тебе ведь он не знает…

— Вот я и не уверена, что не знает, — энергично ответила Аня. — Если подозревает всех, может, поставил кого проследить… Дома ждут муж и дети, в кухне — обед, надо проследить, но из них никто не паралитик и, надеюсь, не кретин. К счастью, я ни о чем не имею понятия, так что могу спокойно подождать… А мне можно вина? Тадеуш приедет за мной, тут всего четыре минуты, включая отпирание-запирание ворот, даже бефстрогановы на сковороде не успеют подгореть. Если бы они у меня были…

— Интересно, кто явится первым — этот мент или Марта? — легкомысленно рассмеялся Витек.

И никто из нас даже предположить не мог, какую колоссальную пользу мы получим от Марты.


Адрес, телефон и место работы бывшей жены Кшевца Вольницкий уже получил, но сначала попытался еще раз отловить последнего свидетеля, участника подозрительного сборища у Хмелевской. Ту самую Юлиту Битте.

К его изумлению, ее сотовый сразу же отозвался, она говорила как человек вполне нормальный, извинилась, что надолго отключала свой сотовый. Нечаянно, ха, ха. Специально отключила, чтобы полиция не могла ее поймать, а сама это время посвятила спешной работе. Наверняка пыталась скрыть доказательства близких контактов с убитым, переговаривалась с Гвяздовским, да мало ли что еще… А где она сейчас находится? Ну, конечно, опять в доме этой подозрительной особы, где тогда собралась вся их компания, а может, и шайка. Вроде бы все культурные, нормальные люди, с хорошим образованием и немалым жизненным опытом, но если тут и в самом деле какая-то афера или преступный сговор, то кому же его организовать, как не умным и умеющим мыслить людям? Не безграмотным же бездарностям.

Где-то в глубине сознания мелькнуло, что напрасно он цепляется за аферу, ведь на первый план выходит какая-нибудь девица, брошенная этим растительным ловеласом. Огрела его в аффекте, и вся правда, ну, может, возлюбленный брошенной девицы, отплатил за свою поруганную любовь. А об аффекте как раз говорят все обстоятельства, при которых было совершено убийство. Тогда что, союз брошенных любовниц? Партия их хахалей? Вот и ломай голову.

Следователь так задумался, что с мигалкой пролетел треть города и опомнился в нескольких метрах от нужного дома. Там уже стояли три машины, калитка была приоткрыта. Заманивают? Ну, не на таковского напали!

Вольницкий позвонил. Подождал. Опять позвонил и, не выдержав, уже стал входить в калитку, когда в дверях дома появился… Как его? А, Гловацкий. Ну вот, пожалуйста, персонал в полной боевой готовности.

Вольницкий вошел и остолбенел. Будучи как-никак профессионалом, остолбенел ненадолго, надеялся, что этого никто из присутствующих не заметил.

В кресле за обеденным столом в гостиной, вместе с остальными, сидела подозреваемая в убийстве девица, так точно описанная сестрой убитого. Длинные, до плеч, черные волосы, возможно, не совсем прямые, а слегка вьющиеся, но нельзя требовать аж такой точности в показаниях простой бабы, на шее повязан маленький ярко-красный платочек, и в руке бокал вина. Рука, обхватившая бокал, снабжена великолепными темно-красными ногтями. И эти глаза! Не было необходимости закрывать лицо руками, такие глаза пронизывают человека насквозь, дура Габриэла назвала их вытаращенными, а это просто дивные очи, убивающие мужчин наповал и без всякого орудия, огромные, темные и в темной оправе, блестящие, которых просто нельзя не заметить! Это она стояла в углу комнаты, где произошло убийство…

Да он сам описал бы ее почти теми же словами.

— Добрый вечер, — с трудом выдавил он из себя. — Пани Юлита Битте, как я понимаю?

Он так был уверен, что наконец ухватил холерную Юлиту Битте, что не сразу понял, что ему говорят. Черноволосая красавица молчала, не отвечая на его вопрос, голос донесся откуда-то сбоку.

— Это я, — отозвалась изящно сидящая тоже в кресле за столом, недалеко от подозрительной дивы девушка. — Слушаю, вы ко мне?

Он даже не взглянул на эту ненужную ему особу, упорно придерживаясь обнаруженной в конце концов преступницы. Как ни лгали ему, он добился своего. И он твердо повторил, не сводя глаз с преступницы:

— Пани Юлита Битте?

— Слушаю вас! — погромче повторил тот же голосок. — Это я Юлита Битте. И прошу извинить, что мой сотовый был так долго выключен, если требуется, могу объяснить, при каких обстоятельствах. Вы желаете прямо сейчас?

Полицейский тоже человек. Не так просто человеку отказаться от того, в чем был уверен, что считал своим достижением и что явилось конечным результатом его тяжкого труда, увенчав его успехом. Доказательство его таланта, способности и опытности профессионала.

Честь и хвала Вольницкому, что ему хватило шести секунд на то, чтобы перестроиться. Он посмотрел на ту, с голоском.

С большим интересом и явной тревогой на него смотрела восхитительная молодая девушка, с золотисто-рыжими волосами, вся выдержанная в тонах пустыни: все на ней бежеватое, зеленоватое, в том числе и глаза вполне соответствующие — карие с прозеленью, так бы описал их Вольницкий, если бы ему пришлось давать показания. Ногти покрыты лаком тоже бледно-золотистого цвета. Такой абсолютно не подошло бы ничего красного.

Бог знает, какие глупые слова могли бы в такую минуту вырваться из уст ошарашенного следователя, если бы впору не отозвалась эта страшная баба, кошмар Гурского, хозяйка дома:

— Юлита, дай следователю какие-нибудь свои документы. Паспорт, права, все равно. Метрики у тебя наверняка нет при себе, но ему и остальных хватит.

— Ох, правда! — спохватилась панна Битте.

И следователь вдруг увидел у себя под носом паспорт, автомобильные права, загранпаспорт, все это вежливо подсовывалось ему, только выбирай да разглядывай. А у бедняги в глазах потемнело, он почти ничего не видел. Только сейчас отдал себе отчет в том, как же он настроился на показания проклятой Габриэлы, как сам себе вбил в голову, что женщина, убившая садовода, стояла в углу комнаты, где только что его прикончила, что теперь он ее разыщет, вытянет из нее всю правду, что черноволосая идеально подходила к созданному в его воображении образу, а все остальное он не учел, пренебрег, как баран с шорами на глазах. Как слепой! А почему, собственно? А, из-за номера автомашины Гвяздовского.

А ведь поначалу он рассуждал вполне правильно. Принимал во внимание и сестру покойного, допускал ложь показаний Габриэлы, подумывал о мести обманутых пассий казановы. Так почему же теперь… Нечего скрывать от себя, — торопился закончить расследование до возвращения Гурского.

Профессионал взял себя в руки, хотя ему это многого стоило, и обратился все же к черноволосой, от которой так легко отвязаться он был просто не в состоянии:

— Вам что-нибудь известно по делу?

И тут же выдал вопрос, которым наконец сам ошарашил всех присутствующих, не исключая сержанта:

— Вы знакомая?

Воздух в комнате просто ощутимо пропитался изумлением сбитых с толку присутствующих. Однако черноволосая оказалась крепким орешком. Помолчав, в свою очередь задала вопрос:

— Чья знакомая?

— Знакомая присутствующих в этом помещении, — уже полностью овладел собой полицейский и вдруг понял, что он задал очень даже умный вопрос. Ведь она могла оказаться совсем посторонней женщиной, зашедшей в этот дом первый раз в жизни и из вежливости тоже приглашенной к столу, за которым уже сидели близкие Хмелевской люди. Усадили в кресло, как положено, угостили кофе и даже вином, и не исключено, что пришла в связи с убийством Кшевца, чтобы попытаться разузнать что-нибудь о ходе расследования.

Утвердиться в какой-нибудь из этих версий Вольницкий не успел, потому что черноволосая красавица, не дожидаясь подсказок, вытащила из сумки свой паспорт, чтобы предъявить его полиции. Она не успела этого сделать. В дом кто-то вошел. Вольницкий глянул в прихожую, и рука его замерла в каком-то сантиметре от предъявляемого ему документа.

Это была еще одна красавица брюнетка, но очень молодая, явно намного моложе любой из присутствующих женщин. Ее длинные черные волосы свободно рассыпались по плечам. На ней были бриджи для верховой езды, под черным жакетом просматривалась ярко-красная блузка. Вольницкий невольно подумал, что его преследуют эти два цвета — черный и красный.

— Я так торопилась, что не успела переодеться, — сказала вошедшая. — В чем дело? Ах, извините, добрый день.

— Так вам нужен или не нужен мой паспорт? — очень недовольно, даже резко поинтересовалась первая брюнетка. — Тогда я его спрячу.

— Сейчас я тебе приготовлю кофе! — крикнула одна из присутствующих баб, кажется Гловацкая. — Вода еще горячая…

— Я ей приготовлю, — отозвался мужской голос за спиной полицейского.

Все эти слова были высказаны почти одновременно, и завершил их звук зазвонившего сотового Вольницкого. Вытягивая его из кармана, он понял, что эта новая ипостась черноволосой красавицы превосходит все на свете, так что следователь на момент забыл, где находится, чем занимается, и утратил способность вообще соображать. Разумеется, в столь критический для полицейского момент прозвучал ненавистный голос хозяйки:

— Если у вас «Эра», вам придется выйти из помещения, она действует на открытом пространстве. Можно и на террасе.

Вольницкий и сам бы вышел, чтобы не говорить при людях. Сержант, по обыкновению всецело поглощенный созерцанием кошек, услужливо распахнул перед ним дверь на террасу. Кошки удалились на безопасное расстояние.

Нормальные полицейские вести вернули Вольницкому спокойствие и способность продолжать расследование. Он сообразил, что ничего удивительного не произошло. Он пребывает в этом доме не более трех минут, а тут навалились на него такие две неожиданности в лице черноволосых красавиц, было от чего слегка растеряться. Теперь прошло, теперь порядок.

Первая черноволосая оказалась давнишней знакомой хозяйки, связанной с ней общими деловыми интересами, из-за них и явилась, в ее издательстве выходят книги хозяйки дома, встречаться приходится часто. Живут тут рядом. И все же следователь задал владелице издательства сакраментальный вопрос:

— Где вы были вчера вечером?

— В пути, — был ответ. Да, эта особа немногословна.

— Где именно? Откуда и куда ехали?

— Из Тухоли в Варшаву. Домой.

— Во сколько?

— Что именно «во сколько»? — хотела знать особа. Да, Вольницкий сразу понял — этой особе в рот палец не клади.

— Во сколько выехали, во сколько приехали?

— Выехали мы из Хойниц около часа. Домой приехали в пятнадцать минут десятого. Вечером.

— Почему ехали так долго?

— В Тухоли обедали. Там подают очень вкусную дичь.

— С кем вы ехали?

— С мужем и ребенком.

— Кто это может подтвердить?

Вот тебе на! Черноволосая даже не сразу ответила на такой глупый вопрос. Потом, словно бы переломив в самой себе сопротивление, вздохнула.

— Ну ладно, мясо у меня оставлено в кухне в кастрюле — не буду затягивать. Подтвердить могут, по очереди: в ресторане за Тухолью, бензоколонка в окрестностях Липна, у них как раз кончился бензин, потом бензозаправка перед Плоньском, они, наоборот, переливали бензин из цистерны, потом бензозаправка в Ломянках, до которых мы доехали уже на последних каплях, их сотрудник еще сказал, что последние метры мы ехали на бензиновых парах, потом наш сосед, он приехал сразу за нами и ждал, пока мы въедем в свои ворота, там у нас очень узкий проезд, ну, наконец, сын, он ожидал нас дома, но я знаю, что сын не в счет. О других свидетелях ничего не знаю.

Никто не вмешивался в допрос, никто не мешал следователю. Тот уже просто по обязанности задал вопрос:

— Вы знали Мирослава Кшевца?

— Понаслышке.

— Что вы о нем слышали и от кого?

— От пани Иоанны. Что он нехороший, так что я не собиралась обращаться к нему за растениями и даже ни разу не видела.

Вольницкий не понял, какая связь между мясом, которое у свидетельницы готовится в кухне, и убийством Кшевца, но решил оставить выяснение этого вопроса до другого раза. К сожалению, черноволосую не удалось затолкать в небольшую группу подозреваемых, но, к счастью, тут появилась еще одна подозрительная особа, самая молодая из присутствующих, идеально подходящая на роль убийцы в описании Габриэлы, и что-то подсказывало следователю, что это девушка импульсивная и вспыльчивая. Что-то в ней было такое… может, сапожки и спортивные бриджи?

— Вы ездите на лошадях? — безо всякой подготовки ошарашил он ее вопросом.

Со стаканом кофе в руке она усаживалась в этот момент за стол и ответила, вовсе не ошарашенная, почти равнодушно:

— Езжу.

— Постоянно? Профессионально? Жокей, что ли, на скачках?

— Нет, я наездник.

— Это как?

— На показах.

— Каких показах?

— Когда нужно продемонстрировать лошадь, показать ее возможности. Вообще, продемонстрировать верхового коня.

Вольницкий помолчал, подумал, решил больше в лошадиные дела не углубляться, какая разница, верховой конь или еще какой. В конце концов, покойника убили не копытом, лошадьми его не травили, и вообще, травить… так о лошадях не говорят.

И он поспешил вернуться к привычным вопросам:

— Где вы были вчера вечером?

Отпив немного кофе, с явным удовольствием и, кажется, облегчением, она в свою очередь помолчала. И затем резонно заметила:

— Это зависит от того, когда именно.

— Между восемнадцатью тридцатью и двадцатью,

— В восемнадцать тридцать я была в Седлисках. Почти до девятнадцати. В семь, то есть в девятнадцать, я отправилась в Варшаву и без четверти восемь была в Виланове. Сразу же после восьми отправилась домой и уже не выходила.

Следователь оживился:

— Где именно вы были в Виланове и что там делали?

— На улице Радостной, номера не помню. Консультировалась у ветеринара.

— Кто-нибудь вас видел?

Девушка сделала еще глоток кофе и с явным неодобрением повнимательнее взглянула на полицейского.

— Полагаю, что ветеринар. Я не заметила, чтобы он говорил со мной с закрытыми глазами.

— А еще кто?

Теперь девушка помолчала, явно вспоминая.

— Думаю, что все, кто там в это время у него был. Жена ветеринара. Хозяева собаки, маленького боксера, ему делалась небольшая операция, я помогала. А когда я уже уходила, какие-то дети пришли с кошкой. Не знаю, кто еще.

— И все время вы находились у этого ветеринара?

— Не в его квартире, а в его приемной. Да, все время.

И последний обязательный вопрос:

— А кто вас видел дома?

— Мой брат.

— И больше никто?

Главное, время. Его надо уточнить особенно тщательно. Медэксперт считает, что покойный расстался с жизнью в промежутке между восемнадцатью сорока пятью и девятнадцатью пятнадцатью. Если свидетельница где-то немного передвинула время, подправила, короче, соврала, она могла успеть прикончить Кшевца до визита к ветеринару.

— А зачем вы вообще поехали к ветеринару? — небрежно спросил он, не акцентируя своего интереса к этому моменту допроса.

— Я же сказала — проконсультироваться.

— По какому вопросу?

— Относительно здоровья.

— Вы лечитесь у ветеринара?

— Не я, лошадь.

Вольницкий в принципе любил животных, но тут решил — надо во что бы то ни стало отвязаться от лошадей, они тут явно играют роль дымовой завесы. Лошадьми хотят отвлечь его от главного, задурить голову, но не на такого напали.

— Вы не могли бы подробнее рассказать, в чем дело?

Подозреваемая тяжело вздохнула.

— Я возвращалась от застоявшегося коня и хотела спросить специалиста, правильное ли лечение я назначила. Лошадь пришлось перевозить, но оказалось — все в порядке. Еще поподробнее? Рассказать о физиологии коня и углубиться в ее тонкости? Лучше я вам дам учебник.

Нет, этого Вольницкий не хотел. Он оглянулся, как там остальные. Оказывается, что совершенно случайно он занял стратегическую позицию. Он стоял в центре помещения, между той комнатой, что служила столовой, и той, что была гостиной. За обеденным столом эта лошадница и Гловацкий, который тоже пил кофе и еще что-то, похожее на виски со льдом. В гостиной за столиком сидели четыре женщины, фамилии трех из них он знал и помнил, и еще черноволосая.

Только сейчас он заметил, что ее паспорт все еще держит в руке, постукивая по нему ногтем большого пальца. И совершенно напрасно. Зачем всем этим подозреваемым знать о его внутреннем смятении? Ладно, сейчас вернет паспорт его владелице. Как ее зовут? Ага, Левковская, Анна Левковская.

Все женщины смотрели на него с нескрываемым интересом, но безо всякой тревоги и испуга, Левковская как-то отрешенно и печально. Должно быть, о своем мясе думала. Понятно, дом, дети, она, должно быть, сюда заехала ненадолго. Вечная нехватка времени у работающей женщины. Он хотел даже что-то сказать по этому поводу, но тут неожиданно вмешался сержант, до сих пор молчаливо наблюдавший за кошками.

— Это что же получается, три четверти часа вы ехали из Седлиск до Виланова? — недоверчиво спросил он. — На чем, интересно. На дорожном катке? На лошади было бы быстрее.

В глубине души Вольницкий похвалил младшего коллегу, хорошее замечание, хотя и сделано не по уставу. Он сам думал об этом, но сначала хотел проверить, где точно находятся эти Седлиски. Сержант, должно быть, это хорошо знал.

А лошаднице все нипочем. Она равнодушно ответила — ехала на машине.

Сержант упорствовал — все равно долго. Почему?

— Пробка при въезде в Пясечное.

Сержант отцепился, не стал упорствовать и отступил на прежние позиции — к окну, пялиться на кошек. А Вольницкий подумал, что это небольшое несоответствие хорошо укладывается в один ряд с его сомнениями в процессе допроса девушки. А тут еще важная служебная информация, только что переданная ему по телефону. Надо держать ухо востро. Обязательный вопрос:

— Вы знали Мирослава Кшевца?

— Нет.

Другого ответа он и не ждал. Теперь ее персональные данные. Тут он слегка удивился, девушка оказалась дочерью двух подозреваемых Гловацких. Странно. Оба тут сидят и никак не реагируют на допрос дочери. Следователь по опыту знал, что в таких случаях каждая мать, каждый отец волновался бы и требовал оставить их ребенка в покое. А они хоть бы хны. Как чужие. Или у них в семье сложились сложные отношения? Семейная война? Война поколений?

Он очень пожалел, что сейчас у него нет времени заняться этим вопросом, и молча вернул Левковской ее паспорт.



***

— Каким чудом, хвала Всевышнему, он не обратил внимания на твою фотографию в документах? — спросила я Юлиту, избавившись наконец от напряжения, в котором все мы пребывали весь вечер. — Я так прямо чуть не померла в первую минуту. Ведь ни на одной из них ты не похожа на себя нынешнюю!

— Потому что мужчина, — дала свое понимание феномену Малгося и встала с дивана.

— Потому что невнимательно смотрел на них, занялся Аней, — дала свое понимание Юлита. — К тому же на тех моих фото у меня короткие волосы, и обрати внимание — когда фотографировалась, из-за плохого освещения цвет волос просто не разберешь. То они кажутся совсем черными, то, наоборот, совсем светлыми, которые просто случайно получились чуть темнее.

— Покажи! — заинтересовалась Аня.

Малгося принялась собирать посуду со стола.

— Хоть бокалы оставь! — потребовала я.

— А теперь хоть кто-нибудь может мне объяснить, что же все-таки произошло? — спросила Марта и из-за обеденного стола перешла к нам в салон. — В общих чертах я знаю, но некоторые подробности мне совершенно непонятны. Я знаю, что сегодня Юлита ездила в Бобровец на Шандоре и машину оставляла за акациями, но не имею понятия — зачем? И ведь меня все равно никто об этом не спрашивал. А теперь что я должна делать?

— Пока ничего. Но сдается мне, к тебе еще прицепятся, — зловеще предупредила я. — Мне показалось, твоя внешность тому виной.

— Можно, я останусь и послушаю? — напросилась Аня. — С моим мясом в кухне все ясно: или сгорело совсем, или его спасли и съели, так что спешить теперь мне ни к чему А ваша афера меня очень заинтересовала, я рада, что с покойником не имею ничего общего. Мне обязательно уйти или могу остаться?

Конечно же, не обязательно. Чем больше умных голов, тем лучше. Витек быстро обвел глазами стол и немедленно откупорил следующую бутылку вина, а я вспомнила: где-то у меня завалялись соленые крекеры, а в морозилке — готовые бобы, лучшей закуски не придумаешь. И я поспешила в кухню. Юлита принялась, вернее, сделала попытку объяснить Марте суть связанных с нею, Юлитой, сложностей и необходимость алиби, а также причину метаморфозы своей внешности.

Марта очень была ей благодарна, что сделала она это по собственной инициативе. Призналась:

— Вот именно, мне казалось, что ты выглядишь как- то не так, но я сочла бестактным расспрашивать тебя. И я с удовольствием выпью вина. Раз уж все едут на Гжесе, то и я могу, а с лошадьми сегодня уже не должна иметь дела. Правда, хотела немного позаниматься, приготовила учебники, но тут такие события!

— Для ученья человеку дана целая жизнь, — безответственно заметил ее папаша Витек и достал из шкафчика бокал для дочери.

— А если говорить начистоту, почему ты так долго ехала из Седлиск? — с подозрением поинтересовалась ее мамаша. — Действительно в Пясечном была пробка?

— Вовсе нет, но была там такая история… Я как раз собиралась вам о ней рассказать, потому что она кажется мне как-то связанной с вашим садоводом, — отвечала дочь.

— Погоди! — заорала я из кухни. — Не рассказывай, пока я не приду! Только брошу бобы в воду, она уже горячая.

— Не забыла посолить? — крикнула мне также громко Малгося.

— Конечно. Минутку, немного прикручу газ. А Витек и так крутится, принесет нам попробовать немного в большой ложке.

— Если этой ложкой попаду в кастрюлю! — проворчал Витек и долил себе виски.

Все эти кухонные заботы длились не больше минуты, я вернулась на диван, поставив на всякий случай рядом с готовящимися бобами небольшую миску. Правда, я никогда в жизни не видела Витека пьяным, но не хотелось бы, чтобы этот первый раз нанес убытки, а бобов у меня осталось в запасе всего ничего — только две упаковки. Вот я и решила не рисковать, а вдруг эти, готовые, разбросают по всей кухне. Угнездилась на диване.

— Ну, теперь рассказывай. Что там было?

— Какой-то грандиозный скандал. Там много плантаций, питомников с деревцами, кустами, рядом теплицы и прочее. Так вот, толпа высыпала на дорогу, должно быть всякого рода люди, причастные к этому бизнесу, так что насчет пробки я не совсем соврала. И все кричали о каком-то вредителе лиственных деревьев, совершенно жутком и безжалостном, а какие-то негодяи, вместо того чтобы, как положено, сжечь зараженные деревья, продавали их людям для высадки. Они не знали, кто именно, и доискивались виновных, а возможно, я просто не услышала, ведь недолго там торчала. Этих людей я знаю, они часто приезжали за навозом из конюшен…

— А я думала, лошадиный навоз годится только для шампиньонов.

— Не только. Для шампиньонов его смешивают с куриным, а из смеси лошадиного и коровьего готовят подкормку для всяких растений. Так они насчет виновных или виновного в таком страшном преступлении, распространении грибка или еще чего, я не все расслышала, кто-то даже орал-разрывался, что он знает виновного, что он покажет ему кузькину мать и нечего некоторым строить из себя невинных младенцев. Дошло чуть не до драки, а может, и подрались, очень уж они разошлись, но я не стала дожидаться конца, уехала. Как только мне уступили дорогу.

— А про сирень они не кричали? — страшно заинтересованная, спросила я.

— Как вы догадались, тетечка? — удивилась Марта. — Как раз о сирени громче всего кричали, она больше других растений подвержена грибковым заболеваниям, микозу что ли. Мне показалось, что это как-то связано с вашей аферой…

Мне тоже показалось, но вмешался Витек:

— А полиции ты там не заметила?

— Приехала, благодаря ей я только и могла проехать, люди немного переместились с дороги…

— Так ты, говоришь, этих людей знаешь?

— Человек трех я узнала, причем и в лицо, и фамилии их знаю. Это люди в основном владельцы питомников и теплиц. Так что, мне надо о них сказать полиции?

Мы переглянулись. Наша собственная афера разрасталась со страшной силой.

— Безусловно! — категорически потребовала Малгося. — Сами знаете, я не слишком дрожу над своим дитятей, но вовсе не желаю, чтобы ее хоть каким-то боком впутывали в наше дело, не хочу, чтобы она врала и изворачивалась. Она ни к чему не причастна, пусть так и остается, не то еще припишут ей причастность к какому-нибудь свинству. А что на самом деле видела и слышала — другое дело.

Я всецело поддерживала Малгосю.

— Правильно! Я уже точно знаю, что покойник причастен к болезням растений, а девчонку примутся допрашивать на все корки, неизвестно, сколько раз станут мурыжить, а перспектива загреметь в подозреваемые для Марты реальна. Этому недотепе… пардон, комиссару она показалась очень подходящей на главную роль подозреваемой, я это нутром почувствовала, такая уж у Марты внешность, на эту роль подходящая. Да и вам это бросилось в глаза, так ведь? Совсем как Юлита вчера. Лица у обеих совсем разные, а общий вид, так сказать, колористика — ну как сговорились!

— Ты не очень, все же возраст… — жалобно прошептала Юлита.

— О каком возрасте ты говоришь? — разошлась я. — Покажи мне свои морщины, седину в волосах и сгорбленную спинку! Если бы Марте было двенадцать лет — Тогда она не в счет, но она совершеннолетняя, а сейчас пойди различи, восемнадцать лет женщине или тридцать восемь. Скорее, уж человека выдадут ногти, у Марты они не красные и не такие ухоженные, как у тебя. Но из поля зрения ментов она потерялась как раз в критические часы, когда было совершено преступление, и, гарантирую, они вцепятся в нее, как репей в собачий хвост. С тобой кто-нибудь заговорил, пока ты стояла в этой толкучке на шоссе? — обратилась я к Марте.

— Да, несколько человек.

— Как думаешь, не отопрутся?

— А с чего им отпираться? — удивилась девушка. — Я с ними в нормальных отношениях.

— Ну, тогда все в порядке. Если полиция опять тебя станет расспрашивать, расскажи им все о толпе на дороге. Ты просто физически никак не могла пришить пана Мирека, тем более что и повода у тебя не было. Пока ты ни в чем полиции не наврала. Эта толпа преградила дорогу и создала тем самым пробку, в которой ты и застряла. Скорее, уж это сделал тот, кто расспрашивал меня о сирени с красной каемкой…

Сирень с красной каемкой заинтересовала всех, пришлось рассказать. Может, именно красным помечали зараженные саженцы сирени? И звонивший мне человек искал того, у кого в настоящее время имеется такой экземпляр. Для чего искал — кто знает. Может, предостеречь человека, может, забрать у него свидетельство его собственной неосмотрительности? Короче: саженцы, кусты, питомники, болезнь растений и убитый владелец садового предприятия все эти элементы тесно связаны друг с другом.

Я поспешила ознакомить присутствующих с информацией, полученной от раздраженной цветочницы. Конечно, пан Мирек махинациями занимался, но могли ли они стать мотивом для преступления? Разве что речь шла об очень больших деньгах. Ерунда, вряд ли на растительном бизнесе можно очень крупно нажиться.

— Судя по выставленным им тебе счетам — можно, — проворчала Малгося.

Опять вмешался Витек:

— Вы мне все-таки скажите, а то никак не пойму, чем вы занимаетесь, — вот опять о мотивах преступления. И дочку наставляете, как общаться с полицией. Мы что же, ищем преступника или все-таки зажигалку?

Убил! Мы и в самом деле увлеклись. Я хотела просто разыскать свою зажигалку, а не ввязываться в расследование убийства. Ведь убийцей никто из нас не был, что нам за дело до убийства и его мотивов, пусть этим полиция занимается самостоятельно. И самостоятельно же рассматривает все аспекты как садово-огородной деятельности убитого, так и его подвиги на любовном поприще. Наверняка у преступника они обнаружат массу смягчающих вину обстоятельств, но это уже их проблемы.

— Я чувствую себя виновной, — вдруг как-то торжественно заявила Юлита и даже встала. У нее был такой вид, словно она намерена обратиться к нам с торжественным воззванием или чем-то в этом роде, и мы заинтересованно ждали, но выяснилось, что в ее планы не входили никакие важные речи, она просто собрала со стола все пепельницы и отправилась их опорожнять.

— Нет, это я виновная, — энергично возразила Малгося. — Взялась за всем присмотреть в твое отсутствие, выходит, я за все и отвечаю. Вон как проследила, холера! Пусть она там ничего не моет, я это сама сделаю. Никого другого мы не подозреваем, только садовод и мог это сделать. Что они видели в его доме? Кусок одной комнаты — и все. А вдруг он ее держал в изголовье кровати? Или в какой шкаф сунул?

— Или кому-нибудь подарил, — деликатно подсказала Аня.

Витек ее активно поддержал. Он стоял, опершись на облицовку камина и глядя в черный экран телевизора. Его воображение явно оживилось под воздействием виски.

— Факт, подарил какой-нибудь из охмуряемых им женщин, или мужчине. Опять в чем-нибудь напортачил и в качестве возмещения подарил. Опять же, зажигалка очень хороша в качестве презента на именины. Он не из тех, что покупают подарки за собственные деньги. Увидел у нас, и решил свистнуть. Пришел, увидел…

— …победил! — невольно вырвалось у Малгоси.

— А что? Свободно так могло быть. Знал ведь, что это у него последняя возможность, его больше в этот дом не пустят, ну и прихватил себе в утешение. И тут вовсе не вы виноватые, а я. Ведь я же с самого начала понимал, что это проходимец и аферист, и мне надо было Иоанне так прямо и сказать. И глаз с него не спускать, на руки ему смотреть, хоть я в цветах ничего и не понимаю.

— А я тоже должна чувствовать себя виноватой? — ни к кому не обращаясь, вслух рассуждала Аня. — В конце концов, это мой муж отвечает за все дела пани Иоанны.

Я поспешила развеять ее тревогу:

— Нет, вы, Аня, не должны! Именно пан Тадеуш открыл мне глаза на то, что счета, выставленные мне, — поддельные. Если бы не он, я бы заплатила еще больше. Наоборот, у вас передо мной заслуга.

Из кухни вернулась Юлита с вытертыми досуха пепельницами. И опять принялась за свое.

— Да вы-то при чем? При мне он был, ясно, вина моя, и я должна за все ответить.

— Нет, я! — не уступала ей Малгося.

— Да нет же, я! — стоял на своем Витек. — Знал, а не предупредил.

— Ничего подобного, моя вина!

— Не ты, а я.

Поссориться они не успели, потому что брякнул гонг у калитки. Зная, что она не заперта, я не пошевелилась. Стукнула дверь, вошел пан Ришард,

— О, добрый день. Я хотел спросить, как там с нашим делом, потому что чувствую себя виноватым, вы ведь знаете, пани Иоанна. В конце концов, тут были мои люди, и я тоже был…

И этот туда же. Теперь чуть ли не весь город будет состоять из людей, чувствующих себя виновными в краже зажигалки и связанными с этим осложнениями. Одна лишь я чувствовала себя невинной как дитя.

А пан Ришард продолжал высказываться:

— Я их, в принципе, всех знаю. С Романом и Марчином вместе работаем уже много лет. Впрочем, вы и сами знаете, когда дом строился, они здесь ночевали и охраняли все стройматериалы. Да и остальные, в принципе, народ проверенный. Но ведь всегда может к кому-нибудь из них прийти знакомый, приятель или по какому делу человек, а так из них ни один не крадет… А я был за домом. Но не в этом дело. Человек возьмет вещь, попользуется, а потом поставит куда попало, и готов умереть, что ничего подобного не было, потому что он и сам этого не помнит…

Последнее соображение нам показалось очень возможным и разумным, и одновременно ужасным. Все знали, до чего может дойти дело, если машинально поставить или положить вещь куда попало и самому об этом забыть. Именно так пропадает большинство вещей.

— Вот я и сам не знаю, как будет лучше, — недовольно заметил Витек. — Вломиться в чужой дом и как следует там все обыскать, или здесь перевернуть все вверх дном: и в доме, и в гараже, и в саду, и все постройки…

— И сумки, — грустно добавила я. — И ящики. И дрова у дома. Позвольте вам напомнить, что весной именно в дровах я нашла ту большую лупу с ручкой и подсветкой. Так что все может быть везде.

Юлита удивилась:

— Зачем тебе в дровах понадобилась лупа?

А мы в нее рассматривали с паном Ришардом что-то маленькое зелененькое, выросшее там, и решали, вырвать это и выбросить или пересадить. И в лупу разглядели маленьких белых червячков, так что вырвали, а без лупы было бы жалко. Пан Ришард вырывал, а я ему на руки смотрела со слезами на глазах, лупу нее положила машинально куда попало. Так что она нашлась уже потом, когда пани Хеня набирала поленья.

— Господи боже мой! — простонал куда-то в пространство Витек и перевел глаза на вазочку с сухими цветами.

Я поспешила напомнить, что на этот раз я ни при чем.

— А вдруг это у тебя заразное? — забеспокоилась Юлита.

— Уж только не для меня, — твердо заявила Малгося. — Если я не подхватила этой рассеянности от Алиции, не заражусь и от тетки. Я такая… неподдающаяся. Скорее уж Витек, вот у него есть склонность…

— Зато я не курю! — сухо заметил Витек.

— Но в руки все берешь, — пробурчала я. — Все мужчины такие. Возьмет в руки что попало, подержит, потрясет и оставит где попало.

Витек поспешил бросить на каминную полку гаситель для свечек и даже оттолкнул его от себя подальше. И принялся энергично протестовать. Он ничего просто так в руки не берет и ничего не трясет! Но на всякий случай перешел на другое место, оставил великосветский камин и оперся на простецкий буфет. Я лихорадочно попыталась припомнить, что там стоит или лежит, но мне мешали сосредоточиться.

— Во всяком случае, что-то надо делать, — продолжала Малгося. — Обыскать дом пана Мирека будет легче, чем этот твой, я как-то сомневаюсь, что он мог бы рассматривать в лупу червячков. Кроме того… Погодите. Надо смотреть правде в глаза!

Не очень понимая, что она собирается сказать, мы усиленно уставились в глаза ей самой, а пан Ришард даже беспокойно оглянулся. Малгося же продолжала с какой-то странной интонацией:

— И тут пришла от него точно такая же зажигалка…

— Пришла! Ничего себе, нашла выражение.

— …но без дарственной надписи. Значит, не твоя. А ты сама говорила, что такие зажигалки стали огромной редкостью. Откуда же она у него? Такая… идентичная?

Вот именно, откуда? Опять где-то в глубине памяти замелькало напоминание о желтеньких цыплятах, и, как я ни напрягалась, напоминание угасло. Вопрос Малгоси был риторическим. И она продолжала:

— Но факт — она у него была, и он мог подумать, что твоя здесь — это его та. И забрал свою собственность. Уж не знаю, о чем он при этом думал, может, вообще ни о чем не думал, а может, вообразил, что его зажигалку украли и принесли к тебе. Какой-нибудь общий знакомый. Или что сам ее принес и по ошибке оставил у тебя. Или еще чего. Во всяком случае, я считаю, что зажигалка обнаружится скорее в его доме, чем в твоем. Кто-нибудь у него еще там живет?

Аргументы Малгоси казались нам убедительными, а вот насчет того, живет ли кто в доме покойного, мы ничего сказать не могли. Одна только Юлита, после долгого молчания, выжала из себя нечто вроде признания:

— Уж не знаю, можно ли ему верить… Ну, ладно, раз моя вина, уж признаюсь… Мы с ним пару раз говорили… Он сказал, что разведен.

Они всегда или разведены, или не находят у жены понимания!

— И что он живет один. Его хозяйство ведет сестра, но живет она отдельно. Так я поняла из его объяснений… признаний… Может, я ошибаюсь?

Во мне возродилась надежда.

— Может, и не ошибаешься. Если он действительно жил один, то его квартиру… или надо говорить дом? То его опечатали, так что туда можно спокойно войти и все без помех осмотреть. Пустые помещения, где совершено преступление, всегда опечатывают, даже если и имеются какие-то наследники, то пусть они хоть помирают с голоду, а ждать освободившуюся жилплощадь им придется очень долго. Так что нам повезло!

— Будешь сдирать пломбы? — не выдержал Витек.

— Буду. Только сначала посмотрю в кодексе, что за это дадут.

А Юлита вдруг добавила:

— И еще у него есть брат. У него как-то вырвалось.

— А где он?

— Здесь не живет. Кажется, ездит по заграницам.

— А дети? Раз разведенный, могли быть и дети.

— О детях я ни слова не слышала.

Аня сочла своим долгом предупредить, что одна разведенная жена может быть хуже целой своры других наследников-родственников. Так что, если уж мы решились на кражу со взломом, надо провернуть ее не откладывая. Но в кодекс заглянуть не мешало бы…

Марта заявила, что ей очень у нас нравится, она никуда не пойдет, а учиться можно и в другое время. Пан Ришард сначала приготовил себе кофе, выпил, приготовил чай, выпил, и, чрезвычайно заинтересованный обсуждавшейся темой, отказался встретиться с клиентом, который отловил его по сотовому. Пани Аня объявила, что ее семейство в состоянии приготовить себе не только обед, но и ужин, и она тоже остается. Мы занялись юриспруденцией, и в кодексе правонарушений наткнулись на интересный пассаж, а именно — что полагается тому, кто затирает следы преступления. Это был не наш случай, но мы все живо его обсудили и продолжали поиски. Ага, вот тоже интересно — наказание для тех, кто «умышленно портит, уничтожает или устраняет знаки, установленные государственными учреждениями». Наказания были какие-то неравные, в одном случае до пяти лет, а в другом — просто штраф. Поскольку именно нашего случая в кодексе правонарушений не оказалось, мы решили — это нам подходит, и не так уж страшно. Наверняка нам пришьют штраф, что ж, в складчину соберем нужную сумму. Все согласны.

И тут началось главное. Кто пойдет на взлом и обыск опломбированной квартиры? Что тут началось! Рвались все виновные и невиновные в моем лице, очень уж хотелось поучаствовать, к тому же, в конце концов, зажигалка ведь моя? Имею такое же право, как и все! Пришлось бросать жребий.

Но сначала остатки здравого смысла велели нам послать на дело не одного, а двух добровольцев, учитывая трудности поисков в совершенно незнакомом доме. Двух добровольцев. Итак, бросили жребий. Счастливцами оказались Юлита и пан Ришард.

Видно, судьба! А Юлита торжествовала — есть все же справедливость в этом мире. Ее поддержал пан Ришард, заявив, что, кажется, уверует в высшую справедливость и предназначение. Да и надо же быть последовательными, раз уж они с Юлитой главные подозреваемые.

— В таком случае, заявила я, — вы должны принять все меры безопасности.

Как-никак специалист по детективам, я заставила усиленно поработать свои серые клеточки и вот что им посоветовала:

Переодеться. Нет, пану Ришарду переодеваться в женщину никак невозможно, но вот Юлита вполне сойдет за парнишку. Тихо! Никаких седых бород, никаких самураев и монахов. Еще предложите рыцарскую броню! Сказала же — пан Ришард не переодевается. А Юлите подойдет самая простая одежда, чтобы в случае неожиданной проверки полицией не бросаться в глаза. Значит — джинсы, адидасы, кепарь, такой, знаете, для идиотов, козырьком назад. Черные очки можно.

Главное — обувь. Никакой собственной обуви! Мы все прекрасно знаем, что такое микроследы, на дело они пойдут в одноразовой обувке, да все равно какой. Найти ненужную, предназначенную на выброс у себя, либо найти уже выброшенную кем-то у мусорного бака, либо купить в магазине что-нибудь самое дешевое — что не жалко потом сразу же выбросить. То же с перчатками. Лучше всего хирургические, их легко сжечь, хотя бы в моем камине. Хорошо бы и от порток избавиться… Подумаем.

Нарушение кодекса совершать днем. Никаких фонариков в пустом ночном доме, свечек, никаких подозрительных отблесков, нечего изображать привидения. Всегда найдется любопытный и заинтересуется: а что там такое светится? Днем видно без дополнительного освещения.

На время работы наших людей по уши занять наших же ментов, чтобы им случайно не взбрело в голову осмотреть место преступления. Ими займется Марта при моей активной помощи.

— Я охотно! — с энтузиазмом откликнулась Марта. — Но как я их буду занимать? Чем?

— Рассказывать им о растительном скандале на дороге у питомников, я подключусь с сиренью, ну той, с красной полоской, И не сомневайтесь, на эти темы они будут нас допрашивать столько времени, что вы успели бы прочесать высотный Дворец культуры, а не только обычную квартиру.

— Так у него ведь домик…

— Да знаю я эти домики, маленькие и тесные. Вот только не знаю, на какой замок он запирается, удастся ли его открыть обычной отмычкой? Не найдется ли у кого-нибудь из вас знакомого квартирного вора?

Оказалось, с ворами проблема. Ни у одного из нас не нашлось нужных знакомств. До чего же глупы люди, в том числе и я! Ну что стоило мне подружиться с теми, которые не так давно обокрали и меня, и пана Тадеуша? Похищенное имущество нам так и не вернули, а подходящее знакомство очень бы пригодилось.

Когда мы вот так ломали головы, появился последний виновный. В жуткой спешке в дом ввалился Тадик.

— Меня в аварийном порядке вызвали на срочное дополнительное дежурство в эту ночь, тороплюсь, по дороге заехал на минуту. Я ведь чего думаю? Остался в стороне, вроде бы ни при чем, а не исключено, что я просто все прозевал, сидел, как слепая курица. Считаю, что я тоже виноват. Я бы обыскал его дом.

И очень нас всех обрадовал таким заявлением.

В молниеносном темпе были приняты решения. Я взяла на себя кошмарное обязательство безо всякой надобности отправиться к стоматологу, который живет на той самой улице, где находится нужный нам дом. Как уже говорилось, домики там элитные, каждый на одну семью, так называемые близнецы. Достаточно осмотреть один, и уже будешь иметь представление о всех остальных. А наши люди должны знать расположение помещений, входы-выходы, осмотреть то, что находится со стороны садика, дворика, где они, скажем, держат дрова для камина. Как я это сделаю — мне решать, но раз надо… Только бы зубы уцелели.

А насчет замков — неоценимую помощь взялся оказать нам Тадик. С помощью умельцев корешей и соответствующих инструментов они откроют все, что заперто на всем белом свете.

И он помчался на работу.

Продолжение мы оставили на завтра.



***

Вольницкий собирался направить все силы на подозрительную хмелевскую шайку, устроить им облом, поприжать как следует и заставить признаться, но от этого благого намерения его оторвали новые данные о покойнике. А следователь понимал, что нельзя ограничиваться разработкой лишь одной версии, то есть судорожно держаться лишь за машину с Гвяздовским и черноволосой девушкой. Он обязан уделить внимание и другим.

Ему сообщили, что до покойного Кшевца отчаянно пытаются дозвониться три человека. Некая женщина по имени Элиза, некий мужчина по фамилии Ковальский и еще один, называвший себя Шрапнелем, самый настырный и грубый. Надо же, Шрапнель, наверняка кличка. Следователь и раньше чувствовал какую-то подозрительную возню вокруг Кшевца, и эти звонки только убедили его в этом, особенно Шрапнель.

Для полиции не проблема установить личности звонивших, и уже через час Вольницкий знал, что Элиза Вендзик, лаборантка в аналитической мастерской, проживает на Служевце, снимает однокомнатную квартиру и находится в стадии разрыва отношений с женихом, рвет многолетнюю связь. Некий Ковальский — его зовут Альберт директор типографии, желает разбить сад при своем загородном доме в Повсине. Шрапнель же состоит как минимум из четырех человек. И по телефонам установить его личность было непросто. Эти телефоны — два стационарных и три сотовых — принадлежали: механическим мастерским Томаша Пачека, управлению багажного такси Мариана Вишняка и питомнику Ирены Дембицкой. Последний сотовый был зарегистрирован на некую Магдалену Скорбящую, сотрудницу туристического бюро, в настоящее время пребывающую в Египте, что в известной степени внесло некоторую растерянность в следственную группу. Была ли эта Магдалена Шрапнелем или нет?

По каждому из этих телефонов абонент представлялся Шрапнелем и выходил из себя от невозможности переговорить с паном Кшевцем. Вольницкий прекрасно понимал, что какой-то аферист мотается по всему свету и пользуется возможностью поговорить по любому подвернувшемуся под руку телефону. И все же владельцы телефонов его наверняка знают, а кто-то из них может оказаться и самим проходимцем.

И детектив принял меры. Выдал поручения своим людям, а сам поспешил к Элизе Вендзик, в глубине души очень надеясь на ее упрямого жениха, недавно ею отвергнутого. Может, именно он замочил конкурента? Элиза может и не знать об этом. И тогда проклятого разномастного Шрапнеля можно будет послать к черту, а его махинациями пусть займутся другие.

Как он и предполагал, Элиза Вендзик была еще на работе, и на нее даже можно было посмотреть через стеклянную стену — вон, сидит, согнувшись над микроскопом. Однако пройти за стену, пусть даже и стеклянную, комиссару не разрешили. Не помогло удостоверение. Неумолимые стражи засекреченного объекта сухо заявили следователю, что, пока они живы, он в лабораторию не войдет. Вот если бы он был бандой террористов с ядерными боеголовками в руках и перебил весь персонал учреждения, тогда бы, может, и вошел, но сейчас они его не пустят. Пусть ждет, его проблемы. Он и ждал, и даже терпеливо, чему очень способствовал вид Элизы у микроскопа. Но похоже, ей все же каким-то путем передали, что к ней пришли из полиции, она оторвалась от микроскопа, что-то записала в компьютере и вышла из неприступного помещения.

Комиссар не стал терять времени. Соблюдя все формальности, он поспешил задать вопрос:

— Вы знаете Мирослава Кшевца?

Вопрос преобразил дотоле спокойную женщину. Лаборантка Вендзик моментально вздрючилась, и, пройдя все стадии — возмущения, испуга, презрительного молчания, — не выдержала. На комиссара обрушился буквально водопад очень противоречивых и очень ценных высказываний, но сначала его ошеломили, приняв за посланца Кшевца. Видимо, до лаборантки не дошло, какое заведение он собой представляет.

— Так вот кого он соизволил прислать вместо себя! — бушевала лаборантка. — Извольте передать своему приятелю, что я не привыкла к таким методам! Трус, прячется за спину других! Интересно, какие еще аргументы вы можете мне представить? Впрочем, я с вами не намерена вести переговоры! Пусть явится лично, я ему все в лицо выскажу!

— Ничего в лицо вы ему не выложите, — тоже рассердился комиссар. — Разве что на спиритическом сеансе.

Элиза онемела. Губы смогли лишь выговорить:

— Что?.. Как?..

— Пана Кшевца убили, я же, возможно, вы не расслышали, веду расследование этого преступления, вот, глядите, мое удостоверение: Отдел тяжких преступлений.

Допрос пришлось прервать и последующие десять минут посвятить приведению в чувство свидетельницы. Правда, сознание она потеряла лишь наполовину, но все равно давать показания не могла. Немного придя в себя, опять разразилась проклятиями, но теперь по другому адресу.

— Это она! — рыдала Элиза. — Она… Я уверена! Не хотела его выпускать из своих когтей! Предпочла убить! Он уверял, что избавился от нее окончательно, я же всегда ему говорила, что она висела над ним как гидра, гарпия, гиена, гадюка, гангрена, гетера проклятая!!!

Следователь невольно подивился такому обилию проклятий, излитых одним духом, и все на букву «г». Он даже попытался записать их для памяти, но нельзя терять время, надо пользоваться возможностью услышать еще что-нибудь путное от эрудированной свидетельницы.

— Кто? — перебивая женщину, прокричал он. — Кто она?

— Как кто? Да Кристина, его бывшая жена. Не хотела отцепиться от него, не хотела, не хотела!!!

И вот не прошло и часа, а точнее — за сорок пять весьма продуктивных минут комиссар узнал следующее:

Жених Элизы Вендзик здесь абсолютно ни при чем, это размазня, каких свет не видел, тихий, послушный и привязчивый, он способен только стенать, причитать и умолять на коленях, а всякие действия настоящего мужчины ему так же чужды, как, скажем, китайский язык.

Разведенная жена покойника какими-то неизвестными Элизе средствами заставляла Мирослава постоянно с ней встречаться, и он подчинялся этой бабе и летел к ней по первому же требованию, выполняя все ее пожелания.

Гиена выдрала из него деньги, ему не принадлежавшие. Заставляла его знакомиться с какими-то жуткими мафиозными хамами, чтобы испортить бедняге репутацию в обществе, лишить его возможности зарабатывать честным путем, чтобы он потом клянчил у нее же кусок хлеба. Заключила пакт с его отвратительной сестрой, так что бедняге приходилась скрывать от вредной сестры свои искренние чувства. Не могла примириться с прочной связью Миречека с ней, Элизой, а ведь она для него — все, небо и земля, рай и залог новой, лучшей жизни, на нее одну Миречек мог положиться, за ней как за каменной стеной, к ней примчаться в трудную минуту, она же, Элиза, все терпела, даже рисковала, не думая о последствиях, выполняя все просьбы любимого из последних сил. И молчала как могила!

Тут зареванная Элиза вроде как немного спохватилась, но следователь уже успел ухватить конец нити. Так что же такое недозволенное свидетельница делала для покойного? Естественно, вопроса в лоб не задал, но с почти искренним сочувствием поинтересовался у бедной обманутой женщины, зачем она сегодня звонила пану Кшевцу.

— Я сделала ему анализы. Он сказал — срочные!

— Какие анализы? Чего?

— Вредителей растений… паразитов… это вовсе не гриб…

Тут Элиза задохнулась от очередного спазма отчаяния, но слезы уже не катились градом, и она даже вполне осознанно взглянула наконец на человека, который с ней говорил. Что ж, комиссар внешне выглядел вполне достойно, был мужчиной, скорее парнем, интересным, лицо умное, благородное, в данный момент сочувствующее, так что любой женщине глядеть на него было бы приятно. Элиза Вендзик не была исключением.

— Но вы никому не скажете? — вдруг забеспокоилась она. — Возможно, я и не имела права, ведь это растения, а я занимаюсь анализами для людей, но, поверьте, я соблюдала все меры предосторожности. Делала их совсем отдельно! И никогда больше… никогда в жизни… А Мирек убит! О боже!

Рыдания возобновились со страшной силой, однако следователь уже пер напрямик, памятуя о своих служебных обязанностях и изгнав из сердца жалость.

— И как часто вы делали эти… растительные анализы?

— Да нет… откуда? Только в последнее время… раза три… ну, может, четыре. Я знаю, что не имею права, что не должна была так поступать… И если вы проговоритесь, меня вышвырнут с работы! Я не хочу! Я умею и знаю! Я люблю свою работу! И больше никогда в жизни!..

Учитывая гибель пана Мирека и пережитый лаборанткой стресс, в этом ей можно было поверить. Вряд ли Элиза Вендзик примется опять за запрещенные анализы, во всяком случае в ближайшее время. Комиссар не мог обещать ей вечного молчания, но, как человек честный, пообещал то, что в его силах. Просто так не проболтается.

— Разве что в случае крайней необходимости, сами понимаете — убийство, мы же должны найти убийцу. И вообще вся полученная информация используется нами только для служебных нужд. Полиция не имеет привычки распространять сплетни направо-налево: и посторонним людям, и учреждениям. У вас при себе список сделанных анализов или он только в компьютере?

— Да бог с вами, в компьютере я все стерла. У меня распечатки… Всё…

Все еще сомневаясь, что ему эта добыча понадобится, следователь принял из рук заплаканной Элизы толстый конверт и, пользуясь случаем, ненароком поинтересовался фамилией нерасторопного жениха. Без труда получил и фамилию и адрес, после чего, не теряя времени и взятого темпа, помчался к следующей свидетельнице. По дороге получил информацию о другом неудачнике, звонившем безрезультатно пану Кшевцу, Альберта Ковальского опер прихватил в тот момент, когда тот подъехал к своему дому, наверное после работы. Между распахнутыми воротами и входом в дом встретились упомянутые Ковальский и опер, а также дама, выглянувшая из двери и выскочившая навстречу приехавшему. Как оказалось, пани Ковальская, супруга подозреваемого. Ну, не так уж сразу подозреваемого, скорее пока свидетеля. А может, вообще клиента покойного, ни в чем не повинного.

И все трое одновременно заговорили.

— Ну и что? — нетерпеливо выкрикнула дама.

— Вы ко мне? Слушаю вас, — сказал пан Ковальский.

— Вы звонили сегодня Мирославу Кшевцу? — сразу взял быка за рога опер.

Ковальский оказался в самом трудном положении, ему были заданы сразу два вопроса.

Жена повторила свой, причем очень напористо, так что Ковальский начал с нее.

Раздраженно ответил женщине:

— И ничего. Опять не дозвонился.

— Как это? Такого быть не может! Ведь это фирма! Никто из фирмы тебе не ответил?

— Ответил. Автоответчик. Что его нет. А один раз какой-то тип спросил, что мне от него нужно, так я разозлился и заорал — деревья! Деревья нужны! Но этот кретин не мог мне сказать ничего существенного.

— А по сотовому?

— То же самое. Не может подойти и в чем дело. Отвечаю — из-за деревьев звоню. Сколько можно ждать, желаю ему лично высказать все. что о нем думаю…

— Почему только деревья? А кусты забыл? Это аферист, я тебе еще тогда говорила! И какого черта ты ему дал задаток?

Тут разозлился пан Ковальский:

— Не ты говорила, это я тебе еще в самом начале говорил, что не верю я этому человеку, сразу видно — проходимец, пройдоха и мошенник! А ты ему поверила, потому что он рассыпался перед тобой мелким бесом, ты велела дать ему задаток, да покрупнее! А я тебе еще тогда говорил!

— Что говорил, что говорил? Молчал, как камень! Он тебя серебряными елями покорил. Глаза тебе эти ели застили! И ты растаял, как масло на солнце!

— Ага, так это я ему готовил чаек, кофеек, приносил коньячок? — выходил из себя муж.

— Да что с тобой, дурнем, говорить! — только и нашла что ответить дама и скрылась в доме, со стуком захлопнув за собой дверь.

— Она скоро дом разнесет, — проворчал Ковальский, отирая пот с лица. — Жена ему поверила, а я еще тогда сомневался… Ага, вы ко мне? Слушаю вас.

Что Ковальский сомневался, так полицейский ему не поверил, уж слишком неуверенно твердила об этом очередная жертва мошенника. Детектив уже много знал о покойнике, и понял, что в данном случае тому удалось навесить лапшу на уши и жене и мужу, обвести обоих вокруг пальца, хотя, возможно, в разных случаях. И допрос детектив начал с того, что выразил потерпевшему понимание и полную солидарность с его негодованием.

Вскоре он уже знал, что пан Кшевец, найденный по объявлению в газетах, обязался доставить и посадить конкретные растения в конкретном месте, получил длинный список желаемых растений, после чего, получив деньги и доставив всего три экземпляра из этого списка, и то не совсем такие, какие требовались, стал как-то увертываться и скрываться от заказчиков. Сегодня пошел пятый день, как он только обещает и извиняется. Именно на сегодня назначил совсем уже окончательный срок, обещался все представить в лучшем виде, и его нет! А ямы для двух больших деревьев уже выкопаны, и все готово, и во что это обойдется, лучше не думать. Он, Ковальский, давно бы махнул рукой на этого явного мошенника, никаких нервов не хватает, но жена уперлась, не может она от этого типа отказаться. Ну и конечно, задаток…

Опер не знал, как лучше поступить — лишить несчастного последней надежды или оставить его в заблуждении. Нет, это будет не по-человечески. Если же именно супруги Ковальские лишили жизни садовода, то им давно надо плавиться от счастья в изобилии «Оскаров» и миллионов в Калифорнии, раз уж они такие прекрасные артисты, а не прозябать со своим несчастным участком на задворках Европы. Да он скорее себя бы заподозрил в убийстве афериста, чем этих двух…

Так что он лишил иллюзий пана Ковальского, и теперь испрашивал у начальства прощения за свою излишнюю мягкотелость. Начальство не очень его ругало.

