Записки иностранки

Глава 1. Взгляд востока

Мавританский стиль аэропорта города Алеппо, пышные пальмы и испепеляющая жара, не дают времени собраться с мыслями. Паспортный контроль, затянувшийся (это понятие любимое для сирийцев) по воле Аллаха (а значит чаепитие пограничников ни причем) , аккуратно уложенный багаж на тележках, остаются позади. Я надеваю платок и опускаю глаза. Но это не помогает. Взгляд востока прожигает тебя насквозь. Встречающие многочисленные семьи с любопытством разглядывают и белую кожу, и голубые глаза.

Русские жены арабов всегда жалуются на то, как местные жители смотрят на них. Даже "старожилы", находящиеся здесь много лет, знающие все обычаи и культуру, чувствуют себя под этими взглядами, не очень комфортно (мягко говоря) .

Хотя многим женщинам нравится повышенное внимание… Может, поэтому, толпы туристок едут на восток, и без проблем выставляют на всеобщее обозрение свои пупки и прочие части тела… Для тех же, кому праздное любопытство местных претит, главный совет – одевайтесь скромно. Вы можете ходить без платка, камнями вас не закидают. Но элементарные правила приличия в одежде (длинная юбка или брюки, закрытые грудь и руки) спасут вас от многих проблем.

Я вспоминаю девушку, летевшую впервые в Сирию знакомится с Интернет–женихом. О традициях страны она расспрашивала пассажиров самолета. Симпатичная молодая особа решила сразу покорить своего виртуального друга, и поэтому надела блузку с огромным декольте. Ее не пустили в Сирию (с документами у девушки все было в порядке) . Такие ситуации случаются редко, но метко.

Сирийцы могут "прикопаться" к любому, тут все зависит от их расположения духа.

Были случаи, когда туристов — европейцев без всяких оснований разворачивали в обратном направление, отказав в визе. Сирия загадочно–непредсказуемая страна.

Страна настроения.

Такси везет нас на вокзал, по самым грязным закоулкам старой части Алеппо. Древний город погряз в мусорках.

Возле каждого дома, на протяжении всего пути, вдоль обочин, в выгоревших реденьких парках — горы мусора. Везде. Не в баках, не в контейнерах – а так, просто, стихийные свалки. Я закрываю глаза и погружаюсь в жару и запахи.

Аромат горького кофе накладывается на запах вкуснейшей шаурмы и сирийских "кнафе", но главные нотки в этом "парфюме"— сладкая вонь разлагающегося мусора…

Это другая реальность…

Вот и автовокзал, похожий на бессмысленный хаотичный муравейник. Полицейские просят раскрыть огромный чемодан, пошарив ради приличия по вещам, пропускают и идут следом.

— Щэм? (Дамаск?) – подбегает к нам молодой парень, выхватывает вещи из рук и ведет в маленькую грязную конторку, где мы будем ждать отправления автобуса в Дамаск.

— Садитесь, прошу вас, — любопытный хозяин "офиса" уступает свой стул, выписывает нам билеты и просит паспорта, с которыми в неизвестном направление убегает его помощник.

— Кем работает твоя жена? – (зачем в билетах на автобус указывают место работы, я так и не поняла) , — Журналист?! — лицо сирийца вытягивается, — Нет, это писать не надо, я напишу, что она домохозяйка, чтобы не было проблем…

Смачно грызя огурец и запивая его чаем, наш благодушный хозяин расспрашивает о России, о семье, о политике, попутно предлагает угоститься чайком из его же стакана.

А в это время, возле окна и двери конторки начинают собираться люди мужеского полу от 7 до 70 лет. Мужчины держатся за руки, "кучкуются", шушукаются, периодически заглядывая в открытую дверь. И я уже согласна на черную "абаю", или даже мешок с прорезями для глаз и носа…

Каждый раз, садясь в такси на заднее сиденье, и слегка отвлекшись от пейзажа за окном, вдруг замечаешь, как в маленькое зеркальце тебя рассматривает водитель.

Взгляд востока чувствуешь всем существом – он огненный, тяжелый, из–под тишка или без смущения – прямо в глаза. В этом взоре вся мука и страсть мужская, их животная сущность, и зависть и восторг.

И кто решил, что паранджа это плохо… Даешь каждой "белой" женщине на востоке по бесплатной парандже хорошего качества!

Хотя, в 50–градусную жару никакое качество не поможет. А если это ортодоксальная мусульманка, то на руках у нее еще и черные перчатки, на ногах черные чулки, а на глазах очки, в которых можно отправиться на глубоководную охоту в средиземное море или в снежные горы. Очки неимоверных размеров на пол лица и тоже черные.

Наконец, паспорта вместе с оформленными билетами у нас в руках и мы загружаемся в автобус, где очень громко звучит национальная музыка и работает кондиционер. Мимо окон проплывает все тот же пейзаж — бесконечная свалка.

Сирия — бедная страна. Хотя при нынешнем президенте Башаре Асаде, все же был сделан какой–то скачок в развитие, но видно это только в Дамаске.

Сирия — закрытая страна. Туристов здесь очень мало, нет даже элементарных вывесок, опознавательных знаков на английском языке, как в других странах. Где находится аптека, магазин, ресторан, надо разбираться методом "тыка"— практически все надписи на арабском.

Сирия – очень гостеприимная страна. Даже если вы не знаете что — где и как, и не владеете арабским, к вам подойдет любой местный и поможет, чем сможет, причем абсолютно бесплатно.

Дорога в столицу Сирии проходит через маленькие городки–деревеньки в окружение величественных, прекрасных гор без какой–либо растительности.

Хамма и Хомс поразили очередными сюрреалистическими свалками и грязью, на этом фоне — новостроящиеся белоснежные дома и ни одного деревца. Инфраструктура развлечений отсутствует. Ни театров, ни музеев, ни кинотеатров, ни детских площадок и парков…

Музыка в автобусе гремела на протяжении всего долгого пути. Неожиданно высокий тучный военный уселся на пустые кресла впереди и так придавил их своей массой тела, что казалось, вот–вот рухнет вместе креслом прямо на меня. Повернувшись, недовольно поклацал включателями воздуха и света, спросил, нельзя ли как–то уменьшить громкость музыки и решил пообщаться.

Полковник Сирийской армии, отец 6 детей возвращался со службы домой, в Хомс. Через полчаса после нашего знакомства, мы были приглашены в гости. Не завтра или там, на следующей неделе, а прямо сейчас.

— Ты мусульманка, спросил он, кивая на мой платок?

— Христианка.

— И я тоже! Я католик, – радостно заулыбался грозный полковник и стал вынимать из нагрудного кармана какие–то бумажки. Это оказался затертый календарик с изображением Христа и фотография жены.

Спустя 2 часа задушевных разговоров, отказавшись в четвертый раз пожить в доме полковника (т. к. это рушило все наши планы) , мы обменялись телефонами и распрощались почти как родные люди .

Уже была глубокая ночь, когда мы въехали в Дамаск. Город шумел и мерцал.

Между рядами типовых многоэтажек проглядывали куски неба с огнями.

Жара спала. Кто бы мог подумать, что в 2 часа ночи на улицах города кипит жизнь. Главный рынок — Хамидие закрыт, но стихийные рыночки и бесчисленные палатки с "шаурмой" и прочими арабскими вкусностями, кажется, работают круглые сутки. Взрослые и дети спокойно ожидают свой заказ, наблюдают за работой поваров, периодически сглатывая слюну, в предвкушение надвигающегося праздника желудка.

Я не люблю "шаурму". Не ем ее вообще. В России. Но сирийская "шаурма"— это песня, а не пища. И мой рассудок часто взывал к желудку: "Остановись, где мы талию потом делать будем?? "А я все ела, ела…

Сам процесс изготовления завораживает. Во–первых, кассир записывает на клочке бумажки ваше имя и заказ, дальше эти бумажки передают бородатым поварам. Они, не спеша, но без остановки "штампуют" шаурму, успевая поглядывать по сторонам и быть в курсе всех событий. Периодически раздаются окрики: "Мадам такая–то", "Мухаммед такой–то". И пакеты с едой оказываются в руках радостных покупателей.

— Эй, — восклицает чуть не плача паренек, — а где мой "фалафель"?

— А ты заказывал? – удивляется повар, смотря в бумажку, — а, да, заказывал, ну извини, хабиби… Сейчас сделаем…

В арабском языке отсутствует местоимение "Вы". Здесь и стар и млад говорят друг другу "Ты". Добавляя незаменимое "хабиби" ("дорогой") .

— Хабиби, как проехать на площадь? — кричит из окна прохожему, заплутавший водитель.

— Хабиби, имей совесть, – торгуются на рынке разгоряченные покупатель с продавцом.

— Ладно, дорогой, только для тебя, скину половину…

— Щу (что) , хабиби, — поприветствовал сидящую у дороги кошку молодой парень и пошел дальше.

Исторически территория современной Сирии представляла собой одно целое с землями Ливана, Иордании, Палестины и Израиля. В письменных источниках эта историко–культурная область известна как Великая или Большая Сирия — (аш – Шам аль Кабир) .

Постоянно являясь частью крупных политических образований: Арабского Халифата, Владений мамлюкских султанов Египта и Османской империи, Великая Сирия никогда не была единым независимым государством.

Арабы не говорят "Дамаск", они страстно выдыхают – "Щэм". Для них этот город на подсознательном уровне – образ великой Сирии, мечта о едином арабском государстве…

Обычные типовые многоэтажки, обычные широкие улицы, из необычного – портреты президента страны и его папы везде, где можно и нельзя (культ личности цветет и пахнет) . Вобщем, ничего особенного, на первый взгляд. Но это лишь неприметная оберточная бумага. С шелестом разорвав ее, и с любопытством заглянув внутрь, замираешь…

Древний город рынков и средневековых зданий очень разный. В будние дни он словно огромный жужжащий улей: старые арабские кварталы, в которых кипит жизнь с утра до вечера, работают маленькие лавчонки, (в них мало что изменилось за прошедшие века с момента их открытия) и современные магазины.

Гуляя по Дамаску в жаркий день, когда солнце стоит в зените, не забудьте запастись холодной водой и надеть на голову панамку.

Старая часть города – один сплошной музей. До сих пор сохранилась Прямая улица, на которой останавливался ослепленный Богом гонитель христиан Савл, ставший в последствие апостолом Павлом. Совсем рядом находится подземная церковь времен апостола, над которой стоял дом Анании, излечившего Савла от физической и духовной слепоты. Чуть поодаль – "Баб Кисан"— крепостные ворота, с них апостол Павел, спасаясь от римских солдат, был спущен единоверцами в корзине. Сейчас ворота перестроены, благодаря чему появилась небольшая церковь апостола Павла.

Посреди старого города находится самая главная достопримечательность Дамаска — Мечеть Омейядов. Она одновременно является музеем и действующей мечетью.

Около 3 тысяч лет назад арамейцы выстроили на этом месте святилище Хадада. Римляне перестроили сооружение в Храм Юпитера Дамасского. В конце 4 века византийский император Феодосий построил на месте римского храма базилику, посвященную отцу Иоанна Крестителя – Захарии. Позднее она была переименована в честь самого Иоанна Крестителя. А в начале 8 века арабский халиф Валид превратил собор в мечеть.

Почти 70 лет здесь под одной крышей молились христиане и мусульмане.

В 2001 году, во время визита в Дамаск Иоанна Павла 2 история повторилась – в мечети был устроен совместный молебен христиан и мусульман. А в средние века, в качестве компенсации за отобранную базилику, христиане Дамаска получили разрешение построить несколько новых церквей.

Огромная мечеть Омейядов поражает еще только на подходе. Река людей – туристы и правоверные мусульмане стекаются к узкому проходу. Суета и толкотня сменяется погруженностью в себя и абсолютной отрешенностью молящихся. Мечеть украшена великолепными мозаичными панно, полы устланы коврами. Внутри, в молельном зале находится часовня Иоанна Крестителя. Утверждают, что в ней хранится отрубленная голова святого. Если пройти влево от часовни – это место паломничество шиитов: там находится прядь волос самого пророка Мухамеда. В небольшом саду мечети расположена могила знаменитого завоевателя, покорителя востока Салах–эд–Дина.

Я выхожу из мечети, скидываю жуткий тяжелый халат–рубище, который выдают всем (это закон) женщинам–туристкам при входе. На площади детвора кормит голубей, возле стен святыни сидят паломники, углубленные в свои думы. Солнце опаляет дыхание. Скорее укрыться от зноя, вперед, быстрее!

Темный, сводчатый старый рынок Хамидийе с радостью принимает в свои прохладные объятья. В будний день – здесь не протолкнуться. Обычный шумный восточный базар. Но в пятницу, святой для мусульман день, здесь было пусто, гулко и прохладно. Длинный, длинный коридор. Почти черные полукруглые своды крыши, закрытые ставни на древних оконцах, кое–где работает один–два магазинчика. Лавка - кафе с мороженым и сладостями переполнена людьми. Аншлаг и внутри и снаружи, где кучками стоят сирийцы, поедая тающее лакомство. Возле кафе несколько подростков продают нехитрые поделки, игрушки, и запускают ввысь, к самой крыше громко свистящий шарик. Что вызывает неописуемый восторг у собравшейся толпы детей и взрослых. Хлеба и зрелища! Стихийный митинг, посвященный радости существования в разгаре – рожок с мороженым в руке, нехитрое развлечение перед глазами, люди шумят, люди "тусуются". Хлеба и зрелища! Еще! Пронзительный свист и буря эмоций, сладко - липкая струйка стекает на землю…

Дамаск прекрасен уже только тем, что стоит в окружение потрясающе красивых гор. Одна из них – гора Касьюн. Здесь по преданию Каин убил Авеля. Туристы и местные жители приезжают сюда ночью полюбоваться сказочной панорамой, открывающейся на столицу Сирии. Если вы гуляли по ночному городу и не поднялись на Касьюн, значит, вы не видели трепещущую на ветру душу Дамаска. Он лежит внизу, расстилается под ногами и уводит взгляд в бесконечность. Он сверкает и переливается миллионом алмазных граней огней, шепчет и вздыхает, молчит, погружая в философский покой. Огромный мерцающий Щэм, звезды дышат над головой, в унисон с дыханием города и так будет всегда…

Глава 2. Знакомство вслепую

Когда я уезжала на восток, добрые соседи и знакомые, напутствовали меня как могли:

"Ты смотри, оденут на тебя "паранджу", ребенка заберут, будешь в гареме сидеть, видеть небо в клеточку… "Все это говорилось с такой уверенностью и знанием дела, как будто эти самые бабушки–соседки прожили на востоке всю жизнь.

За колючей проволокой, в гареме…

Я боялась. Очень боялась. До такой степени, что за день до отлета порвала свидетельство о браке, в надежде, что из–за отсутствия документа, мы не поедем ТУДА. Ужас от неизведанного накрывал душу словно цунами.

Даже сейчас помню то чувство восторга, смешанное со страхом, когда в иллюминаторе самолета показались огни Бейрута. Сказать, что это было красиво, значит, ничего не сказать. Ошеломительно. Словно звездное небо обрушилось на тебя в одно мгновенье.

Самолет остановился. Ливанцы горячо поздравляли друг друга с возвращением в родные пенаты.

Ребенок мой наконец–то перестал орать и удивленно поглядывал по сторонам. Родители и муж пребывали в радостном блаженстве. Родители – потому что впервые оказались на востоке. Муж – потому что восток был его родиной.

Мой муж — араб. Хотя, когда я его так называю, он бъет себя кулаком в грудь и гордо заявляет: "Я не араб, я – ливанец". Русско–европейским (американским) браком уже никого не удивишь в России. А вот при словосочетании "муж–араб", у 90% людей вытягиваются лица, в глазах появляется любопытств, а в голосе – жалость.

"Он у тебя черный?", "Бьет?", "Какая ты по счету жена?" и т. д. и т. п.

В России НИЧЕГО не знают о Востоке.

Мы выходили из самолета, погружаясь во влажно–жаркую ночь, в запахи специй, жасмина, кофе и кальяна. В полуобморочном состоянии, безумно устав (ребенок не слезал с рук весь долгий день) , я брела на встречу к родственникам.

Знакомство со свекровью состоялось на российской территории годом раньше, когда она приезжала в гости. Теперь мои родители наносили ответный визит. Я… тоже думала, что приеду в гости на неделю. Думала…

Странные ощущения. Очень странные. Время, кажется, остановилось, и ты понимаешь, что находишься на другой планете.

Мама бросилась в объятья свекрови, расцеловала встречающих нас племянниц (3 штуки) , сестру мужа, и еще кого–то из родни (4 штуки) . Вся родня ринулась лобызать моего испуганного ребенка. Который не давался, истошно вопил и отбивался всеми частями тела. Я уже была готова к харакири, но муж, быстро погрузил нас в машину и мы отправились в дом свекров.

Было 2 часа ночи.

О чем мечтает человек после тяжелого путешествия? О теплом душе и сладком сне.

Не тут–то было. В квартире был аншлаг. Свекр, старший брат мужа с женой, младшая сестра с женихом, еще один младший брат, дети (в количестве огромной толпы) и 2 служанки. Праздничная иллюминация (все люстры и лампы были включены) ослепила, как только мы переступили порог дома. Мои родители, перецеловавшись с родственниками, которых не было в аэропорту, впали в культурно–эстетический шок. Квартира их поразила.

Огромные ее площади, помпезно–богатейский стиль аля "Петродворец", мраморные полы и широкие лоджии - балконы, на которых помещается семейство в 20 человек.

Не успев поразиться самой, я уже бегала за ребенком, который веселился с другими детьми и норовил упасть. А семья, усевшись на балконе, попивала пепси со льдом и арабский кофе без сахара.

— Гуд! Итс, фо ю! – дружественно махал руками свекр в сторону ночной панорамы Ливана, которую мы все лицезрели с балкона 9 этажа. Шелковое небо с россыпью звезд, томный, теплый воздух, мерцающие огни далеко в горах и темное море, которое я вижу в ночи – и это все для меня?

Праздничный ужин в 3 часа ночи прошел мимо. Успокаивая истерику ребенка, который упал с дивана на мраморный пол, думается не о еде. Вскоре я присоединилась к воплям сына. Мама деревянной скалкой нервно измельчала таблетки валерьянки для рыдающих в ночи.

Арабская родня затосковала. Наверное, именно в этот момент они поняли как крупно "попали". Русская. Христианка. Истеричка. В тряпочку не молчит. Окрутила их сына, который ослушался воли родительской и всеж–таки женился на русской, христианке (и далее по списку). Моя участь была решена.

…А горы здесь рыжие… как мои волосы. И земля рыжая. И даже солнце.

Первый день в Ливане запомнился долгой прогулкой по горячему Бейруту.

Мы ехали в автобусе по улицам города. Все другое. Автобусы, люди, дома, воздух.

Не успела выглянуть в открытое окно, как рядом пристроился мотоцикл с двумя гарными арабскими хлопцами, которые махали руками и ногами, усиленно давили на гудок и чуть не протаранили автобус. Больше в окно я не высовывалась.

В полдень вышли на Рауши – главную набережную города, которая была пуста. Кроме нас с мужем, его брата и моего папы на прогулку в самое пекло выбрались еще пара человек.

Вернувшись домой, мы застали "чудную" картину – сын сидел в окружении мешка чипсов и конфет и пробовал очередные приношения от ливанской бабушки. Надо сказать, что раньше он всю эту химически–ядовитую гадость не ел. В Ливане же другая система питания – детям с полугода разрешают пить газировку и кушать чипсы. Глаза мои расширились.

— Когда вы ушли, малыш стал плакать, мы пошли на улицу и купили ему вкусненького. Зато теперь он не боится тэту Сару (тэта – бабушка по–арабски), — сообщила радостно свекровь.

Порция "даров" досталась и мне. В коридоре свекровь протянула упаковку трусов.

Нет, она не хотела обидеть, она хотела сделать доброе дело – приодеть бедную–несчастную русскую девочку. Почувствовав себя сиротинушкой, я разглядывала трусы в полоску, (еще к тому же на размер больше) и думала, как бы культурно от подарка отказаться…

Родственники мужа ничего не знали о России и русских. Абсолютно ничего! Старший брат мужа спросил однажды, есть ли у нас львы и… мотоциклы…

Первые дни жизни на чужбине – это постоянные гости–родственники, которые приходят каждый день, чтобы познакомится и поздравить с благополучным прибытием.

Если учесть, что у родителей мужа по 10 братьев–сестер с каждой стороны, а у тех – по столько же своих детей (ну может не 10, а меньше – по 8) , так вот, не успевали мы выпить кофе с одними, как через 30 минут приходили другие. (Имена и лица всех тетушек, дядюшек, кузин и кузенов я запомнила спустя пару лет) .

Гости часто приходят без предупреждения и ловят вас прямо у порога, когда вы, ничего не подозревая, собираетесь уходить.

Гости, соседи, родня… неиссякаемый поток. Все сидят в салоне или на лоджии – пьют кофе и разглядывают русскую невестку. Непередаваемые ощущения зоопарка, когда ты – экспонат, хоть и не в клетке.

Через две недели ливанского вояжа мои родители вернулись домой. И началась "бытовуха".

В 6 утра просыпалась служанка свекрови, двигала мебель и мыла полы.

В 7 утра свекр устраивал побудку семье, созывая всех пить кофе.

Каждый день по графику отключали электричество (военное прошлое страны давало о себе знать) , с водой тоже была "напряженка". Но, не смотря на бытовую сторону, восток очаровывал. Незаметно. Исподволь. Я еще не знала, что полюблю его.

Стоял чудесный осенний вечер. Жара спала. Я укладывала ребенка, как вдруг в квартире начался скандал. Отец мужа поругался с 24–х летней младшей дочерью. Ор стоял немыслимый. Свекр стучал кулаком по столу, ругался (и даже матом) , а его дочь "вопила" не меньше. Отстаивая право на любовь! Проблема заключалась в том, что девушка хотела выйти за муж за своего двоюродного брата. Но отец был категорически против, потому что терпеть не мог своего родного брата – отца потенциального жениха дочери. Дочь ушла из дома в ночь. Мой муж побежал успокаивать несчастную сестру. В 3 часа ночи они вернулись. Но свекр с отступницей не разговаривал 2 месяца.

Глава 3 Мы – не рабы. Рабы – не мы. О несчастной женской доле.

Здесь, на востоке все не так. Все не то. Еда, люди, погода, язык.

Хм, вскинет бровь удивленный читатель, такое везде встречается. Встречается, но даже Америка и Европа нам родные, уже по тому, что мы многое знаем о западной цивилизации. Хотя бы из книг и фильмов. Разлагающийся капитализм пришел–таки в страны бывшего Советского Союза. И люди открыли для себя Америку не только в образе джинсов и гамбургеров.

Восток абсолютно закрыт, "сам в себе". Да и откуда черпать информацию? Арабские фильмы посмотреть негде. Музыка представлена 2–3 сборниками старинных восточных мелодий. Книги… кто–нибудь назовет имена современных арабских писателей? Арабское телевидение подключают лишь студенты, учащиеся в России. Какой нормальный русский будет покупать спутниковое телевидение, чтобы смотреть "Аль–Джазиру"? Люди судят о востоке, по новостям–страшилкам.

Когда я одеваю платок и захожу в родной общественный транспорт, реакция у народа всегда одинаковая – все с любопытством оглядываются. Мужчины в поисках голого пупа, женщины сочувственно перешептываются:

— Это так мусульманки бедные ходят…

— Ей еще повезло, не в парандже.

— Бьет, наверное…

— Представь, попадется тебе такой черный, араб волосатый…

Как же поживают несчастные и угнетенные женщины востока? Этот животрепещущий вопрос волнует многих неугнетенных русских женщин (как, впрочем, и мужчин) .

По–разному.

В деревнях Сирии, Ливана, Иордании женское население ходит и в платке, и абайе, и хиджабе, закрытые наглухо. Рожают детей (вместо учебы) , днюют у плиты (в надежде, что когда–нибудь прожорливая родня все же лопнет) , забегают на чашку (или 2, 3, 4 чашки) кофе к своим родственницам (единственное развлечение, кроме шопинга) . Вобщем, деревня она и на востоке – деревня. Дыра…

Коротким платьем здесь будут хвастаться подружкам или сестрам. Единственный мужчина, кто увидит ноги, выглядывающие из–под этого платья – муж. Выход на улицу — длинное манто (пальто) или хиджаб.

…В автобус, следующий в Дамаск через маленькие сирийские города, поднимаются две молодые сирийки в одинаковых серых пальто до пола и черных платках, за ними – 8 детей.

Всю дорогу детвора переползают с одной женщины на другую, и на старших девочек, сидящих сзади, младенцы кормятся грудью, спят, просыпаются.

Орущее–бегающая куча–мала не мешает своим матерям смотреть телевизор и играться с сотовым телефоном. Где, чьи дети – не разберешься. Общие.

Сколько я их видела – молодых, уже с выводком сыновей–дочерей к 25–ти годам.

Утро начинается со сборов старших в школу, завтрак, стирка, уборка, готовка обеда. Каждый день похож на предыдущий. Приглашение на чью–то свадьбу – событие огромного масштаба. Они ничего не знают другого в своей жизни. В маленькой горной деревне приезд гостей – уже праздник, не смотря на то, что придется полдня (если не больше) провести на кухне. Женщины из бедных семей не красятся вообще. И действительно, выглядят угнетающе и угнетенными. Но это не значит, что все они несчастны.

Городские жительницы значительно от них отличаются. Разница особенно видна в Бейруте и Дамаске.

Здешние красавицы одеваются шикарно, по последней моде, водят машины наравне с мужчинами, учатся в университетах, "тусуются" в модных клубах.

Да! и короткие юбки тоже носят! Да! и волосы красят, очень любят мелировать свои смоляные кудри.

"Знаешь, что меня впечатлило в Бейруте, в первый день приезда – улица Моно, шикарный клуб, шестисотый мерс, и девица в мини, блюющая на капот.. ", — долгий спор с любителем Ливана, который ездит встречать туда Новый год ни к чему не приводит.

У каждого свой восток. Свои воспоминания и картинки.

Я вспоминаю неприметное (снаружи) кафе в Дамаске. Мы заходим внутрь — аутентичный восточный стиль и плазма на стене. Свободных столиков почти нет. В дальнем углу сидит большая компания молодежи – среди них несколько девушек в кофточках на тонких бретельках (!) , сидят в обнимку с парнями (!) . Час ночи.

С удивлением смотрю на Мхаммада – он, так называемый, "новый" сириец.

40–летний успешный адвокат по бракоразводным делам. Курит сигары, модно одевается, "гоняет" на джипе, и "Харлее", слушает не национальную восточную музыку, а западный рок и французский рэпп. Он много ездил по миру, был и в России.

— Да, — он кивает головой, — в Сирии есть такие девушки, которые хотят показать, что им наплевать на традиции. Днем они могут ходить в платке, а вечером идут в клуб.

— Тебе это не нравится?

— Не нравится, — сразу отвечает он, — я за традиции.

— А много разводов в Сирии?

— Сейчас стало много. Проблема в том, что женщина, выйдя замуж, перестает следить за собой, толстеет, не красится. Мужья не довольны.

— С кем остаются дети после развода?

— С отцом, в большинстве случаев, потому что мать не работает и не в состояние обеспечить ребенка.

В кафе заходят парень с девушкой (все моментально оглядывают их с ног до головы) и садятся в самый дальний угол.

Мхаммад хитро улыбается:

— Я хочу, чтобы ты нашла мне вторую жену. Мне очень нравятся русские девушки.

— А твоя жена, она согласна?

— Конечно, согласна.

— Почему она не поехала в кафе с нами?

— Она болеет, и старший сын заболел.

Мхаммад рассказывает, как приехал туристом в Москву в перестроечные времена, как в метро за ним бежали два мужика, умоляя продать свои джинсы "Левис" за любые деньги.

Но больше всего его поразила красота русских девушек.

— Твоя жена носит платок?

— Недавно одела.

Следующий вопрос я задаю всем арабским женатым мужчинам :

— Ты заставил ее одеть платок?

И все опрошенные мужчины дают один ответ:

— Нет. Это ее выбор. Она сама захотела.

На прощанье он жмет руку и говорит:

— Ты не забудешь?

- I promises, — отвечаю я.

(Обещание свое не сдержала. Знакомые девушки не видят себя в роли второй жены.

Их не соблазняет даже отдельный дом, обещанный Мхаммадом…) .

Многоженство разрешено на востоке. Но больно хлопотное это дело.

Вот что указано в Священном Коране: "Женитесь на женщинах, которые вам нравятся, — на двух, трёх, четырёх" (Сура "ан–Нисаа" (Женщины) , аят 3) . Но определение числа жён было ограничено очень строгим условием: установление справедливости между жёнами. Это значит, что отношение ко всем жёнам должно быть абсолютно одинаковым. У каждой должен быть дом, драгоценности, машина, одежда и т. д. И самое важное – любить своих жен правоверный мусульманин должен тоже одинаково.

"Кто имеет двух жён и отдаёт предпочтение одной из них перед другой, тот в День воскресения подвергнется суровой каре" (Ибн Маджа передал этот хадис в Бракосочетании", 1–ая часть, стр. 633) . Коран предостерегает, что установить такую справедливость очень трудно, и что человек, сколько бы он ни старался, не сможет выполнить это условие, поэтому, мужчине лучше ограничиться одной женой. "Вы никогда не сумеете относиться одинаково справедливо к жёнам, если бы даже очень стремились к этому" (Сура "ан–Нисаа" (Женщины) , аят 129) .

"Если же вы опасаетесь, что не сможете быть одинаково справедливыми (с жёнами) , то женитесь на одной" (Там же, аят 3) ."

Бывают случаи тайного многоженства.

Бывают случаи, когда мужчина не может дождаться наследника, или жена рожает 6 девочек и ни одного мальчика. Вот тогда и появляются вторые жены.

На востоке не разводятся просто так, сплошь и рядом.

Если мужчина увлекся, он не бросит жену и детей. Потому что его осудит общество. Он или приведет в дом вторую жену. Или… не приведет. Общество вмешивается в жизнь индивидуума. Семейственность и клановость давлеют на Востоке. "А что скажут соседи, знакомые, просто люди?"— вот главный аргумент в любом действии арабского человека.

Главная проблема восточных женщин – свобода выбора. Вернее, ее отсутствие. Мусульманка не сможет выйти замуж за иноверца. На востоке запрещены аборты.

Многие публичные профессии не доступны для женщин. Даже на эстраде (количественно) преобладают певцы, а не певицы. Женщина–бизнесмен или политик – исключение из правил. Потому что серьезный бизнесмен не будет заключать договора о поставках с женщиной, если она пришла на переговоры одна. За женщиной должна стоять семья, муж, клан. Нет на них Марии Арбатовой!

И все хотят замуж. И современные арабские тусовщицы, и традиционные мусульманки. Если в семье — 8 дочек, большая вероятность, что половина из них останется в старых девах.

Рассчитывает, например, их мама хоть одну выдать за своего же племянника родного, который учится где–то за границей, и очень перспективный вариант во всех отношениях. А тот, отучившись, возвращается на родину… с женой из России или Украины.

Многие арабки поступают в университет и идут работать с одной целью – найти выгодного жениха. А как же любовь?

Я сижу в большом зале, с трудом проглатываю кофе под пристальным взглядом 2–х кузин мужа.

Старшая 35–летняя сестра (в шикарном брючном костюме, курит как сапожник) , работает в престижной фирме, водит машину.

Младшая – 25–летняя (модные джинсы обтягивают довольно–таки пышную фигуру) преподаватель в институте. Обе не замужем. Они с интересом разглядывают меня с ног до головы: настоящий ли цвет волос, сижу ли я на диете, кем работаю.

"Почему старшая не вышла за муж?"– спрашиваю у свекрови. "Она сделала карьеру, хорошо зарабатывает, лишь бы за кого – не хочет. Ищет мужчину себе под стать", — отвечает свекровь.

Традиционно семья арабской девушки (и деревенской и городской) рассматривает ее будущего мужа с позиции "как и где он состоялся в этой жизни". Поэтому, мужчины женятся на востоке поздно (по российским меркам) – в 35–40 лет, встав на ноги и хотя бы что–то имея за душой и в банке…

Будущую невесту разглядывают буквально "через микроскоп". Если девушка опозорила семью (целовалась с мужчиной или того хуже) , навряд ли она выйдет замуж, а в деревне ее могут убить собственные родственники. Загубленная девичья репутация коснется всех ее сестер. В эту семью больше не придут свататься.

Гражданских браков здесь нет. Это позор. Харам (грех) .

Восток парадоксален до нельзя. Пропитанный чувственностью, разгоряченный и страстный, он в то же время ханжеский, стыдливый. Каждая песня здесь о любви.

Но в жизни само это понятие воспринимается арабами как–то отстраненно.

Есть культ семьи. В котором преобладают традиции. Поиск женихов и невест происходит при помощи родственников. Помолвка может длиться годами, а свадьба проходит всегда пышно и тоже традиционно. Как среди этих вековых устоев рождается светлое чувство — не ясно. Главное — выйти замуж. Ведь если родители выбрали жениха для любимой дочери, они знают ее вкусы, и плохого не посоветуют. Родителям можно доверять. А любовь… Она приложится.

Бывают и грустные истории, когда найдя для дочери замечательного жениха, после свадьбы, он оказывается не таким уж замечательным, не очень богатым, и патологически ревнивым. Девушка зарабатывает болезнь на нервной почве, мучается, рожает ребенка. Но о разводе и не думает. Мало кто из женщин о нем думает (даже если муж бьет) .

"Твои старшие сестры дружат с мальчиками?", — я разговариваю со своей 12–летней племянницей.

"Что ты! – она машет руками – харам! Неприлично. Сначала мы должны закончить школу. Потом будем учиться в колледже. А лет в 25 родители найдут нам женихов".

"А если ты полюбишь кого–нибудь, когда будешь учиться в колледже?"

"Я скажу своим родителям, они поговорят с парнем и его родителями, у нас будет помолвка".

"Вот представь, ты его любишь, а он тебя — нет".

"Я забуду его, и выйду замуж за другого человека".

"Неужели ты думаешь, что так легко управлять своими чувствами?"

Девочка улыбается на мои восклицания. Ее будущее уже распланировано на многие годы вперед.

Арабская женщина загадочная, закрытая. Душа "нараспашку" – это не про нее. Она не будет откровенничать о своих проблемах, и плакаться в жилетку. Высокомерная, хитрая скандальная, взрывная и сдержанная. Разная. Счастливая и несчастная…

Им нравится носить хиджаб и закрывать лицо, потому что они так привыкли одеваться. Потому что так одевались их бабушки и матери. Существуют религиозные каноны и предписания, касаемые одежды правоверной мусульманки. Это их жизнь. Они не знают другой. Расслабляются и "отрываются" арабские дамы (мусульманки) в женских спортивных клубах и бассейнах. Купальники, боевой раскрас, килограммы золота – завидуйте подруги и родственницы. И на свадьбах – вот где зажигательные танцы, вечерние наряды и охота за женихами.

И какая бы лояльная семья не была у девушки, если она поедет в деревню навестить бабушку и любимых тетушек, то оденется скромно. Потому что репутация, прежде всего!

Вера и традиции в крови даже у тех, кто борется за свободу своего выбора и равноправие с мужчинами.

У арабских женщин свое понятие о счастье. Иное представление о мире. Они другие. Потому что их мир другой.

Глава 4 Завтра в полдень…

Первые 3 месяца жизни в Ливане я постоянно плакала. Мне не нравилась еда. Раздражала жара. Пугали обычаи. И сводило с ума одиночество.

Однажды муж подошел ко мне с виноватым видом: "Прошу тебя… сними крестик. Отец так сказал". Я сняла.

…На рассвете ребенок начал плакать, вырвал. Температуры не было, но он плакал и плакал. "Вызываем скорую!"— единственное, что приходило на ум. Ответ мужа меня поразил. "Больницы закрыты, надо ждать до утра".

Когда меня уже трясло от ужаса и возмущения, на кухню, где мы общались с мужем и успокаивали сына, вышла младшая сестра. И стала учить, как надо себя вести в ЧУЖОМ ДОМЕ.

Что неприлично так громко разговаривать, вдруг соседи услышат… И что мне не следует забывать, кто я здесь такая… Уходя, она презрительно бросила: "Ажнабия".

Мы ехали в машине по улицам Бейрута. За рулем – свекровь, рядом ее сын (мой муж) , ребенок и я — сзади. Осенняя жара спала. Мы ехали в русское посольство оформлять документы на гражданство. В посольстве было шумно и, о Боже! был телевизор с русскими каналами.

Как передать ощущение человека, который три месяца не слышал русской речи? Это похоже на счастье голодающего, нашедшего мешок еды.

Нет, это было сродни находки Робинзоном своего друга–Пятницы! Я чуть не разрыдалась над ненавистной, но такой родной рекламой майонеза…

Можно было и в квартире поставить спутниковую антенну с российскими каналами, но зачем? Есть уже спутник с арабскими и европейскими каналами. Зачем что–то менять, напрягаться? Ради чего (или кого?) Мне было отказано. Причина — спутник, который я хотела, "кишел" порно–каналами, а в доме с нами жил 18–летний младший брат мужа. Развращать мальчика не входило в планы семьи.

Насмотревшись и наслушавшись российских новостей и передач, погрузилась в еще большую тоску по родине. Свекровь что–то бурно обсуждала со своим сыном (моим мужем) .

— Какие–то проблемы с документами?

— Да... проблемы, — муж не поворачивался, а смотрел на меня в боковое зеркало. – Мама говорит, надо, чтобы ты приняла ислам, тогда тебе сразу дадут ливанское гражданство и ливанский паспорт.

Все — все похолодело внутри меня. Муж объяснял, что–то рассказывал про законы, но я молчала.

Свекровь повернулась и посмотрела. Она ждала ответ.

— Нет! Я увидела в зеркале свое лицо – бело–зеленое, с гримасой ненависти и боли.

И страха… Как же я боялась. Как проклинала себя, за то, что приехала сюда с ребенком. Но пути назад не было.

Вечером достала из кармана джинсов цепочку с крестиком и надела ее на шею. И больше никогда не снимала.

Каждое утро просыпалась с тоской, выходила на балкон, смотрела, как раскаленное солнце своим маревом обволакивало город. Еще один день. Долгий. Бесконечный.

Днем, укладывая сына спать, закрывала дверь на ключ, доставала из сумки икону Божьей Матери. Только так можно было помолиться. Обдумать дальнейшие действия. Поплакать.

Но ужас и страх мешали жить и думать.

— Собирайся, мы едем в гости к русской! – муж, кажется, радовался больше чем я.

Мы ехали в Долину Бекаа. Заезжая по пути на кофе к родственникам и знакомым свекрови. И вот, наконец, подъехав к конечному пункту, выгружались из машины.

— Можно взять горшок ребенка? В 1.5 года сын еще не освоил унитаз.

— Нет, — отрезала свекровь. Даже такие вопросы решала свекровь…

У дверей огромного дома нас уже ждала хозяйка.

Я "одела" улыбку на лицо.

— Мархаба!

— Здравствуйте, а что, по–русски ты уже не говоришь? — засмеялась миловидная женщина.

Брючный костюм, открытые руки, модное каре, никакого платка.

Валерия живет в Ливане 20 лет. Познакомилась с будущим мужем в медицинском университете. Не думала, не гадал, оказалась на востоке.

Приехали с мужем на пустое место. Сами, без помощи родни, раскрутились, открыли стоматологический кабинет. Выстроили шикарный дом.

Хожу по ее вилле, словно из сериала "Санта–Барбара". Огромный сад, в котором есть даже березы. Бассейн. Хожу и восхищаюсь.

Свекры и муж расселись в зале с хозяином дома. Мы с Валерией на кухне, она ловко готовит свежий сок из разных фруктов и варит кофе.

А кухня в русском стиле – уютная, красивая, маленький телевизор на холодильнике. Как дома. Я уже почти рыдаю.

— Хочешь валерьянки? А может водочки? Котлетку скушай! – и эти простые, родные фразы сбивают меня с ног нокаутом. Я смеюсь и плачу одновременно.

Хозяйка возвращается из зала.

— Свекры попросили поговорить с тобой, боятся, что ты уедешь из Ливана.

Удивляются, почему плачешь постоянно, ведь у тебя все есть, а ты плачешь….

Как же я тебя понимаю. Сама 7 раз уезжала из Ливана. Муж за мной возвращался, уговаривал, привозил. Потом опять убегала. Здесь многие русские жены живут на валерьянке.

Я сама приняла ислам, читала очень много о культуре и религии. Чтобы понять, принять. Но невозможно взять и забыть свое прошлое. Поэтому, я разрываюсь на две половины. И мусульманка. И христианка. Вот держу рамадан, злюсь, срываюсь, муж успокаивает. Муж разрешает без проблем вина выпить, если собираемся русской компанией. Хиджаб не ношу. Не молюсь. Но главное, что ты должна знать, если решишь здесь остаться – твои дети никогда не будут твоими. По духу. По мироощущению.

Старшая 18–летняя дочь Леры учится в Москве и сама захотела надеть платок. Младшая еще школьница. Я смотрю, как она играет с моим сыном, очень осторожно держит его за руку, принесла мешок игрушек.

— Ты понимаешь, — продолжает Лера, — дети растут в этой атмосфере, впитывают ее. Как я ни старалась, и книги–сказки–стишки на русском мы с рождения читали, и песенки разучивали, мультики, фильмы, наши праздники отмечаем – все это хорошо, девчонкам моим нравилось, но …

Дети не близки мне душевно, они близки отцу. У них больше понимания между собой.

Одинаковая религия, одинаковые ценности и взгляд на вещи. Они его дети, а не мои..

Дома я включила телевизор, нашла "Евроньюз"— мое спасение и глоток прошлой жизни, в новостях иногда передавали, что происходило в России, хоть и на английском языке.

Мелькали сюжеты, рекламные ролики, началась заставка прогноза погоды.

Бухарест + 25… Киев + 20… Москва +13… дождь…

Внизу экрана бежала строка, на разных языках дублировалось два слова. На английском, немецком, чешском эти слова говорили о том какая завтра будет погода. Бегущая строка, длинная, долгая, спокойная музыка и вдруг среди хаоса многоязычия глаза выхватили русские слова : "завтра в полдень"..

