Заговор в Уайтчепеле

Глава 1

Зал судебных заседаний в Олд-Бейли[1] был переполнен. Свободные места уже давно отсутствовали, и стоявшие у дверей судебные приставы больше не пускали людей внутрь. Было 18 апреля 1892 года, понедельник после Пасхи, день открытия лондонского светского сезона, а также третий день слушания дела заслуженного военного Джона Эдинетта, обвинявшегося в убийстве Мартина Феттерса, коммивояжера и антиквара.

Томас Питт, суперинтендант полицейского управления на Боу-стрит, готовился дать свидетельские показания стороне обвинения, которую представлял прокурор Эрдал Джастер.

– Начнем сначала, мистер Питт, – произнес обвинитель.

Этот темноволосый, высокий и стройный мужчина лет сорока обладал необычной внешностью. Он был довольно привлекателен, и в то же время в его повадках сквозила кошачья грация.

Он бросил взгляд в сторону скамьи свидетелей.

– Почему вы оказались на Грейт-Корэм-стрит? Кто вас вызвал?

Томас немного приосанился. Он тоже был немаленького роста, но на этом его сходство с Джастером заканчивалось: полицейского отличали слишком длинные волосы, мятые брюки с оттопыренными карманами и неаккуратно повязанный галстук. Он давал свидетельские показания на протяжении двадцати лет, с тех пор когда был еще констеблем, но это занятие никогда не доставляло ему удовольствия, поскольку от его слов зависела репутация, а возможно, и свобода человека. В данном же случае от них зависела жизнь. Питт не боялся встретиться глазами с холодным, невозмутимым взглядом Эдинетта, сидевшего на скамье подсудимых. Он собирался говорить только правду и никоим образом не мог повлиять на последствия этого судебного заседания. Однако мысль об этом отнюдь не служила для суперинтенданта утешением.

В зале повисла гнетущая тишина. Ни единого звука. Ни единого шороха.

– Меня вызвал доктор Иббс, – ответил Питт на вопрос Джастера. – Некоторые обстоятельства смерти мистера Феттерса вызвали у него подозрение. Он работал со мною прежде, при проведении других расследований, и знает, что может положиться на меня в том случае, если допустит ошибку.

– Понятно. Не расскажете ли вы нам, что произошло после того, как вас вызвал доктор Иббс?

Джон Эдинетт сидел совершенно неподвижно. Он был худ, но крепко сложен, и на его лице лежала печать уверенности в себе и собственной значимости. Многие из присутствующих испытывали к нему симпатию и даже восхищались им. Они не верили, что этот человек мог совершить преступление, в коем его обвиняли. Это, вероятнее всего, была ошибка. Защита наверняка выступит с убедительным опровержением, и ему будут принесены глубочайшие извинения.

Питт сделал глубокий вдох и продолжил:

– Я немедленно отправился домой к мистеру Феттерсу на Грейт-Корэм-стрит. Это было в начале шестого. Доктор Иббс ждал меня в прихожей, и мы вместе с ним поднялись в библиотеку, где было обнаружено тело мистера Феттерса.

Он замолчал, отчетливо вспомнив, как поднимался по залитой лучами лестнице и шел мимо огромного китайского горшка с декоративным бамбуком, картин с изображением птиц и цветов и четырех расписанных и украшенных резьбой деревянных дверей. Заходящее солнце освещало красноватым светом сквозь высокие окна турецкий ковер, стоявшие на полках книги с золотым тиснением на корешках и большие потертые кожаные кресла.

Заметив, что Эрдал намеревается поторопить его, свидетель стал рассказывать дальше:

– В дальнем углу лежало тело мужчины. Я стоял в дверях, и его голова и плечи были закрыты от меня одним из больших кожаных кресел. Доктор Иббс сказал мне, что дворецкому, который пытался оказать хозяину помощь, пришлось немного отодвинуть кресло в сторону…

С места поднялся Реджинальд Глив, адвокат подсудимого.

– Милорд, как может мистер Питт свидетельствовать о том, чего не видел? Разве кресло было сдвинуто у него на глазах?

На лице судьи появилось усталое выражение. Он уже предчувствовал, что это судебное заседание станет ареной ожесточенной схватки. Ни одна мелочь, какой бы несущественной она ни казалась, не останется без внимания.

Томас ощутил, как его лицо заливает краска негодования. Ему следовало быть осторожнее. Еще до начала заседания он дал себе слово не совершать ошибок, и все же, уже в самом начале, допустил огрех. Он занервничал, и на его ладонях выступил пот. Джастер сказал, что все зависит от него. Больше им просто не на кого было положиться.

Судья взглянул на Питта.

– Расскажите подробно, что вы видели, суперинтендант, пусть даже жюри присяжных что-то покажется не вполне понятным.

– Да, милорд.

В голосе свидетеля прозвучало напряжение, которое можно было принять за проявление гнева. Усилием воли он заставил себя вернуться к воспоминаниям об увиденном в библиотеке.

– Верхняя полка с книгами располагалась довольно высоко, и достать до нее с пола было невозможно. Для этой цели имелась небольшая лестница в несколько ступенек, на колесиках. Она лежала на боку, примерно в ярде от ног мистера Феттерса, и рядом с ней валялись на полу три книги – одна закрытая и две раскрытые, лежавшие страницами вниз. В каждой из раскрытых книг несколько страниц были загнуты.

Эта картина до сих пор стояла у него перед глазами.

– На полке оставалось пустое место, как раз для трех книг, – добавил полицейский.

– На основании всего этого вы сделали какие-либо заключения, которые побудили вас к проведению дальнейшего расследования? – спросил Джастер с самым невинным видом.

– Судя по всему, мистер Феттерс потянулся за книгой, потерял равновесие и упал с лестницы, – ответил Питт. – Доктор Иббс сказал мне, что у него на голове сбоку образовался синяк, а шея оказалась сломанной, и это послужило причиной смерти.

– Да, именно таковы его показания, – подтвердил обвинитель. – Это совпадает с вашими выводами?

– Поначалу я тоже так подумал…

По залу пробежал глухой ропот, в котором явственно ощущалась враждебность.

– Но затем, осмотрев место происшествия более тщательно, я заметил несколько небольших несоответствий, которые вызвали у меня некоторые сомнения и побудили к проведению дальнейшего расследования, – объявил Томас.

Черные брови Эрдала поползли вверх.

– Что это за несоответствия? Пожалуйста, изложите их детально, чтобы мы могли понять суть ваших заключений, мистер Питт.

Это было предостережением. Дело целиком и полностью основывалось на этих косвенных уликах. Несколько недель расследования не выявили у Эдинетта какого-либо мотива причинять зло Мартину Феттерсу. Они были близкими друзьями, принадлежали к одному кругу и придерживались сходных убеждений. Оба они были состоятельны, много путешествовали и ратовали за социальные реформы. Они имели множество общих друзей и пользовались всеобщим уважением.

Суперинтендант неоднократно мысленно проговаривал все это – не для суда, а для себя. Он тщательно изучил каждую деталь, прежде чем предъявить обвинение.

– Во-первых, книги на полу, – начал он.

Томас вспомнил, как наклонился, поднял их и рассердился, увидев, что они повреждены.

– Одна из них представляла собой английский перевод «Илиады» Гомера, вторая – историю Османской империи, а третья была посвящена торговым маршрутам Ближнего Востока.

Джастер изобразил удивление.

– Я не понимаю, почему это вызвало у вас сомнения. Соблаговолите объяснить.