А Вольницкий продолжал мчаться к Кристине Кшевец.

Женщина оказалась дома и занималась какими-то водными процедурами, так как открыла ему в халате. Голова туго обвязана полотенцем, лицо только что вымыто, без макияжа. Открыла дверь и вопросительно взглянула на комиссара.

— Пани Кристина Кшевец?

На бесцветном, но довольно приятном лице молодой женщины появилось очень неприятное выражение.

— Вы опоздали, — заявила она. — Уже пять дней, как Кристины Кшевец нет на свете.

Холера! Померла, что ли? Еще этого не хватало. Не может быть! Тогда ее знакомые, даже враги, к примеру Элиза Вендзик, знали бы об этом.

— Надеюсь, она не умерла?

— Нет, просто теперь ее зовут по-другому. Теперь она Кристина Корупская. Для вас это имеет какое-то значение?

— Абсолютно никакого. Так, значит, это вы Кристина Корупская?

— Я. А в чем дело? На почтальона не похожи, на сантехника тоже, и, надеюсь, вы не попрошайка. Так, говорите, вы что-то продаете?

— Нет, нет! Януш Вольницкий, комиссар полиции, Отдел тяжких преступлений. И вы мне доставите большое удовольствие, если сможете уделить несколько минут вашего времени. Предпочитаете в квартире или прямо здесь, на пороге?

Кристина, бывшая Кшевец, теперь Корупская, особой болтливостью не отличалась. Она просто молча посторонилась и впустила в квартиру следователя. Квартира оказалась просторной и со вкусом обставленной.

— Вы вернулись к своей девичьей фамилии?

— Странно, полицейский, а не угадал. Просто я разрешила себе выйти замуж.

— А… Примите искренние поздравления. Так что вас, надеюсь, не очень потрясет известие о кончине вашего бывшего мужа?

Кристина как-то странно посмотрела на Вольницкого, пожала плечами и села, указав жестом на стул по другую сторону журнального столика. И все молчала, а комиссар терпеливо ждал.

— Пусть ему садовая земля будет пухом, — наконец заговорила она. — Раз отдел тяжких преступлений, догадываюсь, что он убит. Знаю, всякими инфарктами, раком и воспалениями легких полиция не интересуется. Что вы хотите услышать от меня?

— Как долго вы состояли с ним в браке?

— Пять лет и четыре месяца.

— Значит, можно надеяться, что за это время вы успели узнать и мужа, и его знакомых, друзей, клиентов…

— И врагов! — насмешливо подхватила Кристина. — Ведь именно они больше всего вас интересуют?

Это правда, враги комиссару всего интересней. У него даже создалось впечатление, что одного из них он сейчас видит перед собой. И совсем бы не удивился, если бы именно она прикончила бывшего мужа. Однако как потенциальный убийца исключалась, ведь невозможно, чтобы ее не узнала сестра убитого. Хотя… кто знает… Лицо закрыла руками…

— И все же один глупый вопрос я обязан вам задать. Пустая формальность, но ничего не поделаешь. Где вы были вчера между половиной седьмого и половиной девятого вечера?

Задавая вопрос о времени, комиссар подумал, что ведь не прошло и суток после убийства, а он уже провернул такую работу! Просто молодец! Правда, особый успех на горизонте пока не просматривался, но материала по делу все прибавлялось. И все же в глубине души он не удержался и похвалил себя.

— Так его убили в это время? — заинтересовалась Кристина. — И именно вчера? Где же я была в это время? А, ведь вчера! У знакомой на Жолибоже, сейчас сообщу ее данные и адрес в этом варшавском районе, ведь наверняка вы их от меня потребуете. Сидели мы у нее… четыре бабы и один мужик, ее муж Нет, мы не играли в бридж, а рассматривали образцы ткани, в шесть туда приехала женщина, работающая с разными текстильными фирмами, и привезла нам прорву товара, некоторые образцы были просто чудесные. В принципе куски декоративных тканей, но и для платьев сойдут, и для костюмов, и даже для верхней одежды. Уже после семи за мной приехал муж, но ему пришлось подождать, ни одна из нас просто не могла оторваться от такого изобилия. Если не ошибаюсь, оба мужа сидели в кухне. От них мы ушли после девяти и еще зашли поужинать в… Впрочем, понимаю, на ужин вам наплевать, это было уже после девяти.

При воспоминании о вчерашних чудесных тканях женщина явно оживилась, она порозовела, и Вольницкий вдруг с изумлением понял, что напротив сидит очень красивая женщина. Сумка была у нее под рукой, она порылась в ней, достала изящную записную книжку.

— Адель и Мариуш Новак. Адрес… запишете?

Следователь и адрес записал — на всякий случай, хотя ему казался сомнительным сговор такого обилия преступников. И с неудовольствием подумал, что это стало нехорошей закономерностью — при допросах ему обязательно называют прорву свидетелей. И всем им пришлось бы лгать со сверхъестественным талантом, хотя он имеет дело отнюдь не с артистами.

Мысль мелькнула и пропала, но в комнате атмосфера явно разрядилась, и он вернулся к теме, позволив себе даже некоторую бестактность:

— Прошу меня извинить, можете не отвечать, но хотелось бы знать… почему вы развелись?

Ну и, ясное дело, Кристина опять заледенела. Но ответила.

— По очень простой причине. Уж в слишком многочисленной компании баб я оказалась. Пан Кшевец имел обыкновение уделять внимание каждой особе женского пола, которая попадалась на его пути, а мне в толпе… как-то не нравится. И еще он не хотел иметь детей. А я хотела. И они у меня будут!

Это прозвучало так вызывающе, словно Вольницкий с порога начал выступать против детей. Поэтому он поспешил заявить, что лично он детей очень любит и, если женится, обязательно их заведет. Первое было не совсем искренне, второе уже походило на правду. Кристина немного оттаяла.

Не упираясь, даже охотно свидетельница поведала комиссару о финансовом положении покойного до момента их разрыва, потом оно ее уже не интересовало. О последних двух годах его жизни наверняка могли бы рассказать другие женщины, с которыми он постоянно встречался, а также его сестра, жуткая мегера, похуже всех свекровей мира, уж она знает всю подноготную обожаемого братика. Поскольку это совпадало с теми сведениями, которыми полицейский уже располагал, он обратился наконец к только что упомянутым врагам.

— Полагаю, что тут вы вполне могли бы воспользоваться телефонной книгой, — презрительно бросила Кристина. — Почти все, с кем он имел дело, терпели от него убытки и неприятности. Очаровывать женский пол он умеет, тут ничего не попишешь, я сама на этот крючок попалась. Но у него талант всучить человеку то, что ему выгодно, результаты обмана проявлялись не сразу, иногда через год-другой после оплаты счета. Да вы наверняка уже знаете, чем он занимался. Я уже не говорю о бесчисленных обманутых мужьях и просто любимых мужчинах, с которыми расставались охмуренные им дуры, но вот эти дуры… Я не знаю ни одной, которая не имела бы к нему абсолютно заслуженных претензий. Мне же за него стыдно было людям в глаза смотреть!

В гневе Кристина очень хорошела, и Вольницкий подумал, что этот допрос можно отнести к очень приятным.

— Скажите, а вы смогли бы кого-нибудь заподозрить в убийстве пана Кшевца?

Помолчав, Кристина спросила:

— Как он был убит?

— Сначала — мощнейший удар по голове, а потом его… как бы это поточнее сформулировать… его изрезали секатором. Четыре раза. Перерезана артерия, он истек кровью…

— В таком случае я бы исключила предумышленное, заранее запланированное убийство. Кто-то скоропалительно… Человек примчался устроить скандал… Женщина или клиент. Никаких бандитов, никакого убийства ради ограбления, с бандитом он бы договорился и даже подружился. Это был обманутый им человек, скорее всего брошенная энергичная женщина. Или молодая и безоглядно влюбленная и жестоко обманутая этим проходимцем, или зрелая особа, уже вложившая в него немалые средства.

— А вы не могли бы кого-нибудь назвать персонально? Разумеется, предположительно.

— Нет. Я не имею понятия, что с ним происходило в последние два года. Из прежних, говорите? Ну… не знаю… Тогда несколько раз ему устраивали скандалы, фамилий я не помню, но люди просто разрывали все отношения, буквально рвали на мелкие кусочки уже заключенные договоры и больше не имели с ним дела. А из обожательниц… Не припомню ни одной, которая бы вложила в него не только чувства, но и денежные средства. На вашем месте я бы искала контакты последнего года. Вот в этих двух направлениях.

Вольницкий и сам пришел к такому же выводу, но осталось неясное ощущение — чего-то он не понял.

— Момент, минутку. Я в садово-огородных делах не разбираюсь. В чем заключался обман клиентов вашим мужем?

— Бывшим! — подчеркнуто напомнила женщина.

— Да, разумеется, бывшим. Были обмануты. Как? Как он их обманывал?

И опять недолгое молчание. Подумав, Кристина заговорила:

— Я тоже не слишком большой знаток садоводства и в дела его фирмы не совалась. Только потом, когда все чаще появлялись обиженные и разгневанные клиенты, до меня постепенно стало доходить, что он им, по-видимому, поставлял… или высаживал, уж не знаю… растения. Ох, наверно, не так их надо окрестить, но ведь не животных же? Ну, все эти деревья, кусты, саженцы, черенки, луковицы… что там еще… побеги? И все плохого качества или совсем негодящие.

— Негодящие в каком смысле?

— Во многих смыслах. И больные, и чем-то зараженные, какой-то растительной заразой, и засохшие… Ага, вспомнила термин: пересохшие. Не знаю, в чем заключается этот недостаток, а теперь и вовсе знать не желаю. Теперь меня это не касается. И еще, кажется, очень плохо их высаживал. То в слишком мелкие ямки, то в плохую землю, все это мне запомнилось потому, что разгневанные клиенты со скандалом предъявляли ему свои претензии. Иногда и вовсе сажал не то, что заказал клиент. Запомнился случай: согласно договору с клиентом, предварительно оплаченному, он высаживал ему на участке малину и красные розы, а у того через год вырастали альпийские колокольчики и карликовая вишня.

У полицейского голова пошла кругом. Напрасно все же природа наградила его таким живым воображением. Он уже воочию видел ту самую красную розу с малиной, даже замаячил где-то на заднем плане альпийский колокольчик, которого он никогда в жизни не видел и не имел понятия, как тот выглядит, а вишню вообще не любил и не ел. Усилием воли взял себя в руки и выслушал то, что добавила Кристина.

— Бот вы заказали, например, липу, — продолжала женщина, явно войдя во вкус и мстительно щурясь, чем-то напомнив комиссару довольную кошечку, — а у вас по весне из саженца проклюнулся японский гинкго билоба. Вы захотели падубы, а он переагитировал вас на серебряную ель. И посадил ее, вопреки вашим сомнениям, и все пропало, и бейся теперь головой о стенку. Какие-нибудь ненужные ноготки клиент в раздражении выдернет и вышвырнет, с деревьями сложнее. Да и с кустами тоже. Вот, скажем, история с барбарисом колючим…

Следователю уже было достаточно примеров, он задыхался под навалом всех этих растений и, с трудом встряхнувшись, заставил свидетеля вернуться к теме:

— Так вы полагаете, что кто-то все же мог…

И Кристина опять увернулась от прямого ответа. Пожав плечами, она повторила:

— Не могу я вам ответить со стопроцентной уверенностью, просто хочу, чтобы вы поняли суть его махинаций, как я их поняла. И еще. За все эти бракованные растения он драл с клиентов три шкуры, словно они были из золота, я о растениях, не о клиентах. А если уж попадал на идиота, выдаивал его до последней капли без зазрения совести. Они, идиоты, когда и спохватывались, отступали безо всяких проблем для обманщика. Так все это происходило. И с девушками поступал также без всякой жалости.

— А не могли бы вы о ком-нибудь из них сказать хоть два слова? Припомнить фамилию? Скажем, отвергнутая им любовница могла знать сменившую ее особу и в гневе произнести ее фамилию или имя?

Поправив на голове полотенце, бывшая жена афериста молча уставилась в окно. Спустя минуту покачала головой.

— Ведь это означало бы, что я бросаю подозрение на человека, — честно высказала она свои сомнения. — Но понимаю, полиции надо испробовать все возможности, а я знала его лучше всех. Ну, вот когда мы разводились… у меня возникло ощущение, что он как раз в то время рвал свою связь с особой, которой не хватило денег на освоение садового участка, и она перестала его интересовать. Мне показалась она женщиной упорной и сильной. К счастью, фамилии ее я не знаю, а имя у нее было необычное, потому и запомнилось. То ли Виолетта, то ли Вильма, что-то в этом духе. Почему я ее называю? Потому что, став невольной свидетельницей устроенного ею скандала, еще подумала — ну вот эта на нем отыграется! Не скрою — подумала с удовлетворением. За всех отомстит, и за меня в какой-то степени. Теперь-то мне все равно. А ее вы можете найти в счетах, полиция наверняка их реквизировала. Ищите среди тех, с которых содрал самые большие суммы. И уж она наверняка больше знает о Кшевце, чем я…

На том иссяк источник информации, ибо Кристина бросила взгляд на часы и заявила, что не может больше тянуть, иначе впустую пойдут все ее косметические усилия. Более того, вдруг она полысеет? Тогда полиции как пить дать придется возместить убытки.

Ничто из услышанного не подходило к показаниям Элизы Вендзик, возможно, если копнуть глубже… Однако времени на углубленные анализы не оставалось, и теперь перед Вольницким на первое место выдвинулся Шрапнель.



***

Я могла бы ходить к стоматологу хоть до опупения, даже три раза в день, но это никак не помогало задуманной нами операции. Ведь передняя часть дома нам совсем не нужна, Находясь там днем, пан Ришард с Юлитой были отлично видны всем желающим. У меня была другая задача, и я должна была с ней справиться. Раз обещала — сделаю. И я поехала-таки к стоматологу, оставила машину у его дома, даже прошла к маэстро и оскалила зубы, но он, извинившись, попросил меня прийти на следующий день, сегодня у него много пациентов. А я не записалась заранее. Распростилась с врачом, записалась и быстро покинула его дом.

Села в машину, доехала до конца мостовой и принялась изображать попытку развернуться и припарковаться, причем делала это так неуклюже, что, случись здесь дорожный патруль, он бы отобрал у меня права. А я продолжала изображать из себя неумеху до тех пор, пока не вернулись Витек с Малгосей. Доехали со мной до стоматолога, и, пока я скалила зубы, а он их изучал, Витек с Малгосей изучали тылы дома. Они у всех домов-близнецов тут одинаковые, мы же надеялись, что задняя часть дома сулит нам больше надежд, чем передняя. Почему-то мы решили, что бывать на этой улице, не вызывая подозрений, могу только я, потому я и довезла их до стоматолога, а там они незаметно проскользнули за дом.

Наши надежды на зады домов оправдались. Вернувшиеся ко мне в машину Витек с Малгосей были полны оптимизма.

— Никаких проблем! — заявила Малгося. — Туда вообще можно добраться огородами и палисадниками, у них живые изгороди, которые ребенок перешагнет. Я сосчитала домики, наш садовод восьмой, На заднем дворике у него валяются засохшие сосенки и стоит раскрытый пляжный зонтик. Задняя дверь заперта и тоже опечатана, мы видели перекрещенные бумажные полоски.

Витек дополнил, что от соседней улицы эти элитные дома отделяет довольно высокий забор, с той стороны их не увидят, и вообще никто не заметит, даже если там сорок разбойников устроят побоище.

— Если, конечно, Ришард с Юлитой не будут слишком шумно себя вести, — добавила Малгося.

— Двери осмотрели?

— Обычные. Только ключ. К тому же застекленные. Но маленькими рамами.

— Ничего, руку просунуть можно. Гвяздовский справится, если вдруг в двери еще обнаружится внутренний засов. Ну что, привозим их?

— Тогда сразу, пока еще рано, люди на работе, дети в школах. Хорошо, что мы начали с утра. Ага, теперь понадобится Тадик.

Я сунула Витеку сотовый и велела дозваниваться до Тадика, сама же перестала притворяться, что все еще никак не развернусь, и направила машину к началу улицы.

Тадик оказался дома, и даже успел отоспаться после ночного дежурства. Необходимые инструменты у него были при себе, захватил на всякий случай. Витек условился встретиться с ним у бензоколонки через полчаса. Одновременно Малгося по своему сотовому информировала Ришарда и Юлиту. Я крикнула, чтобы они прихватили с собой какой-нибудь нож, можно перочинный, разрезать бумажные полицейские полоски на опечатанных дверях дома покойника.

Выяснилось, что мы напрасно заботились об этих мелочах. Пан Ришард уже обо всем побеспокоился, а у Юлиты были при себе маникюрные ножницы.

Тадик же, тоже на всякий случай, вместе с отмычками передал им специальный нож для разрезания фанеры.

Потом все разъехались, каждый в свою сторону, а к дому Кшевца направилась только пара преступников.



***

Получив от сестры странное и чрезвычайно заковыристое сообщение о гибели брата, Собеслав Кшевец, и без того собиравшийся посетить далекую родину, приземлился в варшавском аэропорту Окенче около девяти утра. Взяв напрокат машину, он направился все к той же сестре, даже не попытавшись созвониться с ней. И явился в тот момент, когда Габриэла вышла из дома, направляясь на работу.

Он подбросил ее к дому, где ей сегодня предстояло работать, а по дороге много чего услышал от сестрицы. Узнал, что он, Собеслав, отвратительный тип, недостойный бедному Мирославу даже ботинки чистить, что упомянутый Мирослав помер и пусть он, Собеслав, даже не пытается опять куда-то смываться, должен дождаться, когда с наследием братика все решится, а брата прикончила лахудра и последняя сволочь его девка, а она, сестра, никак не может ее описать полиции, хотя и видела собственными глазами, знает лишь, что та черная и красная, что он, Собеслав, хоть раз в жизни пригодится, без его подписи или хотя бы устного согласия нотариус документов не составит и без него семейный склеп для нее недоступен. А кроме того, дом заперт и опечатан полицией, так что нельзя даже увидеть, какое оно, имущество Миречека, а тут нашлись еще мерзавцы и свиньи собачьи, которые поносят доброе имя покойного и обвиняют его во всех смертных грехах.

Из всего услышанного Собеслав все же кое-что понял, и не знал, из-за чего больше огорчился: из-за страшной смерти брата или из-за опечатанных дверей, ведь дом был таким же его, как и брата.

— В гробу я видал их пломбы! — с гневом заявил он сестре. — Спать я могу где угодно, но в доме остались мои кассеты и негативы, они нужны мне немедленно, не могу я месяцами ждать завершения процедуры с наследством. Для того я, собственно, и прилетел сюда. У тебя есть запасные ключи?

Не без внутреннего сопротивления сестра призналась — есть.

— Мои запасные полиция забрала, а твои лежат, ну, третий комплект. Вместе с ключами от садика.

— Где лежат?

— В кухне, в ящике стола.

— Тогда дай мне пока свои. Раз ты торопишься, я туда съезжу, возьму свои, а твои, если хочешь, сразу же тебе привезу и отдам.

Несмотря на все обиды и потрясения, Габриэла рассуждала здраво.

— У Миречека пожить ты не можешь, так что остановишься у меня. А с ключами так. Возьми те запасные, там еще лежат и мои запасные, их тоже возьми. Я не знаю, когда вернусь, поэтому вот эти мои мне сразу же привези, чтобы я не ждала вся как на иголках. Стой. Тут я выхожу. Позвонишь в калитку, я сама к тебе выйду.

Конечно же, такие решения она приняла не из любви к младшему брату, стала бы она оказывать ему гостеприимство, просто сочла — так удобнее будет за ним присматривать, чтобы не исчез опять, да и не мешает знать, какие вещи заберет из дома Миречека. Ну и все формальности с наследством, тут без Собеслава, к сожалению, не обойтись, даже их фамильный склеп на кладбище Брудно без него не позволят открыть. А склеп что надо, еще прадедами возведенный, довоенный, кирпичный. На вскрытие непременно нужно и согласие Собеслава…

Собеслав пока не думал ни о наследстве, ни о фамильных усыпальницах. Его интересовали собственные дела. Чтобы спокойно действовать, отвез сестре, как она требовала, ее ключи и занялся собственными проблемами. У брата в доме он когда-то оставил не только диски, но и старые негативы, так необходимые ему сегодня, и много других фотопринадлежностей, которые сейчас на вес золота. Ну вот, скажем, ни в жизнь не повторится такое диво, природа не преподнесет ему больше такого подарка, такого расположения туч и освещенности их солнцем, которые просто не имели права оказаться как раз на той географической широте. Раз в жизни выпало ему такое счастье, как слепой курице жемчужное зерно, и он не намерен его упустить.

Смерть брата потрясла его, хотя они уже давно стали чужими друг другу. Собеслав осуждал старшего брата за его нечестный бизнес и не хотел иметь с ним ничего общего, Мирослава же раздражало нежелание младшего брата помогать ему в делах. Они почти не виделись. Половина дома принадлежала Собеславу, он в начале строительства вложил туда и свои средства, но дома бывал редко. Такая уж работа — носило его по всему белому свету. Но между Сибирью и Гибралтаром, Родезией и Гренландией у него почему-то по пути всегда оказывалась Варшава, вот откуда появилась контора брата.

С полицией он решил связаться позже, а сначала взять свое имущество. Неизвестно, когда потом еще представится такая возможность.

Собеслав въехал в знакомую тесную улочку и припарковался в самом ее конце, за четыре дома до своего. Конечно, он думал о смерти брата, полиция могла поставить у дома своего человека, не только опломбировать его, хотя из того, что наговорила Габриэла, не всему надо верить, он знал свою сестру, той и приврать ничего не стоило. Может, и не было никакого убийства? На всякий случай все же решил проникнуть в дом с черного хода, со стороны дворика, чтобы не бросаться людям в глаза.

Оставив машину в конце улицы, Собеслав по чужим газонам, легко перешагивая через низенькие живые изгороди, прошел к своему дому. Ему не пришлось считать домики, он прямо вышел куда надо, подивился, что пляжный зонтик как стоял тут с прошлого года, так и остался. Осмотрел внимательно дверь. Дверь как дверь, только вот наклеены на нее полоски бумаги с какими-то официальными надписями.

И все они были разрезаны.

Попытался вспомнить, как полиция поступает в тех случаях, когда ей надо пройти в уже опломбированный дом или квартиру, срывает она тогда полоски бумаги или нет? И как? Обычно, просто дернув дверь за ручку, или вот так, аккуратно разрезав уже наклеенные полоски, как здесь? А зачем полиции вообще входить с заднего входа? Не проще ли просто с улицы?

Собеслав достал ключи, осторожно, не брякнув, сунул ключ в скважину и нажал на ручку.

Дверь оказалась незапертой.

Осторожно, на цыпочках Собеслав вошел в дом и прислушался, затаив дыхание. Сверху доносились какие-то негромкие звуки. Воры? Воспользовались тем, что дом стоит пустой… А на полицейские наклейки им, конечно, наплевать.

Поскольку его вещи находились как раз наверху, Собеслав принялся осторожно подниматься по лестнице. Вот площадка, лестница кончилась, а звуки доносились вроде бы из комнаты для гостей. Именно за ней находилась хитроумно спрятанная личная комната Собеслава, темная, приспособленная для работы со светочувствительными фотографическими материалами. Неужели роются там?

Собеслав осторожно толкнул дверь в гостевую комнату и увидел злоумышленника. Нагнувшись над прикроватной тумбочкой, тот с судорожной поспешностью рылся в ее ящиках. Вор был небольшого роста, щуплый, в каких-то обвислых, старых джинсах и толстом, тоже старом и явно не по росту большом шерстяном свитере. На голове — идиотская зеленая кепка. Все это Собеслав окинул одним взглядом, подивился жуткому сочетанию цветов ветхой одежки и не успел ничего сказать, как воришка выпрямился и повернулся к нему лицом. Он собирался что-то сказать, даже произнес «па», но увидел в дверях Собеслава и замер.



***

На место преступления Юлита и пан Ришард отправились каждый на своей машине, не потому, что так решили, просто не успели обсудить всех мелочей предстоящей операции. Машины оставили в разных пунктах подальше от места назначения, до дома покойника добирались огородами. Без труда отсчитав дома, нашли пляжный зонтик и бумажные полицейские наклейки на двери нужного дома.

Ключи Тадика, а точнее, отмычки оказались потрясающими, дверь отперлась сразу же, не оказав сопротивления. Бумажные полоски Юлита разрезала маникюрными ножничками со свойственной ей аккуратностью. Так что внутрь дома проникли без труда.

Поскольку там никто не торопился наводить порядок, место преступления они поспешили пройти поскорее, глядя в потолок. Методично обыскали шкафчики в прихожей, кухню, гостиную и кабинет — без толку, зажигалки нигде не было. Просмотрели даже маленький погреб, что не составило труда, поскольку он представлял собой просто квадрат без всяких чуланов и каморок. И потом поднялись наверх.

Спальную хозяина определили сразу. Наверху еще была гардеробная, ванная и комната, похожая на гостевую. И повсюду стояла мебель шкафы и шкафчики, комодики, столики и стулья с креслами. По стенам — полки, заполненные книгами, а также всяческими безделушками вазами и вазончиками, фигурками и шкатулками, цветами в горшках и сухими букетиками. Бар с напитками. Рационально поделив помещения между собой, Юлита с Ришардом тщательно просмотрели все, комнату для гостей оставив напоследок.

Перешли в нее.

— Знаете, а тут еще какая-то дверь, — заявил вдруг пан Ришард, обстучав стенку, оклеенную обоями. — Похоже, использовали часть антресолей. Надо и туда заглянуть.

Дверь в замаскированную комнату оказалась запертой, видимо, комната на антресолях не заинтересовала полицию. Немного помучившись с отмычками, пан Ришард и ее открыл.

— Проявочная! — прошептал он сообщнице. — И, встретив ее недоуменный взгляд, пояснил: — Ну, комната фотографа, где в темноте проявляют негативы. Горит только красная лампочка. Сейчас найду выключатель и обыщу все тут.

Предоставив ему проявочную, огорченная неуспехом их долгих поисков, Юлита принялась копаться в гостевой. Шифоньер, полки, вешалки… — ничего. Если не считать, конечно, каких-то дамских и мужских предметов туалета в одежном шкафу и просто разбросанных на постели и по стульям. При этом она уронила какой-то поясок, он упал на пол, позвякивая металлическими петлями и украшениями.

Ага, вот еще тумбочка у кровати, вернее, низкой и широкой тахты. На ней глиняный горшочек, пустой. Пепельница. На полу — утренние комнатные туфли без пяток, судя по размеру, мужские. Два коробка спичек и карманная записная книжка. Никаких признаков зажигалки. Выдвинула ящик, в нем свернутая клубком дамская нижняя юбка из черных кружев. И ничего больше. Только тахта. Надо бы просмотреть и тахту.

Под тахтой и за ней было пусто, если не считать огромной дохлой мухи, но ведь тахта может и открываться, чтобы внутрь прятать постель. И зажигалку тоже можно туда сунуть. Нет, самой не открыть, пан Ришард поможет.

И девушка выпрямилась, собираясь позвать на помощь сообщника, но могла произнести лишь «па…». В дверях стоял покойник. Да-да, покойник, убитый чуть ли не на ее глазах пан Мирек! Договорить девушка не смогла. Впрочем, она и ничего другого не смогла бы сделать. Просто оцепенела.

Первым пошевелился покойник. Он сделал шаг вперед, оказался в полосе света, и стало ясно Юлита ошиблась. Это не был убитый, а кто-то другой, очень на того похожий. Сообразив пока лишь это, девушка в ужасе шарахнулась назад, однако это было все, на что она в данный момент оказалась способной.

Меж тем пан Ришард напрасно искал выключатель в проявочной. Тогда решил попросить у Юлиты спички — он сам ведь некурящий — и вышел из заклеенной обоями двери в тот самый момент, когда шарахнувшаяся в ужасе Юлита наступила со всей силы каблучищем своих буцалов ему на ногу. Дикий вопль боли потряс весь дом.

И всех оживил.

В комнате было только три человека, но каждым из них овладели столь сильные и противоречивые чувства, что они просто наэлектризовали воздух и рвались наружу. Тут проявились гнев и возмущение Собеслава, граничащие с желанием немедленно придушить грабителей, смертельный испуг Юлиты, несколько смягченный сознанием, что на пороге все-таки не труп, хаос в голове пана Ришарда, увидевшего вдруг не то покойника, не то застигшего их на месте преступления полицейского, почему-то очень похожего на убитого. К тому же бедный Ришард испытал вдобавок к психическому и физическое потрясение, ведь Юлита выбрала какие-то тяжеленные солдатские бутсы. И столкновение намерений и желаний. Нарушители кодекса первым делом подумали о том, чтобы спрятаться или, лучше, немедленно сбежать, но бедный Ришард оказался лишенным этой возможности. Бежать подпрыгивая? Или драться до последнего? Или попытаться заговорить с этим привидением? А Собеслав уже засучил рукава, готовясь вступить в рукопашную с громилой и его подручным, отобрать у них награбленное, ишь залезли в его потайную комнату!

Победило чувство самосохранения. В конце концов, все трое оказались в доме нелегально, это их как-то утихомирило. Все говорили шепотом, особенно тихим и еле слышным в сравнении с могучим рыком боли, только что прозвучавшим.

Из-за шепота они долгое время не могли понять друг друга. А отобрать у грабителей награбленное Собеслав не мог по той причине, что воры ничего не награбили. Хуже того, подручный злодея в старой обшарпанной одежке оказался прелестной девушкой, а бить девушку… да у Собеслава рука отсохнет! Главный же грабитель с выражением боли на лице держал в руках отдавленную ногу, что опять же… кто бьет лежачего?

Преодолев панику, Юлита первая разобралась в ситуации и уже громким шепотом принялась лихорадочно твердить:

— Да ведь это же его брат, пан Ришард! Его брат! Езус-Мария, что делать, это его брат! Говорю вам, это его брат! Я уверена — это его брат!

На фоне без конца повторяемого «брат», служившего как бы музыкальной основой для прочих высказываний, прозвучали отрывочные фразы, надо сказать, весьма противоречивые: «Обокрасть покойного, кладбищенские гиены!» — «Молчите, ничего нельзя говорить, все будет нам во вред!» — «Не потерплю, пусть даже менты меня схватят! Молчите, ни слова!» — «Сбежать бы, о боже!» — «И не только кладбищенские, вы и живого обворовываете!» — «Пусть он сначала покажет документы!» — «Не надо, бежим!» — «Но раз брат — я и не знаю»…

— Да в чем дело? — гневно прошипел Собеслав. — Что вы заладили — его брат, его брат. Да, это дом моего брата. Кажется, его убили!

— Вы тут нелегально, — вдруг сурово произнес пан Ришард и наконец опустил на пол отдавленную ногу. — Мы тоже, это не скроешь. Вы и в самом деле брат убитого?

— В самом деле. Собеслав Кшевец, фотограф, прошу любить и жаловать…

— Юлия Витте, издатель, — автоматически отозвалась дико взволнованная и хорошо воспитанная Юлита и машинально поклонилась.

— Ришард Гвяздовский, предприниматель, строитель…

Буря с громом и молниями вдруг преобразилась в чистой воды Версаль. Собеслав почувствовал — что-то тут не так.

— Какие-то у нас нетипичные для воровской шайки профессии, — вырвалось у Собеслава.

Грустно вздохнув, пан Ришард пояснил, что в роли воровской шайки они выступают первый раз и поэтому у них не очень хорошо получилось. А у вас?

— Последнее, что я украл, — это пара картофелин с чужого поля, чтобы запечь и тут же съесть. Тогда мне было двенадцать лет. А кроме того, я сюда явился не для того, чтобы посмертно обокрасть брата, тут лежат мои вещи, и мне надо их срочно забрать. Нет, не рубашки и носки, а фотоматериалы. Они там! — Он махнул на оклеенную обоями дверь. — Во всяком случае, я надеюсь, что они там.

Пан Ришард отвалился от косяка упомянутой двери и уступил дорогу законному наследнику.

— Не знаю, что там, потому что не мог найти выключатель и включить свет. Там светится только маленькая красная лампочка. А если чего не хватает, заранее предупреждаю, что это не мы, пани Юлита туда даже и не заходила.

Для Собеслава работа была в жизни главным, договор уже подписан, он не мог ждать официального разрешения, поэтому махнул рукой на закон и вошел в проявочную.

— Вот где включается, глядите! — обратился он к собеседникам, не ведая о том, что тем самым в зародыше растоптал их желание немедленно сбежать, пока он отвернулся. А художник продолжал: Я специально спрятал выключатель, чтобы никто внезапно не распахнул дверь во время работы. Я тогда еще имел дело со светочувствительными клише. А красная лампочка зажигалась одновременно с открываемой дверью.

Юлита и пан Ришард молчали, не зная, что делать. А брату покойника вдруг пришла в голову светлая мысль, и он обернулся к ним.

— Раз уж вы здесь… очень прошу — смотрите мне на руки, будете свидетелями, что я забираю только свои вещи. Много тут накопилось фотографического добра, но все мое. В том числе и старое оборудование, которое я тоже намерен забрать. Вот, глядите, беру увеличитель, негативы, диски, кюветы, фильтры, фотографии. Свое беру, чтобы в случае чего не возникли дурацкие подозрения…

И Собеслав принялся складывать в рюкзак и еще какие-то емкости все свои пожитки. Это продолжалось довольно долго, так что неудачные нарушители процессуального кодекса вполне овладели собой. Что же получается? Зажигалки не нашли, зато появился близкий родственник покойного. Хуже и быть не может! Разве что полиция, но кто поручится, что близкий родственник, отобрав свои вещички, не помчится тут же в ближайшее отделение? Сказать ему правду? Безопаснее было бы налгать с три короба. Но что?!

Растерянно взглянув на Юлиту, пан Ришард от всего сердца пожалел, что она переодета, ну прямо шпаненок. Обвислые джинсы, чудовищный свитер, идиотская бейсболка. Особенное отвращение в нем вызывали огромные тяжеленные буцалы, чтоб им… И ужасный свитер. И идиотская бейсболка. Вот если бы на красавице девушке была со вкусом подобранная одежда, подчеркивающая, а не скрывающая, как эта, ее красоту, тогда, может быть… Красивой, изящной девушке легче договориться с любым мужчиной.

А сама девушка за это время успела о многом подумать. Так похож на брата… но еще красивее… а характер может быть таким же. Ни в коем случае нельзя говорить ему правду, вдруг воспользуется этим, чтобы их всех оговорить в полиции. И вовсе не легально он вошел, ведь полоски бумаги с печатями видел на опечатанных полицией дверях. Ведь может притворяться, что думал — уже можно, а сам поспешит донести на них… Попытаться пококетничать с ним, вдруг охмурю? Хотя чужую зажигалку мы все-таки украли в этом доме. Так вернем ее, в чем дело? Нет, без Иоанны ничего не решить!

Бросила взгляд на пана Ришарда, он на нее. Не сговариваясь потихоньку двинулись к двери. Поздно! Собеслав вышел из проявочной с ранцем на плече и большой коробкой в руках. Глянул на них и все понял.

— Вот так! — сердито и вместе с тем разочарованно бросил он. — И подумать только, что я вам поверил, как последний идиот!

Ну, это уж слишком! Честь и честность вдруг взыграли в них во всю мочь. Кончилось тем, что все трое, нагруженные коробками, пакетами и свертками, оказались у машины Собеслава, которая стояла ближе всех. Пан Ришард помог брату покойного затолкать в ее багажник вещи и утрамбовать их.

А потом Ришард и Юлита спокойно, не без грусти, заявили ему, что не имеют права ничего рассказывать без разрешения главной особы. Можно сказать, их шефа, точнее, шефини. Тут такое сложное дело, запутанное и немного комичное, а прежде всего, просто дурацкое, а заварила его главная особа, хотя сама она абсолютно ни в чем не виновата. И к этой самой главной особе они просто обязаны сейчас все вместе поехать. Могут ехать по отдельности, это не играет роли, пусть пан Кшевец сам решает, а если он не желает и предпочитает мчаться к ментам, так это его дело, но тогда все усложнится уж совсем до крайности. Так что решайте…

Не имея ни малейшего представления, о каком деле говорят эти горе-грабители и какую главную особу имеют в виду, Собеслав решил все же к ней поехать, но, на всякий случай, на своей машине. Очень возможно, что он бы тут же распрощался со странными людьми и помчался не в полицию, конечно, а вообще подальше от всего этого, если бы вдруг не ощутил в себе глубокого интереса к прекрасной девушке, переодетой в глуповатого воришку. Ему почему-то очень не хотелось расставаться с ней. А полиция не волк, в лес не убежит, если что…

И он выразил желание отправиться к самой главной особе. Расселись по своим машинам и поехали.


***

Возвращаясь с проклятой Пахоцкой улицы, где я оставила нашу преступную группу на месте пре… нет, проступка, я поспешила еще из машины, воспользовавшись красным светом, позвонить комиссару Вольницкому и наврать ему с три короба:

— Лишь после того, как вы от нас ушли, мы сопоставили… короче, это может оказаться важным для вас. Марта, ну та лошадница, ничего не знала о преступлении, а именно она стала свидетельницей события, которое и заставило ее застрять в пробке. Это оказалась такая пробка… не из машин, а из людей, которые высыпали на дорогу протестовать. Там как раз вокруг, теплицы и питомники, так они высказывали свое возмущение проходимцем-садоводом. Вот мы и подумали, когда нам Марта рассказала. У вас убит садовод, а там люди протестуют против каких-то махинаций мошенников-садоводов. Может, это как раз по вашей части? И хорошо бы вместе с вами пришел ваш сержант, он в растениях разбирается…

Комиссар без церемоний прервал мою болтовню:

— Стоп! Вы сейчас дома?

— Дома! — опять солгала я, и тут включился зеленый. Уж не знаю, как мне удалось включить двойку, по принципу левой рукой через правое ухо.

— Сейчас к вам приеду, я тут недалеко. А Марта-лошадница тоже у вас?

— Тоже! — пришлось соврать в третий раз. Тут уже не только рук не хватало, но и глаз, и на дорогу смотреть, и Марту вызванивать. Хорошо, подвернулась разболтанная старенькая грузовая машина. Я пристроилась за грузовиком и притворяясь, что никак не могу его обогнать, стада набирать Мартин номер на сотовом. Наконец Марта ответила.

— Давай немедленно ко мне, мент сейчас ко мне едет!

Марта собиралась на лекцию и, мне показалось, с большим удовольствием от нее отказалась. Она еще не успела отъехать от своего дома, а от них до меня недалеко. Я отцепилась от грузовика, нажала на газ и успела-таки дома оказаться первой. Марта появилась тут же за мной. Я еле успела закрыть гараж и сменить обувь, как появился комиссар. О, вместе с сержантом, это здорово! Очень я надеялась задержать их у себя как можно дольше, чтобы Юлита с Ришардом успели не только произвести обыск в доме покойника, но и беспрепятственно этот дом покинуть.

Начала я, как положено, с кофе, чая и прочих проявлений гостеприимства, это заняло какое-то время. Но вот пришлось приступить к даче показаний.

Марта пожертвовала собой и первой принялась заговаривать зубы следователю. Я это оценила по достоинству, ведь девушка была по природе молчаливой, не из болтуний, а тут уж постаралась. В подробностях, не дожидаясь вопросов полицейского, сообщила не только о стихийном протесте садоводов и владельцев питомников, а также теплиц, парников и вообще дачных участков, но назвала точное время, а также фамилии тех людей, которых она знала. С некоторыми она даже разговаривала. А они устроили такую стихийную манифестацию в защиту своих интересов, требуя наказать нечестных торговцев растениями и прочих махинаторов, а также опасаясь заразы, болезней растений, которые эти преступники распространяют, из- за чего порой вымирают целые плантации. И проехать она могла лишь благодаря появлению дорожной полиции, можно проверить, из-за этого и припоздала. Вот только не знает, правильно ли называть пробкой не затор из автомашин, а толпу, полностью запрудившую дорогу? А люди ей знакомы, потому что приезжают к ним в конюшню за конским навозом. Он знаете какой полезный для питания растений! Особенно для выращивания шампиньонов, если его смешать…

Кажется, шампиньоны с навозом доконали комиссара, и он перебил разошедшуюся свидетельницу:

— Все это очень интересно, но оставим в стороне шампиньоны и навоз. А в криках людей из толпы вам не слышалась фамилия Кшевец?

— Там я такой фамилии, кажется, не слышала. Но очень много кричали о болезнях растений и людях, которые способствуют распространению этой заразы. Кажется, выкрикивали и название болезни растений, что-то вроде грибка или каких-то бактерий, и, когда я рассказала тете, она сразу связала эту манифестацию с деятельностью вашего покойника…

И тут выдохшаяся Марта махнула рукой в мою сторону, как бы передавая эстафету мне.

Я не заставила себя ждать, тут же подключилась, комиссар даже не успел задать мне вопроса.

— Вы сами, пан комиссар, были свидетелем, о чем вы пока не знаете, но я сейчас вам поясню. Когда прошлый раз вы снимали с нас показания, мне позвонили по сотовому, я еще решила — по работе, и ушла в кабинет. А это звонил какой-то совершенно незнакомый мужчина, он не представился, видно очень торопился, и спросил, покупала ли я саженцы сирени с красными полосками под ветками. Или ободками. У меня и в самом деле были неприятности с сиренью, которую мне доставил пан Кшевец, но на ней красных полосок не было, а у Марты на дороге много кричали о сирени, только она не успела вам рассказать, и если бы вы ее не перебили…

Еще подробнее Марты, кажется, уже третий раз я описала свои сиреневые перипетии, и сделала это с большим удовольствием, потому что они и в самом деле доставили мне много хлопот, так что эмоции бушевали во мне со страшной силой до сих пор. А потом — тут уж я попыталась себя сдержать и проявить дипломатическую сдержанность — я упомянула о магазине или конторе пана Кшевца, на которую вышла случайно…

Из разговора с комиссаром я как-то сразу поняла, что он там был и с владелицей небольшого магазина общался. Мне он, конечно, об этом не доложил, но, как только я заговорила о той женщине, в его глазах нечто промелькнуло, появился какой-то особенный блеск.

Уверена, что ему та строгая женщина и половины не сказала из того, чем поделилась со мной, а скорее всего, остановилась на четверти. И вряд ли призналась, что была увлечена проходимцем. Ну какой женщине приятно признаваться в собственной глупости и в том, что ее отшвырнули, как ненужную тряпку?

Коротко сказав буквально несколько слов о владелице небольшого участка, где нашел себе пристанище покойный Кшевец, чтобы его «контора» имела хотя бы постоянный адрес и телефон, я продолжала:

— Откуда он, черт побери, брал весь растительный брак, который всучивал людям за большие деньги? Ведь не от той женщины, у нее и участок небольшой, и товар первоклассный. И она сама возмущалась его махинациями. Откуда он брал бракованную сирень с красными полосками — специально помечал, что бракованная, паршивец, пусть ему земля будет пухом. Где раздобывал хвойные, с пересушенными корнями, подыхающие от болезней кусты, луковицы тюльпанов, подлежащие уничтожению как распространяющие заразу? Разумеется, из отбросов. Я случайно знаю, как должны выглядеть нормальные луковички.

Комиссар только слушал, сержант проявлял полное понимание и сочувствие к пострадавшим, в том числе и ко мне. Тут я переключилась на огромные суммы в счетах, которые негодяй мне предъявил, причем не постыдилась полностью признаться в собственной тупости и полной дурости, раз у меня железное алиби. Ладно, пусть выгляжу как разъяренная кретинка, раз такой оказалась в общении с профессиональным мошенником. Не будь у меня алиби, наверняка комиссар поставил бы меня во главе шеренги подозреваемых в убийстве. В состоянии аффекта, но все же убийства.

С полицейским же я поделилась сообщением, что подозревать пана Кшевца стала еще до своего отъезда, поэтому, уезжая, строго-настрого запретила тем родным и близким, на кого оставляла дом, пускать сюда этого проходимца. В подробностях описала, кому именно запретила. Боюсь, комиссар не раз делал попытки прервать мои излияния, но это было бы все равно что остановить разогнавшийся локомотив. Или прекратить извержение вулкана. Теперь я уже не лгала, меня и в самом деле понесло от всего, что я вытерпела от покойника, а тут подходящий случай выдавить из себя весь бушующий стресс.

Как только я сделала паузу, чтобы вдохнуть воздуха, он сразу же вставил свой вопрос:

— И вы полагаете, что есть еще и другие люди, так же пострадавшие от Кшевца и так же, как вы, разъяренные?

Я немного притормозила.

— Чтобы такие же разъяренные — не поручусь, у меня вообще весьма эмоциональный подход ко всякого рода несправедливостям, ко мне ли или вообще ко всему польскому народу, вот как сейчас у нас… Ладно, не будем отвлекаться. А вот пострадавшие, вроде меня, наверняка были. И знаете, я очень вам сочувствую. Тут ведь перед вами явно два мотива. А страсть садовода-огородника к своему садику и вообще участку по силе выражения вполне может быть приравнена к любовной страсти. И в результате это могло привести к одинаковым последствиям, я говорю об обмане им женщины, влюбившейся в него, и маньяка-садовода, помешанного на… ну, скажем, барбарисе. И возраст и пол могут быть самыми разными. И я очень рада, что не нахожусь на вашем месте.

И в этот момент одновременно зазвонили оба моих сотовых.

— Извините, — сказала я вставая. — Это наверняка по работе. Вы же пока обдумайте все сказанное мною. И знайте — я не отказываюсь отвечать на любые вопросы.

Я перешла в кабинет. На экранчике одного мобильника я увидела надпись — звонила Юлита, по другому звонил пан Ришард. Господи, что там еще у них стряслось?

— Ну? Говорите! Что?

Сдавленным голосом Юлита с трудом вымолвила:

— Там был и застал нас брат пана Мирека. И забрал… свои… вещи… фотографические… И мы не знаем…

Одновременно в другое ухо бубнил пан Ришард:

— Пани Иоанна… такая неожиданность… там оказался… и принял нас за грабителей…

Я не стала ждать продолжения. Ясно.

— Помолчите и слушайте! У меня сейчас менты, но мы уже кончаем конференцию. Приезжайте немедленно, посоветуемся. В крайнем случае, холера, отдам ему их зажигалку, ведь она может стать гвоздем, вбитым в наш общий гроб. Только издали посмотрите, уехали ли уже от меня полицейские.

Юлита тихонько ойкнула, пан Ришард отключился молча. Я вернулась в гостиную. Было неприятно сознавать, что вот опять приходится что-то скрывать от полиции. Черт побери, и это как раз тогда, когда мы ни в чем не повинные, словно лилии белые. А вот в показаниях приходится выкручиваться и плести чушь, и наносить вред… как лучше сказать? Во всяком случае, мы здорово мешаем полицейским в их работе. Тут еще их печати сорвали. Но правды сказать органам правопорядка не можем, какой полицейский поверит такой белиберде?

В данный момент комиссар опять принялся за Марту и, судя по упрямому (чуть не сказала — остервенелому) выражению его лица, твердо вознамерился прижать ее к стенке. Глянул на меня и открыл рот, но тут опять зазвонил мой сотовый. Посмотрела на экранчик. Малгося.

— Марта у тебя? — спросила она, не дав мне отозваться.

— У меня.

— Тогда мы тоже немедленно едем к тебе.

И отключилась, а я им про ментов не стала говорить. Должны сами догадаться. Комиссар опять о чем-то хотел меня спросить, но, подумав, закрыл рот, только во взгляде его было что-то странное. Наверняка ему в голову пришла какая-то гениальная мысль, потому что он тут же поднялся, свернув дознание, и, даже не пытаясь скрыть, что страшно спешит, бросил: пока они уезжают, но еще вернутся. Через минуту их уже не было.

Посмотрев по очереди на часы — их в комнате было три штуки, одни большие, двое маленьких, Марта заявила, что она и на вторую лекцию уже опоздала.

— Можно я у вас немного посижу? Тут разыгрывается такое супершоу… и мне интересно, что теперь будет.

— Твои родители будут, — информировала я ее и позвонила пану Ришарду. — Их уже нет, уехали, можете прибавить газу. Вы где сейчас?

— Будем минут через десять. Мы в пробке.

Я же… ну прямо какой-то железнодорожный вокзал, на котором переплелись все расписания поездов. На всякий случай отперла ключом калитку, которую сержант, уходя, зачем-то захлопнул, и внимательно оглядела местность — не притаился ли где хитрый комиссар или вдруг неожиданно возвращается. За это короткое время Марта успела убрать со стола проявления моего гостеприимства. Я долила воды в чайник и поставила его на газ.

Малгося с Витеком появились минуты через четыре, я спешно ознакомила их с событиями последних часов. Уложилась в пять минут, излагая случившееся коротко и без комментариев. Все семейство было потрясено.

— Если у него такой же характер, как у покойного братца… — зловеще начал Витек.

— Попытаться поговорить с ним как-нибудь поосторожнее, — поддержала мужа очень встревоженная Малгося.

— Конечно, осторожно и дипломатично, я и не собиралась так сразу ему все выложить. Сначала надо попытаться раскусить этого типа…

И тут перед моим домом остановились три автомашины.

Какие-то доли секунды мне казалось, что во двор входит покойный садовод, чтоб ему! — земля была пухом… Фигура, движения, цвет лица, темные волосы. Даже подумалось: а не ошиблись ли Ришард с Юлитой и в доме Кшевца был убит другой человек? Но мужчина и половины пути до крыльца не прошел, как я убедилась в своей ошибке. Что-то было в нем другое. Выражение лица? Какие-то исходящие от него флюиды?

Брат покойника вошел в дом, вежливо поздоровался, представился и вопросительно посмотрел на меня. Следом за ним вплотную шли Ришард с Юлитой. Никто из них не успел и словечка сказать.

Осознавая всю опасность сложившейся ситуации, я твердо вознамерилась проявить осторожность и предусмотрительность, вскарабкаться на самую вершину дипломатичности и вообще вести себя разумно, затаив опасную для нас правду. Итак, тактичность, вежливость, дружеский, но прохладный прием…

Ну и куда подевались все эти благие намерения, начиная с дипломатичности?

— Говорите сразу — вы порядочный человек или тоже мошенник? — набросилась я на ближайшего родича покойника еще в прихожей.

Кажется, поражены были все. Подумаешь! Не первый раз в жизни я такое отмочила, могли бы и привыкнуть.

Не знаю, как там с порядочностью, но глупым братец не был, это точно. Вздрогнув от неожиданности, он сразу понял смысл вопроса и не стал притворяться, что не понимает.

Во всяком случае, он ответил сразу же, не скрывая раздражения и гнева, все еще в прихожей:

— Может, я и законченный подонок, не знаю, хотя ничего приятного нет носить на себе фамильный горб. Но и поносить собственного брата, к тому же недавно погибшего, — отвратительно. Что с того, если уже с пятнадцати лет мы фактически порвали отношения, меня в семье — он с сестрой — считают выродком, и я от них сбежал подальше. Среди чужих, тех, с кем я последнее время общаюсь, меня считают человеком честным, а тут — не успел приехать, как на меня все и навалилось. И что прикажете делать? Отвечать за брата не могу, но и катить на него бочку не стану. Повторяю, что же мне делать? Притвориться идиотом?

Здорово, должно быть, накипело у него на душе, если он так, с ходу, излил на нас все, что думал. Выходит, знал о махинациях брата и это было ему не по нраву. Вырвалось искренне, никаких сомнений. Действительно, он оказался в нелегком положении. Проблема…

— Нет, притворяться идиотом не надо, — попросила я, очень смущенная своей выходкой. — Вы уж меня извините, вырвалась глупость. Просто захотелось сразу же понять, с кем имеем дело… наверное, я слишком поторопилась.

Брат пана Мирека тоже немного успокоился.

— Я не знаю, кто вы и зачем мне понадобилось сюда приезжать, мы встретились при весьма… странных обстоятельствах. — Он бросил взгляд на Юлиту. — О смерти брата знаю лишь, что его убила какая-то девушка, по крайней мере, так утверждает моя сестра. С полицией я еще не общался.

Он требовал ответа, и я засомневалась. Попыталась поставить себя на его место, что бы я чувствовала и как действовала, застав на месте преступления в своем доме каких-то подозрительных людей. И богатое воображение мне подсказало — да, я вела бы себя точно так же, как он. Если бы мне честно и откровенно сказали правду — поверила бы этим совсем незнакомым людям, а если бы они с ходу принялись выкручиваться и вешать лапшу на уши, сразу бы почувствовала — лгут. Эти не хотели лгать и попросили его приехать ко мне, ведь только я решаю, сказать ему все или нет.

— Пан Ришард, а вы что об этом думаете? — обратилась я за помощью к спокойному и рассудительному другу.

— Я считаю — сумею доказать свою невиновность. Ну, если придется доказывать. Думаю, пани Юлита тоже. Все равно рискуем. Я бы сказал правду.

— Тогда пошли, присядем хоть где-нибудь.

— В гостиной, — подхватила Малгося. — С видом на кошек. Ведь они действуют умиротворяюще…

В гостиной одиноко сидела Марта, ведь Малгося с Витеком тоже выскочили в переднюю, где сразу стало тесно. Скоро так же тесно стало и за столом в гостиной. Вся надежда была на кошек, возившихся на террасе за большим окном.

Собеслав очень отличался от Мирослава. Тот сразу распушил бы перья, принялся очаровывать дам и засыпать нас бесконечными комплиментами, особенно Юлиту и Марту, а возможно, и меня, не говоря уже о Малгосе, делал бы вид, что чувствует себя прекрасно, вообще счастлив оказаться в нашем обществе, и постарался бы понравиться всем вместе и каждому в отдельности. Собеслав сидел молча и ждал сосредоточенно и напряженно.

Я пошла в кабинет и вернулась с проклятой зажигалкой. Шмякнула ее на стол.

— Вот она, причина всех наших несчастий и глупостей, которые приходится вытворять ради того, чтобы ее найти. Можно сказать, солитер в нашем общем теле.

Очень понятно, правда?

Собеслав смотрел на общего солитера, уже окончательно отказываясь что-либо понимать. И как-то совсем уж безнадежно произнес:

— Если б я хоть что-то понял…

Малгося призвала меня к порядку:

— Тетя, опомнитесь! Ведь еще немного — и человек всех нас примет за ненормальных.

— Чему я вовсе не удивлюсь, — пробурчал Витек.

— Но с нее же все началось, — попыталась я оправдаться. — А рассказывать человеку надо с начала, с конца не получится, в конце он застал взломщиков в своем доме. В начале же мы были не преступниками, а пострадавшими, то есть пострадала, собственно, одна я, а вы как хотите.

Тут меня уже без оговорок попросили заткнуться и помолчать. И правильно сделали. Всю тяжесть объяснений взяла на себя Малгося, потом подключилась с робкими дополнениями Юлита, потом пан Ришард со свойственной ему основательностью и любовью к порядку И в результате, когда мне вернули право голоса, пан Собеслав выглядел совсем другим человеком. Слушал он с интересом, хотя создавалось впечатление, что порой не верит своим ушам.

Художник взял в руки причину всех недоразумений и принялся внимательно разглядывать зажигалку.

