Заколдованный участок

Глава 1 Стольбун

Прошел слух: Анисовку будут сносить.

Анисовцы сначала обрадовались.

Потому что неправда, будто русские люди не любят перемен, наоборот, они часто хотят все поменять, правда, желательно, чтобы при этом менялось как можно меньше, а в идеале вообще ничего.

Старая жизнь накапливает много хлопот. У кого курятник завалился, надо поправить или строить новый, у кого корова в возрасте, хорошо бы уже другую, у кого крыша прохудилась, требуется перекрыть. Это дела хозяйственные. Человеческие еще сложнее: кто-то приболел и решает вопрос, ложиться в районную больницу или потерпеть до осени, кто-то собрался жениться, но еще не знает на ком, кому-то сосед насолил, опыляя свой сад в сильный ветер и загубив заодно с вредителями молодые помидорные и огуречные грядки.

А когда впереди грозит новая жизнь, сразу большое облегчение. Не надо поправлять курятник и перекрывать крышу, глупо заводить другую корову, нет смысла торопиться в больницу, раз такие перемены (вылечишься, а из-за нервной мороки переезда опять заболеешь, придется перелечиваться), женитьба тоже подождет (может, в новом месте найдутся новые невесты), а сосед пусть хоть дотла уничтожит окрестности своей самодельной отравой: урожая все равно не собирать, не успеет вызреть.

Обидно только тому, кто, например, недавно построил новый дом, однако новых домов за последние пятнадцать лет в Анисовке никто не строил, за исключением Льва Ильича Шарова, но он начальство, его не жаль.

Никто не спрашивал, почему, собственно, хотят снести Анисовку, которая жила получше соседних сел за счет успешно работающего винзавода. Это тоже мудрость: нас рожали – не спрашивали, захотят с нами что-нибудь сделать – тоже не спросят. Сменили вон, научно говоря, общественно-политический строй, спросили разве? Сделали из совхоза ОАО, из рабочих – акционеров и пайщиков, опять-таки без спроса. А вы разговариваете.

Тут дошли уточнения: на месте яблоневых садов пройдет трасса республиканского значения, а через Курусу вдобавок перекинут железнодорожный мост, соединив напрямую два узла – Полынск и Мазуново.

Прибыли со своими хитроумными приборами и начали снимать местность два геодезиста, они подтвердили насчет моста.

Стало все окончательно ясно. Спорили только о том, какие суммы компенсации выдадут за дома и земли и куда переселят.

Решили, что суммы будут значительные, а переселят, скорее всего, в Полынск, благо он рядом, или даже в Сарайск, он тоже недалеко. Потому что куда же еще? Из деревни в деревню – какой смысл? Да и нет такого села, которое вместило бы анисовских жителей. На пустошь какую-нибудь? Тоже невозможно: никто не согласится.

Тут новые данные: не снесут Анисовку, а просто отрежут ее мостом и железнодорожной насыпью от окружающего мира, от садов и угодий, зажмут между Курусой и этой самой насыпью, и село умрет само собой, без посторонних усилий, как умер подобным образом пять лет назад совхоз «Маяк», поля которого пересекла ветка от того же узла Мазуново.

Анисовцы поделились на два лагеря: одни считали, что этого никто не допустит, вторые полагали, что именно это и случится. Некоторые совсем растерялись: с утра надеялись на одно, вечером были убеждены в противоположном. Но это все теория, а практика такова, что некоторые, пока не поздно, стали сниматься и уезжать. Пытались продать дома – никто не брал. Дурной знак. Заколачивали и уезжали так, налегке. Уехал сельский инженер Ступин с женой. Уехала к дальним родственникам совсем захворавшая и ослабевшая старуха Квашина. Уехали Славин, плотник (и хоть бы в рот хмельного!), Потапов, у которого дом и ворота изукрашены резьбой, Иван Низовой, последний балалаечник, Креснин и Соснин, мастера на все руки. Многие уехали. А кто и умер. В частности, славная собака Камиказа, погибшая все-таки под колесами мимоезжего чужого грузовика; при ее характере этого надо было рано или поздно ожидать.

А те, кто остались, находясь в подвешенном состоянии, настолько охладели к работе и к личной жизни, что братья Шаровы, руководители Анисовки, не знали уже, как повлиять на деморализованный народ.

И однажды Андрей Ильич сказал:

– Экстрасенса, может, позвать?

– Экстрасенса, может, позвать? – сказал Андрей Ильич рассеянно и предположительно – и тут же загорелся собственной идеей и напомнил Льву Ильичу, как лет двенадцать назад к ним явился из Сарайска экстрасенс и психотерапевт Александр Нестеров, человек молодой, умелый, наглый. Приехал с помощником, который продавал билеты на оздоровительный сеанс, и народ, насмотревшийся по телевизору подобных чудодействий, отдал последние деньги, забил полностью зал клуба. Как положено, крутили головами и махали руками, многие почувствовали себя лучше, а Читыркин, например, после этого две недели не пил. Правда, и не работал, лежал задумчивый, но, с другой стороны, как Читыркин работает, лучше бы уж всегда лежал – вреда меньше. В общем, воспоминания у анисовцев остались скорее приятные, чем наоборот. А потом экстрасенсов разоблачили, запретили показывать по телевизору, но, по слухам, они еще ездят по городам и весям на свой страх и риск. Лев Ильич усомнился:

– Не те времена, народ не пойдет, особенно за деньги!

– Выделим из бюджета, ты поможешь немножко, – уговаривал Андрей Ильич.

Бухгалтер Юлюкин, присутствовавший здесь, при слове «бюджет» сильно нахмурился, но он знал характер Андрея Ильича: если тому чего очень захочется, всегда сумеет убедить если не логикой, то напором.

И Андрей Ильич поехал в Сарайск, разыскал этого самого Нестерова. Тот был, конечно, уже не так молод, не очень успешен, уныло трудился в обычной поликлинике и на предложение Андрея Ильича ответил согласием, хоть и без особой охоты. И вообще, на взгляд Андрея Ильича, выглядел как-то неосновательно. Но гонорар запросил высокий, и это Андрея Ильича немного успокоило. К тому же в кабинете Нестерова случился бывший анисовец Прохоров, тот самый, которого обвинили когда-то в махинациях с цветными металлами. Он сумел не только уйти из-под суда, но сделался помощником депутата в Сарайске, заправлял делами гораздо интересней цветных металлов, стал совсем почти большим человеком, но при этом получил свойственные большим людям нервные расстройства, в том числе бессонницу, от нее и лечился у Нестерова. Он неожиданно горячо поддержал идею Андрея Ильича и даже сказал, что тоже поедет – посетит родину и попробует заодно принять сеанс не индивидуально, а в единстве с родным народом. Андрей Ильич довольно кисло воспринял его намерение, но именно Прохоров, кажется, сумел окончательно убедить Нестерова, что следует поехать.

И вот анисовцы собрались в клубе, зал которого для этого случая привели в относительный порядок, натащили стульев и скамеек, нашли красное сукно, чтобы покрыть стол на сцене, и даже графин с пробкой отыскался в хламе и пыли; наскоро обтерли, поставили.

Пока Нестеров готовился за кулисами, Лев Ильич держал речь:

– Уважаемые акционеры! Так сказать, господа совместные собственники! Эти вот настроения, чтобы разбежаться, это неправильно! Уже уезжать начали люди – зачем, спрашивается? Чего испугались? Ну, строят дорогу, и что? Нам же лучше, дорога будет республиканского значения! До Москвы за пару часов буквально доехать можно!

– Это смотря на чьей машине, – подал голос Суриков, автомобильная душа которого тут же отозвалась на близкую тему.

Лев Ильич сердито глянул на него и продолжил:

– Сад меньше станет, да, но винзавод работу продолжит! Или еще насчет моста ходят слухи, будто железнодорожный мост построят через речку, и что будто бы Анисовку всю из-за этого моста снесут! И отсюда вытекают упаднические настроения! Совсем уже безобразие началось: хотим – ходим на работу, не хотим – не ходим!

– Неправда! – поправил Мурзин. – Мы всегда не хотим, но всегда ходим!

Общий смех был подтверждением его правоты. Один Дуганов, бывший общественный деятель, не рассмеялся. Он даже встал и крикнул во всю мощь своих слабых сил:

– В данном вопросе я руководство поддерживаю! Бросать родные места не надо! Надо дождаться своей участи в законном порядке! Если и будут нас сносить, обязаны дать компенсацию! И новое жилье!

Поднялся шум.

– Ага! Жди! – закричал Николай Иванович Микишин. – Распятовку вон сносили – дали по три копейки и переселили в Заречье на пески, там не растет ничего! А они даже радовались сначала, дурачье!

– Им чего не радоваться: деревня сроду драная была, нищая! – одновременно закричал старик Ваучер. – А у нас людям есть чего терять, между прочим!

Этот старик лет десять назад уехал вместе со своим обидным прозвищем к богатому племяннику в город и вот вернулся, чтобы попытаться продать свой дом; его появление тоже было воспринято анисовцами как дурной знак.

Лев Ильич довольно долго объяснял, почему сносить не должны и не будут. Уважаемые акционеры и господа совместные собственники молчали. Лев Ильич говорил горячо и азартно, но ему мешал один из господ акционеров, вышедший к сцене, торчавший перед столом и протягивавший какую-то бумажку.

– Чего тебе? – прервал сам себя Лев Ильич.

– Заявление о выходе.

– Здорово были! Я им тут все объяснил, а он выходить собрался!

– Имею право.

– Да хоть объясни, почему?

– А я с советского времени ученый, – объяснил господин акционер, – если начальство начинает агитировать, что все идет хорошо, значит, хана, пора сматываться!

– Ладно, потом! – отреагировал Лев Ильич. – Сядь пока.

– А заявление?

– Рассмотрю. Может, ты его еще назад заберешь!.. Прошу внимания! – закричал Лев Ильич залу. – Мы тут подумали и решили пригласить специалиста. В целях оздоровления и в качестве бесплатной социальной инициативы с нашей стороны. Чтобы вы видели, что мы идем навстречу тому, чтобы... ну, как сказать... Чтобы вы все были здоровы, и если у кого что болит, тот может настроиться, чтобы лечиться... Ну, и вообще, настрой на труд, на здоровый образ жизни, чтобы, так сказать...

Слегка запутавшись, он хотел освежиться, взял графин, склонил над стаканом. Но оттуда вместо воды вылетела жирная муха и поплыла над залом, довольно гудя, будто побывала на навозной куче. Послышался тихий смех. Лев Ильич проигнорировал.