– Потому, что остальные книги на полке принадлежали к художественной литературе, – сказал Питт. – Это были романы сэра Вальтера Скотта, Диккенса и Теккерея.

– А «Илиада», по-вашему, не принадлежит к художественной литературе?

– Книги на средней полке были посвящены различным темам, связанным с Древней Грецией, – пояснил полицейский. – В частности, Трое, раскопкам, предпринятым мистером Шлиманом, произведениям искусства и предметам, представляющим исторический интерес… Все, кроме трех томов Джейн Остин, место которым было скорее на верхней полке.

– Я хранил бы романы, особенно Джейн Остин, в более доступном месте, – заметил Джастер, слегка улыбнувшись и пожав плечами.

– Вряд ли, если вы уже прочитали их, – возразил Томас без тени улыбки, поскольку испытывал слишком сильное напряжение. – И если вы антиквар, проявляющий особый интерес к Древней Греции, то наверняка не станете хранить основную часть книг по этой тематике на средней полке, а три из них – среди романов.

– Не стану, – согласился прокурор. – Это представляется по меньшей мере странным, так как создает излишнее неудобство. Что же вы сделали, когда увидели эти книги?

– Более внимательно осмотрел тело мистера Феттерса и попросил дворецкого, который был одним из тех, кто обнаружил его, подробно рассказать о том, что произошло.

Питт взглянул на судью, словно спрашивая, должен ли он повторить рассказ дворецкого.

Председатель суда кивнул. Ричард Глив ссутулился и поджал губы, приготовившись слушать.

– Расскажите, если это относится к делу, – сказал судья.

– Дворецкий сообщил мне, что мистер Эдинетт вышел через входную дверь и отсутствовал десять минут или около того, а потом он услышал звонок в библиотеке, после чего направился туда. Подойдя к двери, дворецкий услышал крик и глухой удар, после чего, встревожившись, поспешил войти внутрь и увидел ноги мистера Феттерса, торчавшие из-за стоявшего в углу большого кожаного кресла. Он тут же бросился к нему, чтобы посмотреть, не получил ли тот травму. Я спросил его, перемещал ли он тело. Дворецкий ответил отрицательно, но сказал, что ему пришлось слегка отодвинуть кресло, чтобы добраться до него.

Присутствующие беспокойно зашевелились, и по залу пронесся шорох. Все это казалось крайне малозначительным. Ничто не свидетельствовало о насилии, тем более об убийстве.

Эдинетт пристально смотрел на Томаса, сдвинув брови и поджав губы.

Джастер колебался. Он чувствовал, что теряет поддержку жюри присяжных. Это было написано у него на лице. Факты имели значение, но еще более важное значение имела убежденность.

– Слегка, мистер Питт? – резко произнес он. – Что вы имеете в виду под «слегка»?

– Он был весьма точен: до края ковра – примерно одиннадцать дюймов. – Суперинтендант сделал паузу и продолжил, не дожидаясь нового вопроса Джастера: – Следовательно, оно находилось под неудобным для освещения углом – как со стороны окна, так и со стороны газового рожка – и слишком близко к стене, что тоже представляло неудобство. Это кресло преграждало доступ к значительной части книжных полок, где хранились туристические путеводители и книги по искусству, которыми, по словам дворецкого, мистер Феттерс часто пользовался.

С этими словами Томас посмотрел Эрдалу прямо в глаза.

– На этом основании я заключил, что кресло обычно стояло в другом месте, и, осмотрев ковер, обнаружил отпечатки его ножек, – закончил он и перевел дыхание. – Кроме того, на ворсе имелись слабые следы потертости, и когда я вновь взглянул на туфли мистера Феттерса, то увидел ворсинки в трещине на каблуке одной из них. Судя по всему, это были ворсинки ковра.

На этот раз ропот донесся со стороны скамьи присяжных. Реджинальд Глив еще больше поджал губы, но сейчас его лицо выражало скорее гнев и решимость, нежели страх.

Питт снова продолжил, не дожидаясь вопроса:

– По мнению доктора Иббса, мистер Феттерс слишком далеко наклонился, стоя на лестнице, потерял равновесие и упал, ударившись головой о книжные полки в углу. Удар оказался достаточно сильным, чтобы вызвать не только образование гематомы, но и перелом шейных позвонков, что и послужило причиной смерти. Я высказал предположение, что ему нанесли удар, после чего он потерял сознание, а его падение с лестницы было инсценировано.

В первом ряду послышался шум. Прозвучал сдавленный женский возглас, а один из присяжных, нахмурившись, подался вперед.

Томас продолжал говорить с тем же выражением лица, однако он чувствовал, как внутри у него нарастает напряжение, а ладони все больше потеют.

– Книги, которыми он чаще всего пользовался, были сняты с полки и брошены на пол. На их место были поставлены книги с верхней полки, чтобы объяснить использование лестницы. Кресло было придвинуто ближе к углу, и тело оказалось наполовину скрытым за ним.

На лице Глива появилось саркастическое выражение. Он посмотрел на Питта, затем на Джастера и, наконец, перевел взгляд на присяжных. В нем пропадал великий актер. Естественно, он заранее знал, что именно будет говорить суперинтендант полиции.

Прокурор пожал плечами.

– Кто же передвинул кресло? – спросил он. – Мистер Эдинетт уже ушел, и когда дворецкий вошел в комнату, там не было никого, кроме мистера Феттерса. Вы считаете, что дворецкий говорит неправду?

Отвечая на этот вопрос, свидетель старался еще тщательнее подбирать слова:

– Я считаю, что он говорит правду, не зная, что произошло в действительности.

Глив поднялся на ноги. Это был широкоплечий мужчина плотного телосложения.

– Милорд, мнение суперинтенданта по поводу правдивости дворецкого не имеет никакого отношения к делу и совершенно неуместно. Жюри имело возможность само заслушать показания дворецкого и решить, правдивы они или нет, является ли он честным человеком и может ли выступать в качестве свидетеля.

Джастер сдерживался с видимым трудом. Его щеки заливал румянец.

– Мистер Питт, не соблаговолите ли рассказать нам, что вы сделали после того, как у вас сформировалась столь необычная версия, не упоминая о причинах, поскольку это, похоже, раздражает моего достопочтенного друга? – обратился он к Томасу.

– Я осмотрел комнату в поисках каких-либо других свидетельств того, что могло произойти там, – ответил тот, воспроизведя в памяти картину увиденного в библиотеке. – На маленьком столике в дальнем углу лежал поднос и стоял бокал, наполовину наполненный портвейном. Я спросил дворецкого, когда ушел мистер Эдинетт, и тот ответил. Затем я попросил его переставить кресло в то положение, в котором оно находилось, когда он вошел, и как можно более точно воспроизвести все предпринятые им действия.

Питт сделал паузу. Ему вспомнился недоуменный вопрос в глазах дворецкого. Очевидно, по его мнению, это было проявлением неуважения по отношению к покойному. Тем не менее он с видимой неохотой подчинился. Его движения были неуклюжими и резкими – слуга старался не выказывать обуревавших его чувств.

– Я стоял за дверью, – продолжил полицейский. – Когда дворецкий должен был двинуться в обход кресла, чтобы посмотреть, что случилось с мистером Феттерсом, я вышел из комнаты, пересек холл и вошел в противоположную дверь.

Он замолчал, давая Эрдалу возможность отреагировать на его слова.

Все присяжные слушали его с большим вниманием. Они сидели не шевелясь и не спускали с него глаз.