— Значит, вы ее все же нашли в нашем доме, — обратился он почему-то к Юлите. Он вообще почти не сводил с девушки глаз, и теперь уже спросил то, что, похоже, давно собирался. — Сестра описывала вас совсем другой, и я опять не очень понимаю… Но не стоит об этом. Вот, значит, какой предмет вызвал всю эту заваруху?

Я раздраженно перебила гостя:

— Да в том-то и дело, что вовсе не этот предмет! Ну вот, опять не позволите мне говорить? Я попытаюсь нормально пояснить. Украдена моя зажигалка, точно такая же, как вот эта. А эту пан Ришард с Юлитой нашли на месте преступления и забрали, были уверены, что это моя. Они ее много раз видели в моем доме в этой комнате. Но я разглядела ее и пришла к выводу — не моя. Откуда такое могло взяться у вашего брата? Это очень редкая вещь.

— Понятия не имею, — ответил Собеслав, поставив зажигалку на стол. — Она стояла на полке в гостиной нашего дома уже несколько лет, пять или шесть, я обратил на нее внимание, еще когда брат показывал мне наш новый дом и хвастался. А я, как всегда при встрече с братом, был злой и раздраженный, мне ни на что не хотелось смотреть, я просто тогда на нее глянул, но не рассматривал. Может, он ее купил?

Я горячо возразила:

— И речи, быть не может! Вы оба, и вы, пан Собеслав, и ваш покойный брат, слишком молоды, а вот я помню, что тогда, когда она мне досталась — лет тридцать назад, и я тоже была молода, ее купили в Копенгагене, в магазине художественных изделий «Иллум». И нельзя сказать, что их там продавали, всего один раз и продали. И вообще там продавали вещи или только в нескольких экземплярах, или и вовсе в одном, как, допустим, мебельный гарнитур работы Якобсона. Это самый дорогой магазин в Дании. Мода на настольные зажигалки держалась недолго, а таких, как эта, я нигде не встречала.

— Может, ему кто-нибудь ее подарил?

— Вполне возможно. Ведь и свою я получила в подарок, даже с дарственной надписью. А тут, глядите, никаких надписей.

Собеслав вертел в руках зажигалку, внимательно осматривая, а мы все, затаив дыхание, ждали, что он скажет. Собеслав попытался высечь из нее огонь, но ничего не получилось.

Поставив ее на стол, он заявил, что ничего не может сказать об этой вещи. Не знает, откуда она у брата появилась. И спросил: она что же, не работает?

— Думаю, в ней просто нет газа, — предположила я. — Наполнить ее газом я не пыталась, хотя свою наполняла много раз, правда редко, газа хватало надолго. Заправляла я ее в одном и том же магазине, очень дорогом и хорошем, была у них постоянной клиенткой. А эту можете забрать.

Собеслав покачал головой.

— Честно скажу — не хочу Как-то не лежит у меня к ней душа, к тому же она исчезла из дома брата после его смерти. Сестра наверняка уже заметила пропажу, и сразу прицепится — откуда она у меня. Я ведь временно остановился у сестры, где я ее спрячу?

Робко, запинаясь, Юлита обратилась к молодому человеку:

— Означает ли это… что вы… в полицию…

— Что в полицию?

— Вы не пойдете?

— Нет, обязательно пойду. Они сами меня вызовут.

— Но… вы ведь… не скажете…

Малгося потеряла терпение:

— Скажите прямо, вы намерены известить полицию, что застали в вашем с братом доме подозрительных лиц? Мы все хотим знать это.

Собеслав с большим трудом заставил себя перевести взгляд с Юлиты на нее.

— И признаться, что я тоже там был? Так ведь? Я своего брата не убивал, могу доказать, что в тот день меня вообще не было в Польше. Что я, дурак, сам же информирую их, что был незаконно на месте преступления, а потом занимался неизвестно чем, я говорю сейчас вот об этом нашем разговоре. Общении с вами. И об этом не собираюсь ставить их в известность.

— А почему, собственно, вы согласились поехать с нами к пани Иоанне? — вежливо и ненавязчиво поинтересовался пан Ришард.

— Да потому, что я ничего не понимал! Вы мне совсем задурили голову. И опять же, если честно, вы мне как-то показались… не сердитесь, но показались все же причастными к преступлению. А он мне как-никак родной брат. И я подумал: а вдруг я чего разузнаю? Любил я брата или нет, неважно, но попытайтесь оказаться на моем месте. Приезжаете на родину, и узнаете о насильственной смерти близкого человека. И что, сядете на полати и станете плести косички?

Невероятная картина плетущего какие-то косички на полатях пана Ришарда нас всех так поразила, что дара речи лишились все поголовно. При чем здесь полати и откуда пан Ришард возьмет косички? Разве что окажется в дурдоме и в своем воображении…

И все же именно Ришард, человек уравновешенный и не склонный к паранойе, первым пришел в себя:

— Пожалуй, я вас понимаю. Возможно, на вашем месте тоже попытался бы что-то предпринять. Но вы не с тех начали.

— Теперь-то я понимаю.

— А мы остаємся со своей дурацкой проблемой. Возможно, мы кажемся смешными со своей дурацкой зажигалкой. Убит человек, подозреваемых и мотивов убийства хоть отбавляй, видимо, какая-то крупная афера, а наша мелочь, как клещ, впилась в нас, и не выковырять его. Пани Иоанна права, это как болезнь, не обязательно солитер, но мучает всех нас.

Я слушала, и во мне нарастало возмущение. Что же, в конце концов, приключилось с моей зажигалкой? Не понравилось ей у меня и она пошла себе куда глаза глядят? А мы из себя идиотов делаем, глупостями занимаемся, люди покой потеряли…

— Черт бы побрал такое правосудие! — разразилась я гневной речью. — О чем тут говорить? Убили мы кого? Обокрали?

— Вон, зажигалку украли…

— Вовсе нет! Вы просто взяли мою. В нормальной стране мы бы просто рассказали о своей проблеме полиции, не пришлось бы идти на нарушение, взрезать дурацкие бумажки с печатями. У нас же полиция хватает невиновных, жизнь нам отравили, сколько времени мы потратили на никому не нужную дачу показаний, свидетель теряет неделю, чтобы сказать лишь одно — он ничего не знает. А еще если вдруг кто-то надавит сверху, нам не миновать ареста, как минимум сорок восемь часов, ваша сестра опознает Юлиту… да не только ее, и Малгосю, и Марту, и Аню, и меня. Прокурор обрадуется любому, кого ему подсунет следователь… Еще не известно, к кому попадут наши показания.

— Да вроде бы комиссар не похож на круглого идиота, — осторожно вставила словечко до сих пор молчавшая Марта.

— Не похож, но какой-то уж слишком настойчивый, даже ожесточенный. Карьеру делает, выделиться хочет?

— Иоанна, ты ведь сама говорила, что у тебя есть знакомый, очень умный И хороший полицейский.

— Но сейчас его не видно! А я даже не спросила, куда он подевался.

— А почему ты не спросила?

— Чтобы не вызывать подозрений, — ответила я, подумав. — Невинный не ищет протекций. Гурскому я бы сказала правду… Решено, расспрошу о нем полицейских при первой же возможности, а пока сидим тихо.

Ничего себе тихо! Высказывались все, тихо сидел лишь Собеслав. Внимательно всех слушал, поглядывал на Юлиту и молчал. В конце концов и Юлиту проняло, действовали, должно быть, невидимые флюиды. Летал такой флюид от него к ней и обратно и делал свое дело. Юлита вскочила и с не свойственной ей энергией предложила подать какие-нибудь напитки: кофе, чай, вино, пиво, коньяк, а к ним, может, сырки, оливки…

Я с невольным изумлением взирала на такое проявление энергии девушки в моем доме. До сих пор она сидела тише мыши, лишь помогая другим в хозяйственных хлопотах. У меня так уж было заведено, что постоянные мои посетительницы помоложе меня занимались этим, прекрасно зная, где что лежит и как что подать. Одна Юлита долгие годы сохраняла совершенно ненужные тактичность и скромность. Иногда осмеливалась лишь деликатно подать хозяйке идею относительно угощения, а тут вдруг… Не только я, и другие удивились такой не свойственной ей решительности в проявлении гостеприимства.

Малгося всецело ее поддержала. Крекеры я заранее высыпала в вазу, сыром была переполнена морозилка, а к этому добавилась недавно приготовленная мною селедочка в оливковом масле. Нашелся и черный хлеб, и два яйца вкрутую, которые я неизвестно зачем сварила утром. Маслины, корнишончики, майонез и хрен у меня не переводились. И теперь я с интересом наблюдала, как за десять минут ловкие помощницы устроили настоящий прием. Все переместились из гостиной в столовую и уселись вокруг обеденного стола.

И тут я окончательно убедилась в существовании невидимых флюидов. Собеслав оказался жутко голодным. Он сам не осознавал это, а понял лишь при виде аппетитно накрытого стола. Нет, он не набросился на еду, как оголодавший дикий зверь, все же человек культурный и хорошо воспитанный, но по нему было видно, как же бедняга проголодался.

А я подумала — будь на месте Собеслава его покойный братец, уж я бы показала Юлите с ее гостеприимством где раки зимуют! Сухую хлебную корку вырвала бы у нее из рук! Спрятала бы и селедочку, и яйца вкрутую! Ну да что об этом думать, сейчас общая трапеза сама собой окончательно стабилизировала сложившиеся положительные отношения.

Заморив червячка, Собеслав сам высказал предложение.

— Я понятия не имею, откуда у Мирослава эта зажигалка, — заговорил он о том, что волновало нас больше всего, — но, в конце концов, у нас были общие знакомые когда-то, может, и сейчас они обнаружатся. Я попробую порасспросить их, может, кто-нибудь из них и знает.

Хотелось все же иметь полную ясность, и я не постеснялась спросить:

— Вы имеете в виду… изъявляете желание предпринять двусторонние попытки? Кто мог подарить пану Мирославу эту зажигалку и кому он мог отдать мою, если он ее забрал?

— Но ведь я понял — вы все именно так и думаете? Что именно он вашу забрал?

— Других кандидатур у нас нет.

— Возможно, это глупо, но я чувствую, что несу за него ответственность. Буду искать. В нашем доме вы ее не нашли?

Тут опять вскочила Юлита.

— Ох, знаете, мы не все там обыскали. Осталось одно место… Наверху, возле вашей темной комнаты, в гостевой стоит тахта. Так вот, может, у нее внутри пустое место под постель? Я туда не могла заглянуть, потому что не под силу было открыть эту тахту. Я как раз собиралась попросить пана Ришарда помочь мне, когда неожиданно появились вы.

— Эта тахта не раскрывается, — пояснил пан Собеслав, — а раскладывается, и у нее нет внутри пустого места. Зато такое место есть в кресле.

— В каком кресле?

— Самом большом. Видели наверняка, старое, в кабинете брата занимает целый угол.

— Видела, темно-коричневое.

— Да, кожаное. А внутри его — пустое место, тайник. Туда помещается и подушка и плед.

— А нам и в голову не пришло заглянуть в него, — с горечью признался пан Ришард. — Не похоже оно на такие, с тайниками. Вот что значит, когда за серьезное дело берется профан. Не специалисты мы по обыскам…

— Да уж! — с готовностью подтвердил Витек. — В грабители не годитесь.

— Не годимся, — сокрушенно подтвердила и Юлита. — Так, может быть, теперь…

Собеслав ни минуты не колебался:

— Поедем и проверим. Вместе! И сегодня же, больше шансов, что пока еще никто не заметил разрезанных бумажек с печатями. Идиотская формулировка, никаких печатей там не было, просто полоски бумаги. К тому же так аккуратно разрезаны, что видно, только если подойти к двери вплотную.

Мы, естественно, поддержали его предложение, если проверять, то немедленно, пока не стемнело, чтобы никто не заметил свет в окнах опечатанного полицией дома. Витек, правда, позволил себе сделать дурацкое замечание, что всяким преступникам и бандитам всегда удобнее действовать под покровом ночной темноты, но мы не отреагировали на это.

И они уехали, остались мы с Витеком, Малгосей и Мартой, которой удалось убедить родителей, что пропустить один день занятий — не страшно. Малгося же вспомнила, зачем они вообще приехали.

— Ты оставила дома все свои документы, — упрекнула. она дочь. — И бумаги на машину, и права, и паспорт. Вот, получай! Это просто божеская милость, что тебя по дороге не загребли гаишники, нам только этого не хватало. Хорошо, что мы сразу поехали домой и увидели на столе твой бумажник.

А Витек перестал шутить и высказал озабоченность, напрасно, дескать, мы все вот так сразу взяли и выложили этому братцу всю правду, и о зажигалке, и вообще о его брате. А вдруг он проболтается ментам? Я не говорю — помчится доносить, но проболтаться может. Или сознательно донесет, ведь мы его не знаем. И тогда полиция разозлится, что мы ее за нос водим, и всерьез возьмется за нас.

Мы с Малгосей переглянулись.

— Не проговорится, — уверенно заявила я.

— А тем более не донесет специально, — поддержала меня Малгося.

— Почему вы в этом так уверены?

— Да потому, что попался на крючок Юлиты. Ты разве не заметил?

— Ничего я не заметил. С чего ты это взяла?

— Да он просто загорелся, аж дым идет, — рассмеялась его жена. — Только слепой бы не заметил. И она, похоже, тоже втюрилась в него по уши. А ты что скажешь?

Я горячо поддержала Малгосю:

— Целиком и полностью согласна с тобой. Она еще покойным садоводом увлеклась. А его братец не только еще красивее внешне, но, похоже, и человек неплохой.



* * *

Вольницкому и в самом деле пришла в голову светлая мысль. Права эта зазнавшаяся баба — ему следует искать убийцу сразу в двух направлениях, а не так, как он действовал до сих пор — лихорадочно нахватал подозреваемых и уже между ними пытается вычислить убийцу. Возможно, и в самом деле надо тщательнее изучить растительное направление, возможно, там серьезная афера, но это один путь. Второй же — вещественные доказательства, следы и микроследы на месте преступления, а также бумаги, которые всучили бедной беременной Касе Сажницкой, если та, нагруженная документацией со всей полицейской комендатуры, сумела заняться и его делом. Или хотя бы заглянула в его документацию. А к какому направлению отнести все еще недоступного Шрапнеля? Не к обманутым же девушкам, скорее уж к преступной афере…

Нагрузив своих подчиненных сверх меры заданиями и придавив их напоследок Шрапнелем, он помчался в комендатуру, на свое рабочее место. Почему-то мчался с включенной сиреной. Как чувствовал, что там его что-то ждет.

И действительно ждало. Заключение экспертов о керамическом сосуде цилиндрической формы, из довольно плотного, не пористого материала. На нем опытным экспертам удалось обнаружить расплывчатые отпечатки пальцев как минимум двух человек. Из всех сомнительных отпечатков только один отпечаток одного пальца был четким и поддающимся идентификации. На секаторе следы оставлены фрагментарные и расплывчатые, но по ним можно было судить о том, каким образом убийца держал секатор. Как пальцы, так и кусок ладони свидетельствовали о том, что секатором не резали, а кололи, пыряли.

Теперь оставалось лишь найти владельца единственного хорошо отпечатавшегося пальчика.

Проклиная сам себя, что начал не с этого, он попытался сосредоточиться и решить, как лучше действовать теперь. Сообразил — нет смысла вызывать в полицию всех подозреваемых, уж он-то слишком хорошо представлял, что из этого получится. Один опоздает, Другой не придет вовсе, третий не получит повестки, четвертый пришлет справку от врача… И обычная дактилоскопия займет у него три недели, за которые разыскиваемый владелец отпечатка успеет выехать в Австралию. Или еще в какую-нибудь Гваделупу, с которой у нас нет договора об экстрадиции. Нет, надо поступить по-другому.

И он поручил одному из самых способных сотрудников-техников лично объехать подозреваемых, собрать с них столько отпечатков пальцев, сколько сумеет. А начать с Гвяздовского, который отпирается от машины с замеченным номером, затем у всей его компании, затем у всего персонала мастерской Мариана Гваша и закончить последней девицей, числившейся среди знакомых покойника. В том числе и у его бывшей жены. И у мужа жены. И у жениха девицы. И вообще охватить всех, так или иначе связанных с убитым садоводом. А начинать надо немедленно, ведь число подозреваемых будет все увеличиваться.

Техник подумал: а не лучше просто вот сейчас выйти из комендатуры, встать посередине улицы и брать отпечатки пальцев у всех встречных и поперечных? А что? Выстроит их в очередь к себе и начнет… Однако с начальством не спорят, и он отправился в путь со своим следственным чемоданчиком в руке.

Следы на дверях и окнах, по мнению экспертов, исключали взлом, и калитка, и входная дверь дома были отперты нормально, ключами, и Вольницкий, вспомнив обувь убитого, представил, что, возможно, они пришли вместе, убийца и убитый ноги вытерли, на полу комнаты грязи не обнаружено. Из этого вроде бы следовал вывод, что они знакомы, хотя, конечно, этот самый Кшевец мог впустить в дом и незнакомого человека, какого-нибудь клиента. Он мог предварительно договориться с садоводом о встрече и ждать того у дома или идти за ним следом, сначала сказал о своем желании разбить на участке сад…

Нет, не так. Глупо. Чужой человек вошел в дом и с места в карьер огрел хозяина цветочным горшком цилиндрической формы и набросился на него с секатором? На человека, который еще ничего плохого не успел ему сделать? Глупости, нет, наверняка это был кто-то знакомый, покойник впустил его в дом, возможно без особой охоты, но впустил, ведь убийство произошло в доме, а не снаружи.

Или… какой-нибудь отвергнутый жених представился клиентом, убитый до той поры его никогда и в глаза не видел…

И опять Вольницкий пожалел, что не велел обыскать весь дом. Ведь отпечатки пальцев, пусть и нечеткие, могли обнаружиться, например, в спальне или в ванной. В подвале, осмотренном полицией внимательно, никаких следов не обнаружили, убийца ни к чему не прикасался, только цилиндрический горшок и секатор. Стеклянные кружки с полки слетели и разбились. Кшевец, падая, повалился на полку, попытался на нее опереться, один из следов об этом свидетельствовал, но, прошитый насквозь секатором, не смог удержаться, упал, а убийца оставил место преступления и сбежал.

Из дома не исчезло ничего, кроме предмета, который сестра покойного назвала настольной зажигалкой. Он что же, пришел только за этой зажигалкой? И чтобы забрать ее, должен был прикончить хозяина? Золотая она, что ли?

Отказавшись что-либо понять из оставленных на месте преступления следов, комиссар оставил их в покое и набросился на бумаги.

Кася Сажницкая провернула такую огромную работу, что следователь глазам не поверил. К тому же его поразило особое отношение женщины именно к его делу, просто одержимость, заставившая сотрудника Отдела особо тяжких преступлений отложить в сторону все другие поручения коллег и с головой погрузиться в мусорную эпопею покойного садовода.

У Каси было доброе сердце, и, увидев страдальческое выражение лица комиссара, она тут же принялась ему докладывать о проделанной работе:

— Ты что же, даже не посмотрел, что мне даешь? Вот фотографии, целая куча. Парень хорош собой, ничего не скажешь. У меня к таким слабость, ну погляди же внимательней, прямо Мефистофель! Судя по лицу — просто дьявол. Но скажу тебе — не настоящий. Искусственный, старается казаться таким, подстегивая себя, вечно пылая огнем и высекая искры, потому что женщины это любят. Я в этом разбираюсь, у меня муж такой. Только он настоящий, ему не приходится делать над собой усилие, он по натуре такой. А этот силился казаться роковым мужчиной. Вот, увидев его, я и взялась за всю твою макулатуру, всех остальных оставив на потом. И представь себе, я правильно все отгадала, вот какая я умная! Твой дьявол оказался рекордсменом по надувательству, волосы дыбом становятся, чего он только не наворочал! Смотри, какая я, оказывается, физиономистка.

Похвалив от всего сердца Касю, Вольницкий потребовал у нее изложить свои открытия во всех подробностях, что Кася и сделала, стараясь излагать свои достижения как можно проще и нагляднее:

— Вот, гляди. Я тут все разделила на кучки. По половому признаку. Вроде бы ты так хотел. Я правильно поняла?

Хотеть-то комиссар хотел, но сейчас почти с ужасом взирал на девять аккуратных бумажных стопок разного калибра и высоты. Кася чуть ли не с любовью выровняла их на своем столе, которого под бумагами не было и видно. Не очень понятно, ведь в принципе все человечество делится всего на два пола, почему же тут девять отдельных кучек? Даже если учесть и некоторые половые отклонения от нормы, все равно столько не наберется.

Катя не стала томить, тут же приступив к объяснениям:

— Частная переписка — бабы и мужики. Счета — он платил, ему платили, опять отдельно бабы, отдельно мужчины. Служебные бумаги. Домашние счета. Научные, если можно их так назвать, анализы из разряда ботанических. Скандал. Он у меня складывается на основе изучения всей этой макулатуры, и не просто скандал, а грандиозное свинство. Гляди сам, тут все состряпано по принципу тяп-ляп, в беспорядке, отрывочно, не лежала у него душа к порядку, да и не нужно ему было стараться. К счастью, действовал он в довольно скромных масштабах.

Вольницкий тут же вспомнил заплаканную лаборантку и обрадовался, что уже начинает понимать, в чем дело. Кася подтвердила его догадку. Покойный был садоводом весьма нетипичным, он занимался тем, что на языке людей, причастных к разведению растений, называлось уничтожением ненужных и вредных растений, а фактически представляло собой нечто противоположное. Этот проходимец зарабатывал вдвойне. За уничтожение, правда, платили ему скромно, зато люди, приобретавшие у него подлежащие уничтожению растения, отстегивали громадные суммы, принимая их, растения разумеется, за вполне здоровые и жизнеспособные. Вот такая афера. Обман выходил наружу примерно через год, а то и через два-три года, в зависимости от того, что приобреталось. Вольницкий даже порадовался про себя, что такой аферист убит, иначе он просто не знал бы, кому направить дело. Отдел особо тяжких преступлений до сих пор с флорой не имел дела.

— Частной переписки немного, что кот наплакал, — продолжала Кася. — Теперь люди мало пишут писем, в ходу все больше и-мэйлы, факсы, эсэмэски, перезваниваются по телефонам. Но все же кое-что есть на бумаге. Больше всего снимков, и кое-что сохранилось в хорошем состоянии. Вот, гляди, прекрасная фотография девушки, дуреха влюблена в него по уши, а вот погибшая ирга. Я даже удивилась, ведь это очень выносливое растение. Увеличено, какой-то паразит по ней ползает, а на обороте приписка владельца погибшей ирги, что он садоводу этого не простит. К сожалению, без подписи. Я и то удивляюсь, зачем покойник сохранял такое свидетельство его собственной вины, должен был сразу уничтожить. Больше всего мне рассказали счета, а также замечания и приписки. Чаще всего какая-то Вивьен, та всю дорогу плачется, тоже нет фамилии, но телефоны имеются…

Вольницкий старательно записывал для себя ценные открытия Каси, тоже поделив лист бумаги на две половины — женскую и мужскую, причем получилось так, что на мужской половине сконцентрировались прежде всего счета, из чего следовало, что чувства безвременно погибшего пана Мирека не представляли отклонений от нормы и извращений. Среди же половины женской вызывали сомнения и возраст баб, и характер их взаимоотношений с покойным. Вот, скажем, некая Добромира Войтчак вполне могла исстрадаться как по жарким ласкам Мефистофеля, так и по причине гибели пузыреплодника калинолистного, который у нее вдруг загнулся, а должен был расцвести пышным цветом. Поскольку он близок спирее, его часто называют спиреей, и в июне высокий раскидистый кустик бывает сплошь усыпан крупными соцветиями с белыми цветками и красными тычинками… А тут он совсем захирел.

Спирею полицейский пропустил мимо ушей. На фоне Касиного отчета, а девушка, прекрасно разбиравшаяся в растениях, не желала таких подробностей, он записывал только самое существенное, с ужасом подумав, сколько людей ему еще предстоит опросить. Кася же упорно вернула его к спирее, а также к другим декоративным кустарникам, неприхотливым, зимостойким, долговечным и дьявольски красивым, цветущим из года в год: разным дернам, рябинникам, барбарисам, которыми владельцы участков украшали свои владения и которые закупали в больших количествах. Умная Кася опиралась на самые крупные суммы, фигурирующие в счетах, выставленных убитым садоводом своим клиентам, и советовала следователю учесть покупки редких и дорогих растений, а также повторяющиеся фамилии в счетах. Она, Кася, подсчитала, и у нее вышли три бабы и трое мужчин. Именно с них Кася и советовала комиссару начать свой титанический труд.

Нет, никто не предоставит ему нужного количества сотрудников, ведь у них такая мелочь — убийство ничем не выдающегося простого мошенника, он не связан с мафией, он не серийный убийца, он не политик, речь идет не о миллиардах, так кто же направит на расследование такого пустяка большую группу детективов? Придется ему обходиться собственными силами, ничего не попишешь.

Вольницкий хмуро попрощался с Касей, хотя и поблагодарил ее горячо за бесценный вклад в расследование, смирился со своей участью и, не теряя времени и энтузиазма, продолжил справляться со всеми трудностями собственными силами.



***

В старом кресле пана Мирека моей зажигалки не нашли.

Злой и расстроенный, пан Ришард вернулся домой, Юлита с Собеславом остались одни.

Имущество убитого брата пана Собеслава не волновало, наследство совершенно не интересовало, но вот сопутствующие обстоятельства заинтересовали сверх меры. Во-первых, странная кража, хотя до конца в правдивость всей этой истории он так и не поверил. Могла вся эта ненормальная компания и ошибаться, Мирослав все же вряд ли украл вдруг зажигалку клиентки. Глупо как-то, ни с того ни с сего. А во-вторых, и это главное, — Юлита.

Собеслав недаром был талантливым фотографом. Он сразу понял, что упаковка — дурацкая, безвкусная и потрепанная одежда — содержит внутри нечто чрезвычайно ценное. И не ошибся. Это оказалась потрясающая девушка, покорившая его с первого же взгляда. Она вызвала в нем восторг, который он чисто профессионально испытывал до сих пор лишь по отношению к ни с чем не сравнимым созданиям природы или прекрасным предметам. Это незабываемый восход солнца над морем или его закат в горах, тонкий очаровательный пушок на листочке полевого цветка — нечто единственное в мире и неповторимое.

Нет, он не может с ней расстаться, и ему без труда удалось убедить самого себя, что его безумно заинтересовала странная история, сопряженная с гибелью его брата. Он должен раскрыть эту тайну! Точнее, даже две тайны — убийства брата и дурацкую кражу. Правда, он многого не знает, и начать собственное расследование логичнее всего с человека, который как раз многое видел и знает.

С такой же легкостью Юлита убедила себя, что она просто обязана поделиться всеми мелочами случившегося с братом погибшего человека. Элементарная порядочность обязывает ее искренне и откровенно обо всем рассказать этому человеку, полиция же пусть делает свое дело без ее участия. Никакого сомнения — она обязана обо всем рассказать пану Собеславу, но ведь не тут же, не сейчас же! И надо как можно скорее содрать с себя эти уродующие ее тряпки, принять свой обычный вид, хотя бы как следует вымыться после дурацкого обыскивания дома и копания в пыли и грязи.

Собеслав долго не мог понять, почему девушка так горячо противится немедленному разговору с ним где-нибудь в укромном месте и упорно требует хотя бы двух часов антракта. В конце концов пришлось примириться с ее желанием, все равно придется задержаться в Варшаве дольше, чем он предполагал. Ну, хотя бы до похорон Мирека. А потом Габриэла наверняка вцепится в него когтями и заставит остаться в Варшаве до тех пор, пока не будут улажены все формальности с наследством. Ладно, тогда он сейчас отправится в полицию, надо отделаться от этой обязанности, потом встретится с девушкой, посидят они в каком-нибудь ресторанчике. Правда, ему надо много чего сделать по работе, сроки поджимают, но он успеет все провернуть за ночь.

Итак, он дал ей выпрошенные два часа, предусмотрительно проводив ее домой, чтобы узнать, где она живет. Правда, провожал не так, как обычно это делают влюбленные. Каждый из них ехал в своей машине…



***

Для начала Вольницкий избрал путь наименьшего сопротивления, взявшись за тех, кого Кася порекомендовала ему на основе анализа бумаг покойного. Раздобыв всеми правдами и неправдами трех помощников, он велел им спрашивать людей лишь об одном — где они были в роковой воскресный вечер. Алиби! Это главное, причем алиби реальное, железное, чтоб ни тени сомнения. Это был единственный способ ограничить кошмарное количество возможных убийц. Потом, уже не в такой спешке, можно будет заняться теми, у кого такого алиби не имелось.

Опять же для облегчения адовой работы, комиссар избрал метод, который можно назвать географическим. Учитывалась не столько тяжесть подозрений, сколько место пребывания допрашиваемого субъекта, чтобы они находились поближе один к другому и по возможности следовали друг за другом, не вынуждая его носиться из конца в конец по всей Варшаве.

Руководствуясь избранным методом, следователь выбрал первым небольшой питомник на Давидках, в основном — хвойные и кустарники. Питомник принадлежал Анне Брыгач. Правда, в бумагах жертвы преступления она мелькнула лишь один раз, но Кася ее очень рекомендовала, да и территориально ее питомник оказался по дороге к весьма подозрительному типу.

Владелицу питомника комиссар застал на месте. Он успел лишь поздороваться и только начал разглядывать подозреваемую, как зазвонил его сотовый. Из комендатуры сообщили о приходе брата убитого, Собеслава Кшевца.

— Пусть подождет! — распорядился комиссар. — Буду через полчаса, самое большее — сорок пять минут.

Анна Брыгач, дама средних лет, походила на жилистого крупного гнома, и на роль возлюбленной Мирослава Кшевца мало годилась, но финансовые потери понесла, и ее руки наверняка были достаточно сильными. Опять же привыкла иметь дело с секаторами. И выражение лица подходящее, не просто решительное, но вроде бы даже какое-то упрямое, непримиримое. Нет, он ее так не оставит.

— Полиция, Отдел особо тяжких преступлений. Где вы находились в последнее воскресенье между восемнадцатью и двадцатью?

Удивлению Анны Брыгач не было предела.

— Тут была, где же еще! Дома. Я тут и живу, — твердо заявила она, машинально махнув рукой на жилой дом, видневшийся невдалеке. — А в чем дело? Особо тяжкие, говорите? Тут у нас ничего особо тяжкого в воскресенье не происходило.

— А кто может это подтвердить?

— Что именно подтвердить? Что ничего тяжкого у нас не происходило?

Следователь спохватился. Действуя в спешке, он понадеялся на известный эффект — захватить человека врасплох. Но похоже, ему достался крепкий орешек. И он пояснил суть вопроса:

— Кто может подтвердить, что в воскресенье в указанное мною время вы действительно были дома?

— Да все могут! Брат с женой приехали, кузен помогал мне с поливкой, моя работница, она сама тут живет. Хотя нет, она после шести поехала в город, но зато сосед забежал за кустиками на могилку, я ему обещала, и мы еще вместе их подбирали. И все до сих пор живы.

— У вас были контакты с Мирославом Кшевцем…

Жилистый гном вдруг пришел в ярость. Рассердился, да еще как!

— Контакты, контакты! Были контакты, да давно все вышли. Тоже мне контакты, всего один раз я попала впросак, это с любым может случиться. Вы прямо говорите, в чем дело. Вон, мне туи привезли, я должна этим заняться, они всегда спешат, да и у меня со временем не густо. Мне только вашего Кшевца не хватало!

Реакция подозреваемой на вопрос и сам тон ее ответа заставил Вольницкого отнестись более серьезно к показаниям этой женщины. Ох, как же проницательна Кася! И вон как подозрительно заблестели глаза у этой Брыгач.

И он задал новый вопрос:

— Откуда вы вообще взяли этого Кшевца?

— Вандзя!!! — вдруг заорала пани Брыгач, возможно громче, чем требовалось. Эк ее проняло!

Из кустов выскочила девушка в портках от спортивного трикотажного костюма и майке, тыльной стороной ладони откинула с лица волосы и остановилась, чуть ли не раздраженно глядя на хозяйку.

— Это она мне его навязала, — кивнув на девушку, пояснила Анна Брыгач. — И пусть она сама вам расскажет, как она с ним познакомилась. Не знаю, зачем он вам, я лично больше не желаю иметь с этим… человеком никакого дела. И другим не советую. Так что поговорите с ней.

Вольницкого поразила внешность девушки. В рабочей одежде, растрепанная и измазанная землей, совсем не накрашенная, она хоть и не красавица, но каким-то непонятным образом сразу же очаровывала. Очаровывала вульгарно, нахально и даже агрессивно. Ну просто глаз не отвести! Что в ней было такого? Наверное, секс. И тоже не подходила в поклонницы ловеласа, не вписывалась в длинную очередь баб, жаждущих его ласк. Это скорее покоренные ею самцы должны выстраиваться в очередь к ней.

Нет, Вольницкому она не понравилась, он вообще не терпел очередей и вульгарности. И уделять драгоценное время потрясающей садовнице не стал. Быстро проверил документы всех присутствующих, кроме того, записал несколько фамилий свидетелей, названных ему хозяйкой. Кстати, выяснил, что Вандзя не имеет алиби на воскресный вечер, и поверг ее в пропасть отчаяния информацией о гибели Мирослава Кшевца. Поскольку комиссар уже был в курсе того, что как садоводческий предприниматель пан Кшевец многих обманул, он не удивился отношению к нему хозяйки питомника, хотя ее работница Вандзя горячо отрицала это. Да ничего подобного, она уже давно познакомилась с паном Кшевцем в питомнике одного богатого типа, и тот слова плохого о Кшевце не сказал, и никто не говорил, просто он был очень энергичным и оперативным, мог достать любой товар, и у него всегда был большой выбор растений для клиентов. И это невозможно, невозможно, что его убили, она ни за что не поверит, это какая-то ошибка, ужасная ошибка…

Вольницкий сознавал, что тут в питомнике он сделал далеко не все и ему придется сюда еще вернуться. А Вандзя… Кто бы мог подумать? Вдруг засияла, как какая-нибудь звезда, собственным блеском. Первая из тех, кто безоговорочно во всем превозносит убитого предпринимателя, да еще так горячо! Надо будет ее еще раз допросить, сейчас нет времени, в комендатуре ждет брат убитого. И как это он вдруг неожиданно сам нашелся? Проверить надо будет алиби Анны Брыгач. Для этого он найдет время, не пошлет сержанта, допросит лично.

А пока, оставив вконец расстроенную Вандзю, комиссар поспешил в комендатуру полиции.



***

От нечего делать Собеслав разговорился с полицейским фотографом, и оба были очень довольны. Для полицейского Собеслав — знаменитый мастер фотографии, известный во всем мире, для Собеслава фотограф — источник возможной информации по интересующему его делу, ведь принимал в расследовании активное участие.

Собеслав охотно поделился со скромным коллегой секретами освещения и вообще роли света при крупных планах. Вроде бы вещи, известные всем фотографам, но ему удалось открыть некоторые не известные до сих пор маленькие хитрости, с восторгом воспринятые скромным коллегой, который в свою очередь немало поведал о подозреваемых по интересующему Собеслава делу. Вроде бы в то время, когда убивали Мирослава Кшевца, там видели машину, на которой приехал некий Ришард Гвяздовский, хотя это еще ничего не значит, ибо машина является собственностью авторемонтной мастерской какого-то Гваша, но это тоже еще ничего не значит, машина была не у самого дома, да и темнота наступила.

Возможно, оба, к обоюдному удовлетворению, могли бы еще о многом поведать друг другу, да нелегкая принесла Вольницкого — комиссар очень торопился. И принялся, по своему обыкновению, задавать вопросы на засыпку.

Собеслава они сразу же разозлили, он насторожился и ответы давал продуманные.

— Прилетел я сегодня, в первой половине дня. Сразу же встретился с сестрой, но она спешила на работу, так что разговор с ней получился коротким. Пожалуйста, вот авиабилет и счета отеля. Из Гренландии летел прямиком, лишь с короткой посадкой в Копенгагене. Вот уж не знаю, что вам еще требуется, чтобы этому поверить, свидетели есть, но из них лишь один говорит по-польски, пожалуйста, вот телефон, звоните.

— Кто такой?

— Алиция Хансен, по происхождению полька, долгие годы живет в Дании. И датчан могу дать, но уж с ними вы никак не поймете друг друга. Они только датский и знают.

Вольницкому датчане были до лампочки, свидетельницу Хансен он отложил на некоторое время. В данный момент его интересовали подробности личной жизни убитого, а у кого выспросить про них, как не у родного брата?

Пришлось Собеславу развеять надежды комиссара.

— Я не был в Польше практически четырнадцать лет, — вздохнул он, стараясь подавить раздражение и отвечать спокойно. — Приезжал лишь изредка и ненадолго, да и раньше старался как можно меньше встречаться с братом и сестрой. Не наладились у нас родственные отношения. Так что я понятия не имею, что тут делалось. Да, более-менее знаю и характер брата, и его взгляды, мне ни то ни другое никогда не нравилось, вот мы практически и не встречались. Уверен, о его жизни сейчас вы знаете намного больше меня.

— Вы и не переписывались с ним?

— Нет. Только поздравительные открытки ему и сестре.

— Так что же вам так не нравилось в вашем брате?

Собеслав недовольно поморщился:

— Выходит, мне надо непременно поливать его грязью? Уже посмертно?

Вольницкий помолчал, тоже недовольно глядя на свидетеля.

— Кто-то убил вашего брата, так? Может, это был человек, которого покойник чем-то обидел. Возможно, это произошло много лет назад, а тот человек все эти годы его ненавидел и мечтал отомстить. Возможно, какая-нибудь мстительная из его многочисленных… возлюбленных. Мы пытаемся найти убийцу. Вы не хотите нам помочь?

— Я просто сомневаюсь, что смогу это сделать. Годы назад, годы назад… Да мне даже и не вспомнить всех его девиц, он пользовался большим успехом у женщин. Нет, никакого специально сельскохозяйственного заведения он не кончал, садоводством начал заниматься, чтобы зарабатывать на жизнь, — думаю, что сначала честно… И только потом начались эти… не знаю, как их назвать… махинации, что ли. Еще при мне, и в памяти осталась общая атмосфера обмана и плутней, а не конкретные факты. Запомнился, впрочем, один факт, и то потому, что имеет отношение к моей профессии. Он хотел, чтобы я ему сделал хорошие фотографии каких-то деревьев из ботанического сада, а потом выдал их за свои. Нет, не фотографии выдал, а деревья. И я сразу почувствовал — дело пахнет керосином. Да и вообще… не был он человеком надежным.

— Приезжая даже на короткое время в Варшаву, вы останавливались у него в доме?

— Нет, не у него, а у себя.

— Точнее, это значит где?

— Да в том же доме, ведь наполовину это и мой дом, вы небось уже успели это установить.

Разумеется, комиссар успел. Дом на улице Пахоцкой принадлежал двум владельцам, все оформлено нотариально честь-честью, значит, половина недвижимости принадлежала брату покойного. Вторая половина входила в состав общего наследственного имущества.

— Вам что-нибудь известно о завещании брата?

— Нет. Если кто и знает о нем, так это сестра. Но сомневаюсь, написал ли он вообще завещание.

Вольницкий уже знал, что не написал, так что теперь Собеславу отойдет три четверти дома, а Габриэле одна четверть. И был уверен — уж он имел дело с такими случаями в своей практике, — что брат просто выкупит у сестры ее долю. Однако это не его проблемы, и он не стал продолжать эту тему. Его интересовало другое.

— Но когда вы изредка сюда наезжали, разговаривали же вы с братом?

— Конечно, но очень мало.

— Пусть это будут только общепринятые: как дела, что слышно? Должны же вы все-таки хоть что-нибудь о нем знать.

— Конечно, — не очень уверенно протянул Собеслав, задумчиво глядя в окно, и вдруг словно проснулся: — Минутку, а почему вы так дотошно… Меня в чем-то подозревают? Вы собираетесь меня задержать? Или, может, уже это сделали?

Вольницкий искренне удивился:

— Нет, с чего вы взяли?

— Тогда, значит, я в любой момент могу встать и уйти отсюда?

— В принципе да. Вы допрашиваетесь в качестве свидетеля…

Свидетель явно обрадовался:

— Вот именно. Это мой брат, и я могу вообще отказаться давать показания, о чем-то таком я слышал, есть статья в кодексе. Так вот, заявляю вам со всей ответственностью: если сию же минуту вы не разрешите мне закурить, я забираю свои бренные останки с вашей казенной мебели и ухожу! Сейчас и здесь — не самое подходящее время для того, чтобы начинать бросать курение.

Отделение полиции — это не больница и не косметический салон, никто из задержанных розами и фиалками не благоухает. Если и существует здесь запрет на курение, то существует и другой — не измываться над задержанными и прочими подозреваемыми, не отказывать им в воде, пище и других жизненно важных вещах. Короче, комиссар тяжело вздохнул и полез в карман за своими сигаретами.

Оба закурили. Собеслав даже счел нужным добавить:

— В основном Мирек делился со мной своими заботами. Я почти ничего о себе не сообщал.

— Почему?

— Мои дела его не интересовали. Ну как же, ничего для него интересного. За девками я не бегаю, великие актрисы, политики и прочие знаменитости для меня не существуют, не моя область, а то, что интересно мне — животные, минералы, мелкие детали в предметах искусства, — ему до фени. Я ведь фотографический маньяк, фотография не только моя специальность, но и мое хобби… Впрочем, это мое личное, вас не интересует, вам интересен он. Понимаю. Он все больше хвастался, и то, чем он хвастался, меня совсем от него отталкивало. Я уже чувствовал, куда он катится. Ему доставляло удовольствие обдурить человека, это его возвышало в собственных глазах, а меня, художника по натуре, он презирал. Он делает деньги, а я? И забывал, что вот за этот дом я свою половину заплатил наличными, он же ехал на кредитах…

— Стоп! — остановил разговорившегося свидетеля следователь. — Обдурить, вы сказали. Хоть какие-то подробности, может, фамилии?

— Да не слушал я его! Пропускал мимо ушей. Для меня главное — работа, для него — деньги. И я никогда не поменяю интересную для меня работу на лучше оплачиваемую. Наоборот, в собственных глазах я бы выглядел последним подонком. А тут вдруг мой брат, мне было стыдно за него и старался избегать разговоров о его постыдном «бизнесе». Из двух зол я предпочитал говорить о его женщинах, хотя в изложении брата и эта тема оказалась омерзительной.

— О! — обрадовался комиссар, — давайте поговорим о женщинах. О тех, с кем был связан ваш брат. Ну одну хотя бы запомнили? Или какое связанное с ними событие?

Свидетель наморщил лоб, так старался припомнить, и опять устремил невидящий взгляд в окно.

— Хоть одно?.. Дайте вспомнить. Последний раз, когда я здесь был… Почти три года назад. И знаете, даже целых два события. Но предупреждаю — ничего конкретного, запомнилось в общих чертах.

— Пусть в общих, — торопливо согласился следователь.

— Зацепило за сердце, вот я и запомнил. Какой-то уже очень пожилой человек решил на старости лет пожить в домике со своим садиком. Он совсем не разбирался в растениях, ни в деревьях и кустах, ни в цветах, никогда не имел с ними дела. И Мирек ему подсунул такое, такое… дрянь и гадость, сам так выразился. И хвастался, что еще содрал со старика три шкуры, дескать, клиент успеет отдать концы, пока до него дойдет, что обдурили, то есть сдохнет закупленная у Мирека флора. Ну не понравилось мне это тогда, а еще больше не нравится теперь, когда я доношу на родного брата полиции. О, холера, вы, оказывается, записываете?

— Не волнуйтесь, мы никогда не разглашаем то, что узнаем в показаниях свидетелей, — успокоил его полицейский. — А фамилия этого обманутого клиента?

— Ну конечно же, я ее не помню, хотя не уверен — брат ее, кажется, даже не называл. Обмолвился только: «Знаешь, это тот…», так что, возможно, кто-то знакомый. Но не помню.

— А второе событие? Вы сказали — запомнилось два.

— Вот именно, одно и другое, по контрасту. Тут речь пойдет о женщине, с которой он тогда связался, тоже немолодой, и не мог с ней справиться, она все крутила носом, была недовольна, устраивала ему скандалы. Удалось всучить ей лишь половину того, на что он надеялся. И злился, тоже рассчитывал, что спулит ей негодящий товар, а она помрет до того, пока раскусит обманщика. Как-то так получилось, я сразу услышал от него об этих двух случаях, потому и запомнились. Фамилии женщины тоже не знаю.

— Да, не очень-то вы мне помогли. А что с девицами?

— В тот год Мирек как раз с женой разводился или только что закончил разводиться, не уверен. Жена от него ушла, не выдержала. А с девушками… нет, ничего примечательного не могу припомнить. Тут он действовал по схеме: или просто для удовольствия, таких он долго не держал, менял как перчатки, или задерживал на какое-то время, если девица, кроме наслаждений телесных, поставляла ему еще и клиентов. Кого-нибудь из родственников, знакомых, или просто делала ему рекламу. Использовав нового клиента, он бросал его вместе с девушкой, давая и ей отставку. И вот что я еще хочу сказать, пан следователь. Я не намерен мстить убийце брата. Возможно, это мерзко с моей стороны, но полагаю — Мирек сам заслужил такую смерть. Его кто-то прикончил в аффекте, хотя, думаю, малость переборщил в этом своем аффекте.

Только теперь комиссар понял, что этого свидетеля переполняют весьма противоречивые чувства, всего и не поймешь: жалость к зверски убитому брату, неприязнь к неизвестному убийце, претензии к брату, теперь уже мертвому, и сильно развитое чувство справедливости. И еще много другого непонятного, наверняка и самому свидетелю. Комиссар не считал, что Собеслав что-то от него скрывает, а его имущественное положение легко выяснить. Да и сестра тоже говорила о младшем брате погибшего — оторвался от них, здесь почти не бывает, все шастает по заграницам. Алиби легко проверить. Гренландия, скажите пожалуйста… Не ближний свет, но и в Копенгаген легко позвонить, там была посадка… И единственная польза от долгого допроса свидетеля — опять подтверждение мерзкого «бизнеса» убитого.

Задал в заключение еще несколько вопросов брату убитого, на нем проверяя названные ему Касей фамилии особо подозрительных клиентов покойного. Собеслав их не знал, фамилии ничего ему не говорили.

Нет, следствию от братца решительно никакой пользы. Гораздо больше надежд подавали Вандзя и Анна Брыгач.



***

Выйдя из комендатуры полиции, Собеслав облегченно вздохнул. Ему удалось не попасть в расставленные комиссаром ловушки, скрыть все, что он успел сделать за сегодняшний день, не моргнуть глазом, когда следователь называл знакомые ему фамилии. Большинство прозвучавших на допросе фамилий ему и в самом деле не были знакомы, а группа подозреваемых, в самую гущу которых он угодил, Собеславу таковыми не казалась и никакой общественной опасности не представляла. О собственных же делах он мог рассказывать комиссару с упоением, но пользы следствию от этого ни на грош. В глубине души он испытывал сочувствие к безвременно умершему брату, но не мог не осознавать, что тот мог сам оказаться виновным в собственной смерти. Ведь сколько людей он обманул, обидел, измучил! Но такая страшная смерть… Могли бы и ограничиться основательным мордобитием, зачем же так уж свирепствовать? Возможно, ему удастся что-нибудь выяснить относительно убийцы или возместить пострадавшим от брата их потери, но слишком уж мало у него времени. А сейчас надо спешить, приближалось время встречи с потрясающей девушкой.

В свою очередь Вольницкий спохватился сразу же, как только свидетель покинул комендатуру. Эх, дал маху, такое упущение со стороны опытного сыщика! Это что же получается? В Варшаву мужик прилетел около одиннадцати, встреча с сестрой была кратковременной, по его же словам, ну, распаковаться, возможно, помыться с дороги, ведь не пил же, на допрос в комендатуру явился — сам явился! — после четырех, что делал все это время? На допросе был трезвый как стеклышко, значит, не пил. Охотно рассказывал о своей работе, вкалывает вовсю и уже получил известность, фамилию, замаранную братом, не сменил, может, хочет как-то ее реабилитировать? Почему он ни о чем этом не спросил свидетеля?

Голова идет кругом, и посоветоваться не с кем. Гренландия, Гренландия, подумаешь, и что с того? Мог прилететь и через час улететь, не один преступник уже так поступал. Брат убил брата? И это случалось, вспомнить хотя бы библейских Каина и Авеля. Или Ромула и Рема. Только вот позабыл, кто из них кого убил… Надо было в свое время не прогуливать уроки истории, а учиться.

Хорошо бы хоть одного свидетеля вычеркнуть из списка подозреваемых. Ага, телефон! Он сказал, что можно говорить по-польски. Верно, поговорю и опять помчусь на Давиды, к той единственной обожательнице жертвы преступления, не изменившей ему.



***

Вандзя Сельтерецкая сидела в недавно привезенных туях и проливала горючие слезы. Стоя на краю зеленого массива, ее хозяйка и опекунша Анна Брыгач произносила обвинительную речь:

— …дура набитая, недотепа, каких свет не видел! У меня в глотке пересохло, ну сколько я могу тебе втолковывать! Уже еле языком ворочаю. А ведь я тебя предупреждала, добром это не кончится! Нашла Ромео, ослица! Принца на белом коне! А ты словно оглохла и ослепла, ничего не соображала, словно не голова у тебя, а кочан капустный! И если бы не твоя мать, тебя давно бы тут не было, нет у меня сил видеть эту тормозуху! А ведь я за тебя отвечаю, так хоть теперь веди себя умнее, прикинься ветошью и не больно трепись перед ментами! Хорошо, что я эту смазливую мразь сразу раскусила с первого же его саженца. И знала, с кем имею дело. Да употреби я на дело то время и силы, которые на тебя потратила! И все впустую. Вон отсюда, кончай реветь и отправляйся домой! Сию же минуту! Оглохла? Не доходит? С тобой толковать — что вот с этим пнем трухлявым. Да у любой курицы мозгов больше, чем у тебя. Натерпелась я с тобой, ничего не скажешь. А что это там журчит? Дрянь последняя, ты и кран не прикрутила?!!

Комиссар Вольницкий стоял недалеко за пани Анной и с интересом выслушивал ее поучения неразумной девахе. К его большому сожалению, хозяйка оборвала речь и, кузнечиком перепрыгнув длинную шеренгу низеньких туек, закрутила кран. Журчанье прекратилось, Анна уже собралась выдать неразумной очередную порцию жизненной правды, да заметила полицейского и затолкала ее обратно в себя.

— А, это вы, — не очень радостно приветствовала она полицейского. — Слушаю, в чем дело?

Комиссар, указав на зареванную Вандзю, уже раскрыл рот, чтобы сообщить о желании побеседовать с девушкой, но ему не дали и слова сказать. Пани Анна оказалась проворнее:

— Ее пока оставьте в покое. Влюбилась, идиотка, в покойника, и сами видите — такое горе у человека! Сейчас она успокоится и придет в себя. Ну!!!

Угрожающее «ну!» относилось не к комиссару, а к скорчившейся в туях несчастной Вандзе, которая зарыдала с удвоенной силой. Анна Брыгач решительно направилась к дому, и попробовал бы следователь не последовать за ней!

Впрочем, он поступил правильно, в чем немедленно убедился. Там уже его поджидали все перечисленные хозяйкой плантации свидетели, подтвердившие ее воскресное алиби. На встречу с представителем закона их привело примитивное любопытство, и они этого не скрывали. Ни у кого из присутствующих не оказалось на совести не только преступлений в прошлом, но даже и проступков, никто не испугался мента, и все охотно давали показания. Из последних неопровержимо следовало, что воскресный вечер они провели в угодных Господу Богу нашему трудах. В обществе пани Анны, а как же!

Комиссар не был дураком, понял, с кем имеет дело, не стал ни к чему придираться и порадовался, что одним доказательством алиби подозреваемого у него стало меньше. Теперь он мог заняться все еще не помнящей себя от горя Вандзей.

Вандзя послушно вылезла из туй и пошла в дом. Правда, на вопрос, где она была в роковое воскресенье и что делала в указанное время, Вандзя залилась горькими слезами, но в потоке слез попадались и слова. Из них удалось понять: на дискотеке она была, так себе, поехала, чтобы развлечься, откуда ей было знать, что в это время происходили такие ужасные вещи!

— Так себе одна и поехала? — удивился комиссар.

— Однааааа… — прорыдала она.

— А почему же одна? У вас разве нет знакомых….

— Я не хотелааааа…

— Принца она ждет, — прошипела откуда-то сбоку пани Анна.

Вольницкий попросил не мешать допросу свидетеля, но уже начинал терять терпение, ведь поток слез не уменьшался. Наконец в этом потоке удалось выловить одну маленькую рыбку. Вандзя поехала на дискотеку одна потому, что надеялась встретить там пана Кшевца.

— Вы с ним договорились о встрече?

— Нееееее…

— А он должен был там быть?

— Неееееее… Но мог…

Вольницкий был озадачен. Ему казалось, пан Кшевец уже вырос из дискотечного возраста. Мог быть… А по какой причине?

— Пан Кшевец посещал дискотеки?

— Неееее…

Много сил и времени ушло у полицейского, чтобы получить еще одну информацию. На дискотеке, где Кшевец в принципе не бывал, Вандзя, вовсе не договорившаяся с ним о встрече, уселась недалеко от входа и не сводила глаз с двери, представляя себе, как ОН там появляется… Абсолютно бессмысленное и непонятное поведение подозреваемой. Если бы пан следователь был молодой, безнадежно глупой и смертельно влюбленной девушкой, он бы не удивлялся и все понял. Но он ею не был, и в его душе зародилось подозрение. И последовал обязательный в таких случаях вопрос:

— Кого вы там встретили из знакомых? Кто-нибудь может подтвердить, что вы там сидели?

Похоже, у Вандзи слезы уже иссякли, она смогла говорить членораздельно:

— Откуда мне знать? Может, кто и видел меня там.

— Что же, вот так вы и сидели все время, не танцевали, и никто не пригласил танцевать красивую девушку? Не пытался с вами познакомиться?

— Не знаю… Вроде один приставал, прицепился как репей…

— Только один?

— Откуда мне знать?.. Может, и два, и три… Я не глядела на них, прогоняла.

— И до какого же часа вы там просидели?

— До половины одиннадцатого…

— Попрошу адрес дискотеки. И вашу фотографию. Разве что вы предпочитаете очную ставку?

— Дай пану фотку, работа не ждет! приказала неугомонная Анна Брыгач.

Шмыгая носом, Вандзя выполнила приказ. А Вольницкий приступил ко второй части своей программы:

— Как вы познакомились с Кшевцем и как долго это продолжалось?

Будь Вольницкий писателем, исследующим и описывающим меандры человеческой психики, социологом, психиатром, специалистом по изучению молодого поколения, сегодняшнего материала ему с избытком хватило бы до конца его дней. Вандзя продемонстрировала ему шкалу своих внутренних переживаний во всю ширь, от горизонта до горизонта. Пана Кшевца она встретила случайно, в питомнике мирабели, они выращивали красную сливу, редкость, ведь желтая больше распространена. И он так на нее смотрел… так смотрел… как никто! Она тоже с первого взгляда… Постаралась узнать о нем побольше и потом все старалась где-нибудь встретиться с ним, и он в результате влюбился в нее смертельно, и вообще… был такой, такой, каких и на свете нет! Ну конечно, она спала с ним, это какой надо быть глупой и слепой, чтобы упустить такой случай, и вообще… И он ее любил! Она точно знает — любил! Обещал ей, клялся — навсегда, но только надо подождать. И она ждала, вся в нетерпении, а он связывался с какой-нибудь выдрой, говорил — для бизнеса необходимо, ему самому противно. И она терпела и ждала… Он возвращался к ней, выдру по боку, а тут какая-нибудь новая вцеплялась в него когтями и зубами. И она опять ждала. Ей плевать было на всех выдр, она твердо знала — он любит ее одну! И она его так любила, так любила, что могла все претерпеть.