– Специалиста этого вы помните, – сказал он обнадеживающим голосом, – приезжал к нам, лечил. Многим, кстати, полегчало. Психотерапевт, большой мастер своего дела – Александр Юрьевич Нестеров!

Александр Юрьевич Нестеров за кулисами торговался с Андреем Ильичем, чувствуя себя при этом не очень хорошо. Его со вчерашнего дня немного как бы душевно подташнивало. Впрочем, подташнивало и всю предыдущую неделю, а если честно, и все последние несколько лет.

Его блистательные достижения были в прошлом. Увлекся по молодости психотерапией, биоэнергетикой, парапсихологией, начал практиковать массовые сеансы – успешно во всех смыслах, в том числе материальном. Но потом как-то разочаровался, усомнился, решил заняться классической психотерапией в индивидуальном порядке. Оборудовал небольшую частную клинику на первом этаже жилого дома, влез в долги и все не мог отдать. А кредиторы оказались строгими людьми, взяли за горло и даже хотели использовать таланты Нестерова для воздействия на людей в криминальных целях. Помог Прохоров, дал взаймы требуемую сумму, Нестеров, расплатившись, бросил свой сомнительный психотерапевтический бизнес и устроился в поликлинику по смежной специальности – невропатологом. Но некоторых своих прежних пациентов не оставил, в том числе, естественно, и Прохорова, хотя к работе в последнее время чувствовал все большее отвращение и, если бы не долг, ушел бы куда-нибудь в строители или ремонтники, чтобы работать руками и забыть хоть на время о голове.

Вот и сейчас он смотрел на Андрея Ильича, и у него туманилось и в глазах, и в ушах: лицо Андрея Ильича видно не вполне отчетливо (возможно, из-за полусумрака закулисья) и голос слышен не вполне ясно (возможно, из-за шума в зале). Нестеров потер виски, сконцентрировался. И расслышал.

– Хорошо бы, – сказал Андрей Ильич, – вам сейчас провести сеанс, а через недельку – и еще один. Для закрепления.

– Через недельку не смогу, – сказал Нестеров и взял у Андрея Ильича лист-ведомость. – Где расписаться?

– Вот тут.

Нестеров посмотрел на сумму.

– Здесь меньше. Мы на другие деньги договаривались.

– Это аванс, – объяснил Шаров. – Остальное, извините, по факту.

– По какому факту? – поморщился Нестеров. – Какой тут может быть факт? Я не примусы починяю, между прочим! И вообще, я знаю эту русскую народную игру: пообещать одно, а сделать другое! Мы договаривались: деньги сразу. И никаких приездов через недельку!

– Вот именно! – подал голос Прохоров, который сидел тут же. Он по-прежнему хотел быть в единении с народом, но не в общем зале. Там начнутся расспросы, просьбы и все прочее, что связано с известностью.

– Мы и дадим сразу. Как сеанс кончится, так сразу и дадим! – успокоил Андрей Ильич.

Тут за кулисы выглянул Лев Ильич и сказал Нестерову не особенно приветливо:

– Я объявил, ждут.

И посмотрел на брата, как бы говоря: только ради твоей выдумки уступаю, но сам в эту глупость – не верю! Нестеров расписался в ведомости и пошел на сцену.

Нестеров пошел на сцену, а Андрей Ильич и Прохоров остались.

– Ты чего ж? – спросил брата Лев Ильич. – Твоя идея – иди лечись!

– Я и так здоров.

– А мне хватает голос слышать – и действует! – похвастался Прохоров.

Андрей Ильич оглянулся на него и сказал с тревожным сомнением:

– Ну, на меня один голос не подействует.

– А ты иди, Лев Ильич, проверь свои силы! – напутствовал Прохоров и пообещал: – Замашешь ручками, как и все!

– Пальцем не пошевелю! – гарантировал Лев Ильич. – И вообще – халтура это и профанация! Только деньги зря тратим!

Лев Ильич вышел на сцену и проследовал мимо Нестерова, извинившись жестом, означающим: «Работайте, я не мешаю!» – ибо начальству сроду в голову не приходит, что оно может кому-то помешать. Спустившись со сцены, Лев Ильич сел в первом ряду, прямо напротив Нестерова, скрестил руки, положил ногу на ногу с довольно-таки ироничным видом: ну-ну, поглядим, что ты со мной сделаешь. Однако, заслышав сзади перешептывания, он строго оглянулся и призвал директивным взглядом отнестись серьезно к мероприятию. Это замечательное умение наших начальников делить: лично я имею право на усмешки и иронию, но ты, народ, будь послушен и не обсуждай.

Тем не менее народ обсуждал.

Красавица Нина, приехавшая на каникулы, сама студентка психологического факультета, усмехнулась и сказала Наташе:

– Неужели люди до сих верят в эту глупость?

Наташа промолчала, зато ответила ее мать Люба Кублакова:

– Верят или нет, а у меня прошлый раз сыпь на руках прошла. Вот и думай. На этот раз хочу давление понизить.

– Темнота! – сказал Вадик, тоже приехавший на каникулы и тоже студент, будущий криминалист. Он сидел, конечно, возле Нины.

Нестеров этих слов, само собой, не слышал. Он вообще не вслушивался и не всматривался. На таких сеансах нельзя никого выделять, нельзя ни к кому иметь личное отношение, нужно чувствовать публику как плотную и однородную биомассу, тогда успех обеспечен. Известно же, что для такого рода взаимодействия важна дистанция, отстраненность. Нестеров не любил, чтобы на его сеансах был кто-то из знакомых. Впрочем, в родном Сарайске он ни разу не выступал, там эффекта отчужденности достичь в полной мере было невозможно.

Нестеров настраивался. Получалось плохо. Он знал, что нельзя думать о своем состоянии, но как не думать, если в глазах всё слегка подплывает и колышется? Тут он увидел Нину. Поразился ее красоте. В этот момент даже прошло головокружение. Он с усилием отвел глаза и заговорил, глядя в пространство:

– Здравствуйте. Я рад видеть вас. Я прошу людей с неустойчивой психикой, с нервными заболеваниями и сильным похмельным синдромом выйти из зала во избежание неприятных последствий. Есть такие?

Зал начал оживленно перешептываться.

– Ушел бы ты от греха подальше, – сказала Савичева мужу. – У тебя со вчерашнего вечера синдрома дополна.

Савичев отмахнулся:

– Тогда всем мужикам выйти надо. Это он боится, что на нас не подействует. – И крикнул: – Всё в порядке, начинай, начальник!

Нестеров начал.

– Собственно говоря, мы займемся не лечением, – сказал он глубоким и звучным голосом, обводя всех глазами так, что каждому показалось, будто он смотрит прямо на него и проникает взглядом непосредственно в душу, хотя на самом деле Нестеров никого не видел. – То есть излечение тоже входит в процесс, но оно произойдет само собой. Я хочу только пообщаться с вами. Просто пообщаться, поговорить. Если во время разговора у кого-то начнутся непроизвольные телодвижения или возникнет состояние, близкое ко сну, не пугайтесь, это во благо. Ваш организм всего лишь откликнется на ту атмосферу, которую я создам в зале. С вашей помощью. Именно с вашей помощью, потому что вы сами принесете себе пользу. Я только катализатор, только человек, знающий некоторые тайны полезного воздействия на те силы организма, о которых вы сами не подозреваете.

– Ой, – сказала Наташа, млея, – меня уже потягивает на непроизвольные телодвижения. Какие глаза у мужчины!

На других анисовцев тоже понемногу стало влиять. Кто-то начал медленно полоскать воздух, подняв руки, кто-то закрутил головой, кто-то задремал...

За кулисами Андрей Ильич склонил голову, задремывая. А Прохоров раскачивался всем туловищем, блаженно улыбаясь.

Нестеров направил в зал всю свою энергию. Но с энергией что-то было не в порядке. Голова неприятно покруживалась, в глазах слегка туманилось. Превозмогая себя, он произносил заученные слова:

– Не думайте о плохом. Если о нем думать, то его станет больше. Думайте о вечных и простых вещах. Вы видите мысленным взором реку. Озеро. Небо. Облако. Улыбку ребенка. Всё вокруг любит вас. И вы любите окружающее. Это ваша родина. Единственная и неповторимая. Она не может без вас, и вы не можете без нее. Вы нужны ей здоровыми, сильными, красивыми...

Сквозь туман опять вдруг проступило лицо красавицы. Она смотрела на Нестерова и усмехалась. Некоторые другие тоже сопротивлялись вольно или невольно, но Нестеров гасил эти очаги сопротивления – так тушат последние свечи в церкви, перед тем, как ее запереть. Вадик, конечно же, крепился, но вот опустил голову и начал слегка качать ею. А Савичев глядел с упрямой улыбкой и шептал:

– Врешь, не возьмешь! На меня адмирал Балтийского флота в упор смотрел – и ничего!

– У вас состояние блаженства и покоя! – настаивал Нестеров. – Все прекрасное пробуждается в вас. Ваши непроизвольные движения продолжают движения вашей души. Когда наш разговор закончится, вы легко выйдете из этого состояния. Очень легко. С приятными ощущениями. А пока побудем в нем еще немного. Вы согласны?

Почти все кивнули одурманенными головами.

– Главное, помнить: вы от рождения здоровы. Вам не надо искать то, чего нет, оно есть в вас. Всё в вас имеется. Надо это только вспомнить. Надо вспомнить!

– Врешь! – сопротивлялся Савичев. – На меня... адмирал... Балтийского... – и он поднял палец, чтобы погрозить экстрасенсу: «Нет, брат, не так просто...», – но палец вдруг закачался туда-сюда, как маятник. Савичев посмотрел на него с удивлением и вдруг кивнул, словно соглашаясь и одобряя поступок пальца. И присоединился – начал покачивать туда-сюда головой.

Победы давались Нестерову нелегко. Лоб покрылся потом, пальцы мелко дрожали, под ложечкой ныло. К тому же притягивал взгляд Нины, а на нее он смотреть почему-то не решался. Он принялся за Льва Ильича, который во время всего сеанса хмыкал, усмехался и посматривал по сторонам: надо же, до чего легко подверженные люди! Впрочем, не мешал процессу: вдруг все-таки польза?

– Надо вспомнить! Надо вспомнить! Вспомнить! – твердил Нестеров. И тут на лице Льва Ильича вдруг появилось выражение крайней тревоги. Он словно действительно забыл что-то важное и пытался вспомнить. Нестеров не сводил с него глаз, понимая, что сейчас добьется своего. И голова Льва Ильича начала действительно никнуть.