– Дворецкий позвал вас? – уточнил прокурор, тоже тщательно подбирая слова.

– Не сразу, – ответил свидетель. – Я услышал его негромко звучавший голос, а затем он, видимо, понял, что находится в комнате один, вышел на лестничную площадку и позвал меня.

– И из этого вы сделали вывод, что он не заметил вашего ухода?

– Да. А потом я повторил эксперимент, поменявшись с ним ролями. Сидя на корточках за креслом, я не слышал, как он вышел.

– Понятно.

Теперь в голосе Джастера прозвучала нотка удовлетворения, и он едва заметно кивнул.

– А почему вы вошли в расположенную напротив комнату, мистер Питт?

– Потому что расстояние между дверью библиотеки и лестницей составляет примерно двадцать футов, – пояснил Томас.

У него перед глазами возникла лестничная площадка, перечеркнутая полосками солнечного света, проникавшего через красно-желтые витражи окна.

– Если б дворецкий позвонил в колокольчик, призывая на помощь, я почти наверняка столкнулся бы с кем-нибудь, поднимающимся по лестнице, прежде чем выбрался бы из дома, – добавил суперинтендант.

– Предположим, вы не хотели, чтобы вас видели, – продолжил за него обвинитель. – Вы вышли, не скрываясь, пятнадцатью минутами раньше, затем вернулись через боковую дверь, прокрались наверх, совершили убийство и инсценировали несчастный случай…

В зале послышался приглушенный гул, а одна женщина вскрикнула.

Реджинальд с красным лицом вскочил на ноги.

– Милорд, это возмутительно, я…

– Да-да, – согласился судья. – Не стоит развивать эту мысль, мистер Джастер. Если я позволю вам такую вольность, мне придется сделать то же самое по отношению к мистеру Гливу, а это может вам не понравиться.

Прокурор попытался изобразить раскаяние, что получилось у него крайне неубедительно. Питт подумал, что он не проявил особого усердия.

– Вы не заметили ничего необычного, находясь в комнате напротив библиотеки? – простодушно осведомился Джастер. – Кстати, что это за комната? – Его черные брови взметнулись вверх.

– Бильярдная, – ответил Питт. – Да, я заметил свежую царапину на двери – тонкую, закругляющуюся вверх – прямо над щеколдой.

– Любопытно, – заметил Эрдал. – Я полагаю, такую царапину нельзя нанести при закрытой двери?

– Нет, только когда она открыта, – подтвердил полицейский. – Но при открытой двери играть в бильярд очень неудобно.

Джастер подбоченился. Это была довольно угловатая поза, но выглядел он при этом вполне непринужденно.

– Итак, вероятнее всего, ее нанес кто-то, кто входил или выходил из бильярдной? – уточнил он у свидетеля.

Адвокат вновь поднялся на ноги с багровым лицом.

– Как уже было сказано, при открытой двери играть в бильярд неудобно. Разве это само по себе не является ответом на данный вопрос? Кто-то поцарапал дверь кием, поскольку, как весьма проницательно заметил мистер Питт, открытая дверь мешает играть.

Он улыбнулся, продемонстрировав идеальные зубы.

В зале повисла тишина. Питт бросил взгляд на Эдинетта, который неподвижно сидел на скамье подсудимых, слегка подавшись вперед. Почти по-детски невинное выражение на лице Джастера совсем не шло ему и представлялось довольно нелепым. Он с удивлением посмотрел на Томаса, как будто подобная мысль до сих пор не приходила ему в голову.

– Вы пытались выяснить происхождение царапины, суперинтендант? – задал он новый вопрос.

Питт повернул голову в его сторону.

– Да. Горничная, убиравшаяся в комнате, заверила меня в том, что утром никакой царапины не было и что после нее туда никто не заходил.

Затем, немного помедлив, он добавил:

– Царапина была свежей. Какие-либо следы полировального лака, воска или грязи в ней отсутствовали.

– Вы поверили горничной? – спросил вдруг Глив.

Джастер протянул руку в его сторону.

– Я извиняюсь. Пожалуйста, не отвечайте на этот вопрос, мистер Питт. Мы заслушаем саму горничную, и жюри решит, является ли она честным человеком, способным выступить в качестве свидетеля… и добросовестно ли выполняет свою работу. Возможно, миссис Феттерс, несчастная женщина, сможет сказать нам, хорошая она горничная или нет.

Среди присяжных прокатилась волна негодования и послышались смешки. Напряжение спало. Реджинальд помрачнел и насупил брови, понимая, что его вмешательство сейчас было бы пустой тратой времени.

Судья сделал глубокий вдох, но не произнес ни слова.

– Что вы сделали потом, суперинтендант? – небрежным тоном продолжил прокурор.

– Я спросил дворецкого, имел ли мистер Эдинетт при себе трость, – ответил Питт и, не дожидаясь, пока Глив что-либо возразит, добавил: – Оказалось, что имел, и привратник подтвердил это.

Джастер улыбнулся.

– Понятно. Благодарю вас. Теперь, прежде чем мой достопочтенный друг приступит к своим вопросам, я задам вам еще один. Удалось ли вам найти кого-нибудь, кто слышал бы, как ссорились или спорили мистер Эдинетт и мистер Феттерс?

– Я действительно спрашивал об этом людей, но никто ничего подобного не слышал, – ответил полицейский, с горечью вспомнив, какие усилия были им предприняты. Даже миссис Феттерс, убежденная в том, что ее муж был убит, не сумела припомнить ни единого случая каких-либо разногласий между ним и Эдинеттом и даже назвать причину, по которой Эдинетт мог желать ему зла. Это поставило Томаса в тупик.

– Тем не менее на основании этих скудных свидетельств вы пришли к мнению, что Мартин Феттерс был убит, а его убийцей является Джон Эдинетт? – Джастер явно давил на Питта, говоря с ним едва ли не ласковым тоном, но взгляд его при этом был колючим. – Сдвинутое кресло, перестановка трех книг на полках, потертость на ковре, ворс в трещине на каблуке и свежая царапина на двери бильярдной? На этом вы основываете обвинение человека в самом страшном из преступлений?

– На этом я основываю необходимость расследования причастности человека к самому страшному из преступлений, – поправил его Томас, чувствуя, как его лицо заливает краска, – поскольку, по моему глубокому убеждению, все факты свидетельствуют о том, что Джон Эдинетт убил Мартина Феттерса. Я уверен в том, что он убил его в процессе неожиданно вспыхнувшей ссоры и затем инсценировал…

– Милорд! – воскликнул Глив, снова поднявшись и воздев вверх руки.

– Нет, – спокойно, но твердо произнес судья. – Супер-интендант Питт является экспертом по отысканию улик на месте преступления. За двадцать лет службы в полиции он приобрел богатый опыт. – На его лице промелькнула грустная улыбка. – Дело жюри решать, является ли он честным человеком, достойным доверия.

Свидетель окинул взглядом присяжных и увидел, как их председатель едва заметно кивнул. Его лицо было невозмутимым, взгляд – прямым и спокойным.

Женщина на галерке рассмеялась и тут же прижала к губам ладонь.

Лицо адвоката приобрело бледно-пурпурный цвет. Джастер наклонил голову и сделал Питту знак рукой, чтобы он продолжал.

– …несчастный случай, – закончил фразу полицейский. – Я считаю, что затем он покинул библиотеку, заперев дверь снаружи. Он спустился по лестнице, попрощался с миссис Феттерс, и свидетелями его ухода были также дворецкий и привратник.