Ошарашенный избытком страсти, следователь пытался встряхнуться и использовать ее с пользой для дела. Жизненный и профессиональный опыт подсказали ему несколько возможностей, но их надо было хорошенько обдумать. Такой случай никак нельзя было упускать.

Очень недовольная, Анна Брыгач сидела неподалеку и тоже слушала эти признания. На вопросительный взгляд комиссара она отреагировала лишь пожатием плеч и выразительно покрутив пальцем у виска: дескать, деваха спятила на любовной почве. Вольницкий так и понял признания девушки, и красивой и сексапильной, но глупой как пень трухлявый.

Два вывода из допроса подозреваемой он, однако, сделал. Первый: не она убила Кшевца. Даже если бы в порыве гнева и офонарев от любви она, не помня себя, и прикончила негодяя или рука ее сама собой проткнула его секатором, сейчас бы из нее это вырвалось. Ну, хотя бы в потоке признаний промелькнуло: а теперь она на всю жизнь останется несчастной, сама виновата, своими руками лишила себя счастья или что-нибудь в этом духе. И второй: влюбленная без памяти Вандзя поставляла негодяю клиентов и делала ему рекламу, большая любовь превращала девушку в блистательного агитатора. Большинство счетов уничтожено, разорвано или вообще выброшено, сообщила Кася Сажницкая, а вот Вандзя может помнить, кому она советовала связаться с проходимцем, раз он так запал в ее душу, не могла не помнить и тех, с кем его знакомила.

Да и Кристина, бывшая жена Кшевца, упоминала о какой-то девушке, особенно тесно связанной с ее бывшим мужем. Вроде бы на букву «В». Вандзя?

Постепенно допрос Вандзи сам по себе потерял остроту и как-то затух. Ну и ладно, на сегодня хватит. Следователь решил дать девушке передохнуть, пани Брыгач пока тоже оставил в покое и, не желая использовать помощников, лично устремился на дискотеку.

Было еще рано, дискотека почти пустая, но бармен оказался на месте. Диджей тоже, да и постоянные посетители подтягивались. Вандзя к ним не относилась, но благодаря своей потрясающей внешности запомнилась всем. И оказалось — вопреки ожиданиям, никакая не гулящая девица, а даже очень сдержанна. Познакомиться с ней удавалось немногим. Грубоватая, да что там — просто хамка неотесанная, могла и по морде съездить, если ей очень докучали, да и вообще отшивала неугодных ей кавалеров без всяких церемоний. Появлялась здесь не часто, иногда со своим парнем, Хенриком, Хеней, причем сразу было видно — он в нее по уши влюблен, а она его лишь терпит. Последнее, разумеется, подметили особы женского пола.

Да, в воскресенье Вандзя тут была. Пришла одна? Странно. И вовсе не одна, а со своим Хеней, но они сразу же поссорились, Хеня выбежал и не вернулся, а она осталась. И так одна и просидела, за кокой и апельсиновым соком, танцевать не хотела. А когда ее приглашали — отказывалась. Да человек пять к ней подкатывались, но она всех гнала прочь. Одного нахала даже огрела, так, легонько по уху дала, чтоб отвязался. Когда ушла? Холера ее знает, но в десять еще сидела, а после одиннадцати ее уже не было.

У пани Брыгач Вольницкий даже словечка ни о каком Хене не услышал, настолько это малозначительная фигура для Вандзи, она и не заметила его отсутствия. А в остальном все ее показания оказались правдивыми. Это давало надежду узнать от нее побольше правды. О жизни убитого — частной и служебной.

И Вольницкий твердо решил покрепче вцепиться в Вандзю, по его мнению сейчас самый лучший источник информации.



***

Проклятая зажигалка лишила меня сна. Что с ней могло случиться? В моем доме не было клептоманов, воров, надеюсь, тоже. А во-вторых, откуда взялась вторая зажигалка?

Я как-то вдруг осознала — жизнь моя пропащая. Все плохо.

В результате принятой и у нас, и во всем мире пагубной склонности к экономии у меня вдруг перегорели четыре лампочки, а сама сменить их я не могла, слишком уж высоко они висели. У меня неожиданно пропали все фотографии, сделанные в первую половину отпуска, и одна ночная рубашка, которой я всегда пользовалась во время путешествий. Не могла же я обзванивать все отели, где ночевала, и спрашивать о ней, тем более что позабыла половину отелей. Моя педикюрша только что отправилась в отпуск и появится не раньше чем через три недели. Испортилась молния от самой любимой домашней одежки, одновременно в двух часах вышли из строя батареи, а в дорожной косметичке все оказалось залитым шампунем. Просто флакон с ним был перевернут вверх дном и неплотно закручена пробка. Мне пришлось отказаться от приглашений встретиться с читателями в четырех удаленных друг от друга городах Польши и от очередного приглашения на передачу на телевидении. На столе меня ожидали две срочные корректуры моих интервью, которые неопровержимо доказывали, что я абсолютная кретинка. Возможно, так оно и есть…

Произошло это за короткое время после моего возвращения из отпуска, всего за два дня.

И все это я перенесла бы без особого напряжения, ведь не было же худших несчастий, вроде землетрясения, выхода из строя отопительной системы дома, и никто не выкопал глубокой траншеи прямо перед моими воротами… если бы не чертова зажигалка.

Вот так сидела я в черной меланхолии, ничего не делала и ломала голову. Не могла же эта зараза просто исчезнуть бесследно, значит, где-то она есть. Где? Не мог ее свистнуть один из рабочих пана Ришарда, он никогда не включал воров в свою бригаду, да и работали они у меня уже не один месяц, а в доме было что украсть посущественней зажигалки. А в других домах, которые пан Ришард вместе с ними приводил в порядок, и вовсе имелись очень ценные вещи. И никто, никогда… К тому же моя зажигалка выглядела очень скромно, не бросалась в глаза, стояла в глубине гостиной на столе и цветом от него, стола, почти не отличалась. Темно-коричневая. Ничего яркого или блестящего.

Но тогда кто же? Только садовод Мирек, разозлился на меня, что я его раскусила и потерял клиентку, к тому же не оплатившую счет полностью. Что он мог с ней сделать?

Подарил кому-то? Продал? Не приведи господь, на базаре, тогда пиши пропало. Нет-нет, долой базар, оставлю себе хоть крупицу надежды. Отдал кому-нибудь из своих знакомых? А как узнать, кто его знакомые?

И опять мелькнул слабый луч надежды. Его брат. Появился как по требованию, втюрился в Юлиту, неудивительно, было бы странно, если бы не втюрился. Надо ей сказать, чтобы попыталась извлечь из него как можно больше фамилий или имен знакомых, по службе и личных, а также обмишуренных клиентов и обманутых девок. Мне лишь бы назвали человека, я лично обойду их всех, иначе меня просто кондрашка хватит!

И тут судьба сжалилась надо мной. Зазвонил телефон.

— Приветик! — сказала Алиция. — Слушай, что у вас там опять происходит и почему вчера мне звонила полиция? Твоя работа?

Как я обрадовалась — не описать. Уже больше тридцати лет Алиция была моей палочкой-выручалочкой, бальзамом на раны и утешением во всех жизненных перипетиях. В последнее время она болела, я с ней давно не говорила, очень беспокоилась о ее здоровье и думала, что она сейчас в каком-то санатории — вроде бы собиралась.

— Ох, какая радость, что ты позвонила! Как чувствуешь себя?

— Отлично. Вот только в саду работать уже не могу. Спина болит.

— Ты была в санатории?

— Значит, это был санаторий? А мне казалось — школа выживания.

— Но ты все же выжила! Уже хорошо. И даже вернулась домой. Так что там у вас с полицией?

Только тут я вспомнила, с чего она начала, и забеспокоилась. Значит, до такой степени нас подозревают?!

— Погоди, я тебя правильно поняла? Тебе звонили наши менты? Какого черта? Ты тут при чем?

Алиция захихикала:

— Да я вроде как свидетель, надо оправдать невинного. Ты знаешь такого? Зовут Собеслав Кшевец. Фотограф.

— Знаю. С сегодняшнего дня. Брат покойника, в которого я вляпалась. А ты откуда его знаешь?

— По Гренландии. Я же сказала — он фотограф. Гениальный, куда моим фото до его, и в подметки не годятся. Но многому я именно от него научилась. И теперь мне велели его оправдывать.

— И что?

— Не знаю, но, кажется, оправдала. Меня спросили, был ли он в Дании в прошлое воскресенье. Я могла засвидетельствовать — был, у меня ночевал, а утром в понедельник делал снимки в моем саду. Он из-за этого специально приехал, мы уже давно с ним договорились, и я должна была ему объяснять, в каких местах у меня какая земля. Одно и то же росло на разной земле, и были отличия, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Я прекрасно ее понимала. У меня тоже одно и то же по-разному росло на разной земле, хотя я ничего не отмечала и не очень заботилась о качестве почвы. Но у Алиции на этой почве — извините за невольный каламбур — был пунктик, и она вечно производила разные опыты. А Собеслав увековечил результат.

Я заверила подругу, что она оправдала Собеслава окончательно и бесповоротно. И добавила:

— Хотя все равно не понимаю, зачем ему убивать брата и теперь приходится доказывать свое алиби.

— Какого брата?

— Своего.

— Он убил своего брата? Ты мне, что ли, пересказываешь Библию?

— Наоборот. Он как раз НЕ убивал своего брата, и ты это подтвердила.

Алиция решительно открестилась от моих инсинуаций:

— Ни о каких братьях я ничего не знаю. Слушай, о чем вообще идет речь? Ты ведь знаешь полицию — вопросы задавали, а пояснить ничего не хотели. И каким боком ты к этому причастна? Собеслав тебя не знает. Если бы знал, обязательно бы упомянул об этом, когда мы общались. Все упоминают.

Я грустно заметила, что теперь уже он меня знает, и, кажется, с моей самой худшей стороны. Кто-то прикончил его брата, и теперь они всех подозреваемых проверяют на наличие алиби.

— И ты тоже подозреваемая?

— Ясное дело, хотя алиби у меня имеется.

— Но ведь ты заявила, что его до сегодняшнего дня не знала. Ты стала уже убивать незнакомых?

Я простонала:

— Алиция, ну что ты путаешь? Я знала брата Собеслава, того, которого убили. Это тот садовод, который испоганил мне сад. Я тебе еще на него жаловалась!

— А, действительно жаловалась. Выходит, у тебя был мотив, — безжалостно изрекла Алиция. — Я бы не удивилась, что ты замочила такого садовника.

— Да, я его ненавидела, но не убивала. А если бы уж решилась прикончить негодяя, то просто застрелила бы его. А вот так, вблизи… — я брезгливая.

— Тогда каким чудом ты оказалась замешанной в этом деле?

— Чистая случайность. А вернее — из-за зажигалки. Я как раз собиралась тебе звонить, но ты меня опередила. Слушай внимательно, я расскажу тебе все с самого начала.

И рассказала, кое-что сократив. Алиция слушала не перебивая, что уже свидетельствовало о ее глубокой заинтересованности.

— Так это была та самая зажигалка, из магазина «Иллум»? — переспросила она. — Та, что так понравилась тебе, и ты глаз с нее не сводила, пока мы стояли на улице перед витриной? Та, которую тебе потом подарила Карен?

— Ну да, вот как ты все прекрасно помнишь! А не запомнила ли, она там была только одна или их было несколько?

— Карен была одна.

— Идиотка! Я тебя о зажигалках спросила.

— Не знаю, но, раз ты говоришь, что нашлась и вторая, значит, у них была не одна… Погоди, а кто с нами тогда был еще? Мы с тобой, Карен и еще кто-то… Приехал на Пасху…

Езус-Мария, Пасха! Ну конечно же, витрина «Иллум» была оформлена по-пасхальному. Вот откуда у меня все эти настырные яйца и желтые цыплятки. Я стояла перед витриной и не могла скрыть восторга. Не от яиц, разумеется, я вслух восторгалась чудесной зажигалкой. Карен потом оставила нас ненадолго и вернулась в магазин. Это тогда она купила для меня зажигалку, а подарила позже, сюрпризом. И тот третий, что тогда был вместе с нами, вернулся в магазин вместе с ней. Наверняка тоже себе купил такую же. Ну, склеротичка несчастная, я даже не помню, был ли этот третий мужчиной или женщиной!

— Алиция, умоляю, вспомни! Или спроси Карен…

— Ты спятила? На спиритическом сеансе, что ли? Карен уже четыре года как померла.

— А у тебя не записано где-нибудь? Ты всегда записывала в календарике за определенный год. Кто был этим третьим, я с ним совсем незнакома, а ты знала человека. Уверена, он или она и останавливались у тебя, а не в гостинице. Ведь он мог тогда купить вторую зажигалку!

— Может, и купил, — насмешливо согласилась Алиция. — Но поясни, тебе-то какая польза от этого? Он убил садовника, чтобы отобрать ее?

— Нет, этого он не мог сделать, ее отобрали мы… Подожди, что мы такое плетем? Не мог этот неизвестный покупать ее для покойника, наш покойник тридцать лет назад был совсем сопляком, ходил в школу, кто покупает соплякам настольные зажигалки? Но для кого-то купил.

— Полагаю, сейчас ты хочешь найти убийцу?

— И вовсе не хочу! Убийца мне до фени, я хочу отыскать свою зажигалку. Если кто-то, убивая садовника, забрал у него мою зажигалку, он мог думать, что это его зажигалка. Или так: убийца думал, что его подарок, обиделся, что садовник отдал его мне, и потому свистнул у меня мою…

— …а в наказание пристукнул огородника. Замечательная версия. Ведь теперь тот человек уже совсем старый трухлявый пень.

Я обиделась:

— Почему трухлявый? Мы в его возрасте. Ты считаешь нас обеих старыми перечницами?

— Еще как считаю! — вздохнула Алиция. — Во всяком случае, себя. Вот тут как-то попыталась вырвать сорняк, и теперь поясница раскалывается. Ладно, поищу календарик и проверю, раз тебе это так нужно.

Я положила трубку, очень взволнованная. Припомнив обстоятельства, при которых в свое время была куплена зажигалка, мы как бы частично отыскали ее, во всяком случае сделали шаг вперед в ее поисках. Кроме того, меня перестали мучить ассоциации любимой зажигалки с желтенькими цыплятками. Пасха, весна…

И мысли помчались наперегонки. Наверняка мы тогда говорили о весне, о весенних посадках. Алиция уже тогда занималась своим садом. Карен, что скрывать, была миллионеркой, ее садом занимался нанятый садовник. А вот тот третий? Баба это была, теперь я уже не сомневалась. Вспомнились обрывки ее рассказа о полученном на работе в Польше участке, о заботах по его обустройству, кто-то ей привез семена какого-то невыносимо вонючего растения, и обе они с Алицией спорили о нем.

Вспоминалось с трудом, и скорее это были не воспоминания, а ощущения, вызванные воспоминаниями… И опять стали путаться в голове желтенькие цыплятки. Значит, они ассоциировались у меня не только с сигаретами и зажигалкой?

Опять зазвонил телефон.

— Узнала! — сказала Алиция. — Календарик я сразу нашла, так ты меня заинтересовала. Это была Бригида Майхшицкая.

Я очень разочаровалась:

— Не знаю никакой Бригады Майхшицкой.

— Знаешь. Как раз тогда ты с ней познакомилась, но знала ее действительно мало. В моих записях за тот год и день стоит «Семена», и я сразу все вспомнила. Она хотела купить семена для себя и еще кого-то. Кажется, какого-то родственника. И предполагаю, именно для него купила тогда и зажигалку, точно такую же, какой ты восхищалась перед витриной. Вспомнилась мне в связи с этим и ботаническая неприятность, вроде как тому родственнику подсунули семена какого-то жутко вонючего растения, и они заполонили весь его участок… Нет, вот опять смутно припоминаю, что она сама это сделала, ну, дрянные семена подсунула, ведь совсем не разбиралась в растениях… и хотела как- то компенсировать нанесенный ему ущерб. Я тогда еще нашла это вонючее растение в атласе, но сейчас не помню, как оно называется. А сейчас неохота искать.

— И это все записано в твоем календарике?

— Да, сокращенно. Тем более что вонючее растение меня заинтересовало. И чуть было оно не попало и в мой сад, но пронесло. Я уже была грамотная, вычислила его и ликвидировала.

Теперь я уже не сомневалась — Алиция ничего не путает. Все, что касается растений, в ее памяти остается навсегда, и даже случай с покупкой зажигалки она вспомнила лишь благодаря приписке «Семена». Значит, вторую зажигалку привезла в Польшу та самая Бригида, но что мне это дает?

— А фамилии ее родственника у тебя не оказалось? — без особой надежды поинтересовалась я.

— Нет. Я даже не уверена, что она тогда ее называла.

— И адреса ее у тебя нет?

— Адреса нет, есть телефон. 44-26-33.

— Мокотов, варшавский номер, но еще с давних времен. Я ведь тоже жила на Мокотове. Теперь всё поменяли. Но спасибо и на этом.

Тут в своем невыносимом воображении я словно воочию увидела картину: глупая Бригада привозит подарок, ветер вырывает из ее рук пакетик с семенами и разносит их по всей округе, посыпая в первую очередь участок ее богатого родственника. Господи, какой ветер? Это со мной был случай, когда ветер вырвал у меня из рук пакетик с укропом и семена разлетелись во все стороны.

А вонючую гадость я знала не понаслышке. Растение очень красивое, декоративное, немного смахивает на обычный вьюнок, тоже выпускает длиннющие побеги, которые обвиваются вокруг всего, что попадается на пути. И истребить его нельзя. Завелась такая беда и на нашем фамильном участке под Окенче. Вонь стояла над всем Окенче. Мы три года боролись с ним, а оно отчаянно сопротивлялось. Один не вырванный вовремя побег мог испаскудить весь участок.

И я представляла, как тот несчастный родственник, заядлый садовод, из последних сил выбивается, разматывая вонючие побеги с роз, яблонь, смородины и жасмина, оно дьявольски смердит, и на следующий год возрождается. На Бригаду родственник уже не может смотреть, при виде ее плюется и скрывается в доме, а Бригада покаянно молит простить ее и покупает ему дорогой подарок. Кажется, она имела какие-то виды на наследство после этого несчастного…

Так кто же он такой и где я могу отыскать Бригиду Майхшицкую?

И к тому же проклятые цыплята не оставляли меня в покое…



* * *

Получив всю информацию, доставленную его детективами, и собрав ее в одну кучу, следователь констатировал — теперь он может воссоздать точную картину создавшейся ситуации. А точнее говоря, две картины.

Одна из них заполнена буйной растительностью. Множество людей устанавливало и поддерживало отношения с покойным Кшевцем на садовой почве, причем большинство из них были весьма недовольны этими отношениями. Четверо из них были просто возмущены его скоропостижной смертью, они питали надежды заставить покойника исправить содеянное им зло или как-то возместить его. Негодяй должен был вместо засохших и погибших растений посадить новые, ведь платили они за живые растения, а теперь с кого спрашивать за убытки. Просто свинство со стороны этого подонка позволить себя убить и избежать возмездия за содеянное.

Вольницкий, как известно, в растениях не разбирался, хотя мог полюбоваться красивым цветком или другой какой флорой. И он просто не мог поверить, что гибель какого-нибудь представителя растительного мира могла довести человека до убийства. Комиссар просто не мог принять такой мотив страшного преступления. Он знает, что кодексом предусмотрены наказания за экологические преступления, особенно если заболевание растений угрожает здоровью людей. Статья за это положена, факт, но не может быть распространение больных и вообще негодных растений поводом для убийства. И следователь с большим трудом принимал такой мотив в качестве причины зверского убийства.

Вторая картина было до отказа заполнена дамами всех калибров, любого возраста и внешности. Почти все они сожалели о безвременной смерти адониса-садовода. Исключение составляли, кроме бывшей супруги покойного, еще три женщины, очень негативно настроенные против садовода, ибо он обманул их самые сокровенные надежды. Можно сказать, уже вот-вот женился, обожал их безмерно, осыпал подарками, предпринимал шаги для создания общей недвижимости, мечтал о будущей совместной блаженной жизни, они уже себя не помнили от счастья, как вдруг — внезапное охлаждение, и что же? Выяснялось, что таких обожаемых у него пруд пруди, он просто бросал ошалевшую от предвкушения блаженства женщину и исчезал в синей дали. Просто ускользал из ее рук, становился недоступным ни физически, ни по телефону, а не у всех хватило выносливости Вандзи Сельтерецкой — все прощать и не переставая мечтать о своем принце, невзирая на все препятствия.

Руководствуясь своим мнением и показаниями Габриэлы, следователь склонялся ко второй версии убийства. Брошенная женщина, из тех, что потемпераментнее и погорячее, дождалась возвращения домой бывшего возлюбленного, ворвалась следом за ним и тюкнула. Так выглядела картина убийства в общих чертах, а вот подробности и прочие детали просто становились для него костью в горле.

Исходным пунктом было проклятое алиби на воскресный вечер. Как минимум три четверти свидетелей беззастенчиво лгали, причем без всякого повода, так, на всякий случай. Причем как в пользу возможной подозреваемой, так и ей во вред. Необходимость проверять каждое слово общественности заставляла бедного комиссара в ярости скрежетать зубами и кошмарно пожирала время, а ему так хотелось найти убийцу еще до возвращения Гурского!

Вандзя Сельтерецкая стала для комиссара источником целенаправленных поисков. По-прежнему несчастная, зареванная и безутешная, неспособная лгать и выкручиваться, она безотказно называла фамилии и адреса как отловленных ею для Мирека клиентов, так и отвратительных баб и девок, которые без всяких ботанических приманок впивались в ее принца как пиявки и не щадили сил и средств, чтобы заполучить его для себя. Именно из Вандзи Вольницкий и выдоил наконец неуловимого Шрапнеля.

— Кажется, что-то такое цеплялось за Мирека, но уже не баба, а мужик. И назывался как-то чудно. Вроде с войной связано… Пушкарь? Нет, вроде как рашпиль назывался…

— Шрапнель? — с замиранием сердца подсказал комиссар. — И что же этот Шрапнель? — напирал на свидетельницу комиссар, в отчаянии махнув рукой на правильный порядок вопросов, который наука обязывала следователя соблюдать. А все из-за спешки, какая уж тут научная система.

Вандзе, не подозревавшей ни о какой системе допросов, и вовсе было наплевать на порядок. Ее спрашивают — она отвечает, и все тут.

— Тоже вцепился в него, не хуже тех баб. Он был, как это… бизнесмен, во всяком случае строил из себя такого, и фирма его забирала у садоводов-огородников всякий брак, как его, экологический, чтобы отвезти на специальную площадку и там уничтожить, сжечь значит. А Мирек уговорился на ходу перехватывать у него этот брак. А тот следил, чтоб без задержки, чтоб забирал сразу, чтоб долго не лежало, ведь и увидеть могут. Сам так придумал и бедного Мирека подговорил, да и еще проценты с него сдирал, хотя товар совсем негодный и он уже получил свое от тех, у кого забирал ненужные растения. Душитель какой-то! Прохиндей каких свет не видел.

Разузнав все про Шрапнеля, следователь вдруг сообразил, что нужен он ему как рыбке зонтик. Но экологические преступления — не его, Вольницкого, область, а Шрапнель — кстати, это вовсе не кличка, а настоящая фамилия проходимца — вряд ли причастен к убийству Кшевца, иначе не стал бы так названивать покойнику.

Для очистки совести Вольницкий все же встретился со Шрапнелем и допросил его. Выяснилось: он руководит транспортной фирмой, владелец которой, некий Виляк, содержит грузовой транспорт и подряжает работать таких начальников автоколонн, как Шрапнель. Виляка не интересует, что они перевозят, лишь бы вовремя платили ему определенную сумму, а все, что сверх того заработают, — их зарплата. Шрапнель, будучи одним из руководителей такой колонны, просто-напросто старался повысить свои доходы с помощью другого прохиндея, Мирослава Кшевца.

Вольницкий сознательно отодвинул куда подальше хозяйственные мотивы преступления, даже в рапорте начальству не упомянул о них, проклиная Шрапнеля на чем свет стоит из-за потерянного на него времени.

Из рапортов сыщиков следовало, что воскресные вечера люди, как правило, редко проводят в одиночестве. Восемнадцать допрошенных мужского пола день провели в работах на участке, а сумрачный вечер за столом, в окружении семьи и даже гостей. Оказался среди свидетелей одинокий мужчина, так тут, можно сказать, правосудию повезло: у него обнаружился очень завистливый сосед по дачному участку, который иззавидовался, как у одинокого все буйно цветет и растет, вот и подглядывал за ним весь воскресный день. Пока было светло, украдкой наблюдал со своего участка, а когда стемнело, одинокий сосед ушел в дом. Завидущий и тут не оставил его в покое, в освещенное окно видел, как одинокий сначала разложил на столе посередине комнаты луковицы гладиолусов — ах, какие чудесные луковицы, а он еще в них копался! — а потом уселся перед телевизором с кружкой пива в руке. Вот так зависть к соседу и желание раскрыть секрет ботанических успехов счастливца обеспечили тому железное алиби. Даже десятиминутное отсутствие соседа неминуемо было бы замечено завистником.

Двое вообще выехали куда-то на уик-энд и вернулись около полуночи, что подтвердили дачные сторожа. У двух алиби не было вовсе. Один уверял, что уснул в ожидании возвращения от тещи жены с детьми, проснулся в девять и тогда в темных окнах его дома вспыхнул свет. А второй якобы отправился на прогулку. Без собаки. Врач ему велел совершать такие прогулки ежедневно. Он вышел в двадцать тридцать, гулял по бездорожью, сам никого не встретил, но уверен — кто-то его наверняка видел. В этой стране всегда кто-нибудь кого-нибудь видит.

— Странный он был какой-то, — докладывал сотрудник. — И злой вроде бы как холера, и одновременно очень чем-то довольный. Вот такие противоречивые чувства я в нем заметил.

Вольницкого заинтересовали противоречивые чувства, и он принялся расспрашивать своего опера:

— Его возраст?

— Около шестидесяти.

— А что касается кондиции?

— Он в отличной форме. А прогулки — от сердца. Я на всякий случай записал телефон его врача, прописавшего прогулки.

Тот, что спал, ожидая жену с детьми, был помоложе, и до пятидесяти не дотягивал, с Кшевцем имел дело лет шесть назад, а сердечник совсем недавно, и трех лет не прошло. Оба были недовольны садоводом, но оба утверждали, что весь причиненный им ущерб уже ликвидировали, и ругали прохиндея без особой ненависти. А опер все же спросил, почему у сердечника такое неровное настроение. Тот признался охотно. Оказывается, у него наконец стала расти ирга и такие заросли появились — любо-дорого смотреть. Только вот она разрослась слишком уж сильно, теперь к нужнику не пробьешься. Вот он и думает — придется прорубать тропинку. Вроде бы прозвучало убедительно, опер успокоился, а следователю, не желая того, он работки прибавил.

Из трех неприязненно относящихся к покойнику дам у одной, самой разъяренной и пылающей жаждой мести, было очень сомнительное алиби, а две остальные вообще его не имели.

Одна сидела дома и серьезно занималась своими волосами, а с намазанной краской головой наверняка избегала кому-либо показываться. И даже к телефону не подходила, надо ведь смирно сидеть, чтобы краска легла ровно. И даже сотовый не взяла с собой в ванную, воспользовалась случаем и поставила его на зарядку батареи.

Вторая поехала в Анино, к гадалке, но не застала ее. И даже хорошо, ведь по воскресеньям гаданье всегда неправильное, да и наворожат обязательно какую-нибудь гадость. Это заняло два часа, никаких знакомых по дороге она не встретила.

Третья, та самая, дико разъяренная на Кшевца, сначала не поверила в его переселение в лучший мир или притворялась, что не верит, а потом устроила жуткий скандал, так что сыщику трудно было вырвать у нее что-то относящееся к воскресному вечеру. С большим трудом он понял, что она была везде. Сидела дома. Отправилась в киоск Зашла в кафе, какое — не знает, выбрала первое попавшееся, на вывеску не глядела. Нет, не первое, ей пришлось долго идти. Зашла к кузине. Не застала ее. Прогуливалась, в разных местах, к ней еще принялся приставать мужик с собакой — тоже прогуливался. Нет, она не знала, во сколько все это происходило.

Дама вызвала подозрение, сыщик проявил расторопность, поговорил с ее соседкой, и, оказалось, соседка видела ее в восемь тридцать у входа в дом, но не знает, входила та или выходила. По мнению сотрудника, дамочка свободно могла пришить Кшевца, а все эти эмоции симулировать.

С отпечатками пальцев следователю тоже не повезло, очень смазаны были все, кроме одного пальца. Хорошо хоть, что их общее размещение давало представление о том, как убийца держал секатор.

Вот когда комиссар почувствовал, что без умного совета ему не обойтись. Очень бы пригодился Гурский, но ведь так хотелось самому, без его помощи, разобраться с этим кошмарным делом.

За советом к прокурору не хотелось соваться, да тот и не проявлял никакого интереса к такому заурядному преступлению. Рапортов следователей он, как правило, не читал, а занят был исключительно тем, что охранял сам себя от мести только что выпущенных из тюряги бандитов, которых туда благополучно засадил несколько лет назад.

Тут комиссару подвернулся фотограф, и сразу стало ясно — вот человек, самый подходящий в данной ситуации.



***

Увидев девушку, с которой договорился о встрече, Собеслав обомлел. Он и до того был от нее в восторге, теперь же этот восторг вырос до космических масштабов. И в то же время, наметанным глазом художника, Собеслав чувствовал — что-то в ней фальшивое. Волосы не подходили ко всему остальному. Он лично сделал бы их черными. Или почти черными. Хотя… может, и нет? Да какое это имеет значение? Пусть даже зеленые будут, она просто очаровательна…

Очаровательная особа появилась с сотовым у уха.

— Да, — говорила она, — конечно. Мы вот как раз встретились, и я обязательно у него спрошу.

— О чем? — поинтересовался художник.

— Да обо всем, — энергично ответила Юлита и выключила мобильник. — А прежде всего о давних знакомых. Звонила Иоанна, у нее получается, что нам совершенно необходим какой-то давнишний знакомый пана Мирека, тот самый, что уже много лет назад привез ему зажигалку из Копенгагена или получил ее от того, кто привез. А это обязательно должна быть женщина, и это как-то связано с жутко вонючим дачным участком…

Собеслав еще не привык к нашей компании и почувствовал, что у него голова пошла кругом. Юлита понимала: она говорит непонятные вещи и в ее высказывании трудно уловить суть. Зыбко все как-то, мутно. Попыталась повторить то же, по возможности четко и ясно, но у нее не получилось. А все из-за собеседника. Собеслав так похож на брата внешне и так разительно отличается от того по-человечески. И его не надо было выгонять из дома, напротив, надо было проявлять к нему доброе отношение, а она уже и без того… И Иоанне не потребуется нажимать на нее, чтобы она эти отношения развивала и углубляла, чтобы чаще встречалась с ним и больше общалась. А вообще говоря, Собеслав, пожалуй, намного красивее Мирека…

Присмиревшие было ненадолго флюиды расправили крылья, вырвались наружу и рьяно принялись за работу…



***

Кто-то когда-то сказал: «Трудно поверить, сколько всего успеет сделать человек, если рано встанет и сразу примется за работу».

Вот и я имела полное право сказать: «Трудно поверить, сколько всего может произойти за один день, если начнет происходить с самого утра и все немного постараются».

Я уж думала, что так и останусь со своей пропащей жизнью, по горло забитая недовольством, неуверенностью и желтыми цыплятками, до утра с нетерпением выжидая новых вестей. Оказалось — ничего подобного. Уже в половине девятого позвонила Юлита, которую я целенаправленно напустила на знакомых пана Мирослава Кшевца.

— Слушай, можно мы еще сегодня к тебе приедем? Ну, я вместе с Собеславом? Он вроде припомнил тех знакомых, возможно, тебе и пригодится.

— Дурацкий вопрос! — только и ответила я и пошла проверить, включен ли свет во дворе и вокруг дома.

Приехали они уже в одной машине, из чего следовало, что ссора в их планы не входит. Есть, к счастью, не хотели.

— Если честно, то единственной общей знакомой в последние годы была Кристина, — сразу же приступил к теме Собеслав. — Жена моего брата. Я на их свадьбе не был, но трудно не знать человека, с которым несколько лет живешь в одном доме, даже если и бываешь в этом доме очень редко. Мы соблюдали определенную дистанцию, особенно не сближаясь, что не помешало мне даже полюбить невестку. Ну не совсем полюбить, но она мне нравилась. Теперь вижу, что придется обратиться чуть ли не к годам своего детства, обращусь, Юлита меня заставила.

Юлита в это время готовила в кухне чай, по их словам, они уже переполнились кофе настолько, что оно у них из ушей капало. Она тоже считала — надо начинать от истоков.

— Он Алицию знает! — крикнула она мне из кухни.

— Знаю! — проорала я в ответ. — Сегодня она мне звонила. Потому и появилась необходимость отыскать знакомых, ведь чуть ли не на их глазах была куплена моя зажигалка. И вторая тоже. Алиция же при этом присутствовала и даже потом записала у себя в календарике. Так вот, там маячит некая Бригида Майхшицкая.

Собеслав удивился и наморщил брови:

— Майхшицкая? Фамилия мне знакома. Давно это было, лет двадцать назад… Кто-то… но не Майхшицкая… ага, Майхшицкий, вспомнил! Моложе меня на несколько лет, а я еще в школе учился. Причем я кончал школу, а он только в первый класс поступил. Какой может быть у почти взрослого парня интерес к такому молокососу?

Юлита пришла с чаем, и мы обе потребовали как можно больше подробностей о молокососе.

Собеслав честно поднапрягся.

— Я уже аттестат получал, а малец только в первый класс поступил. Но вся школа гремела — Майхшицкий да Майхшицкий, уж очень он был озорной, да что там — просто хулиганистый парнишка. Отмачивал такие штучки, что не раз собирались его исключить из школы. Мне запомнилась такая сцена. Я стоял у окна и наблюдал за бандой Майхшицкого. Те в школьном дворе возились с какой-то игрушкой, типа «Юный техник», «Юный физик», «Юный химик», «Юный поджигатель»… У них был то ли маленький реактивный самолетик, то ли ракета. Возможно, последующее в моей памяти переплелось с тем, что я потом видел лишь в фильмах ужасов, но и тогда зрелище было впечатляющее. Ракета вырвалась и полетела, круша все на своем пути. Нет, сначала был взрыв, а потом она полетела. Пострадали все окружающие постройки. Ни одного целого стекла в окнах гимнастического зала и некоторых классов, помойка разлетелась во все стороны — от нее и следа не осталось, подчистую снесена половина школьного забора… Как я жалел, что нет под рукой фотоаппарата… А организовал всю акцию малыш Майхшицкий, подговорил весь класс…

— Исключили его?

— Что вы! Весь класс не исключишь, а катастрофу приписали выполнению домашнего задания по физике. Кажется, при самолетике была инструкция, что экспериментировать с ним следует в чистом поле, лучше всего подходит большой луг у реки, но сопляки пренебрегли инструкцией.

Закончив рассказ, Собеслав напился чаю и уставился на не слишком буйную флору на моем окне за кружевной занавеской.

— И это все о Майхшицком? — укоризненно поинтересовалась Юлита.

Собеслав поспешил оставить флору в покое.

— Нет, конечно, помню много, но как-то смутно, в отрывках, потому что аттестат я получил и расстался со школой. Слышал, как он однажды принес в школу бумеранг и попал точно в лоб учительнице, как и было задумано, очень он не любил математичку, а в другой раз вся школа провоняла из-за его химических опытов. Нет, хулиганом я его зря назвал, просто живой, любознательный и дьявольски изобретательный парень, учился отлично, все ему давалось легко, кроме уже упомянутой математики. А на него стали сваливать все пакости, чинимые настоящими хулиганами, он же никогда не протестовал. И еще я слышал, будто он мечтает, когда вырастет, стать великим путешественником и объездить весь свет в поисках самых невероятных изобретений. А ездить собирался на наследство, ему какой-то родственник должен был оставить свое состояние. Что дальше было с парнем — не знаю, пришлось бы выдумывать.

— Не надо! — твердо заявила я.

С меня хватило фамилии и упоминания об ожидаемом наследстве. Это вполне укладывалось в одно целое, услышанное мною от Алиции. Ладно, семена вонючего растения — особая статья, но, случайно, не их ли купила тогда мать упомянутого маленького шалуна, потом засорила ими сад своего будущего благодетеля и, желая смягчить его, привезла владельцу сада дорогую зажигалку в подарок?

Вспомнила, что нужно полистать телефонную книгу. Оставив молодых, я встала и перешла в кабинет, на деясь другим путем добраться до современных Майхшицких. А сама все раздумывала над тем, как эти двое быстро нашли общий язык. Очень сложный у Юлиты характер, и как это Собеславу удалось не наступить на него? Скорее всего, он не требовал от нее принимать решения, сам не выскакивал ни. с какой инициативой, не палил из орудий крупного калибра, а ведь все это раз и навсегда отбило бы у девушки охоту иметь с ним дело. Вон в каком она чудесном настроении, впервые вижу ее такой. Способный мальчик.

Телефонные книги, особенно старые, я держала в чуланчике, куда пряталось все. В принципе задуман он был как хранилище швейной машинки, теперь же там помещались и елочные игрушки, бочонок-каменка для засолки огурцов, огромная декоративная ваза, сумки с заброшенными кляйсерами, коробки со швейными принадлежностями, старая складная чертежная доска, старые карты в рулонах и книжки, книжки, книжки. Три высокие полки у стены, битком набитые книгами. А предполагалось, что поместится одна лишь швейная машинка… Я помнила, что две старые телефонные книги находились в самой глубине этого нагромождения, в углу, заваленные остальными вещами.

Понимая, что одной мне с такой тяжестью не справиться, я призвала на помощь младшее поколение. Пришлось им несколько отстранить связывающие их флюиды и явиться на мой зов. Ни малейшего неудовольствия на лицах, думаю, они взялись бы и за расчистку хлева.

В телефонной книге Майхшицкие фигурировали, целых четыре штуки, трое мужчин и одна женщина, но не Бригида, а Эльжбета. Меня это не отпугнуло, телефон мог быть зарегистрирован на мужа или детей, на родителей и прочих родственников с этой фамилией. Номер, который мне сообщила Алиция, относился к какому-то Каролю Майхшицкому, проживающему на улице Викторской. Там же, по всей вероятности, лет двадцать пять назад проживала и Бригида. Теперь к этому номеру следовало приставить спереди шестерку или восьмерку. Адреса Майхшицкие могли поменять. А вдруг не сменили? Вдруг сиднем сидят на старом месте?

Я спросила Собеслава на всякий случай, как звали того, излишне энергичного мальчишку из первого класса его школы.

Собеслав сам удивился — имени резвого хулигана он не знал. Все как один, и дружки-товарищи, и учителя, звали его только по фамилии — Майхшицкий, иногда для удобства переделывая в Майхра.

— Не огорчайся, Иоанна, ведь у нас есть Бригида, — попыталась успокоить меня Юлита.

— Вот я думаю, звонить или сразу отправиться по указанным в телефонной книге адресам? — вслух рассуждала я. — Может, лучше сразу туда пойти?

— Почему лучше?

— Чтоб явиться неожиданно, без предупреждения. Откуда мы знаем, может, пана Мирека замочил именно кто-нибудь из этих Майхшицких, сейчас они сидят спокойно, телефон их испугает, и, узнав, что их разыскивают, они примутся затирать следы.

— Откуда ты знаешь, что сейчас они сидят спокойно? Может, сна лишились, все в испуге, руки трясутся…

— Тем более. В таком состоянии впадут в панику и прихлопнут еще какого-нибудь ни в чем не повинного свидетеля или другого постороннего человека. А мою зажигалку бросят в Вислу. Нет, лучше к ним не соваться.

— Ты и в самом деле думаешь, что твоя зажигалка как-то связана с этим преступлением?

— Не важно, что я думаю, главное — он может подумать, что связана. Получил зажигалку, и тут же ее дарителя пришили. Если, конечно, дарил пан Мирек.

— А если нет?

Я почувствовала себя сбитой с толку.

— Даже если нет… Минутку… Тогда я хотя бы узнаю, откуда появилась вторая зажигалка. Может, они как-то связаны, может, эта пропала, а ее надо было поскорее вернуть, моя пошла взамен пропавшей… Позавидовали друг другу и пан Мирек того… украл. Ну в точности как с книжками моей мамы. В любом случае что-нибудь да узнаю!

Собеслав молча слушал нас, но тут не выдержал и поинтересовался, при чем тут книги моей мамы.

Пришлось объяснять, что давным-давно в моем доме хранились книги мамули, и кто-то из наших знакомых стибрил три тома из собрания сочинений какого-то классика. Мать ничего о краже не знала, а я Богу молилась, чтобы и не узнала, вдруг ей придет в голову почитать как раз одну из украденных книжек? Получить их обратно мы никак не могли, и, если бы мне удалось узнать, у кого они сейчас, я бы, ни минуты не сомневаясь, просто украла их у вора.

Юлита мягко посоветовала:

— Наверное, для начала надо было попробовать их выкупить.

— Идиотизм! Если бы новый владелец не захотел продать, а я потом украла, подозрение сразу бы пало на меня. Не всё способны на такие глупости, я же… впрочем, сама знаешь…

— Понятно. И ты думаешь, что кто-то…

— Не кто-то, а конкретно пан Мирек…

— …стащил твою зажигалку, не пытаясь ее купить у тебя, потому что она у кого-то пропала… Но она же у него в доме стояла!

— Ну и что с того? Может, это было то же самое, что и картины тещи.

Естественно, теперь уже вдвоем они единодушно потребовали рассказать им о картинах тещи.

Одна теща, будучи уже в очень… среднем возрасте, открыла в себе талант художника и принялась творить. Сначала мелками, потом взялась за акварель и, наконец, перешла на масло. Ее дочь была известной художницей, зять известным же архитектором, точнее специалистом по интерьерам, вот она и позавидовала молодым. Чем, мол, я хуже? И тоже вступила на путь искусства, сразу берясь за крупный формат. Не нашлось смельчака, который бы высказал ей правду о ее мазне, все, отводя глаза, хвалили, стиснув зубы, а творения ее были — страшнее некуда. К тому же она избрала реализм. Выбери она другое направление искусства, скажем кубизм или абстракционизм, еще полбеды. Кубист скажет — он так видит мир, абстракционист размажет по полотну томатную пасту с майонезом, и получится шедевр, а вот реалистический пейзаж с собачкой или овечкой на первом плане свободно мог вызвать судороги у зрителя.

Одно из первых своих творений она презентовала детям. Это была расколотая ударом молнии сосна в бурю, на небе черные тучи с зигзагами молний, а под сосной скрючилось нечто донельзя жалостливое, сочетание сиротки Марыси с Девочкой со спичками и Красной Шапочкой, короче воплощенное несчастье. Одето было оно… Пожилые женщины почему-то обожают розовый цвет, и художница не пожалела розовой краски. Она била в глаза, хотелось их закрыть и больше не открывать. К тому же теща сама выбрала в доме дочери место для своей картины и проследила, чтобы ее именно там повесили, да гвозди подобрали покрепче. И это появилось в доме, обставленном со вкусом специалистами своего дела!

Несчастные не знали, как быть. Мамаша каждую неделю навещала детей и всегда любовалась шедевром, причем являлась неожиданно, проверяя, достаточно ли хорошо он экспонирован. Несчастная дочь с мужем перестали приглашать гостей, а все деловые вопросы стали решать в кафе и закусочных. И только тогда вздохнули с облегчением, когда мамаша отправилась в далекий вояж, желая и сына в Австралии осчастливить своим следующим шедевром.

— Может быть, зажигалка у пана Мирека была чем- то вроде навязанного силой шедевра тещи?

— Ты полагаешь, тот, кто ему ее дал, периодически прибегал проверить, стоит ли она еще у него? — уточнила Юлита, и вопросительно глянула на Собеслава.

— На этот вопрос могла бы ответить сестра, — не очень уверенно ответил тот, — я ведь сюда редко наведывался.

Я взглянула на часы, собрала в себе все мужество и решилась.

— Ну, раз никто не знает, другого выхода нет. Еще нет десяти, культурные люди имеют право звонить. Начнем с Бригиды, Точнее, с Кароля на Викторской…

К полученному от Алиции телефону на допотопном Мокотове я правильно добавила шестерку. Мне ответил мужской голос.

— Прошу меня извинить, — сладко пропела я. — Видите ли, я разыскиваю пани Бригиду Майхшицкую. Когда-то давно у нее был такой же, как у вас, номер телефона Может, и сейчас это ее номер?

— К сожалению, уже нет, — довольно вежливо ответил мужской голос — Вот уже десять лет, как это мой телефон, и фамилия моя вовсе не Майхшицкий. Тут до меня действительно проживала пани Майхшицкая, однако давно уже не живет.

Я чуточку нажала:

— А случайно, вы не знаете, как ее сейчас можно отыскать?

— Понятия не имею, проше пани. Какое-то время после вселения в эту квартиру я еще сообщал звонившим ее новый номер телефона, но это продолжалось всего пару недель, а потом ее новый номер затерялся.

— А вы ее знали?

— Раза два видел. Возможно, три. И не узнал бы, если вы имеете в виду идентификацию трупа…

— Нет, нет, никаких трупов! — горячо заверила я его. — И Кароля Майхшицкого не знаете?

— Даже не слышал, что такой существует… Прошу извинить, у меня сковорода на огне, и, боюсь, все пригорело. Никаких Майхшицких я не знаю, не могли бы вы…

Навязчивая баба в моем лице отключилась, освободив человека от каких-то Майхшицких, я печально покачала головой, давая собеседникам понять — полное фиаско. Но не сдалась. Кто там у нас на очереди? Какой-то Анатоль. Центр. Надо прибавить восьмерку в начале старого номера.

В телефоне баба. Судя по голосу, молодая.

— Извините, пожалуйста, за беспокойство, я разыскиваю пани Бригиду Майхшицкую.

— Кого?

— Бригиду Майхшицкую.

— О боже! А почему у нас?

— Потому что четверть века назад это был телефон Анатоля Майхшицкого.

— Ну, знаете ли… Ни о каком Анатоле не знаю. Эту квартиру мы купили у Ежи Бридзяка, а чья она была раньше — понятия не имею. Это было так давно… Жила тут рядом очень старая соседка, да она померла, так что теперь никто пани и не скажет…

До десяти осталось еще десять минут. Очередной Майхшицкий. Старе Място, значит, вперед ставим восьмерку.

— Кого? Бригаду Майхшицкую? А откуда у вас вообще наш номер телефона?

— Из телефонной книги.

— Враки! В телефонных книгах частных номеров нет, сплошные фирмы да рекламы. Так кто же вам дал наш номер? Та самая Бригада?

— Да нет же! Бригиду я как раз разыскиваю…

— Тоже мне имечко! Какая-нибудь старая перечница. Выходит, этот бабник уже начал приударять за старухами? Это вы у моего мужа телефон нашли? Да кто вы такая?

— Старая перечница, — поспешила я успокоить ревнивую супругу. — О вашем муже понятия не имею. Да и самой Бригиды не знаю, вот, просто ищу ее… А о Майхшицких вы тоже не слышали?

— Не слышала и слышать не желаю! Нет, вы подумайте, этот подонок уже на меня каких-то Бригид напускает!

Я отключилась. Тем временем Юлита и Собеслав перестали пялиться друг на друга и молча уставились на меня, боясь пропустить хоть словечко из таких увлекательных телефонных переговоров. Осталась всего минута. Охота, значит, восьмерка…

Такого номера не оказалась. Тогда добавим к старому номеру шестерку.

Слушая длинный сигнал, я успела поделиться с присутствующими свежим соображением, дескать, нет такой вещи, которую нельзя было бы решить с помощью телефона. Вот разве что убивать по телефону еще не научились…

— Слушаю, Майхшицкий, — раздалось в трубке.

— Езус-Мария, наконец-то!

И тут я открыла еще одну вещь, которую по телефону нельзя сделать, — броситься человеку на шею.

— Какое счастье слышать вас! — вырвалось у меня. — Нет, я не сошла с ума, просто разыскиваю по телефонам старой телефонной книги Майхшицких, и вы первый, назвавшийся этой фамилией. Просто чудо!

— А… можно знать, зачем вам Майхшицкие?

— Не беспокойтесь, ничего опасного, просто я ищу конкретно пани Бригиду Майхшицкую, которая двадцать пять лет назад проживала на Викторской, во всяком случае, там зарегистрирован ее телефон. Известна ли вам она?

Мой чудесный собеседник не стал вдаваться в подробности насчет того, зачем мне Бригида и кто я такая.

— Минутку. Возможно, дальняя родня. Вроде слышал я такое имя. Боженка!!!

Я поняла — зовет на помощь жену. Неясные шумы в телефонной трубке подтвердили мою догадку. Теперь трубка была в руке женщины,

— О, проше пани, это старая история. И с ней связано больше слухов, чем конкретных фактов. Если мы и состоим с ней в родстве, то очень уж дальнем, седьмая вода на киселе. В конце концов, все мы родственники по Адаму и Еве. А что вам нужно от этой Бригиды?

— Через нее я надеюсь разыскать знакомого человека, — проникновенно стала я объяснять, чтобы собеседница поняла: очень он мне нужен. — Если говорить начистоту, то я, собственно, ищу знакомого Бригиды Майхшицкой с очень давних лет, и только через нее есть еще надежда его найти. А чтобы спросить у нее, мне надо ее отыскать, так ведь?

— Вроде бы так, но я сомневаюсь, что вы ее найдете. Ее тут нет. Она выехала из Польши куда-то в Америку уже добрых несколько лет назад. Там живет ее сын. И если вас устраивают слухи… устраивают? Вспоминается мне, что ее сын, кажется, внезапно разбогател, наследство хорошее получил, а наследство это было в Америке, а может, в Швейцарии, но это было еще при старом строе. И ясное дело, из-за наследства у них были огромные трудности.

— А не припомните ли вы, от кого он унаследовал богатство? — хищно поинтересовалась я.

— Вот не помню, — посочувствовала мне особа в телефоне. — У меня тогда были свои трудности, чужие я мимо ушей пропустила. Но знаете что? Вы так заинтересовали меня, что я, пожалуй, позвоню своей знакомой, которая должна знать и хорошо помнить всю эту историю с наследством. А тот знакомый Бри- гиды, он кто? — вдруг спохватилась собеседница.

Я уже давно придумала, что ей скажу.

— В том-то и дело, что о нем я могу спросить только у Бригиды. Очень давно при мне пани Бригида купила одну такую вещь, которой нигде нельзя достать, и купила ее именно для того человека, а мне просто жизненно необходимо ту вещь заполучить или хотя бы посмотреть на нее. У того человека она наверняка сохранилась.

— А что за вещь-то?

— Очень редкое богато иллюстрированное альбомное издание со множеством фотографий, весьма редких и специфических. На английском, но это не имеет значения.

— О чем книга?

Чувствовалось, женщина безумно заинтересовалась и спрашивает только из любопытства.

— Не буду рассказывать подробно, сложный научный труд по ботанике. О всякого рода предсгавителях фауны, точнее — о следах, оставляемых после себя разными живыми существами, начиная с таракана и кончая слоном. И все птицы. Вышло очень маленьким тиражом, не переиздавалось. И единственным человеком, у которого есть эта книга, является как раз тот человек, которому ее купила пани Бригида. Возможно, она мне тогда и назвала фамилию человека, которому собиралась презентовать книгу, но я то ли не расслышала, то ли забыла. А она наверняка помнит. А дорогущий этот альбом — слов нет!

— Так вы лично знали пани Бригиду?

— Да, мы были знакомы, но встречалась я с ней редко, и за границей. Возможно, есть на свете человек, который знает, как ее найти?

— Наверняка есть. Я позвоню знакомой, обещаю, и потом вам перезвоню, сообщу, что узнала. Вы мне дадите свой телефон?

— Разумеется. Есть чем записать?

Повторив, что буду с нетерпением ждать ее звонка, я положила трубку. Собеслав с Юлитой не сводили с меня глаз.

— Что это за труд о следах животных, которые они оставляют после себя? — сразу же накинулся на меня Собеслав. — И с фотографиями? А я ничего о таком не знаю?

— Выбросьте из головы! — рассердилась я. — Надо же было мне что-то придумать!

— А какие же они оставляют следы? — поддержала друга Юлита.

Какие, какие… Отходы, гуано, вам не все ли равно? И такая книга действительно есть у Алиции, только вовсе не английская, а наша.

— А она что тебе говорила?

Я пересказала вкратце наш разговор, и мы принялись оценивать свои шансы на успех. Я очень надеялась, что мы в конце концов найдем первого владельца второй зажигалки, которую Юлита с паном Ришардом похитили у покойника. От этого человека узнаем о дальнейшей судьбе его зажигалки после того, как он получил ее в подарок от Бригиды. Ведь не могла же Бригида покупать ее для пана Мирека. В то время он был еще школьником, мальчишкам не дарят настольные зажигалки. А вторая зажигалка, возможно, приведет нас и к первой, моей.

— Верьте мне, сейчас эта Боженка звонит своей знакомой, которой, надеюсь, меньше чем сто лет. Впрочем, не исключено, что и сотню перевалила. Мне уже не перезвонит, ведь разговор с такой старушенцией, да еще о наследстве, да к тому же в дни ее относительной молодости займет немало времени. Мне Боженка не решится перезванивать, уже поздно. Но на всякий случай я поставлю телефон у кровати.

— А мне как же, все еще есть необходимость разыскивать общих знакомых? Но все же интересно, каким веком датированы те ваши отходы…

— Не мои, извините, а всевозможных представителей фауны! — обиделась я.

— Да что ж тут обидного? Я у Алиции спрошу. Жалко, не знал о книге, когда был у нее. А могла бы показать, ведь там фотографии…

— Она могла позабыть о книге, занята была другим. Гренландией, сами знаете, все остальное у нее вылетело из головы. А знакомых ищите, ищите, пока вы очень мало кого вспомнили, потрудитесь, повспоминайте…



***

— Что-то с тобой происходит, — осторожно спросил фотограф, стараясь быть вежливым с начальством. — Похоже, из-за спешки ты немного растерялся.

Вольницкий помолчал, но приходилось признаваться.

— Ты прав, — признал он, — спешка жуткая. К тому же хотелось бы самому… ну да ладно, это мои проблемы. Но сам видишь, сколько всего набралось, а я первый раз остался со всем этим дерьмом один на один, посоветоваться не с кем. Теоретически разбираться со всем этим мы должны были вместе с Метеком, а тот засел на своей охоте на Стегнах, Гурский в отпуске…

— Да ведь вроде бы возвращается через пару дней?

— Вот именно! — с силой вымолвил комиссар и надолго замолк.

И тогда фотограф все понял — комиссару хотелось бы показать себя до появления на работе Гурского. Очень понятное желание, ничего плохого в этом нет. Но именно из-за спешки следователь и погряз во множестве свалившихся на него дел, а посоветоваться действительно не с кем.

— Ну, ладно, выкладывай, что там у тебя, — сочувственно предложил он.

Именно во время общения с фотографом, да и то не сразу, у комиссара в голове начал восстанавливаться какой-никакой порядок, а ведь в самом начале общения был сплошной хаос, что сказалось и в попытках объясниться. Помогали мудрые, наводящие вопросы фотографа, его искреннее желание помочь. И он принялся задавать наводящие вопросы:

— Откуда он возвращался?

— Кто?

— Да покойник же. Ты вот говоришь — только тот вошел в дом, как за ним втиснулся и убийца. А где он был перед тем, как вернуться домой?