Но это было последнее усилие Нестерова. Зрение его окончательно заволокло, и в этом тумане послышался стук тела. Кто-то упал, мысленно подумал Нестеров. И каким-то другим умом, не мысленным, а иным, откликнулся: это я упал!

И что это такое белое надо мной?

Что это такое белое надо мной? – думал Нестеров, открыв глаза.

Не сразу понял: потолок. Повернул голову. Увидел стеклянный медицинский шкаф, казенную мебель. За столом сидит молодой человек и читает книгу с названием, которое Нестерову показалось зловещим: «Криминалистика».

– Где я? – спросил Нестеров.

Вадик (а это был он) словоохотливо объяснил:

– В медпункте. Я вообще-то не врач, но был тут фельдшером, а сейчас приехал на каникулы, я на криминалиста учусь, вот и поселили здесь по старой памяти и попросили на лето врачом поработать, а мне, в общем-то...

– Что со мной было?

– Вы в обморок упали.

– Почему?

– Этого я не знаю. Сначала всё было хорошо, даже я что-то почувствовал. Но это самовнушение, скорее всего, я, извините, в такие вещи не верю. Ну, вот. Вы, значит, говорили, говорили, а потом...

– Здравствуйте! – послышался голос в окне. Это был Андрей Ильич, не выспавшийся и очень озабоченный.

– Как себя чувствуем?

– Нормально, – сказал Нестеров, вставая. – У меня просто был летний грипп, потом много работал... Неловко получилось.

– Вы даже не представляете, насколько неловко! – загадочно выразился Андрей Ильич. – Ходить можете?

– Вполне.

– Тогда очень вас прошу! Срочное дело, понимаете ли!

И Андрей Ильич увел куда-то с собой Нестерова.

В то же утро случилось еще одно событие, на первый взгляд незначительное, но масштаб его мы оценим чуть позже. Евгений Сущев вдруг засобирался в город, сказав, что ему позвонили и просят срочно выйти на работу.

– Когда позвонили? – удивилась Анна.

– Только что, ты выходила.

– Здравствуйте-пожалуйста! Вчера приехал – и опять! Ты же на неделю хотел!

– Начальство просит, что я могу сделать?

– Слушай, с тобой этот экстрасенс ничего не сделал? – забеспокоилась Сущева, вглядываясь в лицо мужа. – Какой-то ты не в себе!

– Будешь тут в себе, если вот так из дома дергают! Думаешь, мне охота ехать? И ты тут еще... На нервы давишь...

– Я не буду, Женя. Вот люди, мужу и жене вместе побыть не дают...

А в медпункт тем временем заглянул Прохоров, обнаружил отсутствие Нестерова, удивился объяснению Вадика, что экстрасенс был уведен Шаровым.

– Куда пошли-то?

– Не знаю. По улице куда-то.

По улице куда-то шли Андрей Ильич и Нестеров.

– Вы не беспокойтесь, сеанс я проведу, – говорил Нестеров. – Вот отдохну пару дней.

– Это само собой. Но кое-что нужно сделать прямо сейчас.

– Что именно?

– Увидите.

Андрей Ильич, поминутно озираясь, подвел Нестерова к дверям клуба. Постучал. Открылась дверь, высунулся бухгалтер Юлюкин. Тоже огляделся и впустил Шарова и Нестерова.

– Всё в порядке? – спросил Андрей Ильич.

– Если это можно считать порядком...

Они пошли в полутьме: окна были занавешены.

В пустом зале сидел на своем месте, как и вчера, Лев Ильич Шаров. Сидел неподвижно. Руки скрещены, глаза устремлены вперед.

– Здравствуйте! – сказал Нестеров, но Лев Ильич никак не отреагировал.

– Он не слышит, – сказал Андрей Ильич.

– А что с ним?

– Это вы нам должны объяснить!

– Ничего не понимаю...

– Восстанавливаю события, – начал рассказывать Андрей Ильич. – Вчера вы упали в обморок, была суматоха, люди тоже не сразу опомнились, потом разошлись, я их уговорил с зарплатой подождать до завтра ввиду чрезвычайных обстоятельств...

– При чем тут зарплата?

– Деньги мы были должны выдать! – вступил в разговор Юлюкин. – Лев Ильич их с собой взял в таком переносном сейфе и оставил в машине: машина надежная, да и все вокруг свои. А прямо при себе держать – люди только об этом будут думать, а не о лечении. Так вот. Упасть-то вы упали, но подействовать успели, наверно: Лев Ильич у нас как бы окаменел.

– Хорошо еще, – добавил Андрей Ильич, – что он семью на юг отдыхать отправил, а то жена бы его подняла шум. Вам бы не поздоровилось, извините!

Нестеров пощупал пульс Льва Ильича, пощелкал пальцами перед его глазами и сделал вывод:

– По-моему, он впал в кататоническое состояние.

Лев Ильич вдруг опустил голову и тут же поднял ее. Андрей Ильич обрадовался:

– Шевелится!

– Это ничего не значит. Остаточные реакции. И вы ошибаетесь, он все слышит. Люди даже в коме слышат, но не осознают.

Юлюкин заботился о своем:

– В чем проблема, Александр Юрьевич. Мы бросились к машине, у Андрея Ильича ключи запасные есть, а там – нет денег! Нет этого ящичка, понимаете? А ее открыть невозможно, сигнализация зверская! Значит, Лев Ильич эти деньги в другом месте где-то оставил! Значит, надо выяснить...

– Что ты всё о деньгах? – прервал Андрей Ильич. – У меня брат сидит как мертвый, а ты – деньги, деньги! Оживить его надо!

– И я говорю – оживить. Чтобы деньги... – и в ответ на гневный взгляд Андрея Ильича Юлюкин отчаянно, хоть и негромко (в целях конспирации), воскликнул:

– Но ведь съедят нас люди, если зарплату не выдадим! И так на месяц задержали!

– Понятна задача, Александр Юрьевич? – спросил Андрей Ильич. – Оживляйте. То есть – приводите в себя.

– Попробую... – неуверенно сказал Нестеров, понимая, что перед ним что-то неведомое и неожиданное.

Что-то неведомое и неожиданное поднялось в душе продавщицы Клавдии-Анжелы после сеанса. Настолько неожиданное, что она с утра приняла решение – уехать. И не только приняла решение, но вот уже сдает дела напарнице Шуре Куриной. Считают товары и деньги, сверяют записи.

– Как-то все-таки я не понимаю... Взяла и собралась... У тебя тут целых два жениха, – напомнила Шура.

Клавдия-Анжела горько рассмеялась:

– Какие женихи? Володька молодой слишком, Мурзин еще женатый.

– Фактически в разводе. И ходит ведь к тебе, скажешь нет?

– Ну ходит, – не отрицала Клавдия-Анжела. – А толку? Не мычит, не телится. Сама я, что ли, должна серьезный разговор начинать? У меня гордость все-таки.

Шура возмутилась:

– Ну знаешь, или уж гордость, или счастье! Я вот тоже гордая слишком, поэтому и одинокая! Нет, но тебе-то кто больше нравится?

Клавдия-Анжела вздохнула:

– В этом и вопрос. Володя, в общем-то, чуть побольше... Нет, Мурзин тоже мужик неплохой, хоть и с загибами... Да уж... Вчера на сеансе сижу, а сама загадываю: пусть я сейчас засну, а проснусь, и мне ясно наконец станет, с кем мне быть.

– И что получилось? – с огромным интересом спросила Шура.

– А то и получилось. Очнулась, и будто мне кто сказал: не дури, ни с тем ни с другим ничего не будет. Уезжай. И я поняла: пора. Всё просто, Шура: если за Мурзина выйду – он мне жизнь испортит, если за Володьку – я ему жизнь испорчу.

– Надо же... Зря я себе тоже чего-нибудь на жизнь не загадала. А то просто как в тумане живу, ничего про себя не соображаю. Дура, загадала на мелочь: хотела, чтобы родимое пятно пропало. Пятно у меня есть на одном месте. Несимпатичное.

– Пропало?

– Ну да! Мне кажется, даже больше стало. Главное, что его в любом случае очень вряд ли кто увидит. Зачем я на что-то серьезное не загадала, дура? Короче, подруга, вот тебе и мораль: перед тем как чего хотеть, подумай, этого ли ты хочешь! Выпьем! Не за исполнение желаний, а за то, чтобы понять, чего мы желаем на самом деле!

Они не успели выпить – вошел Прохоров.

Галантно улыбнулся: городская жизнь его обучила, что с любой женщиной надо на всякий случай быть вежливым, ибо неизвестно, кто она и чего от нее ждать. В деревне же совсем другой расклад: все на виду, обо всех всё знаешь, церемониться не приходится. Но и тут обаяние применить не мешает.

– Здравствуйте, женщины! – воскликнул он. – За что пьем?

– За вас! – мгновенно откликнулась Шура. – Что, не живется в городе, Вячеслав Иванович?

– Почему? Вполне живется.

– Ох, про вас такие глупости рассказывают, будто позапрошлый год, когда я к сестре уезжала, вас чуть в тюрьму не посадили!

Настроение Прохорова испортилось. Что ни говори, только в городе женщины бывают женщинами, а тут – одни бабы. Да еще ехидные.

– Как видишь, не посадили, – сказал он. – А даже наоборот, помощником депутата сделали. Хотя, конечно, обидели на всю жизнь, поэтому я и уехал. Вы Нестерова не видели? Экстрасенса?

– Видели, – сказала Шура.

– Когда?

– Вчера!

Женщины рассмеялись, Прохоров ушел, досадуя, что потерял время.

Нестеров будто растворился.

Нестеров будто растворился в своем состоянии, а состояние было по-прежнему нехорошим. С большим трудом он вынырнул из него, сконцентрировался на задаче, поднял руки над Львом Ильичем и начал произносить формулы, которые когда-то вычитал в книге по практической психологии и посчитал неплохими для использования. Они были похожи на стихотворные считалки, а всё, что с ритмом и рифмой, как известно, доходит до сознания быстрее.

– Десять. Свои силы умеем взвесить. Девять. Знаем, что будем делать. Восемь. Гордо голову носим. Семь. Усталость ушла совсем. Шесть. В теле желанье движенья есть.

Юлюкин и Андрей Ильич с любопытством слушали и наблюдали. Но пока не видели в теле Льва Ильича желанья осмысленного движенья – и даже намека на это желанье. Он лишь слегка покачивал головой, как фарфоровая кукла.