Этого не может быть. Я прилипла к экрану, но увы — они проплыли мимо меня и растворились словно слова–привидения.

Словно растаявший хмельной туман. Наверное, галлюцинации… просто показалось.

Завтра в полдень моя мама придет с работы. Будет готовить обед и смотреть очередное ток–шоу.

Завтра в полдень в моем городе пойдет дождь. Люди оденут куртки, и обходя лужи стороной, вспомнят прошедшее лето.

Завтра в полдень я снова выйду на балкон в этой чужой жаркой стране, сделаю глоток горячего кофе и включу "Евроньюз", чтобы поймать на одну секунду бегущие едва заметные блеклые буквы на русском языке.

"завтра в полдень"…

Глава 5 Рецепты моей свекрови

…Прошло полгода. Восточная еда опостылела настолько, что схуднула я на 6 кг. И захотелось безумно… оливье нашего родненького. Свекровь ознакомилась со списком продуктов. Дома в наличие была только картошка.

Маринованые огурчики — польского происхождения, консервированного горошка так и не нашла, а вот вкус просроченного майонез до сих пор вспоминаю с дрожью…

Когда уставшие от поисков продуктов, мы ввалились в дом, первое, что бросилось в глаза – скороварка с разваренной громадной картошкой в мундире… Свекровь хотела сделать мне приятное.. Потом она достала замороженный сырой горошек… На кухню вышел заинтригованный глава семьи. С интересом смотрел, как я измельчаю соленые огурцы. В это время, свекровь обзванивала всех соседей и родственников. С тоской и бесконечной грустью, вздыхая на каждом слове, она сообщала, что я готовлю "Салата руссия". Оливье за границей прозвали "русский салат".

Ну вы представляете что в итоге получилось– вместо колбасы – вареные окорочка, горошка нет, картошка разварена до безобразия… Шлепнув, не распробовав майонез, и начав замес ингредиентов, все же осенило–таки снять пробу… Пришлось добавлять сметану (ливанскую естественно) . Вобщем, вкус у блюда был специфический.

Свекру понравилось: "Гуд, Олга, гуд!", наяривал он "оливье" прямо из миски. Все остальные члены семьи, попробовав по чайной ложке, накинулись на долгожданную баранину с макаронами…

Ливанцы едят ОЧЕНЬ много. ОЧЕНЬ ВКУСНО. И ВСЕГДА. Они наслаждаются едой.

Именно из–за этого в стране люди с пропорциями 90–60–90 – большая редкость.

С 16 века Ливан находился под контролем Турции. С распадом Османской империи Лига Наций передала управление Ливаном в руки французов. В 1941 году страна получила независимость. К сожалению, спокойствие в стране было недолгим. В 1975 году началась гражданская война, продолжавшаяся до 1991 года. Но и в новом тысячелетие Ливан постигло страшное горе – новая война. Отголоски которой, слышны и по сей день. Поток беженцев хлынул в другие страны, забрав с собой самое дорогое – детей и традиции (в том числе и кулинарные) .

Базис ливанской кухни – зейтун – оливки и оливковое масло. Оливки маринуют бочками, масло закупают канистрами. Что такое маргарин, ливанцы не знают. Сливочное масло используется в приготовлении пищи очень редко. Оливковое масло льется словно вода – везде, даже готовое блюдо щедро сдабривают сверху маслом.

Ну а лимоны в Ливане по штучно не продаются. "Покилограмно", да. И за копейки.

Потому что, так же как и маслом, лимонным соком приправляют все блюда – включая супы и лепешки, маринады для рыбы и мяса, ну а овощной салат без лимона – это не салат.

Помимо того, что это вкусно, еще и очень полезно! Если бы еда поглощалась ливанцами в умеренных количествах, вполне возможно, что стандарты моделей им были бы обеспечены…

Традиционно, в каждое блюдо добавляют свой букет специй, их такое огромное количество, что существуют отдельные магазины и рынки специй.

В двух кварталах от нашего дома в Бейруте, среди бесчисленных хаотичных магазинов затерялась маленькая древняя лавка. Когда входишь внутрь помещения, то словно попадаешь в какую–то загадочную историю, написанную на пожелтевшем листе, вырванном из старинной книги. Ароматный дух пощипыват нос. Мешки, коробки, деревянные ящики и ящички, полки и кульки – все наполнено, переполнено разными специями. Старый немножко глуховатый продавец, прислушивается к вашим вопросам, открывает какой–то ящик, насыпает нужную приправу и дает оценить запах. В другой пакет сыпет смесь трав для восточного чая – это подарок. Как среди сотни (а может и больше) разнообразных специй и приправ он не путается, уму не постижимо.

Возле двери висит пара фотографий – первого хозяина лавки. Он так похож на своего праправнука, чья фотография совсем скоро тоже украсит эти стены…

Конечно, восточные специи отличаются от индийских и японских, но это уже другая история…

Пожалуй, самое известное национальное блюдо страны – это КЕББЕ. Ливанское кеббе, не что иное, как турецкое кефте. Мясо баранины толкут в ступке, пока оно не превратится в эмульсию, добавляют специи и бургуль (дробленую пшеницу) .

Добавляют начинку из обжаренного фарша с луком и кедровыми орешками. Формируют шарики и жарят. Процедура приготовления наисложнейшая. Я так и не научилась накручивать фарш вокруг пальца, как делает моя свекровь… А вы думали, что это обычная котлета? Кеббе бывает трех видов: Кеббе найе (сырое), Кеббе би–санейа (запеченное) , Кеббе расс (жареное) .

Многие блюда, по традиции, приписываемые к арабским, происходят именно из Ливана.

Например, национальный салат ТАБУЛИ. Когда знакомые ливанцы узнают, что я его обожаю, они смотрят на меня с восхищением: "Мало кому из русских нравится Табули".

А все дело, в необычном для нашего вкуса, добавлении лимонного сока и бургуля. Табули словно каша — мелко порезанные помидоры, петрушка, мята, лук, дробленая пшеница (сырая) , оливковое масло. Перемешивается все руками.

Подается с листьями салата или капусты. Божественный вкус. Оторваться невозможно. Табули готовят специально к приходу дорогих гостей. Или же на поздний, поздний ужин. Вся семья не замечает, как за разговором уминает тазик салата.

Знаменитые ливанские закуски — ХУММУС (ХОММУС) и БАБА ГАНУШ. Первое — это пюре из отварного гороха–нута с добавлением лимонного сока, чеснока, оливкового масла и тахины (кунжутного масла) . Второе – пюре из печеных баклажан, с добавлением тех же ингредиентов.

Кстати о тахине, которую в России не производят – представьте себе халву с тем же запахом и вкусом, но только не сладкую и… жидкую. И вот, в такую "халву" добавляют баклажаны, чеснок… Трудно представляется. Да, что Ливанцу хорошо, то для русского – как–то странно. Вообще, баклажан – любимый овощ в Ливане. Он ингредиент многих мясных и овощных блюд. Баклажаны фаршируют, запекают, жарят, маринуют.

МАКДУС – еще одна знаменитая закуска, которую любят кушать на завтрак. Это маринованный в оливковом масле баклажан, начиненный орехами и острым перцем.

А картошка здесь не в почете. Поглощают в огромных количествах лишь картофель–фри.

В Ливане проживают как мусульмане, так и христиане. Повсеместно известно, что свинину мусульмане не едят. И алкоголь не употребляют. Но все это имеется в продаже в супермаркетах. Поэтому, христиане себя ущемленными в плане еды и пития – не чувствуют.

И, конечно, в стране, которая находится на побережье средиземного моря, обожают рыбу. Перед тем, как рыбу приготовить, ее обязательно "вымачивают" в лимонном соке.

"Как жаль, что у вас нет чеснокодавки", — вздохнула я, когда в очередной раз толкла в ступке чеснок.

"Есть, конечно! – ответила сестра мужа. Просто, когда ты готовишь еду руками, у нее совсем другой вкус. Мы так всю жизнь готовим. Привыкли. Традиции".

…Это поразительная нация! Сколько я ни билась с ливанской родней мужа, они в штыки принимали русские блюда. Только свое! Только ливанское! Если я готовила что–то на обед, свекровь принимала "вызов", и готовила 3–4 традиционных блюда. Естественно, вся семья "лопала" родное, а не какую–то непонятную "бурду" русской невестки.

Арабы, которые учатся в России, привозят с собой килограммы специй, оливки, местный сыр и прочее, предпочитая национальные блюда даже знаменитому русскому борщу.

Моя знакомая ливанская студентка, каждый раз переплачивает за свой багаж, отправляясь на учебу в русский университет. Из 7 ее огромных сумок, 6 — заполнены продуктами, и только одна – одеждой.

Мужчины–ливанцы умеют готовить, но никогда это не делают. Не принято арабским мужчинам на кухне крутиться. Иногда заглядывают в кастрюли, ценные указания дают… И ждут. (Как и все мужчины, кстати.)

Ни свет, ни заря – на кухне уже гремят тарелками. Женщины семьи накрывают на стол: традиционное МЕЗЕ – набор разных закусок — оливки, хуммус, сыр, Лябне (кислая сметана) и Лябан (специфический кефир) , смешные местные огурцы – светло–зеленые, кривые, тонкие, толщиной с палец, Кабис — соленые и маринованные овощи, Макдус… Всех закусок, из которых состоит Мезе, просто не перечислишь, потому что их может быть от 10 до 50. Кстати, в каждом ресторане свое мезе.

Но это еще не все…

В России утро начинается с бутерброда, в Ливане вместо него — традиционные лепешки МАНАУШИ с сыром и кунжутными семечками, или с травой затар, или с помидорами и козьим сыром. Вблизи любого дома располагается мини–пекарня. Вы можете принести свою начинку, и у вас на глазах за минуту приготовят эти вкуснейшие пахучие лепешки.

Традиционно – завтрак сытный и плотный, не едят ливанцы по утрам каши и йогурт. Молоко и творог не пользуется успехом.

Конечно, в супер–маркетах молочная продукция присутствует, но на любителя. Молоко порошковое (на второй день, порошок "осел" на дно пакета, и осталась вода) , йогурт безумно сладкий. А вот здесь надо вспомнить, что Ливан – горная страна. Из зеленых насаждений – кедры, оливковые деревья, да сады фруктовые. Море, горы ржавчатого цвета, и где, скажите, пасти коров, и чем их кормить?

Долина Бекаа – единственная житница Ливана, с полями, засаженными картофелем и другими овощами, и даже пшеницей. И все.

Чтобы найти в Бейруте родную гречневую крупу, пришлось облазить весь город, и отыскать ее только в "Русском магазине", как и селедку с шоколадом.

Ливанцы такое тоже не едят.

Как и в России, в Ливане — хлеб – всему голова. Про "батоны" и "кирпичики" здесь ничего не знают. Существуют булки для гамбургеров и французский багет, но в каждом доме едят традиционный хебез либнени.

Дословно – ливанский хлеб – пресные двухслойные лепешки, своего рода лаваш. Его используют часто вместо вилки и ложки, что возвращает нас к далеким истокам.

Когда кочевники бедуины заходили в свои палатки, и вместе с семьей рассаживались на полу, кушая из одного "котла" руками, при помощи хлеба. Если появлялись гости, они присоединялись к совместной трапезе, и как бы "вливались" в семью. И чем больше собиралось людей за трапезой, тем было лучше." Еды одного хватит для двоих, еды двоих хватит для четверых, а еды четверых хватит для восьмерых".

Существует ряд правил для правоверных мусульман, в которых даже прописано, что желательно есть руками: "Передают со слов Джабира, да будет доволен им Аллах, что посланник Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, сказал: "Поистине, шайтан находится рядом с каждым из вас, что бы он ни делал, не покидая (человека) и во время еды, и если кто–нибудь из вас уронит кусок (пищи) , пусть возьмет его и уберет то, что к нему пристанет, а потом съест, не оставляя его шайтану; когда же он закончит есть, пусть оближет свои пальцы, ибо, поистине, не знает он, в каком (куске) его пищи (скрыта) благодать". (Имам Абу Закарийа Йахйа бин Шараф ан–Навави. Сборник хадисов "Сады праведных". Из слов Пророка Мухаммада) .

Хебез либнени используют в приготовлении знаменитой шаурмы, и многих сэндвичей. АРУСА — лаваш, намазанный густой сметаной и свернутый трубочкой. В переводе с арабского, "Аруса"– это "невеста". Почему обычный (язык не поворачивается сказать) бутерброд так назвали, выясняла очень долго. Сначала была версия, что из–за белой сметаны. Ведь платье невесты тоже белое. Оказалось, что арусой может быть лаваш с любой начинкой. В "стародавние" времена так "заманивали" покушать детей: "Смотри, аруса, аруса". Бутерброд такой же красивый, как невеста, дети соблазнялись и кушали.

Без хлеба здесь не садятся за стол.

Традиционные блюдо Рамадана – ФАТТИ (дословно — сломанный хлеб) и салат ФАТУШ, ливанский и палестинский МАНСАФ — главным ингредиентом этих блюд является хебез.

Во время свадебной церемонии, невеста, входя в свой новый дом, прикрепляет рядом с дверью под самый потолок лепешку из теста. Чтобы было все в доме благополучно.

4 утра. В сонную тишину врываются зычные крики и глухой стук барабана. Так будят правоверных мусульман. Им надо успеть утолить голод и жажду. С 5 утра до заката солнца – пост, ни капли воды, ни крошки хлеба. Священный месяц великого поста – это главный праздник на востоке.

Очень сложно приходится женщинам, которые весь день проводят на кухне у плиты, за приготовлением праздничных блюд, но не имеют права попробовать еду даже на соль.

…Последние минуты перед тем, как в небе загорится первая звезда. Раздается выстрел пушки, вслед за ним из каждой мечети разносится громкая молитва – хвала Аллаху. Пост на сегодня окончен. Первый стакан ледяной воды – отцу семейства.

Все спешат за стол. В Рамадан каждый вечер в доме собирается многочисленная семья, и готовят специальные, традиционные блюда.

Трапеза начинается с густого жирного супа (в будние дни ливанцы жидкую пищу не едят) . Обязательны овощные салаты, различные пирожки: Ляхме баажин (в переводе — мясо в тесте) , пирожки со шпинатом, Самбусак (маленькие пирожки, похожие на пельмени) , несколько мясных горячих блюд и, конечно, рис.

В Ливане есть поговорка: "Попробуйте ливанский рис, и уже никогда вы не будете есть другой". Существует бесчисленное количество рецептов приготовления риса, с разными вариациями, специями, орехами и другими добавками. Самые знаменитые – Рис по–ливански (с мелкой вермишелью) и Маклюба (своеобразный мясной плов с добавлением баклажан, цветной капусты и помидор) .

Каждый день ливанские хозяйки могут готовить рис, и каждый день будет новое блюдо — на вкус и даже на цвет.

Рамадан – это радостный праздник.

Только в Рамадан готовят Жалеб – компот из сушеных фиников, в который добавляют изюм, миндаль и кедровые орехи. В уличных кафе выставляют золоченые громадные самовары, из которых разливают Жалеб.

Только в Рамадан готовят (К) атаиф – специфическую сладость, отдаленно похожую на пресный блин с густым пресным кремом из сливок и творога, залито все это переслащенным сахарным сиропом.

Когда ваш желудок переполнен едой и кажется, что следующий вздох будет последним, вам предстоит еще одно испытание – сладости и чайно–кофейная церемония.

Кофе и арабские сладости – это еще одна очень вкусная и непоколебимая традиция Ливана. Кофе на востоке пьют как воду. С утра до вечера без перерыва на обед.

Кофе – это характер арабов — густой, крепкий, горячий, с молотым кардамоном или без.

Горький, терпкий, колдовской напиток. Кофе – это религия, культ, он словно глоток страсти, будит эмоции и чувства. Может, поэтому жители востока так горячи и эмоциональны…

Если вы зашли в чужой дом случайно, или по делу, или в гости, и даже просто без дела на каких–то пять секунд, вас в любом случае усадят пить кофе.

Ах, какой разносится запах, когда в турке закипает горячая жидкость, и в то же мгновенье разливается по крошечным чашкам, чтобы предстать вашему взору, одновременно услаждая вкус и обоняние. Кофе пьют без сахара. Зато вприкуску с вкуснейшими ливанскими сладостями.

Шоколад здесь не едят, в супермаркетах лежат батончики типа "Марс" и "Сникерс", да и настоящий — горький или молочный шоколад спросом не пользуется. Потому что местные сладости – это песня, это сказка, ода радости. Если вы думаете, что восточные вкусности ограничиваются халвой и рахат–лукумом, то глубоко заблуждаетесь. О, когда вы входите в магазин сладостей…

Нет, когда вы только подкрадываетесь к его стеклянным огромным окнам, в которых отражается безумный огонь страсти, и словно наваждение – разложенные на огромных блюдах сотни различных сортов, конфигураций и вкусов — появляется одно желание – купить все, сразу, и тут же съесть. И лопнуть. Т. к. ливанские сладости очень калорийны и смертельны для тонкой фигуры.

Нужно иметь железобетонную силу воли, чтобы не заходить в каждый магазин (коих бесконечное множество на каждом шагу) и что–нибудь пробовать.

Торты, печенье, конфеты, — все меркнет, когда эта манна небесная, порезанная на аккуратные кусочки, свернутая в рогалики, закрученная тонкой спиралькой, наполненная божественной начинкой, тает у вас на языке. Разнообразие сводит с ума: фисташковая "баклава", "кнэфэ", "мада б ашта" со сладким сыром, знаменитое на весь восток ливанское печенье "мааммуль" из манной крупы, и так до бесконечности.

Как приятно бродить между гигантскими подносами. Вдыхать аромат и пробовать, пробовать…

Чай в Ливане пьют травяной, очень сладкий и крепкий из хрустальных или стеклянных стаканчиков (не путать с гранеными в железных подстаканниках) . Это именно церемония. Медленная, размеренная, погружающая в негу покоя… Церемония, вместе с которой встречают рассвет или провожают закат, ведут неспешную беседу или просто молчат, слушая тишину.

Традиции ливанской кухни – это традиции самой ливанской жизни. В стране соседствуют бок о бок мусульмане и христиане, друзы, пелестинские беженцы и богатые арабские шейхи, здесь соединились огромные пласты истории с разными начинками (французский протекторат, турецкое и арабское господство) . Так и в кулинарных традициях — все перемешалось, – европейская и средиземноморская кухня соединились с арабской шаурмой, палестинским фалафелем и ливанской Арусой. Все в один огромный котел забросили, и вот уже который век кипит это густое восточное варево…

Глава 6. Как традиции побеждают современность

Только хитрость. По–другому с арабами нельзя. Не получится по–другому!

Испробовав разную тактику, наделав кучу ошибок, подпортив себе и остальным нервы, я, наконец, это поняла.

Рыдания, истерики, драки, шантаж – ничего не поможет, если вы хотите добиться своего.

Восток – дело тонкое.

Войдя в комнату свекра, на плохом арабо–английском я проскулила слезную речь – (подготовленную заранее) , о том, что мне очень надо съездить в Россию за своими вещами, книгами и компьютером. Ведь ехала я в Ливан в гости, поэтому ничего с собой не взяла… Свекр молча выслушал, и ответил: "Я не твой муж. Если твой муж разрешит, тогда езжай". Это была моя первая победа.

Уговорив мужа, взяв с него клятву, что мы с ребенком улетим погостить домой, я считала дни до понедельника, когда пойдем покупать билеты. И этот день настал.

Мы шли по узким улочкам, огибая маленькие магазинчики, здороваясь в ответ на приветствие незнакомцев. Мы шли, провожаемые любопытными взглядами, я опять погружалась в странные ч Удные запахи.

— Вы французы? – подошел к нам, улыбаясь, и немного смущаясь, ливанец с чашечкой кофе в руках.

Муж засмеялся, объяснил, как обычно, про свою русскую жену, приехавшую жить в Ливан. И уже через пять минут мы были приглашены в гости.

Ливан – уникальная страна. Начиная с памятников древности заканчивая бытом. Но главные герои здесь – это, конечно, люди. Пережив столько лет кровопролития, горя, и боли они не потеряли веры в будущее. Наверное, только вера способна дать силы, когда на твоих глазах рушится все самое дорогое и некогда прекрасная жизнь превращается в ад. Мир обычных ливанцев рушился на протяжении многих лет. А они вставали, и отстраивали его заново…

По натуре ливанцы доброжелательны и очень любопытны. Если слышат чужую речь, могут без комплексов подойти и поинтересоваться из какой страны вы приехали, нравится вам Ливан? Как обстоят дела у вас на родине?

Отношение к старшим вызывает зависть у всего европейского мира. Для восточных людей отец и мать – самые главные после Бога. Ну а дети здесь – это полубоги. Им позволено все.

Необходимо заметить, что в каждом ресторане пристроена специальная детская площадка с качелями – каруселями. В каждом! Искреннее, повальное обожание распространяется не только на своих, но и на чужих отпрысков.

В любом магазине, на рынке, если вы пришли с ребенком, продавцы незамедлительно чем–нибудь его угостят. Бесплатно. Однажды, войдя в магазин запчастей для автомобилей "Мерседес–бенц" со своим двухлетним сыном, я не успела что–то сказать, как была усажена пить кофе. Ребенка у меня "изъяли". Огромные продавцы, подхватив его на руки, по очереди трепали по щеке и гладили по голове, засовывая в карманы конфеты (не обращая внимания на слабые протесты по поводу вредности сладкого для детских зубов) , кто–то побежал греть воду и сок (т. к. все было очень холодным, а малыш хотел пить) .

Поэтому вполне естественно, что в каждой семье Ливана насчитывается от 2 до 7 детей. (причем норма – это 7) . Два ребенка скорее, исключение.

Ливан – страна любителей чистоты (в своих домах) . В деревне или в городе, в мусульманском доме или христианском, в бедной семье или богатой каждое утро начинается одинаково – с генеральной уборки. Моется все, начиная с ножек стульев, заканчивая люстрами. Плиту чистят несколько раз в день после каждого приготовления пищи. Как–то раз, заехав в далекую горную деревушку, (туда, где кончалась асфальтированная дорога, и был лишь бесконечный горный серпантин да крутой обрыв со всех сторон) , слегка отдышавшись, мы зашли в дом. Где нас естественно не ждали (у ливанцев это привычка, приезжать в гости без предупреждения, сваливаясь снегом на голову) , но были искренни рады. Первое что предстало взору — концовка уборки – маленький сын хозяйки поливал двор из шланга.

Хозяйка с гордостью провела нас по комнатам, показав даже аккуратно разложенное по полочкам белье. Дом блестел.

Интересно, что полы в квартирах преимущественно из особого мрамора (баллат) , ковры расстилают зимой, ни паркет, ни линолеум не используют. На кухне и в ванной — кафель. В квартирах возле каждой комнаты пристраивается лоджия, в частных домах также. Вообще ливанцы, как и другие восточные люди, стараются жить вместе. Особенно в деревне. Возводится совместно дом на 3 — 4 этажа – для родных и двоюродных братьев–сестер. Бабушки, родители, дяди, тети тоже здесь…

У каждого семейства своя квартира или этаж. Так и живут. По вечерам собираются в большом дворе, курят кальян и пьют крепкий чай из хрустальных стаканчиков или густой кофе из "наперсточных" чашек.

Бытовая сторона Ливана чрезвычайно интересна. Если на кухне присутствуют самые современные плиты и микроволновки, в ванной стиральные машины, то комнаты обставлены помпезными "мебелями" Аля- 18 век — кресла с завитушками, буфеты красного дерева, (чудесная имитация) , столики на гнутых ножках, хрустальные люстры. Хрусталем забивают в доме все полки и шкафы – это маниакальная страсть ливанских женщин. Когда спрашиваешь, что привезти из России – ответ всегда один – "Кристалл (хрусталь) , плиз."

Все вместе с высокими потолками и бархатными шторами создает ощущения музея. И как–то страшно сесть на обтянутый шелком "царский" стул.

…Я очень люблю ходить в гости, но спустя 3 часа, сидение на царских стульях перестает тебя развлекать. Надежда на билеты медленно умирала. Распрощавшись с хозяевами, побежали за билетами. А бежать приходится в горку, да еще на небе ни облачка… очень приятно, сами понимаете. Спасительный клаксон такси раздался как раз в нужный момент, прозвучав райской музыкой для души.

В Бейруте (как и во всей стране) нет троллейбусов и трамваев. Практически у каждого жителя (не только у богатых) есть машина. А у кого нет, те могут воспользоваться услугами маршрутных автобусов и такси. Здесь не принято "ловить" машину. Таксисты сами "зазывают" пассажиров, бесконечно давя на клаксон. И причем, чем больше вместится в малокалиберную развалюшку людей, тем лучше и радостнее становится на душе. У водителя, естественно.

"Умоляю, мадам, сдвиньтесь еще немного, мы подвезем вон ту почтенную женщину. В ее возрасте ходить пешком тяжело."

"Йалла, йалла, проезжай,"— воинственно машет рукой "почтенная женщина" на беспрерывное гудение зазывалы–таксиста. Она медленно поднимается вверх по тротуару, а водитель также медленно едет рядом с ней по дороге (сторожа свою добычу) , не обращая внимание на бешено сигналящие машины, вынужденные "ползти" в хвосте, а не ехать по своим делам.

И когда трое пассажиров сзади и одна на переднем сидение, облегченно вздыхают, т. к. включается скорость, и автомобиль срывается с места, понимая, что жертва сорвалась с крючка, внезапно эта самая жертва передумывает и распахивает дверцу такси.

"Умоляю, мадам, еще немножко, еще чуть–чуть", — утрамбовывает нас счастливый водитель…

Но ни жара, ни тесное общение с местными в такси, ничто не повлияло на то счастье, когда в моих руках оказались билеты домой…

На следующий день мы поехали в Канадское посольство. Муж подавал документы для визы в Канаду. Анкету заполнила и я, по наущению свекрови. Уехать на заработки за границу стремятся многие арабы. У мужа в Канаде живут родственники, имея хороший доход от своего ресторана. Документы в посольство отдали. Но главную бумажку – приглашение работодателя из Канады – все никак не могли выслать по факсу. (хотя факсы в Канаде имеются) . Ожидание документа затянулось. Оставалась неделя до самолета в Россию. Снова поехали в канадское посольство. Необходимо было заполнить другие анкеты и сдать свои паспорта. Мы стояли возле окошка, милая девушка по–французски объясняла, что паспорта вернут через месяц. Я вырвала свой паспорт прямо из ее рук и уже совсем по сумасшедшему побежала к выходу.

Свекровь ждала нас в машине. Как же она кричала, узнав, что я отказалась отдать свой паспорт.

Муж извинялся, пытаясь утихомирить вопль матери. Извинялся он и передо мной…

Я опять плакала, но уже от счастья. Паспорт был у меня. Билеты тоже. Я постоянно их перепрятывала, боясь, что родня все отберет… (наверное, так начинается шизофрения) .

Мы ехали по улицам Бейрута, и я вдруг увидела ЕГО. Увидела город, в котором жила столько времени, который ненавидела и уже любила…

Глава 7 БЕЙРУТ. ГОРОД ЖИВЫХ.

Все начиналось в то время, когда история еще только приходила на смену мифологии…

Бейрут – один из древнейших городов мира и важнейший исторический центр Ближнего Востока. Первые люди поселились здесь в эпоху палеолита. О чем свидетельствуют результаты раскопок в самом центре города. Первые упоминания о Бейруте относятся к 14 веку до н. э.

Предание гласит, что один из царей Библоса построил прекрасный город и дал ему имя своей прекрасной жены – Бейрет. Название ливанской столицы означает – "город родников". От семитского корня "бирут" или "берута".

Берит, Лаодикея Ханаанская, "Колония Юлия Августа Феликс Беритос" (в честь дочери императора Августа) – вот далеко не полный список имен, которые носил этот город на протяжении своей долгой истории.

В 64 г. до н. э., после захвата города полководцем Помпеем, начинается расцвет Бейрута, он растет, строится множество зданий, в том числе – театры. С 1 века н. э. город становится римской колонией. В 200 годах император Септимий Севр организовал в Бейруте Школу Права, которая к 3 веку стала одной из самых влиятельных в Империи. Именно здесь были разработаны основные положения Кодекса Юстиниана, на основе которого многими веками позже возникло так называемое "континентальное право"— правовая система, которая была принята в странах Западной Европы.

Бейрут – город–феникс. Много бед выпало на его долю. Он пережил семь землетрясений, труднее подсчитать сколько раз за свою историю он подвергался чужеземным захватам.

Сколько сотен лет, вековых мгновений этот город умирал и воскресал, становясь еще прекрасней… Сколько страшных кровавых закатов и безумных огненных рассветов встречал этот город.. Люди вновь приходили на пепелище, и надеясь лишь на помощь Бога, заново возводили крепкие стены.

В 1110 году Бейрут взяли крестоносцы, разрушив его практически до основания. Оставшиеся в живых жители ушли…. Но уже к концу 12 века город был восстановлен.

Бейрут – символ Ливана, как морского государства, где хозяйство и образ жизни людей с финикийских времен и до наших дней тесно связан с морем. Его современное значение как центра международной морской торговли восходит к началу 17 века.

В разное время Ливан был частью Омейядского и Аббасидского халифатов, находился под властью династий фатимидов, айюбидов, турок–мамлюков, потом стал частью Османской империи. Именно в Бейруте – столице страны перемешались пласты финикийской, византийской, персидской, римской, оттоманской культуры. С 1918 по 1946 гг. город находился под французским протекторатом.

До начала гражданской войны 1975 года город называли и "Ближневосточным Парижем" (благодаря шикарным магазинам, уютным кафе, культурным и развлекательным центрам) , и "Средиземноморской Швейцарией" (отдавая должное количеству банков и деловой атмосфере и активности города) , а за красоту живописного расположения у берегов Средиземноморья и самого подножия гор, Бейрут получил еще одно прозвище – жемчужина Ближнего Востока.

Подплываешь ли к столице Ливана с моря, подъезжаешь ли на автомашине, подлетаешь на самолете — город всегда предстает огромным белоснежным айсбергом. Он стоит на выступе, входящим в залив Святого Георгия. Существует легенда, что именно здесь из вод Средиземного моря вышел свирепый дракон и потребовал отдать ему в жертву дочь бейрутского царя. Святой Георгий поразил чудовище своим копьем и спас девушку.

Странные ощущения охватывают тебя, когда бродишь по городу – он современный и древний одновременно. Здесь все переплелось — сумбурная смесь разной архитектуры мусульманства и христианства, широченные проспекты и автострады, узенькие самобытные улочки, словно ручейки сбегающие к морю, современные дома, магазины и археологические памятники…

Огромный мегаполис Бейрута поделен на три города: восточный – для христиан, западный – для мусульман–суннитов и южный – для мусульман–шиитов и палестинцев.

В Бейруте есть практически все. Международный аэропорт и морской порт. Около сотни банков – европейских, американских, канадских и, естественно – ливанских. Не счесть ресторанов, супермаркетов, гипер–маркетов и бутиков. Количество шикарных отелей и гостиниц (среди которых знаменитые "Бристоль", "Fore sizons", "Ривьера") с каждым днем разрастается до бесконечности. Складывается ощущение, что правительство решило на каждую душу населения выделить по собственному отелю.

В стране, где живут 60% мусульман и 40% - христиан всеми силами стараются пестовать и укреплять тот хрупкий мир, который воцарился спустя 15- летие кровопролитных войн.

По всему городу, в центре, возле аэропорта, посольств, на перекрестках шумных улиц стоят военные армии Ливана с автоматами на перевес.

Центральный Бейрут больше всего пострадал во время гражданской войны 1975–1990 гг.

Но, не смотря на разрушения и генеральную перестройку, здесь сохранены главные достопримечательности.

Между Большим дворцом (Гран Серай) и ул. Риад ас–Солах протянулся участок археологических раскопок. Здесь обнаружены римские термы. Можно различить три главных помещения: кальдарий (горячее отделение) , тепидарий (теплое) и фригидарий (холодное) .

Улица Риад ас–Солах на севере упирается в ул. Вейган, которая является прямым "потомком" главной улицы римского города – декумануса, пересекавшей город с запада на восток. На север от ул. Вейган находятся старые рынки, известные в Бейруте под названием Сук Тауиле (Длинный базар) . На юго–востоке на ул. Вейган находится Большая мечеть, известная также, как мечеть Омари. Это самое древнее здание Бейрута, уцелевшее до наших дней. Названа мечеть в честь халифа Омара Бен Хаттаба. Ранее на этом месте были древний храм Юпитера и византийский храм. Ныне существующее здание было построено в эпоху крестовых походов. В нем располагалась церковь Иоанна Крестителя. В 1187 году султан Салах эд–Дин приказал переоборудовать оказавшуюся на территории мусульман церковь в мечеть. Через 10 лет ее захватили крестоносцы, которые соорудили в ней Кафедральный собор. А в 1291 году собор снова оказался в руках мусульман и стал мечетью. На этот раз уже навсегда. В 1949 и 1952 гг. Управление Мусульманских памятников и Департамент древностей провели ряд реставрационных работ. Во время 15–летней гражданской войны мечеть подверглась разграблению и была сильно разрушена. По окончании войны мечеть Омари была вновь восстановлена, благодаря пожертвованиям частных лиц.

Через 100 метров на юг находится знаменитая Площадь Звезды. Во все стороны от нее лучами расходятся улицы и улочки. Это самый центр Старого Бейрута. Около двух тысяч лет назад на месте площади располагался римский Форум. Сегодня этот район реконструирован и является одним из центров ночной жизни современного Бейрута. Но стоит внимательно приглядеться в тщательно отштукатуренные стены, построенных во времена французского мандата, изящных, но в то же время строгих зданий, можно заметить следы пуль и разорвавшихся снарядов. В центре площади находится башня с часами. Совсем рядом – территория археологического парка, в котором сохранились римские колонны одной из улиц античного Бейрута. За колоннами возвышается собор Св. Георгия (возведен в 1890 г.) . Через 100 метров – площадь Мучеников. В 30–х годах прошлого столетия на этой площади появился памятник ливанцам, павшим в борьбе с турецкой оккупацией Ливана. В годы последней гражданской войны через этот район проходила "зеленая линия", делившая город на мусульманский и христианский секторы. Именно тут шли одни из самых ожесточенных боев.

Бейрут – это сам Ливан. Здесь бок о бок живут представители всех этнорелигиозных общин. Католический собор, мечеть и православный храм соседствуют рядом, в пределах одной улицы, одного квартала. Другие ливанские города, как правило, отличаются религиозной однородностью населения, или наличием численно преобладающей общины.

Ант–Элиэс, Жюни, Ашрафии – престижные районы города, где живут христиане и находятся всевозможные дискотеки, бары, кинотеатры и рестораны. Вобщем, все то, что для мусульман является запретным плодом.

Здесь ощутим европейский дух раскрепощенности и свободы, повсеместно встречаются арабские девушки в обтягивающих джинсах и декольтированных кофточках…

И если вы захотите вдруг в знойный полдень утолить свою жажду пивом, придется бежать именно сюда. Потому что в мусульманских районах спиртное не продают. Харам!

Помимо "рассадников разврата" христианские районы славятся современной архитектурой зданий, католическими соборами, красивыми жилыми комплексами, и модными магазинами.

Район Мазраа – один из центров города. Здесь находится Посольство России, великое множество бутиков, отелей, есть даже улица Пушкина, недалеко от которой можно наткнуться на "русский магазин". Как же долго я искала этот кусочек далекой родины. Почтенные горожане пытались помочь всеми фибрами гостеприимной души, но об Александре Сергеевиче никто слыхом не слыхивал. "Кукушькина? — задумчиво перебирая нефритовые четки выговорил пожилой араб, — я здесь давно живу, нет такой улицы, идите на право…" Почему на право он не объяснил, но я пошла, и к удивлению своему неожиданно обнаружила искомое.

Маленький закуток, набитый солеными огурцами, гречкой, майонезом, селедкой, шампанским, вином, шоколадом, детективами и журналами на русском и украинском языке, газеты из Москвы недельной задержки. Россия в мниатюре… Скорее – продуктовый склад с численным преобладанием украинского шампанского и вина. Шоколадки оказались старыми и тоже украинскими. А так хотелось настоящей "Аленки" или "Красной шапочки"…

Ультрасовременный район Хамра – модный шопинг, заоблачные цены и полное ощущение Европы. В переводе с арабского, Хамра – красный. Когда–то давно здесь находилась улица "красных фонарей"…

А сейчас — стандартные современные здания, банки, рестораны, кинотеатры, дорогие бутики и Центр российской культуры. В котором русские жены учат арабский язык, а их дети усиленно штудируют российский букварь, работают русскоговорящие юрист и нотариус. Есть библиотека (если вам захочется перечитать Достоевского в оригинале) , школа танцев и балета (для детей) , художественный кружок и многое другое.

Здесь отмечают русские праздники, устраивают настоящие новогодние утренники для детворы, ну а самое главное, русские жены находят подруг–соотечественниц для общения за чашкой чая или кофе на уютной кухне…

Мало кто знает, что с октября 1773 по февраль 1774 года Бейрут находился под юрисдикцией Российской империи.

Весной 1772 года Екатерина 2 решила поддержать антитурецкое восстание мамлюка Али–бея в Египте и его союзника правителя Аккры и Галилеи шейха Дагера аль–Уммара, который бросил вызов пашам Дамаска, Сидона (Сайды) и Триполи. В теплые воды Средиземноморья эскадру повел любимец императрицы адмирал Орлов. Когда большая часть флотилии вступила в морские сражения в Эгейском море, отряд кораблей под командованием Николая Кожухова направился к левантийским берегам. После первых бомбардировок с моря турецкий гарнизон Сидона капитулировал.

Однако Бейрут, где хозяином был эмир Юсеф Шехаб (поддерживающий турок вместе с горцами–друзами) , не сдавался. 23 июня 1772 года по порту было дано 500 залпов (в память о которых площадь Мучеников называли "Площадью орудий") . В разрушенный город высадился морской десант, на эмира наложили контрибуцию в 500 тыс. пиастров золотом.

Спустя год русские моряки вновь появились в бухте Бейрута, но на этот раз на стороне эмира Шехаба. Мятеж Али–бея провалился, сам он был отравлен, но шейх Дагер продолжал борьбу и мечтал нанести поражение турецкому паше Ахмеду Аль–Джаззару, засевшему в Бейруте. Одновременно с этим, эмир Шехаб мечтал, сделать Бейрут своим вассальным городом. Командант Кожухов не стал участвовать в интригах восточных правителей, но побить турка согласился. Как докладывал в Париж французский консул, "ядра падали на Бейрут по 48 часов в сутки, раскаты взрывов доносились до Сидона и гулким эхом отдавались в горах". Но турки не сдавались. И тогда отряд русских смельчаков высадился под смертельным огнем противника на площади Бурдж (сейчас – Площадь Мучеников) . Туда были сгружены легкие корабельные пушки. Атаки с моря и суши изменили ситуацию. Через два месяца осады Аль–Джаззар признал поражение и покинул Бейрут. Над городом взвился русский флаг. Кожухов, перезимовав, через полгода отправился в родные края.

На прощание он устроил фейерверк в честь Ее Высочества. Это был первый салют на ливанской земле…

В Бейруте есть все. Даже свое собственное море и огромная набережная в самом центре города – КОРНИШ (на французский манер) — одно из любимейших мест ливанцев и туристов. С одной стороны – море, с другой – большей частью богатые жилые дома, рестораны, кафе, клубы, представительства иностранных компаний.

Началом "корниша" принято считать улицу Мина аль–Хосн. Здесь на мысе возвышается пятиэтажная гостиница "Сент–Джордж". Вверх по авеню Шарля де Голля — центральная часть набережной под названием Рауши (от французского – скала) . В море, в нескольких десятках метрах от берега, высятся отвесные склоны двух небольших островков – это знаменитые Голубиные скалы или Голубиный грот. Та из скал, что побольше, напоминает огромную башню замка с воротами. В нижней ее части лазурные воды промыли сквозное отверстие, через которое вполне могут проплыть небольшие катера и лодки.

В древности, когда бейрутцы замечали приближение вражеского флота, они запускали с этих скал голубей, стараясь предупредить о грозящей опасности соседние города побережья — Тир, Сидон и другие.

Через 400 метров – песчаные пляжи, известные как "Рафик Харири Бич". Это единст - венный большой, песчаный пляж в городе. Бесплатный. Потому, приходит сюда обычный (не очень состоятельный) народ. Мужчины загорают или бродят вдоль кромки моря, оглядываясь по сторонам, пытаясь увидеть хоть кусочек оголенного женского тела.

Но тщетно! Женский пол (исключая маленьких девочек) в основном купается в хиджабах и джинсах.

На Рауши приходят люди себя показать и на других посмотреть. Одновременно с этим – очень удобно бегать по утрам и вечерам, до жары. Множество спортсменов, ничуть не смущаясь отдыхающих, подтягивают свою физическую форму. Вот бежит явно американец или европеец – короткие шорты, майка, плеер на поясе, методично пережевываемая жвачка. А следом за ним семенит (в развевающих черных одеждах до самого пола) правоверная мусульманка под строгим взглядом своего мужа.

Набережная широка и далека. Не смотря на большое скопление людей, никто не мешает друг другу.

Молодые парни сидят на парапетах, молодые девушки скромно прогуливаются мимо в окружение своих родственников. Орава детей осаждает продавцов мороженого. Сюда приезжают семьями, захватив с собой кресла, кофе и кальян. Или берут прямо здесь все это на прокат, за небольшую плату. Снуют туда и обратно маленькие тележки с лепешками, фруктами, фреш–соками, орехами, кофе и разными арабскими закусками.

Если спуститься вниз, к морю, можно наловить рыбы. Чем и занимаются ливанские рыболовы–любители. Пойманный улов немедленно чистится–потрошится, раскладывается на продажу и долго не залеживается.

Пальмы, восточная музыка, острый, густой запах моря и еще какой–то легчайший флер разносится по Рауши. "Мадам! Цветы. Купите!"— юные продавцы протягивают "ожерелье" из старательно нанизанных на нитку едва распустившихся цветков белоснежной гардении. Ну, конечно, именно этот запах окутывает, совсем незаметно и непритязательно, погружая в гармонию наступающего вечера. А может, так пахнет фруктовый табак, растекающийся словно мармелад, на тлеющих углях кальяна? Солнце в последний раз освещает набережную. И зажигаются яркие огни фонарей.