Вольницкий молча пялился на друга как баран на очень новые ворота. Отозвался не сразу.

— Гляди-ка, не знаю… Где же он был? Я совсем упустил из виду это обстоятельство, мне оно не казалось таким уж важным.

Фотограф утешил начальство:

— Да наверняка и в самом деле неважно, но для порядка положено это знать…

— Для порядка… Ты прав. Не в забегаловке — ведь был трезвым. И ни одна из его поклонниц не призналась, что он возвращался от нее…

— А не мог он подцепить какую-нибудь новенькую?

— Вполне мог. Постой, полчаса он был у одного такого… позабыл, но у меня записано, они с ним в теннис играли. Никакого сада-огорода покойник ему не делал. Уехал он от этого теннисиста, и больше его никто не видел, до вечера…

От фотографа так легко не отделаешься.

— Он что же, даже не вымылся в доме теннисиста? Не принял душа после тенниса? Все принимают.

— А черт его знает, может, и вымылся. И где был? Поехал куда-то пообедать? Вот и получается, опять я прошляпил, снова придется опрашивать людей. Где он был, кто его видел? По особой грязи не шлепал — обувь свидетельствует. Но в конце концов, домой-то он вернулся живым, так что где был до того — не столь важно.

Фотограф был начеку:

— Но с ним мог кто-то приехать, или отдельно ехал, но сразу за ним, и кокнул его!

— Ну, мог…

— Нет, секунду… погоди… — спохватился фотограф. Его не подстегивало скорое возвращение Гурского, и он не собирался выслуживаться перед ним, а потому думал спокойно, и только о конкретном эпизоде, сотни сопутствующих обстоятельств не смазывали картину убийства. — Я о том цветочном горшке или каком другом глиняном изделии — орудии убийства. Ведь хорошо помню все, что записано в нашем протоколе, пристукнули его именно этим горшком. И сестра покойника говорила, что горшок не их. Что же, убийца или сам погибший принесли его с собой в тот роковой день? Вот скажи, ты бы не струхнул, если бы за тобой гнался какой-то психопат и в гневе потрясал горшком? Сам подумай!

А что тут думать? Вольницкий сразу сообразил:

— В этом ты прав, они не могли прибыть вместе, убийца поджидал, вломился следом за ним…

— Ну вот, над этим ты пролетел со свистом! Опять торопишься. Правда, у нас всего один свидетель, но все же. Тот тип в машине. Свидетель видел: приехал, остановил машину и не вышел из нее. Что за тип? Какая машина? Ты и это пропустил?

— Факт! — угрюмо признался Вольницкий. — Пропустил. Просто не успел. Столько материала, на все не хватает внимания.

— А нельзя восполнить упущение?

— Кто это сделает? Людей не хватает. И без того вкалывал, валясь с ног, а теперь сотрудники при виде меня по нужникам прячутся. Где он обедал? Холера, такое упустить! Пожалуй, придется самому заскочить к теннисисту.

Тут фотограф сообразил — что-то не сходится.

— Погоди! — удержал он сорвавшегося было со стула комиссара. — Ты говорил — два мотива принимаешь во внимание: сад и бабы. Сад у теннисиста отпадает, а где баба? Зачем он вообще к тому теннисисту поехал? Только ради спорта?

И опять Вольницкий уставился на собеседника бараньим взором. В самом деле. Не было ли там какой бабы? Его сотрудник как-то упустил этот момент.

— Тогда я тем более должен поехать к нему, — решил он. — Но пока посмотри, вот у меня два списка, в одном природа, в другом любовь. Почти у всех есть алиби…

Фотографу хватило одного взгляда на длиннющие списки фамилий подозреваемых. Он скривился.

— Послушай, все эти твои бабы из женского монастыря? А где же мужики, которые при каждой бабе вьются? Не приехал ли поджидать жертву муж какой-нибудь из них или жених, чтобы нежеланному хахалю по морде съездить? Не обязательно дама или паненка собственноручно этим занялась. Ты проверил, кто там ошивается рядом с твоими бабами? Теперь второй список. Все эти твои садоводы-огородники — одинокие люди, пустынники или, как их, отшельники? И ни у одного нет энергичной жены? — Приглядевшись к спискам свидетелей и подозреваемых, фотограф совсем добил бедного следователя: — Я лично вижу тут групп пять или шесть. Ладно, пять.

— Спятил?

— А как же! Первая категория — разъяренный садовод-огородник. Вторая — брошенная покойным баба. Третья — муж, любовник, жених упомянутой бабы. Четвертая — ботанический воротила, негодяй из негодяев, у которого служил на посылках наш покойный мерзавец, он много знает, ну и воротила решает его пришить. Пятая — еще не опрошенные тобой свидетели. И правда, полвоеводства наберется.

Еле сдерживая себя, но все же скрежеща зубами, аж искры изо рта летели, комиссар принялся отчитываться:

— Любовники проверены, за исключением двух. И принимались во внимание лишь твердые алиби. Возможно, я иногда и выгляжу идиотом, но совсем уж ума не лишен. С женами отшельников та же ситуация, проверены все близкие этих отшельников, опять же на предмет алиби. И не так уж их много. А если кто еще был обижен нашим покойником, но следа в документах не оставил, — тут уж я ни при чем. Осталась мне какая-то Вивьен, никак ее не отыщу, она оставила след в бумагах покойного и ее очень рекомендовала Кася. Пока из обрывков документов я не могу понять, из-за чего она вцепилась в Кшевца: розочки и фиалки или постель. Звонил ей, дом не отвечает, сотовый отключен, дом новый, соседи еще не познакомились. Знаю лишь, что фамилия этой Вивьен Майхшицкая, и это все.

— Может, лежит мертвая в своем домике?

— Она жила не одна, три человека.

— Ладно, оставим ее. А двое других…

— Один — хахаль паненки Вандзи, и им она пренебрегала, и один пожилой, но крепкий дачник. Вот они, Хенрик Вензел и Антоний Майда, алиби их проверены. Но какие-то они неубедительные. Я про алиби.

Фотографу очень хотелось помочь начальнику и другу. Он видел, какая огромная работа им проделана, но как много еще осталось недоделок. И ведь постарались парни на совесть. Вот, спросил, чем же занимались в урочное время два человека с неубедительными алиби, и тут же получил ответ:

— Тот, что постарше, в эти часы пребывал на лечебной прогулке, предписанной доктором, а молодой с дружками общался, но никто не может этого ответственно подтвердить. Погоди, был еще и третий, уже из другой области, я о сомнительном алиби хочу тебе сказать, так он спал без задних ног, по крайней мере так его семейство уверяет, а он очень подходит на роль преступника, хотя свой участок успел восстановить после урона, нанесенного ему Кшевцем. Уже пять лет, как все растет отличнейшим образом.

— А тот отшельник, что прогуливался вечером…

— Жена подтвердила.

— А она сама где была?

Вольницкий порылся в бумагах.

— …Жена, жена… А. Вот. Пошла к сестре, вернулись вдвоем и смотрели передачи по телевизору. Муж отправился, значит, на свежий воздух, одной показалось — поехал на машине, но она не уверена.

— Я бы поднажал. И любовника проверил бы тщательнее.

— Согласен. Надо будет этим заняться. На машине… Поехал или нет, машины вообще не видать, она в гараже стоит.

Фотограф все время просматривал показания, очень небрежные в большинстве случаев. Вот из кучи самых ранних он выловил несколько штук.

— Погодите, опять мне чего-то не хватает. Ага, тот самый предмет.

— Какой предмет?

— Который потерялся. Я ведь был на осмотре места преступления и помню, как сестра покойного говорила о единственном предмете, который исчез из дома ее брата. Ничего не украли, а он исчез. Ну, помните? По ее словам, на полке стояла большая настольная зажигалка, и она исчезла. Из документов я не вижу, чтобы вы отдавали ее на экспертизу. Она еще в лаборатории?

Вольницкий смутился.

— Ни в какую лабораторию мы ее не посылали, она просто вылетела у меня из головы. Ты прав. Вот видишь, как важно для меня было поговорить с тобой, одному человеку не удержать всего в голове. Нужно время, чтобы под потолком все по порядку уложилось, у меня же этого времени нет. Ты правильно угадал, я торопился сам закончить расследование. А что это за вещь? Может, важная. Придется опять найти какого-нибудь сотрудника и поручить ему. Только вот свободных людей совсем нет.

— Хочешь, я тебе помогу? — предложил фотограф. — Могу поговорить с братом покойного, тоже фотографом, мы с ним вроде нашли общий язык. Хочешь?

— Спрашиваешь!

— Тогда поговорю. А со своей стороны очень советую заняться поисками этой Вивьен. Странное имя… Откуда она вообще взялась?

— Говорю же, Кася ее по бумагам вычислила. Точнее, из обрывков бумаг покойного.

— Единственная, которая у тебя потерялась напрочь. Может, там вся семейка — сплошные трупы, чего же ты ждешь?

— А что я, по-твоему, должен предпринять? Взломать дверь? Объявить в розыск? И под каким предлогом?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Хотя считаю, что искать надо девушку и ее парня, ни в какие растительные мотивы я не верю… И еще. Ты, пожалуй, прав. Куда он отправился после тенниса? Прямо сегодня туда отправлюсь и нажму на людей, ведь невозможно, чтобы там никто ничего не знал или все вдруг онемели. И знаешь, если тебе еще что в голову придет, сразу звони мне. Немедленно!

— Хорошо, позвоню…



***

Телефон зазвонил в самом начале десятого утра. Я считала, что надо же иметь совесть: если считается неприличным звонить культурным людям после десяти вечера, то столь же неприличным было бы звонить и до десяти утра. Но трубку подняла. Просто из любопытства.

Божена Майхшидкая была так переполнена впечатлениями после вчерашнего разговора со мной, что не могла ждать. Естественно, я плохого слова ей не сказала и даже не подумала о ней плохо.

Наскоро, но вежливо поздоровавшись, она взахлеб принялась пересказывать услышанное вчера от знакомой:

— Такое я и представить не могла, да и совсем подзабыла, но моя знакомая пишет дневник, точнее, не дневник, а просто письма знакомым, но каждый день, и оставляет себе копию, так что получается дневник, хотя не всегда ставит дату, и приходится догадываться…

Это я вполне понимала, потому что никогда в своих письмах дат тоже не ставила.

— И что?! — торопила я ее, не скрывая страшного любопытства. Мой огромный интерес подзадорил собеседницу.

— И так у нас вышло, что Бригида Майхшицкая овдовела. Майхшицкой она была по мужу, а Дануся, моя знакомая, что с письмами, ее с детства знала. А у ее покойного мужа был дядюшка Вишневский, бездетный, одинокий старый холостяк, жутко богатый, и сам по себе, и из-за полученных наследств. От предков получил, еще до войны. Занимался он тем, что на участке земли выращивал лечебные растения, такое у него было хобби или даже мания, потому как денег это ему не приносило, да и не нуждался он в них. А недвижимость у него была по всему свету разбросана, правильно я вчера сказала, в Швейцарии, и в Америке, то. есть в Штатах. И еще, вы только представьте — в Аргентине! Ну какое состояние может быть в Аргентине, чтобы оно там не пропало? Дикий же край, сплошные табуны быков или еще кого-то, всё вытаптывают, и какое вообще имущество можно сохранить в Аргентине?

Я сама удивилась, и ничего подходящего не пришло в голову. И в самом деле, на чем можно было разбогатеть в Аргентине, к тому же до войны, когда туда еще не сбежали никакие военные преступники со своими награбленными сокровищами? Вот если бы в Перу — я понимаю, перуанское золото. Колумбия — тоже понятно, изумруды. Но откуда огромное состояние в Аргентине? Ну пусть на тех же быках сколоченное, но вроде бы тогда в Аргентине еще и банков не было?

Поскольку Божена Майхшицкая слишком сильно отклонилась в сторону, пришлось ее деликатно вернуть к нашей теме. К тому же у богатого дядюшки, как я слышала, больше всего богатств было в США, так что Аргентину по боку!

— Ну и у этого Вишневского не было никого из родни, только маленький Майхшицкий, сын Бригиды. Он был его крестным, стал им еще до того, как его племянник, муж Бригиды, умер. И тогда много говорили, что станет и наследником богатого дядюшки. Но Дануся говорит… А она лично знала Вишневского, утверждали, что у того был очень тяжелый характер. Данута же говорит, что Бригида была… как бы помягче выразиться… глуповата, что ли. Вот вы говорите, что знали ее, в самом деле глуповата?

И опять я не знала, что ответить. Видела бабу у витрины магазина в далекой Дании много лет назад, практически больше не общались, откуда мне знать, глуповата она или умница? Спросить бы Алицию, но говорить сразу по двум телефонам… И я рискнула.

— Если я за давностью лет не забыла, — начала я осторожно и дипломатично, — то запомнившийся мне случай с одним очень вонючим растением, которое привезла Бригида, вряд ли свидетельствовал о ее большом уме…

— Вот именно, именно растения! — радостно подхватила Боженка. — Я же говорю вам — дядюшка слегка помешался на своих лечебных растениях. А со своим наследством носился как дурень с писаной торбой, то отдает все Богусю — так звали сына Бригиды, то вдруг разозлится и пообещает переписать все богатство на научные учреждения, указав, чтобы на эти средства занимались лечебными травами, то еще что-то выдумает… Бригида вся извелась. Она хотела, чтобы все перешло ее ребенку, и это можно понять, правда?

— Правда! — горячо подтвердила я. — Ее можно понять.

— Вот видите, вы меня понимаете. Но из-за своей глупости то и дело такие номера откалывала, что поступала дядюшке во вред, и сама вызывала его гнев. Взялась помогать ему на участке с лечебными растениями, ведь он был уже очень стар и нуждался в помощи. А сама в растениях совсем не разбиралась, ну, розу от лука отличила бы, но не больше того. Даже не знала, что растет на земле, а что на дереве. Омела же, по ее убеждению, это такой кустик, что растет на грядке. И вот однажды, желая порадовать благодетеля, раздобыла где-то семена жутко вонючего растения, о пользе которого ей наплели с три короба, и посеяла их сюрпризом дядюшке на грядках. То-то обрадуется старичок. Данута до сих пор помнит.

— Холера! — вырвалось у меня. — Я тоже помню! Это было в мое время.

— Значит, пани тоже знала об этом случае? Вот, я же говорю — вы меня понимаете, как приятно иметь дело с таким человеком. Вы не представляете, сколько она причинила тогда всем неприятностей, дядюшка чуть концы не отдал. И тут выяснилось, что маленький Богусь умнее своей мамаши. Он сам принялся по мере сил помогать дядюшке на участке, а матери повелел впредь к растениям не прикасаться, а уж если ей очень хочется подлизаться к старику, осчастливливать его какими-нибудь неживыми подарками. Пожалуйста, подари какую-нибудь красивую лампу, вазу или приготовь ему что-нибудь вкусненькое. Следует заметить, что эта баба, хоть и глупая, готовила феноменально. С ее паштетами ничто не могло сравниться. Это Дануся говорит. Ну не было им равных! И шарлотку тоже готовила отличную. Но сами понимаете, есть каждый день из года в год паштет и шарлотку — любому надоест. Тогда подари опять что-нибудь в дом. Какой-нибудь подсвечник особенный, изящное кашпо, иностранные полотенца, потому как наши в то время ни на что не годились. Помните?

— Уж это точно! — горячо подхватила я. — Это я еще как помню! Их надо было сначала выстирать, а уже потом ими пользоваться, они никак не желали вытирать новыми.

Пани Божене беседа со мной явно доставляла удовольствие, ведь я ее так хорошо понимала! Ну она и разошлась. Я же слушала не переводя дыхания.

— А после вонючих растений дядюшка так разъярился, что Бригиду и видеть не мог, а с бедным Богусем обращался как с крепостным работником. Бригида мучилась, уже и не знала, как исправить свою ошибку, ну и привезла дядюшке из-за границы в подарок уникальную столовую зажигалку, очень дорогую. У нас таких вообще не было, а дядюшка был отчаянный курильщик и любил зажигалки, мог себе и золотую купить… Вот только…

Тут она на минуту замолчала, решая, говорить ли дальше, но удержаться уже не могла.

— А что?

— Да ведь большая часть его состояния была в Швейцарии и Америке, и он вовсе не хотел признаться, что такой богатый. В те годы это было опасно. Могли отобрать все, рас… забыла, как это называли…

— Раскулачить?

— Что-то вроде этого. Да и в Сибирь сослать. Данута говорит, жил он более чем скромно, денег не жалел только на растения, а так во всем себе отказывал. Но подарок ему понравился чрезвычайно, очень он его хвалил. И полезная вещь, и красивая, и редкая. И в глаза не бросается. Ну и простил Бригиду за вонючие растения, и благодаря этому в результате Богусь Майхшицкий унаследовал все!

Боже, какие потрясающие сведения! Вот как бывает, информация поступает, откуда не ждешь.

— А что дальше было? Ведь это еще не конец? — с надеждой спросила я. — Где сейчас находится Богусь Майхшицкий?

— Ах, проше пани! А потом начались странные вещи. Хотя, впрочем, и не потом, а как-то сразу все это происходило. Умница Дануся все в своих письмах записала. В ту пору Богусь был еще совсем юным, девятнадцати лет еще не стукнуло, а Бригида, такая глупая, дала ему письменное поручительство или разрешение, не помню, как называется…

— Значит, он женился? — ужаснулась я. — На ком, Езус-Мария?

— Да на такой же соплячке, как и сам он. Девице всего шестнадцать было, пожалуй, еще глупее Бригады. Отец алкоголик, мать давно умерла. Но алкоголик, хотя одной ногой уже был в могиле — ясное дело, из-за водки, печень вышла из строя, — тоже дал дочери разрешение выйти замуж. И даже здраво рассуждал — знал, что скоро помрет, так чтобы дитя-сиротиночка не осталась одна на белом свете, пусть хоть муж у нее будет. А они были знакомы, я говорю об отце-алкоголике и крестном Богуся, дяде Вишневском. Дядя Богуся не любил, на женитьбу бы не согласился, так они оженились втайне, без его ведома. Богусь получил все наследство…

— А отец-алкоголик?

— Умер через неделю после свадьбы. С наследством же началась свистопляска. Богусь был женат, а им никому в голову никакие интерцизы не приходили, они вообще не имели понятия о брачных соглашениях, и не оказалось близкой души, которая научила бы их, как поступать. К тому же все происходило еще при социалистическом строе, там такие вещи не приветствовались. Американское добро они все еще пытались скрывать, и это им удалось, а вот все здешнее имущество отобрали. Дом и огород. Но хитрая Вивьен — а жену Богуся Вивьен звали — как-то вынюхала, что за границей у Богуся имущества еще больше, не иначе как Бригида по глупости ей разболтала. И через два года после свадьбы они уже развелись, счастье еще, что детей не завели, но Вивьен потребовала половину имущества. И видно, была и в самом деле глупа, стала шантажировать Богуся, заявила, что за здешнюю половину имущества она подписывает отказ от всего прочего. А в глупую голову не пришло, что отказывается от миллионов. И вот они провернули какую-то хитрую комбинацию, никто так и не понял, что продают все имущество и делятся поровну. А продали половину. Во всяком случае, Вивьен досталась половина огорода и дом, за него она обязалась выплатить Богусю следуемую сумму — так писала в своих письмах Дануся. Но писала как-то сумбурно, половины не понять. Она и сама не понимала, как это они поделили. И как только договор вступил в силу, Богусь уехал за границу.

— А куда подевалась Бригида?

— У себя. В доме, который оставил дядюшка, она никогда не жила. Но тут как раз разлетелся социалистический строй, один за другим следовали финансовые кризисы, и из писем Дануты следовало: Вивьен продала дом и все остальное, но кусок сада с огородом оставила себе, а также небольшую виллу, которая ей досталась. Бригида продала свою квартиру и сразу уехала к сыну, а тот первый владелец, который после дядюшки все купил, не собирался оставлять недвижимость себе, а предполагал продать с прибылью. И у Вивьен тоже хотел купить то, что у нее оказалось, но та ни за что не хотела продать, неизвестно почему, ведь ей на растения наплевать. Когда это было? Да уже несколько лет прошло, теперь бы ей было тридцать с гаком, пожалуй тридцать четыре. Но в конце концов все же продала, года три назад. Должно быть, деньги понадобились, а земля стала дорожать.

— Минутку! — перебила я Боженку, очень волнуясь. Сама не знаю почему, ведь зажигалка ихняя стояла у меня, и вовсе не ее я искала, а другую, мою. — А дом? Тот, что продали? Она продала его со всем содержимым или забрала вещи?

Боженка не могла дать точного ответа, отговариваясь тем, что всего не запомнила, а уж таких подробностей — и вовсе. Ведь Данута перестала писать письма, а вся наша информация сохранилась лишь благодаря ее письмам. Ну не совсем перестала, просто стала писать меньше, адресаты поумирали, другие исчезали, уехав за границу, она же сама, что тут скрывать, очень постарела. Вот вспомнила относительно дома. Нет, такой уж глупой Вивьен не была, с вещами не продавала. Много вещей из дома забрала Бригида для Богуся, а остальное взяла себе.

Зажигалки наверняка не взяла…

— Скажите, — продолжала я, — а эта Вивьен второй раз не вышла замуж?

— Да вы что! — вскричала Боженка. — Если бы вы ее видели… Я всего один раз видела, но с меня достаточно. До сих пор не понимаю, как он мог жениться на такой, хотя, возможно, в шестнадцать лет она не была такой страшилой.

— Неужели такая страшная?

Собеседница не сразу ответила, вроде бы колебалась:

— Это не так-то легко определить. Вроде бы ничего особо страшного… Знаете, есть женщины, вроде не красавица, ничего в ней особо красивого нет, а все восхищаются. Эта же как раз противоположный случай. Конечно, в ней нет ничего красивого, а то, что есть, все какое-то… короче, любого отпугнет. И вся она какая-то такая… нескладная. Смеется, как старая кобыла на лугу. Пасть раззявит и ревет. Страсть! Извините, что так грубо, но как-то надо же передать ее внешность…

— Что вы, совсем не грубо, я и то поражаюсь вашей деликатности. И очень вам признательна. А случайно не доходили до вас слухи, что она за кем-то сильно приударяла?

— О, откуда вы это знаете? — оживилась удивленная пани Божена. — Почти со времени их развода люди сплетничали, что выискала она себе адониса и из шкуры лезет вон, только бы его заполучить. А он нет и нет. Это происходило уже в последнее время, Дануся тут не очень поможет, я уже говорила, давние знакомые порастерялись, она перестала писать письма. Уже я слышала сплетни, что и кусок сада-огорода Вивьен только из-за своего адониса оставила, он по этой части подвизался, профессия у него такая — устроитель садов. А как только у Вивьен денежки кончились, он и перестал с ней якшаться, перестал к ней приезжать, она потому и продала недвижимость.

— А перед этим подарила ему зажигалку, оставшуюся от старого владельца, — с горечью вырвалось у меня. Нет чтобы вовремя прикусить язык.

Оказалось — правильно вырвалось. Наш разговор получил продолжение, пани Боженка не удивилась моему замечанию.

— Если бы только это! Силой совала ему в руки всевозможные презенты, а он не хотел брать. Чего брать-то? Все лучшее пани Бригида увезла, у нее одна шелупонь осталась. Помнится, еще Дануся тогда писала, из-за этой зажигалки Бригида устроила Вивьен скандал, хотела увезти, а та не дала. Не знаю, правда ли, я при этом не присутствовала, так что головой ручаться не могу. И вообще не знаю, не идет ли между ними и сейчас война, ведь Бригида приезжает сюда время от времени, возможно хочет у нее это отобрать. Имеет право, сама покупала для дядюшки, так она считает.

О, это уже интересно.

— А где же Вивьен сейчас живет?

— На Мысядле купила квартиру у какого-то Пчулковского, или похожая фамилия, могу и перепутать, кажется, еще не приватизированная, опять же точно не знаю, меня это не касается, я бы вообще о ней забыла, да пани напомнила. Но возможно, то, что Бригида дядюшке привезла, ну, та дорогая вещь, о которой вы говорили, еще сохранилась, и Бригида и ее хочет заполучить, разве что Вивьен успела всучить ее любовнику, а он ее продал или еще чего.

Хорошо, что Боженка напомнила мне шедевр об испражнениях животных, а то он у меня совсем вылетел из головы. Мне был нужен адрес Вивьен. Кто там знает этого святой памяти Мирека, не заменил ли он своей зажигалки моей? Жалко ему стало отдавать собственную, он свистнул мою, и она до сих пор у этой кикиморы?..

Когда я спросила про адрес, Боженка сто раз предупредила, что вовсе не уверена в фамилии Пчулковский, не обязательно от пчелы, может, его фамилия от какого другого насекомого, например Мровчинский… Всего и запомнилось — от насекомого фамилия, да еще какого-то трудолюбивого. Нет, ни улицы она не помнит, ни номера дома, запомнилось лишь — в районе Мысядло.

Я поблагодарила за очень полезный для меня разговор, заверив собеседницу, что как-нибудь и без адреса обойдусь.

Значительно позже выяснилось, что трудолюбивым насекомым был шмель, квартиру продавал Тшмелевский.



***

Получив от Вольницкого задание, фотограф поехал к дому Габриэлы. И тут ему улыбнулась судьба. Не так чтобы уж слишком улыбнулась, но небольшой подарочек судьба преподнесла: подходя к ее дому, фотограф встретился с Собеславом Кшевцем, который в это время из него выходил. Фотографу не было нужды ни скрывать радость от этой встречи, ни изображать радость. Все произошло естественно. Собеслав же сегодня на славу потрудился, выполнив большую часть намеченной работы, с помощью электронных средств информации отправил ее куда следует, и теперь весь мир виделся ему в розовом свете. К фотографу он еще с первой их встречи почувствовал симпатию, так что встреча была приятной для обеих сторон.

В ближайшем баре разговор зашел, естественно, о брате Собеслава.

— Я там обработал место преступления, — жаловался фотограф. — И только теперь вижу, как много надо было еще сделать. Вроде бы обычная работа, рутина, чуть ли не автоматически делаешь свое дело, и только позже спохватываешься, что сделано далеко не все. И тогда у следователя в руках были бы вещественные доказательства. Да теперь что об этом говорить…

Он замолчал выжидающе. Собеслав молчал, в глубине души зашевелились недобрые предчувствия.

Помолчав и не дождавшись от Собеслава ни слова, фотограф вынужден был продолжить свои жалобы.

— Ведь это твой брат, так? И холера знает, из-за чего там такое случилось. Ничего не украли, исчезла всего лишь одна вещь — настольная зажигалка, это сестра твоя так говорит. Как она может выглядеть? Я о зажигалке спрашиваю, не о сестре. Ты что-нибудь знаешь? Ведь трудно представить, что человека убили из-за зажигалки. Тогда из чего она, из платины? Ты хоть что-то об этом думаешь?

Собеславу пришлось с неохотой признаться, что думает.

— А что? Забрал убийца? Откуда она вообще там взялась? По словам твоей сестры, вообще не зажигалась, от нее не прикуришь, может, она играла какую — то особенную роль?

В сложном положении оказался, ничего не скажешь, думал Собеслав. Он-то прекрасно знал местонахождение данной зажигалки, но ни за что на свете никому бы об этом не сказал. Однако вчера вечером из разговора пани Иоанны он кое-что узнал о Майхшицких, в том числе и о маленьком Майхшицком, так вот о них он мог рассказывать ментам с восторгом, и никто не докажет, что это он не сам припомнил. Пожалуйста, окажет посильную помощь органам правопорядка, и если это поможет им схватить преступника — тем лучше.

Не торопясь, словно бы с трудом вспоминая, он начал выдавать информацию:

— Знаешь, вот крутится у меня в голове… тогда было ни к чему, а теперь толком не могу вспомнить, но сдается, что Миреку ее кто-то подарил. И при этом у меня по ассоциации и фамилия выскочила — вроде бы некая Майхшицкая откуда-то из-за границы ее привезла. Я могу ошибаться, ее сын был совсем сопляком, мы с ним в одну школу ходили, только я уже готовился получить аттестат зрелости, а он только в первый класс поступил. Так что мы в школе были вместе совсем недолго, впрочем, может, я и путаю что-то. Но фамилию вспомнил. И имя. Бригида Майхшицкая. Зацепилась в памяти.

— Бригида? Не Вивьен?

— Какая, к черту, Вивьен? Говорю же — Бригида. Как в банке. Хотя погоди…

Собеслав аж скривился, так сильно вспоминал.

— Погоди, погоди… Глупое имя, но звучит как-то знакомо. Ты говоришь, Вивьен? Я его слышал. Точно, слышал, сам бы не придумал. И как-то связано с Миреком. Вот, вспоминается, он мне жалуется, что некая Вивьен прицепилась к нему как репей и он никак не может от нее отделаться. А что? — вдруг заинтересовался он. — Есть у вас такая на подозрении?

— Путается в следственных документах, — осторожно сказал фотограф. Он точно не знал, но вдруг имена подозреваемых лиц представляют служебную тайну? — И это была Вивьен Майхшицкая?

— Холера ее знает, фамилии я не слышал. Но попробую…

— Что попробуете?

— Попробую поглядеть на фотографии. Что я тогда фотографировал? Заезжал я к ним редко и ненадолго. Ботанический сад? Знаете, ведь у каждого человека память отличается своим характером, вот у меня профессионально все события ассоциируются со снимками, взгляну я на свое фото и, может, что вспомню. Дай свой телефон, перезвоню, если что припомнится.

Вручая Собеславу свою визитную карточку, полицейский фотограф и представить не мог, как быстро задействует фотографическая память знаменитого фотографа и из какого источника она пробьет…


Примерно в это же время Вольницкий добрался до теннисиста.

Он застал его дома. Дом — не дом, а потрясающая резиденция, ибо теннисист был председателем знаменитой фирмы, в объявлениях и телефонных книгах обозначенной коротким, но веским словечком «ТРЕВОГА». Судя по всему, фирма работала отлично, люди всё больше нуждались во всяких установках, поднимающих тревогу, так что ее председатель мог себе позволить пожить в свое удовольствие. Сейчас, в полдень, он неторопливо расправлялся с завтраком на солнечной террасе. Не терпящие отлагательств дела решил по телефону еще ранним утром, а важные встречи перенес на вторую половину дня. Комиссара встретил приветливо, сразу предложил кофе, чай или чего покрепче. Есть всё, было бы желание.

Вольницкий выбрал кофе, за ним легче говорится, можно сделать вид, что приехал коснуться лишь ничего не значащих вещей. Да вообще-то оно, по сути, так и было.

Отхлебнув кофе и вздохнув, он начал:

— В воскресенье вы играли в теннис с Мирославом Кшевцем.

Хозяин дома сразу перестал приветливо улыбаться и озабоченно вздохнул:

— О, холера! Никогда не известно, что принесет день грядущий. Знай я, что его в тот день кокнут, ракетки бы не взял в руки. Но богом клянусь, от меня он живой уезжал! У меня и свидетели есть.

Вольницкий не стал задавать лишних вопросов, откуда, мол, ему стало известно о трагической гибели Мирослава Кшевца. Он знал, как быстро расходятся вести о смерти людей, чем либо знаменитых. Председателю могли позвонить и двадцать человек, и даже сто. Комиссар предпочел сразу перейти к делу.

— Кстати, о свидетелях, — как можно конфиденциальнее произнес он. — Я говорю с вами откровенно, учтите, но мы располагаем данными, ч то кое-кто из свидетелей может быть и причастен…

— Да что вы! — всплеснул руками председатель,

— А вы за всех из них можете с чистой совестью поручиться? Все они — сплошь друзья покойного?

И в этот момент на террасу выплыло волшебное явление — чутко подслушивающая супруга председателя. Тоже, должно быть, спешила к утреннему кофейку, да вовремя остановилась. Супруга была очаровательна в утреннем наряде и с утренним же превосходным макияжем. На ней было наброшено нечто вроде свободного кимоно, сверкающего серебряными нитями и почему-то заставляющего предполагать, что под ним кроется нечто чрезвычайно аппетитное и привлекательное.

Мадам с ходу включилась в разговор:

— О, ни в коем случае! Ты, Владик, никогда не ручайся за всех людей. Сам честный, так, думаешь, и все остальные такие?

И, уже обращаясь прямо к комиссару, вскочившему, чтобы поцеловать милостиво протянутую ручку, добавила:

— Мы ничего не скрываем, но ведь и чужие люди видели, а откуда моему мужу знать всех, кто пялился на них тогда? Мой муж, пан старший комиссар… ах, просто комиссар? Ну, все равно, мой муж — ну словно дитя малое, уж мне ли не знать, даже головы не повернет, если кто и начнет рычать и лаять…

— Но, Люсенька…

Люсенька же молнией пролетела по террасе к бару, налила себе коньячка и уже сидела рядом с мужчинами за утренним кофе. Вольницкий еле успел занять свое место.

— Вы, пан комиссар, меня спрашивайте. Они после своего тенниса… ладно, не стану выражаться, но ничегошеньки вокруг себя не замечают. Что тут стояли и сидели знакомые — это одно, и Болек со Стефаном даже пари заключили, кто выиграет, но за загородкой много всякого незнакомого народу было. Букеляк со своим псом явился, и бедную псину до умопомрачения довел, ведь тот привык за мячами бегать, так он его еле удерживал…

С трудом изгнав из головы образ какого-то Буколяка, вырывающегося от псины, комиссар постарался сосредоточиться и не очень придираться к форме изложения хозяйки, стараясь ухватить лишь смысл. А та тараторила не переставая:

— …и ни один не заметил, как страшилка забирается в машину Мирека.

Короткий перерыв на глоток коньяка пан председатель использовал по назначению:

— Моя жена очень наблюдательна, проше пана, может быть, несколько чрезмерно, но я все фамилии сообщил тому вашему сотруднику из полиции, который тут всех нас расспрашивал…

— И вовсе не всех! Меня не расспрашивал! — взъерепенилась Люсенька. — Я даже не знала, что он здесь был и допрос проводил.

— …и всех записал, даже нашу кухарку допросил, даже нашего садовника, — пытался докончить фразу председатель.

— Да много твой Ясь знает! — презрительно бросила мужу супруга. — Геня — другое дело, она себе на уме, но из кухни мало что увидишь. А я тут была, и у меня глаза на месте! Вот там стояли машины, — показала она пальцем место, где и Вольницкий оставил свою машину. — А она сзади подобралась, согнулась, чуть не на карачках, украдкой! И ничего мне не сказали! Если бы не Геня, я бы вообще не знала, что тут проводится такое замечательное расследование!

— Но, Люсенька, ведь тебя не было, когда с нас снимали показания…

— Не было, не было! А тогда-то я была, в самый главный момент! И мог ваш мент… пардон, ваш человек немного меня подождать и расспросить.

— До полуночи подождать?

— Подумаешь какое дело, ночь, полночь, ведь дело идет о смерти человека!

Перебранку супругов Вольницкий терпеливо переждал. Уже понимая, что они вряд ли причастны к убийству, он надеялся на появление в расследовании новых моментов. Особые надежды вселяли в него претензии пани Люсеньки. Что-то эта баба заметила, а их сыщик с ней не общался.

Супруга перестала пилить мужа и перешла к делу:

— Как хорошо, пан комиссар, что вы опять пришли, я уверена, никто вам не сказал того, что я видела, все прошляпили. Слава богу, у моего мужа не было никаких общих дел с покойным, так что мне не придется ничего скрывать…

— Люсенька!..

— А ты молчи и сиди тихо. Нет, я должна признать, что в людях мой Владик разбирается, в этом ему не откажешь. Мирек, пусть ему земля будет пухом, для тенниса — в самый раз, для танцев, для любых развлечений, но к делам его подпускать нельзя! Это Владик уже давно усек.

— Поздравляю! — искренне похвалил Владика комиссар. — А то важное, что все прошляпили, это что было?

— Да что вы женщин слушаете, пан комиссар! Сплетни, простые бабские сплетни.

— Ты бы уж лучше помолчал. Такие сплетни, которые я вижу собственными глазами, уже не сплетни, а факты, или как там у вас… О! Вещественные доказательства!.. Правда?

Вольницкий с готовностью подтвердил: истинная правда.

— Слышишь? А я собственными глазами видела — уродина явилась.

— Какая уродина?

Очень довольная собой пани Люсенька так и расплылась от удовольствия и вторично наведалась к бару.

Теперь она обращалась прямо к комиссару:

— Странно, что вы не знаете. Была одна такая особа, пан Мирек часто на нее жаловался, уж она так его изводила своими приставаниями, так изводила — не знал, бедняга, куда и деться. Чего он только не делал, чтобы от нее отцепиться. Ведь с остальными своими пассиями расставался запросто, просто бросал их за ненадобностью, а эта изводила его не один год, и он никак не мог от нее отделаться. Избегал ее как мог, ничего не помогало. Следила за ним постоянно, еще счастье, если он на машине уезжал, в конце концов, трудно преследовать человека на машине. А вот когда он просто брал такси — тогда хоть пропадай. Висела на хвосте как приклеенная, и дожидалась, когда выйдет из такси. От нас он скрывал знакомство с ней, но она его выследила, и стала и сюда являться. Ну и тогда, в воскресенье, уж не знаю, на чем она приехала, но уехали они вместе. Бедняга, видно, решился забрать ее, чтобы и к нам не вломилась. Говорю вам, тогда, в воскресенье, она еще раньше сюда заявилась и где-то пряталась, и, когда они вдвоем шли с корта, вытирая пот, она за его машину спряталась и сидела за багажником, скорчившись, на корточках, старалась, чтоб ее никто не увидел, но от меня не скроешься. Я даже слышала, как она заржала… Уродина, страшила, вы не представляете, пан следователь, до чего ж она страшна! И тут она заржала…

— Простите?

— А у нее смех был такой, лошадиный, ну просто ужас. Как вроде что-то не то ржет, не то грохочет, не то хрипит, вот так: хрррр, хррр, хрррр, ржжжж, ржжжж, го-го-го. Ржжжж. Нет, меня так не получится.

Звуки пани Люсенька издавала ужасающие, а оказывается, в реальности они еще ужаснее.

— Люсенька, — совсем упавшим голосом воззвал супруг.

Вольницкий молчал, пораженный услышанным. Пани Люсенька откашлялась и коньячком прополоскала горло.

— Одного смеха бы хватило, — продолжала она, — но и без смеха эта Вивьен была такая… Не подумайте, что я о себе слишком высокого мнения. Владик подтвердит, никогда не заношусь, знаю, есть женщины и моложе меня, и красивее, опять же о вкусах не спорят. И я всех подряд так не критикую. Слова плохого не скажу о бывшей жене Мирека, женщина интересная, да и других вокруг вон сколько. Но эта Вивьен была уж больно гадкая. Что-то в ней сидело такое… отвратительное, не знаю, как вам и объяснить. Вроде бы все у нее в порядке, не горбатая, не раскоряка, ноги не кривые, не спички, но и не рояльные подпорки. И лицо такое неприятное… А самое противное в ней — походка, очень некрасиво шагает, руками размахивает… Нет, не могу описать, ее увидеть надо. Мирек услышал ее ржанье, возвращаясь с тенниса, обернулся и аж побледнел. Сразу же распрощался с нами, забрал вещи и поспешил к машине. И они вместе уехали.

Вольницкий перевел дух.

— Вот именно, мне показалось странным, что после тенниса Кшевец не принял душ. Наверняка у вас душ есть.

— Да где ему о душе думать, что вы! На его месте я бы тоже поторопилась сбежать, боясь, как бы она к нам не пришла и тут не стала ржать.

— Надо же, а я об этом ничего не знал, — пробормотал ошеломленный пан председатель.

— Вы, проте пани, просто бесценная и восхитительная женщина! — совершенно искренне похвалил председательшу следователь и не удивился, увидев, как председатель согласно кивнул головой. — Именно этот момент был для нас непонятен, а пани так хорошо все объяснила. Еще раз, если я вас правильно понял: от вас покойный в спешке уехал вместе с этой Вивьен, сразу сел в машину и уехал?

— И это я могу показать под присягой, — заверила его Люсенька.

Вот так, совершенно случайно, только благодаря наблюдательной супруге председателя, следствие обрело очень важную улику. И гадай теперь, что этому помогло. Случайность? Возможно, будь тогда оперативник повнимательнее, или будь на его месте женщина, или будь на своем месте председательша… да что гадать, как всегда и во всяком деле, многое зависит от случая. Повезет — не повезет. Как в лотерее.

Но тут Люсенька нарушила философские размышления комиссара, неожиданно заявив:

— Но убила его не она, вот в этом я головой ручаюсь.

Даже супруг удивился:

— Почему ты так в этом уверена?

Его половина презрительно повела плечами.

— Да потому, что без него ей жизни нет. И она не из тех, которые с горя травятся и вообще кончают с собой. И пусть я… ну не знаю… полысею, что ли, если теперь, после его смерти, она не станет все дни просиживать на его могиле со свежими цветами. Ведь она жила лишь надеждой на него. Это было видно невооруженным глазом. Мания такая, что ли, помешательство? И была бы счастлива, если бы ее обожаемого паралич разбил, вот тогда он точно бы только ей принадлежал, а она, не помня себя от счастья, сутки напролет просиживали бы сиделкой у его постели до конца дней своих.

Вольницкий огорчился — подозреваемая проскользнула у него между пальцами. И очень подивился теперь уже и уму председательши. Впрочем, они, бабы, всегда в таких вещах больше понимают. Теперь надо быстрее ухватить эту маньячку, вот только захочет ли она вообще с ним говорить? В крайнем случае запросит у прокурора ордер на обыск в ее доме, теперь у него есть для этого основания.

Уже прощаясь, комиссар вдруг припомнил:

— Вы что-то говорили о лае и ворчании собаки?

— Ну да, — подтвердила пани Люсенька. — Я говорила о псе Букеляка, он ведь все время лаял и ворчал, а они, как два глухаря, из-за своего тенниса ничего не слышали. Она сразу учуяла чужого… А знаете, пан следователь, я на вашем месте допросила бы Вивьен.

— Я на своем сделаю то же. Благодарю вас.


Пана Ришарда я вызвала по телефону. Точнее, вызывала я не его, просто просила прислать рабочих.

Увидев его собственной персоной, я уже не стала сдерживать ярость, и заорала, указывая на вербу:

— Вот сами полюбуйтесь! Да-да, глядите, а еще лучше — подойдем ближе. Я просила это выбросить или нет? Просила? А может быть, вы решили, я и сама справлюсь, ведь силы во мне непомерные! И сама перетащу весь этот строительный мусор поближе к Висле, укрепить ее вал. Валу, может, и на пользу пойдет, но вот мне в моем возрасте таскать такие тяжести… лет тридцать назад справилась бы, но не теперь. И худеть мне больше не надо.

Пан Ришард вздохнул, с грустью глядя на тачку, доверху наполненную мусором, и на кучу такого же мусора рядом.

— Вы же знаете, пани Иоанна, как трудно сейчас с людьми, у всех по горло работы, Марчинек на стройке в Зелонке, а Хеню я, пожалуй, выгоню. Хотя и жаль, шофер он первоклассный и работает отлично. Вот только иногда с ним такое случается…

— И обязательно, если он работает у меня? — змеей зашипела я. — Именно меня ваш Хеня так невзлюбил? Я же не заставляю его читать мои произведения! Тогда за что? Внешность ему моя не нравится? Да он меня хоть раз видел? Или вы убедили его, что я — красавица писаная?

— Да ни в чем я его не убеждал…

Нет, если я завелась, нескоро успокоюсь.

— А у этого вашего Хени вообще-то руки есть? Он не паралитик? Водителю не положено перетаскивать тяжести, знаю, так пришлите вместе с ним еще одного. У нас же безработица!

Вы сами, пани Иоанна, говорили, безработица у нас заключается в том, что некому работать.

— Тогда пусть захватит с собой какого-нибудь молодого бомжа.

— А как вы думаете, почему человек в молодости становится бомжем?

Политика довела меня до крайности.

— Так вы мне пришлете вашего Хеню? Лично прикончу подонка!

— До того, как вывезет, или после?

— После!

И спохватилась — нет, после ярость моя уляжется. Да он и не вернется, сбежит, узрев мегеру. Ну тогда вас убью! Сделайте же что-нибудь!

— Чай, с вашего разрешения. Что же касается Хени, то он, откровенно говоря, вас немного побаивается.

Учитывая, что я никак не могла вспомнить прямой контакт с пугливым Хеней и даже не знаю, как он выглядит, это мне показалось странным. Я знала многих рабочих пана Ришарда, но с Хенриком была незнакома. И встревожилась:

— Я ему сделала что-то плохое?

Пан Ришард, знавший мой дом лучше меня, поскольку он его сам строил, уже хлопотал над чаем.

— Вам тоже приготовить чай?

— Нет, спасибо, я уже пью, только долить немного. И пошли в гостиную, там приятнее. В чем дело с этим Хеней? В принципе мне нет до него дела, но я хочу, чтобы убрали оставленный телефонистами мусрр. Послушаешь вас, так я сама должна таскать его в целлофановых пакетах?

Пан Ришард даже в лице изменился, должно быть, ему вовсе не хотелось заставлять меня заниматься непосильным трудом. Или, возможно, увидел в своем воображении мой изможденный труп, павший на пол-пути.

— Пани Иоанна, да вы просто не смотрите в ту сторону, отсюда, к счастью, и верба заслоняет, а завтра я их заставлю убрать. Что же касается Хени… Началось все с вашей зажигалки, тогда вы мне велели и всех моих рабочих расспросить, не видел ли кто чего подозрительного. Ну и Хеня тоже в то время был.

Тут пан Ришард замолчал и отхлебнул чай. Мне он показался немного смущенным. Я терпеливо ждала продолжения. И он, запинаясь, продолжил:

— Сам не знаю, как лучше сказать. Глупо как-то это выглядит.

— Скажите просто, посоветовала я. — Хеня ее стибрил?

— Да что вы! Наоборот. Сначала… нет, немного позже, когда мы стали сопоставлять показания, Хеня вдруг стал крутить-винтить… Ладно, скажу прямо — он бросил подозрение на пани Юлиту.

Моему изумлению не было пределов.

— Но с какой стати, господи?..

— Потому что она вернулась. Так заявил Хеня. И настаивал на этом.

— А он был трезвый?

— Как стеклышко. Он вообще отличный водитель. Не пьет. Пиво после работы, рюмку водки под селедочку. Я не видел его ни разу пьяным или с перепоя.

— Тогда рассказывайте все путем и не спешите, — попросила я. — Хотя я точно знаю — Юлита не украла, но пусть поделится своими наблюдениями. Что значит — вернулась?

Пан Ришард с сомнением покачал головой заявив, что со всей точностью он слов Хени не повторит, но постарается. В тот день Хеня приезжал и уезжал, привозил разные вещи, но в принципе в доме был. Видел, как Юлита выходила, а он как раз вывозил ящики на помойку, за помойкой разворачивался и, когда разворачивался, увидел, что еще раньше вышедшая Юлита вернулась. Причем как-то странно вернулась, вроде бы колебалась, у калитки остановилась, потом вошла в дом и сразу из него выскочила. Выходит, он видел ее всего краткое мгновение за то время, как разворачивался, специально за ней не следил, но Юлита красивая девушка, бросается в глаза, так что он ее заметил и запомнил. Так, говорит, это выглядело, словно она что- то забыла, и не хотела признаться, что забыла. Или что-то в этом роде. Человеку бывает неприятно, когда другие замечают, что у него с памятью неважно. Вам пани Юлита не говорила, что возвращалась?

Я пожала плечами.

— Да возвратись она хоть сто раз, не за моей же зажигалкой? А другие?

— Другие не могут ни подтвердить, ни опровергнуть, они просто не заметили или не обратили внимания. Они потом нечто вроде графика составили, кто что запомнил. Но там о вхождении ничего нет. А Хеня говорит, что вообще бы об этом ничего не сказал, но ведь их всех расспрашивали о краже, вот он и решил сказать, что видел, хотя чувствует себя как-то глупо. Потому он вас и боится.

— Болтать о Юлите он может сколько угодно, коли охота есть, но мусор пусть уберет! И не делает из себя какой-то мимозы, и дурака не строит, и на меня не наговаривает. И все же я не понимаю, его, что ли, кто-то заподозрил в краже зажигалки, что он такой нервный стал? Да он ее небось и в глаза не видел!

— Зато садовника видел, — вздохнул пан Ришард. — Когда Хеня вывозил ящики, тот фарами мигнул где-то рядом, в свою машину садился, и Хеня даже удивился: а этот что тут делает. Из-за того так и вздрючился.

Тут и я вздрючилась.

— Получается, он этого Кшевца знал? Возил ему что-то? Пан Мирек всегда нуждался в транспорте для перевозки своего бракованного товара.

— Правильно угадали, проше пани. Хеня для покойника уже несколько лет работал, и в растениях он разбирался.

— Лучше, чем пан Мирек.

— Наверное, лучше. Но не любил его и плохо о нем говорил. А еще я слышал, что моя рабочая братва… не хотел бы сплетничать, но это относится к нашему делу. Они были соперниками. Девушка Хени втюрилась в садовода и бегала за ним как собачонка. Так мои работяги смеялись: Хеня, мол, для того взялся ишачить на садовода, чтобы за своей девкой присматривать. Но болтали мало, Хеня уж очень этого не любил, чуть услышит — сразу в ухо. Кто-то пошутил: радуйся, отпал конкурент, так тот никак не мог успокоиться. Потому, наверное, его так взволновала и кража и преступление.

— Минуточку, пан Ришард. Соперник, говорите… И зажигалка. А где был Хеня, когда Кшевца убивали?

Пан Ришард возмутился:

— Ну, вы словно мент с допросом. Только не вздумайте парня заподозрить. Не знаю я, где он был в то воскресенье. Полиция всех опросила.

— Не смешите меня, ну кто полиции скажет правду? Больше вы узнаете от своих работяг или от него самого. Воскресенье… Наверное, не работал? Может, со своей девушкой встречался?

— Может, и встречался. Что же, нам с вами теперь надо свое следствие вести? Зачем это вам?

Я опомнилась. И в самом деле, зачем это мне? Зажигалку я ищу, а не убийцу пана Мирека.


И тут вдруг моя бурная фантазия создала в голове целую историю. Совершенно не учитывая утренних информаций, в том числе и о весьма непривлекательной внешности Вивьен Майхшицкой, я почему-то решила, что именно она, пытавшаяся завоевать сердце Мирослава Кшевца, является упоминавшейся уже девушкой Хени. Черт знает, какой у Хени вкус, может, он обожает именно таких страшилок? Приезжает Бригида Майхшицкая и устраивает скандал. Она желает получить обратно свой памятный подарок. Из каких-то непонятных мне побуждений пан Мирек решает сохранить свою зажигалку и потому крадет мою, чтобы отдать ее Вивьен, а та передаст Бригиде… И отдал ее, успел, она теперь стоит у Вивьен и ждет Бригиду, и ее надо немедленно отобрать, иначе Бригида приедет и заберет.

Смутно чувствуя, что в этих моих измышлениях кроется какая-то совершенно несусветная чушь, я все же не могла себя сдержать.

— Пан Ришард, я о Хениной девушке. Ее зовут Вивьен Майхшицкая. Где она живет? Хеня должен знать. Вы уж как-нибудь вытащите из него эту информацию.

— Я-то вытащу, — удивился пан Ришард, — но зачем вам девушка Хени? И откуда вы знаете, как ее зовут? Даже я не знаю.

— Я слышала о ней вчера и сегодня утром. Она гонялась за паном Миреком, и знакома с женщиной, которая привезла вторую зажигалку. Наверняка она ему ее дала, а теперь должна вернуть, вот он мою и украл для нее! Ой, сумбурно объясняю, нет времени, надо скорее все провернуть, не буду сейчас вам всего растолковывать, но я много слышала об этом, узнала и имя — Вивьен Майхшицкая, но никто не знает, где она живет.

— Значит, теперь мы пойдем вламываться к этой Вивьен?

— Разумеется! И чем скорее, тем лучше. Да я и сама могу, если вы не хотите. Или с Юлитой. Вы только адресок мне раздобудьте!

Мое волнение передалось пану Ришарду, человеку в принципе спокойному и уравновешенному. Он вынул сотовый. Время в ожидании Хени мы оба провели за полезной работой — приделывали к щетке несколько потрескавшуюся, но еще крепкую дубинку, служившую ручкой для веера, которым сгребают сухие листья. Точнее, приделывал пан Ришард, а я в волнении и нетерпении бегала кругами возле него. Шуруп неохотно входил в дерево, а ведь казалось уже таким обветшавшим.

Наконец Хеня приехал. Парень мне понравился. Симпатичный блондин, энергичный и за словом в карман не полезет, но вежливый. Я сразу же пресекла его попытки оправдаться за строительный мусор, не вывезенный до сих пор.

— Пан Хенрик, прошу извинить за нахальность, но для меня это дело важнее мусора, о мусоре потом. Вы знаете Вивьен Майхшицкую.

— Что? — удивился Хеня и даже выпустил из рук тачку, за которую было с ходу ухватился. — Какая Ви… А!.. Ну да.

— Вивьен Майхшицкая. Забудьте на минутку, что вы ее любите.

Хеня остолбенел.

— Кто ее любит? Я?!!

— А кто, не я же.

— Ты, сынок, не отпирайся, — добродушно посоветовал своему шоферу пан Ришард. — Это не имеет никакого значения.

— Да чтоб я провалился! — взвился от ярости парень. — Того… извините… не догоняю…

Мы все трое стояли под вербой, а ошарашенный парень в полнейшем отупении переводил глаза с пана Ришарда на меня и обратно, словно мы оба поросли ирландским зельем и успели выпустить буйные побеги. Видимо, тут что-то не так. Мне не очень понравилась реакция парня.

— А что? — умильно поинтересовалась я, всем своим видом выражая недоверие.

— Влюбиться в такую уродливую страхолюдину! — вскричал парень. — Кто вам такое наплел? В морду его!

Пан Ришард отступил на шаг и неуверенно посмотрел на меня.

— Осторожно, акантус затопчете, — удержала я его и обратилась к Хене: — Что-то не так?

— Все не так! Кто-то на меня бочку катит! В чем дело? Почему мне такое приписывают?

Чувствовалось, парень с трудом удерживается, чтобы не заорать во весь голос с употреблением не совсем печатных слов. То, что выражался нормально, я приписала исключительно уважению к пожилой женщине. И еще: поняла, что относительно нежных чувств Хени я допустила ошибку.

— Пожалуйста, успокойтесь, никто пана ни в чем нехорошем не подозревает, это мое упущение, просто вы знаете Вивьен Майхшицкую, но ее не любите. Теперь правильно?

— Езус-Мария! — как-то странно простонал парень.

Я поспешила упростить свой вопрос:

— Ну, ладно, не будем о чувствах, может, вы знаете, где она живет?

Хеня довольно долго молчал, стараясь успокоиться и подобрать слова, которыми можно изъясниться в моем присутствии.

— Сейчас… Ну вы даете… Ничего себе шуточки.

— Никаких шуток, просто ошибка, вы уж извините.

Пан Ришард не выдержал:

— Так, в конце концов, ты знаешь, где эта Вивьен живет или нет?

— Не очень… Нет, сдается мне, знаю. Точнее, догадываюсь.

— Так это не твоя девушка?

— В жизни… Шеф, теперь вы начинаете? Да я ее раза три всего и видел. Она все время с тем огородником… увивалась вокруг него, а он ее гнал, как пса паршивого. Раз, но уже давно, года два будет, велел мне подбросить ей по пути какие-то бебехи, я на Мысядло ехал. Ну и тогда, видать, фамилию ее и назвал… но… стойте… две фамилии…

Напряженно вглядываясь вдаль, Хеня принялся припоминать, какие фамилии тогда назвал ему Кшевец, отсылая с поручением к Вивьен, на Мысядло. Тут я помогла ему, наслушавшись Боженки.