– Пять. Хорошее настроение опять, – продолжал Нестеров. – Четыре. Радует всё, что в мире. Три. Бодрость и здоровье внутри. Два. Свежая, ясная голова. Один! Я себе господин! – возвысил голос Нестеров. – Смелее! Делаем глубокий вдох, чуть потягиваемся, открываем глаза!

Увы, Лев Ильич не сделал глубокого вздоха, не потянулся, а насчет глаз Нестеров сказал ошибочно: они у Льва Ильича и так были открыты.

В это время раздался стук в дверь.

– Попросите не мешать! – резко сказал Нестеров. Андрей Ильич посмотрел на Юлюкина, тот понял, пошел к двери. Приоткрыв, увидел Прохорова.

– Нестерова нет здесь? – спросил тот.

– Какого Нестерова? А... Нет, нету.

Юлюкин захлопнул дверь, а Прохоров крикнул:

– А чего это ты закрылся?

– Учет у меня! – ответил Юлюкин. – Перепись материальных ценностей!

Прохоров, пожав плечами, ушел. А Юлюкин, возвращаясь, чуть не вскрикнул, наткнувшись на неизвестного человека.

– Кто это?

– Я, собственно...

Юлюкин вспомнил. Это был Шестернев, заведующий клубом, но фактически сторож, так как клуб давно бездействовал.

– Чего ты бродишь тут? – рассердился Юлюкин. – Иди домой.

– Я вообще-то при клубе... Комната у меня... А что тут происходит?

– Не твое дело. Иди в свою комнату и сторожи там. Изнутри. И никому ни слова.

– А о чем?

– Ни о чем!

Вернувшись к Нестерову и Андрею Ильичу, Юлюкин сказал, что был Прохоров.

– Вы ему ничего не говорите, – предупредил он Нестерова. – И вообще – никому. А то такие слухи по селу пойдут!

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил Андрей Ильич, с тоской глядя на непроницаемое лицо брата. Нестеров объяснил:

– Человек в такое состояние входит внезапно и выходит из него тоже внезапно. Бывает, на что-то откликается. На что-то хорошее. Или, наоборот, плохое.

Андрей Ильич, тут же уловив мысль, спросил:

– Лёва, груздей маринованных хочешь? А водочки холодной? А в Сочи поехать?

Лев Ильич на эти соблазны не откликнулся.

– Ну-ка, отойдите-ка, – сказал Андрей Ильич Юлюкину и Нестерову.

Те отошли, а Андрей Ильич, склонившись к уху брата, горячо прошептал:

– Лёва, Настю из Полынска помнишь? Блондинку шестьдесят девяносто на шестьдесят? То есть наоборот. Помнишь?

Реакции не было. Андрей Ильич решил перейти от пряника к другому орудию воздействия.

– А ревизию прошлого года помнишь? Чуть дело на тебя не завели, помнишь?.. Лёва, а помнишь, как мы в детстве за грушами полезли и вдруг – сторож идет! – выкрикнул Андрей Ильич.

Лев Ильич издал короткий беспокойный звук – и опять замер.

– Не получается, – сказал Андрей Ильич Нестерову. – Давайте опять вы.

– Мне надо немного отдохнуть. Выпить кофе хотя бы. Давайте через час-другой я приду и попробуем повторить.

– А если не придете? – не постеснялся спросить Юлюкин.

Нестерова это возмутило:

– Послушайте!.. Я, в конце концов, не гастролер, не шарлатан и не... Пока я не приведу его в нормальное состояние, я не уеду! Но я должен сам прийти в нормальное состояние!

– Хорошо, хорошо, идите, но через час ждем, – сказал Андрей Ильич.

Юлюкин, выпустив Нестерова, вернулся к Андрею Ильичу, который, сидя на корточках перед братом, заглядывал ему снизу в глаза и причитал:

– Лёва, Лёва, что же с тобой, а? Ты хоть меня слышишь? А?

Лев Ильич кивнул.

– Или не слышишь?

Лев Ильич кивнул.

– Может, из города врача позвать? – предложил Юлюкин.

– Ни в коем случае! Это же позор на весь район! На всю область! Засмеют! А он мне брат, между прочим!.. Вот что... Получится у экстрасенса или нет, а ты сходи за старухой Акупацией. Может, она что сделает?

– У меня ревматизм в два приема вылечила, – вспомнил Юлюкин.

Он с огромной осторожностью выскользнул из клуба и огородами пошел к старухе Акупации, которая получила прозвище за то, что в самом деле была в войну на оккупированных землях и часто рассказывала об этом, но славилась совсем другим: умением лечить травами, заговорами и разными настойками. Но хоть она и вылечила у него ревматизм, однако в таком сложном деле Юлюкин на нее не очень надеялся. И все-таки пошел. Потому что есть такие моменты: знаешь, что толку не будет, а всё равно делаешь.

Есть такие моменты: знаешь, что толку не будет, а всё равно делаешь. Казалось бы, сколько раз Клавдия-Анжела отшивала Володьку, пора бы ему догадаться, что его дело не выгорит, и он даже догадывается, но в себе не властен.

Он ждал Клавдию-Анжелу у дома.

– Правда, что ли, уезжать собралась? – спросил он, неизвестно откуда узнав это.

– Собралась, – коротко ответила Клавдия-Анжела, ничуть не удивившись его осведомленности.

– А с чего это ты? Может, тебе экстрасенс как-то на психику подействовал?

– Давно у меня уже нет никакой психики, Володя. Одна тоска.

– Всё равно зря спешишь. Будто у тебя тут совсем никаких вариантов нету?

Клавдия-Анжела собиралась уже войти в дом, но вдруг обернулась, поставила сумки с продуктами и вскрикнула:

– Господи, три года одно и то же! Хочешь, прямо скажу?

– Хочу, – насупился Володька, боясь предстоящих слов, но соблюдая мужество.

– Я, Володь, понимаешь ли, женщина... – призналась Клавдия-Анжела. Володька тут же откликнулся – причем без всякого юмора:

– Заметно вообще-то.

– Спасибо. Но время идет. Мне семьи хочется. А ты, Володь, все-таки слишком молодой. Представь, через десять лет ты еще совсем огурчик, а я кто буду? У меня дочь почти взрослая!

Володьке проблема возраста Анжелы казалась пустячной по сравнению с ее красотой:

– Ерунда это всё... Десять лет... Всё равно ты мне нравишься.

– Нет, Володя, кончили тему! – решительно сказала Клавдия-Анжела, поднимая сумки. – Уеду. И не стой над душой, мне собираться надо!

Володька вдруг спросил:

– Одна уедешь?

– А с кем еще?

– Известно вообще-то, кто на тебя рога точит. И кому их давно обломать бы надо.

Володька решительно пошел прочь от дома.

– Эй, ты что подумал? – крикнула Клавдия-Анжела. – Ты только глупостей не наделай, он тут ни при чем!

– Я уже понял, кто тут при чем! – уверенно ответил Володька.

Он отправился отыскивать Нестерова.

Он отправился отыскивать Нестерова, а тот в это время зашел в магазин.

– Здравствуйте. У вас кофе есть?

– Сколько угодно! – любезно ответила Шура. – Вам какое, растворимое или натуральное?

– Натуральный, конечно.

– Пожалуйста! – и Шура поставила на прилавок пакет с молотым кофе.

– Вы меня не поняли. Я хочу выпить кофе. Здесь. Шуре хоть и нравился мужчина, но такое понимание магазина ее ошарашило.

– Как это? У нас тут не кафе, не столовая, мы тут не готовим!

– Жаль. Но сами-то вы на работе пьете?

Шура возмутилась:

– Я? Да вы что?! Если вы экстрасенс, то не считайте, что насквозь женщину видите! Да я ни грамма!

Нестеров улыбнулся:

– Я в смысле: кофе или чай пьете на работе? Завтракаете, наверно?

– Это бывает. Я же не железная – весь день не пить, не есть!

– Вот и сделайте, очень вас прошу, чай или кофе. Я заплачу. Это ведь так просто.

Шура – женщина тонкая, имеющая понятие о поведении, но тут слегка приоткрыла рот – до того неожиданным было для нее это открытие. Ведь в самом деле – просто же! У нее и чайник электрический только что кипел. Налить в чашку, бросить кофе и сахар – делов-то на минуту!

– Какой вы убедительный! – сказала она Нестерову. – Ладно, сделаем. А с вами что вчера было?

– Ничего особенного.

А Прохоров, кружа по селу, наконец напал на след Нестерова там, где уже был: в магазине.

– Александр Юрьевич, родной! – обрадовался он. – Вы как сквозь землю пропали! Как вы? Что с вами было?

– Летний грипп. Осложнение. Не надо было соглашаться.

– Я прямо себя виноватым чувствую, что я вас уговорил. Но я почему? Это же моя родина! Я хотел ей помочь!

– Ага, вы поможете... – начала было Шура, но Прохоров осадил ее решительно, хоть и с улыбкой:

– Шура, не груби! И налей тоже кофейку!

– У меня тут не кофейня! – сказала Шура, чтобы дать понять: случай с Нестеровым – исключение. А то повадятся все ходить сюда кофе лакать, или чай, или еще что крепче, была охота служить всем подавалкой. Да и санитарного разрешения у нее нет.

– Налейте, пожалуйста, – попросил Нестеров.

– Только ради вас! – смягчилась Шура.

– Ого! – удивился Прохоров. Впрочем, не сильно удивился: умение Нестерова влиять на людей было ему знакомо. Недаром он иногда мечтал сделать его своим помощником. Тогда, когда сам станет, к примеру, депутатом, сейчас слишком смешно будет: помощник помощника.

Был у него и еще один очень конкретный план по использованию Нестерова. Именно поэтому он уговорил его поехать в Анисовку и сам поехал с ним. Именно поэтому искал его. И, пока Шура ставила чайник и обслуживала в другом углу какую-то медлительную старуху из тех, кого Прохоров уже не помнил и считал даже, что она умерла, он приступил к разговору. Вернее, Нестеров сам начал:

– Мне кажется, придется сделать перерыв в нашем лечении. Я не в форме.

– И не страшно, прервемся.

– Неудобно. Я вам должен.

– Как вам не совестно, Александр Юрьевич? Я вам и так по гроб жизни обязан! Отдадите, когда сможете! Вы же на износ работаете, так нельзя!

– Вот и отдохну. Я, кажется, останусь здесь на некоторое время.

Прохоров поразился: удача сама плыла ему в руки.

– И очень отлично! – одобрил он. – Я сам хотел вас попросить, а тут видите, как сложилось! Отдохнете – и заодно мне поможете. В счет долга.

– Каким образом?