В зазеркалье ливанской ночи, тот, кто ищет – найдет все, что хочет…

Бейрут словно слоеный пирог. Центр города – блистательный и шикарный переслоен бедняцкими нищими районами, христианскими чистыми уютными кварталами, а в пригородах Бейрута разместились лагеря палестинских беженцев. "Рай под зонтиками сосен"— иронически называли эти прибежища, расположенные в сосновых рощах – служившими первым приютом палестинцам, наравне с брезентовыми палатками.

Я не знаю в чем магия этого города. Он не похож на другие арабские города. Европейская изысканность и тяжелый мускус восточных духов пропитали его стены. Здесь так все перемешалось, переплелось, что можно идти по бетонному центру и вдруг увидеть римские колонны или попасть на современную дискотеку, расположенную в оттоманском особняке. Этот город плутает узкими улочками и старинными кварталами, блестит зеркальной чистотой праздничных витрин, поражает ортодоксальными порядками в мусульманской среде и "кутит" с западным шармом, сплавляет модерн и древность, гремит ночью и днем звуками жизни.

Все начинается ранним утром. По узким улочкам, залетая в открытые окна, перемешиваясь с ароматом кофе, несутся тягучие напевы. Они будят, снова погружают в пелену снов, и летят далеко в небеса. "Уалла –а–а.. Да славится имя твое… Уалла–а-а…

Да будет оно благословенно.." И в предрассветном утре, словно в колыбели качают, убаюкивают, протяжные звуки первой молитвы – как бесконечный зов из другого мира. А по воскресеньям, если хорошо прислушаться, можно уловить звон колоколов, несущийся из храмов и церквушек Бейрута.

Жизнью, переполнен этот город. Вопреки бесконечным войнам, разрухе и безнадежности.

Жизнью блестят озорные черничные глаза веселой детворы, в каждом доме, на каждой улочке жизнь продолжает идти своим чередом. Все также во второй половине жаркого дня мужчины садятся курить наргиле и пить кофе, хозяйки готовят вкусный ужин или идут в очередные гости, а маленькие девочки под зажигательную музыку танцуют на радость родителям bally–dance — танец жизни. И в этих детских движениях, и в повороте головы, в плавном изгибе рук, уже видны проблески будущей женщины. Созидательницы, несущей в себе надежду, новую жизнь…

Бейрут, город манящих огней, они здесь повсюду – словно звездное небо спустилось на землю, словно миллионы светлячков зажгли свои огоньки в каждой части города. Как же это красиво!

Мы сидим в кафе на Рауши, у самого берега моря, громкий голос певицы разносится по всей округе, ритмично бьют в барабаны музыканты в национальной одежде, я незаметно разглядываю обычных горожан, не спеша покуривающих кальян в 2 часа ночи.

Здесь и молодые, и пожилые, и даже младенцы (в 2 часа ночи!) , здесь целые семьи и просто дружеские компании. На протяжение 15 лет в городе продолжалась кровопролитная война, нет такого дома, семьи, кого не зацепила эта беда, но люди не озлобились, не разучились радоваться. Доброжелательность бейрутцев уникальна. Незнакомый таксист бесплатно возил нас с мужем по ночному городу, показывая его красоты, незнакомые военные подходили с любопытством к нам на улице, (услышав мою русскую речь) что бы просто поболтать.

… бесконечная ночь в кафе продолжается, официанты, стремительно лавируя между столиками, не успевают подбавлять раскаленные угли в наргиле, люди и не думают расходиться. Слегка отдышавшись от огненной пляски, выходит на террасу прекрасная певица. И почти в полной тишине, лишь под аккомпанемент морской волны она начинает петь тягуче–протяжную песню. Гортанный голос ее проникает в самое сердце, бегут по спине мурашки, предательской слезой блестят глаза – и не только у меня.

Она поет о Бейруте — непокоренном, изувеченном, убиваемом на протяжение долгих кровавых лет. Прекрасном, как тысяча и одна ночь сказочного востока. Мужественном и гордом, как люди, живущие здесь. Она поет о городе, которого больше нет…

p.s. В июле 2006 года в Ливане началась очередная кровавая война. Ливан покинули все иностранцы, на которых держалась экономическая стабильность страны. И до сих пор они не вернулись. Кафе, рестораны, магазины Бейрута пусты. Политики выясняют свои межличностные отношения, экономика в полном запустении. Но город не разрушен полностью, и люди радуются уже этому. Они не перестали радоваться…

Я не пишу о трупном запахе улиц, послевоенного города, о сложенных в карточную стопку многоэтажках, о стертом в порошковую массу юге Бейрута (как и юге страны) , о пришедших со всего Ливана беженцах, ночующих в парках и скверах, о бесконечной боли и смерти, поселившейся в этой стране. Когда бомбили кварталы города, многие смельчаки выходили на Рауши, раскладывали свои парусиновые стулья и пили кофе, вглядываясь в огненные сполохи. Уже осенью в городе открылись не разрушенные школы и университеты, зимой в Бейрут съехались молодые люди со всего Ближнего Востока – участники арабской "Фабрики звезд", в апреле в городе провели очередной конкурс красоты — "Мисс Ливан — 2007". Жизнь продолжает идти своим чередом, не смотря, на постоянные политические и экономические проблемы страны. Бейрут, которого больше нет, перевернув еще одну страницу своей судьбы, продолжает жить, радоваться, петь. Сквозь слезы, сквозь боль. Бейрут умер! Да здравствует новый Бейрут!

Город родников снова встречает жаркое солнечное утро. Так предначертано. Мактуб. Ведь там, где есть источник чистой воды, жизнь не закончится никогда.

Улетали из Сирии. Я уже не плакала. Я была счастлива — лечу домой с сыном. И гори он пропадом этот Ливан.

Муж сдержал свое слово. Он рассказал, что в посольстве Канады его мать приказала забрать мой паспорт. Но он не забрал.

Глава 8. ПУРПУР ФИНИКИИ или О ЧЕМ ПОЕТ ФЕЙРУЗ.

Я смотрю, как осенний ветер разгоняет опавшие листья – зло, нещадно бросает их под колеса проезжих машин. Первые числа сентября сменили жар на долгожданную прохладу. Кто бы мог подумать, что в 2–3 часах полета от России (смотря из какого города лететь) , сейчас 35–тиградусное пекло, которое будет длиться, практически, до конца осени. Всего лишь 2 часа в самолете, и вы попадаете на другую планету.

Каждое утро радиостанции Ливана начинают свой эфир песнями, знаменитой на весь мир, певицы Фейруз. Ее чарующий голос несется из каждой машины, каждого дома, кафе, магазина. Это память о своих корнях, дань уважения традициям и истории своей страны.

Непреложный закон – несколько часов еще не жаркого утра отданы Фейруз. А после, Ливан заполняет огнедышащее солнце в перемешку с популярной современной арабской музыкой.

Переполненный, шумный, гудящий, словно муравейник, Бейрут совсем не изменился после войны 2006 года (исключение – разрушенный юг города, как и юг страны) . Наоборот, стал еще красивее, выросли новые здания, реставрируются храмы и памятники старины, чистое море, улыбающиеся люди (не смотря на тяжелое экономическое положение и новые угрозы войны) . Только туристов нет. Пустынна, безлюдна Площадь Звезды, закрыты многие бутики туристического центра, не работают кафе и рестораны (не для кого работать) . А на площади Мучеников возле президентского дворца разместили свои палатки бастующие оппозиционеры. И на каждом углу Бейрута стоят танки. Военные армии Ливана внимательно вглядываются в лица прохожих.

Еще в памяти кровавый месяц май 2007 и зима 2008 — взрывы в самом центре Бейрута, демонстрации и забастовки, целенаправленные убийства депутатов, снова откладываются выборы президента, но страна продолжает жить.

"Ты знаешь, в Ливане всегда была война. И всегда будет… Это была моя первая война, раньше я не видела как это… по–настоящему". 20–летняя девушка улыбается и вздрагивает.

Моя собеседница коренная ливанка, учится в российском мед. институте.

"В нашем городе Баальбеке погибло столько людей… мой двоюродный брат умер, но дядя сказал, что мы никуда не уйдем с нашей земли. Я не могла есть, спать. Похудела на 10 килограммов…" Она сидит в окружении сестер и мамы. Все с интересом расспраши–вают, нравится ли мне Ливан, ем я табули, а свинину? Была ли на традиционной свадьбе?

Была, конечно! Только "дабке" не танцевала — этот потрясающий ливанский танец, который завораживает и восхищает. В нем соединились скромность древних финикийцев с их безудержной страстью и любовью к жизни. Он не похож на "зикр"— турецкий, вводящий в транс, это не танец живота, где главное действующее лицо – прекрасная женщина. В "дабке" люди объединяются, становясь семьей.

Здесь есть "заводилы"— главные танцоры, показывающие свой "мастер–класс", остальные, взявшись за руки скромно подтанцовывают, не нарушая общей гармонии.

Я могу смотреть, как танцуют "дабке" также долго, как на огонь и море. Бесконечно.

Ритмично бьют барабаны, неразрывной цепью выстроились танцующие, ни одного лишнего движения и даже поворота головы, все отточено.

В порыве страсти на последнем пике музыкант вскакивает на ребро барабана и гортанно кричит, а другой бросается на пол, и словно летит по нему на коленях, все ниже прогибая спину, еще чуть–чуть и он коснется головой земли. Да, ливанцы умеют веселиться. Даже на краю смерти.

Сколько свадеб игралось во время войны и после нее, среди руин и неутихающего вопля плакальщиц об умерших…

В Ливане всегда была война. Слишком много намешано в этом маленьком сказочном государстве — интересов и проблем, ожиданий и надежд. Мусульмане и христиане, национальная армия и "Хэзболла", беженцы–палестинцы, внутренние конфликты ливанских политиков и отсутствие между ними единства, агрессия Израиля, интересы близлежащей Сирии и далекой Америки. Здесь новый Вавилон. Никто не слышит друг друга. Не понимает.

У Фейруз есть много песен о любви, но еще больше — о войне.

Ее настоящее имя — Нухад Хаддад. Благодарные слушатели называют певицу "Ливанской посланницей к звездам" и "Соседкой Луны". Она родилась в 1935 году в православной семье сирийца и ливанки.

Преподаватель Ливанской Консерватории уговорил Нухад поступить в это учебное заведение и научил ее исполнять отрывки из Корана, что умеют делать только профессионалы. Уже в пять лет она начала петь в составе хора Ливанской национальной радиостанции.

Сценический псевдоним Фейруз (что значит "бирюза", драгоценный камень) получила от поэта и композитора Халима Ар–Руми, который сравнивал её голос с богатым, насыщённым, и в то же время спокойным оттенком бирюзы.

Первые же песни Фейруз, на стихи и музыку братьев Рахбани сочетающие в себе восточные и западные музыкальные традиции и необыкновенно романтичные стихи, стали хитами и неотъемлемой частью музыкального репертуара арабского мира.

С 1957 года началась концертная деятельность Фейруз по всему миру и не прервалась даже в период Ливанской гражданской войны (1975–1990 годов) . Певица исполняла псалмы в соборе Парижской Богоматери в 1985 году.

Фейруз — голос милосердия, любви и сострадания. Её голос — маяк надежды для всех ливанцев: для тех, кто жил у себя на родине, как и для тех, кто уехал за границу. Ведь и в тяжёлые, тёмные годы нескончаемой гражданской войны в Ливане, она продолжала петь патриотические песни. Певица получила бесчисленное множество наград, в том числе и знаменитый Ключ от Иерусалима.

Ливанское правительство выпустило марку в её честь, а в 1995 году французский еженедельник "Экспресс" (L'Express) назвал Фейруз одной из "тысячи женщин, которые изменили мир".

К певице относятся с особым почтением, в частности, за то, что она отказывается от заказных выступлений. Она никогда не поёт в угоду какому–либо главе государства, всегда подчёркивая свою преданность народу, и никому более.

Чувство любви и преданности, вдохновлённое творчеством Фейруз, очень хорошо показано в словах Сихан Тергеман, известной сирийской писательницы, которая завершила одну из своих книг следующим признанием: "Я счастлива жить в эпоху Фейруз".

Из песни Фейруз "Воздух Бейрута":

"Такие счастливые долгие дни, словно остановились, застыли на дороге.

Бесконечное шоссе, встречи в старом ресторане. О, любовь Бейрута, о, любовь этих прекрасных дней. Они вернутся в Бейрут. Счастливые дни вернутся.

Это была всего лишь секунда лета. Луна разбита. Если это правда, ты можешь забыть меня, мою разрушенную любовь.

Я хотела вернуться в мой дом, но я его не нашла. Только дым и искореженные балки. Нет больше роз, и даже изгороди, за которой они росли…"

В Ливане и самих ливанцах все чрезмерно, на показ, и много. Очень любопытные, очень хвастливые. Слово "очень"— одна из характеристик ливанского менталитета во всем.

Если уж едят, так очень много и очень вкусно, даже мороженое невозможно съесть без слез – переслащено до умопомрачения. Если веселятся, то всю ночь, а "дабке" танцевать, пока пол не провалится, и ботинки не сотрутся.

Ливанцы живут, словно на пределе, словно каждый день для них последний, и они проживают его со всей страстью, радостью и наслаждением, а вдруг завтра больше не наступит… снова начнется война…

Все выше взбирается машина, воздух прохладней и чище. Миновав подземные туннели–катакомбы, миновав старые потрепанные кварталы и мега–маркеты, мы едем в знаменитый город Жунни. Здесь множество католических храмов и самая прекрасная статуя Девы Марии – Хариса.

Только здесь так сладко и знойно поют цикады в сентябре. С высоты птичьего полета, Жунни (а кажется и весь Ливан) , словно на твоей ладони. Как же он прекрасен. Возле собора, на большой смотровой площадке много людей – и мусульмане, и христиане, и немногочисленные туристы. По ступенькам, шаг за шагом, мы поднимаемся вверх. К подножию статуи Девы Марии, которая распростерла свои руки над Ливаном, пытаясь обнять его, спрятать в своих объятиях от бомбежек, боли и смерти. По мраморному лицу как будто стекают слезы. Скорбный лик заставляет сжиматься сердце. Величественный образ Божьей Матери возвышается над суетой, протыкает сегодняшнее серое небо и вспоминает, вспоминает… как падали бомбы на прекрасную страну, как превращались в кучи мусора дома, храмы и мечети. Боевые разряды, ракеты и пули не знают, в чей дом они залетели на этот раз – мусульманский или христианский. Главное, что в домах этих живут люди. Жили… хаос и безумие войны не щадит никого.

"Если я умру, значит умру. Я просто не думаю об этом. Ты видишь, как у нас красиво, какие добрые здесь люди. Мы все любим нашу страну и собираемся жить здесь. Мы живем, радуемся, танцуем и поем", — говорит мне сестра мужа. Глаза ее наполняются слезами, но это лишь секундная слабость, она быстро переключается на приготовление ужина и замолкает, "закрывается". Пытаясь забыть.

О том, как бежали в Сирию к родственникам, как боялись возвращаться, боялись увидеть руины вместо дома, как играли свадьбу, когда началось противостояние боевиков и армии в Нахр–аль–Бэред, и часть гостей не смогли приехать на торжество. Она вспоминает, как рядом с больницей, в которой работает, рухнул многоэтажный жилой дом. Сложился неровной стопкой, словно колода серых карт…

"В первый день я сидел весь день на диване, боялся пойти даже в туалет или на кухню выпить воды, — рассказывает, улыбаясь и подтрунивая над своим страхом, Хайсам.

"Рядом "бум!", "бах!" Страшно. Жена не испугалась, пошла купаться. Потом мы ловили такси, приехали в деревню. Бабушка жены обрадовалась – все родственники съехались к ней в дом из–за войны. Да, она была очень счастлива, что все дети и внуки собрались вместе".

Он рассказывает медленно, посмеиваясь, и все смеются тоже. А зачем плакать. Ведь все уже в прошлом. Да, было страшно. Но сейчас все хорошо. Все живы. Дома не разрушены, слава Аллаху.

Этими воспоминаниями переполнен весь Ливан.

Новорожденные дети помнят, как они рождались под разрывы бомб, когда в больницах от ударной волны вылетали стекла.

Их матери помнят животный, нечеловеческий страх и никогда его не забудут. А мужчины первое время после войны, заслыша громкие звуки праздничного салюта, еще бросаются на пол, прикрывая телом своих детей…

Эта вечная память навсегда поселилась в сердце.

С этой памятью рождаются и умирают в Ливане. И живут. Через силу. Через смерть. Смертью смерть поправ… Живут.

Полнолуние. Багряно–фиолетовый закат непередаваемой красоты. С балкона 9 этажа хорошо видна кромка моря и взлетная полоса аэропорта Бейрута. Кажется, что самолеты взмывают ввысь прямо из соленой воды. Аэропорт находится практически на пляже. Огни, огни, морской берег, самолеты. И здесь тоже рвались бомбы, высаживалась Израильская армия, под пулеметным огнем убегали–улетали беженцы…

14 сентября 1982 года в 16 часов 10 минут в восточном районе Бейрута Ашрафия в здании, в котором находилась штаб–квартира правохристианской партии "Катаиб", произошел сильный взрыв. К вечеру под обломками здания было найдено 24 трупа, среди которых находилось изуродованное тело Башира Жмайеля — нового президента Ливана, избранного меньше месяца назад.

Незамедлительно, уже в 18 часов этого же дня начал функционировать израильский воздушный мост, по которому в международный аэропорт Бейрута стали перебрасываться необходимые для вторжения техника и боеприпасы. В окрестностях аэродрома и других районах города сосредоточивались израильские танки и солдаты.

16 сентября израильтяне осуществляли контроль над всеми основными перекрестками и дорогами в городе, танки окружили лагеря палестинских беженцев Сабра и Шатила.

И началась резня. Фалангистская милиция правохристианской партии при поддержки Израильских военных уничтожало население палестинских лагерей, прикрываясь поиском террористов. Убивали ножами, топорами, закалывали штыками. Толпами сгоняли на расстрел, грузовые машины вывозили людей в неизвестном направлении. Кровавое преступление продолжалась 40 часов. Убивали без разбору мужчин, женщин, детей, престарелых. Убивали не только палестинцев, но и ливанцев, живущих в лагерях. В течение дня с помощью бульдозеров, предоставленных израильтянами, были вырыты общие могилы, чтобы свалить туда трупы. Бульдозерами срывали дома, погребая под их обломками расстрелянные семьи палестинцев. С 16 по 18 сентября из 20 тысяч населения двух лагерей – Сабра и Шатила — погибло до 5 тысяч человек. Примерно четверть из них – ливанцы… Лишь к полудню 18 сентября ливанская армия смогла прорваться в лагеря, но было уже слишком поздно.

Это лишь одна кровавая страница истории, коих тысячи помноженные на бесконечность…

Ливанская земля пропитана насквозь кровью. Прижми ладонь к земле посильнее – она станет мокрой и красной. Пурпур Финикии – это кровь ливанцев, разливающаяся по рекам и ручьям, это кровь палестинских скитальцев, просачивающаяся сквозь каждую трещинку земли. Это трагедия Сабры и Шатила, братские могилы по всей стране, междоусобная резня христиан и мусульман, взрывы политиков, их отцов, братьев, сыновей..

Нет конца и края кровавому пурпуру. Утробно воет земля о детях своих. И бархатный голос Фейруз наполнен смертным плачем по утраченной надежде на мир. На жизнь.

На протяжение долгих лет здесь война. Люди, привыкшие смотреть в глаза самой смерти, живут этим днем и часом, сегодня и сейчас. А вдруг, "завтра" больше не наступит?

Это была секунда лета… всего лишь миг и луна разбита…

О любовь Бейрута, о любовь этих прекрасных дней.

Они вернутся.

Эти дни вернутся…

Глава 9 ВСЕЛЕНСКАЯ РАДОСТЬ ПЕТРЫ

6 утра. Позади осталась ночь, полная приключений. Мы выходим на проезжую часть. Тишина. Иорданские, сумасшедшей красоты, горы в утренней дымке. Деревенька Вади Мусса (Долина Моисея) еще спит. По преданию, именно в этих краях Моисей, ведя израильский народ в землю обетованную, извлек воду из скалы, стукнув по ней посохом. Здесь же, на вершине самой высокой горы похоронен его брат — Аарон, который был первым библейским священником. Теперь на месте его захоронения стоит… мусульманская мечеть.

Трасса пуста. Можно, конечно пройтись и пешком, какой–то километр, но будет утеряно драгоценное время прохлады и тишины. Петра ждет.

… В 4 веке до н. э. древнеарабское кочевое племя набатийцев (набатеев) пришло в земли Южной Палестины и Северной Аравии. Что заставило перейти их к оседлой жизни точно не известно, но именно они образовали государство, которое многие историки считают самой развитой цивилизацией того времени. Набатийцы строили величественные храмы, имели свой собственный язык, (их алфавит похож на Арамейский и Еврейский) . Живя в пустынной местности, они научились добывать и сохранять воду (огромные резервуары воды высекались прямо в скалах) , благодаря чему занимались земледелием, собирая богатые урожаи в самом сердце пустыни. Соседние племена считали их магами, способными добывать воду из камня. Но главным источником богатства и могущества царства была караванная торговля.

Столица Набатии – Рекем (Раким) лежала на великом шелковом пути и была крупным торговым центром. Со всех сторон город окружали скалы, что делало его неприступным, (попасть в него можно было, только через узкое ущелье) . Потому и закрепилось за столицей другое, греческое название — Петра — "скала".

Горы, горы, пыль и щебень, тишина и снова горы… Еще нет многочисленных туристических групп, еще спят хозяева Петры – бедуины. Легкий запах верблюжьей мочи, мусорщик чистит дорогу, провожая взглядом ранних посетителей. Впереди идет важный араб в национальном одеянии, позади – 2 его дамы в черных хиджабах…

Долгий бесконечный путь в тишине и покое и в каком–то сне, среди огромных скал, пещер и блоков. Историки полагают, что эти блоки символизируют бога Душара, который был самым почитаемым в языческом пантеоне набатийских богов, соединив в себе черты Зевса и Диониса.

Постепенно открытая мощеная дорога превращается в извилистый проход в каньоне Сик.

Это естественное узкое ущелье среди скал, длинною 1200 метров. Здесь каждый камень вызывает трепет. За каждым поворотом появляется новый – еще более причудливый.

Мелкая галька из–под копыт лошадей, шаги и голоса людей отдаются гулким эхом в ущелье. Солнечный свет не может достичь его дна. Высокие изгибистые стены создают причудливую игру света и тени, краски каньона потрясают воображение. Красно–розовые 100 метровые (высота) скалы с белыми, черными, золотыми и даже синими прожилками.

Чудо!

На минуту закрыть глаза и окунуться в царство снов и вечности… Сквозь тишину проступают звуки. Что это? Цокот копыт, испуганных лошадей, шепот верблюдов… Уставший караван медленно преклоняет колени. Погонщики спрыгивают на землю и оглядываются по сторонам – горы все так же, не шелохнувшись, стоят с сотворения мира сего…

Время от времени на стенах видны давно выветренные очертания древних алтарей. Вдоль дороги, на высоте около метра, тянется водосток, по которому дождевая вода стекала в резервуары набатийцев. Сейчас этот сток почти везде разрушен.

Вновь поворот, сердце обмирает, что дальше, что ждет еще?

И вдруг, после бесконечного пути, неожиданно, и как–то опустошающее, появляется свет фасада Хазны. Сияние идет из ращелины. Сумрачный узкий каньон обрывается, ты словно смотришь в едва приоткрытую дверь – а оттуда бьет свет, не в глаза, а в самое сердце.

Вырезанная в скале розово–красная жемчужина Петры – Аль–Хазне (сокровищница) , убивает своим видом на повал. Она обрушивается как ураган, как смерч, своей красотой низвергая все ложное и напускное. Захлебываясь этим великолепием, задыхаясь от переполняющих эмоций и первой усталости, на дрожащих ногах проходишь еще пару шагов и молчишь. Потому что слова здесь лишние.

Хазна была построена как усыпальница царя Аретаса 3, вероятнее всего, в первом веке до н. э. Высота шедевра — 40 метров, ширина – 28.

Вход на нижнем этаже ведет к главному залу с маленькими комнатами по обе стороны. Фасад имеет шесть колонн. Каждая боковая пара выступает из стены, между ними — высеченные статуи всадников на пьедестале. Это сыновья Зевса. Один на своей лошади направляется на запад, другой – на восток. Что символизирует собой отправление душ в мир иной. На верхнем этаже, в центре — круглое строение (толос) , поддерживающее Урну. Согласно легенде, в ней находится сокровище, что и дало название монументу.

В скульптурной группе фасада искусствоведы рассмотрели также — Гора (египетского бога–орла) , греческую богиню Нику, двух воинственных прекрасных амазонок и скорпионов – символизирующих набатийских богов.

Летом 2006 года археологи выкопали под фасадом еще один этаж… Но не ключ к разгадке, а лишние тайны добавила эта находка…

Большая часть сохранившихся в Петре зданий — культовые: храмы, гробницы, алтари. То, что строится на века. Дома жителей располагались в дальнем от ущелья конце долины, и от них практически ничего не осталось.

В 106 г. н.э. царство стало римской провинцией. Но в упадок оно пришло не по злой воле завоевателей. Караванная торговля в этих местах стала глохнуть и Набатия превратилась в захудалую окраину Римской империи. После очередного землетрясения, жители Петры уже не отстраивали свои дома, а переселялись в другие места. Город полностью обезлюдел, на многие столетия о нем забыли. В более поздние времена древние гробницы (вырубленные в скалах пещеры) , облюбовали кочевники–бедуины.

Проходя широкое ущелье, которое начинается сразу после Сокровищницы, можно увидеть остатки водного канала с керамическими трубами. Начинается Улица Фасадов. С ее обеих сторон видны гробницы, большая часть из которых с резными лестницами – эмблемой набатийцев (символ подъема души на небо) . Слева – набатийские дома, высеченные в скале. После Улицы Фасадов появляется Театр Петры. Его 33 ряда, рассчитанные на 3,5 тысячи зрителей, тоже высечены, а не построены. Эта конструкция датируется 8 веком до н. э.

Хазна… Хазина – распевают на свой манер бедуины. Они уже проснулись и открывают маленькие кафе и торговые точки, выкладывая нехитрый товар – сувениры, сделанные своими руками, якобы старинные монеты, магниты на холодильник, открытки, книги. Атрибуты кочевой бедуинской жизни здесь во многом уже бутафорские. У многих имеются сотовые телефоны, даже дети и женщины прекрасно общаются с туристами на английском языке.

Они считают себя потомками набатийцев, кто–то из них быть может праправнук царя… Каждый день бедуинов с любопытством разглядывают толпы туристов, фотографируют на память. Они с пренебрежением и спокойной расчетливостью смотрят вам в глаза – сколько денег можно выручить с очередного европейского тела..

Но стоит заговорить с бедуином на арабском языке и высокомерие исчезает. Из–под шаткого, едва сколоченного стола достается старая горелка и видавший виды чайник.

В жизни не пила вкуснее чая! Может, это лишь магия Петры, или колдовство черных глаз молодой бедуинки. Она исподволь рассматривает меня всю, по кусочку. Вот зацепилась взглядом за прибитые пылью туфли, вот, косится на серьги, затем на руки. А я заворожено смотрю, как она споласкивает стеклянные стаканчики, кидает в чайник заварку из старой жестяной коробки… Переговариваясь между собой о насущных проблемах, женщины раскладывают сувениры на продажу.

Их "торговая точка" располагается перед Урновой Гробницей, высеченной на высокой платформе. Фасад Гробницы с четырьмя громадными колоннами, вырезанными в стене, величественен и впечатляет своей высотой. Ширина здания – 20 метров, глубина – 18 !

Надпись на задней стене гласит, что эта комната использовалась как церковь в 447 г. н. э. Справа располагаются сидения, высеченные из скалы, слева – пять резных колонн, увенчанные несколькими закрытыми окнами. Это Махкама – Суд Справедливости. Комнаты под сводами использовались в качестве тюрьмы.

— Подойди, посмотри, — берет меня за руку Файруз, браслеты я сделала сама.

— Это подарок, — она вешает мне на шею какую–то безделушку.

Мы пьем сладкий чай и молчим. Опустошение и наполненность. Восторг и слезы. Усталость и снова восторг.

ВСЕ меркнет пред тобою, прекрасная Петра. Ни Эйфелева башня, ни Биг Бен, ни даже великая Китайская стена — ничто не сравнимо с тобою.

Обнимая эти камни, прикасаясь к чуду, пытаясь врасти, вживиться в розово–красные прожилки вечных скал… Кто ты есть среди всей этой безбрежной, безудержной красоты?

Ты песчинка вечности.. Не камень, не скала, лишь розовая песчинка, осыпающаяся на землю от прикосновения чьей–то руки…

В тишине и покое, в усталости всего тела, в рождаемом солнечном свете, но еще легкой прохладе раннего утра, кто ты есть у подножия величественной Петры.

Но в путь! Ведь впереди – божественно прекрасный молочно–розовый фасад Шелковой Гробницы, находящийся под влиянием эрозии, огромные Коринфская, похожая на Хазну и Дворцовая (из–за сходства с римскими дворцами) гробницы. И это только начало!

Здесь около 800 (!) достойных посещения объектов! Петра бесконечна – в своем величие, в своей красоте и загадочности.

Постигнуть тайны не дано. Только здешние хозяева — бедуины могут проникнуть в любую щель. Они появляются из ниоткуда, а потом так же незаметно исчезают за горным хребтом розовых скал.

"Что бы увидеть Раким, мало даже недели, не говоря уже об одном дне… Ты знаешь, сколько здесь всего! Приезжай, поживи месяц, тогда ты узнаешь Петру и поймешь ее суть", — обычный среднестатистический араб в потрепанной одежде (это потом уже выяснилось, что он — один из глав бедуинского клана) , не спеша рассказывает о чудесных местах, где не ступала нога туриста. Обещает самолично отвезти на ослике до "Монастыря"— одного из потрясающих монументов Петры. Заманивает…

Глаза его с хитрым прищуром легко читают мысли и желания, заглядывают в самое сердце.

Бедуины жили в пещерах, пока правительство Иордании не предоставило им современные дома. Вполне официально им разрешено развлекать туристов и получать доход с исторических памятников. Кафе, торговля сувенирами, катание людей на верблюдах и прочей живности – зарабатывают бедуины очень даже прилично. Торговаться они мастера, а это главное в "обдирание" туриста. Смешно смотреть, как босоногие подростки оравой накидываются на ошарашенных иностранцев и впихивают им всякие (очень нужные) ожерелья–браслеты–брелки.

11 утра. Тень ползет по камням, тень покидает даже ущелье. Солнце в ярости, испепеляющим огнем своим сжигает губы и глаза. Кто вторгся в мои владенья? Кто нарушает вечный покой гробниц и алтарей?

Человек, словно мушка на лету превращается в пепел. Лучи ослепляют, обжигают, заставляют задыхаться от пыли и жажды. Но сотни туристов идут топтать розовый песок, шагают навстречу с чудом и откровением. Тщетно! Бесполезно! В полдень Петра закрывает свой сезам. Суета–сует охватывает розовый город. Солнце — жестокий страж тайн мучает и пытает людей. Бизнесмены–бедуины не дают прохода. Туман из–за поднятой пыли грязными ногами, не хватает воздуха, воды, простора… И утреннее очарование, вдохновенная красота Петры исчезает в туманной дымке.

На солнце зловонный запах становится все сильнее…

На солнце раскаленный воздух сжигает гортань. Ни поднять глаз… Ни вдохнуть ветер гор, никто не желает прикоснуться к вечности. Все заняты поиском исчезнувшей тени, чтобы на мгновенье почувствовать прохладу спящих камней. Люди идут в надежде увидеть сказку, но могут лишь смотреть себе под ноги.

Ты взахлеб проглатываешь Петру, не замечая, как погружаешься, а затем растворяешься в ней полностью. Эмоции льются через край, опустошая тебя до конца, а глубоко внутри остается любовь и вера в чудо.

Петра, прекрасная Петра, тебя ласкают миллионы глаз, тобой покорены миллионы сердец. Ты восторг захмелевшей души, и награда за все испытания, ты – итог бесконечного пути, сладкий сон и вселенская радость. Сдернуты шоры с глаз, открыты шлюзы души – мир прекрасен, необъятен, бесконечен и упоительно восторжен. Как Петра

Глава 10 Связанные одной цепью

Из тысячи глаз я увижу и узнаю эти глаза. Даже если вы будете молча смотреть в сторону, я услышу стук сердца, оно стучит в унисон с моим. И легкая улыбка озарит ваше лицо, озорная и загадочная – да, эти глаза меня распознали тоже.

Их тысячи. Каждая в одиночестве приезжала в чужую страну, оглядывалась, удивлялась, плакала и ненавидела. И любила.

Их тысячи. Имя им – легион. Жены арабов. Русские, украинские, белорусские красавицы.

У каждой своя история, свой путь, своя трагедия или радость.

Их тысячи, но я узнаю каждую в любой толпе. Подбегу или постесняюсь, посмотрю в глаза и все пойму. И снова будет ком в горле – я не одна здесь. И одиночество отступит.

Связанные одной цепью – любви, странных совпадений, судьбы, они оказались здесь волею случая. Просто Мактуб…

Я влетаю в развлекательный центр Бейрута – магазины, кафе, детские аттракционы. Неужели опоздала? Нет, наоборот, пришла раньше. Мы договорились встретиться с Таней в кафе на первом этаже, там стоят оранжевые диваны и лениво развалились, попивая кофе, гламурные ливанцы.

Я ни разу не видела Таню. А Таня ни разу не видела меня. Как же мы узнаем друг друга?

Мы бегаем с сыном по кафе, я заглядываю в лица девушкам. Девушки пугаются. Люди оборачиваются. Полицию пока не вызывают.

Не придет…

Снова бросаю взгляд на стеклянную дверь, в нее входит девушка в алом хиджабе, машет рукой и кричит "Привет!". Я оглядываюсь по сторонам. Неужели это мне????

Девушка в хиджабе (абсолютная ливанка) явно направляется в нашу с сыном сторону. Посетители кафе облегченно вздыхают… (больше я не буду нарезать здесь круги, мешая людям пить кофе и гламурничать) .

Таня приняла ислам и надела платок за 5 лет до замужества...

"Представь, я – суннитка. А муж – шиит. Когда знакомые свекров узнают, очень удивляются. А свекровь всегда говорит: "Слава Богу, что мусульманка!"

Таня в совершенстве знает арабский. Она рассказывает как ехала вчера к подруге (русской) в гости на маршрутке, и как оказалась практически в другой части Ливана (благодаря пофигизму водителя) , и пришлось разбираться серьезно и с водителем и с таксистами, которые собирались денежно "ободрать" иностранку не очень–то гостеприимно. У меня, косноязычно "могущей" сказать пару предложений на бытовом арабском, леденеют оконечности от страха.

Таня работает в Питере в очень известной фирме, и на очень хорошей должности.

Замужем она 6 лет. У мужа только–только начался карьерный рост.

"Ты знаешь как было тяжело? Муж месяцами без работы. Сначала в Питере. Потом в Ливане. Хамделла, сейчас устроился наконец–то". И тут наступает второй раз леденеть моим оконечностям: Таня живет сейчас в Ливане сама с семьей своего мужа.

"Семья меня приняла. Язык общий нашли. Ходим со свекровью по магазинам. Я могу купить–подарить ей подарок, если вижу, что понравилось. Дома у меня отдельная комната, куда без стука никто не зайдет. А когда я отдыхаю, вообще меня не беспокоят. Пока муж сам обустраивается в Катаре, а я собираю документы для выезда к нему, отдыхаю здесь последние деньки, и скоро, Иншалла, закончатся наши мытарства по разным странам".

Мы заказываем по второй чашке кофе. Гламурные ливанцы с интересом прислушиваются к русской речи и с любопытством нас разглядывают.

"В Ливан меня жутко тянет, я его и люблю и не люблю, но это знаешь как с любовницей, вроде и тянет тебя к ней неудержимо, а понимаешь, что жить с ней не будешь, т. к. любит она тебя только тогда, когда шелестит в карманах. Здесь постоянно – пороховая бочка. Приехать туристом, деньги потратить – это одно. А жить здесь – это совсем другое".

Я смотрю на нее – смелую, откровенную, сильную, взрывную и строгую одновременно. Как же она бросит все в России: родителей, друзей, престижную работу, как она сможет перевернуть жизнь?

Глаза тут же наполняются печалью. "Родители… больной вопрос. Болевой.

Работа? Найду другую. Самое главное, я очень переживаю за мужа. А он за меня. Он так похудел и еще ревнует меня страшно".

Мы перескакиваем с одной темы на другую. Хочется за пару часов поговорить обо всем.

Таня слушает про мои проблемы, нервно курит и иногда ругается, от чего мне на сердце становится так легко и спокойно, потому что меня понимают. Да! И мои слезы, и беды и страхи она чувствует, потому что через все это ей пришлось пройти самой.

Моя первая ласточка, махнув на прощание ярким крылом, уезжает в такси, втиснувшись на задние сидение между арабскими дамами, ничем не отличаясь на первый взгляд от них.

И только зоркий глаз, заглянув глубоко в душу, увидит, что она другая. Ни алый хиджаб, ни совершенный арабский, не скроет легкую дымку задумчивости светлых глаз. Нет–нет, смекнет хитрый таксист, разглядывая в зеркало глаза девушки: "Ты все же другая"…

Я смотрю на ее фотографии, из пустынных жарких песков и очень скучаю.. И думаю, что не только я…

Есть такие девушки – они очень добрые и ранимые.

Кажется, задень ее случайно плечом, – она расстроится и расплачется как ребенок. Каково же было мое удивление, когда я узнала, что эта девушка работает юристом в Европе, и ждет как Пенелопа своего мужа. Вернее, уже дождалась.

"Познакомились мы с будущим мужем на языковых курсах, в городе Подебрады. Первый раз встретились в общаге. Четверо мальчиков из Ливана жили напротив меня. Очень они любили стоять в дверях и глазеть. Подружились довольно быстро, ходили шумной компанией в школу, которая находилась в замке, в пяти минутах хотьбы от общаги. Вместе бегали на дискотеки, на бильярд. Причем я не "бильмеса" не понимала по–английски, только по–немецки "шпрехала", и ни одна душа не понимала меня. Нашим другом стал большой русско–ангийский словарь, остальное объяснялось жестами.

Где–то через полтора месяца мы стали официальной парой. (друзья из Подебрад, встречающие нас после энного времени, восхищаются нашей любовью, что безусловно радует) . Лет нам было мало Мне только исполнилось 19, а будущему мужу стукнуло 20 лет".

Она современная сэлфмейд вумэн. приехать в Европу, устроиться на работу в юридическую фирму, найти квартиру и жить самостоятельно – сможет очень сильная личность с очень хорошими мозгами. Она абсолютно свободная, европейская девушка - исколесила все достопримечательности многих государств. А еще она умеет готовить настоящие пироги (а не полуфабрикаты) и… тосковать по родине…

"Это страшная тоска, в первую очередь тоска по родным, которых чудовищно не хватает. Я даже думаю, что в наших с мужем отношениях нехватка родительского дома проявилась в такой привязанности друг к другу.

Муж мой, еще будучи подростком, прожил два года во Франции и вплотную столкнулся с европейским менталитетом раньше меня. Я же наоборот выростала в восточной среде (родом из Узбекистана) , с ее законами, обрядами и традициями. Очень многое нам было близко, многое нас связывало и связывает. И тоже привыкание к местной среде и адаптация в ней, была общей. Так что в быту никогда или почти никогда не сталкивались два менталитета. Муж греко–католик, я православная. Праздники справляем дважды. Противоречия есть, но это больше, как игра детей на "у кого что лучше и правильнее".

Семья ливанская встретила меня хорошо, очень доброжелательно. Я правда разрыдалась от волнения в аэропорту, чему были все удивлены. Домой меня привезли заплаканной Детишки, племянники мужа, подбежали к нам с двумя букетиками цветов. Это было так трогательно.

Из фотоальбома смотрит в полоборота кинодива. Высокая прическа и платье по всем канонам Голливуда. Молодожены разрезают длинной саблей пятиэтажный торт. Эту свадьбу они ждали 10 лет. Бесконечные встречи и расставания закончились хэппи–эндом.

"У нас не было официальной помолвки, так как это принято в Ливане. На день св. Валентина, в 1998 году я получила в подарок от мужа маленькое обручальное колечко. Не поженились сразу, потому что нам было не до этого. Мы были оба бедными студентами в чужой стране. Муж всегда хотел устроить пышную свадьбу, чтобы на всю жизнь остались впечатления. После окончания университета он уехал в Ливан. Тогда мы еще не подозревали, что разлука будет длиться так долго".

Даша живет в Ливане уже много лет, с мужем, дочкой и свекрами – одной большой ливанской семьей.

"Вспоминаю свои первые впечатления: овощи на дорогах продают, кофе на улице… Удивило, что стоит красивый дом, а рядом – лачуга. Ливан — страна контрастов.

Меня везде возили: рестораны, горы, прогулки, думала, что в сказку попала! А потом начались будни, и это был ужас. Муж рано утром уходил на работу, я одна сидела дома. Некуда выйти, потому что мы жили в "котеджном" районе, очень далеко от города, потом муж с работы приходил и ложился спать, а я сидела и в потолок смотрела. Свет каждый день отключают, общаться не с кем, я просто с ума сходила…"

Даша познакомилась с будущим мужем, когда ей было 16 лет. Судьбе было угодно, чтобы рядом с простой многоэтажкой расположилось студенческое общежитие. И часто студент–иностранец играл в баскетбол под окнами школьницы.

Свадьбу сыграли спустя 6 лет. "Муж уехал в Ливан, а я университет заканчивала. Настал момент расставания с родителями. Уезжать не хотела. Впереди была абсолютная неизвестность. Я оставила друзей, семью, работу, возможности самореализации и… свободу! Тогда еще до конца не понимала, что еду на всю жизнь! Только недавно это осознала…

Мои родители восприняли переезд тяжело. Мама уходила плакать в туалет, чтобы я не видела ее слез. Особенно тяжело было, когда уезжала уже с дочкой. Из всех моих родных и двоюродных сестер я родила первая. Увозила в Ливан единственного ребенка на всю семью. Плакали все…

Муж самый младший в семье, все его братья разъехались в другие страны, поэтому муж решил вернуться, чтобы не оставлять родителей одних.