— Две, потому что она там у кого-то жила.

— Точно, так и было. Значит, ее фамилия Майхшицкая, а жила она у какого-то Медовского? Пчелинского? Что-то в таком роде, но никак не вспомню.

— А адрес? Улица, номер дома?

— Тоже как-то не по-людски. Улица такая, что вроде бы ее и совсем нет, маленькая такая, смешная, коротенькая… Точно! Улица Короткая, дом шесть, квартиры не помню, этаж второй, и сразу налево от лестничной клетки. Внес я туда ее бебехи, она сама мне открыла. А я злой был как черт. До сих пор помню.

Мы с паном Ришардом переглянулись, но не успели и словом перекинуться. Хеня нас перебил:

— Во второй раз я ни за что туда не поеду, и не думайте! Даже если вы, пан Ришард, меня с работы вышвырнете, не еду, и все тут! Лучше безработным буду.

— Во-первых, никто тебя туда не посылает, а во-вторых, почему ни за что не поедешь?

— Чтобы опять ее мне навязали и на меня глупые инсвину… ации… вешали!

Я оставила в покое Вивьен, сменила тему и заговорила о мусоре. Хеня тоже предпочитал мусор, хотя еще долго не мог успокоиться и все что-то бормотал себе под нос. Я даже расслышала нечто вроде: «Майда, Майда… если не Майда, то этот сукин сын… Медаль тому, кто пришил сволочь, гнилую мразь…» Наконец Хеня оторвался от прошлого и целиком вернулся к настоящему. Внимательным взглядом окинул поле действия под вербой.

— Вот еще с земли подобрать. А лопата у вас какая-нибудь найдется?

— Саперка.

— Сойдет. Я бы сразу всё и забрал.

Отступив на заранее предусмотренные позиции, я наблюдала за действиями ловкого работяги. Потом вернулась в гостиную.

Отправив своего рабочего с грузом, ко мне присоединился и пан Ришард.

— Кажется, что-то у нас не очень хорошо получилось? — немного смущенно проговорил он. — И похоже, вы ожидали большего?

Я призналась: действительно, ожидала большего, но что поделаешь? Вокруг погибшего во цвете лет садовода увивалось слишком много особ женского пола, легко и ошибиться. К Хене имела отношение явно другая, вот парень и разозлился. А другая меня не интересует, мне нужна только Вивьен, получили ее адрес — уже хорошо.

— А что такое Майда, пан Ришард? Новое ругательство, мне пока неизвестное, или фамилия такая?

— Фамилия, я слышал об этом человеке от Хени, тоже пострадал от садовода, а Хене досталось, ведь он тогда ишачил на покойника. Какие-то больные растения привез ему, тот и набросился на Хеню. С вилами! Невинно парень пострадал. Так, что будем делать?

— Теперь надо проверить, не стоит ли моя зажигалка у Вивьен. Не знаю, как лучше поступить. Вломиться как бандиты или действовать хитростью? Например, прийти в гости вдвоем, я займу хозяйку, а другой человек тем временем поищет зажигалку.

— А под каким предлогом мы туда заявимся?

— Да я вам в одну минуту сто предлогов выдумаю. У меня что-то осталось от пана Мирека, может, она хочет взять на память? Я ищу убийцу, ее хочу расспросить о кое-каких мелочах, может, и фотографии сохранились. Пан Мирек говорил, что она продает квартиру и т. д. Все, что угодно, лишь бы без конца слышалось: пан Мирек, пан Мирек, пан Мирек… Могу спросить и о наследстве, о пани Бригиде… Ведь получается, что Бригида Майхшицкая ее разведенная свекровь?

— И вы полагаете, она поймается на разведенную свекровь?

— Не обязательно, тогда или на пана Мирека, или на наследство. И идти мне надо не одной, а с кем-то. С кем? С Юлитой? Она слишком красива. И вообще лучше идти вместе с мужчиной. Вы бы пошли со мной?

Пану Ришарду жутко не хотелось. Одно дело влезть в пустой дом покойника, и совсем другое — идти в гости к живому человеку. Кроме того, он не ощущал в себе способностей обыскивать чужие квартиры и удовольствия в этом тоже не находил. С другой стороны, чувствовал на себе часть вины за случившееся, и потому сомневался и колебался так, что треск стоял. Я сжалилась над беднягой и вспомнила о Собеславе. Увлечение Юлитой сделало его нашим союзником, и к тому же его присутствие представлялось очень логичным.

Я схватилась за сотовый.

— Не знаю, где он сейчас, — ответила Юлита. — Но в половине третьего мы с ним договорились встретиться на Роздроже. Хотя там очень трудно найти место для машины, но половина третьего еще внушает надежды.

— Сразу же забирай его и приезжайте ко мне, — распорядилась я. — Удалось заполучить адрес Вивьен Майхшицкой, а скорее всего, именно у нее стоит моя зажигалка. Надо еще обсудить, как мы там появимся.

Юлита перепутала Вивьен с Бригидой, о которой я вчера говорила с Боженкой. Пришлось пояснить, кто есть кто.

— Вивьен — бывшая жена сына Бригиды. Впрочем, все расскажу, когда приедете. Собеслав очень нужен. На всякий случай могу приготовить пельмени. Покупные.

Юлита, тоже на всякий случай, согласилась на пельмени, почему-то поставив их на первый план, а уже за ними — обсуждение нашего похода к незнакомой Вивьен. Пан Ришард облегченно вздохнул.

— Не знаю, каким способом вы собираетесь проникнуть к Вивьен, я оставлю вам ключи, полученные от Тадика. А Хене вы не удивляйтесь, парни уж столько раз разыгрывали его, что нервы не выдержали. Он, в принципе, работает у меня, но у него собственный пикапчик, и он долгое время подрабатывал у Кшевца, развозя по его указанию растения заказчикам. А когда выяснялся обман, ему же в первую очередь и влетало, тот самый Майда, говорят, с вилами гнался за парнем, работягам только дай посмеяться, несколько дней не оставляли в покое Хеню, вот он и не может спокойно слышать о покойном негодяе. А если учесть, что и его собственная девушка долгое время была увлечена красавцем, то вы поймете. Я-то обо всем этом знаю понаслышке, и, пожалуй, я бы его простил.

За адрес Вивьен я еще и не такое готова простить, о чем я тут же сообщила пану Ришарду, и он, очень довольный, поспешил скрыться от меня подальше.



***

Фотограф встретился с комиссаром через полчаса после столь продуктивной беседы и почти сразу же передал новости от брата покойного.

Почти — поскольку Вольницкий был занят тем, что извлекал из туалетов спрятавшихся от него оперов и рассылал их на срочные задания: машина, из которой никто не вышел на улице Пахоцкой, соседи Вивьен, Вандзя Сельтерецкая, без сомнения навещавшая любовника и знавшая о потерянном предмете, два подозреваемых без алиби. Накричал на своих подчиненных, озадачил их, разослал и мог заняться фотографом.

— Ну?

— Главное сейчас — Вивьен Майхшицкая! Это она дала ему зажигалку, ее из-за границы привезла ее родственница, будущая свекровь, тоже Майхшицкая. И она упорнее других цеплялась за покойника. Необходимо проникнуть в ее квартиру, она там скрывается, сидит и плачет. А может, и она убила, раз отталкивал ее.

— Это тебе так сказал брат убитого?

— Нет, это я говорю, потому что так получается из того, что он мне рассказывал. Уверен, эта баба знает больше всех. Без нее ты вообще убийцу не найдешь.

Вольницкий и сам пришел к такому выводу, и потому сразу отправился к прокурору.

Поскольку прокурор до сих пор очень мало вникал в суть дела и не хотел получить за это нагоняй, решил хоть напоследок поучаствовать, и ордер на вскрытие квартиры, в которой была прописана Майхшицкая, подписал немедленно. С этой бумажкой Вольницкий уже через два часа добрался до улицы Короткой на Мысядле.

Первым, на кого он там наткнулся, был опер, высланный им туда с утра.

Опер доложил: соседей не больше, чем фонтанов в пустыне, все на работе, одна женщина со сломанной ногой дома, но только с позавчера. Говорит, в указанной квартире числится какой-то Пасечник с женой. Но Пасечников она в глаза не видела, в их квартире живет кто-то другой. Одна особа женского пола. Больше о ней соседка ничего сказать не может. Знает, что та курит и готовит суп с чесноком, это легко определить, когда этажом ниже курят и готовят обеды. Тем более что чеснока она не выносит. Последние два дня, как она, соседка, из-за ноги сидит дома, внизу ничего не происходило, только у той бабы мясо испортилось и вонь через балкон проникает.

Закончив таким сообщением, опер перевел дух и стал ждать реакции начальства.

Вольницкий не сомневался, что любительницей чеснока была разыскиваемая им Вивьен Майхшицкая. Но куда подевались супруги Пасечники? Неизвестно, что они собой представляют, сколько им лет, где работают. Вот, еще одно упущение. Ничего, теперь он сам проникнет в их жилище и хотя бы следы их пребывания там обнаружит.

— Есть тут какой-нибудь дворник?

Сыщик не знал, он слышал только об одной уборщице, которая по определенным дням тут убирает, и еще о том, что в одном из помещений находится какая-то мастерская бытового обслуживания. И там бывают охранники, но только ночью. Они ничего не знали, он с ними общался.

Подумав еще немного, следователь решился:

— А какие там замки? Обратил внимание?

— На первый взгляд — ничего особенного, обычные, неплохие, но слесарь справился бы с ними. Два замка.

Так получилось, что небольшая бригада, с которой Вольницкий прибыл на Мысядло, была на редкость удачно подобрана. Фотограф мог сразу и снимки сделать, а прихваченный комиссаром сержант отличался исключительными способностями по взламыванию замков. Еще в раннем детстве он много полезного перенял от дядюшки — профессионального взломщика, и, хотя, поступив на работу в полицию, не признавался в своем хобби, всем это было известно и использовалось коллегами без зазрения совести и без комментариев.

Бригада направилась к дому, как тут подъехал перегруженный «пежо» с французскими номерами. Да еще на крыше у него красовался преогромный багажник в форме гроба. Внутренность же была так забита, что через заднее стекло ничего нельзя было разглядеть.

Вольницкий притормозил.


Из машины вышли мужчина и женщина и двинулись к той же двери, куда собирался войти полицейский. Внимательно оглядев стражей порядка, приехавшие вошли в дом. Вольникий немного подождал и в сопровождении сотрудников двинулся за ними.

До этого момента мы видели все, ибо действующие лица находились на улице. Нам удалось приехать к нужному дому за полчаса до комиссара на машине Собеслава, ведь очередная версия, выдуманная мною, опиралась на его показания. А именно: после гибели брата ему, Собеславу, хотелось увидеться с девушкой, которая самым тесным образом была связана с покойным и могла рассказать о нем больше, чем другие. Он, дескать, уже несколько дет слышал о Вивьен от брата, и теперь хотел с ней поговорить. О чем поговорить — я еще не решила. Может, о преступлении, может, о зажигалке, в зависимости от обстоятельств. Я же собиралась войти в обиталище Вивьен вместе с Собеславом, надеясь, что мой возраст не вызовет у той никаких подозрений относительно моих взаимоотношений с любимым Миреком.

Приступили к осуществлению плана. Юлита осталась в машине, как и предполагалось, а мы беспрепятственно прошли на второй этаж, дверь налево. На двери — никакой визитной карточки.

На звонок и стук нам не ответили. Собеслав извлек связку железок от Тадика и принялся по очереди тыкать их в замочную скважину. Без толку.

Я посоветовала Собеславу теперь попробовать открыть второй замок.

— Какой смысл? — возразил тот. — Даже если откроем, первый не пустит. Видно, нет во мне способностей по взламыванию замков.

Наклонившись к нижнему Замку, я вдруг замерла, а потом опустилась на колени и приникла к щели под дверью. Потом Собеславу велела тоже нагнуться и понюхать, заявив, что или мне чудится, или какой-то там запах…

Собеслав добросовестно, как охотничий пес, нюхал, и, выпрямившись, заявил:

— Воняет, никаких сомнений. Вы думаете… это что?

— А вы?

— Совсем недавно у одного из моих друзей упал за буфет кусок сырого мяса, завонялся, и мы обнаружили его только благодаря собаке, которая вдруг стала проявлять повышенный интерес к буфету. Вот и тут подобные ассоциации приходят в голову.

— И правильно приходят. Или она жуткая неряха, эта ваша Вивьен, или нам лучше поскорее уносить отсюда ноги. Даже невзирая на зажигалку.

— Холера…

Мы вернулись к Юлите.

Едва успели рассказать ей о своем открытии: из квартиры Вивьен просачивается нехороший запах, а из Собеслава взломщик не получился, — как к дому подъехала полицейская машина, стражи порядка переговаривались, а тем временем появилось и «пежо», пассажиры которого с двумя чемоданами первыми вошли в дом.

— Пойду подсмотрю, — заявила я.

— Тогда и я тоже, — вызвался Собеслав.

— Очень хорошо. Причина нашего появления — та же самая. Вы желаете встретиться с обожательницей покойного брата, а я сопровождающее вас лицо.

— А я? — обиделась Юлита.

Я окинула ее внимательным взглядом. Пока она еще была выдержана в бежевых тонах с вкраплением коричневого.

— Ладно, чего там. Идем втроем. В конце концов, все мы знали погибшего. А не исключено, что эта Вивьен, независимо от того, воняет она или нет, что-нибудь нам скажет. Или кто-нибудь из нас заметит зажигалку, если она держит ее на виду, втроем легче ее украсть.

На втором этаже у дверей Вивьен собралась целая толпа. Мы остановились на лестнице немного ниже, чтобы не увеличивать толпу и не создавать шума, и вообще не бросаться в глаза.

— Да нет же, у меня точно есть ключи! — нервно говорила пассажирка «пежо», по локоть погрузив руку в огромную сумку и отчаянно там роясь. — Я думала, она нам откроет, мы сообщили ей о своем приезде, сейчас найду, минутку…

— В какой форме сообщили? — официальным голосом поинтересовался комиссар.

— Телеграммой, обычной телеграммой, к телефону она не подходила, а со всякими там и-мэйлами известное дело — не притронется к компьютеру. Ага, вот они!

Женщина извлекла из сумки связку ключей на брелоке. Мы напряженно молча наблюдали за происходящим, ожидая подходящий момент, чтобы присоединиться к остальным. Двери оказались заперты только на верхний замок. Их распахнули.

Даже там, где стояли мы, на пол-этажа ниже, сбивала с ног отвратительная и ужасная вонь. Все невольно отступили.

— Езус-Мария, что это? — страшным голосом вскричала дама и ринулась в квартиру. Комиссар не успел и рта раскрыть.

И только в ответ на его громкий окрик: «Стоять! Не входить! Ничего не трогать!» — все остальные, включая и нас, действовали послушно и грамотно — правда, сначала вошли и посмотрели.

Не таким уж страшным предстал нам вид, на который удалось глянуть одним глазком. Закутанная в тюль и атлас женщина лежала на полу, лицом вверх, головой опираясь о нижнюю часть батареи парового отопления. И это, собственно, все. Балконная дверь была приоткрыта, но батарея грела изо всех сил, так что запрет следователя показался нам даже приятным. Пусть ближе подходят те, кому это положено по должности, бригада экспертов во главе с медиками, а не мы.

Мы поспешили покинуть опасное помещение и первыми оказались внизу. Нас никто не задержал, никто не помешал забиться в машину Собеслава. Все молчали.

— Ну, и что дальше? — первым заговорил Собеслав.

— В первой комнате она не стояла, — грустно констатировала я. — Но там есть еще комнаты.

— Кто там не стоял?

— Моя зажигалка.

— О боже! — вскричала Юлита. — Проклятие, что ли, какое тяготеет, что все поиски зажигалки сопровождаются трупами?

— Не волнуйся, скоро ты привыкнешь…

— Едем? — взялся за баранку Собеслав.

— Да, — ответила Юлита.

— Нет, — одновременно возразила я. — Постоим, подождем, может, что и узнаем. Хотя бы от тех же Пчулковских.

— Кого? А, от них…

Пока мы ехали к Вивьен, я успела своим спутникам передать содержание разговора с Боженкой, и они были в курсе. Юлита не хотела ждать, ей явно не терпелось оказаться как можно дальше от нового трупа.

— Ты думаешь, они могут знать…

— Если бы в моей квартире лежал труп, — назидательно поучала я глупую молодежь, — можете быть уверены — я бы не покинула своего дома, не вытянув из полиции все, что только удастся. А они сейчас выйдут, не волнуйтесь, в такой атмосфере они ночевать не станут, куда-то им надо деваться. Предлагаю поехать за ними.

В ожидании развития событий, я даже стала раздумывать, где бы могли переночевать Пчулковские, готова была даже принять их в своем доме, но поглядела на лопавшийся от содержимого «пежо» и отбросила эту мысль. Куда девать все это добро? Дом Собеслава все еще стоял опечатанный, жилплощадь Юлиты могла вместить лишь людей, и то с трудом. Подсунуть свинью Левковским?

Вслух я произнесла:

— Комната для гостей у меня свободна, только книжки пришлось бы перенести на газон, больше некуда…

— Пусть они багаж оставят в машине, — предложил Собеслав.

— Если без вещей, у меня тоже поместятся, — сказала Юлита, — но я уверена, что зубные щетки и пижамы у них в машине на самом дне.

Собеслав резко заметил, что в нашем городе имеются гостиницы, а у этих, из «пежо» наверняка найдутся и без нас знакомые и даже родня.

— Если они выйдут из машины, все в слезах, ломая от горя руки, как Адам и Ева, изгнанные из рая, тогда приступаем…

Супруги Пчулковские вышли самым обычным образом, без дополнительных эффектов, через несколько минут после приезда экспертов и медика. Сели в свою машину и поехали.

Мы двинулись за ними.



***

— Перелом шейных позвонков и травма основания черепа, — сказал врач следователю. — Всё, больше с ходу не скажу, это на первый взгляд для твоего частного пользования. Упала она назад с размаха на спину и головой ударилась об угол батареи. Там было еще такое идиотское крепление, или окантовка, не знаю, как это называть… Подробности после вскрытия, но и так уже вижу следы насилия, должен проверить. Кто-то ее толкнул.

Вольницкий мрачно оглядывал помещение. Подумалось — столько он не желал. С него вполне хватило бы одного убийства, два — уже слишком. Конечно же, ее толкнули, как же иначе она с размаха повалилась бы назад? Под ногами — ничего скользкого, покрытие пола ровное и шершавое, не за что зацепиться, и ничего под ногами, чтобы споткнуться. Человек может стремительно нагнуться вперед и потерять равновесие, назад стремительно не нагнешься. Ясно, ее подтолкнули.

— Когда? — спросил он врача.

— После вскрытия. Очень приблизительно — дней пять назад. Если бы она лежала у самого балкона, лучше бы сохранилась, но тут горячая батарея.

Пятый день. Значит, отпадали супруги Пасечники, прибывшие вместе с ним. Пять дней назад они приземлились в Париже, а летели из Нью-Йорка. В Париже взяли в аренду машину, ночевали в Берлине, потом в Познани, сегодня утром двинулись в Варшаву. Да, их можно исключить из подозреваемых в убийстве женщины. И они всё могли доказать: авиабилеты, счета отелей и даже счет из ресторана — железные вещдоки.

Их следователь допросил в первую очередь, затолкав в соседнюю комнату собственной квартиры, которая давно никем не посещалась, судя по родному и толстому слою пыли. Похоже, последними в ней были хозяева, перед своим заграничным вояжем.

Пасечник рассказывал, а его жена шмыгала носом и механически пыталась стереть пыль со стола.

— И вот первый раз мы решили приехать в отпуск. Три года назад нам повезло, как слепой курице, которая вытащила золотое зерно. Наша дальняя родственница, крестная нашей дочери, забрала девочку к себе в Калифорнию на каникулы, а потом, вместо того чтобы отправить ребенка обратно, и нас пригласила. Да-да, в Калифорнию. И там мы задержались.

— Но вернулись вы без дочери?

— Проше пана… то есть, извините, пан комиссар, она там как в раю. А родственница старше нас, бездетная, очень обеспеченная. Привязалась к ребенку и официально сделала ее своей наследницей. Полюбила всей душой, все для Анетки… Девочка способная, английский ей дался легко, сейчас вовсю на нем болтает.

— И сейчас сразу же вернемся к ней, — добавила жена.

— И все за счет родственницы?

— Бог с вами, пан комиссар, — обиделся Пасечник. — Все время, что мы там были, я трудился не покладая рук. Ведь у меня хорошая профессия — золотых дел мастер. Это только так говорится — золотых, я работаю с разными материалами: и с серебром, и со слоновой костью, и с медью. Там богатые люди и каждому хочется чего-нибудь оригинального, чего нет ни у кого. Надоели, приелись все эти Тиффани и Картье, а я умею сделать изящную вещицу. А моя жена шьет. Талант! Бабы к ней в очереди стояли. И все легально, не думайте.

Войницкого не очень интересовало то, чем занимались супруги Пасечники в Калифорнии, он должен заняться трупом в Варшаве. Несчастный случай или преступление?

— Вы, конечно, знали Вивьен Майхшицкую?

— В школу вместе ходили, — шмыгнула носом пани Пасечник. — Тогда ее фамилия была Крочакувна. Не везло ей, и я очень ее жалела.

— Почему жалели?

— Ну как же… Такая некрасивая, не было у нее ни одного мальчика. И как только один появился, она сразу же вышла за него замуж, как раз за Майхшицкого. И очень скоро они развелись. А потом уже как-то так… не везло ей. И не очень она была приспособлена к жизни…

— Она жила у вас?

Супруги Пасечники немного смутились. Жена перестала всхлипывать и сморкаться и попыталась взять себя в руки. В основном говорила она.

— Видите ли, как-то так получилось, что ей не хватило денег, оставшихся от мужа, и пришлось ей продать дом вместе с садиком. Мы же как раз собрались в Калифорнию ехать, глупо оставлять квартиру пустой на произвол судьбы, и договорились: она у нас поселится, а одна комната останется для нас. Ну и осталась, как видите…

И женщина опять автоматически попыталась стереть со стола густой слой пыли. Комиссар ее остановил.

— Прошу ничего в квартире не трогать! Ни к чему не прикасаться! А квартира принадлежит вам?

— Да, пока еще нам. Но она здесь прописана и хотела купить…

— Уже не хочет.

— О, мой бог, — опять всхлипнула пани Пасечник и извлекла из сумки очередной носовой платок.

— Хотела, — вздохнув, поправил жену пан Пасечник. — Что с ней произошло, пан комиссар? Так неудачно упала или что еще хуже?..

— С каких пор она перестала отвечать на телефонные звонки?

— С воскресного вечера. Как только мы прилетели в Париж, уже не могли с ней связаться. Наш сотовый имеет роуминг на всю Европу, но она не отвечала. Из Берлина мы послали ей телеграмму.

— А до того она знала, что вы возвращаетесь?

— Конечно знала. Перед отлетом из Калифорнии мы позвонили по домашнему телефону, она подняла трубку, тут было уже одиннадцать вечера, а у нас всего три дня. И раньше мы с ней разговаривали довольно часто. Я попросила ее окна пооткрывать и проветрить квартиру…

— У жены были ключи, мы прямиком сюда и явились…

— К сожалению, здесь вам нельзя остаться.

— Тогда, наверное, у моей сестры… — неуверенно начала супруга, но муж решительно ее перебил:

— В отеле! Если найдем место. Вы же понимаете, пан комиссар, прямо с дороги явиться к родне… глупо, будут смотреть на руки, какие кому привезли подарки, пойдут разговоры, сплетни… Зачем нам это? Попытаемся остановиться в какой-нибудь гостинице.

— И я прошу непременно сообщить мне в какой! — потребовал следователь. — Не исключено, что вы еще понадобитесь следствию. — И наконец, задал последний вопрос: — Вы знали Мирослава Кшевца?

Супруги как-то смешались, переглянулись.

— Кого? — буркнул муж

— В принципе только слышали о нем, — одновременно отвечала жена.

— От кого?

— От Вивьен… потому что… так сказать… это был ее знакомый.

— И что вы слышали от нее о нем?

Супруги опять переглянулись. И тут жена словно взорвалась, заговорила торопливо, сумбурно:

— Да это настоящая драма, проше пана! Можно сказать, он — великая любовь ее жизни, увы, без взаимности. Она только и говорила что о нем. Всегда о нем, вечно о нем, я даже и слушать перестала! Просто мания какая-то! И это тянулось годами, а я только и слышу — Мирек да Мирек. Я уже и слушать не могу, избегаю ее, как он ее избегал. Да-да, он ее избегал, старался не встречаться. Удивляться нечего, некрасивая она была, царство ей небесное, но что поделаешь — вот, полюбила. И ничего не добилась. А ведь была очень упорная, даже нахальная, привыкла своего добиваться, да, видно, тут нашла коса на камень. Я ей еще когда говорила, чтобы она выкинула дурь из головы, мало ли мужчин на свете, но слова мои до нее не доходили.

— Он тут не бывал?

— Если и бывал, то не у нас, ведь мы, как только поселились здесь, сразу же уехали в Америку. Но лично я сомневаюсь. Лично я бы не бывал.

— И вы никогда его не видели?

— Раз, может, два. Как-то она нам его показала издали…

— Завтра мне надо побеседовать с вами подробнее. Меня интересует абсолютно все, что пани Майхшицкая говорила о Кшевце. Дайте номер своего сотового. А вот номер моего телефона, на всякий случай… Спасибо.

С Пасечниками следователь расстался против своей воли, следовало их именно сейчас расспросить подробно, но тут подъехали эксперты, и следователь, будучи не в состоянии разорваться на две части, решил вместе с ними осмотреть место преступления. И без того столько сделано им упущений, теперь уж он сам за всем проследит. Эксперты, конечно, специалисты своего дела, но хозяйский глаз — что алмаз.

Повезло ему с фотографом. Просто бесценный парень. Многому научившись у своего знаменитого друга и сам будучи уже втянутым в следствие с Вольницким, он проделал поразительно трудоемкую работу. До сих пор никогда не работал с такой потрясающей точностью, а тут зафиксировал все микроследы: каждую волосинку покрытия пола, каждую капельку воды в ванной, каждый чуть заметный осколочек стекла, каждую вмятину на подушках дивана, каждый бантик и рюшечку на одеянии покойной. Даже набоечки на высоких каблучках домашних туфель покойной такого размера, которого женщины стыдятся. Теперь тело можно уносить — все зафиксировано классно.

А дактилоскопист от всего сердца хвалил покойницу:

— Пошли нам господь почаще таких, грязнуля была та еще. Порядок в комнате наводила не чаще раза в месяц, отпечатки пальчиков — хоть на выставку! И глядите, одни покрывают другие, свежие накладываются на более давние. И не скажу, что такое уж тут множество этих пальчиков, всего-то и оставлены тремя разными людьми. Редко бывали у нее гости — одно удовольствие.

— А ботинки?

— Ну, ботинки — чистое золото. Вы затоптали только у самых дверей, а дальше две пары вошли в дом, сменили обувь — третья мужская, а четвертая была у нее на ногах. На размер не обращайте внимания, она могла бы сама все следы сделать, но ведь сама-то не на четвереньках влезла. А под конец одни мужские ботинки вышли, и все. Больше никого тут не было. Ну, эксперты… но эти явно отличаются.

Временно оставив в стороне таинственную замену ботинок, Вольницкий внимательно просматривал бумаги. К счастью, их было немного. Документы: свидетельство о браке, свидетельство о разводе, акт продажи недвижимости… Некий Хенрик Майда купил ее у покойной, минутку, вроде эта фамилия уже где-то мелькала… документы на машину, судебные, раздел имущества, банковские счета, клочки бумаги с краткими записями, фамилии, адреса… Но в принципе, немного макулатуры. Часть ее адресована была Пасечникам, телефон тоже оформлен на них, но Вивьен исправно платила.

Инстинкт подсказал Вольницкому, что из этих бумаг он много не выдоит. Можно, конечно, просмотреть стопку книг по растениеводству — деревья, кусты, сады, но и это вряд ли что даст. Раз покойная обожала садовода, должна была ознакомиться с его профессией.

Комиссар решил подождать результатов лабораторных исследований и вскрытия, а пока все как следует обдумать. Тут очень бы пригодился фотограф, но он спешно помчался проявлять свои снимки. Самому было интересно, что же на них вышло.

Покойный Кшевец уехал сразу после игры в теннис, потный, не переодевшись, в спортивном костюме, поспешил увезти в машине ржущую Вивьен. Она же была без машины. Кстати, а где ее машина?

И через три минуты знал, что стоит на стоянке у дома.

— Значит, она поехала за ним к теннисисту на такси, не пешком же шла. Все твердили, что баба эта была нахальной и упрямой, от которой трудно отделаться, не выталкивать же ее из машины на потеху публике, вот он и поспешил с ней уехать таким, каким был, — потным и усталым. Вполне вероятно, что привез ее домой, в ее дом, в свой вряд бы захотел. Каким-то способом она заставила его войти вместе с ней в дом, там он воспользовался случаем, помылся и переоделся в обычный костюм, сменил обувь, вот откуда четыре пары обуви. Она тоже, без сомнения, воспользовалась случаем вырядиться в наряд искусительницы, вот откуда атлас и кружева или тюль, не ехала же она в таком виде его искать на теннисе. Только интересно, почему он не воспользовался случаем и не сбежал, пока она переодевалась в спальне, а потом принялась обольщать?

Вольницкий вспомнил труп у батареи парового отопления. Почему он решил, что тюль и атлас от оконных занавесок? Так показалось в первый момент. Действительно, красотой она не блистала. Сбежал? А она в одиночестве так неудачно упала? Поторопить патолога, не была ли она пьяна. Ведь если нет… Двери были заперты на ключ. Значит, она сама изнутри заперла дверь, чтобы любовник не сбежал.

Приготовила вкусную еду: на столе бутылка белого вина, бокалы, что-то в графинчике, может сок, мисочка с кусками льда, стаканы… Все было съедено, интересно, у кого из них такой аппетит? В кухне остатки пиршества, приправа к анчоусам, сырки к коктейлям, остатки закусок, грязные тарелки. На сковороде явно что-то жарили, похоже бифштекс. Остатки запеченной курицы, начатая шарлотка. И что, потом предполагалось вино? Странно. Почему не вместе с едой?

Судя по одежде женщины, любовник устоял перед искушением. Тогда чем же они занимались? Сначала ели. После тенниса он имел право проголодаться. Еда заняла какое-то время, особенно если ее подавали без спешки. Но как долго можно есть? Если предположить, что прямо отсюда он поехал домой, где дал себя убить, то в гостях у искусительницы Мирослав провел четыре с половиной часа. Они провели вместе четыре с половиной часа! Как они их провели, кроме того что поели? Сидя в креслах и рассуждая о жизни? Странно.

Однако прежде всего надо увериться, что гостем Вивьен был именно Мирослав Кшевец. Отпечатки пальцев…



***

Супруги, которых мы упорно именовали Пчулковскими, остановились возле отеля «Карат». Я очень удивилась, ведь уже давно этот отель пользуется бешеным успехом и заказать в нем номер совсем не просто, а поселиться вот так сразу, с ходу, — и вовсе невозможно. Наверное, они об этом не знали, сейчас выйдут и поедут искать другое пристанище.

А они остались. Вернулись за своими чемоданчиками, и увязли в бюро регистрации. Оставив Собеслава и Юлиту в машине, я пошла подглядывать и подслушивать.

Супругов Пчулковских радушно приняла особа, наверняка заведующая отделом регистрации, а то и хозяйка отеля, что уже не имеет значения. Важен факт, что они с этой особой сердечно обнялись, и сразу же получили номер. Ничего удивительного, каждый, даже самый популярный отель имеет в запасе на всякий случай свободный номер. А я узнала их настоящую фамилию — Пасечники.

Я вернулась к своим в машину.

— И что теперь? — спросила Юлита.

— Я бы поел, — сказал вдруг Собеслав. — Вообще-то мы с Юлитой договорились встретиться, чтобы пообедать.

— И вам не испортило аппетит…

— Как-то не испортило.

Почувствовав угрызения совести — ведь обещала им пельмени, — я робко предложила:

— Тут есть ресторан, а дома у меня одни пельмени. Больше я ни о чем не подумала, мы сразу поехали на Мысядло. И не кухня сейчас у меня в голове.

— Можно ко мне, — начала Юлита. — У меня есть кое-что…

— Я тебя знаю. Наверняка ты будешь суетиться — бегать из кухни в столовую, а нам необходимо посоветоваться. Воспользуемся случаем, раз Собеслав голоден, а вино выпьем позже, можно и по отдельности.

Мое предложение приняли, и оно оказалось на редкость удачным.

Супруги Пасечники, должно быть тоже проголодавшиеся с дороги и уставшие еще и от эмоций, тоже решили подкрепиться и пришли в ресторан. Они заняли столик рядом с нами, не обратив на нас ни малейшего внимания. Похоже, и им требовалось посоветоваться.

Мы подслушивали их разговор самым бессовестным образом. Собеслав сидел к ним спиной, зато ближе нас, и услышал больше, но и до нас долетали отдельные фрагменты. Вскоре к ним подсела предполагаемая хозяйка отеля, и разговор за соседним столом стал громче.

Поев и покинув ресторан, мы подвели итоги услышанного.

— Они не имеют понятия, что Мирек убит! — встревожилась Юлита. — Может, следовало бы им сказать?

— Зачем? Чтобы их еще больше расстроить? — возразила я. — Думаете, у них что-нибудь вырвалось интересное?

— Нет. Просто я подумала — неплохо было бы с ними познакомиться, раз у них стоит твоя зажигалка.

— Холера, мне и в голову не пришло. Может, вернемся?

— Не знаю. Я вообще уже ничего не знаю. Может, о них следовало бы сообщить ментам?

— Может, и следовало бы, но это приведет к катастрофе.

Собеслав долго молчал. Наконец высказался:

— Нет, я бы ничего им не говорил. Мой брат ввязался в грязное дело, чем меньше мы будем о нем говорить, тем лучше. Ему уже все равно, он мертв, но жива моя сестра. Я лично могу отказаться от всякого наследства, от своей половины дома, а она почему должна за него отвечать? Может, найдут убийцу и без этих Пасечников? А тут еще смерть Вивьен… Господи, ее-то кто пришил?

В машине очень неудобно разговаривать, с обедом мы покончили, так что можно и домой вернуться.



***

Не успели мы войти в дом, как зазвонил телефон. Оставив Юлиту с Собеславом в дверях, я поспешила к трезвонящему аппарату.

— Очень прошу меня извинить, — услышала я в трубке голос Боженки, — но я ввела вас в заблуждение. Его фамилия Пасечник.

— Чья фамилия?

— Человека, у которого живет Вивьен. Понимаете, я все о насекомых думала, и больше о пчелах. Оно и получилось правильно. Короче, его фамилия Пасечник.

Я сердечно поблагодарила совершенно незнакомую мне женщину, которая так близко к сердцу приняла мои проблемы, и, в свою очередь, отблагодарила ее свежими новостями.

— Они как раз вчера вернулись из-за границы, эти Пасечники. Если, конечно, это вас интересует. Ах, интересует, тогда я немного позже расскажу вам еще кое-что, сейчас не могу, у меня гости.

Пани Божена проявила понимание, заявила, что с нетерпением будет ждать свежих новостей, очень мне благодарна, и отключилась.

Мы могли приступить к обсуждению наших дел.

Какая разница, Пчулковские они или Пасечники? Главное, что из подслушанного стало ясно: они оказались в весьма затруднительном положении. После долгого отсутствия вернулись на родину, в свой дом и застали там труп. Теперь неизвестно, сколько времени придется прожить в отеле, пока их квартиру проветрят и приведут в порядок, может, там и ремонт понадобится, какой кошмар!

Выяснилось, что, кроме этой жуткой неожиданности, еще их терзает вопрос, кто же убил эту кретинку и почему? Сама она не могла с собой покончить, ведь не пила, наркотиками не увлекалась, психика устойчивая, с чего ей кончать с собой? Никогда не проявляла никаких склонностей к самоубийству. Нет, ее прикончили, но кому это понадобилось? Ведь ничего не украдено, насколько они успели заметить, самый дорогой предмет — китайская ваза из жадеита стоит по-прежнему на полке, оба телевизора, видео, радиоприемник тоже в наличии. И в квартире не замечен беспорядок, ворюги там не копались.

Главное же, нашла дуреха время, когда помереть — успела продать свою недвижимость. Этот Майда давно поджидал свой час. А ведь они хотели обменяться с ней: отдать ей квартиру за дом с садом, глупо поступили, следовало ей раньше об этом сказать или даже часть денег предложить…

Да нет же, хорошо, что никаких денег ей не дали, ведь это была бы только договоренность на словах. А те деньги, что они у нее одолжили? Как теперь быть, ведь об этом никто не знает, разве что Кшевец, но он на эти деньги никаких прав не имеет. И вообще, что происходит с долгом, если кредитор умирает? Наследников у Вивьен никаких нет.

И что вообще этот Мирек может знать? Позвонить ему, что ли? Во всяком случае, не сейчас, этот тип склонен и к шантажу, а наша дуреха могла сохранить ненужные бумажки. Интересно, Майда ей все заплатил? Мирек кровно заинтересован в деле, ведь это он доставил товар и знал, что поставляет, так что должен бы держать язык за зубами, но кто его знает?

Часть из всего этого они высказали, перешептываясь вдвоем за столом, часть — после того, как к ним присоединилась хозяйка отеля. Похоже на то, что о кончине пана Мирека никто из них не знал. Впрочем, хозяйка и самого Мирека не знала, только слышала фамилию.

— Судя по атмосфере, — деликатно начала я, — она там уже несколько дней лежала. И я бы не удивилась, если бы они скончались в один и тот же день, в воскресенье.

Юлита сделала ценное замечание: в любом случае, они не поубивали друг друга, слишком большое между ними расстояние.

— Может, их убил один и тот же человек? Сначала одного, потом другую…

Собеслав вспомнил о моей зажигалке и высказал сожаление, что все же не вошел в дом с покойницей, он как-никак имел право разыскивать людей, знавших его брата. Скажем, захотел поговорить с Майхшицкой…

— Вас бы не пустили. Разве что только за порог для идентификации трупа, но не дальше. Прямо ума не приложу, что же теперь делать.

— Я познакомился с полицейским фотографом, — сказал Собеслав. — Возможно, кое-что удастся узнать от него. И вот еще что, Майда… Вы тоже слышали? Мне показалось, Пасечники назвали фамилию Майда. Где-то я уже слышал ее. Надо будет с сестрой поговорить.

— Поговори, поговори, — обрадовалась Юлита. — Может, она что-нибудь знает о зажигалке?

А я высказала предположение, что полиция озолотила бы нас, сообщи мы им все подслушанное из разговора Пасечников. Чуяла я, что чем-то нехорошим от них несет, может, просто контрабанда? Какая жалость, что дело ведет не Гурский. Уж с ним я бы могла поговорить начистоту…



***

— У нее остались на плечах следы, — сообщил Вольницкому патологоанатом. — Они появились перед смертью, если бы она прожила дольше, превратились бы в синяки…

— А ты не мог бы сказать это по-человечески?

— Ладно, попытаюсь растолковать некоторым бестолковым. Итак, прима — на плечах, противник держал ее крепко и отталкивал…

— А ты откуда знаешь, что именно отталкивал, а не просто держал или тянул к себе?

— По следу большого пальца, самого сильного, если бы тянул, пальцы сложились бы по-другому, вот так… — Он схватил Вольницкого и на нем показал, как именно. Комиссар не сопротивлялся, хотя доктор чуть не загнал его в умывалку. Во всяком случае, расположение оставленных пальцами следов понял. — Второе: следы на грудной клетке… ну, чего испугался? Я больше не собираюсь на тебе демонстрировать.

— Потому что я понял. Я на тебя не бросаюсь…

— О, усек. Правильные ассоциации, опять же — ее отталкивали. В протоколе я тебе всего этого не напишу, но сейчас выскажу частным образом. Итак, следы отталкивания на грудной клетке. И третье — удар! Самое главное. Сильный удар повыше грудины, почти в шею, кулаком. Повреждено дыхательное горло. Этот удар должен был отбросить ее назад с такой силой, что она упала с размаху. Если бы не угодила на угол батареи, ударилась бы затылком, но она грохнулась на чугунную окантовку батареи, так что сломала шейные позвонки. Была жива еще несколько минут, и следы успели появиться, едва заметные, но бесспорные.

— Я тебя правильно понял: на убийцу нападали, он отталкивал нападавшего, пока не потерял терпение — потому и врезал как следует?

— Именно так. Насколько мне известно, нападала женщина? Я не знаю, какая там создалась ситуация, но драки не было, они не дрались. Мне так и представляется баба, которая пристает к мужику, а тот сопротивляется. Джентльмен, чтоб ему… не врезал ей по морде, только, злой как черт, все отталкивался. Вот какая картина вырисовывается.

— Так и напишешь?

— Немного другими словами, но вывод любой дурак сделает однозначный.

Учитывая то, что следователю было уже известно о приставаниях Майхшицкой к садоводу, нарисованная доктором картина ее смерти казалась весьма вероятной.

Теперь он бросился в лабораторию.

В нормальной ситуации он получил бы результаты экспертиз не раньше чем через два дня, но эмоции — дело заразительное, эксперты отложили все прочие дела и выдали Вольницкому результаты вне очереди. Видимо, Вольницкий излучал раздирающее его нетерпение, которое передавалось окружающим. И в результате первую информацию получил еще в тот же день: там действительно был их первый покойник, Мирослав Кшевец!

Больше всего отпечатков пальцев оставила несчастная жертва. Более ранние переплетались со следами какой-то другой женщины с твердыми мозолистыми руками, по всей вероятности уборщицы.

Эти отпечатки чаще всего попадались в ванной, в кухне, на пластиковых рукоятках щеток и метелок с совочками. А самые поздние отпечатки пальцев покойной перемежались со следами пальцев Мирослава Кшевца. Сам он не слишком много их оставил. В основном в ванной, в комнате, немного в кухне. Больше никуда не заходил.

Следы обуви, тщательно обработанные, свидетельствовали о том, что в квартиру вошли два человека, один в женских туфлях на каблуках, второй в спортивной теннисной обуви, после чего обе пары заменила другая обувка: нормальные мужские ботинки на обычной подошве и женские туфли на высоких тонких каблуках с мягкой подошвой, из разряда домашней обуви. Больше всего пол был затоптан в одном месте, приблизительно в середине комнаты, и, если бы не труп на батарее, можно было бы думать, что двое, мужчина и женщина, танцевали на ограниченном участке пола.

Танец Вольницкий исключил.

И еще одно доказательство, чрезвычайно важное. Зараженная безумной спешкой комиссара, лаборатория сразу же изучила волосы нового трупа. И те три волосинки, которые обнаружили на одежде покойника, оказались принадлежавшими новой жертве нападения. Выходит, ни одна брюнетка не была в близком контакте с паном Мирославом, отпадала наиболее подозрительная девица в красном жакетике.

Вольницкий почти примирился с этим. Он прекрасно представлял те сцены, которые разыгрывались в квартире покойной. Каким-то непонятным способом Майхшицкая заманила к себе Кшевца, вот только непонятно, как ей это удалось.

И в тот момент, когда он ломал над этим голову, зазвонил его сотовый. Со следователем хотел говорить водитель полицейской машины техников.

Заикаясь и повторяясь от смущения, он сообщил следующее.

Он уже сидел в кабине своей машины, техники заканчивали работу, вот-вот выйдут. И тут к нему подошел паренек и с горящими любопытством глазенками спросил, что тут случилось. Узнал, что ничего не случилось и не его это дело, обиделся и повернулся, чтобы уйти, да, к счастью, водителю вспомнился разговор следователя с доктором, причем комиссар жаловался, как трудно в этом районе найти свидетелей, раз-два и обчелся. Он окликнул мальчонку, велел не дуться, но и не болтать, а ему, в виде исключения, он, шофер, скажет, что случилось. Да, случилось, только не сегодня, а в прошлое воскресенье. Мальчик был польщен, что ему доверена такая тайна, слушал с горящими глазами, и в свою очередь кое-что сообщил шоферу, видно, неглупый паренек попался. Живет он тут же, в последнем доме, и в воскресенье, когда шел к себе домой, вот тут из машины вышли два человека. Он обратил внимание потому, что мужчина был в теннисном костюме, здесь у них это редкость, знаете, во всем белом, а женщина сильно хромала. Теннисисту было очень трудно и ее вести — она совсем на нем повисла — и нести довольно большую сумку с теннисными принадлежностями — она у него на плече болталась. Наконец он как-то пропихнул в дверь хромую даму, а парень отправился домой обедать.

Водитель очень извинялся, что сразу не сообщил об этом комиссару, тут как раз вышли техники, и они очень торопились, их надо было срочно отвезти в лабораторию. А мальчонка исчез как-то сразу, он даже не спросил у него, как зовут, и точный адрес не узнал. Но когда он рассказал экспертам о разговоре с мальчиком, те велели ему сразу же звонить комиссару, что он и делает. И очень извиняется. Если надо, после работы пойдет мальчонку разыскивать.

Вольницкий сказал: не надо. Вот он, неожиданный счастливый поворот судьбы, не надо снова тратить силы и время, подумать только, он сам дошел до всего своим умом, свидетель лишь подтвердил то, о чем он догадывался, — покойница хитростью завлекла в дом адониса, а свидетель никому не понадобится. И без него хватит вещдоков. Подарок небес! Блаженство залило душу.

Итак, хитростью, притворившись хромой, дама заманила объект в дом, тот не мог отказать, довел мымру до квартиры. Там она наверняка еще малость посимулировала, без труда уговорила принять душ, сумка свидетельствует — нормальная одежда была у него с собой, он помылся и переоделся. Возможно, у него были какие-то планы, он решил сделать это здесь, не тратя времени на поездку домой. Она за это время успела выздороветь, перестала хромать, накрыла стол, Наверняка запахи со сковороды и из духовки усилили аппетит гостя, кто же откажется вкусно поесть? По всей вероятности, она еще раньше заперла двери, спрятала ключ, хохоча от радости. Вольницкий словно наяву услышал торжествующее ржанье отвратительной жабы.

Тут следователь даже испытал нечто вроде жалости к садоводу, ведь и ему приходилось в жизни встречаться с такими отвратительными и настойчивыми бабами, не она одна такая на свете, а покойный казанова возбуждал в женщинах особенно сильные чувства. Вот она и вознамерилась уж тут добиться своего, благо обстоятельства сложились так для нее благоприятно. Во всяком случае, так ей казалось.

А он уперся. И чего, спрашивается? Вон чем закончилось… Впрочем, все это сложилось в воображении следователя, ни его, ни ее уже не спросишь. Вот разве Пасечники что-нибудь прибавят? Как только вернутся домой, он сразу явится к ним. А до тех пор остается еще одна женщина, прекрасно знающая Кшевца и при этом смертельно влюбленная в него. Вандзя Сельтерецкая.



***

Мое стремление отыскать исчезнувшую зажигалку не только не уменьшалось, но упорно росло и стало навязчивой манией. Ведь ничто же в природе так просто не исчезает. И зажигалка не имела права дематериализоваться навсегда, где-то же она существует. Я думала о ней днем и ночью, чем бы ни занималась. Вот и сейчас, вяло засыпая на клумбе разрытые кошками ямки, я упрямо думала о своей потере.

Недоступная уже Вивьен Майхшицкая не была девушкой Хени, он категорически отрекся от нее, но ведь я знала, что девушка Хени была влюблена в обольстительного садовода. Надо было ею заинтересоваться тогда же, как только я узнала о ее существовании. Влюбленная девица обычно все знает о любимом человеке, ревниво следит за соперницами, оценивая свои шансы по сравнению с ними. Девушка Хени должна знать конкуренток, особенно таких упорных и въедливых, как Вивьен, да и за действиями обожаемого человека тоже пристально следила, наверняка все о нем знала.

Не выдержав, я оставила некоторые ямки незасыпанными и отправилась звонить пану Ришарду.

— Пан Ришард, мне нужен Хеня. Собственно, мне нужна его девушка, а не он сам. Где я могу ее найти?

— Понятия не имею. Дружки Хени наверняка знают. О, вон идет Мартин. Сейчас спрошу его.

Пока они разговаривали, я места себе не находила. Наконец пан Ришард доложил:

— Ее зовут Вандзя. Фамилии Мартин не знает. Говорят, очень красивая, сам он не видел. Живет где-то в Давидах, кажется, там и работает, но ее адреса у него нет.

— Так спросите у Хени!

— Но он как раз уехал за оконными рамами.

— Сотовый-то у него есть?

— Ну, есть…

— Так позвоните.

Пан Ришард явно был в растерянности.

— Знаете, я боюсь говорить с ним на эти темы. После того, что он нам устроил, боюсь, отколет номер. Выгрузит рамы не там. К тому же он дал вам адрес той женщины, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. И что? Он вам пригодился?

— Холера! Я и забыла вам рассказать. Пригодился, хотя не в том смысле, как бы мне хотелось. Вы правильно сделали, что не поехали, она ударилась о батарею, и смерть на месте. Надо бы переждать, да я не могу ждать!

— Интересно, эта ваша зажигалка так всех по очереди и прикончит? — осторожно спросил пан Ришард, помолчав. — Я, конечно, не знаю, но, боюсь — своей девушки Хеня нам бы не простил.

— Ох, нет, — простонала я. — Ее-то я не подозреваю, ведь Вандзя гонялась за Миречеком, а не он за ней. Он не мог подарить ей эту вещь. Просто она может что-то знать.

— А покойницу вы подозревали?

— Еще как! И продолжаю подозревать, но в ее квартиру сейчас нельзя проникнуть. Вернулись жильцы, наверняка уже туда переехали. К ним я, конечно же, пойду, в этом не сомневайтесь, но сначала мне надо побольше собрать информации. Добейтесь от Хени адреса его девушки!

Похоже, что только чувство вины, которое почему-то испытывал пан Ришард, заставило его поднапрячься и надавить на Хеню. Адрес некой Вандзи Сельтерцкой я получила. Правда, странный адрес: за зеленым домом налево, около клинкера направо, перед рекламой кухонных принадлежностей опять вправо, свернуть за собачьими будками — и все в таком духе. Но я нашла.

На этот раз мы пошли с Малгосей. Собеслава нельзя было брать с собой, слишком он напоминал внешне покойного Мирослава, а ведь Вандзя была в того безумно влюблена. И Хеня имел основания обидеться, дескать, избавился от одного соперника, а тут уже другой появился. Нет, Собеслав решительно исключался. Юлиту я тоже решила особенно не эксплуатировать, хватит с меня и Малгоси.

Ну и попали мы — хуже некуда.

Вблизи искомого дома на небольшой площадке стояла полицейская машина, а комиссар со своим сержантом уже был в доме.

Мы как-то не захотели присоединиться к их обществу. На довольно большом и густо засаженном кустами участке легко было изолироваться и незаметно переждать, а на все случаи жизни я заготовила для себя оправдание. Разумеется, начала с растений, интересовалась я ими в самом деле, и травой, и кустами, и деревцами, всюду ищу новые сорта, имею право искать и здесь. Пока еще можно сажать растения, так что оправдание самое подходящее.

— Холера, сплошные колючки, сплошь хвойные — вполголоса пожаловалась я Малгосе оглядываясь, — но никто не знает, что их-то мне как раз не нужно.

— К тому же ты вдруг можешь изменить свое мнение, — предложила Малгося. — Скажем, по четным дням любишь колючие, а по нечетным — нет.

— А что у нас сегодня? Что я должна любить?

— Понятия не имею. Кажется, четвертое.

— Погляди-ка, уж не Хенина ли Вандзя там?

Из-за можжевельника нам открывался прекрасный вид на группу людей у входа в торговый павильончик. Тут только я поняла, почему так возмутился Хеня, когда я заподозрила его в любви к дурнушке Вивьен. Его Вандзя была полной ей противоположностью. И как уродство той так и бросалось в глаза, так бросалась в глаза красота этой. Она просто покоряла прелестью своей молодости. Тоже никаких особенно прекрасных черт во внешности, но сразу же очаровывала исходящая от нее необыкновенная миловидность, естественная, неподдельная привлекательность и неотразимый шарм.

— Интересно, почему же Мирек не хотел ее? — недоуменно пробормотала Малгося.

— А вдруг она глупая и хищная эгоистка? — предположила я. — Сначала он, возможно, был не прочь, а потом испугался иметь дело с сильной натурой. Она вряд ли бы мирилась с соперницами.

— Возможно. Что будем делать? Ждать? Неплохо бы подслушать, на каком они этапе. Сможешь подкрасться? Ну хотя бы до той серебристой ели.

Малгося только покрутила пальцем у виска. А я пожалела, что сама не могу. Эх, мне бы сбросить лет тридцать!

Тут вроде бы люди у павильона начали расходиться, и вдруг в ворота въехал знакомый мне пикапчик пана Ришарда. За рулем сидел Хеня.

Я философски заметила:

— Если человек терпеливо смотрит, он всегда что-нибудь увидит.

— Мы сюда на представление приехали?

— Очень может быть.

Спектакль вышел неплохим. Похоже, на машине отразились чувства, охватившие ее водителя. Она вроде бы остановилась как вкопанная, потом резко скакнула вперед, потом назад и попыталась круто развернуться, как бы намереваясь сбежать. Потом машина все же остановились, и Хеня вышел.

— Я за магнолией, — заявил он.

Вандзя кинулась к нему с непонятным возгласом: «Ах ты, дьявольское отродье!»

И разразилась слезами.

К ней бросилась женщина значительно старше ее, крупная и жилистая. За женщиной нерешительно дернулся комиссар, за ним сержант. Хеня схватил Вандзю в объятия, и она тут же принялась колотить его кулаками в грудь. Думаю, если бы с такой силой она молотила по крылу машины, ему был бы нанесен значительный урон.

В свою очередь жилистая особа, не давая комиссару вставить слово, принялась ругать девушку отборными словами, из которых самыми деликатными были «ослица хреновая». И пообещала своими руками свернуть ей шею и разнести на куски дурацкую голову, добавив при этом: «Если бы не твоя мать…»

Вандзя уже просто рыдала, не кричала, не молотила кулаками. Напротив, сильно обняла Хеню за шею, прижимаясь к нему, словно ища защиты. Жилистая баба попыталась их расплести, комиссар без конца как попугай повторял одну и ту же фразу, которой я не могла расслышать. Прижимая к себе Вандзю, Хеня, кажется, попытался довести до сведения присутствующих, что он приехал за магнолией.

— За магнолией я! Селедочной! Гвяздовский с пани договорился и уже подобрал! И оплатил. За магнолией я! Слышите? За магнолией!

— Что за селедочная магнолия такая? — спросила меня Малгося. — Никогда не слышала.

— Я тоже. Охотно бы поглядела.

Интересное зрелище закончилось раньше, чем нам бы хотелось. Совместными усилиями Вандзю оторвали от Хени. В ответ на вопрос комиссара Хеня подтвердил, что да, он Хенрик Вензел. Поскольку во время шума нам удалось-таки занять позицию за серебристой елью, мы все слышали.

— Насчет магнолии не возражаю, — стиснув зубы, говорил комиссар, — но потом вам придется поехать с нами. Слишком уж большую прыть проявили вы в то воскресенье, а в данных вами показаниях все переврано. Очень жаль, но ничего не поделаешь. Надо все уточнить. И надеюсь, теперь-то вы не станете стараться убедить нас, что пани Вандзя Сельтерецкая для вас просто малознакомая особа.

И, обратившись к заплаканной Вандзе, заявил, что и ей тоже придется проехаться в полицию,

— Вы уверяли нас, пани, что вам нет никакого дела до пана Вензела. Теперь я убедился в этом лично.

И опять вмешалась жилистая баба.