– Есть сведения, что тут мост построят и село отрежут. Некоторые имеют настроения дома продать и уехать. Только никто у них не купит. А я бы купил с вашей помощью. По доверенностям на несколько лиц, чтобы вопросов не было. Для начала домов пять, к примеру. И мы в расчете.

– А вам-то зачем?

– Да просто не хочу, чтобы в чужие руки ушло. Хозяйство вести тут будет нельзя, а дачки построить – запросто.

– Перепродать, то есть, хотите? – без труда догадался Нестеров.

– А почему и нет? Но при этом я им нормальную цену могу дать, а пришлые обманут, понимаете?

– Не знаю... Никогда этим не занимался.

– Да это фактически ваша специальность! – выдвинул Прохоров неожиданный довод.

– Почему это?

– Ну, это же как бы бизнес, а бизнес – это тоже воздействие на людей. Разве нет?

– Я лечу вообще-то, – напомнил Нестеров.

– А о том и речь! Анисовку давно всю лечить пора! – недобро рассмеялся Прохоров. – От дури! Ну так как, согласны? Ничего в этом такого нет. И долг отдадите. А?

Тут подошла Шура с чайником и непринужденно внедрилась в разговор.

– Правда, что ли, дома будете покупать?

– Нехорошо подслушивать. Мне некогда, я вот Александра Юрьевича попросил, – сказал Прохоров.

Может показаться, что он поступил слишком уж простодушно, открыл все карты. Но Прохоров сам из деревни и деревню знает: когда здесь собираешься кого-то, к примеру, обжулить, то вовсе не обязательно скрывать свои намерения. Это городской житель хитер и недоверчив, здесь можно проще. То есть, если точнее, деревенский житель тоже хитер и недоверчив, но совершенно особенно. Городской человек, ловясь на какую-либо уловку, сперва всё проверит, всё рассмотрит, преодолеет несколько этапов сомнений и раздумий – и в результате всё равно поймается, но будет считать, что это случайность, что с ним этого больше никогда не повторится. Деревенский житель, не хуже городского понимая, что его хотят уловить, не тратит времени на бесполезные сомнения и раздумья, корневой мудростью чувствуя: всё равно ведь так или иначе обжулят, что ж зря время терять, лучше уж сразу уловиться и отмучиться.

– Тогда вам повезло, – сказала Шура. – Сменщица моя уезжать собралась. Прямо счастье для нее.

– Это Клавдия, что ли? Замечательно! Будет для вас, Александр Юрьевич, первый опыт!

Нестеров, помня о незаконченном лечении Льва Ильича, сказал:

– Может, не сразу? Или вы для начала сами? Или хотя бы вместе?

– Нет, вы что, она меня слишком хорошо знает! – отказался Прохоров. – В смысле, конечно, доверяет мне, но... В общем, у нас тут такая особенность: у нас своим почему-то всегда всё дороже отдают. Такая у нас друг к другу любовь.

– Не любовь, а отношения, – уточнила Шура. – Я бы вам и за миллион не продала.

– Вот – видите? И главное – что я тебе сделал, Шурочка?

– То-то и оно, что ничего! – отрезала Шура. Нестеров допивал кофе и посматривал на часы. Прошло больше часа, его ждут в клубе.

Его ждут в клубе, но не бездействуют: призванная на помощь Акупация пытается оживить Льва Ильича. Машет веничком, кропит водой, приговаривает:

– Беда, беда... А всё отчего? И семья на тебе, и хозяйство на тебе, и дом на тебе, и люди на тебе. И машина у тебя вон какая большая и страшная. Одни заботы. Как же, начальство! Важный, сердитый! Закрутился, запарился, вот что я скажу. И никто тебя не пожалеет. Все только: дай, Лев Ильич, сделай, Лев Ильич! Каждый теребит, каждый на тебя зло имеет! Собачья работа! А чтобы пожалеть, чтобы сказать: да ты же несчастный, жалкий ты, замученный... Закружил сам себя, сам себя не помнишь!..

По щеке Льва Ильича вдруг скользнула скупая мужская слеза. Андрей Ильич и Юлюкин переглянулись.

– Сгинь, зараза, от моего глаза! – приговаривала Акупация. – Ради боженьки поднимитесь, ноженьки! Ради маменьки-горючки оживите, ручки!

Она выбилась из сил, села.

– Ох, устала... Видно, столбун у него.

– Что еще за столбун? Столбняк? – уточнил Андрей Ильич.

– Столбняк – от той заразы, что снаружи, а столбун от того, что внутри.

– И отчего бывает?

– Да разно. От упрямства чаще. Помню, была такая Рита, женщина тоже властная, крупная. С мужем очень серьезно жили. И он ее обидел или что, не помню, а она решила: всё, слова с ним не скажу, и не встречу, и щей не подам! Муж приходит: Рита, давай кушать! А она сидит и молчит. Он ладно, сам себе налил, поел. Потом: Рита, пойдем спать! Она сидит и молчит. Ну, мужик плюнул, лег спать. Утром просыпается: а она всё сидит. Он: Рита, ты что? А она мычит: мол, рада бы что сказать или пошевелиться, а не могу. Три месяца просидела.

– Сколько? – не поверил Юлюкин.

– Три месяца, – с убеждением подтвердила Акупация. – А то и четыре. Нашли бабку, слово знала от столбуна. Пошептала ей, она и встала.

– И где та бабка? – спросил Андрей Ильич.

– Э, милый! Ее уж лет двадцать как нету... А я слова этого не знаю...

Юлюкин, поняв, что со старухой только теряется время, спросил сам себя:

– Куда-то наш экстрасенс запропал? А ты, бабушка, иди. И никому не говори про это, ладно?

– Что я, глупая? – обиделась Акупация. – Кто про столбун рассказывает, на того самого столбун найти может!

Проводили старуху, и Андрей Ильич, разглядывая брата, сказал:

– Просто смотреть страшно... Надо, что ли, Вадика позвать? Все-таки и фельдшер, и на криминалиста учится. Может, он про такие случаи изучал? Укол какой-то сделает...

– Позвать-то можно. Но Нестеров-то где?

Нестеров распрощался с Прохоровым, который дал ему папку, последние указания, сел в машину и уехал.

Он заспешил к клубу, но тут возникло новое препятствие в виде молодого человека внушительной внешности. Заступив дорогу, тот спросил вежливо, но решительно:

– Здравствуйте. Вы чего с женщиной сделали?

– С какой женщиной?

– С Клавдией-Анжелой, которая уехать теперь хочет.

– А, это она... – сказал Нестеров, имея в виду совсем другое.

Володька понял это как признание.

– Она, она! И хорошо, что не отговариваетесь! Пойдемте разберемся!

– А нельзя попозже?

– Нельзя! Женщина из-за вас... У нее жизнь может покалечиться! Давайте, лечите ее обратно!

Нестеров постарался высказаться веско:

– Молодой человек, я не знаю, что случилось с этой женщиной, а сейчас меня ждет действительно больной человек. Очень больной.

И он, считая разговор на данный момент исчерпанным, хотел идти дальше. Но Володька, обогнав его, опять встал на пути.

– Считайте, что я тоже больной. Очень больной. А больные за себя не отвечают!

Нестеров бывал в таких ситуациях. Для того чтобы их повернуть в свою пользу, необходимо и время, и некоторый настрой. Ни того ни другого у него не было. Поэтому он сказал:

– Ладно, только быстро!

И они торопливо пошли к дому Клавдии-Анжелы.

По пути Нестеров сказал:

– Самое смешное, что я к этой женщине собирался зайти – не сейчас, конечно. Она действительно уезжает?

– Так в этом и дело!

И вдруг Нестеров остановился. Он увидел возле реки ту самую девушку, чье лицо его так поразило на сеансе. (И показалось, кстати, что именно она своим взглядом отняла у него остатки силы.)

– Это кто? – спросил он.

– Сестра моя, а что?

– Ничего. Вы агрессивны даже по мелочам. Это нехороший знак.

– Я агрессивен? Это вы не видели, как я по-настоящему агрессивен! И лучше вам не видеть, серьезно говорю! И тут вам не светит, тут Вадик есть. Между прочим, большой мой друг!

Вадик, большой друг Володьки, о чем он не знал (да и сам Володька об этом узнал только что из собственных слов), в это время недоумевал по поводу Юлюкина, который пришел с просьбой взять инструменты и лекарства и следовать за ним.

– Какие инструменты, какие лекарства? От какой болезни?

Юлюкин мялся.

– Болезнь... Ну как тебе сказать... Народное название у нее есть, но оно... Я его не помню. В общем, на месте увидишь. Со Львом Ильичем неприятность, только ты про это молчи! Понял?

Он окольными путями привел Вадика к клубу, Андрей Ильич впустил их.

– Что так долго?

– Через зады и огороды пробирались, – оправдался Юлюкин. – Народ меня отлавливает – насчет зарплаты. Что-то чуют. Про Льва Ильича интересуются, слышал разговор.

Вадик в это время приблизился ко Льву Ильичу и начал его обследовать.

– Ничего не понимаю. Что это?

– Стол... – начал Андрей Ильич и испугался. – Это... Как там Нестеров говорил? – спросил он Юлюкина.

– Катоническое состояние, что ли...

– Кататоническое, вспомнил! – обрадовался Вадик. – Очень интересный случай!

– И что надо делать в этом интересном случае?

– Не помню. Помню, читал, люди в таком состоянии иногда годами находятся! А бывает – несколько дней.

– Мы и несколько дней не проживем, если зарплату не выдадим, – сказал Юлюкин. – Андрей Ильич, придется из нашей кассы.

– Наша касса другая, у брата – заводская. Да и не в деньгах дело, а вот, – Андрей Ильич достал листы из папки. – Ведомости даже не подписаны! Без подписей и печати выдавать – уголовное дело!

– Ну, печать мы поставим, – сказал Юлюкин. – А вот подпись...

Они посмотрели на руки Льва Ильича.

Андрей Ильич взял ручку и попытался вставить в пальцы Льва Ильича. Удалось. Андрей Ильич обхватил своей рукой кисть брата и скомандовал:

– Ведомость давайте!

Юлюкин поднес ведомость на папке. Андрей Ильич попробовал подписать рукой брата.

В это время раздался громкий стук в дверь.

Ручка прорвала бумагу. Все замерли, будто их застали на месте преступления.

Все замерли, будто их застали на месте преступления.

А кто стучит и зачем, узнаем чуть позже, но сначала посмотрим, что происходит у дома Клавдии-Анжелы.

Володька привел Нестерова и, увидев любимую женщину во дворе, закричал:

– Сам признался!

– В чем? – удивилась Клавдия-Анжела.