Семья встретила меня прекрасно, хотя потом признались, что отговаривали мужа от нашей свадьбы и боялись за него, а сейчас не представляют себе другую невестку. Любят меня очень!

Меня встречали в аэропорту муж и его сестра, я бросилась к мужу в объятья, хотела поцеловать, но он засмущался и объяснил, что здесь так не принято…

А потом мы поехали в квартиру, которую для нас сняли родители, т. к. муж еще не работал. Квартира была полностью обставлена, (тронуло, что даже зубную щетку мне поставили в ванной) .

Было очень тяжело первый год, потом родила дочку (в Украине) , скучать уже некогда было. Однажды в Рамадан остались у родителей ночевать, в итоге прожили с ними весь месяц и переехали к ним насовсем. В нашу жизнь никто не лезет, что делать мне не говорят. Один раз не было мужа дома, и я решила сказать его маме, что ухожу погулять.

Свекровь ответила, что не надо отчитываться: "это ваше дело с мужем, если он разрешил, то не спрашивай меня".

Если дочка рано проснется, то свекровь никогда не будет меня будить, сама накормит, оденет, посидит с ребенком… Вобщем родители мужа прекрасные люди, мне очень повезло!

Взаимоотношения с Ливаном у меня сложились хорошие. Традиции и быт ливанской жизни вполне устраивают. А самое главное, я чувствую, что родители мужа меня приняли всей душой. Свекр всегда говорит, как он рад, что его сын себе такую жену нашел. Хотя я вообще–то не ангел…

Мне очень нравится этот закрытый городок…

Издалека…

Где дома стоят впритык друг к другу, и перепрыгивая с одного балкона на другой можно обскакать его весь за пару часов, где вечерами у каждой двери сидят мужчины неспешно курящие аргиле, запивая его горьким кофе, и улицы так узки от праздно–отдыхающиих, что пешком иной раз трудно пройти, а на машине даже не везде и проедешь.

Он чудесен этот городок…

кто–то ласково называет его "гадюшник"…

Через каждые два–три дома — магазин. Торгуют всем: продукты, бытовая техника, мебель, компьютеры. На всех входах–выходах — посты (КПП) . Своя внутренняя служба безопасности, свои телефонные станции, интернет–провайдеры, а еще нищета, особые правила и традиции и раздача продовольственной помощи ООН.

Этот маленький мир в самом центре Ливана — лагерь палестинских беженцев. Оплот бедности и вечный вулкан во время политических раздоров. Во время последней агрессии Израиля, направленной на Палестину, здесь, в лагере тоже гремели взрывы и автоматные очереди, митинги и волнения.

И здесь тоже живут русские жены. Наблюдая этот безумный–безумный мир из своего окна.

"Я познакомилась с мужем в 2001 году. На тот момент мне было 25 лет. Однако это не помешало мне принять решение о замужестве после нескольких дней знакомства".

Муж Дарины — зубной врач (отличная профессия для богатой жизни на востоке) , если бы не одно "но". муж Дарины — палестинец .

В Ливане палестинцам устроиться на хорошую работу – нереально, потому что существует государственный закон с перечнем профессий, кем может работать беженец из Палестины. В основном — рабочим. Если врачом, учителем, то только в клинике, школе лагеря беженцев.

"Родные, начитавшись и насмотревшись "страшилок" на тему "не ходите, девки замуж за иностранцев", приняли в штыки мое решение. Всячески пытались меня отговорить.

В конце концов они махнули рукой и заявили, что я могу делать со своей жизнью все что мне угодно, но ни свадьбы ни приданного мне не положено.

И вот в назначенный день мы поженились. Затем встал вопрос о переезде за границу. Родные мужа встретили меня довольно мило. Но с какой–то долей равнодушия. Я почувствовала их оценивающие взгляды… Муж уехал на заработки в саудию, а я осталась жить с родней."

"В лагере течет обычная повседневная жизнь. Женщины сидят пьют кофе и курят аргиле, девушки на выданье стайками прогуливаются после обеда и до вечера, облачившись в свои лучшие одежды. Неженатые парни, конечно, оценивающе смотрят на это дефиле. (стиль одежды самый разнообразный — от хиджаба до вполне европейского) . Приглядит так себе парень невесту, засватает, пару лет они будут встречаться под зорким окон родственников. В это время жених будет судорожно решать жилищный вопрос, так как пока он не обзаведется жильем — свадьбу сыграть не сможет. Почти всегда проблема решается так — надстраивается этаж поверх родительского дома. Я здесь еще не видела законченного дома — все здания красуются гордо тянущимися ввысь арматурами и столбами (на случай если вдруг придется пристраивать еще один этаж)".

Дарина мусульманка. Очень веселая, юморная и мудрая. Поговоришь с ней по душам, пожалуешься, обязательно даст хороший совет и чем–нибудь рассмешит. О своих же проблемах никогда не скажет, и кажется, что у нее не жизнь, а малина.

"Свекрови я не пришлась по вкусу. Не арабка потому что. Хоть и мусульманка.

Все было. Склоки, слезы, скандалы, уничтожение моих вещей — в общем, битва за сына.

Ее сын выбрал меня. Видимся с ней раз в месяц. Для приличия улыбаемся друг другу, и снова каждый живет своей жизнью.

Привыкла я к здешним порядкам не сразу. Какие–то вещи до сих пор вызывают во мне глухое раздражение. По моему мнению, людям здесь не хватает простоты. Каждое слово должно быть сказано с осторожностью. Мне очень не хватает моих подруг, с которыми я могла просто посидеть на кухне с чашкой чая и поболтать, могла прийти без приглашения или позвонить даже ночью. И это было нормально. Здесь же все по - другому. Я не завела себе подруг из местных жительниц. Мне гораздо легче общаться с землячками. Благо их здесь много. Жаль, что познакомилась с ними недавно".

Муж Дарины работает на износ и почти за бесплатно. У людей нет денег на еду. На своем здоровье они экономят. Кто–то приклеил на место отвалившуюся коронку обычным клеем. И приходится в час ночи спасать человека практически от потери челюсти.

20000 человек живут на клочке земли площадью 1 кв километр. После войны в Нахр–эль–Бареде сюда влилось еще около 30000 человек. Через год половина из них вернулась, но часть все–таки здесь осталась.

"Получается, жителей гораздо больше, чем официальные 20000, и эта цифра растет. Каждый день кто–то играет свадьбу–помолвку. Кстати еще у нас в "кампе" есть два кладбища. Бывает, что в одной могиле похоронены два–три человека — места не хватает.

Больницы здесь две — красный полумесяц и UNRWA (поликлиника) . В UNRWA медобслуживание ужасное, да и как иначе, если, например, стоматолог там за 6–часовой рабочий день принимает 30–40 человек. Есть несколько маленьких поликлиник — называемых "мустоусоф", там получше, но платно, хоть и символически. А у людей зачастую нет денег на лечение.

Вот так и живут люди, живут сегодняшним днем, безо всяких надежд и веры в светлое будущее. Да они и не задумываются о жизни. Разве что старики все еще бережно хранят ключи от домов и документы на земли в потерянной и недоступной для них Палестине, теперь уже Израиль. Старики верят, что вернутся… и умирают…один за другим, чтоб быть похороненными в многоэтажной могиле.

На адаптацию ушло несколько лет. Жизнь наладилась. С моими родными у нас теперь замечательные отношения. Минусов в жизни много, но есть и плюсы. Это мой муж. Очень честный и порядочный человек, который понимает меня с полуслова, с полувзгляда. Очень добрый, любящий и отзывчивый. Мне очень повезло в жизни, потому что я встретила такого человека. В общем, счастье есть!"

Сегодня опять дождь. Он идет именно в ту минуту, когда я думаю о растерзанных женских душах, о тех женщинах, кого судьба испытывает на прочность, ломает, гнет или убивает.

Сколько раз я слышала злобные выкрики в их адрес : "Сами виноваты! Нечего было за арабов–террористов замуж выходить! Теперь расплачивайтесь!"

Эти люди не слышат чужой боли…

Ничего не знают и не понимают.

Среди счастливых историй арабо–русских семей, встречаются часто печальные и трагичные. У каждой медали есть обратная сторона…

Лиля родилась в Латвии. Она приехала работать на Кипр в обычную фирму, занимающуюся оптовой торговлей одеждой. Однажды, на дне рождение своей приятельницы, она познакомилась с красивым ливанцем. И влюбилась. Была свадьба на Кипре. Позже родилась дочка.

"Муж приехал ко мне в Латвию за неделю до родов. На Кипре жить было легче, и мы решили вернуться. Возвращались через Ливан. Его родня очень хотела познакомиться.

Мы остановились в гостинице, арендовали машину (всё на мои деньги) . Семья приняла хорошо. Ничего плохого сказать не могу. Мне было даже легче, потому что я, наконец, смогла отдохнуть. Дочь родилась беспокойная, а муж почти не помогал. А тут сёстры мужа, свекровь…

Мы расчитывали пробыть в Ливане неделю, но вышло — два месяца. Мужу не дали визу на Кипр, когда мы все же вернулись, он пошёл работать, а я сидела дома. Потом мужа арестовали, я выплатила залог (всё, что у меня было) и он стал невыездной.

На жизнь не хватало. Пошла работать. Вставала в 4, работала до 15. Муж отвозил ребёнка к няне. Я возвращалась и сидела с мелкой день и ночь (она почти не спала) . Мы приняли решение отвезти дочь в Ливан на месяц, так как нужно было встать на ноги, а с ребёнком в чужой стране и с постоянными судами сложно.

Отвезла ребенка… а через неделю началась война. В том районе, где жила дочь было спокойно. Но это всё равно прибавило мне седых волос.

Первым самолётом как открыли аэропорт, я примчалась в Ливан и забрала дочь на Кипр. Жизнь по–тихоньку налаживалась, мучало только то, что я была постоянно одна. Дружить ни с кем муж не разрешал. Все для него были плохие. Он снял квартиру за городом, и я целыми днями сидела там одна с ребёнком. Он приходил с работы, смотрел ТВ, кушал и уезжал, практически нас никуда не вывозил. Я начала сходить с ума.

Муж решил открыть свой бизнес. И попросил меня пойти работать на два месяца, чтобы помочь ему. А дочь на это время отвезти в Ливан. Уговаривал он меня два месяца. Не знаю почему, но я согласилась.

Слетала в Ливан и пошла работать. Прошло два мучительных месяца. Муж стал ближе к своей цели, но до конца было далеко. Я завела разговор о том, что пора ехать за ребёнком.

Он попросил ещё месяц. Я не согласилась. Приехала в Ливан. Дочь мне не отдали. Забрали все её документы, стали угрожать. Тихо, спокойно, но с напором. Сказали, что их сын не хочет, чтобы я забрала дочь.

Я вернулась на Кипр. Ни слёзы, ни уговоры на мужа не действовали. Я была одна и запугана. Стала искать возможности разрешить ситуацию. Муж клялся, что дочь привезёт. После очередного скандала он сообщил, что ребенок записан в стоп–лист, и я не смогу теперь без его разрешения ее вывезти. Я рванула в Ливан. Ходила в посольство. Мне сказали, что никто помочь не может. Была у адвоката. Та же история. Тогда я решила остаться жить там. Выдержала две недели. В принципе относились ко мне неплохо. Если бы не постоянная слежка родственников… В один из дней я решила вернуться с дочерью на Кипр. Собрала вещи, вызвала такси и тут ….сестра мужа набросилась на меня, вцепившись в волосы. Я влепила ей пощёчину. Мне стали угрожать полицией… что я могла в чужой стране? И что знала? Я уехала одна.

Стала налаживать отношения с мужем, в надежде, что он изменит своё решение. Помогала открыть его бизнес, работала на двух работах. И параллельно искала выходы из этой ситуации.

Четыре месяца мне не разрешали приехать к ребёнку. Я думала, что повешусь от тоски. Когда приехала — дочка меня почти забыла.. Был шок. Я не ела четыре дня, только плакала. Ни у кого из его семьи даже чуть - чуть не дрогнуло сердце. Только свекровь приходила узнать, буду ли я обедать.

Мы с мужем переехали в другой город на Кипре. Я ушла с работы, но муж не спешил возвращать дочку к нам. Он был весь занят бизнесом. Я четыре месяца просидела дома. Когда поняла, что муж ребёнка не привезёт, не смотря на его обещания, пошла искать работу. Мне повезло. Нашла очень хорошее место с хорошими людьми.

Через неделю мужа арестовали и посадили в тюрьму за махинации с банковскими чеками. Хорошо, что у меня была работа. Месяц муж просидел в тюрьме, потом кто–то его выкупил под залог. Отношения у нас совсем испортились и я от него ушла.

Я в отчаянии искала информацию о подобной ситуации. Познакомившись с русскими девочками, живущими в Ливане, стала понимать, какой дурой была. Столького не знала. На многие поступки семьи открылись глаза. Но одно я так и не поняла до сих пор: за что меня так? Ведь эта ситуация нетипична даже для Ливана. Я отдала мужчине всё, поддерживала его, работала для его мечты. Оставила своих родных и друзей, а меня вот так…

Вернулась к мужу, опять надеясь изменить ситуацию, прожила с ним довольно долго и практически без ссор и снова ушла. Он поклялся на Коране, что дочь будет жить с нами и… соврал. Мне не остается ничего другого, как ждать, сцепив зубы, и продолжать ездить к ней каждые два месяца…

Она уже большая, и я чувствую, что нужна ей, но что делать я не знаю. В последний мой приезд, дочка, каждое утро, просыпаясь, спрашивает: "Мама, ты сегодня уезжаешь? Нет, доча–завтра. Мама, не уезжай". И так каждое утро пока я там. А в день отъезда, я честно говорю ей, что должна ехать на работу к папе, но обязательно вернусь.. Вижу её растерянное личико, она говорит, обращаясь к сёстрам мужа: "Ну скажите ей, чтобы она не уезжала, ну скажите".

И я начинаю плакать, а она берёт салфетку и вытирает мне слёзы: "Мама, не плачь. Я пойду куплю мороженое и вернусь. Только не плачь и дождись меня, я сейчас вернусь"…

После всего этого, видя слёзы матери, видя, как дочь в ней нуждается, разве можно жить со спокойным сердцем? Можно!!! Семья моего мужа такая. Они говорят, что переживают за нас. Но я не верю. ТАК не переживают. Так равнодушны только нелюди. И дело не в религии, а в человечности, которой у них нет.

Сейчас муж говорит, что дочь должна расти в мусульманской стране, а так как я христианка, то никогда не смогу её научить столпам ислама. При этом, моя дочка не должна знать мой язык — русский и что–либо о моей культуре. Всё исходящее от меня — плохо и грех. А то, как они врут, оговаривают и поступают — не грех?

Я до сих пор не знаю, ПОЧЕМУ ко мне так относятся. Точнее, на людях — всё замечательно, а на деле…

Муж, как я поняла, никогда не любил меня. Женился ради документов, чтобы свободно жить и работать на Кипре. Хотел лучшей жизни в Европе. Свекровь хочет, чтобы её сын жил в Ливане, а внучка–гарантия того, что он вернётся. Но какая же она МАТЬ, если так поступает с другой матерью?

В Ливане сыновья очень чувствительны к мнению матери. Семья мужа не исключение. Значит, делаю вывод, моя дочь до сих пор там, потому что свекровь так хочет.

Вывод номер два — мой муж слабак, и никогда не пойдёт против мнения своей семьи, даже если это разрушает его семью. Что в принципе и произошло. Я говорила об этой ситуации с другими арабами. Ни один не одобрил моего мужа и сказал, что он поступает правильно. НИ ОДИН.

За что им меня не любить? Всегда приезжаю с подарками, веду себя прилично, одеваюсь по их обычаям. Крестик не ношу.

Что это? Невежество? Ненависть к другой религии? Я не знаю и никогда не пойму…"

Когда идет дождь?

Когда плачут небеса… в надежде, что капли растопят черствое сердце…

О вы, истерзанные, растоптанные, но не сломленные…

Задыхаясь от боли… в последний миг умирающей надежды, взгляните вверх…

Там, в серо–черном поднебесье пробьется луч золотой радуги.

Кто–то молится за вас… и плачет вместе с небом…

История Ксении очень похожа на многие истории. Встретились–влюбились–поженились.

Есть только один нюанс, ее муж – друз. Друзы — арабоязычная этноконфессиональная группа, по происхождению — одно из ответвлений исмаилизма. Проживают в Ливане, Сирии, Иордании и в Израиле. Переход друза в другую религию невозможен, так как он означал бы и утерю национальной принадлежности. Друзом считается только тот, чьи мать и отец — друзы. Принять вероисповедание друзов невозможно, так как не существует института перехода в друзскую веру. (Википедия)

Друзам нельзя жениться на представителях других конфессий. Только на своих. Но есть смельчаки, которые "переступают черту". От них отворачиваются родные, их проклинают и ненавидят. А они живут.

"С мужем познакомились в 20 лет, я тогда была на 4 курсе мед. института. Увидела его в столовой, такой интересный был, в клетчатой куртке, стоял, о чем–то спорил и активно жестикулировал руками…. Прислушалась и поняла, что говорит не по–русски, хотя внешность далеко не арабская — он русый и светлокожий. Подруга говорит: "Это араб". А на знакомстве с арабами мы сразу договорились ставить крест, к сожалению, такова была их репутация… Потом он оказался передо мной в очереди в библиотеку, я подсмотрела имя в его читательском…, какое–то время просто наблюдала за ним… спустя несколько недель подруга силой потащила меня на дискотеку. Вдруг вижу, по лестнице идет он… никогда не знакомилась первой, а здесь, сама подошла, протянула руку и сказала: "Привет, я Ксеня, а ты Валид?" Позже он рассказывал, что когда поднимался, то сразу увидел девушку с улыбкой от уха до уха. А когда я подошла, то был немного шокирован… Потом все медленные танцы были наши, после дискотеки до 5 утра бродили по улицам и болтали, было ощущение необычного родства, сложно описать, что это, как будто знаешь человека очень давно….

Мы стали жить вместе спустя месяц, у меня были проблемы в общежитии, а он снимал квартиру, предложил пожить у него… потом признался, что какое–то время пытался бороться с собой и все остановить, т. к. знал, что религия не позволяет брака. Но, наверно сердцу не прикажешь….

Мама моя знала все про нас с самого начала, спустя несколько месяцев узнал и папа. Сказать, что был в шоке — мало. Он строго воспитывал свою девочку, для него это был удар… Родители часто поднимали вопрос о браке и не могли понять то, что я им втолковывала про религию Валида…. Был момент, когда папа вконец разозлился и мы не общались с ним полгода… Позже папа сам поднял вопрос о беременности. Дело в том, что в школе я перенесла сложную операцию и врачи советовали не затягивать с детишками, чтобы совсем без них не остаться. Я обо всем рассказала своему будущему мужу… не скажу, что он обрадовался. Он всегда очень трезво подходит к жизни… спустя год я принесла фото с узи с малышом размером 3 мм… С тех пор у нас начался новый период жизни под названием: "Нас уже трое".

Мы с мужем ровесники, но из–за того, что школу в Ливане заканчивают позже, по институту у нас было 3 года разницы. Я начала работать, он учился и помогал с ребенком. точнее сказать, ребенок был практически на нем, т. к., чтобы нам продержаться и ни в чем не ограничивать малыша, я работала очень много. За 5 лет устала так, что была готова уехать хоть в Сибирь, лишь бы не потерять здоровье и видеть чаще сына. Кроме того, я понимала, что арабу в России устроиться сложнее, я не хотела быть в семье первой, мое положение — за мужем, а не впереди его….

О внуке родители мужа узнали, когда ему был годик. Причина — их помощь, без которой мы бы тогда не смогли… Первый раз приехали в гости, когда малышу было 2. Встретили очень хорошо, но папа держал обиду на сына, открыто игнорировал меня и ребенка. Я терпела до какого–то момента, а потом пошла собирать вещи со словами: "Нас здесь больше не будет". Он пришел, извинился, с тех пор мы самые любимые. И я знаю, что это действительно так… От страны остались самые добрые воспоминания. Навсегда запомнился вид из окна самолета, нравилось совершенно все, плакала, когда уезжала и все 3 часа в самолете, потом долго жила воспоминаниями и ждала следующего раза…

Летали каждое лето на месяц. Спустя 4 года переехали сюда на постоянное место жительства. С одной стороны я ждала этого, с другой — было сложно все оставить: друзей, перспективную работу, родственников. Первое время было сложно, я старалась всем угодить, но это получалось в ущерб себе, не очень сложились отношения со свекровью. Потом поняла, что моя тактика не верна, и стала жить так, как мне хорошо… Поняла, что счастье сына для местных родителей важнее моего. Мои проблемы никого особенно не интересуют. Полгода отдыхала, приходила в себя, дала почувствовать мужу, что отныне семья держится только на нем. Потом потихоньку начала работать сама. Я врач стоматолог, профессия здесь востребованная, ввиду того, что местная стоматология слаба и женщин стоматологов очень мало. Тоски по родине нет. Скучаю по друзьям, по родителям, сестре и племянникам. Общаюсь с ними в интернете. Свое – есть свое. Чужие родственники своих не заменят. В жизни стараюсь видеть только положительное, но иногда очень тяжело из–за женской зависти. Чему завидуют? Нашей внешности, нежным отношениям в семье, перспективам, которые открываются впереди. Впрочем, это есть в любой стране. Когда сложно меня поддерживают 2 русские подружки, они здесь дольше живут и временами их совет очень необходим. Привыкнуть к местному менталитету было несложно, т. к.. воспитание в моей семье было строгим. Труднее бороться с желанием свекрови влезть во все. Говорят, что любая свекровь–друзка сделает все, чтобы увидеть на месте русской жены местную, я это ощущаю на себе. Знаю, что порой она намеренно выводит меня из себя, поэтому стараюсь наше общение свести до минимума.

Я очень благодарна мужу за его помощь. Он всегда на моей стороне, моя поддержка и опора. Мы живем нашей маленькой семьей, в счастье, которое превыше всех сплетен и обид.

А друзы–люди как люди… были те, кто перестал здороваться с мужем и заходить в родительский дом, были и другие, которые учились в России, у них были любимые девушки, но они их оставили из–за того, что боялись реакции общества. Многие подходили и говорили мужу: "Ты молодец!". Я придерживаюсь мнения, что русские жены намного лучше ливанских. Наши браки созданы взаимным чувством. В наших отношениях нет стремления к выгоде. Мы искренни, в нас нет наигранности. Редкая ливанка будет так заботиться о детях и муже….

Очень много внимания со стороны посторонних, от этого иногда устаешь. Но нет ни одного мужчины, который в отношении меня повел бы себя некорректно. Весь негатив, который бывает — от женщин.

Хочу ли вернуться обратно? Наверное, нет. Здесь лучше условия для жизни, я спокойна за ребенка, и прекрасно понимаю, что мой муж может состояться в Ливане, а не в России. Подруга говорит, что мы как декабристки, готовы за мужем хоть на край света, даже в ущерб себе.

Понятие женщина для всех разное. Для меня — это жена и мать, а жизнь… к ней можно и приспособиться… главное, любить себя, оставаться для мужа и детей самой лучшей, самой любимой и самой желанной…"

Их тысячи здесь… украинки, белоруски, молдованки, русские, грузинки…

Разбросанные по всему Ливану, словно мириады звезд по небу, каждая из них шла за своей звездой…

Каждая – сама звезда путеводная… Ведь такой свет любви в глазах не придумаешь. И он горит ярче пламени, не гаснет. Как сияет красота, и душа мятежная – что так манит и кружит голову арабскому мужчине. И гордость, самодостаточность этих женщин поражает чужих людей.

Бросившие все на своей родине, пройдя ломку одиночества, стену отчуждения, погрузившись в чужой менталитет, но оставшись собой, эти женщины даже не знают, насколько они сильны.

Разве могли подумать мамы, куда занесет судьба их драгоценных дочек в пионерских галстуках…

Просто мактуб.

Они живут здесь, любят, растят детей, тоскуют по родине, просто живут.

Русские жены, рожденные в СССР… Связанные крепкой цепью загадочных ливанских гор.

И я горжусь, что являюсь одной из них.

Глава 11 Марокко. Блеск нищеты или горечь берберского чая.

Ярко–синие двери и красные стены, сладость медовых фиников и терпко–горький мятный чай, "каменное солнце Эссуэйры" и сердце Маракеша – громкоголосая Джема –Эль–Фна, бурлящий океан и розовый шелк Атласских гор, касбы, ущелья, пустыня – все это и даже больше – Марокко.

Без границ, без начала и конца, абсолютно разное, иррациональное, хаотичное, агрессивно–напористое, пугающее и завораживающее.

…3 часа ночи. Я открываю глаза. Нежная тихая музыка льется из динамиков аэропорта.

Кафе и офисы закрыты, полицейские куда–то ушли, зато появились уборщики, расплескали воду повсюду, и надраивают мраморные полы. Десяток сонных пассажиров ждут свой рейс. Мы ждем начало движения электрички, которая отвезет нас прямо из аэропорта к вокзалу "Касса–Вояджерс". Ждать осталось 2,5 часа. Подхожу к дверям аэропорта. Клубы тумана окутывают высокие пальмы и фонари. Тишина и теплый воздух.

Мы в Марокко. Туманность Касабланки прекрасна. Туман врывается в здание, прячется в углах, за чемоданами, под сиденьями, но зоркие уборщики выгребают каждый клочок сизо–рыхлого воздуха, и аэропорт благоухает моющими средствами. Штабели спящих военных — три на два, итого — пять марокканских летчиков просыпаются не спеша, и с удивлением оглядываются по сторонам. Дружной гурьбой спускаемся вниз, наконец–то!

Чемоданы загружены, билеты прокомпостированы, поезд мчит вперед. Туман продолжает скрывать окрестности от любопытного взгляда туриста. В холодном пустом вагоне только мы с мужем и трое военных. В сером окне прорисовываются окраины, не блещущие чистотой и порядком: груды мусора, мини–свалочки и свалки, опять мусор… Верните туман на место! Конечно, это не Касабланка. Во всей красе она предстанет перед нами в день отъезда, выплывет из марева жары и разочарует обыденностью индустриальных кварталов, наглым рвачеством таксистов, поразит давящей громадою – мечетью Хасана 2–го… Образ ее так и остался – в белом тумане, с белыми стенами, с капельками–брызгами океана в самую жару и гортанно–радостными криками резвящихся парней – они прыгали в волны, крича и танцуя. И на их крики сходились туристы с фотоаппаратами и камерами.

Они пробегали мимо мечети, восхищенно замирая на миг фотосессии, и бежали дальше.

Но все это будет в конце – как прощальный взгляд, тоскливый, с хрусталиком слезы в углу глаза. А сейчас, когда туман рассеялся, мы оглядываемся по сторонам на перроне Касса–Вояджерс, подходит мужчина, спрашивает, чем помочь, объясняет, куда бежать, его мама все внимательно слушает, молчит, и лишь в догонку желает удачи.

Она нам пригодилась.

Шаг за шагом, взгляд за взглядом "ощупываю" Марокко.

Первый день дикой усталости от перелетов–ожиданий и дороги. Еще ничего не понятно. Еще все странно и удивительно. Толпы туристов, жара и любопытные взгляды местных. И, конечно же, главный управляющий страной – великий Рамадан.

Часть Феса (совсем его маленькую часть) , мы увидели в первый день. Смыв дорожную пыль, поехали в старую медину города. За ее главными воротами Баб–бу–Джелуд находятся 9400 улочек и переулков. Было страшно потеряться, и мы шли прямо, никуда не сворачивая, попутно хватаемые за руки торговцами: "мадам, месье, зайдите только посмотреть!" Сначала, по незнанию, заходили. С пришедшим опытом и потерянным временем, научились широко улыбаться и идти дальше. Но за руки нас все равно продолжали хватать. Торговля за две керамические тарелки закончилась, по всей видимости, не в пользу мужа. Т. к. хозяин лавки улыбался, а не рыдал.

Воскресенье. 8 утра. Рамадан. Фес спал сном младенца. Тишина и пустошь.

Закрыты все кафе и магазины. Таксисты тоже еще спят. На обычном автобусе добрались до медины и только собрались заплутать в узких улочках, вдруг откуда ни возьмись, появился так называемый – гид. (В Марокко каждый второй человек – гид, каждый третий – торгаш. Или наоборот..) Худой, прилично одетый усатый мужичонка лет 50–ти с газетой в руке (прям интеллигенция из народа) всего за 1 тысячу рублей (нашими) настойчиво предлагал экскурсию по самым извилистым закоулкам Феса. Мое строгое и даже суровое лицо "русо–туристо – облико–морале" ничуть не спугнуло "помогайлу".

Он приклеился словно пиявка, стал рассказывать про своих детей (3 штуки) , которых ему надо кормить, продемонстрировал их фотографии на своем сотовом, и продолжал волочиться. Он шел, исчезал, снова возникал из–за какого–то угла, потом махнул рукой и сказал: "не хотите за тыщу, давайте, сколько сможете". Почуяв выгодное предложение, в игру включился муж. И мы отправились в путь.

Внимайте мне, фанатки сериала "Клон"! И трепещите! Мы шли дорогой Жади, плутали по тем самым подворотням и улочкам. Иногда казалось, гид ведет туристов на расправу в катакомбы (надо ведь кормить 3–х детей…) . Оглядываясь на мое суровое лицо, он убыстрял шаг, иногда для приличия махал рукой на право–лево, обозначая старину и древность.

Поворот, проход, еще один закоулок, влево, наверх, и снова вбок. Где мы? Кто мы? И как отсюда выбраться на волю? Эту паутину улиц, эту загадочную сеть медины никогда не познать обычному туристу. Он обречен тратить время, отбиваясь от приставучих торгашей, пугаться обманщиков и воров. Сжимая в руках дорогую камеру, он изредка нажимает спуск затвора. Но кадр смазан.

Фес не дается, ускользает, захлопывает перед самым носом тяжелую старинную дверь. Его не возьмешь голыми руками. Фес не покупается в дорогих магазинах и забитых сувенирным барахлом лавках. Он сам по себе, сам в себе. Ему плевать на пришлых. Снова щелкает фотоаппарат. На нем – упакованный туристический Фес. Кадр смазан.

"Поводырь" приводит нас к магазину бронзовых изделий. Никогда не думала, что бронза блестит как золото и звенит мелодичным отзвуком.

Огромная лавка увешана, забита, переполнена потрясающе красивыми (и потрясающе дорогими) подносами, кувшинами, тарелками и т. д. и т. п. Здесь же сидит мастер, выбивает узор на очередном блюде. Выходит пузатый хозяин в джелябе и на 3–х языках рассказывает вызубренный за долгие годы торговли текст.

"Мастер, которого вы видите, из поколения чеканщиков на бронзе. Еще его пра–пра–пра-дед делал ворота королевского дворца". Тут же висят демонстрационные фотографии: пресловутых ворот, династии мастеров за работой, газетные вырезки, старинные черно–белые карточки.

Хозяин демонстрирует товар лицом, ударяет пальцем о поднос и раздается нежный, глубокий, долгий звон.

"Это звук солнца! Вот так поет настоящая бронза. А то, что продают туристам в Маракеше – жестянка". (О, как же он был прав… о, мой не купленный поднос… где ты теперь… в чьем доме – американском, испанском, английском… кто знает, чью душу радует твой блеск и звон…) . Не увидев покупательской заинтересованности на наших лицах, хозяин тоже теряет интерес к разговорам. Ослепленные, выползаем из магазина. Веди нас, Сусанин, и будь, что будет. Ныряем в очередную подворотню. А гид знает свое дело: если в самом начале медины туристов – не протолкнуться, то здесь, куда он нас завел, встречаются только местные. Улочки все обшарпанней, очень узкие. Еле разошлись меж собой повозка, запряженная осликом и паренек, что катит тележку с овощами. Возле низенькой дверки машет метлой обычный подросток в джинсах, согнувшись в три погибели, он заходит в дом. Там, за чуть приоткрытой дверью – лестница выложенная мозаикой, взгляд скользит вверх, по ступенькам, в обычный марокканский дом, коих тысячи на этих бесчисленных обычных и загадочных улицах…

Гид привел нас к магазину кожаных изделий. На встречу уже "летит" радостный хозяин. Делаю лицо "кирпичом" и грозно провозглашаю: "No shopping"!

Хозяин ласково приглашает зайти, обещая потрясающее зрелище. Заманив нас на крышу и вручив пучки с мятой, подводит к ограде и словно распахивает занавес: Ап!

Перед глазами возникают знаменитые дубильни и красильни Шуара. Громадные каменные чаши с красителями и дубильными веществами, мужчины за работой-топчатся в этих чанах, не обращая внимания на туристов. Уткнувшись носом в мяту (хотя запах терпимый, в российских лифтах и похлеще воняет) слушаем рассказ о производстве кожаных изделий. Как дубят, вымачивают, красят кожу, и все только естественным путем, без химикатов. Спокойно спуститься вниз не дали. Сначала нежно запихнули в комнату сумок. Следующая – пуфы и обувь, третья – куртки и плащи. "Померяйте, мадам, вам очень пойдет". Я смотрю на предложенную желтую куртку, которая "очень пойдет" (в связи с чем? С цветом лица?) , потом на продавца, и он все понимает. Не будет шопинга. Не будет. Не тех баранов привел друг–гид, кормилец троих детей. Не впихнешь им, что попало, да подороже. Уже на выходе, с надеждой глядя на мужа, он показывает кошельки и пояса. Но ни рубля, ни дирхама в тот день поборникам капитализма не досталось.

Медина манит все глубже, все дальше. Не остается сил на фото. Не хватает дыхания. Короткой рысцой пробегаем мимо народной арабской бани (хаммама) . В узком коридорчике ждут своих мужей обычные марокканки. Следующий поворот – рынок гончаров. После – рынок кузнецов. Гуляя 4 часа, мы выбредаем к самому началу пути – Медресе бу Инанья. Больше ходить нет сил. Отдаем 400 рублей поводырю (укоризненный взгляд: "у меня ведь трое детей…") и скрываемся за воротами медресе.

На следующий день осматривали королевский дворец Дар–Махзен (14 век) . Только начали восхищаться красотой и величием, как подъехало 5 туристических автобусов. Разноязычная толпа фотографировалась 10 минут на фоне друг друга (потому как дворца не было видно за туристами) , а мы спокойно отдыхали в тени апельсиновых деревьев. Стройным стадом всех загрузили обратно. Восхищаться можно было дальше.

Потом просто бродили по улицам, терялись и находились. Надеялись посидеть в кафе, но увы и ах! Все приличные местные кафе были закрыты до вечера.

А вечером, когда все наелись, город бурлит и общается. За стаканчиком мятного чая, сидя в плетеном кресле, можно бесконечно наблюдать обычную повседневность фесян, погружаясь в нирвану и абсолютный покой. (ну разве что временами отмахиваясь от нищих) .

Фес огромен. Его невозможно объехать, оббежать за пару дней. Зубчатые стены старой и новой медины, современный город – все они живут своей жизнью, особым ритмом.

Когда тучи затянули небо, и ветер стал сбрасывать финики с длинноствольных пальм, мы поехали в усыпальницу Меринидов. В связи с Рамаданом, усыпальница работала по особому графику и была закрыта. Рядом располагалась смотровая площадка, откуда Фес был виден во всей красе. Но даже на последок он не позволил себя разглядеть… разгадать..

Накрывшись серым хиджабом туч, он спрятал свое лицо от назойливых туристов.

Святой месяц – рамадан, мусульмане встречают с радостью и терпением. Пост их отличается от православного тем, что правоверным мусульманам с рассвета (5 утра) и до заката (6.30 – 7 вечера) нельзя ничего есть и пить.

В Марокко в сентябре 35–тиградусная жара. Сами представляете – как тяжело людям. Все кафе, частные магазины, рестораны закрыты целый день. Есть рестораны для туристов, но еда там – не та… У кого хватает сил, работают. Представьте, каково это официанту в Макдо? Все вялые, голодные, нервные… Но часов с пяти вечера начинается суета–сует. Возле каждой точки пищеблока расставляют столы и стулья, с часов шести рассаживаются люди (кто–то решил покушать и пообщаться, другие не успел доехать домой) . Все болтаю, разглядывают туристов и ждут.

Последний час перед ифтаром (вечерним ужином) люди не спускают глаз с часов.

В Фесе мы вышли на улицу в 18.20 и застряли в потоке людей и машин. Все торопятся на ифтар, шумят, бегут. И вот, пошел отсчет на минуты.

18.30 – на столы расставляют бутылки с водой и финиками.

18.40 – таксисты и водители автобусов отказываются везти пассажиров (ну разве только за двойной тариф) .

18.45 – кто не успел домой, достают из своих сумок все ту же воду, хлеб, и, что кому Бог послал.

18.50 – Первый глоток воды и… и… тишина… Сногсшибательная тишина во всем городе, во всей стране. Брошены машины и магазины. Слышен только стук ложек и тишина…

Рамадан–карим! Щедрый месяц добрых поступков. Не скупись. Будь щедрым душой и тебе воздастся – главный постулат поста.

Мы сидим в обычном местном кафе. Все столы здесь заняты марокканцами. Рядом с нами расположилась семья: отец в джелябе, мама в хиджабе и две дочки. Стол уставлен едой.

Мимо кафе проходит нищий, поглядывая, что осталось за пустыми столами. Глава семейства передает ему тарелку супа, лепешки. Старик на ходу выпивает суп. Старшая девочка складывает на поднос еще какую–то еду (не огрызки!) и передает нуждающемуся.

Через некоторое время в кафе заходит африканец, показывая жестом, что хочет есть. Ему заказывает еду еще один посетитель. Рамадан–карим. И так каждый день…

После ужина многие идут молиться в мечеть, а после начинается "броуновское" движение до самого утра.

Рамадан – это именно праздник. Реклама, передачи, фильмы, все телевидение посвящено посту в радостном, добром ключе.

Вот на экране шумный вечер перед ифтаром. Молодой парень спешит к себе домой, видит плачущего потерявшегося ребенка. Раздается глас муэдзина с мечети, площадь пустеет, парень угощает мальчика лепешками, а на встречу уже бегут счастливые родители. Не стоит благодарности – смущается герой. Рамадан – карим… Это праздник покаяния, щедрости и любви. И ничего не изменилось, спустя сотни лет. Если богатая семья режет барана на праздник, они обязательно отдадут половину своим бедным соседям. Это закон совести, не принудиловка и показуха.

Следует отметить, что работа всех государственных и частных учреждений меняется в этот месяц. Однажды, поезд, который должен был везти нас как раз в 19.00, опоздал на час. Но никто не нервничал. Пассажиры на перроне угощали друг друга финиками, печеньем и шоколадом и никто не возмущался опозданию. Можно войти в положение голодных машинистов. Это рамадан!

В Рабат приехали неожиданно быстро и проехали свою остановку. Молодая девушка в хиджабе привела нас буквально за руку к кассам, объяснила, как лучше добраться до центра города и на последок посоветовала: "Не бойтесь спрашивать. Люди вам помогут. Если поймут…"

В столице Марокко мы были проездом. Но упустить шанс глянуть на город хотя бы мельком – не могли. Ловим такси и едем в королевскую резиденцию. Размеры дворца и близлежащей территории впечатляют.

Вот куда идут народные деньги. В каждом крупном городе у короля по дворцу. Среднестатистические марокканцы живут куда скромнее. (мягко говоря) .

Такого количества нищих, как в этой стране, давно я не видела. Они по всюду.

Сначала пугаешься, поражаешься. После – привыкаешь. Хотя, моя пионерская душа отказывалась привыкать к виду нищей, сидящей на земле и кормящей грудью у всех на виду (даже тряпицей не прикрывшись) . Акупированные парки, лавочки, тенек под пальмами – кажется, мы застали сходку всех сирых и убогих страны.

Как рассказал очередной попутчик (юрист из Феса) , практически 40% населения – безработные. Те, кто работают, получают мизер, и многие сразу после работы идут приставать к туристам – побочный заработок.

За спиной то и дело змеиный шепот–свист: "Месье, псс, эй, месссссье…" Вспоминая Кису Воробъянинова, хотелось добавить "Женима паж сис жур! Подайте бывшему предводителю дворянства!"

Сядешь в кафе чаю выпить, отдохнуть после дня хождений по городу, и начинается бесконечное паломничество вокруг столиков. Дети, продающие салфетки, мужчины с горой пиджаков, с кулями ремней и солнечных очков от самого Дольче и Габаны, бродячие музыканты–танцоры и просто попрашайки. И ведь не просто пришли–ушли. Они тыкают в нос свой товар, на твое "нет" сбрасывают цену и продолжают стоять над душой.

Иногда ловишь себя на мысли, что вся эта бесславная "гвардия"— все они играют в специальном спектакле для туристов. Закончится день, они смоют свой грим, снимут сценическое рубище и пойдут в кафешку ужинать и обсуждать последние новости.

Еще один вид попрашаек – помошники–вымогателеи, которых не просишь о помощи. Они сами на тебя кидаются.

В Маракеше запутались в лабиринте улиц, никак не могли найти нужный поворот к нашему риаду. Мимо на велосипеде проезжал 15–летний подросток, с плеером в ушах, который схватил нас за руки и очень активно стал объяснять, куда, собственно, надо свернуть. Мы его вообще не трогали, стояли себе, разговаривали, а тут: "Май френдс! Ай хелп ю!".

Вот это френд вел нас 2 минуты, на "спасибо" сказал: "Гив ми мани. "Муж напрягся, честно сказал, что денег нет, сами мы не местные. Возмущению вьюноши не было предела. "Как это нет! Вон у тебя в пакете сок, хлеб, сыр! А мне денег на сыр не хочешь дать? А ведь рамадан! Хаарам!"

"Лопату в руки и работать!", — сказала я по русски. В итоге нас обругали на американском–матерном, почерпнутым из американских же боевиков, и отпустили с миром.