— Да оставьте вы в покое эту идиотку! — в гневе вскричала она. — Я и без нее все вам объясню, а с этой кретинкой вы все равно не договоритесь. Ничего плохого она не сделала, только глупа и непослушна, а тут уж ничем не помочь. И пусть он берет магнолию, она у меня только место занимает…

Сейчас они могли хоть десять трупов мне предъявить или на головах ходить, но от магнолии меня ничто не в силах оторвать. Не обращая внимания на протест Малгоси и ее предостерегающий шепот, вообще ни на что не обращая внимания, я подкралась к магнолии.

Лососёвая! Ну прямо цвета настоящего лосося! То-то у парня рыбы перепутались, ему наверняка заказали магнолию лососёвого цвета. Красота необыкновенная! Я тут же решила завести себе точно такую же. Скажу Ришарду.

Менты уехали, оставив Хеню с его селедочной магнолией, остались и мы на поле боя.

Жилистая особа, Анна Брыгач, владелица небольшого питомника, была родственницей и опекуншей глупой Вандзи Сельтерецкой, которая после отъезда мужчин прекратила рев и вытерла глаза.

Собравшись с духом, я осторожно заговорила с ней и стала расспрашивать о других обожательницах покойного красавца Мирослава. Тут Вандзя и вовсе позабыла о недавних слезах, гневно принялась рассказывать о всех, кого знала. Когда я упомянула Вивьен Майхшицкую, гнев превратился в ненависть и выплеснулся гейзером.

— А это самая последняя тварь! — в исступлении крикнула она. — Какой свет не видывал. Мирек ее на дух не выносил, еще бы, ведь страшна как черт, а она без зазрения совести так нахально липла к бедняге, что он и не знал, куда от нее деться. Ну как пиявка впилась в человека, не оторвешь! Как гангрена последняя! В зеркало бы на себя поглядела! Уверена, именно она и убила его из злости и зависти, чтоб никому не достался, раз ее не хочет! Уж не знаю, как у них там получилось, но уверена — она.

— Нет, не она, — мягко возразила я. — Не она. Она мертва. Вам не сказали?

— Ну и что, если мертва? — не осознав случившегося, в ярости кричала Вандзя. — Чтоб ее черти побрали!

— Уже побрали, успокойтесь…

— Эта жаба поганая на все способна! Что?! Как вы сказали? Мертва?

— Ну да, и скорее всего — он ее и убил.

— Как это?

Коротко передав суть случившегося, я заметила, что самоубийство исключается, разве что несчастный случай, но главное слово за медэкспертами. Скорее, кто-то другой прикончил обоих. Она лежала у себя в квартире, он у себя, так что домой вернулся наверняка живым…

И тут подумала: ведь возможен и такой вариант, а я тут девушке лапшу на уши вешаю. Еще ничего не доказано, а ведь она могла помчаться следом за красавчиком, кокнуть его у него в доме, потом вернуться к себе и тут… И тут опять же неизвестно, что произошло. Или ее кокнули, или сама так неудачно поскользнулась и со всего маху грохнулась головой о чугунную окантовку батареи.

А Вандзя так и просияла вся. Ей очень понравилась моя версия: казанова убил надоевшую ему бабу, ее соперницу. Разговор наш очень оживился, теперь Вандзя отвечала на все мои вопросы без колебаний.

— А как же, вечно что-нибудь ему преподносила! — услышала я. — То духи какие-нибудь особенные, то галстучек, а вот еду, что она приносила, в рот не брал, сразу в унитаз выливал! Конечно, собственными глазами видела, и не один раз. А однажды даже кружку в сердцах грохнул об пол, и вдребезги, хотя кружки он, в принципе, собирал, но от нее не хотел взять. Что? Зажигалку? Какую? Минутку…

— Такую деревянную. Темно-коричневую, настольную. Знаете, такие большие бывают…

— Она на полке стояла?

— Должно быть, на полке, где же еще?

— Тогда знаю, о чем вы говорите. Действительно, стояла на полке. Но он получил ее давно, когда мы познакомились, она уже там стояла. Наверняка от этой мрази и получил ее в подарок, она очень такая… декоративная. Что-то он о ней говорил… сейчас припомню… вроде какой-то родственник, что ли… ага, вспомнила, что это чужая вещь, грымза ее украла, так что он даже и выбросить ее не может. И жалко, вещь дорогая. Но если кто хватится и к нему с претензиями, то неприятности будут.

И точно, еще какие неприятности! Мирек свою заменил моей… Пасечники вернулись из-за границы… Из Штатов, возможно, там встретились с Бригидой. Бригида требовала возвращения зажигалки, Мирек подбросил им мою, свою оставил на всякий случай, раз такие с ней сложности, и чтобы грымза не скандалила…

— Она там часто бывала у него?

— Лезла к нему, почитай, каждый день, да он ее не впускал. Избегал всеми способами. То просто не отпирал дверь, то делал вид, что его нет дома, или Габриэлу на нее напускал. Свою сестру, значит. Но бывать бывала.

Теперь надо было задать очень щепетильный вопрос, как бы это сделать поделикатнее? И я, запинаясь, начала:

— А не было ли у пана Мирека… какой-нибудь… такой поклонницы, скажем, которой он мог подарить зажигалку? Презент сделать, так сказать…

Вандзя удивилась:

— Так ведь она у него стояла, никому он ее не дарил. И вообще, это они ему презенты делали, а не он им. Каждая когтями вцеплялась и тянула к себе изо всех сил и всеми способами пыталась привлечь его внимание, завоевать, так сказать, благосклонность, то одним, то другим подольститься. Одна клиентов ему подыскивала, другая рекламу делала, третья дорогими подарками осыпала. Специально выискивали, что бы ему такое особенное подарить, не считались ни с затратами, ни со временем, лишь бы он на них внимание обратил. Только я одна…

И опять не удержалась от слез, но быстро заставила себя успокоиться, потому что на горизонте появилась пани Анна:

— Да и на тебя ему было наплевать, глупая ты курица, и я давно тебе это говорила. И во что ты превратилась из-за этой саранчи подзаборной? Не человек, а прямо компост какой-то, тобой хоть пол подтирай, никакого уважения от людей, знают, ты в его руках была послушным орудием и все исполняла, что ему заблагорассудится, так что твоему слову никто не верил. Бедный Хеня не знал, куда от стыда глаза девать. Уж он из-за тебя напереживался — страшно сказать.

— Хеня его не… — отчаянно крикнула Вандзя.

— Но они думают, именно он!

Оставив зажигалку в покое, я тоже переключилась на полицию:

— Да, кстати, я знаю, менты тут были. Что вы им сказали?

— Ничего! — возмутилась Вандзя.

— Почти ничего, — подтвердила ее слова пани Анна. — Но именно такое вот красноречивое молчание — все равно что ты его пальцем поманила. А я знаю, что это не он, и тоже им этого не скажу, потому что… ну… потому!

Я всецело поддерживала их мнение, не говоря уже о том, что считала: убийца Мирослава Кшевца сделал благое дело.

Анна Брагач все же не выдержала и высказалась:

— Полиция его проверяла с часами в руках, где когда был и кто может подтвердить. А ведь он, дурачок, тогда совсем голову потерял и помчался его разыскивать. В конце концов и сюда приехал, но, сдается мне, уже поздно было.

Тяжело вздохнув, она замолчала, оглянулась и присела на деревянный ящичек с небольшим тамариском. Я тоже оглянулась с той же целью и присела на краешек бочонка с можжевельником обыкновенным, который тут же уколол меня в мягкое место.

— В каком смысле поздно?

— В смысле того отрезка времени, за которое могли убить садовода. Хеня вполне бы уложился, и еще съездил бы переодеться, и уже потом сюда приехал. Да только он никогда не врал, не умел притворяться. Просто сидел и плакался тут мне в жилетку, как ему теперь жить, если эта ослица где-нибудь с подонком… а он уже не знает, что делать, она на него и глядеть не хочет, а если свяжется серьезно с негодяем, тоже ведь пострадает, потому как он теперь все про того понял и знает, какими преступлениями мерзавец занимается. Все это скоро раскроется, и что тогда будет с Вандзей? А он насмотрелся, пока работал на эту сволочь, видел, а ведь вокруг него увиваются не только такие девчонки безголовые, как наша Вандзя, но и дамы далеко не первой молодости, от каждой он что-то получает, в первую очередь — клиентов. Да что я пани толкую, вы и без меня это знаете. Хорошо, что я вовремя поняла, чем пахнет дело, он поначалу ведь и от меня получал бракованные растения, якобы для уничтожения, да я быстро его раскусила.

Вандзя гневно фыркнула, пани Анна раздраженно махнула на нее рукой.

— И в основном баб обманывал, продолжала она, — а те больно падкие были на его красоту дьявольскую. И Хеня все это понял.

— А что он еще говорил, когда тут был?

— Не говорил, в основном кричал, выражался или просто слез не мог сдержать, так его взяло. Говорил, ищет негодяя, чтобы морду его поганую превратить в рубленые зразы. Был и у него дома, там никого, и у одной фармацевтки тоже его там не было, и машины его нигде не видел. А потом сюда заявился, может, его драгоценная Вандзечка вернулась, но той еще не было. В половине девятого уехал. И так грозился расправиться с паршивцем, что у меня мурашки по телу… Всего этого я ментам не говорила, зачем такое говорить? Что хотел прикончить подлую мразь? Об этом им знать не надобно. Что плакал? А зачем им про это знать? Чтоб над парнем потом насмехались из-за этой дебилки?

Я, пожалуй, предпочла бы, чтобы надо мной насмехались, чем получить двадцать пять лет отсидки, а вот Хеня мог быть другого мнения и, пожалуй, поблагодарил бы пани Анну. Нет, не походил Хеня на убийцу, и, если бы замочил ненавистного казанову, не плакался бы потом в жилетку опекунше своей Вандзи, а скорее бы мстительно хохотал. Или бы упился в доску. Впрочем, пани Анна права. Такие нюансы не для полиции, комиссару они вряд ли покажутся достойными внимания.

Малгося молча и внимательно выслушала все сказанное.

— Нет, Хеня этого не сделал, — сказала она, садясь в машину. — Я бы на него не поставила, его стресс выразился в истерике и буйстве. А вот насчёт этих Пасечников… Надо бы ими заняться.



***

Все происходило одновременно, и все водопадом обрушивалось на голову бедного Вольницкого.

Габриэла Зярняк сначала по телефону заловила комиссара, а потом встретилась с ним лично.

Дом покойника стал доступным для родственников лишь два дня назад. А зря, стоило бы Вольницкому сделать это раньше. Но уж очень он был загружен кучей еще не решенных дел, а к тому же мучился неуверенностью в том, как эти дела проворачивал.

— Вы, пан комиссар, спрашивали меня, не пропало ли что из дома, — громогласно обратилась к Вольницкому женщина. — Дак вот, пропасть-то ничего не пропало, окромя той вещи с полки, а прибыть — прибыло.

Комиссар, заловленный на сотовый по пути к Анне Брыгач, ответил, что немедленно едет к Габриэле, чтобы увидеть, чего такого там у нее прибыло.

Приехав, увидел рядом с ворохом подготовленного к стирке белья какую-то грязную тряпку. Рассмотрев ее повнимательнее, следователь обнаружил на тряпке кровь, кофе и что-то жирное, явно не съедобное, с очень сильным запахом.

— Что это? — сурово спросил он.

Габриэла пожала плечами.

— Откуда мне знать? Похоже на шарфик. Вроде бы мужской, Мирек называл их кашне, но такого у Мирека не было. И вообще в нашем доме такой пакости не было. Только вот теперь я обнаружила, как принялась собирать вещи для стирки.

— И где вы это обнаружили?

— Тут, в корзинке с тряпками. Тогда я вытирала с себя кофий, хватала, что под руку попадется, всякие тряпки, и в корзину их. И салфетку, вот она! И тоже в кухонную корзинку. А эта вещь, должно быть, лежала там, где Мирек…

И опять, который раз, отругал себя Вольницкий за спешку и очередное упущение. Тогда, в день убийства, они пособирали орудия убийства, обеспечили сохранность следов вокруг трупа, но не осмотрели весь дом. То убийство показалось им несложным делом, убийца ворвался, ударил и сбежал. Комиссар так уверовал в описание убившей Кшевца женщины, чуть ли не схваченной на месте преступления, что у него не оставалось никаких неразрешенных вопросов. И торопился как на пожар. А надо было не торопясь как следует осмотреть весь дом.

Он развернул тряпку. И в самом деле мужское кашне. Фуляровое, нарядное, красно-розовые и голубые цвета, какие-то зигзаги и точки. Скользкий, мог легко соскользнуть по одежде или выпасть из кармана.

— Вы уверены, что раньше такого в вашем доме не было?

— Да хоть перед судом поклянусь, ведь я тут убираю и стираю, так что лучше Мирека знаю, какие тут вещи из одежды. И когда эти его суки поганые оставляли в нашем доме свои шмотки, я их двумя пальцами наверх относила, чтобы глаза мои больше не видели, и там оставляла. Девок обстирывать я не собиралась!

— А это не от девок осталось?

— Разве что от той только, которую я в тот страшный день здесь застала. Но как-то к ней это не подходит…

— Вы еще это не выстирали?

— Дак видно же. Выстиранное так бы не выглядело.

Новая надежда зародилась в измученной душе комиссара. Грязный шарфик, им пользовались, множество следов, ДНК… Может наконец что-то прояснится?

— Вот я о чем еще хотел вас спросить, — сказал комиссар, осторожно пряча вещдок в целлофановый пакет. — Вы знали Вивьен Майхшицкую?

— Значит, все остальное я могу в машинку покидать? — спросила Габриэла недовольно. — Больше чужого нет, остальное все наше. Вивьен Майхшицкая, еще чего выдумали… Не она тут была. Ясное дело, знаю. А что? Ее уже давно здесь не было, ведь Мирек гнал ее от себя, на порог не пускал и мне наказал, а она все равно без конца сюда таскалась! Такая нахальная лахудра, сил нет. А что?

— Могла знать о знакомствах вашего брата. Много знать.

— Много! Да она все о нем знала! Везде совала свой нос, вот вы с ней поговорите, она не из тех, что молчат, тараторит без перерыва. Все вам выложит.

— Нет, теперь уже не тараторит. И не выложит. Ее уже нет в живых.

— Это как нет в живых?

— Случайная смерть. В тот же день умерла, что и ваш брат.

— Скажите, какое дело! — удивилась Габриэла, не слишком огорчаясь. — Жаль, что не раньше, хоть на одну было бы меньше… Надо же… И что же с ней приключилось?

— Как долго вы ее знали? — спросил Вольницкий, игнорируя ее вопрос.

— Да добрых… несколько лет. Но я меньше ее знала. Мирек больше. И Кристина, значит, его жена, а я только со времени их развода. Раньше та не показывалась тут, Крыська ее не пущала, и вообще при ней девки так сюда не пхались.

— А как вы познакомились?

Габриэла задумалась, непроизвольно глянула на плиту, включила электрический чайник и потянулась за стаканами.

— Пану кофе или чаю?

Вольницкий ощутил, как изменилась атмосфера в доме, видно, известие о смерти Вивьен сказалось благотворно на настроении суровой Габриэлы. От угощения он не отказался, вспомнив отличный чай, которым его в этом доме уже поили.

— Из-за сада, — задумчиво отвечала Габриэла. — У нее был садик, а Мирек что-то там сажал. Вечно она выискивала для него какие-то работы в своем саду, а разбиралась в этом, как… не знаю кто. Он мне как-то жаловался, дескать, что бы там он ни сделал, она обязательно все перепортит. Специально для того, чтобы он приехал. Но потом его продала, тогда-то и начались ее визиты. Едва Кристина съехала, а уж она тут как тут.

— А не рекомендовала ли она пана Мирослава какому-нибудь другому покупателю?

— Всем рекомендовала. Только предпочитала мужчин; а не баб. И сразу хай поднимала, как только Ми- рек начинал крутить с новой покупательницей.

Они уселись за кухонный стол.

— Были такие, что не любили ее?

— Да кто ее любил? — фыркнула Габриэла и пододвинула комиссару сахар. — Такая уж она была, что любить ее никак нельзя было. И смех у нее какой-то лошадиный, и голос скрипучий да хриплый, а как добиралась до Мирека — буквально липла к нему. Уж он, бедняга как мог скрывался от нее, хотя клиентов она ему поставляла много, тут надо отдать ей справедливость, старалась баба. Да только все они оказывались какие-то неудачные, так что брату никакой корысти от них не было. Одни неприятности. Все, что исходило от этой ведьмы, приносило неудачи — и клиенты, и сад ее, в котором ничего расти не могло.

— А не могли бы вы назвать хоть одного человека, которому она говорила о вашем брате?

Габриэла напряженно принялась вспоминать.

— Вот, вспомнила вроде… Какой-то не то Мадей, не то Майдан… О, Майда! Даже раз сюда приезжал, скандал устраивал. И опять из-за нее. Что-то она его уговорила купить, обработала покупателя, тот поддался и купил, а оно не росло. Или, наоборот, слишком сильно росло, я не вникала. И выходит, что она вроде как науськивала…

Майда, Майда… Память у Вольницкого заработала на ускоренных оборотах. Ведь какой-то Майда является одним из тех, у кого нет алиби. Ну, тот самый, что устраивал пешие прогулки ради здоровья. А второй, Хенрик Вензел, был у следователя, можно сказать, в руках, и он сам отпустил его вместе с магнолией. Правда, велел приехать к ним в отделение. А теперь в распоряжении комиссара грязное кашне, так сказать, подарочек от мертвеца. И следователю сдается, что кашне больше подходит к Хенрику, чем к Майде. Но вот приедет ли Вензел в полицию?

Не докончив выспрашивать Габриэлу, хотя чай ее выпил весь, следователь покинул дом покойника, держа сотовый у уха и крепко прижимая к груди пакет с кашне.



***

Пан Ришард вошел в калитку, когда мы с Малгосей перебрасывали огородную землю из мешка на тачку. Одного движения ему хватило, чтобы помочь нам.

— Дело швах, — озабоченно заявил он. — Только что приехали и забрали Хеню. Магнолию он мне привез как-то некстати, я еще не все подготовил для ее посадки, мы еле успели место приспособить и снять с машины, как они уже заявились. И забрали его на своей патрульной машине.

Я была поражена.

— Как же так? За что?

— Ведь мы же все решили — это не он! — возмущенно выкрикнула Малгося.

— Я тоже считаю, что не он, — согласился пан Ришард. — Не знаю, что на них нашло. А вы не знаете, пани Иоанна?

Огорченная и злая, я ничего не могла сказать, кроме того что менты не иначе как спятили, и повторила Малгосины слова, что у нас получается — Хеня невиновен. А что они говорили, забирая парня?

— Ничего. В отделении ему скажут за что. А он, должен признаться, и не очень удивился, только злой был как черт. Ведь ему уже велели приехать к ним, и он собирался это сделать.

— И он совсем не испугался?

— Совсем. Только злился. И им кричал, что собирался ехать к ним прямо от меня. Только, мол, магнолию доставлю и поеду, кричал: полицейская комендатура не волк, в лес не убежит, не ехать же туда с деревцем. А они ничего не сказали, скрутили и увезли. Что теперь делать?

— Но магнолия осталась?

— Так в ящичке и осталась. Едва успели снять. У вас есть какие-нибудь идеи?

Я крепко задумалась.

— Собеслав, Юлита. Отыскать их! Он говорил, что знаком с полицейским фотографом. Может, тот что знает.

Оставив пана Ришарда с Малгосей у тачки, я бросилась за сотовыми. Оба лежали на столе, в дальней комнате.

— Юлита? Где Собеслав?

— Теперь всегда будете разыскивать его через меня? Приклеена я к нему, что ли?

— Только не вздумай сказать, что вы рассорились. Сейчас не время для мелочных ссор, положение серьезное. И к кому он должен быть приклеен, по-твоему? Ко мне? Или к Витеку?

Мысль о Витеке, похоже, не приходила Юлите в голову. Она тут же перестала капризничать.

— Да нет же, ты права, и тут такие дела, что я приструню свой характер. Мы вовсе не ссорились, он как раз только что звонил, у него какие-то новости, и он уже едет ко мне. А я в банке.

— И он едет к тебе в банк?

— Да. Тут у меня еще немного осталось кое-что доделать.

Где находился банк, я знала. И обрадовалась.

— Прекрасно. Значит, недалеко от меня. Приезжайте немедленно. Я приготовлю сосиски в хреновом соусе, вам они еще не надоели. У нас тоже новости, и вообще назревает трагедия. Немедленно приезжайте!

Юлита тут же попыталась узнать, кому приелись мои сосиски, раз не им, но у меня не было времени на пустяки. Я тут же позвонила Витеку:

— Ты где?

— На Собеского, рядом с нервнобольными. Только что высадил клиента…

— Не бери следующего! Срочно привези мне сосиски — ни в коем случае не диетические и кислую сметану, у нас тут намечается производственное совещание. Купи по дороге в «Арбайтсамт».

К счастью, Витек уже прекрасно понимал, привык, что вечно путаю названия, что я хотела сказать «Маркполь», который раньше назывался «Ред Блэк», и кто в состоянии упомнить все эти идиотские названия? Наверняка его заинтересовало производственное совещание, он ни словом не возразил и помчался исполнять поручение.

Продукты доставил в потрясающем темпе. Нарезая сосиски на мелкие кусочки и нетерпеливо поглядывая в окно, я лишь успела проинформировать пана Ришарда о встрече у пани Брыгач и взрыве любовных чувств Вандзи и Хени. А потом все вместе стали обсуждать ситуацию. Витек знал о предыдущих событиях от Малгоси, и тоже поддержал нашу веру в невиновность Хени. Разумеется, того же мнения был и пан Ришард.

Сосиски были готовы, и тут как раз подъехали Юлита с Собеславом.

Собеслав все знал о Вивьен Майхшицкой — понятное дело, фотограф не сдержался, чтобы не похвастаться своими техническими достижениями… Вивьен не кончала самоубийством, головокружениями она тоже не страдала, ее просто очень хорошо толкнули, но не обязательно с целью убийства, так что считается — непреднамеренное убийство. Она рвалась к мужчине, а именно к его брату, все следы подтверждают это, а Мирек в один прекрасный момент потерял контроль над собой, хотя до этого, по-джентльменски владея собой, обращался с дамой довольно деликатно, и изо всех сил двинул ее кулаком в грудь. Остальное довершила чугунная окантовка батареи.

— Я всегда считала эту декорацию идиотской! — со злостью вырвалось у меня. — На гладкой батарее не убилась бы насмерть.

Пан Ришард спросил, не знают ли они чего о Хениной участи.

— Нет, о Хене разговора не было. Но я донес ему на Пасечников, — признался Собеслав. — Если они ни в чем не виноваты, отделаются легким испугом, но, если замешаны в афере, возможно, это принесет неожиданные результаты. А кроме того, я видел фотографии.

— Какие фотографии?

— Места преступления и орудий убийства. Не знаю, дает ли нам это что-нибудь, я ведь осматривал их под углом зрения фототехники.

— Орудий было больше одного? — заинтересовался Витек.

— Два. Цветочный горшок с цветком и изношенный секатор.

Мне сразу же вспомнилось самое начало расследования и поиски у меня секаторов. Я и сама догадалась, что преступник пользовался секатором, а о цветочном горшке мне доложил пан Ришард, он заметил его осколки рядом с трупом.

Я потребовала уточнить, с каким именно цветком.

— Засохшим, — ответил Собеслав. — На фото лишь жалкие остатки, так что цветка я не опознал. Но корень у него мощный. А вот цветочный горшок какой-то нетипичный, формой скорее напоминает кувшин, с суживающимся горлышком.

— Какой кретин сажает цветок с мощным корнем в посуду с узким горлышком? Его же не вынуть. Для того чтобы пересадить, придется разбивать горшок.

— На фото я видел его в разбитом состоянии.

— Минутку! — энергично подключилась Малгося. — По этим снимкам можно все-таки сделать вывод, что же там, собственно, произошло? Два орудия убийства. Сначала оглушил его горшком, а потом принялся пырять секатором? Или наоборот? Или, может, одной рукой по голове рубанул, а другой принялся колошматить секатором?

— Скорее первый вариант. Кажется, мне доверили тайны следствия, которые обычно не разглашаются. Но я и без них мог создать целостную картину убийства. Мой брат на мгновение отвернул голову… Так я думаю, ведь не стоял же он спиной к врагу?

— А откуда он знал, что это враг?

— Такие вещи обычно знают, — проворчал Витек

— А вдруг этот притворялся другом?

— Да замолчите вы! — прикрикнула я на друзей. — Отвернул на мгновение голову, и тогда тот и обрушил на его голову горшок. Удар пришелся по затылку?

— Не совсем. Немного сбоку. Горшок вдребезги, и тогда тот взялся за секатор. Пырнул несколько раз. Мой друг фотограф сделал очень четкие снимки, последний удар нанесен уже по лежащему на полу. Но ногами брата он не пинал.

— Хеня бы непременно пнул! — не выдержал до сих пор молчавший пан Ришард.

А Малгося сделала критическое замечание по этому поводу:

— Странно, что не пинал. Ведь считается, действовал в какой-то бешеной ярости. И я тоже думаю, что Хеня напозволял бы себе больше.

— Куда ж еще! — вздохнул пан Ришард. — И без того намолочено немало…

— О боже! — тихонько простонала Юлита.

Я не поддавалась чувствам.

— Что ж, я это так понимаю. Они сразу уяснили картину убийства, и принялись у всех рассматривать секаторы. Надеялись, что кто-то оставил свой секатор на месте преступления, а если у кого обнаруживался новехонький — брали на заметку, значит, старый оставил при трупе. К счастью, все мои секаторы уже поработали немало.

— Тогда это тем более не Хеня, — пришел к выводу пан Ришард. — Парень никогда не имел дела с секаторами, уж скорее он бы действовал французским ключом, домкратом или обычным ножом. И откуда у него горшок с цветком? Нет, это не он, ни в коем случае не он!

Мы все поддержали его мнение. И тут я опять вспомнила, что мы ищем не преступника, а зажигалку.

— Мне кажется, вы напрасно донесли на Пасечников, — озабоченно заметила я Собеславу. — Вот сейчас полиция примется за них, а мне хотелось первой побывать у них в доме, еще до полиции. Все говорит о том, что только туда могла попасть моя зажигалка, ведь Пасечники знали Вивьен, значит, должны были знать и Бригиду Майхшицкую, может, именно для нее…

Коллеги меня поняли и признали возможность такой версии. Собеслав сказал, что жертвует собой, а в этом ему взялась помогать Юлита. Они как-нибудь проникнут в дом Пасечников, вот только надо узнать, не вернулись ли они уже вообще домой.

Сосиски в хреновом соусе были съедены без остатка, а я так и не успела объяснить Юлите, кому же они приелись и надоели.



***

Ни секунды не раздумывая и даже не ожидая вопросов, Хеня признался, что кашне принадлежит ему.

— А это что? — возмущенно воскликнул он, входя в кабинет следователя и увидев на столе грязную тряпку. — Это мое. Что за холера с ним приключилась? Кто его так уделал? И где вы его нашли?

— А где вы его потеряли? — в тон ему спросил Вольницкий ну прямо ангельским голосом.

Хеня исподлобья угрюмо взглянул на представителя закона:

— Ха, если б я знал, где потерял, поехал бы поискать. В том-то и дело, что не знаю. А ведь был совсем новый шарфик.

— А когда?

— Что когда?

— Когда вы его потеряли?

— Люди подтвердят, что это мой! — предусмотрительно предупредил комиссара подозреваемый, видимо опасаясь, что ему вменят в вину присвоение чужой вещи. — Я его от пани Сельтерецкой получил на именины.

— Да я не сомневаюсь, что это ваша собственность. Я интересуюсь, когда именно вы его потеряли.

— А холера его знает. Я уже и сам думал над этим, старался вспомнить, получается, на прошлой неделе, где-то в середине недели. Потому как в четверг он у меня наверняка был, а в субботу вечером его уже не было.

Вольницкий потребовал поточнее описать все обстоятельства исчезновения кашне. Хеня охотно согласился, с одной стороны обрадованный тем, что шарфик нашелся, а с другой — очень недовольный тем, в каком жутком состоянии он оказался. И стал припоминать все события, имеющие отношение к пропаже. Итак, в среду он у него еще был, он его повязал на шею, когда отправился на встречу с Вандзей, на дискотеке они были, он очень Вандзе в шарфике понравился, поэтому в четверг, уходя, прихватил и шарфик, чтобы снова на шею повязать, если с ней встретится. А пока в карман сунул. Но с Вандзей не встретился. В пятницу он был страшно занят, пришлось много ездить, возможно, все это время шарфик был в кармане, на субботу они опять договорились о встрече, и он уже собирался украсить себя шарфиком, ан дудки! Полез в карман — нет, стал везде искать — не нашел. Значит, потерял его или в четверг, или в пятницу, хотя возможно, что и в субботу утром, потому что полдня ездил по стройкам Гвяздовского, возил разные вещи, и только потом освободился. Умылся, переоделся. Да, однажды этот шарфик уже у него выскальзывал из кармана, это еще в мастерской было, так тогда он это заметил и спрятал его подальше. Скользкий, гад! Когда? В четверг, утром. Он еще подумал, чтобы оставить его дома, но потом вылетело из головы. Простить себе этого не может. Ведь выглядит он так, словно свинья его сожрала да выплюнула. И даже хуже.

Искренняя привязанность к кашне била из парня ключом, а вот относительно других ответов Хени Вольницкий ни на грош ему не верил. Да ведь и то сказать, независимо от того, где кашне находилось, в кармане или на шее, найдено-то оно на месте преступления! Разумеется, его еще внимательно обследуют эксперты, кровь убитого и кофе Габриэлы легко установить. А как было бы хорошо, если бы еще этот молодой нахал чистосердечно признался в содеянном преступлении. Ладно, убийство совершено в аффекте, суд учтет, опять же он действовал будучи страстно влюбленным и жутко ревновал, пусть и скостят несколько лет срока. Главное, что убийца найден!

Совпадало все. Автомашина Гвяздовского, взята напрокат в мастерской Гваша. Ее видели на улице Пахоцкой. Хенрик, профессиональный шофер, связан с мастерской Гваша. Ключи взять — не проблема. Машину увел от дома Хмелевской, потом вернул на место… Ну да, это говорит о заранее продуманном плане, ничего, ловкие адвокаты подтянут под длительный аффект. Все совпадает, и у него есть наконец убийца! И он нашел его без Гурского!

Вольницкий не сознавал, что, в принципе, испытывает к Хенрику симпатию, и никогда бы и не признался в этом ни за что. Комиссар был знаком с Вандзей Сельтерецкой и не удивлялся, что из-за нее парень пошел на преступление. Да и убитый как-то не вызывал в следователе ни малейшей симпатии. Да, есть и второй труп, Вивьен Майхшицкая. Нет, и ее смерть повесить на Хенрика не получится, но это уже пустяки. Ее прикончил в запальчивости покойник Кшевец — и делу конец.

В приподнятом настроении следователь отправил Хенрика в камеру, а кашне в лабораторию.

Упоение до такой степени переполняло комиссара, что, прежде чем сесть за рапорт, а это приравнивалось всеми к принудительным и самым неприятным работам, он решил себя побаловать Одно маленькое пивко, холодненькое, пустяк, но заслужил. Солидные пол-литра он позволит себе несколько позже, когда уже будет получена подпись прокурора. И возможно, к тому времени вернется Гурский и примет в этом участие.

Комиссар успел сунуть бумаги в ящик и подняться со стула, как сразу же начались сложности.



***

С большим нетерпением ожидала я сведений о том, что происходит с супругами Пасечниками. Наконец дождалась.

— Завтра утром они возвращаются домой, — сообщила по телефону Юлита. — Мы их отловили еще в отеле, они только что получили извещение из полиции, что уже могут вернуться в дом. Договорились встретиться с ними там. Собеслав напридумывал, что ему просто хотелось поговорить с ними о брате, и очень удивлялся, что они так легко согласились. Как-то сразу, и уговаривать не пришлось.

Я предположила: им самим было интересно, ведь, что ни говори, настоящая сенсация, вот им и хочется побольше узнать о ней.

Юлита сомневалась:

— А мне кажется, не только это. Знаешь, у меня создалось впечатление, что они чем-то обеспокоены. Как это говорится? Тут что-то не так?..

— Нехорошо пахнет? — с готовностью подсказала я. — Или просто воняет?

Юлита опять засомневалась:

— Не знаю, не знаю… Может, это слишком крепко сказано, но знаешь… На их месте я бы так не спешила домой, а проветрила получше.

— Так ведь там все время был открыт балкон, — напомнила я. — Наверняка распахнуты все окна и двери, живенько выветрится. И теперь тебе будет вонять только в переносном смысле.

— Вот это меня больше беспокоит. Ну да ладно, разговаривать станет Собеслав, а я попытаюсь осмотреться, я же помню — зажигалка…

Я тут же представила, как бы я это сделала, и посоветовала Юлите:

— Заведи разговор о небольшом ремонте, хотя ремонт — слишком много, намекни о таком маленьком, косметическом, просто, дескать, не мешало бы малость освежить квартиру. И сразу отправляйся на экскурсию по всем комнатам — посмотреть, что бы тут стоило освежить, у тебя же прекрасный вкус! Тут подкрасить, там побелить, там мебель переставить или еще что. Ты лучше меня в интерьерах разбираешься. И сразу со знанием дела посоветуй хозяевам и разъясни, что трудно сделать, а что — совсем легко. Ну, сама ведь знаешь, ткани, ковры трудно мыть, а ты посочувствуй…

Юлита вздохнула.

— У тебя отлично бы все получилось и естественно. Я так не умею. Хотя у меня есть знакомый маляр и очень приличная прачечная, где стирают ковры.

— Вот-вот, не забудь о них. А главное, не забывайте о Бригиде Майхшицкой! Если кто тут и напаскудил, то только она. Но подипломатичнее с ними, прямо в лоб вопросы не ставьте, старайтесь всё вокруг да около. И еще. Очень надеюсь, им самим многое понадобится у вас узнать, так вы больше помалкивайте да слушайте, могут и проговориться.

— А если ее где-то спрятали, тогда и не знаю, — канючила Юлита. — Я о зажигалке, а не о Бригиде!

И отсоединилась.

А телефон тут же снова зазвонил.

— Это вы были клиенткой Кшевца, я не ошибаюсь? — без предисловий вцепилась в меня какая-то баба. — Ну, вспомните, вы еще сказали мне о его смерти. Вы были у меня на Собеского, интересовались хутуйнией сердцеватой, извините за выражение, ну, вспомнили меня?

Я сначала было подумала, что эта женщина звонит мне с какой-то претензией, но память оживилась и подсказала: как же, магазин на улице Собеского, я интересовалась растением, которое назвала завитой хостой, а хозяйка ничего не забыла.

— О, разумеется, я отлично вас помню и очень переживаю, что сообщила вам такую неприятную новость.

— Ничего страшного, а вот сейчас тут полный бедлам! Настоящая афера, и все разрастается. Вот скажите, что-нибудь из купленного вами у меня оказалось плохим товаром, больным или еще что?

Господи, что же я у нее покупала? Ведь это было еще в прошлом месяце… А, вспомнила, ирисы! И карликовые розочки, именно ирисы и розочки я тогда первыми посадила в своем саду, собственными руками. Ну, не совсем собственными, к розочкам приложил руку и пан Ришард…

И совершенно честно ответила обеспокоенной цветочнице:

— Нет, ничего, всё в порядке. Ирисы выглядят великолепно, за исключением тех, которые были посажены рядом с орехом, а розочки так просто безумствуют — отлично себя чувствуют.

— Минутку, а откуда у вас орех?

— От пана Кшевца, ясное дело. Но в этом году я его спилю.

— А разве он вас при покупке не предупредил, что орех отравляет…

— Он нет. Я от кого-то другого узнала. И давайте не будем больше говорить об орехе, а то мне нехорошо делается.

— Все правильно! — с негодованием в голосе подтвердила цветочница. — Так оно и должно быть. А от меня эта гадость не шла, я ценю свое доброе имя.

— А что там у вас за афера?

— Из-за некоторых больных растений, и началось все, считаю, с Майды.

— С кого?!

— Да есть тут один такой, думаю, самый невезучий клиент Кшевца. Он еще получил ту сирень с красными полосками, помните?

— До смерти не забуду, — пробурчала я себе под нос, но слух у цветочницы оказался отличным.

— Он тоже. С него и началось, и пошло. Конечно, это не черная оспа и не чума, но истребить все равно надо, а это стоит денег, и за продажу такого брака полагается крупный штраф. Потому я и звоню своим клиентам. Не дай бог… Не от меня пошло, что я потеряла — это мои проблемы, но к распространению заразы я не причастна. В случае чего, надеюсь, подтвердите? Большое спасибо.

И она отключилась. Я не успела обдумать услышанное, как зазвонил сотовый.

— Тетя, наверняка это вас заинтересует, — смеясь начала Марта. — Я тут специально зашла пообщаться с людьми, когда от лошадей возвращалась, и меня очень заинтересовало, что здесь происходит. Бооольшой скандал!

Который раз в жизни почувствовала я себя эдаким местом, куда сбегаются вести. Явочной квартирой в виде старинной полуразрушенной усыпальницы на старом кладбище или разбитой молнией вековой елью, короче — старым, заброшенным объектом. Надо будет выбрать минутку и как следует рассмотреть себя в зеркале…

— Скандал из-за растений?

— Более-менее. В основном деревья и кустарник. Ментов набежала тьма, опера и сыщики на каждом шагу, и если бы тот садовод тогда не помер, уже сидел бы как пить дать. Это и впрямь он распространял и продавал людям за большие деньги больные саженцы, подлежащие уничтожению?

— Он, — со вздохом подтвердила я. — И не уверена, что сидел бы. Его бы раньше на куски разорвали,

— А кто же первый обнаружил и поднял хай? Говорят, несколько человек обнаружили больные растения среди купленных у него, а вот остальные в панике, потому как ни в чем не уверены. И мне их очень жаль. Люди столько труда вложили в свои сады, а теперь еще неизвестно, что из этого вырастет. Ведь так и помереть можно!

— Не все погибнут, молодые выживут, — утешила я племянницу.

— Ну что такое вы говорите, Тетечка! А старики? Там ведь в основном люди пожилые.

— Те и загнуться могут, но разве не прекрасна смерть среди роз?..

Отключая сотовый, я подумала, что мне следует больше внимания уделять розам, ведь я тоже отношусь к старшему поколению и очень болезненно переживаю неудачи с растениями в своем саду. Хотя, может, и обойдется, ведь сирень с красной полосой обошла меня стороной, так что есть шансы выжить…

Пока не позвонили еще, попыталась обдумать все услышанное. Слишком уж много всего… И невольно на ум пришла фамилия. Майда. Ведь с этим Майдой я уже как-то сталкивалась. Или просто слышала фамилию. Когда и где?

Ага, на Хеню с вилами бросался, вспомнила! Кто это сказал? Наверное, пан Ришард. Опять же он как-то кажется мне связанным с Вивьен Майхшицкой. Почему? Ну как же, она продала ему свою недвижимость. А это я от кого узнала? От Божены Майхшицкой, что за прелесть женщина… Опять же Майда первым поднял шум вокруг растительного скандала. А это кто сказал? Хозяйка магазина «Сад-огород». Надо же, какая активность! Шустрый тип. Интересно, сколько же ему лет, чтобы развить такую деятельность, ведь и здоровье требуется отличное, и силы немалые…



***

Первую свинью следователю подложил опер, работающий на улице Пахоцкой.

Он так торопился сообщить о своей находке, что задыхался от бега, и теперь докладывал отрывисто и не очень понятно.

Начал он с заявления, что нашел одну штуку. И замолчал. Не дождавшись продолжения, комиссар поторопил его:

— Ну!

Набрав воздуха в грудь, опер с трудом произнес:

— Беда с такими людьми, которые не могут жить как люди. У них обезьяна родила близнецов. И только теперь они нормально вернулись домой.

Нельзя сказать, что Вольницкий был полным дураком, но он не был и гигантом мысли. Понимал, что человек мог выражаться иносказательно. Может, и на сей раз байку о близнецах, рожденных обезьяной, следует понимать в переносном смысле?

Не до того ему, чтобы пытаться разобраться в сложных метафорах, и он попросил подчиненного:

— А ты не мог бы попроще и с самого начала? Какая обезьяна?

Опер, естественно, ухватился за обезьяну:

— Обыкновенная обезьяна. Средняя, не горилла какая-нибудь. В зоопарке. И у этих обезьян близнецы рождаются чрезвычайно редко, так они сидели при них несколько дней непрерывно, и дома практически не были.

— Кто сидел, говори же толком!

— Да супруги-зоологи с улицы Пахоцкой, они в зоопарке работают. Вернее, один из них зоолог, а второй ветеринар.

— И что?

— И зоолог-жена видела ту машину.

Преисполненный нехорошими предчувствиями, комиссар взял себя в руки, уселся за стол и потребовал продолжения:

— Какую машину? Да ты что, совсем разучился говорить по-людски? Говори нормально, а не кусками какими-то.

— Машину на Пахоцкой. Ладно, буду по порядку, но тогда по бумажке.

Он тоже сел на стул и придвинулся к столу. Вытащил из кармана мятый и грязный обрывок бумаги и принялся докладывать уже более связно:

— Сначала в зоопарке при обезьяне сидел муж-ветеринар, а жена-зоолог ждала его дома и очень беспокоилась. Еще собачка у них, с собачкой надо было гулять. А она ленивая, собачка-то, размером с теленка. Так жена только на пару минут с ней выходила и все в окно выглядывала, не приехал ли муж и как там обезьяна. Это было в воскресенье, уже ближе к вечеру. Видит — едет машина, серый «Фольксваген-пассат». Она даже кастрюлю на газ поставила. Это она так просто сказала, никакого газа у них нет, плита электрическая, да по привычке… И опять бросилась к окну. А живут они в конце улицы, и она видела, как машина развернулась и остановилась на противоположной стороне улицы. Было это в восемнадцать сорок, она все время смотрела на часы. Ждет, чтобы муж вышел. А никто из машины не выходил.

Толстый опер задохнулся от спешки и замолчал, а недобрые предчувствия следователя усугубились.

— Что ж, она до сих пор так стоит и никто не выходит? — спросил он со злостью.

— Сейчас, ох, — просопел опер. — Нет, до восемнадцати пятидесяти пяти стояла. Жена сначала подумала, что муж говорит по сотовому, потом встревожилась: не случилось ли с ним что-нибудь, и уже собралась бежать к машине, но тут зазвонил телефон, а в телефоне муж — значит, он в зоопарке. И новости о родах обезьяны сообщает — роды тяжелые, неправильные. И она собралась, чтобы тоже туда ехать. Вызвала такси, потому как машину взял муж, а теленок под ноги лезет, мешается. А тот, в «пассате» все сидел, не выходил, она из любопытства в окно посмотрела. Таксисту дала только название улочки, чтобы он в темноте по тесному переулку не путался, и машину решила встретить у въезда в их улицу. Из дома она выбежала в девятнадцать ноль восемь. Бросила взгляд на «пассат», он стоял как раз напротив ее калитки, за рулем сидел мужчина. Разглядывать его она не стала, сидел он к ней в профиль, но лицо все же запомнилось. Очень пожилой, седой, на голове короткая щетина волос, брови напряженно сведены, темнее волос, бритый, без усов и бороды. Он напряженно всматривался в глубину улицы. И кажется, у него был довольно большой нос, он как-то оставался в памяти, но обычный, без горбинки, не красный, нос как нос. И рот в движении, словно жевал что-то. Она мне даже продемонстрировала, как он это делал. Вот так.

И опер в свою очередь продемонстрировал начальству то, что показала ему женщина. Комиссар с интересом наблюдал за ним. Такое впечатление, что он не просто жевал губами, а вроде как что-то бормотал. Насупленные брови, напряженная поза и это непроизвольное движение губами свидетельствовали о том, что человек в машине был раздражен или злился. Комиссар так и спросил:

— Он злился?

— По ее мнению, похоже на то. Или нервничал. Или торопился и долго ждал. Ну вот когда ждешь человека, а он все не идет.

— А почему она только сейчас об этом сказала?

— Потому что до сих пор ее почти никогда не было дома. Они с мужем сменялись на дежурстве при обезьяне. Когда совершался общий опрос района, наши люди попали на мужа, а он понятия не имел ни о машине, ни о человеке в ней. Номера машины она не заметила, но на зеркальце заднего обзора висела маленькая обезьянка, конечно, это она запомнила. Вот и все.

Выдохнув с облегчением, опер оглянулся в поисках глотка воды и отпил немного минералки из бутылки Вольницкого. Тот даже не заметил этого. Все силы ушли на обдумывание непредусмотренной кампании по розыску серого «пассата» с обезьянкой на зеркале заднего обзора. Причем эту акцию надо проводить как можно незаметнее, тайно, без шума. Конечно, обезьянку с зеркала ничего не стоит снять и выбросить. И тогда отличительный знак, главную примету, считай, потеряли. Но заняться поисками придется. И это тогда, когда он, Вольницкий, как раз нашел убийцу и задержал!

Переписав с бумажонки опера все необходимые данные, а главное — время, замеченное столь тщательно женой-зоологом, он принялся за разработку плана поиска, как тут ему преподнесли вторую свинью. И не кто иной, как милейший полицейский фотограф.

Жутко взволнованный фотограф допил остатки Комиссаровой минералки и шлепнулся на стул.

Комиссар с тревогой смотрел на него, не ожидая ничего хорошего.

— Что-то там подозрительное, я имею в виду бабу, жертву батареи парового отопления. Мы говорили с братом покойного, тому удалось случайно подслушать секретный разговор этих Пасечников, так вот, они вместе с покойным проворачивали какую-то аферу. Речь шла о больших деньгах, и Пасечники радовались, что теперь им не надо возвращать долг.

— А ну, выкладывай все по порядку и в подробностях! — стиснув зубы, приказал комиссар.

— Да ведь он подслушивал кусками и не по порядку! — возмутился фотограф. — И они все время упоминали какого-то Мадея. Нет, пардон, не Мадея, а Майду. И вообще это был разговор хороших приятелей, им не надо было пояснять все сначала, они прекрасно знали, в чем дело, и так же прекрасно с полуслова понимали друг друга. Так что у Собеслава из подслушанного создалось лишь общее впечатление какой-то грандиозной аферы, в которой замешаны и тот самый Мадей, и Мирослав Кшевец, и Пасечники, и еще какие-то неизвестные ему, Собеславу люди. Да, и хозяйка гостиницы, в которой Пасечники остановились. И все они боялись Кшевца, они еще не знали, что тот загнулся.

— Теперь уж наверняка знают.

— И не скрывают своей радости по этому поводу. Так я понял из того, что мне пересказал Собеслав.

Вольницкий помолчал, сидя все еще со стиснутыми зубами. Не мог он вот так с ходу отказаться от Хенрика, такой прекрасный кандидат в убийцы! Все естество комиссара бунтовалось против новых данных, из-за которых рушилась его концепция. Самый бездарный адвокат защитит парня, слишком уж много в этом деле неясностей и сомнений, пробелы в следствии, столько невыясненных обстоятельств…

— Ни один прокурор не подпишет мне санкцию, — угрюмо пробормотал следователь. — Даже наш, которому всё до фени.

Фотограф с готовностью подсказал:

— Допросить Пасечников! Пока они перепуганы. Собеслав говорит — здорово дрейфят.

— В первую очередь я, пожалуй, допрошу самого Собеслава.

— Тоже можно. Только не говори, что я тебе тут о чем-то донес. Ну, что ты о новой афере от меня узнал. Поставишь меня в неловкое положение.

— Неужели я сам этого не понимаю?

Они еще не закончили разговора, как зазвонил телефон. Очередной опер сообщил информацию: оказывается, этот наш покойник замешан в премерзкую аферу, которая, собственно, только начинает разворачиваться, но приобретает грандиозные размеры. Уже ею заинтересовался отдел экономических преступлений. Под угрозой находятся многие сады и огороды в разных частях Польши. Дело приобретает масштаб государственного бедствия. Это вам не какие-то отдельно взятые хухры-мухры, количество переросло в качество. А главным заводилой является некто со странной фамилией Шрапнель, и он, конечно, не признается. Да, он занимался уничтожением растительного брака, но не его распространением, и он лично весь брак уничтожал и сжигал, но часть, которую за немалые деньги брался уничтожить покойный Кшевец, продавалась подонком, и это всплыло наружу только сейчас. Опер добавил, что с упомянутым Шрапнелем познакомился лично, и столь мерзкой твари ему еще не приходилось встречать.

В контексте последнего замечания тихонько попискивало соображение, дескать, такой вполне способен замочить подельника, чтобы устранить возможного свидетеля собственных преступлений. Вольницкому стало совсем нехорошо.

Сколько таких свиней ему еще подложат? Сотрудники как сговорились: сбегаются к нему с кукишами в кармане.



***

На нарядном шарфике Хени эксперты лаборатории легко обнаружили следы крови, кофе, имбиря, огородной земли и керамической пыли, а также несколько мелочей, обычных для мужских карманов, и следы камфорного масла.

Кровь принадлежала пану Миреку, земля и пыль были в цветочном горшке, разбитом о его голову, а что касается имбиря, то Вандзя с Хеней ели в забегаловке флячки, и Хеня то и дело сдабривал их имбирем. Но вот происхождение камфорного масла пока оставалось загадкой.

В имбире и я принимала участие, ведь все вести немедленно поступали к нам благодаря дружбе пана Собеслава с полицейским фотографом. Он информировал одновременно обе стороны с большой пользой для обеих, и мне первой пришло в голову приписать имбирь к флячкам. Я сама очень люблю это популярное польское блюдо, а из приправ к ним обычно тоже выбираю имбирь.

А что касается камфорного масла, ассоциацию оно вызывало только одну — ревматизм. Потом мне вспомнились еще кое-какие процедуры в детском возрасте, но первое место прочно занял ревматизм.

— Если Хеня действительно потерял свое кашне, а я верю этому, значит, надо искать человека с ревматизмом. Ведь парень помнит, где был, надо каждое из этих мест старательно обследовать, а главное, найти ревматика.

— А Шрапнелю сколько лет? — сразу спросила Малгося.

— Около шестидесяти, — ответил Собеслав. — У ментов есть дата его рождения, да я не обратил внимания.

— А следовало бы…

Мы в полном составе сидели там, откуда началась вся эта история, то есть у меня, и обменивались мнениями. Пан Ришард доложил нам о проделанной работе. Он взял на себя труд посетить все те места, куда на неделе ездил его шофер, уже во второй половине недели. Собеслав и Юлия выкладывали все о Пасечниках, Малгося с Витеком привезли вести от Марты, которая занималась жеребцом в Лонске и не могла лично принимать участие в нашей конференции, а Тадик забежал по дороге просто из любопытства. Материала для обсуждения у нас накопилось множество, еды, к сожалению, поменьше, пришлось прибегнуть к замороженным продуктам. Но все равно были оладушки с подливкой, бобы и многочисленные сырки.

— Подскажи своему фотографическому поклоннику ревматизм, — посоветовала Юлита Собеславу, и тот послушно вытащил сотовый.

А пан Ришард глубоко задумался, глядя в окно.

— Потерял! — решительно заявил он. — Вспомнил и теперь не сомневаюсь. — Он привез сантехнику, ее вытаскивали из его машины. И Хеня тоже. Чуть унитаз не уронил, потому что унитаз парень держал одной рукой, а второй что-то заталкивал в карман. Вот, четко вспомнил — и в карман заталкивал что-то такое разноцветное. Всего-то секунда, мелькнуло перед глазами. Могу поклясться. Или, если надо, и быть свидетелем.

— Раз он так об этой вещи заботился, мог ее затолкать в карман и на месте преступления, — заметил Тадеуш. — Это делается машинально, по себе знаю.

— А как сюда пришпандорить ревматизм? — спросил Собеслав, все еще с включенным сотовым в руке. — Что вообще с ним делают?

— Его смазывают всякими мазями!

— Энергично втирают в него камфорное масло!

— Прикладывают сухой компресс!

— Сильно втирают и заворачивают в теплое!

Все советы посыпались одновременно, и все надеялись, что собеседник Собеслава сам услышит их. А наше знание предмета объяснялось тем, что у Малгоси мать была врачом, у Юлиты врачом была тетка, у Тадика сестра работала в больнице, а у меня был жизненный опыт.

— Смазывают… — начал было Собеслав. — А ты сам слышал?

— Отличное средство! — заорала я.

— Отличное… а это ты тоже услышал. И втирают… Понятно. Тогда всё.

Витек подвел итоги:

— Тот, кто нашел, тюкнул Кшевца и бросил подозрения на Хеню из-за его шарфика. Кто-нибудь помнит, когда шарф был у парня и когда его уже не было?

— Сантехнику он привозил в пятницу в первой половине дня. Тогда шарфик у него еще был.

— А потом?

— А потом никто не знает. А если и знает, не признался.

— Вам, пан Ришард, надо было составить список клиентов Хени.

— Я и составил, — спокойно ответил пан Ришард и вытащил из кармана записную книжку, а из нее листок бумаги. — Вот тут записаны все клиенты той пятницы. Пожалуйста.

Мы, как гиены на падаль, набросились на несчастный листок. Унитаз — Рухлицкий. Гвозди — Бартицкая, Адамский. Кафель — Бартицкая, Фрымник, Давиды, Брыгач, Есенский, Бруздовая, Вишневский, Грабалувки, Бадылярская, Майда. Бензозаправка — Краковские Аллеи, Гваш…

— Здорово наездился, — сочувственно заметил Витек. — Как он успел? В пятницу всегда пробки.

— Ох, не только по пятницам, — вздохнул пан Ришард. — Вот еще: у Есенского он сбросил груз, там Грабалувки близко, он потом туда за ним поехал, нам понадобился, и только после этого дальше. И еще за саженцами ездил.

— Майда, — фыркнула я. — И тут Майда. Где он только не попадается!

— А Шрапнель? — вдруг заинтересовался Собеслав. — К Шрапнелю он не ездил?

— Не знаю я никакого Шрапнеля.

— Так кто же он, этот ваш Шрапнель? — спросила Малгося. — Я тут все систематизирую и хочу знать.

— А разве тебе Марта не говорила?

— Марта ни о каком Шрапнеле не говорила, только о болезнях растений.

— А мне успела позвонить и сообщила, что вроде бы именно он погряз в растительных болезнях. Или не она? Кто-то мне это говорил.

— И Шрапнель стибрил зажигалку? — удивился Тадик.

— Я говорил, — вспомнил Собеслав, что Шрапнель заварил грандиозную аферу, но он проходит не по отделу убийств, а по экономическим преступлениям. Оказывается, это были не только проделки моего брата.

— Минутку, — вмешалась я. — Давайте сначала отработаем лично знакомых нам людей. Так что с Пасечниками? Вы всего два слова о них сказали. Юлита, рассказывай. Как оно все там было?

Юлита смутилась, недовольно глянула на меня и тяжело вздохнула.

— Ужасно. Они пытались ничего нам не сказать, а от нас все выпытать. У меня чуть не вырвалось, что ведь это мы в конце концов обнаружили труп пана Мирека, но я сдержалась и, чтобы успокоиться, пошла в туалет. Нет, они не побежали вслед за мной. Собеслав остался. А я, как могла, осмотрела квартиру.

Собеслав тоже вздохнул.

— Бригиду Майхшицкую они прекрасно знают, хотя попытались отпереться от этого знакомства, ну уж тут мы не позволили. Пытались запутать нас, искажая события, но опять же это им не удалось. Их смертельно напугал намек на то, что они могли что-то вывезти. Но слово за слово, и выяснилось — они думали не о зажигалке, а о янтаре.

— Что?!

— Это я пришел к такому выводу. Пасечник и в самом деле золотых дел мастер, он и янтарем занимался. Вывозили они его от нас нелегально, и теперь приехали за новым товаром, Вивьен должна была его им достать, а посредником был, увы, мой брат.