– Что он на тебя подействовал!

– Это неправда, – сказал Нестеров. – И не признался, и не подействовал.

– Нет, но как? Вы же только что...

– Успокойся, Володя, – сказала Клавдия-Анжела. – Никто ни на кого не действовал.

– Как это не действовал? Его не было – ты тут жила спокойно, он сеанс провел – ты захотела уехать! Факт: он повлиял!

Нестеров спросил у Клавдии-Анжелы (зная, что женщины терпеть не могут прямых вопросов):

– Вы тоже так считаете?

– Ничего я уже не считаю... И на меня влиять бесполезно. Ты вон сколько влиял, – сказала она Володьке, – ну и что? Или Мурзин тот же.

– А что Мурзин? – насторожился Володька. – Тоже влиял? Слушай, а может, он тебя вообще подкупил, а? Чтобы ты на нее подействовал? – спросил он Нестерова, в возбуждении переходя на ты, что ему, в общем-то, было несвойственно: парень, конечно, горячий, но не хам.

– У вас слишком буйная фантазия, – оценил Нестеров.

– Точно! Точно, так и было! – догадка Володьки тут же превратилась в убеждение. – Ничего, вы не скажете – он скажет!

И Володька ушел, а у Клавдии-Анжелы не было ни желания, не сил удерживать его.

А Нестеров остался. Всё равно он потерял время, можно затратить еще несколько минут.

– Только не удивляйтесь, – начал он.

Анжела воскликнула:

– Ого!

– Что?

– Когда мужчина так начинает, явно хочет удивить.

– Не буду отрицать, – сознался Нестеров. – Хотя ничего удивительного в моем предложении нет. Понимаете, я хочу остаться на некоторое время. Отдохнуть и вообще. А вы уезжаете, значит, можете продать дом. Так я бы купил.

– Неужели? Дешево не продам, не надейтесь.

– Договоримся!

– Наличными дадите?

– А какими же?

– Как-то неожиданно... Подумать надо. А вы вчера, когда сеанс был, на меня смотрели?

– Я на всех смотрел.

– Ничего не почувствовали?

– А что я должен был почувствовать?

– Откуда я знаю? В общем, подумаю еще, ладно?

– Подумайте, конечно...

Нестеров видел, что женщина уже согласна, но опасался торопить удачу. Удача ему сегодня важней в другом деле.

В действительности не так всё просто было с Клавдией-Анжелой. Казалось бы, теперь ее решение уехать только окрепнет: вон как удачно складывается, дом хотят купить! Но это ее и насторожило. И это понятно, это по-нашему: вот я, к примеру, собираюсь поменять квартиру, или работу, или жену. Я мучаюсь и сомневаюсь. Я принимаю решение: поменять. И вдруг приходит посторонний человек и говорит: а не поменять ли тебе то-то и то-то? И я, уже принявший решение, начинаю опять сомневаться. Непонятно? Пример проще: я иду и вижу рубль. Я собираюсь его поднять. И тут слышу голос: «Подними!» Ясное дело, я тут же озадачусь: нет ли подвоха?

Поэтому Клавдия-Анжела застыла в раздумье – и стояла так долго, Нестеров за это время успел дойти до клуба и уже стучал в дверь.

Стучал в дверь именно Нестеров.

Его впустили.

– Ну как? – спросил он.

– Всё так же.

– Ваше мнение, коллега? – поинтересовался Нестеров, увидев Вадика.

Тот решил, что в этом обращении заключена ирония, и защитился сугубой серьезностью и деловитостью.

– Я по другой специальности. Думаю, надо везти в больницу.

– А с зарплатой как быть? – воскликнул Юлюкин. Андрея Ильича заботило другое (хотя и зарплата заботила).

– Тут еще есть надежда, что очнется, – сказал он, – а в больницу попадешь... Знаем мы наши больницы! Пробуйте еще, Александр Юрьевич.

– Попытаюсь. Кстати, Андрей Ильич, покупку дома и участка у вас надо оформлять?

– Какого дома? Какого участка?

– Я хочу купить у вашей продавщицы, она уезжает.

– Кто уезжает? Клавдия? С каких это пор?

Нестеров пожал плечами.

– Ничего не понимаю. Ладно. Это потом. Действуйте.

Нестеров начал действовать.

Он встал напротив Льва Ильича и молча смотрел на него в упор. То ли от духоты, то ли от напряжения он весь взмок.

Но и по лицу Льва Ильича обильно тек пот. Глаза при этом были широко открыты и не мигали. Казалось, он играет в переглядки с Нестеровым.

Андрей Ильич прошептал:

– Он потеет – это хорошо?

– Не знаю, – сказал Вадик.

– Конечно, хорошо, – решил Юлюкин. – Плохо было бы, если бы захолодел.

– Отойти всем!.. – приказал вдруг Нестеров. – Или нет... Постойте здесь. Я сейчас.

И он стремительно ушел за кулисы.

– Куда это он? – растерялся Юлюкин.

– У человека свои методы... – с сомнением ответил Вадик.

А Нестеров за кулисами, закрыв глаза, тихо шептал:

– Всё в порядке. Всё отлично. Я всё могу и всё умею. Главное – держать себя в руках. В руках. Руки теплые и тяжелые. Тяжелые и теплые, трудно поднять... Очень трудно. Тяжелые и теплые руки. Правая рука становится совсем горячей. Поднимается. Ощущение покоя и равновесия...

Он поднял руку, поднес ладонь ко лбу – рука оказалась холодная и влажная. Ударив кулаком по стене, он постоял еще немного и вернулся.

– Извините... Придется отложить до утра.

– А нам что делать? – спросил Андрей Ильич. – Сейчас народ соберется у администрации, потом пойдет нас искать – и найдет! И что будет?

– Есть план! – сообразил Юлюкин. – Надо Льва Ильича спрятать вон там, за сценой. И сказать, что у него обострение язвы и он уехал в город на день-другой. Болезнь у человека, это они поймут.

– Тогда, может, и это поймут? – указал Вадик на Льва Ильича, имея в виду его состояние.

– Это не поймут, – со знанием дела сказал Юлюкин. – Увидят, скажут: живой, дышит, здесь присутствует – пусть выдает как хочет. Или заставят нас выдавать. Народ у нас иногда очень твердый...

Решили последовать его совету. Подняли Льва Ильича, довольно тяжелого, надо сказать, и, осторожно кантуя, потащили за кулисы. Там усадили в кресло.

– В окна могут увидеть, – указал Юлюкин на два больших окна, лишенные штор.

– Закрыть, – предложил Вадик и принес скатерть.

– На два окна не хватит, на одно – и то до половины. А больше ничего нет.

– Его закрыть, – уточнил Вадик.

Что ж, накрыли Льва Ильича. В таком виде он стал очень похож на памятник накануне торжественного явления публике.

Андрей Ильич распорядился:

– Дежурим по очереди: сначала Юлюкин, потом я, потом Вадик. Мне хоть немного сейчас поспать надо.

– Я тоже могу, – предложил Нестеров.

– Вам необходимо набраться сил, – отказался Андрей Ильич.

Отставив Юлюкина на дежурстве, они по одному расходились из клуба.

Но Нестеров успел издали расслышать, как Андрея Ильича кто-то всё же перехватил.

– Эй, начальство, почему администрация весь день закрыта? Зарплата где?

– Имей совесть, Лев Ильич заболел, в район уехал! Завтра будет. Или послезавтра...

– А машина-то его тут!

– Его на скорой увезли!

Нестеров отправился к Клавдии-Анжеле.

Он отправился к Клавдии-Анжеле, а мы заглянем к Мурзину, анисовскому электрику, который сидит в своем саду с другом Куропатовым и обсуждает текущие события, в том числе Нестерова.

– Подействовало вчера на тебя? – спросил Куропатов. – У меня что-то такое было, только я не понял что.

– А на меня – ноль! Я непрошибаемый! Это Верка моя, дурочка, в прошлый раз надеялась: пусть, говорит, он мне этот... ну, на ногах у женщин бывает... Целлюлоз, что ли... Ну не важно. Пусть, говорит, уберет он мне это.

– Убрал?

– Ага, жди! В голове он у нее что-то убрал. Там и так негусто было, а наступил полный вакуум. И сбежала в результате. Я, Миша, считаю, что внедрение в психику – очень опасная вещь. Между прочим, Советский Союз какую войну проиграл?

– Холодную.

– Психологическую, Миша! Не выдержал внедрения в мозги западной пропаганды! Так что ты к себе прислушайся, что у тебя внутри происходит.

– Да ничего не происходит, – махнул рукой Куропатов. – С ним самим что-то произошло, взял и упал!

– Я тебе и говорю: психика! Опасная вещь!

Куропатов глянул на улицу и согласился:

– Это точно.

Но имел он в виду не слова Мурзина, хоть и с ними был согласен. Под психикой он подразумевал приближавшегося к саду Володьку Стасова.

– Конкурент твой идет, – предупредил он Мурзина.

– Кто это?

– Володька Стасов.

Мурзин рассмеялся:

– Какой это конкурент? Пацан он еще. Мурзин в этом селе, говорю тебе без ложной скромности, вне конкуренции!

Володька вперся в сад без всякого уважения. И тут же начал кричать:

– Что, договорился с экстрасенсом, да? Сколько заплатил? Я спрашиваю!

– Ты бы не орал, Володь, – посоветовал Куропатов как старший товарищ.

– А ты шел бы домой! – грубо ответил Володька.

– Яйца курицу не учат! – резонно возразил Куропатов.

– Ну, будешь свидетелем! – и Володька опасно приблизился к Мурзину. Тот вскочил на ноги.

– Учти, я не против! Но ты объясни сначала! О чем я договаривался, с каким экстрасенсом?

– С таким! Чтобы он на Клавдию-Анжелу воздействовал! Или ты не знаешь?

– Ничего я с ним не договаривался! – отрицал Мурзин.

Куропатов кивал, готовый подтвердить слова друга. Это Володьку смутило.

– А кто тогда?

– Да в чем дело-то? – не мог понять Мурзин. – Что происходит вообще?

– Уезжает она!

– Кто? Куда?

– В райцентр, насовсем.

– Кто тебе сказал?

– Она и сказала. Только что. Ладно. Я думал, тебе известно. Тогда живи. Нет, я чувствую, это всё-таки экстрасенс, гад, ее заколдовал! Он на всех подействовал, вы еще почувствуете! У меня и то с утра голова болит, а сроду не болела! Все теперь психами станут!