Иногда язык не ворочался, каждому попрошайке что–то отвечать. Подбежал ко мне однажды добрый молодец, увидав камеру. Пойдем, говорит, покажу тебе места красивые для фотографий, не пожалеешь. Я молчу на его трель соловьиную. Только головой мотаю, нема как рыба. Ну он мужу и сказал, что это за психически ненормальная баба с тобой ходит, да еще и с таким дорогим фотоаппаратом. Ох, пришлось мужа сдерживать, а парню убегать.

В каждом городе помимо нищих на туристов набрасываются торговцы. В расширенном зрачке читается одна мысль: "Купииии!"

В Эссуэйре гуляли по медине, 2 шустрых продавца затянули в свою лавку как обычно "только посмотреть".

— Вы из богатой страны? Ваш президент помогает бедным?, не успели ответить, как ребята сами за нас резюмировали, — Вот и вы помогите бедным, как ваш президент, купите у нас что–нибудь!

В Марокко приезжает много африканцев–гастарбайтеров из Мавритании. В Фесе такая группа кучковалась в недостроенном доме, мимо которого вечерами мы шли в отель. Гастарбайтеры, сливаясь в ночи с темным небом, раскладывали на земле кровати - картонки…

В Рабате большого скопления нищих не успели заметить, после осмотра дворца, поехали в Шеллах. Рабат очень красивый, зеленый и уютный. Жаль, что мало увидели, предстояла изнурительная дорога в Маракеш. Прибыв в город уже под вечер, нашли дешевый отель и отправились на площадь Джема-Эль–Фна. И не побоявшись пищевого отравления, отведали тажин и кус–кус, запили все мятным чайком и пошли ночевать в отель с таракашками. Утром нас ждал автобус в Варзазат.

Это была утомительная, но прекрасная дорога. Автобус компании СТМ. Полупустой и чистый. 5 француженок сзади, впереди десяток иностранцев, легко и непренужденно покидаем Маракеш (в который обещали вернуться позже) . Звонок мамы на сотовый (с которого улетели последние деньги) разбудил дремлющих пассажиров. Но главное, мама успокоилась, что дочь ее не продана в гарем за пару верблюдов. И начался горный серпантин. Мы ехали между изумительными горами Высокого атласа. Дорога петляла страшно. Испанка на костылях (европейцы даже в каталках едут в путешествие) снимала на камеру через окно красоты Марокко. Я металась в поисках таблетки, но левым ухом бдила ситуацию.

— Откуда вы?

— Из Лондона.

— Куда направляетесь?

— Skoura.

— Там нечего делать. Поверьте. Мы с братом возим туристов по самым разным достопримечательностям. Поехали с нами. Покажем вам касбы, ксары, ущелье, пустыню…

Пой, ласточка, пой, ухмылялась я сквозь сон. На остановке выйдя подышать горным воздухом и выпить чашку кофе, разглядывала очередного помошника, который предлагал свои услуги англичанам.

Радостный муж принес визитку приличного, недорогого отеля (ночевка нам была обеспечена) и убежал общаться с… тем самым гидом… А вот тут я напряглась. Обманут, ограбят, зарежут. Верить никому нельзя. Мой наивный доверчивый муж попал в лапы врагов. (интернет–отчеты по Марокко были вызубрены на зубок) .

До (Уарзазата) Варзазата оставалось 40 километров, автобус остановился, муж взял рюкзак и скомандовал – на выход. За его спиной маячило радостное лицо подозрительного субъекта. Из автобуса вышли только мы. Пассажиры удивленно смотрели в окно.

Братья Али и Наим работают гидами 4 года – возят туристов на своем джипе, куда душа пожелает. Погрузились в машину к двум незнакомым мужикам, и поехали в неизвестность. От страха скукожило меня в непонятный иероглиф. Трасса пустая. Вот нет ни автобусов, ни машин. Муж ребятам объясняет, что я нормальная, просто боюсь. Они улыбаются: "Мат хафи!". Обещают, что в целости и сохранности доставят в отель, а потом повезут в знаменитые касбы. Напряглась еще сильнее. Это ж сколько они денег сдерут? Ехали долго. Не засекала. Но долго. Запугала своим гробовым молчанием не только мужа (обычно, я ору) , но и парней. И наконец–то показался Варзазат!

Милый розоватый городок – кузен Маракеша (по цвету) понравился своим уютом и покоем. В его окрестностях находится павильон киностудии, где снимали множество фильмов. Среди которых самые известные: "Гладиатор" и "Вавилон".

Не успели скинуть рюкзаки в номер, Али уже сигналит – пора ехать. Наспех умывшись, переодевшись и причесавшись, словно Афродита восстала я из пены морской на улице, чем поразила наших гидов. "Ужель та самая Татьяна…"— читалось немое удивление на лицах. А мужа рядом не было.

"Вэриз май хазбанд!"— грозным рыком разнеслось по Варзазату. "та самая…" — грустно подумали братья и пошли вместе со мной искать хазбанда, который мирно менял евро на дирхамы.

Касба, касба, я увижу касбу… ну сейчас, еще чуть–чуть, да когда же мы приедем… От нетерпения лихорадило и…. Ait–Benhaddou не обманул мои надежды.

Казбах (Касба) – это потрясающий образец берберской архитектуры южного Марокко, внесенный в список объектов всемирного наследия ЮНЕСКО в 1987 году. Казбах имеет прямоугольную форму. Стены снабжены мощными сторожевыми башнями по углам и центральным входом. В древние времена башни использовались как зернохранилища или как арсеналы. По мере разрастания города новые жилища строили снаружи и возводили новые стены с башнями, не подвергая разрушению старые.

Глинобитные стены. Зубчатые башни. Гроздья золоченых фиников свисают с пальм, и тишина. Рамадан. Местные спят, в ожидании вечера. От вида захватывает дух. Как руки человеческие могли сотворить такое? Ажурные резцы на фоне синевы небес, и солнце протыкает насквозь замок из песка, застревая в глубинах земных. А мы застряли у входа. В какую дверь идти, по какой лестнице и куда… Дедуля у ворот махнул рукой на лево, и снова заснул, ослик меланхолично жевал остатки соломы, игнорируя наши поиски.

Мы зашли в какую–то дверь и просто поднялись по ступенькам. Еще по ступенькам, и еще…

Сквозь красно–песчаную иногда гладкую, часто с трещинами стену видны соломенные искорки. Глина, вода и солома. Ни гвоздя, ни проволочки. Стены, вылепленные руками.

Хаотично разбросанные закоулки, двери, щербатые ступени. В самом низу берберы выставили на продажу нехитрые сувениры. Кто–то из продавцов, разморенный жарой, спит возле своей торговой точки, накрывшись тряпкой с ног до головы. Но услышав шаги туристов, тут же просыпается и начинается обычный разговор: "Джаст лук! Гуд прайс!"

Особенно умиляют камни, выкопанные из здешней земли, отмытые и разложенные аккуратной горкой по корзинкам.

— Неужели камни тоже покупают? – спрашиваю у продавца тарелок и магнитиков.

— О! Еще как! Американиз и итальяно покупают всегда! – отвечает он с гордостью.

(За правду и ненавязчивость купили у него сувениры (не камни) ) .

Медленно, медленно, по рассыпающимся ступеням поднимаемся на крышу. Медленный вдох вместе с ветром и выдох – счастья.

Мы успели. Все осмотрели до приезда туристов. Вот и они — тучные американцы, пожилые немцы в коротких шортах и панамках, сутулые англичане – весь этот галдящий туристик–микс сразу же атакован, проснувшимися берберами–торговцами. Нас заждался Али. Доблестный водитель сидел в машине 3,5 часа. Везет теперь нас в касбу Таурирт, которая после массива Ait–Benhaddou не сильно впечатлила. Но все равно – красиво.

На часах 6 вечера. Солнце сядет через 45 минут. Все в предвкушении. Али торопится отвезти нас в гостиницу. За весь день, который он нас возил, ждал, показывал, не взял ни копейки.

Выхожу на балкон, когда с главной мечети доносится радостный и в то же время торжественный "возглас" об окончании воздержания на сегодняшний день. Улицы пусты.

Идем в ближайшее кафе и ждем, когда официанты покушают. К нам подсаживается Ахмад – молодой колоритный бербер, который здесь работает (кафе его дяди) , угощает финиками и… кальяном. Ахмад легко говорит на 3–х языках, лингвист–самоучка. Рассказывает, что снимался каскадером в каком–то американском фильме, расспрашивает о России, коронный вопрос про водку и зимний холод. Мы едим тажин и любуемся вечерним Варзазатом.

Немного есть мест в мире, которые я люблю. Ait–Benhaddou – теперь из их числа. И этот замок, и тишина, и спящие берберы, и даже палящее солнце – навсегда останутся в копилке воспоминаний. Я закрываю глаза и снова слышу шелест финиковых пальм. Вижу соломенные искорки в ржаво–глинянной стене, похожие на веснушки. И башни… чьи острые зубцы зацепились о мое жесткое сердце..

Хотела пустыню?

Будет тебе пустыня!

Такой новостью огорошил меня муж. Оказывается, он уже договорился с братьями.

С 4 тысяч дирхам (которые запросили за вояж) он сбил цену до 1,5 тысячи. (Эх, вот умеют же люди торговаться!) .

Ребята обязались нас отвезти в Сахару, сдать в руки берберам, далее – ночевка в палатке, ужин, встреча рассвета, завтрак и ребята же нас привозят обратно, сажают на автобус до Агадира.

Ночью пошел дождь. Накрылась пустыня… молча взывала к совести небес, мозолила глазами потолок. Утро встретило ярким солнцем и неприятностью. Потерялась карта памяти из сотового телефона. Каким–то образом малюсенькая карточка, на которой хранилась куча фотографий и видеозаписей, музыки и всякой прочей драгоценной информации выпала из телефона. Плакала все утро. Там было столько видео нашего сына, когда он был малышом… Конечно, есть фотки и записи на камеру…

Главная память – в сердце, твердила я себе, спуская по лестнице отеля. И снова плакала.

Сердце никогда не забудет. Вспомни, как тысячу фотографий из Иордании, Петры и Сирии стер брат мужа. Случайно ли… специально… неизвестно. Просто, вместо фотографий, которые он записывал на диски, оказалась – пустота. Ты ведь пережила это, переживешь и все остальное.

Увидев мою опухшую физиономию, ребята совсем притихли.

Погрузившись в джип, заезжаем в другой отель, забираем еще 2–х туристок из Бельгии, которых надо отвезти в горы.

Али съезжает с трассы и мы попадаем в деревушку Skoura.

Подпрыгивая на колдобинах каждые 2 минуты, стараюсь снимать на камеру развалины древности – оказывается, здесь живут люди. Кругом огороды, финиковые и оливковые плантации. Ни магазинов, ни театров, ни детских площадок. Где больница?

— Здесь нет. Надо ехать далеко, — отвечает Наим.

— А как женщины рожают?

— Дома, — невозмутимость гид приводит в восторг.

Долина Дадес встречает марсианскими красивейшими пейзажами, горным серпантином, сказочными деревушкам и ощущением "пути". Когда кажется, что едешь всю жизнь, и уже сроднился с дорогой. Нет ни прошлого, ни будущего. Есть "сейчас". И это — путь.

Нежданно–негаданно в нашем маршруте обозначилось ущелье Тодра, да и долину Дадес не планировали посещать. Ребята постоянно останавливались на мои вопли: "Можно сфотографировать?" и специально завезли на смотровую площадку, откуда горный серпантин между красными скалами выглядел, словно игрушечный трек.

Рассказывать про горы – гиблое дело. Эту красоту и великолепие надо рассматривать в живую, широко распахнутыми глазами. Доставив туристок в отель, двинулись в пустыню. Двигаемся уже 5 часов. И впереди еще часа 4. Это на карте расстояния между городами маленькие. На самом деле… первые дни нашего путешествия меня просто шокировали. Какая оказывается большая страна – Марокко.

И ведь предупреждали о тяжести долгих переездов. А я не верила.

Проезжая маленькие деревушки, поражает отсутствие цивилизации. Глинобитные домишки–коробки, оазисы пальм, горы, скалы… На пустой дороге встретится пара женщин с осликом, нагруженным тюком травы. А чаще – женщина сама этот тюк тащит. Двери домов закрыты. Улицы пусты. Многочисленные групки парней сидят возле дороги, разглядывая проезжающие машины. Вот оно, мужское общение "за жисть", клубы по - интересам. И зачем нам цивилизация. И так клево: на дороге, глотая клубы дыма…

Детвора радостно бежит следом и машет руками.

— Это школа, — показывает Али.

— Где, где?

Школа: без окон, без дверей, полна горница детей. Глиняная коробочка, в окнах стекол нет, толпа деток, без портфелей и учебников, взрослых не видно.

Чем ближе пустыня, тем меньше деревень и людей. Нас останавливают местные полицейские. Проверяют у Али все документы и предупреждают, что из–за дождя река может выйти из берегов, и затопить мост, и навряд ли мы успеем проскочить в пустыню.

Где дождь? Какой дождь? Весь день солнце жарит страшно. Я засыпаю под монотонные напевы певицы из Мали. Просыпаюсь от шума дождя. Льет как из ведра. Машина останавливается. В двух шагах от пустыни… нет! Небеса не могут так издеваться!

Водитель пошел на разведку, мы слушаем дождь и разглядываем местных велосипедистов, меланхолично крутящих педали под проливным ливнем.

Возвращается Али, промокший до нитки, но молчаливо довольный. Мост не затоплен.

Прорвались!

Каменная пустошь, свинцовое небо, наперегонки мчится 4 джипа. Все дороги ведут не в Рим, у вас устарелые сведения. Все дороги — в Сахару!

— Вот она, — Али показывает рукой на оранжевый кусочек, едва виднеющийся среди ярко–желтых просторов, — а как по–русски будет "пустыня"?

Маленький отельчик в местечке Erg Chebbi полупустой, десяток верблюдов поджидают туристов. Не успев отдышаться, нас уже принимает в свои объятья бедуин Хасан.

Знакомит с 3–мя студентками из Лондона, которые вместе с нами будут ночевать в пустыне, сажает на верблюдов и в путь.

Сказать, что я испугалась, разглядывая с высоты 3–х метров землю – ничего не сказать. Я превратилась в ледяной монолит. Вцепившись в железную ручку–держалку всем телом и даже зубами, постоянно сползая вправо, и норовя упасть при каждом спуске верблюда с бархана, я испытывала нечеловеческий ужас и тоску. 2 часа таких мук точно не выдержу.

Верблюд постоянно фыркает и хрипит. Не понравилась я животному. Не любит он ежиков на горбу таскать.

Зато как веселился муж! Он оборачивался, и хохотал в голос!

"Дай камеру, сниму тебя для истории, если бы ты видела свое лицо…" Девчонки тоже счастливы на верблюдах, орут во все горло, руками–платками машут : "Я Лоуренс Аравийский! Я пленница пустыни", короче, одна я кряхтела, как старая шарманка.

Но спустя 10 минут, как–то приноровилась, и смогла оглянуться вокруг.

А вокруг… Солнечный ласкающий луч разукрашивает пески во все оттенки оранжевого, красного и золотого. Легкий прохладный ветерок гладит лицо. И тишина. Лишь фырканье верблюдов. Лишь скрип песка под их копытами. Игра света и теней делает пустыню сказочно красивой. Это не реальность. Сахара – это вымысел. Мираж. Такой же, как замок из облаков, появившийся в предзакатном поднебесье. Солнце садится постепенно, не спеша, давая время насладится, пропитаться красотой пустыни.

2 часа по барханам – вверх, вниз, сгибаясь, зажмуриваясь от страха, когда верблюд словно падает на колени, скатываясь с песчаной горы. Еще один такой спуск, и я точно перелечу через голову животного, сделав в воздухе прощальное сальто. Поджимая ноги, чтобы верблюд их не сгрыз, чуть не вывернула колено. И заднее место получило порцию массажа на год вперед. Прощайте, зачатки целлюлита, вы пришли не по адресу.

Наш проводник – дедуля лет 70–ти, сухой, как пергамент, все эти 2 часа идет пешком, босиком, легко и не принужденно, словно парит над Сахарой.

Наконец–то сползаем с верблюдов, и в раскоряку шлепаем к месту ночевки.

Какая в пустыне тишина. Прямо ухо режет. А наверх бархана взбираться ооочень трудно.

Высунув языки, мы все–таки доползли на верх, проводить вечернее солнце. Я доползала на четвереньках… Девочки затихли и молча вздыхают, глядя на закат. Побродили по барханам еще какое–то время, а потом как побежали с горы: ветер в ушах свистит, дух захватывает, тапки в разные стороны разлетаются, на встречу — наш дед. Чай берберский несет, в кастрюле что–то варит.

Мы, съевшие за весь день пачку печенья (и англичанки так же питались) от вида еды впали в коматозное блаженство. Огромный тажин с дымящимся соусом, лепешки, и дыня на десерт – счастье есть. Оно не может не есть!

"Фатима, Хадижа, Аиша!", — стал вдруг кричать бербер. Испугавшись резкого помешательства проводника, мы с мужем оглядывались по сторонам, в поисках следов, по которым придется искать дорогу обратно.

Девчонки хохочут–заливаются. Оказывается, эти прозвища дали им бедуины, т. к. не могли запомнить европейские имена.

— Вэриз туалет, мистер? — спрашивает Фатима, она же – Луиза.

— Что? — не понял бербер.

— Туалет…

— А… вон туалет.

— Где, — прищуривает глаза девочка, пытаясь в темноте увидеть блага цивилизации.

— Сахара – туалет! — изрекает гордый сын пустыни.

Так незаметно спустилась ночь. И все стало черным вокруг. Я лежала на матрасе под звездами, слушая разговоры и смех девушек, доносившийся из палатки. А потом бербер принес гитару, и сказал: "Играйте". Девочки играть не умели, но что–то бренчали на струнах, и пели английские народные песни. Муж стал практиковаться в английском языке, расспрашивая о количестве братьев–сестер в европейских семьях, а также, что молодые студентки–медички знают о Ливане, и какими судьбами их занесло в Марокко.

Беседа получилась замечательная, я иногда вставляла (выкрикивала) слово, которое забыл муж…

Мы "отрубились" на матрасах как бомжики, проснулись от кряхтенья дедули, который застелил нам постели чистыми простынками, положил одеяла и подушки в наволочках. Перебрались на человеческие постели и лежали, слушая Сахару. Вы знаете, какие там звезды? Огромные! Яркие и низкие. Млечный путь с поволокой, Большая медведица ухмыляется, а еще там была моя звезда, самая лучезарная – звезда мечты. Я смотрела на нее, пока глаза не слиплись и что–то загадывала…

Я в пустыне. Свершилось.

Звуки Сахары: шорох, шепот, ночь.

Шуршит кошка в палатке – ловит скорпионов, ее держат здесь специально. Шепчут юные искательницы приключений – молятся о любви.

Ночь звучит тишиной. Ночь с пустыней подруги по одиночеству.

Проснулись все сразу и резко, потому что пошел дождь. Закралась мысль, что это звезды сыпятся с небес – нет, капли. Похватали свои простынки–подушки и в палатку, где мирно спал мудрый бедуин. Он занес наши оставшиеся вещи, опять перестелил постели, выдал сухие одеяла и мы затихли под шелест дождя. А утром я пробудилась самая первая.

И в одиночестве полезла на барханы. После дождя песок стал тяжелым, лезть приходилось, втыкая ноги в песок, как скалолазы втыкают крюки в дырку скалы, взбираясь на вершину. Было 5 утра. Солнце еще спало. Ноги дрожали от усталости, но ощущение небывалой бодрости и радости переполняло душу. Полусонные девочки начали атаковать бархан: с разбегу, на четвереньках, и даже босиком. За ними плелся мой грустный ливанец — на Лоуренса он не тянул.

И мы встречали рассвет на высоком бархане. Солнце всходило прямо перед нами. Оно рождалось в это утро перед невольными свидетелями, оно смотрело на нас с удивлением и чуть зависло на расстоянии вытянутой руки. Девочки подпрыгивали от восторга. А мы просто стояли и смотрели, даже не могли фотографировать. К чему? Главная память – в сердце.

"Фатима, Хадижа, Аиша!"— разнеслось среди песков одиночества. Бедуин трубил о походе. Верблюды заждались. Мы сбегаем вниз. Нас ждет сюрприз. Очень важно и глубокомысленно сидит на корточках проводник. Перед ним коврик, на коврике: камни, склянки, пули и кинжал. Все добро нажито непосильным трудом, уважьте дедушку – купите. Англичанки присели рядом, разглядывают, охают–ахают, но не покупают, а я пошла налаживать контакт с верблюдом.

Прощай, Сахара.

Так быстро. Так мало. И много… Разве может быть мало звездного неба с россыпью жемчугов и каменьев… И оранжевые пески накрыли эмоциями с головой, закопали полностью, едва оставив щель для восторженного вздоха. Мало солнца, которое веками разукрашивает охрой и позолотой холодный утренний песок.

И через тысячу лет оно так же взойдет над пустыней, подарив ей надежду: ты не одна.

Совсем осмелев, отпускаю держалку и шелкаю фотоаппаратом. Верблюд перестал фыркать, мы с ним подружились. Он пахнет так странно, как будто сладко и резко одновременно. Именно пахнет, а не воняет.

Быстро надеваю крышку на объектив – начинается спуск с бархана. Вжимаю фотоаппарат в грудную клетку, чтобы не разбить, ну… благополучно скатываемся с горы. Еще килограмм ушел вместе со скрежетом зубовным. Пустыня покорена. Нет, мы покорены ею.

"Где завтрак?" — возмущается хмурый ливанский голодный муж, — Али обещал завтрак!"

Дорога обратно всегда быстрее. Верблюды ускоряют шаг, они спешат домой. Под пальмы, к воде, отдыхать. Мы заходим в гостиницу, только вчера отправлялись в пустыню, а уже вернулись. Я в поисках туалета, в надежде помыть погрязшие в песке ноги. Али еще спит в номере.

Нам накрывают на стол – завтрак. Девочки в восторге от омлета и лепешек с маргарином, я смакую берберский чай – горько–сладкий, мутно–зеленый, из свежей мяты.

Тоска грызет душу – как же теперь возвращаться в реальность. Где не будет оранжевой эйфории, где до солнца не достать рукой, и мята не горчит…

Марокко – а ты перевертыш. Сколько отчетов было прочитано. Ругательных, хвалебных и пресных, как вода. Сколько ног стерто в кровь о твою землю, сколько разочарований и восторгов. Чужих. Я ехала белым листом, ничего не ожидая. Нет, я ехала с кашей в голове. Что посмотреть? Куда поехать? И как успеть?

Сумбур. Хаос. Страх. Беря в расчет Рамадан, зная о букре, я ни на что не надеялась. Просто ехала.

Ничего подобного не ощущала раньше. Растерянность… мне нравится? Или нет? Не знаю…

Я искала себя в Марокко и не находила. Неужели это я – обычная рыжая девчонка, зарывшись в пески Сахары, издаю победный клич и бегу с высоченного бархана вниз, теряя шлепки по пути…

Неужели это я? Еду в простом поезде, переполненном галдящими марокканцами, и, не удержавшись, хватаю за щеку смешную малышку, вызывая восторг у ее папаши.

Он что–то шепчет ей на ухо, а я уже знаю… Она подбегает, смущаясь, и целует в щеку. Марокканский поцелуй легкий, как будто бабочка пролетела мимо, едва коснувшись бархатистым крылышком лица.

Я не чувствую тебя. Вижу, но еще не понимаю. Погружаюсь, но боюсь. Где то самое преломление страны? Разворот на две полосы, с яркими картинками и восторженными криками: "Супер!" Неоднозначность – твой главный постулат.

Мы снова едем. (не едИм) . Возвращаемся той же дорогой. Мчим, опустошенные, высыпая песок Сахары из души. Вчерашняя переправа через реку заполнена автобусами и людьми.

Пробка километровая. Дождь сделал свое дело – река затопила мост. Все ждут, когда вода сойдет. А мы не можем ждать. Выбиваемся из графика. Но делать нечего. Солнце припекает, вода спадает, через час ожиданий и разглядывания местных зевак и застрявших пассажиров, Али садится за руль и первым проплывает сквозь грязные воды.

Повезло нам с водителем. Что тут скажешь – профессионал. Забираем по пути бельгиек. Одухотворенные горными вершинами, девушки щебечут всю дорогу и просят показать фотографии из пустыни.

— Ах, мы тоже хотим. Мы едем в пустыню!

Наим торжествует, потирая от удовольствия руки.

Молча завидую девчонкам (особенно поездке на верблюдах) .

Въезжаем в Tinghir, муж активно пеняет ребятам, что они обещали довезти нас до Варзазата. Но братья тогда не успеют в пустыню. Наим бежит искать гранд–такси, оплачивает нам поездку, расстаемся практически родными, роняя скупую слезу.

Гранд–такси перевозит людей между городами. Это такой раздолбанный старый мерседес (или другая марка машины, главное, что старье, едва дышащее) , в который влезает как можно больше народу.

Впихнув рюкзак в багажник, мы вдруг увидели, что все места давно оккупированы. Три мавританца сзади (подсмотрела национальность товарищей, когда они паспорта давали водиле) , и один – на переднем сидение. На лице моем не удивление. Опупение. А как ехать–то? На коленки к мужичкам взбираться?

Таксист сгоняет сидящего вереди: "Вэлкам!" Ну что, мы не аристократы, усаживаемся с мужем на кресло (специально расширенное дополнительной дощечкой) , водитель заводит машину и назад влезает четвертый пассажир. Он так легко пролез, словно просочился, наверное, машина резиновая, растянулась до нужных размеров.

Отдельное слово о водителе. Дядька в джелябе 50–ти лет, суровый и молчаливый, за 2 с половиной часа езды не сказал ни слова. Как только слышал мою русскую речь, нервно оглядывался. И чтобы искоренить дух непознанного–непонятого–иностранного, врубил кассету с сурами из Корана.

Вот так и ехали. Каменистая пустошь, небо свинцовое, из всех щелей дует, мавританцы тоскуют сзади, водитель периодически почесывает свое богатство, ничуть не стесняясь…

Наконец–то вокзал Варзазата. На встречу бегут представители автобусных фирм с воплями: "Маракеш, Эссуэйра, Агадир!". Не стая коршунов слеталась… Сначала нас хотели запихнуть на завтрашний автобус в Агадир (ну чего там, подождать на вокзале ночку) , затем по доброте душевной выписали билет до Маракеша. Пообщавшись со всеми, узнали про ближайший автобус до Агадира, и сели ждать.

Муж разговаривает с местными, я на лавке прикорнула, ("никого не трогаю, примус починяю") записываю в тетради очередные впечатления, прячась за рюкзак жую местную лепешку. Как обычно, несутся вопли со всех сторон, поднимаю глаза – прямо на меня летит велосипедист. Бамц! Велосипед и парнишка приземляются на мои ноги. Жива я осталась, но от испуга и боли закричала на весь вокзал.

Толпа сочувствующих и жаждущих справедливости окружили нас в одну секунду.

— Миш мишкли, нет проблем, все нормально — испуганно говорю толпе и мужу.

Но толпа не желает слушать. Особо нервный мужчина дает подзатыльник несчастному парню и ногой отшвыривает его велосипед.

— Халас! – ору во все горло.

Мужик отстает от велосипедиста, слегка разочарованный… не дали устроить побоище.

Парень, испуганный не меньше меня, (если б вы видели его глаза) , не веря своему счастью, "Точно, все нормально, мадам?", хватает своего двухколесного друга и мчит быстрее лани с вокзала. Растирая ушиб, продолжаю крапать свои заметки, особо любопытствующие интересуются, чем занимаюсь.

— Журналист я, вот, статью о Марокко строчу.

— Ооо, тогда мы пошли, а то, как напишешь про нас… — ретируются мужики.

Наконец, приезжает автобус. На часах: 18. 35. Трубный голос муэдзина объявляет об окончании воздержания на сегодня, и водители убегают кушать.

Спустя час, подобрав всех пассажиров, переварив съеденное, в кромешной тьме выезжаем из города. Галдеж в автобусе не мешает заснуть, усталость от бесконечной дороги и жизни впроголодь сморила окончательно.

Просыпаюсь на какой–то остановке, но выйти на улицу сил нет. А муж убежал отъедаться. Приносит огромный бутерброд с бараниной и оливками. Челюсти хищно жуют настоящую еду. Не печенье. Не орехи. Не лепешки с луком и травой. Мясо и оливки. Ну еще кусок, и оставлю половину мужу. Еще кусочек, совсем чуть–чуть и.. на руке сиротливым укором темнеет горстка косточек и корка хлеба.

2 часа ночи, привокзальное кафе шумит и дымит мангалами, запах мяты проникает даже в автобус, бьет в нос, и манит на выход. Чай обжигающе сладок, мята обволакивает замерзшую душу, греет и возрождает к жизни. Люблю дорогу. Даже изматывающую, монотонную, долгую, ночную и утреннюю – любую. Муж опять с кем–то познакомился. Сначала подумала, что это здешний официант. Молодой парнишка, лет 18 на вид, зовут Ахмед. Сбегал на кухню, принес мне чай, мужу тарелку с супом, перекрикивается с местными, и очень органично вписывался в придорожное кафе. Как оказалось, он наш сосед по автобусу. Изучает в колледже арабскую историю и культуру. Спокойный, воспитанный и какой–то трогательный юноша. Вышли вместе в Агадире, взяли билеты до Тизнита. Ждем автобус. Привокзальный бомонд за пластиковыми столами режется в карты, музыка играет, тараканы бегают. В магазине покупаем воду и сок, продавец, выслушав пожелания мужа (на ливано–арабском) , машет растеряно головой.

Колд вота, энд джюс, плиз! – налаживаю языковой контакт.

Продавец протягивает товар. Зря боялась, что марокканцы только по–французски понимают. Мой средненький английский понимали практически все.

Ночной Агадир не впечатлил, потому что его не было видно. Угощаю Ахмеда "пепси", он скромно отказывается. "Обижусь!", — надувается муж. Наш попутчик рассказывает о марокканских реалиях и традициях, на многое открывает глаза.

Рассказал о семье, записал все свои имейлы–телефоны–адреса и взял наши.

На остановках угощал и соком и коктейлем и мороженным, и все время подавал нищим, что меня впечатлило.

— Я побеждаю в себе жадность, — объяснил он, и снова дал монетку очередному дедку с протянутой рукой.

(Вообще–то я не жлоб. Мы подавали нищим. Но не хамью, которое лезло на голову, а тихим и калекам. В Маракеше слепой дедушка тихонько так шел–напевал себе, когда я вложила ему монету в руку, он погладил мою голову, и пожелал нам много доброго и хорошего.)

В 5 утра мы единственные выгружаемся в Тизните, Ахмед выбежал из автобуса проводить, помог вытащить рюкзак и полез в свою сумку.

— Это на память, — протягивает мужу 2 фотографии, — приезжайте в гости!

Почему–то нас высадили не на вокзале. Лихорадочно оглядевшись по сторонам, соображаем куда идти. На помощь спешит дед с калькулятором и гранд–такси на перерез.

— Вам до Сиди–Ифни? Садитесь. 3000 дирхам.

Вопли мужа огласили спящие окрестности и слились с утренним призывом на молитву.

Он высказал, все, что накипело за эти дни по поводу приставал, помощников и бессовестных людей, которые каждую минуту так и пытаются надурить–ободрать–обобрать наивных туристов.

— Ну ладно, тысяча, — сует калькулятор в нос, присмиревший дед.

Ловим пти–такси, просим отвезти на автобусную станцию. Водитель выгружает в центре города, через полчаса первый проходящий автобус.

Почти заснула на лавочке, муж будит свистом вдогонку автобусу, бежим и успеваем.

Автобус №26 – не туристический. Рабоче–колхозный. Мы слились с пролетариатом Марокко, ехавшим в утренних сумерках на заработки в ближайшие поселения. Железные ободранные сиденья в два ряда, кондуктор выписывает билетики за 30 дирхамов на двоих. Почувствуйте разницу: 3000 и 30!

Вообще–то, очередной моей главной целью, из–за которой пришлось столько ехать, был Пляж Легзира, находящийся в 10 км от Сиди–Ифни. На этом пляже располагалось чудо природы – красивейшая скала–арка с дырой. Случайно увидев в интернете фотографии этой скалы, я просто не могла пройти мимо. Мы планировали найти отель в Ифни, кинуть вещи и поехать на такси на пляж. В пустынном автобусе встречали серый, туманный рассвет. Снова горы. И море. Душа пела на пути к очередному исполнению мечты.

Одинокие пассажиры выходили, входили, удивленно смотрели на двух приблудившихся иностранцев, и свернувшись калачиком дремали на холодных стульях.

Автобус дернулся. Очередная остановка. Я выглянула в окно, на обшарпанном квадратном камне красовалась сакраментальная надпись: "Пляж Легзира".

— Подождите! – завопили мы с мужем.

— Но! Но! до Ифни еще ехать 30 минут, затягивал нас в автобус кондуктор.

Мы стояли, ошарашенные неожиданной удачей, и не знали куда идти.

Позади горы. Впереди – стройка. Ни души, ни звука. Даже птицы еще не проснулись.

Возле стройки громким лаем встретили собаки. Стало страшно. Показалась человеческая фигура. Муж сигнализировал руками и криками, приглашая к разговору.

Да, идем правильно, успокоила фигура. Легзира рядом, отели имеются.

Минут через 5 хотьбы в неизвестность, мы увидели его.

Нет, сначала мы его услышали.

Рокот, гром, повеление преклоняться и восторженно застыть на месте. Океан. Два маленьких отельчика прямо на берегу мирно спали и никого не ждали в 7 утра.

Позвонили, постучали в дверь. Тишина. Спустя какое–то мгновение дверь открылась, и сонный парень впустил нас внутрь. Глядя на мученические лица и грязно–рыжие джинсы, без слов отвел в номер с видом на бушующий океан, и пошел досыпать, не поинтересовавшись о нашей платежеспособности.

Целый день отдыха. Никакой дороги, никакой беготни. Целый день безделья и тишины.

От общения с любопытными марокканцами устаешь. Я хотела посвятить этот день молчанию.

Мы стянули с себя грязную "проСахаренную" одежду, кое–как умылись холодной водой и сразу уснули под грохот океана.

… даже не нужно закрывать глаза, чтобы вспомнить…

… рокот, серая дымка брызг, сила и бескрайний простор. Океан не спал. Его прекрасные серо–голубые глаза свели с ума в одно мгновенье. Я распахнула ставни окна и не могла оторвать взгляд от красоты и величия.

Горячей воды в гостинице не было, электричества тоже. Спустились на веранду отеля, в поисках кого–нибудь. Тишина. Отель словно вымер. Парень, который нас приютил, потягивался, стряхивая остатки сна. На стенах большой гостиной весели картины марокканских красот, и она – скала с дыркой.

Ну а дальше медленные шаги по пустынному пляжу, переживания, что батарейка в камере на нуле, и что солнце не хочет выползать из–за туч. И где собственно, скала…

Издалека показались ее очертания и… разочарование. Что–то не то… какая–то маленькая "пигмейка", на фотографиях обещалось другое.

"Да вон еще одна скала, их тут две", — увидел долгожданное чудо муж.

Ринувшись в океан с камерой, чуть там и не осталась, сбитая суровой волной.

Да, это чудо стоило того, чтобы ехать весь день и всю ночь!

За нами следом от самого отеля трусила собака, весело виляя хвостом. Вот так втроем мы и обосновались под скалами. Спустя 2 часа покой нарушила парочка пожилых испанцев на квадроцикле, сделав пару снимков, они умчали прочь. Одинокий рыбак прошел мимо, а за ним двое местных парней шли куда–то купаться. Больше людей не было. Весь долгий день этот берег был только наш. И солнце вышло из–за туч, окрасив скалы в красно–кирпичный цвет. И батарейка не села, дав возможность в волю помучать фотоаппарат. Мы купались, бродили, собирали причудливые ракушки, пытаясь вобрать в себя нереальность действительности и абсолютного счастья.

У всех понятие об этой чудо–птице разное. Но когда она прилетает – ты понимаешь, что оно есть.

В ожидание счастья… минуты, дни…года..

И мгновенье, вспышка… чувствуя его покалывание в душе. Счастье решило задержаться рядом с нами на целый день. Счастью понравился пляж Легзира, и, наверное, оно поселилось здесь, навсегда.

Глаза наполнялись слезами, ну почему так быстро пролетает день. Не хочу никуда ехать.

Хочу остаться здесь! Тянула время сколько могла, но точку все равно приходится ставить в конце каждого пути. Или многоточие…

Уходили, оглядываясь. Еще снимок, еще. Роняя слезы, подхватываемые ветром. Они остались в океане, и на песке, под скалой.

"Тебе всегда мало", — посмеивался мой не романтичный муж.

Скалы, камни, океан и простор – еще снимок.

На песке, не тронутым волной, надпись: "Марио, Антонио, Сержио, были здесь"… Хоть так, не на долго оставить свой след: "Мы здесь были. Мы видели счастье…"

В отеле кроме нас проживала пара англичан и четверо испанцев.

"Не сезон, — рассказывал работник отеля Али, — обычно, народу побольше. Но русских мало приезжает, а ливанца так вообще первый раз вижу. В прошлом году из Сибири жили здесь русские. Пять дней."

Электричества все еще не было. Солнце окунало свои красные бока в бурлящий океан, на пустой веранде в двух шагах от моря мы встречали закат и пили мятный чай. При свечах поужинали, чем Бог послал, и смотрели, смотрели в черноту океанских глаз…

В 20.00 дали свет. В 22.00 свет забрали. По такой системе живет отель. Ни телевизора, ни интернета – нет.

"Зачем?"— удивляется Али, — чтобы узнавать про ужасы, происходящие каждую минуту в мире? Не надо мне такого счастья".

Конечно, у него здесь свое собственное "легзирское"счастье, а все остальное – суета сует.

Засыпали под рокот и рев. Я засунула под кровать наше полотенце. Как бы забыла… Чтобы вернуться…

В 5 утра под свет сотового телефона умылись, оделись, попрощались с океаном и тихонько закрыли за собою дверь. Вроде никого не разбудили.

И пошли они ветром гонимые…

Так брели мы, снова встречая рассвет, ждать автобус на пустынной дороге.

Али рассказал, что в 6.30 утра идет первый автобус из Сиди–Ифни до Агадира. Мы сели ждать возле дороги, пытаясь услышать отголоски океана. Но увы, вместо него слушали трель просыпающихся птиц. Океан остался прекрасным сном, сбывшейся, но ускользнувшей мечтой.

Трасса была пуста. За полчаса ожидания проехала только одна машина. Автобуса видно не было.

— Так, гранд–такси едет, будем ловить.

— А если нам не по дороге?

— Тогда опять будем ждать.

Старый мерседес резко тормознул, из него вышел молодой водитель, и не спросив, куда нам, сказал: "Поехали!". Переднее сидение (для блатных) уже было занято парнем и девушкой. Ну что ж, где наша не пропадала. К четырем пассажиркам подсаживается мой муж, а я к нему на колени. Романтика… Спустя десять минут поездки две тетеньки вышли, а потом и остальные приехали к своим поселениям, и мы уже сидели как царские особы с комфортом. До Агадира домчали за час. Не успели прийти в себя, нас за белы рученьки подхватывает работник автобусной компании и ведет усаживать на отправляющийся через 5 минут автобус в Эссуэйру.

По дороге он отбивается (в прямом смысле слова) от конкурентов, которые отбирают у него наш рюкзак и тащат к своему транспорту. Но тщетно. Мужик лягался и махал руками жестко. Мы падаем в кресла, автобус тронулся, я оглядываюсь по сторонам.

Салон переполнен марокканцами. Из туристов только мы. Сзади пихается какой–то дядька, я пихаюсь в ответ. Выглянув в окно, вижу ногу в носке пихающегося соседа. Слышу запах…

Дорога из Агадира в Эссуэйру очень тяжелая. На каждом повороте горного серпантина раздаются леденящие душу звуки, шелестят пакеты. Подбираем голосующих пассажиров, в проходе выстраивается очередь. Кто–то сидит на полу. Есть одно скамейко–место, которым завладел упитанный мужчина. Внезапно, "галерка"начинает вопить – упала стоящая бабушка–божий одуванчик. Скамейко–место изымается общественностью, и бабушка садится рядом с нами, прикрывая лицо платком. Сосед сзади (который с ногой у моего окна) бурно обсуждает какие–то проблемы и зевает на весь автобус, щелкая зубами. Я обрызгиваю себя духами, и незаметно наглую ногу в грязном носке. Не помогает…

Снова остановка – счастливые туристы вваливаются в автобус, ничуть не стремаясь, садятся на пол, и начинают петь песни. "Рыгающий автобус"мчит нас к светлому будущему. Отель "Ибис"ждет. И Эссуэйра тоже. (Это я так медитировала) .

"Галерка"опять бушует, требуя остановки. Пол автобуса выскочило на улицу, не утерпел и любопытный мой муж. А я накрыла грудью пустое место, на которое покушается стоящий в проходе народ, косит лиловым глазом и уже собирается пристроить там свое тело. Водитель с напарником орут друг на друга что есть силы. Оказывается, дверь багажного отделения каким–то образом открылась прямо на ходу, и половина чемоданов улетела в неизвестном направлении. Я продолжаю медитировать: "Камера и фотик со мной, паспорта и деньги тоже. А если наш рюкзак потерялся – не страшно. Ну останутся все без сувениров. Ну трусы–кофты будут по марокканским прериям летать. Разве это проблема".

Пока собирали чемоданы, чинили палками и клеили на скотч багажную дверь, пока дрались и мирились водитель с напарником, прошел час. Туристы загрустили и песен больше не пели. Все безумно устали и хотели только одного – конца пути. Рюкзак наш не пострадал, автобус плавно шел на "снижение", т. е. на торможение, и наконец, водитель радостно взвопил: "Приехали! Могадор!".

Синеокая. Белокожая. Сладкоголосая…..

Эссуэйра – парадиз на земле.

Песня твоя – бархатный зной.

Песня твоя – дрожь души.

Чем завлекаешь людей? В сети свои заманиваешь… Околдовываешь, чаруешь…

После "зубодробильного"автобуса, мы ввалились в номер "Ибиса"с криками: "Алилуййа!"

Мы в Эссуэйре. Я не могу спать. Не могу отдыхать. Хочется только есть.

Мешок с орехами уже полупустой, глоток воды и опостылевшие печенюшки (я больше не люблю печенье) , вперед, город ждет!