— В контрабанде?!

— Не только, вообще во всей цепочке добычи янтаря.

— Откуда вы это знаете? — удивилась я. — У вашего брата и крошки янтаря не было.

— Нет, был, — тихонько проговорила Юлита.

Удивленные и заинтригованные, все уставились на нее. На лице пана Ришарда явно читалось подозрение. Юлита обратилась прямо к нему:

— В той комнате, где покойник… вы не обратили внимания? Из опрокинутой люстры мне какие-то мелкие камушки высыпались на ноги, и только сейчас я сообразила, что это был янтарь. Я же знаю, как выглядит необработанный янтарь, у Иоанны я видела его сколько раз. А там… немного его было, всего с полкило. Но был!

— Я и в самом деле не обратил внимания, — признался пан Ришард. — Полкило мелкого янтаря — это не такое уж большое состояние.

— Первый раз слышу! — недовольно скривился Собеслав. — Может, это какие остатки у него завалялись? В доме я никогда янтаря не видел.

— Тогда откуда же вы знаете, что он имел дело с янтарем и перепродавал его Пасечникам?

— От сестры. Я говорил с ней на эту тему. Припомнил все сказанное другим и то, что раньше слышал, да пропускал мимо ушей. Наверное, Мирек воспользовался подвернувшейся оказией, по дешевке скупил янтарь у рыбаков на Балтике, необработанный. Там много людей занимается сбором янтаря. И сообразил, что на такой штуке можно подзаработать. Через Вивьен дошло до Мирека, что Пасечников янтарь страшно интересует, ну и он… Что тут говорить?

Я прекрасно знала и понимала всю эту механику. Профессиональные сборщики янтаря на Балтике неохотно расстаются со своими сокровищами, но денежки нужны на жизнь, а Мирек обладает огромной силой убеждения. Мог попасть на урожайный год, и закупил побольше и подешевле. А потом с выгодой перепродал Пасечникам. То же, что высыпалось на ноги Юлите, — жалкие остатки.

— И Пасечники тебе обо всем рассказали? — засомневался Витек.

— Не обо всем и не сразу, но и из вопросов можно сделать далеко идущие выводы, — пояснил Собеслав.

— Из каких же их вопросов у вас так все складно получилось?

Юлита и Собеслав принялись докладывать, перебивая друг друга:

— Им очень хотелось знать, произвела ли полиция полный обыск в их доме и не обнаружила ли чего необычного…

— Ведь необычное может и на след убийцы навести…

— Допрошены ли все общие знакомые?

— А какие общие? — тут же вцепилась в Юлиту Малгося.

— Я как раз их об этом и спросила, — призналась Юлита. — Удивилась, и у меня как-то бестактно вырвалось. А у Пасечнихи тоже непроизвольно вырвалось: ну хотя бы пана Майду или пана Вензела.

— И вообще он был спокойнее, она сильно нервничала, — подтвердил Собеслав. — Но сразу прикусила язык и потом старалась молчать.

— Минутку! — вмешался пан Ришард. — Вензел? Хеня Вензел? А он тут при чем?

— Сидит тот Хеня, что с Вандзей? — тоже заинтересовалась Малгося.

— Да, тот самый парень, водитель. У нее нечаянно вырвалось.

— Понятное дело, — кивнул пан Ришард. — Общий знаковый. Чей?

— Наверное, Вивьен и пана Мирека.

— Спятила баба, что ли…

Сдается мне, что ты разом назвала самых злейших врагов Кшевца, — заметил Тадик, с большим интересом прислушиваясь к нашему разговору, и положил себе в мисочку немного бобов.

— Вообще одних врагов, — поправила я его. Взаимных. Все против всех. Майда кидался с вилами на Хеню.

— А с чего вдруг вы вообще заговорили о янтаре? — допытывался Витек.

— Да случайно, — пояснила Юлита. — На ней была висюлька, почти такая же красивая, как те, которые делает твоя волшебница Беата. Я обратила внимание на украшение и искренне похвалила его, а та похвасталась, что это одна из работ ее мужа.

Беата! Господи Боже мой!

— А в Калифорнии, как ни странно, янтарь мало знают, — подхватил тему Собеслав, что я автоматически подтвердила, кивнув головой. Знаю, я там был.

И теперь мы уже не сомневались, что поделки Пасечника, пользующиеся в Америке бешеным успехом, были из янтаря. Вопрос — откуда он его взял? Из Тихого океана выловил? Наверняка нелегально провез через границу, и немалое количество, несколько килограммов. Отсюда и испуг Пасечников, когда мы заговорили о перевозках через границу. Мы-то имели в виду зажигалку для Майхшицкой, а они, конечно же, сразу подумали о контрабанде янтаря.

— Если янтарь был сырой, на три года работы им понадобилось не меньше десяти килограммов, а то и все двадцать, — рассуждала я вслух, так как о янтаре много знала.

Сколько лет янтарь был моей страстью, хобби, приключением и большой любовью. Потом я познакомилась с Беатой, художницей и мастером по резьбе, обладающей просто неземным талантом. Езус-Мария, я ведь должна была позвонить ей сразу же по возвращении! Она ждала с уже почти готовыми для меня изделиями, нам оставалось обсудить кое-какие мелочи. И я забыла о Беате! Работала она лишь по вдохновению, и, если его не было, месяцами не прикасалась к работе. Материал для нее был у меня, может, своим опозданием я выбила ее из творческой полосы, склеротичка несчастная!

Ладно, это мои проблемы, продолжим общий разговор о янтаре.

— Уж не знаю, как они его незаметно перевезли через границу. Ведь это большой мешок, ну, два поменьше. И пограничники особенно внимательны к этому товару. Впрочем, только у нас, в других странах янтарь не играет такой роли. Не наркотик, не взрывчатка, не живой человек…

— А что касается Мирека, — угрюмо добавил Собеслав, — то я кое-что вспомнил. В один из своих приездов сюда я, по его просьбе, сделал ему снимки кусков янтаря. Я вообще могу сфотографировать все, что угодно, и при этом не слушая, что мне говорят. А сейчас вспомнилось, что он тогда говорил о каком-то очень выгодным деле, потому что ему янтарь достался почти даром. У какого-то пьянчуги на побережье купил. Так что сами собой приходят в голову определенные ассоциации.

Марыся гневно заявила, что от своих ассоциаций у нее голова идет кругом.

— Вот, спрашивали они вас об обыске, и сам собой напрашивается вопрос, сколько же этого янтаря у них было? Значит, не весь тогда провезли через границу? Не все забрали, часть оставили здесь? И спрятали? Где? У врагов?

— У общих знакомых, — ядовито подсказал Витек.

— И еще из подслушанного следует, что они кому-то за что-то еще не заплатили, — напомнила я. — Кому? За что?

— Судя по едва скрываемой радости, когда они узнали о смерти брата, то ему, — сухо заявил Собеслав. — Однако я могу и ошибаться. Но наверняка не потребую от них вернуть долг.

— А ваша сестра?

— Габриэла? Думаю, она о чем-то догадывается, но, уверен, у нее все перепуталось. Во всяком случае, она слова дурного о брате не скажет, чтобы не замарать его память. Это моя доля — марать память и святотатствовать.

И все же янтарь у Мирека она видела, причем большое количество, и считает, что он взялся просто оказать услугу знакомым, ничего на этом не заработав.

Да, вся эта история казалась нам чрезвычайно запутанной и сложной, и выходило, покойник был опутан несколькими аферами, к тому же скромную — так я думала — янтарную аферу Пасечников я совсем не осуждала, а, напротив, одобряла. Ведь тем самым они на Западе сделали неплохую рекламу янтарю, так дай бог им в этом благородном деле и дальнейших успехов.

Сформулировать суть происходящего взялся Тадик. Ведь надо же выделить главное в этом нагромождении мошенничеств разного рода.

— Ну хорошо, здесь янтарь, там долги, здесь враги, там безвинно зарешеченный какой-то Хеня, а где же зажигалка?

— Ну вот, а про Шрапнеля забыл! — упрекнула я Тадика. — Давайте обсудим и его. Что нам конкретно известно о нем?

Мне взялись отвечать одновременно трое: Собеслав, Малгося и Витек. Причем Собеслав располагал сведениями, полученными от полиции, а Малгося с Витеком — от Марты.

Шрапнель напал на золотую жилу. Он стал главным поставщиком покойного Мирека, снабжая его растительными отбросами, и, видимо, главным разработчиком преступной идеи во всех ее реальных проявлениях. Мирек с энтузиазмом подключился к афере, что и породило столько его врагов. Что он при этом думал — трудно сказать. Об их взаимоотношениях нам ничего не известно, а у меня даже мелькнула мысль, не поискать ли моей зажигалки именно у Шрапнеля. Мысль как мелькнула, так и исчезла — оказывается, на Собеслава снизошло вдохновение.

Он подсказал фотографу идею: пан Мирек одарил Шрапнеля каким-то презентом. Ведь менты знали, что из дома покойника исчезла зажигалка, большая, настольная. И мучила она их не меньше, чем меня. Фотограф немедленно поделился прекрасной идеей со следователем, и полиция с энтузиазмом набросилась на жилище Шрапнеля в поисках пропажи. Я не очень охотно согласилась подождать результатов полицейского обыска и самой пока не вмешиваться.

— Я бы на всякий случай спрятала это где-нибудь, — посоветовала Малгося, ткнув пальнем в украденную у покойника зажигалку, стоящую на столе посередине гостиной. — Ну зачем она тут стоит, тем более — все равно не работает.

— Спрячь ее так, чтобы легко было найти, — посоветовал Витек. — И тогда она пропадет с концами, ведь известно, ничто не пропадает так надолго, как спрятанное на самом виду.

Я пообещала. Итак, Шрапнель в каком-то отношении занял свое место. Теперь очередь за Майдой. О нем я и заговорила:

— Икается мне этот Майда, и чем дальше, тем чаще. Мне бы тоже хотелось знать, кто это такой. Вроде бы одна женщина говорила, что именно он начал растительную авантюру, а потом этот скандал стал разрастаться с неслыханной силой. И все началось якобы с сирени с красной полосой. Помню, мне еще давно звонил какой-то раздраженный мужчина, спрашивал, не попадалась ли мне такая сирень. К счастью, нет. Что скажете, пан Ришард?

— Тут бы нам пригодился Хеня, — встрепенулся пан Ришард. — Я этого Майду в глаза не видел, а Хеня к нему ездил, привозил ему саженцы, что-то забирал, но точно я не знаю ничего. А Хеня очень жаловался и, извините, не стесняясь в выражениях поносил этого Майду, потому что все привезенные Хеней растения оказались больными или бракованными. И с вилами кидался на Хеню, словно это его вина. А ведь он только доставщик. И еще одно…

Мы терпеливо ждали, а пан Ришард пытался вспомнить что-то еще, связанное с Майдой. И сомневались, вспомнит ли. Все знали — пан Ришард лучше помнит, скажем, все мелочи, связанные с изоляцией ограждения, чем какое-то растение. А он вспомнил, хотя и не совсем точно.

— Что-то у него выросло, — наконец сказал он. — Не знаю что, и не знаю, почему он так бесился из-за этого. Выросло как-то не так. Да ведь я об этом уже слышал от пани Иоанны, что одно растение портится от того, что рядом посадили другое, неподходящее и даже вредное. И Хеня что-то в этом роде говорил… Майда не верил во что-то… но если убедится, то прикончит мерзавца. Так выражался. Вот именно эти слова я и запомнил, и больше мне из себя ни капли не выжать, даже если лопну. А с зажигалкой тут ничего общего.

С зажигалкой и в самом деле ничего, но я сразу же вспомнила историю с невыносимо вонючим растением, о которой уже столько рассказывала. Неужели пан Майда рассеял его на своем участке, не поверив в вонь? И семена ему доставил пан Мирек?

Нет, не сходится. За горстку семян покойник не мог запросить большую сумму, и на кой ему было паскудить участок Майды без всякой выгоды для себя?

И мысли опять вернулись к зажигалке. Значит, полиция станет действовать явно и прочешет владения Шрапнеля. А мы что же?

— А у них много закоулков и чуланчиков? — спросила я Юлиту. — Шкафчиков, тумбочек?

Юлита сразу же поняла, почему я этим интересуюсь.

— Так, не очень. Средне. Но не могла же я рыться в их шкафчиках и чуланчиках, я и так шла в туалет кружным путем, еле волоча ноги, как можно медленнее и рассматривала все попадавшееся на глаза. Старалась в углы заглядывать. И ничего похожего по дороге не попалось.

— Мое мнение — вашей зажигалки там нет, — заявил Собеслав. — У Пасечников с ней ничего общего, разве что в их отсутствие Вивьен ее куда-то сунула. Они могут и не знать о ней.

— А ремонтировать квартиру они будут? — поинтересовалась Малгося. — Ну, не полный ремонт, а хотя бы косметический?

— Наверняка будут, вонь там осталась.

И тут все мы так уставились на пана Ришарда, что он капитулировал сразу же, и не пытаясь сопротивляться.

— Ну, ладно, я могу, с моими рабочими… только как же это будет выглядеть? Ни с того ни с сего заявлюсь к ним. Или пришлю рабочих с лестницей, а у нас — никакого договора? Как вы это себе…

— Очень просто. Вы еще раньше договорились с Вивьен Майхшицкой.

— Да я в глаза никогда никакой Майхшицкой не видел! Вообще ее не знаю!

— Какое это имеет значение? Они же об этом тоже не знают. Вы договорились с хозяйкой две недели назад, что придете после приезда Пасечников и уже с ними конкретно все обсудите и подпишете договор. Так что запросто можете отправляться к ним, авось попадутся на крючок…

Верная Малгося поддержала меня:

— Такой порядочный глава ремонтной конторы, честный, раз обещал, значит, пришел — в наше время большая редкость. Сами знаете, люди вашей специальности нарасхват. А тут вдруг сам по себе приходит, и напоминать не надо. Это же чистое золото!

Пан Ришард поддался нашему объединенному натиску. И мы и он прекрасно понимали, что, делая ремонт, даже косметический, рабочие могут обшарить дом от фундамента до крыши. Зажигалка — это вам не алмаз из королевской сокровищницы, такие вещи в сейфы не запирают. И не украденная. Хотя, на самом деле, украденная… но вряд ли пан Мирек хвастался, что украл, а если инициаторшей вообще была Бригида Майхшицкая, то Пасечники и вовсе не имели о ней понятия. А Вивьен и в самом деле могла не ставить их в известность.

Собеслав не выдержал. Слишком уж тесно увязываем мы его брата с Вивьен. А Майду бросили на пол-пути.

— А у Майды, между прочим, нет алиби! — вдруг громогласно заявил он.

Шесть пар глаз уставились на него с безмолвным вопросом. Малгося застыла, привстав со стула. Шлепнувшись обратно, недовольно заявила:

— Даже чаю приготовить себе не могу! Все какие-то сенсации!

— Дай свой стакан, я приготовлю, — вызвался Витек из-за буфета. По своему обыкновению, он стоял, опираясь на него.

— Ну! — не утерпела я. — У Майды нет алиби. Откуда вы знаете?

— От Казя. Полицейского фотографа. Полиция у всех проверяла алиби, не имели его только четыре человека — две женщины и двое мужчин. Что касается мужчин, то это Хеня и Майда.

— Хеню они посадили, зачем им еще Майда? — с горечью произнес пан Ришард. — Значит, Майду отпустят.

— Вот уж не уверен. Но если мы так себе внушили, что Мирек ради установления хороших отношений мог подарить зажигалку кому-нибудь, то почему не Майде? Ведь вы, пани Иоанна, сами говорили, что именно Майда стал зачинщиком растительного скандала. Вот он и попытался его подкупить хорошим подарком.

Идея мне понравилась. Правда, я уже сроднилась с версией Бригида-Вивьен-Пасечники, но и Майда тоже не плох. Я тут же представила себе, как Мирек пытается укротить разъяренного Майду, как заискивает перед ним, как умоляет не кричать на весь мир, как обещает исправить дело, а в заключение преподносит ему роскошный подарок. Майду я не знала и представить его не могла, но Кшевца видела словно воочию, ну прямо как на киноэкране.

— А где он живет, этот Майда?

Малгося схватила бумажку пана Ришарда:

— Улица Бадылярская. Где это?

— Район Влохы, — объяснил таксист Витек, возвращающийся к жене со стаканом чая. — Или Урсус, зависит от номера дома. Да возьмите же стакан у меня…

— Я бы съездила, — буркнула я. Взяла стакан и поставила его перед Юлитой. Малгося, ни слова ни говоря, пододвинула стакан к себе.

— Чтобы обыскать его дом?

— Нет, чтобы с ним подружиться. Если он получил сирень с красной полоской, я легко найду с ним общий язык. А зажигалку, если она у него, даже и красть не буду, просто обменяю на ту, что взяли у пана Мирека. Если не возражаете?

Последнее адресовалось Собеславу.

Тот, не желая быть невежливым, воздержался от пожатия плечами и ограничился пожатием лишь одним плечом.

— Если речь идет о моем мнении, то я ее хоть в Вислу кину…

— Ну вы даете! — возмутился Тадик. — Это же памятный подарок. А к тому же два трупа. И в Вислу?!

— Так кто едет? И когда?

Сразу четыре человека выставили свои кандидатуры. Я настаивала на своей по причине общего языка. Малгося соперничала с Юлитой на почве вины. Собеслав из чувства ответственности за брата. Пан Ришард сидел тихо, безнадежно надеясь, что чаша сия его минует и удастся избежать ремонта у Пасечников, который ему был очень некстати. Витек же заранее согласен был с решением большинства. Тадик посмотрел на часы и с большой неохотой поднялся. Ему явно не хотелось покидать наше общество.

Перед уходом он попросил все же немного подождать, дождаться результатов обыска у Шрапнеля, потому как тут вовсе не известно, кто крайний и у кого с кем найдется общий язык.

Его совет был воспринят нами с величайшим вниманием.

Сразу же, как все разошлись, я позвонила Беате. У нее никто не подходил к телефону, а сотовый был выключен. Холера!

И спать я отправилась, чувствуя себя последней свиньей.


***

Экономическая афера освободила Вольницкого от проклятого Шрапнеля, которого он отдал коллегам с искренним удовлетворением. Шрапнель не мог рассматриваться как подозреваемый в убийстве, его алиби не вызывало сомнений. Вечером в воскресенье он находился в городе Радоме, и это подтвердила даже тамошняя дорожная полиция. И все же он был связан с покойным, ведь не без повода Шрапнель так отчаянно названивал Кшевцу, еще не зная о смерти последнего. Он мог много знать об убитом и, в отличие от Вивьен, был жив и давал показания. Так что Вольницкий не совсем выпустил его из рук. Оба отдела полиции обменивались полученной информацией, а кроме того, в обыске резиденции афериста участвовал и человек комиссара. Этим человеком был фотограф, который сам предложил свою кандидатуру и настаивал на ней, что Вольницкого очень удивило и еще больше обрадовало, учитывая абсолютную нехватку рук, ног и голов сотрудников, которую он испытывал все время борьбы за свою победу.

Сидел у него за решеткой, правда, Хенрик Вензел, но комиссар чувствовал, что рано еще почивать на лаврах, и очень нервничал.

Теперь он искал ревматика. Разумеется, из-за дурацкого камфорного масла. Допрошенный на предмет упомянутого масла и вообще ревматизма, Шрапнель клялся на чем свет стоит, что ревматизма у него никогда в жизни не было, нет и, даст Бог, не будет. Семья, знакомые и домашний врач подтвердили: печень — да, давление тоже, но ревматизм — ни в коем случае. Он же, Шрапнель, камфорного масла в жизни не видел и даже не слышал о таком.

В доме Шрапнеля и в самом деле не было обнаружено и следов наличия камфорного масла. И даже фотограф вынужден был это подтвердить, хотя во время обыска он изо всех сил нюхал и направо и налево, а все без толку.

А кроме того, искали обезьяну. И даже дорожная полиция по доброте душевной согласилась поглядывать на проезжающие и стоящие серые «пассаты» в поисках талисмана. Жалко им, что ли? Всего один взгляд.

Очень много времени заняло у следователя установление алиби у всех подозрительных лиц, причастных к делу. Оно отнимало столько сил, что комиссар уже начинал сомневаться, а так ли это важно… Нет, добросовестность заставила довести дело до конца. Обе подозреваемые дамы, не имевшие алиби, оказывается, все же были кое-кем замечены.

Ту, что пошла к гадалке на Саской Кемпе, видела парочка влюбленных, спрятавшаяся в гуще зеленой изгороди у дома гадалки. Парочка, кстати несовершеннолетняя, долго наблюдала за несуразной теткой, сначала толкнувшейся в двери дома гадалки, а потом обежавшую вокруг ее дома. Странная какая-то, не знает, что по воскресеньям гаданье неправильное. Это на полном серьезе объяснила девочка мальчишке, которому такие тонкости были до лампочки. И только благодаря тому, что затронутый несовершеннолетними влюбленными вопрос потом вызвал в школе оживленные дебаты о черной и белой магии, а их случайно услышала классная руководительница, неудачливая гадалка получила свое алиби.

А излишне подвижная дама по непонятным причинам попыталась скрыть свое пребывание в самых разных и весьма контрастных местах. А именно — сначала в костеле, затем в весьма гнусной забегаловке, где к ней попытались подъехать два подозрительных типа, очень и даже очень не склонных к общению с полицией. Когда же их маленько поприжали — признались, разлетелись к бабенке, но та их отшила, и у нее наверняка не было с собой никакого цветочного горшка. Более понятной оказалось попытка подозреваемой отрицать свое присутствие в самом конце улицы Пахоцкой, но там она издалека увидела полицейские машины и сразу же сбежала.

Значит, дамы отпали. Остался Майда, который ссылался на прогулки для здоровья. Невозможно, чтобы в густонаселенном городе, пусть даже и на его окраине, человека никто не заметил, разве что этот человек прилагал все усилия остаться незамеченным. Может, он крался на цыпочках? Полз по-пластунски? В исполнении Майды такое представлялось сомнительным.

Комиссар оказался в безвыходном положении и уже готов был пойти на компрометацию перед судом, выставив в качестве кандидата в убийцы Хеню, или вытащить на всеобщее обозрение спящего кретина, когда его буквально спасла Кася Сажницкая, со дня на день ожидавшая родов. Добрым ангелом слетела она к измученному комиссару, а если быть точной, позвонила ему по телефону.

— Нашла я твой отпечаток, — заявила она. — Приходи — сам увидишь. И поторопись, у меня такое ощущение, что завтра я уже выхожу из строя.

Забросив все дела, Вольницкий помчался к Касе.

Та сочла нужным напомнить комиссару, почему она так рьяно взялась ему помогать:

— Ты знаешь, почему я взялась за это дело, я говорила тебе — у меня слабость к демоническим мужчинам. У самой муж такой, и твой покойник на него смахивал. Интересовала меня психология такого рода людей. И я упорно рылась в твоей потрепанной макулатуре, выполнив, не совру, две трети всей работы. А результаты экспертиз они уже стали присылать прямо мне. Ну и вот результаты. Гляди!

Вольницкий хищно оглядел стол, покрытый аккуратно разложенными бумажонками. Кася любила порядок, и сейчас она разложила все нужное разделив его на две части. Одна сторона стола была покрыта фотографиями разного рода следов, обнаруженных на месте преступления, вторая содержала все обнаруженные техниками отпечатки пальцев. Техники же предпочли аккуратно и систематично выполнять все просьбы Каси и снять все отпечатки до единого, чем попадаться на глаза ошалевшему от лавины работы следователю. Вот и старались не встречаться с ним, дескать, со своим делом никак не управятся.

На преступной стороне стола резко выделялось одинокое изображение единственного отпечатка, под которым было написано: «Единственный четкий отпечаток Снят с куска фаянсового предмета, которым разбили голову покойного».

На той стороне, где лежали подозреваемые, Кася так же аккуратно выложила набор из десяти пальчиков, выделив один — идентичный тому, с фаянсовой посуды.

В увеличенном виде сходство отпечатков сомнений не вызывало.

— Чье это? — в волнении прохрипел комиссар, не успев еще прочесть подпись: «Отпечатки пальцев Веславы Майды, жены Антония Майды, снятые со стекла журнального столика». Задохнувшись от волнения, он долго молчал.

— Так ты полагаешь, это Веслава огрела покойника? — спокойно поинтересовалась Кася.

Вольницкий очнулся.

— Я ничего не полагаю… то есть такого не предвидел… А у меня там Вензел сидит. Значит, это она?!

— Мне кажется, что все-таки не она, — все так же спокойно ответила Кася.

— Тогда как это понимать? Трогала черепок?

Кася оглянулась. Полку за ее спиной украшал горшок с папоротником.

Взяв его в руки, Кася очень старательно отжала все свои десять пальчиков на его блестящей поверхности.

— Видал? А теперь кто-нибудь в перчатках возьмет этот горшок и разобьет его о человеческую голову. И что, выходит, я убийца?

Вольницкий совсем опомнился, мозг заработал с утроенной скоростью. А Кася продолжала:

— Теперь можешь забирать свой хлам, больше я из него не вытяну. Обрати внимание: Майда — ценный свидетель в растительной сфере, похоже, он заварил всю кашу и своего не упустит. Не знаю, как насчет алиби, вообще ничего больше о нем не знаю, но на твоем месте я бы с ним побеседовала…

Вольницкий и сам удивлялся, что до сих пор этого не сделал. А собственно, почему? Замотался, а потом вцепился в Хеню с его шарфиком. И был счастлив. А ведь кого только он не подозревал! И Гвяздовского, и эту Вивьен, и Сельтерецкую…

И тут понял — все из-за проклятой Габриэлы. Сестры покойника. Очень уж убедительно описывала она девку, которую застала на месте преступления, к тому же явная ненависть ко всем этим бабам и девкам, осаждающим ее дорогого братца, сделала свое дело. И следователь пошел у нее на поводу.

Ну и конечно, сам виноват, нельзя действовать в такой жуткой спешке и поддаваться эмоциям. Чуть и Вандзю не заподозрил, ну а Хенрик — тот не вызывал сомнений. Хотя Вандзя самым наглядным образом доказала свою любовь к шоферу и тем сняла вину с Хени. Ведь Вольницкий сам был свидетелем того, как она бросилась на шею Хени, значит, не так уж тот имел право ее ревновать.

Ладно, надо исправлять ошибки. И комиссар решил немедленно ехать к Майде. Серый «пассат» с обезьянкой ищет весь город, пусть ищут. Найдут или нет, а Майду надо допросить.



***

Ранним утром Собеслав сообщил, что у Шрапнеля моей зажигалки не обнаружили. Остался у нас один Майда.

Около полудня мы двинулись на операцию впятером. В машине Витека стало тесновато. С неудобствами пришлось мириться, зато Витек знал дорогу.

Первое, что мне бросилось в глаза, — следы небольшого пожарища у подножия могучей бамбуковой стены. И я сразу поняла, что именно выросло у Майды, наверняка не без участия Мирека. А поняв это, догадалась и об остальном, и мне на момент стало нехорошо.

У погорелища гремел скандал. Главными участниками были четыре человека — две, по всей видимости, супружеские пары. Это они поднимали шум, давая выход своему негодованию, но не только словесно. Прибегали и к рукоприкладству, дергая неприятеля за рукав, толкая и пихая, вырывая из его рук ведра с водой, канистру, наверняка с бензином, и даже шланг и пытаясь оттолкнуть друг друга от бамбука. И добро бы дралась молодежь, нет, всё народ солидный. Две очень немолодые и очень упитанные женщины и двое немолодых мужчин, высоких и сильных, но явно за шестьдесят, причем один из них был лысым, а другой седым. Однако молодого задора всем им было не занимать. Из словесной перепалки и стремления вырвать то ведро с водой, то канистру с бензином мы поняли, что спор идет о том, поджигать или не поджигать эту бамбуковую мощь. Разумом я была с первыми, но сердце шептало о сострадании.

— Пан Майда? — громче иерихонской трубы возопила я, адресуя вопрос в пространство между двумя драчунами. Оба замерли, и оба посмотрели на меня, так что я осталась в неведении, кто же из них Майда.

Думаете, это меня смутило? Ничуть, и я продолжала, немного потише, ведь уже привлекла к себе внимание.

— Успокойтесь, ничего не поможет, даже огонь, только землю испортите. Да сожги вы весь сад, эта гадость вырастет вокруг и будет еще хуже.

— А что я говорила! — с торжеством выкрикнула одна из матрон.

— Что говорила, что говорила, раньше надо было говорить! — огрызнулся седой. — Он был особенно разъярен, и я поняла — это и есть Майда. — А если еще хуже, тогда что же я должен делать, по-вашему? Три недели, и три метра!!!

Этот возглас он адресовал уже прямо ко мне.

Я попыталась смягчить потери:

— Вы преувеличиваете, не больше полутора метров. И вообще, уничтожая выросшее, вы ничего не добьетесь. Есть всего три способа.

— Какие способы? — медведем заревел Майда. — Пусть мне хоть кто-нибудь скажет, какие есть способы против этой заразы!

— Я скажу. Слушайте. Первое. Механическая копалка, по-научному экскаватор. Второе. Бригада безработных русских, нанятых сдельно. Третье — железобетонное ограждение (бетон 450) на глубину три с половиной метра. Нет, лучше четыре. И ручаюсь за результат, проверено и гарантировано!

— Как вы сказали? Экс — что? — робко спросила одна из дам.

— Экскаватор, механическая копалка. Сильная вещь.

— Да она мне весь сад перевернет! — взорвался Майда.

Супруга не упустила случая упрекнуть мужа:

— А на кой черт ты вообще заводил эти бамбуки? Что тебе в башку пришло?

— Трава! — опять страшно прорычал Майда. — Я заказывал пустынную траву! Это должна была быть трава! А теперь копалка! Экскаватор? И откуда я этих русских возьму?

— Спокойно, не надо так нервничать. Вон в Дании еще хуже было, так что вы оказались в хорошем обществе. Вся Дания пострадала, правда сейчас вроде бы выкарабкивается. Еще далеко до конца, но уже положено начало. И вы справитесь…

— Бетон! — рычал Майда. Похоже, просто он говорить не умеет, только рычит. — Какой такой бетон?

— Я же конкретно вам назвала — номер 450, тот, что идет на мостовые конструкции и бомбоубежища.

— Ты слышал, пани еще и русских рекомендовала?

— Где я их раздобуду? И экскаватор.

Я, конечно, сразу подумала о пане Ришарде, которому раздобыть любой экскаватор — раз плюнуть. Рука сама потянулась к сотовому, но я подумала: правда, бамбук растет слишком быстро, но не до такой степени, чтобы к вечеру заполонить весь город.

— А корни у него до середины земли! — уже выл пан Майда.

— Да нет же, всего на полтора метра. Но никакие химикалии, никакие яды не подействуют. Только мои способы.

— И это вам пан Кшевец посадил? — откуда-то сзади поинтересовалась Малгося.

Майда испустил очередной рев и замахнулся на нее лопатой. Витек не хотел оставаться вдовцом, успел перехватить лопату. Дама со шлангом прыснула изо всех сил на Майду, но попала на Собеслава с Юлитой, по адресу вылилось совсем немного. Первая дама кинулась на помощь Витеку, пытаясь вырвать лопату из рук Майды, при этом поддала ногой бидон, и общие запахи сразу перебила резкая вонь бензина.

Пришлось опять изображать трубу иерихонскую:

— Ну что вы безумствуете? Я же дала вам прекрасный совет, надо действовать, а не голосом брать. А я знаю, что советовать. Собственными руками боролась с этим свинством. У меня тоже есть сад.

— И в нем тоже такое растет? — чуть спокойнее поинтересовался Майда.

— Вы что? За кретинку меня держите? Только через мой труп!

И тут появился комиссар Вольницкий. Похоже, он давно наблюдал за спектаклем и теперь счет нужным вмешаться.

— Пан Антоний Майда? — вежливо спросил он.

Тот поглядел на новенького со вспыхнувшей было надеждой.

— О! Вы наверняка можете достать экскаватор! — почему-то решил он.

— Сожалею. Я из другого ведомства. Приехал поговорить с вами. Позвольте, отойдем в сторону…

Мы остались одни, если можно так охарактеризовать толпу в десяток человек. К нам как-то незаметно присоединился еще и сержант. Стало тише, ведь увели главного крикуна, все как-то замолчали, а Юлита и Собеслав пытались хоть немного стряхнуть с себя воду.

Облившая их дама устыдилась:

— О, Езус-Мария, прошу извинить, я в Антося метила. Он такой нервный.

— Человек не успеет обернуться, как он уже взрывается, — озабоченно добавила другая дама и подняла канистру с остатками бензина. — Ему доктор давно советовал — с его нервной системой никаких эмоций нельзя душить в себе, не то удар приключится. Инсульт, значит. Вот он и старается все эмоции, всё раздражение излить наружу, да не всегда получается кстати, а уж чего ему стоил его сад — и сказать нельзя. Постойте-ка, а этот пан кто?

И матрона подозрительно уставилась на Собеслава. Если бы не смерть садовода, о которой наверняка эта братия прекрасно знала, она как пить дать огрела бы его канистрой, приняв за покойного брата.

— Разрешите представиться, Собеслав Кшевец, — поспешил Собеслав предотвратить неприятность. — Понимаю, мой брат виноват, поверьте, мне самому неприятно, и я перед всеми вами приношу за него извинения. Но лично мы с ним очень мало были связаны.

— Вы похожи на него. Хотя… не совсем,

— Мне бы хотелось спросить вас… — начал Собеслав, но его перебили:

— Тогда вы хоть экскаватор бы нам достали… Или русских. Кстати, почему именно русских?

— Потому что если уж они что-то делают, так делают! — очень доступно пояснила я. — В три раза лучше наших, и вообще это очень выносливый народ, такие и до корней докопаются. А этот пан и в самом деле ни в чем перед нами не виноват, он художник, и вообще жил за границей, всего три дня, как приехал в Польшу.

— И я хотел бы вас спросить… — предпринял вторую попытку Собеслав.

— Этот ваш брат такое устроил моему мужу, что аж плохо делается! — заглушила его дама с канистрой, не скрывая крайнего недовольства и претензий. — А ему так хотелось иметь садик на старости лет! А получалось — все, что ни купи, все непременно сдохнет, погибнет, а такая вот зараза так прет, не остановишь! А ведь умные люди советовали ему — не брать этого, потому как такую дрянь ни вода ни огонь не берет, разве что атомная бомба уничтожит. А мы уж чего только не испробовали! И даже два литра камфоры вылили, кто-то посоветовал, дышать сами не могли, а этому хоть бы что!

Только теперь я учуяла в вони пепелища чуть заметный душок, какой-то нетипичный, и подумала — а не ошиблась ли я немного в направлении поисков ревматика?

— Вот именно, — измученным голосом Собеслав опять сделал попытку докричаться до людей.

Дохлый номер!

— А оно все растет, его все больше вокруг! И ничто его не берет. Ни керосин, ни камфора, ни спирт…

— Дай мне это!

Лысый отнял у дамы канистру, так как та опять принялась ею агрессивно размахивать. Вылил на землю остатки бензина и наклонился взять вторую канистру, заявив, что надо их отнести в гараж, как бы Антося опять не побудило к новому скандалу.

Супруга Майды очень быстро успокоилась, отдала канистру, вытерла слезы, вздохнула:

— Надо бы здесь хоть немного прибрать, а то перед людьми стыдно.

Обе дамы принялись энергично приводить в порядок пепелище, а лысый с канистрами направился к дому. Собеслав отказался от попыток задать свой вопрос, я не сомневалась — о зажигалке, и счел своим долгом тоже помочь. Подхватив другую, почти пустую канистру, он последовал за лысым.

Гараж находился у стены участка, и был сквозной, то есть в него можно было въехать с одной стороны и выехать с противоположной. Очень удобно, но для таких гаражей требуется много места, не в каждом дворе хватит. А кроме того, не исключено, что года через два все это место зарастет бамбуком, превратив его в непроходимую и непроезжую часть. Ликвидирует или выезд, или въезд, без разницы.

Сержант тоже потопал к этому гаражу, дошел до распахнутых ворот и врос в землю. Стоял памятником самому себе, не шевелясь и вглядываясь в лобовое стекло серого «пассата». Стоял и стоял, смотрел и смотрел, так что я не выдержала и тоже глянула. Не заметила ничего особенного, стекло как стекло, очень чистое, так что через него отчетливо просматривается зеркало заднего обзора и висящий на ним талисманчик — маленькая обезьянка на тонком шнурке.


Дело решил окончательный разговор с женой зоолога. Да-да, именно эту голову она видела в машине, стоявшей напротив их дома. Те же брови, нос, и так же он жевал губами. Ну, и та же обезьянка, в этом никакого сомнения.

Кстати, в нашем присутствии пан Майда совсем не жевал ртом, поскольку был в ярости и ничего в себе не душил. Это позднее выяснилось. Губами он двигал только тогда, когда должен был подавить в себе раздражение.

Его хватило лишь немного прижать к стенке, и он сдался. Правда, вначале пытался играть в молчанку — молчал, исполненный важности и достоинства, но вскоре не выдержал. И принялся с присущим ему бешенством истошно вопить:

— Проше пана… я с детства! С рождения!.. Даже хотел учиться на ботаника, профессионально заняться разведением садов. А родители заставили пойти на экономику, по маклерской части, дескать, заработаешь больше. Да плевать мне, сколько я заработаю! Душа требовала! Я сады хотел разводить, всю жизнь мечтал о собственном садике. Так мне даже садово-огородного участка не дали, как я ни просил, — чтоб этому коммунизму проклятому в аду гореть! И вот теперь, на старости лет… А ведь я, проше пана, уже старый человек, мне шестьдесят восемь, сколько мне осталось жить-то? Наконец вот этот сад мне продали, да знаете ее, та самая глупая курица, и надо было, не теряя времени, заняться обустройством сада, а я ничего не знаю, маклер поганый! Этот участок я своим горбом заработал, на трех ставках. Профессионалу ничего не стоило бы сделать шедевр из этого клочка земли, а я — болван болваном. Пришлось обратиться к профессионалу, даже глупая курица мне его рекомендовала, чтоб ей, проклятой, счастья не видать! Померла, говорите? Так ей и надо! А сколько восторгов по поводу сволочного профессионала, дескать, лучше во всем свете не найти, он все знает, все умеет! Деньги драть с человека он умеет — вот что я вам скажу! За его астильбой цветущей я как за малым дитем ходил — и все равно она загнулась! Высохли клематицы и пеларгонии, не говоря уже о дорогущих туях и кустарниках! А когда выяснилось, что я кончу свои дни в бамбуковой роще, у меня внутри что-то сломалось… Я вовсе не хотел его убивать, по морде дать — довольно с подонка, и все высказать, что о нем думаю! А в самом начале он всучил мне больную сирень, с красной полосой, так ее только сжечь, такие не излечиваются, а я на нее собственное здоровье положил! Три года, проше пана, три года!!! Одно гниет, другое засыхает, третье прет с неимоверной силой, заглушая все вокруг! Да вы поглядите, пан комиссар! Это же не сад, а сплошной отстойник мусора! Все сухое, рыжее, испаскуденное!

Тут у бедняги даже слезы выступили. А комиссар и сам видел, к чему привели многолетние усилия бедного садовода. Да и от других пострадавших приходилось слышать то же самое. Дав подозреваемому передохнуть, он собрался задать ему очень важный вопрос, но уже не из области растений, к этой области он и прикоснуться боялся, опасаясь, что беднягу хватит-таки удар. На другие темы Майда мог говорить почти спокойно.

— Шарфик? — удивился он. — Мужское кашне? Какое… А, этого паршивца шарфик!

И к сожалению, опять начался крик. Шарфик пан Майда нашел в бамбуке. Вырос бамбук ужасно, он его обрезал как положено, уехал на три недели, а бамбук за это время вытянулся и стал вдвое выше прежнего. Ему чуть плохо не стало. Майде, не бамбуку. А в субботу молодой негодяй привез ему розы, он сам заказал их в нормальном питомнике, но не уверен, не попали ли они к нему, пройдя через руки Кшевца. Шарфик он не заказывал, нашел его в бамбуке, когда уже выплескивал в него остатки камфоры, и захватил с собой, глотку мерзавцу заткнуть! Нет, не заткнул, должно быть, забыл в нервах.

И вовсе он не собирался бросить подозрения на молодого негодяя, привезшего розы, хотя это наверняка сообщник главного прохиндея. Потому и с вилами на него набросился. А если бы не бросился, задушил в себе злость, пану комиссару пришлось бы сейчас его хладный труп допрашивать, а не живого Майду. Получается, что подонок не только всучил зловредный бамбук, но и часть своего гардеробчика подкинул, мошенник! На память, что ли?!

Ну, дальше, поехал к нему на машине. Негодяя не оказалось дома, вот он и ждал, и с каждой минутой в нем разрасталось бешенство. А когда наконец увидел подонка, в глазах и вовсе потемнело, ведь этот цветок в длинном узкогорлом горшке, его ни вытащить, ни пересадить, так пусть он его сожрет, падаль, мразь, вместе со своим проклятым бамбуком! Этот секатор тоже от него, совсем испорченный, никакой веточки не отсечет, подсунул, подлюка! Теперь он ему подсунет, пусть пользуется! Уж и сам не помнит, как ввалился следом за подонком, должно быть впритык за ним, и, правду сказать, опомнился лишь тогда, когда тот уже лежал и притворялся, что не слышит, как его поносят!

Тяжелым был для Вольницкого этот допрос.

Отпечаток пальца сразу же признала жена Майды. Ясное дело, много раз трогала этот цветок, она ко всему прикасается в своем доме, со всего стирает пыль. Нет, о преступных деяниях своего мужа понятия не имела, как вышел из дома в ярости, так таким и вернулся, только уже без идиотского цветка, сказал — выбросил по дороге, чему женщина не удивилась. И сейчас ей трудно поверить, что муж такой ужас натворил, она давно ожидала стычки между ними, но думала, муж пару раз даст тому по морде, а чтобы вот так… Неужели пан Кшевец не мог сопротивляться? Очень уж он деликатный… А муж секатором вовсе не пырял, это вы напрасно, он просто хотел всучить его негодяю, как тот ему подсунул негодное сельхозорудие.

Вот так наконец все и выяснилось.


***

Обо всех тонкостях допроса Майды мы узнали через Собеслава, которому в свою очередь рассказал полицейский фотограф.

И от него же узнали, что главной проблемой для следователя стал Шрапнель, что нас немало удивило, ведь тот вроде бы не причастен к садовой афере? Почему же комиссар проявляет к нему такой интерес?

Собеслав объяснил — потому что он упорно звонил уже мертвому Кшевцу. Слишком упорно. Сам выдал себя, и из-за него следователь сна лишился. А звонил негодяй по разным сотовым. Ездил по стране и миру и пользовался чужими сотовыми, никогда своим. Из скупости. И из-за нее же придумал аферу с растениями, причем пан Мирек должен был сразу забирать у него растительный брак и своими силами его распространять, а пан Мирек всё не забирал, вот Шрапнель и выходил из себя. Так ведь и его могли засечь. Особенно худо дело обстояло с бамбуком, его вывезли за большие деньги, полученные Шрапнелем, и надо было срочно искать очередную жертву, а пан Мирек все не проявлялся. А бамбук не ждал, рос и рос, хватался за каждый пустой клочок земли или лез в щели грузовика, на который его сложили, в другом месте лез в мельчайший зазор между брусчаткой. С каждым часом положение усугублялось. Шрапнель вышел из себя и принялся совершать ошибку за ошибкой.

И таким образом сам же уничтожил свое гениальное мошенничество. Именно этого комиссар никак и не мог понять. Чтобы до такой степени потерять голову?! И Майда тоже из-за бамбука… Нет, такого не может быть. Никогда комиссару не пришлось сталкиваться лично с чем-то подобным, надо бы проверить опытным путем…

— Казик боится, что Вольницкий теперь засадит бамбуком двор полицейского управления, — смеясь, сообщил нам Собеслав. — Все у него сходится, кроме одного — бамбук в качестве мотива преступления.


Мы опять проводили производственное совещание, — конечно, у меня. Главным пунктом программы был, бесспорно, успех комиссара, который непременно следовало отметить, не упоминая, разумеется, о бамбуке. Я еще ждала Беату, до которой наконец дозвонилась и сообщила, что я уже вернулась. Она чрезвычайно обрадовалась и заявила — сейчас приедет. И пообещала все привезти.

Я не очень поняла, что именно она собиралась привезти, напротив, осталось в памяти, что скорее собиралась взять янтарь у меня. Однако я не сомневалась — что бы она ни привезла, это обязательно будет изумительным шедевром, так что нам предстоит любоваться произведениями искусства.

Сняв со стола чужую зажигалку, я поставила ее в укромное место — у стеночки на полку. Комиссар добился успеха, мы нет.

Витек, как всегда, стоял опираясь локтями о буфет над нашими головами. Работа у него была в основном сидячая, так в свободное от вождения машины время он предпочитал стоять, к тому же у него под боком стоял холодильник с напитками.

Как всегда, Витек проявил себя пессимистом.

— Не уверен, что это уже конец, — мрачно заявил он. — Твоя зажигалка пока прикончила двоих. Кто станет третьим?

— А ты не каркай! — приструнила его Малгося.

Тадик подхватил тему:

— А ты как думаешь, у кого она может быть? Ведь ни у трупов, ни у убийцы ее не нашли.

— Может, плохо искали…

— Счастье, что Майда признался, — вздохнул пан Ришард. — Хеня за решеткой, а у меня как раз проблемы с транспортом. Выпустили его, но очень неохотно.

Я задумчиво произнесла:

— Наверное, им очень трудно было поверить в растительный мотив. Куда легче и понятнее — сильные человеческие чувства. Из любви люди веками убивали друг друга, но в истории неизвестен случай, чтобы убили из-за бамбука. Насколько мне известно.

— Ну, и из-за денег. Люди гибнут за металл…

— Да, уж металла они тут нахапали — будь здоров, — пробурчал Витек и загрохотал кусочками льда в стакане.

В разговор вмешалась очень расстроенная Юлита:

— Собеслав говорит, что искали они очень тщательно. Расскажи нам про это еще раз, и с подробностями.

— Да, так оно и было, — подтвердил Собеслав. — Я так настроил Казика… Кто забыл, Казимир — полицейский фотограф, он сам напросился участвовать в обыске. С моей подачи, конечно. И нигде зажигалки не было. Ни у Майхшицкой… Пасечники насчет янтаря признались, а насчет зажигалки — ни в какую. Янтаря им Мирек обещал второй такой же мешок, даже в этом признались, что бы им не сказать и о зажигалке? Так нет и нет, не видели, не слышали. И у Майды ее не было, там тоже перевернули все вверх дном…

Малгося напомнила, что жена Майды клялась — в глаза ее не видела.

У Кристины я искал лично, — продолжал огорченный Собеслав. — Она охотно мне разрешила, хотя и заявила, что такого в ее доме наверняка нет. А у Веси… нет, Вандзи… как ее зовут, девушку Хени?

— Так я был лично, — перехватил палочку эстафеты пан Рищард. — Сам искал, менты не захотели, и Хеня со мной вместе искал, Вандзя же и ее начальница или опекунша, та женщина, что держит там маленький питомник и магазинчик растений, смотрели на нас как на ненормальных. И зачем ищем, раз Вандзя сказала, что этого у нее нет?

Вот так. Все, что могли, обыскали, и оказались в исходном пункте. Комиссар Вольницкий мог радоваться и плясать от счастья, ведь он уперся найти преступника до возвращения из отпуска своего начальника, Гурского, и нашел. Гурский возвращается только послезавтра. А мы остались на бобах.


В ботанической афере удалось разобраться, понемногу ликвидировались болезни растений, но в этом главная заслуга принадлежала Майде. О Пасечниках и их янтаре никто из нас ментам ни слова не скажет, все равно он у нас в Польше без пользы пропадает, пусть хоть на широкие воды выплывет. Реклама в Калифорнии очень этому поможет. Из-за аферы познакомились Собеслав и Юлита, и, похоже, это у них серьезно, без моей зажигалки они бы ни в жизнь не встретились!

Только где же она, сто тысяч чертей, сейчас находится?

Брякнул гонг у калитки, и почти одновременно стукнула дверь. Я сорвалась с места. Беата!

— Извини меня, дорогая, я уже неделю назад должна была тебе позвонить, как только вернулась!

— Ничего страшного! О, сколько у тебя гостей! Привет всем. Это я должна перед тобой извиняться.

— Передо мной? За что же?

— Да надо было позвонить. Зато я столько сделала!

Тадик переместился на кушетку, чтобы освободить Беате место на кресле. Она принялась выгребать и раскладывать на кресле пачки, свертки и шкатулочки.

Малгося вдруг заявила:

— Нам тут еще ее не хватало, Беаты, после убийства. Поглядите на нее.

Только теперь я заметила, что Беата изменила внешность. Полгода назад она была ярко-рыжей, теперь вернулась к своим естественным черным волосам. В красной блузочке она очень напоминала Юлиту в ее первой цветовой гамме. Она права, подумала я. Комиссар бы спятил с такого количества одинаковых подозреваемых. Собеслав нам передал показания сестры покойного, согласно которым ее любимого брата прикончила именно такая девица, субтильная и красночерная…

— Так показывай же скорее, что там у тебя! — в нетерпении крикнула Беате Юлита, прекрасно знакомая с творчеством художницы.

Беата извлекла последний сверток, самый большой, завернутый в столовую салфетку, развернула ее и поставила на стол… мою зажигалку.

В гостиной воцарилось гробовое молчание.

Недоуменно поглядев на нас, Беата почему-то нерешительно стала оправдываться:

— Так, как ты хотела, и в самом деле серебро уже почернело, теперь выглядит совсем по-другому, ты не находишь? Ну, погляди же!

И она перевернула зажигалку вверх дном. Серебряный поясок с дарственной надписью засиял ослепительным блеском.

А мы всё молчали.

— Вот эти два места по бокам, — продолжала Беата, — доставили мне больше всего хлопот. Я боялась прикоснуться к дереву, чтобы не испортить, но вроде бы удалось. Ты не находишь? Не хочу хвастаться, но этим я горжусь больше всего.

— Откуда это у тебя? — каким-то сдавленным голосом спросила Малгося.

Беата вроде бы заколебалась. Не ответила. Поставила зажигалку и, взяв следующий пакетик, принялась было разворачивать его, но не выдержала.

— Ох, лучше сразу сказать правду. Позабыла я о ней, потому и хотела просить у тебя прощения. Глупо получилось. Пришлось специально приезжать за ней. Знала, что ты скоро вернешься, а я не успею исполнить твой заказ. Очень надеялась застать кого-нибудь в твоем доме. Малгосю или Витека, или еще кого из знакомых. А у тебя дом оказался полон людей, шум стоял, все галдели, чем-то были заняты… и я… уже не стала никого спрашивать…

До нее наконец дошла царящая в комнате могильная тишина и все мы со странными лицами.

— Что-то не так? Я и в самом деле чувствовала себя в дурацком положении… Но ведь обещала тебе, а ты со дня на день могла вернуться, и мы все с тобой обсудили, и я привыкла выполнять твои просьбы… Знаешь, у меня, наверное, склероз… Потому и приехала. Дом, говорю, твой стоял нараспашку, все крутятся, чем-то заняты, я незаметно прошла в дом, схватила зажигалку и сбежала, надеясь, что меня никто не заметит и не примет за воровку. Ты же сама велела мне ее взять…

— Езус-Мария! — в ужасе произнесла Юлита.

Первым пошевелился пан Ришард.

— Выходит, Хеня был прав! — торжествующе воскликнул он. — Пани Юлита действительно выходила два раза. Пани Беаты он не знал, а по расцветке обе похожи, вот и принял одну за другую. Неглупый и наблюдательный парень, ни за что его не уволю!

Тут и я разблокировалась и даже смогла дышать.

— Боже праведный! Абсолютно позабыла об этом! Оставила на столе свалку мусора, ничего не прибрала за собой, уехала утром на следующий день. И была уверена, что ты взяла все, нужное тебе…

— За исключением цыпляток, — робко проговорила Беата.

— Вот! Оооо… холера, вот откуда эти цыплята, что всю дорогу почему-то в моем сознании были связаны с зажигалкой! Чтоб им провалиться! У Беаты был заказ на пасхальную корзиночку из янтаря, какая-то старушка из польских американок со слезами на глазах просила изготовить ей такое пасхальное чудо. Платила огромные деньги, а Беате не хватило янтаря на двух последних малюсеньких цыпляток, у меня же был кусок янтаря подходящего оттенка. Отвезти старушке презент должен был человек, отправляющийся в США, следовало спешить, вот почему я должна была сразу же по возвращении позвонить Беате, чтобы разыскать янтарь. Теперь понятно, почему проклятые цыплята мерещились мне всю дорогу.

Я с трудом подавила стон.

— Лежит янтарь, никуда не делся, — сказала я Беате, — вчера отыскала, бери сейчас же, а то опять забудешь. Бери, бери, вот, спрячь в сумку!

Все заговорили одновременно. Все, за исключением Собеслава. Он один неоднократно обращал мое внимание на почерневшее серебро второй зажигалки, а во мне и не шевельнулась память! И почему больше никто, ну ни один человек, не помнил?

Сама виновата, и сама же должна была постараться. Раз появляется такая дурацкая ассоциативная связь — значит, неспроста. Значит, надо было думать в этом направлении, попытаться как-то ассоциацию поддержать, поднапрячься, а не поднимать сразу шум на весь мир и заставлять людей терять время и нервничать. Один звонок Беате — и не появилась бы глупая идея запутаться в преступлении и других запутать, мог Майда убивать себе садовода без нашего участия. А у бедняги следователя наверняка было бы меньше работы.

Все так, но тогда не встретились бы Юлита с Собеславом.

Долго продолжался галдеж, и только шедевры Беаты заставили нас успокоиться и отвлечься от пережитого. Ах, какие же чудеса она создала. Нет, ей решительно следует заменить пана Пасечника в Калифорнии.

Я взяла в руки вторую зажигалку, украденную у мертвеца.

— Очень прошу кого-нибудь забрать это у меня. Смотреть на нее не могу. Пан Собеслав, наверняка она положена вам в качестве наследственного имущества.

Собеслав не хотел ее брать:

— И речи быть не может. Да она и не принадлежала Миреку. Та идиотка всучила ему ее насильно, хотя я не уверен, что зажигалка принадлежала ей. Кто ее привез? Бригида? Конкретно для кого?

— Для человека, который оставил им недвижимость. Кажется, его фамилия Вишневский.

— Так чье же это сейчас? — заинтересовался Тадик.

— Наследника. Молодого Майхшицкого.

— Он же разделил имущество с Вивьен. Она имела право подарить это Миреку?

— Не знаю, имела ли, но существуют ведь и другие Майхшицкие. Вы их нашли, пани Иоанна? Тогда им и надо ее отдать.

— Разбежалась! Сейчас дам объявление, что свистнула у погибшего насильственной смертью человека и потом изо всех сил обманывала полицию.

— Не ты свистнула, а мы…

— А точнее — я, — отозвался пан Ришард. — И заявляю всенародно — я в этом признаваться не имею ни малейшего желания. И вообще не представляю, как пани Иоанна сумеет кому-либо объяснить, каким образом зажигалка оказалась у нее. Разве что подбросить им ее тайком.

— Тогда, я, пожалуй, пока не буду забирать у вас отмычки, — улыбаясь, заявил Тадик.

Представив, что нам придется тайком проникать в, чужие дома, чтобы подбросить проклятую зажигалку, всем стало не по себе. И кто бы взялся за это дело? Тут все опять перессорились, Майхшицкая перепуталась у них с покойницей Вивьен, и это было до того ужасно, что у нас опустились руки.

И в результате Собеслав согласился взять зажигалку.

Загрузка...