Председатель жюри переглянулся с сидевшим рядом с ним присяжным, после чего они оба посмотрели на Питта. Тот продолжал описывать события, как он себе их представлял:

– Эдинетт вышел на улицу, прошел ярдов сто или около того, а затем вернулся и проник через боковую калитку в сад. Именно в это время там видели человека, подходящего под его описание. Он вошел через боковую дверь в дом, снова поднялся в библиотеку, открыл дверь и позвонил в колокольчик, призывая дворецкого.

В зале воцарилась тишина. Взгляды всех присутствующих были прикованы к Томасу. Казалось, люди затаили дыхание.

– Когда дворецкий вошел в библиотеку, Эдинетт стоял, спрятавшись за открытой дверью, – продолжал Питт. – Дворецкий зашел за сдвинутое кресло, наклонился над мистером Феттерсом, и в этот момент Эдинетт выскользнул из библиотеки и направился к бильярдной, чтобы скрыться там – на тот случай, если дворецкий поднимет тревогу и другие слуги бросятся к нему на помощь по лестнице. Затем, когда на лестничной площадке уже никого не было, он вышел из бильярдной, задев тростью дверь, и, никем не замеченный, покинул дом.

По залу пронесся вздох, и послышался шелест одежды.

– Благодарю вас, суперинтендант. – Джастер наклонил голову. – Эти улики носят косвенный характер, но, как вы сказали, все факты свидетельствуют в пользу вашей версии. – Он бросил быстрый взгляд на жюри и вновь повернулся к свидетелю. – Вы прекрасно справились со своими обязанностями, мистер Питт. Мы чрезвычайно признательны вам.

Он сделал плавный жест рукой, предоставляя слово Гливу.

Питт повернулся в сторону Реджинальда и приготовился к атаке, о которой его предупреждал Эрдал.

– Думаю, после ланча, милорд, – сказал защитник с улыбкой, и в его глазах зажглись огоньки сладостного предвкушения. – Я займу у суда значительно больше времени, нежели оставшаяся четверть часа.

Это не удивило Питта. Джастер неоднократно говорил ему, что исход судебного разбирательства целиком и полностью зависит от его показаний, и Глив сделает все возможное, чтобы развалить дело. И все же Томас был слишком озабочен предстоящим, чтобы баранина с овощами, предложенная ему в трактире за углом здания суда, могла доставить ему удовольствие. Половина блюда так и осталась недоеденной, что было совершенно для него не характерно.

– Он будет всеми силами пытаться высмеять и опровергнуть все свидетельства, – сказал обвинитель, глядя на Питта, сидевшего напротив него за столом.

У него тоже не было особого аппетита. Его рука беспокойно двигалась по полированной деревянной поверхности стола, и, очевидно, только чувство приличия не позволяло ему барабанить по ней пальцами.

– Не думаю, что горничная сможет выдержать его натиск, – сказал Эрдал. – Уже одно присутствие в зале судебных заседаний нагонит на нее страху, не говоря уже о том, что «джентльмен» будет выражать сомнение в ее честности и умственных способностях. Если он выскажет предположение, что она не в состоянии отличить один день от другого, горничная, весьма вероятно, согласится с ним.

Полицейский отпил глоток сидра.

– С дворецким этот номер у него не пройдет.

– Знаю, – согласился Джастер, скорчив гримасу. – И Гливу это тоже известно. Здесь он прибегнет к совершенно иному подходу. На его месте я польстил бы ему, завоевал бы его доверие и внушил бы ему, что от того, убийство это или несчастный случай, зависит репутация Феттерса. Готов биться об заклад, Глив так и поступит. Изучение личности, выявление слабостей – это его профессия.

Питту хотелось поспорить, но он знал, что это правда. Проницательный адвокат подмечал все и чувствовал человеческие слабости, как гончая чувствует след дичи. Он умел льстить, запугивать и добиваться своего. В горле суперинтенданта возник комок, лишивший его аппетита – так велико было его негодование из-за хитрости и изощренности Глива, а также из-за страха поражения. Он не сомневался в том, что Мартин Феттерс был убит, и, если ему не удастся убедить в этом жюри, Эдинетт выйдет из зала суда с гордо поднятой головой.

Вернувшись в зал суда, Томас занял свидетельское место, преисполненный твердой решимости противостоять попыткам Глива вывести его из равновесия, сбить с толку и манипулировать им.

– Итак, мистер Питт, – начал защитник, который стоял перед ним, расправив плечи и слегка расставив ноги, – давайте рассмотрим столь важные, по вашему мнению, свидетельства, основываясь на которых вы поведали нам эту душераздирающую историю.

Он сделал эффектную паузу, дав возможность жюри оценить его сарказм.

– Стало быть, вас вызвал доктор Иббс, человек, который, судя по всему, является почитателем ваших талантов.

Томас был готов взорваться, но тут же понял, что Реджинальд именно этого и добивается. Слишком очевидная ловушка.

– Человек, который, очевидно, желал удостовериться в том, что он не упустил из виду ни одного важного факта, – продолжал Глив, едва заметно кивая и поджимая губы. – Нервный человек, сомневающийся в своих способностях. Или же человек, у которого возникло желание совершить злодеяние и выдать несчастный случай за преступление.

Уже по одному его тону было ясно, что он отказывает Иббсу в доверии.

Со своего места поднялся Джастер.

– Милорд, мистер Питт не является экспертом в области моральных качеств и эмоций, свойственных докторам в общем или данному врачу в частности. Он не может знать, почему доктор Иббс вызвал его. Ему известно только то, что сказал мистер Иббс, и мы уже слышали это. Доктор Иббс счел, что версия несчастного случая не вполне соответствует фактам, какими он увидел их на месте происшествия, и поэтому вызвал полицию.

– Ваше возражение принимается, – сказал судья. – Мистер Глив, прекратите спекуляции и задавайте вопросы.

– Милорд, – пробормотал адвокат и впился глазами в Питта. – Доктор Иббс говорил вам о своем подозрении, что это убийство?

Свидетель усмотрел в этом вопросе еще одну ловушку – и опять она была слишком очевидной.

– Нет. Он спросил, что я думаю об этом, – ответил суперинтендант.

– Вы ведь полицейский, а не врач, не так ли?

– Разумеется.

– Спрашивал ли когда-либо прежде другой врач ваше мнение в области медицины? Относительно причины смерти, например?

Под внешней невинностью этого вопроса проглядывал откровенный сарказм.

– Нет. У меня спрашивали только мое мнение относительно конкретных фактов. – Томас был настороже в ожидании дальнейших ловушек.

– Следовательно, когда доктор Иббс вызвал вас, вы наверняка предположили, что происшествие вызвало у него подозрение в плане его криминального характера?

– Да.

– В таком случае, сказав, что он не говорил вам ни о каких своих подозрениях, вы были не вполне искренни? Я не решаюсь произнести слово «нечестны», но именно оно приходит мне в голову, мистер Питт.

Свидетель почувствовал, как кровь прилила к его лицу. Едва избежав одной ловушки, он угодил в другую и теперь выглядел чуть ли не лжецом. Что он мог сказать, чтобы исправить положение или хотя бы не усугубить его?

– Некоторое расхождение фактов не обязательно означает, что совершено преступление, – медленно произнес Томас. – Люди передвигают мебель по многим причинам и не всегда со злым умыслом. – Теперь он с трудом подбирал нужные слова. – Иногда они делают это, чтобы оказать помощь, снять вину за несчастный случай с других или скрыть небрежность либо беспечность. И даже чтобы замаскировать самоубийство.