Таксист везет в медину. Но сначала – в банк. "Идите!"— направляет водитель к закрытым дверям и уезжает. Воскресенье. Еще один "обменник"на замке.

Поменяв–таки деньги, мы идем вглубь медины, и я забываю про еду.

Белые стены. Ну что тут такого.

Синие ставни. Тоже мне – невидаль.

Двери с ковкой и без: желтые, синие, черные. Чайки, магазины, туристы, растаманы, музыка, сувениры.

И… атмосфера. Волшебная, ни на что не похожая атмосфера. Неги. Или нежности? Покоя или просто релакса? Почему такие глупо–счастливые улыбки на лицах местного населения и приезжих туристов?

Это магия.

Эссуэйра – колдунья. Я знаю, на закате под крики чаек ты варишь пьянящее колдовское зелье.

Волны твои – брызги шампанского. Летящая, белоснежная, зацелованная ветром.

Приворожила…

В 7 веке до нашей эры здесь обосновались финикийцы. Затем пришли римляне. В дальнейшем это место заняли португальцы, дав городу имя – Могадор, и построившие крепость, о неприступности которой слагались легенды. В 1760 году султан Мухаммед–бен–Абдалла поручил перестройку города пленному французскому архитектору Теодору Корну. Когда султан увидел окончательный результат работы, то воскликнул: "Эс- Суэйра!".

Так возник свободный порт для европейцев и марокканских евреев, связанных с транссахарской торговлей золотом, слоновой костью и черным рабами.

К XIX веку Эссуэйра настолько разбогатела, что многие марокканские евреи решили переехать сюда окончательно. Легенды гласят, что в этом портовом городе, где смешались арабы, берберы, евреи и черные рабы из Судана и Гвинеи, местные женщины сводили с ума любого путешественника.

— Хай! Поланд?

Что такое, меня спутали с полячкой?

— О, блю айз! Раша! Хай, Раша!

Мы гуляем по медине под вопли продавцов. Муж нервничает, а я смеюсь. Ревнуееет.

— Какие у вас интересные серьги, — пристает очередной торгаш, — Откуда вы?

— Ливан. Либнени. – включается в беседу муж.

— Добро пожаловать, всегда рады, большая честь для нас, но жена у тебя не ливанка, сразу видно. Сколько хочешь за нее верблюдов?

— Давай, не продешеви, — (шепчу мужу, подсчитывая в уме барыши) .

— Не продается, — грозно отвечает муж.

— Если б я был султан, отдал Могадор за твою жену, не жалея.

— Что такое Могадор?

— Это Эссуэйра…

Очаровательный маленький город покоряет своим флером и шармом. В пустом кафе, развалившись на мягких диванах ждем, когда поужинают официанты (как обычно пришли в "пиковое"время) . Один из них приносит тарелочку с финиками, чтобы мы не скучали. Жую финики, любуюсь закатом и чайками. Птицы рыдают над убегающим солнцем.

— А знаешь, здесь душа отдыхает, — говорит вдруг муж. Как истинный ливанец, он поет хвалебные оды только своей родине. Но даже его околдовал этот город.

— Потому что люди у нас другие, не такие, как во всем Марокко — раздается сзади голос официанта, — в Эссуэре люди живут очень бедно, их богатство — душа и свобода.

Мы гуляем по городу с утра до вечера. Бело–голубая медина крохотная, по сравнению с мединами Феса и Маракеша. Но такая уютная и родная. Как приятно просто идти, трогая рукою белые старые стены, украдкой заглядывая в окна. Неужели в этих домах живут обычные люди? Ходят на рынок, готовят обед, ждут детей из школы… А вот и они. К толстой дубовой двери подбегают две хохочущие девчушки с ранцами за спиной, толкают дверь, оглядываясь на любопытных туристов, и исчезают в темном коридоре. Жизнь идет своим чередом. Томные кошки ластятся к ногам. Холеные, спокойные, неторопливые, они повсюду. Ничуть не боятся людей, но лениво враждуют с чайками за лишний кусок рыбы. Заглядывают в мой пакет ("а.. ничего интересного") , и снова засыпают на ходу…

Жизнь плывет под крики чаек. Эссуэйра качается на волнах. Вместе с ветром на перегонки по городу летит музыка гнауа. Необычная и волшебная смесь африканских, берберских и арабских религиозных песнопений и ритмов. Это и музыка–молитва, и музыка радости жизни. Отголоски ее слышны в джазе и регги. И каждую середину лета Эссуэйра полностью без остатка отдается фестивалю гнауа, на который съезжается до 200 тысяч зрителей.

Убаюканные, очарованные туристы заполонили все улицы и кафе. Молча, любуются закатом. Вздыхая, встречают рассвет. Здесь тихая пристань надежды для утомленных путешественников. Здесь хочется быть. Дышать. Улыбаться. Кружить вместе с белыми чайками в хороводе.

Кафе рядом с мединой заполнено иностранцами, подсаживаемся за стол к суховатому пожилому англичанину, который объясняет официанту, что хочет омлет без масла и соли, а также овощи без приправ. Он уезжает завтра в Лондон. В Марокко живет по нескольку месяцев каждый год. На мой рассказ о том, как я мечтала сюда приехать, не стесняясь, хохочет и спрашивает все ли у меня в порядке с головой? Такой английский юмор…

Муж как обычно гнет свою патриотически–просвещенческую линию: "А вы были в Ливане?". И о, чудо! Был! Правда, давно.

Поболтав о нравах марокканцев, мы прощаемся, я беру наш черный пакет с бутылкой воды и еще чем–то, на что англичанин бурно протестует! "Это мой пакет! Моя вода!"

— О май гад, со сори! Экскюзьми, плиз, — краснею и бледнею, в надежде, что в каталажку не посадят.

— Гоу, гоу, — ("Валите, да по–быстрому!") , машет рукой и смеется жертва несостоявшегося преступления..

Рано утром, когда медина еще спала, мы отправились в порт. Рыбаки раскладывали свой улов на продажу, кто–то чинил сети, корабли и лодки спешили в морские просторы.

И пока другие туристы видели сладкие сны, мы в одиночестве проникли в крепость взглянуть на "каменное солнце"Эссуэйры. Сидя на верху, вдыхали терпкий морской воздух и любовались, как бурлящие волны омывают белые стены Могадора. Чайки кричали, а ветер их слушал, в порту кипела жизнь, ярко–синие лодки толкали друг друга в деревянные бока, завоевывая право быть на первом плане фотоснимка…

Все рестораны еще закрыты. Гуляем по пустынным улочкам, запах сдобы приводит к незаметной "Patisserie". Абсолютно непримечательное кафе снаружи, но внутри… Маленький темный зал на 5 столов, плетеные кресла, кофе в граненых стаканах, все стены увешаны картинами и картинками.

Чуть дальше — вход во второй большой зал, где разместилась группа туристов. Садимся в дальний угол, и начинается борьба желудка с разумом. Всевозможная выпечка просто проглатывается с первого надкуса. Восхитительно! Нет! божественно. Ливанская баалева, прости… я изменила тебе. И еще… и опять…

За столиком рядом с нами сидят двое мужчин и спорят о политике. В другом углу – женщина–хиппи неопределенного возраста иногда включается в их разговор. Они говорят, молчат, разглядывают входящих туристов. Они местные. Это видно по неторопливости движений, они никуда не спешат с блеском в глазах, а просто живут, изредка улыбаясь своим мыслям.

Сколько времени мы провели в этом волшебном кафе? я стала невидимкой. Словно из зазеркалья наблюдала за плавным ходом утра. Туристы забегали, скупали круасаны и пирожные, садились дружной компанией завтракать или наоборот, кто–то в одиночестве читал книгу под апельсиновым деревом или разглядывал картины на стенах. И вдруг появился он.

Еще минуту назад угловой столик в соседнем зале (как раз наискосок от двери) был пуст. Официантка заслонила его спиной, а когда отошла, там уже сидел человек. Он появился из воздуха. Худой, высокий, лет 45–ти, а может больше. Не марокканец, но одетый в джелябу, не хиппи, но с вязаной шапочкой на голове. Он не спеша курил, пил кофе с молоком, о чем–то думал, изредка заглядывая в газету. Что–то было в нем такое… что притягивало взгляд, цепляло — абсолютная органичность его существования в этом кафе, в этом городе, в эту минуту. Все смолкло вокруг.

… Одинокий художник, который приехал из Франции, и остался в Эссуэйре навсегда. Он никуда не торопится. Он нашел свою истину здесь, или истина отыскала его сама…

Изучив вдоль и поперек медину, посидев в каждом втором кафе за стаканчиком мятного чая, мы отправились бродить по длинному пляжу, где местные играют в футбол, в ожидание захода солнца, а всевозможных мастей туристы наслаждаются морем и ветром. В Эссуэйру хорошо приехать жить на месяц или два. Все болячки, проблемы покинут вас в одночасье. Воздух, романтика и завораживающая атмосфера излечат любые раны души.

В каждом месте, где мне понравилось, я забывала свои вещи. Что бы вернуться…

В отеле рядом с пустыней забыла носки (один раз одевала!) , в Легзире – полотенце, в Маракеше – шлепки. В Эссуэйре я забыла свою душу… И не жалею об этом…

Маракеш. Утро. Медина. Пробка. На узкой дороге не могут разойтись повозка и трактор.

Ослик нервно озирается по сторонам, сзади и впереди, слева и справа выстроилась длинная очередь. Люди, машины, лошади, дети, туристы – все спокойно ждут и смеются.

Я смотрю на девушку в коротких шортах, которой что–то объясняет пожилая марокканка, и плавно начинаю просачиваться сквозь щель между мерседесом и стеной. Получилось!

Сегодня последний день в Маракеше. Сегодня, застряв в людском и животно–машинном потоке, я наконец–то расслабилась и "почувствовала"этот город…

А все началось в Фесе, в первые дни по приезду. Мы отправились в банк менять деньги. Секьюрити, заперев за нами стеклянную дверь на ключ, стал расспрашивать, кто мы и откуда.

— В Маракеш поедете? — уверенно спросил охранник.

— Конечно! – ответили мы.

— Тогда будьте осторожны, очень осторожны, там много воров и плохих людей.

А! Махнули рукой беспечные туристы. Рассказывает…

Но словно сговорившись, наши разные случайные попутчики на протяжении всего долгого пути по стране (даже бедуины в пустыне!) , услышав про Маракеш, давали наказ: "Будьте осторожны".

Эссуэйру покидали с грустью. Рано утром еще раз прогулялись по медине. Посидели в любимом кафе, объелись на последок, попрощались с "каменным солнцем", и отправились на вокзал. В замечательный автобус компании СТМ погрузились десяток туристов и две марокканки. Не смотря на то, что пустых мест было предостаточно, водитель не сделал ни одной попытки подобрать голосующих на дороге.

Домчали в Маракеш "стрелой"и не успели водрузить рюкзаки на спины, как были атакованы таксистами.

Наш забронированный по интернету риад с красивым названием "Дар Ноэль"терялся где–то в закоулках города, и как туда ехать мы не знали. Но отдавать 200 дирхамов таксисту — "жаба давила". (Билеты из Эссуэйры в Маракеш вышли в 160 на двоих!) .

90 "монет"запросил второй таксист, отказавшись включать счетчик. Мы уже смирились с ролью ходоков в поисках крыши над головой, как подскочил третий – 50 дирхамов. Поехали. Я включила камеру и обомлела: среди огромного потока машин неслись на мопедах "каскадерки"в хиджабах и бабушах. Старые, молодые, мамы с дочками, подружки, спешащие в университет, в шлемах и без – женщины–мотоциклистки заполонили улицы Маракеша. Зрелище потрясающее.

18 минут в пути, дальше — плутания по узким улочкам – и вот она, долгожданная дверь.

Что такое риад? Это отель в марокканском стиле, очень аутентичный, с большим внутренним двором–садиком под открытым небом, с террасами и тишиной. Мы наконец–то вошли, отдышались и посмотрели вокруг – покоряет. Абсолютно все. И старина, и стиль, и красота огромных плафонов под потолком, и покой, которым веет из каждого уголка отеля.

Главная здесь — Сигам – наш ангел–хранитель на эти три дня. Скромная, тихая девушка в джелябе, приезжающая сюда каждое утро на мопеде. Раз – и на столе поднос со сладким чаем. Два – наши вещи поднимаются вверх по узкой лестнице. Три – отворяется старая деревянная дверь в комнату… мы в райских угодьях…

Риад находится в самой гуще медины, в 15–20 минутах хотьбы от площади Джема–эль–Фна. Мы искали именно такой отель. Но то, что плутать по улочкам придется долго, как–то не придали этому значения. Читая после поездки отзывы об отеле: главной проблемой практически для всех был поиск заветной двери по вечерам. Некоторых потерявшихся к месту обетованному вели детишки за гуманитарную помощь (от 20 до 100 дирхам) .

Сигам тем временем чертит подробный план, как идти к центру, куда сворачивать и где есть ориентиры. Решаем попрактиковаться с ее же помощью.

Только достаю фото–агригат, чтобы запечатлеть прекрасные улицы медины, как раздается истошный вопль: "Но фото!".

— Да что ты, родной, мы и не думали тебя фотографировать, — машет руками муж.

Мужчина заинтересованно подходит:

— А вы не американцы?

— Мы руссо–ливанцы.

Услышав ответ, мужчина улыбается, и говорит:

— Ну давай!

— Что? – спрашиваю я.

— Фотографируй меня.

— Эээ, я вообще–то улицу хотела..

— Улицу? А что здесь интересного? Ну давай, улицу, — благосклонно разрешает прохожий.

Загадочный. Он не похож на друге города Марокко. После нежной певуньи Эссуэры, Маракеш показался напористым мужланом. Но это на первый взгляд.

Особый дух витает по переулкам и площадям. Город рынков и музеев, старинных дворцов и роскошных садов. "Жемчужина, переброшенная Аллахом через горы Атласа", один из пяти "имперских" городов расположен в оазисе на юго–западе страны в предгорьях Высокого атласа. Марокканцы называют берберскую столицу, в которой правили четыре династии, и чье имя дало название всему государству, — Мракеш.

Мрак опустился на город незаметно. Темнота окутала улицы и дома в черничное покрывало, смешавшись с цветом красных стен. Я стояла на той самой площади и смотрела на вырисовывающийся в темноте ажурный минарет знаменитой мечети Кутубии. Муж покупал очередной мешок орехов (очень вкусные здесь орехи) , туристы нарезали круги вокруг палаток с едой и сувенирами, и вдруг по всему городу разнесся трубный глас. Мурашки поползли по коже, площадь заколыхалась с еще большей силой. К продавцам бежали мальчуганы с подносами, судочками и термосами. Первый глоток воды и финик, начинается долгая радостная ночь. К нам несется зазывала из ближайшей кафе–палатки. За длинными столами расположились вперемешку иностранцы и местные, все активно орудуют ложками. Садимся и мы.

Суп–харира, тажин, марокан–салат, мясо, оливки – и в довершении, конечно же, чай. Сытые улыбки, неспешный разговор на разных языках. В моем стаканчике пучок "живой" мяты, залитый кипятком. Делаю глоток, и сводит скулы – от сладости, горечи и острого послевкусия. На второй глоток духу не хватает. Сначала. А спустя время втягиваешься. И цедишь, обжигаясь горечью, радуясь приторности, чувствуя и понимая весь цимис – но не чая, а страны…

Джема–эль–Фна — "Площадь отрубленных голов" к полуночи все больше, все ярче.

Когда–то здесь казнили воров и выставляли их головы, засоленные евреями, на утыканной гвоздями стене. А сейчас — дым и чад, крики и гудки мопедов, заклинатели змей, гадалки, торговцы – аттракцион это или обычная жизнь, которую вел город на протяжении тысячелетия…

Если исчезнут вдруг толпы туристов… будут ли так же показывать смелые трюки акробаты, а темнокожие гнауа впадать в транс под стук своих барабанов? Кому разукрасят хной руки женщины в черном как ночь никабе… Жизнь и шоу смешались в единый котейль, стерлись границы реальности и выдумки. Вавилон приветствует вас во всей своей красе. Многоязычное жужжание стихает перед рассветом. То, что было вчера – чей–то сон, потерянный во мраке Маракеша…

Возвращаемся в риад, ну естественно, заплутали. Ночь, улица, фонарь. Там, где раньше был шумный рынок – тишина. Подходит мужик в кепке и советует спрятать фотоаппарат от греха подальше. Сверяясь с картой и выискивая ориентиры, сталкиваемся с нашим соседом по отелю. Англичанин лет сорока, живет здесь уже неделю с мамой.

Не успели свернуть в нужный закоулок, подбегает парень, предлагает помощь проводника. Мы отказываемся. "Помощник" не отстает:

— Гашиш?

— Нет, спасибо.

— Таблетки–конфетки?

— Нет, спасибо.

— А чего вам надо?

— Ничего нам не надо!

В риаде встречал охранник по имени Али (уже сбилась со счета со сколькими Али мы познакомились) . Сигам умчала домой на мопеде. Казалось, что отель пуст. Тишина необычайная. Муж естественно пошел общаться. После общения выяснилось, что таксист обдурил нас по–божески. Многим туристам не так везло: за ту же дорогу от вокзала до риада, вместо реальных 20 дирхам по счетчику, выкладывали и 100 и 300 дирхам, даже 100 евро кто–то умудрился заплатить таксисту.

— А чего вы удивляетесь? – засмеялся охранник, увидев мою отвисшую челюсть, — марокканцы считают любого туриста богачом. Если ты приехал сюда, значит, у тебя есть деньги. Туристы очень разбаловали наш народ. Не подходите к мальчишкам и парням, если хотите что–то узнать. Спрашивайте стариков и женщин – они не обманут и помогут – напутствовал Али.

Утро встречало туманом и легкой прохладой. А в "холле"— дворе на 1 этаже Сигам с помощницей накрывала на столы. Все постояльцы собрались на завтрак: парочка молодых испанцев, англичанин с мамой, ну и мы.

Завтрак включал в себя термос кофе, мятный чай, молоко, лепешки трех видов, мед, масло, повидло, сок. Все было горячим, вкусным… и нереальным. Вчерашние страхи забылись. Испанцы умчали покорять город. Мама с сыном тихонечко разговаривали о своем, а мы, развалившись на диване, набивали животы.

Прежде чем отправится по музеям, решили заранее купить билеты в Касабланку, а после отправились на поиски Сада Мажореля. Упорно искали нужную улицу по карте, иногда спрашивая прохожих, которые отправляли нас ловить такси. А мы хотели сами! Прогулявшись по кварталу Гелиз – красивому современному району города, устав и обессилив, все–таки дошли к заветной цели! Туристический поток был виден издалека.

Он (поток) устремился в небольшой парк, где собрана коллекция растений со всего мира. Нет, это не ботанический сад. Здесь есть уникальные виды кактусов, бамбук, пальмы и водяные лилии, прудик с кувшинками и золотыми рыбками, в ветвях деревьев щебечут птицы, ярко–желтые и оранжевые скамейки, дорожки и цветочные клумбы, сочно синяя вилла в глубине сада – все очаровательно, романтично и умиротворяющее. Французский художник Жак Мажорель приехал в Маракеш лечить туберкулез и остался здесь навсегда. Купил землю, построил виллу и разбил сад своей мечты. Который после его смерти находился в запустении. Пока Ив Сен–Лоран и Пьер Берже не выкупили сад и восстановили.

После расслабляющего щебета и блестящих золотых рыбок, нас ждала медина, площадь и Кутубия. Придя к закрытию медресе Али–бен–Юсефа, немного расстроились, и пошли штурмовать район рынков.

Представьте восторженно–одухотворенную туристку, стоящую в центре потрясающего, шумного, красивого "муравейника"— рынка. Я крутилась вокруг себя, потому что шея крутиться уже не могла и болела, и только собралась запечатлеть гущу событий на камеру, как раздался вопль воплей. К нам бежал мужчина в джелябе, и что–то яростно вопил. Честно говоря, струхнула. Муж сначала оцепенел и не мог понять, в чем проблема. Потом что–то сказал, и марокканец утих.

. — Не бойся, мужика туристы достали, сказал: "что это вы ходите тут с камерами, фотографируете, а денег не платите".

Праведный гнев стал застилать глаза.

— За что я должна платить? Людям в лицо камерой не лезла, улицу снимала, стены, двери.

— Ну вот он и орал, что ты двери его красивые снимала, а денег не дала.

И тут, мужика снова переклинило, он, уже вернувшись к дверям своего магазина, снова стартанул в нашу сторону с воплем: "Гив ми мани!".

"Фиг тебе, а не мани", — сказал муж на арабском–матерном. Мы гордо пошли дальше.

Перед выходом на площадь молодой продавец платков затащил в свою палатку, к его яркой, пестрой торговой точке магнитом тянуло местных женщин.

Пока я примеряла красоту, муж рассказывал парню о наших приключениях.

— Гашиша обкурился, — сделал вывод продавец.

И всего делов…

Когда раздался трубный призыв к вечерней трапезе, мы не остались на площади. Усталость от впечатлений навалилась разом, хотелось только одного – спать.

— Нет, нет, май френдс. Площадь не в той стороне, пойдемте, я вас отведу, — подбегает юный "тимуровец".

— Мы в отель.

— А гашиш? — с надеждой шепчет он нам в след…

Еще пол часа назад бурлящие ряды рынков, сейчас — мертвы. Все закрыто. Жалюзи, ворота, решетки, двери – заперто. Никого нет. Лишь темнота и тишина.

Очередной "бегун" подходит к мужу и показывает удостоверение.

Оказалось, это полицейский делает обход, советует спрятать камеру подальше.

"Золотая" дверь, из–за которой чуть не разразилось маракешское побоище, также закрыта. Ни души. Вволю наснимав ее на долгую память, кладу к порогу 1 дирхам. (цените мою доброту и щедрость!)

Миновав пустынные улицы медины, в третий раз отказавшись от гашиша, мы дошли до риада.

И только уселись за стаканчиком чая переваривать впечатления, как в отель вбегает наш сосед–англичанин и на французском рассказывает что–то Али.

Из всей речи поняла только два слова – "проблемы" и "паспорт". Как оказалось, у туриста вырвали из рук сумку с паспортом, дорогим телефоном и деньгами.

На следующее утро отправились осматривать Дворец Бахия, а наш несчастный сосед — в посольство Англии…

"Дворец красавицы"— наиболее сохранившийся дворец Маракеша. Апельсиновый сад, фонтаны, отделка комнат и залов изумительной красоты – традиционный марокканский стиль. Дальше нас ждал музей Дар–Си–Саид (тоже бывший дворец) . На первом этаже: старинная одежда, ювелирные украшения, оружие. На втором – салон в мавританском стиле. Резная мебель и потолок из кедра. Что удивительно – во дворце Бахия туристов – не протолкнуться. А в Дар–Си–Саид никого не было, кроме нас и еще одной парочки. Очень хотелось щелкнуть увиденную красоту. В поисках служителей музея, наткнулись на старинный диван, в дальнем углу зала, застеленный какой–то тужуркой, на котором дремали два тела. Один парень поднялся поболтать и разрешил фотографировать, а второй продолжал мирно спать.

Очередной королевский дворец, к которому мы шагали долго и нудно был закрыт для простых смертных, а гулять по королевским садам Агдаля уже не осталось сил. Отдышавшись в кафе, решили просто бродить по улицам и добрели до Кутубии.

Эта мечеть 12 века, на равне с площадью Джема–эль–Фна, является символом города. Говорят, что золотые шары минарета в ясную погоду видны с расстояния 30 км. Много веков марокканцы верили, что отлиты они из чистого золота. На их изготовление пошли все украшения одной из жен султана Якуба аль–Мансура. Женщина отдала драгоценности в знак раскаяния за совершенный грех: во время Рамадана она выпила стакан воды…

7 вечера. Кто не ужинает дома, идет на площадь. Мы уже здесь, принюхиваемся к вкусным запахам. Очень интересно наблюдать, как официанты и повара обслуживая людей, успевают покушать сами – на ходу, буквально, на бегу! Молодцы!

На следующее утро, совершая прощальную ходку (куда глаза глядят и ноги ведут) , застряли в пробке. В затылок дышат люди, я тоже дышу впереди стоящим, осел ревет от страха, водитель трактора машет руками, туристы щелкают мыльницами, женщины прячут лицо – прощай, Вавилон.

Ты был щедр на свои чудеса. Ты был добр и экстремален, где–то агрессивен, иногда – настораживал, волновал, смешил, раздражал, удивлял. Красные стены твои – не кровь, не гранатовый сок. Это сухая острая паприка, щедро посыпанная сверху божественным провидением. Маракеш – город с перцем. Сначала чихаешь во все легкие, потом слезятся глаза от остроты, если турист привыкнет, то не сможет жить без этой приправы.

Так прощай, Вавилон! А может быть, до скорой встречи…

…Если собрать в один мешок все эмоции и чувства, которые посещали нас на протяжении пути, там окажется одна большая эмоция, и тысяча мелких.

Мелкие – плохие и хорошие, словно стекаются узкими и широкими ручейками к бурному морю – Восторгу. Это ощущение страны пришло не сразу.

Марокко исподволь или в наскок покоряет. Энергетика страны – шквал бурного океана, который окатывает вас волной, сбивая с ног. И ваш выбор – встать и засмеяться, ощутив кайф жизни, или отплевываться каждый раз, не чувствуя красоту и радость этого бешеного океана.

… Мне даже не стоит закрывать глаза, чтобы вспомнить…

И фотографии – лишь малая толика того счастья, которое изо дня в день ищут люди.

К чему они? Если главная память – в сердце.

Жалею лишь об одном – слишком мало марокканской мяты привезли мы с собой из путешествия. И еще о том, что не успела задать вопрос одинокому "художнику" в кафешке Эссуэйры… Он исчез так же неожиданно, как и появился…

Может, он рассказал бы мне, почему так сладко горчит берберский чай, и что это за драгоценная потеря, которую он ищет в Эссуэйре на протяжении все своей долгой жизни? Ищет, и не может найти…

…и не хочет найти

Глава 12. ОДНА СЛУЧАЙНАЯ ЗИМА

Почему "свинарники" в Сирии меня не раздражает?

Утром в пятницу мы вышли на улицу и погрузились в пустоту.

Ехали в такси по странному городу, закрытому на все замки, двери и окна. Как будто люди исчезли из Алеппо. Он огромный, старый, обшарпанный. И пустой.

Пятница. Святой день на востоке – всенародный выходной. Рынки и магазины закрыты. Абсолютно все закрыто! Ни одной живой души на улицах. Лишь дворники то там, то здесь лениво двигают метлами. Таксист сделав большой крюк (чтобы содрать с нас денег) подвез к Цитадели Халеба.

13 век. Огромная крепость, с крыши которой открывается панорама на город. К Цитадели стягивались туристы, было даже несколько русских с профессиональными фотоаппаратами.

Когда попадаешь из морозных зимних дней в солнечный весенний денек, теряешься. Ветерок слабо треплет листья оливковых деревьев, солнце припекает, просторная смотровая площадь старинной крепости. Хочется стоять и зафиксировать это ощущение простого человеческого сиюминутного счастья. Или гармонии.

Не понимаю, почему мне так нравится эта грязная, хаотичная страна? Мы сели в доисторический полупустой автобус для бедноты. Старый и пыльный. Ехали по сонному городу. Любовались зимнем Халебом. В автобус заходили обычные сирийцы – женщины в хиджабах с детьми в свитерах, старики–рабочие, мужчины–рабочие в замусоленной одежде. Никакого лоска. Когда муж не смог пробить билет в хитром сирийском компостере, из конца автобуса подошла девчушка и помогла ему справиться с нелегкой задачей…

Никакой агрессии со стороны местных к себе не испытали. Только улыбчивое любопытство.

4 часа в автобусе Алеппо–Дамаск. Под вопли телевизора, полоща горло ледяной водой, сделав одну остановку, (на которой я порадовала местных мужчин мини–стриптизом, когда сняла дубленку, отправившись в туалет) мы домчались в столицу Сирии.

При подъезде к рынку сразу видно, что это рынок – кругом грязь, ошметки, шкурки, продавцы и покупатели.

Сук эль Гхель – это продуктовый рынок. Даже бедуины привозят сюда на продажу домашний сыр, сметану и молоко. Тележки, вернее – телеги с фруктами и овощами и всякая бесчисленная снедь. Пройдя чуть левее, заходишь в старый обшарпанный рынок с запчастями для машин и прочими деталями для стройки и починки всего–всего.

Темные сводчатые потолки, кованные старинные лампы–люстры, мужчины жгут мусор в железных бочках и греются рядом, кажется мы в 12 веке. Женщин не видно. Еще один поворот — выходим к мечети Омейядов. На площади перед мечетью сотни голубей кормятся просом, тут же продавцы зерен сидят на шатких стульях, бегают дети, разгоняя в бурном восторге птиц. Кучками стоят мужчины, общаются, разглядывают приходящих и уходящих. Напротив мечети — вещевой рынок Хамидийе. Те же сводчатые потолки, та же темнота, потоки людей в разные стороны, отовсюду любопытствующие глаза.

Не знаю, почему так по сердцу пришлась мне Сирия. Это за гранью моего понимания. Грязная, нищая, допотопная страна, увешанная плакатами президента. Летом подыхаешь от жары, зимой, если не выглядывает солнце, перед глазами унылый пейзаж серых квадратных коробок–домов и ни деревца вокруг, одна пустыня. Сирия огромна по своим размерам, по инфраструктуре развлечений и образования напоминает большую деревню. Единственное отличие – в русской деревне пьют, здесь — молятся.

Когда идешь под темными сводами старинных рынков – это одна Сирия. Словно эхом отзываются стены, окликают тебя вековые призраки, сквозь никаб сверлят женские глаза. И мужчины оборачиваются в след. Старина – пелена, очарование прошлых веков…

Когда едешь по широким проспектам Дамаска, который окружают величественные горы, и одновременно – архитектура советского соц. реализма в перемешку с мечетями…

Видишь совсем другую страну.

Приехав на границу Сирия–Ливан, без заминки прошли паспортный контроль. Летом здесь не протолкнуться – едут палестинцы на работу, едут сирийцы, торговцы и гастарбайтеры, едут все. Очереди километровые… Познакомились с девушками, одна из которых приехала из Бразилии. В гости к родственникам — ливанцам.

У мужа температура. Как назло, мы должны ехать к его сестре на ужин. Позвонили, извинились, что не сможем прийти. Сестра обиделась. Через время перезвонила, сказала, что специально купила все продукты, специально делает ужин для нас. В честь нас! Пришлось ехать…

В их доме тоже нет отопления. Стоит печурка электрическая, которая греет, только когда сидишь рядом. Становится очень жарко. Щеки краснеют и кажется, что тело обугливается. Отойдешь на два шага от печки – дубарь.

Приехали нежданные (как обычно) гости, родственники. Кузен с женой и его друг с женой. Они проезжали мимо, поднялись на 9 этаж и возле двери позвонили на сотовый. "Привет, мы к вам заедем в гости". Обе девушки без платков. Одна вообще в короткой юбченке. Уставились на нас с Эмилем, мы в это время играли в нарды. Как же смешно наблюдать, как они косятся на "чудо–чудное", "диво–дивное" в моем образе.

Молодые арабки — домохозяйки, не работают. Одна выучилась на воспитателя. Заявили, что говорят по–английски. На самом деле – ни бум–бум, только мотали головами на мои элементарные вопросы "про погоду" и перебои с электричеством.

И вот он (барабанная дробь) – званый ужин, ради которого мы преодолели все преграды, и приехали. Народ ринулся за стол. На котором стояли: обугленные окорочка (типа шашалык) с рисом, жареная рыба (мороженая, а не свежая) с рисом, салат овощной. "Реки". "Пепси". На десерт — обычный бисквит (подгоревший) . Хозяка (т. е. сестра) , бросив гостей, сразу побежала мыть посуду и убирать со стола (при помощи служанки) . У мужа поднялась опять температура. Мы грелись у печурки, Эмиль игрался с девушками, сидящая впритык ко мне мадам, по–тихоньку поворачивалась и оглядывала мое бренное тело, а потом…пощупала мои волосы… (слава Богу, скальп не сняла!)

Когда нежданные гости уехали, сестра мужа затеяла генеральную уборку – под ее руководством служанка драила туалеты, кухню, двигала мебель, мыла полы…

А когда мы наконец–то сели в машину, муж, показывая свое мастерство водителя, разбил задний фонарь.

Прекрасный выдался денек.

Я сижу в зале. Напротив — свекр молится второй раз за последние 20 минут (надо успеть 5 раз за день помолится) .

Эмиль пытается повторять и усердно стукается лбом в пол вместе с жедду Абдала ("жедду"— на арабском "дедушка") . В Бейруте холодно, но сносно. Муж болел всю неделю, теперь приболел Эмиль – температура.

Рядом сестра мужа — Нажва, как попугай заладила: "Скажи Аллах Акбар, давай скажи Аллах Акбар". Он молчит и прыгает дедушке на спину. В доме ужасный дубарь – нет батарей. Мы все сидим в зале, где работает кондиционер, вроде воздух уже потеплел, но я дрожу.

Весь дом продрог от холода. Свекровь со свекром начинают бурно выяснять отношения, вопят при всех. Я уже привыкла. Даже не верится, что к такому можно привыкнуть. Вспоминаю себя 5 лет назад, когда от любого вскрика я почти падала в обморок и заливалась слезами. А сейчас со смехом воспринимаю все трудности и с усмешкой гляжу в прошлое.

Жизнь на востоке совсем другая (я повторяю это каждый раз) . Все учат, поучают, дают советы на каждом шагу: как лечить мужа, как воспитывать Эмиля и т. д.

Выяснилось, что помимо "Севан–апа" (который помогает работе желудка и вообще — панацея для пищеварительной системы) , ливанцы знают еще одно лекарство – "Панадол"! Всемогущий Панадол – от любой простуды и головных болей. После такого лечения и вечной мерзлоты в доме – все ходят, кашляют без конца.

Вышли с мужем вчера на балкон, слегка приобнялись, как вдруг раздался грозный крик свекра, чтобы мы шли в комнату – нельзя обниматься на балконе 9 этажа!

Через минуту пришла свекровь и тоже сказала, что это грех! Куда ни плюнь – везде Хаарам (грех) . Пукнул – грех.

А то, что у брата мужа был день рождения (20 лет!) и НИКТО не вспомнил, не поздравил — это не харам. Спустя 2 дня испекла ему торт, купили подарок. И все.

Из всей многочисленной семьи только мы поздравили его. Только мы.

Сейчас половина восьмого вечера, приперлись (по другому не скажешь) гости с 2 маленькими детьми (как всегда без предупреждения) , я ушла в другую комнату, хочется одиночества.

Смотрели музыкальные клипы по ТВ. И случайно переключили на прямой эфир с места взрыва. Военную машину подорвали. Самое странное – я абсолютно не боюсь.

Мы назло всем врагам собрались и пошли гулять по городу (конечно, не к месту взрыва, я не совсем камикадзе) .

В Бейруте как будто весна. Такое теплое солнце, легкий ветерок. Пятница, полно людей в мечетях и возле них. А когда молитва закончилась, толпы мужчин и мальчишек выходят из мечети, общаются, здороваются, обнимаются, целуются и разглядывают проходящих мимо женщин, которых мимо проходит очень мало.

Я обожаю Бейрут. Обожаю этих смелых, мужественных людей. Они даже сегодня спешат по своим делам, улыбаются, решают какие–то проблемы. Привыкли. Мы зашли в мою любимую лавку сладостей, люди как ни в чем ни бывало, покупали "баалеву"и "мамуль" (арабские сладости) , хозяин с любопытством расспрашивал о жизни в России и угощал своим вкуснейшим товаром. Как будто не было несколько часов назад страшного взрыва, нескольких смертей и раненых.

Наверное, и я привыкла. С каждой прогулкой по городу, он открывается по–новому. Уму не постижимо, насколько нетипичный Бейрут. Странный, старый и новый, разрушенный и блестяще отстроенный. Красивый. И руины люблю его и нищие кварталы.

Когда садишься в простой автобус и едешь, едешь по городу, и влюбляешься в него снова и снова. Узенькие улочки стали еще уже из–за стоящих повсюду военных БТР и танков.

Колючая проволока, перекрытые дороги, армейцы повсюду… И весна. Весна в Январе! Тоже, по всюду. Электричество отключают каждый день на 3 часа. Отопления в домах нет. Горячая вода бывает иногда… На улице жить, кажется теплее.

Мы собрались и поехали в Замок Муссы и Бейт–эт–Дин. Не впечатлило. Может, потому что я задубела и продрогла до костей.

В горах всегда холодно, но какой же кристальный, чистый и сладкий воздух. Какие прекрасные горы. Высоко–высоко все верхушки покрыты снегом. Проезжали городок Дэйр–л-Амар (Монастырь Луны) , там живут друзы и христиане. Очень красиво и чисто.

Замок Муссы красивый снаружи. А внутри музейные старинные экспонаты, оружие, плошки, кое–какие древние украшения, куклы, имитирующие старинную жизнь и подземельный холод.

Громадный потрясающий Дворец Бейт–эт–Дин. Там жили настоящие ливанские султаны. Я еще больше замерзла. Мы гуляли одни, больше туристов не было, накрапывал дождь. Понравились залы для приемов, потолки и мебель из кедра – потрясающе красиво, ни одной трещинки, а прошло уже несколько сот лет. Экскурсовод разрешил мне фотографировать и даже посидеть на тех самых диванах, на которых сидел эмир Шехаб и его бесчисленные гости. Провел нас по всем залам, коридорам, ванным комнатам с фонтанами. Приехали в Бейрут – солнце палит.

Впечатлений на полную катушку, особенно после последних новостей. Забастовщики жгут покрышки, перекрыли дорогу, стреляли в военных. Армия сдерживает их, гасит волнение. Но "заваруха"в стране бесконечная. Вечером пошли в Интернет–кафе, там тоже смотрят прямую трансляцию с места забастовки. Хаос полный.

Муж свалил нашу лампу–обогреватель. Стекло треснуло (или что там треснуло?) , но работает вроде бы…

В Краснодаре уже 23.13. В Бейруте на час меньше. Все спят. Печка–лампа работает. Фи кахраба… Перевод с арабского — Есть электричество!

Какое счастье!

Его вырубили в 15.00. Ничего не предвещало мучительной развязки этого дня.

С утра – как обычно – затяжной мерзкий дождь, плавно переходящий в ливень с бешеным ветром. Поэтому, естественно, сидим дома. А дома холодно. Я надела на Эмиля куртку, поверх 2–х свитеров. Свекровь сделала мою любимую "фасолию"с моим любимым рисом. Муж–именинник поехал за красивым тортом.

В 15.30 приехали гости — родня. Без подарков. Не принято в Ливане отмечать дни рождения и дарить своим родственникам подарки. На улице начался град.

В наступающих сумерках играли в нарды, свекровь откармливала прибывших оглоедов. (сожрали всю мою любимую фасоль и рис!)

Мы с нетерпением ждали 6 вечера, когда должны будут по расписанию включить свет. Не включили. Ни в 7, ни в 8, ни в 9… Торт ели при свечах и фонаре. Ни тостов, ни пожеланий. Всех веселил Эмиль. Но совсем не весело, когда нет электричества и тепла. Все время мерзну. Горло продолжает болеть.

Родственники, дождавшись долгожданного торта, но так и не увидев лица друг друга при электрическом освещении, отчалили, свеча себе под ноги мини–фонариками в зажигалках.

Не очень приятно ложиться спать в холодную постель в холодной комнате в 10 одежках и одеялах. А все равно дрожишь. Пошла сделать себе молоко с медом, полечить горло. Молоко нехорошо пахло. Решила не травиться, а выпить чай с лимоном и медом. Чай испарился… Обрыскав с помощью зажигалки все ящики и полки, чай так и не нашла. Решила напиться хоть горячей воды с медом, и вспомнила про "Нескафе"в пакетике. В ту самую минуту, когда я просыпала половину напитка на стол, раздался радостный писк и щелчок холодильника – и по всей квартире загорелись лампы! Было почти 10 вечера. Семь часов без света… Свекр оповестил, что теперь будут отключать свет на 5 часов каждый день. Радости нашей нет предела…

Ни разу нормально не искупала Эмиля. Перед сном вытерла его влажными салфетками и переодела в чистую одежду.

Сейчас слушаю радио, заряжаю телефоны, батарейки к фотоаппарату, закутавшись в плед в джинсах (с колготками) , двух носках, двух кофтах, пытаюсь собрать мысли в кучу.

Арабы пьют кофе из маленьких, даже малюсеньких чашечек. Они пьют очень вкусный кофе. Вернее, они его вкусно варят. Как я не пыталась приготовить такой же кофе в России, не получается. Наверное, здесь другая вода и… воздух. Потому что рецептуру и пропорции приготовления соблюдаю, кофе везу местный, а все равно – другой вкус.

Первый раз зимую в Ливане. Видела летний, осенний, весенний Бейрут. В котором всегда жарко и даже горячо. А тут попала, так попала. В ледяной дом. Если готовят еду на кухне, стены потеют во всей квартире. Если купаешься, то в ванной не видно ни зги.

Пар такой, что топор можно вешать.

Кто думал, что на востоке может быть так холодно. Зачем арабам батареи в доме? Здесь везде стоят Сплит–системы, спасающие от жары. Потому что на востоке всегда жарко.

И вдруг – холодная зима. Дождливая, с ураганным завывающим ветром, со штормом в сером море, с исчезнувшем почти на неделю солнцем. Бейрут без солнца – не Бейрут. Не узнаю его. Город в серой пленке. Дождь, дождь, дождь.

Интересно, где холоднее — на улице под моросящим бесконечным дождем или здесь, в шикарном салоне огромной ледяной квартиры. Обитые золотой тканью кресла и диваны, изысканно расставленная старинная мебель. Из другой комнаты доносится смех и стук кубиков о деревянную доску – играют в нарды. Я стою возле балконной двери, вглядываюсь в мокрый серый город. Свекровь самолично приносит мне чашку горячего кофе. Чашечку… Какой божественные вкус! Пью не спеша. Стремясь продлить наслаждение. Втягиваю в себя запах и вслушиваюсь в послевкусие каждого глоточка.