Он печально удалился, а Куропатов, глядя ему вслед, рассудил:

– Володька прав. Экстрасенс же в обморок упал. То есть недоработал. А ты представляешь, если, например, хирург начинает резать... ну то есть операцию делать. И недорежет, бросит и зашьет. Это что в организме начнется, представляешь?

Мурзина эта тема не заинтересовала. Он поспешил не очень ровными, но решительными шагами к дому Клавдии-Анжелы.

Мурзин поспешил не очень ровными, но решительными шагами к дому Клавдии-Анжелы, а Нестеров уже был там.

– Ну как, Клавдия Васильевна? Продаете дом?

– Продаю, – решительно сказала Клавдия-Анжела.

– Ну и хорошо, – у Нестерова даже не было сил радоваться. – Завтра с утра оформим.

И Нестеров побрел к медпункту – спать.

Тут же явился Мурзин, который дожидался, пока Нестеров уйдет. Он вовсе не боялся психологического воздействия, ему просто не нужен был третий человек при разговоре.

– Что это у тебя за дела с экстрасенсом? – спросил он.

– Ничего особенного.

– Ясно. А говорят, ты... Ну, будто бы... В общем, решила...

– Правильно говорят. И дом продаю.

– И в чем причина?

– А что меня тут держит? Дочь надо учить... и вообще.

Мурзин наконец нащупал настоящую нить разговора.

– Как-то странно с твоей стороны! Ничего не держит! А я думал, наметились отношения!

– Это какие? Раз в три месяца ты ко мне приходишь пьяный, намеки какие-то делаешь. Что дальше?

– Ну, не раз в три месяца! – обиделся Мурзин. – На прошлой неделе заходил! И... Я готов не только намеки. Готов прямо!

– Ты три года уже готов, – сказала Клавдия-Анжела. – А сам с женой никак не разведешься.

– Завтра же! – пообещал Мурзин. – Прямо завтра же еду в город и всё решу! Ты только не уезжай. Как же это? Нет, так нельзя! Я уже... Как тебе сказать... Я без тебя... Ну, понимаешь... Завтра же, будь спокойна!

– Ну, завтра и поговорим...

Мурзин кивнул и хотел было уйти. Но он чувствовал, что Клавдия-Анжела не вполне верит его решительности, что нужно сказать что-то более определенное. И он сказал:

– С утра возьму машину и перевезу тебя к себе. Готовься, собирай вещи! И всё. А развод оформить – пустяки!

– Это ты сейчас говоришь, – сказала Клавдия-Анжела, отворачиваясь и пряча улыбку.

– Собирай вещи! – с мужской повелительностью распорядился Мурзин. Но уточнил: – Утром. Я бы и сейчас мог, но не хочу, чтобы думали, что в ночь, тайком.

– И я не хочу.

– Тогда с утра – будь готова!

И ушел протрезвевшим шагом – будто не к себе домой шел, а уже направился в неизвестное, но чудесное будущее.

А Клавдия-Анжела бегом побежала в медпункт к Нестерову.

Она побежала в медпункт к Нестерову, а Нестеров уже улегся спать.

Она вошла, постояла над ним. Очень уж хотелось ей хоть кому-то сообщить о переменах в жизни. Поэтому сначала дотронулась до плеча Нестерова, а потом и потолкала легонько.

– А? Что? – очнулся Нестеров.

– Извините. Я чтобы вы до завтра не надеялись. Не продаю я дом. Остаюсь вообще.

– Почему? Я готов хорошие деньги...

– Обстоятельства изменились. Извините...

И Клавдия-Анжела побежала назад – навстречу своим изменившимся обстоятельствам. Ночь коротка, надо успеть к утру собраться, чтобы не держать Мурзина, когда он приедет.

Вадик (пришла его очередь) сидит в зале, караулит Льва Ильича. Ему кажется, что здесь не так страшно, как за кулисами. Но через некоторое время понимает: нет, здесь еще страшнее. Все время мерещится, будто за кулисами что-то шевелится.

– Умный человек, а боюсь... – пробормотал Вадик. – Нет, там лучше...

Он перешел за кулисы. Сел там, глядя на закутанную фигуру. Вскоре ему почудилось, что он ощущает на себе взгляд Льва Ильича – сквозь покры-вало.

Вадик осторожно подошел, приподнял скатерть до уровня лица Льва Ильича и остолбенел: глаза у того были действительно открыты.

– Лев Ильич, вы бы закрыли глаза, – попросил Вадик. – Спать пора. И жутко как-то, вы извините...

Лев Ильич медленно закрыл глаза. Вадик хотел опустить скатерть, глаза тут же открылись.

– Ладно, ладно... Если вам так удобнее...

Вадик откинул скатерть, Лев Ильич закрыл глаза.

Вадик сел и, чтобы подбодрить себя, начал разговаривать со спящим.

– А экстрасенс, Лев Ильич, плохой оказался. И, между прочим, Нина говорит, что он на нее смотрел... Ну, не как врач, понимаете? А это недопустимо. Это называется – нарушение врачебной этики. Между прочим, у меня тоже есть способности. – Бодрясь, Вадик встал перед Львом Ильичем. – Вы всё слышите и запоминаете! Когда вы очнетесь, вы захотите дать персональную стипендию от Анисовки мне и Нине Стасовой. А пока повысите мне зарплату в три раза, а ей выделите отдельный дом, у нас их всё равно полно пустых.

Брови Льва Ильича грозно нахмурились, глаза приоткрылись. Вадик испугался:

– Ладно, ладно... Я шучу...

Меж тем уже светало.

Уже светало. Клавдия-Анжела не ложилась: выносила из дома узлы, чтобы не медлить, когда подъедет Мурзин.

Но Мурзин после вчерашнего, конечно, еще спал.

Ему приснилось, будто бывшая жена Вера ходит по комнате и что-то бормочет. Он хотел ее одернуть, чтобы не мешала спать, и тут обнаружил, что глаза его открыты и он, оказывается, не спит, а видит подлинную жену, которая ходит полновесными шагами по дому и ходит странно: с блокнотом и ручкой, словно учетчица.

– Ты как тут? – спросил Мурзин поневоле хрипло, потому что еще не откашлялся после сна.

Вера откликнулась деловито и буднично, будто вчера виделись:

– Проспался?

– Не проспался, а проснулся! – поправил Мурзин. – Откуда ты в такую рань? И что тут делаешь?

– Опись составляю. Пора нам официально развестись. Мне адвокат посоветовал: составить опись совместно нажитого имущества. Включая дом. А то, я слышала, у вас тут такие дела, что всё будут распродавать. Продашь дом втихомолку, и не увижу от тебя ни копейки.

– Очень приятно! – сел Мурзин на постели. – Говоришь: совместно нажитое? А напомни мне, когда ты от меня сбежала?

– Не сбежала, а уехала!

– Хорошо. Уехала. Бегом. Четыре года прошло! А за четыре года тут много чего появилось. Диван, между прочим, новый и... – Мурзин пошарил глазами по комнате и вернулся глазами к дивану. – Совсем новый диван, сам купил... И... Отличный диван, очень дорогой, между прочим! И много еще чего. И крышу я у дома перекрывал. Что получается? Получается – мы вместе не жили целых четыре года, а ты хочешь половину всего отхапать? Не выйдет, родная моя!

Вера ответила спокойно, будучи готовой к этому разговору:

– И про это мне адвокат объяснил. Говорит, главное, что официально были зарегистрированы.

– Не беспокойся, законы знаем! У меня друг в городе с женой делился, они там вообще не женаты были, но фактически жили вместе! И это главное – фактически! А мы фактически не жили!

Вера даже не слушала эти глупости. Она спросила:

– Скажи лучше, куда ты швейную машинку дел?

– Какую машинку? Ты имей совесть, ее у нас никогда и не было!

– Разве? Ну, неважно, – сказала Вера, видимо, припомнив, что машинка была где-то в другом эпизоде ее жизни. И продолжила опись:

– Иконы в деревянных рамках – три. Шифоньер для белья – ты когда дверку побил? – один.

– И дом тоже делить будем? – спросил Мурзин.

– Естественно! – сказала Вера резонным и грамотным голосом, которому обучилась в городе.

– Как?

– Или продаем и деньги делим. Или я продаю свою половину. Или ты выплачиваешь стоимость.

– Согласен.

– На что?

– На стоимость.

– И когда?

– В течение месяца! – пообещал Мурзин.

Веру это не устроило.

– Нет уж, не пойдет! Неделя – максимум. И пока денег не получу, не уеду, понял? А заодно посмотрю на эту нашу ненаглядную, у которой ты подживался!

– Она-то при чем? И кого ты вообще имеешь в виду? – спохватился Мурзин.

Вера не ответила. На глазах ее показались неожиданные слезы. Она поискала, чем вытереть глаза, вырвала листок из блокнота, промокнула.

– Между прочим, – гордо сказал Мурзин, – имей к сведению: сколько я уже без тебя тут живу – и ни одна женщина вот в эту дверь не вошла!

Он ткнул пальцем в дверь, и надо же было тому случиться, что дверь именно в эту секунду открылась! И вошла Клавдия-Анжела, которая устала ждать Мурзина и пришла узнать, в чем задержка.

Она увидела растерянного Мурзина. Она посмотрела на Веру. И сказала:

– Вот, хожу по селу, со всеми прощаюсь. Уезжаю я. Насовсем. До свиданья, Александр Семенович. До свиданья, Вера. А ты приехала, я вижу?

– Я приехала, – сказала Вера со значением. И даже с несколькими значениями. Но Клавдии-Анжеле некогда было в них разбираться.

– Ну, пойду, – сказала она. – У Сурикова машину надо взять... Прощайте.

Мурзин весь выпрямился. Он весь напрягся. Он явно собрался сказать что-то решительное. Две женщины смотрели на него и ждали. И Мурзин сказал, обмякая и опуская плечи:

– Ну... До свидания... Может, заеду как-нибудь... Туда, к осени... Дела...

И дверь за Клавдией-Анжелой закрылась тихо и медленно, будто была очень тяжелой.

Клавдия-Анжела опять пошла к Нестерову.

Клавдия-Анжела опять пошла к Нестерову.

И опять ей пришлось разбудить его.

– Доброе утро! Извините, что так рано. Решила я – продаю дом. Только давайте прямо сейчас оформим.

Нестеров сел на постели, протер глаза, потрогал голову.

– Часто вы решения меняете... Хорошо, я готов... Мне сказали, можно оформить сначала денежную сторону, а потом...

– Как хотите.

Нестеров достал папку с готовыми бланками договоров, дал Клавдии-Анжеле ознакомиться, вписал сумму.