На лице Глива появилось удивление – он явно не ожидал подобного ответа. Это была маленькая победа. Но расслабляться было рано.

– Теперь что касается следов на ковре, – возобновил атаку защитник. – Когда они появились?

– Они могли появиться в любой момент после последней чистки, которая, по словам горничной, проводилась утром того дня, – ответил Питт.

Реджинальд вновь напустил на себя невинный вид.

– Могли они быть вызваны чем-либо иным, кроме волочения мертвого тела?

В зале раздался нервный смешок.

– Конечно, – согласился Томас.

Глив улыбнулся.

– А может быть альтернативное объяснение крошечному кусочку ворса в туфле мистера Феттерса? Например, угол ковра завернулся, он зацепился за него и упал? Или же сидел в кресле и сбросил туфли? У этого ковра имелась бахрома, мистер Питт?

Адвокату было прекрасно известно, что имелась.

– Да, – подтвердил это свидетель.

– Вот именно!

Реджинальд сделал театральный жест обеими руками.

– Эта ворсинка – тонкая нить, простите мне мой каламбур, на которой подвешен уважаемый человек, храбрый солдат, патриот и ученый, каким является Джон Эдинетт. Вам так не кажется?

В зале послышался ропот. Люди задвигались на своих стульях и обратили взоры на Эдинетта, и на их лицах Питт увидел выражение почтения. Потом он окинул взглядом жюри присяжных – его члены проявляли гораздо больше сдержанности. Это были здравомыслящие люди, с благоговением относившиеся к своим обязанностям. Аккуратно одетые, тщательно причесанные, с постриженными бакенбардами, они сидели неподвижно, глядя прямо перед собой. Томас им не завидовал. Ему никогда не хотелось быть судьей, принимающим окончательные решения о судьбах людей. Даже на первый взгляд спокойный, невозмутимый председатель жюри не мог скрыть своей озабоченности. Пальцы его вытянутых вперед рук были переплетены и крепко сжаты.

На лице Глива играла улыбка.

– Вы не будете удивлены, мистер Питт, узнав, что горничная, убиравшаяся в бильярдной, уже не уверена, что обнаруженная вами столь чудесным образом царапина является свежей? Теперь она говорит, что эта царапина вполне могла быть там и раньше, оставаясь незамеченной.

Полицейский некоторое время молчал, не зная, что ответить на этот каверзный вопрос.

– Я не знаю ее достаточно хорошо, чтобы удивляться или не удивляься, – сказал он наконец. – Порой свидетели меняют свои показания… по разным причинам.

Реджинальд, казалось, оскорбился.

– На что это вы намекаете, сэр?

Тут в допрос снова вмешался Джастер:

– Милорд, мой ученый друг спросил свидетеля, не будет ли он удивлен. Свидетель ответил на его вопрос без каких-либо намеков.

Адвокат не стал дожидаться реакции судьи.

– Давайте посмотрим, что мы имеем в этом необычном деле, – сказал он. – Мистер Эдинетт навестил своего старого друга. Они провели в приятной беседе полтора часа в библиотеке. После этого мистер Эдинетт ушел. С этим, надеюсь, вы согласны?

Глив вопросительно поднял брови.

– Да, – кивнул Питт.

– Очень хорошо. Далее. Спустя двенадцать-пятнадцать минут в библиотеке зазвонил колокольчик, и, когда дворецкий поднялся по лестнице и подошел к двери, он услышал вскрик и глухой звук удара. Открыв дверь, дворецкий, к своему ужасу, увидел хозяина, лежавшего на полу рядом с опрокинувшейся лестницей. Он, естественно, решил, что произошел несчастный случай – как оказалось, роковой. Никого больше не увидев в комнате, он обратился за помощью. С этим вы тоже согласны?

Томас вымученно улыбнулся.

– Не знаю. Я даю свои показания и нахожусь здесь не для того, чтобы обсуждать показания дворецкого.

– Но это соответствует известным вам фактам? – спросил адвокат, сделав резкое движение рукой в ответ на взрыв смеха в зале.

– Да.

– Благодарю вас. Это чрезвычайно серьезное дело, мистер Питт, а вовсе не возможность развлекать публику и демонстрировать то, что вы считаете чувством юмора.

Суперинтендант густо покраснел. Он слегка перегнулся через ограждение, чувствуя, как в нем закипает ярость.

– Вы задали мне вопрос, который не имеет ответа, – возразил он. – Я указал вам на это. Если высказываемые вами глупости веселят публику, это ваша проблема, а не моя.

Лицо Глива потемнело – такого отпора он не ожидал. Однако ему удалось быстро подавить гнев. В конце концов, он был прекрасным актером.

– Доктор Иббс по не известной нам причине проявил чрезмерное усердие, – продолжил он как ни в чем не бывало. – Вы прибыли по его вызову и обнаружили все эти загадочные знамения. Кресло находилось не там, куда вы поставили бы его, будь эта замечательная комната вашей. – В голосе Реджинальда прозвучали насмешливые нотки. – Дворецкий полагает, что оно стояло где-то в другом месте. На ковре имелись отпечатки его ножек. – Глив с улыбкой взглянул на членов жюри. – Книги стояли не в том порядке, в каком вы расположили бы их, принадлежи они вам.

Теперь улыбка уже не сходила с его лица.

– Бокал портвейна был не допит, и все же он позвал дворецкого. Почему, мы никогда не узнаем… но наша ли это забота? – Он повернулся в сторону жюри. – Можем ли мы на основании этого обвинить Джона Эдинетта в убийстве? – Улыбка на лице защитника вдруг сменилась выражением изумления. – Лично я – нет, джентльмены. Это всего лишь набор не связанных между собою фактов, собранных скучающим от безделья доктором и полицейским, который хочет сделать себе имя, пусть даже за счет смерти одного человека и чудовищно несправедливого обвинения в убийстве другого человека, являвшегося другом покойного. Все это самая настоящая чушь, и не более того.

– Это ваша защитная речь? – громко спросил Джастер. – Похоже, вы подводите итоги.

– Нет, – ответил Глив. – Хотя мне едва ли понадобится и дальше отнимать у вас время. Во всяком случае, ваш свидетель свободен.

– У меня есть еще несколько вопросов, – сказал прокурор, занимая его место. – Мистер Питт, когда вы впервые беседовали с горничной, она была уверена в существовании царапины на двери бильярдной?

– Абсолютно.

– Значит, затем что-то заставило ее изменить свое мнение?

Полицейский облизнул губы.

– Да.

– Интересно, что бы это могло быть? – Джастер недоуменно пожал плечами. – И дворецкий был уверен в том, что кресло в библиотеке стояло не на своем обычном месте?

– Да.

– Он тоже изменил свое мнение? – Обвинитель воздел вверх руки. – О, конечно, вы не знаете! Он его не изменил. И мальчик-слуга тоже абсолютно уверен в том, что достаточно тщательно вычистил туфли хозяина и на них не могли остаться кусочки ворса с середины ковра или с его бахромы. – На его лице появилось выражение, будто ему неожиданно пришла в голову идея. – Между прочим, то, что вы обнаружили в туфле, – нитки бахромы или ворсинки?

– Ворсинки. Судя по их цвету, именно из середины ковра, – ответил Питт.