В доме скоро будет совсем темно. Электричества еще нет. Вся семья собралась в маленьком зале. В коридоре какой–то шорох. Это служанка.

Ждет, когда ее позовут, принести сок или воды, или убрать поднос с грязной посудой. А пока у нее нет работы, она просто стоит. Я смотрю сквозь стеклянную дверь на серый дом с разноцветными брезентовыми шторами, на мокрые оранжевые апельсины в овощной лавчонки. Служанка тихонько открывает дверь и проскальзывает на балкон. А ведь за эти 10 дней она только раз выходила на улицу, купить петрушку в этой самой лавочке.

Ханна. Тихая молчаливая Ханна. Служанка из Эфиопии, "на шее"которой, 5 братьев и 2 сестры. Каждый день с раннего утра она моет всю квартиру, выбивает ковры, готовит под присмотром свекрови еду, перемывает тонны грязной посуды ледяной водой. По- арабски не говорит. Бежит по любому зову – принести стакан воды, заправить кровати… Безмолвная, грустная Ханна. Словно тень бродит по комнатам.

Ее не слышно и не видно. У нее нет своего угла в этом ледяном чужом доме. Спит на тряпичном тонком матрасе в холодном салоне с золотыми креслами. На мраморном полу, рядом с огромным столом красного дерева …

Когда выдается свободная минутка, девушка вынуждена стоять в углу кухни (или коридоре) , или сидеть вместе с хозяевами в комнате, смотреть телевизор. А что хочет она в данную минуту – может прилечь отдохнуть (да негде) , может, искупаться – это никого не волнует. Она здесь на работе. За 100 долларов в месяц. Ест служанка все то же, что и семья. Голодом свекровь ее не морит, не бьет, иголки в пальцы не втыкает. Так, покрикивает иногда…

Служанка стоит на балконе, на холодном ветру, подходит к ограде, с любопытством разглядывая дождливый Бейрут.

В Эфиопии, наверное, все по–другому. Там жарко. Там пальмы и слоны. И живут ее родители, братья и сестры. Которые ждут каждый месяц 100 долларов, присланные из Ливана. Это огромные деньги для Эфиопии.

Когда я спрашиваю ее о чем–то, Ханна настораживается, потом, словно через силу отвечает, испуганно улыбаясь. Она немного говорит по–английски. Когда ее спросят. А вообще, все время молчит.

Мокрый Бейрут навевает тоску, потому что в доме опять будет холодно, ведь солнце не светит в окна и не греет уже целую неделю. Я греюсь арабским кофе, который очень легко варить — лишь только поднимется в турке пена – можно снимать с плиты.

Кофе готов. Он практически живой. Не вареный долгое время. Потому такой вкусный! Живой, горячий кофе, по цвету напоминает кожу молчаливой служанки. 20–летней эфиопки, у которой нет ни мужа, ни детей, ни своего дома с прислугой. Она зябко подергивает плечами, но не уходит с балкона. Здесь Ханна сама себе хозяйка. Вдыхает свежий холодный воздух, о чем–то думает.

Здесь у нее живое лицо, а не застывшее (когда она сидит со всеми в зале на краешке стула) . Мы смотрим телевизор, болтаем, а Ханна молчит. Ее глаза словно стеклянные. Взгляд направлен на экран телевизора, но она его не смотрит. Иногда видно, что она очень хочет спать, ее глаза слипаются. А сегодня ее глаза почти плакали…

— Ханна.

- Yes, madam? – она смотрит внимательно, готовая в тот же миг исполнить любую просьбу.

- You are not happy in this house. (ты не счастлива в этом доме)

Служанка молчит, потом, словно собирается с силами, выдыхает кратко, устало:

- Yes.

Я делаю последний глоток наивкуснейшего уже остывшего кофе. Служанка захлопывает балконную дверь и спешит на зов свекрови. Ханна не пьет кофе. Она любит чай.

Что ни день, то новый сюрприз.

Ездили немного по городу. На Рауши никого нет. Кто под дождем будет гулять? Мы гуляли! Море грязно–синего цвета. Колесили по узеньким улочкам, я даже умудрилась сделать несколько фотографий дождливого города. Долго не могли отыскать контору, где чинят компьютеры. Ненавистный мною компьютер Ибрагима (младшего брата мужа) сломался. В итоге, найдя офис нужной фирмы, затащив туда монитор и системный блок, комп заработал.

Я в печали по этому поводу. Потому что Ибрагим спит, ест, пьет и просто живет за компьютером, который находится в нашей комнате.

Приехали домой, по расписанию света еще нет. Поднимались на 9 этаж пешком в темноте. Ближе к вечеру свекровь сделала тазик "табули" (ливанский овощной салат) . Я наелась до отвала. И с капустными листьями, и с листьями салата. Кто не пробовал, не поймет моего восторга.

Свекровь бедная даже нормально не поела, позвонила ее мать, и они очень долго разговаривали по телефону, решая насущные проблемы. К разговору подключился свекр, в доме опять стали трещать стекла и стены от их воплей.

Сходили в Интернет–кафе, Эмиль нормально не дал поработать, естественно… Ближе к девяти вдруг вырубили электричество. Я в это время сидела "скрючившись"на кровати, работая за компьютером. При попытки "раскрючиться"и встать с кровати, в моей ноге что–то щелкнуло, и коленка выскочила из своего места.

Орала я громко. Как еще соседи не прибежали на мои вопли, и не вызвали полицию? Служанка впала в ступор. Все испугались. Свекр подумал, наверное, что я сошла с ума от постоянного отключения света. Нет, моя стойкая психика в порядке по этому поводу.

Темно, я ору. Все бегают по дому со свечами, не могут ничего понять. Свекровь растирает ногу, читает молитву. Я ору.

Только Эмиль как огурец, спокойный и радостный, в центре суматохи. Ни чуть не испугался. Вобщем, то ли от молитвы, то ли пришло время, коленка встала обратно. А спустя 3 минуты врубили свет. Свекровь принесла тугую повязку, а еще новый свитер подарила. Потом опять вырубили свет.

Умывалась сейчас ледяной водой. Не чувствовала ни рук, ни лица. Только когда чистила зубы, поняла, какая холоднющая вода. Слава Богу, хоть сейчас свет не отключили. А то как бы я шкандыбала из туалета в темноте – не знаю.

Эх, что день грядущий нам готовит…

В 6 утра вырубили электричество, едва дающая тепло лампа, "отрубилась", в комнате наступил ледниковый период. Эмиль не добежал до туалета. А переодеть его было не во что… Все трусы оказались постиранными и сырыми.

Пришлось надеть на него женские кружевные трусы… Это стало последней каплей, и я впала в депрессию. Кашель душит, горло болит, белье не сохнет. Правая распухшая нога толще левой. Хочется спать, согреться не удается, электричества нет, печка не греет.

Свекровь собралась и повезла печурку в починку. В 9 утра свет включили. Но даже это не радовало. Где мой былой оптимизм? Кастрюля горячей воды была пожертвована на стирку свитера и колготок Эмиля (вместо помывки моей головы) . Кое–как собравшись, мы выползли на свет Божий. На улице тепло. Так хорошо, что я взмокла в своей дубленке. Никак не сориентируюсь – только потеплеет, одеваюсь, словно на северный полюс. По дому ходить в шубе – в самый раз. А на улице – жарко. Мы сели на автобус и поехали кататься по Бейруту. Я иногда щелкала фотоаппаратом из полуоткрытого окна.

Ничем не примечательное бело–серое здание с ливанским флагом не заинтриговало, но сфотографировать его надо было, на всякий случай. В недобрый час нажал мой палец на затвор фотоаппарата. Кто знал, что это было здание полиции. К автобусу подбежал военный с автоматом и прямо из окна забрал мою фотокамеру и мужа в придачу. Народ в автобусе безмолствовал, но ждал. Муж не появлялся. Подождав еще несколько минут, побежала узнавать, в чем дело. Военные, записав адрес и телефон супруга, уже его отпускали. Мои выпученные от страха глаза и нижайшие заверения, что я не террористка и ничего плохого не сделала, вызвали понимающие улыбки, и нас отпустили с миром. Но настроение было подпорчено, и даже испоганено.

В молчание доехали до Национального музея Бейрута. Камерность, тишина и красота исторических экспонатов немого успокоили нервишки. В музее было пусто. А раньше, до войны, сюда каждый день приходило около 400 посетителей. Кроме нас по залам бродили две дамы в шубах – русские. А потом зашли еще 3 женщины (не в шубах) – и тоже русские. (Это был "русский день". Родную речь слышала и вечером, когда мы прогуливались по мусульманским кварталам.)

Еле живые пришли домой, свекровь порадовала подарками. Для меня была куплена красивая скатерка на стол. Для Эмиля — трусы в количестве 6 штук. К тому же она купила новую лампу–обогреватель – более мощную (3 лампы накаливания вместо 2–х) и более устойчивую. Настроение совсем улучшилось! После побежали забирать из починки мою сережку (уговорив ребенка остаться дома с бабушкой и дедушкой) .

День прошел неплохо. Удалось просто прогуляться по узеньким улочкам, зашли в любимый магазинчик сладостей. Но больше всего повезло, когда вернулись домой и сели в лифт. Доехали вместе с соседями до 5 этажа и… неожиданно отрубили свет в доме. Повезло, что не застряли. С 5 этажа подниматься до 9–го гораздо легче, чем с 1–го.

В гостях сидела подруга свекрови — Нада. Модная тетка приехала со своей служанкой–филипинкой. При свечах шел разговор ни о чем. Два ее сына работают в Канаде, один из них женат на девушке из Чехии, кажется.

Свет включили через час. На радостях, решилась погреться у новой печурки и заодно подсушить влажные трусы и колготки Эмиля. Пикнуть не успела, как трусы сгорели (хорошо хоть старые — не жалко) , а в колготках образовалась черная дыра.

Наконец–то я не мерзну. Но горло продолжает болеть, а кашель душит не на шутку. Печурка работает исправно (тьфу–тьфу, чтоб не сглазить) . Что еще для счастья надо? Только попав в экстремальные условия жизни, начинаешь понимать, что есть главное, а что – напускное и ненужное. Как здесь могут жить люди? Электричества нет, тепла в домах нет, воды нет (за питьевой ездят к источникам) , работы нет, взрывы чуть ли не каждую неделю… А они живут…

Мы как–то ехали со свекровью в машине, и я заметила, что по всему Бейруту очень красиво подстрижены деревья. Столько проблем, а они такой ерундой занимаются.

Свекровь засмеялась и сказала, что люди продолжают жить. Чтобы не произошло. Даже во время войны, все шли работать. Ливанцы очень любят жизнь.

С утра гуляли в Даун–тауне.

Туристический центр Бейрута пустой. Есть с чем сравнивать. Когда мы здесь ходили до войны, яблоку упасть негде было. Кафе, рестораны, магазины — забиты, работали с утра и всю ночь. А теперь – пустота. Тишина. На каждом углу военный с автоматом.

У каждого спрашиваешь разрешение сфотографировать. Возле мечети "Амина"до сих пор палатки забастовщиков, там тоже нельзя фотографировать. Парламент нельзя фотографировать (даже камеру в эту сторону нельзя направлять) . Такое ощущение сразу, что солдаты ждут момент, чтобы подбежать и отобрать фотоаппарат. Наученная горьким опытом, я не рискую, не наглею и скромно щелкаю в тех местах, где разрешено щелкать, но стражи порядка на готове.

От нашего дома добраться до центра (Даун Тауна) , можно только пешком, и то — обходить десятой дорогой все колючие проволоки, железные ограждения, палаточный лагерь, и стройки, стройки…

Весь Бейрут в строительстве, восстановлении, реставрации. И слава Богу!

Зашли в прекрасную христианскую (православную) церковь Святого Георгия. Умилили скамейки (как в католическом соборе) и свечки ставят в емкость с песком. Настоящих старинных икон нет, только большие рисованные, отыскала "Владимирскую", поставила свечку. Но все равно красиво и спокойно в этой церкви.

После сели в старый автобус–маршрутку и поехали в Жунни. Я смотрела по сторонам и опять влюблялась в Ливан.

Жунни находится в 26 км от Бейрута. У самого моря. Потрясающе красивый городок. Белоснежные дома, горы. Смешной водитель все время поворачивался, подмигивал Эмилю и шебуршил его вихры. Люди входили–выходили. Нет ничего лучше дороги.

А если еще и солнечный день, а если еще справа из окна бескрайнее море, а слева – чудесный ливанский пейзаж мегаполиса вперемешку с природой. Ктир мнех! (Очень хорошо!)

А потом мы сели на фуникулер и полетели над Жуни. До самой Харрисы – статуии Девы Марии. Эта 15–ти тонная статуя изготовлена во Франции и перевезена в Ливан в конце 19–го века. Ливанцы называют ее на французский манер — "Нотр дам дю Либан" ("Ливанская Божья Матерь") или по–арабски "Сеййидатна Хариса" ("Наша Госпожа Хариса") . Внизу, под статуей — небольшая часовня.

За статуей высится выполненный из стекла и бетона современный собор (1970 г.) . Согласно архитектурному замыслу, его фасад должен напоминать ливанский кедр, а тыльная часть, сделанная в виде шпангоутов — финикийский корабль. За ним расположен выполненный в византийском стиле храм Святого Павла, своды и купол которого богато украшены мозаикой, в том числе с использованием технологии, подражающей знаменитой византийской золотой смальте. Всего вокруг Харисы около 20 церквей и монастырей. Старейшая церковь Святого Антония Падуанского построена монахами–францисканцами в 1628 г. Хариса является местом резиденции папского нунция, а неподалеку, в местечке Бзуммар разместилась резиденция патриарха армяно–католиков.

Подняться к Харисе можно по дороге на машине, но куда интереснее воспользоваться 600–метровой канатной дорогой, которая начинается от старого приморского шоссе (к северу от Джунии) . Она доставит вас почти до самой вершины.

Было высоко и страшно. Но красиво. Сделала много фотографий, но кажется, что совсем мало. Потому что увиденная красота не вмещается в определенные рамки увиденного.

Как описать полет птицы над белоснежным айсбергом у кромки бирюзового моря…

Как описать спертое дыхание от погружения в саму бесконечность…

Как рассказать про слезы затаившиеся в глубине души… Ливан прекрасен, где бы я не была.

Несовместимость понятий "война–жизнь"повергает в шок. Словно не было этих страшных лет, дней и часов бомбежек, рухнувших зданий и смертей. Словно всегда светило здесь солнце, и каждый новый день рождались дети уже с улыбкой на устах. Жунни не бомбили, как Бейрут…

На обратном пути в автобусе Эмиль заснул. Я смотрела в окно и щурилась от яркого солнца. Автобус был полупустой. 3 дедули, 4 молодых парней и 2 рабочих. Из женского полу – я, и впереди еще сидела филипинка. Она никак не могла докричаться до водителя, чтобы тот остановил, пока кто–то не нажал кнопку "остановка по требованию", и перепуганная девушка вышла. Мужики сели на противоположный ряд и в наглую разглядывали мою спину и профиль. Муж спал и ничего не видел. Поэтому никто из пассажиров не пострадал.

Вечером Эмиль "порадовал"— вытащил батарейки из зарядного устройства и куда–то их засунул. Перерыли весь дом. Батарейки канули в небытие…

Было воскресенье. Чудесный солнечный денек. Когда в Бейруте светит солнце, кажется, что пришла весна. Тепло. На улице очень тепло, не то, что в доме. На дороге, у обочины набережной вереница припаркованных машин. Люди приехали отдыхать. На Рауши не протолкнуться. Пахнет морской свежестью и аргиле. Пахнет горьким кофе и арабскими духами. Все гуляют коллективно — семьями, с малолетними детьми и престарелыми бабушками и дедушками. Это даже не набережная, это картина жизни ливанцев.

Возле маяка находится большая площадка у моря, мужики в шортах и трусах играют в теннис, а некоторые – в плавках и босиком – загорают. Кто–то купался. Февраль месяц… Еще картина – то там, то здесь сидят кучками компании на раскладных стульях, курят кальян, пьют кофе и разглядывают мимо проходящий народ. И конечно, повсюду детвора.

В будний день – набережная пуста. Так, изредка прогуливается пара молодых людей или рабочие стоят у парапета — отдыхают, смотрят на море.

Оно кристальное. Прозрачное. Цвет бирюзы – сине–зеленое. Хочется нырнуть прямо сейчас, но я не морж.

На камнях, где ловят рыбу, сидели парень и две девушки, без платков, одна в белых штанах прямо на камушках попой. На лавочке, на самой набережной зажималась парочка. Куда катится мир… Самое смешное, тусующиеся мужики разглядывали меня в платке, когда я бегала за Эмилем, а на парочку – ноль внимания. Обидно. Пофоткать спокойно нельзя, все "пялятся"прямо в объектив.

Снова ночь. Снова все спят, я слушаю радио и не сплю, да еще и "мааммуль"кушаю (ливанское печенье) . Час ночи — ни в одном глазу!

Сегодня ездили со свекровью чинить мотоцикл Эмиля. Мотоцикл оказался в полном порядке, просто батарею надо заряжать 15 часов. Свекровь купила ребенку упаковку машинок в количестве 48 штук. Потом поехали забрали из починки лампу–обогреватель, который муж свалил со стола. Теперь и у свекрови будет свой обогреватель. Она заболела. Простыла. (Еще бы – моет ноги ледяной водой (перед молитвой) , и босая бродит по дому.) После отправились в супер–маркет "Спинис". Муж затосковал по русской пище, попросил сделать ему русских салатов. Купили продукты, с трудом нашли крабовые палочки. Свекровь затарилась 10 кг. риса. Ездили по мусульманскому району, я фотографировала тихонечко из окошка машины.

Дома сделала салат из морковки и чеснока с майонезом. Разверзлись небеса — свекрови понравилось, стала даже спрашивать рецепт. Вечером еще с крабами и фасолью делала, тоже "заценили". Мелочь, а приятно. Сама наелась ливанской еды — супа–адаса и стручковой фасоли с рисом. Надеюсь, не потолстею, но приходится сдерживать свои аппетиты.

Второй день у нас другая служанка, которая работала вместо Ханы в Захле, в доме бабушки мужа. Служанку зовут Уинщет – 16 лет девчушке. Почти год она по контракту работает у свекров. Хана – кузина Унщет. Свекровь обучала Хану языку и делу, и теперь отправила ее к своей матери на подмогу, а Уинщет вернулась к нам. Очень шустрая и умная девочка. Летом она буквально за месяц выучила много русских слов, говорит и по–английски и уже по–арабски. Учит меня эфиопскому. Пока я смогла выучить только : "Дррращит–ва!"

Зато сегодня родня не приехала кушать. На радостях ребенка уложили спать и побежали в Интернет–кафе. Эмиль проснулся и устроил всем "кузькину мать". Ибрагим привел его в кафе, вопящего, по поводу – "куда делись родители?"

А еще когда Уинщет мыла дом, то обнаружила за тумбочкой в спальне свекров мои сережки, закинутые туда ребенком.

С утра поехали со свекровью в магазин опять чинить мотоцикл Эмиля.

После – покупать одежду мелкому. Сейчас везде хорошие скидки. Стояли в пробках. Проезжали район, где живут шииты. Беднота, много зданий разрушенных. Люди не совсем интеллигентного вида. Тетки все в хиджабах. Жара на улице. Заехали в очередной мини–маркет, где продавалась колбаса из курицы. Когда муж предложил попробовать ребенку кусок, тот сразу отказался, но услышав родное слово, встрепенулся : "Колбаску? Хочу! Хочу!".

Вобщем, затарились еще и колбаской. Приехали домой, покушали, взяли Уинщет и пошли в Даун Таун. Она работает в доме свекрови 11 месяцев, нигде не гуляла. В церкви ни разу за это время не была. Эмиль хулиганил с Уинщет, а я чувствовала себя "белой госпожой". Картина репина – "Благородное семейство с прислугой на прогулке". Или нет — "Барчук и служанка".

Пошли в церковь Св. Георгия, Уинщет расплакалась, когда стояла у икон. Прошлись по центру, мне удалось "щелкнуть"на камеру запрещенный Парламент. Везде, как всегда пусто. Магазины закрыты, грязные витрины припорошены пылью. Странно смотреть на пустые кафе, закрытые рестораны, лишь несколько человек пройдутся по площади Звезды…

Заглянули в огромный книжный магазин, тоже пусто. Смотрела книги про Ливан, захотелось плакать. И от цен, и от фотографий о войне.

После прогулки пошли в Интернет–кафе. А Уинщет домой, на очередную помывку–уборку. Потому что опять пришла Нажва с мужем, все поели, грязную посуду покидали, надо было для господ кофе–чай варить, приносить, уносить. Но добило меня, когда Нажва лежала на диване, а служанка мазала кремом и массировала ей ноги.

Во мне встрепенулось пролетарско–пионерское детство. Долой рабовладельцев! Я–то в это время согбенная над ванной, стирала свои кофты в оранжевом тазике для салата.

Эмиль опять баловался…

Ночное небо озарил салют. В честь Хэзболы. Хасан Насрала выступал на митинге, вот ему и салютовали.

Три года назад взорвали Рафика Харири – премьер–министра. С утра моросил дождь. Такой долгий, противный. И под этот дождь со всего Ливана съезжались в Бейрут на демонстрацию люди с флагами, детьми, лозунгами и портретами убитого Харири. Был объявлен нерабочий день.

По телевизору прямые трансляции с митингов. Так же в этот день хоронили убитого крутого генерала из Хэзболла, тоже был митинг. В воздухе пахло порохом.

Только успели позавтракать, Ибрагим примчался в комнату, пока я дожевывала лепешки.

Эмиль ездил на мотоцикле на балконе. Я рядом, совсем замерзла. На улице постоянный вой сирен, вопли мальчишек, люди, услыша крик, несутся галопом смотреть, что происходит, все выскакивают на балконы. Ничего такого… Замерзла очень. Пожаловалась в нужные "инстанции". Сначала мать, потом отец вызвали братишку на ковер и сказали, чтоб выметался с жилплощади.

Заняв апартаменты, начала наводить марафет, свекровь позвала посмотреть, как она готовит фаршированные кабачки, давала разные рецепты. Пришел и Бассем, Эмиль тоже – в шапке, куртке, перчатках. В доме дубарь… Приполз братец–Ибрагим и так гаденько шепотом на ухо матери шушукает: "Можно пойти за компьютер?". Ну каков козел! При нас стоит, знает, как я бешусь, когда в комнате нельзя одной побыть, и даже не стыдно. Мать сказала "Нет". Семья принципиально не хочет убирать компьютер из нашей спальни. Не места ему нигде….

Устав бороться за комнату, устав от дождя, серого неба и сидения в доме, мы смылись на улицу, оставив ребенка свекрови. Дождь шел, но было хорошо. Свежий воздух, лужи, перекрытые дороги, пустые улицы, танки и бронетехника, толпы солдат и полиции. Вся армия вышла на улицу охранять покой и порядок.

Сначала мы решили просто сбегать в Даун–таун, где была массовая сходка народа (говорят, миллион человек) , просто пройтись мимоходом, поглазеть.

Но по дороге разговорились с двумя солдатами, которые дали дружеский совет — не ходить. И мы развернулись и пошли в гости к Иман и Хайсаму (старшему брату мужа сженой) . Дождь припустил сильнее. Танки везде. Солдаты везде. В одном месте стояли два разбитых полицейских джипа и море солдат. Людей обычных, кроме нас не было.

Армия уставилась на странную парочку под зонтом, а в каждом кармане плаща у меня по фотоаппарату. Слава Богу, нас не тронули.

Разбудили Хайсама и Иман. Посидели, покурили кальян. Домой вернулись, мафии кахраба (нет электричества) . В темноте наелись от пуза. Вечер обещал быть тихим и семейным. Кто–то позвонил по телефону. Оказалось, какой–то родственник свекра из Беккаа просился на ночлег, потому что не мог вернуться домой – дороги в горах занесло снегом, транспорт не ходил.

Когда открылась входная дверь, на пороге стояло: 2–е мужчин, 2–е женщины, 6 подростков и 1 малыш. Свекровь была "счастлива", я присоединилась к ее шоку. Мы быстро собрали пожитки, попрятала вещи в шкаф, и сбежали ночевать к Хайсаму. Его жена сделала нам сэндвичи с колбасой и сыром, не смотря на то, что мы отказывались, потому что не были голодны. Но есть пришлось, чтоб не оскорбились родственники. Давились, но ели. Сэндвичей было много. Последний я под шумок спрятала в рюкзак. Положили нас спать в ледяную комнату с 4 пустыми кроватями (для будущих детей) . Спала я в 2–х свитерах, шапке–ушанке Эмиля, которую удалось натянуть на голову и уши, а ребенок в 2–х куртках и шерстяной шапке.

Разбудили в 7 утра, и попросили покинуть царские покои. Медленно плелись домой по утреннему, сонному, мокрому Бейруту. Выглянуло солнце и сразу стало жарко в дубленке. Незваные гости оказались нормальными, и к нашему приходу как раз покидали дом.

Мы тоже долго не засиживались, поехали в Сайду в гости к кузену мужа — доктору Фирасу.

Так странно ехать мимо темно–серого бурного моря, был небольшой шторм, в небе собирались тучи. Эмиль немножко поспал. Приехали в больницу, ждали Фираса в приемной, ждали в его кабинете, потом поехали кушать "шаурму"и "фахиту", которые тоже ждали: готовили долго.

Как принято у ливанцев, после мы свалились на голову в гости к еще одному другу с русской женой. В деревеньке Сарафанд, оказывается, живет много ливанцев с русскими женами и детьми. Хозяйка Ольга была абсолютно спокойна и привыкшая ко всему. Живет здесь 7 лет. 2 сына вообще не похожи на ливанцев – лица славянские. Младший – Васим, светленький, пухленький, ничего не ест кроме сладкого и всякой ерунды. Прекрасно посидели, попили кофе, поболтали. Эмиль играл сначала во дворе с детьми в футбол, а дома объезжал все самокаты, велосипеды и машины, также опробовал компьютерную игру–стрелялку. Понравилось ему. Возвращались уже затемно, опять в больницу к Фирасу. Оттуда – в гости к нему домой. Только собрались "хряпнуть"по рюмашке ликера "Бэлиз", как в дом вломились мама Фираса, старший брат с женой и дочкой.

И снова – ожидание. Вернее – ливанское общение – ни о чем и лишь бы поболтать. Сок. Кофе. Чай. Телевизор. Разговоры.

Эмиль проголодался, но за стол не садились, ждали хозяина, который поехал покупать шашлык и еще какую–то еду. Скушав печенюшку, ребенок заснул в зале у меня на руках под вопли телевизора, верхний свет, сигаретный дым и разговоры. Отнесла его в комнату прямо в одежде спать. Узнали неожиданную новость, что остаемся ночевать здесь. Спать в "холодильнике"и с кучей народа не хотелось, еле уговорили гостеприимных хозяев отвезти нас домой. Сторговались, что после ужина. Ужин закончился в 11 ночи, даже выпили красного вина, я глотнула с мужиками, другие женщины не пили. Стало стыдно, подумают, что я алкоголичка. Домой нас довезли к 12 ночи. Эмиль проснулся сначала, когда мы грузились в машину. Потом опять заснул. Ехали в ночи, по пустой трассе, под старую ливанскую музыку и разговоры о том, что нельзя жениться двоюродным братьям и сестрам друг на друге в связи с генетическими отклонениями. Но все женятся.

На следующее утро поехали менять одежду Эмилю и докупили еще. Крутились по Бейруту очень долго, из–за пробок. Свекровь купила мне красивый платок. Пошли с мужем купили кофейку, пробежались по лавочкам серебра. Я хотела себе на память подвеску в виде слова Ливан на арабском языке. Не нашли. Купили другую. Только успела порадоваться, возле нашей машины нарисовался полицейский и "влепил"штраф, как не махали руками муж и свекровь…

По приезду домой Эмиль опять баловался, поел плохо, я впала в депрессию. Выяснилось, что вечером будут гости – наши вчерашние хозяева. Мать попросила денег у отца на продукты, чтобы приготовить званый ужин, он зажал. Деньги дал муж. На кухне закипела работа.

Хотелось сказать – сколько лет, сколько зим, пришедшим родственникам. Давно не виделись – только вчера… Они не изменились. Эмиль приклеился банным листом к девочке.

Наелись все как обычно – до отвала. Устав от общения, пошла в комнату посидеть с ноутбуком, пришли за мной служанка и девочка, ну и дите мое. Девочка разглядывала меня в обычной манере ливанцев – открыв рот и рассматривая всю с ног до головы, а может, она впервые видела ноутбук?

Вот так и коротали вечер – под зорким оком, в сопровождение воплей Уинщет. Ну, я привыкла уже. Не психовала.

Гости уперлись в 11 ночи. Только налила себе чая, отыскав при помощи свекрови лимон, по телевизору сообщают о беспорядках в центре Бейрута. Молодцы из Хэзболла дрались со сторонниками Харири, разгоняли всех танки армии Ливана.

Так и живем…

Муж играет в нарды со старшим братом, только что пришла с работы его жена — Иман. У меня раскалывается голова, наверное, от постоянного ношения платка. Настроение плохое. Хотя день выдался чудесный. Может, я просто устала. Сижу в комнате с братцем Ибрагимом, которого не оторвать от компьютерной игры. Хотела спокойно посидеть за ноутбуком, не тут–то было. Пришла печальная, обиженная на меня служанка. Ввалилась утром в комнату без стука, а я голышом сижу. Пришлось рявкнуть, чтоб стучала в дверь. Села и сверлит меня глазами, листая мою же книгу, через минуту пришли Хайсам и Иман, а теперь и свекровь. Ну никакого покоя!!!! Все встали за спиной и смотрят, как я строчу по клавишам. Где мое человеческое право на частную жизнь. Мало того, что смотрят, еще и болтают прямо над ухом. Удивляются, как это "ажнабия"так хорошо управляется с компьютером…

Весь день были в Сайде (по арабски – Сидон) . А с утра планы чуть не рухнули, потому что родителям стукнуло в голову, что нам не надо ехать в Сайду самим, поедем потом с ними. Когда – неизвестно. Главное, сказать, что поедем…

Зашла на кухню, Эмиль жует лаваш с колбасой, а за ним не отстает братец–Ибрагим. Увидал колбасу, накинулся на нее как с голодного края. Напихал ее в лаваш, скрутил в трубочку, нет, в подзорную трубу метровой длины. И как в людей столько еды входит? Я ушла, чтоб не видеть, как уничтожается колбаса, купленная специально для ребенка. Сердце мое обливалось слезами. Эмиль очень плохо ест, как птичка. А еще во время обеда бабушка, дедушка, служанка тыркают его, играются, он отвлекается и совсем перестает кушать. Ибрагим сварганил себе вторую "трубу"и приперся в зал. Все съел. Не лопнул, даже не подавился.

Проблема еды стоит на первом месте. Еще вчера ночью были огурцы свежие (информация достоверная, потому как я ночью, с голодухи, под грохот салюта съела сыра с лавашом и огурец) . Сегодня кинулась к холодильнику, НЕТ ОГУРЦОВ. Ну все съедают на корню! Впав в депрессию от сожранной колбасы для ребенка, поехали в Сайду. Мусульманский город, это видно с первого взгляда. Почему? Потому что кругом мечети. Морской берег вообще запущен по–страшному, свинарник, одно слово. И вонь…

Четыре месяца назад мы первый раз приезжали в Сайду. Час езды от Бейрута. Была жара невыносимая. Пройдясь по старому рынку, пошли в замок крестоносцев. Красотища! А потом поехали на катерке к маяку, где купались "низы"Ливанского общества. Бедные семьи с 10–ю детьми приезжали на этот бесплатный, скажем так, пляж (хотя никакого пляжа там нет, только скалистый берег, мусор, мелководье) со своей едой, кальяном, и культурно отдыхали. Плескались в морской луже, разгребая руками плавающие пластиковые тарелки с остатками еды, окурки, кульки и прочий мусор. Также там ловят рыбу.

Сегодня в Сайде было тихо, спокойно и солнечно. И даже жарко, пришлось снять плащ. Мы сели в кафе возле моря прямо напротив замка, взяли кофе и просто сидели, наслаждаясь теплом. Некоторые кафешки вообще пустые. А мы сидели в заполненном людьми. Почти все (и женщины и мужики) курили кальян. Дети–попрошайки немножко портили общий благодушный настрой, также между столиками ходили продавцы музыкальных дисков, трубок для кальянов и прочей дребедени. (Вспомнились русские электрички с тем же набором попрашаек и продавцов барахла) .

Как хорошо вот так просто сидеть, никуда не спешить, просто дышать морским воздухом, разглядывать людей, пить кофе, разговаривать ни о чем. Я стала немножко понимать арабов. Напротив кафе у стены сидели на пластиковых стульях три старика и курили кальян, им хорошо было видно всех в кафе и тех, кто проходил мимо. Они курили очень медленно, иногда перебрасываясь между собой парой фраз. Когда вот так сидишь долгое время, то впадаешь в некое состояние полусна. Мысли уходят, ты расслабляешься, нервы успокаиваются. Хорошо… Арабская нирвана.

Гуляли по старому рынку. Невозможно фотографировать, все с таким любопытством смотрят, что я покрываюсь испариной. Женщины чуть ли не в рот заглядывают. Может, хотят узнать какого цвета у меня зубы? Запутались в рыночных подворотнях. Воняло, было темно и прохладно под каменными сводами, куда не пробивались солнечные лучи. Беднота кругом, аутентично очень. И совсем не страшно. Некоторые продавцы пытались заговорить с Эмилем по–французски. Мы что, похожи на лягушатников?

Зашли в мой любимый музей мыла. Тишина и покой, полумрак и башни из мыла. Музей крошечный. Но такой уютный и родной. Не хотелось уходить. Сидели во дворике под апельсиновым деревом, погружались в нирвану. Прибежала кошка и стала нагло мяукать. От хлеба отказалась – нахалка, мяса ей подавай.

В Сайде есть набережная имитирующая бейрутскую. Правда не такая длинная, но все же… Что портит все очарование – грязный берег моря, отсутствие пляжей из–за гор мусора и вонь. Но все равно, люблю Сайду.

Гуляли по городу 4 часа, Эмиль так устал, что сразу заснул, как только мы сели в автобус.

Солнечный зимний день. С утра обещали дождь, по всем прогнозам погоды. Ошиблись.

Конец набережной, которая тянется несколько километров вперед и делится на 4 части, называется Айн Мрайси. Сейчас здесь ремонт — блоки тротуарной плитки, разрытый асфальт, щебень, песок, грязь… К строительным материалам подходит военный с овчаркой, та обнюхивает все внимательно — ничего опасного нет.

Стою у парапета и смотрю на море. На солнце жарко, а ветер прохладный, свежий. Много спортсменов–любителей. Восхищают бабушки и дедули, с которых сыпется труха, но они бегут.

Эмиль копается в куче песка и щебня. Вытираю ему руки влажной салфеткой, и он снова идет рыть "вручную". Морская бирюза манит прыгнуть и уплыть. Каждые 5 -10 минут очень низко над набережной пролетают самолеты. Аэропорт находится рядом. Солнце такое яркое, что все время щуришься. Но и через полузакрытые глаза видны "маневры"арабских мужчин – сначала они издали рассматривают одинокую дэвушку с ног до головы (не смотря на то, что я в платке и закрытой одежде) . Затем, по шагу продвигаются в мою сторону — якобы, смотреть на морские красоты. Иду к ребенку, нахмурив брови, и кричу суровым голосом:

"Эмиль, немедленно брось "каку", вылезай из грязи". Мужики внимательно вслушиваются в иноземную речь, на которой вещаю, смотрят на ребенка, и, заслыша слово "мама"— удаляются. Занавес. Аплодисменты.

Ну что поделать, не ливанское у меня лицо, не американка, и даже не японка… А кто? Марсианка… Одно слово. Любопытству арабов нет предела.

Машины паркуются у обочины, а некоторые даже заезжают на кусок ремонтируемой набережной. Много машин. Это съезжаются в ближайшую мечеть на молитву, которая разносится по набережной далеко — далеко.

Снова пролетает самолет в светло–голубом небе, и кажется, что от солнца можно ослепнуть. Бегуны и бегуньи, не отвлекаясь на всякие глупости, подтягивают свою физическую форму.

Набережная – визитка Бейрута. Главная ее часть, начало – Рауши – Голубиный грот. Конец — Айн Мрайси (родник) , посреди – Хэммэм Аскари (ванная для солдат) там находится бассейн для военных, и Манара (маяк) . Несколько километров тротуара вдоль бесконечного моря. Если бы еще люди не бросали везде мусор, было бы идеально. Но идеала в жизни не существует, как всем известно, потому, приходится довольствоваться тем, что имеешь.

Эмиль принес горсть камней и щебня, две грязные палочки от мороженного, и мы бросаем с ним камешки в море, отпугивая народ.

Люблю набережную. Потому что море напротив, острый соленый запах бъет в нос, и солнце обжигающе прекрасно. Когда смотришь, как кучерявятся белые барашки волны, пенятся и разбиваются о камни, когда вглядываешься в чистую морскую глубину или даль – приходит душевный покой. Вдох–выдох. Еще раз.

Громко, совсем рядом, поет на арабском шепчущем языке муэдзин. Останавливается, чтобы отдышаться, и опять поет. Нет, он молится, но будто песня несется над набережной и морем. Песня грусти и тоски.

Несколько лет назад меня пугали, раздражали эти звуки. А сейчас арабские слова и напевы, из которых я понимаю только "Аллах Акбар"проникают в душу и баюкают ее словно кучерявые волны.

Нет бога кроме Аллах – поет муэдзин. Бог один, просто имен у него очень много.

Сижу загораю на лавочке, пока ребенок роет тоннель в куче песка. Рядом с шумом и визгом припарковывается огромный джип. Лениво поворачиваю голову, из окна машины на меня смотрит парень и посылает воздушный поцелуй. Ничего не поделаешь, придется звать на выручку сына, моего спасателя. Мы загораем с ним вместе, а пооддаль начинает заниматься мужчина лет 60–ти. Отжимается, прыгает, растягивается. Но когда он укладывается на лавку сзади и начинает качать пресс, почти упираясь в меня ногами, еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться, и ухожу к парапету. Смотреть на море, а не слушать пыхтенье спортсмена за спиной.

Молитва продолжает лететь над набережной. Какая же она долгая сегодня.

Долгая молитва. Как море — бесконечная. Грустная. Протяжная – как набережная. Шелестящая – как шум пролетающих самолетов. Обрывающаяся на самой высокой ноте – как чья–то жизнь…

Море и молитва врываются в душу, бороздят ее, бередят, вызывая слезы на глазах. Беспричинные слезы, просто от непонятных звуков. От разговора волн. Просто, потому что день прекрасен — солнечный и теплый, этот зимний день. Мирный день. Без выстрелов и взрывов, без страха и холода. Теплый день.

Мужчина–спортсмен встает с лавки и неровными шагами идет вперед, потом назад. Словно учится ходить. Снова садится на лавочку для передышки. И я с ужасом понимаю, что смеялась над калекой. Он идет, раскачиваясь из стороны в сторону, как годовалый ребенок, со страхом и неловкостью делает свои первые шаги. Он раскачивается всем телом, косолапит, но продолжает ходить – вперед–назад, вперед–назад. Что–то кричит в сторону машины, парень выносит ему полотенце. Так ходят люди после паралича или инсульта. Учатся овладевать своим непослушным, одеревеневшим телом.

40 минут длится молитва в мечети. Все это время занимается мужчина. Ходит, пытается прыгать, отжимается. 40 минут без остановки, а может и больше. Счет времени потерян.

Наверное, голос муэдзина придает ему сил и упорства. К нему подходят люди, о чем–то спрашивают, общаются. И опять, раскачиваясь из стороны в сторону, он принимается за тренировку.

Какая долгая молитва. Совсем забыла, что сегодня пятница. В этот день молятся дольше обычного. Так принято. Море машин у каждой мечети, море мужчин при входе, кто опоздал, и кому не хватило места под крышей. Все молятся. В едином порыве, в едином сосредоточенном взгляде. Поворот головы влево, поворот вправо. Молитва мусульманина — словно четкий танец, набор движений, которым обучают с раннего возраста, лишь только ребенок научился ходить.

Мы бросаем камни в море, Эмиль визжит от восторга, а я ловлю пристальный взгляд калеки – он сосредоточенно наблюдает, как я с силой замахиваюсь и бросаю камень, который летит далеко–далеко над морем, плюхаясь в волны. Я знаю, почему он так смотрит, он учится, каждому движению, каждому повороту головы и тела. Глаза его прозрачные как морская вода, в них нет шторма, только покой, ни злобы, ни обреченности во взгляде, лишь любопытство к иноземной речи молодой женщины и ее сына. Они даже не подозревают, как счастливы на самом деле…

Время остановилось. Сквозь шум морской волны, сквозь ослепительный солнечный свет, слышно дыхание тишины. И протяжный зов, дарующий веру и надежду всем без исключения, даже самым обреченным.

Утром встала не с той ноги. Несколько раз за ночь водила Эмиля в туалет, укрывала его, потому что он все время раскрывается, не выспалась. Ребенок проснулся, побежал в туалет в пижаме одной. А в доме холодина. Муж не мог отыскать его куртку и брюки, потом одеть не смог. Вперлась служанка в комнату, я рявкнула, озверев совсем. С утра до вечера вламываются без стука все кому не лень.

Кое–как "расходилась". Пошла в ванную, обещали горячую воду. Вода была едва теплая. Кондиционер для волос смывала уже прохладной, идея о купании отпала как–то сама собой. Стирала вещи — вырубили свет… Достирывалась в темноте…

Ходили на набережную. Муж ловил рыбу, а я вытягивала Эмиля из кучи грязи, в которой он копался. Везде ремонт и грязь, а ему надо влезть именно туда, порыться, потом этими руками поковырять в носу. Истратила на вытирание его рук и лица упаковку влажных салфеток. Шли домой пешком, устали жутко. Эмиль поел макароны и заснул.

Что вызвало ноту протеста у братца Ибрагма. Который в кои–то веки пригласил к себе своего единственного друга поиграть в компьютерные игры, а тут такая засада – ребенок спит.

Я была на страже все 2 часа. Муж уехал. Боялась, что Ибрагим ворвется в комнату и учинит разбой. Пошла в туалет, братец тут как тут — зорко выглядывает из зала, не Эмиль ли проснулся, можно ли занимать комнату… Увидев меня, выходящую из туалета – разочаровался не на шутку.

