Загубленная добродетель

Глава 1

Я был верным солдатом.

Быть головорезом наряда Чикагского подразделения было предметом гордости. То, что мне нравилось ломать кости, и моя задача позволяла мне это делать, было дополнительным бонусом. Я был хорош в этом. Я наслаждался этим.

Что мне не нравилось, так это слушать бессмысленную болтовню девочки-подростка.

К сожалению, мои зверские таланты привели к тому, что мой Капо попросил меня стать личным охранником его дочери.

Играть роль телохранителя, няньки для его старейшего отпрыска, никогда не было моей идеей служить делу.

— Ты не можешь сказать «нет», — утверждал мой отец, его глаза расширились от тревоги, когда я сказал ему, что подумываю об этом.

— Я не такой, как ты, папа. У меня не хватает терпения вертеться рядом с избалованной женщиной из мафии и слушать ее бесконечное нытье со своими друзьями. Я солдат, а не няня.

— Ты не можешь сказать «нет» своему Капо. Это честь.

Я покачал головой.

— Я хочу работать своими руками. Я хочу сломать кости. Я хочу уничтожить наших врагов.

— Тебе следует пересмотреть свое решение, — умоляюще сказал папа. — Если твой капо попросит тебя стать телохранителем его дочери, есть только один приемлемый ответ, Сантино, и это да.

У меня не было абсолютно никакого намерения пересматривать свое решение или говорить «да», что бы ни говорил папа. Мы с Артуро были хорошей командой. Мы годами работали вместе в качестве Головореза наряда, и все же это никогда не надоедало. Зачем мне отказываться от этого ради работы, которую я, несомненно, презирал бы?

Что бы ни сказал Данте, я буду стоять на своем и оставаться Головорез ом наряда.

— Почему бы тебе не прийти к нам домой, чтобы сообщить мне о своем решении? — cказал Данте во время нашего короткого разговора. — Пять часов.

Он повесил трубку, прежде чем я смог сообщить ему свой ответ по телефону. Вздохнув, я смирился с чертовски неловкой встречей с моим Капо. Данте умел обращаться со словами плюс тонкая хитрость, которая заставляла людей делать то, что он хотел.

Я позвонил в звонок, оглядываясь на свой черный Camaro 1969 года, надеясь, что скоро вернусь в него, мчась по улицам Чикаго. Такого рода социальные мероприятия были проклятием моего гребаного существования, и я обычно избегал их.

Дверь открыл не Данте и не горничная. Передо мной, утонченно вежливо улыбаясь, стояла Валентина Кавалларо. Она была высокой, с длинными каштановыми волосами и зелеными глазами, которые ловили тебя, как кошка мышь. То, что она могла заставить меня чувствовать себя одним из этих маленьких пушистых шариков паразитов, заставило меня еще больше опасаться работать в их доме.

Я кивнул ей и вежливо улыбнулся в ответ.

— Ваш муж попросил меня приехать.

— О, я знаю, — сказала она. — Я подумал, что было бы отличной идеей познакомить тебя с нашей дочерью прямо сейчас. Зачем ждать?

Я прочистила горло, собираясь сказать то, что я пришла сюда сказать, когда Данте появился позади Валентины и положил руку ей на плечо.

— Сантино, — сказал он с коротким кивком.

— Я рада, что рядом с Анной будет такой способный телохранитель, — сказала Валентина, не сбившись с ритма, одарив меня улыбкой женщины, у которой был тонкий способ добиться своего, и, увидев это, я точно понял почему.

— Дело в том….. — начал я, когда Валентина пригласила меня войти. И Данте, и Валентина посмотрели на меня.

— Да? — спросила Валентина.

Слова моего отца летали в моем мозгу, как назойливая муха, от которой ты не мог отмахнуться. Стоя в особняке Кавалларо и видя их выжидающие лица, я понял, что не могу отказаться от их предложения. По крайней мере, пока. Может быть, я мог бы поработать телохранителем один или два года, а затем попросить Данте вернуть меня к задаче пытать людей для получения информации.

— Дети обычно меня терпеть не могут, — сказала я, что на самом деле было неправдой. Дети тянулись ко мне, как мухи к дерьму, но у меня не было необходимого терпения, чтобы выносить их присутствие.

Валентина рассмеялась.

— О, не волнуйся. Анна ладит со всеми. Она очень общительная и чуткая девушка.

Конечно. Почему родители всегда думали, что их дети — Божий дар человечеству, очень талантливые и воспитанные альтруисты, когда большинство из них были раздражающими, избалованными детьми с эгоистичными наклонностями и склонностью к честности, граничащей с жестокостью.

— Я уверен, что так оно и есть.

Наверху раздались шаги, и на верхней ступеньке лестницы мелькнула тень каштановых волос. Анна Кавалларо практически резвилась вниз по лестнице, ее конский хвост подпрыгивал вверх и вниз самым раздражающим образом. Как глазурь на торте, она была одета в клетчатый костюм, в котором даже женщина за пятьдесят чувствовала бы себя старой. Она сверкнула мне улыбкой. Ее глаза блестели от возбуждения. Она протянула руку в мою сторону, пристально глядя на меня.

— Приятно познакомиться.

Я выдавил улыбку, которая, казалось, могла бы на самом деле заморозить мои гребаные мышцы лица. «Удовольствие», — выдавила я сквозь зубы. Это была ложь, но, судя по выражению ее глаз, она этого не осознавала. Данте, однако, казалось, смотрел сквозь меня. Тем не менее, он не выглядел недовольным отсутствием моего волнения по поводу встречи с его дочерью. Он знал, что моя способность защитить ее не зависела от сочувствия. Я отпустил ее маленькую руку, как только это позволили приличия. Еще одна вещь, которую я чертовски ненавидел: необходимость быть правильным. Теперь, когда я проводил свои дни рядом с дочерью Данте, мои безудержные проклятия и вспышки гнева остались в прошлом.