– Так. Мы видели туфли, но не ковер. – Джастер улыбнулся. – Не видели мы и книжные полки с книгами, расположенными не в надлежащем порядке. – Он озадаченно взглянул на присяжных. – Почему путешественник и антиквар, очарованный Троей, ее легендами, ее волшебством и ее руинами, лежащими в самом центре нашего исторического наследия, поставил три наиболее интересующие его книги на полку, до которой ему пришлось бы добираться с помощью лестницы? И очевидно, они действительно были нужны ему, иначе зачем он полез за ними, в результате чего лишился жизни? – Обвинитель театрально пожал плечами и добавил: – Если, конечно, он сделал это.

В тот вечер Питт никак не мог успокоиться. Он бродил по своему саду, вырывая сорняки и глядя на цветы и только что распустившиеся листья на деревьях, но надолго сосредоточиться на чем-нибудь был не в состоянии.

К нему вышла его жена Шарлотта, на лице которой лежала печать тревоги. Лучи предзакатного солнца образовывали нимб вокруг ее головы и придавали волосам рыжеватый оттенок. Дети уже легли спать, и в доме стояла тишина. В воздухе ощущалась прохлада…

Томас повернулся к жене и улыбнулся. Объяснять ей что-либо не было нужды. Она следила за ходом расследования с первых дней и понимала, почему ее муж сейчас так озабочен, даже не имея понятия о мучивших его предчувствиях. Он не сказал ей, насколько серьезная ситуация может сложиться, если Эдинетт будет признан невиновным, поскольку жюри присяжных считало, будто Питтом движут личные мотивы, будто он стремится создать дело из ничего, чтобы удовлетворить собственные амбиции или добиться каких-то своих целей.

Они с Шарлоттой долго беседовали о разных мелочах, медленно прогуливаясь вдоль лужайки туда и обратно. Не имело значения, о чем они говорили, – главным для супер-интенданта было исходившее от любимой женщины тепло, ее близость. Она не задавала ему никаких вопросов и старалась не выказывать свои собственные страхи.

На следующий день Глив начал свою защитную речь. Он уже сделал все возможное, чтобы опровергнуть показания доктора Иббса, слуг, заметивших все те небольшие изменения, о которых говорил Питт, и прохожего, видевшего, как человек, похожий на Эдинетта, входил в боковую дверь дома Феттерса. Теперь адвокат вызвал свидетелей защиты, в которых у него не было недостатка, в чем очень скоро убедились все присутствующие в зале судебных заседаний. Он демонстрировал их одного за другим, и эти свидетели представляли самые разные сферы: социальную, военную, политическую, а один из них был даже священнослужителем.

Последним суд заслушал достопочтенного Лайэлла Биркетта. Это был стройный светловолосый мужчина с умным, аристократичным лицом и элегантными манерами. Он произвел на всех сильное впечатление еще до того, как начал говорить. По его мнению, Эдинетт был, вне всякого сомнения, невиновен – этому хорошему человеку просто не повезло, и он попал в сети интриг.

После дачи показаний суд позволил Питту остаться в зале, и, поскольку он являлся начальником управления на Боу-стрит, ему не перед кем было отчитываться о своем отсутствии на работе. Поэтому суперинтендант решил дослушать судебное заседание до конца.

– Двенадцать лет, – ответил Биркетт на вопрос Глива о том, как долго он знаком с Эдинеттом. – Мы познакомились в клубе «Сервисес». Там редко встречаются случайные люди.

Он едва заметно улыбнулся. Его улыбка не была ни нервной, ни располагающей. Не была она ни в коем случае и веселой. Это было всего лишь проявление доброго нрава.

– Мир тесен, – продолжил свидетель. – Мужчины проверяются на поле боя. Довольно быстро выясняется, кто обладает характером, на кого можно положиться, когда есть что терять. Стоит немного поспрашивать, и обязательно натолкнешься на кого-нибудь, кто знает интересующего тебя человека.

– Думаю, мы все способны понять это, – сказал адвокат довольным тоном и тоже улыбнулся присяжным. – Ничто не проверяет так подлинную ценность человека, его смелость, верность и честь в бою, как угроза жизни или, возможно, даже в еще большей степени страх стать калекой и постоянно испытывать боль.

На его лице появилось выражение глубокой печали. Он медленно повернул голову в сторону галерки – так, чтобы это видели присяжные.

– Мистер Биркетт, слышали ли вы что-нибудь плохое о Джоне Эдинетте от ваших компаньонов по клубу?

– Ни единого слова.

Лайэлл не воспринимал происходящее слишком серьезно. Говорил он ровным голосом, не проявляя особых эмоций. Ему все это представлялось глупой ошибкой, которая будет исправлена через день-два, а может быть, и раньше.

– Но они хорошо знали мистера Эдинетта? – напирал Глив.

– О да, конечно! Он отличился во время службы в Канаде. Что-то связанное с «Компанией Гудзонова залива» и мятежом внутри страны. Об этом мне рассказывал Фрэзер. По его словам, Эдинетта послали туда потому, что он отличался храбростью и хорошо знал местность. – Он приподнял брови. – Ну да вы, разумеется, знаете. В окрестностях Тандер-Бэй. Человеку, который не обладает воображением, стойкостью и чрезвычайной преданностью делу, умом и безграничной смелостью, делать там нечего.

Адвокат кивнул.

– А как насчет честности?

Биркетт наконец удивился. Его глаза округлились.

– Само собой разумеется, сэр. В клубе нет места человеку без чести. Любой человек может совершать те или иные ошибки, но ложь недопустима и непростительна.

– А верность друзьям, компаньонам?

Глив постарался задать этот вопрос как можно более небрежным тоном и сделал вид, будто не знает ответа на него. Но он мог не опасаться, что переиграет. Никто в этом зале, за исключением Джастера, Питта и судьи, не был достаточно умудрен опытом судебных баталий, чтобы распознать его тактику.

– Верность дороже жизни, – произнес свидетель будничным тоном. – Я доверил бы Джону Эдинетту все, что только имею, – дом, землю, жену, честь, – и ни на секунду не усомнился бы в том, что не потеряю что-либо из этого.

Глив был чрезвычайно доволен собой. Присяжные смотрели на Лайэлла с восхищением, и их отношение к подсудимому претерпело явные изменения. Чаша весов правосудия склонялась в его сторону, и он уже предвкушал победу.

Питт бросил взгляд на председателя жюри и увидел, что тот нахмурился.

– А не были вы, случайно, знакомы с мистером Феттерсом? – как бы между делом осведомился Реджинальд, вновь повернувшись к свидетелю.

– Немного.

Лицо Биркетта помрачнело, и появившееся на нем выражение грусти было столь пронзительным, что не оставляло сомнений в искренности его чувств.

– Это был замечательный человек, – сказал он. – По иронии судьбы он путешествовал по миру в поисках древностей, дабы проникнуть в славные тайны прошлого, а погиб, упав с лестницы в собственной библиотеке. – Он испустил печальный вздох. – Я читал его статьи о Трое и открыл для себя новый мир. Никогда прежде не думал, что это так… занимательно. Насколько мне известно, именно страстный интерес к богатству разных культур объединял Феттерса и Эдинетта.

– Между ними никогда не возникали конфликты на эту тему? – спросил Глив, и по его глазам было видно, что он заранее знает ответ на этот вопрос.

Свидетель изумился.

– Бог мой, конечно же нет! Феттерс был специалистом, а Эдинетт – всего лишь любителем, который оказывает поддержку тем, кто реально занимается изысканиями, и восхищается ими. Он всегда говорил о Феттерсе в возвышенных тонах, никогда не проявлял стремления подражать ему и лишь радовался его достижениям.