Мелкий проснулся от воплей попугая (чтоб ему жить 200 лет!) . У меня такое ощущение, что попугая специально поставили на балкон рядом с окном в нашей комнате. Он так зычно орал и свистел, что паралитик вскочил бы и побежал сворачивать ему шею.

Привезли долгожданный в 10–й раз починенный мотоцикл ребенка. Через минуту пришел друг Ибрагима — копия Гитлер в юности. Мерзкий плюгавый тип. Зализанные волосенки (банку геля вылил на себя, наверное) , усики и дебиловатое выражение лица. На мое "Мархаба" (приветствие по–ливански) притворился глухим.

Ибрагим, который попу не поднимет, чтобы сходить принести себе воды, побежал на кухню сервировать на подносе тарелки с печеньем и прочей ерундой. Гордо удалился в комнату почивать Гитлероида. Мы сбежали на улицу. Я в Интернет–кафе (моя отрада) , ребенок и муж объезжали мотоцикл.

Сюрпризы на этом не закончились. У ребенка поднялась температура – то ли от морского ветра, то ли от кашляющих родственников. В доме было очень холодно, оказалось, что в наше отсутствие все балконные двери держали нараспашку.

Ибрагим с молодым Адольфом продолжали оккупацию нашей комнатушки. Ушел он тихо, ни с кем не прощаясь, словно растворился в темноте. Мы ломанулись к себе.

Хотела послушать новый диск с арабскими песнями, его заклинило. Через минуту раздался сухой треск в комнате – это лопнуло стекло, покрывающее стол. Хорошо печка жарит. Надеюсь, завтра нас не четвертуют.

Когда все захрапели, пошла сделать себе кофе, и покормила ребенка. На кухне был свинарник, потому что служанку отправили на помывку квартиры к рабовладельцам Нажве и ее мужу.

Пришлось вспомнить свою обычную жизнь, вымыть посуду (холодной водой) и привести кухню в нормальное состояние. Руки теперь воняют хлоркой. У них нет Фэри…

Ночью температура опять поднималась. Сейчас Эмиль вроде бодрячком (чтоб не сглазить) , даже поел лепешку, вермишель с молоком и выпил кружку какао.

Пришел с утра Хайсам. Подарил мелкому денег немножко (хоть что–то подарил первый раз) . Привезли служанку, которая заболела. В доме полно бактерий, все болеют. Пошла умылась, натянула джинсы, а ночнушку снять не успела. Пришел братец–Ибрагим, включил компьютер, сел играть.

"Радостное"известие дошло до наших краев, у Ибрагима каникулы, 10 дней будет торчать дома. Рву на себе волосы.

Сидела красилась, Ибрагим играл. Причесаться невозможно. Только дверь закроешь, кто–то стучит. Замотала свои всклокоченные волосенки в полотенце. Устроила "кузькину мать"мужу, тот — Ибрагиму. Присоединилась к разборкам свекровь, сказала, чтобы Ибрагим больше не торчал в комнате. Интересно, сколько часов он продержится без компьютера.

Настроение на нуле. Сидим дома.

Борьба за комнату скоро выльется во вселенский конфликт. Свекры собрались отвезти нас в парк, покатать мелкого на каруселях. Не дождались.

Пришла Нажва, потом ее муж. Опять все съели, что мать приготовила. Только я вышла из комнаты выяснять, когда же мы все–таки выберемся из ледяного дома на солнечный свет, братец занял свое место возле монитора и опять врубил игру, в которой Анжелина Джоли бегает с пистолетами и "мочит"всех подряд – людей, зверей, каких–то гуманоидов…

А потом ее сжирает динозавр. Очень познавательная игра! Устроила тихую разборку. Ибрагима выгнали.

Я слегла, впав в депрессию. Свекровь и Нажва уехали делать маникюр. После свекровь решила–таки сделать ребенку сурпрайз — поехали в парк. Я осталась дома. Лежала депрессировала. По- крупному, со слезами.

Парк ребенку понравился, особенно дешевые аттракционы (не то что в России) . Снова поднялась температура. Я приперла к стене родню, те вызвонили какому–то врачу, и спустя еще пару часов, мы отправились в частный кабинет.

Медицина в Ливане разделяется на частную и государственную. На плохую, хорошую и ооочень хорошую. Нам пришлось побывать во всех уровнях. Но первый визит к доктору я не забуду никогда.

Уже стемнело. Свекровь припарковала машину в каких–то закоулках. Вошли в здание, на 2 этаже находился кабинет знакомого врача свекрови. Приемная с телевизором, обшарпанными стенами и секретаршей. И собственно – кабинетик (ну очень маленький) .

Доктору лет 60, стал слушать в стетоскоп малого. Горло посмотрел. Уложил на кушетку и в лупу разглядывал его живот. После выписал какой–то антибиотик. Я сказала, что такого не знаю лекарства и буду давать "Амоксиклав", привезенный из России. Доктор подумал, помолчал и изрек: "Это то же самое, что я выписал". За визит мы заплатили 20 долларов.

Дома температуру сбила. Носится ребенок, как оглашенный. Плясал под арабскую музыку и бурные аплодисменты. Выпил 2 чашки какао, съел бутерброд с колбасой и сыром, и все (рано радовалась, что он поел утром) . Ходит хвостом за служанкой.

А где же братец–Ибрагим? О, он поехал поработать. Иногда такое случается, жаль, что редко бывают в жизни чудесные моменты. Когда я сижу за компом, пью чай, тень Гамлета не бродит по коридору, и не ломится в нашу спальню. Слезы высохли, и, кажется, что жизнь прекрасна.

Свекровь повезла нас на рыбный рынок. Воняло там так, что у меня закружилась голова, и я чуть не хлопнулась в обморок, прямо на грязный пол, рядом с лотками рыбы. Стояли с Эмилем на воздухе, пока муж и свекровь ходили неизвестно за чем. Вернулись с пустыми руками. Свежей рыбы не было.

Высадила она нас на улице, чтобы мы погуляли по закоулкам. Эмиль устал ходить. Был не в духе. Купили молоко, печенье, адас (чечевицу) . Приехали домой. А дома…. Конечно, братец–Ибрагим, ждет нас с распростертыми объятиями подле компьютера. По моему лицу было видно, как сильно я "счастлива". Комнату отвоевали, уложили ребенка спать. Сама заснула, устала от "сражений". Вечером поехали на Рауши.

Толпы народа, еще больше детей. У Эмиля порвалась резинка в джинсах, поехали домой… Перед сном курили кальян на балконе. Снимали стресс.

Сегодня с утра выпила 2 успокоительные таблетки. Забыла вчера убрать с кровати фотокамеру. Только проснулась, ногой столкнула на пол. Полет прошел удачно. Как ни странно, камера работает.

Было сказано за утренним кофе – собирайся, повезет нас мама в одно интересное место, ты там еще не была. Повезла нас "мама"вокруг Даун–тауна, который я знаю как свои 5 пальцев.

Потом заехала она по делам в какое–то учреждение. Мы сидели в машине. И усе. После нас "выкинули"на набережной. Хорошо хоть захватили мотоцикл Эмиля, он катался.

А мы гуляли. На солнце очень жарко. Но ветер поднялся. Море чистейшее, прозрачное, бирюзовое.

Не успела отщелкать пару домов, вдруг, словно из–под земли – полицейский. "Зачем вы меня фотографируете?"Дали посмотреть ему фотографии, компромат обнаружен не был. Потом муж подошел к другому полисмену, познакомились, дико перед нами извинялись, но что поделать, обстановка такая в Ливане…

Неслись, как "угорелые", с конца набережной к тому месту, где нас высадила свекровь. Договорились встретиться в 11.30., чтобы прибыть домой до отключения света.

Приехали домой на такси, потому что свекровь не нашла нас на набережной. Впечатлил водитель в футболке и шлепках–вьетнамках на босу ногу.

В доме по плану отключили электричество. Переть мотоцикл на своем горбу не очень хотелось. Муж долго кричал и свистел, надеясь, что кто–нибудь услышит на 9 этаже… Не услышали. В разгаре была генеральная уборка – двигали мебель, лили воду, наводили лоск. Тень отца Гамлета маялась по углам (света нет, комп не работает) .

Я злорадствовала. Уложили спать ребенка. Приперлись Нажва с мужем и стали бурно о чем–то разговаривать со свекром. Ко всему привыкший ребенок, спал под их вопли. Когда проснулся, мы быстро сбежали из дома. Прогулялись до рыболовного магазина. Сидели в инет–кафе, когда пошел дождь, потом ливень, плавно перетекший в град. Свекровь уехала с зятем в деревню к матери. Нажва осталась ночевать в отчем доме.

Расстановка сил была не в мою пользу – Ибрагим смотрит фильм по компьютеру, служанка пожрала лепешку с мясом, которую я планировала скормить ребенку, Нажва, как всегда, учит жить. Ее фраза "Эти лепешки мать специально готовила для меня и Фареза"— вызвала во мне приступ бешенства. Но я молчу. Завтра Ибрагим должен поехать работать. С утра до 5 вечера. Слушаю сейчас, как Эмиль играет в "мир дикой природы"с жедду Абдала. Рычат друг на друга, гавкают и мяукают.

Утром все ушли… Счастье есть. Оно не может не есть. Я полдня ходила в ночнушке по дому. Потом попыталась подровнять свою челку. В доме были одни единственные ножницы (а и правда, зачем нужно много ножниц для жизни? к чему они?) .

Огроменные, швейные и стальные, которые в ходе работы (подрезания челки) оказались тупыми. Но я продолжала резать. Челка получалась кривой и уродливой. В ход пошли маникюрные ножнички. Что дело не спасло…а даже ухудшило.

Слава Богу, недалеко находился салон. С черной непроницаемой шторой и жалюзи на входной двери. Окон не было. Это был салон для женщин, куда мужчинам вход воспрещен.

В кресле сидела тучная дама, которой делали мелирование. Волосы ее отливали болотной тиной. Еще одной мыли голову. На диване среди плащей и журналов сидела молодая девушка с годовалой девчушкой. Мне быстро подровняли челку. Даже не изуродовали. Когда я попросила профилировать ее, у парикмахерши не оказалось ножниц с зубчиками. Повязывала платок под молчаливые взгляды арабских дам…

Дома нас ждал сюрприз. Свекр сам, (покрикивая на служанку) готовил "кяфте". Получилось объеденье. Толстею…

Только уложили спать Эмиля, пришла Нажва. И давай языком чесать, во весь свой нехилый голосище. Будет ночевать опять здесь.

Вечерком сбежали в Интернет–кафе.

По приходу домой оказалось, что братец–Ибрагим смотрит фильм по компьютеру, осталось 20 минут до титров. Мы оделись с мелким, и пошли на улицу. Подышали воздухом…

Вернулись. Братец–Ибрагим досматривает. Я бодрой походкой вошла в комнату и начала раздеваться. Сняла свитер, потом штаны. Это был быстрый стриптиз, без тряски телесами, вместо музыки — вопли мужа: "Выключи, козел, компьютер". Козел сопротивлялся. Но бежал, закрыв глаза. Оставшись в трусах и лифчике, чувствовала себя воином, взявшим Рейхстаг.

(примечание для читательниц: ДАЖЕ НЕ ДУМАЙТЕ ПОВТОРИТЬ ЭТОТ ТРЮК. Это была ужасная ошибка, о которой я поняла спустя долгое время) .

Ночью пошел дождь. Утром тоже пошел дождь и светило солнце. Сейчас небо затянуто тучами, нос и ноги заледенели. Нажва снова "греет"мою душу своим присутствием в доме, ждет мужа, который должен привезти свекровь.

Гуляли сегодня, не смотря на дождик. Повезло, он был совсем маленький и редкий, быстро закончился. Так надеялась, что Ибрагим будет 5 дней работать, но отец сказал ему не ходить больше. А тот и рад.

Собрались к 12 дня на улицу, пошли в Мар Элиас. Зашли в 2 магазинчика сладостей. От одного вида которых, у меня повышается настроение. А когда тебя угощают, а потом ты покупаешь эту вкуснятину, начинается не жизнь, а песня…Сели на автобус до Рауши, где Голубиный грот. Ветрено и сыро было на море. Волны большие. Людей нет. Набережную ремонтируют. Эмиль носится по лужам. Прогулялись по ветру, полюбовались скалами.

По приезду домой застали впечатляющую картину. Служанка по наущению свекра наварила картофеля в мундире, почистила его, свекр размял картоху вилкой, полил оливковым маслом, и стал есть лавашом это удивительно вкусное блюдо. Деликатессс…

Размяли толокушкой картофель и для Эмиля (типа пюре) . Ребенок поковырялся в тарелке, заскучал, измазал кофту и ушел. И я эту байду есть не стала (не люблю картошку в мундире) , пожарила картошку, по–русски. Ребенок поел, с кетчупом и каплей майонеза.

И вдруг не по графику отрубили свет. Я злорадно потирала ручонки. Ибрагим пришел есть тоже вареный деликатес, затем рис, потом еще что–то (растет организм, жаль, что не мозги) . А я быстро побежала занимать освободившуюся жилплощадь.

Взаперти попили кофейку с купленными сладостями. Эмиль спать не захотел. Приехал муж Нажвы, привез свекровь. Надеюсь, не скоро буду лицезреть любимую родственницу…

Только я покинула комнату, и присела в салоне попить с родней кофе, Ибрагим испарился. К компьютеру — играть и смотреть очередной дебилоидный фильм.

Но в доме не было питьевой воды, которую он должен был, кстати, принести. Его послали на покупку 10–литровой канистры. В те несколько минут отсутствия "тени отца Гамлета", комнатой завладела я. Вернулся братец с 6–литровой канистрой (за те же деньги, что и 10–литровая) . Сказал, что хотел попробовать воду этой фирмы… Только прошелестел к двери, не тут–то было! Компьютер выключен, комната на замке.

Мелкими перебежками передвигаюсь по квартире, чтобы братец меня не засек и не окупировал комнатушку. Хочется есть. Но придется потерпеть, пока оккупант не уснет…

Искупала Эмиля. Жизнь продолжается. За окном начался ливень. И закончился.

Уже ночь. Помылась сама из кастрюли, обнаружила царапину на лбу после вчерашней стрижки челки в "салоне". Изуродовали–таки меня… Чтоб не сильно радовалась…

Так и не поела. Миска вареной картошки сиротливо стояла на столе.

Свекровь сообщила мужу, а тот мне, что если еще раз я посмею оголиться перед Ибрагимушкой и совращать его юную психику своими телесами белыми, то нас выгонят из дома.

Вобщем, был тихий скандал. И как всегда коза отпущения – психопатка–ажнабия.

Не хочет она жить нормально в таборе ливанском. Подавай ей отдельную жилплощадь, свободу выбора и действий. Приехала со своим самоваром в чужой монастырь и еще тявкать осмеливается….

Меня поражает, как они умеют скрывать свои эмоции. Здороваются, улыбаются, разговаривают, а на самом деле… Я так не умею. Уж если плохо – сразу на лице написано.

А ливанцы – сколько выдержки перед врагом… ни один мускул не дрогнет.

Из всей огромной семьи мужа со мной общается нормально лишь его старшая сестра. Которая живет в деревне и находится в контрах со свекром. Вернее, он разозлился на свою дочь и не разговаривает с ней уже год. Еще есть пара милых кузин, которые тоже живут далеко в горах и не предъявляют ко мне никаких претензий. Как жаль, что мы редко общаемся…

Остальные делают хорошую мину при плохой игре.

Вчера был очередной званый обед. И позавчера… Сколько можно есть?

Вот люди живут – каждый день ходят к кому–то в гости или к себе зовут, чтобы покушать.

С утра пошли заказать фотографии для свекрови, купили сладостей. Дождик то моросил, то прекращался. Пришли к Хайсаму и Иман, а там – свекровь с Уинщет драят дом, Иман готовит на кухне. Пришла ее подруга с дочкой – ровесницей Эмиля. Как стали дети хулиганить! Мать сидит языком чешет, я таскаю мелких на руках. Потому что те стали прыгать по 2–х ярусной кровати, а внизу – мраморный пол…

Тетка попила кофе, спросила, почему я такая худая, чтоб дала ей рецепт диеты… Я долго смеялась. Пришли Нажва и Фарес, Ибрагим и свекр. В Эмиля удалось впихнуть курицу с картошкой–фри и он заснул. Обед прошел в дружественной обстановке – родня накинулась на еду.

Наевшись, все расселись на диваны, служанка мыла посуду, Иман варила кофе, принесла фрукты и десерт – пудинг с печеньем. Народ по очереди потянулся в туалет и молиться.

Нажва спорила с отцом о политике. Все молчали. Мы смотрели документальный фильм про войну во Вьетнаме, звук отключили. Было интересно. Оригинально даже. Я прям–таки прилипла к экрану. Свекр захрапел. Народ оживился.

Все ждали, когда проснется Эмиль, потому что по плану у нас еще был поход к соседке – подруге свекрови.

Слава Богу, она живет в доме напротив. Нада, ее муж и мама мужа. Сыновья в Канаде работают. Эмиль не хотел заходить, пришлось сказать, что тетя вручит ему конфету. Пока я разглядывала хоромы – а это действительно оказались хоромы, и фотографировалась с Надой, Эмиль ныл, чтобы дали обещанное. Мадам раскрыла шкатулку, стоящую на столике, а там лежала гора разных конфет. Ребенок засиял и воспрял духом.

Дом очень старый, комнаты огромные, высоченные потолки, кухня с подсобной комнатой наверху, а не как у нас – внизу в подвале. Хозяйка угостила кофе, самолично испеченными сладостями (как наш хворост, но еще с начинкой) и ливанским десертом – типа нашего сочива. Вареная пшеница с орехами, изюмом и сахаром (вместо меда) . Если бы ни вой Эмиля, что он хочет домой, я бы еще посидела. Атмосфера в доме была прекрасная. Но пришлось прощаться. Свекры остались.

Возвращались домой пешком, на углах и магистралях стояли БТР и танки. Армия была на чеку… Солдаты строго разглядывали нас с ног до головы, не забывали здороваться и улыбаться. Захотел поздороваться с Эмилем высокий капитан. Разговорились, болтали полчаса, обменялись телефонами. Наверное, каждый второй в Ливане знает наш телефон. Вообще, меня поражает в ливанцах это стремление к общению. Каждый раз, когда куда–то идем, обязательно с кем–то знакомимся. Все спрашивают, всем любопытно.

Пришли домой, свекров еще нет. А горячая вода есть. На радостях, решила постирать и искупаться. Мылась общей мочалкой с шампунем, т. к. гель для душа и свою мочалку забыла взять, а из–под душа вылазить – околеешь.

Ночью ужасно разболелось горло. Наверное, продуло, пока я вешала белье.

Утром еле встала, как будто горло резали. Муж пошел покупать ливанское лекарство. Начался дождь. Шел весь день. С 3–х до 6–ти отключили свет. Эмиль спал, мы сидели в зале, пили кофе, потом чай.

Свекр даже шутил, сам налил мне чашку чая и насыпал сахар. Вечером приехала Худа из Франции – сестра Фираса. Осталась ночевать у нас, завтра ей на работу в Бейрут.

Собирала чемоданы, братец–Ибрагим сделал слабую попытку проверить диск на компьютере. Я озверело сверкнула глазами. В комнатушке стоят 2 огромных чемодана, на кроватях горы вещей, на полу горы пакетов, Эмиль носится как угорелый, служанка со свекровью зашли и смотрят, как я пакуюсь, и Ибрагим тут же, крадется по шагу к заветному месту. Медом там, что ли намазано… После пары попыток понял, что не прокатит, помаячил в коридоре, потом уселся в зале смотреть телевизор.

Как–то грустно мне. Может, из–за дождя. Обещают, что завтра тоже будет целый день лить. А в России сейчас мороз.

Окрашенные в цвет грусти и щемящей тоски, последние дни в Ливане подарили мне встречу с огнями востока – яркими и пестрыми, как и сама жизнь здесь. Встречу с солнцем, которое, наконец, победило дождь и засияло вокруг, согревая людские души. Подарили встречу с морем, которое неистово бушевало и напоследок окатило солеными брызгами, вырвавшись за парапет набережной.

Мы сидели на Айн Мрайси, пили невыносимо горький кофе в прикуску со сладостями, вдыхали запах моря и молчали. Прощались.

Ехали в такси через весь Бейрут, я словно проглатывала эти улицы с такой жадностью, с таким голодом, пыталась запомнить каждый закоулок, дом, тень, оконный витраж…

Прощалась.

Шли пешком по узким улочкам, перебежками – через магистраль. В Барбир. Прощаться с хозяином лавки сладостей. Он был серьезен и грустен. Снова угостили ливанской вкуснятиной, но даже это не прогнало грусть.

Я поняла, что влюбилась. Когда это произошло и как, неизвестно. Из хаоса, страха, страданий, боли и слез вдруг вырвалось что–то главное, очень важное и непобедимое.

Где–то писала, как сначала отторгала этот мир, не принимала его, сопротивляясь всеми силами. Как он опутал и заманил в свои сети, не знаю. Но часть меня навсегда останется здесь, на востоке.

С утра поехали за билетами, оказалось, цены повысили, не хватило денег, что мы взяли.

Я привыкла, не нервничаю. У ливанцев так принято, все делать в последнюю минуту. Еще, как по заказу – 2 дня циклон в Ливане, в горах снег, дорогу замело. Неизвестно, как мы в Сирию будем добираться. Через Бека? Если будет солнце, то поедем на машине со свекрами. А если опять дождь – едем на автобусе сами до Триполи, потом в Алеппо. Маячит мысль, а вдруг не доберемся? Ну через месяц поедем, что такого.

Спокойна как мамонт, учитывая, что через месячишко "обжираловки", я на него (мамонта) как раз буду смахивать – в натуральную величину.

Поехали заправили баллон с газом. Потом свекровь долго выбирала овощи на рынке.

В 12 отрубили свет. Приехала с работы Худа. Подождала пока свекровь приготовит обед. В темноте, покушали, и разбежались. Худа – домой. Мы – гулять. В доме было страшно холодно. На улице тоже похолодало, но в дубленке я быстро согрелась и уже жалела, что пошла в ней. Мы шли в мой любимый район – Барбир. Это старые дома в восточном стиле, многие из них — полузаброшены, рассыпающиеся, не жилые. Это всевозможные лавчонки барахла и одежды, сладостей и ювелирных изделей, распахнутые двери маленьких магазинчиков, где продают и перемалывают кофе, узкие–узкие улочки и дороги, все впритык понатыкано, и аромат свежемолотого кофе летит над всем районом. Забрели в лавку всякой арабской всячины – под потолком висят старые восточные люстры, старинный тажин в углу, огроменные кувшины и лампы алладина, всевозможные сувениры – красотища.

Все спуталось в большой цветной клубок – где мы только не были в эти дни. Эмиль оставался со свекровью, а мы гуляли по Бейруту.

Он немыслимый. Не поддающийся схематичности и логики. Каждую минуту меняющейся, и вечный — по своей сути, внутренней наполненности. Бесконечно красивый, мой Бейрут.

Я уже скучаю по нему, зная, что придется уезжать. Тоскую, каждый раз выходя на балкон и вглядываясь в прекрасную панораму города. Тоскую, когда брожу по улочкам и пересекаю магистрали. Слезы сами брызжут из глаз в предчувствии расставания.

Просыпаясь в другой стороне света, выходя на другой балкон, выпивая другую чашку кофе, я буду все время вспоминать эти оранжевые черепичные крыши старых, полуразрушенных, истлевших домов, в которых… живут люди, паутину электрических проводов, хаотично "разбросанных"в самом поднебесье. Стая белоснежных голубей "разрезает"небо, кружа и кружа над домами – символ мира, жизни и победы над войной и смертью.

И опять рыча и сигналя, промчатся мимо бешеные мотоциклы, а за ними вслед будут возмущенно гудеть таксисты. В старой печи, прямо на улице, под навесом разожгут огонь, и начнут выпекать лепешки, и не будет отбоя от покупателей. А рядом — мини–рынок фруктов и овощей, к привезенному свежему товару сбегутся женщины в хиджабах и чернокожие служанки. И так каждый день… Все это я вижу с балкона. Но уже не в Бейруте. Туман–марево, летящий над морской синевой и над виднеющимися далеко–далеко белыми домами Ливана, застилает мои глаза, наполняя их опять слезами.

Прощай, мой лавандовый рассвет над Бейрутом. До новой встречи. Я буду очень скучать…

Глава 13. В ОЖИДАНИИ СОЛНЦА

Долго–долго тянется время. Сладкий бархатный чай остывает в тонких изящных стаканчиках. Семь утра. Солнце едва проснулось, а уже чувствуешь кожей приближение жары. Марево разливается по городу шлейфом легчайшего тумана. Это знак – наступающий день будет неимоверно знойным. Впрочем, как и вчера, и неделю назад, и все месяцы лета плюс осень… Ни капли дождя.

Здесь, на Востоке, все дни как один – долгий, медленный, тягучий, без начала и конца…

Мой Восток начинается с запахов. Они настолько специфические, разные и необычные, что с непривычки брезгливо морщишь нос. Удивительное дело: в каждой стране он (запах) свой.

В Иордании пахнет раскаленной пустыней, дорогим парфюмом и розовой пылью Петры.

В Ливане – это смесь сладких ароматов – запах ливанской "баклевы", дымок мармеладного наргиле и головокружительный жасмин.

В Сирии – превалирует сладкий запах разлагающегося мусора…

Не сопротивляйтесь, погрузитесь в атмосферу, позвольте запаху окутать вас.

Вы едете жарким днем по раскаленной автостраде, повсюду музыка, ветер колет лицо, красное солнце слепит глаза, одежда прилипает к телу…

Жара невыносима… вы растворяетесь в ней, расплываетесь, таете сладостью на языке солнца.

Бесконечная пустыня сменяется такими же бесконечно пустынными горами. И что за радость наблюдать этот тоскливый пейзаж на фоне нарастающего пекла? Как могут жить здесь люди? И улыбаться, так открыто и добродушно, словно живут они в райских кущах. Загадки Востока на каждом шагу.

Одна из главных загадок, своего рода – философия Востока, — понятие "Букра" ("завтра") .

Вот кто умеет "кормить завтраками"– так это арабы, олимпийские чемпионы по "букре". "Приходите завтра, позвоните завтра, будет готово завтра и т. д."— обозначает только одно : "Когда–нибудь (когда — неизвестно) ваш заказ будет выполнен, проблема решена, и вы останетесь довольны, а может даже и счастливы…"

Заинтересованному лицу не стоит нервничать, а проще говоря — психовать. Терпение, и еще раз терпение.

Букра касается всего. Это и бумажная волокита (взятка не поможет в скорости решения вопроса) . И семейные отношения (Когда же мы все–таки починим стиральную машину? купим пылесос? поедем в отпуск?) . Ответ всегда один – "букра"— завтра. Затягивание, оттягивание проблемы (вопроса) может длиться бесконечно. Годами.

(Я могу уже защищать докторскую диссертацию на тему — "Букра не наступит никогда") .

Пример из жизни: Ливан. Молодой человек идет фотографироваться (на паспорт) в фотоателье. "Завтра в 9 утра приходи, заберешь заказ", — сказал серьезный пожилой фотограф. Как штык, в 8.50 заказчик стоял у дверей закрытого ателье. Погуляв часок и начав уже нервничать, а проще говоря – психовать, он, наконец, увидел неспешно шагающего фотографа, жующего пирожки.

"А, это ты, — разочарованно посмотрел фотограф (наверное, он ожидал, что за ночь яркий брюнет превратится в длинноногую блондинку) , — ну приходи вечером, я не сделал еще.

Нет, лучше позвони завтра".

Букра в крови у арабов. Им незачем торопиться самим и торопить жизнь. Ведь все уже давно предначертано.

…Все было как сон. И тихий, едва слышный плач ребенка, и призрачно–мраморная луна, и бесконечная черная пустыня, протяжно стонущая в ответ на тишину. Никто не откликался на ее зов.

Мы ехали в Петру. Ночью.

Сначала, еще в Сирии, у кассира автовокзала было видение – русских туристов не пускают в Иорданию. И он послал нас в закрытое посольство за визами.

А потом мы все–таки купили билеты на автобус. И спокойно, без проблем (а главное, официально) пересекли все границы, получили все визы и приехали в Амман.

— Вообще–то, последняя маршрутка в Вади Мусса уходит в 2 часа дня, — "обрадовал"сидящий впереди иорданец по имени Алаа. Его спутница, миловидная женщина, сочувственно смотрела на мою грусть, стекающую одиночной слезой. Сочувственно, но все же с любопытством (как и все остальные пассажиры автобуса Дамаск–Амман) . Рассматривать славянское лицо – это хобби восточных людей. Складывалось впечатление, что они пытаются пересчитать мои веснушки.

— А если такси?

— Очень дорого, — зацокал языком сосед.

— Пойду пешком.

— Что? — Пассажиры не понял шутки, – от Аммана до Петры — 260 км! Ну ладно, я сейчас позвоню другу, помогу вам.

(Маньяк! И жена его маньячка. Опять оборачивается) . А какие еще мысли могут прийти в голову человеку, взращенному в российском пространстве, который непроизвольно шугается ночных кустов (слава те Господи, не Чекатило, всего лишь — куст) , или уносит ноги от пьяного бомжа. Приходится напоминать самому себе — нет такого на Востоке.

В основе жизни правоверного мусульманина – его вера, почитание родителей и закон гостеприимства. С младых ногтей детей учат (и дома и в школе) — за каждый свой поступок ты будешь отвечать перед Аллахом. Когда разговариваешь с арабскими детишками (которые ничем в своих проказах не отличаются от других детей) , просто поражаешься, с какой серьезностью они рассуждают о вере. У многих я спрашивала, не сложно ли им держать пост во время Рамадана. Ведь ребенку очень тяжело не пить и не есть целый день! "Пророк постился, он смотрит на меня, я не имею права подвести его", — так ответила мне 9–летняя девочка.

Родители – главные после Аллаха люди. И это тоже не пустой звук. Когда видишь, как взрослый 40–летний сын целует руку своему отцу в знак приветствия и просит благословить, – просто теряешься. Воспитанные в жестких рамках, в своих традициях, эти дети будут воспитывать свое потомство точно так же. Общество, для которого законы добра и милосердия – не пустой звук, не может воспитывать и создавать маньяков. Страх кары небесной силен. Во время Рамадана люди жертвуют как можно больше вещей, денег в пользу бедных. Аллах видит, и эти поступки зачтутся.

Безусловно, существует много проблем в связи с "переиначиванием"ислама религиозными фанатиками. Существует религиозное ханжество, оправдание жестокого террора. Но настоящие, обычные мусульмане, с которыми мне повезло встретиться, хотят жить в мире, растить детей и радоваться жизни, — никто из них не оправдывает войну и терроризм. Было видно, как тяжело людям говорить об этом. "Аллах не призывал идти и взрывать ни в чем не повинные семьи, женщин и детей. Мы такие же люди. Обычные. Почему, если мусульманин, – значит террорист…".

Мы ехали в автобусе полдня. Среди пассажиров были путешествующие студенты из Италии и Франции, был улыбчивый парень из Бразилии, который пересек практически весь Ближний восток, были сирийцы и иорданцы. Такой доброжелательной, уютно–домашней атмосферы я не ощущала уже очень давно.

На остановках, в очереди за визами люди знакомились, с любопытством расспрашивали о том, кто куда едет, шутили на ломаном арабо–английском.

Почему вспомнилось вдруг, как в одной из поездок, во время возвращения с друзьями из Анапы ко мне повернулся мужчина и, показав пальцем на нашего друга из Судана, произнес: "О, девчонки, вы с собой обезьяну захватили… а она говорить умеет?". Я что–то промямлила, что это такой же человек…Но мужчина продолжал "шутить". И никто из пассажиров не вклинивался в нашу беседу.

Студент из Судана учился в России уже 4 года и весь разговор понимал, конечно.

В голове вертелась только одна позорная мысль, чтоб он молчал и не возмущался. Тогда нам не пробьют головы и мы живые доедем домой…

Почему такие мысли перестают посещать на Востоке… Ни в лагере палестинских беженцев, куда мы попала, сбившись с дороги (где нас накормили, вызвали такси и завернули с собой в дорогу пирожков) . Ни в Ливане, где каждый второй человек приглашает зайти выпить кофе, ни в Сирии, ни в Иордании мне не было страшно, что меня задушат–изнасилуют–расчленят и зароют в горах…

Автобус приехал в Амман в 9 вечера. Белый город от наступающих сумерек менял свой цвет на серо–жемчужный. Алаа и его маму (это оказалась мама, а не жена!) встречал его брат с сынишкой. Иорданская семья бурно решала, как же помочь добраться до Петры случайным попутчикам. Сначала братья стали ловить такси, но водители заломили такую цену, что ребята лишь поцокали языками, посадили нас в свою машину, и тут снова в моей голове возникли мысли о маньяках…

Мы кружили по улицам Аммана в поисках самой вкусной (а заодно дешевой) шаурмы.

Череда мостов делила город на огромные неровные "куски", перетасовывая их с огнями и звездами, и даже в темноте на протяжении всей дороги было видно, как развевается самый высокий в арабском мире флаг Иордании.

В одном из районов, перекрыв улицу столами, бурно праздновали свадьбу, тут же танцуя под яркими фонарями. Крики, свист и один многолюдный танец. Всеобщая радость человеческая разливалась громкой восточной музыкой на несколько кварталов вокруг. А в небольшой закусочной без устали работали огромные бородатые повара.

Я с любопытством разглядывала специальную машинку для производства фалафеля (гороховых котлет) , в то время как Алаа с пафосом и гордостью рассказывал всем, что мы из России.

— Как жаль, что вы не успеваете погостить у нас дома, — вздохнула мама на прощание.

И мы поехали в Петру. Я и муж, в машине с двумя мужчинами, которых видели первый раз в своей жизни (ну с Алаа хоть полдня были знакомы. А с его братом — полчаса…) .

Почему абсолютно незнакомые люди решили нам помочь? Что за глупый вопрос. Потому что они – люди. Очень хорошие люди.

Каждый раз, возвращаясь в Россию из теплых, разукрашенных жарким солнцем краев, я заново адаптируюсь к жизни в родной стране. Все встречи и дороги, все слова и мысли, улыбки и слезы я вынимаю из души, раскладывая по полочкам памяти. Потрошу душу, оставляя в ней самое–самое дорогое и бесценное. Навсегда.

Изначально отторгая Восток как инородное и чужое, и сама в отместку отторгнутая им, со временем я стала замечать странные метаморфозы. Несмотря на абсолютно разные традиции, ментальность, недопонимание на каждом шагу, инородное приживалось, прирастало. Становясь родным. Эта потрясающая особенность человеческой психологии – стирать временем боль, помнить только хорошее.

…Долгая бесконечная дорога. Ночная пустыня и луна, очертания темных гор. Долгий нестихающий разговор – о традициях арабов и русских, о религии и вере, о долге и чести.

— Скажи, а у вас в России так бы помогли? – спросил Алаа.

Я не знала, что ответить. Ну как объяснить, что у нас тоже есть добрые люди, но вот, чтобы так взять и повезти в ночь, на своей машине, в такую даль абсолютно незнакомых людей… Я не знала, что ответить.

"А правда, что в России убивали, за то, что люди верили в Бога? В России девушки живут с парнями до свадьбы? Россия – это как Америка или как Европа?". Вопросы сыпались друг за другом, ставили в тупик, заставляли краснеть, заставляли молчать…

— Почему вы нам помогаете?

— Как ты не понимаешь, — повернулся ко мне иорданец, — это мой долг. Вы первый раз в стране, ничего и никого здесь не знаете. А если с вами что–то случится?

— Вы всем так помогаете, вы ангелы?

— Не всем, — засмеялись братья.

Мы ехали так долго, ночь крала минуты и часы, растягивая время до бесконечности.

Время (словно пустыня за окном) тянулось, летело, замирало, остывало. И не было страха, что нас завезут и бросят посреди ночных гор.

— Это мой долг. Я зашел на 5 минут домой, поцеловал жену и ребенка и поехал с братом.

У нас такие традиции. Вы гости. Бог видит, что я делаю.

Эти ребята покорили меня. Добротой и открытостью, щедростью своей души и даже смешной, какой–то детской хвастливостью.

— Ты расскажешь в России, как мы вам помогли? – Алаа с интересом ждал ответа.

Не знаю, другие арабы так поступили бы, как мы… не знаю, — добавил он многозначительно.

И мне хотелось крикнуть: "Ну конечно, вы лучшие, ребята! Кто спорит! Я всем расскажу, не сомневайтесь".

На 260 километров одна остановка – маленький автовокзал с кафешкой и бензоколонкой. Вся дорога в Петру – одинокая пустыня. Ни домов, ни деревень.

Трасса и пустыня. Луна мраморная, прозрачная, почти белесая. Тишина. Темнота, Прохлада. Но это ночью такая благодать. А в полуденный зной (в 2 часа дня, когда мы возвращались обратно в Амман) мысли роятся в голове иные.

Маршрутка забита под завязку, все люди мужеского полу – впереди расселись на удобных местах, а три несчастные арабские женщины в черном, и я (в светлом) в самом заду, впритык друг к дружке. За нашими спинами — заднее окно, за окном – солнце. На солнце + 40 градусов. Что за дискриминация, нет на вас Марии Арбатовой!

Я пытаюсь абстрагироваться. Потом сжимаюсь: может, превращусь в маленького жучка… Пробую не думать о жаре. Все тщетно. Особенно, когда впереди закрывают окно. И несчастным, притесненным (во всех смыслах) женщинам дышать вообще становится нечем.

Приехала в Иорданию, чтобы смотреть на пустыню, – шутили братья. В ночи были видны лишь ее силуэты, все остальное дорисовывала фантазия. Отдернув занавеску, прищурив глаза, чтоб уж совсем не ослепнуть от ярких лучей, смотрю, погружаясь в другое измерение.

Пустыня как арабская заунывная песня, иногда с раздражением думаешь, когда же закончится эта тягомотина. Но через время начинаешь слышать ритм, общую тему, начинаешь понимать всю прелесть и красоту необычной мелодии. Так и пустыня — она проникает в тебя, расползается по телу, затягивает в свои пески. В ней есть красота и романтика. И некая философия бытия.

Мидл ист – огромный кипящий котел – здесь эмоции побеждают разум, радость и горе ходят в обнимку, щедрость души и гостеприимство возведены в квадрат.

Перечитывая записки туристов–путешественников, разговаривая с русскими жителями (жительницами) арабских стран, можно сделать один главный вывод — у каждого свой Восток. Как человек настроил себя на встречу с иным миром, то он и получает в итоге.

Я помню горячее солнце, забывая ощущение потного мокрого тела. Привыкла к "букре", смотрю на нее сквозь пальцы. Но медицинская отсталость людей не перестает поражать. Здесь считают лучшим лекарством для пищеварительной системы газировку Севан–ап.

У вас болит желудок? Гастрит замучил, а может, изжога? Выпейте Севан–ап – волшебный напиток. А живот разболелся – потому что спали при открытом балконе, вот и надуло…

В своих домах арабы вылизывают каждый сантиметр, но на улицах царят хаос и вечные свалки мусора.

Любовь к детям безумная. А их баловство – еще безумней. Система воспитания отсутствует напрочь (доктор Спок отдыхает) . Арабские мамы не в курсе, что такое дневной сон, гречка с молоком и творог на завтрак (вместо чипсов с шоколадом, которыми закармливают детвору с младенческого возраста) . О доктор Спок….

Для арабов сосуществовать одним кланом, жить всем вместе – абсолютно естественно. Для индивидуала европейца или русского – проблема.

Здесь даже принято жениться друг на друге двоюродным братьям и сестрам. И, несмотря на генетические заболевания детей из–за таких браков, для Востока – это обычное дело, а не исключение из правил. Родственные связи опутывают вас, словно железные цепи. Родственники лезут и в жизнь и в душу со своими советами. Попробуй, откажи – обида будет смертельной. Вся многочисленная семья (включая десяток тетушек и дядюшек) может заявиться в родильный дом через 10 минут после появления ребенка на свет. И, пощипывая новорожденного за щечки, одновременно при этом жуя пирожки и запивая их "Севан–апом", будут во весь свой гортанный голос спорить, как назвать ребенка.

И все–таки я люблю этот безумный–безумный яркий мир.

Где мужчины обнимаются и целуют в щеку друг друга в знак приветствия (не в связи с иной ориентацией) или идут по улице, взявшись за руки.

А как восточные люди разговаривают! Цокая языком, бесконечно жестикулируя и восклицая. Складывается ощущение, что они постоянно скандалят и вот–вот начнется мордобой. Но такова темпераментная манера общения. Кричать, а не шептать.

Жизнерадостность, оптимизм, безумная позитивная энергетика – все дело в жарком солнце, которое не сползает с небосклона практически круглый год. В нем черпают свои силы арабы. Солнце течет по венам, высвечивает души, все на Востоке пропитано солнечным светом.

Под толстым слоем проблем, в хаосе и противоречиях, под грязью и примитивностью находится огромная любовь к жизни.

Вы счастливы? Этот вопрос я задавала многим арабам. И каждый сразу без всяких глубокомысленных раздумий отвечал – Льхмаделла. Келлю тамем. Слава Богу, да. Все хорошо.

Я спрашивала о счастье продавца шаурмы на автовокзале в Дамасске. Он улыбался во весь рот. "Конечно! У меня есть дети, семья, работа. Спасибо Аллаху".

Я спрашивала бизнесменов и работяг, крестьян и домохозяек – все уверенно отвечали "да". И благодарили Аллаха за то, что есть.

Такова формула счастья загадочного Востока. Радоваться тому, что имеешь.

Как просто.

Даже в зимние месяцы на Востоке +15, а то и выше. Здесь, кажется, не бывает серого неба и затянувшихся дождей. Бывает. Не часто, но случается. И что делают арабы в дождливый пасмурный день? Радуются прохладе в преддверие пекла. Они как дети – радуются всему, танцуют и поют.

И ждут свое солнце.

Букра, иншалла (завтра, даст Бог) оно вновь появится на рассвете.

…Кто не жил на Востоке, тот не знает вкус солнца.