— Это будет весело, — сказала Анна.

Может быть, она думала, что я буду ее другом или ее личным товарищем по играм. Девушку ждал неприятный сюрприз. Я бы защитил ее. Это была степень нашей связи.

— Значит, ты будешь защищать меня ценой своей жизни? — спросила она, с любопытством наклонив голову, ее голубые глаза пытались поставить меня на место и проверить мою искренность.

И впервые за сегодня мне не пришлось лгать.

— Я буду защищать тебя до последнего вздоха.

Или пока твой отец не проявит ко мне милосердие и не избавит меня от страданий.

Когда я впервые встретил Сантино, я чуть не лопнул от волнения. Я лишь мельком видел его раньше, но даже тогда его высокий рост и красивое лицо заставили мой живот перевернуться впервые в моей жизни.

Я был взволнован тем, что он охраняет меня. Казалось, что с ним может быть весело, и он не такой приверженец правил. Я думал, что мы с ним хорошо поладим.

Вскоре я понял, что это не так.

Вначале Сантино все еще пытался скрыть свое раздражение из-за необходимости наблюдать за мной, но это стало очевидным очень быстро. Он не любил детей или людей в целом. Ему не нравилось, когда я с ним разговаривал. Или когда я слишком громко смеялся. Или когда я дышал слишком близко к нему. Он едва терпел мое существование.

Я был уверен, что только его чувство долга удерживало его от того, чтобы задушить Леонаса или меня.

Я был зол. Действительно злюсь. Я был воспитан, чтобы быть хорошо воспитанным, вежливым и думать, прежде чем действовать. Мама и папа оба были уравновешенными и контролируемыми на публике. Они были тем, кем я стремился быть.

Сантино сидел за столом в караульном помещении со своим папой и вторым телохранителем мамы Тафтом. Я сглотнул, когда вошел в комнату, но попытался скрыть свои нервы.

— Могу я поговорить с Сантино? — спросила я твердым голосом. Я гордился тем, как уверенно и по-взрослому я звучал. Люди всегда говорили мне, что я старая душа, скрывающаяся в теле двенадцатилетнего ребенка. Но это не помешало им обращаться со мной как с ребенком.

Рот Тафта дернулся, и он встал.

— Конечно.

Отец Сантино бросил на Сантино взгляд, которого я не понял, прежде чем он тоже поднялся. Коротко улыбнувшись мне, оба мужчины ушли. Сантино откинулся на спинку стула, приподняв одну бровь таким образом, что, вероятно, хотел оскорбить и меня. Я научилась читать подергивания его лица как способ выразить то, что он не мог сказать вслух.

Я больше не мог этого выносить. «Если ты так сильно меня ненавидишь, почему ты согласился стать моим телохранителем?» Исчезли самообладание и уверенность. Это прозвучало обиженно и по-детски, но я ничего не мог с этим поделать.

Сантино испустил важный вздох, и я практически мог слышать его мысли: «Ну вот…»

— Что заставляет тебя думать, что я ненавижу тебя?

— Потому что ты находишь все, что я делаю и говорю, раздражающим.

Он не отрицал этого, и это тоже задело. Я даже не был уверен, почему я хотел его одобрения. Он был просто моим телохранителем.

Сантино наклонился вперед, небрежно положив предплечья на бедра.

— Ты не знаешь, что такое ненависть, если думаешь, что я ненавижу тебя. Я этого не делаю.

— Но я тебе не нравлюсь.

— Мне не нужно любить тебя, чтобы защищать тебя.

Я сжала губы, чувствуя предательский жжение в глазах.

— Ты не должен защищать того, кто тебе не нравится. Ты должен был сказать моему отцу «нет», если ты так ненавидишь эту работу.

— Ты не скажешь «нет», если твой капо попросит тебя защитить его потомство.

Люди редко говорили мне правду, если только она не была приятной или даже лестной. Сантино никогда не щадил мои чувства. Это было то, что мне нравилось в нем, но также и ненавидело, потому что я хотел, чтобы он был добр ко мне, потому что я ему тоже нравился.

Я ушел, не сказав больше ни слова. Я не хотела разрыдаться перед Сантино. Это, вероятно, только разозлило бы его и смутило меня, и я уже сделал достаточно этого.

Тяжелые шаги крались за мной.

— Анна, остановись.

Я не падал и не замедлялся, когда шел по новому подземному туннелю, соединяющему наш дом с караульным помещением. Сантино догнал меня в нашем подвале, его пальцы сомкнулись на моем предплечье. Я остановилась и посмотрела на его высокую фигуру.

— Если ты беспокоишься, что я плохо справлюсь, защищая тебя, потому что я не поклоняюсь земле, по которой ты ходишь, тебе не нужно беспокоиться. Я серьезно отношусь к своей работе. Я буду защищать тебя ценой своей жизни, даже если ты будешь раздражать меня.

— Это утешение, — сказал я, позволяя язвительности, которую я обычно показывал только Леонасу, пройти. Если бы Сантино не потрудился быть вежливым, я бы тоже не стал.

Сначала его незаинтересованность во мне и отсутствие разговора беспокоили меня, но в конце концов я научилась добиваться от него реакции, любой реакции на самом деле. Это стало моим любимым занятием — раздражать Сантино до тех пор, пока он больше не мог игнорировать мое существование.