Она подписала, не вникая.

Он дал ей деньги.

Она взяла, не считая.

Нестеров видел, что женщина почему-то не очень рада удачному завершению сделки, но причин и подробностей, конечно, знать не мог.

После ее ухода он лег, чтобы еще немного подремать. Не получилось – за ним пришел Андрей Ильич.

Они хотели обойти стороной администрацию, где с утра толпился народ, однако их заметили.

– Андрей Ильич, в чем дело? – крикнул Микишин. – Говорят, Льва Ильича на скорой увезли, а никакой скорой никто не видел!

Андрей Ильич, не приближаясь, ответил издали:

– Очень умный ты, Николай Иваныч! Она же ночью приезжала!

Встрял Савичев:

– Я всю ночь не спал, а я у выезда живу, ничего не видел. Из-за вас не спал, между прочим! – обвинил он Нестерова.

– Почему?

– Потому! Потому что вы мне внушили выпить, а я по всему селу найти не мог. Вот и мучился!

– Ну этого я вам точно не внушал!

– Андрей Ильич, хватит тень наводить, выдавайте деньги! – крикнул кто-то из женщин. – У нас дети, между прочим!

– Все выдадим, не беспокойтесь! – заверил Андрей Ильич. – Как раз собираюсь съездить к брату и взять ведомости! Так что расходитесь – и работать!

И он торопливо удалился с Нестеровым.

Он торопливо удалился с Нестеровым, а Куропатов заметил:

– Говорит – в город съездить, а сам куда-то...

– К клубу! – ответил ему Савичев. – Они всю ночь туда шастают, я всю ночь не спал, видел. Потому что он мне внушил...

Савичева закричала на него:

– Хватит позориться, сам ты себе внушил, чуть не с детства!

– Не надо врать, – спокойно опроверг Савичев. – В детстве я даже пива не пил!

И тут Мурзин, нашедший повод удалиться от семейных и любовных неприятностей, ибо зарплата – дело святое, задал странный вопрос:

– Слушайте, а Лев Ильич после сеанса выходил вообще? Его кто-нибудь видел?

Никто не ответил.

– Ясно... – раздумчиво произнес Мурзин.

– Что вам ясно, ваше электричество?

– А то! Экстрасенс этот всех разыграл! Будто упал в обморок, а сам внушил им, чтобы они деньги с ним поделили! Я сразу подумал, что он жулик, потому что он с Прохоровым приехал, а Прохоров сами знаете кто!

– Они, между прочим, у Клавдии дом торгуют! И сторговали уже! – тут же сообщила Сущева.

– Так ты считаешь, они там деньги делят? – напрямую спросил Микишин Мурзина.

За Мурзина ответил Савичев:

– А запросто! Братья Шаровы там? Там. Юлюкин-бухгалтер там? Там. И Вадика я видел.

– Вадик-то зачем?

– А он на юриста учится. Обеспечивает им эту... Правовую базу беззакония!

Дуганов тут же выступил:

– Прекратить надо это безобразие! Но мирным путем! Без насилия!

Микишин его успокоил:

– Это мы умеем! Без насилия, но с применением силы!

И народ в полном составе направился к клубу.

Народ в полном составе направился к клубу, а там вовсю шла борьба за возвращение Льва Ильича к жизни.

Нестеров стоял перед ним и вещал:

– Вы чувствуете, как движется ваша кровь. По рукам, по ногам. Она поднимает вас, поднимает, поднимает!

И тут в дверь и в окна начали колотить множеством кулаков. Уже зазвенели разбитые стекла. Всем стало плохо и жутко.

Андрей Ильич закричал в отчаянии:

– Лева, брат, очнись, ты слышишь, что происходит? Или ладно, спи пока, но постарайся вспомнить, где деньги!

И тут Лев Ильич вздрогнул. А вздрогнув, вскочил. Открыл глаза, обвел ими присутствующих. Остановился взглядом на Вадике и произнес каким-то полуживым автоматическим голосом:

– Насчет стипендии – подумаю!

– Это он о чем? Ты о чем, Лева? – недоумевал Андрей Ильич.

Вадик смущенно пробормотал:

– Заговаривается еще.

Взгляд Льва Ильича всё более прояснялся. На этот раз он зафиксировался на Нестерове. И стал окончательно ясным.

– Это ты виноват! – заявил он. – Начал свое: вспомнить, вспомнить, а я сижу и вспоминаю, взял я сейф или нет! – Он пояснил собравшимся. – Я в контору за ним заезжал. Взял, шел к машине, увидел дверь незакрытую в хранилище, закрыл, в машину сел и вроде сейф взял. А на сеансе вдруг мне стало мерещиться, что я его на полу поставил и забыл! Сижу и вспоминаю: оставил, не оставил? И этот еще: вспомнить!.. И так жутко стало, что сознание потерял!

– Лева... – тихо сказал Андрей Ильич. – А сейфа-то в машине у тебя действительно нет...

Показалось, что на этот раз все впали в оцепенение.

Через минуту дверь распахнулась. Народ, не ожидавший этого, расступился. Из двери выбежали братья Шаровы, за ними остальные. Побежали к джипу Льва Ильича.

– Смыться хотят! – догадался Дуганов. – Не позволим!

Джип помчался по улице, люди помчались за ним.

Машина приехала к винзаводу. Лев Ильич выскочил и увидел: в проеме двери, ведущей в цех, на полу действительно стоит сейф. Он медленно подошел к нему. Потрогал. Достал ключ. Открыл. И вытер рукой лоб: всё было цело. Сутки и еще ночь простоял здесь ящик с деньгами – и ничего. Это, конечно, только в Анисовке может быть. Не потому что, врать не будем, такой уж бескорыстный народ, а – невнимательный.

В это время этот самый народ настиг беглецов.

– Не скроетесь, олигархи! – кричал Дуганов. – Только без насилия! Законным путем!

Тут Лев Ильич встал во весь рост и сказал внушительно, почти величественно, с улыбкой обретенного счастья:

– Что шумим? В очередь, пожалуйста, начинаем выдачу зарплаты! Юлюкин, где ты?

– Здесь, конечно!

– Приступай к своим обязанностям!

...Клавдия-Анжела, сидя в машине, проезжала мимо, увидела очередь, не удивляясь – ей теперь было все равно. Заметила Нестерова, махнула ему слабой рукой. Это углядел Володька. Подошел к Нестерову и сказал:

– Вам ваши штучки даром не пройдут! Не все тут психи.

– Я это понял, – усмехнулся Нестеров.

Лев Ильич увидел эту усмешку, она ему не понравилась. Лев Ильич строго напомнил:

– Учтите, сеанс за вами!

– Пока не проведу, не уеду. А не боитесь?

– Вы тут ни при чем, это мое самовнушение. Я мужик крепкий, чтобы вы знали. А неприятность с каждым случиться может.

– Столбун, – сказал Андрей Ильич.

– А?

– Народное название этой болезни. Ох... Его же называть нельзя!

Андрей Ильич побледнел и застыл.

Андрей Ильич побледнел и застыл, но не будем никому морочить голову: столбун на него не напал.

А вот ко Льву Ильичу с этого раза все присматривались. Чуть человек задумается или замешкается, тут же кто-то сразу:

– Вы себя хорошо чувствуете?

Льва Ильича это раздражало, он обижался, он старался быть всё время подвижным и деятельным, что, конечно, пошло на пользу окружающим.

Но не только он, все испытали в те дни что-то вроде столбуна.

Скажем больше, сам Нестеров отчасти был в этом состоянии. Например, он точно помнит, как шел по улице – кажется, когда собирался выпить кофе в магазине – и увидел двух девушек, в том числе сестру Володьки. Они сидели на лавке у забора. Нестеров, помешкав, свернул к ним. Сказал ласково:

– Здравствуйте, красавицы!

– Здрасьте! – первой откликнулась Наташа Кублакова. – Что, не хотите от нас уезжать? Или вас загипнотизировали тут? Вы прямо в обморок упали!

– Это я нарочно. Для эффекта. А у вас, – обратился он к Нине, – взгляд действительно гипнотический. Может, вы колдунья? В деревнях, я слышал, еще водятся.

– Вообще-то я в городе вожусь. Учусь в университете, – холодно ответила Нина.

– Психологический факультет, ваша коллега, между прочим! – добавила Наташа.

– Мы не совсем коллеги. Настоящие психологи массовыми сеансами не занимаются, – сказала Нина, спокойно глядя в глаза Нестерову, отчего он даже слегка смутился, хотя не раз говорил встречавшимся в его жизни девушкам и женщинам, что его практически невозможно ничем смутить. Нестерову даже показалось, что опять, как при выступлении, у него закружилась голова. Он мысленно приказал себе не пугаться и спросил Нину:

– То есть вы считаете, что я не настоящий психолог?

– Я этого не говорила.

– Но считаете?

– Каждый зарабатывает на жизнь как умеет.

– Да? Извините, не спросил вашего имени.

– Нина, – сказала Нина.

– Наташа, – присоединилась к знакомству Наташа.

– Очень приятно! – воскликнул Нестеров, чувствуя, что сейчас скажет глупость – и всё же сказал: – Знаете, девушки, всю жизнь мечтал, чтобы наконец кто-то научил меня, как жить в этом мире! – И отдельно Нине: – Так что заходите при случае. Мне как раз нужна помощь психолога, хоть я и сам психоаналитик. То есть именно не психоаналитик по-вашему. Зайдете? Правда, я еще не знаю, где буду жить.

Нина пожала плечами.

– Всего доброго! – расшаркался Нестеров.

И пошел дальше.

Давно не чувствовал он себя таким идиотом. И с чего бы? Что он, юных красавиц не видал? Не только видал, но и очень близко. И любили его юные красавицы, и сейчас еще любят. Почему же вдруг так мальчишески повел себя, откуда эта неловкость и фанаберия пубертатного пошиба, научно выражаясь? Не влюбился же он с первого взгляда в эту Нину – уже потому, что никогда с первого взгляда не влюблялся. Да и со второго тоже. С третьего еще может быть, то есть после долгого и продолжительного знакомства. Но к той поре, когда он понимал, что это всё-таки любовь, она уже как раз фактически кончалась...

Однако не в этом суть.

Суть в том, что через день Нестеров не мог точно вспомнить: был ли этот разговор или приснился ему, привиделся?

Ему хотелось это узнать.

Ему хотелось так же реабилитировать себя успешным сеансом.

К тому же он взял на себя поручение Прохорова.

Да и просто неплохо бы отдохнуть.

В общем, так оказалось, что из Анисовки ему уезжать пока никак нельзя.