– Благодарю вас, мистер Биркетт, – сказал защитник, сопроводив свои слова легким поклоном. – Вы лишний раз подтвердили то, что мы уже слышали от других. Никто, от самых известных до самых скромных людей, не сказал ни единого плохого слова о мистере Эдинетте. Не знаю, имеет ли мой ученый друг что-то сказать вам, но у меня больше нет вопросов.

Джастер без колебаний вышел вперед. Расположение жюри ускользало от него, и Питт видел, что он понимает это. Но тень нерешительности лишь на мгновение мелькнула на лице прокурора.

– Благодарю вас, – снисходительно произнес он и повернулся к Биркетту.

Томас ощутил, как в его груди разрастается чувство тревоги. Лайэлл был неприступен, подобно всем предыдущим свидетелям защиты. За последние два дня благодаря своим связям с теми, кто восхищался им и был готов выступить в суде в его защиту, Эдинетт оказался почти недосягаемым для критики. Атака на Биркетта привела бы к отчуждению со стороны присяжных, и таким путем обвинителю точно не удалось бы убедить их в том, что некоторые факты свидетельствуют против него.

– Мистер Биркетт, – спросил Эрдал с улыбкой, – вы говорите, что Джон Эдинетт проявлял абсолютную верность в отношении своих друзей?

– Абсолютную, – подтвердил Лайэлл, кивнув.

– Это качество, на ваш взгляд, достойно восхищения?

– Разумеется.

– И оно ценнее верности своим принципам?

– Нет. – Теперь Биркетт выглядел несколько удивленным. – Я не сказал этого, сэр. А если и сказал, то это было неумышленно. Прежде всего человек должен неукоснительно соблюдать свои принципы, иначе он ничего не стоит. И от своего друга следует ожидать того же. Во всяком случае, я придерживаюсь этого правила.

– Я тоже, – согласился Джастер. – Человек должен поступать так, как считает правильным, даже ценой потери друга или репутации среди тех, уважением кого он дорожит.

– Милорд, – произнес Глив, порывисто поднимаясь с места. – Это соображения морального порядка, но не вопрос. Если у моего ученого друга имеется какой-то аргумент в связи со всем этим, не разъяснит ли он нам его суть?

Судья испытующе взглянул на обвинителя. Тот ничуть не смутился.

– Аргумент имеется, и весьма важный, милорд. Как только что выяснилось, мистер Эдинетт является человеком, который ставит свои принципы выше дружбы. Или, другими словами, он готов пожертвовать дружбой, какой бы крепкой она ни была, ради соблюдения своих принципов, если между тем и другим возникает противоречие. Мы установили, что жертва – мистер Феттерс – был его другом. Я признателен мистеру Гливу, поскольку он установил, что дружба не является для Эдинетта главным в жизни и что он принес бы ее в жертву принципам, если б оказался перед таким выбором.

В зале послышался ропот. На лице одного из присяжных отразилось недоумение, сменившееся через несколько мгновений пониманием. Председатель жюри глубоко вздохнул, после чего испытал чувство облегчения.

– Мы отнюдь не установили, что такой конфликт существовал, – запротестовал Реджинальд, сделав шаг вперед.

– Как и то, что его не существовало, – возразил Джастер, повернувшись к нему.

Судья строгим взглядом пресек их препирательства. Прокурор поблагодарил Биркетта и легкой походкой, слегка покачиваясь из стороны в сторону, вернулся на свое место.

На следующий день Глив предпринял последнее наступление на Питта. Он повернулся в сторону жюри.

– Все это дело, сомнительное и надуманное, основывается, целиком и полностью, на свидетельствах одного человека – суперинтенданта Томаса Питта. – В его голосе прозвучало нескрываемое презрение. – Если не принимать эти свидетельства во внимание, то что остается? Нет нужды говорить – не остается ничего. – Адвокат принялся загибать пальцы. – Прохожий, который видел человека, вошедшего через калитку в сад. Этим человеком мог быть Джон Эдинетт, а мог и не быть. – Он загнул второй палец. – Царапина на двери, которая могла появиться за несколько дней до происшествия – вероятно, в результате небрежного обращения с бильярдным кием. – Третий палец. – Кресло в библиотеке, которое могло быть сдвинуто по самым разным причинам. – Четвертый палец. – Книги, стоящие не на своем месте.

Глив пожал плечами и взмахнул руками.

– Возможно, они были оставлены на столе, и горничная, не интересующаяся древнегреческой мифологией, поставила их на свободное место, где, как ей казалось, они и должны были стоять. Ее заботил порядок в комнате, а не порядок расположения книг в соответствии с их тематикой. Вполне вероятно, она вообще не умеет читать. Что дальше? Нить от ковра в туфле. – Реджинальд округлил глаза. – Каким образом она могла попасть туда? Кто знает… Но самое абсурдное – это наполовину наполненный портвейном бокал. Мистер Питт пытался уверить нас в том, будто это означает, что мистер Феттерс не имел возможности вызвать дворецкого, позвонив в колокольчик. В действительности это означает, что мистер Питт не обладает опытом общения с прислугой, о чем нетрудно догадаться, поскольку он полицейский.

Последнее слово защитник произнес чуть ли не с отвращением. В зале воцарилась тишина.

Глив кивнул.

– Я предлагаю вызвать нескольких свидетелей, хорошо знающих мистера Питта, которые могут рассказать вам, что это за человек, чтобы вы могли сами оценить, чего стоят его свидетельства.

У Томаса упало сердце, когда он услышал имя Альберта Дональдсона и увидел знакомую фигуру на месте свидетеля. За пятнадцать лет, прошедших с тех пор, как Дональд-сон перестал быть его непосредственным начальником, выйдя в отставку, он заметно поправился и поседел. Однако выражение его лица оставалось все тем же, каким его помнил суперинтендант, и допрос прошел именно так, как он ожидал.

– Вы служили в полиции Большого Лондона, мистер Дональдсон? – спросил его адвокат.

– Да.

Глив едва заметно кивнул.

– Когда вы занимали должность инспектора в управлении на Боу-стрит, служил ли там констебль Питт?

– Служил.

Выражение лица Альберта выдавало обуревавшие его чувства. Реджинальд улыбнулся и опустил плечи, расслабившись.

– Что это за человек, мистер Дональдсон? Насколько я понимаю, вы работали вместе с ним и он подчинялся вам?

– Он никогда никому не подчинялся. – Бывший начальник быстро отыскал глазами сидевшего в первом ряду Питта и просверлил его взглядом. – Никто ему был не указ. Он всегда считал себя умнее всех остальных.

Долгие годы Дональдсон ждал случая, чтобы отомстить Томасу за непокорность, за нарушение правил, которые Питт считал бессмысленными ограничениями, и за то, что он расследовал дела, не информируя об этом начальство. Теперь, когда суперинтендант сам руководил управлением, он понимал, что тогда был не прав.

– Ему подошло бы определение «высокомерный»? – осведомился Глив.

– Очень подошло бы, – не раздумывая, ответил Альберт.

– А «самоуверенный»? – продолжал адвокат.

Джастер приподнялся было со стула, но потом передумал. Председатель жюри, нахмурившись, подался вперед. Эдинетт сидел неподвижно.

– И еще, – добавил Дональдсон. – Он всегда делал все по-своему, пренебрегая официальными процедурами. Стремился к славе, и это было видно с самого начала.

Глив предложил свидетелю привести примеры высокомерия Питта, его амбициозности, пренебрежения правилами, и тот с радостью ухватился за предоставленную возможность. Защитнику даже пришлось спустя некоторое время прервать безудержный поток его излияний. Ему очень не хотелось передавать Дональдсона прокурору, но выбора у него не было. Эрдал же взялся за дело с видимым удовольствием.

– Вы не любили констебля Питта, не так ли, мистер Дональдсон? – спросил он с простодушным видом.

Отрицать очевидное было бы для бывшего полицейского нелепо. Он понимал это и дал волю своим чувствам.

– Невозможно любить человека, который вносит хаос в работу своих сотрудников! – В его голосе отчетливо слышались оправдательные нотки.

– Потому, что он расследовал дела нетрадиционными способами, по крайней мере иногда? – спросил Джастер.

– Потому, что он нарушал правила, – поправил его Дональдсон.

– Совершал ли он ошибки?

Обвинитель смотрел свидетелю прямо в глаза, и тот слегка покраснел. Он знал, что Эрдал мог легко поднять документы и, вероятно, уже сделал это.

– Пожалуй, не больше, чем большинство других полицейских, – признал Альберт.

– В действительности меньше, чем большинство других, – возразил Джастер. – Вы можете назвать людей, осужденных на основании свидетельств мистера Питта, которые, как выяснилось впоследствии, оказались невиновными?

– Я не следил за всеми его расследованиями, – ответил Дональдсон. – У меня было много других, более важных дел, чем контроль за расследованиями, проводимыми отдельными амбициозными констеблями.

Эрдал улыбнулся.

– Тогда я скажу вам. Дело в том, что знать тех, кому я доверяю, – часть моей работы. Ни один человек не был ошибочно осужден на основании свидетельств суперинтенданта Питта за весь период его службы.

– Это потому, что у нас хорошие адвокаты, – сказал Дональдсон, бросив взгляд на Глива. – Благодарение богу.

Джастер ухмыльнулся. Он не собирался демонстрировать свои чувства в присутствии присяжных.

– Питт был амбициозен? – Прокурор произнес это скорее как утверждение, а не как вопрос.

– Я уже говорил. Чрезвычайно, – кивнул свидетель.

Обвинитель сунул руки в карманы.

– Очень может быть. Он дослужился до чина суперинтенданта и руководит одним из самых важных управлений. Стало быть, он поднялся по карьерной лестнице выше вас, не так ли?

Дональдсон залился краской.

– Я не был женат на женщине из состоятельной семьи со связями.

На лице Джастера появилось удивленное выражение. Его черные брови взметнулись вверх.

– Значит, он превзошел вас и в социальном плане? И я слышал, что она не только из состоятельной семьи, но к тому же умна, обаятельна и красива… Ваши чувства понятны, мистер Дональдсон. У меня больше нет к вам вопросов.

Глив поднялся на ноги, но, осознав, что положение уже не исправить, снова сел. С пунцовым лицом и поникшими плечами Альберт направился к дверям, не взглянув на Питта, когда проходил мимо.

Реджинальд вызвал следующего свидетеля, мнение которого о Томасе было не лучше, хотя и по другим причинам. С ним Джастеру пришлось труднее. Человек, которого он допрашивал, испытывал неприязнь к Питту в связи с давним расследованием, в ходе которого будущий суперинтендант подозревал в совершении преступления его друга, впоследствии оказавшегося невиновным. Это было далеко не самое блестящее дело Томаса.

Третий свидетель по фамилии Слэли рассказал о нескольких случаях, характеризовавших Питта как надменного и необъективного человека. Его молодые годы расписывались в черных красках.

– Говорите, он сын егеря? – спросил Глив подчеркнуто нейтральным тоном.

Суперинтендант похолодел. Он помнил Джеральда Слэли и понял, о чем сейчас пойдет речь. Но предотвратить это было не в его силах. Ему не оставалось ничего иного, кроме как сидеть и слушать, стиснув зубы.

– Совершенно верно. Его отец был выслан за воровство, – подтвердил Слэли. – Сам он всегда недоброжелательно относился к джентри[2]. Устроил против нас настоящий крестовый поход. Посмотрите дела, которые он вел, и вы увидите это. Именно поэтому он и получал повышения: его начальники поручали ему дела, в которых фигурировали состоятельные люди… когда по политическим соображениям им нужно было добиться обвинительного приговора. И он никогда не подводил их.

– Да, – глубокомысленно произнес адвокат. – Я тоже изучал документы по делам, которые расследовал мистер Питт. – Он посмотрел на Джастера, а затем перевел взгляд обратно на Слэли. – И обратил внимание на то, что он специализировался на делах, в которых были замешаны известные люди. Если мой ученый друг желает оспорить это, я могу перечислить эти дела.

Эрдал покачал головой: он знал, что это лишь навредило бы им. Томас действительно расследовал слишком много нашумевших дел, и среди их фигурантов могли оказаться друзья присяжных или люди, к которым они относились с уважением.

Глив был доволен. Он представил суперинтенданта амбициозным и безответственным человеком, движимым не соображениями чести, а давней озлобленностью и стремлением отомстить за отца, осужденного за преступление – по его мнению, несправедливо. Здесь Джастер ничего не мог исправить.

Прокурор подвел итоги. Адвокат произнес речь, вновь напомнив присяжным о том, что обвинение основывается исключительно на свидетельствах Питта. Присяжные удалились в совещательную комнату, и в тот вечер их больше не видели. Лишь на следующий день, за четыре минуты до полудня, они наконец появились в зале судебных заседаний.

– Вы вынесли вердикт? – мрачно спросил судья.

– Да, милорд, – ответил председатель жюри.

Он не смотрел ни в сторону скамьи подсудимых, ни на Джастера, сидевшего неподвижно, со слегка наклоненной вперед головой, ни на Глива, лицо которого расплылось в самоуверенной улыбке. В его позе не чувствовалось напряжения, а осанка была прямой.

– И вы вынесли его единогласно? – спросил его судья.

– Да, милорд.

– Виновен подсудимый Джон Эдинетт в убийстве Мартина Феттерса или нет?

– Виновен, милорд.

Обвинитель резко поднял голову. Глив издал возглас возмущения и приподнялся с места. Эдинетт не шелохнулся, сохраняя полную невозмутимость.

Галерка взорвалась криками изумления, а журналисты поспешили к выходу, чтобы как можно быстрее сообщить в свои редакции о том, что случилось невероятное.

– Мы подадим апелляцию! – раздался голос адвоката на фоне поднявшегося гомона.

Судья призвал всех к порядку и, когда наконец в зале установилась зловещая тишина, послал судебного пристава за черной шапкой, которую должен был водрузить себе на голову, прежде чем огласить смертный приговор Джону Эдинетту.

Питт застыл на месте. Это была победа, но вместе с тем и поражение. Его репутация безвозвратно погибла, к какому бы мнению ни пришло жюри. Это был всего лишь вердикт. Полицейский не сомневался в виновности Эдинетта, хотя и понятия не имел о его мотивах. Тем не менее из всех преступлений, которые он расследовал, какими бы ужасными они ни представлялись, не было ни одного, за которое он отправил бы человека на виселицу. Томас всегда верил в необходимость наказания – для преступника, для жертвы и для общества. Это было начало выздоровления, исправления человека, преступившего закон. Но он никогда не верил в необходимость уничтожения человека, любого человека – в том числе и Джона Эдинетта.

Выйдя из здания суда, суперинтендант двинулся по Ньюгейт-стрит, не испытывая ни малейшего удовлетворения от одержанной победы.